Железная Роза

Четырнадцатый день — среда, 21 марта

В восемь утра я проснулся в унылом номере гостиницы, где нашел себе пристанище. Пластиковая мебель, холодная и безликая, не располагала к блаженному ничегонеделанью.

Полчаса спустя я уже стоял в телефонной кабинке рядышком с домом 270 по Бергаденштрассе и просил телефониста архива соединить меня с добавочным 28. После первого же гудка я услышал в трубке резкий голос, изрядно заглушённый шорохами и треском:

— Профессор Маркус слушает. С кем имею честь?

— Привет от Грегора фон Клаузена.

Мой собеседник промолчал, но было слышно, как он судорожно сглотнул слюну. Я усмехнулся и повесил трубку.

Военный архив располагался в старинном здании из серого камня, зажатом между двумя более современными, но такими же мрачными домами. Я спокойно ждал напротив металлических ворот. Вскоре дверь здания отворилась, и я затаил дыхание. Но оттуда вышла маленькая, сухонькая старая дама с венчиком седых волос вокруг сморщенного, как печеное яблоко, личика и подпрыгивающей походкой заторопилась по улице; даже плащ летел за нею по ветру. Я уж было отвернулся от нее, но тут меня ударило. Ортопедический башмак! Сержант Бём дал очень точное описание, забыв лишь одну крохотную деталь: пол профессора Маркус. Надо думать, это он так пошутил. Но у нас с сержантом Бёмом, видно, разное понимание чувства юмора.

Старая дама быстро шагала, и по всему ощущалось, что она обеспокоена. Я последовал за ней, надеясь, что отрастающая борода, черные очки и поднятый воротник куртки сделали меня неузнаваемым. К счастью, даже в такой холод на улицах было много людей, которые оживленно обсуждали новости и последние бурные события. Профессор Маркус время от времени бросала назад нервные взгляды, но, похоже, меня не вычислила.

Она вошла в просторный парк, где в небольшом пруду крякали утки, и замедлила шаг, пытаясь изобразить из себя мирную бабулю, вышедшую на прогулку. Я, держась на расстоянии, сделал то же самое, лавируя между закутанными мамашами и их краснощекими чадами. Может, у профессора Маркус здесь назначена встреча? Насколько я знаю по шпионским романам, городские парки — излюбленное место для подобного рода свиданий.

Но она села на мокрую скамейку, вытащила из кармана кусок хлеба и стала крошить его голубям. Я прождал добрых четверть часа, наблюдая, не подойдет ли к ней кто-нибудь, однако никого не было. Голуби ворковали, детвора вопила, а профессор Маркус, словно впав в идиотизм, похлопывала по колену свернутой газетой и чуть ли не каждую минуту нетерпеливо поглядывала на часы.

Я на секунду отвел от нее глаза, чтобы на всякий случай убедиться, не заходит ли мне кто-нибудь со спины, а когда вновь поднял их на нее, она смотрела на меня — ее младенчески синие глаза впились в мое лицо с таким напряжением ненависти, что я просто был потрясен.

В тот же миг я заметил, что свернутая газета направляется на меня и не раздумывая бросился на землю. Над ухом у меня почти беззвучно просвистела пуля. Я покатился в кусты. Утки продолжали радостно плескаться, перекрывая все звуки пронзительным кряканьем. Я рискнул выглянуть: милейшая профессор Маркус исчезла. Выходит, эта старая сука все время незаметно наблюдала за мной и только ждала, когда я на секунду отвлекусь от нее.

Я вынырнул из кустов под бесстрашным взглядом молодой матери, пытавшейся не дать своему отпрыску броситься в пруд к уткам. Никто ничего не слышал; прелесть глушителей в том, что не происходит никакого нарушения общественной тишины и порядка… Я быстро обвел взглядом парк, ища венчик седых волос, и обнаружил, что профессор Маркус стремительным шагом удаляется в противоположную сторону. Я побежал за ней, стараясь оставаться под прикрытием деревьев и не обращая внимания на болезненные протесты моего плеча. Решительно, в сравнении с жизнью солдат невидимого фронта жизнь банковского грабителя просто воскресный отдых. Заметив большой камень, я на бегу подобрал его. По убойной силе он уступает пистолету профессора Маркус, но зато такой же бесшумный.

