Жена Аллана

Глава XIII. Пятнадцать лет спустя

Стелла и Тота были слишком утомлены, чтобы двинуться в путь, и мы провели ночь в становище бабуинов, но обезьяны нас не тревожили. Стелла не захотела спать в пещере: это место пугало ее. Я устроил ей нечто вроде постели под кустом терновника; окруженная скалами долина была одним из самых жарких мест, где я бывал, и я решил, что для Стеллы это не опасно. Но утром, когда взошло солнце, я заметил, что над местностью висит облако тумана, полного миазмов. Однако ни Стелла, ни Тота не чувствовали себя хуже, и мы направились домой. Я еще накануне послал несколько человек в крааль за лестницей, и, когда мы добрались до вершины утеса, они уже ждали нас внизу. Спуститься по лестнице было легко. Стелла сошла на вершине утеса со своих примитивных носилок, а после спуска снова улеглась в них.

Так мы благополучно добрались до крааля и больше не видели Гендрики. Если бы все это было сказкой, я, без сомнения закончил бы ее здесь словами: «Стали жить-поживать да добра наживать». Но — увы! — вышло не так. Как мне написать об этом?

Теперь, когда опасность миновала, силы Стеллы совершенно иссякли, и уже через несколько часов после возвращения я понял, что при ее состоянии мы не можем в ближайшее время уехать из Бабиан краальс. Физическое напряжение, душевные страдания и ужасы страшной ночи совершенно подорвали ее здоровье. К тому же, она заболела лихорадкой, которую, несомненно, схватила в нездоровой атмосфере той проклятой долины. Правда, лихорадка вскоре прошла, но Стелла ослабела еще больше.

Мне кажется, она сознавала, что скоро умрет; во всяком случае, она говорила о моем будущем, но никогда о нашем. Не нахожу слов, чтобы рассказать, какой милой она была, какой кроткой, терпеливой, безропотной… Да мне и не хочется говорить об этом — слишком это грустно. Скажу одно: если когда-нибудь женщина приближалась к идеалу, еще живя на земле, то это была Стелла Куотермэн.

Роковой час приближался. Родился мой сын Гарри, и мать успела поцеловать и благословить его. Потом она впала в забытье. Мы сделали все, что могли, но нам не хватало умения. Я провел у ее изголовья целую ночь, и сердце мое разрывалось от тоски.

Наступил рассвет, взошло солнце. Лучи его, падавшие на гору за нами, отразились во всем великолепии на западной стороне неба. Стелла очнулась, увидела свет, шепотом попросила открыть дверь и обратила свой угасающий взор на лучезарное утреннее небо. Потом посмотрела на меня, улыбнулась, последним усилием подняла руку и, указывая на ослепительно блестевшее небо, прошептала: «Там, Аллан, там!».

С этими словами она скончалась. Мое сердце разбито навсегда. Те, кто пережил такую же потерю, сумеют понять мое горе, описать его невозможно. Пусть и я умру в такой час, и да пребудет мир со мной…

Я похоронил Звезду рядом с могилой отца, и рыдания людей, которые ее любили, поднялись к небесам. Плакал даже Индаба-Зимби, только у меня уже не было слез.

На вторую ночь после похорон ее я не мог заснуть. Встал, оделся и вышел. Луна светила ярко, и при свете ее я без труда добрался до кладбища. В ночной тишине мне показалось, что с дальнего конца его слышится стон. Я заглянул через стену. У могилы Стеллы, скорчившись, разрывая руками дерн, словно стараясь откопать ее тело, сидела Гендрика. Вид у нее был измученный, глаза смотрели дико. Она настолько похудела, что когда шкуры, в которые она была закутана, распахнулись, стало заметно, что ее лопатки туго обтянуты кожей. Вдруг она подняла глаза и увидела меня. Со страшным смехом маньяка она поднесла руку к поясу и обнажила свой большой нож. Я подумал, что она собирается напасть на меня, и приготовился защищаться как смогу, ибо был безоружен. Но она вместо этого высоко подняла нож, засверкавший в свете луны, и воткнула его себе в грудь; тут же она упала на землю.

Я перепрыгнул через стену и подбежал к ней. Она была еще жива. Когда она открыла глаза, я заметил, что взгляд ее больше не безумен.

— Макумазан, — сказала она по-английски, запинаясь, как человек, наполовину забывший язык. — Макумазан, теперь я вспомнила. Я потеряла разум. Она действительно умерла, Макумазан?

— Да, — сказал я, — она умерла, и это ты ее убила.

