Желания требуют жертв

X

Репетиция началась вовремя, но без Милены, та бессовестно опаздывала. Ася Петровская решила пока поработать с кордебалетом. Виллисы больше походили не на виллис, а на цветочниц из «Дон Кихота». Явных недостатков у них было значительно больше, чем достоинств. Ася старалась выглядеть ровной, но, мельком глядя на себя в зеркало, понимала, что выражение лица её определенно выдаёт.

– Не останавливаемся, девоньки, не останавливаемся, продолжаем, – то и дело раздавался командный голос Аси Николаевны поверх подламывающихся ног бедных виллис-цветочниц.

Стоп! Евгения! Где твои мысли, скажи, пожалуйста, о чём ты сейчас думаешь? – строго спросила Ася.

– О ногах, Ася Николаевна.

– Боже мой, я с ума сойду с вами. О каких ногах, Евгения, вы думаете? – внимательные глаза Аси Петровской быстро затуманились досадой. – Твоя мышечная память должна быть УЖЕ достаточно проворной и крепкой, чтобы ты могла не думать ни о каких ногах. Твоё тело, твои ноги – это послушный механизм, который должен реагировать на название каждого pas, как на сигнал, и исполнять его точнейшим образом. Понятно? – сердито спросила Ася, девушка послушно закивала.

– Внимание! Всех касается. Вы должны приручить своё тело, превратить его в инструмент, способный выражать все ваши мысли, чувства и мечты, выражать и доносить до зрителя. На исходную! И запомните, вы не заводные куклы с перекрученной пружиной, от которой можно развалиться на куски, вовсе нет. Вы не куклы! Вы кто?! Вы виллисы, самые настоящие виллисы! И не думайте о корпусе, ногах, руках. Всё к чёрту! К чёрту! Вы должны не исполнять свою роль, а чувствовать её. Понятно? Где ваши чувства? Думайте о возлюбленных, о ваших прекрасных возлюбленных, которые от вас отказались. Что вы при этом чувствуете? Начали.

– Ася Николаевна, – после нескольких pas вновь заговорила Женя, – я могу быть Миртой? Или со мной что-то не так?

– Стоп, все остановились. Что вы сейчас сказали, Васильева?

Девушки прервались вместе с Соней Романовской и её бокастым «стейнвеем».

– Миртой, я не ослышалась? Ваша уверенность, Васильева, меня просто ужасает. Выйдите в центр, прошу вас.

Евгения выпорхнула и замерла посреди зала.

– Что не так? Взгляните на себя в зеркало. Всё не так. Мышцы у вас слабые, кости неокрепшие. Дальше имеет смысл продолжать или этим обойдёмся?

– Продолжайте, – Женя закивала головой, а сама подумала: «Ну чего ты прицепилась-то? Слово сказать нельзя».

– Ну, извольте. У вас, Васильева, нет скорости сокращения при исполнении туров и пируэтов, и этого уже более чем достаточно, чтобы прекратить этот бессмысленный разговор. Возвращайтесь на исходную, Евгения, объяснений достаточно.

Задетая за живое этой несправедливой тирадой, Евгения подчинилась и встала на прежнее место, злобно сверкая глазами.

– Девочки и мальчики, – уже на грани рабочего обморока продолжала Петровская, – как можно больше трудитесь над собой! Только дисциплинированные, только сильные мышцы способны справляться с техникой академического танца. Теоретическая часть окончена, и я от вас уже устала. Продолжаем, – скомандовала Ася, показательно спрятав зрачки за спасительные веки.

Через полтора часа после начала репетиции как ни в чём не бывало с открытым, невинно-простым лицом в зал вошла Милена Соловьёва.

– Извините за опоздание. Я готова, – она пыталась казаться наивно-мечтательной девушкой, словно уже вошла в свой сценический образ.

Ася стиснула зубы от злости и молча кивнула ей в знак согласия. Виллисы расположились на полу вдоль стен, Серж остался стоять у окна, Платон замер у рояля, на заднем плане маячила Софья Павловна Романовская.

