Жених и его невеста

Игорь заболел

Вечером у Игоря поднялась температура. Он метался по кроватке и вскрикивал.

— Что случилось? Какое письмо? — спрашивала Алла Петровна.

Фельдшер сказала, что это обыкновенная простуда. «Ничего страшного. Чай с малиной, горячее молоко и витамины». Тётя Катя принесла молоко, а мама согрела его и заставила выпить всю кружку.

— Сходи к Усачихе, у неё есть сушеная малина. У меня кончилась. Она так просто не даст. Надо что-то нести.

— Чего нести? Всё уже сменяла. Может быть, сапожки продать, что ему этот подарил. Скоро лето. Он вырастет. Будут малы.

— Подожди менять. Я тебе буду молоко носить. Сапожки Олюшке сгодятся. У меня рубашка осталась Федина. Возьми. Потом разберёмся.

Усачиха, Усачиха, она ворожит про мужей и братьев. Все ей приносят что-нибудь. Она отказывается, но люди оставляют вещи и крупу — у кого что есть. Если подарок щедрый, то всё будет хорошо. Это Игорь знает. Но если кто-то принесёт что-то неважнецкое, то может наворожить такое, что и жить дальше не обрадуешься. Он давно хочет сделать что-нибудь плохое этой женщине, но боится. Ольга говорит, что она может обворожить, что никогда не вырастешь и будешь лилипутом. Ему жалко маленьких людей. Они показывали в клубе концерт. Все смеялись и хлопали в ладошки, а Игорь сидел и чуть не плакал, представляя, как им трудно залезать в вагоны, потому что ступеньки очень высоко от земли. На полку Игорь забирается с помощью мамы. А мама у него высокая и сильная, а у этих людей мамы должно быть очень маленькие и подсадить на полку они не могут своих детей.

Игорь немного подумал о грустных лилипутах и стал рассматривать потолок. Он давно знал все трещинки. В углу ближе к печке жил гусь. Он появился осенью после первого дождя. Он познакомился с ним тогда, когда обжог лоб. Он сражался на шпагах, как Фанфан Тюльпан. Конец палки отскочил после сильного удара. Глаз стал болеть. В медпункте его полечили каплями и забинтовали, подложив под бинт много ваты. Вечером пришли соседки. Принесли семечки. Стали читать письма и придвинули коптилку. Игорь потянулся к горке семечек и вата вспыхнула. Испугавшись, он склонился, а гостившая тётя Тася, сорвала с головы горящую повязку. Ему приложили в тряпке холодной глины и боль ушла. А утром он увидел его. Гусь выглядывал из угла на потолке. Так они подружились. Гусь просыпался, как только в комнате начинало светлеть. Иногда гусь покачивался на лапах, и шевелил крыльями.

Игорь искал своего гуся, но не находил. Мама забелила его весной. Он вспомнил. Было скучно одному. Он представлял гуся, вспоминая, где у него были шея и клюв. Вдруг потолок стал плавно раскачиваться, как будто бы на качелях и вдруг начал вставать на ребро вместе с куском провода, к которому должны были прицепить электрическую лампочку, но так ещё и не подцепили. Игорь быстро закрыл глаза, чтобы не видеть, как падает потолок. Когда он чуть-чуть открыл глаза, потолок некоторое время вёл себя вполне нормально, но потом опять закачался и стремительно понесся к нему в кроватку. Мальчик тотчас закрыл глаза и боялся их открывать. Уснув, увидел свой старый страшный сон, будто бы из-под кровати из темной темноты в облаках красновато-жёлтого тумана что-то быстро выбегает, но движется медленно. Оно сначала страшное, но немного походит на паровозик, вращающий красными колёсами. Игорь попытался проснуться, но нет сил, а паровозик стучал колесами, пытаясь выехать из-под кровати. Стучала дверь в сенях. Игорь принялся просыпаться, хотя ему не охота покидать сон. Сон держал его, не давая войти в другое состояние. «Если это пришла Ольга, не стану разговаривать. Буду молчать», — решил мальчик, пытаясь встать, чтобы откинуть крючок. Тело его стало мягким и слабым. Ему казалось, что он медленно плывёт по воздуху, а он упал на пол и не почувствовал боли. Игорь взлетел к потолку, потом поднялся над бараком, увидел поезд дяди Вани и другие поезда, которые мчатся по линиям друг за другом, как длинные червяки. Вот извивается брошенной верёвкой речка Чумыш. Как ему тепло и уютно лететь к солнцу вместе с птицами.

