Желтый дом. Том 2

В начале пути

Когда мы в школе проходили (не изучали, а именно проходили!) Древний Рим, учительница в порядке идеологического воспитания спросила нас, кем бы мы хотели быть, если б жили в то время. Все ученики нашего класса заявили, что они из чувства солидарности с эксплуатируемыми хотели бы быть рабами. Но я сказал, что рабом быть не хочу, что я готов быть кем угодно, даже рабовладельцем, только не рабом. Получился крупный скандал. Меня за это прорабатывали на классном собрании, на сборе пионерского звена, в дирекции, на педагогическом совете, на родительском собрании. Отец выпорол меня и велел покаяться, угрожая в противном случае отдать в детскую исправительную колонию. Я упорствовал целую неделю. Но силы сторон были слишком неравными, и я капитулировал. На специальном сборе пионерского отряда я признал свою идеологическую вину и торжественно поклялся, что я, как и все мои товарищи, хочу быть рабом. И с тех пор я свято храню эту свою детскую клятву. И нисколько в этом не раскаиваюсь.

И в конце пути

И все же во мне всю жизнь временами звучали и звучат изредка до сих пор божественной красоты гимны. Признайся я кому-то в этом, ни за что не поверят. В этом недобитом сталинисте, скажут они, гимны звучат?! Чушь! В нем ничего, кроме партийных лозунгов, звучать не может! Ну что же, отчасти я с этим согласиться могу. Я действительно недобитый. Но не сталинист. Сталинистом я никогда не был. Не могу сказать, что был борцом против сталинизма.

Но сталинистом, повторяю, никогда не был. Я прожил лучшую часть своей жизни в то время, и все. Но достаточно ли этого для того, чтобы считаться соучастником преступления? Да и что тут было преступлением, а что — нет? А что касается членства в партии, так ведь даже передовые интеллигенты и борцы в оной состояли и состоят. Или стремятся в нее. Не всем, правда, удается. Вот, например, этот глубокомысленный бородатый молодой человек (МНС из нашего института) пятый год пытается вступить в наши ряды, но его почему-то не пускают. Почему? Возможно, потому, что в нем тоже звучат божественные гимны, но теперь научились замечать это звучание. А с таким внутренним звучанием в партию не пускают. Меня в свое время пустили потому, что была война, и звуки иного рода заглушали все остальное. К тому же я после той капитуляции в детстве научился звучать незаметно для окружающих, про себя и для себя. Вещь про себя — до такого не сумели додуматься даже классики немецкой философии.

А гимны во мне хотя и редко, но все-таки звучат. И кое-что другое во мне происходит. Скачут кони. На всех парусах проносятся бриги и корветы. Прекрасные женщины кружатся в вальсе в роскошном дворце. Сверкают шпаги. Возникают сказочные города, долины и острова. И опять мимо скользят таинственные и недосягаемые женщины. Что только не происходило во мне! И когда это происходит, становится тоскливо. Я смотрю на окружающих меня живых людей и ощущаю себя неземным существом со светлым ликованием в душе, но обреченным жить в атмосфере бесконечных мрачных похорон в чужом мире. В чем причина? Однажды я прислушался к разговору наших институтских умников на малой лестничной площадке. Разговор шел как раз на эту тему. И кто-то сказал, что внутреннее одиночество есть неизбежное следствие вынужденного внешнего коллективизма. Возможно, этот умник был прав. Из духа противоречия я тогда сказал, однако, что это — чушь. Но они, институтские умники, не обратили на это внимания. Я вообще для них не существовал.

Наши нравы

Во дворе нашего института установили новый бюст Ленина с ногами, а в актовом зале института установили новый бюст головы Ленина. Это не мои слова. Я до таких высот красноречия не дорос и, увы, уже не дорасту никогда. Это слова директора нашего института академика Петина, одного из крупнейших марксистов-ленинцев нашей эпохи. Произнес он эти слова во время доклада об итогах выполнения плана второго квартала третьего года текущей (а какой по счету — на этот вопрос даже Секретарь партбюро без предварительной подготовки и без консультации с райкомом партии ответить не способен) пятилетки. Точнее говоря, он произнес эти слова в той части доклада, которая была посвящена росту благосостояния трудящихся. И даже не произнес, а воскликнул или выкрикнул. Нет, пожалуй, и эти слова не передают всей возвышенности момента. Он поднялся на цыпочки, так что из-за трибуны помимо его гнусной рожи стал виден широкий красный галстук в зеленую полоску, поднял правую руку, широко разинул свою ортодоксально-марксистскую пасть, с каким-то подвыванием втянул в себя воздух... Впечатление было такое, будто он не на трибуне в главном идеологическом учреждении страны, а на броневике. И затем из самых глубоких глубин прямой кишки исторг этот ликующий фанфарный звук. Зачем, заорал он, далеко ходить за примерами?! Возьмите хотя бы один наш институт! Только за последние две недели во дворе института построили прекрасный новый бронзовый бюст Ленина на ногах (в зале начались шевеление и шепот)... я хотел сказать, в натуральную величину (в зале начался легкий смешок, так как у Ленина, как и у Петина, рост был полтора метра, а «бюст Ленина на ногах» имел четыре метра с половиной в высоту)... А в актовом зале, продолжал ликовать Петин, заглушая смешок политически незрелых сотрудников института, установили новый бюст головы Ленина! Всего за две недели! О чем это говорит, товарищи?! О многом!

Он прав, этот титан марксистской мысли пигмей Петин. Это говорит о многом. Не случайно же именно эти слова первыми пришли мне в голову, когда я от скуки решил начать сочинять эти записки. Не Ленин на броневике, призывающий к революции после того, как та уже совершилась, а именно Петин на трибуне, трубным голосом орущий всяческую околесицу, есть символ нашей эпохи. Ленин есть лишь замысел, а Петин есть его воплощение, Ленин есть миф, а Петин есть реальность.

Мое кредо

Мои предки являлись в этот мир с некоей априорной установкой исполнить Долг, сделать Дело. И если Долг исполнялся, если Дело делалось, они покидали этот мир со спокойной совестью, без страха, умиротворенные. Их жизнь имела, однако, один крупный недостаток: перед ними всегда маячил этот Долг, это Дело. Я решил исправить этот недостаток, а именно — исключить Долг и Дело из состава жизненного процесса вообще. И даю этому вполне научное обоснование. Что является главным в ощущении исполненного Долга и сделанного Дела — позитивный или негативный элемент? Изучив исторические свидетельства и признания знакомых, отправляющихся на тот свет, я установил с абсолютной убедительностью: негативный. Главным является, оказывается, не сознание того, что ты сделал что-то важное, а сознание того, что в этом мире не осталось ничего такого, что надо было бы исполнить и исполнение чего зависит от тебя. А раз так, то проблема жизни решается тривиально просто: живи так, будто у тебя нет никакого Долга и Дела. Это в высшей степени удобно. Ты в любую минуту готов покинуть этот мир. И при этом тебя не будет мучить сознание того, что ты не пристроил детей в институт, что ты не успел получить отдельную квартиру, что ты не довел до конца научное исследование, что ты не дописал роман, что ты... Одним словом, ты чувствуешь себя как солдат, удовлетворяющий формуле древнегреческих мудрецов: все свое ношу с собой. И если тебе Судьба командует: «Встать! Смирно! На Тот Свет шагы-ы-ы-ы-м а-р-р-ш!!» — ты вытягиваешься, подтягиваешь живот, поднимаешь голову и... И все! И тебя нету. Где-то в подсознании мелькнет, конечно, мыслишка, что на Этом Свете от тебя останутся грязные носки и с десяток несданных бутылок из-под водки. Но ты даже не успеешь перевести ее в план эмоций (какое красивое выражение, не правда ли?!), как она исчезнет, уступив место тому Великому Умиротворению, которое венчает жизнь.

Таким образом, никакого Долга, никакого Дела! Мои сослуживцы и начальники чуют эту мою жизненную установку. И было бы смешно, если бы не почуяли: человек десятками лет у них на глазах ухитряется ничего не делать. Но придраться ко мне они не могут: я обставляю свое безделье так, что постоянно выгляжу образцовым работником. И что самое любопытное, они не хотят ко мне придираться: я их устраиваю именно в таком качестве. Кое-кто из них даже сочувствует мне. Это те, кто исполняет Долг и делает Дело. Они смысл жизни видят именно в Долге и в Деле. Как ты можешь так жить, говорят они. Не спрашивают, а выражают удивление и чуть-чуть негодование. И конечно, чуть-чуть сочувствие. Я им излагаю то самое теоретическое обоснование, которое привел выше. Но они почему-то его не понимают. Думают, что то — шутка. Тогда я их спрашиваю, в чем состоит их Долг и их Дело. Они задумываются. Виду них становится жалкий — такими мизерными оказываются эти основы их бытия. И тогда я начинаю их утешать. Мол, плюньте на этот вшивый Долг и это помоечное Дело! Лучше пойдемте прошвырнемся без Дела, просто так. Выпьем, поболтаем. Иногда они внимают голосу разума. И потом, упившись, жалуются, что уже поздно плевать на этот вшивый Долг, что Дело хотя и помоечное, а бросать жалко, столько сил, ума и чувств в него вложено. Иногда они грустно усмехаются и уходят по своим Делам, мелькая по коридорам засаленными мятыми штанами или обвисшими бесформенными юбками. Я вздыхаю, глядя им вслед, и произношу про себя что-нибудь в таком духе. О Человек! Венец творения! Зачем, спрашивается, ты учишь бином Ньютона и закон Ома, читаешь Шекспира и Достоевского, слушаешь Моцарта и Чайковского, чистишь зубы и меняешь носки?! Неужели для того, чтобы сверить идиотские цитаты из классиков в пошлой статье партийного идеолога-дегенерата и завоевать родному коллективу Переходящее Красное Знамя районного комитета партии в соцсоревновании за звание образцового предприятия коммунистического труда?! Остановись, болван!! Оглянись! И удивись жизни! Брось все! Раскрой глаза, cмотри и удивляйся!! И ты увидишь, что хотя наша жизнь гнусна и омерзительна, но она достойна твоего внимания.

И удивления, конечно. Вот, например, сейчас у нас было заседание сектора. Заседание архиважное (как любил выражаться бюст Ленина): горит плановая работа за три года, не успеваем. Как быть? Если признаемся, скандал. Не видать тогда нашему учреждению Переходящего Красного Знамени. Все сотрудники посерели и посинели от переживаний, ибо это их Долг и Дело. За сердце и живот хватаются, пилюли глотают, капли капают. И ни малейшего проблеска мысли. Тогда-то я и предложил свой вариант решения этой неразрешимой проблемы: переименовать наш труд, который три года лежит в издательстве (это — наш план за прошлую пятилетку) и пролежит еще год, написать к нему новое предисловие с учетом момента, вставить в статьи десяток ссылок на последние постановления и речи и... В общем, мне не дали даже докончить мою мысль. И через полчаса сектор преобразился. А я удивлялся: почему эти титулованные идиоты не способны решить даже такую пустяковую задачку, берясь за решение проблем глобального, эпохального и космического масштаба?! И потом я опять удивился простоте ответа на свой вопрос: потому что они захвачены Долгом и Делом.

После заседания сектора мы пошли в гости к одному из старших сотрудников обмыть гениально найденное решение. Когда вышли во двор, кто-то сказал, что в пустой голове «бюста Ленина на ногах» поселились птички. Они влетают и вылетают через широко раскрытый рот вождя, призывающего к революции. Мы долго любовались этим ошеломляющим зрелищем. Птички пулей влетали в рот вождя и вылетали оттуда. Впечатление было такое, будто вождь плюется, увидев, что получилось на деле из его затей. Парторг сектора сказал, что из этого могут выйти неприятности, если пронюхают иностранные корреспонденты и диссиденты. И вернулся обратно в институт сообщить куда следует об этом деле.

Об иностранцах

Кстати, об иностранцах. Однажды меня позвали в кабинет директора. Кроме директора, в кабинете был человек, очень похожий на американца, но почему-то оказавшийся англичанином. Вот этот товарищ... вернее, господин, сказал директор, будет стажироваться у нас. Он диссертацию пишет про Советский Союз. Он англичанин, но прогрессивный. Англичанин, удивился я. Странно! Почему странно? — спросил англичанин на приличном русском языке. Потому что вы больше на американца похожи, сказал я. Верно, сказал директор, я его тоже сначала принял за американца. Так вот, ты (это — ко мне) выделяешься в его распоряжение.

Потом англичанин спросил меня, почему я принял его за американца. Американцы ведь всякие бывают. Я сказал ему, что в них есть нечто общее. Что именно? Некое самомнение, какое бывает у человека, который только что сожрал толстый бифштекс из свежего мяса, а не тухлое картофельное пюре. И некая наивность, какая бывает у человека, который воображает, что раз уж он сожрал толстый бифштекс из свежего мяса, то он все на свете понимает лучше чем человек, питающийся тухлым картофельным пюре. Англичанин вытащил записную книжечку и записал в нее эту высказанную мною мысль. Мне ваш образ мыслей нравится, сказал он. Я хотел бы узнать правду о советском обществе. И надеюсь, что вы мне поможете. С удовольствием, сказал я. С чего начнем? С водки, конечно, сказал он.

Полгода я убил на этого англичанина. Таскал его по московским забегаловкам и вытрезвителям, показывал ему перенаселенные квартиры и бесконечные очереди, кормил помоями в столовых, в деталях познакомил с могучей системой пропаганды... Он клялся и божился, что напишет такую книгу о нашей жизни, что весь мир содрогнется. Но вот он уехал. Прошел год. И снова меня позвали к директору. И протянул мне директор тоненькую брошюрку — обещанную книгу англичанина. Молодец, сказал мне директор, хорошо поработал с этим буржуем, как настоящий коммунист. Получишь премию к празднику — пятьдесят рублей.

Вышел я из института после того, сунул книжечку англичанина в первую подвернувшуюся мусорную урну. Вот сволочь, сказал я, имея в виду не то англичанина, написавшего такую вонючую просоветскую книжонку на таком богатом антисоветском материале, каким я снабдил его, не то директора, который наградил меня всего лишь пятьюдесятью рублями за перевоспитание англичанина в советском духе. И с тех пор я утратил всякую надежду на Запад.

Парадоксы социальной критики

А между тем я наговорил тому иностранцу много полезных слов. Что-то в таком духе. До войны и во время войны нам изображали жизнь в Германии (и на Западе вообще) так, что нам представлялась картина ужасающей нищеты, разрухи, голода, повседневного и повсеместного насилия над людьми. Когда мы пришли в Германию, мы были потрясены картиной резко противоположной нашим представлениям — картиной порядка, благоустроенности, чистоты, изобилия и неизмеримо большей, чем у нас, мягкостью человеческих отношений. И мы, конечно, решили с такой же легкостью, с какой верили ранее нашей пропаганде, что разговоры об ужасах гитлеровского режима — брехня или, в лучшем случае, преувеличения. Глядите, говорили мы с некоторой долей восторга, какие у них дороги, какие дома, какие квартиры у рабочих, а сколько тут всякого тряпья, а сколько всяких штучек на кухне! И нигде не видно замученных, умирающих с голоду, насилуемых. Какие приличные люди! А девчонки! Да и жратвы у них припрятано всякой, мы такого у себя в лучшие времена не едали. Нам, конечно, показывали концлагеря, в которых уничтожали людей. Называли цифры — счет шел на миллионы. Говорили об уничтожении культуры. Но почему-то это оставалось за порогом сознания. Подумаешь, гитлеровцы уничтожали картины каких-то модернистов. Кто они такие? Зато глядите какие дороги! А что это такое? Ха-ха-ха! Вот, сволочи, придумали! Машинка для прокалывания яичной скорлупы! Ничего не скажешь, цивилизация!

Нечто подобное происходит теперь со сторонними наблюдателями нашей, советской жизни. От чтения разоблачительной литературы, от деятельности диссидентов, от заявлений очевидцев складывается представление о нашей стране, подобное тому, какое в свое время у нас складывалось о фашистской Германии. А с другой стороны, казалось бы, бесспорные факты, свидетельствующие о противоположном: искусственные спутники Земли и космические полеты, прекрасный балет, всеобщее образование и бесплатная медицинская помощь, всеобщая занятость людей, прилично одетые и сытые прохожие, первоклассная военная техника, электростанции. И встречают у нас иностранцев прекрасно. Кормят прилично. Гостиницы и квартиры неплохие. Люди кругом приветливые. Природа. Театры. Музеи. Памятники старины... Короче говоря, брешут разоблачители. Во всяком случае, основательно преувеличивают. Во всяком случае, весьма односторонне освещают. Недостатки, конечно, есть. А где их нет?! И на Западе их не меньше. И на Западе жизнь не для всех рай земной. Говорите, шестьдесят миллионов было репрессировано за сталинский период? Ну, скажем, не шестьдесят, а тридцать. И на весь период. А если учесть, что была революция, Гражданская война, вторая война, предатели, реальные враги (были же такие!) и многое другое, так цифра эта вполне естественна. Говорите, пятнадцать миллионов сидело одновременно? Пусть десять. Скинем на особенность ситуации — война и все такое прочее. В общем, три или четыре миллиона на такую страну — норма. Сейчас вроде бы не меньше заключенных, а ведь массовых репрессий нет. И вообще, на что вы жалуетесь? Продукты и квартиры дешевые.

И транспорт дешевый. Книжек печатается полно. Фильмы неплохие появляются. Вы думаете, у нас каждый фильм и каждая книга — шедевр? У нас халтуры не меньше, чем у вас. Так в чем же дело?

Действительно, в чем же дело? Есть общие обстоятельства, порождающие рассматриваемый парадокс восприятия социальной реальности. И есть специфические для обществ такого типа, как Советский Союз и отчасти Германия времен фашизма. Обстоятельства общего порядка связаны со свойствами оценочных понятий. Если мы, например, называем человека лгуном, это не значит, что данный человек всегда лжет. Подлец не на каждом шагу совершает подлости. Предатель может совершить лишь одно предательство. А ненадежному человеку может не представиться случай подвести вас. Подлинная натура общества данного типа может оставаться скрытой долгое время и обнаружиться лишь в некоторых критических или характеристических случаях. В одной стране за некоторый промежуток времени может быть репрессирован всего один человек, а в другой за то же время — сотня, и все же первая страна может являть собою более жестокий режим, чем вторая. Специфические обстоятельства связаны с теми средствами подавления, какими располагает общество такого типа, как наше, и его возможностями скрыть свои недостатки или даже представить их как величайшие достоинства. Эти средства и возможности здесь естественным образом вырастают из условий нормальной жизни общества и развиваются до грандиознейших размеров. Если бы можно было измерить, сколько сил такое общество тратит на то, чтобы реально улучшить жизнь людей, и сколько тратит на то, чтобы подавить недовольство, приучить людей вести себя так, будто они живут в раю, и изобразить их жалкое существование как процветание, то вторая величина (по моим весьма приблизительным подсчетам) значительно превзошла бы первую. И это — одно из важнейших качеств нашего общества, присущих ему с рождения и неотделимых от него до его будущей могилы. Нужен достаточно богатый опыт жизни в обществе такого типа, длительные размышления о нем и тяготеющий к научному стиль мышления, чтобы разгадать его скрытую натуру. Скрытую не в смысле некоей секретности, а в умысле сложного переплетения фактов действительности и их восприятия живущими людьми, внутренние механизмы которого далеко не всегда вообще можно проследить, а чаще всего они не очевидны.

Наше время открывает богатейшие возможности для познания общества такого типа, какое сложилось в Советском Союзе и складывается во многих других странах. И всякий, кто займется изучением его достаточно серьезно, вскоре же столкнется с парадоксами другого сорта. Он обнаружит, что самые светлые идеалы лучших представителей рода человеческого, воплощаясь тут в жизнь, порождают самые гнусные последствия. Что самая добровольная организация общества поражает самое грандиозное насилие над самими же его творцами, а в условиях беспрецедентного насилия над личностью образуются возможности для ее бескрайней свободы. Что люди, ненавидящие и презирающие условия своего существования, не захотят сменить их ни на какие другие и готовы сражаться за них до последнего. Исследователь вынужден будет метаться из одной крайности в другую, не видя четких границ между хорошим и плохим, между добром и злом, между благом и страданием. И не обнаружит он здесь никакой разумной середины, ибо ее тут вообще нет. Он встанет в тупик перед случаями, когда в одних и тех же явлениях благополучно сочетаются совершенно несовместимые с точки зрения привычных оценочных критериев качества.

Когда я служил в армии, я на втором году службы стал замполитом (до войны была такая должность политрука роты). И я то свое положение не променял бы на положение генерала и даже маршала. В условиях суровейшей армейской дисциплины я был свободным человеком. Такой степени свободы я сумел добиться снова только много лет спустя, потратив на приспособление лет двадцать. А таких случаев миллионы. Трудно сказать, каков был бы результат опроса населения с этой точки зрения. Но я с полным основанием предполагаю, что процент такого рода свободных индивидов в нашей системе всеобщего закрепощения необычайно высок. Закрепощение людей не есть абсолютное отсутствие свободы. Это есть определенный строй жизни, в котором очень многие добиваются свободы, но свободы определенного типа и определенными методами.

Какой же вывод следует из сказанного? Не надо стремиться во что бы то ни стало обличать или приукрашивать. Надо просто описывать факты, предоставив им самим вызывать те или иные эмоции и оценки. Например, моя Соседка по квартире ежедневно по крайней мере два часа ходит по магазинам и стоит в очередях. Это — факт. Можно подсчитать, сколько времени теряет на это средний гражданин и общество в целом. Плохо это или хорошо?

Смотря с какой точки зрения. Массе людей все равно это время девать некуда. Многие в очередях вступают в контакты с другими людьми, получают информацию, отводят душу, ругаясь с продавцами и с лезущими без очереди. Живу я в коммунальной квартире (что очевидно, раз есть Соседка). Опять-таки плохо это или хорошо? Лично я доволен. Я плачу соседке десять рублей в месяц, и она делает за меня всю уборку по квартире, стирает белье, покупает нужные продукты (конечно, стоимость продуктов я каждый раз оплачиваю, давая ей небольшие чаевые). И очень многие предпочитают коммуналку. До войны и после войны у нас большинство людей жило в коммунальных квартирах. Ругались, конечно. Но было веселее. Появление отдельных квартир для широких масс населения внесло в нашу жизнь зависть, раздражение, тревогу и многое другое, чего не было раньше. Люди не стали счастливее от этого.

О моих намерениях

К чему, вы спросите, я обо всем этом вспомнил? А потому, что вдруг почувствовал в себе то самое звучание. И решил одарить человечество своими соображениями по поводу сущности бытия и перспектив в ближайшем и отдаленном будущем. Погодите, не пугайтесь. Я не буду говорить о засорении окружающей среды. Я бываю в этой среде раз в год, да и то в нетрезвом виде, так что мне на нее наплевать. Я хотел выразиться еще определеннее на этот счет, так как обычно, попадая в эту окружающую среду, я первым делом делаю именно то, о чем хотел сказать, а затем уже засоряю ее осколками от поллитровки. Я знаю, вы осуждаете меня за это. Но если бы вы сами оказались в этой окружающей среде с пустой поллитровкой в руках, вы не нашли бы более увлекательного занятия, чем засорение среды путем разбития поллитровки о ближайшее дерево. Первый раз вы, конечно, промахнетесь. И во второй тоже. Но с пятого или шестого раза попадете точно в цель. Дзинь! И... Я не буду говорить и об угрозе атомной катастрофы — на нее мне наплевать тем более. Я пережил войну. И.от чего я испарюсь — от противопехотной мины, обычной авиационной бомбы, артиллерийского снаряда или от водородной бомбы, — роли не играет. А судьбы человечества меня совершенно не волнуют. И я не верю тем, кто делает вид, будто их беспокоят численность населения планеты и его физический вид в будущем. Скажите, пожалуйста, почему я должен приходить в восторг от мысли, что на Земле будет жить десять миллиардов людей, из коих семь — китайцы, что они будут двухметрового роста и будут жить по пятьсот лет?! И почему я должен приходить в уныние оттого, что на Земле останется всего миллиард людей, из коих девятьсот миллионов — опять же китайцы, что они будут низкорослыми и будут жить всего по пятьдесят лет?! Я по опыту знаю, что забота о благе человечества в будущем есть просто бизнес для определенной категории людей. Среди них, конечно, попадаются искренние психи, приходящие в ужас от одной мысли о возможных нарушениях в генах и хромосомах людей и животных. У меня есть знакомый, который ночи не спит из-за того, что какой-то подвид рязанского воробья начал сокращаться численно. Психи всякие бывают. Но не они делают погоду. И от них меньше всего зависит сохранение вымирающего подвида рязанских воробьев и усовершенствование механизма наследственности. Я буду говорить о другом — о вещах доступных и полезных всякому человеку, думающему о том, как бы получше ему прожить оставшийся кусочек жизни, не прилагая к этому титанических усилий, не выявляя для этого выдающегося таланта, не делая сногсшибательной карьеры, в общем — не располагающему никакими особыми преимуществами перед прочими простыми смертными. Только не торопите меня, не заставляйте сразу выкладывать магическую формулу счастья. Я выскажу эту формулу вам, но постепенно и порой в завуалированной форме. И вам местами придется самим ее расшифровывать. Делаю это не из какого-то хитрого расчета, а просто потому, что иначе делать не умею. Но общую свою позицию я выложу вам с самого начала в самой категорической форме. Вот она. Представления людей о свободе и благополучии условны и относительны. Есть два пути их достижения. Первый — борьба за улучшение внешних условий существования и своего положения в обществе в соответствии с некоторыми традиционными представлениями о свободе и благополучии. Второй — отыскание в данных условиях существования и в данном своем положении в обществе таких возможностей, которые позволили бы выработать новые представления о свободе и благополучии и новые доступные каждому пути их достижения. Примеры первого пути общеизвестны. Классический пример второго — умение солдата второго года службы («старослужащего») ходить в самоволки, увиливать от нарядов, добывать дополнительную еду, спать при любых обстоятельствах. Аналогично — умение опытного научного сотрудника годами ничего не делать и жить в свое удовольствие, числясь способным и продуктивным работником, получая премии, путевки со скидкой или бесплатно, безвозмездные ссуды. Я не отвергаю первый путь в принципе. Кто хочет, пусть идет первым путем. Для себя я избираю второй путь. И на этом пути я добился серьезных успехов. И даже произвел некоторые теоретические обобщения, с коими и хочу вас познакомить.

Наши нравы

У старшего научного сотрудника, у которого мы в тот раз были в гостях, оказалась однокомнатная кооперативная квартира с совмещенным санузлом, причем — с полным отсутствием звуковой изоляции. И если кто-то уходил в туалет, то, как бы он ни старался делать все тихо, в гостиной (которая по совместительству была столовой, спальней и кабинетом) был слышен малейший шорох. Было слышно даже, как пуговицы застегиваются и шуршат женские причиндалы. Это обстоятельство и стало главной темой нашего разговора. На Западе, сказал заведующий сектором, теперь делают бесшумные унитазы. С особыми глушителями. Они там, прежде всего, жрут прилично, сказала молодая (не в смысле возраста, а в том смысле, что недавно защитилась) докторша наук. Так что им никакие глушители не требуются. Моя жена, сказал заместитель заведующего, сама сделала изоляцию из поролона. У нас в Москве еще терпимо, сказал парторг. А вот в Китае еще хуже. Там члены коллектива следят за тем, чем человек какает. Не преувеличивай, сказал заведующий. А вот в Африке совсем хорошо. Никаких туалетов. Все на открытом воздухе, прямо в джунглях или в пустыне. Насекомые и львы съедают все в считанные секунды. А если кобра или муха цеце в задницу укусит? — спросила докторша. В Латинской Америке, в бассейне Амазонки, рыбка пиранья за жопу и кое-что другое кусает, когда аборигены в воду испражняются. А в США, сказала секретарша, нет никакой канализации. Сразу же прессуют в кирпичики и строят небоскребы из них. Весь мир, сказал Кандидат наук, давно отказался от туалетной бумаги. Моют особым составом под давлением. Предлагаю гениальное решение проблемы, сказал младший научный сотрудник без ученой степени (МНС), недавно пришедший к нам из университета. Какое? Очень простое: вообще не есть и не пить. Сразу трех зайцев убьем: отпадет надобность в санузле, сохранится здоровье и сельское хозяйство подымать не надо.

Наконец туалетная тема была исчерпана. Парторг предложил тост за здоровье одряхлевшего Генсека. Кто-то сказал, что он неплохой мужик, спокойный и либеральный. Все согласились с этим и выпили с удовольствием. Отгадайте загадку, сказала докторша после того, как все выпили и закусили. Что такое: снизу ножки, сверху рожки, а в середине — рожи? Это телевизор! Ха-ха-ха!

О моей совести

В Программе КПСС выдвигается задача «воспитания нового человека, гармонически сочетающего в себе духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство». Что касается лично меня, то я этому идеалу удовлетворяю вполне. Духовного богатства — в избытке. В особенности после того, как нас заставили прочитать «Малую землю» и «Возрождение» Брежнева и продемонстрировать на специально созванной читательской конференции, что мы прочитали эти шедевры литературного творчества нашего вождя на самом деле. Интересно, какой номер он выкинет теперь? В опере будет петь или плясать «камаринского» в Краснознаменном Академическом ансамбле народной песни и пляски имени?.. Но между нами говоря, я эту муть не читал и, выступая на конференции, выдумывал всякую чепуху, какую, по моим предположениям, могли приписать нашему всесторонне одаренному руководителю сочинители его «воспоминаний». С моральной точки зрения я чист как стеклышко: никакой морали во мне нет и никогда не было. Мне, например, ничего не стоило, будучи пойманным в самоволке, назвать фамилию помкомвзвода соседней роты вместо своей. Если я выписывал себе фальшивую увольнительную, я регулярно вписывал в нее фамилию этого помкомвзвода — он был порядочной сволочью. Когда я был младшим научным сотрудником (был за мной такой грех), мне ничего не стоило подать на обсуждение в отдел в качестве плановой работы за три года «рыбу», перепечатанную из какого-нибудь провинциального сборника, который наши столичные аристократы никогда и ни за что читать не будут. И таким образом я чуть не влип в неприятную историю. Моя «рыба» пошла в печать, и мне уже в верстке пришлось забирать ее на «доработку». К счастью, мои коллеги были этому рады (они боялись, что статья будет иметь успех), и дело обошлось без скандала. Разумеется, выполнение плана за три года мне зачли. Но скоро опять перевели обратно в старшие научно-технические сотрудники.

Остался третий пункт идеала Программы КПСС: физическое совершенство. Ну на этот счет я всегда был спокоен. А после того, как мне выдрали четыре испорченных зуба с левой стороны и поставили железные коронки с правой стороны, после того, как я научился делать «заем» для прикрытия лысины и скрывать брюшко свободно болтающимся и измятым пиджаком, мое физическое совершенство заметили даже уборщицы и лифтерши. Хотел бы я знать, кого Они Там Вверху имеют в виду в качестве образца физического совершенства? Уж не себя ли? Этот вопрос всплыл, когда нас, пропагандистов, инструктировали в райкоме партии. Получилась очень содержательная дискуссия. Были высказаны самые различные точки зрения. Кто-то привел в качестве образца Юрия Гагарина. Все согласились, хотя полтора метра рост — вроде маловато для физического совершенства гражданина коммунистического общества. Кто-то назвал штангиста-тяжеловеса Василия Алексеева. И опять все согласились, хотя будущее общество мыслится не только с целью занять все первые места на международном чемпионате по тяжелой атлетике. Я тогда предложил кандидатуру Генсека. Наступила зловещая тишина. Не знаю, чем бы кончилась эта история, если бы не сам секретарь райкома. Он сказал, что в молодости Генсек был очень красивым мужчиной, да и сейчас еще ничего. Пожалуй, у нас во главе государства и партии до сих пор никогда еще не было такого красивого человека. И умного, конечно.

Когда я начал делать эти записки, во мне вдруг пробудилась Совесть. Ну, не совсем Совесть, а некие смутные намеки на нее. Я хотел было сказать «остатки Совести», но вовремя остановился. Раз остатки, значит, раньше было нечто такое, от чего остались эти остатки. Логично? А если раньше ничего не было, то не могло быть и остатков, так как остатки от ничего сами суть ничто. Значит, не остатки, а намеки. А может быть, зародыши? Итак, Совесть пробудилась и, естественно, заговорила. И ты за писанину принялся, ехидно прохихикала она. Ну-ну, пиши. Теперь все что-нибудь пишут. Даже сам Генсек за литературу принялся. Только выслушай мои дружеские советы. Прежде всего, пиши чушь, как все прочие писаки. Если напишешь что-нибудь дельное, замолчат или разругают. А чушь непременно похвалят. Не говори глупостей, возразил я. Мир битком набит умными людьми. Заметят, разберутся. Хотя ты и являешь собою образец физического совершенства, сказала Совесть, но по интеллекту ты подобен младенцу. Разве ты не знаешь, что на дворе давно коммунизм наступил?! А что такое коммунизм? Это есть организация хилых и бездарных в борьбе за свое существование и процветание. А в мире нет ничего страшнее эгоизма слабых. Он беспощаден и жесток. Напишешь талантливо и умно — раздавят. Повторяю: пиши чушь! Или хотя бы сделай вид, что пишешь чушь или считаешь написанное тобою чушью. Может быть, на первых порах не заметят, что ты сделал нечто приличное. И если уж не похвалят, то, по крайней мере, не придушат. Или придушат, но не сразу. Если сразу, то более гуманно, чем в случае, если бы заметили сразу. А во-вторых, не стремись писать правду. Извини, сказал я, но тут ты явно перегибаешь палку. Я твой интеллект уподобила младенческому, сказала Совесть. Это явное преувеличение. Ты просто старый маразматик. Пойми, болван! Правду вообще не напишешь, если будешь стремиться к ней. Правда либо не получается, как бы ты ни старался, либо получается сама собой и вопреки всему и вся, хотя ты вроде бы врешь в каждой строчке. Но лучше всего вообще брось эту затею. А куда девать мысли, сказал я. Они прут из меня. Не запишу — пропадут. Пусть, сказала Совесть. Мир переполнен мыслями. Пусть люди отдохнут от них. Пусть хотя бы поспят спокойно. Так я именно об этом и хочу написать, сказал я. Ладно, сказала Совесть, пиши. Я тебя предупредила, и моя... вернее, твоя совесть чиста. Но знай, я расстаюсь с тобою насовсем, и забудь о моем существовании. Меня больше нет.

И она исчезла. И мне стало легко.

Кто есть я

Я есть старший научно-технический сотрудник, сокращенно — СНТС. Читается это как «Сэнэтэсэ». Слово «старший» пусть вас не смущает, ибо старший НТС отличается от младшего всего на двадцать рублей в месяц. Если он пользуется особым расположением начальства, он может отличаться на тридцать рублей и даже на пятьдесят. Но это бывает очень редко. И профком учреждения тщательно следит за тем, чтобы это случалось еще реже.

СНТС есть существо совершенно ничтожное. Вместе с младшими НТС (то есть с МНТС) они суть чернорабочие науки. В их функции входит подтирать, вырезать, вклеивать, отвозить, привозить, снова вырезать и вклеивать, печатать, перепечатывать, опять отвозить, опять привозить обратно и перепечатывать все то, что в изобилии производит мощный интеллект младших научных сотрудников с ученой степенью, старших научных сотрудников с ученой степенью и ученым званием, кандидатов и докторов наук, доцентов и профессоров, членов-корреспондентов и академиков, заведующих, заместителей директоров, директоров. А производит упомянутый интеллект ужасающее говно. И лишь ножницы, клей и терпение СНТС способны из него сотворить конфетку. Но чего это стоит?! Ничтожнее СНТС могут быть разве лишь младшие научные сотрудники без ученой степени и ученого звания (МНС), да и то лишь постольку, поскольку много о себе воображают. СНТС о себе ничего не воображают, им не до этого. Они вообще лишены воображения. И не только воображения. Они просто лишены.

Так вот, я много лет был СНТС. Но с каждым годом я, как старослужащий солдат, работал все меньше, а благодарностей получал больше — единственный путь для ничтожества терпимо устроиться в жизни. Кончилось это тем, что я вообще перестал работать, попав окончательно и бесповоротно в число лучших работников. Видя такое, начальство стало ломать голову над тем, что делать с таким образцово-показательным паразитом. И решили меня в порядке поощрения и исключения перевести в младшие научные сотрудники. Тогда-то я и сдал в качестве плановой работы за три года «рыбу», о которой упоминал выше. После этого меня разжаловали обратно в СНТС. Но я об этом ничуть не жалею. Когда я был МНС, у меня зародилось тщеславие ученого, я стал страдать бессонницей и изжогой. Как только меня разжаловали, ко мне вернулись спокойствие и сон и пропали даже намеки на изжогу. Я вообще снова начисто позабыл о том, что у меня есть какие-то материальные и духовные внутренности.

Наши нравы

Звонок парторга в райком партии в тот раз возымел действие. Во дворе института появилась куча всякого рода специалистов и техники. Трудились две недели. В конце коннов рот Ленина закрыли. Зато младшие сотрудники стали разглядывать решетку во рту Ленина и истолковывать ее символически. Стали приводить своих знакомых как на экскурсию. Одна аспирантка привела иностранцев с мощными фотоаппаратами. Милиция их разогнала. Фотопленки засветили. У одного иностранца разбили аппарат, а у другого выбили зуб. Аспирантку потом исключили из комсомола и из института. Ленина загородили досками и завесили тряпками — закрыли на капитальный ремонт.

Внутреннее звучание

Вот как это иногда происходит. Я стою на малой лестничной площадке, курю, прислушиваюсь к умным разговорам институтских трепачей. На меня не обращают внимания до тех пор, пока я не усмехнусь ехидно или не отпущу ядовитую реплику. Обсуждают, допустим, роль кибернетики в управлении обществом. Подпольный гомосек (и на этой почве — стукач) Качурин предвещает кибернетике великое будущее в смысле воплощения идеалов социальной справедливости. При этом он яростно чешет давно не мытую голову. Он сам в этом признался, найдя тому разумное объяснение: у них в доме месяц назад отключили горячую воду. С этого, собственно говоря, и началась дискуссия о кибернетике. По мере того как Качурин скребет свои немытые патлы, под ногтями у него увеличиваются черные ободки. Это я вижу даже на расстоянии. Позицию Качурина поддерживает доктор наук Субботич. Он при этом цинично усмехается и крутит задом. Но делает это не с целью соблазнения Качурина, а из убеждения, что у него красивые ноги и острый ум. Учитель и Добронравов полемизируют с ними, но не очень настойчиво, просто по привычке оспаривать всех и все. Тут я и проворчал что-то насчет ближайшей акции кибернетического управления обществом по снабжению Качурина горячей водой и мытьем его невероятно грязных влас. Они меня после этого сразу заметили. Сазонов призвал собравшихся к осторожности в моем присутствии. Внутренне я снимаю перчатку, бросаю ее к ногам графа де Сазона, обнажаю шпагу и говорю презрительно: «Граф, я к Вашим услугам!» А внешне я говорю холодно и спокойно, что в ЦК принято решение опубликовать список всех осведомителей, чтобы... Собравшиеся бледнеют и потихоньку рассасываются. Я поднимаю своего коня на дыбы (внутренне, конечно) и галопом скачу к палатке Императора, то есть лениво бреду (внешне, конечно) к заведующему отделом, который еще полчаса назад приказал мне (через секретаршу) срочно явиться.

В коридоре я сталкиваюсь с Верочкой, экспедиторшей из канцелярии, которая шлепала (делала вид, что бежала) за чаем для заместителя директора по кадрам. Верочка еще не старая, но бесформенная (и потому кажущаяся древней старухой) и неопрятная баба. Она глупа до такой степени, что даже Барабанов позволяет себе иронизировать над ее глупостью. Но необычайно хитра и изворотлива. В институте она занимается главным образом спекуляцией. Бывает, что она нанимает и меня постоять для нее в очереди за ондатровыми шапками в ГУМе или за золотыми кольцами в ювелирном магазине «Топаз». При виде меня Верочка замирает и начинает лепетать что-то невнятное насчет польских штанов (она имеет в виду джинсы), которые завтра «выбросят» в ГУМе. Внутренне я останавливаю своего горячего коня на полном скаку, мгновенно оказываюсь на коленях перед прекрасной маркизой, целую подол ее роскошного платья и... Пошла ты в жопу, говорю я ей (внешне, конечно). Ты со мной еще за шапки не рассчиталась.

Наконец я на взмыленном коне подлетаю к палатке Императора, то есть вхожу в кабинет заведующего отделом. Мой конь падает замертво. Император сидит на раскладном стульчике (то есть развалился в ободранном кресле), положив ногу на барабан (то есть на мусорную корзину). Полковник, говорит Император... Простите, сир, говорю я, всего лишь капитан. Генерал, настаивает Император... Простите, сир, пытаюсь возразить я... Маршал, говорит Император, видите город на той стороне реки? Он ваш, сир, кричу я, преисполненный внутреннего ликования. Коня!!! Внешне же наша встреча выглядит так. Товарищ Иванов, говорил Зав, ковыряя спичкой в уцелевших железных зубах, я вас (он со мной подчеркнуто на «вы», хотя ко всем прочим обращается на «ты») неоднократно просил сверить цитаты в коллективном труде о формах противоречий в социалистическом обществе. А вы до сих пор... Я вынужден ходатайствовать перед директором о наложении на вас взыскания... Простите, Петр Сидорович, мягко, но твердо говорю я. Чтобы проверить цитаты в коллективном труде, нужно иметь, по крайней мере, сам коллективный труд. Цитаты эти я знаю наизусть, но не имею рукописи, в коей они должны быть таковыми. Как так! — вопит Зав. Я же просил!.. Я же приказал!.. Я же!.. Я!.. Попросите ко мне Сергея Сидоровича!.. Его нет в институте? Соедините меня (это секретарше) с... Пока Зав буйствует, я вскакиваю на свежего коня и мчусь во главе гвардии Императора к реке, на том берегу которой виднеется город неприятеля. За мной, орлы! Погибнем во славу Императора!.. Ур-р-р-р-а!!! Иначе говоря, я потихоньку покидаю кабинет Зава, нахожу Верочку и обсуждаю с ней план атаки на польские джинсы. При условии, конечно, что она оплатит мои прошлые услуги. Я не рассчитываю на перстень с бриллиантом. Но десятку (по крайней мере) она мне должна выдать.

Потом я иду в отдел кадров и говорю там, что по поручению Зава должен ехать к Сергею Сидоровичу за рукописью коллективного труда. Молоденькая и довольно симпатичная помощница заведующей отделом кадров равнодушно, даже не взглянув на меня, записывает что-то в книге ухода и прихода сотрудников. Меня это равнодушие несколько задевает. Я знаю, что оно происходит не от моей наружности и моего возраста (я еще крепкий мужик, одной левой рукой могу скрутить любого молодого сотрудника института), а от моего положения в обществе. Барабанов и Субботич старше и страшнее меня, но даже они имеют успех у молодых сотрудниц, поскольку они имеют отдельные квартиры, ученые степени и высокую зарплату. Я знаю, принцесса, говорю я (внутренне, конечно), что я недостоин вашего внимания. Но если я сейчас погибну в бою, знайте, я сделаю это с вашим именем на устах! Я вскакиваю на коня... и неторопливо покидаю институт, чтобы занять очередь в ГУМе за польскими джинсами для спекулянтки Верочки.

Проблема выхода

Надоело интеллигентское нытье по поводу язв нашего общества. Как говорят в ученых кругах, это нытье неконструктивно. Оно разъедает и не дает никаких оптимистических идей. Да н где таких язв нет? Общество без язв вообще не бывает. Американцы и те сплошь в язвах. И англичане. И французы. Про итальянцев вообще говорить не стоит: одна сплошная язва, ни одного живого места. Ходит слух, будто у них теперь даже за макаронами очереди. Вы думаете, если устранить тревожащие нашего интеллигента язвы и удовлетворить его свободолюбивые чаяния, то лучше будет? Ничего подобного! Лучше не будет. А вот хуже будет наверняка. Директорам нельзя будет появляться в руководимых ими учреждениях — заплюют. Фабрики и заводы замрут — трудящиеся, вместо трудовой вахты в честь предстоящего юбилея, уйдут на демонстрацию требовать мяса. И перепьются, само собой разумеется. Молодые ребята ударятся в религию, чтобы не служить в армии. У пограничных пунктов выстроятся длинные очереди желающих смотаться на Запад. А что будет твориться в искусстве? Страшно подумать! Мало-мальски терпимая литература утонет в потоке разоблачений. Число репрессированных будет доведено в них до миллиарда. Даже ханты-мансийцы заведут у себя сюрреализм, а в Чухломе не станет прохода от абстракционистов. И так во всем, за что ни возьмись.

Но где же выход? — спросите вы. Законный вопрос. Выход нужен, ибо наш интеллигент... А если вы спрашиваете о выходе, то вы наверняка интеллигент, ибо интеллигент по определению есть тот, что ищет выход из создавшейся ситуации, как и из ситуации, которой еще нет или уже нет. Так, наш интеллигент, продолжу я прерванную мысль, жить без выхода не может. Вернее — без поисков выхода, так как если выход найден или есть без поисков, то наш интеллигент вовсе и не интеллигент, а прослойка, совслужащий, деятель культуры. Нашему интеллигенту обязательно нужно искать выход. Вход не обязателен, но без выхода — никак. Наш интеллигент так уж устроен, что войти еще не вошел, а уже выдвигает проблему выхода. По этому поводу даже анекдот есть. Скажи, спрашивает один интеллигент другого, ты мог бы влезть в бутылку? (Имелась в виду поллитровка, которую интеллигенты только что осушили.) А как я из нее потом вылезу? — спросил в ответ другой.

Из сказанного не следует, что интеллигент искомым выходом воспользуется. Скорее всего, не воспользуется. Не для того он ищет этот выход. Он не прагматик. Он чужд утилитарных интересов. Ему выход важен из принципа. В чем тут дело? Объяснение этому феномену пока не найдено. Известно лишь то, что мучительные поиски выхода образуют дифференцию, специфику нашей интеллигенции, являющейся с этой точки зрения законным преемником дореволюционной интеллигенции. Те тоже долго искали выход. Но по неопытности совершили две ошибки. Первая ошибка: они выход нашли на самом деле. И вторая ошибка: они им воспользовались. Что из этого получилось, вам хорошо известно. Наша интеллигенция, наученная их горьким опытом, таких ошибок не совершит. Она не столько выход ищет, сколько тем самым демонстрирует свое духовное превосходство над Западом, который утратил духовность в погоне за материальными благами.

Но вообще проблема выхода меня интересует. И я прислушиваюсь к тому, что люди говорят на эту тему. Вот, например, один мой случайный собутыльник-собеседник сказал, что он предлагает «принцип носорога». Что это такое? Носороги плохо видят и действуют на слух. Как спастись от носорога, если он кидается на вас? Потихоньку на цыпочках отойдите в сторонку, а громко топайте совсем в другом месте. Нам следует из этого извлечь урок. Наши власти действуют как носорог: устремляются туда, где шумят. А зачем шуметь? Раздавят же все равно. Так что лучше отойти в сторонку на цыпочках и затаиться. Это очень хорошая теория на тот случай, если носорог бежит именно на тебя, сказал я. А если он начинает метаться в злобе, круша все, что попадается на пути? Тем более, сказал собеседник, не следует вообще с ним встречаться. Зачем нам встречаться с ним, в самом деле?

Разговоры на лестничной площадке

И все-таки я люблю прислушиваться к разговорам на малой лестничной площадке. На большой площадке тоже постоянно ведутся разговоры. Но они не по моим мозгам. Там говорят слишком заумно и употребляют много непонятных слов, хотя говорят о тех же пустяках, что и на малой площадке. На малой площадке я понимаю почти все, а иногда чувствую себя способным высказаться не хуже прочих. На большой же площадке стремятся все объяснить и обосновать. А я по опыту знаю, что объяснить — значит умертвить мысль, что живое слово понимается сразу, без объяснений. И принимается без аргументации. Аргументация допустима лишь тогда, когда она недостаточна. Когда аргументация — сильна, тезис всегда оказывается сомнительным. А на малой площадке просто выдают идеи. И что здесь особенно хорошо — бесцельность и сумбурность разговора. Это — разговор для разговора. Он имеет цель и результат в самом себе. Он сам есть особая форма жизни, возможно — высшая. Когда кретин Субботич сказал однажды, что утонченная аристократическая беседа есть высший продукт цивилизации, он был недалек от истины.

На сей раз на малой площадке собрались самые молодые сотрудники. Говорят о цели жизни, о смерти и прочих мрачных вещах. Цель жизни банальна, говорит семнадцатилетний мальчик, вырабатывающий в институте трудовой стаж для поступления в университет, — обеспечить себе спокойную, обеспеченную, беззаботную старость. Все страсти и желания пропадают. Остается одно желание — как можно дольше жить, получая наслаждение оттого, что такие-то твои знакомые померли, хотя были моложе тебя, а такие-то прозябают в нищете, болеют и вот-вот тоже загнутся. Вот и все! В этой проблеме есть другой аспект, лепечет выпускница университета, принятая в институт по большому блату на самую маленькую должность, — социальный. Миллиарды людей живут только для того, чтобы несколько миллионов жили хорошо и были счастливы. С прогрессом науки и техники эти миллиарды становятся излишними. Счастливые миллионы уже могут прекрасно обходиться без несчастных миллиардов. Люди это чувствуют, и от этого происходит все сумасшествие в мире. Смерть есть результат ошибки, говорит хилый очкарик, окончивший какой-то естественный факультет университета (кажется, биологический) и принятый в отдел философии естествознания по недоразумению, причем ошибки незначительной, но неизбежной. В каждом шаге жизни открываются две возможности: 1) возможность ошибки и возможность ее исправления (компенсация); 2) возможность избежать ошибки. Вторая возможность в конечном счете ведет в тупик, то есть к смерти. В случае же первой возможности ошибка исправляется дорогой ценой: приходится что-то терять. Исправляя ошибки организма, мы постепенно теряем части нашей жизни. Потери накапливаются и ведут к смерти (совместно с тупиковыми безошибочными шагами). Так что, логически рассуждая, вечно можно жить только при том условии, что потеряешь все. Продление жизни людей с какой-то точки зрения есть благо. Но с другой точки зрения это есть зло. Во всем надо знать меру. И тут тоже. Особенно нашим вождям, замечает семнадцатилетний мальчик.

После этого замечания они умолкают и оборачиваются в мою сторону. И расходятся по своим рабочим местам. А я усмехаюсь. Я-то отлично знаю, что этот семнадцатилетний мальчик — осведомитель. Я своими ушами слышал однажды его разговор с сотрудником КГБ. Очень толковый мальчик, с отличной памятью. И уже понимает прекрасно, кто и чего здесь стоит, за кем надо приглядывать и прочее. Вместе с тем он принимает многих других сотрудников (меня в том числе) за агентов КГБ и боится их. Но этот страх со временем пройдет. Не он первый, не он последний.

О романтике

Многих сотрудников нашего учреждения два раза в год посылают на работу в деревню в подшефные хозяйства (совхозы и колхозы) — один раз на посадку овощей (у нас в учреждении почему-то называют это посевной кампанией), а другой раз — на уборку (как сказал однажды наш директор, большой специалист по проблеме преодоления противоречий между городом и деревней, — на косовицу зерновых). В промежутках между этими крупными поездками их регулярно посылают работать на овощные базы в самой Москве, а также в строительных бригадах в деревню помогать подшефным хозяйствам построить какое-нибудь эпохальное сооружение — свинарник, крольчатник, навес для машин, овощехранилище. Строить они, конечно, ничего не строят. Это — одни разговорчики, ибо свиней уже нет, кроликов еще нет, а овощи хотя и бывают, но успешно гниют и без хранилищ. Зато помогать они здорово помогают. Они еще ни разу не возвращались после такой поездки без благодарностей или премии. Премии, конечно, вшивые. Но зато они имеют великую ценность в чисто теоретическом и морально-политическом плане: они вселяют, зовут и лишний раз подтверждают. Причем езжу иногда в деревню и я. Езжу вполне добровольно. Почему, естественно, заинтересуетесь вы, ибо в наше время встретить подобного идиота — большая редкость. Отвечаю: потому что я настоящий коммунист, один из немногих чудом уцелевших настоящих коммунистов. Не спешите смеяться, я сейчас объясню вам, в чем дело, и вы поймете меня. И может быть, вместо смеха, пророните слезу грусти и сожаления.

Езжу я на работу в деревню прежде всего с целью отдать свои силы на выполнение постановления очередного пленума ЦК поднять наше сельское хозяйство на недосягаемую высоту. Я спросил представителя райкома партии, инструктировавшего нас перед отправкой в деревню, как понимать это выражение «недосягаемая высота» и для кого эта высота считается недосягаемой. Представитель вытаращил на меня глаза, побледнел и побежал консультироваться к самому секретарю райкома. Через час меня пригласили зайти кабинет к секретарю и там посоветовали во избежание недоразумений на эту тему помалкивать. Ясно, сказал я, я же старый коммунист. Понимаю, что наши трудности — самые непреодолимые. Так держать, сказал секретарь, с чувством пожав мне руку.

Я предвижу, что вы ни за что не поверите в это мое намерение, и потому я открою вам главную причину моего такого поведения: это — романтика. Да, та самая романтика, о которой теперь почти все позабыли, а те, кто о ней еще чуточку помнят, стыдятся в этом признаваться. И не просто всякая романтика, а особая, коммунистическая. И суть ее выражается двумя словами: строй и атака.

Дело в том, что я — прирожденный строевик и вояка. Я любил ходить в строю. Вот представьте себе такую сценку. Наша запасная рота идет на майский или ноябрьский парад на главную площадь приволжского городка. Командир роты идет не впереди, как в других частях, а в середине, среди нас, с винтовкой. И командует изнутри строя, так что со стороны команд совсем не слышно. Вот мы выходим на площадь. Молодые, подтянутые. И начинаем печатать шаг. Мощно, так что потом у многих из нас отлетают подошвы. Эффект потрясающий. Площадь замирает. Только слышно, как мы рубим шаг. Как один огромный человек. Мы напряжены, как туго натянутые струны. И в самый такой нервный момент раздается сильный голос запевалы:

Там, где пехота не пройдет,

Где бронепоезд не промчится...

Мы во всю силу подхватываем припев:

Пропеллер, громче песню пой,

Неся распластанные крылья!

Мы теперь — одно сильное и пламенеющее существо, соответствующее духу этой прекрасной песни. Таких песен теперь не могут сочинить. И петь их не могут. Нынешние песни — дерьмо. Мы с нашей гремящей песней проходим через площадь, заражая всех своим настроением. Ради такой минуты стоит жить, стоит месяцами заниматься бессмысленной на первый поверхностный взгляд строевой подготовкой. Люди ходят в строю не только потому, что их заставляют, но и потому еще, что они от этого иногда получают ни с чем не сравнимое наслаждение.

Возьмите теперь фронт, атаку. На фронте я попал в пехоту. Фронт в пехоте, конечно, кошмар. Грязь, голод, холод, усталость. И смерть со всех сторон. И в любое время года и суток. Но вот взводный дает знак приготовиться к атаке. Я смотрю на лица ребят — серые и окаменелые. А я... я даже зимой в атаку ходил без шинели, в одной гимнастерке. И от меня пар шел.

А когда мы уходили на фронт, провожать нас собрались все женщины городка. Мы шли сквозь них и пели. Здорово шли, как в кино. И пели здорово.

Молча матери глядели

Вслед ушедшим сыновьям.

На женщин смотреть жутко было. Многие бросались на землю и выли. До сих пор у меня в ушах не утихает этот вой.

Это я между прочим говорю. Хотя какое-то отношение к романтике это имеет, я чувствую.

На фронте я тогда быстро сделал карьеру — дорос до командира роты. Но ненадолго. Однажды роту мою почти полностью разгромили. А я уцелел. Потом меня соответствующие лица спросили, почему я уцелел. Я послал их подальше. И за это снова начал свою военную карьеру с рядового. Случай этот — типичный для войны. Если мне не изменяет память, нечто подобное случилось с одним из членов нашей бригады — с Иваном Васильевичем. Потом меня не раз спрашивали, почему я уцелел. Правда, спрашивали с иными целями. И отвечал я по-другому. А я и не уцелел, отвечал я. Я был убит. Это моя душа живет и наблюдает последствия, и только. После войны меня демобилизовали в первую очередь, хотя я был уже членом партии и снова дорос до роты, — армию очищали от настоящих фронтовиков. И от настоящих коммунистов тоже — они были нужны в голодной и измученной стране. Что было потом? Как у всех — ничего особенного, то есть ровным счетом ничего. Потом жизни фактически не было. Моя жизнь закончилась с последней атакой.

Так что в деревню я езжу по вполне понятной вам теперь причине: я тут чувствую себя немножечко в общем строю и немножечко на фронте. Тут — битва за урожай. Тут — грязь, слякоть, холод, полуголод. Тут и жертвы бывают. Прошлый год у нас один парень погиб — оторвался борт машины. Одного засудили ни за что. Человек десять покалечились из-за перепоя. А сколько насморков, гриппов, воспалений легких, поносов. Любопытно, что многие здесь ведут себя как на фронте. У Комиссара (мужик из нашей бригады), например, обострение язвы желудка, но он и не думает покидать нас - не хочет быть дезертиром.

Есть еще одна причина, по которой я добровольно езжу на работу в деревню. Ехать-то все равно надо, не отвертишься. Ну, один раз увильнешь, зато другой не выйдет. Увильнешь — репутацию дурную заработаешь, и тогда вдвое чаще ездить придется. А если добровольно соглашаешься, тебе почет за это, в следующий раз не пошлют (ты уже ездил добровольно!), весь год можно будет уклоняться от других общественных поручений. Так что быть настоящим коммунистом иногда удобно и выгодно.

Руководящая идея

Все производимое людьми разделяется на три группы: некие совершенства, некие убожества, некие ни то и ни се. Последние логически эквивалентны неким то или се, что может подтвердить параноик Смирнящев и даже дебил Субботич. Продукция третьей группы производится везде и всюду в изобилии. Она является нормальной и обычной для жизнедеятельности человечества. И общества различаются не по ней, а по доле продукции первой и второй категорий в валовом продукте общества. Например, вам стало известно, что в данном обществе в текущем году произвели двести пятьдесят пять миллионов пар босоножек и двести пятьдесят пять миллионов тонн картошки. Почему двести пятьдесят пять, а не двести пятьдесят? Для запаса, конечно. И для перевыполнения плана. Но дело же не в этом. Вам надо определить тип общества. Для этого вы должны выяснить долю совершенных босоножек (их будет носить начальство) и долю убогих (эти не будет носить никто, и они будут десятилетиями храниться на складах, пожирая миллионы рублей на хранение). Аналогично надо выяснить долю совершенной картошки (ее будет кушать начальство) и долю убогой (ее будут жрать трудящиеся и свиньи). Если вам это сделать удалось, считайте, что вы точно установили тип общества. Говорите, пять миллионов пар (тонн) совершенных босоножек (картошки) и сто миллионов убогих? Все ясно! Вы имеете общество развитого социализма накануне его превращения в полный коммунизм. Почему, спросите, тут еще нет полного коммунизма? Очень просто: слишком высок еще процент совершенной продукции. Вот если бы вы получили в своих вычислениях такой результат: одиннадцать пар совершенных босоножек (две пары Генсеку и по паре главным членам Политбюро) и двести пятьдесят четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят девять убогих, а также одиннадцать тонн совершенной картошки (две тонны Генсеку и по тонне главным членам Политбюро) и двести пятьдесят четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят девять тонн убогой, то вы с полной уверенностью могли бы сказать, что имеете дело с обществом полного коммунизма.

Общества бывают разные. Бывают такие, в которых производится достаточно много совершенств. Бывают такие, в которых производится достаточно много убожеств. И бывают всякого рода комбинации. Бывают даже такие, в которых вообще ничего не производится, а только пожирается все, что перепадает от других обществ, в которых что-то хоть производится. Эти, между прочим, особенно быстрыми темпами движутся к полному коммунизму. Наше общество относится к числу таких, в которых очень много производят самые разнообразные убожества. Причем производят не как-нибудь, а досрочно, с перевыполнением и на душу населения. Обратите внимание: надушу, а не на тело. И так во всех сферах жизни, в том числе — и в духовной. Если бы вот сейчас я выстроил перед вами всех деятелей нашей власти и культуры, вы бы сразу поняли суть моего метода определения типа общества. Но, между нами говоря, и низшие слои нашего общества, на которые возлагают надежды известный вам Великий Писатель Земли Русской и многие наши диссиденты, мало в чем превосходят те, высшие.

Матренадура

Возьмем, к примеру, мою хозяйку, вернее — хозяйку сарая, в котором нас поселили. Впрочем, владея сараем, в котором мы живем, она владеет и нашими душами и телами. Так что выражение «моя хозяйка» можно считать вполне научным. После нашей обычной (довольно утомительной) работы в поле она заставляет нас пилить дрова, чистить хлев, копаться на ее приусадебном участке (в огороде), таскать за пять километров ворованное сено для ее кормилицы-Буренки. Делает она это с каким-то подленьким смешком, выражающим фантастическую смесь холуйской просьбы, циничного требования, хамской душевности и прочих качеств нашего светоносного «простого народа». Только завалимся мы на солому, прикрытую рваной дерюгой, и начнем свои интеллигентские разговорчики, как она возникает в воротах (не в дверях, а именно в воротах): ну-ка, дохлые интеллигентики, хватит задницы отлеживать, надо мышицы (она имеет в виду мускулы) накачивать, вот пила, вон... Мы сначала шлем ее подальше (на), она не обижается, хихикает, даже вроде бы кокетничает невообразимой формы задом, но твердо стоит на своем. И кто-нибудь из нас в конце концов нехотя встает и идет пилить дрова, копать огород, носить воду.

Зовут нашу хозяйку Матреной-Дурой, или, короче, Матренадурой. Матрена — это ее собственное имя, а дура — это роль, которую она играет в обществе. Играет вполне успешно. Она так много лет играла ее, что на самом деле стала непроходимой дурой и вместе с тем ужасающе хитрой и ноюще-добро-злобной тварью. Потому ее и зовут все Дурой. А поскольку все прочие жители деревни считают себя дураками, к ее родовому имени Дура прибавляют ее видовое отличие Матрена. Но и это еще не все. Матрен в округе — пруд пруди. И все они, естественно, дуры. Поэтому, когда возникает путаница, жители говорят про нашу Матрену, что это — та самая, наблюдая которую Великий Писатель возымел надежду, что именно она спасет нашу Матушку-Россию. От кого спасет? Для чего спасет? Какую Россию? Живо воображаю себе такую сценку. Матрена крутится у печки. Писатель с восторгом смотрит на нее и умоляет ее спасти Россию. Пошел ты на со своей Россией, говорит она в ответ. У меня тут из-за твоей болтовни молоко убежало.

Не берусь судить насчет будущего, но пока эта Матрена со слезами восторга и умиления реагировала на изгнание Великого Писателя из России и рассказывала о нем представителям Органов Госбезопасности такое, чего не мог бы вообразить он сам. В частности, она сообщила, что Писатель вел себя неправильно, когда ходил на двор (на ее, Матренин, двор!), и никогда не признавался в этом. Отмечаю в этой связи первое качество «простого народа»: готовность оказать услугу всякому, кто у него ее попросит. Если, конечно, просящий есть превосходящая его сила. Если же Матренадура почувствует хоть какое-то превосходство над собеседником, она преображается мгновенно. И тогда весь ее вид и каждое ее слово выражают величайшее, космическое презрение небесного существа к ничтожной земной твари. Мы это не раз испытывали на своей шкуре, когда кидали навоз не в то место, какое она указывала, или слишком кривили пилу во время пилки ее дров.

Матренадура воплощает в себе все лучшие черты советского народа, и прежде всего — его верность идеалам и несокрушимую принципиальность. А последняя для нее выражалась в четкой марксистской формулировке: кому давала, тому и подпевала. Когда она спит с Комиссаром, она целиком и полностью поддерживает генеральную линию Партии, осуждает диссидентов, евреев и китайцев, поддерживает коммунистов Чили и Эфиопии и верит в то, что у нас самый высокий жизненный уровень на Земле. Когда она спит с кем-нибудь из нашей молодежи, она сама становится оголтелым диссидентом, поносит высшее руководство, хвалит американского президента и Израиль, осуждает арабов, негров и китайцев (китайцев она осуждает при всех обстоятельствах). Оставшиеся ночи она отдыхает, то есть храпит на всю деревню, проявляя полное равнодушие ко всему на свете, кроме своего крошечного хозяйства. За последнее она готова пожертвовать всем на свете — марксизмом, Партией и Правительством, диссидентами, американским президентом, неграми, евреями, арабами и китайцами. Упомянутыми народами она готова пожертвовать и без своего хозяйства, просто так, по доброте душевной и из чувства справедливости.

И не такая уж она, между прочим, дура. Помимо коровы, поросенка, клопов, тараканов и прочей живности, она имеет телевизор, мотоцикл и транзисторный приемник. Приемник и мотоцикл остались от сына, которого призвали в армию и, кажется, направили в какое-то спецучилище. Мотоциклом она, естественно, не пользуется. Он стоит в нашем сарае. Но она нам запрещает его трогать. Ценная вещь! А мы ее мигом поломаем! Зато приемник она гоняет вовсю. Слушает все враждебные «голоса», — здесь их все слушают, поскольку здесь легко ловить (и совсем не глушат). И интересно, конечно. Вот, мол, сволочи, про нашу жизнь правду-матку режут! Ведь все истинная правда! Откуда только они узнают все это?! Диссиденты, конечно, сообщают через ЦРУ! В свое время наша Матрена окончила девять классов и даже пыталась поступить в кожевенный техникум, но считает себя малограмотной. Мы что, любит она говорить, мы малограмотные. Десятилетка? Смех один. Это же не Москва! Одно название, что десятилетка. Это в Москве всяких там абасракцианисов и прочих сианисов учат. А у нас — земля, навоз. Насчет навоза вы преувеличиваете возражаем мы. Ну, удобрения, не сдается она. Какая разница? Все одно вонь. Одна только вонь кругом, и больше ничего. В этом году, возражаем мы, вроде бы неплохой урожай. А толку что! — громит она наши аргументы. Все одно пропадет. Сгниет. Разворуют. Арабы и негры сожрут, чтобы они там подохли все, черножопые!