Догнал я профессора Маркус, когда она своей подпрыгивающей походкой почти дошла до ворот. Видимо, она услышала, как я бегу, потому что обернулась, и ее лицо доброй феи исказилось от ненависти; я в тот же миг изо всех сил бросил в нее камень. Она пошатнулась, уже почти упала, но я, воспользовавшись ее замешательством, набросился на нее и крепко стиснул ей запястье. Профессор не пыталась сопротивляться, только смотрела на меня ненавидящими глазами. Из носа у нее текла кровь, и я надеялся, что он у нее сломан.

— Отпустите меня, вы с ума сошли! На нас смотрят!

— Незаметно отдайте мне пистолет. Иначе я сломаю вам руку.

— Вы не посмеете!

— Всему приходит конец, профессор Маркус, я считаю до трех: раз…

Она выпустила газету, укрывающую маленький пистолетик; я перехватил его, сунул в глубокий карман куртки и уже из кармана нацелил его прямо ей в живот.

— Вот так-то лучше. А теперь мы немного потолкуем.

— Не здесь. Идемте.

Она достала из кармана носовой платок и с видом оскорбленной леди принялась осторожно промокать разбитый нос, но на меня этот ее трюк не произвел ни малейшего впечатления. Мы вышли из ворот парка и пошли по широкой улице, застроенной серыми домами и обсаженной чахлыми деревьями. Прохожих было мало, и все они торопились, не обращая на нас внимания. Было холодно. Свинцовое небо выглядело сонным и унылым. Профессор Маркус вздохнула:

— Какого черта вы вернулись? Урока вам оказалось недостаточно?

Я понял, что она принимает меня за брата, и решил воспользоваться своим преимуществом.

— Я вернулся, чтобы поквитаться, профессор Маркус.

— Вы меня убьете?

— Возможно… Все будет зависеть от того, что вы мне скажете.

— Мне нечего вам сказать! Неужели вы думаете, что меня оставят в живых, если я хоть что-нибудь скажу вам?

— Они ничего не узнают. А когда узнают, будет поздно. Они уже получат свое.

Она скептически передернула плечами, и ее такое кроткое лицо сморщилось в недоверчивой гримасе. Быстро шагая чуть прихрамывающей походкой, она продолжала промокать разбитый нос. Ну ни дать ни взять, скаутская вожатая.

— Как видите, профессор Маркус, я не только не погиб, но даже сумел пробраться сюда, обведя вокруг пальца Зильбермана и компанию.

Услышав фамилию Зильбермана, она дернулась и моргнула. Я продолжал:

— Вам, профессор Маркус, я доверял и из-за вас чуть не погиб. Так что позвольте вас заверить: предавать вас скорой смерти я не стану. Нет уж, я постараюсь растянуть удовольствие. Сперва я вам раздроблю одно колено, потом второе и буду продолжать в том же духе, пока вы не обезумеете от боли. А вы, фрейлен Маркус, слишком стары для спортивных упражнений такого рода.

— Но что вы от меня хотите?

— Все. Кто такой Грубер?

Она пребывала в нерешительности. Сейчас мы шли по пустынной набережной вдоль реки. Я крепко держал ее за локоть, дабы предотвратить любые поползновения смыться от меня. Выглядела она старой и измученной.

— Если меня кто-нибудь увидит с вами, я погибла…

— Кто такой Грубер?

Она смотрела на реку, по которой плыла груженая баржа. Шкипер радостно приветствовал нас. Профессор Маркус кивнула в ответ на его приветствие. Сквозь ее развевающиеся на ветру седые волосики я видел белую кожу головы, испещренную синими прожилками. Наконец профессор произнесла:

— Грубер наш человек. Майор Грубер. Наш резидент в Бельгии. Секретарь посольства. Один из блистательнейших агентов нашей секретной службы.

— Тоже предатель?

— По вашим анахроническим критериям, да. Скажем, активно сочувствующий нашему делу.

Я сильнее сжал ее локоть.

— А Магдалена Грубер?

