Женщин обижать не рекомендуется

Валентин Черных

Женщин обижать не рекомендуется

Я просыпаюсь рано, мать и дочь еще спят. Мне необходимо несколько минут полного одиночества. Я принимаю душ и смотрю на себя. Когда-то мой бывший муж стену ванной комнаты почти закрыл огромным зеркалом. Он любил мыться со мною. Вернее, мыться он не любил, но ему нравилось рассматривать нас обнаженных. Мне тоже нравилось смотреть на него, но заниматься любовью в ванной я не любила. А чего любить, если постоянно думаешь, как бы не хлебнуть мыльной воды и не удариться о бортик ванны?

Я уже два года одна и за эти два года переспала всего с одним мужчиной -- математиком из Мордовии. В Москве проводили математическую олимпиаду, мордвин занял первое место, а мой ученик из десятого класса Веселов -- второе. Мы устроили в гостинице "Юность", где жили участники и учителя, нормальную учительскую вечеринку, когда женщины приносят еду, а мужчины спиртное. Я, наверное, выпила лишнего и оказалась с мордвином в его номере. Он стал быстро раздеваться, а я не торопилась. Когда я не знаю, хочу или не хочу, или хочу, но не очень, я не тороплюсь. Он уже стоял передо мной голый, в одних носках, и я едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться, потому что нет ничего смешнее голого мужчины в носках. И вообще он был малопривлекательным: узкоплечий, поросший -- у меня язык не поворачивается назвать шерстью редкие рыжие волосики. Все кончилось очень быстро. Нас могли хватиться в конференц-зале, где продолжалась вечеринка, в номер мог войти сосед мордвина, учитель из Рязани. Я пошла в душ, вытерлась своим носовым платком, -- не могла заставить себя воспользоваться полотенцем мордвина и рязанца, мятыми и несвежими. Потом выбросила платок в мусорную корзину.

Сейчас я рассматривала себя в зеркало. Невысокая, но с хорошей ладной фигурой, с небольшой, но и не маленькой попкой, с грудью на третий размер лифчика, замечательный стандарт: не маленькие яблочки, но и не вымя. Ты очень удобная в употреблении, говорил мой бывший муж Милехин. Моя подруга Римма большая -- у нее все большое: ноги, задница, грудь -- говорила: "Какая несправедливость! Такое обилие, такой замечательный агрегат месяцами простаивает. Я бы за эти дни простоя могла доставить удовольствие десяткам мужчин и себе самой, конечно". Я о себе тоже так думала иногда. Но сейчас я думала о другом. Экзамены в школе закончены. На отпускные, то есть зарплату за два месяца я могу отправить мать и дочь в деревню к дальним родственникам матери, а самой придется идти торговать овощами. Я уже торговала в прошлом году, те, кто меня не видели за лотком, потом спрашивали: где ты так загорела -- в Анталии или на Кипре? Я загорела в Москве. Когда стоишь за лотком не меньше десяти-двенадцати часов, загоришь даже и не в солнечный день. Овощи поставляли азербайджанцы. Раньше они сами стояли за весами. Но их путали с чеченцами, к тому же считалось, что азербайджанцы всегда обсчитывают, и у них постоянно возникали скандалы с покупателями. Это и заставило их поменять тактику. Теперь они нанимали продавцами русских женщин. И хотя все знали, что мы торгуем азербайджанским товаром, к нам относились лояльнее, если, конечно, мы не обсчитывали покупателей внаглую. Я не обсчитывала, но зарабатывала не меньше других: ко мне всегда были очереди.

На этот раз я договорилась с Нугзаром. Не знаю, почему, но я больше любила работать с грузинами.

-- Они, как и мы, христиане, -- объясняла Римма.

Я не разделяю мужчин по их религиозной принадлежности. Грузины элегантнее относились к женщинам и говорили комплименты -- стандартные, банальные, но все равно приятно.

Я вышла из душа, набросила халат и спустилась вниз за газетой. Мать, хотя она со вчерашнего дня тоже была в отпуске, гремела посудой на кухне.

Мать поджарила хлеб, я намазала его легким норвежским маслом, то есть нормальным маргарином, только приятным на вкус и в два раза дешевле масла, налила себе чашку кофе, добавила молока и раскрыла газету "Московский комсомолец". Я выписывала эту газету еще школьницей. Начинала я обычно с первой страницы, с хроники происшествий: кого убили, взорвали, подожгли, где и кого ограбили.

Я читала заметку:

"Вчера на Варшавском шоссе глава судоходной компании известный бизнесмен Иван Бурцев на "Мерседесе-600" не справился с управлением и врезался в мачту освещения. В результате столкновения жена Бурцева -- известная фотомодель, мисс "Россия-92" Полина Вахрушева скончалась на месте аварии, бизнесмен находится в отделении реанимации института им.Склифософского в критическом состоянии. Как считают в милицейских кругах, это не криминальная разборка, а банальное дорожно-транспортное происшествие".

Сердце при упоминании фамилии Бурцева сразу увеличило количество ударов. Это моя фамилия. Только через несколько секунд я поняла, что это написано про моего отца. Он ушел от матерь больше десяти лет назад, я была еще студенткой. Ушел к своей секретарше, потом появилась эта мисс Россия. Ее фотографии я видела в модных журналах. Красивая, с классическими формами -- 90-60-90 -- совсем молодая женщина.

Мать ненавидела отца, я приняла ее сторону. Отец расстроил мое замужество. Он считал невозможным, чтобы я вышла замуж за еврея, который собирается эмигрировать в Израиль. Отец не был антисемитом, но управлял главком в Министерстве морского флота. Тогда не поощрялось, если дочери ответственных работников выходили замуж за иностранцев или евреев, которые могли эмигрировать на свою историческую родину.

Я вышла замуж за русского, Милехина, хорошего парня и хорошего инженера, и не пригласила отца на свадьбу. Он обиделся. О рождении моей дочери, своей внучки, он узнал от общих знакомых. Он прислал роскошную коляску, десятки пакетов бумажных пеленок, распашонок и детскую одежду года на три вперед. Я была в школе, и моя мать не приняла отцовских подарков, отослав их отцу с той же машиной, на которой подарки привезли. Мать сообщила мне об этом с гордостью. Я позвонила отцу и извинилась. Когда отец узнал, что я развелась с Милехиным, он приехал в школу и там впервые увидел свою внучку Анюту. Мы втроем пообедали в ресторане "Баку". Он дал мне денег. Много денег. На эти деньги я отремонтировала квартиру, купила новый холодильник, японский телевизор и стиральную машину. Я все ждала, что мать спросит, откуда у меня такие деньги. Но она не спросила.

На кухонном столе в фарфоровой вазочке стояли карандаши и фломастеры, я часто проверяла на кухне тетради.

Я обвела фломастером заметку в газете и протянула матери.

-- Прочти.

-- Потом.

-- Это касается нас, прочти сейчас.

Мать надела очки и, как мне показалось, читала очень долго. Наконец она сказала:

-- Доигрался.

-- Надо к нему ехать.

-- Я и на его похороны не поеду!

Мать, узнав о романе отца с секретаршей, потребовала, чтобы он собрал вещи и убирался из квартиры, которую, между прочим, получил он. Небольшую, двухкомнатную, в блочной пятиэтажке, и мы должны были вскоре переехать в дом улучшенной планировки. Но когда отец ушел от нас, он отказался от новой квартиры, потому что у секретарши была большая трехкомнатная квартира в центре Москвы. А мы с матерью так и остались в пятиэтажке. Потом, женившись на мисс "Россия-92", он построил коттедж на Рублевском шоссе. За последний год я несколько раз была у отца в его доме. Мисс-92 мне нравилась, она занималась бизнесом, готовилась к открытию своей школы фотомоделей.

Я быстро оделась: юбка, ситцевая кофта, удобные босоножки. Я всегда ждала лета, потому что девять месяцев в Москве каждый выход из дома -- это как сбор в небольшую экспедицию -утепляешься в морозы, страхуешься на случай дождя...

Вначале подорожало такси, потом кофе и, наконец, сигареты.

-- Я им этого никогда не прощу, -- сказала Римма и теперь всегда голосовала против Президента, мэра, депутатов Государственной думы.

Я подняла руку. Первой остановилась "Нива".

-- В Центр, к институту Склифосовского.

Водитель задумался на две секунды, просчитал, вероятно, пробки на Тверской, на Садовом кольце, отрицательно качнул головой и резко рванул с места.

Шофер "Волги" с государственным флагом на номерах, значит, обслуживает правительство или администрацию Президента, осмотрел меня. По-видимому, моя одежда не гарантировала высокой оплаты, и он, даже не спросив, сколько я заплачу, мягко тронулся.

Еще трое отказали мне. "Шкода" -- еще с каплями воды на ветровом стекле, значит выехал не больше двух-трех минут назад, из нашего микрорайона, -- притормозила, и водитель, большой, полный белесый мужик назвал сумму:

-- Пятьдесят.

Я молча захлопнула дверцу "Шкоды". От раздражения хлопнула чуть сильнее, чем требуется. Водителя будто подбросило на сиденье.

-- Ты чего хлопаешь? Чего хлопаешь?

В таких случаях отвечать бессмысленно. Я снова подняла руку, но водитель уже выскочил из машины, перехватил мою руку. Я почувствовала силу зажима и поняла, что надо гасить: этот может и стукнуть и просто толкнуть, и я отлечу на железные ограждения за тротуаром, и хорошо, если отделаюсь синяками. Он уедет, а мне придется обращаться в травмопункт.

-- Ну, извини, -- сказала я. У меня отец в реанимации. Достал ты меня. За двадцать минут -- пятьдесят тысяч. Я за эти пятьдесят тысяч три дня в школе должна горбатиться, не пить и не есть. Ты ведь из нашего района? Твои дети в пятьсот сороковой учатся?

Водитель отпустил мою руку. Не сразу, несколько секунд он переваривал полученную информацию.

-- Не дети, а сын, -- наконец сказал он.

Водителю было под сорок, значит, сын уже в старших классах. Я знаю всех старшеклассников.

-- Вениамин Бобков из десятого?

-- Ну, считай, теперь в одиннадцатый перешел.

-- Не очень он у тебя по математике. Не в первой десятке. Ну, извини, больше хлопать не буду.

-- А ты что, математику преподаешь? -- спросил водитель.

-- Преподаю.

-- Ладно, садись. Довезу.

-- За сколько?

-- Ни за сколько. Мне по дороге.

Некоторое время мы ехали молча. Ленинградской шоссе в эти утренние часы еще не забито машинами. Я курила немного -четыре-пять сигарет в день, пачки мне хватало дня на четыре, могла бы позволить себе и хорошие сигареты, но я курила "Пегас" -- курево люмпенов и пенсионеров. Плохая сигарета -- это как кратковременная боль, слишком часто испытывать не хочется. Но за сегодняшнее утро я уже пережила два стресса.

-- Можно я закурю? -- спросила я водителя.

-- Можно.

Я достала "Пегас". У Бобкова в лотке рядом с рукояткой переключения скорости лежала пачка "Мальборо". Он молча протянул мне сигареты, мы по очереди прикурили от прикуривателя.

-- А как ты узнала, что я -- Бобков? -- спросил он.

-- Сын на тебя похож. Такой же здоровый.

-- Это есть, -- улыбнулся Бобков. -- Оттянуться может. Значит, ему по математике дополнительно заниматься надо? Ты сколько за урок берешь?

-- Пятьдесят.

-- Не много?

-- Так я за час беру, а ты -- за двадцать минут.

-- А бензин? А амортизация машины?

-- У меня то же самое: еда, одежда и амортизация нервной системы.

-- Ладно, я согласен.

-- Тогда считай, что ты первый урок оплатил.

-- А ты деловая!

-- Не очень, -- честно призналась я. -- Деловые -богатые.

Бобков развернулся, подвез меня к зданию института и сказал:

-- Дай Бог здоровья твоему отцу.

-- Спасибо.

Мне Бобков уже почти нравился. Мне легко понравиться.

Больше часа я выстояла в очереди, чтобы узнать, что отец уже не в реанимации, а в обычной палате.

Я шла по коридору и вдруг увидела Гузмана. Моя мать когда-то работала у него операционной сестрой. Гузман, ровесник моего отца, стоял в окружении молодых мужчин. Я услышала фамилию своего отца и поняла, что это он вызвал Гузмана. Мужчины были хорошего роста, перекрывали невысокого Гузмана, и я видела только их крепкие и хорошо подстриженные затылки и их спины в льняных и шелковых летних костюмах.

-- Илья Моисеевич! -- позвала я.

Мужчины расступились. Гузман взял меня за руку и представил:

-- Это Вера. Дочь Ивана Кирилловича.

Я оказалась в центре. Все рассматривали меня, но я не могла рассматривать всех. Трое мужчин от тридцати до тридцати пяти лет, наш контингент, как говорила Римма. Двоих я почти не запомнила, потому что смотрела на третьего. Говорят, блондинкам нравятся брюнеты. Я блондинка, но мне может понравиться и брюнет, и блондин, и рыжий, и высокий, и среднего роста. Главное, чтобы я почувствовала в нем мужчину. Такой сейчас смотрел на меня. Мне нравилось, что он хорошо выбрит, мне нравились его серо-синие глаза, одного цвета с рубашкой, которая виднелась под вишневым пиджаком. В его лице не было ничего лишнего, как, наверное, и в его теле с плотными плечами спортсмена и без единой складки жира на животе.

-- Вера, сказал Гузман, -- есть проблемы, но все не так уж и плохо. Ты мне вечером позвони, и мы обсудим эти проблемы. Мой телефон сохранился?

-- Конечно, -- ответила я. Мать поздравляла Гузмана по праздникам.

-- Извините, я должен идти, у меня через сорок минут операция, -- и Гузман пошел, уверенный, что перед ним расступятся. И они расступились и снова сомкнулись. Я почувствовала беспокойство. Меня рассматривали женщины. Одна совсем молодая, моложе меня, другая -- за сорок, рыжеватая, с веснушками. Они рассматривали мои волосы, стянутые в пучок, мою кофточку, мои стоптанные босоножки снисходительно: я им не конкурентка, я первоклашка среди прим. Я посмотрела на него, понимая, что он здесь главный. Я хотела, чтобы он сказал: "Успокойся, дорогая. Я рядом". Но он сказал:

-- Примите наше сочувствие и будьте уверены, что для вашего отца и нашего шефа мы сделаем все возможное и даже невозможное.. Уже к вечеру из Лондона доставят самые лучшие лекарства.