Чтобы закончить этот предварительный портрет нашей Матренадуры, добавлю еще один штрих: она довольно часто ходит в джинсах и в майке, на которой по-английски написано «Сердце Америки». Правда, джинсы куплены в местном сельмаге за шесть рублей, а майка фальшивая — изготовлена грузинскими жуликами. Хотя Матренадура никогда не выезжала не то что за пределы страны, но даже за пределы области, она уверенно судит обо всем, что происходит и (главным образом) не происходит за границей. Эти ее суждения — предмет особого разговора.

Внутреннее звучание

Повторяю и подчеркиваю: я наш, советский образ жизни предпочитаю всякому иному. Почему? Да хотя бы потому, что не знаю никакого другого. И всех иностранцев призываю следовать нашему примеру. Почему? Хотя бы для того, чтобы нам обидно не было. И уж во всяком случае, для того, чтобы мы потом могли сказать им с чувством удовлетворения: ну что, идиоты несчастные, поняли теперь, что такое настоящий коммунизм?! Так вам и надо! Мы вас предупреждали, вы не верили, теперь на своей шкуре испытаете, что означают светлые идеалы лучших борцов за счастье и свободу человечества!!! Честное слово, ради такой минуты душевного ликования стоит жить! Представляете, какой самодовольный хохот подымется в нашей стране развитого социализма, когда Запад попадется в коммунистическую ловушку?! Будет всенародный праздник. Люди будут ходить просветленные и поздравлять друг друга с тем, что теперь все трудящиеся в мире будут жить так же по-свински, как мы живем уже седьмой десяток лет.

Не все, конечно, будут жить по-свински. Многие будут жить хорошо, а кое-кто даже отлично. Особенно — те народы, которые любят петь и плясать и не любят работать. Из них так и будут ансамбли песни и пляски формировать. А руководители их, которые без слуха, без голоса и без гибкости в суставах, будут жить даже совсем неплохо. И начальство, конечно. Ах, сколько будет на свете начальства!! В одних США по самым скромным подсчетам будет два миллиона секретарей партийных организаций (коммунистических, разумеется) и пять миллионов партийных активистов (членов разных бюро, комиссий, конференций, делегаций). Толстых бифштексов из свежего мяса не будет — это останется лишь для избранных высших лиц общества. Зато сине-фиолетового пюре из тухлой картошки будет вволю. Безработицы не будет, это точно. Всех припишут к каким-то учреждениям, всех трудиться заставят. А уклоняющихся посадят как тунеядцев. Неуклоняющихся тоже посадят. А всех недовольных — в Сибирь. Наконец-то освоим ее неисчерпаемые природные богатства. И справедливость будет восстановлена: не одному же нашему брату подыхать в тайге и за Полярным кругом, пусть представители других свободолюбивых народов тоже испробуют!

Люди и судьбы

В учреждении, где работает Соседка, умер уважаемый старый сотрудник, отравившись грибами собственного приготовления. Устроили грандиозные похороны, на которых пили водку и закусывали теми же грибочками — «отличный закусон!». Отравилось еще двадцать человек. После этого грибы решили выкинуть. И поручили это сделать Соседке. Но она пожалела их, очень уж хорошие грибочки. Покойный сам с любовью собирал их и солил. И она принесла их домой, целое ведро. И кормится ими второй месяц. И меня угощает иногда. Я узнал об истории этих грибов лишь после того, как два или три раза поел их. Вот что значит СУДЬБА. Не знаю, что нужно делать в таких случаях — смеяться или плакать. Был у нас в институте сотрудник по имени Субботич. Типичный прохвост и дурак. Но с некоторой склонностью к оригинальности и к обозначению своей персональной исключительности. И из-за этого с ним постоянно происходили всякого рода неприятные истории. Например, у него была привычка: о чем бы ни шла речь, он сначала говорил «я протестую», а уж потом порол обычную чепуху, ничего общего не имеющую с протестом. Остряки из стенгазеты обыграли это и изобразили его инициатором новой формы диссидентского движения - движения «в знак протеста». Особенность этого движения — отсутствие каких бы то ни было причин и поводов для протеста. Это — высшая форма протеста, протест как таковой, протест в себе и для себя, самодовлеющий протест. Сотрудники института посмеялись. Но для самого Субботича дело кончилось плачевно. Его долго таскали по всяким ответственным инстанциям. Он буквально на глазах погибал от кровавого поноса. Наконец, институтская сплетница Вирусик пустила слух, что Субботич подписал какое-то воззвание в знак протеста. Слух подтвердился. Хотя это воззвание оказалось направленным против диссидентов, за Субботичем прочно закрепилась юмористическая кличка Диссидент. И путь в академики для него оказался отрезанным.

А вот другой случай — с сотрудником по имени Куктычапакарабагиров. Если Субботич был дурак, то этот был сверхдурак. К тому же необычайно тщеславный. Он тоже постоянно подчеркивал свой вклад в мировую культуру. И его тоже обсмеивали в стенгазете. Некоторое время даже была постоянная рубрика «Куктыч и классики мировой философии». Так этого дегенерата взяли в аппарат ЦК инструктором в Отдел науки. Так что, когда говорят, будто коммунизм враждебен личности, совершают грубую ошибку, ибо все зависит от личности.

Разговоры на площадке

За границей я бывал, и не раз, говорит молодой доктор наук, регулярно выезжающий на Запад с непонятными целями. И знаете, что самое поразительное? Ходил я по Лондону, по Парижу или по Нью-Йорку. И в голову мне приходили только пустяковые мысли. И я почувствовал, почему большинство западных людей такие же кретины, как мы, почему они придают значительность пустякам и игнорируют или принижают значительное. Хотите знать почему? Дело не в том, что они не видят сущности происходящего. Дело в том, что происходящее там вообще не имеет никакой сущности. Сущность имеет только происходящее у нас. Но у нас эта сущность обнажена и не имеет интригующей силы тайны. И к тому же она кажется нашей национальной чертой. Очень любопытная ситуация получается: мир раздвоился на голую сущность (это мы) и пустое явление (это Запад). И если Запад хочет обрести сущность, он должен смотреть на нас и уподобляться нам. Но тогда он должен будет сбросить свои соблазнительные проявления. Недурная мысль? Между прочим, это я только сейчас придумал. Жаль, уже завтра я это забуду. А записывать не хочется.

Кусочки прошлого

Я родился, в глухой российской провинции — «медвежьем углу», как называли такие места. Во всем нашем районе не было ни одного социал-демократа, ни одного эсера, ни одного большевика, ни одного меньшевика и прочей революционной братии. Может быть, именно поэтому у нас не было ни революции, ни контрреволюции, ни Гражданской войны. Посадки, конечно, были. Но они начались уже потом, когда вся заварушка в центре кончилась. А у нас никакой заварушки не было. Просто однажды приехал с фронта на побывку сын полицмейстера (уважаемого, кстати сказать, всеми человека), штабс-капитан. Сообщил, что царя скинули. Слух облетел район. И везде покорно сняли двуглавых орлов и портреты царя и царицы. Сняли добровольно, никто не заставлял. Кто не хотел снимать, тех не трогали. У нас, например, портрет царя висел как украшение вплоть до колхозов. Да и бросили мы его не из-за колхоза, а потому, что бросили дом вместе с портретом и удрали в Ленинград (в Питер, как все говорили). Последнее же сделали, конечно, из-за колхоза. Кто был побогаче, уехали из наших мест сразу же, как только штабс-капитан пустил слух насчет царя. Потом в районе появились два дезертира, которые принесли весть об Октябрьской революции. Дезертиры сначала прятались в лесу. Им все носили еду и выпивку. Потом их вызвали в район (тогда — волость). Чины «старой власти» сдали им бумаги и печати, а сами уехали кто в Москву, кто в Питер. И с тех пор у нас началась советская власть. Никаких духовных драм в наших местах в связи с этим не было. Революцию почти не заметили.

Почему, спрашивается, у нас так произошло? Дело в том, что из наших мест испокон веков мужики уходили на заработки в крупные города — Москву, Питер, Кострому, Ярославль, Вологду. И население вело полугородской и полудеревенский образ жизни — переходный к городскому в главной тенденции. Революция лишь ускорила этот процесс. Она и была воспринята как второстепенное явление в этом более глубоком процессе перехода массы русского населения к городскому образу жизни. Не к капиталистическому, а именно к городскому, каким бы он ни был с социальной точки зрения. Потому наши края не ощущали никакой классовой борьбы, не имели понятия ни о какой революционности и прочих вещах, о которых нам потом твердили десятки лет и твердят до сих пор. И я до сих пор не верю в правдивость этих рассказов.

Сразу же после революции усилился процесс бегства населения в города. Было куда бежать. Многие имели в городах родственников, свои комнаты и даже дома. Даже новая экономическая политика (нэп) не могла остановить этот процесс. Она ускорила его, открыв возможность частной инициативы в городах, а наши мужики все были мастеровыми — столярами, малярами, сапожниками. Когда началась коллективизация, ее встретили совершенно спокойно. «Кулаков» практически не осталось — почти все зажиточные (то есть работящие) мужики успели удрать. «Раскулачивали», конечно, но довольно вяло и нелепо, в основном по личным соображениям. У нас «раскулачили» соседа, который был беднее тех, кто его раскулачивал. Но он в пьяном виде послал подальше председателя сельсовета, который был тоже в стельку пьян (они пили вместе). Тот и внес его в списочек. Кое-кого арестовывали, но особого резонанса это не имело. Воспринимали как должное. Арестовали попа — правильно, потому как эксплуататор и опиум для народа. Арестовали бывшего унтера из соседней деревни — так надо же было кого-то арестовать за то, что уполномоченный района по коллективизации пал жертвой врагов народа, то есть в пьяном виде утонул в омуте у мельницы.

В колхозы пошли добровольно и даже охотно. Лодыри пошли потому, что колхозы как будто специально освобождали от каторжного труда единоличного хозяйства и забот. И с надеждой на то, что удастся удрать в город. Отец приехал из Питера, две недели поил местное начальство, собрал однажды ночью мало-мальски стоящие пожитки, усадил на телегу детишек (нас было пятеро) и мать (дед и бабка отказались уезжать, решили помереть в деревне), привязал на станции лошадь к какому-то столбу, и мы уехали из деревни навсегда. Отец съездил потом один раз на похороны деда, второй — на похороны бабушки. Вот и все!

Таким образом, хотя мои родители выросли до революции в деревне, хотя я сам родился вскоре после революции в деревне и жил детство в деревне, я целиком и полностью есть продукт послереволюционной городской жизни. Говоря о городской жизни, я имею в виду особый тип жизни, а не обязательно жизнь в большом городе. В большом городе этот тип жизни просто более четок и определен. Я должен в связи с этим заметить, что когда усматривают некую преемственность нашего образа жизни по отношению к жизни русского крестьянства до революции (знаменитая община), то совершают грубейшую ошибку. Наша революция была решительнейшим переходом страны к городскому типу жизни. Она исходила из города, делалась во имя города и разорила деревню ради города. Это была городская революция прежде всего. Знать это очень важно с точки зрения понимания сути нашего общества, его основных тенденций и главных действующих лиц. Что такое город? Мы с детства усвоили такое представление о нем: город — это начальство, бумажки, распоряжения и прочие явления бюрократии. И менять это представление не было никакой необходимости.

Разговоры на площадке

Кого только не встретишь в наших забегаловках, говорит Учитель. Вчера, например, я встретил человека, который решил шахматную проблему. И продает свое решение всякому желающему за самую примитивную выпивку. Поскольку он продает так дешево, еще никто не использовал его результат. А между тем в нем есть смысл. В деталях рассказывать долго и неинтересно. Я вам изложу основные его идеи. Первая состоит в том, что задача эта не позитивная, то есть не задача «Как выигрывать?», а негативная, то есть задача «Как не проигрывать?». Потому шахматные ходы надо оценивать не по степени успеха, а по степени опасности поражения или риска. Ход, ведущий к поражению, имеет самую высокую степень риска, а ведущий к выигрышу — нулевую степень риска. Выигрыш вообще есть лишь один из методов не проиграть...

Учитель увлекается и развивает целую теорию. Я знаю, что эту теорию он придумал сам, а приписывает ее какому-то пьянице математику просто так, по русской привычке приписывать свои мысли другим. И от этого становится грустно. Я бросаю недокуренную сигарету и тихо ухожу.

Город и деревня

Еще в студенческие годы на семинарах по научному коммунизму мы с увлечением спорили на тему о стирании граней между городом и деревней. Издевались над социалистами-утопистами, которые будущее представляли себе так: будут люди жить в городах и будут время от времени выезжать в деревню на полевые работы. Мы были, конечно, умнее социалистов-утопистов. Мы понимали это стирание граней прежде всего как установление социальной однородности города и деревни и как поднятие производительности труда, характера труда, культуры, быта и т.п. до уровня таковых в городе. Теперь мы воочию можем убедиться в том, что в общем и целом все оказались правы. Поразительное явление! Люди всегда ошибаются в оценке прошлого и, особенно, настоящего. Настоящее люди никогда сами не понимают! Но они никогда не ошибаются в предсказании будущего. Невозможно придумать такую чушь, чтобы она потом не осуществилась в той или иной форме. В чем дело? Вот и в данном случае социалисты-утописты явно несли ахинею в свое время. А мы в числе прочих двадцати миллионов городских жителей, отправляемых ежегодно на работу в деревню, делаем именно то, о чем они писали: копаемся в земле. Чего стоит треп научных коммунистов, об этом даже и говорить не стоит. А между тем жизнь деревенских жителей теперь мало чем отличается от городской. Большинство получает зарплату. Плата на трудодни еще сохранилась, но она имеет тенденцию отмереть. И не она теперь главное. Зарплата мизерная. Но и в городах не очень-то высокая. И приусадебные участки кое-что (а часто — довольно порядочно) дают. И работают местные жители, как в городе работают, то есть шаляй-валяй, спустя рукава, не бей лежачего, абы как и т.п. Дон Игуан (это инженер из «почтового ящика», живущий в нашем сарае) утверждает, что именно в этом состоит диалектика общественного развития. Именно потому, что воплотились в жизнь гениальные предначертания классиков марксизма, деревенские жители разбежались по городам, а те, которые остались, превратились в типичных халтурщиков. Поэтому-то нам и приходится временно подтверждать предсказания утопистов. В бытовом и культурном отношении деревня тоже стремительно приближается к породу. Холодильники, телевизоры, мотоциклы, джинсы, колготки стали тут обычными предметами обихода. Дон Игуан этим даже недоволен немного. С колготками, утверждает он, могли бы и не торопиться. А то местные девки носят их и в сорокаградусную жару, и в сорокаградусный мороз. А так как колготки стоят сумасшедших денег, девки всячески их берегут. И потому получить от них то, что требуется здоровому мужчине, необычайно трудно: девки боятся порвать эти проклятые колготки. Я сказал, что меня эта проблема удивляет: ведь можно на свидание ходить и без колготок, ночью же все равно их не видно. Дон Игуан сказал, что до такого высокого уровня сознания деревня еще не поднялась. И мы вспомнили анекдот про негра, которому белая женщина (из колонизаторов) велела надеть презерватив во избежание недоразумений и который спросил у своего партийного вождя после освобождения страны от колониального ига, можно ли ему теперь этот презерватив снять. Между прочим, и наша Матренадура имеет две пары колготок. Пара колготок — это на самом деле одни колготки, которые здесь считают почему-то парой (как говорят о паре брюк?). Одни колготки — совсем новые, их Матренадура надевает по праздникам. Другие — штопаные и перештопаные. Их она надевает в жаркие дни, когда ходит в юбке, а не в джинсах. Откуда нам известно об этом? Это проще простого. Весь свой интимный туалет Матренадура демонстративно стирает и сушит на веревке перед входом в наш сарай.

Но не все обитатели нашего сарая единодушны в решении проблемы города и деревни. Комиссар (экономист из какого-то патентного бюро) утверждает, что последние постановления Партии и Правительства, обязывающие жителей сельских местностей разводить коров, свиней, кроликов, кур и прочую съедобную живность (а не только клопов, блох и тараканов), сильно задержали процесс стирания граней между городом и деревней. Комиссар употребляет специальную терминологию политэкономии, и потому понять его вообще невозможно. Мы и не стараемся вникать в его речи, поскольку он зануда и парторг нашей бригады. Две трети нашей бригады члены партии, остальные почти все комсомольцы. Лишь несколько человек беспартийные. Поскольку они выросли из комсомольского возраста, их рассматривают наравне с членами партии. А так как у нас комсомольская группа объединяет комсомольцев нескольких бригад, что затрудняет комсомольскую работу, они тоже подчиняются Комиссару. Впрочем, хотя он и зануда, он мужик неплохой, работящий и справедливый. Мы зовем его Комиссаром, и он на эту кличку охотно отзывается. Кандидат математических наук из какого-то вычислительного центра считает, напротив, зти постановления Партии и Правительства новым ценнейшим вкладом в сокровищницу марксистско-ленинского учения о коммунизме. Иначе, говорит он, у нас совсем жрать нечего будет. Что лучше, спрашивает он, стереть грани и подыхать с голоду или оставить грани,зато быть сытыми? Комиссар говорит, что Кандидат не понимает азов марксизма, что, согласно марксизму, как раз наоборот, лишь стирание граней позволит... Но тут появляется Матренадура и делает знак Комиссару. Комиссар спит с Матренадурой, и она за это подкармливает его.

Наши нравы

Состоялся открытый суд, на который не допустили даже самого обвиняемого.

И их нравы

У Матренадуры какой-то родственник бывал за границей. И по его рассказам у Матренадуры сложилось четкое представление о Западе. Там, говорит она, на стенах и заборах никаких хулиганских надписей не увидишь. Даже в туалетах стенки чистые. И даже в лифтах и телефонных будках не нацарапано. От скуки помереть можно.

Разговоры на площадке

— Наши представления об источниках цивилизации, культуры и прогресса чудовищно нелепы. Вот, например, испанки носили длинные юбки и обувь на высоких каблуках. Знаете почему? Да потому что у них ноги короткие и некрасивые. К чему это я говорю? Да к тому, что культуру и прогресс на самом деле выдумали не гении и красавцы, а бездарности, посредственности и уроды. Культура вообще есть прикрытие убожества. Гении и красавцы склонны, естественно, к ясности и обнаженности. Бездари и уроды стремятся скрыть истинное положение вещей и приукрасить его внешними атрибутами. И прогресс достигается не за счет гениев и красавцев, а за счет борьбы против них. Вот тебе другой пример: христианское целомудрие, единобрачие, сексуальная сдержанность. Кто это изобрел? Совершенно очевидно, люди с посредственной внешностью и слабыми половыми потенциями. Обрати внимание: красивых и темпераментных женщин жгли на кострах и забивали камнями как ведьм.

— В нашем обществе посредственностям и уродам предоставлены богатейшие возможности. Значит, должен был наблюдаться стремительный прогресс культуры. Но я что-то этого не замечаю. Скорее наоборот. В чем же дело?

— Дело в том, что у нас повывелись те гении и красавцы, в борьбе с которыми посредственности и уроды двигают прогресс. Вернее, им не дают развернуться, показать себя и влиять на ситуацию в обществе.

Наша бригада

Наша бригада в некотором роде экспериментальная, во всяком случае, она явно новаторская. Секретарь райкома партии так и сказал на митинге в честь нашего прибытия в район и рассредоточения по колхозам и совхозам: вам (то есть нам) предстоит прокладывать новые путя... нет, пути... на пути... нет, на путях нового неслыханного подъема сельского хозяйства и на путях... нет, на сей раз на пути... нашего неудержимого движения вперед к победе и т.д. и т.п. Когда он произносил свою зажигательную речь с целью вдохновить нас на самоотверженную борьбу (именно на борьбу!) за своевременную (почему не досрочную? Это что-то новое!) уборку картошки, свеклы и еще чего-то... Мы, вообще-то говоря, его и не слушали. Мы этой мути наслушались за свою жизнь в избытке... Так, когда он трепался насчет путей к... и новых путей на..., мы скидывались на первую (и вполне законную) выпивку на лоне природы. Вот сволочи, ворчал при этом Кандидат, которому визгливо-торжественные вопли секретаря мешали сосредоточиться и произвести сложные расчеты с нашими мятыми бумажками и медяками. Битва за урожай! Штаб уборки! Борьба за морковку!! Штурм свеклы!! В какой пропорции будем делить на закуску и выпивку? Каково должно быть соотношение водки и «красного»? Помяните мое слово, они еще введут воинские звания. Представляете, ефрейтор морковки! Капитан картошки! А высшее начальство — генералы и маршалы битвы за урожай!

Не подумайте, что «красное вино» — это то самое красное сухое вино, которое в образованных городских кругах пьют с шашлыком и жареной телятиной. Как только поезд пересекает городскую черту, слово «красное» меняет смысл: теперь «красным» называют все, что не есть водка, а «белым» называют все, что не есть «красное» (уже в новом смысле). Но дело не в этом. Дело в том, что наша бригада новаторская. Раньше каждый колхоз и совхоз имел своих (закрепленных за ним) шефов в городе. Шефствующее предприятие (учреждение) города ежегодно в соответствующие сезоны полевых работ выделяло энное количество сотрудников, которые ехали в свой привычный подшефный колхоз или совхоз, где их использовали по усмотрению местного начальства. Так оно и делается до сих пор в большинстве случаев. Но на сей раз во исполнение решения Пленума ЦК о подъеме сельского хозяйства на новую высшую ступень и о создании изобилия продуктов питания в городах решили провести битву за урожай централизованно, комплексно, с учетом местных условий, городских профессий шефов и профессий, приобретенных нами в прошлые поездки в деревню. Поэтому мы два дня околачивались в районном центре, ночуя где придется, чтобы районное начальство провело кампанию сражения за урожай на высочайшем демагогически-бюрократически-идиотическом уровне. С трезвоном в прессе и по радио, с кинохроникой и прочими атрибутами настоящей битвы. Нас по очереди таскали по разным классам школы, которую заняли под штаб битвы за урожай, выспрашивали анкетные данные, профессию, какие общественные поручения выполняли, на каких работах приходилось трудиться в деревне и т.д. В заключение нас пригласили побеседовать «по душам». Это — нечто вроде Особого Отдела от КГБ. Здесь нам внушали, какая ответственная задача выпала на нашу долю, просили пресекать всякие нехорошие (разлагающие) разговоры и помогать Органам выявлять лиц, которые... Никаких бумажек подписывать не требовали. Просто просили помочь Им во имя и для. Это нечто новое. Дон Игуан говорит, что раньше заставляли подписывать обязательства быть осведомителями. Обычно ребята отказывались. Но кто знает, может быть, кое-кто и подписал. Все-таки битва на благо Народа, Родины, Партии. Ради такой великой цели можно и послужить. Я молча выслушал, что говорили товарищи ОТТУДА, в ответ на Их просьбу кивнул (про себя послав Их на...). А что мне было делать? Речи протеста произносить? В позу становиться? А ради чего и ради кого? Я знал, что ни в чем помогать Им не буду. И этого достаточно.

Дислоцируется (если уж битва, так даешь военный язык!) наша бригада в населенном пункте И, пожилые женщины — в домах (по три-четыре человека), мужчины и женщины помоложе — в сараях. Считается, что мы спим на сеновале, вдыхаем аромат свежего сена и все такое прочее. На самом же деле наша хозяйка Матренадура к сену нас близко не подпускает, хотя мы его ей наворовали больше, чем накосила она сама, и спим мы на соломе и какой-то прошлогодней трухе. И воюем с крысами. Тут водятся и мышки. В сравнении с крысами они нам кажутся родными и близкими, и мы с ними не воюем. Черт знает, что происходит с этим миром, говорит по сему поводу Токарь. Раньше крысы с мышами никак не уживались, а теперь жить друг без друга не могут. Все перепуталось. Это все из-за атомных испытаний и космических полетов.

Наш сарай

Мы держим оборону или идем в атаку в сарае у тетки Матренадуры на самом краю населенного пункта Н. Нас девять душ. Часть из них я уже назвал: это — Дон Игуан (самый выдающийся бабник в бригаде), Кандидат (самый выдающийся математик бригады), Комиссар (самый политически грамотный в бригаде), Токарь (самый горький пьяница в бригаде), Иван Васильевич (самый старый в бригаде). Остальные четверо — я, Лоб (самый здоровый и самый ленивый в бригаде), Костя (самый молодой, самый хилый и самый работящий в бригаде) и МНС (самый бесцветный в бригаде). Так что, как видите, самые выдающиеся личности бригады собрались почему-то в нашем сарае. Вы, конечно, спросите, почему в такую компанию затесался Комиссар? Ему как парторгу положено жить вместе с бригадиром в комнатушке при клубе. А он... Но тут все хитро придумано. Раз Комиссар, значит, должен находиться в толще народных масс, среди рядовых бойцов на самой линии фронта, можно сказать — в окопах. А то, что линия фронта проходит сразу же за нашим сараем, это очевидно без слов. Достаточно понюхать: рядом расположен свинарник. Хотя свиней — кот наплакал, вонь от свинарника идет ужасающая. Кроме того, то, что Комиссар живет в нашем сарае, есть чистая демагогия. Он только числится у нас. На самом деле он дрыхнет с Матренадурой на мягком тюфяке, набитом тем самым свежим пахучим сеном. И все же мы Комиссару не завидуем. Во-первых, спать с такой старой, неопрятной и страшной бабой можно только от непроходимой тоски и от жуткой бесперспективности. А во-вторых, Комиссара едят блохи и клопы, а это похуже крыс, так как крысы нас еще не едят, а только пугают морально. Впрочем, Костя считает моральные муки более тяжкими, чем физические. И он с удовольствием подменил бы Комиссара, поскольку Матренадура не такая уж старая и страшная, да боится, что его после этого засмеют.

Из мыслей Матренадуры о Западе

— В Англии, — говорит Матренадура, — на каждом углу традиции. Без традиции шагу ступить нельзя.

— Выходит, и там свободы нет.

— Свободы там хватает. Просто они там без традиции делать ничего не умеют.

— Какие же традиции, к примеру?

— Всякие. Например, соберутся все вместе, о погоде говорят и смеются сквозь зубы, хотя совсем не смешно: погода-то дрянь, еще хуже нашей.

Разговоры на площадке

— Вы, конечно, слышали о физике П., которого полгода назад выпустили на Запад.

— Так его недавно убили.

— Сплетни.

— Нет, это точно. Просто западные подонки (а их и там хватает) решили не подымать шума, чтобы не ухудшать отношений с нашими подонками. И потому заявили, что у них нет полной уверенности в том, что П. убили. Хотя с медицинской точки зрения случай странный. Они даже не предприняли попытку поискать возможных убийц.

— А к чему все это?

— А вот к чему. Физик П. взбунтовался из-за чего-то. Его наказали, лишили возможности продолжать исследования, из партии выгнали. Он подался в диссиденты. И вот его судьбой занялась куча всяких высокопоставленных подонков. Они не могут вести с П. открытую полемику, ибо П. прав. Они решают, как нейтрализовать и наказать его. Они имеют в своем распоряжении могучий аппарат власти и практически неограниченные возможности расправиться с П. И вот они решают, как это лучше сделать. Обдумывают, рассчитывают. Намерение уничтожить П. физически предполагается с самого начала как нечто само собой разумеющееся. Никаких правовых и моральных ограничений нет. Лишь голый расчет: как убить ни в чем не повинного человека, чтобы наша власть выглядела гуманной и совершенно непричастной к убийству? Вот в чем проблема: надо убить человека, именно за то, что он прав и что дерзнул отстаивать свою правоту открыто, но чтобы это выглядело вовсе не как убийство. Если посадить П. в тюрьму или убить из-за угла здесь, у себя дома, будет шум по этому поводу. В данной ситуации это невыгодно для государства, как считают эти подонки. И решают выпустить П. на Запад (смотрите, мол, мы гуманизм проявляем), но убить его там (мол, туда ему дорога!). И вот могучая организация разыгрывает грандиозный тайный спектакль — работают, сволочи! Убийство тщательно готовят. Используют новейшие достижения науки и техники — до сих пор на Западе не могут выяснить, каким ядом его убили. Делают это чужими руками — они, мол, ни при чем! Какие огромные усилия были приложены! Какие расходы! Вы только вообразите: мощнейшая организация, не считаясь с тратами, уничтожает невинного человека! Убивает просто потому, что он попал в ее расчеты. И это — «в конце двадцатого столетия. Что это такое?

— Ритуальная жертва.

— Но они же все-таки думают об интересах государства.

— Чушь! Они думают, будто они думают об интересах государства. На самом деле они ни о чем другом не думают, кроме исполнения Своих формальных функций и своих эгоистических интересов. Они не думают, а рассчитывают. Эта операция с П. наверняка осуществлялась как великое сражение. Люди жили в ней, действовали, делали карьеру. Сколько подонков за границу съездило! Какие заседания проводились! Представляю, на каком уровне решался вопрос о характере яда и выборе исполнителей. Это — спектакль, для участников которого П. есть не человек, а всего лишь объект их деятельности.

И разговоры в сарае

— Я готов принять любой ход жизни, лишь бы он был естественный, а не выдуманный.

— А что ты считаешь естественным ходом жизни и что выдуманным?

— Дождь, например, и холод — это естественно. А вот то, что мы тут мокнем и дрожим от холода, — это противоестественно, выдумано нашими руководящими кретинами.

— Руководящие кретины — это цивилизация, а цивилизация вообще есть нечто искусственное, изобретенное, выдуманное.

— Не придирайся к словам. Я просто хочу сказать, что противоестественно для человека быть единичкой в чьих-то расчетах. Представляете, там, где-то в верхах, в теплых и уютных кабинетах собираются вши-руководители и решают с такими-то людьми поступить так-то (например, направить на уборку в деревню и в строительные отряды), а с такими-то поступить так-то (например, посадить в тюрьмы и психушки, выгнать из страны). В таких расчетах ты фигурируешь не как существо, наделенное неповторимым «я», а просто как элементарная частичка, единичка.

— Ты прав. Обидно быть такой единичкой в расчетах каких-то подонков, которые воображают себя вершителями судеб, богами.

— А какая разница, подонки или настоящие боги вершат твою судьбу? Раньше человек чувствовал себя тоже такой единичкой в каких-то неведомых ему расчетах Бога.

— Тут есть разница. В расчетах Бога человек фигурирует как существо с этим своим неповторимым «я», то есть именно как человек. А в расчетах наших руководящих кретинов мы фигурируем просто как десятки, сотни, миллионы, десятки миллионов.

— Так в чем же все-таки состоит естественный ход жизни?

— Есть определенные правила поведения (борьбы, игры), которые мы принимаем как естественные, и такие формы поведения, которые мы воспринимаем как не соответствующие им. Например, А и В ведут теоретическую полемику. Есть некие идеальные правила такой полемики, допустим — не искажать позицию противника, не фальсифицировать факты, признавать силу логики. Если А искажает позицию В, врет, использует настроения аудитории, нарушает правила логики, это мы воспринимаем как отклонение от нормы.

— Если понимаем это. А если нет?

— Тогда и проблемы нет. А если А использует против В свое положение в системе власти и уничтожает В, это совсем выходит за рамки человечески естественных форм поведения. Возьмите, например, борьбу Сталина против своих противников...

— Ленин, Энгельс и Маркс немногим были лучше.

— Вся история состоит из таких отклонений от нормы. А соблюдение нормы бывает лишь в качестве исключения.

— А я и не спорю. Я лишь утверждаю, что, когда люди над этим начинают задумываться, они и сталкиваются с проблемой естественности и противоестественности того или иного хода жизни.

Основной постулат

Но если вас вопрос о выходе интересует серьезно, я такой выход вам подскажу: живите во сне, а не наяву — вот мой основной постулат на этот счет. Живите во сне, а жизнь наяву (то есть в состоянии бодрствования) используйте лишь как подготовку ко сну, как тренировку ко сну, как создание необходимых предпосылок и благоприятных условий для сна. При таком подходе не такой уж плохой вам покажется и жизнь наяву. Вы к ней будете относиться так же, как сейчас относитесь к кошмарным снам, — отношение бодрствования и сна у вас станет обратным обычному. И подобно тому, как сейчас есть толкователи снов (сплошь шарлатаны, между прочим), среди вас появятся толкователи яви (и тоже, разумеется, шарлатаны). Что же касается жизни во сне, то ее преимущества очевидны и бесспорны. Она в принципе неподконтрольна Партии и Правительству. Последние не смогут вторгнуться в нее со своими маниакальными планами, вооруженными силами и Великими Стройками Коммунизма. Не смогут забросить в нее оружие и агентов — это Им не Африка какая-нибудь. Неподконтрольна жизнь во сне и родному коллективу. И на субботники ходить в ней не надо. И на овощную базу. На собрания можно наплевать. И стукачи не подглядят за вами и не донесут. Друзья не затыркают дружескими советами и критическими замечаниями. Одним словом:

А какие тут открываются возможности для благородных порывов нашей интеллигенции!

Хотите — верьте, хотите — нет, но на прошлой неделе, сидючи в научном кабинете, я за каких-то полчаса нанес удар по нашим притязаниям в Африке, воссоединил Германию, отделил Прибалтийские республики, освободил поляков и чехов, разгромил нашу хоккейную сборную и сделал многое другое. А я довольно терпимо и миролюбиво настроен к нашему обществу и руководству. Так что можете натворить вы, если у вас в душе накипело?! Уверен, что вы даже сможете в первом раунде нокаутировать Мухаммеда Али, как он того и заслуживает. Этот «простой американский спортсмен», как он сам о себе выразился (дважды чемпион мира, миллионер, руководитель какого-то негритянского движения), побыл несколько дней в Советском Союзе, сразу же «узнал правду о Советском Союзе», был принят «выдающимся борцом за мир» Брежневым, был безмерно потрясен увиденным у нас. Да за такие штучки стоит нокаутировать первым же ударом. И чтобы не поднялся. Нет, лучше поступить с ним хуже. Превратите его в рядового советского гражданина, заставьте торчать в очередях, толкаться в транспорте, сражаться за лишний метр жилплощади и т.д. и т.п. (сами знаете, что именно). Пусть поживет несколько годиков. А то еще пошлите его в Африку воевать. Вот потеха будет!

Жизнь во сне пока еще дело новое. Относятся у нас к ней, как к парапсихологии, летающим тарелкам, то есть, с одной стороны, разоблачают, а с другой — пытаются поставить на службу. Говорят, что особый секретный институт завели. Хватают тех, кого подозревают, что он умеет жить во сне, сажают в эти «институты» и заставляют свои секреты выдавать. Зачем? Да затем, чтобы и эту сферу жизни советского человека взять под партийно-государственный контроль. Люди по крайней мере треть жизни проводят во сне. А что они там вытворяют? Конечно, у Них ничего из этого не получается и не получится никогда — я это могу подтвердить экспериментально и доказать теоретически. Но жизнь людям портят. Так что если решитесь последовать моему совету, помалкивайте. Держите себя так, будто и во сне у вас творится то же самое, что у всех прочих советских граждан, то есть либо совсем ничего, либо нечто такое, о чем и говорить не стоит. То же самое дерьмо -— Великие Стройки, эфиопы, космические штучки, очереди и партийные собрания.

А если проболтаетесь, пеняйте на себя. У нас к людям, которые могут видеть желаемые сны и жить в них по своему усмотрению, относятся так же, как к идеологическим диверсантам и внутренним эмигрантам. Если ваши друзья, соседи, сослуживцы и общественные организации пронюхают о том, что вы вытворяете во сне, они сделают все, что в их силах, чтобы вы совсем лишились сна или спали так же отвратительно, как они сами. Как? Во-первых, донесут, и вас схватят как клеветника, шпиона, валютчика или психа. Во-вторых, расправятся своими собственными средствами. Например, устроят ночью топот в квартире над головой, грохот за стенкой, магнитофонный рев в соседнем доме. В гости заявятся без приглашения, сожрут все содержимое холодильника и просидят до рассвета. Жена в бок толкнет и прошипит: «Перестань храпеть, мерзавец!» Приходящая любовница (слово «любовница» у нас звучит смешно, ибо любовницы бывают у французов, а у русских — бабы или другие существа на ту же букву «б») разбудит в самый важный момент сна, скажет, что ей домой пора, а то муж бог знает что подумает, и попросит денег на такси. После этого вы наверняка уж не заснете, а если заснете, увидите обычный советский сон с очередями и Великими Стройками. И слово сказать в таком сне уж не сможете. И убежать не сможете никуда.

Да мало ли есть способов помешать советскому человеку спокойно спать и видеть желанные сны! Один мой знакомый десять лет ведёт титаническую борьбу с соседями по квартире. Так те каждую ночь по десять раз подряд прокручивают одну и ту же пластинку с песней «Любимый город может спать спокойно и видеть сны». С интервалом в пятнадцать минут. И не громко, чтобы милиция не придиралась. Но чтобы мой знакомый слышал. А чтобы самому спокойно спать, сосед изобрел автоматику, с помощью которой переставлялась какая-то штуковина в проигрывателе с заданным интервалом. Сосед изобрел эту автоматику в качестве рационализаторского предложения на заводе, но там ее не приняли. Сказали, что они этими рацпредложениями сыты по горло. А другой мой знакомый уже года два занимался жизнью во сне и довольно далеко продвинулся в этом — тут, как у йогов, есть более или менее далеко продвинутые спуны (так называют тех, кто живет во сне). Так он случайно проболтался о своих успехах старому университетскому приятелю. Тот на ближайшем же профсоюзном собрании выдвинул его в профком. И его избрали. После этого он ни одной ночи уснуть не мог толком — все мечтал о том, как станет председателем профкома, потом — председателем ВЦСПС, потом — членом Политбюро, потом — Генсеком. И получит в конце концов отдельную двухкомнатную квартиру с раздельным санузлом, которую ему обещают вот уже десять лет.

Итак, начав жить во сне, никому не трепитесь об этом. Помалкивайте в тряпочку и блаженствуйте в одиночку. Помните, тайна сновидений, в отличие от прав человека, не охраняется нашим законодательством даже формально. Великий русский поэт Лермонтов хотел, как вы знаете, забыться и уснуть. Но — проболтался об этом, да еще в стихах. Чем это все кончилось, вы тоже знаете: царское правительство убило его на дуэли. Так то было всего лишь царское правительство, а не советское. Последнее даже до дуэли не допустит, если только заподозрит вас в намерении забыться и уснуть. Холодным сном могилы можете засыпать сколько угодно. Но чтобы в груди играли жизни силы — это ни в коем случае.

Наши праздники

Все смеются над тем, что у нас трудящихся сгоняют приветствовать приезжающих и уезжающих вождей и видных государственных деятелей других стран, которые в данный момент вносят вклад в разрядку напряженности или способствуют общему прогрессу человечества. А напрасно смеются. Во-первых, правильно делают, что сгоняют, ибо вождей и прогрессивных деятелей надо всячески приветствовать, особенно — когда они уезжают. Если нас не пригонят в положенное место и не заставят приветствовать, кто же тогда вообще их приветствовать будет? Никто? Это, знаете ли, очень даже обидно. Обидно быть прогрессивным и не приветствоваться. А во-вторых, это — очень приятное времяпровождение. Покидаешь свое постылое учреждение и проводишь часа четыре на свежем воздухе. Наше место — на Ленинском проспекте у столба номер сто девяносто шесть (около спортивного магазина). Собирается приличная компания. Шутки, анекдоты. После того как приветствуемые деятели промчатся мимо, отправляемся в ближайшую забегаловку. В учреждение, конечно, не возвращаемся. И частенько бывает так, что просиживаем в забегаловке до закрытия. Уютно. Наступает чисто человеческая близость. У меня не было еще случая, чтобы после этого я провел ночь в одиночестве. Тут уж, конечно, не до сна. Но в этом деле есть своя бесспорная приятность, в особенности — с младшими научно-техническими сотрудницами и лаборанточками. Потом возникают трудности — не допустить их вторичного появления в моей холостяцкой комнатушке, ибо, если допустишь второй раз, она придет и третий. И может остаться насовсем, что не входит в мои планы. Но я имею многолетний опыт по части избавления от претенденток на мои сердце и руку. К тому же преодолевать трудности нас приучают с детства.

Вот и тогда, только я начал позевывать (первый признак — пора на обед), как по коридорам и кабинетам забегали сотрудники дирекции, канцелярии, профкома, партбюро, комсбюро и прочих общественных и административных органов с криками «Выходи во двор!», «Кабинеты запираются!», «Сбор у столба номер сто девяносто шесть!», «Будет проверка!» и т.д. Я захлопнул книгу, которая лежала передо мною для отвода глаз (вверх ногами, чтобы стукачи из дирекции могли заметить, что это не детектив, а том из собрания сочинений), пересчитал оставшиеся в кошельке монеты (получка через два дня!) и начал сколачивать подходящую компанию. Уговаривать никого не пришлось. Из женского персонала на меня на сей раз нацелилась психически неуравновешенная дама из сектора перспективного планирования проблем. Каких проблем? Все равно каких. Любых. Они занимаются проблемами планирования проблем, причем — перспективного, то есть с ударением на слове «планирование» и «перспективное», а не на слове «проблем». Но это не важно. Важно тут другое: эта дама взяла меня под руку и прошипела в ухо, что ей надо со мной посоветоваться по одному очень важному делу. Я осмотрелся кругом в надежде найти более приятную физиономию, с обладательницей которой я якобы уже договорился советоваься сегодня по еще более важному делу, но не заметил ничего подходящего. Молодежь сегодня уже угнали частично на овощную базу, частично — на подшефную стройку, в учреждении осталась одна шваль предпенсионного возраста. Ладно, сказал я даме, надеясь, однако, что удастся как-нибудь выкрутиться.

В метро протолкнулись с большим трудом — трудящиеся со всех концов Москвы направлялись туда же, куда и мы, и с тою же целью. На толкучку, однако, никто не раздражался. Преобладала приподнятость, возбужденность, веселость, юмор. Завязывались разговоры с незнакомыми людьми, будто все мы были из одного огромного дружеского коллектива. В вагоне мне удалось оторваться от психически неуравновешенной дамы из сектора «Трех П» и познакомиться с более молодой и неизмеримо более приятной женщиной, которой предстояло приветствовать (а кого, собственно говоря?!) через пять столбов от нас. Я уговорил ее помочь мне — подойти ко мне после процедуры приветствия под видом старой знакомой и спасти от дамы из «Трех П». За это я обещал ей флакон духов, какие она пожелает. Она сказала, что я многим рискую, давая такие обещания, ибо в Москве сейчас продаются такие духи, на которые зарплаты младшего сотрудника может не хватить. Я сказал, что я старший сотрудник, скрыв то, что я — технический. Она сказала, что, глядя на меня, такого не подумала бы. У них в конторе старшие на такие мероприятия не ходят. Я сказал, что у нас тоже не ходят, но что я — исключение. Она сказала, что в таком случае она спасет меня от дамы из «Трех П» еще до проезда высоких персон. Кстати, встречаем мы или провожаем? И кого именно? Я сказал, что я такой ерундой никогда не забиваю себе голову. И мы поняли друг друга.

Такие минуты первого знакомства я обожаю. Хотя я знаю, что все равно из этого ничего путного не выйдет (я и со своей бывшей второй женой познакомился аналогичным образом), у меня все равно возникают волнующие иллюзии. Моя новая знакомая сходила к своему столбу (отметиться), потом отыскала меня как старого знакомого (к неудовольствию дамы из «Трех П»), и мы уже не расставались, прогуливаясь от моего столба до ее столба и обратно. Через час высокие персоны и сопровождающие лица промчались в черных машинах по направлению к центру. Мы проводили их равнодушным взглядом, присоединились к нашей теплой компании и направились в кафе «Луна».

Наши нравы

Это вранье, будто в наших тюрьмах плохо кормят заключенных, говорил на партийном собрании старый член партии, пенсионер, прикрепленный к нашей организации. Их там кормят на убой!

Их нравы и общие выводы

На Западе тоже есть свои недостатки, сказал Кандидат. У нас один доктор наук полгода прожил в Западной Германии. Не мог дождаться конца командировки, попросился домой досрочно. Однажды получил он толстый пакет каких-то официальных бумаг — там бумажки любят, без инструкций и квитанций даже в туалет не ходят. Получил наш доктор бумаги, решил прочитать. Хотя язык знал прилично, понять ничего не мог. Две недели бился, обложился всякого рода словарями и справочниками. Штук десять консультаций у специалистов взял. А все это стоит больших денег. Марок пятьсот угробил. В конце концов разобрался: от него хотели просто получить десять марок и двадцать пфеннигов для какого-то благотворительного общества. Это его и доконало. Он преисполнился тоской и попросился домой. С тех пор слышать ничего о Западе не хочет. Какая отсюда мораль? Очень простая. Общества различаются только формами идиотизма, а не сущностью идиотизма. Не преувеличивайте человека и человечества. Если люди научились играть на скрипке и летать в космосе, это еще ничего не значит. Человек по природе своей кретин. И всякие штучки-дрючки он изобрел не от большого ума, а от непроходимой глупости. Так вот, на Западе весь идиотизм происходит от избытка тряпок, жратвы, свобод. У нас — от недостатка. А середины нет. Вернее, она есть, но она и есть основа того и другого.

Разговоры на площадке

О предстоящей мировой войне на площадке говорят по меньшей мере через день. Обычно это тоскливые и скучные разговоры: начальство спрячется и выживет, а мы все погибнем; европейские народы исчезнут, китайцы заселят всю планету; начнется полное вырождение; и так далее в таком духе. Но иногда разговор принимает весьма любопытное направление.

— Главный источник будущей воины — мы. Я готов поить, что Наши руководители субъективно не хотят войны. Но они сами — рабы системы. И войны начинаются обычно независимо от воли руководителей.

— А Китай?

— Китай есть карта в игре, а не игрок. Игроки — Москва Вашингтон, Бонн, Лондон, Каир, но не Пекин.

— Может быть, Китай сейчас есть карта в игре, но он рассчитывает стать игроком, причем — ведущим.

— Карта никогда не становится игроком. Даже если карта хорошая, а игроки плохие.

— Новая война фактически уже началась. Камбоджа, Вьетнам, Иран, Африка...

— Это пустяки. Малые войны не ведут к большим. Дай Бог, чтобы они продолжались. Пусть режут друг друга. Лишь бы у нас был мир.

— Кто победит в будущей войне?

— Скорее всего — мы. По моей теории, в будущей войне победит та сторона, руководители которой будут придерживаться таких принципов. Главную ценность в стране представляют они, руководители. И потому им прежде всего надо позаботиться о своем самосохранении. Населением можно пожертвовать, сохранив из него лишь некоторое множество людей, достаточное для продолжения рода. Для этого, естественно, подходят семьи самого начальства и некоторых близких им членов привилегированных кругов общества. Основное оружие в предстоящей войне — не атомные бомбы, не бактерии, не химические вещества и прочие достижения науки и техники, а обыкновенный пеший солдат, снабженный защитными средствами на одну операцию. Эти средства должны быть достаточны, чтобы эту операцию выполнить. А что потом — роли не играет. Так дешевле. К тому же эти люди все равно потом будут не нужны. Мы имеем преимущества перед Западом в этом отношении — мы всегда стояли на таких позициях. Рядовые граждане в военных расчетах наших вождей давно уже принесены в жертву. Так дешевле. Надежнее.

— Но на Западе тоже не дураки стоят во главе.

— Тут дело не в уме, а в позиции. Запад загнан в ловушку. У него остались лишь две возможности. Первая — уподобиться нам и догонять нас. Но при этом мы выигрываем, Так как на этом пути страдают широкие слои населения Запада. К тому же народ западных стран вряд ли позволит своим руководителям пойти по этому пути. Вторая — выйти из игры и признать свою капитуляцию перед нами — удовлетворить все наши претензии к ним. Замечу, что это было бы самым опасным для нас — тем самым на нас взваливалась бы непосильная ноша. Но к счастью для нас, Запад не решится на капитуляцию, побоится.

— На случай войны население будет эвакуировано из крупных городов в отдаленные районы. В этой связи я вспомнил случай, который имел место в городе К. Там объявили учебную атомную тревогу. Поскольку все знали, что тревога учебная, население города спокойно эвакуировалось в лес неподалеку от К. Правда, вместо современных бомбоубежищ их поместили в примитивные землянки. Но дело не в этом. Потом многих наградили за умелые и быстрые действия. Орден получила, например, заведующая детским садом, которая за полчаса вывезла всех детей своего сада из города. Но все рекорды скорости и организованности побил один жлоб, который не знал, что тревога учебная, и принял ее за настоящую. Он за десять минут успел выскочить на шоссе, остановить грузовик, ломиком убить шофера, погрузить на грузовик все свое семейство и имущество, включая могучего хряка, и умчаться из города. Остановили его лишь в двухстах километрах — он сбил нескольких пешеходов и снес шлагбаум при переезде через железную дорогу.

— В этом деле есть другой очень интересный аспект. Будь я на месте властей, я бы объявил атомную тревогу и выселил из городов достаточно большое число людей в отдаленные районы. Причем этих людей можно заранее наметить. И квартирная проблема в городах будет решена.

Матренадура о Западе

Что вы мне все про Запад твердите, ворчит Матренадура, хотя никто из нас и не помышляет говорить на эту тему. Думаете, там дураков нету? Есть, и не меньше нашего. Помните, Никита ездил в Америку? Американцы не один миллион долларов ухлопали на то, чтобы достать стакан его мочи. Зачем? Анализировать, конечно. Потом полгода целый институт изучал эту мочу. И, используя новейшие дорогостоящие методы, наконец-то выяснили, что Никита шизофреник. А мы и без науки знали, что он полоумный. Ну а если и так, что от этого меняется?! Потом Брежнев поехал в Германию. Немцы еще больше приложили усилий, чтобы заполучить кусочек его... простите за выражение... говна. Зачем? Опять же анализировать. Решили узнать, долго ли он еще проживет. А к чему это? У нас последний пастух знает, что он и с таким говном будет жить столько, сколько нужно Партии и Правительству, и с хорошим загнется скорее, если потребуется К тому же этим западным идиотам невдомек, что у нас за руководителей Партии и Правительства мочатся и какают их помощники и советники.

Битва за урожай

Каждый день у нас проводится политинформация. Проводит сам Комиссар. Пять минут о событиях в мире, полчаса — о ходе битвы за урожай. Он довольно косноязычно (но с претензией на интеллигентность и научность) пересказывает нам содержание газетных статей и зачитывает отрывки из них. Вот, например, несколько отрывков из рубрики «Хроника жатвы» с комментариями Комиссара. Цитата: земледельцы такой-то области продали (!!!) государству более миллиона тонн зерна — почти на пятьдесят тысяч тонн больше, чем намечалось народнохозяйственным планом. Комментарий: обратите внимание, продали, а не сдали, как раньше, что свидетельствует о том, что... Вопрос Дона Игуана: а почем продавали? Ответ Кандидата: по полтиннику за тонну, то есть вдвое дороже, чем в прошлом году. Цитата: набирает темпы жатва риса в хозяйствах такого-то края, в государственные закрома поступили первые сто тысяч тонн зерна — вдвое больше, чем на это время прошлого года. Комментарий: это — наглядный пример воплощения в жизнь решения Пленума ЦК обратить особое внимание на производство таких высокопродуктивных культур, как рис, соя, кукуруза... Между прочим, я был в этой области в командировке в прошлом году, так там не то что рис, даже трава не росла, а теперь... Реплика Кандидата: если там в прошлом году не росло ничего, то по правилам математики дважды ноль будет... Цитата: комбайнер Герой Социалистического Труда И. Иванов из колхоза имени Карла Маркса за пять часов скосил хлеба со ста гектаров нивы, выполнив тем самым пятнадцать норм. Комментарий: думаю, что эта скорость уборки превосходит американскую. Реплика Деда: что же, у него комбайн-то с Реактивным мотором, что ли?!

Статью «Сила примера» из рубрики «Ритм в поле задают мастера» зачитали полностью. Читал пронырливый тип из соседней бригады, выполняющий какие-то подсобные функции при представителе от обкома партии. Раннее утро, начал со слезою и дрожью в голосе Тип. Воздух по-осеннему свеж и прозрачен. Славная осень, перебил кто-то чтеца, морозный, ядреный воздух усталые силы бодрит. Товарищи, кричит бригадир соседней бригады, не мешайте чтению ответственного материала! Имейте в виду, областной комитет Партии обязал... Откуда-то издалека доносится приглушенный рокот моторов, продолжает Тип с надрывом. Он постепенно нарастает. И вот из ложбинки показались машины. Впереди ботвоубирающие агрегаты, а за ними — свеклоуборочные комбайны. А вокруг них, словно рой пчел, тракторы с тележками... В этом, казалось бы, беспорядочном движении... Почему же казалось бы? — прерывает чтеца с утра пьяный парень с фонарем под глазом. Это тебе спьяну показалось, говорит Блондинка. Все смеются. Представитель райкома призывает к порядку, делает предупреждение парню с фонарем под глазом и грозит сообщить о его поведении на работу. Одни трактора с прицепами, груженными ботвой, продолжает прерванное чтение статьи Тип, бегут к лесополосе, где у скирды вырастает гора зеленой массы. Другие, груженные корнями, спешат к обочине дороги и сваливают свеклу в бурт. Здесь уже включился в работу свеклопогрузчик. Конвейер действует безотказно и надежно, чувствуется, что все продумано и отлажено.

После политинформации мы не спеша бредем работать. И картинка нашей работы абсолютно ничего общего не имеет с той идиллической картинкой, какую нам зачитал этот вертлявый холуй. Половина машин не работает совсем или постоянно ломается. А те, которые работают, работают плохо или совсем не так. Нам уже надоело критиковать этот ужасающий бардак. И мы лишь по привычке ведем ленивую дискуссию. Неужели где-то в самом деле такой порядок есть, говорит один. Порядок у нас возможен лишь в порядке исключения, говорит другой. Вряд ли, говорит третий, все это — сплошное вранье, везде бардак. А если и есть где-то, так, думаете, от этого лучше? — говорит четвертый. Если бы тут завели строгий порядок, то нас так заставили бы вкалывать, что мы бы даже от выпивки отказались, а не то что от баб. Благодарите, ребята, судьбу за то, что у нас порядка не было, нет и не будет.

Когда мы наконец-то добрались до своего участка, машина, которая была нам придана и которую мы обслужившие (не знаю ее названия и знать не хочу), сломалась. Мы Убрали подходящее местечко за кустиками и завалились вбирать. Прошел час, прежде чем начальство сообразило перебросить нас на другой участок оттаскивать угу самую ботву руками и руками же грузить машины.

После работы

Мы много говорим о бабах и пьянках. Но не думайте, что мы только тем и занимаемся, что пьем и совокупляемся. Как бы халтурно мы ни работали, мы все-таки работаем и основательно выматываемся. Все-таки десять часов. Просто простоять десять часов, и то тяжеловато. Так что к бабам-то нас и не тянет очень уж сильно. Нашим активистам-бабникам приходится делать над собой усилия, чтобы встречаться с этими бабами. Зачем? Кому как. В основном — для мужского самолюбия. И чтобы жизнь зря не пропадала, чтобы было что вспомнить. Проваляется пару ночей с какой-нибудь страшной пожилой стервой на сырой земле, а в воспоминаниях потом она превратится в «молодую красивую блондиночку в самом соку». И что любопытно, сам в это поверит. И другие поверят. И завидовать будут. На самом же деле встретить красивую и интересную женщину в деревне почти невозможно — сбежали давно, новые не воспроизводятся, а те редкие, что появляются, заняты и перезаняты. Среди городских женщин, приехавших на уборку, найти приличную тоже не так-то просто. Соглашается ехать на уборку лишь второй и третий сорт. А первый сорт устраивается так, что их на уборку не посылают. Что же касается выпивки, то она денег стоит. А мы далеко не богачи. На работу в деревню в городах отбирается всякого рода безнадежная шушера. Многие едут добровольно — воздухом подышать и какие-то гроши сэкономить (зарплата сохраняется, здесь кормят и даже кое-что платят). Основное наше занятие после работы — спать и разговаривать. Так что мы много говорим не потому, что превосходим Запад в духовном отношении, как думают некоторые наши диссиденты и интеллигенты, а потому, что Это — самое доступное и самое дешевое для нас дело.

Если взглянуть на дело честно, говорит Кандидат, то наше пребывание здесь есть типичный пример принудительного труда. У нас всякий труд принудителен согласно Конституции, говорит Токарь. А наше пребывание здесь есть пример рабского... ну, скажем помягче, полурабского труда. А что в этом особенного? — говорит Иван Васильевич. А я и не усматриваю в этом ничего особенного, говорит Токарь, я лишь констатирую. Я не об этом, говорит Иван Васильевич. По идее труд в нашем обществе должен быть праздником. Он и является таким во многих случаях, когда люди работают совместно, общаются на работе, развлекаются. Но это годится лишь для самых примитивных форм труда. Вроде таких, как мы с вами тут занимаемся. Но раз общение, развлечение, шутки, смех, то не до работы. Значит, чтобы люди не только праздновали, но и работали, нужно принуждение к работе. Для более сложных форм труда нужна сосредоточенность, квалификация, ответственность и прочие качества труда в одиночку. А как сделать, чтобы человек трудился таким образом? Не все же одержимы честолюбием и творческими порывами... Вы, папаша, не туда гнете, говорит Костя. Это все — психология. А нас интересует тут социология. А какая разница? — возражает Иван Васильевич. Существенная, говорит Костя. Что такое свободный труд в социологическом смысле? Это когда в правовом кодексе общества нет статьи, обязывающей людей устраиваться на работу официально, и нет статьи, наказывающей людей за то, что они официально не числятся работающими. И никто силой не заставляет людей трудиться. Несвободный (принудительный) труд, соответственно, имеет место тогда, когда людей обязывают трудиться согласно нормам права, принуждают к труду силой, наказывают за уклонение от труда по праву или просто силой. Что такое рабский труд в социологическом смысле? Это когда людей насильно вырывают из их естественной социальной среды (из семьи, из круга знакомых и коллег, из привычных условий жизни) и заставляют работать там и таким образом, где и как им укажут власть имущие. Это может делаться по неким законам, по особым распоряжениям, по произволу. При этом насилие может быть замаскировано, иногда даже может принять форму добровольности. Такой рабский труд может быть полным, когда человек раз и навсегда превращается в раба, и частичным, когда человек превращается в раба на определенный срок. В нашем случае имеет место частичное рабство, замаскированное под добровольность. Ясно? Иван Васильевич сказал, что это — яснее ясного. Токарь посоветовал Косте быть поосторожнее с такими речами. Кандидат стал производить расчеты — выяснять, сколько рабов требуется нашему обществу, сколько потребовалось бы людей для поддержания этой системы рабства (охрана, обслуживающий персонал, управление, семьи их и т.д). Результат получился ошеломляющий: чтобы содержать постоянно армию рабов в двадцать миллионов человек, потребовалось бы вовлечь в систему рабства по крайней мере еще двадцать миллионов человек. А это по нынешним временам нереально. Так что на ближайшее десятилетие наиболее вероятной является нынешняя отработанная система частичного рабства. Отлично, резюмировал беседу дон Игуан. Значит, можно спокойно ложиться спать. Лично я ничего против такой системы не имею. Всегда бывает приятно, побыв немножко рабом, превращаться потом в свободного... крепостного.

Быть или не быть

Смешно, говорит Дон Игуан. Тоже мне проблемы: «Быть или не быть?», «Иметь или не иметь?». Это — проблемы для тщеславных кинорежиссеров, глупых актеров и самовлюбленных искусствоведов. И для сытых снобов. Приятно, конечно, сидеть в красивой квартире на мягком диване, потягивать не спеша коньяк или виски и беседовать с другими такими же снобами о вечных проблемах вроде этих «быть или не быть?». Но это — занятие для сытых паразитов, а не для людей. Они тоже люди, возражает Токарь. Нет, говорит Дон. Человек — это тот, кто испытывает реальные страдания, а не воображаемые, кто решает реальные проблемы, а не мнимые, не проблемы литературоведов и кинорежиссеров. Это дурак страдает сам, не сдается Токарь. А умный человек предпочитает созерцать страдания других и мыслить по этому поводу.

Вот в таком духе в сарае идет легкая, без эмоций перебранка. Я листаю бог весть какими путями попавший сюда иностранный журнал многолетней давности. Красивые картинки. Красивые вещи. Красивые женщины. Синее море, пальмы. Солнце. Я верю, что Там все Это есть на самом деле и многим доступно. Мне грустно немного. Я еще ни разу в жизни не был у моря. И никогда не буду. И женщин таких красивых у меня никогда не было. И никогда не будет. Сейчас я подобен нищему мальчишке, который смотрит в ярко освещенное окно прекрасного дворца и видит роскошно одетых дам и кавалеров. Если бы я не смотрел в окошко — в цветной заграничный журнал, я бы не переживал сейчас этой минуты грусти. А ведь я — закаленный человек. Многие тяжело страдают, зная о другой прекрасной жизни и ощущая невозможность ее для себя. Значит, наши правители правильно делают, создавая для нас мрачную картину жизни на Западе и приукрашивая нашу жизнь? Это было бы правильно, говорит МНС, если бы они разделяли с нами нашу убогую жизнь. Для себя-то они имеют все — и море, и женщин, и вина, и еду, и вещи всякие. Нет, люди должны знать о жизни в мире правду только правду и всю правду. Это условие прогресса. Без этого мы так и зачахнем в нашем убожестве.

Лоб и Кандидат спорят о космических полетах. Кандидат рассуждает как типичный представитель науки, то есть банально, скучно и, разумеется, ложно. Лоб неожиданно для всех выдвигает несокрушимые аргументы. Что это за космический полет, говорит он, если за ними тысячи людей ухаживают, весь мир за ними следит, ежеминутная связь с Землей, чины и награды на Земле. И почти никакого риска. Те, которые провели под землей полгода и питались своей мочой, гораздо больше космонавты. Космический полет в собственном смысле слова будет тогда, когда космонавты окажутся на долгое время вообще вне связи с человеческим обществом. Вот полет американцев на Луну был первым приближением к этому.

Потом мы рассказываем анекдоты, обычно — старые и несмешные. На сей раз всплыл всего один мало-мальски приличный. Сталину доложили, что обнаружен его двойник. Расстрелять, приказал он. Молотов робко заметил, что можно сбрить усы, и сходство пропадет. Хорошая мысль, обрадовался Сталин. Побрить усы! А потом расстрелять!

МНС

Хотя МНС и является самым бесцветным в бригаде, он заслуживает особого внимания хотя бы потому, что он из нашего учреждения. В партбюро, неофициально назначая меня старшим над сотрудниками, выделенными от учреждения для работы в деревне, мне так и сказали: обрати внимание на этого парня! То же самое мне сказал Товарищ из Органов, из районного центра: есть, мол, сведения! Но я обратил на него внимание не из-за просьб партбюро и Органов — мне на эти просьбы в общем-то наплевать, — а из-за того, что он отрастил длинные волосы и бороду. Молодой и красивый парень, сказал я ему еще в городе, а отрастил эту волосатую мерзость. Зачем это тебе? А затем, ответил он, чтобы дать пишу для размышлений таким мудрецам, как вы. Я рассмеялся такому ответу и предложил отметить предстоящую совместную поездку в деревню. Он согласился. Во время выпивки я и изложил ему кое-какие свои мыслишки.

Однажды, сказал я, я вдруг понял, что во мне произошло что-то очень важное, вследствие чего я утратил полностью страх смерти и ощутил готовность прекратить свою жизнь в любое время. Произошло это при следующих обстоятельствах. Мои собутыльники все куда-то испарились. Денег на выпивку не было совсем, а занимать не хотелось. И я просто бродил по городу, думая всякую всячину. Забрел в те места, в которых жил в юности. Улица наша исчезла совсем. Весь квартал перепланировали и застроили новыми высотными домами. Моя школа, раньше казавшаяся гигантской, теперь имела довольно невзрачный вид. Я пустился в воспоминания. Вспомнил умерших родителей, погибших на фронте братьев и соучеников, девчонок, в которых влюблялся... От прошлого, подумал я, очень мало что осталось. А скоро и совсем ничего не останется. Неужели все это было? Куда все исчезло? Почему? И мне стало не просто тоскливо, а ужасающе тоскливо. Мне захотелось броситься на асфальт, биться о него и кричать. Скоро и меня не будет, думал я. Пройдет немного времени, и все в мире будет так, как будто бы не было меня и всего того, что существовало вместе со мной. И потом помчатся столетия, тысячелетия, вечность... Зачем в таком случае были мои родители и братья, мои школьные друзья, соседи по дому?! Зачем есть я сам, а скоро — зачем был я сам?! Бессмыслица!.. Несправедливость!.. Обман! И за что все это? За какие преступления?

Вот так я травил свою душу часа два-три. И каких только я не наговорил проклятий природе! И каких только я не принимал решений! И вдруг все это мое сумасшествие прошло. Мне стало легко. И я уже с юмором взглянул на только что пережитое мною и на весь тот кусочек мира, в котором довелось мне появиться и просуществовать некое мгновение. Все правильно, сказал я себе. Никакой тут несправедливости и жестокости нет. Получил свое — и сматывай удочки! Уступи место другим. Готов ты к этому? Готов! В любое время. Хоть сию минуту и вот на этом самом месте!

После этого для меня начался новый (и вроде последний) период жизни — жизнь в состоянии готовности расстаться с нею. И тут мою, казалось бы, ясную и спокойную голову стали посещать странные проблемы. Раз ты готов расстаться с жизнью, так используй это состояние разумным образом. Как? Например, сбеги за границу, посмотри мир. Или заяви протест против попирания прав человека. А еще лучше — взорвись в Мавзолее (говорят, такие попытки были), подожги себя на Красной площади в знак протеста, шлепни какого-нибудь высшего чиновника, лучше — самого Генсека. На худой конец займись подпольной деятельностью, распространяй «самиздат», собирай материал для «Хроник текущих событий», помогай семьям сидящих в тюрьмах диссидентов... Да мало ли способов употребить жизнь разумно! Много раз я обдумывал эти проблемы. И пришел к выводу, что я не буду делать ничего подобного, потому что не хочу этого делать. Я не буду делать не из страха, а потому что не хочу, подчеркиваю это. Вот чего не понимают всякого рода критики нашего общества и нашего образа жизни.