На ее усталом лице появилась слабая улыбка.

— А, вот оно что! Магдалена — наш агент, недавнее приобретение. Завербовал ее Грубер. Магдалена — секретное оружие Зильбермана! Правда, надо признать, по замыслу оружие это должно было оказаться эффективнее.

Итак, я получил подтверждение измены Марты. Женщина, которую я любил, ради которой готов был рисковать своей жизнью, оказалась фанатиком самого худшего свойства, фашисткой и убийцей. Я совладал с искушением как следует врезать этой милейшей профессорине Маркус и решил рискнуть:

— А не проще было бы предложить мне выкуп за этот список?

— А кто нам даст гарантию, что вы не оставите у себя копию? Вы уже три года шантажируете нас и еще становитесь в позу моралиста! Весь Парагвай из-за вас в волнении, и я знаю, что в Аргентине тоже кое-кто уже несколько месяцев не может спокойно спать. И не потому что они опасаются скандала из-за разоблачения, нет, они боятся, что, как только станет известно, кто они на самом деле, они станут мишенью для кинжалов сионистских сикариев.

Скрывая удивление, я жадно впитывал информацию. Значит, я уже три года шантажирую их? Первая неожиданность! Значит, у кого-то имеется этот блядский список, и этот кто-то извлекает из него доход, подшиваясь под Грегора фон Клаузена. Кто-то, с кем мой брат до своей гибели был в контакте.

Моросило. Капли падали легкие, как пушинки; казалось, от них и вымокнуть-то нельзя. Старая дама подтвердила мои подозрения: «они» меня принимают за моего брата и подсунули мне Марту, чтобы выкрасть у меня этот проклятый список, представляющий для них такую угрозу. И как ни крути, существует тайная организация, опутавшая своей паутиной все пять континентов. А я нежданно-негаданно оказался перед крайне неприятной проблемой: эти ребята, судя по всему, шутить не умеют. Позволить миледи Маркус дать тягу — для меня равноценно подписанию смертного приговора. Первым делом она, естественно, свяжется с Зильберманом и сообщит, где я нахожусь. А мне необходимо время. Я резко повернулся к ней:

— Только что вы пытались прикончить меня. Это глупо. Вы могли бы догадаться, что если я вдруг исчезну, то для Ордена это повлечет весьма прискорбные последствия:

— Я решила, что вы приехали, чтобы убить меня. Вы всегда были идеалистом. Неужели вы предполагаете, что я буду думать о безопасности Ордена, когда мне самой грозит смерть? Да, я знаю, что вы положили копии этого списка в один из неприступных женевских банков с инструкцией в случае вашего исчезновения отослать по экземпляру во все крупные европейские и американские газеты. Все это мне известно. До тошноты известно. Как только эти идиоты позволили вам сбежать в Швейцарию, я сразу поняла: нам грозят большие неприятности. И я все время боялась, что ваша ребяческая склонность к красивым жестам толкнет вас предать гласности этот список, несмотря на те огромные суммы, которые мы вам выплачиваем, и еще боялась, как бы ваше самоощущение человека чести не вынудило вас явиться сюда и стереть меня как позорное пятно. И признаюсь, когда я увидела вас у архива, я испытала буквально облегчение. То, чего я боялась, наконец произошло, и мне уже больше не надо ждать.

Она тяжело вздохнула, отвечая своим мыслям:

— Ждать… Вот уже сорок пять лет, как я живу в ожидании. Это очень долго.

Мы подошли к железному мосту, перекинутому через реку. Проехал грузовик, и вся мостовая конструкция задрожала. Я повернулся к Маркус:

— А Ланцманн?

— Ланцманн? Какой Ланцманн?

Так, Ланцманна она не знает… Я мог бы, впрочем, и так прийти к выводу, что он не принадлежит к их организации. Части головоломки начали укладываться на свои места. Ланцманн вытащил меня из когтей Грубера. Он явно работал на какую-то разведку и старался защитить меня в своих собственных интересах. Что же, он тоже думает, что я обладаю какой-то важной информацией? А Маркус, испытывающая потребность говорить, продолжала исповедываться:

— Когда Зильберман понял, что вы разоблачили Магдалену, он впал в растерянность. И наслал на вас Грубера. Как только вы окажетесь у нас в руках, мы заставим вас заговорить. Любой человек, если его как следует допросить, начинает выкладывать, выкладывать все подряд. Этот тезис я упорно отстаивала с самого начала. Но Зильберман не обладает железной рукой вашего отца. Он хотел действовать мягко. И вот результат…

— Вы знали моего отца?