Вероятно, он сказал все, что хотел сказать, слегка наклонил голову и пошел к выходу. К нему присоединились двое мужчин, они были выше его, но он занимал больше пространства -широкой спиной и мощными ягодицами. Я, еще учась в школе, заметила, что таких ребят с мощным задом трудно свалить в потасовках и они незаменимы, когда надо таскать школьные шкафы. К мужчинам попыталась пристроиться молодая женщина, но она замешкалась и вынужденно пошла сзади, иначе они заняли бы весь коридор.

-- Значит, ты -- Вера? -- спросила меня та, что не пошла с ними. Я вдруг ее вспомнила: она сидела в приемной отца в Министерстве.

-- А вы? -- спросила я.

-- А я -- Настя.

-- Значит, это вы увели мужа у моей матери, и это у вас его увела "мисс-92"?

-- Эта мисс -- большая сука, -- сказала Настя.

-- Не большая, а высокая. Метр восемьдесят пять, -поправила я ее.

-- Ладно, высокая, но и сука большая, прости меня, Господи, что плохо говорю о покойнице, -- Настя перекрестилась. -- Пошли, тут за углом есть бар, мне надо выпить.

-- Я останусь здесь, с отцом.

Мне, конечно, хотелось поговорить с Настей, но я уже давно не соглашаюся сразу. Я очень гордилась тем, что научилась говорить "нет".

-- Еще наостаешься. Им сегодня врачи занимаются. Нас сейчас выгонят и даже тебя не пустят. Попытайся после пяти, когда врачи уйдут по домам. С дежурными легче договориться. Пошли!

И я пошла. Мы зашли в совсем пустой бар. Бармен, а может быть, ученик бармена, парень лет восемнадцати в белой рубашке и галстуке-бабочке, читал за стойкой газету "Сегодня".

Настя выбрала столик в углу, из которого просматривался весь бар. Молодой человек не торопился.

-- Эй, подними задницу, -- сказала Настя. -- Дамы пришли.

Бармен отложил газету, подошел к нашему столику и положил меню перед Настей. Он в ней сразу признал главную и платежеспособную. Настя отодвинула меню ко мне. Я быстро пробежала его по цифрам: не по карману!..

-- Мне только минеральную, -- сказала я.

-- Я пригласила -- я плачу. Что будешь пить? Виски с содовой или джин с тоником?

-- Минеральную.

-- Два джина с тоником, два салата из крабов, орешки.

Бармен смотрел на Настю, как смотрят ученики, если у тебя что-то не в порядке с одеждой. Я тоже посмотрела на нее. Лучи солнца освещали ее, свободная кофта просвечивала ее довольно большую грудь.

-- Как тебе моя грудь? -- поинтересовалась Настя.

-- Класс! -- тут же ответил бармен.

-- Ну, может быть не совсем классической формы, но еще вполне.

-- Вполне, -- подтвердил бармен.

-- Топай, -- приказала Настя. -- Каждая минута задержки -это уменьшение чаевых.

Бармен быстро двинулся к стойке.

Мне все больше нравилась Настя.

-- Насколько серьезно с отцом? -- спросила я.

-- Твой отец -- сукин сын, -- ответила Настя.

-- И он тоже? -- спросила я.

-- Да. Я вызвала Гузмана. Иван доверяет только своим. Гузман говорит, что будет операция на позвоночнике. У Ивана травма позвоночника и отнялись ноги. Гузман ему говорит, если не будет осложнений, через полгода встанешь на ноги.

-- А если будут осложнения? -- спросила я.

-- То же самое спросил и твой отец. Гузман ему ответил: "Рузвельт, передвигаясь в коляске, три срока был Президентом США, а твоя компания -- не Соединенные Штаты". И знаешь, что спросил Иван?

-- Что?

-- Ладно, говорит, пусть ноги не двигаются, а член будет двигаться? Сукин сын. Еще жену не похоронил, а уже о своем члене думает.

Я не заметила, как выпила джин с тоником, но почувствовала, что у меня уже появилась плавность в движениях: я утром выпила только кофе, и алкоголь уже начал действовать.

-- И что ответил Гузман? -- спросила я.

-- Что будет двигаться!

-- А что ответил отец?

-- Что тогда нет проблем.

-- Может быть, так оно и есть.

-- Может быть, -- согласилась Настя. -- Давай еще по одному джину!

-- Я уже плыву. Пропущу.

-- Сынок! Принеси еще один джин, -- попросила Настя. -Может, в последний раз гуляю. Будильник меня уволит первой.

-- А кто такой Будильник?

-- Первый, он же главный заместитель Ивана. Это он выразил тебе сочувствие. Я его ненавижу.

-- А мне он понравился.

-- А ты заметила, как он на тебя смотрел?

-- Как?

-- А никак. Как на табуретку. Такие на учительницах не женятся.

-- И зря. Многое теряют. А почему он Будильник? Он всех будит?

-- Потому что он точен, как будильник. Он не человек. Он механизм. У него все по расписанию. Понедельник -- теннис и сауна. Вторник и среда -- театр или консерватория. Четверг -библиотека.

-- Он и читает? -- вставила я.

-- Он пишет диссертацию. Пятница -- ночной клуб. Субботу и воскресенье он проводит за городом, но никто не знает, где и с кем. Он меня ненавидит.

-- За что?

Бармен принес джин с тоником. Я попросила бутерброды. Бармен принес с осетриной. Я считала быстро -- на кофе у меня денег уже не оставалось.

-- За что? -- повторила я.

-- Потому что я когда-то спала с Иваном, потому что я с Иваном на "ты", потому что, прежде чем принять решение, Иван советуется со мной.

-- И поступает, как советуете вы? -- спросила я.

-- Да.

-- Тогда посоветуйте, чтобы отец уволил Будильника, и никаких проблем.

Настя внимательно посмотрела на меня. Я ей улыбнулась. Я всегда улыбаюсь, когда говорю гадости.

-- А ты, наверное, сучонка? -- предположила Настя после небольшой паузы.

-- Конечно, -- согласилась я. -- Но немного. А вы?

-- Когда-то я была большой сукой...

Мен заносило, я этого совсем не хотела, Настя мне нравилась, и я ей об этом сказала:

-- а вы мне нравитесь.

-- Не скажу, что я от тебя в восторге, -- ответила Настя, -- но дело с тобою, наверное, можно иметь. Ты не такая уж мышка, как показалось вначале.

-- Это вы об одежде?

--И об одежде тоже.

-- Учительницы, как разведчики, не должны веделяться, иначе ученики будут тебя не слушать, а разглядывать. От меня очень пахнет алкоголем?

Настя открыла сумочку, достала коробочку и вытряхнула из нее небольшую пастилку:

-- Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.

-- А вы за рулем?

-- Всегда, -- ответила Настя.

-- Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? -предположила я.

-- Два джина -- это меньше моей нормы. Я не сужусь за руль после пяти.

Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.

-- В следующий раз заплатишь, -- сказала Настя.

-- Следующего раза может и не быть.

-- Будет. И не один раз.

Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские улицы. Я дошла с Настей до ее "девятки". Она села, вставила ключ в замок зажигания, тронулась с места, посигналила мне, перестроилась во второй, потом в третий ряд. На все это ей потребовалось не больше семи секунд.

Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на переговоры.

Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые ботинки.

Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся товар надо было продавать как можно быстрее.

-- Нугзар, -- сказала я, -- у меня отец попал в автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше, чем через неделю, я не смогу выйти на работу.

-- Отец -- это святое, -- Нугзар вздохнул. -- Придется взять шалаву.

Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.

Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать взятки, чем ссориться с представителями власти.

В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших парней с автоматами в полувоенной, в полуспортивной форме. Они ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили контакты с властями и разбирательства с обиженными покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом, маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины. Все эти поборы увеличивали стоимость продуктов.

Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы больше получали и меньше работали. Милицию традиционно презирало КГБ, нынешнее ФСБ -- Федеральная служба безопасности, сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае, не мелочились, как в районных отделениях милиции.

-- Куда мне обратиться? -- спросила я, -- в ФСБ или в Управление по организованной преступности?

-- Никуда не надо обращаться. Я разберусь.

И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:

-- Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.

-- Это совет глупых людей, -- сказала я Нугзару.

-- Они не глупые, они опасные, -- возразил Нугзар.

-- Глупые! -- не согласилась я. -- Умный, прежде чем взять на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня уволить, вреда будет еще больше.

-- Почему?

-- Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.

Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в суд. Директора уволили, а я осталась.

Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением.

-- Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают, чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а получать будешь в десять раз больше.

-- Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца уйду, а Ахмет работает круглый год.

-- И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше, чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.

Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.

-- Я тебя буду ждать, -- сказал Нугзар, а шалаву возьму временно.

Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь Бурденко, где, по моим расчетам Гузман уже должен был закончить операцию.

Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чай в чашку из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.

-- Как мать? -- спросил он.

-- Здорова.

-- Агрессивна по-прежнему?

-- По-прежнему.

-- Русские женщины хороши в обороне -- не сдаются и не предают. Но они так привыкли защищаться, что, когда наступит мирное время, не могут перестроиться.

-- Илья Моисеевич, но ведь у вас жена тоже русская.

-- Но моя жена из великих русских женщин!

-- А вы знаете, как бы она повела себя, узнав о вашей измене?

-- Знаю, -- сказал Гузман. -- Лет десять назад у меня был роман, небольшой, на полгода, так она мне только недавно сказала, что знала о нем.

-- Знала десять лет и не проговорилась?

-- Да.

-- Тогда она действительно великая женщина.

-- Конечно. Я ее так и зову: Евдокия Великая.

-- А что с отцом? -- перевела я разговор, заметив, что Гузман посмотрел на часы.

-- Травма позвоночника, не опасная. Я не исключаю того, что после несложной операции он встанет на ноги. Но сегодня ему уже сделали томографию мозга и обнаружили опухоль. Я вначале думал, что врачи ошибаются, он проходил у меня через томограф полгода назад. Поехал, посмотрел сам. Опухоль есть. Перед этой катастрофой он три месяца провел в Бразилии, процесс, вероятно, только начался, солнце могло активизировать его: он же никогда не прикрывает голову. Если это злокачественная, то последствия могут быть самые разные.

-- Какие?

-- Иногда одной операцией не обходимся. Бывают и две, и три, и пять. А сердце у него... Ты же знаешь, у него был инфаркт.

Об инфаркте я ничего не знала.

-- Так что, если ты собираешься ехать отдыхать, лучше тебе все отложить. Может, придется выхаживать.

-- Операцию будете делать вы?

-- Обычно хирурги стараются не оперировать родственников и друзей. Посмотрим. Я знаю только одно: Иван надолго вываливается из тележки.

-- Он знает об этом?

-- Да. Я ему сказал.

-- А что он?

-- Ничего. Попросил сигарету.

-- Я бы тоже закурила.

Это была уже пятая сигарета за день. Мы с Гузманом выкурили по сигарете.

-- Не затягивайся, когда куришь, -- порекомендовал Гузман. -- Это называется быстрое курение, которое наносит удар по сосудам сердца и мозга. Курить, как и жевать, надо медленно, получая удовольствие и не нанося вреда.

Ни Анюты, ни матери дома не оказалось. Я приняла душ и проспала до ужина. Мать явно хотела что-то сообщить, ожидая вопроса, как у нее прошел день. Она любила рассказывать с подробностями. Я не спрашивала. Наконец, она не выдержала и сказала:

-- Я взяла билеты, выезжаем через три дня.

Сама виновата. Могла сказать ей, что не еду с ними, раньше. Теперь, пока не будет сдан мой билет, я двое суток буду выслушивать упреки. И все-таки надо начинать этот неизбежный разговор.

-- Извини, я задержусь на неделю.

-- Я бы тоже задержалась, -- тут же включилась Анюта. -- И вообще, мне ваша деревня вот так настоебенила.

Мать отложила вилку.

-- Что за выражение? Это же подзаборный мат!..

-- Подзаборного не бывает. Пишут только на заборах, -возразила Анюта.

-- Ты что, не понимаешь, что сказала плохое слово? -спросила мать.

-- Слова -- это только слова. Они не могут быть ни хорошими, ни плохими.

От кого она эту формулировку могла услышать? Мать молчала, не находя нужного слова. Значит, сейчас эту дискуссию о хороших и плохих словах перекинет на меня. Так и случилось.

-- Может быть, ты объяснишь ей, какие слова можно говорить девушке, а какие нельзя? -- предложила мне мать.

-- Только вначале уточни, -- улыбаясь, попросила Анюта, я еще девочка или уже девушка? Или я нимфетка?

-- Ты прочла "Лолиту" Набокова? -- спросила я.

-- Еще в прошлом году, -- ответила Анюта. -- Но меня ждут подруги во дворе. Можно мы с тобой хорошие и нехорошие слова обсудим перед сном? И по "Лолите" у меня к тебе будут вопросы. Я надеюсь, ты на них мне ответишь.

-- Постараюсь. Ладно, иди, гуляй.

-- Ты запускаешь дочь, -- предупредила меня мать, когда Анюта вышла.

Я промолчала, потому что знала, что все равно я получу следующий и главный для матери на сегодня вопрос.

-- Так почему же ты не можешь выехать с нами вместе?

-- Я устроилась на временную работу. Через месяц я приеду.

-- Какая же это работа? Опять торговать овощами?

-- Да, опять. Другим способом я деньги заработать не могу.

-- Твою прошлогоднюю торговлю полгода вся поликлиника обсуждала.

-- Мне плевать, что обсуждает поликлиника.

-- А мне не плевать.

-- Ты знаешь, какие траты нам предстоят осенью? И, может быть, ты знаешь, как эти деньги заработать другим способом?

-- Да не будешь ты торговать, ты будешь ему носить бульон.

-- Вряд ли. Он, наверное, умрет.

-- Ничего с ним не будет. Как ты могла пойти к нему? Ты забыла, что он нас бросил?

-- Насколько я помню, это ты его выгнала!

-- Да, выгнала! -- гордо подтвердила мать. -- Он стал спать с собственной секретаршей. Какая пошлость!