Почему не хочу? Найти ответ на этот вопрос — значит найти ключ ко всем нашим проблемам. В самом деле, в жизни я не преуспел — всего лишь СНТС. Это в мои-то годы и с моими-то задатками! Смешно сказать — СНТС! Нет ни друзей близких, ни семьи, ни квартиры, ни видов на приличную пенсию. Так в чем же дело? А дело все в том, что, несмотря ни на что, наше общество есть МОЕ СОБСТВЕННОЕ ОБЩЕСТВО. Оно есть неотъемлемая часть моего «я» со всеми его ужасами, трудностями, убожествами. И Мавзолей, и Красная площадь, и глупый и тщеславный Генсек, и «гонения на диссидентов, и сами диссиденты, и КГБ, и подонок директор — все это и все прочее суть не просто обстоятельства и условия моей жизни, а сама моя жизнь, тело и душа моей жизни, ее ткань, ее содержание, ядро, основа. Повторяю, это общество со всеми его мерзостями есть мое общество. Не то чтобы я принимал его и был доволен им. Я не принимаю его. Я поношу его каждую минуту. Я презираю его. Я ненавижу его. Но это нисколько не влияет на тот факт, что оно мое. Подобно тому, как мы можем знать, что наши дети суть физические или моральные уроды, и можем не любить их за это и ругать, но при этом мы не в состоянии отменить сам тот факт, что они — наши дети. Я — продукт этого общества. Но и оно есть мой продукт, мое дитя, вернее — коллективное дитя миллионов таких людей, как я. И все те подлости и гнусности, какие мне довелось совершить в жизни (и еше доведется), проистекают из этого в высшей степени простого и очевидного факта, а не из трусости корыстного расчета, жестокости, зависти и прочих обычных качеств обычных людей. Эти качества лишь принимают ту или иную конкретную форму творимым нами мерзостям, но не определяют их, как таковые. Вот откуда надо танцевать в объяснении всего происходящего и нас самих. И я на этом стою.

Я сказал МНС, до такого перелома, как у вас, еще не дожил. Я еще ничего и никого не потерял. И страх смерти ко мне еще не приходил. Но я вас хорошо понимаю. Я родился и прожил всю свою жизнь в районе Лубянки. Но не только территориально: я ощущаю ее в самом себе. И если бы ее ликвидировали в прямом и переносном смысле, это была бы для меня самая тяжелая утрата. Может быть, я ее не перенес бы. Ого, сказал я. Мне, парень, тебя жаль. Тебе предстоит еще более жалкая участь, чем мне.

О форме лжи

У нас все и всегда врут. Но это не от некоей невоспитанности и испорченности, а в силу объективных законов общественной жизни в таких условиях. Вранье есть прием общественного сознания, благодаря которому люди концентрируют факты жизни во времени и выделяют их суть. То, что называют чистой правдой, есть рутина, скука, серость. Вранье есть субъективная форма ее суммирования и обобщения. Например, некто Н имел миллион неприятностей, каждая из которых по отдельности есть пустяк. А будучи распределены во времени среди множества других событий, они оставались почти незаметными. Они все вместе производят впечатление чего-то значительного, если только их облечь в форму вымысла. Упомянутый Н, например, выдумывал всякие неправдоподобные истории о попытках ограбления его, о покушениях на него и т.п. Не случайны потому всякого рода мистификации, которыми дурачат обывателей писатели и художники. Вот и мы, вернувшись из деревни, навыдумываем всяких небылиц о нашей жизни тут. И они будут лучше передавать суть этой жизни, чем другие, дотошно правдивые отчеты. Вранье есть вообще творческий элемент нашей жизни. И когда наши власти занимаются безудержным враньем, они в такой форме говорят правду. Надо только уметь в этой форме выделять ее подлинное содержание.

Постановка проблемы

Меня с рождения волновала проблема сна. Сначала я относился к ней чисто практически: спал. Спал при всяком удобном случае. При неудобном тоже, причем — с еще большим удовольствием. Спал в школе на уроках, особенно — обществоведения. Спал на лекциях в институте, особенно — по истории КПСС, политэкономии и философии. Тут я научился спать с открытыми глазами. Садился прямо перед кафедрой лектора, выпяливал на него глаза и немедленно засыпал. И лекторы читали свои одуряюще скучные лекции как будто специально для меня, очень любили меня за внимание и ставили приличные отметки, не спрашивая: такой любознательный и внимательный студент не может знать материал меньше чем на четыре. Спал я на бурных комсомольских собрациях, а потом — на серьезных партийных. Садился я обычно так, чтобы начальство из президиума видело кусочек моего тела (мол, я тут!), но не очень на виду, чтобы не сочли холуем. Не очень справа, чтобы не сочли реакционером. И не очень слева, чтобы не сочли левым крикуном. Не в самом центре, чтобы не сочли за беспринципного «ни рыба ни мясо», а где-то чуть-чуть в стороне, но поближе и не очень, чтобы. В общем, в самый раз. Спал я даже в седле — службу в армии я начал в кавалерии. Спал на посту у полкового знамени. Это были самые трудные часы в моей жизни. Ноги ежеминутно сгибались в коленках, сам я перегибался в районе пояса и шеи, винтовка вываливалась из рук, и я ее ловил, когда она почти касалась пола. А мимо сновали чины штаба. Для маскировки я делал вид, что беру «на караул». Хотя это было не по уставу, чинам штаба это льстило, и они только посмеивались над идиотом солдатом, не умеющим отличить ефрейтора от генерала. Только начальник Особого Отдела заметил вскользь, что я приветствую очень странно — как в японской армии.

Спал я в окопах — начало войны я встретил в танковом полку, но без танков, поскольку танки мы, удирая от противника, бросили законсервированными в парке, так что воевали (если это можно назвать войной) как пехота. Один раз я уснул в самолете — некоторое время я служил в авиации. При этом мне повезло. Перед полетом я забыл привязаться. Летел с открытым фонарем. И потому выпал из машины, когда она перевернулась. В воздухе я очнулся, открыл парашют и благополучно приземлился... в штрафном батальоне.

Спал я в транспорте. Спал сидя и стоя. Спал в очередях, в приемных начальства, в милиции. За всю мою сонливую практику у меня был только один случай, когда я не мог уснуть. Это произошло, когда к нам в авиационную школу приехал гастролирующий гипнотизер. Старшина выделил десять курсантов (меня в их числе) в распоряжение гипнотизера, чтобы тот демонстрировал на нас свое искусство. Ребята уснули сразу, а я — никак. Гипнотизер старался вовсю, но ничего не получалось. Я глупо усмехался. Гипнотизер начал нервничать. Старшина шепнул мне, что, если я не перестану выпендриваться, он мне влепит пару нарядов вне очереди. И я сделал вид, будто заснул. И тут довольный гипнотизер допустил грубую оплошность: именно меня избрал для своего коронного номера. Ассистенты положили меня между двумя стульями. Я напрягся, аж мышцы сводить начало. Помогли занятия гимнастикой, выдюжил. Но гипнотизеру этого показалось мало. Он вскочил мне на живот и подпрыгнул на нем. Конечно, я не выдержал, перегнулся пополам и вместе с гипнотизером грохнулся на пол. За это начальник школы дал мне пять суток губы.

Но лишь совсем недавно у меня пробудился теоретический интерес к проблеме сна. Заметьте, что я выражаюсь в терминах спанья: интерес не появился, а именно пробудился. Это, как увидите дальше, не случайно. Но сделаем небольшой перерыв и поговорим о чем-нибудь другом, постороннем.

Начало

После кафе я предложил Ей поехать ко мне и... попить чаю. Она сказала, что как-нибудь в другой раз, а сегодня ей домой надо. Она и так уже превысила норму. И мне пришлось Ее провожать. Дорогой она сказала, что на моем меcте не скрывала бы лысину, а, наоборот, специально увеличила бы ее, поскольку у меня череп вполне приличной формы. И вообще странно, почему Она согласилась пойти мной. Я довольно старый. И довольно потертый. И морда у меня нельзя сказать, что очень приятная. Скорее, наоборот. Но что-то во мне есть такое, что Ей нравится. Что? Я сказал, что тут и думать нечего: конечно же ум. Интеллект, иначе говоря. Современный мужчина вообще берет женщин не красотой, мужеством и богатством, а именно интеллектом. На прощанье я записал ее телефоны (на работе и дома). Договорились, когда я буду звонить и в какой форме буду просить позвать ее, если трубку снимет кто-то другой. В общем, обычное начало — обман. Я к этому привык давно, хотя сам никого не обманываю — мне в этом нет надобности. Думаю, что и Ей это не впервой. Это и хорошо, ибо это значит, что не будет никаких фальшивых психологических драм.

С женщинами у меня отношения сложные. С одной стороны, они мне мешают, а с другой — без них не могу обойтись. С одной стороны, стараюсь с ними не связываться, а связавшись — стараюсь поскорее отделаться, а с другой — постоянно затеваю «знакомства» и попадаюсь на удочку. Я вовсе не бабник. И не сердцеед — смешно с моими данными претендовать на это. Должно быть, представители другого пола не только (и не столько) физиологически, но и (сколько) психологически суть необходимые элементы нашей личности. Во всяком случае, без них плохо, но с ними не лучше. А мои «успехи» объясняются, надо думать, очень просто: отдельная комната, умение довольствоваться тем, что само идет в руки, и «интеллект», то есть способность поговорить, которая состоит главным образом в способности слушать. А это качество наши бабы ценят выше мускулатуры и сексуальных потенций. Я, во всяком случае, со своими дамами не столько занимаюсь «любовью», сколько душеспасительными разговорчиками. Они же именно эти разговорчики, а не нечто иное, считают настоящей любовью. Та дама из «Трех П» оформила это положение теоретически. Мы суть существа высшего типа, сказала она, мы обладаем не просто способностью любить, но способностью переживать и обдумывать Проблему любви. Не саму любовь, а возникающую в связи с ней некую Проблему!! Во как! А Проблема у нее действительно заковыристая: как бы ухитриться изменить мужу так, чтобы никакой измены не было («За кого вы меня принимаете?!»), чтобы муж обо всем знал («Не могу жить во лжи!»), но чтобы не подозревал ни о чем («Он хороший человек, не хочу причинять ему боль!»). Я так и не смог понять, в чем суть ее Проблемы Скорее всего, никакой Проблемы нет, и в этом-то ее сложность. Мужу наверняка наплевать на то, изменяет она ему или нет. Он был бы рад, если бы она изменяла и оставила его в покое. Но сам делает из этого Проблему. Я для себя его проблемки такого рода решил раз и навсегда, когда развелся со второй женой. Больше никаких серьезных «романов», сказал я себе. И тем более никаких женитьб. Семья — это для дураков, номенклатурных работников и всякого рода борцов. Я же — ни то, ни другое, ни третье. И я свято держусь этого принципа, подкрепляя его другим (сугубо практическим) принципом: если женщина приходит в твой дом, она не должна оставаться в нем дольше того времени, какое требуется для того, чтобы она и ты добились цели, ради которой она пришла в твой дом, а ты пустил ее в свой дом, и, уходя из твоего дома, она должна оставлять его в таком виде, в каком он был до ее прихода, так, чтобы после ее ухода твой дом выглядел так, будто она в нем не была вообше. Сейчас я уже не способен воспроизвести этот замечательный принцип, который я ставлю в один ряд с «категорическим императивом» Канта. Кончался этот принцип такими словами: выпроводив ее, возблагодари судьбу за то, что избавился от нее и остался один, ложись спать и спи так, будто ничего вообще не было, нет и не будет, и видь прекрасные сны. Опять эти сны! Видите, от них никуда не денешься.

Расставшись со своей Новой Знакомой, я ощутил некоторое беспокойство. Хотел было позвонить «Трем П». Услышав мой голос, она наплевала бы на все проблемы, схватила бы такси и примчалась бы. Баба она, честно говоря, ничего себе, неплохая. Но она же привезет все свои проблемы с собой ко мне и замучает меня ими! Нет, с меня хватит. Несколько дней отдохну.

Наши нравы

В клубе — лекция на тему «Развитой социализм как образ жизни». Лектор — важная персона из областного комитета партии. Потому нас погнали на лекцию всех поголовно. Потащилась с нами и Матренадура, надев праздничные колготки. Когда лектор плел занудную ерунду насчет превосходства нашего образа жизни над западным, Матренадура вместе с прочими местными бабами щелкала семечки, выплевывая кожуру прямо на пол, и прыскала от смеха в кулак в самые неподходящие моменты. Она порозовела от возбуждения и даже несколько помолодела. Глядя на нее, я вспомнил, что на ней новые (праздничные) колготки, и во мне начала было пробуждаться вера в великий русский народ. Но Дон Игуан все испортил. Лектор в это время выдал основной тезис доклада: у нас господствуют отношения развитого социализма, но еще сохранились отдельные пережитки капитализма, и уже появились отдельные элементы коммунизма. Дон Игуан немедленно придал ему такой вид: наша жизнь представляет собою сложное переплетение пережитков капитализма, недожитков коммунизма и пожитков социализма. Девчонки вокруг Дона рассмеялись. На них зашикали из президиума и буквально зашипели злобой бабы во главе с Матренадурой.

Город и деревня

Наша (городская) молодежь расположилась на бревнах, которые еще много лет назад были завезены сюда для строительства новых стандартных домов по проектам финских архитекторов. Бревна, естественно, гниют и постепенно разворовываются. На плакатах с изображениями этих новых комфортабельных домов (с ванной, с туалетом, с кухней и прочими прелестями, одетыми в кафель), которые висят в клубе, ребята пишут неприличные слова. К нашей молодежи присоединилась местная, главным образом девчонки. Ребята держатся в сторонке. Хотя они внешне мало отличаются от городских, они чувствуют в них более сильных конкурентов: стоит самому жалкому городскому хиляку захотеть жениться на местной красотке, как она немедленно бросит своего местного ухажера, пусть у него и рост повыше, и плечи пошире, и морда приятнее. Случаи такие бывали, так что эти ощущения вполне реальны. Девчонки любыми способами стремятся удрать в города. И самым красивым в общем это так или иначе удается. Особенно сильный отбор лучших девчат происходит тогда, когда на работу в деревню присылают солдат. Ребята тоже отбираются в города разными путями — через армию (где-то оседают в чужих местах), через специальные школы, через спорт, по вербовке. Так что идет неумолимый социальный отбор, имеющий следствием биологический отбор, в результате которого биологический тип деревенского жителя имеет тенденцию к ухудшению сравнительно с городским. Я уж не говорю про интеллектуальный уровень. Хотя формально и в деревне есть среднее и специальное среднее образование, а многие специалисты (в основном — начальство) имеют высшее образование, по условиям жизни и работы в деревне оно оказывается избыточным или вообще ненужным. Тот аспект образования, который несет в себе элементы временной интеллектуальной культуры (как теперь модно говорить, современный менталитет), быстро забывается. Остаются лишь кое-какие крохи, да и то лишь постольку, поскольку без них нельзя потреблять доходящую сюда городскую культуру (телевизор, кинофильмы, радио, концерты, мотоциклы). Творческое напряжение и устремленность, хотя и слабые в наших городах, здесь отсутствуют совсем.

Я уж не говорю о пьянстве, скуке, дебошах и прочих обычных элементах местной жизни. Так что тягу в города нельзя объяснить лишь более благоприятными бытовыми условиями. Тут играет роль и стремление выбраться из стоячего болота в такое место, где есть какое-то течение или хотя бы какое-то бурление. В последние годы принимаются всяческие меры, чтобы удержать молодежь в деревне. Тут и подкуп есть (оплата, жилье, заочное обучение). Но мы не так-то богаты. Всех не подкупишь. К тому же политическая линия подкупа быстро вырождается в обычную систему блата и взяточничества. Потому прибегают к насильственным мерам, прикрывая их безудержной демагогией. Так, за последние три года ни одному выпускнику местных школ-десятилеток, за исключением детей высшего начальства (директоров совхозов, председателей колхозов, директора школы и др.), не удалось поступить даже в областные захудалые институты. Целые классы оставляли работать на фермах, изображая это как добровольный почин. Конечно, как это обычно и бывает в нашем народе, нашлись холуи, которые выступали инициаторами. Один из таких холуев после своей холуйской речи (их снимали для телевидения) поступил в специальное военное училище, ему зачлась эта холуйская речь. А девочка, выступавшая с ним на пару, сначала устроилась в правление на хорошее место, а потом ее забрали в райком комсомола. Хотя и вшивый городишко, но все же город! Нескольким выпускникам школы удалось добиться того, что им выдали нужные документы (обычно документы не выдавали под тем или иным предлогом), и они подали заявления в институты в местных городах, а один даже в Москву сунулся. Но их всех провалили. В местных городах просто дали указание через областной комитет партии провалить этих ребят на экзаменах. А тот, который рискнул на Москву, провалился нормальным образом. Местная десятилетка ни в какое сравнение не идет с московской. Между прочим, парень пытался устроиться в Москве на подготовительные курсы (у него там родственник), но ничего не вышло. Его сначала забрали в милицию за нарушение паспортного режима, а потом отправили в деревню. Он живет неподалеку от нашего сарая. Часто к нам заходит. Симпатичный мальчишка. Умница. Но уже пьет, как и все прочие. Про институт и думать забыл. Но я, кажется, отвлекся.

Тоска

Итак, наша (городская) молодежь расположилась на бревнах. К ним присоединилась местная. Поют под гитару. Вернее, не поют, а кричат. Это они сами думают, что поют. И пусть так думают. А раз они сами так думают, то, значит, они и на самом деле поют. Матренадура плюется: разве это пение?! Можно подумать, что ее поколение пело лучше. Я-то хорошо помню это «пение». Истошные вопли по принципу «кто кого перекричит». Русский народ вообще никогда не пел. Он кричал. Или плакал. Завывал. Это и теперь осталось, только в другой форме. Современная западная манера пения очень по душе пришлась нашей молодежи, ибо это тоже плач, крик и вопли тоски, выдаваемой за веселье. Ребята поют (чуть было не сказал — вопят) и смеются. Им почему-то весело. А я в их воплях и смехе физически ощущаю нечто иное: извечную тоску. ТОСКУ с большой буквы, большими буквами и самым жирным шрифтом, самую страшную болезнь нашего века.

А разве не то же самое было в наше время? — говорит мне Иван Васильевич. Хотя он старше меня, но не очень много. И считает меня представителем своего поколения. Я помню, как мы орали в училище. Всего, конечно, не помню. Кое-какие отрывочки. Чего, например, стоит такое «пение»!

Представьте себе, так и пели. И начальство слушало. И смеялось. Даже начальник Особого Отдела подпевал.

А недурно, говорю я. Как там дальше? Не помню, говорит он. Вы в авиации служили? — спрашиваю я. Было дело, говорит он. Воевали? — спрашиваю я. Приходилось, отвечает он. И что же? — спрашиваю я. Ничего особенного, говорит он. Всему свое время. И песне тоже. Вспомнил еще кусочек.

Каково?! И это мы пели в самом начале войны. И представьте себе, за это никого не посадили. И знаете почему? Потому что мы не говорили и не шептали это как тайну или разоблачение, а открыто пели как нечто обыденное и общепонятное. Вот вам парадокс, объясните! А одного моего знакомого уже после смерти Сталина посадили как гомосексуалиста на пять лет только за то, что он сказал по адресу заведующего одним из отделов ЦК, что он «е... его в ж...у».

Наши нравы

Говорят, что в ЦК висят лозунги: «Наша партия включилась в борьбу за звание коммунистической», «Да здравствует советский народ — вечный строитель коммунизма!» и «Кто у нас не работает, тот не ест».

Лоб

Мы с Матренадурой жили в общем более или менее мирно, ибо понимали, что не в ее силах улучшить наши жизненные условия. Только один Лоб постоянно нападал нападал на нее, за что Дон прозвал его борцом за права сараека. Сараек - это человек, живущий в сарае. Лбу эта роль пришлась по душе, и он играл ее с большим старанием до тех пор, пока Матренадура не пригрозила ему рассказать нам кое-что. И Лоб после этого смолк, даже начал подхалимничать перед нею. И даже в хозяйстве иногда начал помогать. Мы долго ломали голову над тем, что такое могла Матренадура выдать нам про Лба. Высказывались разные предположения, но все они тут же отпадали. Токарь, например, высказал гипотезу, что Лоб — гомосек. Но Дон тут же высмеял его, приведя несокрушимый аргумент против: Лоб эмоционально туп, а интеллектуально недоразвит для того, чтобы быть гомосеком. Наконец, МНС сказал, что он не видит тут большой проблемы: в нашем сарае должен быть по крайней мере один осведомитель Органов, а Лоб уже по крайней мере дважды беседовал с этим типом из района в горенке у Матренадуры.

Запад и мы

Одна из главных тем наших разговоров — Запад и мы. Нельзя сказать, что у нас есть определенные точки зрения на эту проблему. Наши точки зрения зависят от обстоятельств и иногда меняются по десятку раз на день. Бывает и так, что начинает человек речь за здравие, а кончает за упокой. Или наоборот. А иногда мы ухитряемся в одну фразу вложить взаимоисключающие смыслы. Все же имеют место некоторые предпочтения. Иван Васильевич, например, тяготеет к критике Запада и к отрицанию превосходства западного образа жизни, Костя же — к защите Запада и утверждению превосходства западного образа жизни над нашим. И споры на эту тему чаще затевает Костя. И в полемику с ним чаще ввязывается Иван Васильевич. Матренадура превозносит Запад, но весьма своеобразно: она поносит его. Вот образчик ее суждений о Западе. Еще бы им там не жить, говорит она. Фрукты жрут. Целыми днями в Лувре или Версале торчат, все на своих абасракцианисов глазеют. Наглядятся, выйдут, напьются кофею прямо на тротуаре - и обратно в Лувр!

Суждения Ивана Васильевича серьезнее, можно сказать — несколько научнее. Что вы тут все твердите о Западе, говорит он. На Западе то же самое, что и у нас может быть, и похуже. Жрут лучше. Одеваются приличнее. Чище немного. Вежливее. Болтать могут, не опасаясь посадки. Вот и все! Вы что думаете, там только и делают, что по музеям импрессионистов и произносят свободолюбивые речи? Там работают. И за каждую копеечку трясутся. И цену себе всячески набивают. А на проблемы им наплевать. На Западе тоже властвует обыватель, а обыватель везде мразь. Наш обыватель даже лучше, поскольку наша неустроенность заставляет его быть чуточку необывателем. Люди везде одинаковы. Законы человеческой жизни везде одни и те же.

Костя возражает совсем «по-научному». Я и не утверждаю, говорит он, что на Западе рай. Я же о другом. Я беру общество в целом. Вот вы говорили, что масса посредственностей и на Западе стремится помешать пробиться настоящему гению. А каковы возможности уцелеть и пробиться гению там, на Западе, и у нас? Где они больше? У них, вы с этим не спорите. А почему? Потому что у них климат лучше? Культура древнее? Нет, конечно. Очевидно, у них помимо одинаковых с нами социальных законов действуют какие-то другие, отличающие их тип общества от нашего. Какие? Ну, например, наличие независимых друг от друга конкурирующих объединений людей, возможность выбора, зависимость производителя от потребителя и т.п.

Отдельные суждения, высказываемые в нашем сарае на такого рода темы, весьма любопытны. И я решил их записывать. Ну а ты что думаешь по поводу этой животрепещущей проблемы? — спросил я у МНС. Я о Западе вообще не думаю, ответил он. Значит, ты думаешь лишь о нас? — спросил я. Нет, сказал он, о нас я тоже не думаю. О чем же ты думаешь? — настаивал я. Я думаю ни о чем, ответил он. Это невозможно, говорю я. Ну, о себе, говорит он. Какая разница?

Когда со мной Секретарь партбюро беседовал о МНС, я сказал, что присматривать за МНС вообще бессмысленно, ибо он вообще ничего не делает и не говорит. Секретарь на это сказал мне, что молчать тоже можно по-разному, что в тихом омуте черти водятся, что важно знать, что у этого парня на уме. А разговоры всякие — это ничего не значит. Поговорить мы все мастера. Присматриваясь к МНС, я понял, насколько был мудр Секретарь. В молчании МНС я заметил больше смысла, чем в бесконечных разговорах остальных обитателей нашего сарая. Меня оно заинтересовало, и я решил во что бы то ни сталоо узнать, о чем он молчит.

Иван Васильевич

Все надеются на нечто вне самих себя, говорит Иван Васильевич. Одни — на народ, другие — на передовой класс, третьи — на умное руководство, четвертые — на диссидентов. Но это всего лишь иллюзии. Такой силы, которая сделает все без тебя и для тебя, нет. Сила только в тебе самом. Ты и есть эта единственная сила. Ты не действуешь — не надейся на действия других. Таков печальный итог моих многолетних размышлений. А пока я размышлял, у меня пропала охота к действию. Не беда, говорю я. Другие будут действовать. Вон диссиденты уже действуют. Это не то, говорит ИВ. Они не имеют никакого представления о сути нашей жизни. И думают они больше о себе, чем об обществе. Это — бизнес, а не бескорыстная жертва. Или озлобление, отчаяние, тщеславие, шизофрения. Тут совсем другое нужно. О диссидентах, говорю я, вы напрасно так говорите. Но если даже вы правы, какое это имеет значение? Люди всегда сражались за свои личные и групповые цели, а делали это в форме борьбы за благо народа, страны, человечества и прочих ложных идей и учений. Мы не исключение из общего правила. Может быть, так лучше. Может быть, соглашается ИВ, не спорю. Но я не об этом. У моего отца был друг еще с Гражданской войны. Бывший комдив. Он часто бывал у нас со всей семьей. Свою маленькую дочку он прочил мне в невесты. И мы часто гостили у них, обычно на даче, — Комдив к этому времени стал крупной шишкой в Совнаркоме. Однажды отец приехал домой далеко за полночь. Мрачный, осунувшийся. Сказал, что Комдива взяли. Так и сказал: «взяли». Эту ночь мы не спали. Ждали. Чего ждали, об этом не было сказано ни слова. Но мы и без слов знали, чего именно. Мы (я и мать) были уверены, что отец — безукоризненно честный человек, верный коммунист, способный всем пожертвовать за Партию и Сталина. И все же мы знали... заметьте, знали!.. что его могут в любое время взять. За что? Ни за что. Взять, и все тут. И Комдива мы ведь тоже знали. И все-таки... Что это такое? Вы можете объяснить? Я — нет.

Отец дома почти не появлялся. Пиджак на нем обвис. А мать... впрочем, это и так ясно. Так продолжалось две недели. Наконец отец неожиданно заехал домой рано вечером, веселый, выбритый. Сказал, что их группу принимал сам Сталин. Их всех наградили орденами. Мы от радости чуть не рехнулись. Вскоре после этого я как-то сидел дома, занимался, мать возилась на кухне. В дверь позвонили. Я открыл и оторопел: жена Комдива. Я так растерялся, что даже не поздоровался и не пригласил войти. Побежал за матерью. Я не слышал, что говорила жена Комдива матери. Услышал лишь резкий голос матери и звук захлопнувшейся двери. После вручения отцу ордена устроили банкет по сему поводу. Отец рассказал гостям, какой коварный враг скрывался под личиной нашего человека в лице Комдива. Хотя те две недели ожидания кончились для нас благополучно, они оставили в наших душах неизгладимый след. После этого мы уже не переставали ждать. Я и сейчас еще жду. Вот среди ночи раздастся звонок, войдут Они и прикажут следовать за Ними. И я не удивлюсь даже этому. Не буду протестовать и возмущаться. Я всю свою последующую жизнь прожил как человек, которого почему-то не взяли тогда, случайно не взяли, не успели взять, оставили с какой-то коварной целью. Попробуйте разберитесь в этом с психологической точки зрения.

А не кажется ли вам, спросил я, что тут все гораздо проще. Вы самым банальным образом держались за свое благополучие и спасали свою шкуру. Почему «кажется», сказал ИВ. Это так без всякого «кажется». Но дело-то не в этом. Мы боролись за рай, а сами падали в ад. Мы видели и понимали это, а остановиться не могли, ибо этот ад и был тем самым обещанным раем. К тому же в роли бандита и насильника тогда выступала сама глубинная линия истории. И не на что было надеяться. И некому было жаловаться.

Матренадура о Западе

На Западе, говорит Матренадура, тоже много всякой ерунды делают. Не меньше нашего. Правда, делают они ее аккуратно, этого у них не отнимешь.

Еще одна теодицея

Поразительный факт: сейчас утонченные интеллигенты стремятся к религии, а пожилые люди вроде нашей Матренадуры даже слышать не хотят ни о каком Боге. Токарь, например, развивает хитроумные религиозные теории. Матренадура над ним издевается. Бог нужен, говорит она, пока мерзости всякие есть. А если их нет, на что нам Бог? Значит, говорит Токарь, сейчас есть мерзости, и потому Бог нужен. Так? Так, говорит Магренадура. Значит, говорит Токарь, при коммунизме, когда все будет хорошо и не будет плохого, не нужен будет и Бог. Так? Так, соглашается Магренадура. Но если нет плохого, не унимается Токарь, то как определить, что то, что есть, хорошее? Неужели вы, Матрена Ивановна, думаете, что люди будут всем довольны? Я так не думаю, отвечает Матренадура. Наш народ такой: что ему ни дай, все мало и плохо. Так, значит, все равно будет плохо? — спрашивает Токарь. И значит, опять-таки нужен будет Бог? Не пудри мне мозги, говорит Матренадура. Видала я эти твои интеллигентские выдумки в гробу в белых тапочках.

Что происходит? — спросил я МНС. Невежественная баба отвергает Бога, а образованный интеллигент мучительно ищет его. Ничего в этом удивительного нет, сказал МНС. Религию в свое время изобретали самые добрые и умные люди. Христос для своего времени был интеллигентом.

Постановка проблемы

Итак, у меня пробудился теоретический интерес к проблеме сна. Произошло это при таких обстоятельствах. Было очередное партийное собрание. Не то об успехах, не то о недостатках. Секретарь читал обычный в таких случаях нудный доклад. Я, конечно, спал. Во сне я видел аппетитную сотрудницу из реферативного отдела. Не думайте, что я сексуальный маньяк. Просто я на партийных собраниях обычно вижу сны на сексуальные темы. А это не так уж часто — в месяц одно общее собрание, одно собрание отдела, одно в секторе, одно в группе. На производственных совещаниях я вижу обычно сны военного содержания, на ученых советах, семинарах, симпозиумах и коллоквиумах — сны социального содержания. А на партийных собраниях — только сексуальные. Установилось это у меня с первого же дня пребывания в партии: как только меня приняли в кандидаты, я тут же уснул и увидел во сне посудомойку из столовой. И в каком виде! Вот и на сей раз, уже будучи старым коммунистом и ветераном, я видел хорошенькую сотрудницу из реферативного отдела в том же самом виде, то есть в чем мать родила и в подходящей позе. И сам я был одет почти так же. При всей моей скромности и моральной выдержанности в быту, как пишут в моих официальных характеристиках, я устоять не мог. И уже почти добился своего, но... Вы знаете, в таких случаях обычно всегда появляется какое-то досадное «но».

Спал на собрании не я один. Рядышком со мной посапывал председатель профкома, за спиной добирал председатель ДОСААФ, через два человека справа портила атмосферу кадричка (заведующая отделом кадров). Но в отличие от прочих членов и кандидатов партии, я иногда вздрагивал во сне, так что сотрясался весь ряд (у нас стулья сколочены намертво), вскрикивал во сне и выражался неприличными словами. Это вызывало беззлобные шуточки левого крыла собрания, где обычно сидела передовая молодежь, и недоуменные взгляды сидевших в президиуме активистов, которым спать хотелось не меньше моего, но делать это они не могли, поскольку сидели на возвышении и лицом к залу. Хотя я лично этого понять не могу. Если бы меня выбрали хоть раз в президиум, я бы сразу доказал, что не спать в президиуме — ложный предрассудок. Интересно, какой сон мне приснился бы сидючи там? Я бы очень хотел увидеть сон о счастливой юности, которой у меня не было. О первой любви, которой у меня не было. О верной дружбе, которой у меня не было. О счастливой семье, которой у меня тоже не было. И снов на эти темы я до того времени не видел ни разу. Старики (как прогрессивные, так и реакционные) на меня не обращают внимания: они меня понимают.

Рассаживание людей в зале собрания — тема для особого социологического исследования. Как бы ни был устроен зал, какую бы публику ни загнали в него, какая бы ни была тема собрания, имеется устойчивая и строго объективная тенденция рассаживания. И если эта группа людей в этом зале собирается регулярно, распределение людей по местам становится все более определенным и устойчивым. Причем доминирующая роль при этом принадлежит факторам сугубо социальным, а не каким-то иным. Возьмите одно такое собрание, опишите точно, кто и где сидит, и вы получите общую характеристику нашего общества в самых его главных чертах. Я не могу понять, почему наши социологи Упускают такую прекрасную возможность.

И вот в тот самый момент, когда я издал один из своих знаменитых вскриков (я как раз был близок к цели), когда захихикало левое прогрессивное крыло и зашипело правое реакционное, когда председатель нажал кнопку звонка и призвал к порядку, в моем сонном мозгу как ослепительная молния в черном небе мелькнула мысль: какой колоссальный прогресс во всем произошел, а спим мы до сих пор так же, как спали наши пещерные предки. Спим, и все тут. Спим как само собой спится. Даже не спим, а дрыхнем, кемарим, добираем. Мысль эта меня настолько поразила, что я не утерпел и поделился ею с соседом. Тот вытаращил на меня глаза и сказал, что я — дремучий лапоть. В марксистской философии проблема сна давно решена. В нашей советской науке академик Павлов и его ученики подвели под марксистскую сонологию естественнонаучную базу, досконально исследовав человеческие сны на собаках. И между нами говоря, Фрейд тоже кое-что сделал. Он, конечно, не совсем того, пойми меня правильно. А местами он совсем не того, но в общем и вообще... Не дождавшись окончания мысли соседа, я снова погрузился в сон, причем в тот же самый, как я и хотел, и в то же самое место его, на котором остановился!! На сей раз я решил довести свое намерение до логического конца. Но... опять это нелепое «но»! В это самое время начали обсуждать формулировку приветственного послания Генсеку по поводу присуждения ему Ленинской премии по литературе за воспоминания о своей руководящей роли во всей прошлой и будущей истории. Возникла острая дискуссия в связи с формой обращения к Генсеку. Правое крыло настаивало на обращении «родной Вы наш», а левое — на «дорогой ты наш». Очнувшись ото сна, я предложил примирительный вариант — «любезный». Но меня истолковали превратно и поставили на вид, правда на сей раз без занесения в учетную карточку. После собрания представители левого крыла жали мне руку за проявленное мужество и делали намеки на то, чтобы я возглавил.

По дороге домой я понял с полной ясностью первую истину своей будущей сонологии: сны можно вызывать по своему желанию, можно их повторять и продолжать. А раз это возможно, то почему бы не научиться в таких снах добиваться желаемого?! Добравшись до кровати, я сразу же завалился спать, вызвал опять сон с аппетитной сотрудницей из реферативного отдела и добился желаемого. Закрепив свой первый успех, я тут же решил взяться за задачку потруднее: вызвать Венеру Милосскую и соблазнить ее. И тут же убедился, что для решения проблемы такого масштаба нужна солидная теоретическая и практическая подготовка. Но это уже дело наживное. Главное же принципиальное открытие сделано: возможен сон по желанию, причем активный.

Бывает и так

Хотя за день мы вымотались основательно, нам почему-то не спится. Дон и МНС ведут дискуссию на тему о сущности человека. Мы суть ничтожные червяки, утверждает Дон, а воображаем себя венцом творения. И выпендриваемся всячески. И огонь в груди ощущаем. Отсюда и происходят все неприятности. Мы так сложились исторически, утверждает МНС, что не можем не выпендриваться. Мы и есть венец творения, но нас вынуждают быть ничтожными червяками. И огонь в груди у нас не случайность и не выдумка гнилых интеллигентов.

Ночью глухою

И суетным днем,

Бывает, горю я

Незримым огнем.

Бывает, признается Дон. Я это в себе тоже замечал. Идешь иной раз по улице. И вдруг в душе некое кипение начинается. Эх, думаешь, сейчас в морду кому-нибудь врезать бы или стекло вышибить бы! Ты это имеешь в виду? Примерно это, говорит МНС. А ты, оказывается, стишками балуешься, говорит Дон. Это не я, говорит МНС, а мой друг, Поэт.

Это ни к чему, говорит Дон. Нам от своих современников спасения нет. Это и есть обращение к современникам, говорит МНС, только в поэтической форме.

Я им говорю:

Успокоились рано!

Заполнила землю

Орда басурманов.

Это для меня слишком заумно, говорит Дон. Давай что-нибудь попроще.

Потеряна честь.

И поругана вера.

И много для юных

Дурного примера.

Чего-чего, а этого хватает, соглашается Дон. Еще несколько лет, и мы обставим Запад по всем формам разврата. И для чего же твой друг будит рыцарей прошлого?

Доспехи наденьте!

Мечи наточите!

За веру и правду

Сражаться скачите!

Хотел бы я посмотреть, как этот твой Поэт скачет за правду сражаться, говорит Дон. Он что, диссидент?

Наполните землю

Благими делами!

Пусть в душах воскреснет

Незримое пламя!

И этот зовет, чтобы из искры возгорелось пламя, ворчит Дон. Ему новой революции захотелось? А это еще что за чучело?! Это он, сказал МНС.

Мы все взглянули в открытые ворота сарая и увидели в них фантастическое существо. Лицо у него расплылось в улыбке от уха до уха. Глаза сверкали ярче, чем огоньки сигарет в темноте сарая. Из карманов его пальто торчали горлышки бутылок. Под мышкой он держал пару московских батонов белого хлеба. Подъем! — весело заорало существо. Есть выпивон и закусон! И свежие анекдоты! Мы немедленно вняли зову посланца Небес. Зажгли свечку. И в сарае наступило божественное благолепие. Посланец Бога сыпал анекдотами, каламбурами, сплетнями о высших лицах, былями о диссидентах. Мы просидели до самого рассвета, ощутив на миг сладостное братство близких существ. Казалось, будто мы — одинокие странники космоса, и наши жизненные линии пересеклись на это короткое время и вот сейчас разойдутся навеки. От этого ощущения было очень тоскливо. Странно, подумал я, мы живем все и всегда вместе, но гак редко встречаемся друг с другом на уровне наших душ.

Зову, хотя знаю —

Призывы напрасны.

Из прошлого тени

Глухи и безгласны.

Огонь тот потухнет,

И будет все то же.

И буду я снова

Один и ничтожен.

Тоже критик режима

Каких только критиков нашего строя теперь не встретишь! Здесь я познакомился с одним таким любопытным экземпляром. Он здесь бухгалтер. Немногим старше меня, хотя выглядит дряхлым стариком. Имеет приличный дом и крепкое хозяйство. Дети пристроены без особых перспектив, но тоже сытно и спокойно. В молодости подавал надежды и преуспевал, но пал жертвой сталинизма. Причем жертвой в высшей степени несправедливой. Еще в школе стал осведомителем, в институте помог разоблачить целую группу врагов народа, блестяще сыграв роль провокатора (говорил он об этом в других выражениях, но было понятно, что к чему). Но чуточку переиграл, и его заподозрили в сочувствии этим врагам. И конечно, посадили на десять лет. В лагере «честно исполнял свой долг». После освобождения поселился здесь (в Москве и крупных городах было запрещено жить), оброс семьей и хозяйством, привык. Решил почему-то, будто я диссидент, и при всякой возможности заводит со мной разговорчики «по душам». Местную жизнь знает как свои пять пальцев. Рассказывает такие вещи, что, если бы я сам на многое такое не насмотрелся, ни за что не поверил бы. По его словам, все общество здесь есть банда преступников, мафия. И никакой советской власти тут якобы не существует. Вернее, существует лишь по видимости. Я совершил непростительную глупость, сказав ему на это, что мафия и есть нормальная форма существования советской системы. После этого он как клещ впился в меня, навязывая «Разоблачительные материальчики, подкрепленные поденными документиками». Кто он, этот человек? Все еще «исполняет свой долг»? Вряд ли, теперь такие ни к чему. Добровольно помогает «товарищам Оттуда»? Возможно. Или на самом деле хочет «подложить Им (кому это — «Им»?) крупную свинью»? Тоже возможно. И возможно что он — все понемножку: и осведомитель, и провокатор, и по поручению, и по просьбе, и разоблачитель, и защитник. Короче говоря, наш русский человек. Между прочим он предупредил меня, чтобы я был осторожен с Матренадурой: она якобы стучит на всех и может «продать за головку лука».

Матренадура, мы и гомосек

Ребята ушли в поле, а я по каким-то делам задержался в сарае. Заглянула Матренадура. Она собралась за грибами (обычное дело: мы работаем в поле, а местные жители занимаются своими делишками), но, увидев меня, изменила намерение. И я сделал с ней то, чего она и хотела. И не пожалел. В таких старых бабах почему-то сохраняется или возвращается к старости девическое целомудрие. Впрочем, что в этом удивительного? Русский народ прошел через ужасающий разврат сталинского периода, а вышел из него столь же целомудренным, как старая проститутка по выходе на пенсию. Я поделился своими впечатлениями о Матрене с Доном Игуаном. Тот подстерег ее и добился своего. Потом мы ходили к ней всем сараем по очереди. Устояли только двое: Иван Васильевич, который хотел, но не мог, и МНС, который мог, но не хотел. Это-то мне и показалось особенно сомнительным. Когда в бригаде появился Товарищ из Органов и спросил меня о МНС, я сказал ему, что он — единственный морально устойчивый человек в бригаде. Товарищ из Органов сделал понимающее лицо. Через пару дней в деревне под видом уполномоченного появился профессионал-гомосексолог. Он отозвал меня в сторонку и предъявил удостоверение капитана КГБ. И начал с таким остервенением крутить задом перед нашим сараем, что даже у меня зародилась вера в модные западные сексуальные теории и сомнение в правоте марксистско-ленинского учения о... как бы это понаучнее выразиться?.. о совокуплении. Если бы не Матренадура, не знаю, чем бы кончилось это искушение. Но МНС устоял. Увидев Гомосека, он сказал лишь одно слово: стукач! Зато ребята из второй бригады не устояли. Они ловили Гомосека, где придется, и вытворяли с ним такое, что квалификация его после этого повысилась раз в десять. Сначала он страдал, но помалкивал, не имея права обнаружить себя. Потом привык. И очень не хотел уезжать, когда его отозвали. А в чем состоит марксистско-ленинское учение об этом деле? — спросил меня Дон Игуан. В двух словах, сказал я, вот в чем:

Учися классиков примеру:

Храни и в этом деле меру.

Не извращай своей плоти.

Работу задавая херу,

Крепи в ученье наше веру,

Творцов грядущего плоди.

Ясно? Куда яснее, сказал Дон Игуан. Я уже плачу в два места алименты, так что мне теперь все равно. Мне даже хочется сотворить третьего, четвертого. Но бабы пошли дошлые, никак не клюют на это дело. Зачем это тебе нужно? — спросил Лоб. Тебе с этими двумя хлопот мало? Туго ты соображаешь, брат, сказал Дон. У нас же все наоборот: чем меньше детей, тем больше хлопот с ними, и чем больше детей, тем меньше хлопот. Почему? Очень просто. Когда ребенок один, над ним трясутся, вкладывают в него душу, тратятся больше, чем на себя. А когда их много, то на них наплевать, кормят и одевают как придется, не трясутся. И дети лучше вырастают. Вот ты, например, явно единственный сын в семье. Так ведь? А я — шестой! Понял? Шестой!! Чуешь разницу? То-то!

Матренадура о Западе

Нужен мне ваш Запад, как корове колготки, говорит Матренадура. Племянник моей двоюродной сестры по мужниной линии бывал на этом вашем Западе. И такого порассказывал, что я за деньги туда не поеду, а не то что самой платить. Там помочиться — и то денежку гони. Да не всякую, а подходящую монету. У них один член туристской группы умер от этого. Захотел помочиться, а монетки нет. Даром не пускают, да и он сам не идет даром — не позволяет гордость советского человека. Сует бумажку (это все, что им выдали), не берут. Сдачи нет, а без сдачи не берут, сволочи. Честные! Товарищи говорят ему, давай дуй прямо тут за углом, они покараулят. Так боится. Перед поездкой их проинструктировали, чтобы никаких безобразий. Иначе провокации всякие могут быть. И товарищи донесут, в другой раз не пустят. Так вот и дотерпел до гостиницы. И упал перед входом. Врача не стали вызывать — дорого. Там врачи дерут больше, чем грузины в Москве на Черемушкинском рынке. Матрена Ивановна, говорит Токарь, грузин теперь зажимают и на московские рынки не пускают. Там азербайджанцы и узбеки всякие. А не все ли равно? — говорит Матренадура. Все равно обдирают. Даже больше, чем грузины. Матрена Ивановна, говорит Костя, а почему товарищи его не дали ему монетку? Э, чего захотел! — смеется Матренадура. Денежек-то им выдали в обрез, а там на каждый грошик купить что-нибудь можно. Племянник целый чемодан вещичек привез.

Реальность

Я позвонил Ей, и мы договорились встретиться и провести вместе день. Погулять по улицам, сходить в музей, посидеть в ресторане, в крайнем случае — сходить в кино. У нее отгул, у меня — библиотечный день, так что такая программа в будничный день осуществима хотя бы отчасти. Наш поход начался с аварии — у Нее лопнули колготки, причем — на виду. Чтобы спасти настроение, мы зашли в галантерею, и я подарил Ей новые. Потом я караулил у чужого подъезда, пока Она переодевалась. Это нас сблизило. Жуть, сколько денег уходит на это барахло! — сказала Она. А заграничные стоят вдвое дороже, да и достать их не так-то легко. Что поделаешь! — сказал я. Мы очень хорошо делаем плохие вещи и очень плохо — хорошие. Потом мы сидели в ресторане, пили и разговаривали. Я рассказывал о себе, о своей конторе. Особенно Ее поразило то, что я еще до войны служил в армии, а Ее будущие родители тогда еще даже знакомы не были. Должно быть, грустно осознавать себя таким... ну, что ли, пожилым? — спросила Она. Старым, подсказал я. Нет, нисколько не сокрушаюсь по этому поводу, не вздыхаю по принципу «ах, как быстро годы промчались!». Наоборот, я считаю, что мне повезло. Я столько лет жизни урвал, тогда как очень многим моим сверстникам куда хуже пришлось. Одних убили на войне, другие погибли в лагерях, третьи умерли по болезни. А я до сих пор жив и здоров. Неизвестно, удастся ли вашим сверстникам прожить столько. А у меня прожитые годы уже никто не отберет. Они мои. И такая моя позиция есть элемент моей обшей жизненной концепции. В чем она состоит? Длинная история. Но если одним словом, то я — спун.

Расчеты Кандидата

Во время обеденного перерыва нам краткую лекцию (без отрыва от обеда, как сказал Дон) о ходе сражения за урожай прочитал лектор из области. Когда говорят «из области», «из района», «из столицы» и т.п., тем самым хотят указать ранг лекторской группы — от обкома партии, от райкома партии, от ЦК... Лектор говорил обычные враки о блестящей организации дела в этом году, о перевыполнении, о досрочности, о героизме, о прочих газетных атрибутах нашей жизни, сулил неслыханный подъем жизненного уровня в этом году, делал прогнозы насчет нашей внешней политики — нам не надо будет закупать еду в Америке, Австралии, Африке, Азии и Западной Европе. Кто-то пискнул, что лектор забыл упомянуть Антарктиду. Кто-то серьезно заметил, что в этом году мы закупаем сто миллионов тонн картошки в Монако. Мы захихикали. Лектор гнул свое. Во время перекура после обеда (и лекции) Кандидат прочитал нам свою доморощенную лекцию на ту же тему. Брось загибать, пытался оборвать его Лоб. Заткнись, сказал Дон, он же денег не берет. Ты бы лучше лектору сказал, чтобы тот заткнулся.

Вот смотрите, говорил Кандидат. Тривиальные расчеты. На уровне школьной арифметики. Тут никаких вычислительных машин не нужно. И тем более никаких Госпланов, Министерств сельского хозяйства, Сельскохозяйственных отделов ЦК, обкома, райкома. Неопровержимые цифры. Вот обрабатываемая площадь. Вот урожайность. Вот используемые люди и техника. Вот возможности доставки, хранения и доставки потребителю. Из чего у нас исходят? Из этих абстрактных цифр. А надо исходить из реального конечного продукта, достигающего перерабатывающих организаций и непосредственных потребителей. Этот конечный продукт в среднем всегда одинаков. И в урожайные годы. И в неурожайные. В неурожайные, бывает, больше имеем, ибо бережем. Далее! Хорошо обработать такие огромные площади невозможно. Транспорт и техника не справляются. Постоянные поломки, так что фактически работает половина. Сколько пропадает на полях! Хранилища не вмещают всего, что можно собрать. Доставляют туда в плохо подготовленном для хранения виде, и там половина пропадает. А то, что удается сохранить, не всегда возможно доставить потребителю. И опять потери. Так ведь? Но всю эту систему легко перестроить. Например, возьмем одну только линию хранения. Если в хранилища помещать хорошо подготовленную продукцию (например, без грязи подсушить) и немного улучшить сами хранилища, то потери будут незначительными. С точки зрения конечного продукта это равносильно увеличению обрабатываемых площадей почти вдвое, если сохранить нынешнюю систему. А раз так, то можно площади эти даже сократить почти вдвое, меньше техники потребуется. И меньше людей. В общем надо сделать ударение на качество, а не на количество. Дешевле. Эффект фактический сильнее. Деревня своими силами с этим справиться может. Нужно лишь построже дисциплину, оплату повысить, порядок держать. Кажется, что проще?!

Великолепный проект, сказал на это Иван Васильевич. Только совершенно нереальный. Чтобы его реализовать, нужна малость: отменить советскую систему жизни. Кто вам позволит сократить обрабатываемые площади земли? Увеличивать — пожалуйста. Но сокращать?! Как вы заставите людей работать лучше? Кто позволит вам изменить систему оплаты труда? Как заставите с техникой обращаться лучше? Есть тысячи факторов, от которых зависит решение каждой нашей пустяковой задачки. И ничего путного из такого проекта не выйдет. Начните воплощать его в жизнь, и вы не сможете иметь даже то, что имеем сейчас. Мы даже систему кормления нашей бригады наладить не можем, а эта задачка в миллион раз проще проблемы хранилищ овощей. Посмотрите, как мы питаемся? А все необходимое вроде бы есть: продукты дают дерьмовые, но есть можно, и количество терпимое; горшки и кастрюли есть; печки есть...

Как мы питаемся

А питаемся мы все-таки отвратно. Сначала нам готовила сама Матренадура. Готовила хуже, чем плохо. Никакой гигиены. Половину продуктов отжуливала. И сразу же ввела систему привилегий, подачек, подкармливания. И эксплуатировала нас всячески. Через несколько дней мы восстали. Выделили одну женщину из бригады на должность повара. И каждый день по очереди пару дежурных (помощников). Хотя наша повариха хвасталась, что дома готовила вкуснейшие обеды (потому ее и выбрали в поварихи), ее фантазия не пошла дальше вареной картошки, отварных макарон и щей. Само собой разумеется, и она завела свою систему неравенства в распределении еды. Мы пробовали поворчать, но безрезультатно. Баба она оказалась дошлая, и на защиту ее горой встали ее «дружки». И мы отказались от борьбы, закончив ее чисто теоретическим обсуждением проблемы равенства и неравенства. Мир устроен разумно, сказал Токарь, и потому я предлагаю полную и безоговорочную капитуляцию. Равенство невозможно фактически. А логически рассуждая, что есть смерть для общества. Если даже допустить на минуту некое изначальное состояние равенства, люди с молниеносной быстротой изобретут ту или иную систему неравенства, если будут жить большими объединениями. Равенство возможно лишь тогда, когда человек один.

Матренадура о Западе

У нас лечат как следует, говорит Матренадура, но плохо. На Западе тоже плохо лечат, но зато как следует.

Кандидат о Западе

Запад не имеет будущего, потому что имеет слишком богатое прошлое. Вперед можно идти только налегке, отбросив свое прошлое, как сделали мы, ибо будущее есть создание нового прошлого.

Методологические замечания

Спун — это человек, который умеет жить во сне, живет главным образом во сне, а наяву живет (бодрствует) только для того, чтобы обеспечить себе жизнь во сне. Но я — не просто спун. Я — первооткрыватель в этой области. Я — первоспун. И к тому же, как это обычно и бывает в таких случаях, спун выдающийся. Я, можно сказать, Паганини в своем деле. Но даже и этого мало: я не только спун-практик, но и спун-теоретик, создатель спунологии, которая до меня не только не существовала, но даже считалась невозможной. И все-таки это еще не все: я обучаю людей (преимущественно интеллигентных) способности быть спунами. И беру за это совсем немного, как берут за уроки иностранного языка, математики, физики и игры на баяне.

Почему я обращаюсь главным образом к интеллигенции, Не к рабочему классу, трудовому крестьянству и совслужащим? Да потому, что рабочие и крестьяне спят без задних ног, никаких проблем эпохального значения не имеют и ни о каком выходе не помышляют. Совслужащие же ворочаются с боку на бок и бдят, как бы интеллигенты в самом деле не отыскали выход из создавшегося положения. Хотя они точно знают, что интеллигенты выход все равно не найдут (не на то они интеллигенты, чтобы вообще что-то находить!) они все равно бдят, ибо не верят не только интеллигентам, но и самим себе. К тому же они все законченные кретины, ибо думают, будто выход где-то и какой-то есть. Он действительно есть — тот самый, который я предлагаю. Он единственный, других нет и быть не может. И он как будто специально создан для интеллигенции. Вот характерный пример тому. Один мой ученик (очень прогрессивный литературовед) в ночь накануне дня партийного собрания, на котором его принимали в члены КПСС, видел сон о коммунистическом обществе с многопартийной системой. Себя он видел во главе одной из партий. Приняли в члены КПСС его, однако, единогласно. Сам инструктор ЦК, курирующий его учреждение, пожал ему руку. Правда, он признался мне, что все партии были коммунистические и подчинялись главной из них, называвшейся Подлинно коммунистической. Но этот ученик был начинающим спуном.

Поскольку я теоретик, идеи математизации, формализации, моделирования и прочих модных средств современной науки коснулись и меня. В частности, я доказал возможность перемещения тел во сне со скоростью в миллиард раз больше скорости света. Этот мой чисто теоретический результат совпал с наблюдениями американских и, само собою, советских ученых за перемещениями летающих тарелок. Согласно моей теории, вы можете догнать удирающее от вас женское тело задолго до того места, в котором вы его догоните, и сделать свое дело еще до того, как оно вообще появится в поле вашего зрения. И что самое поразительное во всем этом, это полная безопасность ваших предосудительных действий. Женщины при этом не беременеют, не зовут милицию, не пишут заявления в партбюро, так что вам не угрожают алименты и персональные дела. Но я обещаю вам не злоупотреблять мощными средствами современного научного мышления. Я буду прибегать к ним исключительно в тех случаях, когда они вообще не нужны и когда без них лучше обойтись. А в остальных случаях я буду использовать более подходящий для спунологии метод изложения по принципу «как бог на душу положит». Мой личный опыт и опыт моих учеников показал, что от такого изложения (и, естественно, обучения) проку бывает больше. Тем более, я нашел блестящее доказательство теоремы эквивалентности порядка и беспорядка, вообще снимающее проблему способа изложения как ложную. Вот вкратце основная идея доказательства.

Пусть мы начинаем думать о каком-то произвольно взятом порядке. Раз так, значит, мы допускаем нечто такое, что порядком не является, то есть некий беспорядок. Что это такое? Спросите любого рядового советского человека, он вам ответит: бардак! А что есть бардак? Очевидно, все то, что мы видим вокруг себя наяву. Но тут даже без диплома Университета Миллионов (то есть Вечернего Университета Марксизма-Ленинизма) можно сразу же заметить, что это есть не что иное, как сама материя. Та самая, первичная, объективная, движущаяся и т.д. Будем, далее, вслед за Лениным различать философское и естественнонаучное понятие бардака. Оставим первое за материей. Что же касается второго, то

У нас с первоначальных ден

Такой порядок заведен,

Что отличить нельзя никак,

Где тут порядок, где — бардак.

И год за годом так идет:

Бардак порядок создает.

Какой блестящий пример диалектики, не правда ли?! Последняя (заключительная) строка имеет две равноценные интерпретации: 1) бардак есть следствие порядка; 2) порядок есть следствие бардака. А раз причина и следствие меняются местами, они суть одно и то же.

Опираясь на только что доказанную фундаментальную теорему спунологии, я и приступил (уже приступил, а вы и не заметили!) к бессистемному (или строго упорядоченному, что то же самое) ее изложению. Для понимания излагаемой теории никакой специальной подготовки не требуется. Требуется лишь желание понять, терпимость, терпение и полное доверие к автору как к Учителю, который если и соврет, то недорого возьмет.

Я балагурил в таком духе, путая вымысел и правду, шутки и серьезное. И запутался так, что сам перестал их различать. Она слушала сначала с усмешкой. Потом посерьезнела. Сказала, что почему-то верит мне. И мы пошли ко мне.

Идея МНС

Если хотите знать, сказал МНС (мы спорили о коммунизме), идея изобилия всего при коммунизме не такая уж вздорная. Но ее следует понимать как абстракцию или как допущение, необходимое для понимания сущности коммунизма. Надо понимать это не так, будто при коммунизме будет изобилие, а так: допустим, что в обществе имеется изобилие всего необходимого для жизни людей, и посмотрим, что получится, если учесть, что общество состоит из миллионов людей, разбросанных в пространстве и различающихся по полу, возрасту, уму и прочим качествам.

Матренадура о Западе

— Матрена Ивановна, а вы смогли бы прожить на Западе?

— А почему бы нет? Что ты думаешь, если мы в навозе копаемся, так уж и по Парижу пройтись не сможем? Сможем, да еще как! Погоди, придет время, мы еще себя покажем!

— А как же языки иностранные?

— А на что они нам? Племянник говорил, там и без языков обойтись можно. На пальцах можно объяснить, что тебе надо. Они там на пальцах все понимают, сволочи. Соображают, хотя и иностранцы. А то и вообще можно просто так, без пальцев. Ходи, молчи и ничего не делай. И на тебя внимания никто не обратит. Одно неприятно — платить за все надо. Племянник говорил, идешь по улице или в комнате сидишь, вроде ничего не делаешь, а все время ждешь, что вот-вот квитанцию принесут какую-нибудь: мол, гони монету! И не отвертишься, тут все по закону. Один раз он отказался, потому как не за что было платить. Так на другой день принесли другую бумажку: вдвое платить! Порядок, ничего не скажешь!

Битва за урожай

Битва за уборку урожая, сказали нам в очередной политинформации, близится к завершающим рубежам. Фронт сражения перемешается со свеклы, моркови и капусты на картошку. Неожиданное ухудшение погодных условий, которое предсказывали наши ученые еще две недели назад (правда в другую сторону), не помешало наращиванию темпов сражения. Экипаж капустоуборочного комбайна Героя Социалистического Труда А.И. Гречко, работая без перерыва в три смены, убрал пятьдесят тысяч кустов картофельных клубней с площади сто гектаров, что на семьдесят процентов больше, чем в прошлом году. Свекловоды Ворошиловского района...

В приведенном сообщении было верно только одно: погодные условия действительно ухудшились. Начались холодные, моросящие и бесперспективные дожди. Мы ходили все время мокрые, по колено в грязи. Стал протекать наш сарай Вернее, обнаружилось, что он протекает. Раньше он не протекал только потому, что не было дождей. Не так далеко от сарая мы обнаружили свалку строительного материала — доски, толь, шифер, фанеру. Мы обратились к местному начальству с просьбой использовать кое-что, чтобы покрыть крышу сарая. Нам, конечно, отказали: эти строительные материалы предназначены для нового свинарника и ремонта школы (какой уже год!). Матренадура, кровно заинтересованная в ремонте сарая, спровоцировала нас взять необходимые материалы без спроса. Много ли их нужно? Никто не заметит. И ночью МНС с Костей починили крышу, прикрыв ее для маскировки старыми гнилыми досками. Но начальство как-то узнало о нашем самоуправстве. Скорее всего, кто-то настучал. Скандал произошел грандиозный. Приезжала милиция из района. Составили протокол. Грозили привлечь МНС и Костю к ответственности за хищение государственной собственности. Тогда МНС и Костя содрали все эти вшивые материалы (цена им — десятка, не больше) с крыши и отнесли обратно. Мы (за исключением Комиссара, который спал на Матренадуриной перине из свежего сена, и Лба, на которого почему-то не капало) заявили, что, пока нам не починят крышу, на работу мы не пойдем. Комиссар обвинил нас в дезертирстве. В военное время (а битва за урожай идет по законам военного времени!), сказал он, за такие фокусы на месте расстреливали. Иван Васильевич спросил, на каком фронте был Комиссар, комиссар счел вопрос провокационным. В конце концов на работу мы пошли, а на ремонт крыши сарая и заделывание щелей в стенах нам выдали кое-что. Но о неправильном поведемии МНС и Кости решили сообщить на работу и печатать заметку в стенгазете. Да, в стенгазете. У нас выпускается стенгазета — своего рода «боевые листки». Выпускается в нескольких экземплярах и вывешивается на стендах в бригадах. Заметка называлась «В семье не без урода». В бригадах провели специальные партийно-комсомольские собрания с приглашением всех беспартийных. На них было сказано, что битва за урожай вступает в решающую фазу, что, естественно, возникают трудности, что мы обязаны... что Партия и Правительство... что весь советский народ... Мы заклеймили нездоровые настроения и взяли на себя повышенные обязательства.

МНС и Костя на собрание не пошли, сославшись на нездоровье (на самом деле они где-то ухитрились напиться, и во избежание худших последствий мы заперли их отсыпаться). И это тоже было зачтено им. Судя по всему, именно их теперь начнут выталкивать на роль таких «в семье не без урода», без которых немыслима жизнь всякого нашего здорового коллектива. На их примере будут воспитывать прочих, а соответствующее начальство продемонстрирует свою нужность обществу и свою способность вовремя пресекать, искоренять, предупреждать, реагировать.

Задачка Токаря

Вот вам задачка, говорит Токарь. При перевозках нефти на большие расстояния в цистернах по железной дороге у нас на полпути нефть перекачивают из цистерн одного состава в цистерны другого, который и везет ее вторую половину пути. Эта перекачка — очень дорогостоящая операция. И время теряется. Как вы думаете, зачем это делается? Ни за что не догадаетесь. Оказывается, для того, чтобы сократить средний пробег вагонов!!! Идиотизм! — завопили мы в один голос. Не может того быть! Может быть, говорит Токарь, ибо бывает. И никакого идиотизма тут нет, ибо сокращение среднего пробега вагонов, согласно нашим бумагам, дает огромную прибыль, и лица, додумавшиеся до такой операции (перекачивать нефть), получают за это всякого рода награды, премии, повышения. А вы тут толкуете о необходимости очищать картошку от грязи перед помещением в овощехранилища и о сортировке! Не будьте наивными младенцами. Согласно нашим официальным теориям и отчетам, это будет убыточно, а многие из-за этого лишатся премий, повышений и прочих благ.

Подслушанные разговоры

Спунология — моя профессия, а мое хобби — подслушивание чужих разговоров. Ничего плохого в этом нет, так как я подслушиваю чужие разговоры только в тех случаях, когда разговаривающие хотят быть подслушанными. Они в таких случаях сразу замечают, что их слушают, но делают вид, будто не замечают. А я делаю вид, будто не подслушиваю. И мы все получаем удовольствие, они — от разговора, я — от слушания. Иногда это бывает очень интересно. Вот, например, еду домой в метро, делаю вид, что дремлю или читаю книжку. А рядом разговаривают. Мы, говорит один собеседник, есть общество заменителей, имитаторов, рационализаторов. Вместо дерева — пластмасса, вместо мяса — искусственный белок, вместо чувства собственного достоинства — хамство и грубость, вместо ума — хитрость, лицемерие и ложь, вместо деловитости — суетня... К нам, говорит другой собеседник, привезли очень тонкое заграничное оборудование. Мы его изучили и начали, конечно, «улучшать». Подано было около тысячи!.. честное слово, не вру!.. рационализаторских предложений. Одних премий за это отхватили больше, чем само оборудование стоит. Начали осваивать с учетом «улучшений». Тут подпилили. Там деталь заменили. Там выбросили и т.п. Короче говоря, к праздникам закончили и пустили в ход. Ну и как? — спрашивает первый собеседник. Глупый вопрос, отвечает второй. Конечно не работает. «Улучшили» так, что пришлось выбросить и устанавливать старое оборудование. Не пойму, говорит первый, зачем все это. Почему бы не оставить в том виде, как получили, и не следовать строго инструкции?! Ты что, возмущается второй, с Луны свалился?! Эта техника рассчитана на Их условия эксплуатации, на Их материалы, на Их работников, на Их организацию дела. Чтобы оставить оборудование в первозданном виде и следовать инструкции, надо было вместе с оборудованием вывезти из-за границы еще и порядочный кусок капиталистической системы. А это нам совсем ни к чему. Так зачем тогда ввозить эту технику? — не унимается первый. На этот вопрос тебе никто ответить не сможет, говорит второй. В решении этой проблемы принимало участие большое число влиятельных людей, значит, те, кому было выгодно решение закупить это оборудование, оказались сильнее тех, кто был против. Но могло быть так, что таких, кто против, вообще не было. И могло быть так, что не было и таких, кто был за. Как так? — удивляется первый. Объясню как-нибудь на досуге, говорит второй. Нам выходить! Зря мы так разболтались, говорит первый. Кругом же стукачей полно. Не преувеличивай, говорит второй. В том, о чем мы говорим, ничего криминального нет. Теперь стукачи занимаются диссидентами, им не до нас. А в наших газетах порой пишут и кое-что посмешнее.

Матренадура о Западе

На Западе то же самое, что и у нас, только у всех вещички заграничные.

