Женщина-призрак

Глава 1

Вечер был молод, как и он. Но вечер был мягким, а он – раздраженным. Вы заметили бы это за несколько ярдов по выражению его лица. Это было раздражение, которое иногда часами не покидает человека. Ему было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать. Это было после ссоры и послужило началом всей истории.

Спокойный майский вечер. Час, когда половина города – те, кому нет тридцати, – поправляет волосы, прихорашивается и спешит на свидание. А другая половина города в этот час пудрит носы и спешит на тд же самое свидание. Куда бы вы ни заглянули в этот час, вы всюду увидели бы пары. На каждом углу, в каждом ресторане и баре, в аптеках и вестибюлях отелей, под всевозможными уличными часами и в любом доступном и еще не занятом другой парой месте. Пары – кругом, но кое-кто еще стоит в одиночку, и всюду одни и те же разговоры: «А вот и я. Ты давно ждешь?», «Ты очень мило выглядишь. Куда мы пойдем?»

Таким был этот вечер. На западе багровело небо, оно постепенно темнело. Начали загораться неоновые огни. Одинокие прохожие пытались на ходу флиртовать с такими же одинокими прохожими, но противоположного пола. Гудели машины, все куда-то спешили. Воздух был необычайным, он казался опьяняющим, как шампанское, и ароматным, как духи Коти. Даже если вы не замечали этого, воздух ударял вам в голову. Или, возможно, хватал за сердце.

А он шел и мрачно смотрел перед собой. Люди удивленно шарахались от него и думали, что он рехнулся. Но он не был больным. Это можно было понять, присмотревшись к его походке и цветущему лицу. И, конечно, нельзя было подумать о его тяжелом материальном положении. У него была настолько роскошная одежда, что она не вызывала никаких сомнений на этот счет. Если ему и перевалило за тридцать, то не так уж давно. И он не был некрасивым. Если бы вы увидели его, то сказали бы, что он симпатичен.

Он шел, опустив голову на грудь и сжав губы. Пальто было расстегнуто, и при каждом его шаге полы развевались, как паруса. Шляпа едва держалась на затылке, а, каблуки еле слышно стучали о землю.

Он не собирался идти туда, куда, наконец, пришел. Если бы вы шли за ним, то поняли бы это, так как он шел, не глядя по сторонам и не обращая внимания на призывные огни увеселительных заведений. Он прошел бы и мимо этого заведения, если бы кто-то не разбил на тротуаре банку кетчупа. Он поскользнулся, резко остановился и поднял голову. Ярко-красный огонь вывески гласил: «Ансельмо», и он зашел туда. Это была комната с низким потолком, расположенная всего на три или четыре шага ниже улицы. Помещение было небольшим и в это время дня немноголюдным. Он направился прямо к бару, не обращая внимания на сидящих за столиками. Свет был неярким и уютным, и разглядеть лица было трудно, но люди его не интересовали. Он бросил пальто на один из соседних стульев, сверху положил шляпу и сел. Его поведение говорило о том, что он намерен провести здесь всю ночь.

Испачканный белый жакет приблизился к нему, и он услышал: «Добрый вечер, сэр».

– Шотландского и немного воды, – сказал он. – Воду отдельно.

Стакан с водой остался нетронутым, тогда как стакан с виски быстро опустел.

Некоторое время он сидел неподвижно, не обращая внимания на посетителя, сидевшего рядом. На стойке была ваза с печеньем, и его рука несколько раз встречалась с рукой этого человека. Наконец, он потянулся за печеньем, и его рука уперлась в руку соседа.

– Извините, – пробормотал он.

Он повернул голову, бросил беглый взгляд на соседа, снова уставился прямо перед собой, затем вновь повернул голову направо. Рядом сидела женщина; что-то привлекло его внимание, что-то необычное.

Необычной была ее шляпка, напоминающая тыкву не только формой и размером, но и цветом. Она была ярко-оранжевой, настолько яркой, что резала глаза. Казалось, что эту тыкву только что сорвали с грядки. Точно посредине ее торчали петушиные перья, напоминающие антенну. Ни одна женщина из тысяч не выбрала бы такой цвет, а эта выбрала и даже осмелилась носить. Она выглядела ужасно, но одновременно мило, однако вовсе не странно. Остальное на ней было вполне обычным, темного цвета, и в глаза бросалась лишь шляпка, похожая на маяк. Возможно, она носила эту шляпку как символ собственной свободы. Возможно, она хотела этим сказать: «Смотрите на меня! Вот я какая!»

Тем временем соседка грызла печенье и делала вид, что ее не трогают пристальные взгляды любопытных. Кончив грызть печенье, она слегка повернула голову и увидела, что он стоит рядом с ней. Она слегка наклонила голову и внимательно посмотрела на него. «Я не стану мешать вам говорить, но все будет зависеть от того, что вы скажете. Тогда я и решу, стоит вас слушать дальше или нет», – говорила ее поза.

А его слова прозвучали так:

– Вы чем-нибудь заняты?

– И да, и нет, – ответила она.

Она не улыбнулась, не старалась подать себя в лучшем виде. Она оставалась сама собой, подчеркивая тем самым, что она не какая-нибудь дешевка.

В его манерах не было ничего похожего на желание обольстить. Он деловито продолжил:

– Если у вас свидание, так и скажите, Я не хочу надоедать вам.

– Вы не надоедаете мне. Пока. – Она сказала это сдержанно. Казалось, она говорит: «Мое решение будет зависеть от того, что вы мне предложите».

Он поднял голову и поглядел на часы:

– Сейчас десять минут седьмого.

– Да, – сдержанно подтвердила она.

Он достал из кармана бумажник, извлек из него широкую бумажку и положил перед ней.

– У меня есть два билета на представление в Казино. Ряд дубль-А, откидные места. Вы не сходите туда со мной?

– Билеты предназначались для другой, – сказала она и перевела взгляд с билетов на его лицо.

– Билеты предназначались для другой, – мрачно подтвердил он. Он вообще не смотрел на нее, он не сводил негодующего взгляда с билетов. – Если вы уже с кем-то договорились о встрече, так и скажите, и я попробую найти еще кого-нибудь.

В ее глазах вспыхнул интерес.

– Вам жаль денег, истраченных на билеты?

– Это дело принципа, – упрямо ответил он.

– А может быть, повод для знакомства? – спросила она. – Не знаю причину этого, но повод не блестящий.

– Это не так.

Она задумчиво посмотрела на него и встала.

– Я всегда хотела увидеть нечто подобное. Лучше это сделать сейчас. Шанс может не повториться.

Он взял ее за руку.

– Может быть, мы сначала заключим соглашение? Это облегчит дальнейшее.

– Все зависит от того, что за соглашение.

– Мы – просто товарищи на сегодняшний вечер. Два человека вместе пообедали и вместе пошли на представление. Ни имен, ни адресов, никаких личных подробностей. Только…

– …два человека после представления проводят вместе всю ночь. Хорошо, что вы высказались. Это придаст мне спокойствия, хотя может оказаться обычной ложью.

Она впервые улыбнулась ему, и оказалось, что у нее очень милая, обаятельная улыбка.

Он кивнул бармену, собираясь расплатиться за нее и за себя.

– Я давно расплатилась, – сказала она. – Еще до вашего прихода.

Бармен достал из кармана небольшой блокнот, написал на верхнем листке «1 пор. шотл. – 0,60», вырвал листок и вручил ему.

Он увидел, что все листки пронумерованы и ему достался листок с номером 13. Криво усмехнувшись, он сунул листок в карман, расплатился и последовал за своей новой знакомой.

Она уже ушла к выходу. Девушка, уютно устроившаяся за одним из столиков, внимательно разглядывала ее шляпу. Он догнал ее, и они вместе вышли на улицу. Там она остановилась, посмотрела ему в глаза и сказала: «Я в вашей власти».

Он поднял палец, чтобы подозвать такси, стоящее в нескольких футах от них. Шофер не заметил и сделал вид, что не заметил его жеста. Тогда она помахала рукой.

Когда такси подъехало, он хотел сделать замечание шоферу, но она уже села на заднее сиденье, и он, махнув рукой, сел рядом с ней. «Мэзон Бланш», – сказал он.

На улицах уже вовсю горел свет, и отблеск огней освежал ее лицо. Пожалуй, его заявление о невозможности более или менее близкого знакомства придало им непринужденности.

Некоторое время спустя он услышал приглушенный смех и, проследив за ее взглядом, тоже усмехнулся. Фотографии водителей машин редко демонстрируют красивые лица, но на этой была просто карикатура на человека с большими ушами, скошенным подбородком и выпученными глазами. Под фото стояла надпись: «Ол Элп».

Он отметил это и тут же забыл.

«Мэзон Бланш» был чем-то вроде своеобразного интимного ресторана, славящегося превосходной кухней. Это – одно из тех мест, которые высоко ценятся людьми, занимающимися делами в обеденное время. Ни музыка, йи шум не отвлекали их здесь от своих проблем.

В фойе они разделись.

– Надеюсь, вы простите меня, если я покину вас, чтобы привести себя в порядок? Вы садитесь на место, я вас найду.

Когда дверь открылась, чтобы пропустить ее в туалетную комнату, он увидел, как ее руки взметнулись к шляпке. Дверь закрылась раньше, чем он успел увидеть дальнейшее. Он подумал, что здесь мужество покинуло ее, и она не хочет ничем выделяться среди других женщин.

У входа в зал его остановил метрдотель.

– Вы один, сэр?

– Нет, у меня два места, – ответил он и назвал свое имя: – Скотт Гендерсон.

Тот нашел его имя в списке и кивнул:

– Проходите, мистер Гендерсон.

Здесь был лишь один незанятый столик. Он стоял у стены и был скрыт от других перегородкой, Тай что посетители не были видны друг другу.

Когда она, наконец, появилась, шляпки на ней не было, и он удивился, увидев, как много значила для ее облика эта шляпка. В ней появилось что-то плоское. Легкость исчезла, и она казалась жалкой. Она стала настоящей «женщиной в черном» – черная одежда, черный волосы, очевидно, и прошлое ее было черным. Ни некрасивая, ни хорошенькая, ни высокая, ни маленькая, ни шикарная, ни безвкусно одетая, вообще ничего, просто бесцветная женщина. Так сказать, средняя статистическая женщина. Просто женщина, и все.

Ни одна голова, повернувшаяся в ее сторону, не повернулась во второй раз. Никто даже не запомнил, что Смотрел на нее.

Официант помог ей найти место. Шляпку она держала в левой руке за спиной. Она села и положила Шляпку на третье кресло.

– Вы часто приходите сюда? – спросила она.

Он сделал вид, что не расслышал вопроса.

– Простите, если затронула ваше прошлое, – извинилась, она.

Официант уже стоял у стола. Гендерсон сделал заказ, не советуясь с ней. Она внимательно слушала и одобрительно кивнула, когда он закончил.

Начало разговора было трудным. У них не было ничего общего, и к тому же она зависела от его плохого настроения. Он с трудом вел беседу, чувствовалось, что мысли его витают где-то в другом месте, и он едва улавливал смысл ее слов.

– Вы не хотите снять перчатки? – спросил он. Перчатки, как и остальные детали ее туалета, за исключением шляпки, были черными, и ее руки выглядели неуклюжими, когда она пила коктейль или тыкала вилкой в пюре. Это предложение вырвалось у него в тот момент, когда она пыталась выдавить лимон.

Она немедленно стянула перчатку с правой руки, но, увидев его злой взгляд, сняла перчатку и с левой. Сам он успел предварительно снять обручальное кольцо, но по ее взгляду понял, что она знает о его существовании.

Она ловко поддерживала навязанный ей разговор и умело избегала всего, что могло бы говорить в ее пользу. Разговор был банальным: о погоде, о газетных новостях, о пище, которую они ели.

– Эта Мендоза, видимо, окончательно сошла с ума. Я видела ее год назад, и у нее не было никакого акцента. Теперь она стала называть себя южноамериканкой, и я не удивлюсь, если в следующем сезоне она заговорит по-испански.

Он сдержанно улыбнулся. Она была довольно образованна. Только образованный человек мог сделать ряд точных замечаний по ходу представления. Он по-прежнему витал где-то в облаках, изредка откликаясь на ее замечания, комментарии. Будь она посерьезнее, это пошло бы ей на пользу. Иногда она высказывала довольно умные мысли. Если бы не внешняя вульгарность, некоторая скованность в манерах и одежде, если бы не бросалось в глаза то, что она парвеню, она производила бы неплохое впечатление.

Ближе к концу он заметил, что она внимательно разглядывает его галстук.

– Что, не тот цвет? – он вопросительно посмотрел на нее.

– Нет, нет, все в порядке, – торопливо сказала она. – Только он не совсем гармонирует… Извините, я не хотела критиковать вас.

Он опустил голову, стараясь понять, в чем дело, и удивился, увидев, что из-за виднеющегося из кармана платка галстук дисгармонирует с рубашкой и костюмом. Будь платок чуть потемнее, все было бы в порядке. Заметить это мог лишь человек с тонким вкусом.

Он во второй раз с любопытством оглядел ее, а затем спрятал платок.

Они еще немного покурили, выпили коньяка перед тем, как уйти. В фойе – это был огромный стеклянный зал – ей снова пришлось надеть шляпку, и она стала прежней. Они поехали в театр. Огромный швейцар открыл им дверцу такси, с иронией посмотрел на ее шляпку и захлопнул дверцу. Гендерсон заметил его ироническую улыбку, хотел отругать его, но тут же забыл об этом. В вестибюле театра никого не было, очевидно, они немного опоздали, и они заторопились в зал.

Их места находились в первом ряду, и их проводили, посвечивая карманным фонариком. И почти тут же поднялся занавес. Сцена была залита оранжевым светом. Представление началось.

Она вела себя очень непосредственно, и по ее реакции было видно, что у нее прекрасно развито чувство юмора.

Кончилось первое действие. В зале зажгли свет.

– Хотите покурить? – спросил он.

– Давайте посидим здесь. Мы опоздали и сидели меньше остальных. – Она поправила воротник. В зале шумно переговаривались и двигались зрители. – Выступили все, кто был объявлен?

Он достал из кармана программку и стал сверяться с ней.

– Да, все объявленные выступили в первом действии.

Прозвенел звонок. Оркестр занял свои места. Начиналась вторая половина представления. Ударник сидел близко к ним, и Гендерсон подумал, что этот человек выглядит так, будто лет десять не был на свежем воздухе. Играл он с отсутствующим видом, как будто его ничто здесь не интересовало, и Гендерсон с любопытством ожидал, когда тот собьется, но ударник не сбился ни разу.

– Обратите внимание на ударника, – шепнул он.

– Уже обратила, – усмехнулась она.

Потом под экзотическую музыку появилась Эстелла Мендоза, звезда южноамериканской эстрады.

Резкий толчок чуть не сбросил его на пол. Он непонимающе оглянулся. Зал бушевал. Не понимая причину такого ажиотажа, он снова устремил взгляд на сцену.

– Теперь я понимаю, что это значит, – пробормотала девушка.

– Но почему такие страсти? – удивленно осведомился он.

– Считается, что мужчинам этого не понять. А у женщин в такой момент можно забрать драгоценности, сумку и даже вставные зубы. Во многом здесь – шумят подставные лица. Они создают ей марку.

– Забавно, – пробормотал он и потерял интерес к происходящему.

Искусство Мендозы было крайне простым, каким всегда бывает настоящее искусство. Голос у нее был отличный. Она пела по-испански, но для того, чтобы почувствовать лиричность ее пения, не обязательно было понимать слова. Правда, они звучали примерно так:

Но люди от ее голоса теряли голову.

Потом ей подпевали две статистки, позже на сцене появился кордебалет, затем она пела в сопровождении хора. Она закатывала глаза, крутила бедрами, а женщины вокруг нее повторяли все ее движения.

Компаньонка Гендерсона тоже подпала под ее влияние. Она вскрикивала, вскакивала с места, пыталась куда-то бежать, смеялась, хлопала, приходила в себя и извинялась перед ним, но потом возбуждение вновь охватывало ее.

Наконец занавес опустился.

– Я не думал, что вы столь сентиментальны, – улыбнулся он.

– Сентиментальность – не то слово, – поправила она. – Это что-то импульсивное, и я ничего не могу с собой поделать.

Импульсивное? Поэтому-то она и присоединилась к нему сегодня вечером, хотя ни разу в жизни не видела его. Он пожал плечами.

Когда они пробирались сквозь толпу к стоянке такси, случилось небольшое происшествие. Они были уже возле самого такси, но сесть не успели, так как в этот момент появился слепой нищий с кружкой и толкнул ее. Горящая сигарета выпала у нее изо рта и упала в кружку нищего. Гендерсон это увидел, она – нет. Прежде, чем он успел вмешаться, нищий сунул пальцы в кружку и с криком боли выдернул их обратно.

Гендерсон быстро вытащил тлеющую сигарету и сунул в руку нищего долларовую бумажку.

– Прости, старина, это вышло нечаянно, – пробормотал он. Нищий испуганно отпрянул, но толпа не дала ему далеко отойти. Гендерсон сунул ему еще одну долларовую бумажку и, решив, что дело улажено, поспешил вслед за ней сесть в такси.

– Который час? – спросила она.

– Без четверти двенадцать.

– Давайте поедем к «Ансельмо», где мы встретились, – предложила она. – Посидим немного и разойдемся. Вы пойдете своей дорогой, а я – своей. Я люблю завершить круг.

Ему не очень этого хотелось, но, как галантный кавалер, он принял предложение.

Теперь в баре было больше народу. Однако он нашел место для нее и пристроился рядом.

– Ну, вот и все, – сказала она, поднимая бокал. – Встретились и прощаемся. Очень хорошо, что мне встретились именно вы.

– Я рад, что вы так говорите.

Они выпили. Он – залпом, она – мелкими глотками.

– Я еще побуду здесь, – сказала она и протянула ему руку. – Доброй ночи, и желаю вам счастья. – Они пожали друг другу руки. Когда он повернулся, чтобы уйти, она потянула его за рукав. – Раз уж вы придерживаетесь своей системы, почему бы вам не вернуться к ней еще раз?

Он удивленно посмотрел на нее.

– Я думала об этом весь вечер, – спокойно сказала она.

На этом они расстались. Он направился к двери, а она повернулась лицом к бару.

Эпизод завершился.

У выхода он обернулся и посмотрел ей в спину. Она сидела выпрямившись и держала в руке бокал. Ярко-оранжевая шляпка с двумя антеннами торчала на ее голове.

Это было последнее, что он разглядел сквозь сигаретный дым и тусклый свет. Теперь окружающее казалось нереальным; ему вдруг почудилось, будто ничего этого не было.

Глава 2

Десять минут спустя Гендерсон вышел из такси на углу дома, где он жил. Расплатившись с таксистом, он подошел к входной двери, отпер ее своим ключом и вошел в вестибюль.

В вестибюле стоял мужчина, очевидно, кого-то ожидавший. Это был явно незнакомый ему человек, который не жил в этом доме. Прежде Гендерсон ни разу его не видел. Оглядев его, Гендерсон направился к лифту. Мужчина повернулся к нему спиной и уставился на картину, висящую на стене. У этого человека на совести что-то есть, подумал Гендерсон, потому что картина не стоила того, чтобы на нее обращать внимание. Он тут же обругал себя: ему-то какое дело до этого человека?

Подошел лифт. Он вошел в кабину, захлопнул за собой тяжелую дверь и нажал кнопку последнего этажа. Пока лифт поднимался, он успел заметить, что незнакомец торопливо направился к распределительному щиту.

Гендерсон вышел на шестом этаже, достал ключ и направился к двери своей квартиры. В холле было тихо, и звяканье ключа показалось ему очень громким!

Он направился к правой двери. Там было темно, и он, чертыхаясь, включил свет, заливший небольшую прихожую. Он закрыл за собой дверь и бросил пальто и шляпу на стул. Молчание и темнота дома раздражали его. Лицо снова выразило упрямство, как и в шесть часов.

Он громко выкрикнул женское имя, но в ответ не раздалось ни звука.

– Марселла! – нетерпеливо повторил он. Голос его звучал раздраженно.

Ответа не последовало.

– Да выйди же! – продолжал Гендерсон. – Неужели ты не понимаешь, что ведешь себя, как ребенок? Я с улицы видел свет в твоей спальне и знаю, что ты дома. Встань и выйди сюда.

Снова молчание.

Он шагнул в темноту.

– Ты уже успела выспаться, но, как только услышала, что я возвращаюсь, решила сделать вид, что спишь. Это же смешно!

Его рука потянулась к выключателю. Раздался щелчок, и вспыхнул яркий свет. Но этот свет зажег не он – он не успел даже дотронуться до выключателя. Он удивленно уставился на свою руку. У выключателя была еще чья-то рука. Он проследил взглядом за этой рукой и увидел какого-то человека. Рядом стоял еще один. Шаги третьего раздались за спиной. Он огляделся. Все трое стояли неподвижно, как статуи, и мрачно разглядывали его.

Он изумленно смотрел на них. Окружающие предметы не оставляли сомнения в том, что он попал к себе домой.

Он пришел в себя.

– Что вы делаете в моей квартире?

Они не ответили.

– Кто вы?

Молчание.

– Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали? – Он снова окликнул Марселлу, но дверь, из которой он ожидал ее появления, оставалась закрытой.

Они заговорили. Он резко повернулся к ним.

– Вы – Скотт Гендерсон?

– Да, это я, – Он снова посмотрел на дверь, но она не открывалась. – Что все это значит?

Они продолжали задавать вопросы, не отвечая на его собственные:

– И вы живете здесь, не так ли?

– Конечно, я живу здесь!

– И вы муж Марселлы Гендерсон, не так ли?

– Да! Но послушайте, я хочу знать, в чем дело?

Он попытался подойти к двери, но они загородили ему дорогу.