Теперь в центр зала вышла Милена Соловьёва, с необыкновенно бледным лицом, контрастирующим с её иссиня-смоляными волосами и такими же бровями. Началась одна из главных сцен – сцена сумасшествия. Ася Петровская смотрела на Милену и не верила своим глазам. Порядок движений выучен назубок, он был у неё уже, так сказать, в ногах. Она совершенно нигде не пережимала. Когда же она успела созреть для этой роли? Чёрт бы её побрал, в самом деле! Или это у неё в крови? Она танцевала необыкновенно робкую девушку, над которой на самом деле навис злой рок. Никаких ненужных ужимок, лишних жестов, никакой суеты, просто одинокая девушка, живущая в себе. Полнейшая откровенность, блуждающий взгляд. У Аси заныло сердце от такой глубины образа, безупречности позировок, словно это не эгоистка высшей пробы, дрянь и стерва Милена Соловьёва. Перед ней была несчастная, не от мира сего француженка Жизель, обидеть которую мог только самый бессовестный, самый бесчеловечный мужчина на свете. Когда Ася, так сказать, пришла в сознание после короткого помутнения в голове, она осторожненько, украдкой взглянула на Сержа, чтобы оценить его реакцию, попытаться угадать его чувства к Милене в эту минуту, может быть, поймать впечатление, производимое на него Миленой. Но Серж смотрел на Милену совершенно пустыми глазами, и Асю это немного успокоило.

На самом деле Серж со скучающим видом почти механически отсматривал очередную рабочую репетицию и никакой трогательной Жизели и в помине не видел. Довольно бледный, утомлённый, он просто стоял, подпирая стенку, красиво скрестив скульптурные ноги и так же красиво подняв кверху массивные плечи. Так он и стоял, тихонько поругивая сам себя за безразличие собственного сердца к женщинам. Ему казалось, что он и сам был как будто бессильным свидетелем того, что происходит между ним и любившими его женщинами. Впрочем, любила его, кажется, только Ася. Серж это отлично чувствовал, но он же ничего не предпринимал, чтобы вызвать у неё эту любовь или, наоборот, её прекратить, и поэтому отказывался брать на себя ответственность за всё происходящее между ним и Асей. Ему, разумеется, льстила её нежность, её головокружительная порывистость в постели, и его молодое тело откликалось на любовь, но это было, пожалуй, всё, на что он способен в отношениях с ней. Да, это всё. После встреч Серж испытывал к ней что-то очень похожее на сострадание, как, например, сегодня, и злился на себя за собственный эгоизм и легкомыслие.

Милена же была к нему более чем равнодушна, он это отлично видел и не питал никаких иллюзий на этот счёт. Вероятнее всего, ей просто нравилось иногда забавляться с самой красивой и талантливой безделушкой труппы. Да, да, именно талантливой и красивой, ведь Серж себя видел именно таким. В том, что он для неё безделушка, Серж нисколько не сомневался. В отношении Милены он никогда ни на что особо и не претендовал, опять же из безразличия. Да, она слишком удобная, слишком чуткая партнёрша на сцене, она вытянет любой спектакль. Даже если он, Серж, во время танца, как вспененный конь, трепещет ноздрями и валится с ног от усталости, то она, Милена, мгновенно это чувствует, берёт его в шенкеля и повелительно ставит на место, и этого уже более чем достаточно в их рабочем партнёрстве.

Правда, иногда она сильно его раздражала своей дьявольской одержимостью получать именно то, что ей хочется, и в постели, и на сцене. Но если сцена заставляла Милену неистово трудиться ради результатов, то в их совместной постели сама Милена требовала результатов от Сержа. Иногда ему безумно хотелось послать её куда подальше, со всей её нежной кожей, ароматом волос, её саркастическими ухмылками и отсутствием моральных правил, и больше никогда-никогда не потворствовать её страстям. Но он не мог этого сделать, потому что ему самому также льстил статус официального кавалера примы и первой красавицы, а возможно, и звезды русского балета. Для него она тоже, как бы это чудовищно ни выглядело, была всего лишь статусная безделица.

Серж никого не любил, он был всего лишь раздражён, раззадорен всеми этими женскими страстями и попросту вовлечён в них, будучи почти пассивным участником. Поэтому нередко, когда были деньги, предпочитал бордели, из-за их упрощённой немногословности. Там мужчине нет необходимости часами выслушивать затянувшиеся прелюдии, которые слушать и вовсе не хочется. В борделях отсутствуют осточертевшие мужчинам условности и этикет. Кроме того, это чуть ли не единственное место, где мужчина может себе позволить быть не на высоте, а каким угодно, не опасаясь последующих осуждений.

Сейчас, глядя на Милену и поймав на себе вороватый взгляд Аси Петровской, он прекрасно понял, что настанет день, и он без сожаления покончит со всеми этими моральными или аморальными историями (случайные связи с кордебалетом и бордели не в счёт), а впрочем, может быть, и не покончит, какая разница, не так уж это и важно.