Жалоба лба

У Лба действительно огромный лоб мыслителя, хотя все считают его круглым дураком. Работает он в каком-то «номерном» (то есть закрытом) научно-исследовательском институте. Однажды мы разговорились с ним. И выяснилось, что он не такой уж дурак, как кажется. Наши исследования, сказал он, далеко не передний край науки. Но они имеют какое-то практическое значение, скорее всего — военное. От нас это держат в секрете. Мне на это наплевать. Я делаю свое дело, и с меня довольно. Параллельно я веду свои побочные наблюдения. Я уже третий год веду теоретические (чисто математические) расчеты. Я подозреваю, что эти побочные мои исследования гораздо важнее и перспективнее всех главных направлений работы института. Я чувствую, что я на пути к крупному результату. Но помалкиваю пока. Почему? Очень просто. Если я откроюсь, меня сразу же ототрут. Военные и кагэбэшники сразу захватят все в свои лапы. Куча бездарных паразитов наживается на этом. В наших условиях реализовать результат своего индивидуального творчества без участия многих людей невозможно. И участие это таково, что тебе отводится десятистепенная роль. Чтобы опубликовать, нужно заключение лаборатории, рекомендация специалистов с именем, санкция дирекции и спецчасти. А это предполагает опытную проверку, расчеты и т.д. Так что львиную долю твоего труда с чистой совестью присвоят себе всякого рода ответственные лица (заведующие, доктора, академики). Это не значит, что без них нельзя сделать открытие. Ты его уже сделал. Это значит, что без них твое открытие не станет фактом науки. Утверждение, что ранг открытия определяется рангом открывшего, это не шутка, а реальное правило. Чтобы ты в полную меру пожал плоды своего открытия, оно должно быть сделано в контексте всей твоей жизненной карьеры. Но, делая ее, ты теряешь способность делать открытие сам, приобретая возможность присваивать плоды открытий других. Поэтому у нас такое присвоение воспринимается как вполне законное и моральное. Что должен делать я? Начинать делать карьеру и лет через десять, обретя силу и положение, заявить о своем результате? А если карьера не выйдет? Почти наверняка не выйдет, так как я с этой точки зрения типичный тюфяк. А если за это время другие сделают то же самое? Наверняка сделают! Наверняка найдется толковый кретин, который заметит это явление и за похвалу на семинаре или за пятидесятирублевую премию выложит свои идеи. Опередить этого кретина и самому продать, уповая на то, что история восстановит справедливость? Чушь! История никакой справедливости не восстановит, ей на это наплевать. Опубликовать на Западе? А как? А где гарантия, что там не украдут? И чем это кончится? Напечатать здесь в популярном журнале обманным путем? Попытки были, но безрезультатно: научный мир не понял, кое-кто разобрался и немедленно воспользовался, а авторов наказали. Выступить на каком-нибудь международном симпозиуме? Многого не скажешь. Заметят — сразу изолируют. Случаи такие тоже были, но и тут безрезультатно. Что же делать? От таких размышлений свихнуться можно. И чем ближе я к результату, тем больше мне хочется, чтобы я его не получил. Странно: я сейчас молю судьбу об одном — чтобы в моих расчетах нашлась ошибка.

Рассказ Кандидата

Определить на уровне разума, что собой представляет наше учреждение, абсолютно невозможно. И не нужно, так как это опасно. Достаточно знать, что оно очень важное и очень современное. Это — комплексная помесь кибернетики, бухгалтерии, социологии, сельского хозяйства, исследовательского института, КГБ, конструкторского бюро, планирующей организации и, само собой разумеется, идеологии, директор не раз с гордостью говорил, что мы - зримый зародыш коммунистического предприятия, соединяющего в себе... Большинство сотрудников учреждения — молодежь (технические сотрудники, лаборанты, секретарши, младшие научные сотрудники, техники, инженеры) и лица среднего возраста (среднее звено руководства). И историю учреждения они, естественно, не знают. С самого основания его уцелело тут всего несколько пенсионеров, частично стоящих на учете в парторганизации, частично работающих на полставки. Высшее руководство — старики. Но они из номенклатуры ЦК, назначены сравнительно недавно. Так что восстановить подлинную историю учреждения (как и вообще подлинную историю всей страны) теперь практически невозможно.

Говорят, что сначала была малюсенькая лаборатория натуральных удобрений в научно-исследовательском институте химических удобрений при Министерстве не то сельского хозяйства, не то химической промышленности, не то текстильной промышленности. Цель лаборатории заключалась в том, чтобы доказать преимущества химических удобрений перед натуральными. Лаборатория имела корову, козу, поросенка и пару куриц, которые производили натуральные удобрения, и полсотни ученых разных рангов, которые изучали строение этих удобрений и характер воздействия их на произрастание злаковых растений. Поскольку натуральных удобрений не хватало, по распоряжению начальства обслуживающий персонал обязан был ходить по-большому не дома, а на работе, в опытной оранжерее, где произрастали подопытные растения. Потом корова за неимением кормов сдохла, козу украли, поросенка по пьянке съели младшие научные сотрудники без ученой степени, курицы сами исчезли бесследно. Лабораторию вследствие этого превратили в исследовательский институт ненатуральных удобрений и сделали полусекретным «почтовым ящиком». Построили институт по принципу, по какому делились авиационные полки во время войны: три отдела, в отделе — три лаборатории, в лаборатории — три сектора, в секторе — три группы. Когда началось движение за скорейшее внедрение достижений науки в производство, в обязанность учреждению вменили также конструирование приборов, с помощью которых можно было бы управлять машинами, с помощью которых натурально-ненатуральные удобрения можно было бы без тяжелого ручного труда вносить в почву. Когда начался расцвет кибернетики, в учреждение завезли вычислительные машины, увеличили штаты на двести человек и вменили в обязанность учреждению планирование и долгосрочное проектирование ненатуральных удобрений с помощью математических моделей. Потом завели социологическую группу, которая скоро переросла в отдельную лабораторию. Потом... Короче говоря, получилось нечто вроде кавалерийской дивизии в армии США во время Второй мировой войны, в которой(в дивизии) никогда не было ни единой лошади.

Конечно, не все наши учреждения таковы. Многие являются строго профилированными. Но это никак не влияет на их внутреннюю социальную жизнь и отношения с другими учреждениями всякого рода. У нас в отделе есть очень неглупый парень, занимающийся координированием работы отдела с социологической лабораторией. Он утверждает, что, если бы создали учреждение с одной-единственной задачей — ставить точки на бумажной ленте, в ней воспроизвелись бы все типы социальных персонажей и отношений, все аспекты нашей жизни вообще. Все равно появились бы группы, секторы, отделения, отделы и т.п. Появились бы младшие и старшие сотрудники, заведующие, заместители, помощники. Соцсоревнование. Ударники комтруда. Партийные и прочие организации. Касса взаимопомощи. Собрания. Персональные дела. Алкоголики. Осведомители. Появилось бы, короче говоря, все то, без чего немыслима нормальная советская жизнь. И если бы затем исчезли бумажные ленты и нечем бы стало ставить точки, учреждение все равно продолжало бы функционировать как ни в чем не бывало.

Но я и без таких рассуждений социолога с самого начала своей трудовой деятельности твердо знал, что учреждение есть лишь узаконенное место, в котором ты можешь развить узаконенную деятельность с целью самосохранения и самоутверждения в этом обществе. Все остальное — вздор. Я лишь избрал для себя свой особый путь реализации этой жизненной необходимости: минимум участия в жизни и деятельности учреждения, максимум независимости от него, создание своего микромира, который устраивал бы меня и в котором я чувствовал бы себя полноценной личностью. Добился ли я этого? В известной мере — да. Но какой ценой, сами видите: вместо науки — колхозы и овощные базы. И навеки младший сотрудник.

О жизни рабочих

Как это ни странно, я до сих пор никогда серьезно не думал о жизни простых рабочих. Все в этой жизни казалось настолько очевидным и убогим, что и думать на эту тему не стоило. А между тем тут есть над чем задуматься. И я это понял вдруг, прислушиваясь к спору между Кандидатом и Токарем на эту тему. Смешно слушать ваши жалобы на жизнь, сказал Токарь. Ваше положение рабочих здесь -^ временное как по срокам, так и по психологии. Хотя вы тут и вкалываете как простые работяги, вы все равно остаетесь интеллигентами или служащими. И положение у вас тут исключительное. Несмотря ни на что, оно все равно лучще обычной жизни рабочих. Тут хоть какой-то спектакль про-исходит. А пожили бы вы хотя бы пару лет на положении простых рабочих, вы бы не то запели. Представляете, изо дня в день, из года в год все одно и то же — тот же распорядок дня, те же действия, те же шутки, те же пьянки, та же зарплата... Убожество и однообразие ужасающие. Разнообразие в жизнь вносит только то, что у нас перемешаны люди самого различного социального положения — рабочие, мастера, служащие контор, инженеры, техники, ученики, студенты... Многие рабочие отбывают свою повинность в качестве рабочих, а остальное время живут в такой смешанной социальной среде. И таким путем как-то приобщены к культуре. Но ведь большинству это недоступно. И они живут в своей среде круглые сутки, круглые годы. Рассказал бы я вам, как живут, не поверили бы. Пьянство, цинизм, сквернословие, хулиганство, воровство... Походите по народным судам в рабочих районах, и кое-что вам откроется. И вы поймете, что вы живете в своих институтах, академиях, лабораториях, управлениях и прочих заведениях, как в раю. Думаете, случайно молодежь теперь любой ценой стремится избежать простых рабочих профессий? Квалифицированный рабочий у нас очень часто зарабатывает больше, чем люди с высшим образованием и даже кандидаты наук. И все же люди предпочли бы более низкую зарплату, лишь бы не быть простыми работягами. А вы на судьбу жалуетесь! Смешно!

И в самом деле, что такое жизнь простых рабочих? Не стоит над этим ломать голову, сказал МНС. Я думал на эту тему довольно много. (Когда он это успел?) Ужас этой жизни обнаруживается в полной мере тогда, когда ее начинаешь изучать методами адекватными ей. Что за методы? Чтобы ее понять, бессмысленно самому становиться рабочим, ходить по заводам, подсматривать за рабочими семьями и забегаловками. Надо применять методы современной социологии. Надо рассматривать эту жизнь как массовое явление. А это — цифры, проценты, величины. Например, пятьдесят процентов рабочих-мужчин пьют систематически, восемьдесят процентов так или иначе выпивают. Такой-то процент попадает под суд. Такой-то процент совершает хулиганские поступки и мелкие кражи, наказуемые административными мерами. В таком же духе можно проанализировать и измерить содержание разговоров рабочих и их мечты, семейные ссоры и т.п. Ужас тут состоит не в том, что цифры будут устрашающие — интеллигенция и служащие пьют не меньше рабочих, ссорятся в семьях тоже не меньше и законы нарушают довольно часто. Ужас состоит в том, что жизнь рабочих на самом деле, а не только с точки зрения способа ее понимания, есть массовое явление. Она не индивидуализирована. Она есть нечто индивидуализированное только как масса неиндивидуализированных жизней. Трясина не имеет структуры. Вот в чем дело. И потому люди, инстинктивно стремящиеся остаться людьми, то есть индивидуализированными существами, стремятся выбраться из этой трясины. Те, которым это не удается профессионально, стремятся как-то компенсировать это обезличивание — в семье, в кругу родственников и знакомых, садово-огородные участки и дачи, спорт. При этом функции их как рабочих становятся лишь средством для иной жизни. Но полностью отвлечься от них невозможно, ибо это есть нечто большее, чем средство жизни: это есть социальное положение, то есть образ жизни, дающий знать о себе повсюду.

Философия Кости

— Работу надо бросать, — говорит Костя. — В смысле постоянной работы в официальном учреждении.

— Почему?

— Уйти от бессмысленной и унизительной зависимости от коллектива.

— А на что жить?

— Это не проблема. Можно прожить на пятьдесят рублей в месяц, я это проверял.

— Но эти пятьдесят рублей где-то надо достать?

— Пустяки. За два летних месяца можно наработать на весь год.

— На такие средства не разгуляешься.

— А и не надо гулять. Бросить пить и курить. Избегать мяса. Ходить только пешком. Зимой одеваться так же, как летом. Спать...

— А женщины?

— Это не обязательно. Будут — бери. Нет — не добивайся.

— А для чего же тогда жить?

— Для души! Для самосозерцания. Для созерцания вообще. Чисто интеллектуальные удовлетворения выше плотских.

— Так в чем же дело?

— Не дадут. Заставят принудительно работать в коллективе, только в еще более худшем, чем тот, в котором работаешь сейчас. Тут хоть какая-то свобода выбора есть. И платят чуть больше.

Матренадура о Западе

На Западе нет настоящей любви, говорит Матренадура. Почему? О Господи! Да это же ежику понятно! Жрут здорово. Не беременеют. Вещички всякие возбуждающие носят. Есть где этим делом заниматься. Зубы у всех отремонтированы. Пьют, но не так, как наши кавалеры. Немножко. И вкусненькое. С детства к этому делу приучены. И никто не осуждает. А у нас? Тьфу, прости Господи! Вот и остается нам любовь да страдания. Охи, вздохи. Вон возьмите Катьку. Чем не девка?! А ведь до сих пор в девках ходит. Сохнет об Витьке. И Витька об ней сохнет, горькую пьет. А чего ходит? Доходится, пока трактористы или городские парни по пьянке не изнасилуют.

А вы, Матрена Ивановна, любили когда-нибудь? — спрашиваем мы. А как же, говорит она. Что я, лучше других, что ли?! Как все!

Наши женщины

Хотя я говорю большей частью о мужчинах (что вполне естественно — я сам мужчина и живу в мужском сарае), половину городских жителей, посылаемых на работу в деревню, составляют женщины. А может быть, и больше половины — статистики на этот счет нет. Скорее всего — больше половины. И этому есть очень простое объяснение. Одиноких женщин в городах раза в два больше, чем одиноких мужчин, а одиноких посылают охотнее, чем семейных. Процент руководящих мужчин выше, чем женщин, а руководителей почти не посылают. Мужчины лучше создают видимость своей нужности и даже незаменимости для предприятия. Есть и другие причины, среди которых весьма существенную роль играет причина, по которой среди туристов тоже преобладают женщины: это — трудность найти подходящего мужа и завести обычную семью. А в таких вынужденных коллективах, как туристический поход, дом отдыха или поездка в деревню, шансы проявить свои лучшие Качества и найти за их счет спутника жизни увеличиваются. И надо признать, что во всех таких случаях (я не наблюдал исключений!) женщины проявляют себя в чисто человеческом плане неизмеримо лучше, чем мужчины. На порядок лучше! В нашей бригаде, например, ни одна женщина ни разу не пожаловалась на трудности бытия, хотя им труднее, чем мужчинам. А мужики почти все (за исключением МНС, между прочим), как минимум, раз по десять на день стонут. И работают женщины лучше.

Но надо также признать, что женщины наши удручающе однообразны и бесцветны. Есть пара довольно ядовитых на язык, пара — с хорошей фигурой, пара — с миловидными физиономиями, пара — со вкусом в одежде. Но у всех них есть так или иначе более или менее явные пороки. Ни одной без изъянов. Я говорю это не в смысле наличия совершенств, а в смысле самой заурядной добротности. Чтобы все было в среднеудовлетворительном состоянии. Подобно овощам, которые мы убираем. На свет Божий они появляются вроде бы в приличном виде, а когда дойдут до потребителя, то трудно среди них найти не то что выдающуюся картофелину или прекрасный кочан капусты, а хотя бы непорочную картофелину и некий среднеприличный кочан капусты. Впрочем, чему тут удивляться?! Если уж мы не можем как следует вырастить и сохранить картошку и капусту, то что уж говорить о сохранении такого неизмеримо более хрупкого и тонкого существа, как женщина. Хрупкость и тонкость тут не сохраняются в принципе.

Черт с ними, со жратвой и тряпками! — говорит Дон. Но вот культура женщины — это действительно проблема. С этой точки зрения мы отстаем от Запада не на пятьдесят лет, а на миллион. Этого я нашему передовому строю никак простить не могу. Не думайте, что я бабник. И не шучу. Я, ребята, серьезно говорю. Поймите, культура женщины — ее тела, ее одежды, ее дома, ее секса и т. п. — есть основа основ всякой культуры. Если в этом деле прогресс, то и мы, мужики, как-то прогрессировать начинаем. Зубы хотя бы пломбируем, бреемся или бороды холим, мускулы растим, белье меняем. Хотя бы не ходим с расстегнутой ширинкой и с соплями под носом. А отсюда и многое другое меняется. Дайте нашим бабам безвредные противозачаточные средства, приличное белье и элементарные сведения о культуре секса, и наше общество рванется вперед на пути прогресса неизмеримо стремительнее, чем от космических полетов и атомной энергии!

Потом наш разговор на женскую тему (а мы на эту тему говорим не меньше, чем о политике) принимает более низменный характер. Та рыженькая ничего, говорит один, только ножки коротковаты. Но я бы ее трахнул за милую душу. А я бы предпочел Татьяну Семеновну из третьей бригады, говорит другой. Старовата, конечно. Зато настоящая баба. Килограмм девяносто верных есть. А морду в темноте все равно не видно. Надо будет поухаживать за поварихой, говорит третий. Судя по глазам, она не против. Бесполезно, говорит четвертый. Она всем глазки строит, а никому не дает. Типичный русский случай. Или всем дает, говорит первый. Тоже типичный русский случай. А что, если Катюшу совратить? — говорит пятый. Она простушка, зато свеженькая. Не советую, говорит Дон, который потихоньку подмазывается к Катюше. Ничего не выйдет. А если выйдет, скандала не оберешься. Тут прошлый год такой кошмарный случай произошел на этой почве!..

После реплики Дона наступила мрачная тишина. Случай был действительно кошмарный, и о нем все хорошо знали. Изнасиловали и убили девчонку. И зачем-то зверски изуродовали. Очевидно, по пьянке, группой и с накипевшей злобой. Девчонка отказалась выйти замуж за местного парня и отдала предпочтение городскому. Не требовалось особой криминалистической премудрости, где искать преступников. Но высшее начальство распорядилось по-иному. Оно решило устроить из этого воспитательный пример и отобрало на роль преступников городского парня, которому отдала предпочтение девчонка, и еще трех парней (одного из города, одного местного, одного тракториста), которые открыто критиковали беспорядки в ходе уборочной кампании. Заваруха была довольно острая. Но ничто не помогло. Ребят засудили. Не приняли во внимание даже раскаяние одного из фактических участников преступления. Сочли его признание пьяным бредом.

Ерунда, нарушил тишину Токарь. После этой истории тут теперь долго ничего происходить не будет. Происходить-то конечно, кое-что будет. Но высшим властям совсем ни к чему, чтобы тут опять что-то стряслось. И потому тут все будет происходить втихую, то есть так, как будто ничего не происходит. Поняли?

Мы, конечно, и без него понимали эту мудрую диалектику нашей жизни

О сексе и о пьянстве

Странно, говорит Она, ты утверждаешь, что в жизни во сне человек может иметь все, что он пожелает, и в том числе — любую бабу, а сам живую бабу тащишь в кровать. Как это понять? Когда ты пройдешь полный курс обучения, говорю я, тогда поймешь, в чем тут дело. Жизнь во сне тоже имеет свои законы. Она определенным образом координирована с жизнью наяву. Чтобы во сне овладеть прекрасной юной девой, надо наяву переспать хотя бы с беззубой посудомойкой пенсионного возраста. Чтобы во сне стать руководителем государства, надо наяву покомандовать хотя бы отделением хотя бы в течение недели. Есть и другие соотношения, но об этом потом. Так ты мне отводишь роль беззубой посудомойки?! — возмущается Она. Нет, говорю я. Ты же моя ученица. Кроме того, секс в нашей жизни играет помимо прочего еще такую роль, какую он не способен сыграть во сне. Какую? Роль элемента в религиозном общении людей. Это — единственное, что недостижимо во сне. Наше пьянство отчасти тоже играет эту роль. И потому оно тоже не может быть воспроизведено во сне во всем объеме. Грубо говоря, это — наслаждение от духовной близости другого существа. Понимаешь? Не совсем, признается Она, но чувствую, что в твоих словах что-то справедливое есть. Может быть, именно поэтому я здесь с тобой. И я рада этому. У меня достаточно много было мужчин. Но ты — первый, кому я готова подчиниться всецело. Если бы ты сказал «Брось все и следуй за мной!», я бросила бы все и последовала бы за тобой. В чем дело? Не знаю, говорю я. Это несколько в стороне от моих интересов. Мне известно лишь то, что в отношения учителей и учеников, в особенности — в идеологических и религиозных группах, всегда так или иначе оказывается замешанным секс. Не вижу в этом ничего плохого и безнравственного. Очевидно, это естественно. Этот секс, как мне кажется, совсем иного качества, чем секс в обычном физиологическом смысле. Здесь он играет скорее роль символа и средства духовного единения. И потому он неизмеримо сильнее и в физиологическом отношении. То же самое происходит и с пьянством. Есть пьянство символическое, ритуальное, возвышающее человека иногда до высочайшего уровня духовного единения с другими людьми и с чем-то потусторонним. Но это бывает далеко не со всеми и не так уж часто. Если человек способен на такое, значит, ему повезло. И самое главное при этом — удержаться на высоте, не опуститься до пошлости и цинизма, сберечь чудом выпавшее состояние святости, суметь увидеть в других нечто светлое и возвышенное. Ты меня понимаешь? Стараюсь, говорит Она. Старайся, говорю я, ибо это — обязательный элемент моей системы обучения.

Из мыслей Матренадуры о Западе

— А в Англии, — говорит Матренадура, — кошки не едят мышей.

— А чем же они в таком случае питаются?! — в один голос возражаем мы.

— О, темнота! А еще интеллигентами считаетесь! Пудингами питаются. В Англии все жрут пудинги.

Замечание Ивана Васильевича

Не стоит жалеть змею за то, что у нее нет ног и крыльев, сказал Иван Васильевич, когда мы говорили о нашем народе. И мы после этого умолкли.

Гнев Комиссара

Комиссар — явление любопытное. Может быть, не менее любопытное, чем Матренадура. Если она воплощает наш народ, то он воплощает в себе наше руководство. Может быть, именно поэтому она предпочитает чаще спать с ним, хотя он как мужчина самый бездарный из нас, и подкармливать его, хотя ему перепадает от Поварихи и в магазине он постоянно подкупает что-нибудь пожевать. Что такое Комиссар, более конкретно расскажу потом. А пока предоставлю слово ему самому. Да ему и предоставлять не надо, он сам берет слово. А предоставляет он другим. Себе, повторяю, он берет. Сегодня Матренадура поставила ему чекушку. И ему теперь не терпится высказаться.

Согласно нашей партийной линии, митингует Комиссар, у нас существует народ, которому служит наше руководство, наше искусство, наша наука и прочие сферы нашей жизни. Но что такое народ? Наше руководство — это миллионы разного рода чиновников. Наше искусство — это миллионы художников, писателей, плясунов, певцов, свистунов... Наша наука — опять миллионы академиков, профессоров, докторов, кандидатов и прочей братии более низких рангов. И все же говоря о народе, наши руководители предполагают нечто такое, чем они сами не являются, а именно — некую малограмотную массу населения, копающуюся в земле и в грохочущих машинах, непонятных им и противостоящих им как силы природы. Но такого «народа» давно уже нет.

К этому времени действие выпитой чекушки достигает максимальной силы, и Комиссар понес ахинею насчет необходимости новой, «настоящей коммунистической» партии и новой революции. Мы сначала ехидно хихикаем, но потом не выдерживаем шутливого уровня и встаем на дыбы. Хватит с нас революций! — кричим мы. Сыты по горло! И никаких новых партий нам не надо. Хватит с нас нашей единственной. И многопартийная система нам не нужна. От нее тут только хуже будет. Тут с одной партией картошку толком убрать не можем. А что тут будет твориться, если будут крутиться и распоряжаться представители нескольких партий?! Пропьют и растащат все на корню!

Пока ребята громили Комиссара, причем с позиций подлинного марксизма-ленинизма, я спросил у МНС, что он думает о возможности образования оппозиционной партии. Он сказал, что это — чушь, все равно раздавят. Кроме того, в наших условиях любая организация превратится в типично советское учреждение. А что это значит — хорошо известно. Мы и сопротивление будем так же плохо организовывать и делать, как и уборку овощей. Гораздо эффективнее было бы не объединение (не организация), а некоторое единство сходно мыслящих, чувствующих и поступающих одиночек. Раздавить трудно — не придерешься. И не будет действовать эффект организации. Что это такое? Объединяющиеся для общего дела взаимно ослабляют друг друга. Сила объединения людей есть не сумма сил членов объединения, а величина, уменьшающаяся сравнительно с этой суммой по мере роста числа членов и укрепления организации. Обратите внимание, политические партии стремятся увеличить число своих членов. Это не случайно. Усиление организации позволяет сохранить силу партии на том же уровне лишь за счет ее расширения. Я сказал, что не понимаю этой мудреной теории, и привел в качестве контраргумента хорошо организованные маленькие террористические группы. Он сказал, что они недолговечны, что они ненормальны, что они существуют лишь на нервном подъеме.

Руководящая идея

Тогда же, когда я открыл возможность активной жизни во сне, я открыл и руководящую идею относительно способов тренировки и усовершенствования этой способности. Грубо говоря, идея эта заключается в следующем. Надо начать тренировки в активных действиях во сне с самых простых активных действий наяву — открывания двери или окна, надевания или снимания одежды, произнесения отдельных букв и слов, движения к заданному предмету. Добившись результатов на таких простых операциях, перенести развитую способность на более серьезные дела — свержение правительств, переустройство общества, проведение успешных войн. Правомерность такого переноса я основывал на том предположении (оно впоследствии подтвердилось), что степень важности и сложности событий во сне не совпадает со степенью важности и сложности аналогичных событий наяву. Например, свержение правительства во сне есть операция, по степени важности аналогичная снятию или надеванию брюк, а по сложности пополнения даже уступает последней, если учесть застегивание пуговиц ширинки и ремня. Если же при этом брюки носятся на подтяжках, то операции по манипулированию с ними во сне превосходят по степени важности такие великие исторические события, как революция во Франции в 1789 году и в России в октябре 1917 года.

Проблема детей

У меня сын, говорит Комиссар, школу скоро кончает. Отличный парень, умница, совсем неиспорченный. Не как другие. И вот проблема. Если растить хорошим, пропадет. А растить приспособленцем и карьеристом не хочется. Как быть? Тут действует один любопытный закон, говорит МНС. Если ребенок с творчески-интеллектуальной точки зрения выше среднего уровня, то есть два пути сделать его способным к самозащите: опуститься до среднего уровня или, наоборот, еще более возвыситься над средним уровнем. Так что если ваш сын имеет шансы возвыситься в гении, то нравственная неиспорченность ему не повредит. А если... Гений из него не получится, пробурчал Комиссар. Но почему обязательно быть гением? Можно быть и средним, но хорошим человеком. Так не бывает, говорит МНС. Раз средний, значит, посредственный. А вы еще со школы должны помнить, что посредственно — это не хорошо и тем более не отлично. Плохо то, что он — единственный ребенок в семье, говорит Комиссар. Эгоизм, самомнение... Ну вот, говорит МНС. То он — отличный парень, то — эгоист. А вообще говоря, ничего плохого в том, что он — единственный ребенок в семье, нет. Конечно, такой ребенок обычно вырастает с повышенными амбициями, но менее приспособленным к самостоятельной жизни, менее защищенным, нуждающимся во внешних опорах. Но это и есть условие прогресса. Прогресс состоит вовсе не в том, что появляются более приспособленные формы существ, а в том, что появляются более сложные и хрупкие формы, нуждающиеся в защите, в культивировании. Вы же знаете, даже коровы, дающие больше молока, нуждаются в лучшем уходе. А люди тем более. Разговоры насчет того, что детей надо с рождения учить быть активными и самостоятельными, вздорные. Это — путь деградации человечества. Прогресс же, повторяю, несут с собою эти неприспособленные к жизни и беззащитные «мамины сыночки», единственные дети в семье. Они несут с собою более тонкую организацию психики и более высокий интеллектуальный потенциал. Своеобразная точка зрения, сказал Комиссар. Первый раз такую слышу. В ней есть что-то здравое, хотя вы, судя по всему, шутите. Я не шучу, сказал МНС. Я сам единственный сын в семье. И до сих пор я — трудная проблема для моих родителей.

Матренадура о Западе

Там даже чай пьют из рюмок, хотя почти совсем не пьют! А вы — Запад!.. Тьфу мне на ваш Запад!..

Еще одна важная персона

В городском комитете партии есть сельскохозяйственный отдел — блестящий пример к тезису марксизма о стирании граней между городом и деревней при коммунизме. Заведует этим отделом женщина, а точнее говоря — баба. Даже не баба, а бабища. Бабец — говорят о ней наши бабники. И понимающе усмехаются. Вот, мол, мне бы такой бабец достался! Вот бы, мол, вдул я ей! Это, конечно, лишь иллюзии и самомнение, ибо чтобы «вдуть» такому «бабцу» как следует, надо всех бабников района предварительно в течение года кормить мясом и показывать им иностранные журнальчики с непристойными картинками. А где это взять? Журнальчики еще можно получать с опозданием лет на десять. А мясо? Бабники правы в одном: «подержаться» у этого «бабца» есть за что. Когда-то ее именно за это выдвинули в городской райком комсомола, оттуда перевели в сельскохозяйственный отдел горкома партии (в силу ее выдающейся глупости не было возможности использовать ее по другой линии), где она и доросла до поста заведующей. Зовут ее Евдокией, любящий ее народ зовет ее Авдотьей (говоря при этом, что она — «хороший мужик»), а местная интеллигенция (и здесь от нее прохода нет!) зовет ее Дунькой. Несколько лет назад заезжий московский остряк прозвал ее Мао Цзэ-Дунькой. Остряка посадили в психушку. И даже борьба диссидентов против «карательной медицины» не могла спасти его. Диссиденты, когда им рассказывали об этом случае, смеяться смеялись, но мер не принимали. Ха-ха-ха! — смеялись они, какой нормальный человек будет такие шуточки отпускать?! Явно свихнулся парень! Прозвище это, однако, в народе не привилось, хотя китайцев и Мао Цзэдуна поносили вовсю на всех уровнях. Наш народ над китайцами хохочет, между собой тихонько признает, что и у нас то же самое было, но все-таки считает, что мы лучше китайцев.

Прозвище Мао Цзэ-Дунька появилось при таких обстоятельствах. Евдокия Тимофеевна решила как-то поговорить с москвичами по душам, то есть «просто как человек с человеком, а не как партийный руководитель». В этом разговоре она и произнесла принцип «Пусть расцветут все цветы!» именно так, как его и следует произносить в наших условиях: «Пусть, мол, попробуют расцветут!..» Конечно, произнесла не в таком высокопоэтическом выражении, а попроще, по-нашенски. Мы никому ничего не запрещаем, сказала она. Пусть говорят что угодно... А слово «пусть» с произнесла именно так, что никаких сомнений насчет его смысла не оставалось: «Пусть, мол, попробуют! Мы им покажем кузькину мать и где раки зимуют!»

Я на том выступлении Мао Цзэ-Дуньки не был. Я впервые ее увидел, когда она обвиняла во всем наш климат, делая ударение в этом слове на букве «а». Во всем климат виноват, сказала она. Климат у нас хороший, не то что на Западе. Но вот насчет урожая подвел нас малость. Если бы не климат, мы бы им показали! Никто не стал спрашивать, кому это «им», ибо это было ясно без слов: империалистам, сионистам, диссидентам. Было заранее ясно и что мы им показали бы: где раки зимуют и кузькину мать.

Мао Цзэ-Дунька довольно часто появляется в наших краях. Каждый раз с новым хахалем. Любит поболтать с «народом». И «народ» ее за это любит: болтать — не работать. И выпить она не дурак. В каждой ее речи обязательно присутствуют выражения вроде «Не обедняем!», «Выдюжим!», «Преодолеем!», «Не привыкать!», «Не такое видали!». А ну, мужики! — обращается она к бабам. Преодолеем! Нам не привыкать! И не такое видали! А ну, бабоньки! — обращается она к мужикам. Преодолеем! Нам не привыкать! И не такое видали!

Над ней подшучивают, но беззлобно. Ее скорее любят, чем ненавидят, ибо она тут своя. Она тут родилась и выросла. Тут сделала головокружительную по местным масштабам карьеру. Тут она и умрет, и ее именем назовут колхоз, в котором она родилась и в котором живут еще ее родственники. Она — плоть от плоти народа своего. В один из ее приездов Комиссар обратил ее внимание на то, что свеклу оставили в поле, пропадет, разворуют. Свекла — не морква, ответила она (с ударением на букву «а» в слове «свекла»), много не сожрешь. И заработала аплодисменты собравшихся. А на другое утро обнаружилось, что свеклу все-таки разворовали.

Разговоры после работы

Мы разговариваем во время работы. А после работы начинается буквально оргия разговоров.

— А известно ли вам, что нам в пищу добавляют какие-то химические вещества, чтобы мы были менее активными и спокойнее относились к житейским проблемам и невзгодам?

— Вполне возможно. У нас монополия на все. И все централизовано. Так что Им ничего не стоит подсовывать нам какую-нибудь дрянь, влияющую на наше поведение в желаемом для Них духе.

— Путем таких неподконтрольных нам химических добавлений Они могут сделать из нас послушных скотов.

— Давно сделали уже, причем без химии.

— Еще не совсем. Мы еще рыпаемся порой. Диссиденты вот появились. А тут будет полное соответствие с идеалами начальства. Закрепят нужные Им качества в нас навечно, сделав их наследственными. Наука идет к этому.

— А кто такие диссиденты?

— Буквально это инакомыслящие. Но у нас это скорее инакодействующие, то есть действующие так, что это вызывает гнев начальства.

— Но формально они законов не нарушают же.

— Ты что, всерьез принимаешь наши законы?!

— На мой взгляд, эта борьба за соблюдение прав человека есть пустое дело. У нас таких прав вообще нет. А нарушить то, чего нет, невозможно. Те лица, которых у нас преследуют, на самом деле нарушают какие-то фактические нормы поведения в нашем обществе. И надо говорить не о нарушении неких мифических «прав человека», а о том, каковы на самом деле нормы нашей жизни.

— Хотя ты и шутишь, но в твоей шутке есть доля правды. Наше диссидентское движение приняло такую форму под влиянием Запада. Глубоких корней в нашем населении оно не имеет. Населению плевать на эти «права человека». Они ему вообще не нужны. Для него важнее проблемы еды, жилья, развлечений, устройства детей.

— Не совсем так. Раз такое движение существует долго, оно не может не пустить корни. Но я честно признаюсь, я толком не понимаю, что такое «права человека»?

— Выражение «права человека» весьма неопределенно. Например, право на труд — есть это право человека или нет? Смотря где. У нас, где труд есть обязанность, это звучит так же, как право солдат выполнять приказания начальства. Обязанность не есть право. У нас скорее наоборот, надо бороться за право жить, не будучи прикрепленным к постоянному месту работы, то есть за право не работать.

— А борьба против прав человека есть право человека?

— Это движение бесперспективно. Не будь альянса с Западом, оно заглохло бы в несколько месяцев.

— Но этот альянс с Западом есть теперь постоянно действующий фактор нашей внутренней жизни. Запад нам теперь нужен дозарезу.

— А также для того, чтобы зарезать его.

— В твоем каламбуре есть доля истины. Система такого типа не может существовать, не стремясь к мировому господству и единственности. Как в свое время биологические законы толкали людей расселяться по всей планете, так теперь социальные законы побуждают советских людей (то есть сверхлюдей) к установлению единого коммунистического строя жизни на всей планете. Этот факт надо признать и жить с сознанием его неотвратимости.

— Но палка о двух концах. Если две социальные системы долго контактируют, они стремятся уподобиться друг другу. Иначе контакты невозможны. Так что не только Запад влияет на нас, но и мы на него влияем. Например, мы стимулируем снижение качества продукции на Западе и вообше снижение уровня жизни. Западные власти начинают действовать по нашим образцам.

— Ничего себе разговорчики! Можно подумать, что мы на заседании тайного общества заговорщиков против нашего государства.

— Или на заседании Комитета интеллектуалов при КГБ.

— Неужели существует такой?

— Говорят, существует.

Идея МНС

Чтобы вызвать МНС на откровенный разговор, я пожаловался на убогость нашей жизни, на отсутствием людях и событиях интригующей тайны, на очевидность будущего. Он согласился со мной. И высказал довольно любопытную идею. У нас, сказал он, убогость и очевидность индивидуальных случаев компенсируется масштабами массовости. Вот, например, я скажу: некто А имеет связь с В на лестничной площадке, ибо другого более подходящего места для этого у него нет. Банально? Да. А если я скажу: в стране пять миллионов пар совокупляется на лестничных площадках, три миллиона под забором. Как? Впечатляет? Аналогично, например, с поступлением детей в учебные заведения после окончания школы. Каждый случай в отдельности тривиально прост и скучен. А дайте цифры в масштабах страны по различным социальным категориям родителей, и вы ужаснетесь. Если бы я сейчас вам рассказал, каковы расходы на начальнические спектакли в целом или каковы наши потери в масштабах страны из-за тупости руководства, вам стало бы дурно. Настало время взглянуть на жизнь нашей страны не с точки зрения судьбы отдельного обывателя, а с точки зрения масштабов всей страны и в масштабах десятилетий и даже столетий. При этом и наша индивидуальная судьба будет выглядеть совсем в ином свете. Понимаете, надо приобщить свою маленькую судьбу к великой истории Человечества. Но как это сделать? — спросил я. Есть много способов, ответил он. Один из них — преступление.

Секретарь

После того собрания я имел беседу с Секретарем партбюро. Он сказал, что мне пора кончать дурака валять, что ему надоело спасать меня от взысканий. Я спросил его, как часто он видит сны, каково соотношение приятных и неприятных, как часто он запоминает содержание снов, бывают ли случаи, когда его поведение подчиняется его воле. Он спросил, зачем это мне нужно. Я сказал, что хочу создать новую отрасль сонологии — спунологию. Он послал меня подальше.

Наш Секретарь неплохой мужик. В учреждении его уважают. Он секретарствует пятый или шестой раз. Вкладывает в это дело душу. Забросил личные дела и основательно дисквалифицировался. Время теперь сложное, а он — мастер улаживать всякие деликатные делишки. Райком это ценит. Ему каждый раз обещают улучшить квартирные условия. Но каждый раз происходит какая-нибудь непредвиденная неприятность, и решение его квартирной проблемы откладывается.

Вопрос о секретарях первичных партийных организаций не такой уж простой, как кажется на первый взгляд. Неверно думать, что все они суть злодеи в духе разоблачительных тенденций наших дней — карьеристы, хапуги, лжецы, трусы, приспособленцы. Я сам в партию вступал из лучших побуждений. И никаких благ от своего членства не имел. Скорее, наоборот, имел лишние хлопоты. И почти во всех известных мне случаях парторги и секретари первичных партийных организаций были далеко не самыми худшими гражданами. Иное дело — профессиональные работники партийного аппарата — работники райкомов, горкомов, обкомов и центральных комитетов партии. Эти учреждения суть типичные бюрократические учреждения, к тому же — самые привилегированные. Фиксировать это различие массы рядовых членов партии и первичных выборных партийных функционере с одной стороны, и партийного аппарата в виде иерархии партийных комитетов, профессионально занятых партийной деятельностью, с другой стороны, очень важно с точки зрения понимания структуры нашего общества. Хотя первое из упомянутых явлений порождает второе, питает его и служит ему опорой, а второе вырастает из первого как средство объединения его в масштабах общества, второе обособляется от первого в виде командной и привилегированной части общества. Оно прочно срастается с остальной массой чиновничье-бюрократической части общества, становясь его кристаллизующим и освящающим ядром. Первое же подразделение врастает в прочее беспартийное тело общества, делит с ним все его тяготы. И второе всячески использует это в своих корыстных интересах.

Было бы, конечно, неправильным исключать всякие корыстные мотивы у лиц, вступающих в партию, и у первичных партийных руководителей. Почти вся руководящая часть общества так или иначе начинает со вступления в партию, так что карьерист в подавляющем большинстве случаев идет этим путем. Но и прочая часть членов партии, у которой по тем или иным причинам не получается карьера, потенциально тяготеет к тому же. По крайней мере, для нее это есть некое самоутверждение. Партийный секретарь обычно является довольно посредственным работником в своем профессиональном деле. Он безотчетно предпочитает деятельность партийного активиста деловой карьере. Тем более это дает ему некоторое самооправдание: мол, он мог бы показать себя, но ему не дают. Секретарь партбюро, далее, есть власть, и она ему нравится. Когда он говорит, что это ему надоело, он лицемерит. Конечно, в какой-то мере надоело. Но нравится больше, чем надоело. Ему нравится председательствовать на собраниях, делать доклады, беседовать с людьми. Он с удовольствием пошел бы по партийной линии и выше, но почему-то «не тянет». В бюро райкома его почему-то не выбирают, в аппарат горкома и выше не берут. Почему? Партийных секретарей много, а мест в аппарате значительно меньше. Связей нет. А часто главной причиной является то, что он — хороший секретарь. Он хорош не с точки зрения партийной карьеры, а с точки зрения непосредственного руководства партийной организацией учреждения и партийного руководства учреждением. Он вроде политрука на фронте, который ходит в атаку с рядовыми солдатами, проводит время в окопах и погибает вместе с атакующими. Такой политрук не годится в качестве работника политотдела дивизии, армии, фронта. Если Секретарь надеется получить квартиру, то по нашим масштабам это не так уж мало. Порой главным в поведении таких лиц является не корыстный расчет, а некоторые качества человеческой натуры, не связанные специфически с идеями марксизма и Программой партии. Эти качества просто суть воплощения в данных лицах неких общих функций коллектива. И на фронте люди совершали героические поступки чаще просто как члены коллектива, а не из веры в идеалы коммунизма. Партийный аппарат лишь облекает в нужную форму эти общечеловеческие явления и обращает их в свою пользу. Мне на фронте не раз приходилось вызываться добровольцем на опасные дела, но я никогда не думал при этом об идеалах коммунизма. Это было просто продолжением качеств, которые у меня появились еще в детстве. В частности, я всегда первым бросался в ледяную воду на виду у прочих деревенских ребятишек.

Партийный секретарь любого типа никогда не вступит в принципиальный конфликт с дирекцией и высшим партийным руководством. Он — верный проводник партийной линии. Райком партии и дирекция могут на него всецело положиться. Его и отбирают с расчетом на это (а его всегда заранее намечают и согласовывают в соответствующих инстанциях). Но в учреждении помимо высших установок играют роль (для самих людей — более важную) внутренние взаимоотношения и действия сотрудников. Здесь имеют место свои группировки. Для жизни учреждения важно, на какие круги сотрудников опирается партийное бюро при проведении генеральной линии партии. Высшие партийные установки воплощаются в жизнь через поведение рядовых членов партии и через самые низшие слои партийного руководства. С другой стороны, обстановка в низшей сфере партийной жизни (то есть в партийной организации учреждения) существенно сказывается на общей линии партийного поведения. Сталинизм в свое время был не только навязан сверху, но и вырос из низовой партийной жизни и стимулировался ею. Хрущевско-брежневский «либерализм» выражал «либерализм», выросший все в той же низовой партийной массе. И если теперь ощущаются тенденции к «неосталинизму», то они вырастают в толще самого населения страны и в растворенной в ней массе рядовых членов партии. Дело пока ограничивается намеками, попытками, тенденциями. Это тоже не от доброты руководства, а от неготовности партийной массы поддержать жесткий курс.

Из речей Мао Цзэ-Дуньки

— Что нам климат?! И не такое видали! Выдюжим! Помните, мужики (это — к бабам), как моркву из-под снега пальцами голыми выкапывали?

— Так ведь морква-то все равно пропала!..

— Эх вы, а еще политически грамотные (это — нам)! Интеллигенция! Думаете, нам морква — главное? Нам трудовой подъем — главное. Готовность преодолевать трудности!.. А вы — морква погибла!..

Мы — мазохисты

Но чаще наши разговоры обрываются самым нелепым образом. То вдруг Лоб начинает проявлять политическую сознательность и напоминать нам о том, что мы — члены партии и комсомола, советские люди. То вдруг Комиссар закатит нам мораль о трудности момента и ответственности. В один из таких моментов Костя сказал, что наши разговорчики совершенно безобидны. В Японии, например, делают чучела руководителей из резины и рядом палки кладут. Недовольные этими палками лупят чучела и тем самым отводят душу. Наши разговорчики играют роль таких громоотводов. Чем больше таких разговоров и чем острее они, тем лучше для системы. Для системы-то они, может быть, и лучше, сказал Иван Васильевич, а для тех, кто их ведет, они могут плохо кончиться. Теперь за такие «безобидные» разговорчики сажают и из Москвы выселяют. Так что...

Хотя мы знаем, что Иван Васильевич преувеличивает, настроение наше заметно портится. Вот так и кончаются все наши светлые минуты, говорит МНС. Мы почему-то сами боимся того, что нам может быть хорошо, и сами запугиваем себя. Мы — общество мазохистов. Если коммунистический рай наступит, то нам будет очень плохо оттого, что нам будет хорошо. И ты веришь в этот бред? — спрашиваю я. За кого вы меня принимаете, говорит он. Я же профессионал в этом деле. И как профессионал могу сообщить вам по секрету: никогда этого не будет! Я тоже могу тебе сказать кое-что по секрету, говорю я. Эта девочка явно тебе симпатизирует. У Дона ничего не выйдет, это ясно. Я бы на твоем месте... Возможно, говорит он. Но семья для человека такого типа, как я, непозволительная глупость. А просто так — мне ее жаль. И опасно. Так что сами понимаете... Понимаю, говорю я. А жаль. Пройдет время — сам поймешь, что прозевал свое счастье. И вообще мы все какие-то ненормальные. Стремимся обладать пустяками, а реальные ценности попираем мимоходом ногами. Что поделаешь, говорит он. Мы живем в обществе с искаженной системой ценностей. А мы — всего лишь люди.

Из откровений Мао Цзэ-Дуньки

Речи Мао Цзэ-Дуньки разделяются на такие, которые она произносит как партийный руководитель, и такие, которые она произносит от души, как человек человеку. Последние особенно впечатляющи.

— Девки нынче хлипкие пошли, — говорит она ни с того ни с сего, хлопая себя ладонями по мощным бедрам. — В наше время не то было. Помните, мужики (это обращение, разумеется, к бабам), сколько абортов мы переделали. А кто их делал?! Смех! И никаких тебе отгулов. Сделала аборт — и пахать. А теперь?! Моя Ленка, я точно знаю, с четырнадцати лет вовсю этим делом занимается, а до сих пор как целка ходит. Не придерешься!

— Прогресс, — говорим мы.

— Разврат, — режет она.

— А как же вы терпите?

— А ты поди усмотри! Теперь они умеют все делать шито-крыто.

— А как же передовая молодежь, идейность, уровень?

— Это другой вопрос. Тут у нас на должном уровне. Я же с вами говорю не как партийный руководитель, а как человек с человеком.

Это «как человек с человеком» обычно кончается хамством и пошлостью. Она распоясывается, ругается матом, говорит скабрезности, в общем, ведет себя, как генерал в солдатском нужнике. Даже нам становится стыдно, хотя мы видали виды по этой части и сами к этому склонны.

— А насчет Запада, — сказала она, прощаясь с нами, — не волнуйтесь! Мы его рано или поздно вые...м в жопу!

Мао Цзэ-Дунька вышла из народа, как она сама говорит — из рабочих и крестьян. Это не исключение. Пока вообще стремятся партийный аппарат комплектовать из таких «выходцев». Но не из верности догме марксизма (мол, партия наша — партия рабочих и крестьян прежде всего), а в силу социального инстинкта отбирать в этот аппарат людей, которые целиком и полностью зависели бы от самого аппарата и были адекватны ему в интеллектуальном отношении. Теперь, однако, и в партийном аппарате растет число выходцев из привилегированных слоев. И надо признать, что культурный уровень их значительно выше такового выходцев из «народа». Это не значит, конечно, что первые лучше вторых.

Первое и последнее обследование

Через неделю Секретарь отозвал меня в сторонку. Ладно, сказал он, занимайся своей спунологией. Только прошу тебя, не лезь в политику. Время теперь сам понимаешь какое. К чему рисковать из-за пустяков? Все равно ничего не изменишь. В райкоме мне уже намекнули, чтобы на следующих выборах я попросил самоотвод. А нам с тобой до пенсии не так уж далеко. Не будем портить остаток жизни несбыточными намерениями. А вопросы твои я обдумал. Любопытные вопросики!

К этому времени я составил вопросник по всем правилам конкретной социологии, отпечатал в сотне экземпляров и раздал сотрудникам учреждения, отобранным с учетом пола, возраста, партийности и других признаков. Сотрудники отнеслись к моей затее с интересом. За несколько дней я собрал богатейший материал и обработал его. Вот некоторые результаты моих подсчетов.

Мужчины чаще видят сны, но женщины лучше их запоминают, потому создается видимость, будто чаще видят сны женщины. Женщины чаще видят неприятные сны. Мужчины во сне более активны. Пожилые чаще видят сны, чем молодые. Молодые активнее во сне, чем пожилые. Должностные лица реже видят сны, чаще видят неприятные сны, менее активны во сне, запоминают сны плохо. Одинокие чаще видят сны, лучше запоминают сны, активнее во сне. По содержанию у молодых преобладают приключенческие сны, у пожилых — сексуальные. Одинокие склонны к реформаторским снам, семейные — к супружеским изменам. Комсомольские и партийные активисты склонны к предательству и раздвоению личности. Карьеристы часто видят гомосексуальные сны, сны с экспериментами и с дефектами в одежде (мужчины часто видят себя без брюк, женщины — без юбки). Мой партийный Секретарь, например, часто видит себя идущим по коридору ЦК в грязных кальсонах военного времени. А председатель профкома видит себя делающим по-большому прямо в штаны, причем — в общественных местах и на глазах у людей. И что самое обидное — никто не обращает на это внимания. Физически больные и неполноценные во сне обижают родственников и сослуживцев, а здоровые сами подвергаются оскорблениям и насилию.

Я рассказал о результатах своего обследования в своем отделе. Эффект был ошеломляющий. Никогда не думал, что люди на самом деле придают огромное значение снам. Мне предложили сделать доклад на методологическом семинаре. К этому времени я уже подначитался всяких книжонок, и мой доклад прозвучал как серьезное научное сообщение. Но через пару дней меня вызвали в дирекцию. Там меня ожидали два «товарища». Они предложили мне сдать им все материалы моего исследования и текст доклада. И во избежание недоразумений велели прекратить мои «партизанские» (как они выразились) опыты. Оказывается, этими делами уже занимается некое секретное учреждение под эгидой некоей важной организации. Я подписал бумажку о «неразглашении». И затаился. Спокойно обдумав ситуацию, я пришел к следующему важному выводу. Социология сновидений как наука в принципе невозможна. Она имеет смысл лишь первоначального толчка и ориентации основных идей. А собственно научное исследование здесь возможно совсем в другом плане, и я знаю, в каком именно.

Матренадура о Западе

Там, на Западе, даже собаки не такие, как у нас. Племянник рассказывал, что его начальник целый час пытался всунуть в пасть одной такой твари кусок мяса. Не взяла, сволочь! Гордая! Дразнить пытался — ничего не вышло. На четвереньки становился, лаял, ногу задирал — никакого эффекта. А через час принесла к ним в номер квитанцию в зубах — штраф за плохое поведение в общественном месте! Во как! Ничего не скажешь! Права человека. Не то что у нас!

Жалоба Кости

Хорошо диссидентам. У них чуть что случится, сразу на Западе шум поднимают. Все-таки защита. А каково нашему брагу? С нами могут расправиться, и никто даже не поинтересуется, в чем дело. Возьмите прошлогодний случай. Пытались предать гласности. И что? Ноль внимания, фунт презрения. Наши делишки никого не интересуют. Нет, друзья мои, тут не это жиденькое и болтливое диссидентство нужно, а кое-что посерьезнее. Только я не знаю, что именно. Страшно подумать, от каких пустяков зависит наша судьба, в какой ужасающей системе власти мелочей мы живем. Вот, к примеру, решили у нас переменить электрическое напряжение. Повесили объявление: такого-то числа в квартирах должны быть люди, ибо будут менять счетчики. И две недели мы дежурили в квартире, ожидая мастеров этого дела. Но — безрезультатно. Для многих это были серьезные хлопоты: отпрашиваться на работе приходилось, откладывать поездки в дома отдыха. Наконец, «мастера» заявились, но неожиданно. Во многих квартирах не было людей. Начались скандалы, оскорбления. Воспользовавшись этим, «мастера» (конечно, в стельку пьяные) вели себя как в завоеванной стране. Наконец, счетчики поменяли. Начался новый этап террора: ждали, когда переключат напряжение. Месяц ждали. Писали жалобы. Бесполезно. Наконец, напряжение тока переключили. Но без предупреждения. У многих погорели холодильники, телевизоры, приемники. Мы создали комиссию, чтобы она составила акт о нанесенном ущербе, и подали заявление в суд о возмещении убытков. Бог мой, что тут началось! В чем только нас не обвиняли! Даже в создании политической враждебной группы. Адвокат сказал, что мы тяжбу можем выиграть, но на это надо убить минимум год.

Откровение МНС

МНС интриговал меня все более. Но не из-за того разговора в партбюро и с «товарищами Оттуда» (мне на них в общем-то наплевать), а в чисто человеческом плане. Мне просто захотелось узнать, что в себе несет идущая нам на смену молодежь и на что она способна. И хотя МНС не был склонен к разговорам, я все же выдавливал из него каплю за каплей его мысли. Вот, например, одна из таких капель.

Одно дело — благие пожелания, другое дело — реальность коммунизма. А реальность эта при всех обстоятельствах такова. Человек прикрепляется к первичной ячейке и во всех основных аспектах зависит от нее (зарплата жилье и т.д.). Огромное число этих ячеек. Их иерархия и структура в различных аспектах. Гигантская армия начальников. Громоздкий управленческий аппарат. Специальные органы надзора, порядка, подавления. Сложная дифференциация общества. Грубое деление — начальство и подчиненные. Начальство сильнее подчиненных в целом. Почему? Основные преимущества его: 1) начальство имеет объединения, стоящие над первичными коллективами, подчиненные таковых не имеют; это — вышестоящие руководящие органы, советы и совещания; 2) начальство имеет в своем распоряжении карательные органы, подчиненные — нет; 3) значительная часть подчиненных за подачки и из надежды на подачки помогает другой части подчиненных подавлять остальных; 4) подчиненные все имеют от коллектива, который выражает волю начальства; 5) начальство имеет мощные неофициальные связи в разных инстанциях; 6) подчиненные запуганы; 7) сравнительно терпимые условия существования подчиненных, некоторые достоинства их образа жизни; 8) мощная пропаганда, запугивание. И в руках начальства — Партия. Партия есть организация начальства в высочайшем смысле слова и для начальства всякого сорта. Это — орган подавления в самой своей основе, а не только орган для производства лозунгов и речей. Наша Партия не есть партия в смысле западных и дореволюционных партий. Это только по названию партия. Это уже не партия, а Партия. Ее роль в жизни общества уже иная (власть, привилегии). Отбор в нее уже по другим принципам. Выход из Партии расценивается как преступление. Многопартийная система при коммунизме — чушь. Сразу же начнется вражда партий, которая закончится победой одной (или — расколом страны на «независимые» государства). Всякая иная партия наряду с главной (правящей) может быть лишь с разрешения главной. И тогда ее членов подкупают, деморализуют, шантажируют. Она сама превратится в силу внутренних законов в обычное наше учреждение (с халтурой, очковтирательством, карьеризмом). Однопартийная система здесь — не ошибка и не злой умысел, а здоровая норма, ибо это общество есть не однопартийное, а беспартийное. Какая бы партия при этом ни превратилась в Партию — то есть ни захватила бы монопольную класть, — она все равно будет осуществлять насилие и будет нетерпимой к конкурентам. Причем в любой подходящей фразеологии. Опыт показывает, что коммунистическую фразеологию такого рода Партии усваивают молниеносно. Насилие и нетерпимость тут вырастают из самих основ общества.

Мао Цзэ-Дунька о диссидентах

Давить их надо. Вот так (она изобразила, будто давит ногтем большого пальца правой руки вошь или блоху). Но умеючи. Вот мы и учимся. Нашей стране во всем приходится открывать новые пути. В городе открываются шестимесячные курсы при горкоме партии для партийного актива. Без отрыва от производства. Специалисты из Москвы будут лекции читать. Но между нами говоря, как человек с человеком, диссиденты нам не страшны. У нас в районе их нет совсем. И мы не допустим. Ни к чему нам это. У нас другие проблемы. Как молодежь удержать в деревне? Как специалистов привлечь сюда? Как заставить людей работать мало-мальски терпимо? Как пьянство сократить? А диссиденты... Это там в Москве с жиру бесятся. От народной жизни оторвались...

Матренадура о Западе

Но наши собаки лучше. Нашей только глазом моргни, свистни и покажи обглоданную кость, как она за тобой на край света пойдет. И защитит тебя. Бей ее, она тебя не бросит. А на Западе? Племянник рассказывал, что там собачки выбирают, с кем жить. Дог, например, ни за что не пойдет жить в рабочую семью. Ему гостиную подавай. Пудель ниже доцента не опустится. А что у нас творится? Тьфу! Вывели московскую породу особую. Пострашнее сенбернаров и ньюфаундлендов. А зачем? Коров сторожить? Так коров нет. Сельмаг сторожить? И там взять нечего. А для хороших жуликов пес не помеха. В городе зимой обокрали универмаг. Три пса сторожили, а обчистили. Одного пса, говорят, водкой споили. Другого колбасой взяли. Где ее, колбасу, достали? Надо думать, из Москвы привезли. А третий пес добровольно с жуликами ушел.

Местные шутки

Сдох бык-производитель. Был здоров как бык, но почему-то сдох. Теперь местные жители, если кто-то серьезно заболел, говорят о нем, что он здоров как бык. И все присутствующие при этом смеются. Жизнь здесь настолько сера и однообразна, что смерть быка явилась чуть ли не праздником.

Русский человек умен и смекалист от природы. Но как-то своеобразно, шиворот-навыворот. Я не знаю ни одной крупной глупости, в которой не проявилась бы эта самая природная смекалка и незаурядный ум русского человека. Вот, например, из соседнего хозяйства привозят морковку и капусту к нам на поля и сваливают. Потом мы снова грузим их на машины, которые везут их на станцию через это самое хозяйство. В чем дело? Оказывается, в обкоме партии решили делать наше хозяйство образцовым и дать нам перевыполнить план именно по моркови и капусте. Мы же, в свою очередь, снабжаем то хозяйство свеклой, чтобы вывести его на первое место в области. Я сказал агроному, что было бы проще возить овощи сразу на станцию, а в бумагах сделать то, что нужно. Агроном сказал, что они еще не сошли с ума и не хотят отправляться в тюрьму за мошенничество. А так даже десять комиссий из ведущих криминалистов ничего поделать не смогут. Люди болтают? Мало ли что болтают люди! Ты поди докажи! И он в деталях объяснил мне, в чем дело. И я понял, как мудры наши простые люди и как глупы мы, интеллигенты.

Потом я разговаривал, с Матренадурой на эту тему. В заключение беседы она сказала буквально следующее: пятилетку мы не выполним, это точно, но зато досрочно, в четыре года. Что это? Шутка? Серьезное выражение сути дела? Когда она говорила, в лице ее не замечалось смеха.

Потом мы с Доном, МНС и Костей отвозили овощи и теленочка (конечно, зарезанного) на квартиру Мао Цзэ-Дуньки в город. У нее там отдельный дом с отличным погребом. Муж у нее — совершенно ничтожное испуганное существо, директор школы. Есть какие-то дети, но они к нам не снизошли. Нам дали слегка выпить и закусить на кухне. Шофер поносил Дуньку последними словами — ему такая выпивка что слону стакан кефира. Поскольку мы уже впали в хорошее питейное состояние, мы поддержали предложение шофера заехать «в одно место».

Принципиальный спор

Мне припомнился один случай. Я был в гостях у одного нашего доктора. Каким-то образом там оказался знакомый его сына, которого звали Йогом. И он затеял спор с Доктором.

— Надо жизнь свою организовать так, — сказал Йог, — чтобы обрести полную духовную свободу от официальной идеологии и стать максимально независимым от официальных учреждений. И это вполне возможно.

— Каким же образом, если не секрет? — спросил Доктор.

— Не секрет. Я вот фактически живу на тридцать—сорок рублей в месяц. И как видите, не хуже вас, хотя вы имеете в десять раз больше. Физически я здоровее вас. Ваша мебель стоит наверняка больше тысячи, моя — и за полсотни никто не возьмет. А какая разница? Питание... Почему вы считаете, что вы от шашлыка с коньяком имеете больше удовольствия, чем я от чечевицы с водой?! И как часто вы жуете шашлык? И к тому же я свободен. За два месяца летом я зарабатываю себе на весь год жизни. И занимаюсь чем хочу.

— Все это неубедительно. Первое. Чтобы иметь удовлетворение от такого образа жизни. Вы когда-то жили в зажиточной и интеллигентной семье. Не так ли? Кончили школу. Университет. И даже аспирантуру, кажется. Занимались спортом. Были приобщены к вершинным достижениям мировой культуры... Второе. А если вы заболеете? Ах, надо самому себя лечить! И вообще болеть не надо! Но ведь есть болезни, не зависящие от воли человека. А старость? От нее же никуда не денешься. А на пенсию по старости даже вы не проживете. Третье. Долго ли это протянется? Власти потерпят еще немного да и заставят трудиться в принудительном порядке или посадят как тунеядца. Четвертое. Чем же вы занимаетесь? Только самолюбованием... простите, самосовершенствованием? Точнее, только собою. И надолго ли у вас хватит интереса исключительно к самому себе?.. Что же касается меня, я физически тоже здоров. У меня ведомственная хорошая больница. Путевки в санатории. Профилактические осмотры. Два месяца вы все-таки работаете. А я посвящаю своим служебным делам не более двух месяцев в год в общей сложности. Собрания? Поручения? Это пустяки. И не надо все это принимать всерьез. Унижения? Не надо преувеличивать. У вас, в вашей «свободной» жизни их не меньше. А каковы ваши отношения с вашим бригадиром и прорабом, когда вы работаете? А с милици-й? А с соседями по квартире? Никаких преимуществ ваш образ жизни перед моим не имеет. Наоборот, моя жизнь официально одобрена и безопасна. И занимаюсь я чем хочу. Я делаю халтуру, ерунду. Но ведь и ваша деятельность непродуктивна.

— Вы, значит, недурно устроились. Не всякому так удается.

— Не всякому, но очень многим. Но ведь и ваш стиль жизни доступен очень немногим. Разве не так? Я приспосабливаюсь. Но и вы приспосабливаетесь!!

— Да, но по-разному. В разных направлениях. Вы не учитываете главного: отношение человека к данному обществу и состояние духовности. Я не навязываю свой способ жизни как нечто приемлемое для всех или для многих. Он — лишь для лиц с определенной реакцией на жизнь и с определенным типом духовности. Вы, например, без всяких угрызений совести одобряете ввод наших войск в... аресты диссидентов, пошлую и хвастливую речь Вождя и прочее. Вас не волнует засилье тупости и бездарности... Вы с Ними. Вы приспосабливаетесь, оставаясь с Ними и помогая Им. Вы их соучастник. Вы один из Них. А я приспосабливаюсь, будучи противником. Их, точнее — вас. Я отвергаю ваш пошлый и жестокий житейский спектакль. И ищу пути сопротивления и противостояния. И таких, как я, много.

— Вот не думал, что столкнусь с таким глубочайшим социальным антагонизмом в своей квартире.

Хотя позиция Доктора и выглядела весьма убедительно, а в позиции Йога чувствовалась некоторая наивность начинающего дилетанта, я был всецело на стороне Йога. Единственное, что меня смутило в ней, — это замкнутость на себя. Йог говорил, что это — видимость. Что на самом деле в этой позиции скрыта могучая активность. Она спрятана, и это выгодно: власти не сразу разглядят. А когда хватятся, будет уже поздно. Но я сомневаюсь в том, что власти настолько тупы, чтобы не заметить сути этого явления.

Потом мы с Йогом шли вместе домой. Я сказал, что насчет болезней он явно загнул. Он сказал, что, наоборот, в этом деле он продвинулся дальше всего. Принцип избегать болезней — очень серьезная вещь. По крайней мере, многие болезни зависят от человека. Например, для него язва желудка — пустяк. Максимум десять дней, и никакой рентген даже следов не обнаружит. Между прочим, у Доктора — язва, и серьезная. Он мог бы его вылечить. Но тот имеет специальную больницу — привилегия! И он ею воспользуется. И там его залечат на тот свет.

Месяца через два Доктор умер от неудачной операции в Кремлевской больнице, а через полгода Йога выслали из Москвы как тунеядца.

Когда мы в тот раз расставались с Йогом, он сказал мне: основное условие быть здоровым — не знать, что ты болен, в крайнем случае — не знать, чем именно ты болен. Это касается не только людей, но и целых обществ. Если общество начинает думать о своих болячках, оно обречено. Наши власти инстинктивно поступают правильно, настаивая на том, что наше общество здорово во всех отношениях.

Марксизм-ленинизм и сонология

Научное понимание сна впервые в истории человечества было дано классиками марксизма. Оно затем было развито далее руководителями КПСС и советскими учеными и получило блестящее применение в практике строительства развитого социализма в Советском Союзе и странах социалистического блока. Мы, сказал Генсек в одной из речей по поводу бдительности, добились таких успехов, которые доселе никому не снились, что подтверждает нашу правоту и их закономерность. И вот уже который год наши философы ломают голову над тем, что имел в виду красноречивый Генсек — закономерность снов или успехов. Когда мы на собрании группы обсуждали речь Генсека, я предложил такую интерпретацию этого места речи: Генсек имел в виду закономерность успехов, которые мы видели во сне, а выражение «не снилось» он употребил как синоним «неслыханные», ибо неслыханные успехи могут присниться, тогда как успехи, которые не снились, не могут присниться. Парторг сказал, что я занимаюсь формально-логической софистикой. Я не стал спорить.

Враги марксизма-ленинизма, ссылаясь на наш лозунг «Бди!», утверждают, будто мы отрицаем сон как пережиток прошлого в сознании людей и как родимое пятно капитализма. Верно, перегибы с этим лозунгом у нас были. Но они исправлены и преодолены. И мы теперь правильно истолковываем лозунг «Бди!» не как лозунг «Не спи!», а как «Будь начеку!» не только наяву, но и во сне.

