Желтые ромашки

В НЕЗНАКОМОМ ПЕРЕУЛКЕ

Мама зашла в гастроном, а Линасу с Валентинасом велела ждать ее на улице, около витрины. Буханки хлеба на витрине были невзаправдашние, их из гипса сделали и покрасили, совсем как копилку-волка из «Ну, погоди» с прорезью в голове, куда можно бросать копеечки. Валентинас-то уже давно знал, что буханки ненастоящие, еще тогда знал, когда ему было столько же, сколько сейчас Линасу — четыре года и два месяца. А Линас до сих пор думает, что в витрины кладут настоящие! Что же касается конфет в красивых фантиках, то фантики натуральные и обертки от шоколадок тоже натуральные… А вот что там внутри? Кто знает…

— Линас, хочешь шоколадку? — спросил вдруг Валентинас.

Малыш с недоверием и подозрением посмотрел на старшего брата. Нет ли тут какого подвоха?

— А ты? — спросил он.

— Я?.. — Валентинас на мгновение растерялся, но сумел вывернуться. — У меня рубль есть. Я, если захочу, могу две плитки купить. Шоколадные.

Уступать Линас не собирался.

— Подумаешь! Я даже четыре могу!

— А я — килограмм!

— А я… а я — мешок! Вот.

— А я… — Валентинас хитро прищурился, — столько, что можно целый колодец шоколадом набить, вот сколько!

Линас прямо извелся, так хотелось ему переспорить брата. Но что придумаешь больше глубокого колодца? Малыш закусил губу и, покосившись, не возвращается ли мама, приноравливался, как бы половчее угостить Валентинаса пинком. Но в этот миг улица дрогнула от неожиданного грохота: из-за угла выполз огромный тракторище. Лязгая стальными гусеницами, он медленно двигался по улице, приближаясь к мальчикам.

Затаив дыхание, разглядывали они это чудище. Эх, вот бы посидеть рядом с водителем, в его кабинке! Как бы все люди кругом удивились — такие маленькие, а уже на тракторе… А уж знакомые ребята, которых собиралось все больше и больше — они выскакивали из подъездов и подворотен — те просто пальцы кусали бы от зависти.

— Дяденька, прокати! — не очень смело крикнул Валентинас.

— Прокати!.. — Линас, как эхо, повторил его просьбу.

Но тракторист их не услышал. Как тут услышишь, когда мотор ревет, гусеницы лязгают, такой шум и треск стоит, что стекла в окнах звенят.

— Стой тут! — распорядился Валентинас на правах старшего. — Я сейчас. Погляжу и назад. Стой.

— Нет, это ты стой! — не согласился Линас и двинулся вслед за Валентинасом. Тот, увидев, что братишка не послушался, остановился и прикрикнул:

— Тебе мама где велела стоять?!

— А тебе где велела?

— Ух, какой же ты упрямый! Как осел! — рассердился Валентинас.

— Сам осел! — не сдавался Линас. Боясь отстать от старшего брата, он чуть ли не бегом поспешил за ним.

Скоро им удалось догнать трактор и, замешавшись в ватаге ребят, они пошли по тротуару рядом с грохочущей машиной. Трактор на их улице — редкая птица. Автобусы каждые несколько минут проезжают, легковушки туда-сюда снуют, грузовики тарахтят, а вот тракторы — не появляются. Да еще огромные. Валентинас, сколько себя помнит, ни разу такого не видел. А уж о Линасе и говорить не приходится.

Из подворотни выкатилась собачонка Жулька — маленькая, лохматая, хвост крючком. Жулька не из их двора, из соседнего. Но знакомая. Она несколько раз неуверенно тявкнула, но как только трактор подъехал ближе, вдруг взъерошилась, задрала хвост трубой, оскалила зубы и зарычала. Казалось, бросится на трактор и в клочки его разнесет! Однако тут же, поджав хвост, юркнула обратно в подворотню. Лишь через какое-то время, когда трактор отъехал подальше, она осторожно высунулась оттуда, подозрительно принюхалась к воняющему тракторными выхлопами воздуху и затрусила вслед за ребятами.

Ватага, сопровождавшая трактор, то густела, то редела. Одни, насмотревшись вдоволь, возвращались домой, на их месте появлялись другие. Потом и те отставали, застревали на каком-нибудь перекрестке и отправлялись по своим делам.

Только Валентинас с Линасом — самые маленькие из всех — забыли и про маму, зашедшую в магазин, и про свой дом — шагали, как зачарованные.

Трактор свернул на Садовую улицу. За ним повернули и наши герои. Потом он миновал кинотеатр «Пионер», ребята тоже прошли мимо, не заметив даже красочных киноафиш у его входа…

И лишь тогда Валентинас сообразил, что они зашли куда-то очень далеко от дома, когда Линас сказал:

— Я устал, давай пойдем обратно…

— Давай, — согласился Валентинас, оглядывая переулок. Переулок был незнакомым.

Валентинасу стало не по себе. Где это они? И он спросил у брата:

— А ты нашел бы отсюда дорогу домой, а, Линас?

Линас подумал минутку и ответил:

— А ты?

— Я-то нашел бы. Пара пустяков.

— И я — пара пустяков.

Они дошли до угла и остановились.

— Ты чего же встал? Иди, раз тебе пара пустяков.

— А ты чего встал? — не промолчал Линас.

— Я? — Валентинас старался сохранить спокойствие. — Я — нарочно. Хочу посмотреть, куда ты пойдешь.

— И я хочу посмотреть, куда ты.

Дальше стоять на этом углу не имело смысла. Валентинас повернул направо. Он все чаще и внимательнее приглядывался к незнакомым домам. Тут уж и Линас почувствовал: что-то не так. Но Валентинас ободрил братика:

— Не бойся. Сейчас будет наша улица.

— Ага. Сейчас… — согласился Линас.

Но когда они добрели до следующего перекрестка, оказалось, что перед ними совсем не их улица, а какой-то другой, незнакомый переулок.

— Кажется, я ошибся… — сконфуженно пробормотал Валентинас.

Линас промолчал.

— Давай-ка вернемся назад, — уже не скрывая тревоги, предложил старший брат.

Линас продолжал молчать.

— И мама нас ждет… беспокоится… Пойдем назад.

Тут Линас зашмыгал носом,’ потом смахнул навернувшуюся слезу. И в конце концов не на шутку разревелся.

— Ну чего ты, чего? — попытался утешить его Валентинас. Но тут и у самого задрожали губы. Снова внимательно осмотрелся по сторонам. Улочки узкие, людей почти не видать. Трактор уже давно куда-то уехал.

Скрипнула калитка, показалась пожилая женщина с корзинкой в руке. Поинтересовалась, почему это мальчики плачут. Но Валентинас не ответил, а Линас заплакал навзрыд. Остановился рабочий в замасленном комбинезоне, видимо, возвращавшийся с завода.

— Что тут у вас случилось? — спросил он.

Женщина пожала плечами.

К счастью, из-за угла вышел милиционер.

— Что происходит? — строго спросил он.

Женщина снова пожала плечами.

— Может, потерялись? — предположил рабочий.

— Как вы сюда попали? — обратился милиционер к ребятам.

— Мы за тра-а-ак-то-ром шли… — всхлипывая, едва выдавил из себя Валентинас.

— А где вы живете? На какой улице?

Валентинас молчал. Даже Линас перестал плакать.

— У каждой улицы есть название, правда? — втолковывал им милиционер. — Как называется ваша? Как называют вашу улицу папа и мама?

Мальчики переглянулись.

— Нашу улицу? — Валентинас задумался. — Так и называют: наша улица…

Милиционер улыбнулся. Улыбнулся и рабочий.

— А где ваш папа работает? — спросил рабочий.

— На заводе… — ответил Валентинас.

— Да, точно, на заводе… — поддержал его Линас.

— А как этот завод называется?

Но ребята и этого не знали. У Линаса снова задрожала нижняя губа.

— Ну-ну, не надо плакать! — успокаивал милиционер. — Мы все равно найдем, где вы живете.

Вдруг Валентинас дернул братишку за рукав и повел глазами на трусящую по переулку кривоногую собачонку:

— Жулька?