— Я ее убила! — дрожащим голосом воскликнула умирающая женщина. — А ведь я любила ее. Да, да, теперь я знаю. Я снова стала зверем и утащила ее к зверям, а теперь я опять женщина, но она мертва, и это я ее убила — потому что так сильно любила. Я убила ту, кто спас меня от зверей. Я еще жива, Макумазан. Пытай меня, пока я не умру, только медленно, очень медленно. Я сошла с ума из ревности к тебе и убила ее, и теперь она никогда мне не простит.

— Проси прощения у Неба, — сказал я. Гендрика была христианкой, и сила ее раскаяния тронула меня.

— Ни у кого не прошу прощения, — ответила она. — Пусть Бог вечно меня пытает за то, что я ее убила. Да стану я навеки зверем, пока она сама не разыщет меня и не простит. Мне нужно только ее прощение.

Испустив страдальческий вопль, шедший из глубины души, и словно позабыв в муках совести свои физические страдания, Гендрика, женщина-бабуин, скончалась.

Я вернулся в крааль, разбудил Индаба-Зимби и велел послать кого-нибудь посторожить мертвое тело, которое я намеревался похоронить. Но к утру оно исчезло: туземцы забрали труп и, полные ненависти, бросили на съедение стервятникам. Таков был конец Гендрики.

Через неделю после смерти Гендрики я покинул Бабиан краальс. Полный призраков, он стал мне ненавистен. Я послал за старым Индаба-Зимби и сообщил, что уезжаю. Он ответил, что я поступаю правильно.

— Это место послужило тебе, — сказал он. — Здесь ты познал радость, которую тебе было на роду написано испытать, и пережил страдания, которые уготовил тебе рок. Сейчас ты этого еще не понимаешь, но радость и страдания, как затишье и буря, — одно и то же. Они найдут наконец успокоение на небе, откуда явились. А теперь ступай, Макумазан.

Я спросил его, пойдет ли он со мной.

— Нет, — ответил Индаба-Зимби. — Пути наши расходятся, Макумазан. То, ради чего мы встретились, свершилось. А теперь каждый пойдет своей дорогой. Ты проживешь еще много лет, Макумазан, я же — мало. Пожмем друг другу руки, но это будет в последний раз. Быть может, мы еще и встретимся, но только не на этом свете. Отныне у каждого из нас будет одним другом меньше.

— Грустные слова, — сказал я.

— Правдивые слова, — ответил он.

Мне тяжело рассказывать о том, что было потом. Я ушел, оставив Индаба-Зимби ферму, часть скота и ненужных мне вещей.

Тоту я, разумеется, взял с собой. К счастью, она уже почти оправилась от пережитого потрясения. Маленький Гарри оказался очень здоровым ребенком. Мне повезло и в другом: достойная туземка, муж которой погиб в схватке с бабуинами, согласилась быть его кормилицей и сопровождать меня.

Медленно удалялся я от Бабиан краальс. Все его жители провожали меня часть пути. Дорога в Наталь шла вдоль Негодных земель, и в первую ночь мы заночевали под тем самым деревом, где умирали от жажды, когда нас нашла Стелла.

Я мало спал. Все же я был рад тому, что не умер в пустыне за одиннадцать месяцев до того… Я завоевал любовь моей дорогой Стеллы, и хоть недолго — мы были счастливы. Счастье наше было слишком полным, чтобы длиться долго…

Утром я простился у дерева с Индаба-Зимби.

— До свидания, Макумазан, — сказал он, качая своей белой прядью. — До свидания, но не прощай. Я не христианин. Твой отец не смог обратить меня в свою веру. Но он был мудрый человек и не лгал, когда говорил, что те, кто расстается, встретятся вновь. По-своему я тоже мудрый человек, Макумазан, и говорю тебе: правда, что мы встретимся вновь. Все мои предсказания тебе, Макумазан, подтвердились — подтвердится и это, последнее. Говорю тебе, что ты вернешься в Бабиан краальс и не застанешь меня. Говорю тебе, что ты попадешь в более далекую страну, чем Бабиан краальс, и найдешь меня там. До свидания.

С этими словами он взял щепотку табаку, понюхал его, повернулся и ушел.

О моем путешествии в Наталь много не расскажешь. Я пережил немало приключений, но все они были довольно обычными, и в конце концов благополучно добрался до Дурбана, где никогда прежде не бывал. И Тота, и мой малыш хорошо перенесли путешествие.

Тут, пожалуй, кстати рассказать о дальнейшей судьбе Тоты. Один год она находилась со мной. Потом ее удочерила жена английского полковника, служившего в Капской колонии. Новые родители увезли ее в Англию, там она выросла очаровательной, красивой девушкой и в дальнейшем вышла замуж за священника в Норфолке. Но я больше никогда ее не видел, хотя мы переписывались.