– Где она? Ее нет?

– Она здесь, мистер Гендерсон, – спокойно ответил один из троих.

– Но если она здесь, приему же она не выходит? – Его голос поднялся: – Да скажите же! Скажите!

– Она не может выйти, мистер Гендерсон.

Один из мужчин сделал рукой какой-то жест, смысл которого не сразу дошел до Гендерсона.

– Одну минутку! Что вы мне показали? Полицейский жест?

– Успокойтесь, мистер Гендерсон. – Теперь к ним присоединился четвертый.

– Успокоиться? Но я хочу знать, что случилось! Нас ограбили? Произошло какое-нибудь несчастье? С ней что-нибудь случилось? Уберите от меня руки! Пустите меня туда!

Но его крепко держали за руки.

– Я живу здесь, это мой дом! Вы не имеете права держать меня! Почему вы не выпускаете мою жену из спальни?

Неожиданно они отпустили его. Один из четверки махнул рукой.

– Хорошо, Джо, пусть он туда войдет.

Он торопливо бросился к двери, открыл ее и сделал пару шагов вперед.

Вперед, в красивое и уютное место, в хрупкое место, в место любви. Все голубое и серебряное, знакомое вплоть до запахов. На туалетном столике сидела кукла и таращила на него глаза. На двуспальной кровати лежало нечто, покрытое голубым покрывалом. Кто-то спал или заболел.

Он рванулся вперед.

– Она… она сделала что-то с собой! О, маленькая дурочка… – Он уставился на ночной столик, но тот был пуст: ни флаконов, ни коробочек.

Он подошел к постели и через покрывало притронулся к ее плечу.

– Марселла, ты жива?

Они стояли у двери и следили за ним. Он смутно сознавал, что они изучают и оценивают каждый его шаг. Но сейчас это было ему безразлично.

Четыре пары глаз следили за ним. Следили, как он снимает голубое покрывало.

А потом наступил невероятный, чудовищный момент. Он чуть сдвинул покрывало и увидел ее усмешку. Она улыбалась застывшей улыбкой. Черные волосы, разбросанные по подушке, еще сильнее подчеркивали бледность ее лица.

Его руки задрожали, он отпустил покрывало и отступил.

– Я не хотел, чтобы это случилось, – разбитым, голосом сказал он. – Я не хотел этого…

Трое переглянулись. Его взяли за руки, увели из спальни и усадили на диван. Он сел. Один из мужчин закрыл дверь.

Он сидел неподвижно, закрыв лицо руками, как будто свет стал нестерпимым для глаз. Они не смотрели на него. Один стоял у окна, другой находился у небольшого стола и листал журнал, третий сидел напротив него и смотрел в сторону.

Гендерсон опустил дрожащую руку. Три пары глаз тут же уставились на него.

– Нам нужно поговорить с вами, – сказал третий, подходя к нему.

– Вы можете еще минуту подождать? Я так потрясен…

Тот понимающе кивнул и уселся на место. Стоящий у окна не двигался. Тот, что рассматривал журнал, продолжал им заниматься.

Наконец Гендерсон окончательно пришел в себя.

– Я готов, – сказал он. – Можете начинать.

Он произнес это так спокойно, так просто, что они на секунду растерялись, не зная, кто первый начнет задавать вопросы.

– Ваш возраст, мистер Гендерсон?

– Тридцать два.

– Ее возраст?

– Двадцать девять.

– Вы давно женаты?

– Пять лет.

– Ваши занятия?

– Я занимаюсь маклерским делом.

– В котором часу вы ушли отсюда сегодня, мистер Гендерсон?

– Между половиной шестого и шестью.

– Вы можете точнее назвать время?

– Попробую. Точнее, до минуты, я не могу сказать. Когда дверь захлопнулась за мной? Скажем, без четверти или без пяти шесть. Помню, я услышал шесть ударов на колокольне.

– Понимаю. Вы уже пообедали?

– Нет. – Легкое замешательство. – Нет.

– Точнее, вы пообедали не дома.

– Да, я обедал не дома.

– Вы обедали один?

– Я обедал без жены.

Мужчины – стоящий у окна и листающий журнал – с интересом слушали этот разговор.

– Но ведь это не является вашей привычкой – обедать без жены, не так ли?

– Не является.

– Значит, сегодня вы обедали один… – Детектив смотрел не на него, а на столбик пепла, который рос на кончике его сигареты.

– Мы собирались дообедать вместе. Потом, в последний момент, она сказала, что плохо себя чувствует, что у нее болит голова, и я пошел один.

– И вы больше не разговаривали?

– Мы обменялись несколькими словами. Вы же знаете, как это бывает…

Конечно. – Детектив подтвердил, что понимает и знает, как происходят разные семейные неувязки. – Но ничего серьезного не было?

– Ничего, что могло бы довести ее до такого состояния, если вы к этому клоните. – Он замолчал и торопливо спросил: – Кстати, что с ней случилось? Вы ведь мне еще этого не сказали. Какая причина…

Открылась наружная дверь, и он замолчал. Он молчал и, словно зачарованный, следил за тем, как вновь вошедшие закрывают за собой дверь спальни.

– Что им нужно? Кто они? Что они здесь делают? – Он вскочил.

Один из троих подошел к нему и положил руку ему на плечо. Он снова сел.

– Вы нервничаете, мистер Гендерсон?

– Как я могу держать себя в руках? – огрызнулся Гендерсон. – Вернулся домой и нашел мертвую жену…

Он замолчал. Дверь спальни снова открылась. Глаза Гендерсона уставились на маленькую неуклюжую процессию.

– Нет! Не надо так! – закричал он. – Посмотрите, что вы делаете! Как мешок с картошкой… А ее чудесные волосы тащатся по полу… Она так следила за ними!

К нему протянулись руки, чтобы удержать его на месте. Ему казалось, что из спальни донесся легкий шепот: «Помнишь? Помнишь, как я была твоей любимой? Помнишь?»

Он снова дрожащими руками закрыл лицо. Было слышно его тяжелое дыхание.

– Я думал, мужчины не плачут, – пробормотал он, – а теперь готов заплакать.

Один из тройки протянул ему сигарету и дал прикурить.

Теперь в их поведении что-то изменилось. Из-за того ли, что им помешали, или по какой-то иной причине, но разговор принял другое направление и прежняя непринужденность исчезла. Троица вновь окружила его.

– Вы очень тепло одеты, мистер Гендерсон, – заметил один из них.

Гендерсон с отвращением посмотрел на него и ничего не ответил.

– Да, для такой погоды на нем много лишнего…

– …и он решил надеть все, что у него есть…

– …и набил карманы носками и платками…

– …всем, кроме галстуков.

– Почему в такой момент вы так себя ведете? – слабо запротестовал он.

– Здесь все голубое, и ему следовало бы носить голубую одежду. Я не старомодный человек, но… – Говоривший невинно посмотрел на него. – Как случилось, что вы не забыли надеть галстук, если были расстроены?

– К чему вы клоните? – разозлился Гендерсон. – Я не могу разговаривать о пустяках вроде…

– У вас есть голубой галстук, мистер Гендерсон? – услышал он неожиданный вопрос, заданный самым равнодушным тоном.

– Вы хотите вывести меня из равновесия? – И ответил совсем спокойным голосом: – Да, у меня есть голубой галстук.

– Тогда почему вы не надели его, хотя он больше подошел бы к вашему костюму? – Детектив обезоруживающе улыбнулся, – Или вы собирались надеть его, а потом передумали и надели вместо него этот?

– Какая разница? – удивился Гендерсон, – Почему это вас так волнует? – Его голос снова звучал громко: – Моя жена умерла. Я потрясен. Какая разница, какого цвета галстук я надел?

– А вы уверены, что не хотели надеть тот галстук, а потом переменили решение?

– Да, уверен. Он висит среди моих галстуков.

– Нет, он не висит среди ваших галстуков, – сказал детектив. Поэтому-то я вас и спрашиваю. Мы нашли на вешалке всего одно пустое место. Голубой галстук должен был находиться под всеми другими, если судить по вешалке. Похоже, что вы сознательно выбрали его из числа других, но потом передумали и надели этот. Теперь меня интересует: почему вы, выбрав некий галстук, затем передумали и остались в том, который носили весь день?

Гендерсон вскочил.

– Я не могу здесь больше оставаться! – закричал он. – Я не могу слушать болтовню! Говорите о деле или замолчите! При чем тут галстуки и вешалка для галстуков? Какая разница, какой на мне галстук?

Наступила длинная пауза, за время которой он начал бледнеть.

– Разница очень большая, мистер Гендерсон.

Он побледнел еще больше.

– Этот галстук был затянут вокруг шеи вашей жены. Это и убило ее. Он был так крепко завязан, что нам пришлось его разрезать.

Глава 3

Затем последовали самые различные вопросы, и все это продолжалось до рассвета. Когда окна осветились начавшимся новым днем, комната, в которой находились те же самые люди, выглядела как после хорошей вечеринки. Везде торчали сигаретные окурки. Вещи были разбросаны по всей комнате. Особенно ее вещи. Вид у мужчин тоже был как после тяжелой попойки. Их пиджаки, жилеты и рубашки были расстегнуты. Сейчас один из них плескался в ванной, и через дверь доносилось его бормотание. Два других детектива курили и неподвижно сидели на своих местах. Гендерсон был совершенно спокоен. Он просидел на одном месте всю ночь. Ему казалось, что на этом диване и в этой комнате прошла вся его жизнь.

Тот, что был в ванной – по фамилии Барчесс – вышел. С его волос стекала вода, как будто он окунулся в ванну прямо с головой.

– Где ваши полотенца? – спросил он дружелюбно.

– Я сам никогда не мог их найти, – ответил Гендерсон. – Она… Я всегда получал полотенце, когда спрашивал, но никогда не знал, где она их держит.

Детектив беспомощно огляделся.

– Вы не будете возражать, если я воспользуюсь простыней?

– Не буду.

Все началось сначала.

– Дело не только в двух театральных билетах. Почему вы пытаетесь заставить нас в это поверить?

Он оглядел их. Он все еще пытался быть вежливым.

– Потому что все так и было! Что я еще должен говорить? Почему вы сомневаетесь? Вы же знаете, что такое возможно!

– Не стоит обманывать нас, Гендерсон, – вмешался другой детектив. – Кто она?

– О ком вы?

– О, не стоит начинать все сначала, – раздраженно заговорил первый. – Не стоит возвращаться к самому началу. Кто она?

Гендерсон пригладил волосы. Из ванной снова появился Барчесс. Он был в одной рубашке и на ходу надевал на руку часы. Затем он вышел из комнаты, и Гендерсон услышал, что он разговаривает по телефону с каким-то Тьерни. Никто, кроме Гендерсона, не обратил на это внимания.

Барчесс нерешительно вошел в комнату и остановился, будто не зная, что делать. Наконец он подошел к окну. На улице щебетали птицы. Одна села на подоконник.

– Одну минуту, Гендерсон, – сказал Барчесс. – Что это за птица?

Гендерсон не двигался, и он повторил вопрос:

– Гендерсон! Вы не знаете, что это за птица?

Как будто это было очень важно.

Гендерсон встал и подошел к окну.

– Воробей, – кратко сказал он. И добавил, глядя на Барчесса: – Это не то, что вы хотели узнать.

– Это то, что я хотел увидеть, – отозвался Барчесс. – Отсюда довольно мало видно.

– Птицу вы увидели, – с горечью сказал Гендерсон.

Все замолчали. Вопросы кончились.

Гендерсон повернулся и замер. На диване сидела девушка, на том самом месте, где еще недавно сидел он сам. Он не Слышал, как она появилась. Ни скрипа, ни шороха.

Три пары глаз уставились на него. Его охватил озноб, но он не двинулся с места.

Она смотрела на него, он – на нее. Девушка была хорошенькой. Англосаксонского типа. Голубоглазая, с мягкими вьющимися волосами, спадающими на лоб. На плечи было наброшено пальто из верблюжьей шерсти. Она была без шляпы, в руках держала сумочку. Молодая, в том возрасте, когда девочки еще верят в любовь. А может быть, она вообще была идеалисткой. Это можно было прочесть в ее глазах. Но сейчас в глазах ее сверкала злоба.

Он облизал губы и едва заметно кивнул, как старой знакомой, имя которой он не может припомнить.

После этого, казалось, его интерес к ней пропал.

Видимо, за его спиной Барчесс сделал какой-то знак. В комнате неожиданно остались они одни, вдвоем.

Он пытался поднять руку, но было уже поздно. Пальто из верблюжьей шерсти осталось «сидеть» на диване, но девушки в нем уже не было. Потом пальто медленно осело и стало похожим на груду тряпья. А девушка возникла рядом с ним.

Он пытался отойти в сторону.

– Не надо. Будьте осторожны. Это как раз то, что им нужно. Они, возможно, подслушивают.

– Мне нечего бояться! – Она взяла его за руку и слегка встряхнула ее. – Ты? Ты? Ты должен ответить мне!

– Уже несколько часов я стараюсь забыть твое имя… Как они втянули тебя в это? Как они узнали о тебе? – Он тяжело погладил ее по плечу. – Проклятье! Я отдал бы правую руку, чтобы не впутывать тебя в это дело.

– Но я хочу быть всюду с тобой!

Поцелуй помешал ему ответить.

– Ты поцеловала меня прежде, чем выслушала мой ответ…

– Нет. Он не нужен мне, – сказала она. – О, я не могу быть неправа. Никто не может. Если бы я могла быть неправой, тогда меня надо было бы отправить в институт умственно неполноценных. А у меня сильный разум.

– Раз ты заговорила о разуме, значит, все в порядке, – уныло сказал он. – Я не ненавидел Марселлу. Я просто не любил ее и не хотел жить с нею. Но я не смог бы убить ее. Не думаю, что я вообще сумел бы кого-нибудь убить, даже мужчину…

Она прижалась лбом к его груди.

– Ты говорил мне это! Разве я не видела твоего лица, когда бездомная собака встретилась нам по дороге? Когда ломовая лошадь у тротуара… О, сейчас не время говорить об этом, но почему ты не допускаешь, что я люблю тебя? Ты же не думаешь, что это только потому, что ты красивый? Или такой умный? Или такой важный? – Он улыбнулся и погладил ее по голове. Когда он кончил гладить ее, она подняла голову. – Я люблю в тебе то, что у тебя внутри, то, чего не видит никто, кроме меня. В тебе так много доброты, ты такой человек… но все это скрыто от чужих глаз, и об этом знаю лишь я одна.

Он заглянул в ее глаза. Они были мокры.

– Не надо так говорить, – тихо сказал он. – Я не стою того.

– Я сама знаю цену всему, и не стоит меня переубеждать, – Она покосилась на дверь и нахмурилась. – А как они? Что они думают?

– Я думаю – пятьдесят на пятьдесят. За и против. Но как они нашли тебя?..

– Твоя записка была там. Я не хотела лечь спать, не узнав, как твои дела, и позвонила сюда около одиннадцати. Они уже были здесь и послали ко мне человека. С тех пор он все время был со мной.

– И они всю ночь не давали тебе спать?!

– Я не могла бы уснуть, зная, что у тебя неприятности, – Она провела пальцем по его лицу. – Это единственное, что имеет для меня значение. Все другое неважно. Они должны найти того, кто это сделал… Как много ты им сказал?

– Ты имеешь в виду нас? Ничего. Я хотел, чтобы ты была в стороне от этого дела.

– Возможно, это и послужило для них зацепкой. Они могли почувствовать, что ты что-то от них скрываешь. Не думаешь ли ты, что лучше все им рассказать, в том числе и про нас? Нам нечего ни стыдиться, ни бояться. Чем быстрее ты это сделаешь, тем быстрее все кончится. А они, видимо, уже по моему поведению догадались, что у нас достаточно близкие отношения…

Она замолчала. Барчесс снова был в комнате. Он с симпатией взглянул на них, а когда вслед за ним в комнату вошли двое других, Гендерсон заметил, что один из них подмигнул ему.

– Внизу у нас есть машина, мисс Ричман, она отвезет вас домой.

Гендерсон шагнул к нему.

– Послушайте, вы можете держать мисс Ричман подальше от этого дела? Это несправедливо, она действительно ничего…

– Это целиком зависит от вас, – ответил Барчесс. – Мы привезли ее сюда только для того, чтобы напомнить вам…

– Все, что я знал, все, что мог, я вам сказал. Не стоит трепать ее имя в газетах.

– Нам нужна правда.

– Я вам ее сказал. – Он повернулся к ней. – Иди, Кэрол. Спи спокойно и ни о чем не думай. Скоро все будет в порядке.

Она при всех поцеловала его.

– Ты сообщишь мне о себе? Как только ты сумеешь, ты должен сообщить мне о себе. Хорошо?

Барчесс проводил ее до двери и крикнул кому-то:

– Скажите Тьерни, чтобы о ней никто ничего не знал! Ни имени, ни возраста, ни малейшей информации!

– Спасибо, – сердечно сказал Гендерсон, когда Барчесс вернулся обратно. – Вы – настоящий человек.

Детектив внимательно посмотрел на него. Затем сел, достал записную книжку, перелистал ее.

– Начнем? – спросил Гендерсон.

– Давайте начнем, – согласился Барчесс. – Вы уже много сказали. Все остается в силе?

– Да.

– И два театральных билета?

– И два театральных билета. И развод.

– Ну что же, поговорим об этом. Значит, у вас были плохие отношения?

– Вообще никаких чувств, ни хороших, ни плохих. Считайте, что все умерло. Я уже давно предложил ей развестись. Она знала о мисс Ричман. Я ей сказал. Я не пытался ничего скрывать. Она отказывалась дать мне развод. Я хотел жениться на мисс Ричман. Но до этого было слишком далеко. Адская жизнь. Я не мог так жить. И все это вам необходимо знать?

– Да.

– Позапрошлым вечером я – разговаривал с мисс Ричман. Она видела, что творится со мной. Она сказала: «Разреши мне попытаться, разреши мне поговорить с ней». Я сказал: «Нет». «Тогда попробуй еще раз сам, – сказала она. – Поговори без злобы, постарайся убедить ее». Мне очень не хотелось делать этого, но я решил попытаться. Я позвонил с работы и заказал два места в нашем старом ресторане. Купил два билета в театр. В последнюю минуту я даже отклонил приглашение моего лучшего друга, который устраивал прием. Джек Ломбар на несколько лет уезжал в Южную Америку и устраивал прощальный прием. Но я решил выполнить свое намерение, и это погубило меня.

Когда я пришел сюда, я понял, что она не склонна к примирению. Ей нравилось существующее положение, и она хотела, чтобы так продолжалось и дальше. Признаю: я разозлился. Взорвался. Она тянула до последней минуты. Я побрился и переоделся, а потом она засмеялась и сказала: «А почему ты не пригласил ее вместо меня? Жаль потратить на нее десять долларов?» Тогда я позвонил мисс Ричман, но ее не было, А Марселла все издевалась надо мной.

– Вы понимаете, как чувствует себя человек, когда над ним смеются? Чувствует себя дураком. Я разозлился, схватил пальто и шляпу и закричал ей: «Тогда вместо тебя я возьму первую встречную девку! Первую встречную, неважно, кем она окажется!» Я хлопнул дверью.

Его голос упал до шепота:

– Вот и все. Лучшего я не мог бы сделать, даже если бы постарался. Я ничего не придумал. Это правда, а правда не нуждается в исправлениях.

– И все, что вы говорили о событиях минувшего вечера, остается в силе?

– Да. Кроме одного: я был не один. Я сделал то, чем грозил ей: пригласил первую встречную женщину; она приняла приглашение. Я провел с ней весь вечер и расстался за десять минут до возвращения домой.

– В какое время вы встретились с ней?

– Через несколько минут после ухода отсюда. Я зашел в какой-то бар на Пятидесятой улице и там увидел ее… – Он потер лоб. – Подождите. Я сейчас вспомню время. Мы вместе взглянули на часы, когда я показывал ей билеты… Было десять минут седьмого.

Барчесс задумчиво потер подбородок.

– А в каком баре это было?

– Точно не могу вам сказать. Там было темно и что-то красное. Это все, что я сейчас могу вспомнить.

– Вы можете Доказать, что были там в десять минут седьмого?

– Я же вам говорю это. Почему? Почему именно это так важно…

– Не стану от вас ничего скрывать, – хмуро сказал Барчесс. – Дело в том, что ваша Жена умерла ровно в Восемь минут седьмого. Маленькие наручные часики, которые она носила, ударились после ее смерти о край стола и остановились… Они показывали шесть часов восемь минут и пятнадцать секунд. Никто, имеющий две ноги или даже два крыла, не сумел бы за одну минуту сорок пять секунд добраться отсюда до Пятидесятой улицы. Докажите, что в десять минут седьмого вы были на этой улице, и ваше дело выиграно.

– Но я же сказал вам! Я посмотрел на часы.

– Неподтвержденное заявление не может служить доказательством.

– Что же тогда служит доказательством?

– Подтверждение.

– Но зачем это нужно? Почему нельзя обойтись без этого?

– Потому, что это покажет, что убийство совершили не вы, а кто-то другой. Зачем же иначе мы стали бы возиться с вами всю ночь?

– Понимаю, – пробормотал Гендерсон и ударил себя кулаком по лбу, – Понимаю. – В комнате стало тихо.

– Женщина, которая была с вами, может подтвердить, что именно в это время вы были в баре? – наконец заговорил Барчесс.

– Конечно. Она в то же самое время посмотрела на часы.

– Как ее зовут?

– Не знаю. Я не спрашивал, и она не сказала.

– Ни имени, ни фамилии? Вы провели с ней шесть часов, как же вы обращались к ней?

– «Вы», и все.

– Хорошо, опишите ее нам. – Барчесс приготовился записывать. – Мы пошлем на ее поиск своих людей.