Он разговаривает с бабушкой, которая стоит перед иконами и молится. Бабушка и тот с иконы смотрят на него и ласково говорят, чтобы он не летел так быстро. Дядя Григорий говорит, что болеть не обязательно, ведь такую войну выиграли, а болеть — не гоже. Он соглашается, что болеть не обязательно сегодня. Дядя Ваня машет из окна большого паровоза и просит его не болеть. Откуда-то возникает лица мамы и отца. Они ободряюще кивают ему. Вдруг ему делается больно. Пропадает тепло и добрый свет. Ему тяжело дышать. Он слышит голос тёти Таси. Она прижимает его к себе и плачет. Игорь не хочет, чтобы она плакала и хочет обнять её за шею, но руки не подчиняются. Они ещё летают по воздуху. Мальчик решает поделиться своим горем и пытается сказать, что-то очень важное. Мыслей у него много. Они толкаются, мешают друг другу. Вот ему попалась тяжелая и горькая мысль Он говорит:

— Я украл у Евсееча шоколадку для Ольги, чтобы она никогда не болела, — тётя утешает его, говоря, что это не воровство. Игорь окончательно успокаивается на её руках и засыпает, улыбаясь про себя. Он видит сапожника с новым молодым лицом, как на фотокарточке. Евсеич вовсе не дядя Стёпа, а кто-то добрый и заботливый, как все люди, которых он знает, которые любят его и заботятся о нём. У него множество лиц, лиц родных и ласковых.

Евсеич пришел вечером. Принёс кусок жёлтого, но большого сала и мешочек сушеных яблок. Игорь хотел встать, но не смог. Тётя Тася принялась варить пшенную кашу на молоке, а сапожник достал губную гармонику.

— Будешь играть? — спросил он, подавая сверкающую вещицу.

— Нет. …На ней фашист играл.

— Я помою сейчас…

— Никогда не возьму. Потому что они Ольгиного отца убили и играли потом.

— Я как-то не подумал. Вот какой коверкот получается. Выздоравливай. Пойду.

Не успел сапожник выйти, как быстро вошла Алла Петровна, увидела бумажные кульки на столе и нарезанное сало, строго сказала:

— Зачем вы это… Что вам вообще надо?

— Няня, человек пришел попроведывать, — сказала девушка, накладывая кашу в тарелку. — Садитесь ужинать, — предложила Анастасия гостю.

— Вы сварите курицу. Бульон полезней будет, — сказал Степан Евсеевич, выходя в сени. За ним вышла и Алла Петровна.

— Спасибо вам за всё. Постарайтесь не общаться с мальчиком. Мне трудно одной. Он такой впечатлительный. А ваши подарки? Он же с ножом с вашим бросился на человека. Не приваживайте его к себе. Я прошу…

— Он походит на моего брата. Поймите и меня. Брата сожгли с мамой в колхозном сарае. Остались у меня одни воспоминания. Вы меня хотите их лишить? За что?

— Игорь поддаётся чужому влиянию. Участковый недавно вызвал. Поймали мальчиков на краже в складе в Горохино. Глинская нашла сумку с шоколадными плитками на своём крыльце, когда выгоняла корову. Будто бы Игорь послал их воровать шоколад для больной девочки Оли. Она старается держать в тайне, что удочерила ребёнка из Ленинградского детского дома. Один воришка утверждает, что они с Ольгой из одного детдома. Вся её тайна раскрылась. Гемоглобин у неё низкий, а шоколад в магазинах не продаётся. И польза от него невелика… Катя всё сменяла, что могла. Мало того, что Игорь подбил ребят воровать шоколад, так ещё и сам у вас украл. Вы для него авторитетный человек. Он вас уважает, а вот залез к вам в шкаф. Понимаете, кем он вырастет? Вы не понимаете, Степан Евсеевич.

— Он же украл не для себя. Для больной подружки. Он заботится о ней.

Другой бы съел. И мальчишки украли шоколад не для себя. Они не могли сказать, что именно Игорь их заставил воровать. Это придумали злые языки. Завидуют вашей дружбе с Глинской Екатериной. Для пареньков этот шоколад не лакомство, а лекарство, которое позволит не умереть маленькой девочке.

— Воровство — ничем не закрашивается. Там разговор короткий. Украли. Больная девочка никого не интересует. Отправят детей в колонию. Накажут за то, что хотели спасти человека. Некому было их остановить. Поэтому я не хочу, чтобы мой сын вырос глупым, не умеющим найти правильный путь, чтобы сделать доброе дело, и никому не принести лишних хлопот и горя.

— Не всегда честность, справедливость и доброта идут рядом. Не зря говорят, что не стоит браться делать добро, если боишься прослыть виноватым и не понятым.