— Жулька! — обрадовался Линас.

Взрослые переглянулись.

— Ваша собачка? — спросил милиционер.

— Не наша, но с нашей улицы… — объяснил Валентинас. — Она тоже бегала за трактором.

— Ну что ж, попросим Жульку указать нам дорогу, — серьезно сказал милиционер. — Только не окликайте ее. Пусть себе бежит, как бежала, а мы пойдем за ней.

Милиционер отдал честь рабочему и женщине и зашагал с ребятами вдоль по улице, стараясь не упустить из виду Жульку. Сначала все было в полном порядке; ребята даже повеселели. Рассказали, как их зовут, как мама велела им ждать ее возле гастронома. Валентинас даже принялся было рассказывать, как Жулька летом бегает на речку купаться вместе с ребятами, но вдруг собачонка, увидев перебегающую улицу кошку, ощетинилась и с лаем бросилась за ней в первый попавшийся двор. И пропала — как в воду канула.

— Вот это да! — почесал затылок милиционер.

— Вот это да! — повторил Линас, не спускавший с него преданных глаз.

А Валентинас отчаянно закричал:

— Жулька!.. Жулька!..

Но Жулька не вернулась. Не догнавши кошку, она, видимо, отправилась домой напрямки, задами.

— Что же мы теперь предпримем? — спросил милиционер.

Мальчики обреченно молчали. Тогда милиционер сам ответил на свой вопрос:

— Пойдем в отделение милиции. Чего доброго, там уже давно ждет вас ваша мама.

И они двинулись в отделение. Минуту шагали молча. Потом Валентинас пнул кулаком Линаса:

— Осел! Ждал бы возле гастронома… И я бы тогда так далеко не ушел.

— Сам ты осел, — обиделся Линас.

— А ты… — Валентинас не успел сказать, кто такой, по его мнению, братишка Линас. Он вдруг хлопнул в ладоши и крутанулся на левом каблуке. — Наша улица! Смотрите, дядя милиционер, наша улица! Вон наш гастроном, а вон аптека!

— Наша, — подтвердил Линас. — И дом наш!

Да, это был их дом.

— Улица Лепу, — громко прочитал милиционер табличку на углу. — Теперь будете знать, как называется ваша улица?

— Будем! Лепу, — в один голос ответили мальчики.

— А дом ваш номер восемнадцать.

— Восемнадцать, — повторили Линас и Валентинас.

— Тогда будьте здоровы! — Милиционер отдал им честь, четко, по-военному повернулся кругом и ушел. А мальчики еще долго спорили, кому первому входить в дом. Спорили, наверно, потому, что дома их ждал не слишком приятный разговор с мамой.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Когда Валентинас проснулся, сквозь оконную занавеску уже пробивались солнечные лучи. Словно натянутые провода, не отдаляясь друг от друга и не сближаясь, тянулись они до самого стула, что стоял возле его кровати. На спинке висела его матроска, а рядом, на полу, освещенные солнцем, сияли новенькие коричневые ботинки. Мама разрешала надевать эти наряды только по особым случаям. Матросский костюм был начищен, выглажен и тоже казался совсем новым.

«Это почему же такое?» — удивился мальчик.

Но тут же вспомнил: сегодня не обыкновенный день, сегодня — его, Валентинаса, день рождения! Вот почему на столике у окна появилась большая синяя картонная коробка, которой он раньше и в глаза не видал.

«Понятно, подарок!..» — Валентинас сел, сбросил одеяло и резво вскочил с кровати.

В это время тихонько приотворилась дверь, и в узкой щелке блеснул любопытный глаз. Он следил, как Валентинас прошлепал к столу, забрался на стул и попытался осторожно открыть коробку. Не тут-то было — крышка не поддавалась, со всех сторон оклеена липкой лентой.

— А я знаю, что там! — не стерпев, пискнул из-за двери Линас. — Только не скажу, что в коробке один… аппаратик… Папа еще вчера купил!..

— Аппаратик? — Валентинас закусил губу. — Какой такой аппаратик? — Необходимо во что бы то ни стало выведать у брата тайну коробки. — Ничего там нет. Не верю я тебе. Какой-то аппаратик выдумал!

Придерживая длинную, до самого пола ночную рубашку, Линас босиком вступил в комнату. Ему очень хотелось сказать, что там, в коробке, но он удерживался из последних сил.

— Скажи, жалко, что ли… — просил брат. — Я тебе за это карандаш… Знаешь, тот, желтый…

Линас молча помотал головой.

— Ну, а какой хочешь?.. Хочешь зеленый? Совсем новенький, только два раза точил. А?..

Линас заколебался:

— Давай оба, тогда скажу.

— Ох, и вымогатель же ты! — выругал брата Валентинас недавно услышанным взрослым слово. — Жди! Получишь ты у меня карандаши!

Младший брат на всякий случай отступил к двери.

— Сам ты этот… вымогатель!.. А вот что в коробке — не знаешь!

Валентинас пошел на хитрость:

— А вот и знаю! Просто притворяюсь, что не знаю. Мне папа еще летом обещал купить такой аппаратик.

— Какой?

Валентинас не смутился:

— Такой, которым можно фотографии снимать. Вот какой. Что? Не знаю?

— А вот и не знаешь! Не знаешь! Там киноаппаратик, называется фильмоскоп!

— Киноаппаратик?! — У Валентинаса даже уши вспыхнули от восторга. — Ну да… Вот я и говорю, фильмоскоп.

Но тут в комнату вошла мама, расцеловала Валентинаса в обе щеки и сказала:

— Поздравляю тебя, детка, с днем рождения. Расти большой и хороший.

Велела и Линасу поздравить брата.

— Поздравляю тебя, детка… — Линас потянулся, словно тоже собирался поцеловать его в щеку, но передумал и тихонько шепнул на ухо: — Все равно это ты вымогатель!.. Отдавай карандаши!.. Обещал…

Мама открыла синюю коробку. В самом деле — такому аппарату можно было позавидовать. Ни у кого из ребят с их двора такого не было! Да что там со двора: со всей улицы, а может, даже со всего города!.. Внутри настоящая электрическая лампочка: сунул вилку в розетку, нажал кнопку — загорается. Еще раз нажал — погасла. И хоть в комнате светло, на стене виден яркий прямоугольник. Вставил киноленту, покрутил блестящее колесико — картинки меняются!

Важный и даже слегка надутый Валентинас облачался в свой матросский костюм, обувался в новенькие ботинки. Линасу тут же было сказано, что он даже прикасаться к аппарату не смел! А мама снова заглянула в детскую и напомнила:

— Можешь вечером друзей позвать: я ради твоего праздника торт испеку. А потом покажешь всем кино…

До самого обеда Валентинас не мог нарадоваться на папин подарок. Приятно было и то, что нынче он — самый главный человек во всем доме. Заглянула к маме соседка — поздравила, пришел папа на обед — тоже поздравил. Все поздравляют, все желают…

Валентинас долго ломал голову, кого бы из приятелей позвать в гости. Сначала решил пригласить всех ребят. Но чем больше думал, тем меньше хотелось приглашать всех без разбора. Стяпукаса? Можно, но он, чего доброго, начнет хвастать своим двухколесным велосипедом. А у Валентинаса только трехколесный. Ну и не надо нам Стяпукаса! Лучше уж Бируте позвать. Но тут Валентинасу вспомнилось, что осенью, когда он случайно толкнул девочку в лужу, она наябедничала маме. Нет, с ябедами лучше не связываться. Может, Римаса? Но он тоже такой какой-то…

А во дворе уже все ребята знали, что сегодня у Валентинаса день рождения, что папа подарил ему фильмоскоп, а мама испекла торт. Когда Валентинас в своем парадном матросском костюме появился во дворе, его окружили и стали наперебой интересоваться:

— Когда кино-то покажешь?

— Может, вынесешь свой фильмоскоп сюда, во двор? Мы у тебя билеты купим, выноси!

— А без билетов не пустишь?

До чего же приятно быть героем дня! Все с тобой вежливо говорят, расспрашивают, все такие милые, добрые. Но вдруг у Валентинаса прямо руки опустились: он услышал, как Линас, отведя в сторону своего приятеля Юстукаса, шепчет ему:

— Ты тоже приходи. У нас угощение будет. Торта наедимся!