Наступила долгая пауза.

– Ну? – нетерпеливо сказал Барчесс.

Лицо Гендерсона с каждой минутой становилось все бледнее.

– Боже мой! Я не могу! – воскликнул он. – Я совсем забыл ее! – Он беспомощно развел руками и опустил голову. – Я мог бы ответить вам сразу же, как только вошел сюда, а теперь не могу. С тех пор слишком многое случилось. Смерть Марселлы… И ваши бесконечные вопросы… Это как в кино… Посмотрел и тут же забыл подробности. Даже когда я сидел рядом с ней, я не очень-то обращал на нее внимание, был занят своими мыслями. – Он опять развел руками. – Она совершенно невыразительна!

– Подумайте хорошенько, не волнуйтесь, мистер Гендерсон, – пытался помочь ему Барчесс. – Может быть, вы помните ее глаза? Нет? Волосы? Какого цвета у нее волосы?

Гендерсон закрыл лицо руками.

– Это тоже исчезло из памяти. Каждый раз, когда я готов назвать один цвет, мне кажется, что он был совсем другим, а когда я думаю о другом цвете, мне кажется, что это был первый цвет. Я не знаю, должно быть, что-то между коричневым и черным. Большую часть времени она была в шляпке. Я могу вспомнить ее шляпку лучше, чем что-либо другое. Кажется, шляпка была оранжевая, да, да, оранжевая!

– Но, допустим, что она ее сменила со вчерашнего вечера, допустим, она не наденет ее в течение ближайших шести месяцев. Что тогда? Вы можете вспомнить о ней еще что-нибудь?

Гендерсон напряженно задумался.

– Была ли она толстой? Худой? Высокой? Низкой? – пытался помочь ему Барчесс.

– Не могу сказать! Я ничего не могу сказать! – задыхаясь, пролепетал Гендерсон.

– Может быть, вы хотите обмануть нас? – спросил один из детективов. – Ведь все же это было вчера, а не месяц или неделю назад.

– Я не отличался хорошей памятью на лица и в спокойной обстановке, а тут… О, я полагаю, у нее было лицо…

– Ну?

– Она ничем не отличается от других женщин, – Он замолчал, не зная, какие подобрать слова. – Это все, что я могу вам сказать…

Все кончено. Барчесс хмуро убрал записную книжку и встал. Прошелся по комнате и, наконец, взял свое пальто.

– Пошли, ребята. Уже поздно, пора уходить отсюда.

Он повернулся к Гендерсону:

– Вы считаете нас дураками? Вы целых шесть часов пробыли с женщиной и не можете сказать, как она выглядит! Вы сидели в баре плечом к плечу с ней, вы ели за одним столом, сидели напротив нее. Вы три часа сидели рядом с ней в театре, вы ехали с ней в такси, но запомнили только оранжевую шляпку! Вы надеетесь, что мы в это поверим? Вы пытаетесь всучить нам миф, фантом без имени, роста, формы, без цвета глаз и волос и хотите, чтобы мы поверили вам на слово, будто вы провели весь вечер с женщиной-призраком и не были дома, когда была убита ваша жена! Это неправдоподобно, даже десятилетний ребенок не поверит вам. Одно из двух. Или вы не были ни с кем и только придумали все это, или мельком видели где-то эту женщину и пытаетесь с ее помощью устроить себе алиби. Вы нарочно не описываете ее нам, чтобы мы не сумели ее найти.

– Пошли, приятель! – приказал один из детективов.

– Я арестован? – спросил Г-ендерсон, вставая. Барчесс не ответил на его вопрос. Ответом Гендерсону послужил приказ, который Барчесс отдал третьему детективу:

– Выключи свет, Джо. Сюда очень долго никто не придет.

Глава 4

Машина остановилась в тот момент, когда, начали бить часы на невидимой колокольне.

– Приехали, – сказал Барчесс.

Гендерсон не был ни свободным, ни арестованным. Он сидел на заднем сиденье между двумя детективами, которые вчера ночью допрашивали его вместе с Барчес-сом. Человек, которого они называли Голландцем, лениво вышел из машины, отошел, чуть в сторону и стал завязывать шнурки на ботинках.

Вечер был точно таким же, как и предыдущий. Тот же час, точно так алеет небо на западе; все спешат. Гендерсон сидел между двумя стражами и думал о том, как за какие-то сутки все может измениться.

Его дом находится совсем рядом от этого места, но он больше не бывает там: теперь он живет в камере предварительного заключения тюрьмы при управлении полиции.

– Надо начать подальше отсюда, – мрачно сказал он Барчессу. – С первым ударом часов я проходил как раз мимо магазина женского белья. Это я помню точно.

Барчесс высунулся из окна машины.

– Эй, Голландец, пройди к магазину женского белья, – крикнул он человеку на тротуаре, завязывающему шнурки на ботинках. Раздался второй удар часов. Мужчина на тротуаре включил секундомер.

Высокий, стройный, рыжий Голландец начал идти от магазина женского белья с секундомером в руках.

– Как его шаги? – спросил Барчесс.

– Думаю, я шел немного быстрее, – сказал Гендерсон. – Когда я злюсь, я всегда иду быстро.

– Немного быстрее, Голландец, – приказал Барчесс.

Тот прибавил шаг.

Пробил пятый удар, потом последний.

– Ну как? – спросил Барчесс.

– По-моему, все правильно, – ответил Гендерсон.

Машина медленно ползла за рыжйм Голландцем.

Прохожих почти не было. Скоро они добрались до Пятидесятой улицы. Квартал. Еще один.

– Уже видно?

– Нет. Может быть, я что-то перепутал? Я помню – свет был ярко-красный, красней, чем обычно.

Третий квартал. Четвертый.

– Верно?

– Нет.

– Теперь будьте внимательны, – предупредил Барчесс. – Если вы протянете еще немного, то ваше даже теоретическое алиби рухнет. Вы уже должны были бы сидеть за стойкой бара. Сейчас восемь с половиной минут.

– Если вы мне все равно не верите, то какая разница?

– Нам не повредит, если мы точно измерим время между двумя пунктами, – отозвался один из двух стражей. – Мы можем чисто случайно попасть туда, где вы были, а потом проверим математически.

– Девять минут прошло, – предупредил Барчесс.

Гендерсон почувствовал тошноту и откинулся на спинку сиденья, и в это время взгляд его упал на вывеску.

– Вот! – воскликнул он. – «Ансельмо»! Да, похоже! Я помню, что название напоминало о чем-fo иностранном…

– Эй! Голландец! – рявкнул Барчесс. Он показал знаком, чтобы тот остановил секундомер. – Девять минут, десять с половиной секунд, – объяййл он, взяв из рук Голландца секундомер. – Десять с половиной секунд мы вам подарим. Будем считать, что отсюда до вашей квартиры-девять минут ходьбы. Прибавим еще минуту на путь от Вашей квартиры до угла, где вы услышали удар часов. Учтем еще время на переходы и толпу. – Он внимательно посмотрел на Гендерсона. – Другими словами, надо убедиться, что вы попали в бар не позже, чем в шесть семнадцать, повторяю, не позже, и в этом случае вы автоматически оправданы.

– Если вы только найдете эту женщину, я сумею доказать, что в шесть десять я уже бил здесь.

– Пошли туда, – сказал Барчесс и распахнул дверь машины.

– Вы видели этого человека раньше? – спросил Барчесс.

Бармен наклонил набок голову.

– Лицо его кажется мне знакомым, – сказал он. – Но согласитесь, что за время моей работы я перевидал столько лиц…

Ему дали время на размышление. Он внимательно разглядывал Гендерсона, потом отошел в сторону.

– Я не знаю… – нерешительно сказал он.

– Иногда детали тоже играют роль, – сказал Барчесс. – Идите за стойку, – приказал он бармену и повернулся к Гендерсону. – А вы, Гендерсон, где сидели?

– Где-то здесь. Часы были прямо передо мной, а ваза стояла рядом.

– Хорошо. Бармен, не обращайте на нас внимания, попробуйте еще раз вспомнить его.

Гендерсон сел на стул, опустил голову и замер. Ему вспомнилось, как мрачно сидел он здесь вчера и смотрел перед собой, и непроизвольно он принял ту же позу. Это помогло. Бармен щелкнул пальцами.

– Вспомнил! Боже мой! Вспомнил! Он был здесь вчера! Видимо, он бывает здесь не слишком часто, Поэтому я не мог сразу признать его.

– Теперь нас интересует время.

– Ну, это было что-то в первые часы моей работы. Народу в это время мало, и мы открываем бар позже.

– Когда же у вас первый час работы?

– С шести до семи.

– Да, но час – это слишком много, нам нужно знать точнее.

Тот покачал головой.

– Простите, джентльмены. Я редко гляжу на часы во время смены, особенно в начале. Это могло быть и в шесть, и в шесть тридцать, и в шесть сорок пять. Черт возьми, я даже не стану и пытаться.

Барчесс внимательно посмотрел на Гендерсона и снова обратился к бармену:

– Вы можете сообщить нам что-нибудь о женщине, которая в это время была здесь?

– Какая женщина? – с катастрофической простотой спросил бармен.

Гендерсон смертельно побледнел. Рука Барчесса легла ему на плечо.

– Вы разве не видели, как он встал и заговорил с женщиной?

– Нет, сэр, – ответил бармен. – Я не видел, чтобы он вставал и чтобы он с кем-нибудь разговаривал. Я не могу в этом поклясться, но мне кажется, что в это время в баре не было никого, с кем он мог бы поговорить.

– Но, может быть, вы видели женщину, которая сидела за стойкой и не разговаривала с ним?

– В оранжевой шляпке, – крикнул Гендерсон прежде, чем его успели остановить.

– Вы не должны этого делать! – предупредил его детектив.

По какой-то причине бармен стал вдруг раздраженным.

– Послушайте, – сказал он, – этим делом я занимаюсь тридцать семь лет. Меня тошнит от их чертовых рож, и не спрашивайте меня о цвете их шляп и о разговорах, которые они ведут. Я могу вспомнить только их заказы. Скажите мне, что она пила, и я отвечу вам, была она здесь или нет! Мы храним все записи. Я принесу их из кабинета босса.

Теперь все повернулись к Гендерсону.

– Я брал шотландское и воду, – сказал он. – Я всегда пью это и больше ничего. Подождите минутку, я вспомню, что пила она. Дело в том, что она уже кончила…

Бармен вернулся с большой жестяной коробкой. Гендерсон потер лоб.

– На дне был шерри и…

– Это мог быть один из шести других напитков, уверяю вас. Это был бокал или рюмка? Какого цвета был напиток? Если рюмка, а остатки коричневые…

– Это был бокал, а остатки розового цвета, – ответил Гендерсон.

– «Розовый Джек»! – быстро ответил бармен. – Теперь я легко найду. – Он начал просматривать счета. – Здесь все пронумеровано, – сказал он.

– Одну минутку, – воскликнул Гендерсон. – Это мне кое-что напоминает. Я вспомнил номер, который стоял нц моем счете. Тринадцать. Помню, я еще удивился этому.

Бармен разыскал копию довольно быстро.

– Вы правы, – сказал он. – Вот ваши счета. Но они разные. Тринадцатый-шотландское, вода. А вот – «Розовый Джек», его повторяли трижды, номер счета – семьдесят четыре. Счет писал Томми, я знаю его почерк. Это было днем. С ней был другой парень. Три «Джека» и ром – написано здесь, а оба напитка никто никогда не смешивает.

– Значит… – мягко сказал Барчесс.

– Значит, я не помню этой женщины и не могу вспомнить, потому что она была здесь в смену Томми, а не в мою. Но, даже если она была здесь, мой тридцатилетний опыт говорит мне, что он не мог бы заговорить с ней потому, что она была не одна, с ней был уже кто-то. И мой тридцатилетний опыт также говорит, что он оставался с ней до конца, потому что никто не покупает три «Розовых Джека» по восемьдесят центов за порцию, а расплачиваться оставляет другого.

– Но вы же вспомнили, что я был здесь, – дрожащим голосом сказал Гендерсон. – Если вы сумели вспомнить меня, почему вы не можете вспомнить ее? Она ведь тоже была здесь!

– Конечно, я вас вспомнил. Потому что я увидел вас снова, – сказал бармен с железной логикой. – Приведите ее сюда и посадите перед моими глазами, я ее тоже вспомню. Без этого я не могу.

Бармен захлопнул жестяную коробочку, Барчесс взял Гендерсона за руку:

– Пошли.

– Почему вы не хотите мне помочь? – закричал Гендерсон. – Меня обвиняют в убийстве! Слышите, в убийстве!

Барчесс быстро закрыл ему рот рукой.

– Замолчите, Гендерсон, – сухо приказал он.

Его повели к выходу. Он шатался, как пьяный, и рвался обратно к стойке бара.

– Бас подвел тринадцатый номер(– усмехнулся один из детективов.

– Даже если она теперь появится здесь, для вас будет слишком поздно, – сказал Барчесс. – Время перевалило за шесть семнадцать… А любопытно было бы повидать ее и послушать, что она скажет. Но мы все равно проверим шаг за шагом все ваши передвижения.

– Мы ее найдем, должны найти! – настаивал Гендерсон. – Кто-то же мог запомнить ее в других местах. А когда вы ее найдете, я уверен, она назовет то нее время, что и я.

Они сидели и ждали, пока люди Барчесса разыскивали таксистов, которые вчера вечером ждали пассажиров возле «Ансельмо».

Наконец с рапортом вернулся один из людей Барчесса.

– Возле «Ансельмо» «Санрайз Компани» держит двух шоферов. Вчера работали Пад Хикки и Ол Элп. Я привез их обоих.

– Элп – странная фамилия, – сказал Гендерсон. – Именно ее я пытался вспомнить. Я говорил, что над этим мы с ней посмеялись.

– Пришлите Элпа, второго отпустите.

В реальной жизни он выглядел еще страннее, чем на фото.

– Вам приходилось вчера вечером ехать от бара «Ансельмо» до ресторана «Мэзон Блйнш»? – спросил Барчесс.

– «Мэзон Бланш», «Мэзон – Бланш»… – задумчиво повторил таксист. – Я много раз ездил вчера то туда, то сюда, но «Мэзон Бланш»… – Но, видимо, память у него все же работала, и он вспомнил: – «Мэзон Бланш»!.. Шестьдесят пять центов за поездку. Да! Вчера вечером я вез туда кого-то.

– Поглядите сюда. Вы узнаете кого-либо?

Его взгляд скользнул по лицу Гендерсона и задержался на нем.

– Это он, не так ли?

– Вопрос вам задал я.

– Да, это был он, – уверенно ответил шофер.

– Один или с кем-нибудь еще?

Он задумался на мгновение и покачал головой.

– Нет, я не помню, чтобы с ним был кто-нибудь еще. Полагаю, он был один.

Гендерсон рванулся вперед. Ему казалось, что все сговорились убить его.

– Вы должны были видеть! Она села раньше меня и вышла раньше, как это обычно делают женщины…

Спокойно…

– Женщина? – агрессивно переспросил шофер. – Я вас помню, я вас хорошо запомнил, потому что из-за Вас я получил вмятину на крыле…

– Да, да, – быстро сказал Гендерсон, – и, видимо, поэтому не заметили, как села она, потому что смотрели в другую сторону. Но я уверен, что когда мы сидели в машине…

– Когда вы сидели в машине, я не поворачивался к вам, я смотрел на дорогу! И я не видел, чтобы она выходила из машины!

– Мы еще зажгли свет, – умоляющим тоном сказал Гендерсон. – Вы же этого не могли не видеть, и, кроме того, в зеркале должны были видеть…

– Все, теперь я уверен, – быстро сказал шофер. – Теперь я положительно уверен. Я работаю уже восемь лет. Если вы говорите, что зажгли свет, значит, вы там были один. Я еще не видел, чтобы парочка в такси зажигала свет. Наоборот, всем нужна темнота. Если в машине горит свет, можете смело держать пари, что пассажир сидит там один.

Гендерсон едва мог говорить. У него перехватило дыхание.

– Как же вы можете помнить мое лицо и не помнить ее? – тихо произнес он.

– Вы сами не помните ее, – ответил Барчесс раньше, чем таксист успел открыть рот. – Вы утверждаете, что провели с ней шесть часов, а он – меньше двадцати минут, да еще сидел к вам спиной. – Он повернулся к Элпу: – Так что же вы можете сказать в заключение?

– Я скажу вот что. Когда я вчера вечером вез этого человека, в машине с ним никого не было.

В «Мэзон Бланш» – они приехали перед открытием, и им пришлось пройти в ресторан через кухню.

– Вы когда-нибудь видели этого человека? – резко спросил Барчесс метрдотеля.

– Конечно, – так же уверенно ответил тот.

– Когда вы в последний раз видели его?

– Вчера вечером.

– Где он сидел?

Метрдотель указал столик:

– Вот здесь.

– Да? Продолжайте.

– Что продолжать?

– Кто с ним был?

– Никто.

Ответ потряс Гендерсона, как удар по голове.

– Вы же видели, как она вошла в зал минуту или две спустя и присоединилась ко мне! Вы лее видели, что она все время сидела здесь! Вы должны были видеть ее! Вы же подходили к нам и спросили; «Вы всем довольны, мсье?»

– Да, это входит в мои обязанности. Я делал то же самое, что, прошу прощения, у каждого столика. Вас я запомнил потому, что у вас было расстроенное лицо. Я также помню, что рядом с вами было два свободных места. Вы сами только что процитировали мои слова. А если я сказал. «мсье», как это подтвердили вы, это значит, что с вами никого не было. Когда джентльмен сидит за столом с леди, я обращаюсь к ним со словами «мсье» и «мадам».

У Гендерсона закружилась голова, перед глазами поплыли черные круги. Метрдотель повернулся к Бар-чессу.

– Ну, раз возникли сомнения, я могу показать вам список заказанных мест. Вы сами убедитесь.

– Что ж, это не повредит, – кивнул Барчесс, хотя по его виду было ясно, что он считает это лишним.

Метрдотель пересек зал, подошел к большому буфету, открыл ящик, достал из него что-то и вскоре вернулся обратно.

– Вот, пожалуйста.

Это было несколько листов бумаги с фамилиями. Метрдотель помог Барчессу найти лист, в котором значилась фамилия Гендерсона. На листе было всего девять или десять фамилий. Середина столбца выглядела так:

Стол 18 – Роджер Эшли, четверо. (Вычеркнуто).

Стол 5 – мисс Рэйбер, шестеро. (Вычеркнуто).

Стол 24 – Скотт Гендерсон, двое. (Не вычеркнуто).

Кроме того, рядом с последней записью стояла в скобках цифра один: (1).

Метрдотель объяснил:

– Здесь все видно. Когда заказ исполнен, то есть все клиенты явились, заказ зачеркивается целиком. Если не все клиенты явились и заказ не был выполнен полностью, соответствующая строчка не зачеркивается, но рядом в скобках указывается, сколько клиентов присутствовало. Я сам придумал эту систему, и мне удобно по ней следить за клиентами, не задавая лишних вопросов. Так что вы видите, что мистер Гендерсон заказал места для двоих, но явился один.

Гендерсон опустил голову на руки.

– Кто обслуживал стол, за которым сидел мистер Гендерсон? – неожиданно спросил Барчесс, и Гендерсон удивленно поднял голову. Он совсем забыл, что уж официант-то должен был запомнить ее.

Метрдотель порылся в своих записях.

– Дмитрий Малов.

Гендерсон с надеждой посмотрел на Барчесса.

Метрдотель ушел за официантом.

– Это вы обслуживали вчера стол 24? – спросил Барчесс, когда к ним подошел официант.

– О, конечно, – воскликнул официант и улыбнулся. Он явно не думал, что случилось что-то непредвиденное. – Добрый вечер! Здравствуйте! – обратился он к Гендерсону. – Вы снова хотите поужинать у нас?

– Нет, нет, – сухо сказал Барчесс. – Так это вы вчера обслуживали стол 24? – повторил он вопрос. – Сколько человек сидело за столом?

Официант удивленно посмотрел на него.

– Он один.

– Без леди?

– Без леди. У него что-нибудь пропало?

Гендерсон тяжело вздохнул и снова опустил голову.

– Да, пропало, – мрачно отозвался Барчесс.

Официант почувствовал, что сказал что-то не то, но он явно не понимал, что происходит.

– Вы придвинули ей стул, – сказал Гендерсон. – Вы открыли меню и вручили ей. Я же все это видел своими глазами! Почему же вы говорите, что не видели ее?

Официант заговорил теперь с явным восточным акцентом и начал жестикулировать:

– Да, я придвигаю стулья дамам. Но не для воздуха же! Зачем бы я стал двигать стул, если леди с вами не было?

– Говорите с нами, а не с ним, он арестован, – сказал Барчесс.

– Он оставил мне на чай полторы ставки. Как же с ним могла быть дама? Вы думаете, я стал бы сегодня разговаривать с ним, если бы он вчера был не один и при этом оставил мне полторы ставки? Вы думаете, я забыл? – Глаза его загорелись. – Я помню все, что делается в течение двух недель. Ха!

– О каких полутора ставках вы говорите? – с веселым любопытством осведомился Барчесс.

– Речь идет о тридцати центах. Ставка за одного – тридцать, за двоих – шестьдесят центов. Он дал мне сорок пять центов, вот я и говорю о полутора ставках.

– А вы не могли получить эти сорок пять центов за двоих?

– Никогда! – обиженно воскликнул официант. – Я бы сделал так… – Он швырнул воображаемый поднос на стол, скрестил руки на груди и презрительно уставился на Гендерсона. – Я бы сказал ему: «Сэр, я благодарю вас. Большое спасибо, сэр. Очень большое спасибо, сэр. Вы уверены, что можете расстаться со своими деньгами?» Если бы он был с дамой, ему стало бы стыдно.