-- Мать, а ты никогда не задумывалась, почему мужчина уходит от одной женщины к другой?

У меня была фора: Милехин от меня не уходил, я сама подала на развод.

-- И почему же? -- спросила мать.

-- Потому что он из двух зануд выбирает меньшую. Я пошла спать. Мне завтра рано вставать.

По тишине на кухне я поняла, что мать плачет. Можно было обойтись и без последней плюхи. Но надоело.

Утром я выехала с теми, кто рабочий день начинает с восьми утра, чтобы попасть в палату отца хотя бы за час до прихода врачей. К тому же я подготовилась: у матери сохранился зеленый халат операционной сестры и такие же брюки. Вчера я заметила, что в институте больше зеленых, чем белых халатов.

Я переоделась и оставила свои вещи под лестницей, надеясь, что вряд ли кто сюда заглянет, пока я буду в палате у отца.

Конечно, мой операционный наряд был мешковат, но никто не обращал на меня внимания. Я зашла в палату отца и увидела Настю и очень высокого молодого мужчину, оба были в белых халатах.

Отец и Настя переглянулись. Отец попытался улыбнуться, но у него не очень получилось. Подклеенный угол рта мешал. Судя по наклейкам, его лицо было зашито еще в пяти местах.

-- Спасибо, что приехала. Настя мне рассказала. У тебя сейчас каникулы?

-- Да.

-- Ты не хотела бы поработать? Ты, кажется, на прошлых каникулах работала?

-- Да. Я уже договорилась и на этот раз.

-- У меня к тебе есть другое предложение.

Высокий мужчина сделал плавное движение рукой сверху вниз, почти дирижерский жест.

-- Это Малый Иван, -- представила его Настя.

Я протянула ему руку и встала. Мужчина оказался очень высоким. Я могла пройти у него подмышкой.

-- Не очень уж и малый, -- сказала я.

-- Он тоже Иван Кириллович, поэтому, чтобы не путать, твой отец проходит как Большой Иван, а он -- как Малый.

-- Ребята, -- прервал ее отец, -- времени мало, перейдем к делу. Вер, мне нужна твоя помощь.

-- Я готова помогать.

-- Дай слово, что выполнишь мою просьбу! -- потребовал отец.

-- Даю. Честное пионерское не подходит по возрасту, слово коммуниста тоже -- в рядах не состояла. Честной учительское подойдет?

-- Подойдет, -- ответил отец. -- Некоторое время я не смогу бывать в компании. Не исключено, что мне придется выехать за границу.

-- Сейчас решается вопрос, оперироваться ему здесь или в Швейцарии, -- уточнила Настя.

-- Мне некого оставить вместо себя. Полины нет. Ты -единственная и самая моя близкая родственница.

-- Я не родственница, я дочь, -- поправила я его.

-- Тем более. Пока меня не будет, ты поработаешь в компании.

-- В качестве кого?

-- Как кого? -- не понял отец. -- Президента компании. Я ведь президент, а не хер собачий.

-- Как скажешь..

Отец замолчал. Молчали и Настя, и Малый Иван.

-- А вы говорили: не согласится, не согласится! Вы не знаете нас, Бурцевых! -- отец закрыл глаза.

У него, наверное, появились какие-то мозговые отклонения. И Малый Иван, и Настя соглашаются с ним, потому что он травмирован, его не надо раздражать, его надо успокаивать.

В палату вошла медсестра.

-- Вы кто? -- спросила она.

-- Мы -- консилиум, -- ответила Настя. -- Я -- профессор Петрова.

-- Ты такая же профессор, как я -- английская королева.

Медсестра и Настя были примерно одного возраста.

-- Уходите, -- продолжала медсестра. -- Заведующая отделением начинает обход. А ты, если их еще раз проведешь, получишь по полной, -- обратилась ко мне медсестра.

-- Все, уходим, -- тут же согласилась я.

-- Мне надо еще пятнадцать минут, -- сказал отец.

-- Нам надо больше, -- ответила медсестра.

-- На профессора вы не потянули, -- сказала я Насте, когда мы вышли в коридор.

-- А ты только на медсестру, -- ответила Настя. -- Пошли. Надо все обсудить.

-- Где будем обсуждать? -- поинтересовался Малый Иван.

-- В баре, за углом в переулке.

-- Предложение принято.

Мы зашли в уже знакомый бар, по-прежнему пустой. Бармен улыбнулся нам, как старым знакомым.

-- Два джина с тоником, креветки, бутерброды с рыбкой, три виски в один стакан, -- заказывала Настя. Я, по видимому, не могла скрыть своего удивления, и она пояснила: -- Если Иван выпивает меньше ста пятидесяти, он засыпает.

-- А мне еще сосиски, -- добавил Малый Иван, -- три, нет, лучше пять штук, с кетчупом.

-- Продолжим, -- сказала Настя, когда бармен принес все заказанное. -- По твоему выражению лица я поняла, что ты подумала: отец заговаривается, так?

-- Да, -- подтвердила я.

-- Так он в полном и здравом уме. А теперь дай мне слово, что обо всем, что ты сейчас услышишь, ты нигде и никому не скажешь.

-- Что-то я сегодня непрерывно даю честное слово, -- не удержалась я.

-- Не ерничай, -- предупредила Настя. -- И слушай. Твой отец вел переговоры с одним из наших партнеров. Закончив, он вместе с Полиной сел в "Мерседес". Водителя он отпустил раньше. Отец ездит быстро, на скорости в 120 километров он почувствовал хлопок, и его занесло влево. Он выскочил на встречную полосу и врезался в мачту освещения. ГАИ определило, что у "Мерседеса" на ходу отвалилось колесо. У "Мерседеса" просто так колеса не отваливаются. Сейчас ФСБ разбирается. Этот хлопок мог быть небольшим радиоуправляемым взрывом. А может быть, в то время, пока отец вел переговоры и шофера не было, вывели из строя рулевое управление: Авария произошла через три минуты после его отъезда. Может быть, это было предупреждение, но, может быть, его просто хотели уничтожить.

-- А кому это надо?

-- Не знаем. У нас есть несколько конкурентов. Уже год, как из компании происходит утечка информации, о каждом нашем решении становится известно нашим конкурентам. Кто-то стучит, но кто -- наша служба безопасности определить не может. Они добились своего. И, хотя отец жив, он временно отходит от дел.

-- А что, в компании нет ни одного человека, который смог бы заменить отца на время его болезни?

-- Есть, но нет гарантии, что именно этот человек не работает против компании.

-- Но все, наверное, не могут быть против?

-- Но и не все могут руководить компанией...

-- А я, значит, могу? Но я в этих тендерах, фрахтах -- ни уха, ни рыла. Я эти слова слышала с детства, но я их не понимаю.

-- А тебе и понимать не надо. Компании нужна передышка, Пусть они успокоятся, потеряют бдительность, тебя им бояться нечего. Чего бояться учительницу? И они раскроются.

-- Это, кажется, называется подсадной уткой?

-- Да. Подсадная утка. Иван, объясни ей технологию, я уже не могу: мне надо выпить.

-- Компания учреждена вашим отцом и еще двумя стариками. Все они учредители и акционеры. Сегодня утром он провел собрание акционеров.

-- Как он мог провести собрание в палате?

-- Как -- как? А вот так, -- вклинилась Настя. -- По телефону. Позвонил, сказал, что это собрание и что обязанности президента будет исполнять его дочь, Бурцева Вера Ивановна. Протокол собрания привезут завтра в компанию.

-- А что, эти акционеры -- полные идиоты? Как они могли проголосовать за меня? -- спросила я совершенно искренне.

-- А куда им было деваться? -- Настя ухмыльнулась. -Контрольный пакет акций у Большого Ивана. Даже если бы они проголосовали против, у отца ведь практически частная компания, он и без них мог назначить тебя исполняющей обязанности президента компании.

-- Поняла. Вам нужен зиц-президент, а все будет решать заместитель отца.

-- Значит, не поняла, -- ответила Настя. -- Решать будем мы трое.

-- Учительница, секретарша, а вы, простите, кто? -спросила я у Малого Ивана.

-- Аналитик.

-- А что это такое?

-- Анализ, прогноз...

-- Понятно. Это как прогноз погоды: то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет. Предположим, вы что-то понимаете...

-- Мы понимаем все, -- вставила Настя.

-- Но я не понимаю.

-- Поймешь. Ничего сложного нет. Женщина с высшим, а к тому же математическим образованием, со здравым смыслом и некоторым жизненным опытом может руководить любой организацией. Ты же справляешься с классом, а в нем не меньше, наверное, тридцати человек?

-- Да, до тридцати.

-- В компании работают двадцать семь человек, есть еще филиал, но там решения не принимают.

-- Я уже договорилась о работе на время каникул.

-- Сколько ты будешь получать?

Я сказала им, сколько могу заработать, завысив, конечно, сумму. Настя назвала, сколько я буду получать в компании. Я быстро подсчитала. Мой месячный оклад в компании равняется сумме всех моих окладов в школе за два года.

Я еще не согласилась, но уже знала, что соглашусь. Даже месяц работы в компании решал все накопившиеся проблемы. И еще -- я каждый день буду видеть заместителя. Наверняка он женат. Но, как говорит моя подруга Римма, мужчина -- эстафетная палочка, которую женщины передают друг другу, не всегда добровольно, но это уже технология, а не принцип.

-- Хорошо. Я согласна. Когда выходить на работу?

-- Завтра, -- и Настя облегченно вздохнула.

Утром я встала в семь часов. Приняла душ и открыла шкаф. Кофточек, юбок, платьев у меня накопилось достаточно, я не полнела и не худела уже давно. Но костюмов у меня было всего два. Один парадный, для заседаний педагогического совета и праздников, выпускных вечеров и поездок в руководящие органы. Темно-синий, строгий английский, из тонкой шерсти. И попроще -ярко-красный, шестьдесят процентов шерсти, сорок -- лавсана. Но он был несвежим, я его не успела сдать в химчистку.

Я надела темно-синий костюм, синие лаковые лодочки, в черную лаковую сумочку положила зеркало, помаду и пудру, которыми практически не пользовалась, достала из шкатулки золотые материнские часы "Краб". Отец подарил их матери, когда я родилась. Мы договорились с Настей, что я приеду раньше, и он меня подробно проинструктирует.

Я вышла из дома и, дойдя до остановки троллейбуса, поняла, что оделась не по сезону. Женщины шли в летних платьях, легких брюках и шортах.

В троллейбусе было уже достаточно жарко. Я вывалилась из него распаленной, немного охладилась в метро, но, потом, проехав пять остановок в переполненном автобусе, вышла, чувствуя мокрую от пота кофту. Я достала зеркало, посмотрела на себя и поняла, что в таком виде появляться среди своих якобы подчиненных явно неразумно.

Перед офисом компании был небольшой сквер. Я выбрала самую отдаленную скамейку, рядом с контейнерами для мусора, сняла пиджак и туфли, поставила ноги на холодный асфальт и надела темные очки.

Подъехала черная "Волга". Из нее вышел высокий старик в пестрой рубахе навыпуск, мятых брюках и сандалиях на босу ногу. Если бы Настя не предупредила меня, я бы не узнала в нем Семена Петровича Воронца. Он, как и отец, руководил когда-то главком в министерстве.

Входить в офис вместе с ним мне показалось легче, и я бросилась к нему.

-- Семен Петрович, здравствуйте! Я Вера Ивановна Бурцева.

-- Тоже мне -- Ивановна. Я тебя на горшок сажал. Сними очки, а то сразу кличку "Пиночет" пришпандорят. Пошли!

Два молодых парня с дубинками у пояса и пистолетными кобурами, подчеркнуто щелкнули каблуками ботинок и приложили ладони к вискам.

-- К босой голове руку не прикладывают, -- проворчал Воронец.

-- А вы к кому? -- спросил меня один из охранников. Я для него только посетительница, потому что старше его на десять лет.

-- Она со мною, -- сказал Воронец.

Мы вошли в приемную отца. Пахло свежим кофе и горячими булочками.

-- Здорово, Настя! -- сказал Воронец. -- Худеть тебе пора.

-- Тебе, Саня, давно пора. Я тебя помню еще стройным.

Воронцу было под семьдесят.

-- Я тебя тоже. Извиняюсь, пойду в туалет.

-- Кофе будешь? -- спросила меня Настя.

-- Сними пиджак! -- потребовала Настя.

-- Несолидно как-то, -- я сопротивлялась вяло, понимаю, что выгляжу глупо.

-- Очень хорошо. Значит, всерьез не примут.

-- А я настроилась всерьез.

-- Не получится. Сегодня тебя махнут несколько раз обязательно. Ты, главное, не вякай. Сиди и слушай с умным видом.

-- А какая повестка дня? -- я все-таки решила хоть немного подготовиться.

-- Повестки нет. Это оперативка. Где какие суда, какие грузы, отклонения от графика. Пойдем, я покажу твое рабочее место.

Мы пришли в большой кабинет. Нормальный кабинет большого начальника с массивным столом, к которому примыкал стол для совещаний. Я насчитала по шесть кресел с каждой стороны.

На одной стене висела огромная карта мира с коричневой сушей, голубыми океанами и морями, с красными корабликами на голубом. Я потрогала один из корабликов, он легко отделился от карты, а когда я вернула его на прежнее место, он так же легко приклеился. Карта, а может быть, только моря и океаны на ней были намагничены.

В углу кабинета стояли флаги неизвестных мне государств и большой российский флаг.

В кабинете был огромный телевизор и большая аудиосистема "Сони", но особенно поразил меня стол -- большой, сияющий темным лаком с компьютером "Макинтош" с лазерным принтером. Устройство, напоминающее пульт управления какой-нибудь очень сложной машины оказалось телефоном с факсом и модемом.

И еще было вращающееся вокруг своей оси устройство, в котором размещались ручки, карандаши, нож для разрезания бумаг, цветные скрепки, скотч -- целая канцелярия! Я видела такую же, только меньших размеров в писчебумажном магазине. Меня поразила цена: на такое устройство не хватало месячной зарплаты учителя средней школы.

Возле стола -- вращающееся кресло. Я села в него.

-- Мне надо подушку подложить. А то они меня не увидят.

-- Твой отец высокий, и кресло было оборудовано под него.