— Линас! — возмутился Валентинас. — Немедленно заткнись!..

Малыш, словно он ничего никому не болтал, пожал плечами. Но как только Валентинас сам упомянул о будущем угощении, тут же дружно отозвалось семь или восемь голосов:

— Так мы уже знаем! Придем, придем!..

Бируте спросила:

— А Саулюкаса можно взять?

Валентинас прикусил губу. «Тоже мне… Всю родню притащит!» Саулюкасу, младшему братику Бируте, еще и двух-то лет нету.

— В кино таких маленьких не пускают, — наконец нашел он выход. — Тем, кому меньше четырех, билеты не продаются.

Зашмыгало и поникло несколько носов. Остальные ребята разбежались по домам — готовиться к празднику.

— Болтун! Ох, какой же ты неисправимый болтун! — догнав брата на лестнице, излил свое негодование Валентинас.

— Сам ты болтун… — ежась, возразил Линас. — И не вздумай драться… Я маме…

Стол в большой комнате накрыли белой скатертью. Посередине торт, в вазе пирамида из конфет, а вокруг целых пять бутылок лимонада.

— Где же твои гости? — спросила мама.

— Сейчас придут… — невесело ответил Валентинас, прикрепляя кнопками к стене большой лист белой бумаги — экран.

В это время зазвенел звонок. Мама открыла дверь и позвала Валентинаса:

— Это к тебе… гостья…

Бируте была чисто умыта, на голове, словно огромная бабочка, порхал белый бант. Она неловко сделала книксен и, протягивая коробку цветных карандашей «Спартак», сказала:

— Поздравляю с днем рождения и желаю… желаю быть… — Она запнулась, видимо, позабыв нужные слова, и покраснела.

— Так что же, Бируте, хотела ты пожелать Валентинасу? — улыбнувшись, спросила мама.

Линас во все глаза смотрел то на Бируте, то на маму, то на брата. И тут, вспомнив, как утром поздравляла Валентинаса мама, серьезно сказал:

— Поздравляю тебя, детка, с днем рождения… Желаю быть большим и хорошим.

— Большим и хорошим… — еще сильнее покраснев, повторила Бируте.

Потом пришли другие ребята. Одни поздравляли, другие молча вручали подарки, а Римас подарил открытку с двумя оленями и еще сунул три копейки — за билет в кино.

Началось угощение. Мама разрезала торт и каждому положила по куску на тарелочку. В стаканах пенился лимонад. И началось… Сколько же было тут смеха, разговоров — даже описать трудно. Когда же мама вышла на кухню и ребята остались одни, Линас перемазал нос кремом. Тут грохнул такой смех, что мог рухнуть потолок! Гости ели и пили, а Валентинас с нетерпением ожидал, когда же они кончат. Ему хотелось поскорее задернуть шторы и показать кино. Но ребята развеселились и вроде совсем про его кино забыли.

— Ты уже третий кусок… — буркнул Валентинас, увидев, как Стяпукас, облизав пальцы, снова тянется к торту.

Ребята притихли, перестали жевать. Видимо, каждый вспоминал, сколько уже съел. Стяпукас положил взятый кусочек обратно.

— Ну вот… кто же станет его теперь есть… обгрызанный-то!..

— Валентинас… — неодобрительно тряхнула пышным бантом Бируте. — Разве можно так с гостями?

— А что? Ты тоже хороша: три конфеты в карман сунула.

— Так я же для Саулюкаса… Но если тебе жалко… — Бируте опустила глаза и выложила конфеты обратно в вазу.

— Ябеда! Думаешь, не помню, как ты бегала жаловаться моей маме?

Ребята в растерянности один за другим поднимались из-за стола. Только у Линаса сохранялось хорошее настроение, и он, натолкав полный рот конфет, недоуменно пялил глаза на собирающихся уходить гостей.

— Куда вы? — проглотив наконец конфеты, сказал он. — Подождите, еще кино будет!

И самому Валентинасу вдруг стало неловко, он начал расставлять стулья перед экраном.

Но у всех ребят, будто они сговорились, нашлись неотложные дела.

— Мама велела поскорее возвращаться, — сказала Бируте.

— А мы с папой пойдем в настоящее кино, — заявил Стяпукас.

Короче говоря, смотреть кино остались только Линас и Римас. Римас тоже ушел бы, но ему было жаль трех копеек, заплаченных за билет.

Валентинас задернул шторы, потом заложил ленту и включил фильмоскоп. Показал сказку про трех поросят. Но ему не было весело. Наоборот — обидно, грустно. И хотя оба зрителя громко восхищались фильмом, Валентинас объявил:

— Сеанс окончен…

Комнату покинул последний гость. Линас уже клевал носом, и мама унесла его в постель. Валентинас, подперев руками голову, задумался.

Как жалко, что день рождения бывает только один раз в году!

НОЛЬ ОДИН

Не доводилось ли вам видеть, как горит дровяной склад? Нет? А вот Линас с Валентинасом видели. В то воскресное утро всех ребят нашей улицы разбудил непривычный гул.

— Пожар! Эй, слышите? Пожар!.. — Кричал кто-то на лестнице, стуча в двери квартир.

Пробормотав что-то сквозь сон, Линас натянул на голову одеяло и снова погрузился в царство снов. У ног его опять звонко плескалась вода, поблескивали серебристые рыбки. Линас ловил их в пригоршни и относил в ямку на прибрежном песке. И как же замечательно они ловились! Штук сто, если не больше, мальков, взбаламучивая воду, мельтешили в ямке.

— Дровяной склад горит… — снова послышался тот же тревожный голос.

И тут все пропало: и река, и ямка в песке, и рыбки…

Дровяной склад? Вед он совсем близко, сразу за углом. Склад — это большое пространство, огороженное высоким забором из досок. Все лето с утра до ночи громыхают в воротах склада грузовики с прицепами. Везут дрова. Их там сколько навалено, что, когда проходишь мимо, пахнет смолой, как в сосновом лесу. Только к весне склад пустеет. Как говорит наш дворник дядя Лауринас, с декабря до апреля весь склад через трубы вылетает. И в самом деле: за зиму горожане, у кого еще нет парового отопления, все дрова раскупают.

Но почему он сейчас должен гореть?

Линас приподнялся, хотел осмотреться в комнате, но тут же зажмурился: электрический свет бил прямо в глаза. Медленно приоткрыл он один, потом и другой глаз и увидел, что кровать Валентинаса уже пуста. Тут уж мигом расчухался: отбросил в сторону одеяло, слез с кровати и, подобрав длинную ночную рубашку, потопал в кухню.

У открытого окна стояла мама и придерживала забравшегося на табуретку Валентинаса. Оба смотрели на затянутый клубами дыма край неба. Самого пожара отсюда не было видно — его заслоняли сараи и соседние дома. Но слышались взволнованные голоса, треск горящих бревен и гудение пламени.

— Пошли посмотрим, мама! — охваченный какой-то странной дрожью, уже в который раз просил Валентинас.

— И я, и я тоже хочу! — вцепился в мамину руку Линас.

Мама не стала спорить. Она никогда не спорит, если сильно взволнована. Молча помогла Линасу одеться, накинула на него пальтишко, подала Валентинасу шапку, заперла двери, и все трое спустились на улицу.

Облако густого дыма окутывало весь квартал. Языки пламени плясали на штабелях бревен, расползаясь по ним все шире и шире. Раскаленный воздух, вздымая хлопья пепла, дрожал, словно прозрачный студень.

— Хорошо еще, ветра нет, — сказал мужчина в рабочем комбинезоне, обгоняя женщину с детьми. — А то огонь тут таких бед натворил бы!

По крышам нескольких соседних со складом домов уже бегали, громыхая жестью, люди с ведрами, поливали чердаки и стены водой.

— А наш дом не загорится? — забеспокоился вдруг Валентинас.

— А наш?.. — Линас не успел договорить. Из-за угла, надсадно воя сиреной, выскочила красная пожарная машина. Следом за ней — вторая, третья, четвертая!.. На приступочках машин в полной готовности стояли пожарники в блестящих медных касках подпоясанные широкими брезентовыми ремнями.