– Верно, – согласился Барчесс. – Итак, сколько вы ему дали, Гендерсон?

– Столько, сколько говорит он, – безнадежно прошептал тот.

– Еще одно, – сказал Барчесс. – Я бы хотел проглядеть счета за обеды. Вы сохранили их?

– Они у управляющего. Попросите у него.

Управляющий принес счета. В пачке без труда отыскали счета стола-24, среди которых был и его счет. «Общий обед – 2,25. Официанту – 0,45». Поперек счета стоял красный штемпель: «Оплачено. 20 мая». Другой счет стола 24 был выписан всего за один чай, и, кроме того, он был дневным – 0,75, а следующий – за обед для четверых перед самым закрытием ресторана.

Они помогли ему сесть в машину. Он был потрясен и едва передвигал ноги. Окружающее казалось ему нереальным.

– Они лгут. Они убивают меня. Но почему? Что я им сделал?

– Вы знаете, что мне это напоминает? – спросил один из сидящих рядом детективов. – Есть такие детские картинки. Чем дольше на них смотришь, тем больше деталей картинки пропадает.

Гендерсон опустил голову и ничего не ответил.

До них доносились музыка, смех, аплодисменты. Управляющий сидел у телефона. Бизнес шел хорошо, и он был доволен.

– Не может быть никакого сомнения, что заплачено было за два места, – сказал он. – Все, что я могу вам сказать: с этим человеком никого не видели. – Он неожиданно забеспокоился: – Он очень бледен. Увезите его, пожалуйста, побыстрее отсюда! Я не хочу никаких неприятностей во время представления!

Они открыли дверь. Гендерсон чуть не упал им на руки.

– донеслось до них.

– Не могу больше оставаться здесь, – Гендерсон упал на сиденье.

– Почему вы не хотите признаться, что с вами не было никакой женщины? – спросил Барчесс. – Неужели вы не понимаете, как это упростит дело?

– Вы же знаете, что потребуете у меня дальнейших признаний в том, чего я не делал, – дрожащим голосом пробормотал Гендерсон. – Рассудок начинает покидать меня. Я ни в чем теперь не могу быть уверен. Я даже начинаю сомневаться – на самом ли деле меня зовут Скотт Гендерсон. – Он помолчал. – Она была со мной в течение йгести часов! Я прикасался к ее руке… Я разговаривал с ней… Я слышал шелест ее одежды… Слова, которые ока произносила… Запах духов… Стук ее ложки о тарелку… Она сидела рядом со мной в такси… – Он ударил кулаком по своему колену. – Она была, была, была! – Он почти кричал. – А теперь вы пытаетесь убедить меня, что ее не было! – Он долго молчал. – Я боюсь. Отвезите меня обратно в камеру. Пожалуйста. Я хочу чувствовать вокруг себя реальный мир, твердые стены.

– Он дрожит, – заметил один из детективов.

– Ему надо выпить, – сказал. Барчесс. – Остановитесь на минутку, надо принести ему немного виски.

Гендерсон выпил виски и закрыл глаза.

– Отвезите меня быстрее назад. Быстрее. Быстрее. Назад.

– Он чокнулся, – усмехнулся один из детективов.

– С тобой случилось бы то же самое, если бы ты провел вечер с призраком.

Остальной путь они ехали молча.

– Вам лучше выспаться, Гендерсон, – сказал Барчесс на прощание. – И вам нужен хороший адвокат.

Глава 5

– …Вы слышали, как он пытался утверждать, что познакомился в баре «Ансельмо» с некоей женщиной, и это случилось в десять минут седьмого. Другими словами, одну минуту и сорок пять секунд спустя после зафиксированного полицией времени смерти несчастной жертвы. Очень умно. Вы немедленно заметили, леди и джентльмены, присяжные, что, если он был в баре «Ансельмо» на Пятидесятой улице в десять минут седьмого, то он не смог бы находиться в собственной квартире в момент убийства. Никакие усилия не смогли бы перенести его в этот бар из квартиры так быстро. Ни две ноги, ни четыре колеса, ни крылья, ни пропеллер. Да, я сказал, что это очень умно. Но… Недостаточно умно.

Очень удачно, что он встретил эту женщину именно в ту ночь, а не в какую-нибудь другую в течение всего года. Может быть, это – предчувствие, что она понадобится ему именно в эту ночь? Странное предчувствие, не правда ли? Вы слышали слова обвиняемого, когда на мой вопрос он ответил, что раньше ему не приходилось иметь дело с незнакомыми женщинами. Что он не занимался такими делами в течение всей своей жизни. Ни разу, запомните эго! Это его слова, а не мои. Вы сами их слышали, леди и джентльмены. Такая мысль никогда раньше и не приходила ему в голову. Это не было его привычкой, это чуждо его натуре. В ту единственную ночь, однако, он нарушил свои привычки и хочет, чтобы мы в это поверили. Вполне удобное совпадение? Только…

Пожатие плеч и долгая пауза.

– …где эта женщина? Мы все жаждем увидеть ее! Почему нам ее не показывают? Что этому мешает? Предъявят ли ее суду?

Он ткнул пальцем, в одного из присяжных.

– Вы видели ее? – В другого. – А вы? – В третьего. – А вы? – Беспомощно развел руками. – Кто-нибудь из вас видел ее? Занимала ли она свидетельское место? Нет, нет и нет, леди и джентльмены! Потому…

Снова долгая пауза.

– Потому, что этой женщины нет. Никогда не было. Нам не могут предъявить человека, который никогда не существовал. Они не могут вдохнуть жизнь в вымысел, в плод воображения, в то, что существует лишь на словах. Только Господь Бог может создать взрослую женщину и вдохнуть в нее жизнь. И даже ему надо для этого восемнадцать лет, а не две недели.

По залу пронесся смех.

– Этот человек борется за свою жизнь. Если бы женщина существовала, как вы думаете: они позаботились бы о том, чтобы доставить ее сюда? Конечно, ее бы сюда доставили, можете держать пари. Если бы…

Драматическая пауза…

– …эта женщина существовала. Давайте забудем о себе. Мы все собрались здесь, в зале суда, из разных мест. Давайте предоставим слово тем, кто был здесь, в этих самых местах, в то же самое время, когда, по его утверждению, он был с ней. Их должны были бы видеть, если бы они были вдвоем. Видели ли их? Его видели, да. Каждый так или иначе сумел вспомнить его, Скотта Гендерсона. Его они видели, а ее – нет. Вам не кажется странной эта слепота на один глаз, леди и джентльмены? Мне кажется, когда люди ходят парой, возможны два варианта: либо их никто не видел и не запомнил, либо, вспоминая одного, тут же вспоминают другого. Как может человечество видеть одного человека и не заметить другого, который находится рядом с первым? Это противоречит законам физики. Я не могу этого понять. Меня это ставит в тупик.

Он пожал плечами.

– Я могу сделать предположение: возможно, ее кожа обладает особым свойством пропускать свет и поэтому все смотрели сквозь нее…

Генеральный прокурор засмеялся.

– Или, возможно, ее случайно не было с ним. В этом нет ничего особенного, и поэтому ее никто не видел.

Он пожал плечами.

– Зачем продолжать в таком духе? Будем серьезными. Судят человека. Я не хочу, чтобы из этого дела устраивали фарс. Оставим гипотезы и теории и вернемся к фактам. Не будем говорить о призраках и чудесах; вместо этого давайте поговорим о женщине, чье существование никогда не вызывало сомнений. Многие видели ее при жизни и многие видели ее после смерти/ Она не была призраком. Она была убита. У полиции есть фотографии, подтверждающие это. Это – первый факт. Все мы видим этого человека, который опустил голову… О, теперь он поднимает ее, чтобы дерзко посмотреть на меня. Его судят здесь. Это – второй факт.

Он продолжал театрально:

– Я люблю факты гораздо больше, чем самый очаровательный вымысел. Вы тоже, леди и джентльмены? С фактами проще иметь дело.

– А третий факт? Вот третий факт. Он убил ее. Да, это точный и несомненный факт, как и первые два. Каждая деталь этого факта уже доказана здесь, в этом зале суда. Мы, в отличие от защиты, не просим вас верить в призраки, духи, в галлюцинации! – Он повысил голос. – У нас есть документы, показания, данные под присягой, доказательства, подтверждающие каждое наше слово!

Пауза. Затем он спокойно продолжал:

– Вы уже познакомились с обстоятельствами, предшествовавшими убийству. Сам обвиняемый не отрицает их точности. Вы слышали, как он это подтвердил. Под давлением, неохотно, но все же подтвердил. Об этом не было сказано ни одного фальшивого слова. Вы слышали, как вчера я задавал ему вопросы, вы слышали их и его ответы. Я кратко напомню вам.

Скотт Гендерсон полюбил другую женщину. Он не сразу признался в этом. Девушка, которую он полюбил, не присутствует на суде. Вы заметили, что ее имя не фигурировало здесь, ее не вызывали для дачи показаний, ее никоим образом не задели здесь в связи с этим жестоким и непростительным убийством. Почему? Потому, что она не заслуживает того, чтобы быть здесь. Она не имеет никакого отношения к этому делу. Это не наша задача – доказывать здесь ее невиновность, и мы не будем оскорблять ее подозрением. Это преступление – дело рук одного человека, вот этого человека, который сейчас находится перед вами. Он виноват, а не она. Она безупречна. Ее личность известна нам и защите. Полиция и обвинение проверили возможность ее участия в этом деле, и все мы пришли к заключению, что она в данном деле соучастницей не является. С этим согласна и защита. Не раскрывая ее личности, в дальнейшем я буду просто называть ее «Девушка».

Отлично! Он был уже опасно влюблен в нее, в эту Девушку, когда решился сказать ей, что женат. Да, я сказал «опасно», – с точки зрения его жены. Девушка не согласилась бы с этим определением. Она была – и есть – порядочным человеком. Каждый из тех, кто разговаривал с ней, поверил ей. Я тоже, леди и джентльмены! Она – несчастный человек, который ошибся в своем выборе. Как я уже говорил, этого слова она бы не приняла. Она не хотела никому причинять вреда. А он хотел, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Он пошел к жене и попросил у нее развода. Она отказалась. Почему? Потому, что для нее брак был священен. Не просто некий обряд, не просто каприз. Странная жена, не так ли?

Девушка узнала об этом, но настаивала на том, что им нужно расстаться. Он же не мог сделать этого и потому оказался в трудном положении.

Он решил подождать и повторить все сначала. И если первый разговор с женой вы можете назвать хладнокровным, то как вы назовете его второй разговор с женой? Он утверждает, что питал надежду уговорить ее, как уговаривают торговцы, продавая свой товар. Это дает вам, леди и джентльмены, представление о его характере, это показывает вам, что он за человек. Скандальный брак, разрушенный дом, ненужная жена – вот что ценно для него. И он отправляется вечером развлекаться!

Он купил два билета в театр, заказал столик в ресторане. Затем вернулся домой и сообщил ей об этом. Она не могла понять его внезапной активности. Она ошибочно подумала о возможном примирении. Она села перед зеркалом и стала приводить себя в порядок.

Несколько минут спустя он вернулся в комнату и нашел ее на том же месте. Она сидела перед зеркалом неподвижно. Теперь она слишком хорошо поняла его цель.

Она сказала, что не пойдет с ним. Она сказала, что ценит свой дом выше, чем место в театре и за столиком ресторана. Другими словами, не давая ему времени уговорить ее, жена вторично отказала ему в разводе. Для него это было слишком…

Он был уже почти одет. Он держал в руке галстук, собираясь надеть его. Вместо этого он в слепой ярости набросил галстук ей на шею. Затем с силой стянул концы галстука, желая убить ее. Полицейский офицер, который выступал перед вами, сказал, что галстук пришлось разрезать, поскольку снять его было практически невозможно. Вы пытались когда-либо развязать узлы, затянутые на галстуках из шелка или репса, леди и джентльмены? Это невозможно сделать. Узел затягивается и становится таким маленьким, что его не видно, его даже трудно нащупать.

Она умерла. Она пыталась разжать руки мужа, но все же умерла. Умерла на руках мужа, который поклялся беречь и защищать ее. Не забудьте об этом.

Он долго стоял возле нее. Она давно уже была мертва, и лишь тогда до него дошел смысл ситуации, в которой он оказался. Она умерла, он убил ее. Что ему оставалось делать?

Пытался ли он привести ее в чувство? Испытал ли сожаление и раскаяние? Нет, нет и нет! Я скажу вам, что он сделал. Он хладнокровно закончил свой туалет. Прямо тут же, рядом с ней. Он выбрал и надел другой галстук вместо того, что послужил гарротой для бедной женщины. Он надел пальто и шляпу и перед уходом позвонил Девушке. К счастью, ее не было дома. Она узнала правду лишь несколько часов спустя. Зачем же он звонил ей, когда его руки еще дрожали после убийства? Из-за угрызений совести, раскаяния? Для того, чтобы попросить совета и помощи? Нет и нет! Чтобы использовать ее как орудие. Чтобы получить алиби без ее ведома. Чтобы пойти с ней вместо жены по тем же билетам в тот же ресторан. Он рассчитывал, что за весельем вечера она забудет о времени и тем самым чистосердечно подтвердит его алиби.

Вы готовы признать его убийцей, леди и джентльмены?

Но его план потерпел крах. Девушки не было дома. Он пошел один и был один весь вечер, все шесть часов. Все это время ему не приходило в голову то, о чем он теперь твердит. Найти себе другую женщину и с ее помощью создать себе алиби. Он был слишком возбужден, слишком смущен. Или наоборот. Он был спокоен и хладнокровен. Он боялся довериться незнакомой женщине, а может быть, он понимал, что слишком поздно предпринимать что-либо, слишком много времени прошло с тех пор, как он покинул свой дом. Теперь его попытка создать себе алиби могла обратиться против него, поскольку с момента совершения преступления прошло уже гораздо больше времени, чем несколько минут. Ответ на любой конкретный вопрос вызовет сомнение из-за разницы во времени между моментом убийства и моментом их встречи. Он подумал обо всем.

Так что же лучше всего? Конечно, воображаемая спутница. Фантом, призрак, нечто недосягаемое, то, что можно утверждать, но нельзя проверить. Я предоставляю подумать об этом вам, леди и джентльмены. Невозможное никогда точно не может быть подтверждено, для сомнений всегда найдется место.

Он настаивает на том, что некая женщина может подтвердить его алиби, хотя знает, что ее не существует, знает, что ее никогда не смогут найти, и тем не менее он утверждает, что у него есть алиби.

В заключение, леди и джентльмены, позвольте мне задать вам один вопрос. Естественно ли, возможно ли, что когда сама жизнь человека зависит от его способности вспомнить определенные детали, связанные с личностью другого человека, он не в состоянии ничего припомнить? Нет, неестественно, невозможно, уверяю вас! Он не в состоянии указать ни цвет ее глаз, волос, нй очертания лица, ни рост, ничего! Поставьте себя на его место. Могли бы вы забыть то, от чего зависит ваша жизнь? Инстинкт самосохранения, знаете ли, оказывает удивительное воздействие на память. Разве возможно начисто забыть все, если было, что забывать? Если она существует или существовала, то ее можно было бы найти. Подумайте об этом.

Я не думаю, что мне следует говорить вам что-либо еще, леди и джентльмены, присяжные. Это простое дело. Оно чистое и вполне ясное.

Он драматически простер руки.

– Государство обвиняет человека, которого вы перед собой видите, Скотта Гендерсона, в убийстве своей жены. Государство требует для него смерти. На этом я заканчиваю.

Глава 6

– Я прошу обвиняемого встать и повернуться лицом к присяжным.

– Я прошу старшину присяжных встать.

– Леди и джентльмены, присяжные, вы вынесли вердикт?

– Вынесли, Ваша честь.

– Вы признаете обвиняемого виновным или невиновным в том, что он сделал?

– Мы признаем его виновным, Ваша честь.

– О, мой Бог! Нет… – раздался сдавленный голос об стороны скамьи подсудимых.

Глава 7

– Виновный, вы хотите что-нибудь сказать перед вынесением приговора?

– А что говорить, когда они обвиняют меня в преступлении, которого я не совершал? Кто тут услышит меня и поверит мне? Вы все здесь говорили, что я должен умереть, значит, я умру. Я боюсь смерти не больше любого другого человека. Но я боюсь умереть так же, как любой другой, но тяжелее всего умирать из-за ошибки. Я умру не за то, что совершил преступление, а по ошибке, а это самая тяжелая смерть. Когда придет мой час, я встречу его достойно; это все, что я могу сделать.

Но сейчас я обращаюсь ко всем тем, кто не слушал меня или не поверил мне: я не делал этого. Я не убивал. Ни один суд, ни один состав присяжных, никакая смерть на электрическом стуле, ничто в целом мире не сделает меня виновным в этом преступлении.

Я готов выслушать приговор, Ваша честь. Я вполне готов.

– Прошу прощения, мистер Гендерсон, – раздался сочувствующий голос. – Я не могу сказать, что не слышал ваши слова и не поверил вам. Я поверил вам больше, чем любому другому человеку, которому мне приходилось выносить приговор. Но вердикт присяжных не дает мне выбора.

Тот же самый голос стал громче.

– Скотт Гендерсон, вы признаны виновным в убийстве первой степени, и я приговариваю вас к смерти на электрическом стуле, в течение недели, начиная с 20 октября, в день, выбранный начальником тюрьмы, и да спасет Бог вашу душу.

Глава 8

– Он здесь, – произнес кто-то тихо в коридоре Дома Смерти. И добавил чуть громче сквозь звон ключей: – Гендерсон, тут кое-кто хочет увидеть вас.

Гендерсон молчал и не двигался. Дверь открылась и снова закрылась. Они долго смотрели друг на друга.

– Полагаю, вы не помните меня.

– Всегда помнишь людей, которые хотели убить тебя.

– Я не убиваю людей. Я ищу людей, которые совершили преступление, для тех, кто должен их наказать.

– А потом вы приходите убедиться, что они не сбежали и остались там, куда вы их засадили, заставляя мучиться день за днем, минута за минутой. Это, видимо, вас сильно волнует. Ну что ж, смотрите. Я здесь. Я в камере. Теперь вы спокойно можете уйти.

– А вы не веселы, Гендерсон.

– Мало радости умереть в тридцать два года.

Барчесс не ответил. На такие слова трудно найти ответ. Он подошел к двери и заглянул в смотровое стекло.

– Маленькое окошко, не так ли? – спросил Гендерсон, не поворачивая головы.

Барчесс быстро отошел от двери и стал спиной к глазку. Он достал что-то из кармана и протянул Гендерсону:

– Хотите сигарету?

– А что в них? – насмешливо спросил Гендерсон.

– Ах, перестаньте так разговаривать, – негромко сказал детектив, продолжая держать руку на весу.

Гендерсон неохотно протянул руку и с горечью посмотрел на Барчесса. Он взял сигарету и, прикрывая ее рукавом, сунул в рот. Барчесс быстро поднес ему зажигалку. Гендерсон с презрением посмотрел на него:

– Что же, наступил день казни?

– Я знаю, что вы чувствуете… – сказал Барчесс.

– Вы знаете, что я чувствую! – внезапно взорвался Гендерсон. Он стряхнул пепел к ногам детектива. – Надо же! Они знают, что я чувствую! Вы не можете знать! Убирайтесь отсюда! Вон! Идите и убейте еще кого-нибудь! Найдите себе свежий материал, а я уже – второй сорт, так сказать, отработанный.

Он лег на спину и выпустил струю дыма, который окутал его лицо.

Затем они снова посмотрели друг на друга. Барчесс стоял не двигаясь.

– Насколько я понимаю, вашу апелляцию отклонили?

– Да, мою апелляцию отклонили. Больше нет зацепок, нет преград, ничто больше не препятствует сожжению. Теперь меня можно без задержки отправить на тот свет. Теперь каннибалы не будут голодными. Теперь они могут выполнить свою милую, чистую работу. – Он внимательно посмотрел на Барчесса. – Почему у вас такой похоронный вид? Жалеете, что агонию нельзя продлить? Жалеете, что я не могу умереть дважды?

Лицо Барчесса скривилось, как будто дым от сигареты попал ему в глаза.

– Не бейте ниже пояса, Гендерсон, – сказал он. – Мои руки даже не подняты для удара.

Гендерсон снова поглядел на него, впервые заметив что-то новое в поведении Барчесса.

– Что у вас на уме? – тихо спросил он. – Что привело вас ко мне много месяцев спустя?

Барчесс покрутил головой, как будто у него затекла шея.

– Я не знаю, как мне успокоить себя… Странное состояние для сыщика. Я знаю, что моя работа закончилась, когда вы предстали перед судом. Но что-то волнует меня.

– Почему? Этого нс должно быть. Я – обычный приговоренный к смерти.

– Я пришел сюда для того, чтобы… ну, в общем, я хочу сказать… – Он помолчал и сказал: – Я верю, что вы невиновны. Знаю, что это мало что даст вам, Гендерсон. Ничего не даст ни вам, ни мне. Я не думаю, что это сделали вы, Гендерсон.

Долгая пауза.

– Ну, скажите же что-нибудь. Только не смотрите на меня так!

– Я не знаю, что бы ответил труп, если бы убийца вырыл его из могилы и сказал: «Прости, старина, полагаю, я совершил ошибку». Лучше вы скажите мне что-нибудь.

– Вы правы. Думаю, в такой ситуации нечего говорить. Но я все же утверждаю, что свою часть работы я сделал правильно, судя по всем доказательствам. Я сделал бы то же самое и в другой раз. Мои личные чувства не в счет. Я работаю с конкретными фактами.

– И что же привело вас к столь мудрому заключению? – с иронией спросил Гендерсон.