Настя что-то сделала, и кресло поднялось так, что я зависла над столом. Настя сдвинула кресло чуть ниже. Я посмотрела на часы. У меня оставалось совсем мало времени до совещания, а я еще не решила ни одного вопроса.

-- Кто в совете директоров? -- спросила я.

-- Список фамилий с адресами, рабочими и домашними номерами телефонов справа от тебя. Слева -- кабинетное переговорное устройство. На этой клавише -- я -- номер один, номер два -- заместитель, три -- юрист, четыре -- главный бухгалтер.

-- Я сейчас запишу.

-- Ничего не записывай. Запомни номер один, красная клавиша -- это я. Будешь вызывать через меня, а я решу, кого тебе надо вызвать, а кого не надо.

-- Понятно. Я буду играть роль не только подсадной утки, но и попугая.

-- Этого мало! -- усмехнулась Настя. -- Тебе еще придется быть и зайчихой, и лисицей, и кабанихой, и волчицей, и даже кошкой. Пойдем, я покажу тебе комнату отдыха.

Настя толкнула одну из деревянных панелей, которыми были обшиты стены, и я прошла в небольшую комнату с диваном, застеленным пледом, холодильником, телевизором, буфетом с набором посуды.

-- Туалет и душ, -- Настя распахнула еще одну дверь. На подзеркальной полке стояли кремы для бритья и после бритья, бритвы "Жилетт", нераспечатанные зубные щетки, крем для рук и еще флаконы с неизвестными мне жидкостями.

-- Все, -- сказала Настя, -- я пошла на свое рабочее место. Главное, молчи с умным видом.

Я осталась в комнате отдыха, села в удобное кресло. Самое странное, что я была абсолютно спокойна. За десять лет работы в школе я оказывалась в таких ситуациях, в какие нормальная женщина не попадает за всю жизнь. Меня не слушали, меня пытались выгонять, мне не подчинялись и даже издевались. И я поняла: главное -- не суетиться. Можно даже пропустить первые удары, но не терять чувства юмора. Высмеять всегда эффектнее, чем ударить. Я научилась балансировать и точно определять -когда надо реагировать сразу, а когда выслушать все и ответить в конце, потому что завершающий всегда в преимуществе: у оппонента не остается времени на ответ.

На журнальном столике лежала открытая пачка английских сигарет "Данхилл". Эти сигареты курила покойная Полина. Я не удержалась и закурила. Курила, как курят школьники, торопливо затягиваясь, ведь в эту комнату, пока нет отца, мог войти кто угодно.

На переговорном устройстве, которое, наверное, дублировало то, что было в кабинете, зажглась красная лампочка, и раздался голос Насти:

-- В кабинете первый заместитель и Семен. Выходи, не дай им сговориться.

И я вышла. Заместитель и Семен Петрович говорили у двери, в противоположном конце кабинета. Кабинет, конечно, большой, но не настолько, чтобы меня не заметить. Заместитель смотрел на меня и не видел. Это я в школе уже проходила, как все молоденькие учительницы. Обычно старшеклассники, якобы не замечая учительницы, разбирают ее достоинства и недостатки. Выглядит это примерно так:

-- А у Маши, что ведет физику, хорошая задница.

-- Нет, зависает.

-- А грудь у нее есть?

-- Чего-то, вроде, пузырится спереди.

Маша якобы не слышит, старается как можно быстрее пройти мимо. Я, однажды услышав такое обсуждение, подошла и высказала свои соображения о мужских достоинствах десятиклассников. Больше меня не обсуждали.

Я прислушалась. Обсуждали не меня. Обычный деловой разговор, и я вдруг поняла, что школьные правила здесь не подходят и вряд ли пригодятся. В тех правилах было записано, что я -- учитель, и они обязаны мне подчиняться, они могут взбунтоваться и объявить мне бойкот, но не сразу. Но здесь, вероятнее всего, бойкот будет объявлен уже через несколько минут.

В кабинет входили члены совета директоров, молодые мужчины до или слегка за тридцать. И никто не замечал меня. И даже те, кому я была представлена Гузманом в институте Склифосовского, меня тоже не видели. Только женщина, юрист компании, как и в прошлый раз, глянула на мои ноги, но на этот раз я надела вполне приличные лаковые лодочки, а не стоптанные босоножки. Но с туфлями юристки -- летними, открытыми, на удобном широком каблучке, очень модными в этом сезоне, мои лодочки тягаться не могли.

Директора, рассевшись по своим местам, открывали папки из мягкой кожи. Персональные папки с вытисненными золотом фамилиями. Ничего, я себе тоже закажу такую!

Наверное, мне надо уже садиться в кресло и, как мы договорились, Семен Петрович представит меня совету директоров. Но я вдруг испугалась. Для этого надо было оторваться от стены, сделать несколько шагов и сразу оказаться, что называется, в центре внимания.

И тут старик, наконец, отошел от заместителя, сел в мое кресло, чертыхнулся: кресло оказалось слишком высоко поднятым для него, и начал:

-- Здравствуйте, товарищи... извиняюсь, господа! Ситуацию с Большим Иваном вы знаете...

И сразу наступила тишина.

-- В общем, Иван выпал из тележки и, возможно, надолго... ну, предположительно, месяца на три. Вчера состоялось экстренное собрание акционеров. Были и особые мнения, но большинством голосов исполняющим... исполняющей, -- поправился он, -- обязанности президента компании и председателя совета директоров назначена Бурцева Вера Ивановна -- дочь Ивана Кирилловича. Вера, занимай место.

Я надеялась, что старик останется, но он тут же вышел из кабинета. Я знала, что сейчас все рассматривают меня. Они ждут, с чего же я начну. Тогда подождите. Я выдержу паузу, и если мне повезет, они начнут первыми, отвечать всегда легче. Я вынула из своей пластиковой папки чистый лист бумаги и начала писать:

"Наверх, вы, товарищи, все по местам, Последний парад наступает..."

И отметила, что выбрала слова из морской песни: я, ведь, находилась в морской компании... Молчание затягивалось. Здесь нельзя перебирать, еще несколько секунд и начнется шум, смешки, комментарии.

-- Александр Петрович, -- сказала я как бы между прочим заместителю, -- ваше слово.

Я даже не посмотрела в его сторону.

-- Совет ведет президент или исполняющий его обязанности, -- ответил заместитель. И улыбнулся.

-- Я прошу вас провести совет. Я еще не знаю всех правил и могу ошибиться.

Я просила помощи, и нормальный мужчина не должен был отказать.

-- Если вы ошибетесь, мы вас поправим, -- и заместитель снова улыбнулся. Ну что же, попробую переломить. Я тоже улыбнулась.

-- Если вы отказываетесь вести совет, то с сегодняшнего дня я предлагаю следующее правило: заседания будут вести по очереди все члены совета директоров. Ржавичев, начинайте!

Я не знала, кто есть кто, но со своего места поднялся молодой полноватый мужчина в светлом костюме. Он явно растерялся, не готовый к такому повороту. И, хотя, вероятно, процедура бойкота была оговорена, варианты явно не просчитывались.

-- Извините. В отсутствие президента совет ведет первый заместитель, в его отсутствие другие заместители. Это записано в уставе компании. Я не заместитель.

-- С сегодняшнего дня я назначаю вас заместителем, -сказала я. Я уже шла на автопилоте, стараясь как можно быстрее закончить этот базар.

-- Простите, я понимаю, что произошел переворот. Решению собрания акционеров мы обязаны подчиниться, но мы не знаем, кто вы, кроме того, что вы дочь Ивана Кирилловича. Может быть, вы представитесь?

-- Фамилия Бурцева, имя Вера Ивановна. Национальность русская. Образование высшее.

Я следила за реакцией заместителя. Он посмотрел в сторону молодого человека с аккуратно подстриженной бородкой в шелковом пиджаке.

-- Простите, а кто вы по образованию? -- спросил тот.

-- А вы? -- спросила я.

-- Экономист. Финансовая академия.

-- А фамилия?

-- Бессонов.

-- А имя и отчество?

-- Петр Петрович.

-- Рада познакомиться. Отвечаю на ваш вопрос. По образованию я педагог.

-- Значит, учительница. А какой предмет вы преподаете?

-- Математику.

-- Математику или арифметику в младших классах?

-- Если у ваших детей плохо с арифметикой, я могу вам порекомендовать репетитора. А теперь давайте кончать базар. Вы хорошо понимаете, что я сейчас не могу провести совет, и решили поизгаляться. И вам, взрослым мужикам, не стыдно?

-- Мне лично не стыдно, -- тут же ответил заместитель. -Скорее должно быть стыдно вам, что вы согласились заниматься проблемами, в которых ничего не понимаете и, вероятнее всего, никогда не поймете.

-- Я думаю, что кое-что уже пойму к концу заседания совета, если он состоится. А если не состоится, то не по моей вине.

Я смотрела на заместителя. Тоже вполне школьный прием. Когда выявлен зачинщик, вся ответственность перекладывается уже на него. Директора смотрели на заместителя, ожидая его ответа.

-- Ладно, -- сказал он. -- Дело есть дело. Начнем совет. Заместитель встал и со своей папкой подошел ко мне. -- Если уж я веду совет, давайте поменяемся местами.

По опыту я знала, что даже если бунтарь в классе заколебался, он попытается сохранить лицо, как говорят японцы. Заместитель претендовал хоть на временное, но председательское кресло во главе стола. Мальчишке бы я уступила, пусть потешит свое самолюбие, но возле меня стоял не мальчик. Уступлю сегодня, завтра он сядет в это кресло без моего разрешения.

-- Извините, Александр Петрович. Это место президента, а вы его заместитель. Так что ведите совет со своего места.

Заместитель вернулся на свое место, усмехнулся и сказал:

-- Предлагаю начать с разного. Пять минут на разборку мелочей, и приступим к главному.

Тогда не придала значения его словам. Заместитель вел обычное оперативное совещание. Члены совета директоров заявляли о возникших за последние дни проблемах: платежи, страховки, оплата адвокатов, простой судов, задержка сроков доставки грузов.

Вначале я пыталась записывать, я даже понимала, о чем говорят директора, но на какие-то секунды отвлеклась, рассматривая, как Бессонов на миниатюрном компьютере делает пометки, еще один из директоров записывал на "Ноут-бук", остальные пользовались пухлыми блокнотами "органэйзерами". Я мечтала завести себе такой же, но, подумав, отказалась, нечего особенно записывать. Купить картошки, луку, свеклы, сдать белье в прачечную -- это я помнила и без "органэйзера". Школьные проблемы я решала "по возникновению". Возник, скажем, Дима Пегов, и я про него помнила все и без "органэйзера": и о чем ему надо напомнить, и что передать его родителям через школьную буфетчицу, которая дружила с его матерью, и чего передавать не следует.

Я смотрела на директоров, мужчин моего возраста и даже чуть моложе, и не могла понять, откуда они вдруг появились. Их не было еще пять лет назад. Все сдвинулось. Раньше, как и сейчас, заканчивали институт к двадцати двум годам, девушки к этому моменту выходили замуж. Жили у родителей жены или мужа. Обычно родители вносили первый взнос за кооперативную квартиру, и целое десятилетие уходило на покупку мебели, телевизора, стиральной машины. Автомобиль появлялся годам к сорока, иногда чуть раньше, если отец отдавал свои старые "Жигули" и покупал себе новые. Бывали туристические поездки в Польшу, Венгрию, Болгарию. Дубленку носили по двадцать лет, как прабабушки, которым полушубка хватало на всю жизнь.

К сорока мужчины заведовали лабораториями, в пятьдесят -отделами, к шестидесяти становились заместителями директоров. Женщины-врачи лет по десять ходили участковыми врачами, потом становились заведующими отделениями, а там уж как повезет. Конечно, были и стремительные карьеры, но обычно если удачно женился -- или вышла замуж, если твой тесть работает в той же или близкой к твоей профессиональной сфере. Существовали и неудачники: вечные старшие инженеры и младшие научные сотрудники, кто-то спивался, садился в тюрьмы, но резких перемен в жизни не было ни у кого, все перемены и просчитывались, и объяснялись.

И вдруг все изменилось. Появились частные фирмы. Управлять банками стали двадцатилетние, сроки карьер сократились вдвое, втрое. Молодые люди ездили на дорогих машинах, поездка за рубеж уже стала не событием, а рабочей нормой, когда в неделю приходилось вылетать или выезжать в две-три страны, без возвращения домой и многодневных оформлений выездных документов.

Одни приспособились или приспособили жизнь для себя, другие остались без работы, они могли делать только одну работу, а если такой не оказывалось, другую они делать не могли. Старшее поколение не могло переменить профессию, потому что не умело переучиваться. Одни молодые могли работать по двадцать часов в сутки, другие не выдерживали и восьми. Из девок моего поколения, с которыми я училась в школе, одна открыла частную нотариальную контору, одна стала брокером на бирже. Это из семнадцати. Остальные торговали цветами, консервами, сигаретами, работали медицинскими сестрами, учительницами, участковыми врачами, бухгалтерами. Из пятнадцати ребят двое погибли -- один в Абхазии, другой в подъезде своего дома, один торговал подержанными автомашинами, двое сидели в тюрьме, один стал милиционером, двое инженерами, сейчас сидели без работы, еще двое стали наркоманами и только один, химик по образованию, купил две химчистки-прачечные, ездил на "Мерседесе-930", построил трехэтажную дачу и купил пятикомнатную квартиру.

Я смотрела на заместителя. Он, вероятно, был из удачливых, спокойный, неторопливый.

Первое, что я даже не услышала, а почувствовала -какое-то изменение в голосах, они не стали говорить громче, появилась многозначительность, увеличились паузы. Что-то изменилось в выражениях лиц. Один усмехнулся, на лице другого явно выразился преувеличенный интерес к обсуждаемому. Я стала слушать очень внимательно.

-- На переходе в Дуржан намечается ЕГН прихода двадцать пятого июля, -- сообщил Ржавичев.

Директора смотрят на меня. И мне ничего не оставалось, как спросить:

-- Это точно?

-- Капитан дает нотис на 25.

-- Что у нас по харе? -- спросил заместитель.

-- Хара бигенгует объекты, -- ответил Ржавичев.

-- Когда закончится бигенгование? -- поинтересовался заместитель.

-- Высокая вода до 27.

-- Что дальше? -- заместитель задавал вопросы быстро и мгновенно получал ответы.

