Жена фабриканта

Часть третья

В то время, пока глава семьи вплотную занимался делами своей фабрики и сельским хозяйством, у Ольги Андреевны находились другие, не менее важные и необходимые дела, связанные с ведением домашнего хозяйства. У нее, как и у мужа, было множество всяческих помощников и помощниц, часть из которых прибывала с ней из Москвы – француженка m-l Mari Bangui, которую в семье называли Марусей, работник Григорий, девица Дуняша и стряпуха Глафира. Другая часть работников при необходимости их использования, нанималась поденно из деревень и была родом из местных. И в эту более обширную часть работников входили: Бармасов и два приказчика, ключница и одна приживалка, которая была старой нянюшкой Ольги Андреевны – Акулина Саввишна, далее следовали два конюха Еремей (родной брат кухарки) и Савелий – последний числился еще плотником, дворником и истопником, и вообще – был мастер на все руки. Завершали список работников телятница и два пастуха, постоянно жившие на скотной заимке. Хотя и была на постоянной службе у Ольги Андреевны такая многочисленная рать помощников и помощниц – без ее внимательного и придирчивого взгляда в хозяйстве все равно никак нельзя было обойтись!

Каждое утро вставала она с постели с колокольным звоном или криком петуха, и шла после заутрени выверенным курсом из дома на кухню, наказать кухарке, что той из еды и питья следует приготовить на сегодняшний обед и ужин. А ключнице же приказать, что в наступающий день надо исполнить и отчитаться за то, что с утр и не сделано. И в особенности курс этот был строго выверен, если в доме в тот день намечался приезд гостей.

Следуя по коридору, будто императорский крейсер, строго означенным курсом, Ольга Андреевна распахивала все попадающиеся ей на пути двери комнат и кладовок и заглядывала в них.

Вот и сейчас, скомандовав невесть чего испугавшейся Дуняше бросить свои дела и проведать детей, с остальными работницами направилась обходить дом.

Попадая в комнату, Ольга окидывала все вокруг зорким глазом и четким командным голосом отдавала распоряжения маячившим у нее за спиной девицам, попутно проверяя, как быстро и слаженно движется у уже находившихся в комнате уборка. Неповоротливая и недавно принятая на поденную работу местная двенадцатилетняя девчонка получила от хозяйки нагоняй за то, что встала столбом над ворохом белья в непонятных каких-то своих раздумьям. И именно в тот момент, когда надобно было уже хвататься за утюг и приниматься гладить этот огромный ворох! Другой бестолковой бабе досталось за то, что в горшках для цветов, плотно стоящих на подоконниках, она не успела вовремя обрезать пожелтевшие стебли, разрыхлить землю и полить цветы. А пыли-то, пыли сколько было на подоконниках! Возле ее драгоценных горшков с цветущими любимыми желтыми, белыми и красными бегониями? Просто, ужас! Впору, самой хвататься за тряпку и вытирать.

В гостиной Ольга Андреевна провела пальцем по полированной крышке рояля и строго нахмурила брови, после пальца осталась дорожка. Можно было рисовать на крышке, как по холсту. А в одной из массивных хрустальных ваз, стоящей посредине стола на красной бархатной с желтой бахромой скатерти, цепкий взгляд хозяйки выхватил – о, ужас! – лежащую на дне, кверху лапками, дохлую муху. Да и сама хрустальная ваза не блистала кристальной чистотой, когда Ольга Андреевна подняла ее и посмотрела через нее на свет.

В другой комнате высоко в углу, почти на потолке, ею была подмечена свисающая паутина, а стекло на окнах и сервантах не скрипело при проведении по ним хозяйкиным пальцем.

И еще множество всяческих упущений и ужасно неправильных действий работников и работниц подметил по пути следования зоркий взгляд Ольги Андреевны.

Дойдя до передней, она приказала вернувшейся из детской Дуняше остаться в доме и привести всё в порядок. А сама надела галоши, сняла с вешалки теплую душегрейку и, накинув на плечи, вышла во двор. В воздухе парило теплом и влагой от разрыхленной под посадку цветов земли.

В этот момент строгий хозяйский взор заметил, как мимо нее за амбаром, быстро прошмыгнули в кусты две крестьянские девицы, нанятые вчера на работу в огородах и одетые в старенькие залатанные тулупчики, перепоясанные толстыми веревками. Головы их покрывали темные платки, из-под тулупчиков болтались почти до земли коричневые суконные поневы. Ольга Андреевна строгим голосом окликнула их. Расспросив девиц, куда и по какой надобности она «спешат», хозяйка велела все бросить, никуда не бежать, а ступать к луковым грядкам, класть под них навоз и рыхлить землю. Напоследок, она сурово пригрозила бездельницам, что через час сама лично придет проверить, как они работают и что будет сделано.