– Трудно объяснить, это – плоды долгих раздумий. Это медленный процесс, такой же медленный, как просачивание воды сквозь фильтр. Суд ускорил процесс. Все, что было направлено против вас, выглядело таким тяжеловесным, что, мне кажется, все это поняли и тыкали пальцем в меня.

Не знаю, сможете ли вы понять, что я имею в виду. Сфабрикованные алиби всегда так умны и хитры, всегда так достоверны и правдивы, что к ним не придерешься. Ваше же алиби оказалось хромым и слепым. Вы ничего не могли вспомнить об этой женщине. Десятилетний ребенок и то дал бы хоть какое-то описание внешности. И, пока я сидел в задних рядах зала суда, мне в голову медленно вползла мысль: эй, а ведь он говорит правду!

Любая ложь, вообще любая ложь обрастает многими деталями. Только человек, который НЕВИНОВЕН, может уничтожать собственные шансы на спасение, как это делали вы. Виновный – гораздо более хитрый человек, чем вы. Ваша жизнь была ставкой, и все, что вы сумели придумать, – это два существительных и одно наречие. «Женщина, шляпа и странно». Я подумал про себя, что это очень похоже на жизненную ситуацию. Парень удрал от домашней ссоры и подцепил женщину, в которой абсолютно не был заинтересован. Потом как снег на голову на него свалилось обвинение в убийстве… – Он развел руками. – Конечно, в такой обстановке не вспомнишь деталей внешности чужой женщины.

Я уже давно размышляю над этим. И эта мысль все больше и больше давит на меня. Я не раз собирался сюда, но все не решался. Потом раз или два я поговорил с мисс Ричман…

Гендерсон поднял голову.

– Я начинаю видеть свет…

– Нет! – резко оборвал его детектив. – Ни черта вы не видите! Вы, видимо, думаете, что она приходила ко мне и ей удалось переубедить меня… Все было по-другому… Я первым решил поговорить с ней, я хотел сказать то, что сейчас сказал вам. Признаю, потом она приходила ко мне домой, не в управление, и мы еще несколько раз беседовали об этом деле. Но ни мисс Ричман, ни кто-либо другой не сумели бы переубедить меня, если бы я не сделал этого сам. Любое изменение должно прийти изнутри, а не снаружи, тогда я приму его. То, что я сам сегодня пришел сюда повидать вас, результат моего собственного решения и моего убеждения, что это необходимо. Я здесь не по ее предложению или просьбе. Она даже не знает, что я пошел к вам. Я сам этого не знал, пока не пришел.

Он прошелся по камере.

– Ну вот, теперь у меня на душе стало легче. Я не отрекся. Я сделал свое дело единственным способом, который был возможен. И вы не должны требовать от человека чего-то большего.

Гендерсон не ответил. Он мрачно уставился в пол. Он выглядел еще хуже, чем вначале. Слова Барчесса поразили его в самое сердце. Потом он очнулся от своих горьких раздумий и снова услышал голос Барчесса:

– Нужен человек, который сумеет вам помочь. Он должен проделать настоящую работу. – Он побренчал чем-то в кармане. – Я не могу этого сделать, потому что у меня есть собственная работа. О, я знаю, в кино случается и не такое. Там прославленный детектив докапывается до всего на свете. У меня есть жена и дети. Мне нужна работа, чтобы прокормить их. А вы и я, прежде всего, – чужие люди.

– Я и не прошу вас ни о чем, – спокойно сказал Гендерсон, не повернув головы.

– Вы должны найти человека, который сделает для вас эту работу, – продолжал Барчесс. – А я помогу ему всем, чем смогу.

Гендерсон поднял голову, посмотрел на него и снова потупился.

– Кто? – тихо спросил он.

– Нужен фанатик, человек страсти. Тот, кто сделает это не ради денег, а потому, что вы – Скотт Гендерсон, и больше ни по какой другой причине. Потому, что он любит вас, да, да, любит вас, потому, что он готов скорее умереть сам, чем дать умереть вам. Человек, который не будет спешить, человек, который не свернет с пути. Вам нужен именно такой человек.

Он подошел к Гендерсону и положил ему на плечо руку.

– У вас есть девушка, которая вас любит, я знаю это. Но она всего-навсего девушка. У нее есть страсть, но нет опыта. Она сделает, что сможет, но этого недостаточно.

Лицо Гендерсона смягчилось.

– Я должен знать… – пробормотал он.

– Здесь нужен мужчина. Мужчина, идущий своим путем и, однако, испытывающий к вам те же чувства, что и она. У вас не может не быть кого-то подобного. У каждого человека есть один такой друг.

– Да, это хорошо, когда вы молоды. С годами такие люди пропадают. Особенно, когда женятся.

– Они не пропадают, если вы именно это имеете в виду, – настойчиво сказал Барчесс. – Даже неважно, Поддерживаете ли вы знакомство с тех пор. У вас должен быть такой человек!

– Да, – согласился Гендерсон. – У меня был такой человек. Близкий, как брат. Но это было в прошлом…

– Время не ограничивает дружбы.

– Во всяком случае, его сейчас здесь нет. Когда я в последний раз видел его, он сказал, что уезжает в Южную Америку, Он заключил с какой-то нефтяной компанией пятилетний контракт. – Он поднял голову и посмотрел на детектива. – Как человек вашей профессии мог не лишиться иллюзии о дружеских связях? Неужели вы верите, что человек бросит свою карьеру и приедет за тысячу миль, чтобы вытащить из-за решетки друга? К тому же друга, с которым он давно не виделся. Вспомните, вы становитесь толстокожи с возрастом. Идеализм слезает с человека, как шкура. Человек тридцати двух лет далеко не тот самый парень, которым он был в двадцать пять…

Барчесс прервал его:

– Ответьте на один вопрос. Сделал бы он это раньше?

– Сделал бы.

– Тогда, если он сделал бы это раньше, он сделает это и сейчас. Я снова повторяю вам: возраст не ограничивает дружбы. Если он был вашим другом, значит, он им и остался. Если он этого не сделает, то вы убедитесь, что у вас не было друга.

– Но это не совсем честный подход…

– Если ему пятилетний контракт дороже, чем ваша жизнь, тогда это не будет иметь никакого значения. А если наоборот, – тогда он именно тот человек, который вам нужен. Почему бы не дать ему шанс пройти испытание прежде, чем говорить о нем хорошо или плохо?

Барчесс достал из кармана записную книжку, вырвал чистый листок и положил вместе с карандашом на колени Гендерсона.

Глава 9

Он загорел, но не загаром отпускника, который поставил перед собой задачу во что бы то ни стало загореть, а как человек, постоянно находившийся под палящим солнцем. Теперь путешествия не занимают много времени. Не успели вы сесть в самолет в Рио, как приземлились на аэродроме Ла Гардиа.

Он был того же возраста, что и Скотт Гендерсои, но Скотт Гендерсон пять или шесть месяцев тому назад, а не тот человек, что сидел в камере и считал час за год.

На нем еще была одежда, купленная в Южной Америке: белоснежная панама и легкий фланелевый костюм. Одежда, для осенней погоды в Штатах, прямо скажем-, неподходящая. Даже для жаркого венесуэльского солнца она несколько тяжеловата.

Он был высок и подвижен, казалось, движется он вообще безо всяких усилий. Глядя на него, можно подумать, что за ним гонятся. Маленькие черные усы аккуратно подстрижены. Галстук помят и перекручен. Чувствовалось, что он скорее привык руководить людьми и работать за чертежной доской, нежели танцевать с дамами. Об этом свидетельствовала и излишняя серьезность его облика. Однако не стоит судить о человеке лишь по внешним данным.

– Как он это воспринял? – спросил он надзирателя, следуя за ним по коридору.

– Как все, – последовал ответ. «А что еще можно ожидать?» – крылось за этими словами.

– Как все? Ах, да, – Ломбар покачал головой и пробормотал: – Бедняга.

Надзиратель отпер дверь.

Он на мгновение замешкался у двери, а потом решительно шагнул вперед. С таким видом люди заходят в «Савой» или «Риц».

– Ты неплохо выглядишь, старина Скотт, – медленно произнес Ломбар. – Что ты здесь делаешь?

Реакция Гендерсона была совсем иной, чем на появление детектива. Его лицо прояснилось: перед ним старый друг.

– Теперь я живу здесь, – весело сказал он. – Тебе нравится?

Они пожали друг другу руки, как будто расстались совсем недавно, а не несколько месяцев назад. Надзиратель нерешительно потоптался на месте, затем вышел из камеры, заперев за собой дверь. Они продолжали пожимать друг другу руки, и это было красноречивее всяких слов.

– Ты приехал, – с теплым чувством сказал Гендер-сон. – Ты появился. Значит, правду говорят, что старая дружба не рвется.

– Я с тобой, и будь я проклят, если они это сделают! – с жаром воскликнул Ломбар.

Первые минуты они бессвязно разговаривали о прошлом, вспоминая далекие годы, потом перешли к поездке Ломбара.

– О, эти грязные поезда! Никакого сравнения с нашими.

– Но все же ты кое-что повидал, Джек.

– Повидал! К черту все это. Грязные, забытые Богом отели! А пища! А москиты! Я, как последний сопляк, согласился подписать контракт на пять лет.

– Но, я полагаю, ты должен был получать за это хорошие деньги, не так ли?

– Конечно. Но что с ними делать? Их негде тратить. Даже пиво там пахнет керосином.

– И все-таки я чувствую себя неловко, что мне пришлось оторвать тебя, – пробормотал Гендерсон.

– Но тебе нужна моя помощь, и потом, контракт продолжается. Просто это время не зачтется, вот и все.

Он помолчал немного, затем пристально посмотрел на друга.

– Так в чем дело, Скотт? Что случилось?

Гендерсон попытался улыбнуться.

– Просто – примерно через две с половиной недели – надо мной проведут электрический эксперимент. Представляешь? Обо мне будет написано во всех газетах…

– Хватит шутить. Мы знакбмы с тобой полжизни, и можно обойтись без этого.

– Да, да, – отрешенно кивнул Гендерсон. – Черт возьми, жизнь так коротка…

Ломбар отошел в угол и уселся на край умывальника.

– Я всего один раз видел ее, – задумчиво сказал он.

– Два, – поправил Гендерсон. – Один раз мы встретили тебя на улице.

– Да, я помню. Она держала тебя за руку и пряталась за твою спину.

– Она собиралась купить кое-что из одежды, а ты знаешь, какими становятся женщины в таких случаях. Мы часто собирались пригласить тебя к обеду, но… ты же сам знаешь, как бывает.

– Конечно, знаю, – дипломатично согласился Ломбар. – Ни одна жена не любит неженатых друзей мужа. – Он достал из кармана пачку сигарет, взял себе одну и бросил пачку Гендерсону. – Не удивляйся, если у тебя распухнет язык, а на губах выскочат волдыри. Здесь половина – порох, половина – средство от насекомых. Я еще не успел купить ничего получше. – Он затянулся и продолжал: – Полагаю, тебе лучше рассказать все сначала и как можно подробнее.

Гендерсон вздохнул.

– Да, наверное, это лучше всего. Я так много рассказывал об этом, что начинаю думать, будто все это мне приснилось.

– Для меня самое главное – подробности, так что смотри – не упусти их.

– Мой брак с Марселлой был всего лишь подготовкой ко всем этим событиям, а вовсе не главным событием. Обычно человеку трудно сознаваться в собственной глупости даже другу, но сейчас, на пороге смерти, я могу честно сказать, что это была большая глупость с моей стороны. Не прошло и года, как семейный корабль стал разваливаться. А спасаться было уже поздно. Я полюбил другую. Ты никогда не встречался с ней, не знаешь ее, и потому не стоит называть ее имя. На суде ее называли Девушкой. И для тебя я буду называть ее Моя Девушка.

– Хорошо, Твоя Девушка, – согласился Ломбар.

Он сложил руки на груди и внимательно слушал друга.

– Моя Девушка. Бедная Девушка. Это была Настоящая Любовь. Если ты не женат, и это пришло к тебе – ты спасен, ты в безопасности. Но если ты женат, и это пришло к тебе, ты пропал. То есть, если ты женат, и это к тебе пришло, ты вроде бы в безопасности, но ты жив лишь наполовину.

– Да, наполовину, – задумчиво, с состраданием прошептал Ломбар.

– Все было ясно и просто. Я рассказал Моей Девушке о Марселле через неделю после нашего знакомства. Я думал, что это будет последней нашей встречей. Двадцать раз мы виделись после этого и считали, что каждая встреча – последняя. Мы пытались бороться с собой, но нас притягивало друг к другу, как магнитом. Марселла узнала о ней через тридцать дней. Я не видел другого выхода и сам рассказал ей все. Она не была поражена. Она лишь улыбнулась и стала ждать, Ждать и наблюдать, как наблюдает человек за двумя мухами, угодившими в банку. Я пришел к ней и предложил развод. Она снова медленно, задумчиво улыбнулась. Она не была расстроена, насколько я мог судить по ее поведению. Она сказала, что подумает. И стала думать. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем. Она все думала и дразнила меня. И все время насмешливо улыбалась. Из нас троих лучше всего было ей. Я злился. Я – взрослый человек, и я хотел жить с Моей Девушкой. Я не хотел никакой ругани, ничего… Я хотел иметь любимую жену и дом.

Все это время Гендерсон говорил, закрыв лицо руками, и при последних словах его руки заметно задрожали.

– Моя Девушка сказала: «Должен же быть какой-то выход. Мы в ее руках, и она это знает. Твое мрачное молчание ей лишь на руку. Подойди к ней как мужчина и друг. Сходи с ней куда-нибудь и поговори по душам. Если двое людей раньше любили друг друга, в их душах живут какие-то воспоминания. У твоей жены тоже должны сохраниться воспоминания, если только она не совсем лишилась памяти. Хоть малейший остаток доброго чувства к тебе у нее должен был сохраниться, и ты должен разбудить его! Сделай это не только ради себя, но и ради нас – тебя и меня».

Я так и сделал. Купил два билета на представление и заказал столик в ресторане, где мы любили бывать еще до женитьбы. Пришел домой и сказал: «Давай проведем сегодня вечер вместе».

На лице ее медленно появилась та же улыбка, и она сказала: «А почему бы и нет?» Когда я отправился под душ, она сидела перед зеркалом и приводила себя в порядок. Все ее привычки я знал очень хорошо и с легким сердцем пошел в ванную, даже начал насвистывать. Я почти любил ее в этот момент. Я понял, в чем дело: я любил ее прежде и лишь ошибся в ее любви ко мне.

Сигарета выпала у него из рук, и он некоторое время удивленно разглядывал ее.

– Почему она сразу же не отказалась? Почему она позволила мне свистеть под душем? Следила ли за тем, как я расчесывал волосы? Испытывала ли она удовольствие, видя, как я укладываю в карман пиджака платок? Была ли она счастлива впервые за шесть месяцев? Почему она делала вид, что пойдет, если с самого начала знала, что не собирается этого делать? Потому, что это было для нее нормой. В этом вся она. Потому, что ей нравилось смеяться надо мной. Не только в большом, но и в самом маленьком деле.

Я понял мало-помалу. Ее улыбка отражалась в зеркале. Она ничего не могла поделать с собой. Я держал в руке галстук, собираясь завязать его, а она все еще сидела перед зеркалом и ничего не делала. Только улыбка была на ее лице, насмешливая улыбка.

Существуют две истории: их и моя, и до этого момента обе идентичны – нет ни малейшей разницы между ними. Они не расходятся ни в единой детали. Каждое мое последующее движение, каждый мой шаг они отвергают. Они выстроили великолепную цепь доказательств. С того момента, когда я остановился за ее спиной с недовязанным галстуком в руках и смотрел на ее отражение в зеркале, с того момента обе истории расходятся в разные стороны, как стрелки, показывающие шесть часов. Мой путь – один, их путь – другой.

Сперва я расскажу тебе мой путь. Я расскажу тебе правду.

Она ждала, что я обращусь к ней. Она только этого и ждала. Именно из-за этого она сидела перед зеркалом. Наконец я спросил ее: «Ты идешь?»

Она засмеялась. Видел бы ты, как она смеялась! Долго, тяжело. Я прежде не знал, каким оружием может быть, смех. Я видел в зеркале отражение наших лиц.

Она сказала: «Не пропадать же билетам. Зачем выбрасывать деньги? Возьми ЕЕ вместо меня. Она сможет посмотреть представление. Она сможет пообедать. ОНА СМОЖЕТ ИМЕТЬ ТЕБЯ ВСЕГО, НО ТАК, КАК ОНА ХОЧЕТ ИМЕТЬ ТЕБЯ, ОНА ТЕБЯ НЕ ПОЛУЧИТ».

Таков был ее ответ. Это был окончательный ответ. И я знал это.

Дальше случилось следующее. Я сжал зубы и опустил руки. Не помню, куда делся галстук, который я держал в руках. Должно быть, упал на пол. Я знаю только одно: я не набросил его ей на шею. Я не мог бы убить и муху. Не мог бы! Такой уж я человек. Она пыталась вывести меня из себя. Не знаю, зачем. Может, потому, что чувствовала себя в безопасности. Но я был не в состоянии что-либо сделать ей. Конечно, она видела меня в зеркале, ей даже не нужно было для этого поворачивать голову. «Ну, что же ты! Иди, ударь меня! – ощерилась она. – Ну! Ни черта ты не умеешь делать!»

Потом мы наговорили друг другу массу разных гадостей, как это обычно бывает. Но это была лишь болтовня. «Я тебе не нужен, тогда зачем же ты держишь меня возле себя, черт возьми?» – спросил я.

Она ответила: «Ты можешь пригодиться. Например, если к нам заберутся грабители».

«Ты думаешь, это будет тянуться вечность?» – спросил я. Она ответила: «Гендерсон, смогу ли я сказать тебе что-нибудь другое?»

Я сказал: «Ах да, ты напомнила мне». Я достал из кармана два доллара и швырнул их перед щи. «Это тебе за то, что ты была моей женой. А за музыку я заплачу отдельно». Конечно, это было низко и недостойно. Я схватил пальто и шляпу и выскочил за дверь. Она все еще смеялась. Она смеялась, Джек! Она не умерла. Я не притронулся к ней! Ее смех преследовал меня, даже когда я закрыл за собой дверь. Он преследовал меня, пока я бежал вниз по лестнице и даже на улице, и я пошел пешком, не в силах стоять и ждать машину.

Он долго молчал, заново переживая ту сцену. Затем собрался с силами и продолжал холодно:

– Потом я вернулся, она была мертва, и они сказали, что это сделал я. Они сказали, что это произошло в восемь минут пятнадцать секунд седьмого. Так показывали ее часы. Должно быть, это случилось минут через десять после того, как я захлопнул дверь. Я вздрагиваю при мысли об этом даже теперь. Наверное, он уже поднимался, кто бы он ни был…

– Но ты говоришь, что спускался по лестнице?

– Он мог скрываться где угодно, на любом этаже или на чердаке. Я не знаю. Может быть, он все слышал. Может быть, он следил, как я уходил. Может быть, я так хлопнул дверью, что она не захлопнулась, и он вошел в квартиру. Может быть, он уже был в квартире, и она это знала. Может быть, звук ее смеха помогал скрывать его присутствие или мешал ему слышать нашу ссору.

– Значит, в звуке смеха было что-то особенное?

– Да, но что это дает? Копы не слишком серьезно подошли к этому. Грабежа не было, ничего не пропало. В ящике ее стола лежало шестьдесят долларов, но они остались нетронутыми. Ясно, что это не грабеж.

– Наверное, его вторжение было для нее настолько неожиданным, что она не успела и шевельнуться, – сказал Ломбар. – Возможно, какой-нибудь внешний звук помешал ему ограбить квартиру. Такое случается в тысячах случаев.

– Даже в этом случае он мог взять ее бриллиантовую брошь, которая лежала прямо перед ней, – мрачно возразил Гендерсон. – А к ней никто и пальцем не прикоснулся, Ему достаточно было лишь руку протянуть. Испугался ли он или нет, но много ли времени для этого надо? – Он помолчал. – Этот галстук стал моим проклятьем. Он висел подо всеми другими галстуками на вешалке. Вешалка находится в самой глубине стенного шкафа, Конечно, я достал его, но уверен, что не набрасывал его ей на шею. Во время ссоры я, видимо, уронил его на пол. Потом схватил тот, в котором пришел домой с работы, и, торопливо повязав его, выскочил из дома. Затем появился он, увидел этот галстук и набросил ей на шею. Хотя Бог знает, кто был этот «он» и почему он убил ее.

– Это могло случиться импульсивно, безо всякой причины, – сказал Ломбар, – Убийство ради убийства, Оно могло быть связано с вашей ссорой, особенно если учесть, что дверь могла оказаться незапертой. Он понимал, что может сделать с нею все, что угодно, а обвинят тебя. Ты знаешь, что подобное уже случалось не раз.

– Если это было именно так, они никогда не поймают его. Такие убийства трудно раскрыть. Только чудо или счастливая случайность откроют его. В один прекрасный день они схватят его за что-то другое, а он признается и в этом деле. Но этого можно ждать долго, очень долго. – я что насчет свидетеля, о котором ты упомянул в телеграмме?

– Я как раз подхожу к этому. Это – единственная соломинка надежды. Даже если они никогда не узнают, кто это сделал, меня она может спасти. Необходимо сделать находку. Лишь это может спасти меня. – Он помолчал и продолжал: – Где-то есть женщина, она существует, и это так же точно, как и то, что мы сейчас находимся в этой камере. Она может спасти меня, указав время, когда мы встретились с нею в баре, находящемся в восьми кварталах от моего дома. Это случилось в десять минут седьмого. И она это знает так же точно, как и я, кем бы она ни была. Естественно, что, если бы я совершил убийство, то не смог бы в это время находиться в баре. Джек, если ты хочешь мне помочь, если ты хочешь спасти меня, обязательно найди эту женщину! Она и только она может спасти меня!