-- Идет за объектом в Какинаду.

-- Что с демориджем по Джамрату?

-- Фрахтователи затягивают.

-- Какие меры предлагаете принять?

-- Поменять на диспог.

-- Один диспог за деморидж маловато будет. Предлагаю добавить сталии и запросить два диспога.

-- Категорически не согласен. Стания сакшн нужна, -заявил Ржавичев.

Директора едва сдерживали смех. Но Замместитель был серьезен.

-- Мнение юриста? -- спросил он.

-- Я считаю, что пиендай с лхойдом нас поддержат.

И тут я окончательно поняла, что меня разыгрывают.

-- Кто за то, чтобы станию оставить себе? -- спросил заместитель.

Проголосовали трое директоров.

-- Кто за то, чтобы добавить станию к двум диспогам?

Проголосовали двое директоров и заместитель.

-- Мнения разделились, -- подвел итог заместитель. -Решение за президентом.

Теперь все смотрели на меня. Только один сидел, потупив голову, у него , как у школьника, краснели уши. По-видимому, это был Нехорошев.

Я знала, что отвечу и поэтому не торопилась. Я всматривалась в лица директоров. Заместитель мне улыбнулся. На лице Ржавичева читалось почтительное ожидание моего решения. Бессонов едва сдерживал усмешку, во взгляде юристки была даже жалостливая снисходительность.

-- Очень интересная дискуссия, -- начала я. -- Считайте, что попытка повесить мне лапшу на уши не удалась. Вы, как плохие актеры, все время переигрывали. В следующий раз отрепетируйте более тщательно. Мои школьники, готовя розыгрыш, подходят серьезнее.

-- Вы о чем? -- спросил Ржавичев. -- Простите, я не понял.

-- Я вам объясню отдельно. Все свободны.

Все вышли из кабинета. Я продолжала сидеть, на мгновение показалось, что у меня отнялись ноги. Мне хотелось одного: пройти в комнату отдыха, лечь на тахту, укрыться пледом и уснуть. Не у одной меня такая особенность. Когда переживаешь стресс и вроде бы надо действовать, принимать решение, большинство людей хочет лечь, уснуть и забыть о неприятном. Потом -- будь что будет, но сейчас нужна передышка.

В кабинет вошла Настя, подняла большой палец.

-- Молодец! Блестяще!

Я нашла в себе силы встать, прошла в комнату отдыха, легла на тахту и укрылась пледом.

-- Тебе плохо? -- спросила Настя.

-- Мне надо поспать хотя бы пятнадцать минут.

И я уснула. Проспала почти два часа.

Я приняла душ. Проверяя ящики шкафа, обнаружила утюг, подгладила юбку и блузку. Мне очень хотелось есть. Я приготовила бутерброд с ветчиной, открыла банку холодного пива. Одного бутерброда оказалось мало, в микроволновой печи подогрела консервированный горошек, вскипятила воду, выпила кофе и решила, что надо поговорить с отцом прежде,чем принять решение. Когда я читаю в романах о долгих и мучительных раздумьях героев, -- все это глупости. Решение обычно принимается сразу: увидела мужика, и он или нравится, или не нравится, хорошая тряпка нравится или не нравится. Нерешительность с мужиком бывает от того, что он сам нерешителен, а с покупкой потому, что всегда не хватает денег.

Конечно, я хотела бы остаться в компании, и даже неважно, в какой должности. Мне нравился Заместитель, хотя, конечно, вел он себя, как сука, хотя определение "сука" применимо больше к женщине. Сказать "как кобель" -- не точно, потому что "кобель" -- сексуальная категория, а не нравственная. Но не это было главным. Я хотела получить деньги: даже двухмесячная зарплата президента компании решила бы мои проблемы года на два или даже на три. То, что сегодня меня макнули, можно пережить. Но даже за очень хорошие деньги терпеть унижения каждый день я не хотела.

Я сразу вспомнила Ржавичева, его вопросы, его усмешку и с каким упоением он исполнял свою роль в этом розыгрыше. Ничего, ты свое получишь, -- решила я тогда. И без всяких колебаний и сомнений.

Через кабинет я прошла в приемную.

-- Кофточку подгладила, -- сказала Настя. -- Кстати, в ящике справа есть фен.

-- Какие новости от отца? -- спросила я. Именно в этот момент я решила сделать поводок, который связывал бы меня и Настю, покороче. Я не буду во всем слушаться ее.

-- Решили отложить операцию. Сегодня его отправят в санаторий. Уже вызвали швейцарского хирурга, и они с Гузманом решат, оперировать ли его здесь или провести операцию там.

-- Я поеду к нем сейчас.

Настя посмотрела на часы.

-- Тогда только завтра. Он уже не в институте, но еще и не в санатории.

-- Я поеду в санаторий. Где он находится?

-- Нет, -- сказала Настя. -- Ему после дороги нужен отдых. Завтра приходи, и решим.

-- Решать буду я. Я не девочка, чтобы за меня решали, когда мне видеться с отцом.

-- Ты с ним не виделась годами, -- сказала Настя.

-- А сейчас хочу видеть каждый день. Пожалуйста, адрес санатория.

Настя молча написала на бланке компании адрес санатория.

-- Каким транспортом можно туда добраться?

-- Не знаю.

Я поняла, что перебрала и надо отступать.

-- Прости, -- сказала я.

-- Прощаю.

-- Не знаешь, что говорят после этого совета?

-- Говорят, что ты не полная идиотка. Считай это за комплимент. Завтра за тобой прислать машину?

-- Доеду сама. До свиданья.

-- Будь здорова.

Теперь мне предстояло пройти по довольно длинному коридору. И я пошла, боясь только одного: чтобы ко мне не обратились с каким-нибудь вопросом. Я приближалась к охране. Обычно для прохода в учреждение выписывают пропуск, а при выходе его сдают. Если у меня спросят пропуск, что я должна ответить? Я решила, что отвечу:

-- С сегодняшнего дня я -- президент компании и прошу это запомнить.

Но два парня ничего не спросили, а почтительно приложили ладони к беретам. Я им кивнула.

Окна были распахнуты, меня провожали взгляды не менее десятка мужчин. Я завернула за угол, облегченно вздохнула и бросилась к приближающемуся троллейбусу. Конечно, президенту компании не пристало бегать за троллейбусом, но и стоять на остановке мне тоже не хотелось. Президент, пробивающийся в переполненный троллейбус на виду сотрудников компании -- не президент, а пассажир, такой же, как и они, хотя, судя по количеству машин на стоянке против офиса компании, очень немногие сотрудники ездили общественным транспортом.

Я довольно быстро добралась до дома, час пик еще не наступил. В этом микрорайоне, который когда-то зазывали Химки-Ховрино, я прожила из тридцати двух лет своей жизни двадцать. За эти двадцать лет выросли деревья, которые мы сажали по субботникам. Я знала здесь многих, а еще больше знали меня: не только соседи, но и родители учеников.

На детских площадках из песка малыши строили замки, те, что постарше, гоняли между домами на роликовых коньках, на скамейках в тени деревьев сидели старухи, грузные, с больными ногами. Меня всегда поражала разница между зарубежными старухами и нашими. В Москву приезжало много туристов, в основном, пенсионеров. И французские, и американские, и немецкие старухи были сухопарые, подтянутые и деятельные. Наши старухи были почему-то разбухшие, медлительные. Я как-то поделилась своими наблюдениями с Риммой.

-- А другими они и быть не могут, -- ответила Римма. -Всю жизнь на картошке, капусте и макаронах. Они уже к тридцати становятся тумбами, а когда рождаются внуки, они вообще перестают быть женщинами. Все. Финита ля комедия. Они бабки. Все маршруты закончены. Раньше из дома на работу, три раза за жизнь в дом отдыха или в санаторий по профсоюзной путевке со скидкой. А теперь только из дома в магазин, прачечную и поликлинику. Все их путешествия.

Единственной старухой в форме была Олимпиада Васильевна Разумовская. Она мне преподавала географию в школе, не скрывала, что из дворян, каждый год ездила в Париж к родственникам, которые детьми вместе с родителями эмигрировали сразу после революции.

Она сидела одна, старухи со своими разговорами о ценах на фрукты ее раздражали. Она курила длинную тонкую черную сигарету, из дорогих, судя по приятному запаху, и была одета в легкий, в яркую клетку, шелковый костюмчик. Я поздоровалась с ней и сказала:

-- Какая вы всегда элегантная и модная.

-- Гуманитарная помощь, -- ответила низким прокуренным голосом Олимпиада. -- Внучатые племянницы отдали свои вышедшие из моды тряпки. У них в Париже мода заканчивается, а к нам она только приходит, поэтому я самая модная старуха в нашем микрорайоне. А у тебя что, неприятности?

-- А разве заметно? -- Я удивилась вполне искренне.

-- Поживешь с мое, все будешь замечать.

-- Ничего особенного. Я временно на левую работу устроилась. И один козел, в общем, в первый же день поизгалялся.

-- Ответила?

-- Не очень...

-- Надо сразу бить по яйцам, -- заметила Олимпиада.

-- Буквально?

-- И буквально, и фигурально. Все мужики закомплексованы. По этим комплексам и надо врезать. Привожу пример. Сегодня стою в очереди за дешевым луком, из совхоза привезли, и один мужичонка -- маленький, пьяный, вонючий, матерится через каждые два слова. Я ему сделала замечание. А он мне: да пошла ты на хуй. Я ему тут же: на твой, что ли? Да он у тебя не больше трех сантиметров, на нем не удержишься.

-- А он что?

-- А ничего. Кругом хохот, он как рыба, рот открывает, а сказать ничего не может. Ты своему козлу не спускай, завтра же врежь! Мужика надо бить по его комплексам.

-- Я еще не знаю его комплексов.

-- А чего их знать? Он или толстый, или худой, или галстук носит как слюнявчик, или ходит в костюме с засаленным воротником, потому что чистит один раз в год, или по-русски двух слов связать не может, вечно прибавляет "как бы", "значит", "хотел бы сказать". Или начальника боится, или бездельник, или тупой.

-- Другое поколение приходит, -- возразила я.

-- А психология остается. Если решают, то только через силу, а больше надеются на авось. Полные идиоты. Давно не битые. Сейчас, может быть, начнут умнеть. Но не сразу. Не врежешь этому козлу, все время будешь об этом думать. Обязательно врежь. Завтра же. Послезавтра уже настроение улучшится.

Весь вечер я стирала, готовя мать и Анюту к поездке в деревню и думала, как врезать Ржавичеву, и почти придумала, надо было только получить некоторые данные от Насти.

Утром, когда я шла мимо охраны, молодые парни вытянулись и щелкнули каблуками ботинок. Было еще рано.

-- Кофе будешь? -- спросила Настя.

-- Буду.

Мы с ней в комнате отдыха выпили по чашечке кофе, в приемной осталась вторая секретарша, из тех, что не поступив в институт, идут в секретарши, чтобы перебиться год, и перебиваются всю оставшуюся жизнь, если сразу не выходят замуж за одного из сотрудников.

-- Успокоилась? -- спросила Настя.

-- Пока нет. Этого козла Ржавичева я должна наказать. Что он не сделал в последнее время?

-- Он хороший работник. Немного медлительный. Англичанам не ответил, они сегодня второй факс прислали.

-- Ты его вызови ко мне.

-- Тебя юрист спрашивала.

-- После Ржавичева.

-- Не пори горячку, -- предупредила Настя.

-- Я слегка.

-- Ну, как знаешь...

Я сидела в кабинете и читала факсы из Сингапура, Лондона, Гамбурга с непонятными мне запросами. В переговорном устройстве раздался голос Насти.

-- Господин Ржавичев в приемной.

Ржавичев вошел, поздоровался, улыбнулся и сел.

-- Почему англичане по одному и тому же вопросу присылают второй факс?

-- Видите ли, этот вопрос требует глубокой проработки, -начал Ржавичев.

-- Если требует, надо извиниться перед партнером и сообщить ему о сроке ответа.

Ржавичев развел руками.

-- Вы правы.

-- Я вам выношу выговор!

-- Вера Ивановна, вы меня наказываете за вчерашний розыгрыш?

-- Разыгрывать можете своих друзей, а вы мой подчиненный, работой которого я не удовлетворена.

-- Тогда, может быть, вы меня сразу уволите?

-- У вас есть место, куда вы могли бы перейти?

-- Пока нет, но могу найти.

-- Тогда поищите.

И я снова начала читать факсы, не обращая на него внимания. Ржавичев вышел, я слышала, как закрылась дверь. А что делать дальше, я не знала. И звонить некому. Римма еще, наверняка, спала, мать ушла в магазин закупать крупы в деревню. Я не выдержала и нажала на красную клавишу, услышала голос Насти:

-- Слушаю, Вера Ивановна.

-- Зайдите ко мне.

Настя вошла в кабинет, закрыла дверь на защелку и почему-то шепотом спросила:

-- Ты знаешь, что сейчас будет?

-- Что?

-- Ржавичев направился к Будильнику. Ржавичев -- один из лучших работников компании. Будильник сейчас тебе устроит такой скандал!

-- Не устроит. Я его слушать не буду.

-- Тогда он соберет акционеров и потребует пересмотра решения. Не высовывайся! Сейчас к тебе зайдет юрист с договорами. Ничего не подписывай. Подпишешь только после того, как посмотрит Малый Иван.

-- А что мне дальше делать?

-- Ничего. Я тебе принесла несколько новых видеокассет. Сиди и смотри кино, только звук не врубай на полную мощность. После обеда поедем к отцу и все обсудим. До обеда продержишься?

-- Продержусь, -- пообещала я.

-- С юристкой никаких разговоров.

Юрист, я уже знала, что ее зовут Ирэна, вошла, улыбнулась. Я еще не привыкла, что все в этой компании улыбаются. И тоже улыбнулась.

-- На договорах есть визы всех служб, они обсуждались на прошлом совете директоров при Иване Кирилловиче.

-- Оставьте, я посмотрю.

-- Да, конечно, -- согласилась юристка. -- Но этот договор надо подписать срочно. Наш субподрядчик приехал и ждет в приемной.

Я не думала, что меня подставят, но привычка читать все, что я подписываю, все-таки сработала. Я стала читать договор.

-- Мне не понятен пункт пять "б".