Линас, Валентинас и их мама остановились неподалеку от перекрестка, где все росла и росла толпа зевак. Пожарники уже проломили в нескольких местах забор склада и тянули туда шланги. Вскоре затарахтели насосы и мощные струи воды ударили прямо в огонь. Линас, вздрагивая, прижимался к маме и во все глаза, с ужасом смотрел на грозные языки пламени. Огонь словно не на жизнь, а на смерть бился с водой: то припадал под струями, то вновь вставал дыбом или, вильнув в сторону, вспыхивал там с новой силой. Но водяные струи и тут находили его. Пожарники в касках, вооруженные баграми и топориками на длинных рукоятках, все ближе продвигались к бушующему огню, лезли в самое пекло, растаскивали горящие бревна и все поливали и поливали их из брандспойтов. Вода шипела, поднимался пар, огню волей-неволей приходилось сдаваться. Злобно пыхтя, окутываясь клубами дыма, он медленно угасал, словно впитываясь в обуглившиеся головешки.

— Ну, как, мужичок, не страшно? — проходя мимо, спросил у Линаса пожилой пожарник и, сдвинув на затылок медную каску, смахнул со лба пот. Лицо и руки у него были в черных пятнах, измазанная пеплом и грязью одежда пахла дымом.

Линас хотел ответить, что теперь уже не очень страшно, но заговоривший с ним пожарник был уже далеко. Он и несколько его товарищей скатывали ненужные больше шланги.

Вот пожар и кончился. Любопытные постепенно расходились, высказывая разные предположения о причине пожара. Может, неосторожный курильщик бросил непогашенный окурок, а может, виноваты мальчишки, баловавшиеся со спичками, а то и чья-то злая рука… Пожарные машины одна за другой возвращались в свои гаражи. Рабочие склада, тоже прибежавшие на пожар, понемногу растаскивали обгоревшие бревна и подсчитывали причиненные огнем убытки…

Через полчаса уже в нескольких дворах ребята играли в пожарников.

И в нашем дворе тоже собирались «тушить пожар». Договорились, что «гореть» будет сарайчик, стоявший в углу двора: влезть на его крышу легко — рядом со стенкой сарайчика высокая поленица дров, да и водопроводный кран совсем близко. Оставалось лишь выбрать начальника пожарной команды и, конечно, водителя пожарной машины. Одни предлагали в начальники Римаса, другие — Валентинаса. Линас сам себя предложил.

— Мал ты еще, — отбрил самозванца Валентинас. — Тебе и на крышу не забраться.

— Подсаживай еще потом этого начальника, — поддакнул Римас.

— Ну и что? — нисколько не смутился Линас. — С вами-то настоящий пожарник не разговаривал, а со мной разговаривал!

— Подумаешь, разговаривал! Разве это разговор? Спросил, не боишься ли пожара, и все.

— А вас и вовсе ни о чем не спрашивал, — не сдавался Линас.

Начальником выбрали Римаса. Своим заместителем он назначил Валентинаса. А Линаса — водителем пожарной машины. Другие малыши остались «рядовыми». И тут во дворе поднялся такой шум, что даже голуби поднялись с крыши и долго кружили над двором, не решаясь опуститься обратно. Все сели на машину — старую колоду около сарая — ревела сирена, «пожарники» приехали, бросились к горящему «объекту», из крана ударила струя воды. На крыше сарайчика с длинными жердями в руках топтались оба «начальника», а малыши плескались в воде, перекладывали с места на место дрова, послушно выполняя указания начальства. Распахнулось несколько окон, в них замелькали удивленные лица матерей, а в дверях дворницкой показалась белая рубашка дяди Лауринаса.

— Да уйметесь вы наконец, сорванцы? — попытался поначалу миролюбиво прекратить этот тарарам дворник. Однако, разглядев, что по всему двору течет из колонки ручей, что ребята развалили дрова, что прыгают по крыше сарайчика, он не на шутку рассердился: — Вот выпорю я вас, негодники, тогда будете знать, как без толку воду лить! И матерям вашим все расскажу!

Тут уж, конечно, стало не до игры. Ребята тихонько слезли с крыши и разбрелись кто куда. Только Линас поездил еще минутку на «пожарной машине», но потом и он вышел за ворота. На улице ему встретилась Бируте. Она везла в плетеной колясочке новую куклу, которую мама недавно привезла ей из Москвы. Увидев, что кукла умеет закрывать и открывать глаза, Линас тут же забыл про пожар. Только на следующий день, да и потом время от времени хвастался: «А со мною настоящий пожарник разговаривал!»

Прошло несколько дней. Все уже позабыли и о пожаре, и о пожарниках. Но в один прекрасный вечер папа с мамой ушли в театр. Соседская бабушка, которую родители попросили присмотреть за детьми, вязала на кухне носки.

Валентинас с таинственным видом подкрался к телефону. Снял трубку, и в аппарате коротенько звякнуло. Этот звук уловило чуткое ухо Линаса. Когда папа или мама были дома, никто не позволял им и притрагиваться к аппарату, но сейчас… Линас осторожненько приблизился к двери гостиной и глянул в замочную скважину. Ну, конечно! Валентинас уже прижал трубку к уху и поспешно крутил диск с цифрами.

— А я скажу! А я скажу! — внезапно распахнув дверь, затанцевал Линас. — Ух и попадет тебе! Так попадет…

Валентинас растерялся, собрался было положить трубку обратно на рычаг, но не положил, а сделал попытку прийти к какому-то соглашению с братом:

— Ну и говори, если тебе не нужен пластилин…

— Пластилин? — Глаза Линаса засверкали. — Дашь? А когда?

Валентинас тут же укорил себя за легкомысленно вырвавшееся слово и предложил вместо пластилина пустой тюбик от зубной пасты. Однако Линас на такую замену не пошел.

— Ну ладно, ладно!.. — неохотно сказал Валентинас и набрал номер 100. Папа часто набирал этот номер по утрам, перед тем как уйти на работу. И теперь в трубке прозвучал спокойный голос, сообщивший: «Двадцать часов сорок минут». А потом раздались короткие гудки: «Пи-пи-пи…» Валентинас помедлил, снова набрал тот же номер, и снова тот же спокойный, равнодушный голос доложил: «Двадцать часов сорок одна минута». Слушать одно и то же скоро надоело, однако Валентинас не знал, какой еще номер можно набрать. Покрутил диск наобум, но никто не отзывался, только время от времени раздавались короткие гудки: «Пи-пи-пи…» Он вновь поинтересовался, сколько времени, и снова ему ответил тот же самый голос. Казалось, что это единственный живой человек у телефона.

Потом Валентинас придумал набирать номера попеременно с обоих концов диска. Ноль, один…

Вдруг в трубке что-то щелкнуло, и послышался четкий мужской голос:

— Пожарная охрана слушает!

Лицо Валентинаса вытянулось, глаза округлились, стали похожи на синие пуговицы его курточки. Он не решался ни ответить, ни положить трубку.

— Алло! Пожарная охрана слушает! — еще раз повторил тот же голос и подул в трубку. — Алло! Алло!..

Наконец, как спасение, раздались короткие гудки: «Пи-пи-пи…» Видимо, кто-то на том конце провода положил трубку. Будто не своей рукой опустил трубку и Валентинас.

— Что там было? — забеспокоился Линас. — Я тоже хочу туда позвонить!

— Дурак! Пожарная охрана ответила, — оттолкнул руку брата Валентинас.

— Пожарники? — Линас отступил на несколько шагов. — Значит, ты позвонил пожарным, и они сейчас приедут?

— Не приедут. Я же не ответил, — возразил Валентинас. — Откуда они знают, кто звонил?

Однако последние слова он произнес не слишком уверенно. А вдруг могут узнать?