Проходя мимо флигеля, она нагнулась и посмотрела под нижнее крыльцо, острым и дотошным глазом подмечая – какая внизу солома? «Так и есть! Солома – была несвежей, а крыльцо – в песке. Войлок при входе тоже лежит нечищеный, свалявшийся. У входа – грязь вперемешку с опилками. Непорядок! Такую же картину она увидела и около кухни. «Ох, и попадет сегодня бездельнице….», – решила она, поднимаясь по ступенькам и воинственно вступая на порог кухни.

– Бог в помощь! А вот и я! Пришла, посмотреть, что за дела тут творятся, – провозгласила она, но, не успев сделать и пяти шагов, вскрикнула, потому что чуть было не наступила на большого и рыжего кота, который, подняв хвост трубой, стремительно бросился ей под ноги, стремясь к выходу.

Это был пушистое и упитанное животное. Замерев, будто вкопанный, выгнув рыжую спину ровной дугой, он глядел возмущенными янтарными глазами на вошедшую хозяйку. Раздраженно урчал, держал в зубах огромного карася, и явно опасался, что добычу у него сейчас отберут, поэтому, надо бы испугать вошедшего человека, а затем самому спастись от него бегством. Пришлось Ольге вернуться и отворить перед ним дверь со словами:

– Ох, ты ж, разбойник, Рыжик. Ну, иди, иди на двор, ешь своего карася….

Круглолицая и раскрасневшаяся от усиленной непрекращающейся работы, стряпуха сидела на высоком стуле возле выскобленного добела круглого, почти во всю кухню стола. Жар шел от большой, недавно побеленной печи.

Стряпуха Глафира была пышной на вид, спокойной и добродушной женщиной с круглым и румяным, как блин, лицом. Она была отменной поварихой, и никто, как она, не готовил также отменно исконно русские кулебяки и пироги, расстегаи и сбитни. Попав много лет назад вместе с молодой своей хозяйкой в купеческий дом, стряпуха в первые трудные дни новой семейной жизни и очень поддерживала своим участием и ласковым словом растерявшуюся поначалу от нового уклада Ольгу Андреевну.

Одной рукой Глафира вытирала свой вспотевший лоб, другой – быстро замешивала в миске творожник. Скоро должен был подоспеть Григорий и забрать уже готовые блюда к хозяйскому завтраку.

В чугунке в печи у кухарки уже давно томилась обеденная картофельно-куриная похлебка, распространяя по всей кухне чудесный аромат. Рядом с кухаркой, на круглом подносе лежали сложенные горкой, ржаные ватрушки с творогом и ржаные пироги с картофелем и репой. Возле подноса с пирожками и ватрушками на столе возвышались разнообразные чугунки, кастрюльки и сковородки. Здесь же лежали неубранными рассыпанные шкурки от репы и картофельные очистки, которые – с точки зрения пришедшей хозяйки – уже давно пора было бы сбросить в деревянное корыто, приготовленное для свиней и стоящее под столом.

Рядом, с яростно месившей тесто стряпухой сидела еще одна женщина в темном длинном суконном сарафане, подпоясанном светлым фартуком. Это была та самая ключница Авдотья, с которой у хозяйки и предстоял сейчас серьезный разговор. Левой рукой она аккуратно и ловко отламывала от ржаного пирога крошки и быстро засовывала их себе в рот, запивая водой из жбанчика, а правой рукой записывала в промасленном смятом листке, лежащем перед ней, цифры для отчета. При этом ее зоркий взор не отрываясь, шарил по столу, подсчитывая количество получающихся ватрушек и пирожков. Увидев появившуюся в дверях грозную хозяйку, Авдотья вскочила со скамьи и испуганно закрыла рот ладошкой, пытаясь поскорей дожевать то, что было у нее еще не проглочено.

Жирные черные мухи настырно и гневно жужжали возле маленьких распахнутых окошек. Они путались в белоснежном кружевном тюле, лениво пикировали на подвешенные к потолку липкие ленты, специально смазанные медом для ловли назойливых и обнаглевших насекомых.

Аккуратно смахнув хлебные крошки со стола к себе в ладошку и высыпав в корыто, Ольга Андреевна деловито махнула рукой Авдотье, показывая, чтобы та садилась. Сама присела за стол и вынула из кармана домашнего платья свою заветную бухгалтерскую тетрадочку с карандашом, приготовившись записывать приходы и расходы за прошедший день.

Но тут ей опять помешали. Загромыхало скатившееся с крыльца коромысло, и поставленные на крыльцо ведра, кто – то чихнул, потом чертыхнулся и рывком распахнул дверь.

Сгибаясь под тяжестью ведер с водой, в кухню влетел парнишка лет десяти. Звали его Артёмка. И был он сыном кучера Еремея и родной стряпухин племянник.