Она ответила с кокетливой гримаской:

— Очень близко, мой мальчик, очень близко.

Я содрогнулся от отвращения, представив себе любовные забавы этой парочки рептилий.

— А он знал, что вы собираетесь убрать меня, потому что я открыл существование «Железной Розы»?

Она взглянула на меня с мерзкой улыбкой:

— Он сам отдал мне этот приказ… Полагаю, если бы он хотел признать вас своим сыном, он вас сам воспитал бы. Но наследственность со стороны вашей матери была… слишком отвратительна.

Я ощутил скачок адреналина в крови, и пальцы мои сильней впились в ее локоть. Несмотря на боль, она ответила мне ненавидящей улыбкой. Но со стороны нас можно было принять за двух старинных друзей, мирно беседующих на мосту над черной водой, несущей дохлую рыбу. Сердце у меня лихорадочно билось.

— А вы что, и мою мать знали?

— Да, мой мальчик, знала, и очень неплохо. Она не всегда была шлюхой. Она происходила из прекрасной семьи. Семьи венских банкиров.

— Врете!

Я не сдержался и невольно повысил голос, и она обрадовалась, оттого что я утратил над собой контроль; ее голубенькие кукольные глаза ярко заблестели. Я заставил себя успокоиться.

— Но если вы говорите правду, почему она стала проституткой?

— Для того времени у нее был небольшой дефект.

— Какой?

Но я уже догадывался, что ответит мне профессор Маркус.

— В частности, ее фамилия. Сара Леви…

— Мою мать звали Ульрика Штрох!

— Потом, да. Это был подарок вашего отца. Прощальный подарок.

— Кто вам все это рассказал?

— Ваш отец, мой юный друг. Ваш отец. Когда я работала вместе с ним.

Жесткий комок застрял у меня в горле. В стылом воздухе прозвучал мой чуть дрожащий голос:

— Где?

Она посмотрела на меня, как на идиота.

— В Аушвице, где же еще. Мы были в медицинской команде, которой руководил доктор Менгеле. А ваша мать…

— Заткнитесь!

Но она, наслаждаясь местью, не обратила внимания на мой выкрик.

— В ту пору ваша мать весила меньше тридцати пяти килограммов и ужасно хотела жить. Должна признать, она доказала, что у нее богатое воображение. Для девственницы…

Я вскинул руку, готовый ударить ее, и она, опустив глаза, торопливо продолжала:

— Когда мы перед приходом этих истеричных янки бежали, она последовала за нами. Надо думать, она привязалась к Лукасу, как собака к хозяину, который ее кормит. Ну а потом он бросил ее. «Железная Роза» требовала его целиком. Лукас отослал ее. Под новой фамилией. И, увы, вместе с вами: мы не знали, что она беременна, иначе бы ей сделали аборт. Она уехала, исчезла. Мы вышли на ее след, только когда вы попали в этот приют.

Она безмятежно смотрела на меня, этакая улыбающаяся, славная старушка, просто загляденье… Наверное, с такой же безмятежной улыбкой она орудовала скальпелем, а может, это она и делала те снимки, что украшают кабинет моего папаши. Палец мой уже готов был нажать на спусковой крючок, меня подмывало желание уничтожить ее — как давят таракана. Она подняла на меня глаза:

— Это забавно, вы не находите? Спустя пятьдесят лет нас держит в страхе еврей…

— Из-за моего отца и вас моя мать перестала быть человеком, пила по-черному, накачивалась морфином и умерла от этого!