С точки зрения марксизма сон есть свойство материи. Марксизм различает сон как сновидение или отсутствие такового и сон как состояние существа, видящего или не видящего сновидение. Эти две стороны сна образуют диалектическое единство и борьбу противоположностей — материального и идеального. Сновидение есть субъективный образ внешнего объективного мира, а спанье есть состояние внешнего объективного мира, благодаря которому возникает сновидение. Положение здесь точно такое, как с материей и сознанием: материя — то, что находится вне сознания и отражается им, а сознание — то, что отражает материю и находится... Вот где оно находится — это вопрос для естествознания. Также и вопрос о том, чем именно спят и кто именно спит, есть вопрос нефилософский. С точки зрения философии ясно одно: спит материя, а какая именно — это должна выяснить современная наука. Наша советская наука, во всяком случае, досконально выяснила одно: если у нас и думают задницей, то спят все-таки головой.

Я не могу изложить марксистско-ленинскую сонологию в деталях. Ограничусь лишь несколькими замечаниями, важными для последующего изложения. Этими замечаниями хочу также показать, что широко распространенное мнение, будто марксизм есть просто чепуха, грубо ошибочно, ибо он есть чепуха выдающаяся и эпохальная.

С точки зрения идеализма сначала было сплошное спанье и лишь потом в качестве его вторичного продукта появилась спящая материя. У них материя есть нечто вроде «вторичного сырья», как у нас теперь называют утильсырье. Мы же, наоборот, считаем спанье вторичным продуктом эволюции материи. Но мы не относимся к спанью как к вторсырью, а рассматриваем его как неотъемлемый атрибут материи. Мы допускаем, что в самом фундаменте материи есть способность, подобная спанью человека, способность дрыхнуть. В связи с этим ревизионисты заявили, будто чем человек умнее, тем хуже ему спится. Например, кандидатша наук Иванова не спала целый год, ожидая, когда ее выпустят на защиту докторской диссертации. А защитившись, она вообще утратила способность ко сну, ожидая выдвижения в членкоры. Но мы дали отпор ревизионистам, приведя в качестве контраргумента подтвержденную практикой истину «Ворам не спится» и тот факт, что сам Генсек спокойно спит на трибуне, зачитывая цитаты из классиков. Положение марксизма о сне как о свойстве высокоорганизованной материи следует понимать диалектически. Да, дрыхнет вся материя, но храпеть во сне и портить при этом окружающую атмосферу может только человек, причем — трудящийся. Эксплуататоры не храпят.

С другой стороны, метафизики пытались нанести удар по марксизму, утверждая, будто сон есть свойство покоящейся материи. Но мы с ними даже спорить не стали. Я уже говорил вам о том, что я спал в строю, в седле, в самолете, в поезде метро сидя, в троллейбусе стоя. Известно, что космонавты прекрасно спят в космических кораблях. Один мой приятель спал в милицейском мотоцикле, отвозившем его в вытрезвитель.

Самой собой разумеется, мы подходим ко сну с классовых позиций и проводим ленинский принцип в сонологии. Мы считаем, что одно дело — сон трудящихся и другое — эксплуататорских классов. Для первых сон есть накопление новых творческих сил для созидательной деятельности, для вторых — праздное времяпровождение. Эксплуататорские классы спят днем, после ночных оргий. При капитализме трудящиеся лишены сновидений, которые отнимаются у них помещиками и капиталистами в виде сверхприбылей. Мы, уничтожив эксплуататорские классы, экспроприировали у них и сновидения, передав их в безраздельное пользование трудящихся. В результате мы воспитали новый тип человека, который на голову выше гомосапиенса, а именно — гомоспатиенса. Та голова, на которую гомоспатиенс выше гомосапиенса, и есть орган, с помощью которого трудящиеся спят.

Логика Комиссара

Комиссар — самая странная фигура в нашем сарае. То он со страшной силой начинает обличать наше общество. И при этом приводит такие факты (причем этому можно верить, ибо он не умеет врать), что буквально глаза на лоб лезут. То, наоборот, начинает защищать наш бардак самым наивнейшим образом. Разговорились мы как-то о распределении населения по отраслям хозяйства в США и у нас.

— В США, — сказал Кандидат, — в сельском хозяйстве занято всего четыре процента, а кормят они полмира. А у нас — больше тридцати, а уже сейчас половину продуктов питания ввозим из-за границы. Зато в сфере обслуживания...

— У нас тоже больше, — сказал Комиссар. — В США десять процентов, а у нас — тридцать.

— Не может быть, -- возразил я.

— А вы посмотрите, сколько у нас народу в магазинах работает, во всяких конторах, в мастерских, в ресторанах...

— Зато в промышленности, — заикнулся Кандидат, — у нас...

— У нас тоже больше. В США — тридцать, а у нас — шестьдесят. А в сфере управления у них — пять, а у нас — двадцать пять.

— Стойте! — не вытерпел Костя. — Это же невозможно! Посчитай-ка: тридцать плюс тридцать плюс шестьдесят плюс двадцать пять... Сколько же получается?!

— Не лезь не в свое дело! Привыкли, понимаешь ли, поносить все наше. И не все там хорошо у них! Кое в чем и мы их превзошли!..

Однажды Комиссар получил письмо из дому и разволновался. И рассказал следующее. Назначили к ним директором совсем молодого парня... Да, сына того самого... Сразу квартиру ему дали. Полезная площадь более ста метров. Шесть комнат на троих. И теперь эту новую квартиру ему ремонтируют за счет учреждения. И как! Батареи отопления хромируют! Санитарный узел — под мрамор! Особо укрепленную дверь с секретными запорами! В окна убирающиеся решетки из сверхтвердого сплава!.. Паркет переделывают — из карельской березы!..

— Как же так? Сейчас вроде бы началась кампания по борьбе со злоупотреблениями служебным положением. Читали в газетах? Какое разоблачение! Даже первого секретаря областного комитета партии сняли!

— Это для отвода глаз. Пошумят и перестанут. А изменить ничего не смогут. Попробуй тронь нашего директора!

— Вы говорите, что он молодой и никак еще себя не проявил в деле, а в учреждении много опытных и заслуженных специалистов. А как же интересы дела?

— На интересы дела всем наплевать!

— Странно это...

— Ничего странного! Вы бы поработали у нас, сами кое-что поняли бы. А то совсем оторвались от народа. Вообразили себе бог знает что!.. Права человека, видите ли!.. Заграничные поездки!! Культура двадцатого века! А работать-то кто?! А дело?!

И Комиссара понесло в обратном направлении. Я пытался сказать ему, что именно диссиденты обращают внимание мировой общественности на такие факты, именно диссиденты болеют за интересы дела... Но он ничего не слушал и нес свое. Потом к нам выскочила Матренадура и велела ему идти с ней. Захлопнув дверь сарая, она довольно громко крикнула что-то насчет «этих мудаков».

И это — народ, строящий коммунизм! Впрочем, только коммунизм с таким народом и можно построить. И ничего другого.

Мао Цзэ-Дунька об ожидаемой смене руководства

Не надейтесь!!!

Недоумение Дона

Неожиданно наше хозяйство посетил один из секретарей областного комитета партии. Бог мой, что тут начало твориться! Но самое забавное, что неожиданность эта была фиктивной. Приезд секретаря ждали и готовились к нему. Даже наше поведение отрепетировали. Причем ко встрече приготовились диалектически: чтобы приезд секретаря выглядел как полная неожиданность, но чтобы он застал здесь не обычный бардак, а полную газетную организованность. Для этого руководители хозяйства и представители райкома распределились по полям и бригадам, так чтобы секретарь застал в конторе лишь бухгалтеров, но чтобы по зову секретаря руководящие лица в молниеносно краткий срок предстали перед ним. Нас в картинных позах расставили по рабочим местам, так чтобы фото- и кинокорреспондентам не пришлось тратить время на это и чтобы их снимки выглядели совершенно натуральными. Все произошло так, как и было задумано. Все актеры этого грандиозного спектакля действовали безукоризненно. Нас пофотографировали. Через пару часов секретарь со своей огромной свитой смылся обедать с нашими руководителями — в клубе для них приготовили великолепный стол. Мы лениво дотянули до конца рабочего дня и разбрелись по своим халупам, баням и сараям.

Из клуба раздавались невообразимые вопли. Местные жители по старой русской традиции смотрели в окна и выспрашивали, кто и что там есть.

Обратите внимание, сказал Дон, какая личная охрана у этой областной вши. А он даже не первая фигура. У президента США начальник личной охраны имеет чин капитана. а у этого — майор. Это еще что. Мне довелось однажды наблюдать чина, у которого начальник личной охраны был по меньшей мере полковник. Причем этот чин — фигура третьего ранга по государственным масштабам. Представляете! Никому этот чин не нужен. На него даже собаки не лают. Хотите — верьте, хотите — нет, но я заметил, что даже мухи избегали садиться на него — такое это ничтожество. А у него личная охрана человек полсотни, если не больше, во главе с полковником! Ну, теоретики, объясните, в чем тут дело?

Естественнонаучная основа сонологии

Естественнонаучную основу марксистской сонологии образует учение академика Павлова о сознании советского человека, созданное им путем многочисленных экспериментов на собаках. Конечно, было бы более естественно создавать подобное учение на лошадях, коровах, баранах и ослах. Ученые сообразили это слишком поздно, уже после того, как собаки стали реагировать на звонок и вспышки «лампочки Ильича» так, будто им дают по куску всамделишной копченой колбасы. Но вскоре выяснилось, что никакой ошибки не было, так как люди реагировали на происходящее точно так же, как собаки: пускали слюнки на коммунистические лозунги, как на реальное изобилие.

Ученики и последователи Павлова продвинулись еще дальше. Изучая процессы слюноотделения у номенклатурных работников, они установили, какая именно слюна выделяется на тот или иной продукт. Изучив характер слюноотделения у собак во сне, ученые сделали поразительное открытие: собаки во сне видят и едят такие продукты, которых они в действительности никогда не видели даже издали: черную икру, ананасы, севрюгу, коньяк, рябчиков, плоды фейхоа и т.д. и т.п. Отсюда с логической необходимостью следовал вывод: собаки не только видят сны, не только могут создавать во сне образы вещей, ранее не встречавшихся в их жизненном опыте, но и вести себя активно по отношению к ним, ибо выделять слюну на икру, ананасы, крабы, коньяк и прочие продукты, выдаваемые номенклатурным работникам в спецраспределителях, невозможно логически (а значит — и фактически), предварительно не испробовав их. А если уж собаки с жадностью кидались во сне на эти продукты, то о людях и говорить нечего, ибо большинству из них такие продукты давно уже не снятся.

Матренадура о Западе

И опять же эти туалеты. Нужники по-нашему. Вот что не люблю, так не люблю. У нас — простор. Сри, где хочешь. А там? Племянник рассказывал, что раз целый день терпел, места не мог найти. Так и пришлось потом белье менять. И самое обидное — в туалет заходил, да не решился. Говорит, унитаз есть, а дырки в нем нет. Господи, неужели они там срать совсем отучились?! Все может быть! Одними витаминами питаются, сволочи.

Обычный треп на западные темы

Наш треп на темы о Западе и о нас в сравнении с Западом начинается обычно с невинных шуточек.

— Один мой знакомый, — говорит Кандидат, — знал всего три фразы по-английски. Но знал их безукоризненно. Поехал в Англию. Там его принимали в приличном доме. Он, конечно, молчал. За весь вечер произнес только эти три фразы. После его ухода хозяева говорили о нем, что он — настоящий джентльмен: великолепно владеет английским языком, но не злоупотребляет этим.

— А мой знакомый дипломат, — говорит Дон, — забрел в бардак. К нему подошел администратор и начал рассказывать, какой богатый выбор в этом бардаке. А для нашего брата, оказавшегося на Западе, проблема выбора самая трудная, ибо выбирать приходится из множества хороших вещей. Мой знакомый, естественно, растерялся. Наконец он нашел решение. Я полагаюсь на ваш вкус, сказал он администратору. И тот отвел его к здоровенному волосатому армянину.

— Насчет армянина ты загнул, конечно.

— Ничего подобного. Это — единственное, что тут верно, ибо армян на Западе больше, чем у нас.

— Но насчет трудности выбора ты прав. Мой знакомый решил купить себе пальто в Женеве. При этом он хотел, чтобы пальто было красивое, дешевое и на все сезоны. Но ему во всей Женеве не могли такого сыскать. Пришлось купить три пальто: одно — красивое, другое — дешевое, третье — на все сезоны.

— Ерунда! Где он деньги взял на это?

— Продался иностранным разведкам.

— Кому он нужен?

— А он по дешевке.

— Разве что... Вот что у них здорово, так это отношение к старине. Берегут, сволочи!

— Я бы не сказал. Там памятников старины слишком много. Сохранить их все очень трудно и дорого. У нас с этим делом как раз лучше.

— Ты в своем уме?

— Как никогда. У нас от старины просто ничего не осталось. А сохранять в хорошем состоянии НИЧТО гораздо легче и дешевле.

Потом хохмаческая часть незаметно переходит в серьезную. И главный предмет этих разговоров — сможет ли Запад избежать нашей участи. Странно, не правда ли. Мы меньше думаем о своей участи, мы с ней примирились. И волнуемся за Запад.

— На Западе своих проблем по горло. Могут ли капиталисты их решить? Очевидно, нет. А коммунисты?

— Конечно могут.

— Но как? Ладно, пусть наилучшим образом. Пусть исчезнет безработица, будет бесплатная медицина и школа... Но как не бывает худа без добра, так и не бывает добра без худа. Смогут ли они при этом избежать тех мерзостей, какие были у нас?

— Западные коммунисты обещают, что они этого не допустят.

— Мало ли что они обещают. Когда я уговаривал одну девчонку, я обещал ей жениться. А тут речь идет о власти над страной, ради этого можно и побольше пообещать.

— Ну и как, уговорил ты ее?

— Нет, девчонка оказалась неглупая, не поверила. Знаете, что она мне сказала? Обещания для того и даются, чтобы их не выполнять.

— Неужели там на Западе не понимают, чего стоит теперь коммунизм и коммунисты?

— Догадываются. Но они не умеют с ними обращаться как следовало бы. Они с ними спорят, но на серьезном уровне. А вы сами знаете, несерьезно спорить с марксистами серьезно. Тут нужны иные средства.

— Какие?

— Смех.

— О, это они не любят. И мигом расправятся со всякими насмешниками.

Наконец мы добираемся до военных проблем. Главные из них — сколько времени нам нужно, чтобы захватить Западную Европу и переделать на свой лад, и помешают ли нам в этом США. Большинство считает, что для захвата Европы нам достаточно двое суток, в основном — для уничтожения Югославии и Западной Германии. Остальные наложат в штаны без боя. Может быть, швейцарцы порыпаются, но их мало, это не в счет. Наших агентов на Западе тысячи, а наша пятая колонна — десятки тысяч. Добровольных помощников будет много миллионов. В двое суток мы сломаем всю структуру западного общества и навяжем свою. Это — не проблема. Запад слишком сыт, потому он не способен сопротивляться. Все дело в Америке. Конечно, Китай — сила серьезная. Но он рассчитывает на то, что США начнут войну с нами из-за Европы, мы друг друга разгромим основательно, и Китай продиктует нам свою волю.

Решив таким образом все внутренние и мировые проблемы, мы засыпаем. К бабам идти не хочется, хотя возможности есть: просто нет сил, а чуть свет опять на работу. Даже пить не хочется. Пьянство, оказывается, тоже предполагает некоторый уровень жизни, которым мы тут не располагаем: у нас нет свободы и денег.

Разговор по душам

Однажды к нам в институт приехало высокопоставленное Лицо из ЦК. Когда-то мы с этим Лицом учились в одной группе и дружили немного. Когда Оно шествовало в зал, я стоял у входа, но Оно меня не соизволило узнать. После доклада Лица меня попросили зайти в кабинет директора. Там сидели Лицо и директор. Лицо сказало директору, что тот может быть свободен, а он несколько минут побеседует «с этим товарищем» (то есть со мной). Извини, сказал он, когда мы остались вдвоем, что я там не поздоровался с тобой персонально. Не мог же я на людях обниматься с рядовым сотрудником, не положено. Ну, рассказывай, как живешь, как попал в это заведение? Я начал было рассказывать, но он перебил меня и без всякой связи с темой совещания и нашим разговором закатил демагогическую речь о том, что они сами не дураки, сами понимают, что к чему, но они — не безответственные критиканы и крикуны, что им вверены судьбы миллионов и судьбы исторического процесса. Но чем дольше он говорил, тем отчетливее проступал в его речи некий смысл.

Мы все понимаем, говорил он. Абсолютно все. Не считайте нас дураками. Мы понимаем и многое такое, чего никогда не поймут наши критики и диссиденты. Ты думаешь, мы не знаем о разделении общества на начальство и подначальную массу? Знаем. И знаем, что стремление любой ценой выделиться из подначальной массы образует основу основ строения общества. А выделившись — двигаться от ступеньки к ступеньке вверх. Ты думаешь, мы не знаем о подлинном принципе распределения благ в нашем обществе? Знаем. И лучше всяких критиканов знаем, ибо живем этим, а они не имеют понятия о реальности во всем объеме. Но мы знаем еще и то, что от этого невозможно избавиться. Почему, например, ты не отказываешься от прибавки к зарплате и премий? А пожил бы хотя бы неделю на более высоком уровне, ты понял бы, что перед нами всегда стоит проблема выбора: или мы живем по законам данной ступени иерархической лестницы, а значит, пользуемся ее привилегиями и стремимся выше, или падаем вниз. Ты думаешь, мы не понимаем необходимости преобразований? Понимаем. Только мы суть их понимаем глубже, чем диссиденты и антикоммунисты. Преобразования нужны, но не сглаживающие и затемняющие суть нашего общества, а обостряющие и обнажающие ее. Отбросить камуфляж и всякие пережитки революционного периода вроде выборной власти, профсоюзов, инициативы масс, публичности. Не скрывать систему привилегий, карательных органов, прикрепленности. Рано или поздно мы скажем миру открыто, кто мы и что мы есть, что на самом деле строим, к чему на самом деле стремимся. Общество от этого не станет слабее. Наоборот. А победителей, как говорится, не судят. Судить будем мы сами. И жестоко судить. Сталин — это лишь первый наш маленький эксперимент. В чем-то этот эксперимент удачен, в чем-то неудачен. Но мы ошибок Сталина не повторим: мы не оставим ни одного свидетеля и ни одного следа. Нас разоблачать будет некому. Но чтобы эту величайшую революцию совершить, нужно тщательно и всесторонне подготовиться.

Матренадура о Западе и о нас

Мне огромное удовольствие доставляют суждения Матренадуры о Западе. И я ее провоцирую на них. Я уже насобирал больше сотни ее изречений. Вот был бы скандал, если бы я опубликовал их в «самиздате» или «тамиздате».

— А что Запад, — говорит она. — Там небось тоже есть старики и больные. Племянник говорил, что у того господина, который их принимал, машину украли. И вообще, нашему брату западная цивилизация ни к чему: все равно загадим и испохабим.

— А как же, Матрена Ивановна, с космическими полетами? Мы же первые были!

— Тут другое дело. Тут престиж и масштабы. А если масштабы, это нам по плечу.

— Все говорят, что на Западе жить веселее. У нас вроде скучно жить. Вот вы не скучаете?

— А что скучать? Мне не скучно. Не до этого. Скучают только дураки да бездельники. Если сам не захочешь скучать, никто тебя не заставит. Вон у нас библиотекарша в клубе была. Все грустная ходила. Скучно, мол, тут. А я говорю, помяните мое слово, все дело кончится просто очень: ребенка иметь не хочется, а аборт делать поздно. Так оно и было.

И опять о Партии

На сей раз спорили Токарь и МНС. Токарь развивал идею «новой партии», популярно пересказывая сведения о создании партии большевиков, почерпнутые им в Вечернем Университете Марксизма-Ленинизма. МНС разгромил его в пух и прах. Мне особенно понравился конец его речи.

— И потом, — сказал МНС, — учти принцип оборачивания. Что это такое? Могу пояснить, но очень популярно. Я еще не имел времени поразмыслить над ним глубже и запутать его до такой степени, чтобы он выглядел научно. Вот тебе официальная схема. Существует некий класс (сословие, слой) людей, имеющий некие собственные интересы, начинающий борьбу за них, борющийся за них, охраняющий их. Возникает особая организация — партия, в задачу которой входит выражать эти интересы, организовывать класс на борьбу за них. Исторически она могла сложиться различными путями. Например, ее могли создать представители других классов. Но это не играет роли, существенно ее место в сложившейся социальной структуре. Внутри партии образуется (опять-таки это возможно исторически различными путями) профессионально-руководящий аппарат, партийно-бюрократическая система, воплощаемая в особых лицах и в особых внутрипартийных организациях. В задачу этого аппарата входит организация самой партии, поддержание ее существования, целостности, «чистоты», короче — делание всего того, что обеспечивает партии в целом наилучшее выполнение упомянутых ее функций. Это — в схеме. А в реальности происходит оборачивание во взаимоотношениях классов, партий и их руководящих аппаратов. Почему? Да потому, что это — большие группы людей, подверженные действию общих социальных законов. Реально дело обстоит так. Если партия уже сложилась, если сложился ее аппарат, если они существуют из года в год, воспроизводятся или даже увеличиваются и крепнут, то аппарат партии уже существует как самодовлеющая социальная группа, преследующая свои эгоистические цели. Партию в целом он уже рассматривает как орудие достижения этих целей, как орудие самосохранения, упрочения, расширения. А общественные классы при этом выступают лишь как источники средств партии (поставщики людей — в первую очередь) и как арена для разыгрываемого партийным аппаратом спектакля.

Возьмем теперь твою затею. Психологически ясно: тебе не дает покоя образец нашей партии «нового типа». Тебе хочется повторить в какой-то степени этот образец. Конечно, это очень приятно — писать зубодробительные книжечки, выпускать установочные тезисы, зажигать массы, повелевать, быть на устах у всех... Но нынешняя история для этого уже не подходит по многим причинам. Во-первых, расслоение общества уже не то, не те условия существования социальных категорий и возможности борьбы за свои интересы, не те карательные органы. Из каких источников пополняется твоя группа? Студенты, аспиранты, преподаватели и научные работники низших рангов. В основном неудачники, не очень-то способные, чокнутые, убогонькие. Чьи интересы они выражают? Много ли их? Можешь ли ты создать устойчивый профессиональный аппарат? Что ты будешь «оборачивать»? Претензии на организацию в таких условиях имеют результатом в лучшем случае образование замкнутой секты, разыгрывающей полушизофренический и полушарлатанский спектакль внутри себя. Согласен, в самых различных слоях населения скопилось недовольство, кто-то его должен отразить. Но это будет не организация твоего типа, скрывающая свои тайные маниакальные стремления даже от самой себя, а не то что от КГБ. Это будет некое организационно не оформленное (непартийное!) единство людей (братство!), которое прямо выскажет все то, что наболело в душах людей. Это будет единство людей с религиозно-нравственным сознанием. Не обязательно верующих. Но людей, которые не смогут больше терпеть и молчать и которые потянутся друг к другу незримыми духовными нитями. Наши карательные органы способны разгромить любую организацию протеста. Но они абсолютно не способны справиться с тем единством протеста, которое зреет в массе населения и рано или поздно вырвется наружу.

Ого, подумал я, представляю, как в КГБ зашевелились бы, получив мое сообщение (скажем прямо, донос). Интересно, есть ли в нашем сарае настоящие стукачи, то есть стукачи не по просьбе и велению души, а по взятому на себя обязательству писать доносы? Лоб, должно быть, стукач. Но какой-то вялый.

— Нашему народу, — продолжал МНС, — предстоит начинать с азов, то есть предстоит сражаться за самые фундаментальные условия сопротивления режиму, — за такие условия, благодаря которым достаточно большое число людей сможет жить хотя бы частично без контроля со стороны органов власти, деловых коллективов и соседей. А ключ к этому — улучшение бытовых условий: отдельные квартиры, средства связи, множительные аппараты, возможность поддерживать неработающих.

Да тут целая программа, подумал я. Это весьма любопытно. Действительно, в тихом омуте черти водятся. И когда эти сопляки успевают набраться подобной премудрости?

Тоска о прошлом

— Вам, ребята, проще, — говорит Агроном. — А я вырос в годы, когда романтика революции достигла апогея. Какая у нас была школа! Может быть, самая чистая, гуманная и непорочная за всю историю.

— Хорошенькая непорочность, — презрительно фыркает Лоб.— Миллионы доносчиков и палачей концлагерей прошли эту школу.

— Не спорю. Одно другое не исключает. Может быть, моя школа была исключением. У нас за все время, пока я учился, был всего один донос. Парня посадили, но мы считали, что правильно. Его отец, как нам дали знать, был враг. А мы в это время.как раз прорабатывали книгу известного писателя, в которой был изображен аналогичный случай: сын-школьник помогал отцу-врагу. Но дело не в этом. Больше сорока выпускников нашей школы погибло на войне. Погибло достойно. Три из них посмертно стали Героями.

- А сколько из вашей школы было в плену? Сколько делало карьеру в тылу? Сколько служило в Органах?

— Не спорю. Все было. Но я не об этом. Не перебивайте, я и сам обо всем этом знаю. И между прочим, не понаслышке и из вторых рук, а как очевидец и участник.

— Ладно, не тяни резину. Выкладывай суть.

— Заткнись! — не выдерживает Костя (это он по адресу Лба).

— Жизнь была удивительная, — продолжает Агроном. — Понимаете, жил я в ужасающей нищете. Вы теперь даже вообразить не можете такую нищету. Я познал простыни и регулярное питание, только попав в армию. Я своими глазами видел, как рушится деревня, как погибают ни в чем не повинные люди. И в школе мы жили в постоянном страхе сказать что-нибудь не так. И помалкивали. И говорили то, что нужно. Я все это знал и чувствовал. И все-таки когда некоторые взрослые говорили мне банальности насчет «розовых очков», они были правы. Отчасти правы. Они думали, что я действительность видел в розовом цвете. И в этом ошибались, ибо я видел все то, что видели они, но воспринимал это как неотвратимое будущее и страдал от этого глубже их. «Розовые очки» были, но не в этом... Мне трудно объяснить, в чем именно. Ну, в отношении к хлебу, к чистой рубашке, к девушке, к солнцу... Хотели наши руководители этого или нет, они в наших душах выращивали искорку некоей святости, просветленности и непорочности. Не во всех, конечно. Но во многих. В одних меньше, в других больше. Но много было таких, в которых эта искорка пылала ярким пламенем. Я знал таких людей. И убожество бытия не мешало этому. Наоборот. Как показывает опыт, благополучие, а не трудности, убивает это.

— Все понятно, — сказал Дон. — Иллюзии. Вера в идеалы. Фанатизм. Мы это тысячи раз слышали от мерзавцев сталинского периода.

— Нет, ребята. Не в этом дело. Мне, повторяю, трудно вам пояснить. И эти мерзавцы сами не понимают, в чем дело. Я не встречал ни одной книги, в которой автор постарался бы разобраться, в чем тут дело. Я, ребята, честно признаюсь: в марксистские сказки как в реальность не верил. Не спорю, эти сказки было приятно слушать. Но именно как сказки. И мы спорили ночи напролет о коммунизме. Причем в подвале. При этом ломалась канализация и заливала пол. А мы и не чувствовали юмора ситуации. Никаких иллюзий у нас не было. А для фанатизма мы были слишком наивны, чисты. И слишком добры. Да, мы были добрыми.

— А все-таки вы сами-то надумали что-нибудь на этот счет? — спросил Костя. — Вы же годами размышляли на эту тему, судя по всему.

— Кое-что надумал. Но я не уверен, что прав. Я же не теоретик. Скорее всего, я ошибаюсь.

— И все же?

— Такое впечатление, что в нас тогда зарождался новый, молодой и прекрасный Бог. Мы ощущали его в себе, не отдавая себе в этом отчета. Он шевелился в нас и радовал перспективой порождения какой-то более важной, глубокой и вместе с тем возвышенной формы бытия, чем окружающее нас убожество.

— И что же вы не разродились этим Богом?

— Он погиб у нас во чреве. И мы задушили его сами.

— Ты прав, старик. Нам легче. Мы научились пользоваться противозачаточными средствами и никакого зародыша такого рода уже не допустим.

— Как знать...

Матренадура о Западе

Там даже трусики женские продаются с названиями дней на самом этом месте. Удобно, конечно. Идешь по улице. Забыл, какой день. Подходишь к любой бабе, задираешь ей юбку. Извините, говоришь, хочу узнать, какой день сегодня. И читаешь. На иностранных языках, конечно. Языки иностранные знать нужно, это точно. Одно неудобство в этом есть: трусы надо каждый день менять, а нам это несподручно.

Рассказ Токаря

— Как мы живем, — сказал Токарь, — вы сами знаете. Скука и тоска зеленая. Вот я и решил однажды поразвлечься. Случай представился. Ну и по пьяной лавочке, конечно.

Собрался я в отпуск. В самое неподходящее время — нашего брата в курортный сезон работать заставляют, а в дождь и в слякоть прогоняют «отдыхать» в приказном порядке. В хороший санаторий путевку достать — проблема, а в захудалый дом отдыха в такое время — не приведи Господь. Одна сплошная одуряющая пьянка и низкопробное блядство. Вот и надумал я соригинальничать — просто поехать в один районный городишко, который мне понравился в студенческие годы (в туристический поход в те края ходили), поселиться в гостинице, побродить спокойно по окрестностям, отоспаться и все такое прочее. Изложил свой план одному своему приятелю. Тот поднял меня на смех. Сказал, что я — примитивный идеалист. Номер в гостинице? Ха-ха-ха! Вот идиот! Ты что, забыл, где мы живем?! А питаться чем будешь? Без блата и протекции сверху туда и соваться нечего! При слове «протекция сверху» мы оба подумали об одном и том же: об одном прохвосте, который учился вместе с нами, даже выпивал частенько с нами, а потом как-то пролез в одну в высшей степени авторитетную организацию. А что, если?.. Захватив пару бутылок коньяка, направились к этому нашему знакомому. Нам повезло: после пятиминутного кривляния он нас принял. А после того, как мы выставили бутылки, «оттаял», сбросил с себя чиновную важность. Вспоминали прошлое. Время шло весело. После наших бутылок он добавил пару своих. Надрались основательно. Тут-то я и выложил свою идею. Хозяин сказал, что это — пустяк, он все устроит наилучшим образом. Только не сообщай цель моей поездки, попросил я. Скажи просто, мол, по важному делу нужно. Прошло два дня. Я уж было собрался брать «горящую» путевку на две недели в подмосковный дом отдыха. Звонок. Звонит тот знакомый. Говорит, все в порядке, езжай, встретят и устроят наилучшим образом, до областного центра лети самолетом, а там будет ждать машина. Об остальном не беспокойся. Ну, я и рискнул.

Так оно и случилось, как сказал знакомый. Встретили меня роскошно. Поселили не в гостинице, а в отдельном домике на окраине. И на полном пансионе. Причем бесплатно! А машину оставили в полное мое распоряжение. Шофер тоже временно поселился в этом домике. После того как я «отдохнул с дороги», ко мне заявился встречавший меня «представитель», а с ним — «товарищ из области». И конечно же — выпивка («для откровенности»). Подвыпили. Перешли на «ты». Скажи откровенно, между нами, спросил меня «товарищ из области», ты по ТОМУ ДЕЛУ? Я слегка кивнул, но так, чтобы можно было отвертеться в случае чего. Материальчики поступили? — спросил «товарищ из области». Я опять чуть-чуть кивнул, хотя понятия не имел, о каком таком ДЕЛЕ он толкует. Ну и что же будем делать? — не отставал собеседник. Я сказал, что главное — не будем спешить. Спешка, как известно, нужна при ловле блох. Разберемся. Присмотримся. Но чтобы никому ни звука. Иначе... Все ясно, сказал собеседник. В общем, сказал я, мне нужна объективная картина. Без эмоций. Чтобы я смог узнать все без прикрас. Но чтобы никто не догадывался, кто я и зачем тут. И чтобы жил я тут так, будто... В общем, чтобы люди думали обо мне что угодно, только не... Ясно? Еще бы не ясно, в один голос заявили мои собеседники-собутыльники. Для Самого нужно? Нет, сказал я. Не для Самого, а для Самого. Это посерьезнее.

Так и порешили. «Товарищ из области» берет на себя официальную роль и все формальные хлопоты, а мы с «представителем» сопровождаем. И смотря по обстоятельствам я высказываю свои пожелания и даю указания на наших «совещаниях» здесь, на квартире. Все материалы, какие я захочу получить, «товарищ из области» распорядился предоставить ему (то есть мне в конечном итоге). Вот в таком духе мы разговаривали. И я, каюсь, совершенно ничего не понимал, о чем именно идет речь.

Надрались мы основательно, и я спал как убитый. Утром вспомнил вчерашний разговор и ужаснулся. И решил обратить все в шутку. Но было уже поздно. После завтрака ко мне приехали «товарищ из области» и «представитель». С ними еще несколько человек. Мы на трех машинах двинулись в неизвестном мне направлении.

Отъехали мы от города километров десять. И тут я увидел зрелище необыкновенное. Впереди показались огромные лохматые собаки — породы московская сторожевая. За ними — всадники. Нам пришлось свернуть в сторону и остановиться. Мой шофер выругался. Ну, теперь загорать на полчаса, сказал он. Мы вылезли из машин. Меня удивило то, что всадники ехали как-то странно — кольцом, в середине которого вроде бы ничего не было. Заметив мое удивление, «товарищ из области» кивнул вниз, на землю. И я увидел, что вся дорога внутри кольца была покрыта какими-то копошащимися существами. Приглядевшись, я понял, что это — цыплята. С боков и сзади цыплячью процессию тоже охраняли огромные злые псы (помимо всадников). Оказывается, это из птицефермы, обслуживающей высшее столичное начальство, гнали своим ходом цыплят для отправки в Центр. На месте их резать запрещали, так как в Центре требовались предельно свежие цыплята. А доставлять их на станцию транспортом по каким-то причинам не могли. По дороге многие цыплята погибали, а остальные добирались инвалидами. На днях, сказал «представитель», приемщики на станции забраковали пятьсот цыплят, которые захромали от трудного пути. Хотя какое значение, казалось бы, имеет эта хромота, если цыплята предназначены не для спортивных соревнований, а для съедения? Вот из-за этих потерь и загорелся весь сыр-бор. Списываемых цыплят даром распределяют по начальству местному. Сговорились с приемщиками, надо полагать. А местные критиканы и разоблачители начали анонимки строчить во все инстанции и органы печати. Да что я тебе толкую! Ты же сам в курсе.

Моя реакция была полной неожиданностью для моих спутников. В моем воображении рисовались уже страшные картины концлагеря, тайного военного завода, а тут... Я задыхался от хохота. И даже коньяком меня невозможно было привести в чувство. Я жестами дал понять моим спутникам, чтобы повернуть обратно в город. Они это истолковали по-своему. Вечером мы устроили грандиозную пьянку, во время которой я проболтался. Они, мои собутыльники, на радостях рассказали мне «суть дела», то есть о том, что творится в хозяйстве, обслуживающем кремлевский продуктовый распределитель. И опять-таки было очень смешно. На каждого выращиваемого цыпленка тут есть по крайней мере пара начальников, сжирающих по меньшей мере по паре молочных поросят в день (а прочую птицу и овощ и считать не стоит). А цыплята, чтобы попасть на стол нашему высокому столичному начальству, проходят тут такой отбор и проверку, как будто их собираются готовить в космонавты или отбирают в члены делегации на международный симпозиум в капиталистическую страну.

На другой день меня под конвоем доставили в Москву.

Матренадура о Западе

— Там культура. Племянник говорит, там даже старухи за пятьдесят этим делом занимаются, как молодые. Только пружины звенят. И штучки всякие делать умеют.

— Там пружин нет давно.

— Н-ну, поролон. Какая разница? Коли хочется, так и земля покажется периной. Племянник говорит, там везде портреты голых баб и мужиков висят. Картинки, как этим делом заниматься. Книжки. Лекции специальные читают.

— А что в этом плохого?

— А я разве говорю, что плохо? Только нам это ни к чему. Нам бы выпить, закусить как следует. А что и как потом, мы и сами сообразим без всяких этих академий. Детишек-то нам не иностранцы делают! Мы сами.

— Но вы же сами говорили, что на Западе женщины дольше сохраняют молодость и свои женские прелести.

— А ты думаешь, это от картинок и книжек? Пища другая. И работа на дому легче. Дай нашим бабам ихние условия, так они и в шестьдесят лет будут способны этим делом заниматься.

Спор о диссидентах

Спорили о диссидентах. Преобладала критическая линия в отношении к ним. Лишь МНС занимал особую позицию. Он не защищал диссидентов, а возражал тем, кто на них нападал. Дон сказал, что диссиденты живут припеваючи, получают из-за границы всякие вещички, которые загоняют тут за большие деньги, и денежки тоже получают. Плюс — слава. Так что диссидентство — это выгодный бизнес. МНС сказал, что кое-кто из диссидентов действительно недурно живет. Но далеко не все. Большинство — нищие. И к славе не всегда стремятся из тщеславия. Иногда это — форма самозащиты. Токарь сказал, что диссиденты — хитрые и изворотливые. МНС сказал, что не видит ничего плохого в этом. Оппозиция тоже есть дело, а всякое дело надо делать умеючи, профессионально. Иначе ничего не получится. А беспомощные чистенькие страдальцы гибнут на уровне первичных коллективов, отделений милиции, административных комиссий и районных отделов КГБ. Власти не брезгуют ничем в борьбе против диссидентов. Так почему же те должны церемониться?! К тому же будь ты хоть трижды ангелом, тебя все равно обольют помоями, если ты диссидент. Иван Васильевич сказал, что он согласен с МНС, но все же хочется, чтобы протест выражали кристально чистые люди. МНС сказал, что пройдет время, и на самых отъявленных проходимцев из диссидентов наденут белые одежды святых. Многие диссиденты гибнут и страдают. И по законам социальной психологии их жертвы распространяются и на тех, кто в безопасности и процветает, подобно тому как солдатские жертвы на войне окружают ореолом славы и величия генералов. Но это же можно как-то изменить, сказал Лоб. Нет, сказал МНС. Это — закон природы. Жаль, сказал Иван Васильевич, что в природе действуют такие нехорошие законы. Плохих законов не бывает, сказал МНС. Как порой хочется полетать в воздухе без всяких машин, но законы тяготения возвращают нас на прозаическую землю. Но если бы не было тяготения, то не смогла бы существовать даже песчинка. Короче говоря, сказал Дон, чем больше предприимчивых и тщеславных людей пойдет в диссидентство, тем лучше? Не лучше и не хуже, сказал МНС. Это будет признаком того, что движение крепнет.

Скорость жизни

Когда говорят о жизни, что она пронеслась как сон, совершают грубую ошибку. Во сне как раз время жизни растягивается. Здесь за какие-то доли секунды происходят события, на которые в реальной жизни уходят дни, недели, а иногда и целые годы. Тут есть двусмысленность, которую я сейчас хочу устранить. Надо различать два вида скорости — скорость течение физических процессов и скорость психологического переживания времени. Первая исчисляется числом событий (х) за данное время (у), то есть как частное от деления х на у, а вторая — наоборот, как отношение продолжительности времени к числу событий за это время, то есть как частное от деления у на х. Во втором случае имеются в виду события из жизни индивида, выделяющиеся из остальных событий жизненного потока как значительные для индивида и запоминающиеся. Таким образом, если человек прожил семьдесят лет серой и скучной жизни, так что число значительных для него событий невелико, психологическая скорость жизни его будет очень большой (жизнь пролетит «стрелой», как «сон»). Жизнь во сне кажется текущей с огромной скоростью, поскольку сны забываются. Но если вырвать сон, как таковой, из контекста жизни и зафиксировать события, имевшие место с индивидом во сне, то получим очень малую психологическую скорость течения жизни. А физическая скорость жизненных процессов у всех одинакова, если брать чисто физический аспект. Если же в число событий включать значительные для индивида события, то нужно говорить не о скорости течения жизни, а о содержательности жизни. И тогда получим естественный закон: психологическая скорость течения жизни обратно пропорциональна психологической содержательности жизни.

Из сказанного с полной очевидностью следует, что жизнь во сне может обладать желаемыми для индивида качествами (малой скоростью и большой содержательностью) в большей мере, чем жизнь наяву.

О правильности происходящего

Хотя человек нашего общества примитивен с психологической точки зрения, чтобы описать законы его поведения, требуется не арифметика социологии, а высшая математика. Кстати, знакомство с этими законами у меня началось именно с математики. Я был самым сильным математиком среди учеников школы, но учителя меня почему-то никогда не называли в числе лучших. Почему? Сначала я удивлялся, а потом привык. И все к этому привыкли. В самом деле, зачем меня называть среди самых способных по математике, если это и так очевидно?! Задачки, над которыми часами ломали головы наши отличники, я решал мимоходом. И частенько подсказывал этим отличникам идеи решения. И они, конечно, никогда не признавались в том, что это — мои идеи. Подумаешь, какое дело! У него (то есть у меня) этих идей навалом, от него не убудет, если мы (то есть они, отличники) кое-что позаимствуем! На математической олимпиаде в университете я быстрее всех решил все задачи, но меня опять-таки не включили в список лучших. Тут я возмутился и добился разговора с одним из членов комиссии. Из разговора этого я понял, что я допустил грубую... нет, не математическую, а социально-психологическую ошибку: я дал слишком простое, а порой — даже слишком банальное решение задач, тогда как надо было показать, что я знаком с такими разделами математики, которые в школе не проходят, и дать более сложное решение. Зачем? — удивился я. Если задачи примитивны... Для комиссии, спокойно сказал почтенный ученый.

Лишь много лет спустя я понял, что то решение комиссии было правильным, то есть совершенно по правилам поведения членов нашего общества. И вообще все происходит правильно (по правилам), за редким исключением. Что это за правила? Как-нибудь, если будет настроение, я напишу на эту тему книжку. А сейчас я вернусь к той истории с математической олимпиадой. Парень, который был тогда отобран в качестве победителя, закончил решение задач через сорок минут после меня, исписав гору бумаги. Он был именно отобран, ибо соответствовал представлению профессоров и руководителей о таланте, вполне укладывался в рамки истории и традиции науки, его будущее было ясно для всех. Я же у них вызывал раздражение некоторым пренебрежением к столь торжественному событию, непочтением к традициям, чрезмерной легкостью решения и некоторой потенциальной угрозой в будущем (кто его знает, что он может выдумать?!). Я был для них чужой, и они все это сразу почувствовали. И хотя все они (члены комиссии) были различны по одаренности, по образованности, по званиям и заслугам, по характеру и прочим признакам, они в данном случае повели себя удивительно одинаково. Они все среагировали на меня как на чужеродное явление и как на потенциальную угрозу их спокойствию и благополучию. Любопытно, что я это отношение к себе со стороны окружающих ощущал всю жизнь. И даже сейчас, когда можно сказать, что жизнь в основном прожита, мои сослуживцы все еще побаиваются, как бы я не совершил что-либо из ряда вон выходящее. А один из них уговаривал меня признаться в том, что я по секрету чуть ли не целую новую науку выдумал. Ты хитрый, сказал он мне. Умрешь, а лет через пятьдесят после этого опубликуют твои секретные сочинения, и ты проберешься в историю науки. Это мы тут вынуждены всякой ерундой заниматься!

Мечта идиота

— Представьте себе, — говорит МНС мечтательно, — произошло нечто невероятное. Собрался Пленум ЦК КПСС и принял решение предать гласности все материалы о репрессиях сталинского периода, запретить преследование за политические выступления, легализовать все группы вроде нынешних диссидентов, легализовать издания «Хроники текущих событий» и других сборников такого же рода, легализовать вообще «самиздат», — короче говоря, удовлетворить все требования поборников прав человека (между прочим, глупое выражение — «поборник») и критиков режима.

— Зачем?

— А хотя бы для того, чтобы показать людям, что ничто от этого не изменится.

— Почему же не изменится?

— Хотя бы потому, что это решение кто-то должен будет претворять в жизнь, причем не один раз, а регулярно, из года в год, из десятилетия в десятилетие. Кто это будет делать? Те же люди, которые сейчас стоят у власти во всех ее звеньях.

— Их можно заменить.

— Насколько? Всех? Замены возможны. Можно заменить худших. Но это — не более десяти процентов. Пусть останутся лучшие. Но они хуже этих худших во сто крат — они хитрее, изворотливее. А кто придет на смену заменяемым? Вот в чем загвоздка! Решения принять можно любые. Но систему власти образуют не ангелы и боги, а простые смертные, которые поддерживают существующую систему жизни как наиболее удобную для них. И будут ее хранить несмотря ни на что. А главное, друзья мои, само население не откликнется на это решение Пленума ЦК желаемым образом. Ужасы сталинского периода? Слыхали! Это уже не ново. Знаем. Уверяю вас, опубликуйте разоблачительные книги официально — интерес к ним не будет из ряда вон выходящим. А то и совсем читать не будут. Факты нарушения прав человека, беззакония, бесчеловечности? О Боже мой! Да мы их вам сами приведем во сто раз больше. Зайдите в любую семью, в любое учреждение. Поговорите с людьми, и у вас волосы зашевелятся от тоски. Народ останется равнодушен — это решение ничего не изменит в его обыденной жизни.

— А если Пленум ЦК решил бы передать власть диссидентам?

— Народ не допустил бы этого.

— А что ты сам думаешь по этому поводу?

— Я тоже категорически против.

— Почему?

— Оскорбительно.

— А нынешние кретины не оскорбительны?

— Но они пришли к власти по законам нашей жизни, а не вопреки им. Они естественны. К тому же есть законы жизни, не зависящие от качеств людей. По этим законам допущенные к власти люди либо скоро потеряют ее, либо будут хуже прежних правителей, если удержатся.

— И что ты предлагаешь?

— Уйти в себя и найти прекрасное будущее в себе самом.

— Допустим, тебе это удастся. А как быть другим? Мне? Ему? Матренадуре?

— Матренадуре в себя уходить не надо, она и так давно живет в прекрасном будущем. А что касается вас...

— А что касается нас, — сказал Кандидат, — то тут проблемы и подавно нет. Мы готовы уходить куда угодно, только не в себя. В себя мы уходить не будем ни при каких обстоятельствах, ибо это противоречит самым глубоким основам нашей жизни. И никому другому не позволим это сделать. Наш человек должен жить, как говорится, душа нараспашку, чтобы всем виден был насквозь.

— А ты попробуй помешай. За чужой душой уследить не так-то просто.

— Я мешать не буду. Но я уверен, что найдутся другие, кто сделает это. Над всеми нашими душами есть бдительное око собрата твоего, помни об этом. И берегись.

Матренадура о Западе

— Боятся они нас. А как же не бояться? Нас все боятся. Сила у нас есть, вот и боятся.

— И американцы боятся?

— А эти больше всех боятся.

— А чего им бояться? У них же тоже есть сила. И не меньше нашей.

— У них есть что терять, потому и боятся. Когда есть что терять, всегда боятся. И мы боимся, но меньше: у нас терять меньше.

— Ваш племянник в какой-то важной делегации был, судя по его рассказам. Как их там принимали?

— Хорошо принимали. Племянник остался доволен. Руки жали. Господами называли. В отелях поселили. По всей стране бесплатно возили и все показывали. Портреты во всех газетах напечатали. Интервью брали. Боятся нас, потому и принимают. Если бы не боялись, ни за что не приняли бы. Кто такой этот мой племянник? Шпана! И не племянник он вовсе мне, а не то двоюродный, не то троюродный. Седьмая вода на киселе. А тоже мне — господин! Интервью! Тьфу!

Моя социальная концепция

Постепенно я втянулся в свою спунологию. И она завладела мною целиком. Причем сделал это я не только по зову сердца, но и по велению разума — к этому времени у меня сложилась четкая социальная концепция. Суть ее в двух словах такова. Живем мы скверно — это факт. Причины скверности — не исторически преходящие случайности, а неотвратимые законы нашего общества. И в силу тех же самых законов мы не можем надеяться на лучшее. Конечно, улучшения в смысле питания, одежды, медицины и другие возможны. Но они ничтожны. И они не смогут послужить утешением в нарастающей мерзости в прочих более важных отношениях, касающихся общего статуса личности в обществе. Причем бороться против этой мерзости в общественных масштабах — дело совершенно бесперспективное, ибо в силу все тех же законов общество открывает исчезающе ничтожные объективные возможности для борьбы с этой мерзостью. И потому... И потому я ушел с головой в спунологию. Но чтобы не быть голословным, постараюсь все же изложить свою социальную концепцию более подробно — авось кому-нибудь и сгодится.

Прежде всего — о преимуществах моего положения советского человека с точки зрения выработки научного понимания нашего общества и вообще всякого общества такого типа. Раньше я частенько слушал иностранные радиопередачи на эту тему. Чего только не наговорили о нашем обществе западные советологи, политики, писатели, журналисты, социологи! Потом я плюнул на это дело: все равно они не понимают в этом деле ни черта. Почему? Есть причины психологические. Например, одни хотят непременно обличать, другие — непременно восхвалять, то есть имеют предвзятую установку. Критики не имеют никаких ограничителей и действуют по принципу: кто кого перекритикует. Большинство знает нашу жизнь, наблюдая ее со стороны, не испытав на своей шкуре. Есть причины объективно научные. Например, отсутствие фактических данных, отсутствие подходящей методологии. Среди этих причин хочу особо отметить неспособность оценить опыт Советского Союза с точки зрения возможностей научной абстракции. Исторически обстоятельства у нас сложились так, что наша естественная жизнь оказалась максимально близкой к научному эксперименту. В частности, нам пришлось строить новое общество почти что на голом месте и делая все впервые, не опираясь ни на какой чужой опыт, творчески. А историческое творчество дает наиболее интересный материал для научных обобщений. Подобно тому, как законы строительства зданий стороннему наблюдателю легче обнаружить, если он смотрит, как строят новое здание на пустом месте, чем в случае, когда он наблюдает перестройку старых, так и в отношении образования обществ. А условия, в которых создается новое общество, существенным образом сказываются на его структуре. Например, не исключено, что в США коммунизм будет построен так, что сохранится многопартийная система. Это создаст иллюзию, будто возможен коммунизм с элементами плюрализма. И приципиально беспартийный характер общества будет завуалирован. У нас же эта черта коммунистического общества очевидна.

Разногласия

Хотя наш сарай является образцовым в бригаде в бытовом отношении (у нас нет выдающихся пьяниц и дебоширов, не бывает острых склок), у нас с самого начала наметились разногласия. Сначала они обозначились в шуточной форме, затем обсуждались серьезно, но в дружеской форме, наконец, стали углубляться до неких принципиальных основ. Эти разногласия касаются нашего практического, а затем — и теоретического отношения к работе, которую мы вынуждены выполнять здесь. Если хотите познать человека, посмотрите его прежде всего в работе. Даже МНС не отвергает это правило. Правда, он оставил себе лазейку в виде замечания: смотря что считать работой.

В первый же день выяснилось, что Иван Васильевич и Костя образцовые работники, Комиссар — хороший работник, а я — добросовестный работник. У Ивана Васильевича чувствуется опыт, сила и любовь ко всякому труду, вплоть до приготовления дров и мытья кастрюль во время дежурства на кухне. Костя работает с упоением и до изнеможения. Мы и образовали группу работяг. Идеологическое оформление нашей позиции дал Иван Васильевич, и его соображения изложу ниже. Лоб оказался феноменальным лодырем и паразитом, заслужив тем самым всеобщее презрение. Хотя он самый сильный в бригаде, его стали ставить на самые легкие работы. В конце концов Дон предложил поставить его отгонять мух от Комиссара. Кто-то сказал, что мух вроде не видно. Дон сказал, что именно поэтому он и предложил Лба на эту работу, а не Костю. Лоб со своей стороны ответил на наше презрение своим удвоенным презрением к нам, и его проблема была решена раз и навсегда.

Труднее оказалось с другой группой, в которую вошли МНС, Кандидат, Дон и Токарь. Нельзя сказать, что они — лодыри. Но работают они с полным равнодушием к делаемому делу. Если можно уклониться от работы, они охотно уклоняются. Заставить их работать сверхурочно можно только после долгих уговоров и угроз. И если они при этом соглашаются, то не из страха этих угроз, а чтобы от них отвязались. Поднять их на работу ночью (а нам и это порой приходится) абсолютно невозможно. Теоретиком этой группы с молчаливого согласия прочих ее членов стал МНС.

В народе людей такого рода обычно называют филонами. И если хотите знать, именно здесь проходит самое глубокое размежевание людей в нашем обществе. Не в разговорчиках — болтать всякий может научиться что угодно, — а именно в отношении к делаемому делу.

Вот принципы группы филонов, высказанные МНС хотя в интеллигентной, но довольно циничной форме. Если человек принуждается к некоторой деятельности помимо воли, с него самим актом принуждения снимаются всякие моральные обязанности по отношению к этой деятельности и он имеет полное моральное право вести себя по отношению к этой деятельности так, как сочтет наиболее выгодным для себя, в том числе — уклоняться от труда, имитировать труд, обманывать. При этом человек вправе не связывать себя никакими обязательствами по отношению к другим людям, занятым с ним в одних общих действиях, и реализует свое отношение к этой деятельности независимо от них, если они не солидарны с ним. Только в случае наличия аналогичного отношения у других людей, участвующих в деле, человек может и должен координировать свое поведение с единомышленниками.

Иван Васильевич сказал МНС, что тот ехал в деревню добровольно. Тот ответил, что он приехал по принуждению, как и большинство, но принуждение это было неявным. Принуждение, между прочим (это сказал МНС), редко бывает явным. Обычно оно принимает форму добровольности. Также как и сопротивление принуждению не всегда бывает открытым. Чаще оно имеет форму покорности. Мы покорились, но так, что выражаем свой протест в соответствии с вышеприведенными принципами. И вообще, в нашем обществе всякое дело вынужденное. Даже любимое дело, становясь профессией, превращается в вынужденное.

Иван Васильевич сказал МНС, чтобы тот «не пудрил ему мозги», что его словами не проймешь, что он всякого повидал и что не в этом дело. Есть более глубокие и более важные законы поведения людей, не зависящие ни от каких партий, эпох, формаций, — законы всякой совместной деятельности. Не имеет значения, почему ты оказался в данном человеческом коллективе и каковы твои моральные принципы. Но раз данный коллектив по каким-то причинам обязан сделать данное дело, каждый член коллектива обязан внести в это свою долю, одобряемую этим коллективом. А таких филонов, как МНС, мы в свое время звали сачками. И расправлялись с ними своими силами. И они начинали вкалывать как положено.

Во-первых, возразил МНС, попробуйте ударьте. Это в армии и в лагере, возможно, норма. А тут — обычное бездарное свободное общество. И приберегите ваши силы лучше для героического труда. Я работаю по принципу «как все» вполне одобряемому нашим обществом. А если я не вкладываю в это дело душу, так это тоже общее явление, это — атрибут всякого подневольного труда. И трудовой героизм я проявлять не собираюсь. Не обязан. Это — привилегия кретинов и карьеристов, а я ни то и ни другое. Аминь!

Выходит, я кретин и карьерист? — спрашивает Иван Васильевич. И Костя тоже? Если бы я был кретином и карьеристом, я не валялся бы тут в сарае. Я был бы министром или важным генералом. И сейчас бы отдыхал на прекрасном курорте. Все, что ты говорил, суть слова. Допускаю, умные слова — вы теперь с пеленок знаете больше, чем мы в старости. Но есть чисто человеческие качества. Мужские хотя бы.

По мужским качествам, сказал Токарь, у нас вон Дон мастак. И Комиссар не теряется. Не кривляйся, сказал Иван Васильевич. Ты понимаешь, о чем я говорю. Вы думаете, только за Родину, Партию и Сталина кидались мои сверстники под танки и на амбразуры? Нет, не только. Еще и потому, что были настоящими мужчинами. Когда нам командовали «Добровольцы, два шага вперед!», мы вообще ни о чем не думали, делая эти два шага. Это натура человечья работала. Вы думаете, Костя тут буквально горит на работе ради похвалы или из любви к Партии и Правительству? Спросите его, он пошлет вас подальше. И я его понимаю: для него тут нет теоретических проблем. А для вас тут проблемы возникают. Проблемы возникают там, где их вообще не должно быть, вот в чем весь ужас нашего положения. Мы подвергли сомнению самые основы человеческих проявлений и завалили их... извините за выражение!.. говном проблем и разговоров.

Я уважаю ваши убеждения, сказал МНС. Но вы и Костя — печальное исключение в нашем обществе. Если бы не вы, то наша группа состояла бы только из одного паразита и филонов вроде меня. И мы были бы типичным явлением. И были бы солидарны. И может быть, завоевали бы Переходящее Красное Знамя. Но из-за вас всем очевидно расслоение нашего коллектива и то, что мы филоны. И потому нам не дадут это знамя.

— Ну и черт с ним! — сказал Иван Васильевич.

И наш глубоко принципиальный спор тогда кончился мирно. Мы скинулись по рублю и купили бутылку «конячего напитка», как выразилась Матренадура, завалявшегося в сельмаге еще с хрущевских времен. Но подлинное единение так и не наступило. Хотя я принадлежал к группе работяг, я не мог принять концепцию Ивана Васильевича. Героический и самоотверженный труд без соответствующего вознаграждения — это все-таки чушь. Но и филонов типа МНС я в глубине души не любил, хотя не находил аргументов против его концепции. Потом меня внезапно осенила простая мысль: Иван Васильевич есть пришелец из героического прошлого, а МНС — явление наших будничных дней. Кому же отдать предпочтение? Ни тому, ни другому. Оба они суть отклонения от норм своего времени, будучи законным продуктом времени. Они слишком обнажены. И оба они индивидуалисты, хотя противоположности. Человек нашего времени — коллективист. А коллективист — это довольно хитрая штука.

Матренадура о Западе

— Племянник говорит, они там в марксизм верят. Не то что у нас. Это у нас смеются. А над чем у нас не смеются? Над вождями и то смеются. Над самим Лениным смеются, вот до чего докатились! А там верят. И с уважением относятся. Ничего не скажешь, культура! Даже марксизм и то уважают.

— Почему «даже»?

— А за что им уважать его? Если марксизм у них возьмет власть в свои руки, имущество поотымают, посажают, бардак заведут не хуже нашего. За что уважать-то его? А они уважают. Не то что у нас. У нас ничего не уважают.

— Но не все же там верят в марксизм и уважают его?

— Конечно не все. Не все же там идиоты! И на Западе умные люди попадаются. Редко, но попадаются. А что в том толку?! Думаете, если не верят и не уважают, так ничего такого, как у нас, не построят? Все равно построят. Куда от этого денешься?!

Моя социология

Мои исходные предпосылки тривиальны. Чтобы многомиллионное общество могло существовать, оно должно производить необходимые для этого (и не только необходимые но и возможные) ценности и потреблять их. А значит, оно должно распределять людей по точкам деятельности и создать систему распределения производимых ценностей между людьми. А общество, повторяю, многомиллионное, разбросанное в пространстве и воспроизводящееся во времени. Общество современное, то есть с очень сложной технологией деятельности, с многосторонним разделением функций и видов деятельности.

Первое обстоятельство, которое следует принять во внимание при этом, есть неравноценность видов деятельности. Причем неравноценность принципиально неустранимая. Есть виды деятельности приятные и неприятные, творческие и механические, не требующие специальной подготовки и требующие высокой степени профессиональной подготовки, требующие особых талантов и доступные любой бездарности, связанные с изготовлением вещей и с руководством людьми и т.д. Как людей распределять по видам и точкам деятельности, чтобы соблюдалась некая справедливость? Свободный выбор? В узких пределах и отдельных случаях это осуществлялось всегда, а как общее правило — это есть утопия для идиотов. Сколько миллионов людей хочет стать руководителем партии, а должность такая всего одна! Но если даже абстрагироваться от социальных ограничений, не всякий может стать певцом, художником, футболистом... Значит — выбор в соответствии со способностями, то есть как-то ограниченный. Точно так же утопична идея чередования деятельности («землю попашет, попишет стихи»). Конечно, можно одного человека сегодня заставить грузить пивные бутылки, а завтра — молочные. Можно министра сельского хозяйства перебросить на автомобильное хозяйство и наоборот. Но перебросить уборщицу из общественной уборной в Академию наук доказывать сложные математические теоремы — дело несколько более трудное. Еще более утопична идея более или менее равной подготовки молодежи к широкому спектру деятельности, чтобы они сами потом сделали выбор по душе. Не говоря уж о том, что многие виды деятельности требуют узкой специализации с детства. Распределение одинаковых индивидов по неодинаковым точкам деятельности невозможно без насилия. Например, одна и та же должность выглядит совсем неодинаково в Москве и где-нибудь в Чухломе. Так что же остается. Остается не гадать и строить утопические проекты, а обратиться к реальности.

В реальности же действует естественная справедливость. Тут распределение индивидов по точкам деятельности зависит от многих реальных факторов, главные из которых суть следующие: 1) происхождение; 2) природные способности; 3) соответствие сложившейся системе жизни; 4) личные связи. Происхождение играет огромную роль, хотя об этом стараются помалкивать. И не в смысле анкеты (что, конечно важно), а в более важном аспекте. Известно, что до семи лет человек формируется более чем на пятьдесят процентов с точки зрения интеллектуальных способностей, а до восемнадцати лет формируется как социальный индивид. Известно также, что дети, прошедшие через детские сады и ясли и выросшие в крестьянских и рабочих семьях, оказываются неизмеримо менее развитыми интеллектуально, чем выросшие в зажиточных интеллигентных семьях и получившие добавочное образование (иностранные языки, чтение книг, разговоры). При всех прочих одинаковых данных обстоятельствах мальчику из крестьянской семьи, окончившему десятилетку в Чухломе, неизмеримо труднее поступить в Московский университет на математический факультет, чем мальчику из интеллигентной семьи, окончившему специальную математическую школу в Москве. Вопрос о способностях очевиден. Но в подавляющем большинстве случаев он не столь важен, как воспитание и профессиональная подготовка. А в воспитании наиболее важную роль играет развитие способности быть максимально адекватным социальной среде и использовать свои природные данные и преимущества своего происхождения в своих интересах. А это в огромной степени зависит от условий жизни индивида до восемнадцати лет. Поскольку в обществе занятие человеком определенной точки деятельности зависит от других людей, осуществляющих отбор и дающих на это санкцию, то личные связи и контакты, данные от рождения и приобретенные в ходе подготовки к деятельности, оказываются решающими, что тоже очевидно.

Короче говоря, имеются социальные факторы, от которых зависит распределение индивидов по точкам деятельности, и эти факторы начисто отвергают все прекраснодушные утопии на этот счет. Того, кто пишет стихи и прилично живет за их счет, не заставишь пахать землю. Разве что для «собирания материала» или из иных шкурнических соображений (вроде поездок Евтушенко и Глазунова на БАМ, которых за это прозвали «бамскими угодниками»). Нынешние принудительные поездки служащих и рабочих из городов на уборку урожая в деревню не есть реализация светлых идей утопистов, ибо эти поездки суть просто печальная необходимость, связанная с плохой организацией сельского хозяйства и скрытой, «размытой», безработицей в городах.

Обратимся к распределению произведенных ценностей. Поскольку речь идет о миллионах людей, разбросанных в пространстве, то одно это требует сложной системы распределения, то есть определенной системы власти над ценностями. А если учесть разнообразие людей и разнообразие ценностей, то следует увеличить степень сложности этой системы и усилить ее социальную важность. Власть над производимыми ценностями и над их распределением есть основа общественной жизни. Власть над распределением точек деятельности есть лишь одно из ее средств (пожалуй, главное).

В области разговоров о распределении ценностей царствуют утопические идеи распределения по труду и распределения по потребностям, а также идея общества изобилия, которое обеспечит это «по потребностям». Во-первых, изобилие всего в принципе невозможно. Даже природные ресурсы планеты ограничены, а производительная мощь общества всегда как-то ограничена. Большинство ценностей, производимых обществом и даваемых природой, в принципе являются дефицитом и не могут быть в изобилии. Кроме того, свой жизненный уровень люди определяют не по тому, что есть в изобилии, а по тому, что есть дефицит. Так что система распределения должна справляться с проблемой распределения ценностей, которых хватает далеко не всем.

Идея распределения по труду имеет весьма узкую сферу приложения — лишь в тех случаях, когда можно непосредственно сравнить деятельность индивидов. Идея распределения по потребностям давно выродилась в идею распределения «по разумным» потребностям, то есть по потребностям, регламентируемым обществом (коллективом, особыми организациями). В реальном исполнении все эти прекраснодушные идеи требуют определенных критериев сравнения и ограничений. И само собой разумеется, определенной категории лиц и организаций, уполномоченных на это. В результате социальная справедливость проявляется в таких фактически действующих принципах распределения жизненных благ: 1) индивиды получают жизненные блага в соответствии с их социальным положением; 2) если социальная позиция индивида А выше таковой В, то уровень потребления А (то есть получаемые им блага) выше, чем В; 3) лица одного социального уровня получают примерно одинаковые жизненные блага. Конечно, в конкретной реальности действуют многочисленные факторы, «нарушающие» действие этих принципов, маскирующие их. Но они образуют так или иначе самые фундаментальные тенденции в системе распределения жизненных благ.

Личность и коллектив

Коллективист — это существо без всяких принципов, но готовое принять любые принципы сообразно обстоятельствам, причем искренне, как свои собственные. И готовое тут же отказаться от них сообразно изменившимся обстоятельствам. И тоже искренне. Это — существо, имеющее принципы, но не в себе, а вовне. А в себе имеющее способность признавать те или иные внешние принципы в качестве своих собственных, если того требуют обстоятельства. Боюсь, что и тут я не выразился достаточно точно. Коллективист есть существо, не имеющее в себе самом никаких личных принципов поведения в коллективе, но отражающее в себе самом безликие принципы поведения коллектива и переживающее их как личные принципы. Для начала, пожалуй, хватит. Со временем надо подумать на эту тему серьезнее. Ибо все-таки собака зарыта тут.

Так вот, хотя склока в нашей группе идет по отношению к работе (работяги вкалывают и тянут на себе основную тяжесть работы, филоны делают вид, что работают), более серьезное расхождение лежит в иной плоскости, а именно — в плоскости индивидуалистов (Иван Васильевич и МНС) и коллективистов (все остальные). Во время очередной перебранки эту истину неожиданно для всех открыл Лоб, которого мы вообще не принимали в расчет. Бросьте выпендриваться! — сказал он Ивану Васильевичу и МНС. Оба вы друг друга стоите. Оба вы свое «я» показать хотите, и все. А ведь и в самом деле все! Когда наш народ говорит о ком-то, что он «выпендривается», хочет свое «я» показать, народ тем самым касается самой глубокой сути дела. И разница между Иваном Васильевичем и МНС лишь в том способе, каким они это свое «я» показывают. В одном случае — безотчетное стремление отдать себя на благо общества и тем самым заслужить личное признание, в другом — сознательное презрение к коллективу и противопоставление себя ему.