Артёмка был ровесник Тани и большой сорванец: кричал громче всех крестьянских ребятишек, живущих за рекой в деревне, да так, что его вопли слышались и в усадьбе. А когда мальчишка дразнил петуха Пирата у них во дворе или хозяйских кур, или гикал, разбегаясь от обрыва вместе с другими такими же горластыми ребятишками прямо в реку, Ольге Андреевне хотелось заткнуть уши или хорошенько его отшлепать. Рыжие веснушки весело плясали на Артёмкином носу, напоминавшем картошку, а уши сидели по бокам головы почти перпендикулярно к ней. Этот парнишка был тот еще озорник и веселый товарищ её дочкам здесь на даче в их шумных забавах и играх. И поэтому, Ольга Андреевна относилась к нему почти по-матерински, не упуская возможности его повоспитывать.

Дойдя до скамейки, мальчик водрузил на неё полные ведра, расплескав воду. От его лаптей на полу осталась глина и песок. Не обращая внимания на сидящую за столом барыню, он схватил ещё два пустых ведра и уже развернулся, собравшись бежать обратно на улицу. Не тут-то было!

Ольга Андреевна вскочила с места и цепко ухватилась за острое и вертлявое мальчишеское плечо, удержав парнишку от дальнейшего побега. Она громко проговорила голосом, не терпящим возражений:

– А это чего это ты тут, Артемка, мне грязи-то сколько нанес? Да постой же бежать, мальчишка ты этакий! Кому говорю, пострелёныш! – строго прикрикнула она на мальчишку, заметив, что тот не оставляет тщетных попыток вывернуться из-под ее хваткой и крепкой руки. Для пущей острастки Ольга Андреевна с еще большей силой притянула его ближе к себе.

– Поставь ведра-то на лавку, Тема. Видишь, в углу веник стоит? Возьми, да смети с крыльца грязь, что принес за собой. Старый войлок – тот, что лежит у порога – его поди и выброси в яму. Ну, что стоишь-то? Ну-ка, ступай, милый, исполняй, что велят! – приказала она и отвесила мальчишке легкий подзатыльник. Потом суровым взором вопросительно поглядела на Глафиру. «Мол, все за тебя сама сказала. Что молчишь то?»

– Ох! Матушка вы наша! Голубушка барыня! Это же, лишенько мое! Уж, не знаю, что с этим иродом и делать? Позвольте мне самой все за ним прибрать и помыть? Матушка вы наша! Ума не приложу, где он так извозился? И где тебя черти носят, ирод ты этакий? – Обратилась Глафира к мальчишке. – И грязи-то сколько в этакую чистоту нанес! Барыню беспокоишь почем зря! Сил моих на тебя больше нет! – жалобным голосом причитала стряпуха, виновато поглядывая то на нерадивого племянника, то на барыню. Стряпуха глядела так, будто только что сама принесла эту грязь. Однако же, не заметив в лице барыни даже намека на поддержку, она с яростным выражением вновь обернулась к племяннику и громко скомандовала:

– Ну, что стоишь, как истукан? Исполняй, что барыня велеть изволили! Ах ты, ирод этакий! Навязался на мою бедную голову! – пожаловалась она, обращаясь уже куда-то в пространство.

Тёма в ответ шмыгнул носом и кивнул, а сам держал в голове одну только мысль, как бы ему получше извернуться и удрать. Ему это почти удалось. Наконец-таки он выскользнул, будто уж, из цепких хозяйкиных рук. И тут же с грохотом уронил пустые ведра. Это его не остановило, и он выскочил вон.

– Тёма, постой же, голубчик. Постели свежей соломы под крыльцо…… – только и успела выкрикнуть Ольга Андреевна ему вдогонку.

Между тем, стряпуха еще продолжала охать, быстро бросая виноватые взгляды на шумящую над ее головой хозяйку. Она подняла вслед за нерадивым племянником упавшие ведра, горестно покачала головой и скороговоркой выпалила:

– Не ругайте, пожалуйста, нашего малого, Ольга Андреевна, голубушка вы наша! Щас, же он все и исполнит, как вы изволили приказать!

– Да, будет тебе, Глафира, причитать-то! Сама знаешь, как я этого не люблю. Ты лучше вот что. Поди, к брату своему, да скажи ему, мол барыня велит выскоблить дочиста завтра до вечера, полы в кухне. Чтобы они стали здесь белыми и чистыми! А то можешь и сама мое указание исполнить, коли брата твоего барин изволит загрузить. Так что сама решай! – велела ей Ольга Андреевна и кивнула головой на пол.

– А ты, Авдотья, – обернулась она к ключнице, – сходи-ка в кладовку и выдай сюда новые половики. Один постели у входа. Другой – возле лавки, чтобы люди, если садятся, обувкой своей полов наших не пачкали и не портили, – кивнула она на длинную лавку возле стены, на которой, обычно, дожидался еды или хозяйских указаний зашедший в кухню народ.

– А за племянником своим строже смотри! Что это он у тебя такой грязный, будто поросенок немытый, бегает посреди моей кухни? – раздражительно спросила Ольга Андреевна у Глафиры.

Потом повернулась к ключнице, которая в этот момент со страхом глядела на нее, продолжая, однако, не шевелясь, сидеть возле стола. Как будто ее загипнотизировала гневная речь строгой хозяйки.