Прежде чем я возвратился на родину, Тота ушла в страну теней, оставив трех сирот. Увы! Все это произошло давно, я был тогда молод, а теперь стар.

Быть может, читателю будет интересно узнать о судьбе имения мистера Керсона, которое, разумеется, должен был унаследовать его внук Гарри. Я написал в Англию о правах моего сына на это имение, но юрист, занимавшийся делом, решил, что с точки зрения английского права брак мой со Стеллой не является законным, ибо обряд венчания был совершен не священником. По этой причине Гарри не может наследовать имение. У меня хватило глупости согласиться с ним, и имение отошло к двоюродному брату моего тестя. Однако в Англии я узнал, что правильность заключения юриста вызывает большие сомнения и что суд, по всей вероятности, признал бы совершенно законным мой брак, заключенный в торжественной обстановке и по обычаям того места, где происходило венчание. Но я сейчас настолько богат, что мне не стоит ворошить это дело. Двоюродный брат тестя умер, имением владеет его сын, и пусть он пользуется наследством.

Однажды, только однажды, я снова побывал в Бабиан краальс. Лет через пятнадцать после смерти моей любимой, уже человеком среднего возраста, я предпринял экспедицию в Замбези. Как-то вечером я распряг волов у начала хорошо знакомой долины в тени высокой горы. Сев на коня, я один, без спутников, поехал вверх по долине. Со странным предчувствием беды я заметил, что дорога заросла и, если не считать мелодичного журчания воды, повсюду царит молчание смерти. Краали, стоявшие слева от реки, исчезли. Я направился к тому месту, где они прежде находились. Кукурузные поля заросли сорняками, тропы — травой. От краалей остался только пепел, тоже заросший травой, среди которой блестели в свете луны белые человеческие кости. Я понял все: поселок подвергся нападению сильных врагов, жителей его перебили. Предчувствия туземцев оправдались: теперь Бабиан краальс был населен только воспоминаниями.

Я поднялся на террасы. Крыши мраморных хижин блестели как встарь. Эти хижины не сгорели и были слишком прочны, чтобы их могли снести без труда. Я вошел в одну — то была наша спальня — и зажег свечу, которую привез с собой. Хижины оказались разграбленными. Повсюду валялись листы, вырванные из книг, и полусгнившие обломки мебели. Тут я вспомнил, что в полу был устроен прикрытый камнем тайник, где Стелла прятала свои маленькие сокровища. Я подошел к камню и приподнял его. В тайнике лежал сверток, завернутый в ветхую ткань. Я развернул ее. Внутри оказалось подвенечное платье моей жены. В складках платья лежали увядшие венки и цветы, которые украшали ее в день свадьбы, и маленький бумажный пакетик. Я развернул его: в нем оказалась прядь моих волос!

Я вспомнил, что перед отъездом искал это платье, но не нашел, ибо забыл о тайнике в полу.

Я взял платье и в последний раз покинул хижину. Затем привязал лошадь к дереву и через опустошенный сад отправился на кладбище. Оно заросло сорняками, но на могиле моей любимой выросло апельсиновое дерево, и ароматные лепестки его цветов падали на могильный холм. Когда я подошел ближе, раздался шум и треск. Большой бабуин выскочил из глубины кладбища и скрылся между деревьев.

Я ненадолго задержался, погрузившись в мысли, которые не берусь описать. Потом, оставив мою покойную жену спать мертвым сном там, где слышится грустная музыка воды, струящейся в тени вечной горы, я повернулся и стал искать место, где мы впервые признались друг другу в любви. Апельсиновая роща превратилась в непроходимую чащу. Многие деревья погибли, задушенные ползучими растениями, но некоторые еще цвели. Я узнал то, под которым мы тогда сидели на камне. А на камне я увидел призрак Стеллы, той Стеллы, на которой я женился! Да, она сидела там, и на поднятом кверху лице было такое же выражение счастья, как в тот миг, когда мы впервые поцеловались. Луна сияла в ее темных глазах, ветерок играл вьющимися волосами, грудь поднималась и опускалась, нежная улыбка играла на полуоткрытых устах. Я стоял, исполненный страха и радости, и глядел на тень прелестного создания, которое некогда принадлежало мне. Я не мог говорить, а она не сказала ни слова. Казалось даже, что она не замечает меня. Я подошел ближе. Она опустила глаза. На мгновение наши взоры встретились, и я всем своим существом понял, что она хотела мне сказать.

Потом она исчезла. Исчезла. Остались только яркий свет луны, освещавший место, где она сидела, грустная музыка вод, тень вечной горы и в сердце моем — скорбь и надежда.