Ломбар долго молчал.

– Где же ее можно найти? – спросил он наконец.

– В любом месте под солнцем, – последовал ответ.

– Фью! – свистнул Ломбар, подходя к нему. – Если полиция потерпела неудачу, если твой адвокат потерпел неудачу, если все потерпели неудачу, то какой же у меня шанс разыскать ее через много месяцев и всего за восемнадцать дней?

Вошел надзиратель.

Ломбар похлопал Гендерсона по плечу и направился к выходу.

Гендерсон вскочил.

– Ты не хочешь пожать мне руку? – воскликнул он.

– Зачем? – удивился Ломбар. – Завтра я снова приду к тебе.

– Ты хочешь сказать, что не бросаешь меня?

– Разве я дал тебе повод сомневаться во мне? – сухо спросил Ломбар.

Глава 10

Ломбар прошелся по камере, сунув руки в карманы и глядя на свои ноги, как будто никогда раньше не видел, как они работают.

– Скотт, – сказал он, – ты должен придумать что-нибудь получше. Я не волшебник. Я не могу разыскать ее в толпе лишь по шляпке.

– Послушай, – устало сказал Гендерсон, – я все время думаю об этом, и меня уже тошнит. Меня тошнит от этого даже во сне. Я не могу вспомнить ни единой детали!

– Неужели ты вообще не смотрел ей в лицо?

– Должно быть, я делал это много раз, но просто не обратил внимания.

– Давай начнем сначала, повторим все еще раз. Не смотри на меня так, это единственное, что мы можем сделать. Она уже сидела на стуле за стойкой, когда ты вошел. Может быть, ты скажешь, какое первое впечатление сложилось у тебя о ней. Попробуй мысленно вернуться назад. Иногда воспоминание о первом впечатлении оказывается куда более точным, нежели подробное описание, составленное на основании последующих размышлений. Так каково было твое первое впечатление?

– Рука, тянущаяся за печеньем.

Ломбар внимательно посмотрел на него.

– Ты же не мог слезть со стула, подойти к человеку и заговорить с ним, не зная, что это за человек? Скажи мне, как ты узнал, что это – женщина? Ведь не думаешь же ты, что обратился к зеркалу? Так как ты узнал, что это – женщина?

– На ней была юбка, поэтому она была женщиной. Она не пользовалась костылями, поэтому была здоровой. В тот момент меня занимала всего одна мысль. Я смотрел на нее и мысленно видел Мою Девушку. Чего ты ждешь от меня? Что, по-твоему, я должен тебе сказать?

Ломбар долго молчал, разглядывая свои ноги.

– Как звучал ее голос? – наконец, спросил он. – О чем она тебе говорила? Откуда она родом? Что ты знаешь о ее прошлом?

– Она окончила среднюю школу. Она местная. Она разговаривала, как все мы. Чисто столичный выговор. Голос ее звучал бесцветно, как кипящая вода.

– Раз ты не заметил акцента, будем считать, что она местная. А что в такси?

– Ничего.

– А в ресторане?

– Ничего, Джек, – Гендерсон беспомощно развел руками, – Бесполезно, Джек. Это ничего не дает. Я не могу, не могу! Она ела и разговаривала. Вот и все, что я помню.

– Да, но о чем?

– Я не могу вспомнить. Я не могу вспомнить ни слова. Это не значит, что нечего вспоминать. Просто мы молчали больше, чем говорили, и ни о чем серьезном не разговаривали. Рыба превосходная. Война ужасная. Сигарету хотите? Нет, спасибо.

– Ты меня сведешь с ума! Ты уверен, что любишь Свою Девушку?

– Конечно. Только не надо об этом.

– А в театре?

– Она вскакивала с места. Я уже тебе три раза говорил об этом. Какие могут быть разговоры во время представления? Ты же сам сказал, что разговор во время представления ничего бы не дал.

– Да, но почему она вставала? – Ломбар подошел поближе к нему. – Занавес поднялся. Люди не встают без причины.

– Я не знаю, почему она вставала. Я не читал ее мысли!

– Судя по всему, ты даже собственных мыслей не читал. Хорошо, к этому мы вернемся позже. – Он снова прошелся по камере. – Когда она вставала, ты смотрел на нее?

– Конечно, смотрел. Но чисто рефлекторно. Мои глаза были устремлены на нее, но ее я не видел. Я все время смотрел на нее, но не видел.

– Это мучение, – сказал Ломбар, скорчив гримасу. – Я вижу, от тебя никакой пользы нет. Но должен же быть кто-то, от кого может быть польза. Должен же был кто-то видеть тебя с ней! Не могут же два человека бродить по городу шесть часов и быть невидимыми!

– Я тоже так подумал, – сухо улыбнулся Гендер-сон. – Но оказалось, что я неправ. Видимо, в ту ночь город охватил массовый астигматизм. Иногда даже мне кажется, что это было галлюцинацией, что ее не было вовсе, а мне в голову запала бредовая идея.

– Ты должен сам разобраться в этом, – сухо сказал Ломбар.

– Время истекло, – раздался голос из-за двери.

Гендерсон поднял с пола обгоревшую спичку и подошел к стене. На стене в два ряда были проставлены вертикальные черточки. Верхний ряд был перекрещен наподобие буквы X. Обугленной спичкой он перечеркнул очередную черточку.

– Хорошо, пойдем дальше, – сказал Ломбар, доставая бумагу и карандаш.

– Давай… для разнообразия, – кивнул Гендерсон.

– Ты ведь знаешь, чего я хочу, не так ли? Я хочу поработать над другим материалом. Над материалом, с которым еще никто не имел дела. Нужны свидетели, которые не вызывались в суд. Люди, которых просмотрели и копы, и твой адвокат Грегори.

– Ты хочешь немногого. Тебе нужны второго сорта призраки, которые сумеют помочь разыскать призрак первосортный. Лучше для этой цели пригласить какого-нибудь медиума.

– Мне наплевать, как они себя вели; они, например, могли толкать вас обоих локтями на улице или где-нибудь в помещении. Сперва надо попытаться их найти. Не думаю, что вы были прозрачными, Кто-то должен был вас видеть. Итак, бар.

– Неизменный бар, – вздохнул Гендерсон.

– Бармен уже использован. Кто, – нибудь другой может помочь. Любой, кроме вас двоих.

– Нет…

– Подожди. Не насилуй себя. Подумай. Такие вещи нельзя вспомнить так просто. Подумай, только не напрягайся.

Молчание длилось четыре или пять минут.

– Хорошо. Девушка в кабине повернулась и посмотрела ей вслед, когда мы уходили. Годится?

– Годится. – Карандаш Ломбера начал двигаться по бумаге. – Именно такие факты мне и нужны. Ты можешь сказать мне еще что-нибудь об этой девушке?

– Нет, еще меньше, чем о женщине, с которой я был, Я помню только поворот головы.

– Продолжай.

– Такси. Это было использовано. Он вел себя на суде, как комик.

– Ресторан. Там была гардеробщица?

– В том-то все и дело. Я был один, когда вошел в зал и сел за стол. Призрак отправился пудриться. Когда она присоединилась ко мне, ее шляпка была с ней.

Карандаш Ломбера снова забегал по бумаге.

– В дамской комнате могла быть какая-нибудь служительница. Если ее не заметили рядом с тобой, то, может быть, видели без тебя. В ресторане головы поворачивались в ее сторону?

– Она присоединилась ко мне потом.

– Перейдем к театру.

– У входа стоял швейцар. Я помню его странные усы. Он с сомнением посмотрел на ее шляпку.

– Хорошо. Он годится. Что в театре?

– Мы немного опоздали и прошли на свои места в темноте. Лишь карманный фонарь освещал нам путь.

– Как насчет сцены?

– Ты имеешь в виду исполнителей? Боюсь, представление шло слишком быстро.

– Когда она вставала, это могли заметить и обратить внимание. Полиция опрашивала кого-нибудь?

– Нет.

– Так, это надо отметить. Мы не должны ничего пропустить. Понимаешь, ничего. Даже если в ту ночь рядом с тобой был слепой, я хочу… в чем дело?

– Стоп! – резко сказал Гендерсон.

– Что такое?

– Ты только что напомнил мне. Был такой слепец с кружкой. Когда мы уходили… – Он замолчал, увидев, что Ломбар что-то пишет. – Тебе это нужно? – недоверчиво спросил он. – Это же смешно!

– Ты так думаешь? – спокойно отозвался Ломбар. – Подожди, и увидишь. – Он продолжал писать.

– Это все, больше ничего не было.

Ломбар встал.

– Пойду займусь делом, – сказал он. У двери он остановился. – Да брось ты это занятие, – раздраженно сказал он, увидев, что Гендерсон перечеркнул еще одну черточку. – Они все равно ничего с тобой не сделают.

– Они уверены в обратном, – с иронией буркнул Гендерсон.

Ответа не последовало.

Глава 11

Полная женщина с растрепанными седыми волосами открыла дверь, из которой пахнуло капустой.

– О’Баннон! Майкл О’Баннон?

И тут началось:

– Послушайте! Я уже сегодня была в вашей конторе. И там мне дали отсрочку до среды… Мы не пытаемся обмануть бедную беззащитную компанию. Конечно, пятьдесят тысяч баксов что-то значат, но…

– Простите, мадам, я по другому делу. Мне нужно поговорить с Майклом О’Банноном, который работал швейцаром в Казино.

– Да, припоминаю, у него была эта работа, – согласилась она. Затем слегка повернула голову и повысила голос, очевидно, чтобы ее слышал не только Ломбар: – Да, они теряют работу, а потом целыми днями сидят в кресле и не делают попытки найти другую. Сидят и ждут, когда работа сама придет к ним.

Откуда-то из глубины квартиры донесся звук, похожий на хриплый вой.

– Тут кто-то хочет видеть тебя, Майкл! – завопила женщина. И добавила, обращаясь к Ломбару: – Вам лучше зайти. Он сейчас сидит без отдыха.

Ломбар втиснулся в тесно заставленный холл, сделал несколько шагов по коридору и оказался в комнате, посреди которой стоял большой стол, покрытый клеенкой.

В кресле рядом со столом развалился объект его визита. Объект этот был не только без обуви, но и без верхней одежды, в одном белье.

– Чем могу служить вам, сэр-р-р? – раскатисто произнес он.

Ломбар положил на стол шляпу и сел, не ожидая приглашения.

– Мой друг хочет связаться кое с кем, – начал он конфиденциально. Он понимал, что этот разговор сопряжен для него с огромным риском. Такие люди ни в коем случае не хотят сотрудничать с полицией. – Для него это имеет огромное значение. Для него это – все. Поэтому я пришел сюда. Вы могли бы вспомнить мужчину и женщину, выходивших из такси у театра, в котором вы работали в мае? Вы ведь, конечно, открывали им дверь?

– Да, я всем открываю дверь. Это – моя работа.

– Они в тот вечер опоздали и, очевидно, были последней парой, которой вы открывали дверь. На женщине была ярко-оранжевая шляпка. Вы еще проследили за ней взглядом, знаете, как это часто бывает, когда кто-нибудь проходит близко от вас.

– Бросьте это, – вмешалась женщина. – Если она была хорошенькая, он и глаз-то не сумел бы оторвать от нее. Я его знаю.

Мужчины не обратили на нее внимания.

– Он видел, как вы посмотрели на нее, – продолжал Ломбар. – Он случайно заметил и сказал мне об этом. – Он наклонился вперед. – Вы можете вспомнить? У вас хорошая память?

О’Баннон важно покивал головой, затем в задумчивости погрыз палец, потом покачал головой.

– Вы понимаете, о чем вы спрашиваете? Ах, уж эти лица! Изо дня в день, и почти всегда двое – леди и джентльмен.

– Подумайте, О’Баннон, – настаивал Ломбар. – Попробуйте мысленно вернуться к тому времени. Вспомните. Для бедного парня это означает очень многое.

Жена подошла ближе, но хранила молчание. О’Баннон продолжал качать головой.

– Нет, – сказал он. – Из всех, кто был там в речение сезона, я мог бы вспомнить лишь тех, кого увидел сегодня. А так я помню лишь одного человека, да и то потому, что, когда я открыл дверь такси, он выпал оттуда лицом в грязь. Такой он был пьяный. Но он был один. Я схватил его под руки…

Ломбар понял, что здесь ему нечего делать, и встал.

– Значит, вы ничего не помните? – спросил он в последний раз.

– Нет, и уверен, что не вспомню.

И тут вмешалась жена:

– А вы бы сделали для нас что-нибудь, если бы он вспомнил? – спросила она.

– О, да. Я думаю, что вы не стали бы возражать, если бы я заплатил вам в случае, если получу то, что мне нужно.

– Ты слышишь, Майкл! – завопила она и, схватив мужа за плечи, принялась трясти. – Попробуй, Майкл! Слышишь? Попробуй вспомнить!

– Как же я могу вспомнить, если у меня тут пусто, – он постучал кулаком по голове. – А если бы тут не было пусто, то ты вытрясла бы все из меня.

– Ну что ж, ничего не поделаешь. – Ломбар разочарованно вздохнул и тронулся в обратный путь по коридору. Вслед ему донесся рев:

– Ну, Майкл! Он уходит! Ему-то ведь всего нужно, чтобы ты что-то вспомнил. Неужели ты не можешь сделать этого?

– Моя трубка, – послышался возмущенный вопль в ответ. – Что ты делаешь?

Когда Ломбар спускался вниз по лестнице, его окликнула жена О’Баннона:

– Подождите, мистер! Подождите! Он вспомнил.

– Правда? – сухо отозвался Ломбар. Он остановился. – Спросите его, в каком костюме она была в тот вечер – в черном или в белом?

Она задала вопрос, выслушала ответ и сказала Лом-бару:

– В белом вечернем костюме, мистер.

– Вы вытащили неверный номер, – мрачно сказал Ломбар и ушел.

Глава 12

Она уже сидела на высоком стуле перед стойкой бара, когда он впервые увидел ее.

Было начало его дежурства, поэтому она, скорее всего, появилась здесь буквально за несколько минут до того, как он занял свое место за стойкой, почти одновременно с ним, можно сказать. Она пришла, и он появился. Ее еще не было, когда он зашел в заднюю комнату при баре, чтобы переодеться. Во всяком случае, вернувшись, он увидел ее, спокойно сидящую перед стойкой, и приблизился к ней:

– Слушаю вас, мисс? – произнес он и про себя отметил, что она как-то странно смотрит на него. И подумал, что, видимо, он ошибся, что неправильно истолковал ее взгляд. Все посетители смотрели на него так же перед тем, как что-либо заказать.

Впрочем, в ее взгляде было что-то иное. Это был особенный взгляд. Взгляд, обращенный к нему, человеку, которому она собирается отдать приказ. Этот взгляд говорил: «Запомни меня. Запомни хорошенько».

Она попросила маленькую порцию виски с водой. Он отвернулся от нее, а ее глаза еще долго следили за ним. Его не покидало чувство, что он что-то упустил, чего-то не уловил, что должно начаться нечто необычное. Но он тут же забыл об этом, потому что девушка отвернулась.

Это было началом.

Он принес ей выпивку и принялся обслуживать других посетителей.

Время шло. Время, в течение которого он не думал о ней, забыл о ее существовании. Она сидела неподвижно. Ее выпивка оставалась нетронутой, но его преследовало ощущение постоянного движения. Или ему показалось? Двигались ее глаза. Где бы он ни был, ее глаза смотрели туда. Они следовали за ним повсюду.

В его деятельности наступила пауза, и он задумался о странной активности ее глаз. Она не отводила их в сторону. Это приводило его в замешательство. Он не мог понять, что это означает. Он искоса оглядел свое отражение в зеркале, чтобы проверить, все ли в порядке в его туалете. Как всегда, все было в порядке, но никто еще никогда так долго не разглядывал его. Он не мог найти объяснения этому.

Конечно, все это делалось намеренно, в этом не было никакого сомнения. Это не был взгляд любопытства, мечтательности или, скажем, пустым взглядом человека, погруженного в свои мысли. За этим взглядом скрывалась какая-то мысль, и она была обращена на него.

Неопределенность мучила его, он не мог от нее избавиться. Он пытался наблюдать за девушкой всякий раз, когда считал, что она на него не смотрит. Но всегда наталкивался на ее прямой взгляд и всегда первым отводил глаза. Чувство беспомощности и неловкости все сильнее охватывало его.

А она все не двигалась. Ничто не изменилось в ее позе. Виски оставалось нетронутым, как будто бокала вовсе не существовало. Молодая, красивая, она, как статуя Будды, сидела, не двигаясь.

Неловкость начала перерастать в раздражение. Он наконец приблизился к ней и остановился напротив.

– Вы не выпили виски, мисс, – сказал он.

Это был явный намек. Но он ошибся. Она не приняла его.

– Оставьте бокал на месте. – Ее голос прозвучал бесцветно, монотонно.

Преимущество было на ее стороне, поскольку она была девушкой, а обращение с девушками в барах совсем иное, нежели с мужчинами. Больше того, она не флиртовала, не пыталась уклониться от уплаты, и у него не было оснований для каких-либо претензий, и, следовательно, он был бессилен что-либо предпринять.

Он отошел от нее, не в силах скрыть свою злость, а ее взгляд настойчиво преследовал его.

Неловкость, которую он испытывал, достигла критической точки. Он пытался с независимым видом пожать плечами и поправить воротничок, но под ее немигающим взглядом почувствовал себя еще хуже.

Просьбы других посетителей, которые в обычные дни раздражали его, теперь воспринимались им с облегчением. Их заказы заставляли его отвлекаться. Без этой работы он не знал бы, куда девать руки.

Он решил выпить пива и удивился, что не может открыть бутылку. Потом понял, что пытается открыть бутылку не тем ключом. Он сердито отставил бутылку в сторону, для чего-то вытер и без того чистый поднос и подошел к ней.

– Скажите, мисс, могу я сделать для вас что-нибудь? – хрипло осведомился он.

– Разве я просила вас? – голос ее звучал однотонно.

Он тяжело оперся о стойку бара.

– Вам что-то от меня нужно?

– Разве я вам что-нибудь говорила?

– Прошу прощения, мисс. Я вам кого-нибудь напоминаю?

– Никого.

– Я подумал об этом, – запинаясь, произнес он, – потому, что вы на меня так смотрите… – Он окончательно замолчал.

На этот раз она вообще не ответила. Однако ее глаза по-прежнему не отрывались от него. Но его смущение прошло.

Она не улыбалась, не разговаривала, она не проявляла ни раскаяния, ни откровенной враждебности. Она просто сидела и смотрела на него с непроницаемым, как у совы, видом.

Оружие, которое она нашла и применяла, было ужасным. Люди не знают, как это невыносимо, лишь потому, что подобное случается с ними крайне редко.

Сейчас это случилось с ним и изводило его медленно и неуклонно, он нервничал и злился. Он чувствовал себя беззащитным еще и потому, что был заключен в полукруг, который образовала стойка бара. Каждый раз, когда он вставал спиной к буфету, он встречал ее взгляд. Она контролировала его. Он находился в каком-то магическом, поле, из которого не мог вырваться.

Симптомы, которых он раньше никогда не замечал в себе и не знал, что клиническое их название – агорафобия, начали проявляться в, его поведении. Его охватило желание скрыться от ее взгляда, и он начал чаще заглядывать в заднюю комнату бара. Однако, выходя оттуда, он все-таки встречал ее взгляд и бесился от ярости. Он начал с тоской поглядывать на часы, висевшие над его головой, но ему пришлось убедиться, что стрелки не ускорят свой бег, даже если от этого зависит жизнь человека.

Он страстно желал, чтобы она ушла, и даже начал молить Бога об этом. Однако ему пришлось убедиться, что уходить она не собирается по крайней мере до закрытия бара. Никто не может помешать человеку сидеть в баре сколько ему хочется, он знал это, и от этой мысли ему стало еще хуже. Она никого не ждала, это ясно, иначе он давно бы пришел. И она пришла сюда не с целью выпить, это тоже ясно, поскольку бокал все еще стоял нетронутым на прежнем месте. У нее была одна цель, и она следовала ей: смотреть на него.

Не имея какой-либо возможности избавиться от нее, он страстно мечтал, чтобы скорее пришло время закрывать бар, и тогда он сможет убежать от нее. Наконец посетители бара начали расходиться, число клиентов за стойкой уменьшилось, но ее сила, ее власть над ним только возросли. Прежде он бегал вдоль всего полукруга стойки, а теперь больше стоял на одном месте.

Он разбил стакан. Такое случилось с ним впервые за последние несколько месяцев. Она медленно убивала его. Он сердито посмотрел на нее, беззвучно пошевелил губами и нагнулся, чтобы убрать осколки.

И в тот момент, когда он почувствовал, что больше не выдержит эту пытку, стрелки часов показали, что бар пора закрывать. В углу двое мужчин увлеченно о чем-то болтали. Последние посетители начали вставать, чтобы уйти. А она не двигалась. Не шевелилась. Ни один ее мускул не дрогнул. Бокал, все еще полный, стоял перед ней, а она смотрела на бармена пристально, внимательно, не мигая.

– Спокойной ночи, джентльмены! – громко крикнул он двоим приятелям, надеясь, что и она поймет намек.

Она не двигалась.

Он открыл распределительный щит и щелкнул выключателем. В зале погас свет, освещенным остался лишь небольшой участок за стойкой бара, где находился он. Зато этот свет многократно отражался от зеркал, от чистых бокалов, и зал пронизали тонкие лучи отраженного света. На фоне этих лучей он выглядел огромным черным силуэтом, а от нее осталось лишь бледное, призрачное лицо.

Он подошел к ней, забрал бокал и так зло махнул рукой, выливая виски, что и этот бокал разбился.

– Мы закрываемся, – решительно сказал он.