– А что это у тебя, Авдотья, взгляд стал испуганный? Неужто испугалась меня? Думаешь, небось, пришла барыня и ругать тебя будет? И буду! Коли, ты того заслужила! А коли, не заслужила – так и не буду, – великодушно пообещала она Авдотье.

Потом уже строже прибавила:

– Ты, вот, скажи мне, сделай милость! Почему это ты еще до меня, с утра пораньше не прошлась по всему дому и не проверила ничего? В сенях вода в ведрах несвежая налита, мухи в ней плавают. Пить нельзя. Вели выплеснуть ее на огороды и свежей налить. Почему не дала официантам чистые полотенца и не велела почистить столовое серебро? Знала ведь, что следом хозяйка пойдет дом проверять! Знала, ведь? Знала. Все равно ведь, замечу за тобой любой непорядок. Ан, нет! Поленилась пройтись, Авдотья Ивановна! Не следишь ты за порядком в моем доме, как у добрых людей-то положено! – усердно и ворчливо выговаривала Ольга Андреевна ключнице, – а я вот пошла впереди тебя, и столько всего углядела! Вместо тебя твою работу исполнила! – и Ольга Андреевна, загибая пальцы, принялась перечислять все подмеченные по пути ее следования, недостатки по хозяйству.

В ответ, ключница принялась горячо и жалостливо оправдываться, объясняя, что кучер с ночи на сетку в реке наловил много всякой рыбы, и ей пришлось полночи и целое утро всю эту гору рыбы пересчитывать, а после солить в корыте. Поэтому, дескать, она и не успела пройти впереди хозяйки по дому. Для подтверждения своей невиновности, хитрая ключница шустро добежала до корыта, стоящего возле стены и приподняла над ним крышку. И впрямь, в корыте лежала засоленная рыба, наверно, на пуд весом. Да, и прошмыгнувший давеча мимо хозяйки рыжий кот, с огромным карасем в зубах, был прямое тому доказательство! Но все равно это обстоятельство никак не оправдывало нерасторопную ключницу.

– Да. Хорошая рыбка! Ничего не скажешь, – похвалила улов Ольга Андреевна, лишь мельком заглянув в корыто и подходя к торжествующей ключнице, – ну, ладно, коли так. Что стоишь, как истукан? Садись, Авдотья, сперва к столу. Времени у меня сейчас на тебя много не будет, но все что надо я у тебя выспрошу! А слушать твою о себе похвальбу не хочу. Не для того я сюда пришла! – в сердцах остановила она ключницу.

Присев снова за стол, она принялась выговаривать ключнице, что та плохо следит за девушками и порядком в доме: вот и горница, и комнаты в центральной усадьбе до сих пор ещё не подметены и не прибраны. Не вытерты столы и скамьи на самой кухне.

– Вон, очистки валяются, где попало! – хозяйка грозно ткнула пальцем на разбросанные на полу картофельные очистки. Потом, подошла к пузатой застекленной горке, стоящей около стены, и рывком распахнула дверцу:

– Почему посуда не в ряд стоит? Все не в порядке, все как попало, – ворчала Ольга Андреевна.

И впрямь, было чему возмутиться! Тарелки и стаканы, ковши и уксусницы, блюда и рассольницы, а в особенности, рассыпанные ложки и поварешки – вся эта имеющаяся в нечищеном снаружи и внутри буфете, посуда находилась здесь сейчас в полном беспорядке. Беспорядком с точки зрения хозяйки было то, что не вся столовая посуда стояла в соответствии со своими размерами выровненной по одному краю ровной линией. Продолжая выговаривать нерадивой работнице, хозяйка заставила Авдотью тут же при ней все выровнять и переставить посуду по-другому.

Накричавшись и оттого успокоившись, Ольга Андреевна снова присела за стол, возле которого продолжала суетиться стряпуха, не обращая внимания на бушующую возле нее хозяйку. Глафира уже перестала месить тесто и, теперь сосредоточенно, не поднимая глаз, быстро лепила свои пирожки.

– А ты чего молчишь, как сыч? Ну, погоди, не махай пока руками. Дай погляжу, какие у тебя пирожки получились. Ловкие! – похвалила её хозяйка.

Круглое лицо стряпухи расплылось в счастливой и глупой улыбке, сделав его ещё шире и круглей. Зардевшись, она поправила белой в муке рукой свой платок и подняла на хозяйку преданный взор.

Удовлетворенная хозяйка кивнула и вновь повернулась к притихшей Авдотье.

– Вроде бы к нам вчера торговые люди приезжали? И ты выходила за товаром? А отчет до сих пор не принесла и не показала…. Сделай одолжение, расскажи, какой припас в дом добавила и на что выданные деньги потратила, к домашнему обиходу прикупила? – расспрашивала Ольга Андреевна и, взяв наизготовку карандаш, приготовилась записывать.