У Платона Кантора, глядевшего на Милену, наоборот, от восхищения и ужаса перед глазами пошли тёмные пятна. Она держалась, показывая, как мало её интересуют окружающие люди вместе со всеми их взглядами, чувствами, мыслями, скептицизмом, возгласами одобрения или резкими замечаниями. Даже если их внимание, их восхищение и льстило её самолюбию, то лишь незначительно, самую малость. Она не замечала раздражающего скрипучего паркета, она жила так, будто в мире существовали только танец и она. Все остальные здесь лишние. Сейчас Платон это увидел как-то особенно ясно. Это открытие только усилило его любовь к ней и породило новые страдания.

Сцена закончилась, прозвучала последняя нота. Милена посмотрела по сторонам, и Платон испугался: её глаза были пусты и мертвы, как у белых мраморных статуй. Она стала медленно подниматься с пола, оттирая рукой пот с лица и убирая прекрасную смоляную прядь, упавшую ей на лоб. Её глаза быстро менялись, теперь она смотрела на всех как-то странно, так смотрят на посторонних людей. Воцарилась тишина. Чистая, безмолвная Жизель постепенно исчезла, на её месте возникла вполне реальная Милена Соловьёва со слишком прямой спиной и слишком гордо поднятой головой. Взгляд Аси был полон восхищения и отвращения одновременно. С одной стороны, она была горда за русский балет, но, с другой – банальная женская ревность, словно серная кислота, разъедала ей всю душу. Ася вдруг поняла: не она наставница Милены, нет, об этом не может быть и речи, – её наставница сама Природа, ибо научить этому никак нельзя, с этим даром нужно родиться. И Милена с этим родилась. Из любезности раздались жиденькие аплодисменты присутствующих, слишком жиденькие и слишком притворные.

Платон с дрожащими губами отвернулся к окну и стал разглядывать небо, залитое густым, сумрачным утром с клубящимися облаками, зависшими неподвижно. Первыми, как всегда, очнулись девочки-виллисы.

– Ася Николаевна, я не понимаю, почему к старой скучной драме столько десятилетий такой огромный интерес?

– Девочки, дорогие, – неодобрительно вздохнув, терпеливо начала Ася, – это не скучная драма, нет, это вечная трагедия любви, которая будет актуальна до тех пор, пока существует мир. Это любовная трагедия души и тела. Вначале влюблённые счастливы, но не могут соединиться телесно, и это не делает их любовь абсолютно полной, во втором акте происходит духовное слияние, но в загробной жизни уже нет любви тела, и им не дано телесно любить друг друга. После смерти душа Жизель очищается от мирской суеты, она чиста и целомудренна, и она как наивысший разум, неспособный причинять зло. Она способна лишь на мудрое всепрощение. Она ведь даже не задумывается над тем, прощать ей или не прощать принца Альберта. Кто из нас, женщин, в миру способен на такие чувства?

«Ух ты, ух ты, куда хватила! Заткнулась бы лучше, – злобно подумала Евгения, отчего её лицо сделалось неприятным и даже отталкивающим, несмотря на всю юную красоту, – не тебе бы рассуждать о целомудренной любви, неспособной творить зло. У тебя- то жажда любви самая что ни на есть животная».

В это время Милена издала хриплый, почти нахальный смешок, то ли по поводу тупости кордебалета, то ли по поводу заумных наставлений Аси Петровской, а потом обратилась к Сержу:

– Серж, принесите мои гетры, – слащаво, но повелительно распорядилась Милена, натягивая на руки митенки и облачаясь в потёртую шерстяную жилетку.

– Серж, моя милая, – ядовито вставила Софья Павловна, – здесь не для того, чтобы бегать по дамским гримёркам и приносить вам гетры. Воспользуйтесь кем-нибудь другим. – Соня пыталась при этом вежливо улыбаться, но её светло-чайные глаза так потемнели от злобы, что зрачок расплылся на всю радужную оболочку и даже за её пределы.

– Мама, прошу тебя, – решительно вспыхнул Серж. – Ты забываешь, что я уже давно вышел из ясельного возраста и сам в состоянии определить, чем же я здесь, чёрт меня побери, занимаюсь!

Он уставился на мать с вызовом балованного ребёнка, но остался на своём месте и за гетрами всё же не пошёл. Софья Павловна демонстративно вышла из зала. В полной тишине довольно долго были слышны её шаги по лысой ковровой дорожке, поглощающей все звуки. Милена выглядела как само спокойствие, видимо решив не углубляться в местные сантименты и не тратить попусту энергию. Все присутствовавшие испытали некоторую неловкость и неестественно поспешно принялись переговариваться по поводу предстоящего спектакля, изо всех сил делая вид, что никто ничего не расслышал.