Настроение было испорчено. Валентинас потребовал от брата, чтобы тот никому не проболтался, что они звонили по телефону, и главное — попали в пожарную охрану. Тот обещал, и оба отправились спать. Линас заснул сразу, а Валентинас еще долго вертелся с боку на бок, вслушиваясь в шум проезжающих мимо машин, но сон наконец сморил и его. И приснилось Валентинасу, что приехала пожарная машина. Только почему-то не с воем сирены, как на том пожаре, а резко звеня колокольчиком. Валентинас вздрогнул и проснулся. Оказалось, что это вернулись из театра и звонили у дверей папа с мамой. Перед тем как снова заснуть, Валентинас еще слышал, что мама благодарила соседку: «Спасибо вам, присмотрели за моими сорванцами». Бабушка в ответ сказала, что мальчики вели себя хорошо, даже без напоминания спать улеглись…

На утро все было забыто: и приключение с телефоном, и тревожные сны. Так никто ничего и не узнал бы, если бы перед самым обедом Линас с плачем не вбежал в комнату и не бросился к маме.

— Что случилось? — разволновалась мама.

— Пожарники при-и-ехали, — всхлипывая проговорил Линас. — Мы… мы им вчера позвонили… Вот они и…

Ничего не понимая, мама глянула в окно. Двое пожарных и в самом деле, открыв чугунную крышку, проверяли пожарный колодец. Но это было в порядке вещей: они и раньше время от времени проверяли, все ли в порядке, чтобы в случае пожара не было никаких недоразумений.

Так вот почему, сообразила мама, мальчики вчера были такими паиньками! Вот почему они так рано отправились спать!

По поводу самовольных телефонных переговоров и Линасу, и Валентинасу пришлось, конечно, объясняться с папой. Как прошло это объяснение, история умалчивает, они этого никому не рассказывали. Но когда вечером оба вышли во двор, Валентинас спросил у ребят:

— А кто из вас знает, как позвонить пожарникам?

Ребята разинули рты, словно галчата. Ни один не мог ответить на этот вопрос, а Линас и тут не удержался, похвастал:

— Я знаю: ноль один!..

МЕДНЫЙ ЯКОРЕК

Три коротких гудка — речной трамвай отчаливал от пристани. Под кормой — а Линас с мамой сидели на задней палубе — забурлила вода, по речной глади побежали волны. Пароходик поплыл все быстрее и быстрее. Разбегающиеся от носа и бортов крутые усы воды становились все пышнее. Волны обрушивались на раскаленный солнцем песок пляжа и откатывались, оставляя на нем сверкающие пузырьки.

Положив подбородок на ограждение борта, Линас неотрывно следил за искрами и пузырьками, вскипавшими в воде. Солнце уже клонилось к закату, и его лучи лишь кое-где проникали до самого дна. А там, где падала на воду тень парохода, она казалась темно-зеленой. То в одном, то в другом месте сверкали стайки серебристых уклеек и снова исчезали в кружеве пузырьков.

Впереди, неподалеку от красного бакена, отмечавшего мель, скользила белая байдарка. Молодой парень греб спаренными веслами, а девушка, перевесившись через низкий борт, ловила ладонью подбегающую от речного трамвайчика волну.

— Ох, вот увидите, опрокинет их волна! — пробасил чей-то голос. Низкий, как из густой бочки: бум-бум-бум!

Линас собрался было обернуться, чтобы узнать, кто это говорит таким басом, но не хотелось отрывать глаз от байдарки, легко рассекающей волны. И вовсе она не опрокинулась! Линас долго провожал взглядом эту стремительную тонкую стрелу, пока байдарка не скрылась вдали. Только после этого мальчик обернулся и стал рассматривать пассажиров, сидящих на лавках кормовой палубы.

Напротив Линаса и его мамы подремывал старичок с вислыми седыми усами. Рядом лежали удочки и подсачик — такой большой сачок на длинной палке, чтобы можно было подхватывать попавшую на крючок рыбу и спокойно вытаскивать ее на берег. Справа худощавый, в очках, немолодой уже дяденька в белом пиджаке и таких же белых мятых брюках. У самой кормы рылась в своей кошелке маленькая сморщенная старушка.

«Интересно, у кого из них бас? Кто сказал, что байдарка опрокинется?» — раздумывал Линас, с подозрением поглядывая то на усача, то на очкарика. Но они сейчас молчали, и определить, у кого бас, было невозможно. В окошке кабины, которая возвышалась над палубой, виднелась белая капитанская фуражка. Время от времени капитан, склоняясь к медному раструбу, произносил какие-то слова, снизу, оттуда, где гудели моторы, отзывался механик. Не разобрать, что они там говорят. Но ни у того, ни у другого баса не было. Значит, не они. Значит, бас мог принадлежать или усатому старику, или дяденьке в белом костюме.

Линас еще раз оглядел палубу. Больше никого нет. Хотя близился вечер, но в город с пляжа никто не спешил. Успеется! Да и Линас с мамой еще часок покупались бы, если бы этим вечером не должен был вернуться папа. Он уже три недели назад уехал в командировку, а вчера им принесли телеграмму: «Приезжаю завтра вечером. Папа». Возвратится и не застанет их дома? Это было бы очень некрасиво. Так говорит мама. Линас согласен с ней. Он сам за три недели очень соскучился по папе.

— Мам, а мам, лимонадика хочу, — царапая ногтем шелушащуюся краску на спинке скамьи, заявил Линас.

Мама покосилась на свои ручные часики, потом почему-то на солнышко и ответила:

— Скоро будем дома, детка.

— А я теперь хочу пить…

— Откуда я сейчас возьму тебе лимонад? — пожала плечами мама. — Потерпи.

Линас заметил, что седой старичок с подсачиком и удочками неодобрительно посмотрел на небо, пошевелил усами, словно собираясь что-то сказать.

«Наверно, это он и говорит басом», — подумал Линас.

Но старичок не вымолвил ни слова. Недовольный Линас снова отвернулся в сторону берега и продолжал наблюдать, как накатывает волна на береговые камни.

«Нет, больно хлипкий старичок, наверно, блеет, как коза, — подумал мальчик. — У всех усатых тоненькие голоса».

Думал он так только потому, что в этот момент был сердитым. Хотелось пить. Ведь, если честно признаться, то знал Линас лишь одного усатого человека — их дворника дядю Лауринаса. А тот и в самом деле тонким голоском говорил, визгливым. Особенно это было неприятно, когда во дворе собиралось много ребят и они поднимали шум…

Впереди, из-за поворота реки, вынырнул другой пароходик. Он плыл к пляжу. Столкнувшиеся волны совсем взбесились, извивались, как змеи.

«Дун-дун-дун!..» — еще громче затарахтели пароходные моторы, даже палуба задрожала. Из трубы повалили черные клубы дыма. Капитан сбежал вниз по ступенькам. Вскоре его белая фуражка мелькнула в боковом окне пассажирской каюты. Он до половины высунулся из окна и, придерживая фуражку, долго всматривался в речное дно.

— Подай-ка трос! — крикнул он.

Показалось перемазанное лицо механика. Его тельняшка тоже была в масляных пятнах. Механик открыл ящик, вытащил оттуда аккуратно свернутый трос и сбежал вниз по лесенке.

Встречный речной трамвай отдалился. И только теперь Линас почувствовал, что они стоят на месте. Это заметили и другие пассажиры.

— Так. Сели на мель, — сказал дяденька в очках. Голос у него был обыкновенный.

— Странно… — шевельнул усами старичок. — Каждый день по пять раз на пляж и обратно плавают — и на тебе! — Он взглянул на часы, осмотрел всех пассажиров, и Линаса тоже. И у него никакого баса не было. — Без пятнадцати семь я живой или мертвый должен быть дома. Мне из Москвы по телефону звонить будут. Странно, очень странно…

Очкарик сказал:

— Видимо, дожди виноваты: течение нанесло песок, вот рельеф дна и изменился…

Старик не ответил, только еще раз глянул на часы и сердито откашлялся.

— Так я и думала, — прогудело, как из пустой бочки. — Захожу на пароход, а навстречу этот перемазанный черт — механик или кто он там еще, с пустым ведром! А уж если встречаешь кого с пустым ведром, пути не будет, лучше сразу возвращайся…

Линас даже рот разинул от удивления. Так вот кто басом-то говорит! А ведь ни за что не поверил бы, что такая сморщенная старушка может говорить таким голосом…

Пароход все еще стоял на месте.