Профессор Маркус снизу глянула на меня:

— Когда ваша драгоценная мамочка бросила вас, герр фон Клаузен, в мусорный бак, мы поняли, что она, как говорится, окончательно сошла с катушек. Сами понимаете, она стала представлять угрозу нашей безопасности. И ваш отец предпочел отправить ее в дальнее путешествие, откуда нет возврата. Это выглядело предпочтительным во всех смыслах, имея в виду, в каком она была состоянии. Стоило ли бесконечно длить ее страдания?

Итак, эти сволочи ликвидировали Принцессу. Вот почему я попал в приют в тот же год, что и мой брат. Я подавил негодование и неодолимое желание прибить фрейлейн Маркус, как собаку: мне еще была нужна информация.

— Кто убил моего отца?

Она воззрилась на меня так, словно я окончательно спятил. Может, старикан и вправду погиб от несчастного случая? Помолчав, она медленно покачала головой:

— Ну если это не вы, то…

Я схватил ее за отвороты плаща и встряхнул ее тощее, скелетообразное тельце.

— Что вы сказали?

— Это ты, ты, гаденыш, убил своего отца, чтобы украсть у него список!

В голове у меня все закружилось. Неужели брат сделал это? Неужели он оказался способен на убийство собственного отца? А почему бы и нет? Этот человек растоптал и уничтожил его мать. Так что это было не убийство, а правосудие. А Маркус говорила, захлебываясь словами:

— Твой отец был упрям как осел. Я сотни раз умоляла его уничтожить список. Но он мне все твердил, что список в надежном месте. Там его никто не найдет. Можешь мне поверить, твой отец впал в маразм и держал нас всех за горло. Впрочем, Зильберман давно уже поджидал, когда сможет занять его место. Этот Зильберман — молодой человек с большим будущим. Так что, если бы ты не прикончил старого упрямца Лукаса, нам самим пришлось бы поискать решение, удовлетворяющее всех. Есть одна вещь, которую ты, мой мальчик, мог бы сделать для меня, даже если после этого меня убьешь: я хотела бы только узнать, где был спрятан этот проклятый список. По приказу Зильбермана замок несколько раз тайно обыскивали, но так ничего и не нашли.

Увы, сказать ей это я был не в силах. Я пожал плечами.

— Ходатайство отклоняется. Ну, фрейлейн Маркус, я вынужден вас покинуть.

Она одарила меня ядовитой улыбкой.

— И что же, милейший еврейчик, вы намерены сделать?

— Опубликую список. Вы слишком далеко зашли. И слишком отвратительны мне.

— Очень легко питать отвращение к грехам других. Не знаю, не знаю, молодой человек, что бы вы выбрали: весить тридцать пять килограммов или кромсать живую плоть.

— Избавьте меня от ваших лживых иеремиад. Вы не на телевидении, профессор Маркус: Вы ведь ни о чем не сожалеете. Разве что о невозможности продолжать те свои занятия. Именно из-за этого я и уничтожу «Железную Розу». Из-за бешеного эгоцентризма, возведенного в доктрину.

— А теперь я попрошу вас избавить меня от морализаторства. Убейте меня, но только молча.

Мы зашли в тупик. Я смотрел на грязную воду реки. Принять решение было нелегко. Нет, действительно очень трудно. Наконец я поднял голову. В глазах ее стоял страх.

— Я дам вам шанс, профессор Маркус, крошечный шанс в память о моей матери. Выбирайте: либо я выстрелю вам в упор, в лицо, либо вы прыгнете в реку.

— Что! Но если я прыгну, я погибну!

— А может, нет. Может, вам удастся выплыть, и вы уцелеете. Это проблема ваша. Не моя.

Она впилась в меня злобным взглядом. Потом на лице ее отразился страх. Страх настолько чудовищный, что мне пришлось запереть сердце на все запоры, чтобы не поддаться жалости. Мы стояли, наверное, с минуту; я видел, как у нее трясутся губы, но вот она сняла плащ, положила его на парапет. Проехал еще один грузовик с пьяными солдатами, которые швырнули в нас пивную бутылку. Она разбилась о бетонный поребрик. Я машинально глянул на нее. А когда поднял глаза, парапет был пуст. Капли холодного дождя оседали на плаще профессора Маркус, переливаясь, как жемчужины. Я наклонился над темной водой. Ничего. Только воронки водоворотов. И я ушел.