Я не верю в то, что Иван Васильевич и Костя лезут из кожи за просто так. За просто так не бывает, это противоречит природе вещей. Они не отдают отчета в природе своего порыва. Костя — начинающий, у него это — неосознанная реакция, переживаемая в извращенных формах. Ведь порой и страдания приносят удовлетворение. Иван Васильевич возвел свою способность в принцип и придумал целую концепцию. Не исключено, что за его долгую и, по всей вероятности, нелегкую жизнь это его качество не раз давало ему возможность как-то выделиться и быть отмеченным начальством. У нас в институте есть один сотрудник такого типа. Он признался, что остался жив только благодаря этой своей способности. Первый раз он самоотверженно рыл яму для нужника, начальство заметило и не включило его в список отправляемых на фронт. Ребята все погибли, а он уцелел. Другой раз уже в лагере его как образцового работника оставили закапывать трупы расстрелянных заключенных (у них почти весь лагерь расстреляли перед реабилитацией), а потом не то забыли, не то не успели расстрелять самого.

Различие этих двух типов индивидуалистов есть различие субъективно сильного (Иван Васильевич) и слабого (МНС) типов. Я очень подозреваю, что мое отношение к МНС подобно отношению Ивана Васильевича к Косте, только я оказался в разных с ним лагерях по работе. Это и путает общую картину. И то, что я часто узнаю в МНС самого себя, меня «раздражает. До сих пор я внутренне считал себя исключительным явлением и наслаждался этим. Теперь я вижу, что я не одинок. И вижу, что мой преемник превосходит меня многократно. Интересно, как реагирует Иван Васильевич на Костю? В принципе такие люди не любят, когда нарушается их исключительность. Но он добрый и сильный человек, он имеет в себе силы сдержать свои чувства. А я? Я не добрый и не сильный. И не хочу сдерживать свои чувства. Вот, кстати, проблема для теоретиков гармонического коммунизма. Как быть, если один только факт существования человека становится жизненно важной проблемой для другого, наполняет его жизнь терзаниями и исключает какие бы то ни было положительные решения?

Матренадура о Западе

— Тамошняя жизнь не про нас. Что это за жизнь, если там даже плюнуть некуда?

— Почему некуда?

— Неудобно. Чисто кругом.

— Не везде чисто. В Италии и Испании, говорят, мусора не меньше, чем у нас.

— Зато там террористы. И коммунисты того гляди власть захватят. Так что там почти что Советский Союз.

— А зачем непременно плеваться?

— А как же? Племянник рассказывал, куда ни глянешь, сразу плюнуть хочется. Тьфу, мол, живут сволочи! А мы?!

— Но ведь и на Западе есть достоинства.

— Есть, конечно, там тоже люди живут, а не скоты. Раз живут, значит, и там жить можно. Пусть себе живут. Мы разве против?

Введение в спунологию

Сонология есть общее учение о сне, а спунология — учение об активном сне. Рассмотрим ряд вопросов, касающихся чисто внешних условий сна (где спать, в каких позах, сытым или голодным и т.п.) и образа жизни спуна. Общий ответ банален: спи всегда и везде и при любых обстоятельствах. Но не все обстоятельства одинаково благоприятны жизни во сне.

Наименее благоприятными для жизни во сне являются условия, считаемые наилучшими с медицинской, психологической, бытовой и других точек зрения, то есть отдельная, чистая и изолированная от посторонних звуков комната, свежий воздух, удобная кровать со свежими простынями, прогулка перед сном, легкий ужин за несколько часов до сна, строгий режим дня. Практика показывает (а она есть высший критерий истины, не забывайте об этом!), что ни один человек с идеальными (с обычной точки зрения) условиями для спанья не смог стать даже кандидатом в спуны. Я нашел научное объяснение этому факту: активный сон возможен только как внутренняя защита индивида от неприятностей внешнего существования.

Но не следует перегибать палку. И в этом надо тоже соблюдать меру. Например, если вы сидите на партийном собрании на виду у секретаря партбюро, директора и ихних холуев, если слева от вас сидит кретин пенсионер, почему-то стоящий на партучете в вашей организации, а справа сидит честная грымза, борющаяся за звание ударника коммунистического труда, активный сон невозможен. Спать конечно, можно. И даже сны видеть. Но сны будут неприятные, причем сразу же забывающиеся. Замечу кстати, что если сон неприятный, то из этого не следует, что неприятно его помнить. Вам, очевидно, приходилось наблюдать, как вспоминают прошлые годы люди, сидевшие в тюрьмах, побывавшие на войне, пережившие голод и неприятные приключения. Они не хотят забыть прошлые гадости. Точно так же и со снами. Повторяю, нужна мера неудобств спанья. Нужен некий минимум человеческих условий, например — широкая спина секретаря комсомольской организации, скрывающая вас от глаз президиума, либеральный сосед, к которому вы можете положить на плечо свою дремлющую голову.

Практика (все она же!) показывает, что наиболее благоприятными внешними условиями для жизни во сне являются какие-то терпимые, но беспокоящие неудобства. Например, боязнь, что застукает поверяющий (если спишь на посту), или что проедешь свою остановку (если спишь в автобусе), коротковата койка (ноги упираются), слегка выпил (но не перепил!), слегка переел (но не обожрался), скоро надо подыматься... Последнее особенно существенно: максимальная активность во сне достигается незадолго до того, как надо вставать. Но при этом сон не должен прерываться помимо вашей воли, что очевидно: вы же в этом случае не будете знать, что скоро надо просыпаться. Ни в коем случае не ложитесь на голодный желудок! Голодные видят сны, но плохие и неактивные. Голодным никогда не удается поесть во сне. Хотя бы слегка сытый человек способен во сне питаться в самых шикарных ресторанах. Я лично предпочитаю активный сон сидя на собраниях и заседаниях, предварительно перекусив в буфете, а также сон в транспорте, в очередях. Преимущество такого спанья состоит в том, что при этом за минуту вы успеваете прожить столько, сколько проживаете в сутки и более крупные промежутки времени в других, более благоприятных условиях. Но чтобы достичь такой способности, надо долго и упорно учиться технике жизни во сне. Очень люблю также спать в библиотеках и научных кабинетах, сочетая тем самым приятное (сон) с полезным (изучение литературы).

Присутствие других людей во время спанья не исключается, но и не предполагается. На окружающих людей распространяются общие правила для внешних условий спанья. Кошки, собаки, блохи, клопы и прочие животные рассматриваются на тех же основаниях, что и люди. Например, несколько блох, клопов, людей и т.п. терпимо, а иногда даже благоприятно, но если их много и все они кидаются на тебя... б-р-р... Лучше на эту тему и не говорить.

Отношение народа к своему обществу

Был дикий спор об отношении нашего народа к своему строю жизни. Чего только не наговорили! И основательно переругались. МНС, как обычно, помалкивал. Мне стоило труда расшевелить его и заставить высказаться. Он сказал, что проблема чисто языковая, ибо факты одни и те же, и все мы о них знаем одинаково хорошо. Есть объективный подход к этой проблеме и субъективный. Субъективный — что чувствуют люди. Тут вы найдете все виды эмоций. Но преобладающий эмоциональный фон — состояние хронического недовольства. Объективный — как ведут себя люди в данном обществе, как они вели бы себя, если бы им была дана возможность выбора типа общества. С этой точки зрения наши люди в массе лояльны к своему строю жизни, отдают ему предпочтение, воспринимают его как нечто естественное и сражаются за улучшение и сохранение своих позиций в рамках этого строя. Как видите, проблема банальна. Тут вообще нет никакой проблемы. Все ясно. Зато с точки зрения науки тут возникают проблемы необычайной технической сложности. Например, чтобы измерить степень предпочтения, оказываемого нашим народом своему социальному строю, по всем канонам науки, надо провести многолетние исследования с использованием электронно-вычислительной техники. Такая задача под силу лишь большой социологической лаборатории. Лоб спросил, зачем нужно такое исследование, если это и без науки ясно. Токарь сказал, что это нужно, чтобы куча паразитов получила степени, звания, квартиры. Дон спросил, неужели такие исследования в самом деле производятся. МНС сказал, что такие — нет, ибо у нас на настоящую науку в таких случаях не способны. Зато производятся другие, более грандиозные и дорогостоящие, очень похожие на науку, но ничего общего с ней не имеющие, но почему-то дающие тот же самый результат, который был очевиден и вез науки, с самого начала.

Тоска о прошлом

Скучно. Молодежь ушла на бревна, попеть. А нам, старикам, петь не хочется. И пить не хочется. Слышишь, что поют? — говорит Иван Васильевич. Весьма характерно. И попробуй запрети. Вообще по истории наших песен можно судить об эволюции страны. В самом начале — «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног», «И как один, умрем в борьбе за это»... Потом тоном пониже — «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», «Я другой такой страны не знаю»... Во время войны спад продолжался неумолимо. Хотя нам навязывали прежний тон, мы тяготели все-таки к «Синенькому скромному платочку». А после войны началось нечто невообразимое. От былой революционности и следа не осталось. А если народ не хочет петь революционные песни, значит, на идеях революции можно ставить крест. Это теперь дохлятина. Вот итог.

Ребята вопят какую-то муру. Лают собаки. Матренадура снует по хозяйству. Комиссар что-то ремонтирует ей — хозяйственный мужик. А за что ты погорел? — спросил я Ивана Васильевича, будучи почему-то уверен в том, что он когда-то «погорел». Первый раз за пустяк, ответил он. Кончил я авиационное училище, служил в запасном авиационном полку в Средней Азии, готовился вот-вот улететь на фронт. А в Средней Азии, сам знаешь, народ богатый. Во время войны там были такие куркули, что деньги буквально мешками прятали. Без преувеличения. У одного такого куркуля мы со штурманом на квартире стояли. А штурман был заводной парень, хохмач. И сагитировал он меня разыграть хозяина и слегка почистить его капиталы. Достали мы старую швейную машинку, десять штук новеньких червонцев и начали спектакль. Как вечер, мы спрячемся, но так, чтобы хозяин мог подглядеть (а он любопытный был, мерзавец), и начнем делать вид, будто червонцы печатаем. Вытащим бумажку — разглядываем на свет, обсуждаем. Потом прячем машинку и идем пропивать червонец. Через пару дней хозяин на стены лез, уговаривая нас продать машинку. Мы поломались (хотели дотянуть до дня отлета), но в конце концов согласились. Распихали пачки денег по чемоданчикам и на аэродром. Уже погрузили вещи в бомболюки. Приготовились к полету. И вдруг — отбой: где-то на маршруте погода нелетная. А хозяин уже понял, что его облапошили. И в Особый Отдел. Его пощадили — нацмен, деньги им оставил. А нам дали по десятке штрафного. Штурман погиб в первом же бою, а я, как говорится, искупил вину кровью. И даже в авиацию вернулся с медалью. А потом? — спросил я. А потом, сказал он, дело было серьезное. Не хочется вспоминать. Нелепо. Грустно. А главное — все впустую. Между прочим, я бы сейчас не отказался выпить слегка. Вспомнил былое, и тоскливо стало. Спроси Матрену Ивановну, она к тебе благоволит. У нее наверняка бутылочка-другая какой-нибудь дряни припрятана.

Матренадура бутылку, конечно, нашла. Само собой разумеется, за двойную цену. Мы пригласили ее с Комиссаром в компанию. Она расчувствовалась и притащила закуску — хлеб, лук, огурчики, грибочки. Лучшей закуски не придумаешь. Потом мы добавили еще бутылку. Потом к нам еще присоединились мужики и бабы. И пошел пир горой. Мы пели и «Нам разум дал стальные руки-крылья», и «Ты теперь далеко-далеко», и «Хороша я, хороша, да плохо одета», и «Что ты затуманилась, зоренька ясная», «Извела меня кручина»... Молодежь бросила свои песенки и прибежала поглядеть на нас. Кто-то за моей спиной сказал: во, б..., разорались старперы! И настроение сразу испортилось. Слово «старпер» есть сокращение для «старый пердун».

Когда окончательно укладывались спать, МНС вдруг спросил, чем отличается нынешнее поколение от предшествующего в самом главном. Мы молчали. Не хотелось думать, надоело. А тем, сказал МНС, что наши отцы стремились знать ложь, а мы не хотим знать истину.

Введение в спунологию

Лучше не женись (или не выходи замуж). Но если уж так случилось, что ты женат (замужем), не отчаивайся. Можешь развестись, но не ставь развод со спаньем в один ряд. Старая некрасивая жена (муж) благоприятнее для жизни во сне, чем молодая жена (муж) или новая любовница. Старая любовница эквивалентна старой жене. Любовники же идут по той же расценке, что и кошки. И дети тоже не являются серьезной помехой жизни во сне. Главное — не принимай все, связанное с ними, близко к сердцу. Двойки приносят? Пусть, это их дело. Провалились в институт? Не беда. Жить-то, в конце концов, им, а не тебе за них. Но все-таки лучше без детей совсем или подальше от них, ибо даже хорошие дети действуют отрицательно на нервную систему. А нервы надо беречь. Ибо для жизни во сне нервы — главное. Нервнобольные активному сну не могут обучиться...

...Теща... Тут наша советская действительность многое заставляет пересмотреть. Теперь теща ничуть не хуже родной матери. Во всяком случае, мать ничем не лучше тещи если смотреть на дело с точки зрения спунологии.

Запад и мы

Здесь передачи западных радиостанций можно слушать без всяких помех. И мы их, разумеется, регулярно слушаем. Выглядит это довольно комично. Кто-нибудь ловит своим приемником (их тут довольно много) «Свободу», «Немецкую волну», «Голос Америки» или Би-би-си. Мы прислушиваемся. Если обычный треп — они болтают всякую ерунду не меньше, чем наши радиостанции, — мы продолжаем трудиться. Если же слышим что-нибудь интересное, делаем перекур и собираемся вокруг приемника. Происходит нечто вроде антиполитинформации. Причем и Комиссар при этом присутствует и делает свои дурацкие комментарии. Нашлись, конечно, добровольные стукачи, которые сообщили куда следует о безобразиях с враждебными «голосами». Были такие, которые открыто требовали прекратить слушание этих передач. В конце концов нам запретили пользоваться приемниками во время работы. Но прикрыть это дело полностью не удалось.

Это явление — лишь один из признаков того, что Запад для нас стал не чем-то внешним только, но и привычным фактором нашей внутренней жизни. Причем нам, то есть низшим слоям существа, передают лишь крохи. Главное удовольствие от Запада получают наши привилегированные слои — арена тщеславия, красивые тряпки, книги, журналы, моды, туристические поездки, служебные командировки. Так что «железный занавес» теперь есть дело практически немыслимое. Сейчас как раз происходит сценка, давшая мне железную (заметьте, у нас очень много железного — занавес, законы) уверенность в истинности предыдущего утверждения: Матренадура торгует у одной сотрудницы нашего института заграничные джинсы с настоящей фирменной кожаной нашлепкой. Причем ее волнует не столько подлинность джинсов, сколько подлинность нашлепки. Прошлый год, говорит она, один грузин (врал, конечно, что грузин, наверняка еврей!) продавал такие же нашлепки, но они все потом оказались поддельными. Бред какой-то! — говорю я Ивану Васильевичу. Будто мы дикари в Африке, и нам продают консервные банки, чтобы привязывать к ушам. Таких дикарей, как мы, сказал он, теперь даже в Африке не сыщешь. Но мы — дикари особого рода. Мы — образованные дикари. Мы идем во главе человечества. Мы прокладываем новые пути и освещаем будущее для отсталого Запада. И что самое ужасное, Запад действительно идет по нашим следам.

Теория любви

у Дона есть своя теория любви. Разумеется, хохмаческая. Вот некоторые ее кусочки. Основа любви — женщина, а не мужчина. В любви есть физиологический и духовный аспекты. Между ними имеет место определенная зависимость. Чтобы охарактеризовать ее, Дон вводит понятие доступности женщины. Он различает фактическую и потенциальную доступность. Что такое фактическая доступность — известно всякому. Потенциальная доступность женщины измеряется теми физическими усилиями, которые потребовались бы, чтобы овладеть женщиной, если бы она не сопротивлялась этому. Например, женщина в короткой юбочке потенциально доступнее, чем в длинной; женщина теплым летом на природе потенциально доступнее, чем слякотной осенью или морозной зимой. В обществе в целом есть тенденция к совпадению потенциальной доступности с фактической. Но — лишь тенденция. Фактического же совпадения нет. Сам Дон, например, заработал по физиономии от пожилой бабы с максимальной степенью потенциальной доступности (она в одиночестве купалась в речке), но быстро добился желаемого от молодой девки с очень низкой степенью потенциальной доступности (она была в сапогах, брюках и плаще, поскольку шел дождь, и поймал он ее около деревни за баней, то есть почти на виду у людей). Но тут есть тонкости теории, которые устраняют такого рода парадоксы. В частности, Дон различает величину потенциальной доступности данной женской особи и величину общественной потенциальной доступности. Для обеих упомянутых выше женщин величина общественной потенциальной доступности одинакова, а индивидуальной — различна. Но я в такие детали вдаваться не хочу, это слишком заумно. Так вот, Дон открыл закон зависимости степени духовности любви и степени потенциальной доступности женщины: чем выше вторая, тем ниже первая. МНС, однако, подверг этот закон критике и внес в него свой корректив: предложил рассматривать степень духовности любви как функцию не только от степени потенциальной доступности женщины, но и от потенциальной способности мужчины воспользоваться этой доступностью женщины. Кандидат предложил назвать этот закон по имени Дона и МНС обоих, поскольку прецеденты такого рода уже были в истории науки (например, закон Бойля—Мариотта). Иван Васильевич сказал, что все это — ерунда, что одно тут несомненно: когда люди начинают теоретизировать на темы о любви, никакой духовности в ней не остается, остается одно скотство.

О смысле жизни

В молодости я, как и многие другие, задумывался над проблемой смысла жизни. Зачем вообще я живу? — спрашивал я себя. И вообще, зачем это все происходит? И приходил в ужас от неспособности найти ответы на такие вопросы. Потом я успокоился. Но вовсе не потому, что нашел ответ, а потому, что понял бессмысленность своей проблемы. Я понял, что вопросы «Зачем я живу?», «Зачем живет человек?», «В чем смысл жизни?» и т.п. представляют собою лишь языковое выражение некоторого психического состояния людей, причем выражение неадекватное. В языке это состояние выражено вопросом, хотя оно само по себе вопросом не является. Это — ложный вопрос. На него нельзя ответить так, как отвечают на реальные вопросы «Сколько будет два плюс два?», «Сколько километров от Земли до Марса?». Психическое состояние, так неадекватно выражаемое нами вопросами о смысле жизни, есть на самом деле некое побуждающее состояние. Оно побуждает человека к определенным действиям совсем не лингвистического, а психического толка. «Ответом» на такие псевдовопросы являются псевдоответы, то есть поступки, точно так же не имеющие адекватного выражения в языке, если их рассматривать с точки зрения «вопросов» о смысле жизни. Начав вести определенный образ жизни, я снял проблему смысла жизни — дал неязыковой «ответ» на неязыковые запросы, ложно выражаемые как языковые вопросы.

Кандидат сказал, что вопрос о смысле жизни есть вопрос религии, а не науки и идеологии. Поиски смысла жизни суть неосознанные поиски Бога. Отказ от этих поисков есть отказ от Бога. А то, что говорил я, есть лишь одна из форм самооправдания. Костя сказал, что надо жить только ради того, что остается в веках. МНС сказал, что для этого надо строить пирамиды.

О мужестве

В женском сарае произошло чепе (чрезвычайное происшествие): крыса укусила одну девочку за палец, палец раздулся, девчонку увезли в район, а потом — в Москву. Говорят, в плохом состоянии. Жаль девчонку. Она только в этом году окончила школу, и ее для «производственной практики», без которой ее не примут ни в один институт, устроили на самую мизерную зарплату в научный кабинет какой-то лаборатории. Наше начальство провело по сему поводу (по поводу крыс, конечно, а не девчонки — про нее забыли) совещание. Затем было общее закрытое партийное собрание, общее закрытое комсомольское собрание и собрания партийных и комсомольских групп. Приняли решение бороться с крысами подручными средствами, ни на минуту не прекращая битву за урожай, которая, как нам заявили представители области, вступила в решающую фазу. После работы мы вытащили из сарая все барахло, напихали во все дыры стекла от битых бутылок, щепки с гвоздями, камни, обломки кирпича. Застелили «пол» (то есть голую землю) фанерой, которую ребята украли на стройке. На метр (в высоту, конечно) «уплотнили» стенки всяким строительным хламом и досками, валявшимися в окрестностях сарая. Обновили подстилку (сено, солома). Одним словом, устроили умопомрачительный уют. К нам, как на экскурсию, приходили из других сараев, завидовали и вздыхали от обиды за свое более жалкое помещение. Спать мы легли в полной уверенности, что теперь крысы к нам не пролезут и не будут бегать по нам с омерзительным писком. Первое время так оно и было. Мы слышали их писк, скрежет и возню. И насмехались над ними. Зачем они сюда рвутся?! — сформулировал Дон бесперспективную проблему. Здесь же им нечего есть! Из принципа! — сказал МНС. Они должны контролировать всю территорию, занимаемую ими. Наш сарай для них сейчас — как для советской власти нищая деревушка, которая вздумала бы объявить свою независимость. И зря мы так отгородились от крыс. Теперь, если они сюда прорвутся, они нас сожрут с потрохами. Может быть, откроем для них одну дырку? — сказал Костя. Пусть придут и обследуют пространство. Убедившись, что тут нет ничего съедобного, они оставят нас в покое, а то всю ночь будут скрестись, спать не дадут. Насчет съедобного ты ошибаешься, сказал Иван Васильевич. Мы для них — потенциальная пища. Крысы вообще живут с надеждой, что люди в конце концов сдохнут все, и они станут хозяевами планеты.

А потом мы стали говорить о мужестве, о феминизации мужчин. Хемингуэевские настоящие мужчины, сказал Дон, сражались со львами и акулами. А мы — с крысами. Это — снобизм, сказал Костя. Львы на самом деле менее опасны чем крысы. Мясо львов не едят. Из их шкуры шубу не сошьешь. Как украшение она сомнительна в наше время. Значит, на львов охотятся исключительно из престижных соображений. К чему все эти разговоры, сказал Токарь. Львов даже в Африке раз-два и обчелся. А насчет акул... У нас караси и те повывелись. Феминизация мужчин, сказал МНС, есть пустяк в сравнении с более глубоким процессом: нас всех (и мужчин и женщин) низводят до уровня, на котором мы становимся сопоставимыми с крысами. Наш враг определяет нас самих. Кто мы? Мы — существа, сражающиеся с крысами, с бактериями, с вирусами...

Когда мы стали засыпать, крысы все-таки нашли лазейку и ворвались в сарай. Мы укрылись с головой, предоставив им свободу действий. Они носились по нам как сумасшедшие. Убедившись в том, что сарай не превратили в продовольственный склад, а всего лишь провели общественное мероприятие, они успокоились.

Мы и Запад

На сей раз западные радиостанции передали, что один наш довольно известный писатель получил разрешение выехать на Запад. Это уже становится комичным, сказал по сему поводу Дон. Он же типично советское дерьмо. А критиканом он заделался потому, что славы мировой захотел. Потом ребята общими усилиями сочинили эпиграмму:

МНС сказал, что в этом не видит ничего комичного. Нынешняя эмиграция есть не что иное, как подготовка к покорению Запада. Это — пока еще наша мирная экспансия на Запад. Кто бы ни уезжал и чем бы он там ни занимался, он все равно остается советским человеком. Это — советское вторжение в тело стран Запада, лишь принявшее форму эмиграции, причем форму бегства от зверского режима в свободный мир. Западные идиоты охотно заглатывают эту приманку. Возьмите этого писателя. Кто его тут зажимал? И вы думаете, он там в условиях свободы творчества писать будет лучше и острее? Чушь! Это — авангард нашей армии.

Этот взгляд на нынешнюю эмиграцию был для нас совершенно неожиданным. И мы, естественно, набросились на МНС. Но после часовой перепалки мы резко изменили свои позиции, причем так, будто мы задолго до этой речи МНС сами прекрасно понимали суть дела.

— Но не все же там на Западе идиоты! — сказал Костя. — Есть же понимающие люди.

— Конечно есть, — сказал Иван Васильевич. — Может быть, больше, чем у нас. Но дело-то не в этом.

— А в чем же?

— После войны довелось мне однажды выпивать с американцами. Их было четверо. Рост — под потолок. А я видите сами какой. Начали мы пить. Они вчетвером еле осилили пару бутылей, а я один съел почти три. Они щупали мой живот, спрашивая, где же вино. Я указал на свою голову: мол, здесь! Тогда один из них сказал, что теперь ему понятно, почему русские победили немцев. Между прочим, мы и американцам можем морду набить, несмотря на их техническое превосходство. Вот в чем проблема! Мы теперь и сами этому не рады, да ничего поделать не можем. Американцы сами делают все, чтобы мы им морду набили.

— Вы преувеличиваете. Американцы, конечно, ведут себя как последние кретины. Но глупость их кажущаяся. В чем-то они все-таки выигрывают.

— В чем? Уровень жизни? Техники? Именно в этом их слабость. Преимущества ведь тоже не абсолютны. И в них надо знать меру. Главное — у них нет стимулов победить. Им лишь бы не проиграть. А с такой установкой не победишь.

— К заявлению предыдущего оратора могу добавить еще следующее. Независимо от желаний и деклараций отдельных членов общества, наше общество как целое живет не отдаленной, а ближайшей задачей: во что бы то ни стало выжить в данной ситуации. А что потом — там видно будет. Поэтому наше общество способно пойти на любые жертвы и использовать любые средства. Отдаленные последствия развития культуры и цивилизации вообще его не трогают. А западные страны (опять-таки как целое, независимо от воли желаний и утверждений отдельных лиц) имеют более отдаленные цели. Они повязаны прошлым и исторической перспективой. Потому им приходится быть более разборчивыми в средствах и опасаться слишком больших жертв.

— А по-моему, самое удобное было бы жить припеваючи у нас, а на Запад ездить время от времени в качестве жертвы нашего режима.

— Между прочим, многие наши деятели культуры так и делают.

— Везде одно и то же. Только в одних странах чуточку лучше, чем в других. И на Западе, например, лучшее качество продукции есть не единственное оружие в борьбе за существование и не всегда есть лучшее оружие. И там часто бывает так, что чем хуже продукция, тем ожесточеннее и изощреннее она борется за то, чтобы найти потребителя. И там серость и посредственность процветают. А у нас иногда лучшее качество имеет преимущество.

— Верно. Но эти «чуточку лучше» и «чуточку хуже» порой весьма существенны. С какой-то точки зрения жизнь в воде и на суше тоже одинакова: и там и тут питаются, размножаются, одни пожирают других... Но есть и различия. И эти различия породили разные типы живых существ.

— А вообще говоря, противопоставление социальных систем имеет смысл лишь в определенных пределах. На самом деле идет борьба государств, народов, рас. Социальные же системы разных стран равнодушны друг к другу. Они не равнодушны лишь в пределах одной страны. Борьба систем идет внутри отдельных стран. Социальный строй Запада для нас враждебен лишь постольку, поскольку он оказывает влияние на нашу внутреннюю жизнь и обостряет борьбу Востока и Запада здесь, у нас. И ко всему прочему борьба социальных систем фактически есть лишь абстракция от реальной борьбы между людьми за обычные жизненные блага.

В заключение разговора Дон запел старую (еще дореволюционную) студенческую песню:

Мы рассмеялись и подхватили песню. Пришла Матренадура и призвала нас к порядку. Людям спать надо, ворчала она, а они тут антисоветские песни орут!

О наших душах

Некоторые утверждают, будто наш человек духовно пуст и убог. Какой вздор! Возьмите хотя бы меня, человека заурядного и ничтожного. И покопайтесь в моей душе. Сколько вы в ней найдете... сам знаю, всяческого хлама! Пусть хлам, но все-таки не пустота. И не один хлам. Мысли тоже кое-какие обнаружите. И насчет хлама вопрос не так уж очевиден. Человеческие души — что квартиры или магазины. Всякие бывают. Бывают светлые большие квартиры с современной мебелью. Бывают пыльные темные квартиры, заставленные старой рухлядью и никому не нужными книгами. Бывают магазины специализированные и универсальные, бывают букинистические и антикварные. И нельзя сказать, что одни лучше других. Я бывал в квартирах многих московских интеллигентов. Большинство из них очень напоминает мою душу, то есть захламлены, пыльны, неопрятны. Но хозяева почему-то предпочитают именно их, хотя они без особых физических усилий и денежных затрат могли бы очистить и модернизировать их. Так и я. Я тоже мог бы слегка потрясти головой, сказать себе, что с этой минуты начинаю новую жизнь, и моя душа через неделю стала бы подобна благоустроенной квартире молодого преуспевающего партийного карьериста из ЦК (или КГБ) или либерального интеллигента, бывающего по поручению того же ЦК (и КГБ) на Западе. Но я не хочу этого делать. Мне моя чулан-душа больше нравится именно в таком захламленном и запыленном состоянии.

А у Ивана Васильевича душа совсем другого типа. Она напоминает мне чистую казарму с аккуратно заправленными койками или больницу. Интересно, а какой вид у души МНС? И вообще, неплохо бы выдумать новую науку — душелогию. Не психологию, а именно душелогию. И установить в этой науке все логически мыслимые типы душ, выяснить их достоинства и недостатки. И... Нет, пожалуй, лучше не надо. Если начальство узнает о такой науке, оно непременно будет использовать ее, чтобы легче было манипулировать нами. Хотя какой же ты наивный человек! Начальство давным-давно имеет такую науку и прекрасно использует ее. С этой точки зрения КГБ можно рассматривать как академию по этой самой душелогии.

В этот момент кто-го из ребят проворчал, что неплохо бы приоткрыть ворота, так как в сарае стало душно. Душно? Странное слово! Его можно истолковать как «тесно от душ». Я усмехнулся про себя, встал, приоткрыл ворота, сам сел на скамеечку, погрузился в бездумье.

Мы — советские люди

Мы суть советские люди везде, всегда и во всем. И даже в антисоветской деятельности. Я имею в виду форму и правила нашего поведения.

Взять хотя бы нынешнюю эмиграцию. Конечно, всякая эмиграция как целое имеет тенденцию к коммунистическим формам жизни. Старая русская эмиграция в том числе. Не случайно же первая русская эмиграция, не имевшая представления о советском образе жизни, завела для себя за границей нечто подобное ей. А под влиянием второй и третьей эмиграции она явно превратилась в советскоподобное учреждение на Западе. Третья же, нынешняя эмиграция просто перенесла кусочек нашего общества на Запад и воспроизвела там это общество в существенных чертах. Отношения между деятелями эмиграции там с какой-то точки зрения даже более советские, чем здесь, поскольку у нас есть какие-то ограничения, а там — никаких. Те же черты советского общества вы найдете и в диссидентском движении. Вот почему я не хочу идти в диссиденты и не хочу эмигрировать. Как это ни странно, я чувствую себя более свободным от нашего общества, работая в официальном советском учреждении и выполняя свои обязанности труженика советского общества. Если хотите знать главную причину, почему советские люди неохотно идут в оппозицию и в эмиграцию, так она именно в этом: рядовой советский человек имеет больше возможностей завоевать личную независимость от советского общества в рамках самого этого общества и в соответствии с его законами, чем покидая это общество и игнорируя или нарушая его законы. Потому меня больше интересует не проблема ухода из общества, а проблема личной независимости в обществе. Вторая фундаментальнее. Первая же только несколько отодвигает вторую, не устраняя ее.

Странный посетитель

С некоторых пор к нам в сарай повадился ходить парень из другой группы, квартирующей на другом конце деревни. Придет, сядет у ворот, курит, слушает наши разговоры, реплики отпускает, сам иногда кое-что закручивает. Дон спросил, что ему нужно у нас. Он сказал, что ему здесь интересно. В их сарае только пьянствуют да о бабах болтают, причем через каждое нормальное слово идет десять слов мата. А он это не любит. И вообще, он не стукач. В этом нет надобности, так как стукачей у нас и без него достаточно. Лоб хотел ему «врезать между глаз» за такие намеки, но угрозу в исполнение не привел: Парень был здоровый и мог сам «врезать» не хуже Лба.

Парень оказался знатоком покушений. Для начала он рассказал нам множество деталей убийства Кеннеди. Было интересно. После его ухода МНС сказал, что Парень пересказал содержание одной книги, недавно опубликованной в США. Такая книга есть у нас в институте. Но выдается она только по особому разрешению. И читать ее можно только в специальном хранилище (спецхране) буквально за железной дверью. Как этот тип достал ее? Хотя теперь даже сверхзапретные книги можно приобрести без особого труда на черном рынке. МНС прав, я тоже слыхал об этой книге, но не пытался получить разрешение читать ее, так как проблема покушений меня совсем не интересует.

В другой раз Парень рассказал о том, как было организовано убийство Кирова. Хотя мы все немало знали на эту тему, мы слушали с разинутыми ртами. Должно быть, рассказчик много привирал от себя. Но если это так, врал он мастерски и с вдохновением. Ощущение правдоподобности было полное. Особенно любопытно было то, что убийство Кирова было построено по той же схеме, по какой впоследствии было организовано убийство Кеннеди: психически больному человеку осторожно внушают идею покушения, постепенно подталкивают в этом направлении, создают благоприятные условия, под его прикрытием здоровые и расчетливые люди проводят покушение, затем уничтожаются все участники дела, которые могли бы способствовать раскрытию механизма покушения. Эта схема, сказал сам Парень, классическая. Покушение на Ленина было точно такое же. Оно случайно не удалось: Ленин оказался невосприимчивым к яду. Хотя в свете фактов последнего времени не исключено, что этот яд был не так уж безвреден для Ленина. Я лично (это слова Парня) склоняюсь к тому, что яд сработал, но особым образом: он сделал Ленина нетрудоспособным, а через несколько лет сделал его полным маразматиком и свел в могилу. Возьмите, наконец, покушение на Брежнева!

Услышав последние слова, мы даже привстали на своих ложах. Что такое?! Какое покушение?! Но тут заявилась Матренадура и приказала нам спать. Парень ушел в свой сарай, пообещав рассказать о покушении на Брежнева в следующий раз.

Агитбригада

Вместе с горожанами, едущими в деревню для самой примитивной физической работы, выезжают самодеятельные концертно-агитационные бригады. Для участников таких бригад поездки в деревню отчасти суть общественные (партийные и комсомольские) поручения, отчасти развлечение и отдых, отчасти замена физической работы, отчасти творческая деятельность. Такие бригады в большинстве случаев и участников добровольны, многие участвуют в них с удовольствием и получают от таких поездок массу приятных впечатлений. Когда у нас в институте такая бригада возвращается из поездки, то весь институт только тем и занят, что обсуждает ее приключения. Ездят такие бригады в деревню не только во время уборочной кампании, но и зимой. Явление это очень интересное, но совершенно не описанное ни в художественной, ни в научной, ни в хроникальной литературе. На мой взгляд, те, кто интересуется причинами успеха коммунизма, должны были бы обратить внимание на это замечательное явление.

Концертно-агитационная бригада образуется на такой короткий срок, который достаточен, чтобы люди привязались друг к другу и раскрыли свои лучшие качества, и совершенно недостаточен для того, чтобы люди проявили свои худшие качества и перессорились. Кроме того, в них частично стихийно и частично сознательно подбираются люди, психологически более совместимые друг с другом, чем в обычных человеческих группах. Наконец, в них попадают люди с талантами, шутники, хохмачи, любители выпить, но не патологические пьяницы (таких не берут). Поэтому время функционирования бригады — светлое пятно в унылой жизни ее участников, праздник, период творческого подъема и житейских приключений. Руководителем бригады обычно назначается авторитетный член партии (часто — член партбюро). Но партийный контроль тут не чувствуется, ибо тут он совсем ни чему. И как правило, члены бригады ничего предосудительного и не совершают. У нас в институте, например, за все время не было ни одного особого происшествия, связанного с такими бригадами. Скорее наоборот: поездки сопровождаются благодарностями, хвалебными статьями в стенгазете и премиями. Такие бригады суть народное творчество в самом лучшем смысле этого слова. И странно, именно с этой точки зрения о них почти ничего не говорят и не пишут в общественных масштабах. В последние годы даже наметился явный спад в этом деле. С каждым годом бригады становятся все серее и безрадостнее. Говорят, что причина этого — радиоприемники и телевидение. Но я с этим категорически не согласен. Когда объявляется концерт агитбригады, люди набиваются в клубе битком. Даже детективы по телевизору не смотрят в это время, предпочитая концерт бригады. Я знаю случаи, когда люди бросали ради таких концертов передачи футбольных и хоккейных матчей. А это что-то да значит!

Население любит концерты агитбригад по многим причинам. Назову основные. Во-первых, это — повод собраться вместе и поболтать. После концерта бывают танцы для молодежи. Во-вторых, пропагандистская лекция, с которой начинается концерт, бывает насыщенной и интересной. Лекторы позволяют себе многое такое, что недопустимо в других условиях. Напропалую импровизируют, отвечают на ехидные вопросы порою так, что диву даешься, почему их не сажают. На таких лекциях часто присутствуют работники района и области, но и они слушают, как говорится, развесив уши: лектор из столицы, там наверняка санкцию дали. Между прочим, такую санкцию иногда дают на самом деле с целью произвести некую разрядку настроений. Такое бывает и в городах на «закрытых» лекциях. В-третьих, приехав в деревню, члены бригады начинают собирать критические материалы, и это им дозволено. Более того, им помогают местные работники. Эти материалы потом обыгрываются в стенгазете, которая вывешивается в клубе перед концертом, в частушках, в шутках ведущего концерт. Наконец, сама программа концерта бывает интересной, исполняется с большим подъемом и воодушевлением. Без аплодисментов не проходит ни один номер. Часто просят повторить. Хотя самодеятельным исполнителям и далеко до профессионалов, что всем очевидно, но они все же на порядок выше местной самодеятельности, а воспринимаются как свои.

Вот я написал этот панегирик агитбригаде и ужаснулся; почему я его написал, ведь если внимательнее присмотреться к этому явлению, то даже нетребовательный ум способен заметить, какое это убожество! Да потому, что окружающее есть еще большее убожество. Вдумайтесь только. Например члены агитбригады собирают критические материалы. На кого? Кто их дает? Ответьте на эти вопросы честно, и вы поймете: это — открытые доносы, санкционированные местным начальством и населением, которое жаждет хоть какой-нибудь жертвы и расправы. Лектор выдает слушателям интригующие материалы «по секрету». Какие? А такие, какие высшим властям желательно распространить в народе. Например, что китайцы собираются напасть (и нападают!), что евреи — шпионы, что нам Африку кормить приходится, что у нас есть оружие посильнее американского и т.д. и т.п. А шутки и смех... Запишите слово в слово и прочитайте на другой день на свежую голову! Уверяю вас, кроме затасканных старых анекдотов и пошлостей в деревенском стиле (с намеками на зад и перед), ничего не обнаружите.

Почему ты не пошел на концерт? — спросил я у МНС. А вы? — спросил он в ответ. Меня от этого дерьма давно тошнит, ответил я. Меня тоже, сказал он. Но недавно.

Москвичи о Матренадуре

Стенки нашего сарая исписаны стихами и изречениями о Матренадуре. Они тут, надо думать, накапливались годами. Большинство из них неинтересные и нецензурные. Но некоторые заслуживают внимания. Около моего ложа, например, написано следующее:

Под этим стихом другим почерком написано:

Не потому, что она — дура,

А потому, что на века,

Советов власть жива пока,

Она — центральная фигура.

Сбоку написано:

И не такая она дура,

Она, скорее всего, — шкура.

Дальше нарисована голая баба, а рядом с ней — стихотворение:

О нет, приятель, ты не прав.

Ты исказил Матренин «ндрав».

Когда потребует натура,

Задаром даст Матренадура.

А еше дальше, уже над головой МНС, написано:

Не верю! Для Матренадуры

Нельзя задаром строить куры.

И эта цепочка тянется по всему сараю и разветвляется в самых различных направлениях. От того места, где сказано насчет искажения Матрениного «ндрава», тянется ветвь изречений о ее сексуальном аспекте. Приводить их здесь нет никакой возможности по вполне понятным причинам. С точки зрения психоанализа они все выражают стремление утонченного, но гнилого интеллигента совместить в одном теле несовместимое: изящество и обилие мяса, нежность и грубый секс, духовность и физиологию. Кончается эта ветвь уже над ложем Лба, под самой крышей. Предпоследний автор удивляется, почему столько внимания этой старой, бесформенной, неопрятной, жадной и глупой бабе, когда кругом полно молодых, вполне приличных девчонок и женщин. Последний автор отвечает на это:

Ответ тому есть немудреный:

Проблема связана с Матреной.

От того места, где сказано, что Матренадура — шкура, тянется ветвь изречений о ее хозяйственно-трудовой деятельности. Вот в таком духе:

Разбавив молоко водой,

Поскольку невелик надой,

В мороз зимой и жарким летом

На рынок тащится с рассветом,

Чтоб сыт был горожанин-брат.

Сама же жрет пустой обрат.

Над ложем Ивана Васильевича ответвляется цепочка изречений об общественно-политическом облике Матренаду,ры. Но тут нет ничего такого, что отличало бы ее от нас городских жителей.

Со всеми вместе она «за»,

И «против» — за глаза.

Кончается эта цепочка у двери сарая такими словами:

Кончай, ребята, шуры-муры!

Мы все теперь матренадуры.

Очень справедливые слова. Я хотел было сделать по сему поводу свое замечание, но неожиданно появилась сама хозяйка. И ты, старый осел, туда же, сказала она беззлобно, увидав карандаш у меня в руках. И я отказался от своего намерения внести свою лепту в «Матрениану».

Короче говоря, если не полениться и прочитать все надписи в сарае, можно получить полное представление о положении и характере остатков русского народа, стремительно превращающегося в народ советский. А что, если он изначально был таким? Боже мой, а на свете есть еще «мудрецы», возлагающие надежды на этот народ! Но скорее всего, они не кретины, а себе на уме (как Матренадура). Запад, во всяком случае, охотно клюет на их бредовые (или завиральные?) идеи.

Быль о хорошем председателе колхоза

Эту историю я слышал от многих местных жителей и в самых различных вариантах. Привожу здесь лишь то, что образует более или менее общую и устойчивую основу рассказов, заслуживающих доверия.

Было это вскоре после смерти Сталина. Решили Партия и Правительство радикально улучшить жизнь трудящихся в деревне. Направили туда в качестве председателей колхозов и директоров совхозов энтузиастов-добровольцев из Москвы и других крупных городов. Дали им какие-то кредиты и какие-то повышенные полномочия. Большинство этих Посланцев Партии быстро сообразили, что к чему, приспособились к обстоятельствам и извлекли из них пользу не только для народа, но и для себя. Вернее, не столько для народа, сколько для себя. Они сохранили свои городские квартиры, заработали ордена. Кое-кто прекрасно устроился в деревне. Многие потом вернулись в города и сделали за счет своей деревенской деятельности карьеру. Не очень, конечно, значительную, поскольку эти Посланцы не были преуспевающими карьеристами и ценными специалистами в городах. Но кое-что все же урвали для себя.

Были, однако, среди этих Посланцев Партии отдельные идеалисты, которые поверили в наступление новой светлой эры для трудящихся и вложили в дело подъема деревни душу и талант. Вернее, пытались вложить. Человек, о котором идет речь в этой истории, был одним из них. Поскольку он сам ощущал себя Посланцем Партии, я так и буду называть его просто Посланцем.

Перед самой войной Посланец окончил какой-то технический институт. Когда началась война, он получил бронь как ценный специалист, но отказался от нее и добился отправки на фронт. Прошел путь от командира взвода до командира полка. Был трижды ранен. Получил более десяти орденов. Закончил войну под Берлином. Имел возможность остаться в армии (его хотели направить в военную академию), но отказался. Решил демобилизоваться из армии и отдать свои силы на восстановление промышленности. Работал инженером на заводах Сибири и Урала. К своим военным наградам прибавил еще несколько за самоотверженный труд. Наконец, как знаток важной отрасли промышленности был отозван в Москву в соответствующее министерство, где получил приличный пост. Не очень высокий по московским понятиям, но достаточно высокий для провинциала. Получил в Москве хорошую (по тем временам) квартиру. И зажил обычной жизнью столичного чиновника. Пошли бумаги, заседания, совещания, доклады, отчеты. Изредка — такие же бумажно-совещательные командировки. Конечно, с выпивками, женщинами, взаимными услугами. Стали редеть волосы и портиться зубы. Появилось брюшко. А в душу стала закрадываться тоска. За что, спрашивается, боролись?!

В этот психологически кризисный момент Партия и бросила клич: работники контор — в деревню! И он первым откликнулся на этот призыв. Хотя он считался ценным работником, его все-таки отпустили. Причин тому было достаточно. Во-первых, были сотрудники, мечтавшие занять его пост. Во-вторых, были конкуренты на пост, который ему предстояло занять. В-третьих, он несколько забежал вперед от генеральной линии Партии и излишне резко выступил на партийном собрании. Жена категорически отказалась ехать с ним в деревню. Поскольку они к этому времени уже созрели для развода, повод был подходящим и они развелись. Он отказался от московской прописки (а значит — от квартиры), поскольку искренне поверил в намерение Партии поднять жизненный уровень деревни на недосягаемую (!) высоту и решил связать свою дальнейшую судьбу с судьбой деревни. Он попросил направить его в самую бедную деревню. Отказался там от отдельного дома поселившись в убогой каморке в полуразвалившейся хате! Отказался от зарплаты — Посланцам Партии выплачивали ежемесячно зарплату как городским служащим (в отличие от колхозников, которые получали... вернее, должны были бы получать средства существования продуктами на трудодни). Когда его «избирали» председателем колхоза, он поклялся улучшить свои личные жизненные условия только вместе со всеми жителями деревни.

Началась реальная жизнь. Кредиты оказались ничтожными, а полномочия призрачными. Все попытки Посланца поднять производительность труда в деревне и завести высокопродуктивное хозяйство разбились о полное равнодушие населения и скрытое сопротивление начальства. Колхозники над ним открыто издевались, используя послабления для того, чтобы увильнуть от работы, заняться своим личным хозяйством, съездить в город на рынок. Начальство, одобряя на словах его инициативу и извлекая из нее материал для газетного вранья, фактически сводило ее на нет. В конце концов секретарь райкома партии имел с ним крупный разговор, смысл которого выразился в заключительной фразе секретаря: мы, то есть Партия, не позволим изменить советскую власть в твоем колхозе! И он как настоящий коммунист ограничил свою инициативу рамками общепартийных установок. Поскольку о нем писали в газетах и он стал образцово-показательным председателем, его наградили орденом, затем — другим. Стали даже поговаривать о том, чтобы представить к званию Героя Социалистического Труда. Поскольку ни одно дело нельзя было сделать без выпивки, он постепенно опять стал пить. По пьянке женился на вдове фронтовика и переселился в ее дом. Жена оказалась бабой оборотистой, и через несколько месяцев дом председателя стал «полной чашей». Жена крепко взяла в свои руки закулисную колхозную жизнь. И в колхозе начало такое твориться, что анонимные письма потоком пошли в различные органы власти и редакции газет. И на очередных выборах председателя колхозники отказали Посланцу в доверии (как потом написали в газете). На собрании о нем говорили такое, что он сам даже и не подозревал. И что он обворовывал колхоз, и что он поощрял лодырей и жуликов, и что он зажимал инициативу. И в качестве примера приводили случаи его же собственной инициативы, сорванные усилиями самих же этих людей и районных властей. Представитель райкома партии сказал в заключение, что Партия прислушивается к голосу народа, что народ тут сам хозяин и волен выбирать председателя, какого захочет (хотя без ведома райкома никто не рискнул бы даже слово сказать против Посланца).

После собрания люди пили и веселились. Новый председатель, известный им ранее как пьяница и отъявленный прохвост, сулил им златые горы. А Посланец пришел домой, надел выходной костюм со всеми орденами, побрился и... повесился перед входом в клуб. У его ног валялся порванный в клочья партийный билет.

Если бы я был писателем, я бы написал потрясающий роман на этот сюжет. И это была бы книга куда страшнее тех книг, в которых разоблачаются ужасы репрессий сталинских времен.

Несмотря ни на что, колхоз во время правления Посланца окреп, жизнь заметно улучшилась. Новый председатель за два года развалил колхоз, и жители стали вспоминать о времени Посланца как о самом хорошем времени в истории деревни. Возникла даже идея поставить Посланцу памятник, но обком партии запретил. Колхоз вскоре вообще пришлось ликвидировать, передав его хозяйство и людей вновь созданному совхозу. Кое-кто из жителей деревни до сих пор хранит пожелтевшие и потрепанные фотографии с Посланцем. Сейчас свыше дана установка пресекать слухи насчет самоубийства Посланца и истории с его партийным билетом. Начал зарождаться слух, будто некие враги все это подстроили специально. Причем эти «некие враги» очень похожи на нынешних диссидентов. И еще ходит слух, будто Посланец воевал вместе с самим Генсеком. Так что Посланцу могут посмертно присвоить звание Героя Социалистического Труда и поставить памятник. Партия и народ помнят своих верных сынов.

Случай с Посланцем далеко не исключение. Я такого рода случаев знаю десятки. Общим для них для всех является стремление искренних коммунистов и лично очень хороших людей вдохновить окружающих на самоотверженный и честный труд ради всеобщего блага. И все они потерпели крах и были так или иначе наказаны как партийными властями, так и самим народом. Ужас тут состоит в том, что этот их печальный конец вполне закономерен, ибо улучшить жизнь теми идеалистическими методами, какие навязывают людям такие Посланцы, в принципе невозможно. А главное — они своей честностью и самоотверженностью мешают жить тем, кто неплохо устроился и имеет какую-то реальную власть. Жулики, с которыми начал в свое время борьбу Посланец, тесно связанные с районным и даже областным начальством, уже в самом начале его мученического пути подстроили ему дельце, за которое его неминуемо должны были посадить в тюрьму на десять лет. Его спасло тогда только то, что это было начало большой кампании, и его процесс мог скомпрометировать великое начинание Партии по подъему сельского хозяйства.

Матренадура о Западе

Там, рассказывал племянник, все время кошмарные случаи происходят. Про один такой случай во всех газетах пропечатали. Там у них от всего страхуются. И от смерти тоже. Застрахуешься на большую сумму, помрешь, а тебе за это денежки платят. Процент называется. Вот в один дом и пришел страховальщик. Агент называется по-ихнему. Мужа уговорил застраховаться. Выгодно: восемьдесят процентов после смерти. И жену уговорил. Хотя и меньше, всего шестьдесят процентов (женщины там дешевле, не то что у нас), но все равно выгодно. Агент ушел, а муж с женой смекнули, что вместе они сто сорок процентов хапануть за это могут! Пожадничали, взяли оба и отравились. А денежки им так и не выдали. Доказали, что они сами нарочно умерли. А за это ничего не полагается. Даже штраф платить за обман пришлось. Зажрались, сволочи! От жиру бесятся!

Покушение на Брежнева

Покушение на Брежнева, сказал Парень, одно из самых интересных в истории. Нельзя сказать, что оно не удалось. Его просто отменили в последний момент. Не знаю, по каким причинам отменили. Возможно, сама жертва в последуй момент струсила. О чем я говорю? Сейчас поясню, в чем тут дело.

Вы сами знаете, что такое Брежнев: бездарность во всех отношениях плюс маниакальное тщеславие. Его холуи вовсю играли на этом, внушив ему мысль, что он — Ильич Второй, то есть самый крупный деятель в истории после Ленина. И захотелось ему во всем сравняться с Лениным. Потом он решил превзойти Ленина, вообразив себя гениальным писателем. Но это — потом. А сначала ему захотелось иметь в своей биографии такое же покушение, какое имел Ленин. Чтобы покушение было, но чтобы безопасное совершенно. Это вполне в его духе: быть великим полководцем, не командуя ни разу в жизни даже ротой, быть теоретиком, не умея даже толком прочитать написанное другими. Сейчас уже невозможно точно установить, как формировалась у него эта идея и с какой целью. Надо полагать, и охрана тут приложила старания, чтобы набить себе цену. И КГБ, вне всякого сомнения, приложил руку: это покушение можно было бы использовать как предлог расправиться со всякого рода недовольными, с диссидентами — в первую очередь, и закрутить гайки. Важно тут то, что идея покушения пришла из разных источников. И каждый из этих источников имел свои собственные виды на него. Причем — разнообразные. Возьмите, например, позицию Шефа КГБ. Конечно, покушение — удобный предлог решить все проблемы КГБ старыми, испытанными еще при Сталине методами. Это очевидно. Что скажет Запад? О Господи! Запад чуточку порыпается, но скажет именно то, что нам нужно. Это же Запад! Вместе с тем Шеф КГБ является первым (как он думает сам и как его люди распространяют слухи на Западе) претендентом на пост Генсека. А что, если покушение зайдет чуточку дальше и... Решение о покушении должно быть принято (в завуалированной форме, конечно) на уровне Политбюро. А в нем тогда далеко не все были сторонниками Брежнева. И каждый из активных членов Политбюро ненавидел Брежнева и мечтал занять его место. А последующие чистки Политбюро и аппарата ЦК и внезапная смерть некоторых крупных лиц?! Не связано ли это с событиями рассматриваемого периода?! Короче говоря, можете себе вообразить, какая интрига завязалась там в это время! Интересы Партии и Государства! Диссиденты распустились и того гляди начнут стрелять в вождей и бомбы кидать! Этот болван (имелся в виду Брежнев) того гляди скрутит нас всех, посадит под арест или убьет! А чем я хуже его! Я — великий человек (это думает сам Брежнев, его холуи поддерживают его в этой мании величия), враги постараются меня убрать, как они хотели убрать Ленина, но моя жизнь нужна для человечества. Это надо понимать так: покушение провалится — покушающийся промахнется или рана окажется пустяковой. Но для человечества, конечно, она должна выглядеть почти смертельной. Только могучий организм вождя (как Ленина один из миллиона) устоял. Сказалась фронтовая закалка! И так далее в том же духе. Эх, если бы я был писателем я на этом материале написал бы трагедию похлеще Шекспира. Хотя вряд ли. Персонажи Шекспира были личностями. А эти — клопы.

Чего хочет этот тип? — спросил Дон после ухода Парня. Провоцирует на что-то? Не думаю, сказал МНС. Скорее всего — чокнутый. И любитель поговорить. Обратите внимание, как гладко болтает. Эта новелла у него отработана. Наверняка не первый раз рассказывает. Врун, сказал Костя. Ну и что? — сказал Иван Васильевич. Пусть врет. Лишь бы интересно.

Два пути

Есть два пути эволюции человечества, говорит МНС. Первый путь — предоставлять молодежи всю совокупность культуры, знакомить ее со всеми жизненными возможностями, не чинить препятствий естественному отбору. Второй путь — установить жесткую систему воспитания, регламентировать и направлять потребление культуры, систематически осуществлять искусственный отбор. Первый путь преобладает на Западе, второй — у нас. Второй в абстрактном описании кажется предпочтительнее. Но на деле он тоже есть вариант первого, только в более узких рамках и в заданном направлении. Причем эти рамки и направление заданы не официальной демагогией и лозунгами, а самой житейской практикой. Тут тоже идет борьба за существование и естественный отбор. Но выживает и побеждает в этой борьбе другой тип индивида, более приспособленный к нашим условиям. Это — банально. Но люди не хотят осознать и признать этот факт. Почему? Ну, хотя бы в качестве самозащиты. Эволюция общества — процесс необратимый. И теперь уже неотвратимый и неконтролируемый. Мы предчувствуем итоги этой эволюции. И они вселяют в нас уныние. А оптимизм в нашем положении есть идеология для идиотов.

В дождь

Дождь усилился. Наши по идее водонепроницаемые плащики промокли. Двигаться в грязи стало практически невозможно. Одна девочка из нашего института потеряла в грязи туфлю. Мы ее (девочку) перенесли на руках в относительно сухое место под самодельный навес. А туфлю так и не нашли. Пожилые бабы ругали девчонку. Вот, мол, молодежь пошла! Даже в навозе копаются на каблуках и с маникюром! Бабы помоложе взяли девчонку под свою защиту. Мол, ничего плохого в этом нет. Нам всю жизнь приходится в грязи копаться. Что же, так и ходить все время в рванье и со скрюченными пальцами?! Кто-то пообещал девчонке запасные резиновые сапоги.

— Кончай этот идиотизм! — сказал Комиссар. — По такой грязи машины все равно не пойдут. Перекур!

Мы сгрудились под навесом. Народу набилось столько, что сидеть места не было. Пришлось стоять, тесно прижавшись друг к другу. Сначала, как обычно бывает в таких случаях, острили и заигрывали с лицами другого пола. Но по мере того, как мы все более уставали стоять, разговорчики наши посерьезнели. Решительный поворот в строе наших мыслей наступил после того, как мимо нас протопала Матренадура с корзинкой, полной грибов, и с залатанным мешком на голове (от дождя). Она скользнула по нам блудливым взглядом, но ничего не сказала. И мы промолчали. Даже не поздоровались.

— Мы, гнилые интеллигенты, роемся тут в грязи, — прорвало Кандидата, — а народ грибочки собирает!

— Никакой это не народ, — сказал Иван Васильевич. — Народ — это мы. Народ — это те, кто создает материальные и духовные ценности, кто кормит и одевает общество. Кто создает машины, дома, вещи? Кто сеет и убирает хлеб? А это разве народ! Это — остатки от бывшего народа, давно переставшие быть народом. Народ, повторяю, это - мы.

— Какой мы народ?! — возразил чей-то женский голос. — Мы — даровая рабочая сила, а не народ. Мы — рабы, только рабы в духе двадцатого века, воображающие себя самыми свободными существами за всю историю.

— А что поделаешь?

— Ничего. Положение наше подобно положению витязя в старой русской сказке, который выехал на распутье и прочитал на камне... Заметьте, прочитал! Значит, тоже был интеллигент для своего времени. И прочитал на камне следующее: поедешь прямо — голову потеряешь, поедешь направо — будешь съеден дикими зверями, поедещь налево — в огне сгоришь, а вернешься назад — вместе с конем потонешь.

— Одуреть можно! Больше шестидесяти лет после революции. Больше тридцати лет мирной жизни. А мы до сих пор живем хуже не придумаешь.

— Не отчаивайтесь! Нас диссиденты спасут.

— Оставьте эти сказки для западных идиотов. Никого, кроме себя самих, они не спасут. Видал я их и сыт ими по горло.

Под вечер, когда стало ясно, что погода испортилась надолго и всерьез, мы поплелись «домой». Мокрые. Голодные. Злые. А «дома» нас ждала новая неприятность — протек наш сарай, и спать нам в нем стало невозможно даже с точки зрения местного начальства. На время дождя нас распределили по домам. Комиссар, Костя и Иван Васильевич остались у Матренадуры. Комиссар — в горенке, а прочие — в чулане. Я, МНС, Кандидат и Дон поселились в соседнем доме в сенях. После ужина устроили общее собрание бригады. Представитель райкома сообщил, что прогноз погоды плохой, и призвал нас отнестись со всей серьезностью, проявить, проникнуться. Пообещал обеспечить спецодеждой — брезентовыми куртками с капюшоном, рукавицами, резиновыми сапогами. Это — в ближайшее время. А эти пару дней просил обойтись своими средствами. Одним словом, сказал он, битва за урожай вступает в решающую стадию.

Матренадура о Западе

Там даже газеты продают на вес. Приходишь и спрашиваешь: мол, битте-дритте, дайте три кило таймсы, пять кило франфуртыальгемайны, семь кило карьеры-деласеры. А что печатают?! Смех один. Одни объявления, что почем. И голые бабы. Что они там, голых баб не видали, что ли?! Смех, да и только!

Введение в спунологию

Какой образ жизни наяву должен вести человек, желающий стать спуном? Праведный. Но что это значит? Слово «праведный» чуждо нашей идеологии. У нас вместо в него употребляется слово «правильный». А это не одно и о же. Правильный образ жизни осуществляется по правилам, официально признанным в данном обществе и поощряемым им. А праведный есть уклонение от правильного, но — без нарушения норм правильного. Праведный образ жизни противоречит правильному образу жизни общества, но противоречит так, что общество за него не очень-то наказывает, а порой даже поощряет. Поощряет обычно молчаливо, но иногда и открыто. В чем тут дело? А в том, что праведная жизнь есть такое уклонение от правильной, которое не мешает правильной и даже ей способствует, ибо праведной жизнью живут одни, а правильной — другие. Например, если ты не женишься, не заводишь детей, не вступаешь в КПСС, не рвешься в партбюро, отказываешься становиться заведующим, не лезешь в лауреаты, довольствуешься комнатой в коммунальной квартире, не требуешь надбавки к зарплате и т.д. и т.п., это все не наказуется и молчаливо поощряется власть имущими и рвущимися к власти, ибо ты не посягаешь на их привилегии и не вступаешь с ними в конкурентную борьбу. Одного моего знакомого, который слова не может сказать без издевки над нашей жизнью, не посадили при Сталине и не трогают до сих пор, поскольку он, будучи очень талантливым человеком, не хочет защищать даже кандидатскую диссертацию и до сих пор снимает комнатушку (там, где он прописан, негде койку поставить). Его не сажают в благодарность за то, что он не становится крупным ученым и не разворачивает свой талант.

Если ты не лезешь в переполненный автобус, а топаешь пешком, не носишься по знакомым в поисках заграничных штанов, не стоишь в очереди на выставку вшивых «нонконформистов» или подонка Лизунова, если ты не... не... не... то ты даже заслужишь похвалу. Если ты не будешь тратить большие деньги на полированную мебель, а притащишь со свалки еще пригодный пружинный матрас и купишь за пятерку у соседей шкаф, который они собирались выбросить На ту же свалку, пообещав заплатить за это десятку дворнику над тобой посмеются, но с работы не уволят, в тюрьму и психушку не посадят. В старшие сотрудники не пропустят, конечно. Но ведь ты к этому и не стремишься, раз приволок тот матрас.

Если ты не будешь бурно выявлять любовь к Партии Правительству, Родине, Народу и прочим нашим благам, если не включишься в соревнование в честь, не встанешь на трудовую вахту в ту же честь и во имя, если не заявишь с трибуны, что Брежнев как писатель превзошел Толстого и Шолохова, если не... не... тебя возьмут на заметку, не пропустят в партию (а тебе это и нужно!), не изберут в партбюро (и слава Богу!), не выпустят за границу (а на кой она тебе?), не дадут премию (переживешь!)... Но пока еще не посадят за это — и это (то, что не посадят) есть величайшее благо, на которое только способно наше общество. И тебе этого вполне достаточно, ибо в тюрьме или психушке стать спуном гораздо сложнее. Чтобы стать спуном, нужен некоторый минимум свободы. Не случайно поэтому спунов не было в антагонистических обществах прошлого и нет в капиталистических странах. Не случайно поэтому спунологию открыл я, советский человек, ибо у нас впервые в истории человек стал свободен в самом полном и высоком смысле слова.

Главное — не лезь на рожон. Не ругай наш строй вслух. Не ругай наших руководителей. Поверь, это дерьмо не стоит того. Зато во сне ты можешь их свергать, судить за преступления против человечности, разоблачать их беспримерную тупость, пошлость, злобность, жадность, тщеславие. Во сне ты сможешь даже улучшать этот строй, созидать коммунизм «с человеческим лицом». И с многопартийной системой. Но вслух — ни в коем случае. И диссидента из тебя не выйдет — сразу же посадят. И с жизнью во сне расстаться придется.

Очень важно помнить еще следующее правило: не хвались своими принципами и образом жизни, не подчеркивай их и не выпячивай. Пусть другие видят и посмеиваются над тобой. А ты делай вид, будто ты от природы такой дурак. Не противопоставляй себя коллективу!!!

Подслушанные разговоры

МНС сидит с Катюшей на скамейке около сарая. Все прочие обитатели сарая ушли в клуб. Я остался — плохо себя чувствую, должно быть грипп. МНС и Катюша не знают, что я в сарае, а мне не хочется давать знать о себе и прерывать их разговор.

— Скоро вы уедете, — говорит Катюша. — Скучно будет без вас.

— Почему же скучно? — удивляется МНС. — Клуб у вас приличный. Фильмы бывают. Танцы. Лекции. Библиотека есть. Телевизор, радио.

— Все равно скучно. Фильмы ерундовые. Хороший фильм раз в год показывают. Книжки и того хуже. За хорошей книжкой очередь, несколько месяцев ждать приходится. Ребята пьют, похабничают и дерутся. Танцевать толком никто не умеет. Лишь бы потискаться. Тьфу, противно.

— Выходи замуж, заводи детей.

— Дети теперь — одни хлопоты. А за кого выходить?

— На твою долю женихов хватит.

— Хватит, да я за таких выходить не хочу. Ты же видишь, как тут живут. А я хочу хорошо жить. Чтобы все честно и чисто было. С уважением друг к другу. С открытой душой. Вот за тебя я бы пошла.

— Это еще хуже. Я эгоист. И совсем испорчен. Пью больше, чем ваши ребята.

— Если поженимся, переменишься. А я тебе хорошей женой буду. Никогда не изменю. Ухаживать за тобой буду. И книжки, какие нужно, все перечитаю. Я ведь в школе хорошо училась.

— Спасибо за добрые слова. Но ты понятия не имеешь о той среде, в которой я кручусь. Она ничуть не лучше здешней. Через год она тебя засосет так, что позабудешь про все свои намерения.

— Не позабуду, я крепкая. Я знаю, что к чему. Попробуй, сам увидишь. Не понравится — прогонишь. Я уйду, цепляться не буду. Попробуй, не пожалеешь.

Они встают со скамейки и куда-то уходят...

...А мне никто никогда не говорил таких слов. И никогда уже не скажет...