-- Он подкрепляет пункт четыре "б".

-- А пункт семь обязателен?

-- Вера Ивановна, я юрист очень высокой квалификации, и компания мне платит за это очень хорошую зарплату. Для ликвидации элементарной юридической безграмотности мы для вас лично возьмем начинающего юриста. Я думаю, компания на это пойдет. А пока подпишите хотя бы этот договор, субподрядчик ждет.

-- А я его не вызывала. Оставьте все договоры, я их изучу и подпишу в конце дня. Вы свободны.

Юрист сморщилась, как от приступа зубной боли, и вышла. И тут же в кабинет вошла Настя.

-- Что ты ей сказала? Она обозвала тебя идиоткой и пошла к Будильнику.

На пульте загорелась лампочка над второй клавишей. Это был Заместитель. Я нажала клавишу и услышала его голос.

-- Вера Ивановна, мне надо с вами срочно переговорить!

Настя замахала руками.

-- Извините, чуть позже, сейчас я уезжаю в правительство.

Не знаю, почему я сказала "правительство".

-- У тебя есть знакомые в правительстве? -- спросила Настя.

-- Откуда? Я их только по телевизору вижу, -- вынуждена была я признаться.

На переговорном устройстве зажглась лампочка, я отжала клавишу и услышала раскатистый баритон.

-- Вера Ивановна, машина у подъезда.

-- Кто это?

-- Викулов, начальник службы безопасности, -- пояснила Настя. -- Я так и знала: они будут проверять, куда ты поедешь. Викулов из чекистов. Они умеют раскапывать. Сиди и молчи. Я сейчас позвоню приятельнице в Белый Дом, она тебе выпишет пропуск, -- Настя написала на бумажке название главка Министерства экономики. -- Викулов туда не пройдет.

-- А что я буду делать в правительстве?

-- Покатайся на лифтах, пообедай. Протяни время. Я сейчас с Малым Иваном выеду в санаторий, и оттуда отец тебя срочно вызовет к себе. Но ни с кем не заговаривай больше, опять чего-нибудь ляпнешь.

-- А что я, собственно, ляпнула? Вчера меня попытались разыграть. Я сделала замечание. Это нормально. Если юрист не считает возможным проконсультировать своего руководителя, значит, меня будет консультировать другой юрист.

-- Ты это серьезно? -- спросила Настя.

-- Конечно.

-- Но мы же договорились, что ты только будешь делать вид, что президент.

-- Тогда я не поняла. Я считаю, что могу с вами советоваться, но решения буду принимать я.

-- Ладно, мы это обсудим в санатории. А пока поезжай в правительство. Но, если хочешь что-то решать сама, то и сама выпутывайся.

-- Естественно, -- ответила я.

Возле подъезда стоял "Мерседес 190Е". Я разбиралась в марках автомобилей, потому что Анюта не увлекалась куклами Барби, а собирала игрушечные автомобильчики. "Мерседес 190Е" я ей купила три года назад.

К машине подошел крупный загорелый мужчина в сером легком костюме, синем галстуке и ослепительно сияющих черных ботинках. Он улыбнулся мне и представился.

-- Викулов Юрий Иванович, начальник службы безопасности компании, -- и открыл переднюю дверцу.

Я сама открыла заднюю. В зеркале заднего обзора я все время, пока мы ехали, видела внимательные глаза Викулова.

-- Как вам понравились наши директора? -- спросил он.

Я промолчала.

-- Наша компания вам понравится, -- сделал еще одну попытку заговорить Викулов.

Мне хотелось ему ответить: "Это не ваша компания, потому что на восемьдесят процентов принадлежит отцу, это -- частная компания, а вы ее наемный работник", но, помня предупреждения Насти, промолчала. И вообще сегодня в разговоре с отцом надо все расставить по своим местам, хотя, если рассматривать сложившуюся ситуацию объективно, то мне место в школьном классе или за овощным прилавком.

Раздался зуммер сотового телефона. Викулов взял трубку, выслушал и спросил меня:

-- Вы сколько времени будете в Белом Доме?

-- Сколько мне будет необходимо. Кто интересуется моим времяпрепровождением?

-- Первый заместитель.

-- Передайте ему, что это в высшей степени некорректный вопрос и элементарное нарушение субординации. Я могу задать вопрос своему подчиненному, сколько времени и где он будет находиться, а он мне таких вопросов задавать не может.

Викулов положил сотовый телефон.

-- Почему вы ему об этом не сказали?

-- Он слышал.

Остальную часть пути мы ехали молча. Я вышла у Дома Правительства. Пропуск мне уже был заказан. Я не стала кататься на лифтах, а походила по коридорам, обнаружила холл с кофеваркой и удобными креслами, купила журнал "Космополитен", выпила чашечку кофе с пирожным, прочла статью о сексе после тридцати. Правда, с моим минимальным опытом мне надо было читать о сексе до тридцати, но эта статья была опубликована в предыдущем номере. Я забыла, что нахожусь в правительственном здании, скинула туфли и уснула. А если я засыпала, то спала обычно не меньше двух часов. Так и получилось. Я выпила еще чашку кофе и вышла из Дома Правительства.

-- На Малую Бронную, -- сказала я Викулову. На этой улице была частная нотариальная контора моей школьной подруги Алевтины.

Я вошла в нотариальную контору, посмотрела с площадки второго этажа на припаркованный "Мерседес". Викулов разговаривал по сотовому телефону, вероятно, докладывал о моем передвижении.

Офис Алевтины оказался обыкновенной двухкомнатной квартирой, но перестроенной. Из большой комнаты, кухни и прихожей получился небольшой зал, в котором за стеклянными перегородками сидели девушки за компьютерами, для посетителей поставили удобные кресла, столик с журналами.

Алевтина за чуть затемненной, тоже стеклянной стеной разговаривала с посетителем, полная изоляция не пропускала ни единого слова, но Алевтина заметила, когда я вошла, кивнув мне. Как только ее клиент вышел, она пригласила меня, сказав ожидающим:

-- Извините, госпожа Бурцева по предварительной записи.

Алевтина закрыла дверь, достала сигареты. Я взяла предложенную сигарету, подумав, что если не буду себя сдерживать, то начну курить, как все, не меньше пачки в день.

-- Какие проблемы? -- спросила Алевтина. Располневшая, с хорошо уложенной прической, с дорогими кольцами и браслетами, она выглядела лет на пять старше меня, а мы были ровесницами.

Я ей сжато изложила, как стала президентом компании и какая ситуация у меня с юристом компании.

-- Короче, тебе нужен юрисконсульт по морскому праву?

-- Да.

-- Сколько будешь платить?

Алевтина задала мне еще несколько вопросов, на которые я не могла ответить с определенностью, пообещав дать ответ через сутки: эту и другие проблемы мне предстояло обсудить с отцом.

-- Есть одна девица, которая в аспирантуре, как раз по морскому праву, ей нужны деньги. Договоры с тобою?

-- Конечно.

Алевтина набрала номер по диктофону и сказала:

-- Офелия, когда сможешь подъехать ко мне в контору? Надо посмотреть договора и поговорить с президентом компании. Не ему, а ей -- тридцать два года. Жду. Она будет у меня через полтора часа, -- сообщила Алевтина. -- Полчаса ей надо на договоры, так что приезжай часа через два.

-- Она армянка?

-- А как ты угадала?

-- Армяне часто называют своих детей именами из классической мифологии, литературы. У меня учились армянские Гамлет, Рамзес.

-- Она армянка московского разлива. Но Офелия настоящая.

Мне предстояло перебиться где-то два часа. Конечно, я могла выйти в центре и походить по магазинам, но, вспомнив, что днем Марина обычно дома, позвонила и договорилась, что заеду к ней.

-- На Поварскую, -- сказала я.

Я вышла на Поварской, бывшей улице Воровского. Я выросла при советской власти и еще с трудом привыкала к старинным названиям московских улиц, о которых я читала только в старых романах.

Марина, тоже моя школьная подруга, закончила режиссерское отделение театрально института, но ни одного спектакля в настоящем московском театре ей пока поставить не удалось. Она ставила экспериментальные спектакли в театрах-студиях, которые обычно располагались в повалах. Последний ее спектакль я смотрела в бывшем бомбоубежище. Спектакль эротический, с голыми девушками и парнями. Прошло всего несколько спектаклей, жители ближайших домов возмущались, и домоуправление расторгло договор на аренду бомбоубежища. Марина уже несколько месяцев сидела без работы, но не бедствовала. Одна комната ее двухкомнатной квартиры, почему-то постоянно закрытая, обеспечивала ее. Я не знаю, что хранилось в этой комнате, а храниться могло все... Я только один раз видела, как днем зашли к ней парни в кожаных куртках и вышли с большими сумками, в которых могли поместиться даже автоматы Калашникова.

Марина, еще в халате, предложила мне позавтракать, хотя для служащих людей уже наступило время обеда.

В микроволновой печи она поджарила ломти ветчина, сварила кофе и только после этого сказала:

-- Рассказывай.

Я начала рассказывать коротко, как рассказывала в нотариальной конторе, но Марина меня перебила:

-- С подробностями. В любой ситуации важны подробности. И не так даже важно, что происходило, а как.

Я рассказала об отце, об оперативке с моим розыгрышем, о Ржавичеве и юристке.

-- Теперь ты все знаешь. Представь, что я -- героиня твоей пьесы.

-- Спектакля, -- поправила Мерина.

-- Хорошо, спектакля, -- согласилась я. -- И вот героиня попадает в нелепую, дурацкую, абсурдную ситуацию. Была никем, школьной учительницей, а стала главой компании. И все над ней смеются, она же ничего не понимает. Что делать героине? Ты -режиссерша, подскажи.

-- Во-первых, пьеса дурацкая, -- начала Марина.

-- Дурацкая, но реальная, -- возразила я.

[$52-53]

-- Как ничего? -- не поняла я.

-- Если по системе Станиславского, да и по любой другой, тебя отстранить от должности, или как сейчас модно, объявить тебе импичмент, ничего не стоит. Собственно, процедура импичмента уже началась. Тебя надо объявить недееспособной, для этого тебе достаточно наделать ошибок, которые ты начала ляпать в первый же день.

-- Во второй, -- поправила я ее.

-- К моменту отрешения от власти соберут все твои просчеты скопом.

-- Но компания практически частная, -- возразила я. -Уволить они меня не могут. Уволить меня может только отец.

-- Он это и сделает. Ему докажут, что ты полная дилетантка, ты ведь дилетантка в этом пароходном хозяйстве? Согласна?

-- Согласна.

-- И вообще в пьесе нет драматургии и точного характера героини. Согласна?

-- Может, и согласна. Пока не понимаю.

-- Драматургия -- это всегда преодоление препятствий. Рассмотрим, какие препятствия перед противниками героини. Да никаких! Им надо доказать только, что ты дилетантка. Они это докажут в течение недели, подставляя и макая тебя ежедневно, докажут это акционерам, те нажмут на отца, и тот уберет тебя. У твоих противников нет препятствий, которые они не могут преодолеть хотя бы некоторое время.

-- Значит, мне нужно время? -- спросила я.

-- В любом случае тебе надо время, чтобы подготовить противодействия на их действия.

-- Поняла.

-- Потом тебе их надо ввести в заблуждение. Сейчас твоя героиня -- строгая, даже злобная и не очень умная учительница.

-- Ну, и не дурочка, -- возразила я. -- Кое-какой умишко у меня есть.

-- А вот этого героине показывать в первый же день совсем не обязательно. Только дурочки в неясной ситуации хотят показаться умными. Умные в таких случаях играют под дурачка или дурочку, если это касается женщины. И все успокаиваются. Дурочки не страшны, дурочек не боятся.

-- Но я все-таки учительница, и что я -- полная идиотка? Не поверят же!

-- Ты не права. Очень много учительниц -- полных идиоток. Не раскрывайся раньше времени. Против тебя умные и беспощадные мужики. А мужики -- как кобели -- если на их территории появляется другой кобель, они дерутся без пощады, до победы.

-- Но кобели никогда не трогают сук.

-- Это в собачьем мире, а в человеческом -- нет этого табу. Тебе сколько положили как президенту в месяц?

-- Как учительнице мне за эти деньги надо работать полтора года.

-- Да за такие деньги самая умная согласится, чтобы над ней смеялись. Да за такие деньги может быть только один принцип: тебе плюют в глаза, а ты говоришь: "Божья роса". Время сейчас такое. Главное -- выжить.

Пока мы говорили, я выпила две чашки кофе и выкурила три сигареты. В разговоре с Мариной я уже скорректировала свое положение на будущее, если, конечно, меня поддержит отец. Марина предложила мне две итальянские блузки, и, хотя я никогда не брала в долг и покупала только, когда у меня появлялись деньги, я не выдержала и взяла блузки. Марина уложила их в фирменный пакет, и я вернулась к "Мерседесу".

-- На Малую Бронную, -- сказала я Викулову.

Офелия оказалась девушкой баскетбольного роста -- под метр девяносто, в мини-юбке и майке. Даже Римма уступала ей в обилие женских достоинств. Я смотрела на нее снизу вверх.

-- Ну, извините, -- Офелия улыбнулась, -- все сначала удивляются, потом привыкают.

-- У нее черный пояс по карате, -- сказала Алевтина. -Она телохранителем работала.

-- Договоры составлены безупречно. -- Офелия протянула мне договоры. -- Я бы поучилась у вашего юриста.

-- Спасибо. Я вам позвоню завтра. Вашу работу компания оплатит.

-- Да ладно, -- махнула Офелия своей огромной рукой. -Это не работа, а услуга Алевтине. Я ее постоянная должница. Если вам потребуется помощь, я готова соответствовать, диссертацию я уже написала, защита осенью, на море я уже была.

Я подумала, что Офелии вряд ли пригодится в жизни ее диссертация. Выйдет замуж за какого-нибудь крутого бизнесмена, это же идеально для не очень сильного мужчины иметь в женах такую роскошную женщину да еще с черным поясом по карате.