Она, наконец, встала. Слезла со стула и остановилась рядом со стойкой. Он нервно теребил пуговицы на своей куртке.

– Что это было? – желчно спросил он. – Игра? Что у вас на уме?

Она спокойно и неторопливо направилась через темный зал к выходу, будто не слышала его вопроса. Ему и не снилось никогда в жизни, что простая, легкая походка уходящей девушки может доставить такое огромное облегчение. Он торопливо и энергично стал наводить порядок в баре, изредка поглядывая в том направлении, куда она удалилась.

Над входной дверью горела лампа, и вскоре он увидел, что она стоит перед дверью. Она стояла перед дверью и по-прежнему смотрела в глубину темного бара, как будто видела там что-то интересное.

Он запер двери, обернулся к ней. Она стояла на тротуаре в нескольких ярдах от него. С таким видом, будто ждала его появления. Он решительно шагнул к ней, но не с какой-то определенной целью, а просто потому, что его путь домой лежал именно в том направлении. Они шли чуть ли не в ногу, но в этом месте тротуар был узким, и ей пришлось идти сзади него и держаться ближе к стенам домов. И хотя он дал себе слово, что не станет обращать на нее внимание, он все же непроизвольно поглядывал на нее и неизменно встречал ее спокойный взгляд.

– Что вы от меня хотите? – свирепо прорычал он.

– Разве я сказала, что мне от вас что-то нужно?

Он продолжал идти, потом резко обернулся на каблуках и очутился лицом к лицу с ней.

– Вы сидели там и ни разу не отвели от меня взгляда! Вы слышите? – Он гневно взмахнул рукой. – Потом вы стояли на улице, а теперь идете за мной!

– Разве запрещено стоять и идти по улице?

Он погрозил ей толстым пальцем.

– Я предупреждаю вас, девушка! Ради вашего блага!

Она не ответила. Она и рта не раскрыла, а молчание всегда побеждает в споре. Он повернулся и, шаркая ногами и тяжело дыша, пошел своей дорогой. Он знал, что она продолжает идти за ним. В тихом ночном воздухе отчетливо слышен был стук ее каблучков.

Он шел, и ему казалось, что асфальт прогибается под его ногами. А за ним неотступно следовал звук: тук-тук, тук-тук.

Он повернул голову и посмотрел на нее. Она шла не спеша, легкой походкой. Шла медленно и лениво, как ходят женщины, которые хотят продемонстрировать свою фигуру и поступь.

Он снова пошел вперед, прошел немного и обернулся. На этот раз его поза выражала отчаяние. Она не остановилась, лишь чуть замедлила шаги. Сжав кулаки, он шагнул ей навстречу.

– Поворачивайте обратно! – завопил он, – Слышите? Поворачивайте обратно или я…

– Я иду в этом направлении. – Это было все, что она сказала.

Снова обстоятельства сложились в ее пользу. Их роли переменились. Но какой мужчина рискнет оказаться посмешищем, позвав на помощь полисмена всего лишь из-за того, что его преследует одинокая молодая женщина? Она не ругалась с ним, не приставала к нему, она просто шла в том самом направлении, что и он. Он на улице был беспомощен против нее, как и в баре.

Некоторое время он продолжал идти впереди, всем своим видом пытаясь выразить пренебрежение к ней. Он издал какой-то неопределенный звук. Ему казалось, что так он выразил свое возмущение, но это было скорее признанием собственной беспомощности. А затем он побежал.

Десять шагов, пятнадцать, двадцать… А за его спиной неумолимо и навязчиво, как осенний дождь по лужам, звучало: тук-тук, тук-тук-тук! Он свернул за ближайший угол и пошел вверх по лестнице, которая вела к станции надземной дороги, откуда он обычно ездил домой. Он хотел было с облегчением вздохнуть, но тут же услышал цокот ее каблучков. Он заметался по сторонам, пытаясь найти какое-либо укрытие.

На ходу он достал монету и метнулся к турникету. Она как будто читала его мысли, потому что не повторила лишних движений, а направилась прямо к турникету. Он протянул руку, пытаясь помешать ей опустить монету в прорезь автомата.

– Убирайся отсюда! Слышишь! Немедленно убирайся, откуда пришла!

Она не стала сопротивляться и пошла к соседнему турникету. Он успел туда раньше нее. Он снова и снова мешал ей опустить монету. Эта борьба явно затягивалась. Металлические крепления турникета начали вибрировать.

Ему надоела эта возня, и он занес руку для удара. Этот удар, несомненно, сбил бы ее с ног, если бы достиг цели. Она увернулась. Она повернула голову в сторону. Так человек ищет источник неприятного запаха.

В это время дежурный по станции крепко взял его за плечо.

– Немедленно прекратите! Вы с ума сошли! Какое вы имеете право не пускать людей?

Он умоляюще поднял руки.

– Это все из-за нее! Эта девушка все время преследует меня, я не могу от нее избавиться!

– Вы считаете, что только вы один можете пользоваться станцией надземной дороги? – бесстрастно спросил дежурный.

– Спросите ее, куда она направляется? – продолжал он вопить. – Ее надо отправить в сумасшедший дом! Она не знает, кто она есть!

– Я еду на Двадцать седьмую улицу, – ответ был обращен к дежурному, но смущение, прозвучавшее в ее голосе, предназначалось не ему, скорее, оно служило ка-Кой-то цели. – На Двадцать седьмую улицу, между Второй и Третьей авеню. Я имею право воспользоваться этой станцией, не так ли?

Лицо человека, преграждавшего путь, внезапно стало пепельно-серым, как будто она неожиданно прочитала его мысли. Да так, собственно, и было. Она назвала улицу, на которой он жил.

Она уже давно знала этот путь. Следовательно, бесполезно мешать ей, чинить какие-либо препятствия.

Дежурный оттолкнул его.

– Проходите, пожалуйста, мисс.

Она опустила монету в дальний автомат и прошла через турникет. Он не двинулся с места. Тот факт, что она знала его маршрут, настолько потряс его, что все его упрямство исчезло. Он был парализован.

Тем временем прибыл поезд, но остановился он не на «их» стороне, а на противоположной. Поезд ушел, и на станции вновь воцарилась тишина.

Она встала в начале платформы и повернула голову в ту сторону, откуда должен был появиться поезд. Он не хотел подходить близко к ней и остановился посредине платформы. Поскольку он ждал того же поезда и смотрел в ту же сторону, он все время был у нее на виду, тогда как сам ее не видел.

Наконец, как человек, которому надоело стоять на одном месте, она стала прохаживаться по платформе взад и вперед, с каждым разом все более и более удаляясь из пределов видимости дежурного по станции. Скоро она остановилась, но теперь вышло так, что он оказался у нее за спиной. Она уже не смотрела на него, но мало-помалу чувство какой-то опасности начало охватывать ее.

Должно быть, на нее подействовал звук его шагов. Он тоже стал прохаживаться и двигался еще медленнее, чем она. В его походке было что-то неестественное, что-то, заставившее ее почувствовать опасность. Какая-то опасность заключалась в самом ритме его шагов. Именно в ритме, а не в попытке идти бесшумно. Она не могла понять, откуда ей это известно. Она просто знала, что у него что-то на уме, что он что-то задумал за те немногие секунды, во время которых был у нее за спиной. У него на уме было что-то, чего раньше не было.

Она резко обернулась.

Он стоял совсем близко. Но не это произвело на нее впечатление. Он смотрел вниз, на пути, где, параллельно двум металлическим рельсам, проходил еще один, третий.

Она все поняла. Легкий толчок в спину – и все кончено. Она с отчаянием огляделась. Сюда не достигал взгляд дежурного. Они были одни на платформе. На противоположной стороне тоже никого не было.

Отступать дальше было бы чистым самоубийством. В нескольких ярдах позади нее кончается платформа; отступив, она попадет в тупик и окажется целиком в его власти.

Вернуться туда, где она была бы видна дежурному, невозможно. Для этого ей надо пройти мимо него, а он только этого и ждал.

Если она сейчас закричит в надежде привлечь внимание дежурного по станции, то, возможно, лишь ускорит развязку. Бармен взвинчен до предела, это ей было ясно. Даже следы борьбы, которую он вел с собой, придя к решению избавиться от нее, ясно читались на его лице.

Она была смертельно испугана.

Осторожно приблизившись к самому краю платформы, она стала тихо продвигаться в сторону туннеля, стараясь прижаться к ограде. Он, нагнув голову, как бык, надвигался на нее. Увеличить скорость она не могла, рискуя упасть на пути, а он неотвратимо приближался. Достаточно было протянуть руку, чтобы оттолкнуть ее от ограды.

Спасение пришло, щелкнул автомат турникета, послышалось цоканье каблучков, и на платформе появилась цветная девушка.

Она медленно приходила в себя. Он, едва волоча ноги, отошел в сторону. Она столь же осторожно двинулась в обратный путь и вскоре стояла на платформе в безопасности. Цветная девушка удивленно осмотрела их и погрузилась в свои мысли.

Больше ничто не говорило о пантомиме, которая только что разыгралась здесь.

Пришел поезд. Они вошли в один и тот же вагон и уселись напротив друг друга. Они сидели и облегченно вздыхали, переживая ужас недавних событий и вытирая пот, выступивший на лицах. В вагоне кроме них была лишь та же цветная девушка, но она не интересовалась ими и лишь монотонно жевала свою жвачку.

Они вдвоем вышли на Двадцать седьмой улице. Держались они поодаль друг от друга. Он понимал, что она следует за ним по пятам. Она не сомневалась в том, что он это знает. Она могла судить об этом по наклону его головы. Со странной покорностью он примирился с тем, что она идет за ним.

Они вместе спустились на Двадцать седьмую улицу и пошли по направлению ко Второй авеню. Он шел по одной стороне улицы, она – по другой. Вдруг он метнулся в одну из попавшихся дверей, а она терпеливо ждала его на другой стороне улицы. Она знала, в какой дом он должен войти-, а он знал, что она это знает.

Наконец он достиг нужной двери и юркнул в нее. Замедлил шаги и прислушался. Ставший почти маниакальным звук «тук-тук-тук», «тук-тук-тук» все еще долетал до него, но теперь он не оглядывался. Они разделились, и он облегченно вздохнул.

Она дошла до его двери и остановилась. Пока она не делала попытки последовать за ним дальше. Она просто подняла голову и уставилась на определенные, известные ей, два окна.

Зажегся свет в этих окнах, как бы приглашая к себе, но тут же погас и вновь уже не загорался. По отраженному в стеклах свету она догадалась, что за занавесками кто-то стоит. Она знала, что за ней будут наблюдать, и, очевидно, не один человек.

Она явно решила бодрствовать.

В дальнем конце улицы проехал автобус. Мимо нее проскочило такси. Шофер чуть притормозил и с любопытством посмотрел на нее, но тут же прибавил скорость. Поздний пешеход издали заметил ее и испуганно перешел на другую сторону, хотя сама она тоже испугалась его.

Неожиданно рядом с ней остановился полицейский и взял ее за локоть. Она вздрогнула: полицейский возник словно ниоткуда.

– Прошу прощения, мисс. Хозяйка одной из квартир только что позвонила мне, заявив, что вы следовали за ее мужем от его работы до дома, а теперь уже полчаса разглядываете их окна.

– Да.

– Вам лучше уйти.

– Возьмите меня под руку и доведите до угла. Пусть все выглядит так, будто вы увели меня. – Он так и сделал. Когда они дошли до угла, где их нельзя было видеть из окон дома, она остановилась. – Вот, пожалуйста. – Она протянула ему листок бумаги, он взял его и стал рассматривать при свете ближайшего уличного фонаря.

– Что это?

– Телефон человека, который работает в Отделе уголовных расследований. Можете ему позвонить, если хотите. Я действую с его ведома и по его разрешению.

– О, у вас специальная работа! – с явной почтительностью воскликнул полицейский.

– И, пожалуйста, не обращайте внимания на жалобы этих жильцов в мой адрес в ближайшие несколько дней и ночей.

После его ухода она сама позвонила по телефону.

– Как дела? – спросил голос на другом конце провода.

– Он проявляет признаки беспокойства. Разбил бокал и стакан. Недавно хотел сбросить меня с платформы надземной дороги.

– Да, пожалуй, вы правы. Будьте осторожны, не приближайтесь к нему, когда никого нет рядом. Помните, главная задача – не дать ему понять, что все это означает, что за этим кроется. Не задавайте ему никаких вопросов. Если он узнает, в чем дело, пропадет весь эффект. Незнание того, что происходит, приведет именно туда, куда нам нужно.

– В котором часу он уходит на работу?

– Обычно он выходит из квартиры около пяти часов пополудни, – ответил ее собеседник, как будто у него под руками был какой-то источник информации.

– Завтра он застанет меня на месте, как только выйдет из дома.

На третий вечер рядом с ней в баре неожиданно появился управляющий. Непрошеный и незваный.

– В чем дело? Почему вы не хотите обслуживать эту девушку? Я наблюдал. Она сидит здесь уже двадцать минут. Вы не могли не видеть ее. В чем же дело?

Его лицо посерело и заблестело от выступившего пота.

– Я не могу, – пролепетал он, стараясь, чтобы его слова не могли услышать другие. – Мистер Ансельмо, это что-то нечеловеческое… это пытка… вы не можете себе представить… – Он кашлянул и со слезами на глазах посмотрел на хозяина.

Девушка сидела менее чем в футе от него и разглядывала его спокойными, невинными, как у ребенка, глазами.

– Три вечера она уже сидит здесь, вот как сейчас. Она смотрит на меня…

– Конечно, она смотрит на вас, – перебил его управляющий, – она смотрит на вас, ожидая, когда вы ее обслужите! Чего вы ждете от нее? Что она, по-вашему, должна делать? – Он наклонился к нему поближе. – Что с вами? бы заболели? Если вы заболели, то идите домой, я позвоню Питу, чтобы он заменил вас.

– Нет, нет! – испуганно и умоляюще закричал он чуть ли нё с рыданиями в голосе. – Я не хочу домой! Тогда она пойдет за мной по пятам и всю ночь будет смотреть на мои окна! Лучше я останусь здесь, где меня окружают люди!

– Вы сумасшедший, – резко сказал управляющий. – Выполните ее заказ. – Он отвернулся, бегло осмотрел ее и затем убедился, что его приказ выполнен.

Рука, поставившая перед ней бокал, заметно дрожала. Они не обмолвились ни единым словом.

– Хелло, – дружелюбно сказал дежурный по станции, едва она прошла турникет. – Странно, что вы всегда идете рядом с этим парнем, но никогда не разговариваете. Вы это заметили?

– Да, заметила. Мы каждый вечер уходим вместе из одного и того же места.

С этого вечера она стала останавливаться, чтобы поболтать с дежурным. Они разговаривали о погоде, О его детях, о спорте. Во время разговора она время от времени поворачивала голову и смотрела на одинокую фигуру на платформе. Она уже больше не отваживалась оставаться с ним наедине.

Когда подходил поезд, она подбегала и садилась в вагон в последний момент перед тем, как закроются двери.

Поезд с грохотом остановился, и они вышли. Он уже не старался скрываться от нее, понимая, что это бесполезно. Он лишь увеличил шаг, спеша побыстрее добраться до спасительного дома и лечь в постель. Двое запоздавших прохожих, очевидно, его знакомые, похлопали его по плечу.

– Куда ты так спешишь, Туте? – и свернули в сторону.

Она, по обыкновению, шла за ним и заняла свое место под окнами. Вдруг дверь дома растворилась и на пороге появилась женщина. На ней было пальто, из-под которого виднелась ночная рубашка, на голых ногах – домашние туфли. С воинственным видом она стала переходить улицу, явно собираясь расправиться с девушкой.

Девушка торопливо направилась к углу дома, а вслед за ней на всю улицу гремел голос разгневанной женщины:

– Ты уже три дня преследуешь моего мужа! Убирайся отсюда, или я разделаюсь с тобой! Попадись только в мои руки, такая разэтакая!

Она остановилась на углу. Женщина больше не преследовала ее, а стояла на месте и агрессивно размахивала руками.

Потом женщина вернулась домой, а девушка снова заняла свой пост, как кошка, которая караулит у норки мышку.

Прогремел поезд надземки… Проехало такси… Пробежал запоздавший пешеход…

– Скоро, – сказал ей голос по телефону. – Самое большее – еще один день. Надо убедиться, что он полностью стерт 6 порошок. Возможно, завтра вечером.

Сегодня был его выходной день, и он решил отделаться от нее.

Он снова вышел на улицу. То, что он собрался выйти, она поняла по приметам, которые успела изучить. Он остановился на солнечной стороне улицы и стал разглядывать витрины. Уже два или три раза он делал то же самое, но каждый раз это выглядело неубедительно.

На этот раз она заметила разницу. На этот раз его остановка казалась невольной. Как будто часовая пружина лопнула и завод кончился. Когда он шел вдоль стены дома, небольшой пакет, который он нес, выпал и остался лежать на земле.

Она остановилась поодаль, как делала это всякий раз, когда он останавливался. Стояла и смотрела на него с присущей ей серьезностью.

Солнце светило прямо в его белое лицо, и он часто-часто моргал.

Неожиданно из его глаз покатились слезы, он заплакал от унижения. На глазах прохожих его лицо стало безобразной красной морщинистой маской.

Двое людей удивленно остановились возле него. Двое превратились в четырех, четыре – в восемь. Он и девушка так быстро оказались в окружении толпы, что не успели опомниться. Всякое самообладание покинуло его.

Неожиданно он обратился к собравшимся, взывая о помощи:

– Спросите, что ей от меня нужно? – рыдал он. – Спросите же ее, что ей нужно? Она уже несколько дней преследует меня. День и ночь, день и ночь! Я больше не могу! Вы понимаете? Скажите ей, что я больше так не могу!

– Он пьян? – громко спросила одна женщина другую.

Она спокойно стояла на месте, не пытаясь избежать внимания толпы. Она выглядела такой благородной и серьезной, такой бесхитростной, что он казался гротескно-комичным, и это не могло не сказаться на результате. Симпатии могли быть лишь на одной стороне. И, кроме того, толпа всегда жестока.

Все заулыбались, слышались шутливые замечания.

Шутники надрывались, пытаясь еще больше рассмешить толпу. Все смеялись, не испытывая к нему никакой жалости. И лишь одно лицо во всей этой толпе оставалось спокойным и серьезным.

Ее лицо.

Он лишь ухудшил собственное положение, получив около тридцати мучителей вместо одного.

– Я больше не могу Так! Я же говорю вам, что с ней надо что-то делать… – Он неожиданно шагнул вперед, как будто собираясь ударить ее.

Несколько мужчин тут же подскочили к нему и схватили за руки, и при этом еще смеялись над ним. На мгновение он смутился, увидев незнакомые лица, и низко опустил голову.

Еще немного, и все ополчатся против него.

– Не надо. Отпустите его. Пусть он идет по своим делам, – спокойно, громко произнесла она. Но в голосе ее не было ни тепла, ни участия. Просто ужасная стальная обезличенность, как будто она хотела сказать: оставьте его мне, он – мой.

Руки, державшие его, опустились, кулаки разжались. Люди начали расходиться. Он снова оказался наедине с ней.

Вдруг он ринулся обратно. Он бежал от толпы, от стройной красивой девушки, которая смотрела на него.

И она не задержалась на этом месте. Ее не интересовали ни овация толпы, ни другие проявления одобрения. Она тоже повернула в обратную сторону и двинулась следом за бегущим.

Странное преследование. Невероятное преследование. Стройная молодая женщина торопливо шла за приземистым, коренастым барменом по улицам Нью-Йорка.

Он чувствовал, что она продолжает погоню. Обернувшись, он убедился в этом. Она властно помахала ему рукой, приказывая остановиться.

Наступил тот самый момент, который предсказывал Барчесс. Теперь он был воском под палящими лучами солнца. Толпа послужила последним толчком, разрушившим опору. Его обуревали противоречивые чувства; у него не нашлось никакой защиты в этом огромном городе.

Его сопротивление могло снова возрасти. Следовало воспользоваться представившимся случаем. Настало время для действий. Надо быстро припереть его к стенке и позвонить Барчессу. «Вы готовы признать, что видели некую женщину в баре вместе с человеком по фамилии Гендерсон? Почему вы отказались подтвердить, что видели его? Кто заплатил вам или вынудил вас солгать?»

Он остановился на углу, испуганно озираясь и ища место, куда можно спрятаться. Паника охватила его существо. Она могла судить об этом по его дрожи. Для него она больше не была странной девушкой. Это была сама Немезида.

Она снова подняла руку, хотя расстояние между ними быстро сокращалось. Он съежился, как будто ожидая удара кнутом. Он стоял на углу, отгороженный от нее тонкой цепочкой людей, собирающихся перейти улицу. На светофоре зажегся красный свет.

Он бросил на нее последний взгляд, увидел, что она торопливо приближается к нему, и решительно бросился вперед.

Она резко остановилась, так резко, будто ее ноги неожиданно приклеились к асфальту. Воздух наполнился пронзительным скрипом тормозов. Она закрыла лицо руками, но все же успела увидеть, как в сторону отлетела его шляпа. Женский крик пронесся над толпой, и толпа шумно вздохнула.

Глава 13

Ломбар следовал за ним уже полчаса, а на свете нет медленнее занятия, чем следить за слепым нищим. Он двигался, как черепаха, у которой впереди – столетия жизни, а не как человек, жизнь которого измеряется годами. Каждый квартал от угла до угла он проходил минут за сорок. Ломбар несколько раз по часам засек это.

У него не было собаки-поводыря. Прохожие переводили его через улицу, когда он нуждался в этом. Если он не успевал перейти улицу на зеленый свет, копы задерживали из-за него движение. Чуть ли не каждый прохожий бросал монету в его кружку. И это тоже заставляло его идти медленно.