Потом появляются местные ребята. Садятся на ту же скамейку. Курят. Разговаривают. Но что это за разговор! Цинизм, пошлости, мат. А ведь они окончили восемь, а некоторые и десять классов школы. Говорят о том, что надо подкараулить бородача (это МНС) с Катькой, Катьку «отодрать», а у МНС кое-что оторвать и бросить собакам. Это не значит, что они непременно приведут свои намерения в исполнение. Это — языковая форма, в которой они осмысливают мир. Но бывает, что такие «невинные» разговорчики по пьянке претворяются в жизнь. Я понимаю Катюшу. Я бы тоже на ее месте не захотел выйти замуж за кого-нибудь из этих ребят, хотя среди них наверняка есть красивые, умные и добрые. А что поделаешь?! Подождет еще пару лет своего несуществующего «принца» и выскочит за первого подвернувшегося Ваньку. И позабудет мечты о том, чтобы все было честно, чисто и с открытой душой. И никуда от этого не денешься. Это вечно. Неужели вечно? Кошмар!

Потом вернулись ребята из клуба. Сидели на той же скамейке, обсуждали достоинства и недостатки «баб», причем примерно в тех же выражениях, какие употребляли их предшественники. А ведь это — люди с высшим образованием и даже с учеными степенями. Позже всех вернулись Кандидат и МНС. Они тоже присели на несколько минут на ту же скамейку. Кандидат рассказал МНС о своих подвигах на «женском фронте», поинтересовался успехами МНС. Тот ничего не ответил.

— Я бы на твоем месте... — начал было Кандидат.

— Она слишком глупа, — оборвал его МНС, — а я уже привык к «умным» разговорам и без них не могу. К тому же она не так наивна. Не я первый, не я последний. Конечно, жалко ее. Но я не хочу выступать в роли спасителя. И всех не спасешь.

— Кто же тут был первым?

— Это не имеет значения. Ужас тут состоит в том, что это «честно и чисто и с открытой душой» не есть нечто изначальное и данное от природы. Это есть результат жизненного опыта, часто — печального и далеко не чистого. И ко всему прочему она совершенно не сексуальна.

После этих слов МНС мне стало почему-то страшно. Я встал, вышел на улицу и просидел на этой злополучной скамейке до рассвета.

Почему? — думал я. Но ответа не находил. Только под утро, увидев чахлые яблони в саду у Матренадуры, нашел простое решение. Как яблоки у Матренадуры в саду почему-то с самого начала растут с червяками внутри, так и мы появляемся на свет с подобными червяками в наших душах. И сыскать среди нас цельную и здоровую натуру — дело столь же безнадежное, как сыскать в саду у Матренадуры неиспорченное яблоко.

Потом я забылся тяжелым сном. Мне приснилась Катюша. Я догонял ее, а она уходила, не обращая на меня внимания. Я говорил ей, что я чист и непорочен, что буду молиться на нее, как на богиню, лишь бы она подарила мне хотя бы один взгляд. Но безрезультатно. И впервые в моей тике спуна моя спунология потерпела фиаско.

Запад и мы

Западные радиостанции сообщили, что целая группа наших художников-нонконформистов получила разрешение на эмиграцию. Токарь спросил, кто такие нонконформисты. Дон сказал, что это — наши художники, которые малюют и лепят примерно так, как это делали на Западе лет пятьдесят тому назад, и потому они рассчитывают на мировую славу на Западе и на миллионные гонорары. А что им у нас не жилось? — спросил Токарь. Потому что наше искусство, сказал Дон, поднялось на такую недосягаемую высоту и ушло настолько далеко вперед, что этим художникам не было никакой возможности устраивать выставки и продавать свои работы. А на Западе им лучше будет? — спросил Токарь. Вряд ли, сказал Дон. Там такого добра своего навалом. Будут так же прозябать, как здесь. Половина из них, сказал Костя, наверняка агенты КГБ. Сомневаюсь, заметил Дон. Художники обычно такие слабаки, что даже на роль агентов КГБ не годятся. Если б я был художником, сказал Дон, я избрал бы себе псевдоним Иван Гог.

Уже через день карикатуры в стенгазете были подписаны именем «Иван Гог». Но карикатуры были не смешные, а имя это никакого впечатления не произвело, поскольку мало кто интересовался историей живописи. Только один из изображенных пьяниц и лодырей проявил живой интерес к имени художника, поскольку решил набить этому подонку морду.

Покушение на Брежнева

И тут, рассказывал Парень, представился удобный случай. Впрочем, если бы его не было, его изобрели бы. Да и этот удобный случай не столько представился сам, сколько бьгл изобретен.

Жил обыкновенный младший офицер по фамилии Ильин, который вел предосудительные разговорчики. Но ничего особенного в этих разговорах не было. А кто в это время не болтал в том же духе?! После подавления бунта в Праге нашими войсками Ильин сказал что-то резкое по адресу Брежнева в компании нескольких своих приятелей. Мол, распустился этот болван (он имел в виду Брежнева). Мол, давить таких мерзавцев мало! Кто знает русский бытовой язык, тот понимает, что выражение «давить таких мало» имеет весьма неопределенный смысл и не содержит в себе ничего общего с идеей покушения. Но по крайней мере два приятеля Ильина были штатными осведомителями КГБ, а остальные донесли об этом разговоре по велению души. Хотели было Ильина изолировать сразу же. Не в тюрьму посадить, а в психушку, поскольку медицинская комиссия незадолго до этого обнаружила у него явные признаки шизофрении. Доложили об этом случае в высшие инстанции а оттуда пришло указание не трогать парня. В часть под видом нового офицера, выпускника какой-то академии, прибыл сотрудник КГБ. И вскоре вокруг Ильина сложилось нечто вроде тайной группы. Группа стала собираться регулярно, обсуждать злободневные проблемы, слушать западные радиостанции. Появилась запрещенная разоблачительная литература. И время от времени в разговорах стала возникать идея покушения. Сколько, в самом деле, можно терпеть! Шлепнуть одного-другого из высших чинов, может быть, за ум возьмутся! И в конце концов, оскорбительно быть послушной скотиной для тщеславных маразматиков! Вот в таком духе велись эти разговорчики. И крепла идея «шлепнуть». И опять-таки проблема: попробуйте определите, что тут от провокации и что от искренней потребности души?! Не будь этой потребности, и провокация не удалась бы.

Закон сообщающихся систем

— Общие объективные социальные законы все-таки существуют, — говорит МНС. — Они необычайно просты, но люди почему-то их не замечают. И они не имеют ничего общего с законами, которые выдумал Маркс и его последователи. Есть, например, закон сообщающихся систем. Примерами его в физике являются закон сообщающихся сосудов, закон перехода тепла от более нагретого тела к менее нагретому и т.п. И для людей этот закон имеет силу. Например, в детском саду все дети в группе уже начали ходить. К ним добавляют ползающего ребенка. И все дети опять начинают ползать. По этому закону Советский Союз навязывает странам Запада более низкий уровень организации хозяйства, более низкое качество продукции, более низкий интеллектуальный уровень и нулевой уровень морально-правового сознания. Против наших ракет и танков Запад еще может устоять. Но против действия закона сообщающихся систем — нет. Запад, сам того не подозревая, скатывается к нашему уровню во всех жизненно важных сферах.

— Ну и пусть скатывается, — говорит Дон. — Это справедливо. А то они там зажрались. Пусть на своей шкуре испытают, что такое настоящий социализм.

— А вообще, — говорит Кандидат, — ужасно смешно в этом мире все происходит. Вот мы, например, держим свое население в нищете и создаем сильнейшую армию в мире. Для чего? А чтобы завоевать весь мир и заставить всех тех, кто уцелеет, жить так же по-свински, как мы сами живем. Отчего бы это?

— Это и есть часть механизма того закона, о котором я говорил. Между прочим, ошибочно думать, будто все войны прошлого велись из каких-то материальных соображений. Многие войны велись именно с целью сделать окружающий мир себе подобным — из стремления к социальному выравниванию и однообразию.

О природе и фольклоре

Лучших тружеников бригады в порядке поощрения усадили в машины (в грузовые, конечно, и грязные) и повезли показать Волгу — символ и гордость России. Но вид Волги нас ужаснул: одна сплошная, бескрайняя и мутная вода. Из-за множества плотин Волга вообще исчезла. Экономисты подсчитали, что потери от такого преобразования природы (исчезла рыба, луга, сады) настолько велики, что их не покроешь и через сотню лет. Кто-то из ребят сочинил по сему поводу эпиграмму:

Исчезла рыба — не беда.

Зато, куда ни глянь — вода, вода, вода.

И вообще, оставьте эти разговоры.

Потребуется, так сровняем горы.

На все пойдем за-ради для народа,

И милостей от нас теперь не жди, природа!

Установить автора не удалось, хотя стукачи старались вовсю. Даже меня заподозрили.

Явление это (не убийство природы, а стихи, анекдот шутки) весьма любопытное. Это — фольклор, но необычайный: интеллигентский. Надписи на стенах сарая — того же рода. И наши бесконечные разговоры тоже. В общем, в толще населения зреет и накапливается огромный интеллектуальный материал — богатейшая почва для литературного взрыва. Не может быть, чтобы это пропало бесследно. Кто знает, может быть, вот этот ничтожный МНС копит все это в своей памяти. И однажды он поразит мир книгами веселыми и грустными, серьезными и бесшабашными, целомудренными и похабными, — в общем, такими, каким является в совокупности этот беспрецедентный фольклор. Я подозреваю, что он такую книжечку уже сочиняет потихоньку.

Преступления и наказания

Пока мы работали в поле, наш сарай обчистили. Хотя потери были невелики (бритва, ботинки, брюки), здесь они казались ощутимыми. Больше всех пострадала Матренадура — у нее увели мотоцикл. Думаю, что воры охотились именно за мотоциклом, а наши вещички прихватили заодно. Обиднее всего было то, что воры нагадили в наши постели. Мы подняли скандал. Приехал милиционер из района. И первым делом заявил, что это мы сами пропили мотоцикл и инсценировали кражу. Но тут на дыбы встала вся бригада. Было очевидно, что воры — местные ребята. И не стоило большого труда найти их. Но милиция почему-то этого не делала. Скоро стало ясно почему. Появилась Мао Цзэ-Дунька и поговорила с нами «как человек с человеком». В такой ответственный момент, сказала она, было бы грубой ошибкой разоблачать похитителей и хулиганов и тем самым вбивать клин в союз рабочих и крестьян. Мы, продолжала она, этих мерзавцев найдем и накажем своими силами. Но выносить сор из избы не позволим! Милиционер, расследовавший кражу, пропьянствовал пару дней за счет Матренадуры и уехал ни с чем, пригрозив на прощанье нам и Матренадуре показать, «где раки зимуют», если мы «не закроем пасть» (он имел в виду, если мы не перестанем говорить о краже). И мы, естественно, «закрыли пасть». А что было делать. Не отправляться же туда, где раки зимуют, из-за старых штанов и ботинок!

Дон, у которого украли бритву, решил отрастить усы и бороду. Через несколько дней он стал похож на красавца витязя из русских сказок. Интерес женщин к нему резко повысился. Нет худа без добра, признался он. Без этой дурацкой кражи я ни за что не решился б на этот шаг. Ну, держись (это он сказал МНС)! Еще немного, и я отобью у тебя славу первого парня на деревне. Не спеши с выводами, сказал МНС. Когда я начал отращивать усы и бороду, мне тоже казалось, что для меня начинается новая жизнь. Но потом пошло все то же самое. Борода не решает старых проблем. Она лишь рождает новые.

А я, между нами говоря, в коммунизм верю, сказал Дон и подозрительно оглядел нас, ожидая увидеть на наших лицах насмешку. Но мы отнеслись к его заявлению вполне равнодушно. И вот на чем я основываю свою уверенность, продолжал он, на прогрессе техники. Создание изобилия всего не такая уж сложная проблема, как это кажется на первый взгляд. Уже сейчас научились делать практически неизнашиваемую обувь и одежду, не требующие ремонта машины и вещи домашнего обихода... И неперевариваемую пищу, добавил МНС, сорвав тем самым лихо начатое изложение одной популярной брошюры Доном. Ты мне скажи, что такое коммунизм? Лозунг «каждому — по потребности» не есть определение коммунизма. Если коммунизм — это когда каждому по потребности, то Запад неизмеримо ближе к этому, чем мы. Коммунизм — это прежде всего обобществление средств производства в масштабах всего общества, организация всей общественной жизни примерно в том духе, как сделано у нас (если отвлечься от недостатков). А теперь поставь перед собой проблему так: чему ты больше веришь — словам человека, жившего больше ста лет тому назад и не имевшего ни малейшего представления о том, как его идеи будут выглядеть в самой жизни, или опыту огромной страны в течение шестидесяти лет и опыту многих других стран, которые последовали ее примеру? Мечтам тщеславных болтунов или неумолимым фактам действительности? Ты толкуешь о прогрессе техники и человеческой натуры. Конечно, атомная энергия, космические полеты, хромосомы, высшее образование, новые методы обучения... А что мы имеем на деле? Вот мы с вами — с высшим образованием, а грузим и копаем скверно ухоженные овощи с огромным опозданием (по газетам — досрочно!) и самыми допотопными методами. Нам обещали спецодежду. Сколько времени прошло? Где она? А люди? Как тут работают? Возьми хотя бы этих районных и областных паразитов! А очковтирательство! А пьянство!.. Я сам не маленький, сказал Дон. Сам все это вижу и понимаю. Но это же пока не коммунизм. При коммунизме... При коммунизме, прервал его МНС, нас сюда не добровольно погонят на пару месяцев, а насовсем прикрепят, в бараках поселят, стражу поставят, колючей проволокой обтянут. А вообще говоря, полный коммунизм наверняка наступит. После атомной войны люди все погибнут, и на земле воцарятся крысы, как уже предсказывал Иван Васильевич. Они поместятся в порах (в дырках) общества, которые останутся от людей, и продолжат наше дело прогресса. А тех людей, которые уцелеют, крысы будут разводить на корм.

Странная картина, если посмотреть со стороны. Моросит холодный дождь. Мы по колено в грязи таскаем кто на чем овощи поближе к «твердой» дороге, по которой с большим трудом ползут машины. Одеты мы так, что, если бы не мокрядь, можно было бы обсмеяться. Обещанной спецодежды нет и не будет. Ту девочку увезли с воспалением легких в город. Многие лежат больные по домам, многие на грани заболевания или переносят простуду на ногах (вроде Кости). А мы между тем с остервенением отстаиваем «светлые идеалы». Почему?! Для чего?! В порядке психологической компенсации за реальное убожество жизни? Пусть так. Но зачем нужна эта компенсация? Как средство самосохранения!

И еще одна проблема волнует меня: почему мы здесь? Что стоит нам послать все это подальше и уехать домой? Да ведь, кажется, ничего особенного не произойдет. Не посадят. Даже с работы не уволят. А мы все-таки здесь. Почему? Энтузиазм вроде того, какой был в годы после революции? А если и тот энтузиазм был такого же рода, что и наша работа здесь? Не случайно же эта стерва Мао Цзэ-Дунька назвала нас Павками Корчагиными наших дней. Она и наших женщин назвала Павками Корчагиными. Хотела сначала Жаннами д’Арк назвать, да потом почему-то передумала. Жанну д’Арк сожгли на костре, а мы тут в грязи и слякоти дохнем, так что образ Павки Корчагина ближе.

Вы затрагиваете самую глубокую проблему нашей жизни, говорит МНС. Тут речь идет о специфической форме насилия. Формы насилия бывали и бывают самые разнообразные. В данном же случае имеет место насилие, реализуюшееся через добровольность и как добровольность. Возьмем грубый пример. Вы слышите команду охраны или противника на войне «Руки вверх!». Вы можете поднимать или не поднимать руки, вы вольны делать это. Но вы знаете что последует, если вы не поднимете руки, вы не хотите этих последствий. И потому вы поднимаете руки. Добровольно или по принуждению? Очевидно, по принуждению. Вы, очевидно, знаете, как осуществляются насильственные приводы людей в милицию или на допросы. Вам не ломают руки. Вам показывают повестку. Вы собираетесь и идете. А привод считается принудительным. Вот и в нашем случае. Мы все прекрасно знаем, что отказ от поездки сюда рано или поздно и так или иначе сказался бы плохо на нас, и мы не хотели этих более или менее отдаленных последствий. Мы решили, что лучше отмучиться это короткое время здесь, чем... Короче говоря, вы сами это все прекрасно понимаете. Так вот, формы принуждения различаются по степени опосредованности добровольностью. При коммунизме эта степень максимальная. Здесь люди принимают во внимание не только реальные последствия своих поступков, но и потенциальные. Причем принимают во внимание весь свой реальный ход жизни. И даже потенциальное будущее. И потому люди здесь по видимости поступают почти всегда добровольно, хотя все эти поступки являются продуктом принуждения. Потому в применении к нашей жизни понятия добровольности и принуждения теряют смысл. И вы никогда не решите волнующую вас проблему в силу бессмысленности самой ее словесной формулировки. Вопрос о том, почему мы здесь, имеет смысл исключительно как вопрос социологический, а не психологический. И ответ на него тривиален: потому что этому обществу требуется многомиллионная армия рабов.

О свободе и ограничениях

Я слушаю передачи западного радио об отсутствии у нас всяческих свобод и поражаюсь примитивности их суждений. С такими же основаниями можно было бы говорить о том, что в Советском Союзе запрещены левши. Закона, запрещающего их, формально нет. И в тюрьмы за это не сажают. Но фактически с ними ведется борьба в том смысле, чт им не дают свободно проявляться и развиваться — их учат быть правшами. Причем заставляют быть правшами без всякой злобы и с полной уверенностью в том, что это делается для их же блага. Так обстоит дело в большинстве других более серьезных случаев.

Я думаю таким образом и в глубине души сознаю, что это — результат влияния МНС. И мне становится немного обидно оттого, что молодой парень, не имеющий и сотой доли моего жизненного опыта, учит меня правильному способу размышления о нашей жизни. А ведь учит!

Суть дела

Было какое-то собрание местных жителей, на котором их ознакомили с каким-то новым распоряжением насчет торговли на рынках продуктами с приусадебных участков. Матренадура пришла злая. Поносила все советское руководство от Брежнева до Мао Цзэ-Дуньки. Причем поносила весьма остро и убедительно. Мы спросили ее, почему она с этой речью не выступила там, на собрании. Она взглянула на нас с полным презрением и не удостоила ответом. Мы стали разговаривать на тему о «двоемыслии», о лицемерии, о честности, искренности и прочих явлениях того же рода. И как обычно, раскололись на два непримиримых лагеря. Одни защищали концепцию, согласно которой человек обладает хорошими врожденными качествами, а общественная жизнь портит его. Другие защищали концепцию, согласно которой человек обладает плохими врожденными качествами, а общественная жизнь улучшает его. Одни настаивали на возвращении к хорошему естественному человеку, другие призывали к хорошему искусственному человеку. Особую позицию занимал МНС. Мы все деланные, сказал он. Мы все суть продукт усилий нас самих и окружающих нас людей. Мы все притворяемся и играем роли. Но мы по-разному делаем себя, притворяемся и играем наши роли. Если человек делает хорошие дела, нелепо говорить, что он на самом деле плохой человек и лишь прикидывается хорошим, как нелепо говорить о людях, совершающих плохие поступки, что они — хорошие люди, притворяющиеся плохими. Человек по природе есть то, как он формируется и проявляется в общественной жизни. И ничего другого в нем нет. Причем мы — не пассивный продукт давления на нас нас прочих людей и обстоятельств. Мы с самого начала относимся к этому давлению активно и выборочно. Мы поможем окружающим людям делать из нас то, чем мы становимся. А в значительной мере мы сами избираем это наше будушее состояние. Так что не только мы продукт общества, но и общество есть наш собственный продукт. В том, что мы такое есть и каким является наше общество, есть большая доля нашей доброй воли. В отличие от рыб, которым их естественная среда дана заранее и независимо от них, мы сами производим свою собственную социальную среду. Именно это обстоятельство образует основу для религии и морали: мы сами ответственны за то, что мы есть, и за то общество, в котором мы живем. И Матренадура в том числе, а может быть, даже в первую очередь. В нашем обществе, между прочим, возможностей для человека влиять на свою социальную среду гораздо больше, чем в любом другом. И если люди не используют свою власть для улучшения этой среды в том духе, как того хотят наши либералы и диссиденты, это значит, что они не хотят использовать свою власть для этого. Подчеркиваю — не хотят! В этом суть дела. Именно поэтому оппозиционные движения в нашем обществе обречены на провал. Если бы сейчас наше высшее руководство во главе с ЦК и КГБ поголовно ударилось в диссидентство, оно тоже потерпело бы фиаско.

После этой речи МНС наступила мрачная тишина. На сей раз я видел совершенно неподконтрольный мне сон.

Покушение на Брежнева

Но Ильин был не дурак и не совсем псих, рассказывал Парень. И не все члены его группы были стукачами. Потом был тайный военный трибунал, и нескольких членов группы расстреляли. Один из них, близкий друг Ильина, предупредил его, что в их группе наверняка есть осведомители и провокаторы. А что делать? Отступать все равно было поздно. Сделанного вполне достаточно, чтобы трибунал вынес им высшую меру. Значит, надо Их перехитрить. Все мелочи Они все равно предусмотреть не могут. Раз группа существует и направляется к совершению оче-видной цели, значит, кому-то наверху это нужно. И этот «офицер из академии» приехал сюда не случайно. Он явно лопух в технике. И никакой он не инженер, а типичны кагэбэшник. В общем, надо использовать этот неповтопи мый случай и переиграть Их. А имена наши люди все рав~ но узнают. И потомки будут нам благодарны. Памятники нам поставят. В конце концов, сколько можно терпеть?! Вы же знаете, шизофренические идеи весьма заразительны и для здоровых. А тут — молодые ребята, в глущи склонные к романтике, неустойчивые психически. Главное, сказал Ильин, не торопиться, подыгрывать Им как ни в чем не бывало, а в решающий момент сыграть свою игру. Они посвятили в свой замысел других членов группы, относительно которых были уверены, что они не стукачи. Но, увы! И среди них оказался предатель. Правда, его тоже расстреляли — зачем нужен живой свидетель?!

Можете себе представить, какой путаный спектакль закрутился! У Ильина в ближайшем городе обнаружился родственник — офицер милиции. Он действительно был родственник. Но жил он где-то в Сибири. А тут внезапно его перевели поближе к Ильину. Кстати, он вскоре после покушения умер от инфаркта. Из воинской части, где служил Ильин, начинает регулярно ходить в город машина. Офицерам стали разрешать ездить в город вечером и по выходным дням. И разумеется, Ильин тоже стал регулярно навещать своего родственника. Зачем? Сначала просто по-родственному. Парень не имел родителей (они погибли во время войны), вырос в детском доме, к семейному теплу, естественно, его тянуло. Потом стал вырисовываться некий замысел.

Введение в спунологию

Не доноси (как тайно, так и явно). Не сотрудничай с властями, особенно — с КГБ. Уклоняйся. Пока за отказ от сотрудничества с ними не сажают. Ни в коем случае не становись в положение человека, болеющего за интересы государства, своего учреждения и дела. Тебе наплевать на интересы учреждения, в котором ты получаешь свою жалкую зарплату, и на интересы дела, которому ты служишь с целью заработать на пропитание. Тем более тебе наплевать на интересы государства (ибо это на практике всегда суть интересы привилегированных лиц твоего государства) и человечества в целом (ибо это тоже суть интересы всякого рода преуспевающих прохвостов). Но виду не подавай, иначе ликвидируют во имя интересов дела, учреждения', государства и человечества, на которых тебе наплевать и которым на тебя наплевать. И ни в коем случае не надо изображать, будто ты ради дела, конторы, партии, народа и т.п. готов отдать все силы и даже жизнь, потому что все равно никто не поверит. Зачислят в стяжатели и карьеристы. И поскольку ты таковым не являешься, а только маскируешься, тебя ликвидируют. Настоящего хапугу и карьериста не ликвидируют, ибо он свой, а поддельного ликвидируют, ибо он только прикидывается своим. Короче говоря, игнорируй, но не демонстративно, не из принципа, а из чисто личных соображений. Позиция «тюфяка» и «лаптя» тут наиболее подходящая. Веди себя так, будто ты в общем и целом свой, но от природы слегка чокнут, пассивен и не устремлен к высшим идеалам.

Вместе с тем помни, что даже сам Маркс признавался, будто ничто человеческое ему не чуждо. Он имел в виду выпивку, баб, курево, шутки, развлечения. Ко всему этому «человеческому» специально стремиться не надо. Но и уклоняться не надо тоже. Например, если представился случай выпить задарма и переспать с чужой женой, не теряйся: ешь, пей, исполняй мужской долг. Но если пришлось вернуться домой трезвым, одиноким и голодным, не унывай. Скажи спасибо судьбе за то, что послала случай поразмышлять в одиночестве, и вспомни истину насчет того, что ужин следует отдать врагу.

Относись ко всему с легким юмором, грустной снисходительностью и мудрой добротой. Пусть все происходит так, как оно происходит само собой. Никому и ничему не мешай. Даже тараканов и клопов не дави и не трави — пусть живут. Считай, что все происходящее тебя не касается. Оно не твое. Оно было бы и без тебя. И будет без тебя. Ты — участник происходящего лишь постольку, поскольку проходишь через него. Не жалей о нем, расставаясь с ним. И не вспоминай о нем, ибо оно не стоит того. Не читай никому нравоучений. Не учи никого. Не порицай никого. Не суди. И сам ни у кого не учись, ибо тут нет никого, достойного быть твоим учителем. Да и чему учиться тут? Чем меньше ты будешь научен жить наяву (в пределах минимума, конечно), тем дальше можешь продвинуться в жизни во сне.

И при всем при том живи не так, будто тебя самого нет для Них, а так, будто Их нет для тебя самого или Они ничтожны. Бояться никого и ничего не нужно. Просто игнорируй Их. Игнорируя Их, ты тем самым объективно оцениваешь Их как ничтожества, недостойные твоего соучастия в Их пошлом существовании.

Поясню сказанное примерами из своего жизненного опыта. Я — член партии. Что поделаешь, так уж вышло Выходить из партии я не буду, так как за это меня уволят и могут в психушку посадить. К тому же членство в партии мне нисколько не мешает. Взносы не такие уж большие. Собрания не так уж часто бывают. Часть из них я пропускаю, на остальных сплю. Общественная работа — пустая формальность. Отделываюсь работой на овощной базе и в колхозе и пропагандистским кружком у подшефных строителей. Мне это даже нравится порой. Компания веселая собирается. Отгулы дают. А общественные мероприятия тоже сплошная липа. Погнали нас, например, на Ленинский проспект приветствовать чей-то приезд или отъезд. На другой день парторг требует объяснить, почему не был у положенного столба. Я говорю, что был там, что тот, кто переписывал присутствующих, забыл записать меня. Парторг упрашивает, кто именно проезжал и в какую сторону. Я говорю, что мое дело — стоять и изображать восторг, а разглядывать Их морды и куда Они направляются, я не обязан. Парторг спрашивает, как же я с таким отношением буду проводить политзанятия на тему об этом визите. Я говорю, что нам дадут общую разработку, которую я прочитаю в автобусе по дороге к строителям. Парторг говорит, что «ничего себе коммунист пошел!». Я говорю, что «что посеешь, то и пожнешь», и ухожу.

Матренадура о Западе

— Там сплошь банки. Куда ни пойдешь, везде банки. И у всех свой счет в банке. Там без этого нельзя. Рождается человек, и первым делом на него счет в банке заводят. Это вместо нашего свидетельства о рождении. Там такое свидетельство совсем не нужно. Есть счет — есть человек, нет счета — незаконно живешь.

— А как же рабочий класс и прочее прогрессивное человечество?

— А эти, как мы, не живут, а мучаются. Но мы их скоро освободим.

— Так вы же сами говорите, что мы мучаемся, а не живем. Зачем же их освобождать?

— А в компании с нами им веселей будет. И нам не так обидно.

О диалектике общественного развития

— Выходит так, что наши высшие руководители, маршалы, министры и прочие лица того же рода суть классовые братья не только нашим рабочим и крестьянам, но и трудящимся Запада. А они ведь имеют в десятки и сотни раз больше, чем простые работяги. Почему же так получается?

— Очень просто. Они вышли из народа.

— Гитлер тоже вышел из народа.

— Он служил капиталистам. А наши руководители служат народу.

— Но на Западе высшие лица тоже утверждают, что служат народу.

— Врут.

— А наши?

— Тоже врут. Но они врут во имя интересов народа.

Этот бредовый разговор — не вымысел. Я его записал дословно. Это тоже очень любопытный факт — то, что мы в своих разговорах колеблемся между предельно высокой мудростью и предельно низкой глупостью. Причем это имеет место в отношении одних и тех же лиц. И заранее нельзя предсказать, кто изречет глубокую истину, а кто — плоскую пошлость. Из этих наблюдений я сделал вывод, что в нашем обществе бессмысленно искать характерные натуры. Впечатление такое, будто собрал кто-то в одно место миллионы людей и разбрасывает все возможные человеческие качества в полном беспорядке, вслепую. И на долю каждого достается лишь какое-то случайное сочетание качеств. Некоторые из этих случайных комбинаций оказываются более устойчивыми и широко распространенными, другие — менее, третьи оказываются совсем нежизнеспособными. МНС говорит, что я уловил суть дела. А он — специалист по этим штукам, и его одобрение доставляет мне удовольствие. И я продолжаю свои импровизации.

Интересно наблюдать, говорю я, как все в нашей жизни выкручивается самым невероятным образом. Например, слабость у нас есть сила. Почему? Да потому что дает моральные и житейские преимущества. Если ты сер, убог и бездарен, именно поэтому можешь ты позволить себе такое, на что не могут решиться сильные и талантливые. Тебе кажется, что люди обязаны компенсировать твое убожество. И это не только психология. Наше общество признает это в качестве своего социального принципа, ибо оно есть власть серости и убожества над яркостью, силой, талантом Посмотри, как у нас распределяются путевки, ссуды, премии и прочие блага на низшем уровне.

Или возьми такой пример, продолжаю я. Сравнительно с дореволюционным временем и с Западом мы живем почти беззаботно. И у нас в самом деле с людей снимается куча всяческих забот. Но как? Какой ценою? А так, что мы погружаемся буквально в трясину непреходящих забот иного рода. Ты знаешь, о чем я говорю: очереди, поиски продуктов, хлопоты о детях, о жилье и прочее. Наша беззаботность оборачивается сплошной заботой как постоянным состоянием нашей психики. Почему это происходит?

Вы — прирожденный диалектик, говорит МНС. Бросайте все и начинайте изучать нашу жизнь профессионально. Уверяю вас, у вас есть для этого все данные. И лет через десять вы добьетесь выдающихся успехов. Я тоже ломаю голову над этими проблемами, но чувствую, что мне это не по зубам. Вот послушайте, я изложу кратко схему возникновения положительных качеств людей, исходя из отрицательных. Я допускаю, что основу всего образуют качества, обеспечивающие самосохранение человека, то есть отрицательные. А что такое положительные качества? Это такие, когда человек воспринимает интересы других людей как собственные, то есть отрицательные качества, перенесенные на других. Как и почему этот перенос происходит? Объективно эгоистические интересы человека зависят от других людей. Делая нечто для других, человек делает для себя. Для себя невозможно без «для других». «Для других» имеет результатом «для себя». Затем происходит отрыв «для себя» от самого себя — возможность переноса. Затем «для других» становится самодовлеющим интересом для себя, — компенсирует отчужденное «для себя». Плюс другая линия поведения, а именно — опосредованное удовлетворение своих интересов, в котором «для других» становится шагом и средством. Короче говоря, я берусь в каждом конкретном случае благородства людей открыть его эгоистическую негативную основу. Но у меня не хватает силенок выяснить их закономерности, — тут нужен либо мощный оригинальный талант, которого я в себе не ощущаю, либо хорошо организованный научно-исследовательский институт, который у нас в принципе невозможен.

Так в чем же выход? — спрашиваю я. Выход для нас всегда один, говорит он, выпивка. С поллитровкой мы все проблемы решаем самым элементарным образом. Хорошая идея, сказал Кандидат. И главное, сказал Дон, очень свежая и оригинальная. Итак, подсчитаем наши возможности...

Планы и свершения

Хотя урожай в этом году довольно вшивый (необыкновенный, как писали газеты), приемные пункты овощей на станции скоро оказались перегруженными, железная дорога с вывозом овощей явно не справлялась, и, естественно, овощи стали сгружать где попало и как попало. Назревала картофельно-морковно-капустная катастрофа. И высокое начальство наконец-то дало указание обходиться местными средствами — создавать овощехранилища в самих колхозах и совхозах. Поскольку речь шла о временных трудностях, рекомендовались хранилища в виде ям. Это как раз было своевременно, так как дождь не прекращался, и вырыть яму глубже метра, чтобы она не заполнялась водой, было уже абсолютно невозможно. Тем более люди по опыту знали, что эти так называемые временные хранилища фактически — на века, то есть в них загрузят овощи, и те будут там гнить до полного исчезновения, предварительно заразив атмосферу ужасным зловонием. Потому хранилища делались чисто условно, лишь бы обозначить перед высшими властями готовность выполнить их мудрые предначертания. И казалось бы, куда дешевле просто прекратить уборку, бросить все в полях или разрешить людям убирать для личного пользования. Уверен, местные жители день и ночь стали бы работать, собрали бы все до последней картофелины. Если бы даже им разрешили убирать для себя, обязав потом сдать государству определенную часть (пусть половину), они все равно убрали бы и сохранили бы все. Но Боже упаси даже заикнуться об этом! Мы должны в грязи и под дождем мучиться в поле, чтобы превратить собираемое в ни на что не пригодную гниль. А если местные жители унесут к себе хотя бы картофелину, засудят. Вот какова реальная диалектика нашей жизни.

Наше хозяйство богатое и передовое, и потому ему разрешили построить капитальное овощехранилище — из кирпича, бетона, дерева, железа. Хотя на носу зима, хотя срок нашего пребывания здесь скоро кончится, а после нашего отъезда рабочих здесь днем с огнем не сыщещь стали завозить строительные материалы (хотя старые материалы, несколько лет назад заготовленные для свинофермы, пропадали и разворовывались) и организовывать строительную бригаду. Наш Комиссар сразу сообразил что к чему, и записал всю нашу группу (за исключением Лба) в стройбригаду. И уже на другое утро мы почувствовали свое привилегированное положение: выспались, в поле под дождь не пошли, не спеша ознакомились с местом новостройки и спрятались в клуб, где занялись курением и разговорчиками. Потом к нам заявился прораб с группой рабочих и предложил отметить начало дела.

Из идей Мао Цзэ-Дуньки

Мао Цзэ-Дунька разложила свои телеса на бревнах. Курит. Курит и пьет она в интересах единения партии и народа. Причем пьет с удовольствием, а курит — с отвращением, так что даже она есть явление сложное и противоречивое. На сей раз она беседует с молодежью о сексе. Беседует по душам, «как человек с человеком», а не «как партийный руководитель большого масштаба».

— Подраспустились вы, скажу я вам по секрету. Зажрались. Больно грамотными стали. С Запада дурной пример берете. Но погодите, всему свое время. Вот подымем сельское хозяйство и за это дело возьмемся. Мы вас в порядок приведем, будьте уверены! Кастрировать не будем. Мы не индусы и не китайцы какие-нибудь! Дадим вам всем порошки успокоительные. Или укольчики. Сейчас уколы очень помогают! Воспитательную работу, конечно, проведем.

— А как же дети? — робко вякает кто-то из заднего ряда.

— А при чем тут дети?! Дети — это наш священный долг и обязанность. Это — наша смена. Без детей новое коммунистическое общество не построишь. А Родину кто будет защищать?! Пушкин, что ли?! Я про секс говорю, а не про детей. Мы нашу здоровую социалистическую семью никому не позволим разрушать!

Я слушаю Мао Цзэ-Дуньку, усмехаюсь, а в глубине души слышу некий шорох ужаса. А ведь на самом деле Они дадут всем эти успокоительные порошки и укольчики вколют. И не из злого умысла, а по доброте душевной, заботясь о нашем же благе. И сделают это как-то незаметно, между прочим. А что, если?.. — скажет какая-нибудь Мао Цзэ-Дунька. Скажет и подмигнет понимающе. И прочие Мао Цзэ-Дуньки понимающе подмигнут или кивнут слегка своими руководящими черепами. И все! И дело будет сделано! Чуточку этого секса оставят, чтобы строителей коммунизма и защитников Родины плодили. Но не больше. Никакого чтобы баловства! А развлечения и прочее — это Они для себя оставят. Еще бы! Им положено, ибо Они на благо всего прогрессивного человечества трудятся!

— Что вы думаете, — продолжает поучать Мао Цзэ-Дунька, — если от природы, так и твори что угодно? Спи с кем попало? Нет, милые мои! Это дело еще заслужить надо! Проявить себя надо! Показать с хорошей стороны. А там мы посмотрим, кому что положено. Это вам не игрушки. Секс — это дело серьезное! Государственное! Партийное, можно сказать.

Исторический эгоизм

На историю человечества я смотрю с позиции, которую можно было бы назвать историческим эгоизмом. Поясню, что я имею в виду. Раньше были короли, герцоги, рыцари. И были рабы и крепостные крестьяне. Первые наслаждались жизнью, а вторые страдали. Но у меня нет сочувствия к страдавшим. А что касается первых, то их существование для меня оправдано одним только тем, что они дали сюжеты для прекрасных сказок. Если бы не было реальных принцев и принцесс, не было бы и сказок о них, и жизнь человеческая померкла бы. Возьмем теперь массовые репрессии и концлагеря сталинского периода. Не будь их, не было бы той мощной разоблачительной литературы, которая появилась в последнее время. Сталинский период дал пищу для миллионов голов, причем на века. Что была бы история Египта без пирамид, а история Франции — без Наполеона?! Исторический эгоизм состоит в том, чтобы рассматривать все происходящее в мире исключительно как материал и повод для твоих собственных размышлений и переживаний. Для исторического эгоиста все есть лишь пример для его глубокомысленных рассуждений. Возьмите, говорит он древний Египет. Три тысячи лет потребовалось, чтобы... Три тысячи лет! И говорится это с таким видом, будто это — три минуты. А если эти три минуты прошли в ожидании у двери занятого туалета, исторический эгоист говорит о них с более сильной эмоциональностью. Или возьмите гитлеровские газовые камеры, продолжает исторический эгоист совершенно невозмутимо (это вам не очереди ждать в туалете под угрозой наделать в штаны!). Всего пять миллионов евреев сожгли, а шуму — до сих пор не успокоятся. В наших концлагерях погибло около шестидесяти миллионов, а только теперь начали признавать факт существования таких лагерей. О чем это говорит?

И в самом деле, о чем? А о том, говорит с легкой усмешкой исторический эгоист, что наш брат Иван стоит в десять раз дешевле, чем их брат Хайм. А чтобы китайцы произвели такой же шум, им надо по крайней мере двести миллионов своих собратьев угробить. Смешно, не правда ли?

Вот и сейчас, наблюдая то, что происходит здесь вокруг меня, я получаю интеллектуальное наслаждение от созерцания мерзостности и нелепости происходящего. Для меня зрелище полупьяной Мао Цзэ-Дуньки, хлопающей Матренадуру по могучему заду и изрекающей «Да с таким народом, как наш, мы всему миру сопли утрем!», равносильно зрелищу пирамид, трупов Освенцима, орд Чингисхана, разгромленной армии Наполеона... И зрелище это дает мне пищу для размышлений над проблемой эпохального значения: утрут Мао Цзэ-Дуньки и Матренадуры сопли всему миру или нет? Ну, Западу утрут, это ясно. А как быть с китайцами? У них своих Мао Цзэ-Дунек больше миллиарда. Не многовато ли? Не мешало бы сократить вдвое. Нет, лучше раз в десять. Но как сделать, чтобы это не выглядело как нарушение прав человека? Лучшие умы человечества бьются над этой проблемой. Пока лучшее решение проблемы — мое: построить всех китайцев-мужчин, выдать на каждые десять человек одни ножницы и лезвие для безопасной бритвы (можно бывшее в употреблении) и приказать им отрезать детородные органы. И все! Что, кажется, может быть проще?! В этом огромное преимущество исторического эгоизма. Для него неразрешимых проблем нет, подобно тому, как для большевиков не было таких крепостей, которых они не могли бы взять. Только где теперь эти крепости?

Покушение на Брежнева

Смотрели как-то телевизор, рассказывал Парень. Показывали не то проводы, не то встречу какого-то западного правителя на аэродроме. Родственник обратил внимание на мощную охрану наших руководителей, но с некоторой насмешкой. Мол, эта охрана лишь по видимости мощная. На самом же деле в ней есть уязвимые звенья. И если кто-то заинтересованный догадается, то сможет устроить пакость без особого труда. Ильин слушал Родственника внимательнейшим образом. Он догадался, что ему предоставляется шанс привести свой замысел в исполнение. На орбите в это время болтались какие-то космонавты. Скоро они приземлятся. Будет торжественная встреча на аэродроме, затем кортеж машин с вождями и космонавтами последует привычным маршрутом в Кремль. На маршруте что-то учинить немыслимо. Да и на аэродроме пробиться к вождям практически невозможно, как бы Родственник ни клонил внимание в эту сторону. Как это ни странно, но самое удобное место — Кремль. Но как туда попасть?

Родственник снял свой милицейский китель и повесил на спинку стула. Небрежно сунул пистолет в ящик письменного стола. Переключил телевизор на другую программу — передавали хоккейный матч. Жена Родственника приготовила выпивку и закуску. И о вождях, казалось, позабыли. Но именно в этот момент Ильину пришла в голову гениальная идея: одеться в форму милиционера и вклиниться в охрану. Но надо перехитрить Их. Не случайно появился здесь этот Родственник. Не случайно сунул пистолет на его глазах в незапираемый ящик. Не случайно завел речь об уязвимости охраны. Не случайно намекает на аэродром. А я Их все-таки перехитрю, думал Ильин. На аэродром в милицейской форме надо направить приятеля. Форму надо, конечно, украсть у Родственника. И пистолет. А где-то надо раздобыть другую форму. И другой пистолет, ибо этот, может оказаться, не выстрелит. Пистолет не проблема, можно взять из части. А форма... Что, если убить милиционера? Нет, это не годится. Сразу разгадают, что к чему. Да и в этом нет необходимости. За хорошие деньги можно купить любой мундир. И тот, кто продаст, не выдаст во избежание неприятностей.

Наступил ожидаемый день.

Введение в спунологию

Какую роль играет образование с точки зрения возможностей активного сна? Смотря какое. Профессиональное образование никакой роли не играет, а общее (или гуманитарное, как иногда говорят) может сыграть огромную роль. Ну а если, спросите вы, гуманитарное образование является профессиональным? Такого быть не может. Поясню в чем тут дело.

Я различаю профессиональное образование и общее по такому признаку: первое приобретается для заработка и вообще для самоутверждения в обществе (оно утилитарно), а второе для души. Потому вы можете быть высокопрофессиональным философом, филологом, историком, искусствоведом, будучи полнейшим ничтожеством с точки зрения общего образования. И можете иметь высокое общее образование, будучи инженером, физиком, биологом. Чаще, однако, хорошее образование (общее) имеют люди с гуманитарным образованием. Но не потому, что оно само по себе дает это общее образование, а потому, что люди, склонные к общему образованию, чаще идут в гуманитарные науки. В общее образование могут входить не только сведения из гуманитарных наук, но и из естественных наук, из техники, из изобразительного искусства, из литературы и даже из области спорта и военного дела. Общее образование — это совокупность сведений, которые человек так или иначе приобретает об окружающем его мире и которые становятся составной частью его «я».

Общее образование делает жизнь во сне богаче, разнообразнее, устойчивее, более послушной вашей воле. Но для этого надо соблюдать условия при получении и использовании его в реальной жизни. Я пока назову лишь некоторые из них. Вот они. Не насилуй себя. То, что тебе отпущено природой иметь в себе, пусть войдет в тебя как бы само собой, между делом, как бы между прочим. Хорошо, если ты сам не будешь замечать, как это происходит. Избегай оценок. Старайся иметь свое мнение, но не предвзятое. Можешь сам кое-что создавать, но не ради заработка. Если сделалось что-то и тебе за это платят, бери. Но не начинай дело с расчетом на плату. Каких бы успехов ни добился, не придавай этому значения. Претензия на вклад в культуру исключает возможность полноценной жизни во сне. Один мой знакомый, хороший во всех прочих отношениях спун, решил ввести в науку какой-то омега-оператор. И после этого разучился даже спички во сне зажигать. А другой знакомый философ поддался очередному демагогическому призыву творчески развивать марксизм и ввел в него новую категорию «структуральное отношение». И после этого, вместо исполнения специфически мужского дела во сне, стал мочиться прямо в кровать или в брюки (если спал на работе). И продолжалось это до тех пор, пока он не забросил свою категорию (ее все равно отказались признать даже на уровне сектора, а не то что в мировом масштабе) и не позабыл пару старых, признанных.

Спуном могут быть как мужчины, так и женщины. Те и другие имеют свои преимущества и недостатки. Мужчины, например, более склонны к пьянству и карьеризму, что начисто исключает возможность стать хорошим спуном. Но женщины более склонны к мелким домашним заботам, к мелким переживаниям и склокам, к обарахлению, что тоже резко снижает возможности стать спуном и прогрессировать в этом деле. Мужчины меньше связаны заботами о семье и детях, более выносливы в нервном отношении (более «толстокожи»), более склонны к безделью, к имитации дела, к игре в значительные личности, что способствует умению жить во сне. А женщины, в свою очередь, более впечатлительны, часто имеют богатое воображение, часто довольно утонченны, что тоже благоприятствует жизни во сне. И все же мужчины имеют одно преимущество, благодаря которому лишь они становятся хорошими, отличными и выдающимися спунами: это, как вы уже догадались сами, есть воля.

Из одиноких и семейных очевидные преимущества имеют первые. Семейные не продвигаются дальше способности покупать во сне продукты без очереди, получать отдельные малогабаритные квартиры, устраивать детей во второразрядные учебные заведения и получать бесплатные путевки в дома отдыха местного значения. Одинокие же достигают порой такого уровня, что ухитряются выигрывать крупные сражения и даже захватывать целые страны (один мой знакомый спун уже восемь раз за одни сутки захватил Францию и расположил свой штаб на Эйфелевой башне!!), проводить в жизнь эпохального значения реформы (другой мой знакомый спун сумел даровать демократические свободы своим подчиненным, правда пока на пару часов: пришлось эти свободы отменить из-за угрозы введения советских танков), делать великие научные открытия (тот же знакомый спун, что вводил демократические свободы, научился открывать новые элементарные частицы порой по десятку за ночь; потом он плюнул на это дело, так как все частицы приходилось называть именами вождей Мирового Пролетариата и руководителей Партии и Правительства).

Беспартийные имеют преимущества перед членами партии. Но если последние к своей партийности относятся с прохладцей или даже с иронией, она почти не сказывается. Сказывается лишь в исключительных случаях Например, член партии во сне никогда не может стать главой Христианско-демократической партии, президентом США, королем Саудовской Аравии, главой ЦРУ. Если человек искренне верит в марксистскую идеологию, он не сможет научиться делать во сне самые примитивные вещи по своей воле. Я целый месяц пытался одного такого кретина (исключенного из партии, между прочим, за критику нашего строя!) научить во сне дотрагиваться указательным пальцем правой руки до кончика носа, но ничего из этого не вышло.

Возможны коллективные (совместные) сны. Это мое другое великое открытие. Я имею в виду то, что два и более человека могут принимать активное участие в одном и том же сне, контактировать в нем, общаться, в общем — вести себя так, как ведет себя множество людей в одной общей жизненной ситуации. Причем два человека могут жить в одном и том же сне независимо от их пространственно-временного положения. Так что можно жить во сне совместно с людьми, с которыми никогда наяву не встречались. Более того, можно участвовать в одном сне с людьми, которые уже умерли или которые еще не родились. Главное — лишь бы те люди, с которыми вы оказались в одном сне, были сами спунами. Пусть вас не обескураживает утверждение насчет людей, которые еще не родились, ибо ныне живущий спун для еще не родившегося есть спун, живший ранее его, а в отношении прошлых спунов, я думаю, сомнений быть не может.

Имеются строго определенные законы поведения людей во сне друг по отношению к другу. Например (это — один из самых фундаментальных законов), один спун не может совершить по отношению к другому в совместном сне действия, которые идут в ущерб интересам другого. Один спун вообще не может совершить во сне поступок по отношению к другому, если тот не знает об этом и не дает на это своего согласия. Видимые во сне неспуны пассивны. Их «активность» не зависит от них самих. Потому они не способны повредить спунам. Следовательно, в коллективном сне могут участвовать лишь неконфликтующие единомышленники. Так что если где-то и возможен коммунистический рай, то это — коллективные сны спунов. Но это — не для миллионов, ибо число участников коллективных снов ограничено. Я еще не установил предельную величину. Но думаю, что она невелика. Теоретически можно рассчитать ее верхнюю логически мыслимую границу (учитывая число действий, продолжительность действий, продолжительность сна).

Самой сложной проблемой спунологии является проблема вмешательства бодрствующих в сны спящих и воздействия на них. Теперь доказано, что это возможно. Навязывание людям определенных сновидений в принудительном порядке — этим сейчас занимаются в секретных лабораториях ЦК и КГБ. Научиться противостоять этому внешнему вмешательству — важнейшая задача спунологии. Мне кажется, я нашел для этого эффективные приемы — это мое третье великое открытие в спунологии.

Спектакли истории

История человечества есть великий спектакль и огромное множество всякого рода спектаклей поменьше, еще меньше, еще меньше, и так вплоть до нашего сарая. От того, какая роль в этих спектаклях выпадает на долю человека, зависит все остальное в его жизни. И сражение за лучшие роли в этих спектаклях образует основу всех прочих феноменов истории. Интересно, что здесь актеры могут играть одновременно разные роли и в разных спектаклях, могут одновременно быть зрителями, актерами, декорацией и материалом представления. Все это я вдруг осознал, взглянув на происходящую здесь «битву за урожай» не с позиции ее участника, а со стороны и беспристрастно. Произошло это после того, как я посмотрел одну из серий многосерийного фильма о прошлой войне. Бог мой, подумал я. Взгляните, например, на этого чиновника из обкома партии, командующего битвой за урожай на нашем участке великого сражения! Его поведение отличается от поведения Наполеона только формой одежды и словесным оформлением произносимых банальностей. А все бесчисленные помощники, советники и холуи, окружающие его и циркулирующие по району со спецзаданиями со своей собственной свитой! Маршалы, генералы... На худой конец — министры, короли... Мао Цзэ-Дунька например, даже за кустиками приседает так, чтобы все замечали ее великую роль в происходящем. И разумеется чтобы замечали ее шикарные заграничные комбинашки, приобретенные по большому блату в Москве. Даже Костя, работая за троих, делает это как солдат в этом лживом фильме о нашей войне, закрывающий собою (без всякой надобности, между прочим!) амбразуру вражеского дота но — чтобы все видели и знали, что он жертвует собою для общего блага.

Я поделился этими соображениями с Иваном Васильевичем. Он пожал плечами. Всегда и везде так, сказал он. Даже в лагере так было. Трудно сказать, что больше доставляло удовольствия нашему коменданту — покрасоваться и поговорить перед нашим строем или пожрать и попить вволю и с бабами покуролесить. Думаю, что первое больше. Важно тут только то, в каких спектаклях участвуют люди и в качестве кого. Бывают наполеоновские спектакли. И бывают хрущевско-брежневские, гитлеровские и сталинские. И не все допускаются на сцену. А большинство участников спектакля вообще не ощущает себя в роли актеров. Мы же с вами, например, отнюдь не актеры. И среди молодежи... Возьмите, к примеру, этого симпатичного парня — МНС... Насчет этого я сомневаюсь, сказал я. Он-то как раз рожден был для роли и уязвлен тем, что ее не дают ему сыграть. Погодите, он еще выкинет какую-нибудь шутку и выйдет в заметные игроки исторической драмы! Вряд ли, сказал Иван Васильевич. А если нечто подобное и произойдет, то не по его личной воле.

В сарае долго обсуждали фильм. Уже засыпая, я услышал ответ МНС на какое-то изречение Кандидата. Мы все делаем на низком профессиональном уровне или с дефектами, сказал МНС. Обратите внимание, как показаны в фильме наши и немецкие политики и генералы. Хотя немцы терпят поражение, а наши руководители обыгрывают их на каждом шагу, поведение нашего руководства все равно выглядит как любительский спектакль в сравнении с профессиональным спектаклем поведения немцев. И постановщики фильма не смогли скрыть это различие. Вот в чем дело! И скрыть это невозможно, ибо суть дела проявляется во всем — в одежде, в лицах, в форме носа, в голосе, в жестах и прочих пустяках. Даже в звучании имен и командах.

На сей раз я смотрел один из моих любимых военных снов. Смотрел именно с этой точки зрения. И был поражен тем, насколько был прав МНС. Но теперь передо мной возникла новая проблема: где проходит граница между любительским и профессиональным историческим спектаклем и научимся ли мы когда-нибудь играть в историю на уровне высочайших образцов прошлого?

— Да! — прогремел во сне незнакомый доселе внутренний голос. — Научимся! Вернее, научились давно. Но мы профессионально можем играть только страшные трагедии.

И все-таки

О коммунизме написаны миллионы всяческих слов, говорю я, но не сказано о нем самого главного. Коммунизм мыслился лучшими людьми прошлого как такая организация жизни людей, в которой люди вместе трудятся, вместе развлекаются, вместе переносят трудности, вместе радуются удачам. В которой все распределяется поровну и по справедливости, в которой все живут открыто, на виду друг у друга, живут душа в душу, помогают друг другу, заботятся друг о друге, любят друг друга, — короче говоря, в которой люди живут единой дружной семьей. Верно, говорит МНС, но без семьи. Возможны ли такие коммунистические человеческие объединения? Конечно возможны. Они бывают. Например, наша бригада иногда бывает похожа на этот образец. Еще ближе к нему — агитбригада. Вот уж где чистый коммунизм! Сплошная взаимная любовь, дружба и прочее! Но часто ли это бывает? И надолго ли? И можно ли все многомиллионное общество организовать так? Нет, конечно. Такая коммунистическая ячейка есть пустая абстракция, если взять общество в целом. Она предполагает отвлечение от смены поколений, от семьи, от бюрократии, от иерархии, от государства, от партии, от органов подавления и т.п. Такая абстракция может реализоваться иногда для небольших групп и на короткий срок, но не для нормальной жизни общества в целом. Не случайно основоположники учения о коммунизме говорили об отмирании государства, органов подавления и т.д. при коммунизме — они чуяли, что их идея — нереальная фантазия, и обставляли свою фантазию фактически нереализуемыми условиями.

И все же, говорю я, такие человеческие объединения которые я рассматриваю как подлинно коммунистические, возможны. И я много раз наблюдал их. И сам в них участвовал. И почему бы им не развиваться и не овладеть всеми людьми и всем обществом?! Разве это исключено априори?! Исключено, говорит МНС. Влезьте на это дерево и прыгните вниз. На какое-то время вы ощутите прелесть парения в воздухе. Но как долго? И вы же все равно шлепнетесь о землю и ощутите на своей шкуре силу законов бытия. Такие коммунистические ячейки возможны лишь при условии, если вокруг вы видите совсем другого рода отношения людей (иначе вы не будете наслаждаться прелестями своей исключительной ячейки) и если есть обычное общество, за счет соков которого может жить ваша ячейка.

Походите по религиозным сектам, и вы найдете там ваш коммунистический идеал в изобилии. Но эти секты — явление производное и паразитическое. Они ничего не производят и ничего не делают для поддержания системы культуры, для охраны порядка и т.д. Ваш коммунизм есть отклонение от обычной жизни, есть праздник для души. А праздник для всех и всегда — это пустая мечта.

Ладно, говорю я, пусть невозможно всем людям и всегда жить по-коммунистически. Но ведь к этому можно стремиться. Можно довольно близко приблизиться к этому идеалу. Наша партия имеет такую цель. И делает много, чтобы ее добиться. Увы, говорит МНС, диалектика истории такова, что чем усиленнее стремишься к этому идеалу, чем больше делаешь для того, чтобы к нему приблизиться, тем больше отдаляешься от него. Чтобы в наше время создать... нет, не коммунистическое изобилие, а хотя бы мало-мальски терпимое благополучие для населения страны, нужно развивать производительные силы, нужно усложнять организацию производства и управление страной. А это в принципе отвергает ваши коммунистические идеалы. Мы в самом начале нашей коммунистической истории были гораздо ближе к вашему идеалу, чем теперь. А почему? Потому, что были нищими. И обратите внимание, в каких условиях чаще возникают человеческие объединения такого типа, о которых вы говорили? Окопы на фронте, бригады вроде нашей... В общем — в самых скверных условиях.

Но ты же сам говорил, что у нас большая часть населения вынуждается на такой скверный образ жизни, говорю я. Значит, возможности для возникновения подлинно коммунистических ячеек возрастают? Абстрактно рассуждая, да, говорит МНС. Но это все погружено в общую атмосферу жизни общества, которая противоположна вашим идеалам. Она губит всякие попытки создания коммунистических ячеек в вашем смысле. Взгляните, что теперь творится в нашей и других бригадах. Грызня, склоки... Поймите, коммунизм в масштабах всего общества глубоко враждебен коммунистическим отношениям (в вашем смысле) в первичных ячейках общества.

После этого разговора я сказал МНС, что, если он будет вступать в партию, я могу дать ему рекомендацию. Он сказал, что хотел бы уклониться от этого дела, но, по всей вероятности, это не удастся, и потому он охотно примет мою рекомендацию. Кстати, спросил он, а как насчет нашего принципиального расхождения по отношению к труду? Я сказал, что оба мы по-своему правы, что в завуалированной форме и неосознанно я всегда придерживался его концепции, но иногда мне хотелось другого, чего-нибудь вроде атаки. Теперь я вижу, что атака хороша лишь тогда, когда в ней нельзя не участвовать и когда боевой порыв есть лучший способ спасти свою шкуру.

Покушение на Брежнева

Рано утром, рассказывал Парень, Ильин с приятелем покинули свою часть и приехали в город. Об этом, естественно, сразу же стало известно в КГБ. Заговорщики пришли на квартиру Родственника. Того не было дома — уехал в командировку в отдаленную часть района. Жена Родственника оставила их одних, поскольку ей надо было отлучиться на часок по делу. Все складывалось так, как нужно. Приятель переоделся в милицейскую форму Родственника, взял его пистолет, который, разумеется, лежал в незапертом ящике, покинул квартиру Родственника, сел на поезд, идущий в Москву. Через некоторое время сам Ильин направился на квартиру к своей знакомой девушке, на которой собирался жениться, переоделся в милицейскую форму, которую он приобрел у одного милиционера за приличные деньги, и на следующем поезде тоже поехал в Москву.

И тут организаторы спектакля дали промашку. Они не предполагали, что покушающихся окажется двое, что на их игру наложится другая, не менее хитрая игра. Вместе с тем весьма возможно, что, вкладывая в руку покушающегося испорченный пистолет (в соответствии со сценарием, одобренным высшими лицами и самой «жертвой»), некоторые организаторы спектакля делали вид, что им неизвестно о другом, исправном пистолете, который наверняка выстрелит. Сомнительно, чтобы они не знали об этом. До истины теперь уже никогда и никто не докопается. Но что-то произошло неожиданное, это факт. То ли кремлевский вариант не был предусмотрен. То ли дублер оказался сюрпризом. То ли Ильину удалось скрыться от наблюдения. То ли изменились намерения вождей. То ли сама «жертва» струсила в последний момент. Только вдруг во всем сложном механизме заговора начались перебои, приведшие к настоящей панике.

Остальное вам известно. Ильин вклинился в шеренгу милиционеров в Кремле, стрелял в ту машину по счету, в которой должен был ехать Брежнев, — машина Брежнева неожиданно для всех (кроме посвященных, конечно) изменила маршрут перед въездом в Кремль, направилась к другим воротам, и на ее месте по счету оказалась машина с космонавтом. Возможно, что заговорщики (реальные, а не игрушечные) догадались о другом пистолете и побоялись, что Ильин на самом деле шлепнет Брежнева. Он таки убил кого-то в машине — шофера и еще кого-то. Теперь, повторяю, этот клубок никогда уже не распутаешь.

Дон спросил у Парня, откуда все это ему известно. Тот пожал плечами. Все такие спектакли, сказал он, разыгрываются по одному и тому же сценарию. Если известны какие-то детали и общие контуры его, то восстановить прочие детали уже под силу сведущему и неглупому человеку. А с какой целью ты рассказывал? — не унимался Дон. Просто так, сказал Парень. Из любопытства. Вы тут все время умные разговоры ведете. А случай, который я вам рассказал, весьма поучителен. Не все в нашей жизни безнадежно. Даже в такой крайне запутанной и рискованной ситуации, о какой я говорил, человек имеет шанс провести свою индивидуальную линию и кое-чего добиться. Контроль общества за индивидом не абсолютен. Всегда остается нечто неподконтрольное. И в нашей истории еще будут сюрпризы, помяните мое слово.

Странный человек, подумал я, когда Парень ушел. На стукача и провокатора вроде не похож. Скорее всего — обыкновенный шизик. А все-таки жаль этого Ильина, жаль, что его попытка не удалась. Жаль не потому, что я что-то имею против Брежнева — он не худший вариант вождя, а, может быть, даже лучший. Жаль потому, что Ильин, будучи полнейшим ничтожеством, восстал против могучей силы, превосходящей его в миллионы раз, и чуть было не победил ее. Чуть-чуть не считается, сказал МНС, словно прочитав мои мысли. К тому же намеченная им жертва — такое же ничтожество, как он сам, и послушная игрушка в руках других ничтожеств. И вообще все это — чушь.

Отбор передовиков

Передовик — какое нелепое слово, не правда ли? Но это слово, как никакое другое, соответствует сути обозначаемого им явления. Оно сродни слову «передовица». Как передовица в газете есть нечто совершенно бессодержательное и вместе с тем исполненное глубокого смысла и большого значения, передовик производства есть индивид, отобранный общими усилиями коллектива и руководства на роль образцово-показательного труженика. Отбор передовика — дело в высшей степени серьезное и ответственное. Передовик должен удовлетворять многочисленным критериям. Он должен быть образцом поведения в быту (читай: по крайней мере, не быть хроническим алкоголиком), политически активным и грамотным (читай: по крайней мере, иногда трепаться на собраниях, аккуратно платить партийные или комсомольские взносы, выполнять какие-то поручения, посещать иногда пропагандистский кружок и не храпеть громко), надежным (читай: без перспективы отколоть какую-нибудь неожиданность), хорошим работником (читай: не самым явным лодырем). Он должен быть отобран в духе проводимой кампании, в соответствии с местными условиями, во вкусе местного начальства. И чтобы народ посмеивался над их выбором, но не очень явно, так как передовик, по крайней мере, ничем не хуже их. И при этом должен быть учтен воспитательный момент. Передовик, короче говоря, должен воплощать в себе итоги исполнения ранее принятых партийных решений, подтверждать своим обликом их правильность, служить маяком для всех прочих (в газетах особые рубрики есть — «Наши маяки») и освещать собою перспективы.

Начался такой отбор передовиков и в нашей бригаде. На общем собрании бригады были названы имена лучших работников, из числа которых и будут потом отобраны такие, фотографии которых появятся на доске почета, заметки о которых будут напечатаны в газетах, которым дадут почетные грамоты, медали и даже ордена. От нашего сарая были упомянуты имена Ивана Васильевича Кости и Комиссара. Хотя общепризнано, что Костя — лучший работник во всем районе, нашлись активисты, которые припомнили историю с крышей. Первой выступила против Кости одна довольно милая и интеллигентная женщина. И полила на Костю такие помои, что даже представитель райкома комсомола призвал ее не преувеличивать этот пустяковый инцидент. Но в защиту Кости не выступил никто. Большинством голосов его кандидатуру отклонили.

Я голосовал за Костю. Но в защиту его не выступал, так как вообще считаю всю эту процедуру не стоящей внимания. И все-таки я чувствовал себя довольно погано: я знал, насколько важно было это собрание для самого Кости. Потом Костя говорил, что если бы мы выступили в его защиту и если бы его оставили в списке, то он сам снял бы свою кандидатуру. Его поразило то, что его никто не защитил. Но мы же проголосовали за тебя! — сказал Иван Васильевич. Это не то, сказал Костя, лучше бы вы голосовали против, было бы честнее. Пусть это тебе послужит уроком, сказал МНС. Теперь ты знаешь цену нравственности наших положительных персонажей. Что касается меня, то я принципиально против зачисления таких, как ты, в передовики: вы слишком хороши для этого.

На втором уровне отбора передовиков (в масштабах всего нашего хозяйства) отпала кандидатура Ивана Васильевича. Слух был, будто представитель райкома партии сделал некий намек насчет Иваца Васильевича. Сам Иван Васильевич к этому отнесся спокойно. У меня еще не было случая, чтобы меня где-нибудь пропустили выше второго уровня, сказал он. Около моего имени всегда ставится условный знак, запрещающий оставлять мое имя в списке для дальнейшего продвижения. Даже когда я умру, согласно этому условному знаку, меня запретят хоронить на кладбищах на территории Москвы или около нее.

В списке для отбора передовиков на общерайонном уровне от нас остался один Комиссар. Он — фигура апробированная: в прошлом году он фигурировал даже в числе передовиков на областном уровне. Но в этом году ему выше района не подняться. Думаю, что ему помешают его шашни с Матренадурой.

Нас предали

Когда стало достоверно известно, что будут строить капитальное овощехранилище, причем — по последнему слову науки и техники и сверхсрочно, деревня пришла в сильнейшее возбуждение. У каждого накопились свои строительные проблемы — кому крышу надо перекрыть, кому фундамент надо заложить под пристройку к дому, кому сарай надо поставить. Матренадурой овладела идея отгрохать капитальный погреб. В деревне начались тайные совещания и переговоры, сопровождаемые жуткими попойками. В результате машины со строительными материалами прежде, чем попасть на место стройки, объезжали дома местных жителей и приезжали к нам полупустыми. Нас это вполне устраивало: работы вдвое меньше. Прораб и бригадир учили нас, как нужно складывать строительные материалы, чтобы создавалось впечатление, будто они не уплывают «налево», а потом — как строить «полноценное» сооружение из остатков разворованных материалов. Вокруг нас началось такое одуряющее пьянство, какое даже мне редко приходилось видеть до сих пор. Люди бродили как тени, зеленые, опухшие, дышащие зловонием. И нам кое-что перепадало. Но скоро эта лафа кончилась. Матренадура угостила кого следует, и нас (меня, МНС, Кандидата, Ивана Васильевича) передали в ее распоряжение — строить ей погреб. И мы немедленно ощутили на своей шкуре, что такое «частный сектор».