Я распрощалась с юристками, в очередной раз пожалев, что после средней школы меня не приняли в высшую школу милиции, скорее всего, из-за моего маленького роста, хотя у меня был первый разряд по стрельбе из пистолета. Я была странной девочкой. Мне нравились женщины в форме, милицейской или прокурорской, я любила читать детективный романы и почти всегда угадывала, кто убийца, еще я хотела стать космонавтом. Я поступала в Высшее техническое училище имени Баумана, ректором которого был космонавт Елисеев, не добрала двух баллов, поступила в Педагогический и стала учительницей математики. В школе я лучше других девчонок понимала в математике, физике и химии и не любила историю и литературу, которые, на мой взгляд, не имели практического применения в жизни и поэтому не могли стать моей профессией.

Викулову, вероятно, надоело сидеть в "Мерседесе", и он прохаживался по тротуару, оглядываясь на молоденьких девушек.

-- Позвоните в приемную офиса, -- попросила я Викулова, -есть ли для меня сообщения.

Викулов молча набрал номер и сказал:

-- Это Викулов. Есть ли сообщения для Веры Ивановны? -- и, выслушав, сказал мне, -- Вас просит срочно приехать в санаторий Иван Кириллович.

-- Поехали! -- сказала я.

-- Извините, у меня есть основные обязанности, -- ответил Викулов, как мне показалось с раздражением. Обидчивый дурак, подумала я. Продемонстрировал, что он не шофер, а начальник службы безопасности. Я давно заметила, что люди, которые афишируют свою должность, или закомплексованы, или, мягко говоря, не очень умны.

Викулов договорился по телефону с шофером, который подъехал к Белорусскому вокзалу на небольшой "Хонде".

-- Это Коля, -- Викулов представил мне молодого крепкого парня. -- Он отвезет вас к отцу, -- но из "Мерседеса не вышел, явно предлагая мне пересесть в "Хонду".

-- Коля, -- сказала я, -- мы поедем в "Мерседесе".

-- Извините, -- сказал Викулов, -- но у меня нет доверенности на вождение "Хонды".

-- Это ваши проблемы, -- ответила я. -- Вызовите другого водителя, -- я уже знала, что в компании работают три водителя.

Викулов вышел из машины. Я нажила еще одного врага. Я понимала, что меня несет, но не могла остановиться. Хотя в сложившейся ситуации мои поступки могли быть единственно верными. Мне бросили вызов, я его приняла. Свою роль желчной, мстительной, упрямой хамки я сыграла неплохо, хотя никакой роли я не играла, я была сама собой в том худшем виде, в каком могла быть, если себя не сдерживала. Во всяком случае, если в Совете директоров будут анализировать мои действия, они обнаружат последовательность и попробуют спланировать следующую акцию, которая у них не получится, потому что завтра я буду абсолютно другой.

"Мерседес" несся по подмосковной дороге среди леса. Иногда возникали дома-крепости, двухэтажные, с подземными гаражами, с соляриями на крыше. В большинстве домов узкие окна, иногда бойницы. Через них невозможно рассмотреть, что внутри дома, но удобно отстреливаться из гранатомета. Новые русские строили дачи, которые напоминали то старые замки, то современные бетонные доты, а дот -- это долговременная огневая точка, в переводе с инженерно-военного.

Попадались и старые дачные поселки, заложенные в тридцатые и сороковые годы: деревянные дома с верандами, флигелями, домиками для прислуги на участке.

На всех новых дачах были установлены спутниковые тарелки. Раньше строили годами. Одно лето уходило на подвал и фундамент, следующее на стены, потом крыша. Сегодня кирпичные крепости возводились от весны до осени. Я никогда не мечтала о такой крепости, но от финского одноэтажного домика я бы не отказалась. И сидела б сейчас в шезлонге в тени или варила варенье и ждала мужа с работы. Насчет мужа я, конечно, зря, даже в мечтах ему не находилось места. А если я когда-нибудь снова выйду замуж, то, наверняка, он будет старше меня. Значит, кроме его родителей, будут жить еще и его дети, еще моя мать и Анюта,да все это на меня одну, то лучше не надо. Я исходила из опыта своих подруг, которые после дачного сезона возвращались в Москву с облегчением. Вместо летнего отдыха была тяжелая летняя работа, когда надо готовить на десяток человек, убирать, солить, мариновать, квасить.

Но замужество и дачная жизнь в этом сезоне мне, во всяком случае, не угрожали. Я попыталась сформулировать вопросы, на которые мог дать ответ только отец, но уснула от сегодняшних переживаний и проснулась, когда водитель разбудил меня.

Это был санаторий Четвертого управления при Совете Министров бывшей Российской Советской Федеративной республики. Второй разряд, как пояснил мне шофер. Более комфортабельными считались санатории, где лечились и отдыхали Союзные министры, члены ЦК КПСС и Политбюро. В прежней иерархии существовал свой табель о рангах, в котором инструктор ЦК КПСС имел больше привилегий, чем республиканский министр.

Сегодня все смешалось. Те, кто имели деньги, могли жить в апартаментах членов Политбюро. Это все равно, что купец поселился бы в царских покоях. В начале года в санатории для самых избранных убили бизнесмена, и администрация Президента распорядилась путевки в санатории экстракласса бизнесменам не продавать, чтобы не нервировать новую привилегированную элиту.

Но даже этот санаторий второго разряда поразил меня огромным десятиэтажным корпусом, который тянулся метров на двести. В парке были еще и коттеджи, старые, деревянные, с пятидесятых годов, и новые, кирпичные. К одному из них подрулил шофер.

Двое молодых парней сидели под тентом возле коттеджа. Третий находился в холле первого этажа и смотрел по телевизору футбол. Короткое помповое ружье стояло в углу. Ситуация вполне для американского фильма. Ты мертвец, подумала я тогда про парня, потому что, чтобы дотянуться до ружья и взять его в руки, потребуется не меньше трех секунд. Во всех фильмах стреляли через секунду, уже при входе.

И вдруг я услышала свой голос, потом возражения Ржавичева. Мой голос мне не понравился: раздраженный и даже чуть плаксивый.

Иногда мне снится такое, что в жизни происходить не может, я даже не пугаюсь, потому что понимаю: это сон надо сделать усилие и проснуться. Я вдохнула, выдохнула, закрыла и открыла глаза, но по-прежнему слышала свой голос.

Я прошла к веранде, откуда доносился голос, и увидела отца, Настю и Малого Ивана, которые слушали на портативном магнитофоне пленку с записанным разговором.

-- Записывают персонально меня? -- спросила я.

-- Прослушиваются все члены Совета директоров. Идет утечка информации. У меня нет другого выхода, -- ответил отец.

-- Если они узнают об этом, то могут подать в суд, это нарушение прав человека и вторжение в личную жизнь. Сколько человек знают о прослушивании?

-- Трое: я, Настя и Малый Иван.

-- А служба безопасности? Викулов, например?

-- Нет.

-- Хороша же служба безопасности, которая не знает, что в организации установлены жучки.

-- Да, не хороша, -- согласился отец. -- Будем менять. Но ты, в принципе, провела эти два дня замечательно. Мы проанализировали. Ты практически не допустила ни одной ошибки. Небольшой перебор только с Ржавичевым.

-- Но на корабле бунт. Команда вышла из подчинения. Они сделают все, чтобы меня убрать.

-- Им это будет сделать довольно трудно.

-- Не так уж и трудно, -- не согласилась я. -- Мне нужен гарантированный запас времени.

-- Не понял, -- сказал отец.

-- Ты издаешь приказ, что я исполняю обязанности и если не справлюсь, то во главе компании станет твой первый заместитель. Один месяц они решат потерпеть, а за месяц я во многом разберусь.

Настя и Малый Иван переглянулись.

-- С вашей помощью, -- добавила я. -- Но быть полностью пешкой мне противно.

-- Хорошо, -- согласился отец. Он закрыл глаза, и я поняла, что он согласился не потому, что я права, а потому, что устал. Сегодня он был бледнее, чем вчера. -- Вы погуляйте с Настей, а я с Малым Иваном обговорю технологию принятия решений.

Мы с Настей вышли. Охранник по-прежнему смотрел футбол по телевизору. Настя, проходя мимо, взяла помповое ружье.

-- Эй! -- сказал охранник. -- Не балуй!

Настя резко передернула затвор и направила ружье на охранника.

-- Считай, что ты своих детей сиротами оставил, -- Настя в несколько движений разрядила ружье, патроны разлетелись по холлу, и бросила ружье на диван.

Тот, кто занимался стрелковым спортом, мгновенно вычисляет профессионала. Настя разрядила ружье, как профессионал. Охранник, кряхтя, собирал патроны, Настя посмотрела на него и вышла на веранду.

-- Терпеть не могу дилетантов, -- сказала она, предложила мне сигарету и закурила сама.

Коттедж был построен на окраине парка. С веранды просматривалось поле, засеянное овсом, который уже начинал желтеть. Вдалеке виднелась колокольня разрушенной церкви, за полем, на лугу у речки паслись коровы. Родной российский пейзаж.

-- Сколько до этой колокольни? -- вдруг спросила меня Настя.

-- Не меньше километра, -- прикинула я.

-- Тысяча восемьсот метров, -- определила Настя и спросила охранника: -- Шеф на этой веранде бывает?

-- Бывает, -- ответил парень постарше, по-видимому, главный здесь. -- Он любит сидеть и смотреть на поля.

-- Сюда его не вывозите, -- сказала Настя.

-- Извините, мадам, -- ответил охранник, -- мы подчиняемся только товарищу Викулову. А он приказал выполнять все пожелания шефа.

-- Идиот, -- прокомментировала Настя, когда охранник отошел. -- Страна непрофессионалов. Ну, чего вытаращилась? Не понимаешь?

-- Не понимаю, -- призналась я.

-- Веранда просматривается с колокольни и с того пригорка. Если просматривается, значит, и простреливается.

-- В думаете?

-- Я не думаю, я фиксирую. И вообще, мы на "вы" или на "ты"? Давай, на "ты". Нечего подчеркивать мой возраст.

Медсестра, женщина лет пятидесяти, по-видимому, знакомая Насти, вышла на веранду.

-- Вас зовут, Настя, -- попросила она. И вообще, на сегодня хватит. У него давление поднялось.

-- Принято к исполнению, -- заверила Настя.

Мы с Настей вернулись в спальню. Малый Иван на компактном компьютере "Кенон" со встроенным принтером закончил печатать и включил принтер. Лист бумаги начал медленно выползать. Принтер работал с каким-то кряхтением, будто выполнял работу не по силам. Наконец, отпечатанный лист вышел из щели. Отец просмотрел его, подписал и протянул мне.

На бланке компании был напечатан приказ, что обязанности президента компании временно, на два месяца, выполняет Бурцева Вера Ивановна. Если за это время Бурцев И.К. не сможет приступить к своим служебным обязанностям, то обязанности президента компании автоматически переходят к первому заместителю.

-- Мы проанализировали ситуацию и пришли к выводу, что ты права. Но все-таки нужно два месяца. Это тоже срок небольшой. Перетерпят. Им нет смысла задираться из-за двух месяцев. Как дома, как Анюта?

-- Отправляю в деревню к родне.

-- Если потребуются деньги, возьми в бухгалтерии, Настя все оформит.

Медсестра сделала круговые движения, что могло означать только -- "закругляйтесь"!

Я подошла к отцу, поцеловала его. Он слабо улыбнулся и закрыл глаза.

-- Поедем на моей, поговорим по дороге, -- сказала Настя, направляясь к своей красной "восьмерке".

-- Шофера, может быть, отпустить? -- предложила я.

-- Отвыкай от советских привычек, -- ответила Настя, -шофер должен рулить -- хорошо и молча, уборщица -- убирать хорошо и как тень. Все убрано, а ее никто не видел.

-- А секретарша? -- спросила я.

-- Секретарша должна помогать и учить учительниц, которые решили, что они запросто могут стать президентами компаний.

-- Но незаметно и с тактом, -- добавил Малый Иван.

-- А уж это исходя из индивидуального восприятия: некоторых -- незаметно и с тактом, другие быстрее понимают, когда их бьют в лоб или по лбу. Мы поедем, не торопясь, с заездами, -- сказала Настя водителю, проходя мимо "Хонды". -- А ты рули в привычной манере и жди нас в офисе.

Малый Иван с трудом разместился на заднем сиденье, я села рядом с ним. Настя мгновенно проскочила по территории санатория и понеслась по шоссе, обгоняя слишком медлительных водителей.

-- У меня есть несколько вопросов, -- сказала я.

-- Несколько -- это хорошо, -- прокомментировала Настя. -У нормальных женщин всю жизнь только два вопроса: как жить и с кем спать? Давай твои вопросы.

-- Разве обязательно информацию передавать по телефону? Я с детства слышу -- это не телефонный разговор. И во всех фильмах про шпионов никто не пользуется телефоном, а есть всякие тайники, передача информации на ходу. И если к нам конкурентами заслан стукач, то он об этом не скажет ни по телефону, ни в своем кабинете.

-- Ваня, у тебя появился сторонник, -- сказала Настя.

-- Я тоже так считаю, -- согласился Малый Иван. -- Но шеф и Настя придерживаются другой концепции. Они считают, что мы можем определить информатора не впрямую, а косвенно, прослушивая все разговоры и анализируя их.

-- Послушай про себя, Вера, -- сказала Настя. Она выщелкнула кассету с записями джаза из магнитолы и вставила другую. Я услышала голос Заместителя и юриста.

-- Вначале по учительнице, -- это начал Заместитель.

Юрист: В школе работает тринадцать лет. Первый ее жених -студент консерватории Рапопорт, еврей.

Заместитель: С такой фамилией национальность можно не называть.

Юрист: Иван развалил намечающийся брак.

Заместитель: Не очень понятно. Иван -- не антисемит.

Юрист: В это время семья Рапопортов собиралась эмигрировать в Израиль. Для начальника главка министерства это могло иметь нежелательные последствия.

Заместитель: Они эмигрировали?

Юрист: Да. Через год, как только сын закончил учебу в консерватории. Сейчас он -- гражданин США. Богат, знаменит, живет в основном в Европе, дома в Лондоне и в Женеве. Женат. Двое детей.

Заместитель: За кого вышла замуж учительница?

Юрист: За младшего научного сотрудника Никандрова. Через три года развелась. Сейчас не замужем.

Заместитель: Причина развода?

Юрист: Развод был тихий. В школе даже ее подруги о разводе узнали через полгода.

Заместитель: Значит, тихушница. Как ее характеризуют в школе?

