Глава III, рассказывающая о том, почему мадам Перпетю Жаме носила в девичестве имя Ромуальд Тертульен и каким образом месье Ромуальд Тертульен оказался ее дядей

— Мадам Жаме! Мадам Жаме! Где мадам Жаме? Такое событие! Такое событие! Невероятное событие! Мадам Жаме! Скоропостижная смерть! На нас целое состояние падает с неба, откуда обычно ничего, кроме дождя и аэролитов[26], не дождешься! Мадам Жаме, Перпетю! Да иди же сюда!

Так кричал месье Жедедья, мечась как угорелый. Он читал и перечитывал знаменитое письмо с уведомлением о смерти его дяди Опима Ромуальда Тертульена.

— Да что там делает твоя мать? — с досадой спросил он юного Франсиса.

— Не знаю, — ответил ребенок, сидевший в туалете, примыкавшем к супружеской спальне.

— Должно быть, он очень богат, этот торговец! Но кто, черт возьми, мог написать мне это письмо? Мадам Жаме! Мадам Жаме!

В голосе месье Жедедья явно звучали необычные нотки.

— Франсис, пойди поищи мать!

Месье Жедедья жадным и любопытным взором рассматривал письмо, словно кабалистический[27] документ, окаймленное черной полосой.

— Отсутствие родственников, могущих сообщить о смерти Опима Тертульена, говорит о том, что мы единственные наследники; только мы могли бы отправить подобное письмо нашим друзьям и знакомым. Ну что, Франсис, ты сходил за матерью?

— Я не могу! — ответил мальчик голосом чревовещателя.

— Не можешь, шалун? И кто только наградил меня таким ребенком! Франсис!

— Угу!

— Франсис! Что ты делаешь в уборной?

— Вчера я ел клубнику со сливками, и теперь у меня болит живот.

— Проклятый ребенок! Будешь ты меня слушаться?!

— Но я не могу!

— Франсис!!!

Юный Франсис вышел из своего убежища в жалком виде. По счастью, длинная детская блуза скрывала следы столь важного, но рано прерванного занятия.

— Где, черт побери, мог жить этот Опим? — спрашивал себя старший Жаме.

В этот момент вошла мадам Перпетю, браня юного Франсиса за то, что он отправился ее искать в таком неподобающем виде.

— Противный шалун, посмотрите только, на кого он похож?

— Но папа…

— Молчи!

— Мадам Жаме, да идите же, наконец, бегите сюда, прочтите же!

И месье Жаме сунул жене под нос причину своего необычного возбуждения.

Что касается юного Франсиса, то, попав между двух огней и, сверх того, мучимый непобедимым противником, он тотчас ретировался в уборную, предусмотрительно закрыв за собой дверь.

— Ну как? Что скажешь? Что ты об этом думаешь, жена?

— Просто не верится!

— Но такую новость невозможно придумать!

— Бедный дядя Опим Тертульен! — воскликнула мадам Перпетю и принялась искать белый платок.

— Бедный! Думаю, совсем наоборот! Он должен быть весьма богат. Эти крупные торговцы живут на копейки, едят обертку от своих товаров и жиреют на них как крысы! Ну и счастье нам привалило, мадам Перпетю!

— Кажется, эта смерть вас очень развеселила, — ответила нежная племянница, прилагая в этот момент большое усилие, чтобы пролить несколько слезинок, дабы потом не каяться своему исповеднику в бессердечии.

— Ах, нет, совсем нет! — пролепетал месье Жедедья. — Отнюдь! Этот милый дядюшка… Право, что за удар для семьи… Но в конце концов!.. Когда у тебя дети… Сейчас у меня нет желания стенать, я поплачу завтра!

Славный человек не мог скрыть своей радости, она изливалась из него будто вода из лейки.

— Где жил этот дядя?

— Вот уже десять лет, как мы ничего о нем не слышали.

— А раньше?

— Он жил в Роттердаме.

— Где этот Роттердам? В Голландии?

— Думаю, да.

— Скоро узнаем, на каком мы свете!

— Кто прислал нам это письмо?

— Да какая разница! Должно быть, покойник распорядился. Вполне правдоподобно! Главное, дядя Опим умер!

Добропорядочный Жедедья мысленно совершил в это утро больше убийств, чем пристало честному человеку.

О! Жаме, какими злоключениями придется тебе заплатить за твою наивную доверчивость!

— Шляпу! — потребовал месье Жаме.

Мадам Перпетю в ужасе отступила. Подобное требование Жедедья высказывал впервые после катастрофы. Если он забыл, что его столетняя шляпа была осквернена рукой злодея, то умственные способности месье Жаме действительно вызывали опасения!

— Куда ты идешь? — Голос мадам Перпетю дрожал.

— К моему нотариусу, мэтру Оноре Рабютену. Я расскажу ему всю нашу генеалогию и попрошу совета. Прощай. К завтраку не ждите, а может, и к обеду тоже. Возможно, и завтра не приду! Поцелуй меня, Перпетю, и молись. Когда вернусь, не знаю. Прощай! Прощай!

И месье Жаме выбежал из комнаты; в гостиной он опрокинул табурет, на котором прелестная Жозефина со скукой вот уже два года твердила один и тот же этюд, налетел на кухарку, подметавшую прихожую, и вывалился на улицу, на манер Ахилла, принесшего солдатам Агамемнона[28] победу на кончике своего меча.