– Да, все что вы велели, матушка моя! – изъявляя готовность поскорей отчитаться своей дотошной хозяйке, затараторила Авдотья. Она вынула из кармана своего коричневого фартука мятую залосненную бумажку, вдоль и поперек исписанную ее каракулями. Принялась по слогам читать, что и почем ей удалось вчера прикупить у заезжих торговых людей.

– Вчера, матушка моя, подводы с двумя приказчиками приезжали из Меленок. Завезли сюда к нам масло льняное, и хмель. И взяла я у них, голубушка наша Ольга Андреевна, только десять бутылей. Три рубля всего на это истратила, будто от сердца своего оторвала! – Авдотья красноречиво прижала руки к груди, показывая всем видом, как она отрывает от груди свое сердце, а не хозяйские деньги…

Но Ольга Андреевна лишь усмехнулась и с сомнением покачала головой.

– Я, матушка моя, все пыталась с этими заезжими иродами, как подешевле, сговориться. Так пыталась! Так пыталась. Так нет! Ни в какую! Вот разбойники! Эти ироды ни одной копеечки своей не уступили, – Авдотья опять вопросительно посмотрела на хозяйку. Одобрит та ее старания или нет? Ведь, она так старалась для нее, так старалась, чтобы заезжие приказчики сбросили цену.

Но хозяйкино лицо оставалось каменным. Лишь карандашик точеный легонько постукивал по тетрадочке. «Тук-тук». «Сердиться? Цена на масло и так невысока. Вот, ироды! Сбросить не дали. Не знаю, что говорить, как оправдываться! Будто, я во всем виновата оказалась?» – суетливо и испуганно заметались мысли в Авдотьиной голове.

– А что же не пришла ко мне, не доложилась о цене на масло? – ядовитым голосом поинтересовалась хозяйка, – может, на что выменять могли и сговориться с ними? У нас в хозяйстве тоже есть, что заезжим торговцам предложить! И сами кой-какой товар производим. Сглупила ты с маслом-то, Авдотья. Ох, сглупила ты, мать моя! – подвела хозяйка итог всей вчерашней торговой деятельности своей ключницы.

До чего строга, порой даже мелочна была Ольга Андреевна с дворовыми! А не будь строгой, так и дом свой упустишь! Вот не проверила же ключница, что не все еще в комнатах выметено? И горницы хорошо не прибраны, и образа в комнатах не поправлены по чину, как положено, столы и скамьи в кухне до сих пор не вымыты и не вытерты. Ковры в гостиной и в кабинете еще не вытрясены! А солома, почему несвежая под крыльцом?

– Нерасторопная ты стала, матушка моя! Дюже обленилась на печке-то греючись, – осуждающе проговорила хозяйка, неодобрительно покачав головой, – лишнего товара, если задешево или на мену какую, сам бог нам велел прикупать! Хозяйство-то у нас какое большое! И семейство не малое. Сколько людей здесь в имении кормить надо. Потом, и товар про запас в Москву везти надо, или продавать на ярмарке! Вижу я, Авдотья, не радеешь ты о господском добре! Не болит у тебя душа за хозяйское добро! А жалование от хозяев за свое нерадение исправно получаешь, – сурово отчитывала она ключницу.

Та, нахохлившись и опустив голову, виновато смотрела в пол.

– А, ежели, в следующий раз увидишь, что товар для хозяйства нужный привезли, то и кличь меня или хозяина. Поняла, Авдотья? А мы уже сами с хозяином рассудим – покупать этот товар в припас или нет? – в голосе Ольги появились сварливые нотки.

Ключница поспешила утвердительно кивнуть.

– Покажи мне, какое у них там масло-то привезенное? Гляну сама, каким супротив нас товаром меленковские торгуют?

Авдотья метнулась к шкафу, достала уже початую бутылку. Хозяйка подняла тёмную бутыль, поглядела на свет. Масло густо переливалось даже сквозь матовое стекло.

– Хорошее! Золотистое, – она одобрительно вздохнула, – можно и побольше прикупить. Потом в Москву свезли бы. В другой раз, как эти приедут, – сразу зови. Поняла?

Ключница согласно кивнула.

– А чего у них еще было? – спросила Ольга Андреевна.

– Так, матушка Ольга Андреевна! Глупость всякая. Скатерти, пряжи, нитки. Из съестного припасу – одна солонина мясная и рыбная. Но я уже вас вчера не стала тревожить, по такому-то пустяку, голубушка Ольга Андреевна. Мне горничная сказала, что вы прилегли отдохнуть. Вот я и рассудила, что у нас самих амбары от такого товару ломятся верхом!

– Надо, надо было тебя, меня потревожить. Ты меня не тревожь, коли лишнего чего для хозяйства привезут. А коли, что нужного, всегда возьмись и спроси! Нужно ли нам это, Ольга Андреевна, в хозяйстве-то?

– Поняла, матушка голубушка, родненькая вы наша, – подперла Авдотья кулаком круглый подбородок, преданно и подобострастно заглянула в строгие хозяйкины глаза.