Юрист: Отзывы самые положительные. К административной карьере не стремится. Неоднократно предлагали стать заведующей учебной частью -- всегда отказывалась.

Заместитель: Истерична, скандальна или склонна к компромиссам?

Юрист: Характеризуют, как спокойную и уравновешенную.

Заместитель: Не верю! По этим данным она чуть ли не тихая идиотка. Она умна и очень. В разводе несколько лет. Кто е любовник?

Юрист: Даже ближайшие подруги утверждают, что любовника нет.

Заместитель: Этого не может быть. Она очень привлекательна. Надо найти ее любовника, ее врагов. Нам надо знать, на чем ее можно сломать.

Настя выключила автомагнитолу.

-- Это утренняя запись, еще до скандала с Ржавичевым. Они будут делать все, чтобы тебя убрать.

-- И все-таки объясните мне, -- попросила я, -- зачем нужна я? Если им что-то надо сделать, они все равно сделают.

-- Не сделают, -- не согласилась Настя. -- Все документы подписываешь ты.

-- Ничего в этом не понимая.

-- Тебе и понимать не надо. В твою задачу входит задержать принятие решения, пока Малый Иван не проанализирует все последствия того или другого решения. Задача очень простая: тянуть кота за хвост.

-- А кто кот?

-- Первый заместитель. Сейчас мы приедем в офис. Он, наверняка, тебя ждет. Не иди на разговор с ним. Скажи, что болит голова. Перенеси разговор на завтра. Извинись, скажи, что погорячилась.

Что я скажу, я знала и без Насти. Как только я прошла к себе в кабинет, я услышала голос Насти.

-- Первый заместитель просит вас принять.

-- Александра Петровича жду с нетерпением. Мне надо о многом с ним посоветоваться.

Я знала, что через усилитель он слышит мой ответ в приемной.

Он вошел, но не сел, ожидая приглашения.

-- Садитесь, -- сказала я и улыбнулась.

Ему ничего не оставалось, как тоже улыбнуться.

-- Как отец? -- спросил он.

-- Все не очень понятно. Будут еще консилиумы, чтобы решить, где делать операцию. Вот приказ, который он подписал.

И я протянула бумагу, составленную отцом и Малым Иваном. Он внимательно прочел приказ и спросил:

-- Вы думаете, что за два месяца что-либо поймете?

-- Нет, я так не думаю.

-- Тогда зачем вам это надо? Вы же ставите себя в унизительное положение.

-- Я вам сейчас все объясню, -- я взяла карандаш. -- Я работаю в школе. Денег не хватает. А здесь я два месяца буду получать зарплату президента компании. Я уже все подсчитала. Я себе могу купить шубу из крашеного кролика или козленка и пальто матери. Основные траты, конечно, на дочь. Нужна теплая куртка, кроссовки, леггинсы, джинсы, сапожки под брюки, она мечтает о роликах. Ну, и у меня нет теплых сапог, есть проблемы с летней обувью.

За два месяца я что-то пойму в деятельности компании. Ведь можно изучать, начиная с самого низа, с курьера, как в кино или романах, но можно и наоборот, с самого верха. Если я чего-нибудь пойму, то, когда выйдет отец или когда управление компанией перейдет к Вам, то меня ведь можно использовать на какой-нибудь должности.

-- На какой? -- спросил Заместитель.

-- Ну, это вы решите сами. Я знаю только одно: отец обеспокоен моим положением и хочет мне помочь. Может быть, он выбрал не самый верный путь, но это его выбор. И два месяца очень быстро кончаются, -- я вздохнула почти искренне.

-- У меня к вам есть предложение, -- сказал Заместитель. -- У вас каникулы, отдыхайте. И приезжайте только за зарплатой.

-- Не могу, -- я снова вздохнула. -- Отец сказал: изучай, может, на что-то и сгодишься.

-- Хорошо, -- согласился Заместитель. -- Тогда уточним некоторые приоритеты.

А вот уточнение приоритетов и обязанностей в мои планы сегодня не входило.

-- Если вы насчет Ржавичева, то я приношу извинения. Я готова извиниться и перед ним. Но поймите и меня. Ржавичев меня достал. Он меня обидел.

-- Это не Ржавичев, а я вас обидел. Вы же понимаете, что без моего согласия никакого розыгрыша не было бы.

-- Я понимаю. Но Вас я боюсь. Я боюсь только двух человек: директрису своей школы, ну, она крокодил, и Вас.

-- Я тоже из крокодилов? -- спросил Заместитель.

Даже в коротком разговоре можно определить основные черты человека, его симпатии, антипатии, комплексы. Я это давно заметила на своих учениках. Мальчишки лет семи -- уже почти сформировавшиеся личности. Они хотят быть мужчинами. И горды, когда их сравниваешь с хищниками. Тихие, интеллигентные мальчики хотят казаться агрессивными и напористыми.

-- Вы из симпатичных крокодилов, -- ответила я. Он должен был ответить: я добрая собака, или я заяц, или -- извините, у меня такая работа, и я вынужден быть крокодилом. Но мой прогноз не оправдался. Заместитель ничего не ответил. Моя просчитанная лесть не сработала.

-- Давайте договоримся, -- ответил он, -- если вам захочется поиграть в руководительницу, советуйтесь со мною. Вам, наверное ,объяснили, что у компании сейчас не самые лучшие времена.

-- Я это знаю.

Заместитель встал. Я ему улыбнулась одной из самых лучших своих улыбок.

-- У вас проблемы с Госимуществом? -- спросил Заместитель.

Пропуск в Дом Правительства мне выписали в одно из управлений Госкомимущества. Викулов, наверное, все-таки выяснил это через свои старые чекистские связи.

-- У меня много проблем.

Это был единственно верный ответ. После ухода Заместителя я позвонила в нотариальную контору. Туда тоже приходили расспрашивать обо мне, но оттуда их послали. Другую мою приятельницу они, по-видимому, не выяснили.

-- Как поговорили? -- спросила Настя.

-- Нормально, -- ответила я. Если бы Настя попыталась выяснить подробности, я бы ей сказала: прослушайте пленку, но Настя не стала расспрашивать.

-- Во сколько прислать машину? -- спросила она. -- Ты же завтра отправляешь свих в деревню.

-- А это удобно? -- спросила я, -- использовать машину в не служебных целях?

-- К президенту компании машина прикреплена на две рабочие смены, -- пояснила Настя. -- Отправить на отдых мать и дочь президента -- это служебная цель, потому что сохраняется время президента, которое стоит в сотни и сотни раз больше зарплат шоферов, стоимости бензина и амортизации техники. Шоферу я адрес сообщила.

-- Тогда к восьми утра. Поезд в девять двадцать.

Настя кивнула и сделала пометку в блокноте.

-- Машина у подъезда. Шофера зовут Коля.

На "Мерседесе" Коля, слишком полный для своих двадцати с небольшим лет, вез меня домой.

-- Остановитесь здесь, -- попросила я его.

-- А почему не к подъезду? -- спросил он.

-- Я не хочу, чтобы соседи считали меня валютной проституткой.

-- Сейчас нет валютных, -- пояснил Коля. -- Берут и в рублях, но по курсу доллара, естественно.

-- По личному опыту знаешь?

-- От знакомых. Я, как только мне исполнилось восемнадцать, я сразу женился. Боялся спид подхватить. Но сейчас в этом бизнесе цены очень упали. Конкуренция. Украинские дивчины цены сбивают. Для них сто долларов -- деньги.

Для меня тоже, -- подумала я, -- и очень большие.

Часть ночи у меня ушла, чтобы погладить выстиранные матерью кофты, блузки, шорты Анюты. Кое-что пришлось подштопать. Бедность, конечно, не порок, но и радости не доставляет. Мне повезло. Когда Анюта начала взрослеть, молодежная мода переменилась, и джинсы, майки, свитера, кроссовки стали униформой для подростков. Но года через два мне придется туго, когда потребуются туфли, сапоги, кожаные юбки.

Я легла в три ночи, встала в шесть, в семь подняла Анюту, и мы начали собирать вещи.

-- Не набирайте много, -- предупредила мать. -- Самим придется таскать.

-- На вокзал я отвезу вас на машине, -- успокоила я мать.

-- А какая марка? -- спросила Анюта.

-- "Мерседес 190Е".

-- Жаль, что никто из девчонок не увидит, на какой машине я уезжаю. Ладно, выйду замуж за какого-нибудь крутого и буду ездить только на "Мерседесе", ну, может быть, на "Опеле".

-- Не будешь. У тебя две тройки. Крутые на троечницах не женятся.

-- Ну, мать, у тебя и взгляды! Нашу соседку Люську из девятого класса исключили, а за нею приезжает парень на "Альфа-Ромео". Замуж берут не за пятерки, а за красоту и обаяние. Я смотрюсь очень даже ничего и очень обаятельная. Я в первой пятерке красавиц школы.

-- У вас пятибальная система?

-- И десятибальная тоже, чтобы было меньше интриг.

-- А учительницы тоже разбиты на пятерки и десятки?

-- Да, -- подтвердила Анюта. -- Ты в десятке. Между восьмым и девятым местом.

-- А кто на первом? И кто эти места определяет?

-- На пером твоя подруга Римма. А определяют мальчишки-выпускники. Хотя странный у них вкус. Римма не отвечает международным стандартам: задница у нее ниже коленок, грудь -- как у дойной коровы. Нет, не понимаю я пока мужчин.

-- Идите завтракать, -- позвала мать.

Мать приготовила мне и Анюте привычную яичницу с колбасой. Закупала продукты и готовила мать. Не знаю как, но ей удавалось уложиться в свою зарплату старшей медсестры. Моя зарплата и случайные подработки откладывались на летний отдых и самые необходимые покупки. Включая телевизор и открывая холодильник, я всегда боялась, что однажды экран не засветится, а холодильник окажется размороженным. На деньги, которые я получила от отца, я купила когда-то телевизор и холодильник. И в будущем ничего хорошего не просматривалось, на увеличение зарплаты учителям я не рассчитывала, а в чудеса не верила. Боже мой, какая тоска откладывать годами деньги на мебель, на хороший утюг, на видеомагнитофон. Молодые учительницы мечтали найти работу в преуспевающей фирме, выйти замуж за преуспевающего бизнесмена. Я тоже мечтала, но после тридцати стараясь об этом не думать.

О том, что случилось в эти три дня, я тоже стараюсь не думать, чтобы не сглазить.

Я уже давно жила по принципу: делай все, что можешь, и будь то, что будет.

-- Синий "Мерседес" у подъезда, -- сообщила Анюта, выглянув в окно.

Пока Коля помогал грузить вещи, Анюта прохаживалась возле машины, поглядывая на окна, надеясь, что подруги увидят, на каком автомобиле она уезжает, но подруги в это раннее утро еще спали.

Мать села на переднее сиденье. Все эти дни она не спрашивала об отце. Если бы я все рассказала, она могла бы высказать свое мнение, но ее мнение меня не интересовало.

На вокзале Коля взял носильщика, который внес вещи в вагон. Я попыталась расплатиться, но Коля сказал:

-- Не надо. Фирма оплатит, -- и потребовал у носильщика квитанцию, которой у того не оказалось.

-- Потеряешь работу, -- спокойно сказал Коля на возражения носильщика о его жлобстве.

Уже в вагоне мать напомнила мне:

-- Я жду тебя через неделю.

-- Не жди, -- ответила я ей. -- Я или буду помогать отцу или пойду торговать овощами, иначе мы эту зиму не сведем концы с концами.

-- Ну, а за помощь-то он тебе платить будет?

-- Мать, -- сказала я ей, -- если бы ты заболела, неужели бы ты платила мне за то, что я ухаживаю за тобой?

Мать не нашлась, что ответить.

Я попрощалась, и мы с Колей пошли к платной стоянке, на которой Коля поставил "Мерседес". Носильщик прибежал, когда мы выезжали.

-- Подавись, -- он протянул квитанцию.

-- Извинись, или не возьму, -- ответил Коля. -- А то, что я не взял, ты не докажешь, свидетелей у тебя нет, а у меня есть, -- и тронул машину.

-- Извини, командир, -- выдавил из себя носильщик.

-- Где ты этому научился? -- спросила я.

-- У Ивана Кирилловича, вашего отца. Я у него многому научился.

Я тогда впервые подумала, что я-то сама у отца научилась немногому, хотя, как выяснилось потом, я взяла у него главное -- характер.

x x x

В офисе меня уже ждали Настя и Малый Иван. Мы прошли в комнату отдыха, и Малый Иван вложил мне в ухо крохотный наушник, спрятал шнур в волосы и начал объяснять.

-- Ты слушай и молчи. Когда тебе будет нужно что-то сказать, я подскажу. Но в объяснения не вдавайся. Только реплики.

-- А если они услышат твои подсказки?

-- Это услышать невозможно. Проверим.

Малый Иван ушел в свой кабинет. Я пока поправила бант на блузке, причесала волосы и услышала голос Ивана.

-- Так слышно или усилить громкость?

-- Слышно. А если это устройство отключится?

-- Извинись. Объяви перерыв. Или нажми красную клавишу, и Настя тут же тебя вызовет вроде бы к телефону. Система немецкая и хорошо отлаженная.

Я сидела в комнате отдыха и ждала сигнала Насти. Наконец загорелась красная клавиша.

-- Все собрались, -- сообщила Настя.

Я досчитала до тридцати и вошла в кабинет. Сове директоров был в полном составе.

-- Доброе утро, -- сказала я.

-- Доброе утро, -- ответили мне.

Некоторые добавляли: Вера Ивановна или госпожа президент. Я вдела на лицах усмешки, иронию, снисходительность.

-- С этого дня, -- сказала я, -- несколько меняется начало утреннего ритуала. Вы привыкли, что вами руководит мужчина, теперь перед вами женщина. Когда входит женщина, мужчины обычно встают. Отрепетируем раз и навсегда.

Я вернулась в комнату отдыха, вышла снова и сказала:

-- Доброе утро.

Все встали, но ответил только Заместитель.

-- Доброе утро, Вера Ивановна.

-- Доброе утро, Александр Петрович! Начинайте совет.

Я добросовестно пыталась понять суть спора, который тут же возник между Ржавичевым и Бессоновым, но ничего понять не могла. Заместитель делал пометки и не вмешивался в спор. И тут в наушнике я услышала голос Малого Ивана.