Жедедья пересек квартал быстрым шагом, подобно Энею, бежавшему из горящей Трои. Обитатели прилипли к окнам и застыли в изумлении, ибо месье Жаме раскрыл свой зонтик! А в этот момент с неба ничего не лилось, кроме солнечных лучей! Слух об этой странной выходке не замедлил распространиться по всему городу; никто не знал, чему приписать возбужденное состояние почтенного гражданина. На перекрестках стали собираться группы взволнованных жителей; гвардия, весьма мало национальная, от страха схватилась за оружие. Вечером в газетах можно было прочесть:

«Следует предположить, что навигация на Луаре будет приостановлена: есть основания думать, что между восемью и девятью часами утра обрушилась судоходная арка моста Сэ. Как известно, этот мост был построен еще римлянами, что вполне объясняет его ветхость. Основания для подобных предположений дает необычное возбуждение месье Жедедьи Жаме, провалившегося на последних выборах».

Преодолев немалый путь за несколько минут, нововоиспеченный наследник явился к дверям своего нотариуса, Оноре Рабютена, и с такой силой нажал на кнопку звонка, что она развалилась, не успев оповестить о приходе посетителя. Дверь открыли на крики гостя.

Месье Оноре Рабютен, хотя и был нотариусом, в этот ранний час принимал ванну. Он резвился как дитя, стараясь погрузить в желтоватую воду некоторое количество воздуха, содержавшегося в складке его халата; нотариус называл эту игру «устраивать пузыри».

Внезапно в его любимое убежище ворвался незваный посетитель. Мэтр Рабютен едва успел запахнуть на мокрой груди влажную одежду купальщика и укрыть от жадных взоров клиента свои зарегистрированные и скрепленные нотариальной печатью прелести. Если бы нотариус был Дианой, то месье Жедедью Жаме, как внука Кадмуса, сожрали бы его собственные собаки[29]. Но у него был только ободранный и страдавший запорами кот, которому мадам Перпетю каждое утро устраивала мытье с мылом.

— Простите, месье Рабютен, но вот что со мной случилось, — возопил, весь в пене, Жедедья. — Что вы об этом думаете? Видели ли вы когда-нибудь, чтобы с неба так нежданно сыпались наследства? Считаете ли, что, кроме меня, существуют и другие наследники? Говоря «меня», я имею в виду мою жену, потому что именно она является племянницей Ромуальда Тертульена. Не должен ли я отклонить это наследство? Или должен принять его полностью и безоговорочно? Может, другие наследники, если они есть, уже успели его перехватить? Думаете ли, что месье Опим Тертульен оставил завещание? И как объяснить заботливость, с которой он сообщает мне о собственной смерти? Не было ли письмо написано еще при жизни господина Тертульена, и нельзя ли рассматривать его как последнее волеизъявление покойного? Не разослал ли он подобных извещений и другим, не известным нам родственникам? При какой степени родства возможно наследование? Должен ли я ехать немедленно или следует дождаться повторного уведомления? Ибо из двух верно лишь одно: либо месье Ромуальд Тертульен жив, либо он умер. Если жив, то вряд ли повторит подобную шутку; если мертв, тем более не напишет. Следовательно, в обоих случаях я буду ждать дождичка в четверг, и ждать долго. Но, скажете вы мне, месье Тертульен, воз можно, еще жив. А кто, возражу я, сказал вам, что он не успел умереть после отправки этого письма? И получится так, что я, вместо выражения уважения, приличествующего дяде, оставившему мне наследство, буду рассматривать письмо как глупую шутку! Ведь если с этого дня он по закону, по правилам морали и по церковному уложению считается усопшим, разве не следует мне поторопиться с вступлением в права наследства? Не станет ли государство претендовать на него и не перехватит ли его у меня как ничейное? Какая статья гражданского кодекса трактует о возможности такого шага со стороны правительства? Слышали ли вы когда-нибудь о церкви Святой Колетты-вихляющей-бедрами? Почему эта Колетта называется вихляющей бердами или, точнее, почему эта вихляющая бедрами зовется Колеттой? Или, еще лучше, почему эта Колетта вихляла бедрами, а особенно, что самое важное, ибо это может направить нас по верному пути, где именно эта Колетта вихляла бедрами? А если вышеозначенный Опим жив, то нельзя ли его приговорить к смерти за моральный и всякий иной ущерб, причиненный этим мошенническим письмом? Нельзя ли обвинить его в продаже или закладке чужого имущества под видом собственного или, может быть, в закладке одного и того же имущества разным лицам? Да скажите же что-нибудь, ответьте мне, анадиомный[30] нотариус!

Так разглагольствовал благородный Жедедья; небо открыло в нем не ведомый доселе дар, который сближал его с гидравлическими и газовыми аппаратами: выбрасываемая им струя оказалась столь же не иссякаема.

Вода в ванне совершенно остыла, но дрожавший и голубой от холода Оноре Рабютен не получил разрешения выбраться из своего морозильника. Пребывая в нем, нотариусу пришлось выслушать всю генеалогию мадам Жаме и тысячу и одну причину, по которым она должна была считаться ближайшей наследницей дядюшки Опима Ромуальда Тертульена.

Вот что всё более холодевший месье Рабютен узнал из отверстого рта неутомимого Жедедьи, речь которого не только не усыпила бы судей на первичном рассмотрении дела, но, напротив, привела бы их в сильнейшее возбуждение.

Загрузка...