– Хорошо, коли так. И хмель не купила? – переспросила хозяйка.

– Нет, – помотала головой ключница.

– Ну, и правильно, – неожиданно передумав, согласилась с ней хозяйка, – пиво варить сейчас не с руки. Да и не к сроку. Да, и водка еще есть в амбаре. Есть или нет уже? – строго глянула она на Авдотью.

– Есть! Куда она денется? И самогон весь целехонький, будто слеза ангельская в бутыли блестит, прозрачный! – в голосе Авдотьи послышалась благоговение.

– А таких бутылей – целых пять штук. А ключик от амбара у меня! Вот он, где! – сунув руку в карман фартука, она вытащила ещё одну связку ключей поменьше, и торжествующе потрясла ею перед носом хозяйки, после чего быстро спрятала обратно в карман. Ольга одобрительно кивнула и продолжила перечислять, глядя в свою тетрадочку:

– Так. Опять же, вино еще прошлогоднее имеется, – и аккуратным почерком добавила туда ещё и вчерашний расход, поставив цифру в минус три рубля.

– Людей-то ты хоть поблагодарила, Авдотья?

– Совсем уж вы меня обижаете, Ольга Андреевна, – обиженно проговорила та, – что же мы нелюди? И добрых людей не уважим? Сами, как будто не торгуем? Я им и водицы чистой поднесла. И спасибо сказала. Всё чин-по-чину, как и положено. Даже пирожков ржаных завернула в дорогу. Просила, чтобы завсегда, заезжали погостить, как поедут с оказией.

– Правильно сказала. И пирожков правильно сделала, что положила. Пусть знают, что у нас в имении всегда рады торговым людям. Скажи, сколько мясного и творожного дала сегодня Глафире? – неожиданно перешла хозяйка к другой теме расходов.

Авдотья ответила. И эти фунты расхода были так же аккуратно записаны в тетрадочку бережливой хозяйской рукой. Деловито вздохнув для пущей важности, хозяйка подошла к печи. Уверенным, ловким движением сняла с крючка на стене ухват, вынула из печи томящийся чугунок. Взяла лежащий на столе половник и опустила в чугунок. Пробуя варево, прикинула на глаз, каких размеров курица плавает в картофельной похлебке. Курица показалась небольшой. Это порадовало Ольгу Андреевну, потому что бульон, хоть и с небольшой курицы, но получился вкусный и душистый.

Ольга отличалась бережливым подходом к ведению домашнего хозяйства. Зорко и бдительно следила она за всем, что попадало в её поле зрения, не упуская из виду ни одной мелочи. Ею подсчитывалось всё: начиная от купленных впрок и для еды припасов, и кончая подсчётом количества соли, использованной на квашенье капусты; мыло, израсходованное на баню для домашних и прислуги, нитки на пошивку и штопку белья, расход дров на баню для прислуги, подарки детям и канцтовары для них же – да мало ли чего можно было подсчитать и учесть в таком большом деревенском имении каждое лето!

По её наказу, такие же подсчеты расходов совершала и «расточительная» ключница. А в конце каждого месяца, Ольга Андреевна вызывала её к себе на ревизию, усаживаясь с нею за круглый стол в гостиной. Вместе они старательно сводили свои расходы и приходы в одну ведомость, которую тут же аккуратно подшивали к предыдущей. Один замасленный Авдотьин листок к другому, не менее замасленному. Ольга Андреевна называла эту сшитую замасленную ведомость – «кухаркиной бухгалтерией». И, вроде бы все должно было понравиться барыне при этих обширных подсчетах, да только хозяйке все было не так уж и мило. Подчас Авдотья казалась ей расточительной и совершенно не соответствующей своему званию ключницы и экономки: то позволит себе лишние расходы, то наоборот, не купит у торговых людей какого-нибудь нужного в тот момент товара, и вовремя не доложится барыне, что опять же страшно сердило Ольгу Андреевну. Купив назначенное хозяйкой на расход, Авдотья откладывала на следующий день свое появление перед барыней с купленным припасом, чтобы та все отмерила и тщательно разглядела, и это нарушало стройность и порядок всей домашней бухгалтерии Ольги Андреевны.

Если же после гостей или с хозяйского стола оставались похлебки и готовки, всякие, какие бывали нетронутыми и недоеденными, то Авдотья ленилась и их вовремя не прибирала. Она не складывала нетронутую еду в чистую крепкую посуду, не накрывала ее, не обкладывала ее льдом для сохранения. И приходилось ей же потом все эти богатые припасы вываливать свиньям. Что не могло не остаться незамеченным для рачительной хозяйки, ее зоркого взгляда.

Были у Авдотьи и другие черты, раздражающие хозяйку: глуповатая умильная улыбка и чрезмерно медленная речь, возникавшие неожиданно тогда, когда она не знала, что отвечать на быструю и гневную речь своей хозяйки: то ли от испуга, то ли от тугоумия?