Разгоряченный, утирая со лба пот, капитан забрался в рулевую кабину. Взял какие-то железные инструменты и снова нырнул вниз. На вопрос усатого старичка, когда же мы, мол, выберемся с мели, он только пожал плечами.

Мама посмотрела на Линаса и почему-то спросила:

— Тебе не холодно, детка?

Линасу совершенно не было холодно, но он вспомнил, что просил пить.

— Лимонада хочу… — сморщив нос, заныл мальчик.

Старушка порылась в своей кошелке, достала пожелтевший огурец.

— На, погрызи, перебьешь жажду, — прогудела она будто из пустой бочки.

Линас отрицательно помотал головой.

— Ешь!

— Не хочу. — И отвернулся в другую сторону.

Только этого не хватало, чтобы он взял огурец у старухи, которая говорит, как из бочки бухает. Не дождется!

«Поменяться бы им голосами: ей и дворнику, — мелькнула вдруг у Линаса озорная мысль. — Вот смеху было бы! Ребята орут, на головах ходят. Появляются из дворницкой усы дяди Лауринаса и неожиданно: «бум-бум-бум!» Все врассыпную!

Потом он стал думать о старшем брате, который уже вторую неделю гостит в деревне у тети Морты. Интересно, как там у Валентинаса дела? Мама обещала, что на другой год и Линасу разрешит погостить в деревне…

К ним подходил возвращающийся с пляжа пароход, который им недавно встретился. Видимо, его капитан издали заметил терпящих бедствие товарищей и подплыл поближе.

— Может, и нас захватят? — просветлело лицо старичка с усами. Он снова глянул на часы. — Мне через пятнадцать минут звонить будут, — словно извиняясь, объяснил он.

Пароходик проплывал медленно-медленно, не больше чем в десяти метрах от них.

— Не остановится, — сказал дяденька в очках. — Побоится, чего доброго, сам застрять…

Пассажиры с того парохода махали платками, что-то весело кричали. Оба капитана договаривались о чем-то, но из-за шума моторов трудно было разобрать — о чем.

Вдруг мама Линаса заметила на том пароходе соседку. Она живет в одном дворе с ними. Соседка тоже махала платочком. Пароходик медленно удалялся.

— Скажите Йеронимасу, что мы тут застряли! Пусть подождет! — Мама говорила о папе, который теперь, наверное, придет домой раньше их. — Ключ у меня! Скажите…

Соседка закивала головой, видимо, поняла. А потом тот пароход уплыл, и они снова остались одни.

Линас вдруг почувствовал, что ему хочется уже не только пить, но и есть, и спать…

— Мам, когда же мы поплывем? — заканючил он, не выпуская маминой руки. — Я есть хочу!.. Ма-а-ама…

Мама успокаивала его, но Линас разревелся не на шутку.

— Такой большой мужчина, а плачет… — загудел старухин голос.

Линас замолчал, покосился на нее одним глазом и подумал: «Какое тебе дело? Ела бы свой огурец и молчала!..» И собрался было снова расплакаться, но в этот момент почувствовал на плече чью-то руку. Обернулся. Около него стоял механик в полосатой тельняшке.

— Ты чего плачешь, малец? — спросил он.

Линас не ответил. За него ответила мама:

— Устал ребенок, вот и плачет. Проголодался. Не думали мы, что так задержимся. Спасибо за приятное плаванье! — В мамином голосе послышался упрек.

Механик немного смутился, но продолжал миролюбивым, спокойным голосом:

— Не волнуйтесь, все сделаем, чтобы поскорее доставить вас в город. — Снова посмотрел на Линаса и склонился к его уху. — Ты действительно хочешь есть? — спросил шепотом.

Линас недоверчиво глянул на перемазанного моряка. Но тот был вполне серьезен, смотрел на него дружески, без насмешки.

— Хочу… — опустив голову, подтвердил Линас.

— Смотри, — механик снова наклонился к нему. — Есть у меня такой волшебный якорек. Правда, похож он на те, которые мы на фуражках носим, но так лишь кажется! Если сильно зажать этот якорек в кулаке, то расхочется и есть и пить. И сил он прибавляет. Дарю его тебе. Бери, только никому не показывай…

Механик сунул Линасу в руку блестящий медный якорек, а сам снова сбежал по лесенке вниз, в машинное отделение.

Линас разжал кулак, посмотрел. Якорек был медный и действительно похож на те, которые он видел на парадных моряцких фуражках. Только булавка, наверно, обломилась. Он крепко сжал якорек в руке и стал слушать, что там, внизу, делают капитан и механик.

За стеной темно-синего соснового леса садилось солнце. Над водой мельтешила мошкара, плескались, выпрыгивали из воды рыбки. На правом берегу какой-то дяденька поил лошадь. Было так тихо, что можно услышать, как с лошадиной морды срываются капли.

Механик вернулся на палубу и, не говоря ни слова, нырнул в машинное отделение. Снова затарахтел мотор, потянулась полоса дыма. Несколько раз пароходик тряхнуло, потом закачало. А когда на лесенке показался капитан, пароход уже плыл вперед.

Линас все еще сжимал медный якорек. Есть ему, и правда, уже не хотелось. Не хотелось и пить. Только однообразный шум мотора нагонял сон. Мальчик собирался спросить у механика еще об одном: не может ли якорек помочь усатому старичку, чтобы тот человек, который звонил ему без пятнадцати семь из Москвы, позвонил в другой раз. Но механик больше не выходил на палубу.

С пристани Линас с мамой ехали автобусом. Мальчик прислонился к маминому плечу и задремал. По лестнице его, уже совсем спящего, нес папа, встретивший их у остановки. Линасу очень хотелось узнать, как папа съездил, какие подарки привез, но трудно было выговорить даже слово. Ему казалось, что это не папа несет его на руках, а огромные волны качают на пароходе. Но он нисколечки не боялся: в руке был крепко зажат медный якорек.

ТАИНСТВЕННЫЙ ЗВЕРЬ

Уже вторую неделю гостит Валентинас в деревне у тети Морты. Солнечно, тепло, и никаких особых приключений. Тетина усадьба — на самом краю колхозного поселка, далеко от шоссе и других больших дорог, огородные грядки упираются прямо в густой березнячок. Тут целое событие, если по полевой дорожке протарахтит трактор или колхозный грузовик. В полдень и вечером пастух гонит мимо усадьбы стадо на водопой. Изредка заглянет кто-то из соседей. Вот, можно сказать, и все. Валентинасу было бы очень скучно, если бы не двоюродные братья Петрюкас и Таутвилис — дети маминой сестры тети Морты.

Петрюкас с Валентинасом ровесники, Таутвилис на два года моложе. Хотя они с Петрюкасом родные братья, но совершенно не похожи друг на друга. Петрюкас намного выше, но худенький, бледный, медлительный, у него частенько глаза на мокром месте: то палец на ноге собьет, то толкнет его кто-нибудь. Таутвилис совсем другой: круглоголовый крепыш, всегда веселый, непоседливый, заводной — вся усадьба словно им одна полна. Это Таутвилис водил Валентинаса в луга, где пасется колхозное стадо, чтобы показать городскому братцу, как сшибаются лбами бараны. Это он, Таутвилис, первый бежит купаться, это он тащит братьев по ягоды. Если бы не он, кто бы догадался кататься на тележном передке? А теперь ребята только и ждут, когда дядя Йонас, отец Петрюкаса и Таутвилиса, доставив сено на ферму, распряжет лошадь и уведет ее пастись. Сразу же приподнимается передок телеги, передние колеса вместе с оглоблями выезжают из-под него, двое хватают по оглобле, третий усаживается между колес и — но-о! Меняясь местами, они объезжают таким манером в экипаже чуть ли не полколхоза. И это еще не все. Едут, скажем, мимо колхозного сада, «экипаж» останавливается, ребята отправляются собирать падалицу. А что, после того как наездишься и набегаешься вволю, может быть вкуснее, чем зеленые яблочки с домашним ржаным хлебом!..