Матренадура следила за каждым нашим движением и требовала добросовестной работы — не на государство работаем, тут, мол, честность нужна. К вечеру мы вымотались до предела, а она даже и не подумала нас подкормить. И мы взбунтовались. Позвали Матренадуру и предъявили ультиматум: работаем восемь часов, получаем дополнительную кормежку. В противном случае уходим на полевые работы. Там хотя и мокро, зато филонить можно. И веселее. Матрена сначала пробовала рыпаться, грозила напустить на нас начальство. Грозила даже кое-кому донести о наших разговорчиках. Мы обозвали ее стервой, как она того и заслужила, и пообещали донести кое-кому о ее махинациях со стройматериалами. И она капитулировала, стала сразу доброй и щедрой. И мы стали работать на совесть.

Идеи

Иногда мне в голову приходят любопытные идеи. Приходят и уходят, не оставив в ней никакого следа. Надо положить тому конец, как-то фиксировать их. Вдруг пригодятся со временем. Вот уйду на пенсию, напишу книгу от нечего делать. Просто книгу. Книгу ни о чем и обо всем. Придумаю фиктивную страну. Просто Страну. Перемешаю в ней социальные системы, эпохи, города, обычаи, имена, живых и мертвых. Очень забавно можно сделать. Например, Юлий Цезарь летит на самолете в Рязань в гости к Чингисхану и по дороге заезжает на чашку чая к Аврааму Линкольну, где знакомится с какой-нибудь Мерилин Монро. В этой Стране помещики и капиталисты являются членами коммунистической партии и даже избираются в партийное бюро. Короче говоря, можно сделать вид, будто никакой истории нет, а есть лишь одно неизменное состояние.

А еще я хочу описать некое правительство, которое выполняет функции по управлению народом, а народа никакого нет. Оно издает всякие указы, постановления, инструкции. Информация же об их исполнении фиктивна, то есть чисто вербальная. В этом случае не один отдельный человек сумасшедший, а целая большая группа людей со сложной структурой, с разделением функций, с иерархией. Групповое сумасшествие — этого, кажется, еще никто не описал.

Хотел бы я знать, что творится в голове у МНС. Наверняка ведь идеи бродят. Какие? О чем ты думаешь? — спросил я его как раз в такой момент, когда моя голова разрывалась от идей, а он курил и помалкивал. Ни о чем, сказал он. Так не бывает, возразил я. Ну, обо всем, сказал он. Какая разница?! Сейчас, например, мне пришла в голову идея написать книгу об актуальном значении давно забытых и никому не известных деятелей. Идея не такая уж вздорная, сказал я. Говорим же мы о том, что Ленин вечно жив, хотя от него давно ничего не осталось. Характерный пример идеологической роли языка, сказал он. Язык с момента своего возникновения был орудием идеологии и остается таковым по сие время. Не надо преувеличивать, говорю я. Люди просто кретины и любят выпендриваться. Слово «любят» вряд ли тут уместно, сказал он. Глядя на людей со стороны, можно заметить, что они регулярно ходят в туалет. Что же, они любят ходить туда? Между прочим, подавляющее большинство языковых выражений бессмысленно, если в них вдуматься серьезно. Например, мне предстоит вступить в партию. Сделаю я это по убеждению или нет? Добровольно или нет? Подумайте несколько минут над этими словами «добровольно» и «по убеждению» именно с точки зрения их смысла и примените их к своему случаю!

Мы посидели молча минут десять. Я начал размышлять над смыслом этих слов и моей партийной ситуацией. И почувствовал, как былая ясность начала куда-то испаряться. Стоп! — сказал я. А в чем тут дело? Очень просто, сказал он. Есть сугубо функциональный (или формальный) смысл этих слов, известный каждому партийному чиновнику. И есть идеологический смысл. Когда вы сейчас задумались, вы на мгновение заметили, что вы болтаетесь в трясине идеологии, и ужаснулись. В порядке самозащиты мы избегаем трогать эту сферу нашего бытия. Я готов на пари такими чисто лингвистическими штучками свести с ума любого здорового человека. Между прочим, психические заболевания всегда суть языковые заболевания. Марксистская идеология, опуская людей на некий примитивный интеллектуальный уровень, делает великое дело: она спасает их от массовых психических заболеваний.

Потом я остался один. Я продолжал думать о том направлении, какое мне подсказал МНС. И додумался до кошмаров. Что бы мы ни воображали о себе, был итог моих размышлений, мы все равно остаемся крупицами в круговороте мертвой и бессмысленной материи. И чего стоят все наши жалкие проблемы?! Сформулируйте их, подумайте внимательнее над смыслом фиксирующих их слов, и вы сами каждой клеточкой своего тела почувствуете, что это — миражи.

О критике

Кто сказал, что у нас зажимают критику? Вздор! У нас заставляют критиковать, ибо критика у нас есть движущая сила общества. Наше общество вообще есть критическое и самокритическое. У нас даже Сталин критиковал наши недостатки. Откройте любую нашу газету, любой журнал, любой роман. Везде — критика и самокритика. Но все это — лишь пустая форма. Для отвлечения внимания и пускания пыли в глаза. Вся наша критика есть критика частностей и критика показная. Стоит кому-либо копнуть поглубже, как на него немедленно обрушивается вся карающая мощь государства. Вот и сейчас все газеты и речи начальников и уполномоченных полны критикой недостатков нашей... Вот в том-то и дело, что НАШЕЙ, а не ИХ работы. Но стоило нашим ребятам завести разговор насчет всей этой системы организации труда, как в бригадах замелькали «мальчики» из Органов.

Философия Матренадуры

Это — самая трудная часть в описании Матренадуры. Можно было бы, конечно, отделаться от этой проблемы одной фразой: мировоззрением Матренадуры, как и прочих советских людей, является диалектический материализм. И это было бы верно. Но не вполне честно, так как сама она об этом не знает. Сама она, по ее собственным словам, «видала этот диликтицки материлиз в гробу в белых тапочках». В этом ее заявлении недоумение у нас вызвал не намек на гроб для высшего продукта, произросшего на большой дороге мировой культуры, — против этого мы сами ничего не имеем, а упоминание о белых тапочках. Почему же в белых тапочках? — спросили мы ее. А в чем же еще?! — удивилась она в свою очередь. МНС определил философскую позицию Матренадуры как изворотливый матренализм, поставив его между марксизмом и учением русских революционных демократов, которые ближе всех подошли к марксизму, хотя и появились несколько позже его. Они подошли вплотную к марксизму, возразил на это Дон, значит, между ними и марксизмом уже ничто поместиться не может. Для изворотливого матренализма это не проблема, сказал МНС. Для него вообще не существует неразрешимых проблем. Задайте той же Матренадуре любой вопрос, и вы немедленно получите исчерпывающий и убийственно убедительный ответ. Матрена Ивановна, спрашиваем, например, мы, кто победит в будущей войне? Мы! — безапелляционно заявляет она. Почему же мы? — возмущаемся мы. Да потому, что больше некому, режет она. А ведь и в самом деле — больше некому.

Русские люди, подобно древним грекам, все суть прирожденные диалектики и материалисты. Они даже прирожденнее, чем греки, так как у нас без материализма и диалектики никак не проживешь. От греков осталось всего несколько жалких фрагментов вроде «Все течет» и дурацких апорий вроде «Ахиллес не догонит черепаху». А от рууских остались бы тома мудрых изречений и неразрешимых парадоксов, если бы кто-то удосужился записать и увековечить их. И не нужно для этого всю Россию обходить. Достаточно поехать на уборочные работы. Вот вам примеры тому. Сын Матренадуриной соседки просится отпустить его с ребятами купаться в озере в пяти километрах от деревни. Иди, говорит Соседка, но помни: если утонешь, домой лучше не приходи, выпорю! А как она могла высказать такое, не будучи прирожденным диалектиком?! Стало известно (а в русской деревне все не только в принципе познаваемо, но сразу же и познается), что бухгалтерская дочка забеременела от уполномоченного райкома партии. Девкой меньше — бабой больше, говорит по сему поводу Матренадура. Говорит, не подозревая того, что переоткрывает философский закон сохранения и превращения материи.

Ребята как-то разговаривали на модную тему о телепатии и парапсихологии. Матренадура поддакивала, приводила свои душераздирающие случаи. Разумеется, из вторых и третьих рук, как и наши, «научные» факты: одна знакомая рассказывала, свояченица своими собственными глазами видела, двоюродный брат однажды... И когда у нас самих зародилось доверие к своему собственному вранью, Матренадура вдруг заявила, что все это — «лучи», что хватит глупости болтать, что ей пора корову доить.

Вспоминаю разговор Матренадуры с участковым милиционером, который обнаружил у нее в сене кирпичи.

— Где взяла? — строго спросил участковый, хотя сам прекрасно знал, где именно, ибо сам из того же источника взял кирпичи на печку в своей бане.

— Где взяла, там их уже нету!

— Если бы они были там, их не было бы здесь.

— А ты докажи!

— И докажу! И сгною тебя в тюрьме.

— И дурак будешь. Ты думаешь, начальство тебя поблагодарит, что недоглядел? А сам-то ты из чего печку в бане сложил? То-то и оно! Вот и докажешь только то, что ничего не докажешь.

После ухода участкового (тот свою поллитровку все-таки выпил) Матренадура закатила речь, в сравнении с которой хрестоматийные образцы диалектического мышления классиков марксизма суть жалкий метафизический лепет. О Господи, сказала она в заключение, сколько умников развелось на свете! А на что у людей уходит ум? Только на то, чтобы дурость свою показать.

Матренадура любит поговорить «за жизнь», причем на таком высочайшем уровне, какой редко можно встретить в интеллигентских кругах в Москве, не говоря уж про Запад.

— Что наша жизнь?! Тьфу! Что есть она, что нет ее, все едино. Вот прожила я жизнь. А что толку? Я даже перднуть как следует не успела, а уж пора лапти откидывать.

— Матрена Ивановна, а что, если тот свет существует? И Бог существует? И ад? Вам не страшно?

— А чего бояться?! Я, милок, такого повидала, что мне теперь твой ад — все равно что банька парная. Одно удовольствие. И Бога я не боюсь, что он мне, начальник милиции, что ли?! Пусть вызывает! А я ему прямо так в глаза и скажу: ты, мол, тут на облаке с ангелочками лясы точишь, а я всю жизнь по колено в грязи мудохалась! Поработал бы ты с мое в колхозе в те времена, так понял бы, почем фунт лиха! А куда моя молодость и красота подевались?! А знаешь ли ты, сколько мне было, когда я пахать в поле начала и на лесозаготовках работать? То-то!

— Ну а нынешнюю свою жизнь как вы оцениваете?

— А что ее мне оценивать? Сами видите, много ли в ней хорошего. Морока одна. Но жить теперь много лучше прежнего. Хлеба вдоволь. Картошки хватает. Сахар, конфеты, печенье, мыло в магазине всегда есть. Бывает, и селедку дают. А чего еще нужно?! Жизнью нынешней мы довольны. Только бы войны не было.

Сигнал

Какое бы дело у нас ни делалось, в нем всегда бывают беспорядки. Точнее говоря, делаются сначала и главным образом беспорядки, а среди них каким-то чудом делается (правда, далеко не всегда) дело. И всегда находятся честные люди (обычно это старые «настоящие» коммунисты), которые пишут письма во всяческие органы об этих беспорядках. Эти письма называются сигналами. Это очень интересное явление с точки зрения социологии и психологии. В них есть частица правды, частица вымысла, частица склочности, частица искреннего боления за интересы дела, частица доноса. По стране таких писем ежедевно пишется сотни тысяч. Они поступают во все партийно-государственные инстанции, в которых для этого созданы специальные отделы для разбора писем трудящихся. В подавляющем большинстве случаев такие письма остаются без последствий. Но иногда им дают ход, чтобы обозначить заботу о трудящихся в соответствии со специальными решениями ЦК по поводу таких писем. Во время нашего пребывания в деревне такие письма сочиняются и на беспорядки на нашем участке фронта битвы за урожай. На сей раз какое-то письмо сработало — попало, очевидно, в русло. Не так давно были разоблачены крупные хищения на одной Великой Стройке Коммунизма в Поволжье. О них даже в газетах писали. Особое закрытое письмо ЦК в партийные организации по этому поводу было. И действие этого письма еще не заглохло — местные партийные власти еще не успели отчитаться о том, что они сделали во исполнение его. И вот по письму о хищениях стройматериалов было велено создать особую комиссию и расследовать положение. Слух об этом чуть свет распространился по поселку. Как об этом пронюхали? Думаю, что из обкома партии, где создавалась комиссия, кто-то намекнул о ней в райком, а оттуда намекнули нашему начальству. А это значит, что через десять минут даже школьники младших классов уже шептались о комиссии СВЕРХУ.

Потом появилась Мао Цзэ-Дунька. Полупьяная, с круглыми от паники глазами. Она как угорелая носилась по деревне, крыла матом всех, кто подвернется, грозилась всех посадить.

В деревне началась лихорадочная деятельность по маскировке следов преступления. Машины на бешеной скорости носились туда-сюда, возвращая стройматериалы в те места, где им положено было быть по закону. С крыш домов сдирались свежие доски, и на их место возвращались гнилые. Мы спешно закопали погреб Матренадуры и наложили сверху поленницу дров. За каких-то пару часов овощехранилище продвинулось вперед на целую месячную норму. Правда, все это была сплошная липа, одна лишь видимость. Если строительство доведут в таком духе до конца (а придется, ибо другого выхода нет), оно уже к весне обрушится или будет затоплено.

Хотя я не раз наблюдал ситуации такого рода, я все равно был потрясен тем, что у нас тут происходило. Сколько энергии, выдумки, таланта, самоотверженности люди проявили тут! А для чего? Отнюдь не для дела, а для очковтирательства, сокрытия беспорядков и преступлений!! Парадокс? Нет. Это-то как раз естественно, ибо тут люди работали ради себя, ради своих личных интересов, а не ради абстрактных идеалов некоего коммунизма, над которыми все давно смеются. Поразительно, но факт. В нашем обществе люди делают настоящее дело спустя рукава, как нечто чуждое им. А душу начинают вкладывать лишь в нечто фиктивное и незаконное, ибо лишь преступная и фиктивная деятельность захватывает их лично как их собственное дело.

Комиссия из области прибыла после обеда. Уже навеселе — в районе их поднакачали, по всей вероятности, весьма основательно. И всем стало ясно с первого взгляда, что такая комиссия не смогла бы заметить беспорядков, о коих сигнализировали честные коммунисты, и без наших героических усилий по их маскировке. И нам всем стало жаль этих зря потраченных усилий. Если бы мы только знали!.. Интересно, почему мы дело по сокрытию преступлений и халтуры не делаем так же преступно и халтурно, как делаем само дело, в котором совершаем эти преступления и халтурим?!

Все о том же

О чем? Конечно о диссидентах и эмигрантах. И ничего в этом удивительного нет. В нашем унылом житейском болоте это — самый значительный предмет разговоров, споров, сплетен, слухов. В нашем воображении эти два явления (диссиденты и эмиграция) слились в одно, хотя большинство эмигрантов не имеет никакого отношения к диссидентам, а многие диссиденты не имеют шансов или не хотят эмигрировать. Для нас одно немыслимо без другого по трем причинам: 1) оба открыто выражают недовольство нашим образом жизни; 2) множества участников этих движений и их судьбы частично совпадают; 3) власти всячески стремятся изобразить их как нечто единое. Хотя мы и спорим, однако в общем и целом большинство из нас и в большинстве случаев тяготеет к официальной концепции этого диссидентско-эмигрантского движения. Концепция эта такова. Движение это есть результат тлетворного влияния Запада, главным образом — сионистов и разведок западных стран. В него вовлекаются всякого рода отбросы нашего общества(за редким исключением), честолюбцы, стяжатели, психически больные, индивидуалисты, авантюристы, уголовники. И надо сказать, что власти как в открытой печати, так и в закрытой пропаганде весьма умело используют факты, чтобы создать убедительность для своей концепции. Говоря об умелости и убедительности, я имею в виду эффект воздействия на широкие слои населения. Думаю, что на Западе многие попадаются на эту удочку. Восприятие этой официальной концепции нами (даже нами, то есть средой сравнительно интеллигентной) осуществляется в три тапа. Первый этап: власти, разумеется, врут. Второй этап: нет дыма без огня. Третий этап: а если уж говорить начистоту, между нами, положа руку на сердце, то ведь на самом деле так. А так как сами мы публично протестовать и эмигрировать не собираемся, то диссиденты и эмигранты вызывают в нас сильные эмоции, причем противоречивые. С одной стороны, мы им сочувствуем — все-таки правду говорят, все-таки люди не хотят жить в нашем свинском болоте. С другой стороны, мы раздражены на них, ибо они удирают, а мы обречены тут гнить, они осмеливаются критиковать, а мы боимся. А только ли боимся? Мы главным образом сами не хотим, ибо это болото со всеми его ужасами, обличаемыми диссидентами, есть наш дом родной. Отношение диссидентов и эмигрантов к нашему родному дому мы, естественно, воспринимаем как личное оскорбление. И довольно часто мы реагируем так: пусть катятся отсюда, воздух будет чище! И неверно думать, что это власти нас заставляют так реагировать. Власти выражают наши общие настроения. И мы ворчим на власть и на наши порядки. Но, как нам кажется, совсем по-другому и с другими целями. Наше ворчание — наше семейное дело.

Хотя наши власти пропагандируют такую концепцию диссидентства и эмиграции, по другим каналам в наше сознание осторожно внедряются слухи совсем иного рода. И хотя они явно противоречат официальной концепции, они прекрасно уживаются друг с другом, ибо мы привыкли совмещать несовместимое и менять свои взгляды по десять раз на день в зависимости от перемены условий их выражения и собеседников. Суть этих слухов такова: диссидентское и эмигрантское движение было задумано в ЦК и КГБ с некоей великой тайной целью, специально спроецировано ими и до мелочей контролируется и направляется ими. Как же так? — удивился я, когда эту идею мне шептал на ухо («по-дружески») один сотрудник института, который не скрывал того, что он офицер КГБ. Это же не соответствует нашей партийной прессе! Почему же не соответствует?! — удивился в свою очередь он. ЦК и КГБ мудро и умело использовали тлетворное влияние Запада сразу же взяли его под контроль и направили в нужное для нашей Партии и Народа русло.

Я тогда был буквально сражен логикой этого подонка. Но потом сам другими путями пришел почти к такому же выводу (и лишь после этого вспомнил о разговоре с ним). Мы идеологически воспитываемся так, что никакие кажущиеся и фактические логические противоречия нас не смущают, а о некоей моральной принципиальности и говорить нечего: это с самого начала исключено нашей необычайной гибкостью. Мы не аморальны, как думают некоторые. Мы всегда имеем четкие формы. Но мы очень быстро и безболезненно меняем наши формы. И с этой точки зрения мы суть новые, более совершенные существа в истории человечества. Мы — не деградация, а прогресс. Мы лучше приспособлены к усложняющимся условиям бытия, чем наши предшественники. Ведь наши предки на первых порах тоже казались их современникам-животным уродами! Представляю, какими в высшей степени совершенными тварями будут наши потомки!!!

Как жить

В школе мы с приятелем придумали в шутку учение о том, как лучше всего выжить, будучи избиваемым и убиваемым. Это было нечто принципиально отличное от приемов защиты в драке, когда ты сопротивляешься или нападаешь сам. Это была совокупность принципов покорности.

Из мудрых истин бытия

Моей натуре эта ближе:

Кто зад у сильных мира лижет,

Тот избегает бития.

Нас, конечно, прорабатывали на комсомольском собрании, осудили наше учение как классово чуждое. Были, правда, затруднения в установлении того класса, интересы которого выражало наше учение. И хотя наше учение было шуточным, моя собственная жизнь и жизнь окружающих меня людей проходила в соответствии с ним.

Но если все-таки под вздох

Они тебе влепили, гады,

Не жди! Скорей на землю падай!

И делай вид, что ты издох.

И мы падали еще задолго до того, как нам наносили удары. Падали даже от воображаемых ударов. Мы настолько привыкли падать, что тосковали, если нас не били, мы жаждали получать удары.

Еще хочу предостеречь:

Не вздумай Им уподобляться,

Старайся лучше расслабляться.

Авось удастся жизнь сберечь.

И мы жили, боясь напрячь мускулы и распрямить плечи, готовые вобрать в себя любой чужой кулак. И многие благодаря этому уцелели.

И истину еще одну

Скажу в порядке назиданья:

Не надо сдерживать дыханья,

Когда совсем пошел ко дну.

Мы именно так и поступали. Даже на мелких местах мы совали головы в грязный житейский поток и с жадностью вдыхали его смертоносные воды. И вот нас уже нет. А те, что еще живы, просто ждут своей очереди.

Не нами это начато.

Такая, значит, наша участь:

С случайной жизнею отмучась,

Вернуться в вечное ничто.

А к чему я об этом вспомнил? А вот к чему.

И как гнить

Однажды к нам на фронт приезжал лектор из политотдела армии. Здорово трепался. Мы слушали развесив уши. И все напирал на приоритет общественного перед личным. После лекции мы продолжали обсуждать эту тему между собою. Был у нас во взводе один мальчишка. Тихий, задумчивый. И не очень расторопный как солдат. Вот он и ляпнул вдруг, что, мол, так и не испытаешь своей личной жизни, что, мол, даже после смерти в общей могиле гнить придется. Кто-то донес. За парня сначала взялись наши политработники. Пошли допросы и проработки. Почему не хочет в братской могиле гнить?! Отрыв от коллектива! Противопоставление себя коллективу! Тут и до измены один шаг! А парень, вместо того чтобы покаяться, уперся: хотелось бы, стоит на своем, в своей индивидуальной могиле гнить. Дело раздули. Кончилось трибуналом. Парню говорят: или покаешься, и тогда десять лет штрафного, или не покаешься, и тогда расстрел. В общем, расстреляли парня. Перед строем, чтобы пример для всех был. Тут-то и возникла проблема: как хоронить? Если закопать отдельно, значит, пойти на уступку ему. Зачем тогда расстреляли?! А в братскую могилу нельзя — изменник! Кто-то предложил подождать, когда таких мерзавцев много накопится, и закопать их вместе..Но этот вариант осудили: нельзя таким путем создавать антисоветскую группу. Ничего себе задачка? Не подумайте, что я шучу. Такая заваруха началась. Дело дошло до самых высших инстанций. От нас труп увезли в особой машине, с усиленной охраной. А куда и зачем, мы спросить побоялись. Интересно, как Они там справились с этой проблемой?

Продолжу поученья нить

Я совершенно не шутливо:

И после смерти будем гнить

В среде здоровой коллектива.

Хватит об этом

Почему мы так много говорим и думаем о диссидентах и эмиграции? В диссиденты идти и эмигрировать мы не собираемся. И отношение к ним у нас больше недружелюбное, чем дружелюбное. Думаю, что этому есть простое объяснение: это для нас есть повод и конкретная форма обдумывания более общей и глубокой проблемы своего собственного положения в нашем обществе. А отношение наше к этим явлениям определяется тем, что они не дают решения нашей фундаментальной проблемы, а в качестве формы они ей неадекватны. Наше преувеличенное внимание к этим явлениям является не столько результатом любознательности и солидарности, сколько раздражения. Мы подсознательно воспринимаем диссидентов и эмигрантов как лиц, которые незаконно узурпировали поле деятельности, принадлежащее нам по праву. Они нам кажутся ловкачами, использующими благоприятную конъюнктуру, то есть явлениями по сути дела очень советскими. Они нам кажутся такими даже в тех случаях, когда их сажают в тюрьмы и сумасшедшие дома, лишают работы и вообще всячески преследуют. Хотя они и имеют антисоветскую направленность, они ее выражают в рамках советскости. Это — чисто советская форма выражения антисоветских настроений. Это — не парадокс, а типичное явление для истории. Марксизм в свое время зародился тоже как чисто буржуазная форма антибуржуазных настроений.

Но честно говоря, эта тема уже порядком надоела. Когда ребята начали было опять ее обсасывать, я категорически заявил: хватит! Меня уже тошнит от этого! Если не прекратите, немедленно пишу донос о нездоровых настроениях в сарае. Верно, поддержал меня Иван Васильевич, я тоже подпишусь под этим доносом. Раз старшие товарищи-коммунисты решили писать донос, сказал Дон, то комсомольцы и беспартийные, само собой разумеется, принимают это как руководство к действию.

И вновь все как спасенья ждут,

Когда открытые разносы

И сокровенные доносы

Былую силу обретут.

Последствия критики

Члены комиссии выдали нашему местному начальству, кто были авторы письма и как письмо проскочило в Москву. По обычной почте письмо не прошло бы, поскольку в почтовых отделениях сидели специальные люди, которые просматривали все наши письма. Подозрительные письма отбирались и направлялись в Особый Отдел в районном центре. Авторы критического письма, подозревая об этом, изготовили письмо в трех экземплярах и переправили их прямо в Москву: одно со столичным пропагандистом, другое с руководителем агитбригады и третье с... сотрудниками КГБ. Один экземпляр достиг цели, и есть основания предполагать, что это — последний. Письмо подписали пять человек. Все — члены партии уже много лет. И среди подписавших — наш Комиссар. Вот это сюрприз!! А его в районе уже отобрали в число передовиков и даже сфотографировали для газеты!!

Хотя проверка письма кончилась ничем, авторы его открыто заявили (теперь им все равно уже ничего другого не оставалось), что это дело так не оставят и, вернувшись в Москву, возбудят его в высших партийных сферах. Угроза эта встревожила местное начальство. И оно (конечно, при поддержке вышестоящего начальства) решило принять профилактические меры. Возглавила эту благородную миссию сама Мао Цзэ-Дунька.

Первым делом возник апробированный вариант с коллективным изнасилованием. Но по зрелом размышлении он отпал. Во-первых, он уже использовался несколько раз, последний раз — в прошлом году. И тогда он провалился. Провалился не в том смысле, что не удался. Он удался, и ребят, которые вели недопустимые разговоры, засудили за коллективное изнасилование. Но милиционеры, которые на самом деле изнасиловали девчонку по заданию организаторов этого дела, потом по пьянке переругались и разболтали об этом. И теперь весь район знает, что это дело было сфабриковано. И вроде бы даже возникла идея пересмотреть решение суда. Во-вторых, авторы письма все пожилые люди, члены партии, действовали из лучших побуждений, вслух свои суждения не высказывали. В-третьих, и, пожалуй, это был главный аргумент против рассматриваемого варианта, во всем районе не смогли найти девчонку, которая подошла бы на роль изнасилованной. Все они оказались либо такими страшными, что на них явно никто не польстился бы, либо такими опытными в делах любви, что никто не поверил бы в то, что они не дали на «изнасилование» свое добровольное согласие.

И в конце концов Мао Цзэ-Дунька приняла единственно правильное в такой ситуации партийное решение. Надо подойти к задаче диалектицки, сказала она на заседании комиссии, созданной для расследования клеветнического письма. К каждому клеветнику нужен конкретно-историцкий подход. У каждого наверняка есть какой-нибудь грешок. Надо зацепить этот грешок и... сами понимаете!

И нашего Комиссара решили дискредитировать на его шашнях с Матренадурой.

Печален будет твой удел.

Растреплют, как ты ночью темной

Со старой бабой полутонной

Давил клопов и в такт пердел.

О бабах

Народ в деревне — это в основном бабы. Мужики — руководители, механизаторы, конторские служащие. Мы — не в счет. Мы — внешняя даровая рабочая сила, выполняющая самую грязную и примитивную работу. Но мы все-таки выходцы из другого мира. А основная тяжесть деревенского труда выпадает на долю баб. Они и свое личное хозяйство обслуживают, и приработками занимаются (рынок), и в совхозах и колхозах как-то работают. Если взглянуть на жизнь в целом, то мы выглядим жалкими филонами сравнительно с Матренадурой. Хотя мы иронизируем над ней и даже ворчим на нее, мы в общем понимаем ее тяжкую судьбу и почему-то чувствуем себя виноватыми перед ней. Находит на нас такое настроение волнами. И тогда мы всячески угождаем ей, пилим дрова, чиним крышу, полем и поливаем огород, чистим хлев. В такие минуты она буквально расцветает, становится до слезливости доброй и щедрой. В такие минуты она готова отплатить нам сторицей — замечательное качество русского человека. Но мы этим качеством не злоупотребляем, ибо знаем, что русский человек обладает и другим качеством, неразрывно связанным с первым: он никогда не забывает добро, сделанное им, и напоминаниями об этом добре может отравить тебе жизнь. Поэтому мы всегда в Матренино добро вносим свой пай с таким расчетом, чтобы не оказаться ее должниками. Но, увы! Во сколько бы наш пай ни превышал ее собственное добро, он все равно в ее представлении сводится к ничтожному пустяку, несравнимому с ее щедрой долей. Это — тоже качество русского человека. И я ее, Матрену, понимаю. Ей это нужно не для корыстного расчета, а для психологии: У нее нет других, более приличных способов самоутверждения.

В деревне много баб вроде нашей Матрены. Ее соседка Лизавета даже внешне на нее похожа (впрочем, деревенские бабы все друг на друга похожи почему-то). Она лет на десять моложе Матрены, еще не потеряла надежду вторично выйти замуж (ее муж попал в тюрьму за какую-то ерунду, и его там убили в драке) и потому ведет нравственный образ жизни. Все наши попытки оказались тщетными. Женись сначала, твердо говорила она, потом... сколько угодно. Она даже Косте предлагала жениться, обещая откормить его и сделать настоящим мужиком. Впрочем, по моим наблюдениям, она не прочь была бы переспать с МНС (и что они в нем такого находят?!), но тот ее игнорирует. Дон сказал, что в МНС есть что-то от Христа, а бабы таких любят. Забавно, добавил он, Христос имел бешеный успех у женщин, но почему-то на это никто не обращал внимания. Хотел бы я знать, спал он с бабами или нет? Не может быть, чтобы не спал. А если не спал, то кретин. А если спал, то должны были остаться какие-то дети. Почему о них ничего не слышно?

И сын Небесного Царя

Под юбку лазил втихаря,

Детей без устали плодил

И алименты не платил.

Без иллюзий

У меня нет никаких иллюзий. Я твердо знаю, что коммунизм неотвратим во всем мире, что и западным странам его не избежать. Бороться против коммунизма я не хочу — бессмысленно. И если уж бороться за улучшение жизни, то надо признать коммунизм как данность и бороться за лучшую жизнь на его основе. А это значит укреплять коммунизм, улучшать его и делать его более гибким и живучим. Но этого я тоже не хочу. Так что на мою долю остается самая нормальная позиция: пусть история катится своим чередом, как ей заблагорассудится, а я в ней создам свою личную историю, более всего подходящую мне по моим возможностям и внешним условиям. При этом я вроде бы остаюсь членом общества, но до некоторой степени автономным, подобно тому, как опытный армейский сачок игнорирует великое целое, к которому он так или иначе принадлежит, — армию, стратегию, тактику, замыслы командующих, расчеты штабов и все такое прочее. Общество в принципе может обойтись без таких его членов, как я. Но оно все-таки их терпит и даже отчасти культивирует. Почему и зачем? Ответ на вопрос «почему» прост: общество бессильно от них избавиться. Они чудовищно приспособительны и абсолютно неуязвимы. Я вспоминаю случай, как наш полк потерпел фиаско в попытке вывести на чистую воду и прижать одного-единственного такого сачка-паразита. Даже Особый Отдел капитулировал. И этот сачок как ни в чем не бывало продолжал свое паразитическое сытое существование в недрах нашего героического и многострадального гвардейского полка. А вот на вопрос «зачем» ответить труднее. Иногда — незачем. Но иногда с определенной целью. И я как будто начинаю ощущать, что и меня терпят с неким расчетом. С каким? Одному моему знакомому много лет позволяли всякого рода выходки, за которые даже теперь по головке не гладят. И лишь в конце жизни его использовали для мелкой и подленькой провокации. Какой ужас! Прожить полную трудностей жизнь и передумать горы мыслей, чтобы в заключение расплатиться за все мелкой подлостью!! Неужели и мне уготовано нечто подобное?!

Я долго терзал себя такими размышлениями, пока меня не осенило вдруг: итогом и целью жизни является сама прожитая жизнь, а не какое-то отдельное событие в конце ее. И все твои упомянутые выше проблемы ложны.

Обработка Матренадуры

Матренадура сначала категорически отрицала то, что она спала с Комиссаром. Но Товарищ из райкома партии пригрозил ей, что «если она не выложит все начистоту», придется начать раскапывать ее махинации с погребом. И Матренадура согласилась дать нужные показания на Комиссара. Но с условием: чтобы считалось, будто Комиссар «взял ее силком». Товарищ из райкома сказал, что это будет звучать неправдоподобно, так как Матренадура одной левой рукой может скрутить трех таких хлюпиков, как Комиссар, а одной левой ногой может раскидать всю бригаду. Тогда Мао Цзэ-Дунька предложила более мягкий вариант: Комиссар соблазнил Матренадуру, пообещав развестись с женой и завести с Матренадурой новую, здоровую социалистическую семью. Идея эта очень понравилась Матренадуре. Она немедленно уверовала в ее истинность и уже через пару часов раззвонила по всему поселку, что Комиссар оказался подлецом, что, когда уговаривал ее спать с ним, обещал жениться, а теперь, добившись своего, позабыл про свои клятвы.

Жители поселка верили Матренадуре, поскольку русские бабы соглашаются спать с их соблазнителями только при условии, если те пообещают жениться на них, а русские мужики не имеют никаких иных средств соблазнения, кроме обещания жениться. Но никто не верил в то что Комиссар на самом деле собирался жениться на Матренадуре, а последняя рассчитывала оженить его на себе, ибо прекрасно знали, что обещание жениться есть лишь чисто словесный элемент российского секса. Комиссия же, собиравшая материалы, разоблачающие «подлинное аморальное лицо» Комиссара, не стала входить в эти лингвистические детали: она констатировала «голые факты». 1) Комиссар совершил супружескую измену, нанеся тем самым ущерб марксистско-ленинскому учению о здоровой социалистической семье; 2) Комиссар совратил Матренадуру «путем циничного обмана», пообещав жениться на ней, разрушив тем самым прежнюю здоровую социалистическую семью.

Кандидат предложил гениальное решение проблемы Комиссара: признаться в сожительстве с Матренадурой, но заявить, что ее специально подсунули ему местные зажимщики критики. Слух об этой идее Кандидата дошел до самой Матренадуры. Она пообещала оторвать у Комиссара ту самую штуку, с помощью которой он нанес ущерб марксистско-ленинскому учению о здоровой социалистической семье, если тот вздумает утверждать нечто подобное.

С того момента, как вся эта история закрутилась, Матренадура всячески демонстрировала свой высокий моральный уровень и даже спать ложилась в лжезаграничных джинсах с настоящей американской кожаной нашлепкой.

Мысли в связи с русской историей

В один из дождливых дней, когда невозможно было работать, нас возили на экскурсию в поместье Александра Невского, одного из самых выдающихся деятелей русской истории. Экскурсовод рассказал нам, что не так давно вскрыли его гробницу, и оказалось, что рост у него был метр сорок восемь сантиметров. А в кино его играл самый длинный советский актер. А битвы его! О битве на Неве вообще мало что известно. Ему было тогда шестнадцать лет. В чем мог проявиться его «полководческий гений»?! После этой «блестящей победы» новгородцы его прогнали с княжества. Битва на Чудском озере — была ли она вообще?! Немцы провалились под лед, а мы до сих пор от радости опомниться не можем: великая победа!! Это очень характерно для нашей истории: легенда истории ничего общего не имеет с реальной историей. Мы хорошо помним воображаемую историю и хорошо забываем реальную. Мы и сейчас живем не столько в реальном, сколько в воображаемом мире. Эта неадекватность есть верный признак сумасшествия. Неужели вся наша история есть сумасшествие? А почему бы нет?! С ума сойти может не только отдельный человек, но и целый народ.

Обработка свидетелей

Поскольку Комиссар отверг утверждения Матренадуры как «тенденциозные» (что бы это могло значить?), комиссия решила нажать на нас как на свидетелей аморального поведения Комиссара. И надо признать, что на первых порах она добилась серьезного успеха. Лоб сам наговорил именно то, что требовалось. Костю подловили на его недоразвитой способности обманывать (как сам Костя выразился — «на болезненной правдивости»). Токаря купили даровой выпивкой. Даровой в обоих смыслах: в том смысле, что Токарь не платил, и в том смысле, что Товарищ из райкома заплатил за выпивку из средств райкома. Кандидат подтвердил их показания «за компанию». Мы с Иваном Васильевичем отказались разговаривать на эту тему, что тоже в общем устраивало комиссию. Но Дон и МНС испортили всю картину. Дон заявил, что он тоже спал с Матренадурой. Может быть, не столь часто, как Комиссар, но все же спал. От этого признания Дона несколько помутнел моральный облик Матренадуры, а значит, несколько посветлел облик Комиссара. Но это еще было терпимо, поскольку Комиссар, согласно показанию Дона, все-таки спал с Матренадурой. МНС же заявил, что с Матренадурой спал не Комиссар, а главным образом он, МНС. Иногда его подменяли Дон и Токарь. Причем Матренадура совратила его, МНС, «путем циничного обмана»: пообещала кринку парного молока, но, добившись своего, не сдержала клятвы. К этому времени протрезвел Токарь. А так как Товарищ из райкома отказался поить его даром вторично, Токарь примкнул к МНС. Чего греха таить, сказал он, мы ее (Матренадуру) всем сараем «пользовали». От таких признаний Матренадура ударилась в другую крайность. Она носилась по поселку в старых штопаных колготках и орала, что никто ее не «пользовал», что все слухи насчет отношений ее и Комиссара — сплошное вранье, что она — «девушка честная, а не какая-нибудь». Комиссия пришла в замешательство. Пункт второй обвинения Комиссара пришлось снять, а первый несколько ослабить, придав ему такой вид: Комиссар неоднократно совершал аморальные поступки, порочащие звание коммуниста и наносящие ущерб марксистско-ленинскому учению о семье и браке путем вступления во внебрачные сношения с некоторыми местными жителями.

Всеобщее сумасшествие

Идея всеобщего сумасшествия с некоторых пор завладела моим вниманием, и я даже на время отложил свою спунологию. А нельзя ли это сумасшествие направить в нужную сторону? Конечно можно, сказал МНС, с которым я поделился своими соображениями. Именно этим и занимается наша идеология с первых дней революции. Если уж быть точным, то задача идеологии — свести общество с ума в нужном направлении. Думаю, что теперь эта миссия идеологии будет подкрепляться достижениями психологии, химии, биологии, медицины.

Сговор

Комиссар с горя запил. Поставят мне за это на вид без занесения в учетную карточку, говорил он со слезой в голосе, ну, жена недельку подуется. Это все пустяки, не в первый раз. Обидно другое. Теперь мне никто не поверит, если я буду рассказывать о том, что тут творится. А ты не рассказывай, сказал Токарь, все равно ничего этим не изменишь. Я бы на твоем месте, сказал Дон, развелся бы с женой и женился бы на Матренадуре. И жил бы припеваючи. Развестись, сказал Комиссар, это бы я с удовольствием. Но жениться — упаси Боже. Тем более на такой стерве, как Матренадура. Она уже двух мужей со свету сжила. Вот и хорошо, сказал Дон, Бог троицу любит.

Кончилась эта история с Комиссаром тем, что Иван Васильевич и я отвели в сторонку Мао Цзэ-Дуньку и пообещали ей, что Комиссар рыпаться не будет. Аналогичный результат получился с прочими «подписантами». Мао Цзэ-Дунька пообещала «материальчики» на Комиссара «попридержать». Но если «эта гнида» подымет «вонь», она немедленно пошлет их в его парторганизацию.

Потом мы устроили попойку, пригласив Мао Цзэ-Дуньку. Она упилась до полного свинства, и мы почти всем сараем трахали ее до утра. Но насытить ее так и не смогли. Вот не думал, что у нашей партии такой бешеный темперамент! — сказал Дон. Никакой это не темперамент, возразил МНС. Она просто досрочно выполняла и перевыполняла месячный сексплан. Наша партия ненасытна не от большого аппетита, а от полного отсутствия такового. Она бесполая.

Утром Костя обнаружил забытые Мао Цзэ-Дунькой трусы. Токарь, разглядывая эту принадлежность партийного туалета, сказал, что этой штукой можно рыбу ловить, как неводом. Мы решили подарить трусы Матренадуре, но та отказалась от подарка категорически. Если эта потаскуха увидит свои портки на мне, сказала она, она меня со свету сживет. И тогда Кандидату пришла в голову гениальная идея: отослать трусы в райком партии с благодарностью от коллектива нашего сарая. Там наверняка их сразу же опознают и... Короче говоря, мы от души повеселились и насмеялись до слез. Кандидат поклялся, что он свой замысел обязательно приведет в исполнение: надо же и Им причинять неприятности! Иван Васильевич, который в нашей оргии не принимал участия (он ушел к своей «старушке» из городских), сказал что-то насчет мужской чести в отношении женщин, и наше настроение спало до обычного уровня. Дон, брезгливо держа трофей двумя пальцами, снес его на помойку. А когда мы вернулись с работы, соседский щенок таскал его по деревне к великому удовольствию местных жителей. Они получили пищу для разговоров на целый год: Мао Цзэ-Дунька опять по пьянке штаны потеряла! Вот это бабец! Из нашего брата, из народа. Не то что эти городские потаскухи.

Уж больше девичий покой

Не будет прерван серенадой.

И мимолетный знак рукой

Не будет больше нам наградой.

Шуты

Шутовство — характерная черта коллективистского образа жизни. Это не просто стремление повеселиться, а форма выражения коллективного самосознания. Обычно в каждой более или менее устойчивой (регулярно собирающейся или совместно живущей) группе людей один человек выталкивается на роль шута, потешающего всех и в шутливой форме выражающего интересы группы. Иногда у шута бывают постоянные помощники. Остальные члены группы обычно подыгрывают шуту, перенося на него свои шутовские способности и потребности, создавая для него удобные для шутовства ситуации. Шут — не обязательно остроумный и веселый человек. Это — социальная функция. И чаще на роль шутов выталкиваются болтуны, желающие быть таковыми и активно захватывающие эту роль. Основной принцип таких болтунов — говорить и кривляться как можно больше, рассчитывая на то, что в этом потоке проскочит удачная фраза или удачная поза. По моим наблюдениям, даже самый посредственный болтун и кривляка благодаря помощи группы и стечению обстоятельств может выдавать нечто достойное нормального смеха.

Среди шутов попадаются способные, талантливые и порою даже очень талантливые; иногда для них шутовство становится призванием. Они живут для этого, собирают анекдоты и шутки, с точки зрения шутовства читают книги и газеты, смотрят фильмы, наблюдают жизнь. Я встречал таких выдающихся шутов. Несколько раз мне самому приходилось играть роль шута. Но недолго и помимо моей воли. Однажды, например, я был в доме отдыха и сказал какую-то хохму во время обеда. И все! Меня буквально вынудили хохмить все двенадцать дней. И я вроде неплохо справлялся с этой ролью.

В нашей бригаде во время работы и общебригадных сборищ шутом был обычно Дон. Но эта же роль в сарае у него не получилась, поскольку некоторые из нас сами оказались склонными к шутовству, — Токарь, Кандидат, МНС и я. Как признался сам Дон, трудно быть хохмачом среди хохмачей. У нас в институте признанным шутом является Добронравов. МНС и Учитель могли бы конкурировать с ним, но предпочитают оставаться на вторых ролях. Их хохмы слишком интеллигентны, а с другой стороны, они слишком мрачны и рискованны.

Невозможно придумать хорошую хохму специально. Хохмы рождаются сами собой и лишь потом подвергаются литературной доработке. Например, в ЦК приняли очередное постановление. Немедленно все средства массовой информации откликаются на него шаблонной фразой: «И с чувством глубокого удовлетворения встретил советский народ постановление...» В институте на малой лестничной площадке Добронравов вдруг говорит с серьезнейшим выражением лица, что наши физиологи и психологи открыли новое чувство у людей. Какое? — спрашивают заинтригованные слушатели. Чувство глубокого удовлетворения, говорит Добронравов. Собравшиеся хохочут. Через полчаса смеется весь институт. Через пару дней я был в гостях, и мне рассказали эту хохму как анекдот «армянского радио».

Хотел бы я знать, родятся ли в нашем шутовстве значительные оригинальные явления культуры или оно так и заглохнет без видимых последствий под давлением культурного потока с Запада? Похоже, что именно так и случится. Наши власти и господствующие слои общества предпочитают внешне более эффектную, но по сути более пустую культуру Запада зародышам своей собственной культуры, ибо последние неизмеримо опаснее первой.

Имеются шуты и другого рода: они избираются коллективом на роль посмешищ. К таким шутам принадлежал, например, Хрущев. В нашей деревне роль такого шута исполняет Матренадура. Она знает, что над ней смеются, спекулирует на этом, сама ведет себя так, чтобы давать материал для насмешек. Вот у клуба собрался народ. Курят, щелкают семечки, сквернословят. Скучно. Но вот появляется Матренадура. Глядите-ка, говорит кто-то. Матрена новые колготки натянула! К чему бы это? Эмигрировать, наверно, собралась, говорит другой, на Запад. Начинается всеобщее оживление. И когда Матренадура присоединяется к толпе, та уже покатывается со смеху. И сама Матренадура сияет от уха до уха. И куда же ты отчаливаешь? — спрашивают ее. В Изгаиль, отвечает она, подражая еврейскому акценту. С народом начинает твориться нечто невообразимое. Я ни разу не видел, чтобы люди так смеялись даже над первоклассными комиками. Далее идет пошлая, скабрезная и необычайно глупая сцена, если глядеть на нее со стороны, но доставляющая людям величайшее наслаждение, если судить по их безудержному и искреннему смеху. Это — другая сторона нашего шутовства. В отличие от первой, она поощряется правящими слоями общества и оказывает сильнейшее влияние на всю систему нашего официального юмора. И такое явление у нас, оказывается, существует. Не так давно я лекцию на эту тему слушал: советский юмор. И заведуют советским юмором скучные чиновники, лишенные чувства юмора и черпающие образцы последнего из нашего шутовства в этом втором смысле. Ну и что же ты в Изгаиле делать будешь? — спрашивают Матренадуру. Газигованной водой тогговать буду, отвечает она. И собравшиеся буквально задыхаются от хохота, хватаются за животы, утирают слезы. Во дает! — слышится в толпе. Ну и артистка!!

Я — шут. И шут, конечно, ты.

И он... И он... Мы все, короче говоря, шуты.

Шуты, когда часами

Бог весть над чем хохочем сами.

Шуты, когда начнем кривляться,

Чтоб дать другим возможность посмеяться.

А почему? Ты знаешь сам тому причину:

Мы глушим в шутовстве свою тоску-кручину.

Наши души

Иногда, глядя на самого себя, я поражаюсь. Вроде бы ничтожество, жалкий человек с унылой и серой жизненной судьбой. А что творится в моей душе! Вот я записал только маленькую частичку того, что творится в моей душе, и мне самому становится от этого страшно. Проглядите всю мировую литературу и сыщите в ней нечто подобное! Не найдете в ней ничего подобного. Есть много толстых книжек о мыслях и переживаниях людей. Но что это за мысли?! Но что это за эмоции?! Жалкие примитивы, раздутые писателями в меру своих собственных возможностей до огромных размеров. Да и то лишь по видимости огромных. Попробуйте перечитайте еще разок те книги, которые вас когда-то потрясали глубиной психологического анализа! Перечитайте внимательнее, и вы (уверяю вас!) будете поражены мелкостью мысли и мизерностью эмоций.

Когда я записывал этот вопль моей души, червяк сомнения уже шевелился в той же самой моей душе. А не впадаешь ли ты сам в преувеличения? А где критерии значительности мыслей и эмоций? А может, для тех персонажей, над коими ты тут насмехаешься, их мысли и эмоции были куда серьезнее твоих? А... А... А... А может, ты сам есть персонаж упомянутых авторов, призванный Партией и Правительством в великую армию борцов за урожай? Представьте себе Базарова, Печорина, братьев Карамазовых, Раскольникова, Пьера Безухова и прочих положительных персонажей русской литературы в бригаде по уборке картошки и свеклы в вонючем протекающем сарае, под духовным руководством Мао Цзэ-Дуньки! Наверняка у них в таких условиях и мысли были бы... Нет, никаких мыслей, кроме поспать и пожрать, у них не было бы я в этом уверен. А что касается эмоций, так ведь и у меня их почти совсем нет. Да и мысли тоже — одно мелькание, намеки, обрывки. Ничего цельного и стройного.

Увы, дорогой мой СНТС, разбушевался червяк сомнения в моей вдруг опустевшей убогой душонке, есть лишь одно самомнение и иллюзии. И тоска, добавляю я. И тоска, соглашается червяк. В этом отношении ты превзошел их всех.

Наш вклад в «Матрениану»

Кто-то из ребят все-таки на прощанье сделал вклад в «Матрениану» от нашей группы, написав большими буквами прямо на двери сарая:

Будь же до ста лет ядрена,

Соль земли нашей, Матрена!

Терпелива и мудра

Будь до смертного одра!

А когда испустишь дух,

Будь земля тебе как пух!

Мы ж клянемся, вот ей-ей,

На могиле на твоей

Написать, что до и от

Ты была всему оплот.

Прочитав стих, Матренадура даже прослезилась и в знак благодарности пообещала навестить нас в Москве. Но адресов наших она не спросила, а мы не догадались оставить их ей.

Моя религия

В студенческие годы мы пели еще дореволюционную студенческую песню. В ней говорилось о том, что хорошо быть турецким султаном: женщин имеет сколько угодно. Но тут есть один недостаток: султану нельзя пить вино. Далее в ней говорилось, что хорошо быть Римским Папой: вино, как воду, может пить. Но ему запрещено иметь женщин. И потому я не хочу быть ни султаном, ни Папой, так как люблю и вино, и женщин.

И чтобы это совместить,

Решился я студентом быть.

Точно в таком же положении оказались мы в связи с проблемой «Капитализм или коммунизм»: как совместить достоинства того и другого, избежав их недостатков? Существует ли способ совместить тут несовместимое? Я пришел к выводу, что существует. Но не в масштабах всего общества (это так же невозможно, как невозможно для турецкого султана быть Римским Папой, и наоборот), а сугубо индивидуально. Для этого надо обрести некоторый минимум индивидуальной независимости от общества. То, что такие возможности есть на Западе, это очевидно. Но такие возможности есть и у нас. И я тому живой пример. Мой метод достижения независимости необычайно прост: быть ничтожеством и жить во сне. Если жизнь во сне не удается, то жить как во сне, в воображении, в полудремотном состоянии, в мысли и фразе. В этом моя идеология и религия одновременно. Меня такой образ жизни вполне устраивает. Я наблюдаю тягу к нему у многих других, особенно — у интеллигентных молодых людей (вроде МНС). Только я, в отличие от них, довел эту тягу до логического конца и стал профессионалом в моем образе жизни. Сумеет ли МНС достичь моего уровня? Не сорвется ли на пустяке? Не будет ли разоблачен и выведен на чистую воду бдительным коллективом?

Тогда они единогласно Поставят знак ему на лоб, Кто есть он, видел всякий чтоб И чтоб не рыпался напрасно.

Знание и метод

Это — последний штрих в характеристике Матренадуры, который никак не могу опустить, хотя чувствую, что давно пора закругляться.

— Удивляюсь я на вас, — говорит Матренадура, адресуясь к МНС, Дону и Косте (Кандидата, Токаря и Лба она вообше в расчет не принимает почему-то), — такие молодые, а все на свете знаете. И как только в таких маленьких черепушках все это помещается?!

— А там ничего не помещается, — говорит МНС. — Там пусто, как и у вас.

— Зачем обижаешь зря? Не такая уж я дура.

— Вы не дура, а совсем наоборот. И если в голове пусто, это не всегда плохо. В данном случае это хорошо. Надо различать знания и метод мышления. Знания — это мусор, которым люди (главным образом — интеллигенты) набивают свои черепушки и с которым они боятся расстаться. Знаете, как порой трудно расстаться со старым хламом? Вот так и тут. А метод — это способность определенным образом обрабатывать сведения и производить нужные мысли в случае надобности. Знания — как сено в сарае, а метод — как жевательный и пищеварительный аппарат, с помощью которого производится молоко. Человек, который носит знания в голове, подобен корове, которая носит сарай с сеном на спине. Ясно?

— Яснее ясного.

— У меня, например, такой жевательный аппарат есть в голове. И мне незачем носить в ней сарай со знаниями-сеном. И у вас он тоже есть, хотя вы и не замечаете его. Только мой аппарат — от образования и культуры, а ваш — от житейской практики и здоровой натуры. Преимущества такого положения неоспоримы. Вот, например, многие люди получили одну и ту же информацию: Генсек заявил, будто в этом году у нас выдающийся урожай. Что это означает?

— Ежику понятно: затягивайте потуже ремешки.

— Верно! Я согласен, ту же мысль выдает и мой жевательно-мыслительный аппарат, то есть метод. А между тем сейчас экономисты, политики, прочие специалисты ворошат кучи мусора-знаний в своих черепушках, производят расчеты, выдвигают гипотезы... Но они никогда не додумаются до этой простой истины.

— Отчего же они такие глупые?

— Им по должности нельзя быть умными.

— Это ты верно говоришь. У нас тут то же самое. Стоит человека начальничком назначить, как сразу же становится таким дураком, что не приведи Господи. Только мы к этому привыкли и делаем все по-своему.

— А у нас в институте, — сказал Дон, — философию преподавал страшный бухарик. Он очень любил наглядно пояснять абстрактные рассуждения. Разницу между методом и знаниями он нам пояснял на поллитровке «Московской». Знания, объяснял он, можно уподобить содержанию этой бутылки, а метод — способу ее откупоривания. Причем методы могут быть различные — штопором, карандашом или мизинцем пропихнуть пробку внутрь, ударять ладонью по дну бутылки или ударять ребром донышка бутылки об пол. Диалектический метод он ассоциировал со штопором, поскольку последний был точной иллюстрацией положения Ленина о спиралевидном развитии материи. С тех пор я предпочитаю знания методу. Были бы знания, а откупорить их мы как-нибудь сумеем сами.

Последний разговор

По поводу окончания нашего срока в деревне устроили выпивку. Матрена рыдала в три ручья. Ей было жаль расставаться с нами, ибо к нам она «всей душой привязалась». Комиссар был в приподнятом настроении, поскольку историю с их группой решили замять, и упился до бесчувствия. Плачущая Матренадура взяла его под мышки и отнесла домой на «перину. На сей раз — на настоящую перину, которую она бережет с девичества и «пользует» в исключительных случаях. Мы с МНС покинули сборище и ушли в поле побродить. Разговорились о «группе» Комиссара. Комично получается, сказал я, диссиденты подрывают основы общества, а существуют годами. Группа Комиссара хотела укрепить общество, а ее немедленно раздавили. В чем дело? Очень просто, сказал МНС. Диссиденты не угрожают благополучию членов общества персонально, а группа Комиссара задела интересы всего районного начальства. Но случай с группой Комиссара интересен вот с какой точки зрения. Существование всякой оппозиции зависит от многих обстоятельств (квартиры, телефоны, «левые» заработки...), а главным образом — от возможности физически существовать независимо от первичных коллективов или возможности лишь формально числиться на работе, будучи независимыми фактически. Меня поведение наших властей с этой точки зрения крайне удивляет. Неужели и они перестали понимать, что к чему? На местах, во всяком случае, соображают лучше, чем в центре. Давить оппозицию надо прежде всего снизу, а не сверху. Давеж сверху должен лишь одобрять и завершать инициативу масс снизу. А тут произошел крупный исторический казус: высшие власти отобрали у первичных коллективов функции подавления оппозиции, первичные коллективы начали терять способность выполнять эти функции хорошо. У них даже появилось равнодушие к такому подавлению, а порой — тайное сочувствие «критиканам». Если этот строй рухнет в силу внутренних причин, то главной из них будет именно лишение широких народных масс (то есть первичных коллективов) инициативы в подавлении инакомыслия и критиканства, заинтересованности в этом и умения это делать постоянно.

А что ты имеешь в виду, говоря о заинтересованности и умении? — спросил я. Ну, это-то вы лучше меня знаете, сказал он. Вы же через все это прошли в классическом исполнении сталинских времен. Если вас интересуют мои дилетантские соображения, они в двух словах таковы. Каждый член коллектива совершает множество поступков, в том числе — говорит. Говорение — важное дело, а с рассматриваемой точки зрения, может быть, самое главное. Часть поступков человек совершает на виду у всех, часть — в узких социальных группах, часть — в узком кругу знакомых, часть — вообще вне коллектива. Вы же знаете, не все, что говорится в секторе, становится известным уже на уровне отдела. И тем более не все, что мы болтаем на площадках и в забегаловках, доносится в руководящие инстанции и становится достоянием всего коллектива. Но все же работает негласный механизм распространения информации о поступках людей (и об их разговорах, конечно), в результате чего начальство и члены коллектива составляют более или менее правильное представление о данном индивиде. Так вот, сейчас работа этого механизма брошена на самотек, во всяком случае, ей не придается должного значения, она не закрепляется организационно и формально. Далее. Вы знаете, дела не делаются сами собой. Во всяком деле должны быть инициаторы и стимуляторы — активисты. Когда говорят об инициативе масс, это не значит, что все члены массы инициативны. Большинство членов массы пассивны. И они приходят в движение, возбуждаются к действию благодаря усилиям небольшой группы активистов. Наличие таких активистов есть элемент социальной структуры масс. Что делают активисты, вы сами прекрасно знаете. Они собирают сведения и «материальчики» на тех или иных членов коллектива, следя за их поведением, выступают на собраниях и возбуждают «вопросы» о поведении намеченных индивидов, подают «сигналы», пишут письма. Входят во всякие комиссии. Вы знаете, как это делалось в сталинские времена. Порой три-четыре таких активиста определяли всю социально-психологическую атмосферу в учреждении, держали под своим контролем все стороны его жизни. Это и был подлинный контроль масс над жизнью общества, один из рычагов подлинного народовластия. Такой актив неизмеримо эффективнее официально назначенных лиц. Но чтобы такой актив был и хорошо функционировал, требуются два условия: 1) чтобы власти сверху охраняли такой актив, давали ему видимую поддержку, воспринимали его как свою опору; 2) чтобы в самом коллективе (то есть в массах) такой актив имел поддержку и одобрение, — он должен быть выразителем интересов и воли коллектива, по крайней мере, в некоторых важных аспектах жизни, должен быть элементом реальной власти коллектива как целого над отдельными его членами. А что происходит у нас сейчас? Власти из страха возвращения сталинских времен (то есть подлинного народовластия) боятся поощрять и поддерживать такие инициативные активы в коллективах, а внутри коллективов спонтанно не выделяются такие члены их на роль активистов, которые пользовались бы доверием коллектива и выполняли бы свои функции добровольно и с энтузиазмом. И это есть не что иное, как конец народовластия. Функции реальной власти коллектива над индивидами постепенно перешли к специальным органам и лицам, и массы добровольно отреклись от своей власти, стали к ней равнодушны. Вы сами знаете, какой тип людей выталкивается на роль активистов в первичных коллективах — подонки, мерзавцы, доносчики, бездари, провокаторы, лгуны, халтурщики... Общество уже не хочет больше быть в их власти. И в этом его великая слабость. Слабость коммунизма — в улучшении его внутренних социальных условий. Считается, что коммунистический строй внутренне прочен, и если погибнет, то лишь под ударами извне. Возможно, так оно и произойдет. Но основой его гибели будет внутренняя слабость, порожденная отказом от народовластия. Только рождение сталинизма, пусть в каких-то более мягких формах, может приостановить процесс размягчения режима. Сталинизм — это не только и не столько концлагеря и массовые репрессии. Сталинизм — это ничем не ограниченная диктатура коллектива над индивидом, то есть народовластие.

Последние минуты в деревне

Потом нас разыскала Катюша и позвала МНС. И они куда-то ушли. За ними, как мрачные тени, потянулись было местные ребята, но Дон сколотил приличную «группу прикрытия» из московских ребят и затеял с ними легкую перепалку. Видя перевес сил противника, местные храбрецы поджали хвосты. У дома Матренадуры я увидал Комиссара. Он блевал с таким замогильным стоном, что все деревенские собаки в ужасе попрятались в подворотни и умолкли. Из дома доносился отборнейший мат Матренадуры, из коего можно было догадаться, что Комиссар изгадил ее девически чистую перину, что она теперь «этого хиляка» на порог своего дома не допустит.

И мне стало грустно и одиноко. Скорей бы!

Проводы

В районном центре устроили митинг. Выступали всякие руководители и представители. Переходящее Красное Знамя райкома партии вручили соседней бригаде. Назвали имена передовиков. Комиссар, естественно, в их число не попал. Зажигательную речь закатила Мао Цзэ-Дунька. Братья фронтовики! — вопила она под дружный смешок собравшихся. Да, фронтовики!!! Ибо фронт битвы за коммунизм во всем мире проходил в эти дни здесь, по нашей земле. И мы эту битву выиграли!! (Бурные аплодисменты, крики «Ура!».) Да, мы — братья, ибо мы провели с вами эти дни в одних окопах! (Опять смех.) И ели из одного котелка! (Смех, переходящий в бурные овации.) Вы знаете теперь, почем стоит картошка! Расскажите об этом там, в тылу! (Опять смех, но одобрительный.)

Потом пели гимн бригад коммунистического труда. Вместо слов «С нами Ленин впереди» многие отчетливо орали «С нами Ленька впереди». Но их не одергивали, так как это воспринималось как проявление любви к нынешнему Генсеку, как в свое время Хрущева в насмешку или любовно что у нас одно и то же, звали Никитой.

Последние мысли в поезде

В поезде умиротворенность и лояльность вернулись в мою временно возмущенную душу. Я глядел в окно на покидаемую до следующей уборочной кампании прекрасную русскую природу и произносил про себя такую речь.

Довольно поносить коммунистический образ жизни! Хватит! Надоело! Надо же, в конце концов, меру знать! Можно подумать, что он есть нечто из ряда вон выходящее, а не заурядная историческая помойка. И ничем он не хуже любого другого социального устройства. Ну, скажите на милость, чем он отличается от дикости и варварства? А от крепостничества? Про капитализм я и говорить не хочу: тот сам сознается, что страдает язвами и не прочь превратиться в коммунизм. Конечно, уже без язв прошлых и будущих. Короче говоря, и при коммунизме люди живут. И неплохо живут. Не все, конечно. Но есть такие, что совсем хорошо живут. Так что и о нем стоит пару слов добрых сказать. Нельзя же только ругать да ругать. И поощрять надо. А то он еще хуже будет. Знаете, как с плохими учениками и работниками бывает? Ругают их все кому не лень. Прорабатывают индивидуально и коллективно. А они в отчаянии за свою нехорошесть еще больше хватают двойки, пьют, прогуливают и бьют морду ни в чем не повинным соседям и прохожим. Так проявим же хоть чуточку педагогического такта и смекалки. Погладим по дурацкой головке и похвалим наше не в меру распоясавшееся общество! Вдруг оно и в самом деле поверит в то, что оно хорошее, и начнет исправляться?! И с сельским хозяйством, может быть, меры разумные примет. И в Африку зря лезть не будет. И диссидентов сажать меньше будет. И... И... И... Чем черт не шутит, вдруг! Во всяком случае попытка — не пытка, как любили говорить Сталин и его ближайший соратник Берия. Попробуем!

Возвращение

Мы вернулись в Москву похудевшие, загорелые, возбужденные. Рассказывали всем, как хорошо мы провели время, как поработали, как весело отдыхали, как улучшается на глазах жизнь в деревне. И трудно определить, что в наших словах было ложью, а что — истиной. Пережив трудности и оставив их позади, мы уже вспоминали о них как о чем-то очень значительном и возвышенном. Мы чувствовали себя выше и достойнее тех, кто этих трудностей не пережил. Расставаясь, обменивались адресами и телефонами, договаривались непременно встретиться. Через неделю мы выкинули эти адреса и телефоны. И не встретились, конечно. Обычная рутина жизни поглотила нас. А в партийное бюро поступил анонимный донос на меня. В нем говорилось, что я — тайный диссидент и внутренний эмигрант. Я обозвал автора письма последними словами. Секретарь согласился со мной, но просил быть осторожнее в выражениях. И еще он сказал, что со мной дело несложное, а вот с МНС... На него такую «телегу» прислали, что придется специальное расследование проводить. Такой сигнал без последствий оставлять нельзя.

Потом многих тружеников села наградили орденами (и среди них — нашу Матренадуру), а некоторым присвоили звание Героя Социалистического Труда (и среди них — нашей Мао Цзэ-Дуньке). Сельское хозяйство подняли-таки на недосягаемую высоту, и одни продукты питания начали стремительно исчезать из продажи, а другие столь же стремительно дорожать. Официально это именовали урегулированием цен в связи с улучшением качества продуктов. МНС снова исключили из списка кандидатов в кандидаты в члены КПСС. Мои попытки укрепить наши дружеские отношения, наметившиеся в деревне, не увенчались успехом. Я на него не обиделся. Когда я был молодой, я сам всегда замыкался, если кто-то пытался завязать со мной интимные отношения. Между прочим, это — один из принципов спунологии: в душу к себе не допускай никого, никогда, ни при каких обстоятельствах. Моя Душа — моя крепость!

Итоги

Вот позвал меня партийный секретарь.

Предложил на стульчик рядышком присесть.

И шепнул на ушко: больше не базарь,

На тебя в бюро сигнал серьезный есть.

Я по-дружески советую, браток,

Смысл последних установок улови!

Время снова приближается не то.

Что поделаешь! На то и се ля ви!

Я пожал плечами. Мне-то все равно.

Я готов любую линию принять.

Пусть отменят либеральное дерьмо,

Пусть прошедшее воротится опять!

Я всего лишь заурядный рядовой,

Каких пруд пруди повсюду и везде.

Ради жизни нашей сверхпередовой,

Как положено, отвечу: буде cде!!