Однако знавала Ольга Андреевна и других ключниц, поэтому и терпела недостатки Авдотьи…

Разобравшись во всех расходах и приходах прошедшего и наступающего дня, она засобиралась уходить.

– Не забудь выдать чистые полотенца официанту, – напомнила ключнице, уже повернувшись к двери, легко вздохнула, подводя итог кухонному разговору: «Глаз, да глаз нужен! А иначе, не уследишь за всеми-то,» – и с чувством исполненного долга вышла из кухни, остановившись на крыльце. «Кажется, всё на сегодня! А сейчас – к детям и на речку», – расслабленно думала она, подставляя лицо ласковым вздохам ветра и с удовольствием оглядываясь вокруг.

Влажная от дождя земля и трава уже успела подсохнуть. Щедрое солнце припекало, обещая по-летнему жаркий день. «А если Бармасов прав, и лето будет засушливым….», – озабоченно подумала Ольга.

И тут же подняла голову, взволнованно вглядевшись в высокое прозрачное небо. Там нежно курлыча, летел стройный журавлиный клин. Залюбовавшись, Ольга непроизвольно расстегнула легкую домашнюю душегрейку и готова была уже и совсем её скинуть с нагретых солнцем плеч. Но подумав, что нести в руках – неудобно, хотя идти-то недалеко, да и пар костей не ломит, – оставила на плечах.

Поднебесное и призывное курлыканье далеких летящих журавлей перебивалось деловитым квохтаньем домашней птицы, гуляющей по двору. Разноцветным курам не было дела до прекрасных и гордо летящих высоко в небесах собратьях. Хохлатки радостно копошились возле птичника, громко и глупо кудахтали, подбирая с земли найденный корм. Возле них взад и вперед важно и горделиво вышагивал красный с золотым, петух.

Хозяйка посмотрела на бренную дышащую весной и паром, землю под своими ногами и принялась любоваться зеленой пробивающейся травкой. Потом перевела взор на вольно разгуливающих по двору кур. Но почему-то, вместо возвышенных чувств, навеянных призывным курлыканьем журавлей и радостным квохтаньем собственных красавиц-хохлаток и гордой осанкой красавца петуха по прозвищу Патриций, неожиданно вспомнила, что не спросила давеча у ключницы, сколько, же та потратила денег на приправу и соль за прошлую неделю? И сколько еще было продано за прошлую неделю яиц? «А ведь, прекрасно знала, растяпа ты этакая! – пожурила она самое себя, – зачем же смотрела за воскресенье отчет? И сколько денежных издержек на то пошло – не записала. Вот уж точно, растяпа! Сама же и виновата! – пожурила она саму себя, – и не забыть бы ещё завтра все испросить, да записать!»

Она нахмурила брови и проверила, лежит ли в её кармане тетрадка с карандашом? Вынула золотые часы и взглянула на циферблат. Стрелки показывали уже десять часов. «Вроде, рано. А дел-то как много еще. Загляну пока что во флигель. Время есть,» – подумала она, опуская голову вниз, и уже позабыв про летящий в небесах далекий и прекрасный журавлиный клин.

Пока она раздумывала, куры, зная, что она может принести что-то вкусненькое, уже встрепенулись. И белокрылая самая бойкая, растопырив крылья и расталкивая остальных, первой подбежала к ней. Ольга Андреевна засмеялась и достала из кармана горстку семечек. Протянула к курице ладонь. Та склонила головку и бочком, бочком…, да как клюнет! «Ко-ко-ко… и начала клевать прямо с ладони. За ней и другая, коричневая, подбежала к хозяйке. Прыгнув на белую, сбила ту с ног. Индюки, увидев, с другого края птичьего двора, поспешили к хозяйке. «Улюлю, укуг-лю-лю…» – клекотал самый большой. Ну, Ольга Андреевна и ему насыпала на землю семечек. Индюк стал клевать. Но тут на него накинулись другие куры, утки и гуси, чуть не затоптали беднягу.

– А, ну кыш! – скомандовала птице Ольга Андреевна и пошла дальше осматривать владения.

Войдя в темные и широкие сени старого флигеля, в котором почему-то всегда слабо пахло какой-то кислой плесенью и старым рассохшимся деревом, Ольга Андреевна, в который раз поморщившись от этого запаха, решила назавтра опять велеть ключнице, чтобы та поставила здесь девиц отмывать полы, стены и стирать на реке все до единого половика и коврика.

Она остановилась возле темной и маленькой кладовой комнатушки в самом углу, под лестницей, ведущей на второй этаж. В кладовке этой, стоя к ней широким задом и кряхтя, возле полок с бельем копошилась ее любимая старая нянюшка Акулина Саввишна. Расспросив нянюшку и узнав, что та смотрит белье на предмет починки, Ольга Андреевна, вспомнила: что у старой няни стало уже совсем плохое зрение, и она может случайно проглядеть любую дыру на белье. Поэтому, решительно взяв из старческих дрожащих рук свечку, велела старушке вытаскивать белье и складывать его перед ней на стульях. Покорно послушавшись, хозяйки, нянюшка, кряхтя, принялась вытаскивать с полок белье и раскладывать перед барыней на стульях и табуретках. Она кряхтела и бранила на Авдотью, не переставая, однако, доставать сложенное аккуратными стопками белье и показывать хозяйке, чтобы ты выбирала, какие простыни и пододеяльники нуждаются в срочной починке или замене.