Но в этот четверг все телеги отправились на станцию за удобрением. Уехал и дядя Йонас. Идти на речку купаться неохота — день выдался ветренный, хмурый. И колхозное стадо, как нарочно, погнали сегодня совсем в другую сторону — в луга за шоссе…

Чем займешься, куда денешься от скуки? Думали, думали…

— Может, по малину сходим? — наконец предложил Таутвилис.

Предложение не слишком заманчивое, но все равно лучше, чем сидеть сложа руки. И вся троица отправилась в березняк.

Роса еще не сошла, да и ночью моросило. Подует ветер — и так, глядишь, обдаст тебя с ветвей холодным душем! Мокрые гроздья недозрелых орехов поблескивают, будто отполированные. То тут, то там дятлы упрямо долбят подгнившие стволы. В кустах попискивают какие-то взъерошенные пичуги. Пахнет влажным мхом и ягодами.

— Туда, по оврагу… Вперед! — скомандовал Таутвилис и первым, закатав штаны, побрел по мокрой траве.

Склоны оврага и в самом деле поросли малинником. Издалека видны крупные красные ягоды, взращенные солнцем и умытые дождем. Валентинас присел на корточки возле малинового куста, сорвал несколько ягод, сунул в рот. Тут же поманил его другой куст, еще обильнее усыпанный спелой малиной. Где-то неподалеку лакомились Петрюкас с Таутвилисом. Время от времени, отойдя подальше, они аукались; кто-то звал к себе, нахваливая найденное местечко.

— Сейчас, сейчас, — неслось к нему с обеих сторон, но идти на подмогу ни один не спешил — у самих необобрано.

С намокшими от росы рукавами и перецарапанными в малиннике руками Валентинас незаметно вышел из оврага. Еще один куст, еще… Обобрал и его. Сверху ягод уже не видать. Мальчик присел на корточки и, стараясь оберечься от росы, собирал малину с веток, нависших над самой землей. Между мокрых листьев, перепутанных с колосками порея, как огоньки, краснели еще три налитых ягоды. Мальчик встал на колени и совсем уж было собрался сорвать их, но тут заметил какое-то темное пятно — дырку в корнях куста. Яма? Нора? Небольшая, с чайное блюдце, но в глубине, в темноте горят два огонька!

— Это еще что такое? — словно обжегшись, отдернул руку Валентинас.

Из норы, не мигая, смотрел прямо на него кто-то живой.

Сначала мальчику показалось, что несколько холодных капель упало за ворот и покатилось по спине. Но скорее всего не роса это была, пробрало его дрожью от страха. Откуда знать, кто может прятаться в темной норе под корнями?

Он медленно отполз от куста. Сначала на шажок, потом еще… Огоньки в норе погасли.

«Тук-тук-тук…» — тревожно стучало сердце. «Тук-тук-тук…» — стучали по стволам дятлы.

Не спуская глаз с того места, где увидел дыру, Валентинас негромко окликнул братьев. Никто не отзывается. Встал с колен, отступил еще на шаг и уже громко закричал:

— Петрюкас! Таутвилис! Сюда, что покажу!..

Наконец услышал ответ:

— Сейчас, погоди!

Опасаясь спугнуть затаившееся в норе существо, Валентинас сложил ладони рупором и позвал настойчивее:

— Идите скорей! Тут какой-то зверь!

Через несколько минут из-за кустов вынырнул Таутвилис, лицо мокрое, в волосах какие-то листочки, веточки. Следом прибежал Петрюкас. Валентинас молча указал на темнеющую под кустом дыру. Все трое подошли поближе, осторожно осмотрели куст со всех сторон, но в самой норе ничего не увидели.

— Может, тебе показалось? — усомнился Петрюкас.

— Своими глазами видел! — обиделся Валентинас. — Честное слово!

Таутвилис подошел к кусту чуть не вплотную, присел на корточки и заглянул в темную дыру.

— Видишь?

— Ничего…

— А ты смотри смелее, чего боишься? — подколол его Петрюкас.

— Сам посмотри! — огрызнулся Таутвилис, однако сунулся чуть не в самую нору. Валентинас и Петрюкас, затаив дыхание, следили за ним и ждали.

— Вижу! — отпрянув назад, негромко сказал Таутвилис. — Точно. Глаза горят. Круглые и очень близко один от другого…

Теперь уже никто не сомневался, что в норе кто-то есть. Но кто?

— Может, барсук? — боясь осрамиться, предположил Валентинас.

Братья с сомнением покачали головами: если бы тут жил барсук, то люди знали бы про него. Нет. Это кто-то другой.

— А если лиса? — после долгого молчания спросил Петрюкас и отступил подальше.

Отступили и Валентинас с Таутвилисом. Правда, и про лисицу люди говорили бы. Вон прошлой зимой ночной сторож Йокубонис даже застрелил одну рыжую кумушку неподалеку от колхозных курятников.

— Я сейчас Маргиса приведу, — вдруг сообразил Таутвилис. — Если лиса, Маргис ее мигом оттуда выгонит. А вы сторожите, чтобы не убежала.

Таутвилис устремился к дому. Валентинас и Петрюкас остались стоять на страже, с подозрением поглядывая на темную дыру под корнями. Вокруг щебетали дрозды и трясогузки, где-то поодаль дятел все еще долбил трухлявый ствол. Когда налетал порыв ветра, шелестели верхушки берез и с них сыпалась роса. Вдруг Петрюкас прислушался, глаза стали тревожными.

— Слышишь? — тихонько шепнул он.

Валентинас прислушался. Из норы доносился таинственный звук: «Пых-пых-пых…»

Петрюкас прихватил с земли палку. Нашел себе такое же оружие и Валентинас. Пыхтение неожиданно прекратилось, но вскоре возобновилось. А Таутвилиса с Маргисом все не было. Ребята растерялись. Они с опаской поглядывали то на темнеющую под кустом дыру, то друг на друга, готовые, если из норы покажется голова зверя, дать волю ногам.

Наконец в овраге послышалось тявканье Маргиса, под ногами Таутвилиса трещали сучки. Можно было с облегчением вздохнуть. Теперь — будь, что будет!.. Вскоре из зарослей лозняка вынырнул Таутвилис, придерживая на поводке собаку. От быстрого бега лицо его раскраснелось, рубашка выбилась из штанов. А Маргиса в высокой траве почти и видно не было. Только там, где он бежал, расступались и качались стебельки тимофеевки и других трав.

— Еще сидит? — издали осведомился Таутвилис.

— Сидит, — негромко, но сгорая от нетерпения, отозвались стражи.

Таутвилис спустил Маргиса с поводка, а сам тоже подобрал палку покрепче — толстенную, размером больше себя самого, и встал справа от норы.

— Взять, Маргис, взять! — науськивал он дворняжку, тыкая палкой в сторону куста.

— Взять, взять, Маргис! — кричали и Валентинас с Петрюкасом.

Песик принюхался, удивленно посмотрел на «охотников» и спокойно затрусил к норе.

— Взять, Маргис, взять! — все громче кричали ребята.

И тут Маргис почуял, что в норе кто-то есть. Ощетинился, залаял. Мальчики подняли палки — как только зверь высунется из норы, они его по голове, по голове!

— Держись, ребята! — заметив, что Маргис вдруг попятился, с дрожью в голосе предупредил Таутвилис.

А Маргис еще сильнее взъерошился, с заливистым лаем шмыгнул между ребятами и, обежав куст кругом, всеми четырьмя лапами прыгнул прямо туда, где зияла дыра. Из норы снова раздалось сердитое и таинственное «Пых-пых-пых!» Затаив дыхание, ждали мальчики, что же будет дальше. И тут из-под куста не спеша выбрался маленький, облепленный листьями ежик.

Три палки, готовые встретить могучими ударами страшного зверя, опустились на землю.