– Да, что же это за дела такие творятся! – она устала слушать ворчание Акулины Саввишны, – кряхтишь и кряхтишь. Сейчас позову Дуняшу, пускай за тебя белье разберёт! А ты иди и ложись на полати, кряхти, коли так хочется! Только потом, сделай милость, не подходи больше и не жалуйся, что я от хозяйства тебя отлучила, – высказала она, чувствуя, как в душе «сердито вскипает самовар».

– Что ты, доченька! О чём толкуешь, голубушка. Или я прогневала тебя? За что на старуху осерчала, милушка моя? Я со всем могу управиться! Это я так, решила себя подбодрить немножечко, а то и скучно мне тут одной-то. Сейчас посижу немножко, отдохну, а потом и примусь, – переполошилась старушка, почувствовав, что настроение у ее любимицы переменилось, и её и впрямь из жалости могут отстранить от любых домашних дел. А без дела Акулина Саввишна сидеть не могла. Высказавшись, старушка обиженно замолчала. Однако, её дрожащие от слабости худые руки задвигались уже с большей скоростью.

Наконец, и с бельем тоже было покончено. Велев нянюшке отдать прохудившееся белье в починку девушкам, а, то постельное, что совсем показалось ей изношенным, раздать девушкам, а сама достала из кармана платья заветную бухгалтерскую тетрадочку с карандашом и сделала пометку о покупке на ярмарке еще десяти комплектов постельного белья.

Белый с синей каймой по низу тюль слабо колыхался на окне от легкого сквозняка. Когда мать вошла в уютную и залитую солнечным светом детскую горницу, настенная кукушка только-только успела звонко прокуковать половину одиннадцатого утра и спрятаться в домике. И радостно сделалось на душе у Ольги от того, что за утро так много полезных и нужных дел ей переделано. И переделаны они были все хорошо.

Дети ее не спали. Вставать дочерям не хотелось, и потому обе лежали на своих узких кроватях, с высокими резными изголовьями, нежась под теплыми одеялами.

Старшая дочь Наталья, облокотившись на локоть, сосредоточенно читала очередной том Диккенса, а младшая Таня широко зевала и вслух считала на окошке ползающих мух.

Возле кроватей стояло по стулу, с аккуратной стопкой сложенного и выглаженного горничной свежего белья на день и чистых чулочек, приготовленных заранее на день. На высоких спинках висели аккуратно расправленные нарядные светлые платья и шляпки с атласными лентами.

Увидев мать, Наташа первая порывисто вскочила с постели. Ее книжка стремительно полетела на пол. В одной ночной рубашке, босой она подбежала к матери и крепко обняла ее за талию:

– Вот здорово! Наконец, хоть кто-то в это утро к нам зашел. А то Дуни не дождешься! M-lBangui тоже заглянула один разочек и куда-то пропала! – выпалила скороговоркой Наташа и продолжила, – ты помоги мне, мамочка, пожалуйста, одеться! – требовательно попросила она мать.

– Ах, ты боже мой! Я-то тебе помогу. А что же сама? Глянь, доченька! Какое сегодня славное утро на дворе! Смотри, как ясное солнышко земле и всякому доброму человеку радуется! Оттого и светит ярко! – с ласковой улыбкой проговорила мать, гладя Наташу по голове.

– Ох, мамочка! Какая же ты, однако, выдумщица! Солнце светит, потому что оно наше светило и не может не светить. Таков закон природы и Коперника! – весело добавила Наташа.

Она отбежала от матери, быстро схватила висящие на стуле беленькие чулочки, уселась и принялась торопливо их натягивать и пристегивать к кружевным резинкам. Наташа была бойкая четырнадцатилетняя гимназистка, закончившая третий класс частной московской гимназии. Она была похожа на мать. Однако, несмотря на то, что глаза у нее были такого же теплого карего оттенка, как и у матери, разрез Наташиных глаз, в отличие от материнских, был миндалевидным. И это было самое удивительное в ее детском лице. Ни у кого в семье не было такого необычайного разреза глаз. Ольга Андреевна составила себе и мужу генеалогическое дерево, но миндалевидного разреза глаз, ни у кого не обнаружила. Так и осталось для них загадкой, почему матушка-природа, так вдруг, наградила их старшую Наташу такими глазами. За столь необычную черту, Ольга Андреевна в шутку называла старшую дочь «египетским сфинксом». Но, конечно же, Наташа не была никаким «египетским сфинксом», она была бойкой, шаловливой девочкой, как и младшая сестра и обещала быть статной и изящной, как и мать.