ПЕРВЫЙ УРОК

Перекресток, над которым висит светофор, еще один перекресток, и перед глазами Валентинаса — белое двухэтажное здание. Это и есть школа, о ней он все время думал в последние дни. Мальчик стиснул ручку портфеля, однако, хотя мама была рядом, шаги его непроизвольно замедлились. Сквозь распахнутые школьные окна на улицу выплескивался гул и многоголосый гомон. Во дворе тоже толпились ребята. И только в маленьком скверике перед школой, разделенном на две половины широкой заасфальтированной дорожкой, ведущей до самой школьной калитки, было тихо. Тут собирались первоклассники — девочки и мальчики, пришедшие с мамами, папами, бабушками и дедушками. Они чинно сидели на зеленых скамейках или стояли между цветочными клумбами — серьезные, сосредоточенные, внимательными глазами встречая каждого проходящего в школу и крепко сжимая в руках новенькие портфели.

Валентинас и его мама тоже присели на скамейку и стали ждать. К маме обратилась сидевшая напротив женщина. Как выяснилось, она привела в первый класс толстощекую девочку с большим синим бантом в волосах. Немного освоившись, Валентинас разглядел и других ребят. За клумбой, на крайней скамейке, сидели двое мальчишек и молча толкали друг друга. Они были одного роста, в школьных костюмчиках, одинаковых носках и ботинках. И очень похожие.

«Наверно, близнецы», — решил Валентинас и посмотрел на девочку, сидевшую на другой скамейке. Маленькая, с тонкими, как палочки, руками, она молча жевала бутерброд.

«Во, голодающая!.. Не может хоть бы до первой переменки подождать», — подумал Валентинас и снова повернул голову к близнецам: один из них, вытеснив брата, сидел развалясь и болтая ногами, а другой уныло стоял рядом.

«А ты толкани его как следует, он и подвинется!.. Не велик барин…» — мысленно посоветовал Валентинас обиженному близнецу.

Наконец в школьном коридоре зазвенел звонок. Голоса, до тех пор доносившиеся изо всех окон, понемногу утихли. На скверик вышла женщина с листом бумаги в руке.

— Ой, наверно, наша учительница, — сказала худенькая девочка, дожевала бутерброд, и, вскочив, потянула за собой свою маму.

Стройную высокую женщину с венцом из толстых кос сразу же окружили ребята и взрослые. Подошли и Валентинас с мамой. Это действительно была их учительница, а белый листик у нее в руках — список учеников первого класса «А».

Учительница поочередно читала фамилии, и ребята отзывались «я» или «тут», и только за самых робких отвечали их мамы: «Да-да, здесь…»

Валентинас с нетерпением ждал, когда же прочтут его фамилию, боялся прозевать, оскандалиться на виду у всех. А тут еще девочка, та маленькая, с тонкими, как палочки, руками, настырно лезла вперед и, не выпуская маминой руки, вертелась во все стороны.

— Губы оботри… И на подбородке кусок масла застрял, — тихонько прошипел Валентинас.

Девочка растерянно посмотрела на него, на маму и потерла лицо ладошкой.

«Дура, шуток не понимает», — усмехнулся Валентинас.

Поняв, что ее обманули, худышка надула губы и отвернулась. В этот момент кто-то сжал Валентинасу пальцы.

— Чего же ты молчишь? — послышался удивленный мамин голос. — Тебя вызывают…

Валентинас хотел громко крикнуть «тут», но голос неожиданно застрял где-то в горле, и получилось у него не слово, а цыплячий писк. Учительница посмотрела на мальчика и улыбнулась. Валентинас покраснел. Ему показалось, что над ним смеются и учительница, и ребята, и даже та девочка с тонкими, как палочки, руками. Лучше сквозь землю провалиться, чем так опозориться! Однако земля под ногами не только не провалилась, но даже не дрогнула.

Учительница продолжала читать фамилии, а ребята — одни смело, другие робко — отзывались: «Тут… есть… я…» Наконец учительница построила свой класс парами и повела на школьный двор. Перед Валентинасом шагали близнецы, рядом — толстощекая девочка с синим бантом в волосах.

«Интересно, а кто за нами?» — подумал было Валентинас, но обернуться не посмел.

Только на школьном дворе, где уже выстроились ученики всех классов, он посмотрел назад. За ним стояла та самая «голодающая», которая ела в сквере бутерброд. Когда же учительница велела всему первому «А» повернуться направо, эта девочка очутилась рядом. Валентинас сделал вид, что не замечает ее, смотрел прямо перед собой.

Выступил директор школы — седой человек в очках. Он поздравил новых учеников с началом первого учебного года. А потом к первоклассникам подошли пионеры и каждому вручили подарок: кому коробку цветных карандашей, кому книжку, а кому большой альбом для рисования. Валентинасу достались карандаши, стоящие рядом с ним близнецы получили по книжке.

«А что дали ей… этой?» — захотелось узнать Валентинасу.

Он скосил глаза, но увидел лишь кончик острого носа.

Пришлось повернуть голову. Девочка тоже держала коробку цветных карандашей.

— Такие же? — приветливо улыбнулась она.

— Ага, такие, — подтвердил Валентинас и добавил: — У меня дома «Спартак» есть — двенадцать цветов! Только там уже мало карандашей осталось. Сточил.

Девочка кивнула. Видимо, она тоже хотела что-то сказать, но пока стеснялась. Однако, немного погодя, потупив глаза, тихо проговорила:

— Я очень рано сегодня встала… И никак не хотела есть. Все ждала и ждала, когда будет наконец полдевятого… Вот мама и дала мне с собой бутерброд…

Валентинас понял, почему девочка рассказывает об этом. Ему стало неловко, что в сквере он так не по-товарищески обошелся с ней — обманул, что она вся в масле.

— Да я просто так… — попытался он оправдаться.

— Это ничего… — Девочка подняла глаза и улыбнулась. — А ты где живешь?

Ответить Валентинас не успел: учительница повела их смотреть класс. Класс был просторный, свежевыбеленный, и парты пахли масляной краской. Ребята сели за них, быстро расстегнули портфели и ранцы, вытащили тетрадки и буквари. Однако учительница не велела ни читать, ни писать, она лишь показала, как надо вставать из-за парты, как поднимать руку, если хочешь что-то сказать или спросить. Потом распрощалась до завтра.

На улицу первоклассники высыпали всей гурьбой, громко крича и договариваясь, кому с кем по пути. Но тут выяснилось, что почти всех еще ждут мамы. Так что все сразу разбрелись кто куда.

До первого перекрестка вместе с Валентинасом и его мамой шли близнецы и толстая девочка со своей мамой. Первыми отстали мальчики, около продовольственного магазина попрощались с ними девочка и ее мама. До дома, где жил Валентинас, оставалось лишь несколько шагов.

В дверях его ждал Линас. Увидев возвращающихся, он пулей полетел им навстречу и предложил Валентинасу помочь нести портфель. Но старший брат словно бы и не услышал предложения, только вздернул подбородок. Тогда Линас вцепился в мамину руку и, поглядывая на Валентитинаса, то ли ему, то ли маме сообщил:

— А дядя Лауринас крольчат купил! Такие беленькие, махонькие!..

Глаза Валентинаса едва заметно блеснули. Но он преодолел любопытство и важно проговорил:

— У нас в классе все парты черной краской выкрашены.

Сказал так солидно, словно и в прошлом году, и в позапрошлом этот класс тоже был его классом. Линас отпустил мамину руку и снова уважительно потрогал портфель брата.

— Давай вместе понесем. Ладно?

Нести портфель вдвоем, по правде говоря, было уже некуда — оставалось только по лестнице подняться. Однако на этот раз Валентинас кивнул и позволил Линасу ухватиться за ручку.

Потом, после осмотра кроликов дяди Лауринаса, в дровяном сарае был устроен «класс». Для начала единственным учеником Валентинаса стал Линас. Но он дисциплинированно сидел на полешке и внимательно слушал, как надо вставать и как поднимать руку. Через щели в стенах сарая за первым уроком наблюдали еще три пары глаз. Это были самые маленькие ребята с их двора. Валентинас не разрешил им присутствовать на уроке, потому что Стяпукасу всего четыре, а двум другим и трех еще не исполнилось.

— А кто же будет нас учить? — уже в который раз, царапаясь в дверь сарая, жалобно вопрошал Стяпукас.

Долго никто не отзывался. Только после того как Валентинас объявил перемену, в двери высунулась круглая голова Линаса.

— Я буду вас учить! — громко объявил он.

Предложение Линаса было принято без возражений.