Ломбару было чрезвычайно жаль его, но он мало чем мог тут помочь. Он медленно шел за ним, беспрестанно курил сигареты, останавливался, когда останавливался тот, ждал, когда тот заходил в какой-либо подъезд.

Ломбар твердил себе, что это не может продолжаться вечно. Он не может двигаться всю ночь. Существо, шедшее впереди него, было всего-навсего человеком с обычным человеческим телом. Он должен где-нибудь остановиться на отдых. Он должен где-нибудь поспать, даже если для этого ему придется лечь под забором. Ему, конечно, все равно – что день, что ночь, но не станет же он бродить ночью по пустынным улицам, когда нет никого, кто мог бы опустить монету в кружку.

И, наконец, это время пришло. Ломбар думал, что оно уже никогда не наступит, но оно наступило. Он свернул в сторону, прошел мимо заборов и очутился»а пустыре. Это был участок, по неизвестной причине оказавшийся заброшенным; казалось, сама природа пожертвовала его для нищих. Он со всех сторон был окружен домами и гранитными глыбами виадуков и надземки.

Его нора находилась где-то здесь, и Ломбару следовало быть очень осторожным, потому что (и он знал это) у слепых, как правило, очень чувствительные уши.

Он увидел, как нищий вошел в дом. Теперь отступать было поздно, и он остановился у двери, чтобы узнать, куда тот пойдет дальше. При каждом шаге нищего раздавался отчаянный скрип. Он насчитал четыре таких звука, и через некоторое время до него донесся звук открываемой двери.

Подождав немного, он энергично вошел в дом, взбежал по ступенькам и открыл дверь. Перед ним были еще две двери, но он без колебания выбрал одну из них, потому что, если судить по звукам, за второй дверью находилась уборная.

Он посмотрел на дверь и прислушался. Света не было видно, да он слепцу и ни к чему, нищий привык обходиться без света. Но звуки из комнаты доносились. Он вновь подумал о животном в норе. Голосов не было слышно. Очевидно, нищий одинок.

Этого достаточно. Он постучал в дверь.

Движение за дверью мгновенно стихло. Прекратилось. Казалось, в комнате внезапно стало пусто. Испуганная тишина.

Он снова постучал.

– Разрешите? – упрямо сказал он.

– Кто там? – послышался в ответ тихий испуганный голос.

– Друг.

Голос стал еще более испуганным.

– У меня нет никакого друга. Я вас не знаю.

– Разрешите мне войти. Я вам ничего не сделаю.

– Я не могу вас впустить. Я здесь один и беспомощен. Я никого не могу впустить.

– Вы должны впустить меня. Я к вам ненадолго. Я только хочу поговорить с вами!

– Убирайтесь отсюда! – дрожащим голосом закричал нищий. – Убирайтесь от моей двери, или я из окна позову на помощь. – Но эти слова звучали скорее умоляюще, чем угрожающе.

Переговоры зашли в тупик. Ни один из них не двигался. Оба молчали, но каждый знал о присутствии другого. За одной стороной двери был испуг, за другой – решимость.

Ломбар достал из кармана бумажник и задумчиво осмотрел его. Самой крупной ассигнацией была пятидесятидолларовая бумажка. Там были ассигнации и меньшего достоинства, но он выбрал именно ее. Он опустился на корточки, сунул бумажку под дверь и встал.

– Нагнитесь и достаньте из-под двери то, что я положил, – сказал он. – Это докажет, что я не хочу вас грабить. Разрешите мне войти.

Он услышал легкий шорох, а вслед за этим начали отпираться многочисленные запоры и засовы. Наконец повернулся последний замок, и дверь приоткрылась.

– С вами кто-нибудь есть?

– Нет, я один. И я вовсе не собираюсь причинить вам какой-либо вред, так что не стоит нервничать.

– А вы не агент?

– Нет, я не полицейский агент. В этом случае со мной был бы коп, но я совсем один, со мной никого нет. Я хочу поговорить с вами.

Ломбар вошел в комнату. Света здесь не было, и оттого она казалась нереальной, как мог бы выглядеть иной мир.

– Вы можете включить свет?

– Нет, – ответил слепой. – В этом нет необходимости. Если вы хотите поговорить со мной, зачем вам нужен свет?

Ломбар наткнулся на постель и услышал легкий звон. Очевидно, именно здесь нищий хранил дневную выручку.

– Бросьте свои глупости, я не могу разговаривать в таких условиях. – Ломбар коленом уперся во что-то и, поняв, что это плетеное кресло, сел в него.

– Вы сказали, что хотите поговорить со мной, – сказал нищий нервно. – Вы захотели войти сюда. Теперь вы здесь, – говорите. Для того, чтобы говорить, свет не нужен.

– Хорошо, но, надеюсь, я могу закурить? Вы не возражаете? Ведь вы сами курите, не так ли?

– Когда могу, – осторожно сказал слепой.

– Вот, пожалуйста, закурите. – Щелчок, зажигалки, и крохотное пламя едва осветило комнату.

Слепой сидел на краю постели. Трость он на всякий случай держал в руке.

Ломбар сунул руку в карман и вместо сигарет достал пистолет.

– Закуривайте, – повторил он, направляя пистолет на слепого. Тот уронил палку и закрыл лицо руками.

– Я так и знал, что вы хотите отнять мои деньги, – хрипло сказал он. – Мне не следовало впускать вас…

Ломбар спокойно убрал пистолет.

– Вы не слепой, – сказал он. – Больше не нужно никаких доказательств. Тот факт, что вы открыли мне дверь из-за пятидесятидолларовой ассигнации, уже доказал это. Вы должны были зажечь спичку, чтобы разглядеть ее. Как же еще вы могли узнать, что это не однодолларовая бумажка? Ведь все бумажные деньги одинаковы по размеру. Однодолларовая бумажка не представляет собой никакой ценности, и вы не стали бы ради нее открывать дверь. Но пятьдесят долларов – это деньги, и вполне приличные.

Он увидел обгоревшую спичку, подошел к ней и зажег ее от зажигалки.

– Конечно же, вы – агент, – продолжал ныть нищий. – Мне следовало бы догадаться. – Он вытер тыльной стороной ладони пот со лба.

– Если вы имеете в виду, что я собираюсь преследовать вас за фальшивый предлог для нищенства, то вы ошибаетесь. Так что можете утешиться.

– Тогда кто вы? Что вам от меня надо?

– Я хочу, чтобы вы кое-что вспомнили, мистер Слепец, – с иронией произнес Ломбар. – Слушайте меня внимательно. Однажды в мае вы промышляли около театра-казино…

– Но я бываю там очень часто…

– Я говорю только об одном майском вечере. Меня интересует именно он. На остальные дни мне наплевать. В тот вечер, о котором я говорю, мимо вас прошли мужчина и женщина. Эта женщина была в ярко-оранжевой шляпке. Ее спутник был высок, в черном костюме и пальто. Они садились в такси в нескольких ярдах от входа. Теперь слушайте внимательно. Женщина нечаянно уронила в вашу кружку горящую сигарету, которая обожгла вам пальцы. Мужчина быстро вытащил сигарету из кружки и дал вам пару долларов. Думаю, что он вам сказал примерно следующее: «Извините, старина. Это вышло нечаянно». Уверен, что вы помните это. Ведь не каждый же вечер вы обжигаете пальцы о сигарету в кружке, и не каждый вечер вам дает сразу два доллара один человек.

– Допустим, я скажу, что не помню?

– Тогда я отведу вас в ближайшее полицейское отделение как мошенника. Не сомневаюсь, что вас приговорят к принудительным работам, и вы больше не будете шататься по улицам.

Человек на постели снял очки с темными стеклами.

– А разве лучше заставлять меня вспомнить то, что я забыл?

– Я не заставляю вас вспомнить. Я уверен, что вы это помните.

– Допустим, я скажу, что помню все случившееся, что тогда?

– Сперва вы расскажете мне то, что помните, потом вы повторите то же самое одному моему другу. Я или приведу его сюда к вам, или свожу вас к нему.

– Но как я могу это сделать? – взвыл мнимый слепой. – Особенно вашему другу! Ведь считается, что я слепой. Это опять угроза с вашей стороны!

– Нет, вы просто расскажете ему, а я обещаю, что с вами ничего не случится. Подумайте об этом. Вы согласны?

– Согласен. Я видел их вместе. Обычно я держу глаза закрытыми, даже если на мне очки, особенно когда нахожусь на ярком свете. Но горящий окурок заставил меня широко раскрыть глаза. Я мог видеть все, и я видел их. Да.

Ломбар достал из бумажника фото.

– Это он?

Слепой уставился на фотоснимок.

– Я бы сказал, да, – наконец ответил он. – Я видел его недолго и очень близко от себя. Уверен, что это он.

– А как насчет нее? Вы узнаете ее, если увидите?

– Уже узнал. Его-то я видел всего один раз, а ее видел после этого…

– Что? – Ломбар вскочил. Слепой испуганно уставился на него. Ломбар схватил его за плечи. – Ну-ка, расскажите мне об этом! Да побыстрее!

– Это произошло вскоре после того вечера, поэтому-то я и узнал ее. Это было перед одним из прославленных отелей. Вы же знаете, как ярко они освещены. Я услышал стук каблуков. Шли мужчина и женщина. Потом я услышал, как женщина сказала: «Подожди, это принесет мне удачу». Я понял, что она имеет в виду меня. Я услышал ее шаги, она подошла ко мне. Монеты упали в кружку. Это был четвертак. Я узнаю достоинства монет по звуку. И тогда случилось нечто странное, что заставило меня узнать ее. Вроде бы незначительна! вещь. Я не знаю, сумеете ли вы уловить. Она очень недолго стояла передо мной. Монета была уже в кружке, но я знал, что она смотрит на меня или на что-то такое на мне. Я держал кружку в правой руке, на которой был ожог, большой такой водяной волдырь. Я подумал, что она заметила его на моем пальце. И тут я услышал, что она вздохнула и пробормотала: «Боже мой, как странно…» Потом она отвернулась и ушла. Это все.

– Но…

– Подождите, я еще не кончил. Я чуть-чуть открыл глаза, чтобы заглянуть в кружку. Она прибавила к своему четвертаку долларовую бумажку. Я знал, что ее положила она, потому что перед этим ее не было в кружке. Почему она передумала и добавила доллар после того, как положила двадцать пять центов? Она могла увидеть волдырь, вспомнить о случившемся несколько дней назад и…

– Возможно, возможно, – нетерпеливо сказал Ломбар. – Я думаю, вы сумеете рассказать, как она выглядит.

– Я не могу вам сказать, как она выглядит спереди, потому что я не осмелился открыть-глаза. Свет был слишком ярким. Но когда она отвернулась от меня и я увидел долларовую бумажку, я посмотрел ей вслед. Она садилась в машину.

– Ну, скажите же хотя бы, как она выглядела со спины!

– Я запомнил только стройные ноги в шелковых чулках со швом и туфли на высоком каблуке.

– Оранжевая шляпа в один вечер, чулки со швом – в другой! – Ломбар отошел от него. – Этак мы получим полное описание женщины лет через двадцать!

Он подошел к двери, распахнул ее и мрачно повернулся к слепому.

– Вы могли бы сделать кое-что получше. Где же ваша профессиональная хватка? В первый вечер вы должны были хорошенько рассмотреть ее, а во второй – услышать адрес, который она назвала шоферу.

– Нет, я не слышал этого.

– Вы будете здесь? Не уходите отсюда. Я позвоню своему другу, о котором говорил. Я хочу, чтобы он приехал сюда сам и выслушал ваш рассказ.

– Он – коп?

– Я же сказал, что вам нечего бояться. Вы нас нисколько не интересуете, можете не волноваться. Но не вздумайте удрать отсюда, пока меня не будет, иначе вы горько пожалеете об этом!

Он закрыл за собой дверь.

– Вы уже узнали что-то? – послышался удивленный голос на другом конце провода.

– Да. И хочу, чтобы вы определили ценность этого. Думаю, вы разберетесь лучше меня. Я нахожусь в доме 123 между Сент– и Парк-авеню. Там есть пустырь, а в конце его, между виадуками, стоит дом. Я бы хотел, чтобы вы приехали как можно быстрее. Буду ждать вас на улице, там пока за дверью присматривает коп.

Несколько минут спустя Барчесс вылез из патрульной машины. Машина уехала, а Барчесс и Ломбар направились к тому месту, где стоял коп.

– Здесь, – сказал Ломбар, не вдаваясь в пояснения.

– Полагаю, что я, теперь могу уйти? – спросил коп.

– Да, спасибо, – сказал Ломбар.

Они вошли в дом.

Он видел ее дважды, – сказал Ломбар Барчессу. – Первый раз в ту ночь, второй – чуть позже. Он слепой, но липовый, так что не смейтесь.

– Ну что же, сейчас проверим ценность его показаний, – сказал Барчесс.

– Он боится копов, – продолжал Ломбар. – Из-за липовой слепоты.

– Что ж, если он сообщит нам что-то ценное, мы не обратим на него внимания, – засмеялся Барчесс. – Да, а почему здесь нет света?

– В самом деле, странно… Когда я уходил, свет горел. Или лампа перегорела, или его выключили.

– Вы уверены, что он был?

– Абсолютно. Я помню, что в комнате было темно, а здесь горел свет.

– Подождите, первым пойду я, у меня есть карманный фонарик.

Он все еще вытаскивал фонарь из кармана. Но тут лестница кончилась, и Ломбар неожиданно упал.

– Скорее свет! – закричал он. – Назад.

Луч света разорвал темноту. Прямо перед ними лежала бесформенная фигура. Ноги были широко раскинуты, голова неестественно повернута. Рядом лежали разбитые темные очки.

– Это он? – пробормотал Барчесс.

– Да, – кратко ответил Ломбар.

Барчесс наклонился над распростертой фигурой и тут же выпрямился.

– Свернута шея, – сказал он. – Умер мгновенно. – Он осветил фонарем пространство вокруг. – Несчастный случай. Он оступился и упал. Это видно по следам.

Ломбар медленно обошел площадку.

– Отличное время для несчастного случая! Я не успел толком поговорить с ним… – Он резко повернулся к Барчессу: – А вы не думаете, что здесь – что-то другое?

– Проходил кто-нибудь, пока вы были тут?

– Никто не входил и не выходил.

– Вы слышали что-нибудь, похожее на звук падения?

– Нет, мы ждали вас: два раза мимо проезжали грузовики. Их шум мог заглушить все, что угодно. Несчастье могло случиться в один из этих промежутков времени.

Барчесс кивнул.

– Другие обитатели дома тоже могли услышать шум машин. Видите ли, это может быть совпадением, что несчастный случай произошел в тот момент, когда рядом проезжали грузовики. Он мог удариться головой о стену и лежать так: не обязательно при этом должна быть сломана шея. Он умер мгновенно, но что это доказывает?

– Хорошо. Пусть так. А что вы скажете насчет лампочки? Для совпадений уже слишком, не так ли? Я знаю, что говорю, и утверждаю: свет здесь горел, когда я шел звонить вам. Если бы света не было, я позвонил бы вам чуть позже, но я быстро вышел из дома.

Барчесс осветил фонарем лампу.

– Я не принимаю того, что вы имеете в виду. Если он считался слепым или, по крайней мере, большую часть времени ходил с закрытыми глазами, что по сути – одно и то же, какое значение могла иметь для него лампа? Темнота не была бы помехой для него, не так ли? Фактически, в темноте он шел более уверенно, чем при свете.

– Возможно… – сказал Ломбар. – Возможно, он пошел слишком быстро, пытаясь убраться раньше, чем я вернусь, и в спешке забыл закрыть глаза. Может быть, и правда, что с открытыми глазами он чувствовал себя гораздо хуже, чем вы или я.

– Теперь вы сами запутались. Для того, чтобы быть ослепленным светом, нужна включенная лампа. А вы видите – света здесь нет. Что же это дает? Как мог кто-то устроить так, чтобы в темноте он свернул себе шею?

– Хорошо, пусть это причудливый несчастный случай, – мрачно сказал Ломбар. – Я только утверждаю, что мне не нравится время, когда это случилось. Я разыскал его не…

– Случайности не всегда сообразуются с тем временем, на которое мы рассчитываем.

Ломбар торопливо спустился вниз.

– Во всяком случае, вы все легко объясняете.

– Не расстраивайтесь. Может быть, вы в состоянии найти еще кого-нибудь?

Ломбар снова прыжком вскочил на площадку.

– Что это?

– Это объясняет все, – сказал Барчесс, – Вы видите – загорелся свет? Это от вибрации, вызванной вашим прыжком. Очевидно, при его падении свет погас. Вы можете заниматься своими делами, а отчет об этом случае я возьму на себя.

Ломбар медленно пошел по улице, а Барчесс остался рядом с трупом.

Глава 14

На листке бумаги, который дал ей Барчесс, значилось:

«Клифф Мильбурн, музыкант, последний сезон – театр-казино.

Постоянная работа – театр „Риджент”».

И два телефонных номера. Один – ближайшего полицейского участка, другой – его собственный домашний телефон, на случай, если он внезапно ей понадобится.

– Я не могу посоветовать вам, как к нему подступиться, – сказал он ей. – Вы сами должны сообразить. Возможно, ваш собственный инстинкт подскажет, что делать, лучше, чем я. Только не бойтесь и не теряйте головы. Вы победите.

Сейчас она шла своим путем. Он начинался от зеркала в ее комнате. Это – единственный путь, который она сумела найти. Чистый и невинный вид исчез. Волосы были растрепаны. Голову украшала немыслимая прическа, напоминающая металлический шлем. Исчезли также молодые красивые руки. Вместо них из рукавов торчало нечто ужасное, что пугало даже её. На щеках появились два огромных красных круга, напоминающих стоп-сигналы, но их яркость имела противоположную цель: не останавливать, а привлекать к себе. На шее висела нитка бус. Носовой платок, отороченный широким кружевом, был пропитан каким-то ядовитым снадобьем, запах которого заставил ее отвернуться, и она торопливо сунула его в сумку. Веки она накрасила ядовито-голубой краской, которой никогда раньше не пользовалась.

Скотт Гендерсон смотрел на нее с фотографии, и ей было перед ним немного стыдно.

– Ты не узнаешь меня, дорогой, – пробормотала она смущенно. – Не смотри на меня, дорогой, не надо.

Наконец осталось сделать последние штрихи. Она надела оранжевые подвязки и укрепила их так, чтобы они были видны. Теперь вроде бы все.

Она быстро повернулась. Его Девушка не могла так выглядеть, нет, это – не его Девушка. Она пойдет по улицам, и вряд ли кто-нибудь узнает ее. Только тот, кто: очень хорошо знает ее. Он узнает ее с первого взгляда.

Когда она дошла до двери, то повторила, как молитву, слова, которые твердила теперь каждый день, начиная действовать:

– Может быть, сегодня вечером, дорогой, – прошептала она. – Может быть, сегодня вечером.

Она выключила свет и закрыла за собой дверь, и он остался в комнате один.

Когда она вышла из такси, рекламные огни уже горели, но тротуар был еще пуст. Она и хотела попасть сюда пораньше. Она не знала одного: что будут играть, да ей это было безразлично. На афишах было написано: «Продолжение танцев».

Она подошла к кассе:

– Для меня на сегодня оставлен билет. Я – Милли ГОрдон. Первый ряд в проходе у оркестра.

Она ждала этого момента несколько дней. Потому что дело заключалось не в том, чтобы увидеть представление, а в том, чтобы быть увиденной самой. Она достала деньги и заплатила за билет.

– Вы уверены, что это именно то место? Что я буду сидеть рядом с ударником?

– Конечно, я специально отложил этот билет для вас. – Кассир подмигнул ей. – Везет же этому парню. Видимо, вы много думаете о нем. Вот счастливчик!

– Вы не понимаете: дело не в нем лично. Я даже не знаю его. Ну, как я могу объяснить? У каждого из нас есть свое хобби. Мне очень хотелось быть ударником. Каждый раз, когда я бываю в театре, я сажусь поближе к ударнику и наблюдаю за его игрой. Это – моя страсть, еще с детства. Я знаю, что это звучит безумно, но…

– Ну, я-то не собираюсь смеяться над вами.

Она прошла внутрь. Билетер только что занял свое место. Капельдинер только что появился. В зале она была первой зрительницей.

Она сидела одна, маленькая золотоволосая фигурка в огромном пустом зале. Сбоку и со спины она выглядела вполне обычно, а вся безвкусица, которой она себя разукрасила, была видна лишь спереди и предназначалась для одного-единственного человека.

Места в зале постепенно начали заполняться, все чаще хлопали сиденья. В зале стоял легкий шум, обычно сопутствующий началу представления. Она смотрела в одном направлении: на маленькую дверь, которая находилась напротив нее.

Вскоре эта дверь открылась, и музыканты стали занимать свои места. Она не знала его в лицо и с любопытством разглядывала каждого, ожидая того, кто займет место ударника.

Она опустила голову и, казалось, погрузилась в изучение программки, лежащей у нее на коленях. Но исподлобья она внимательно следила за оркестрантами. Где же он? Этот занял место кларнетиста. Может, этот? У него лицо злодея. Она с облегчением вздохнула, когда он не занял место ударника.

Их становилось все больше. Неожиданно она почувствовала беспокойство. Вот и последний закрыл за собой дверь. Все расселись по местам. Даже Дирижер встал у пульта. А место ударника оставалось свободным.

«Может быть, он уволился? Нет, потому что в этом случае они нашли бы замену. Может, он заболел и не сможет сегодня играть? Надо же, чтобы это случилось именно сегодня! Может быть, он каждый вечер приходил, а сегодня – нет. Она не сможет всегда занимать именно это место. Дела в театре идут успешно, и все билеты проданы. И долго ждать нельзя! Время рассчитано очень точно, и его осталось так мало!»

Она слышала, как они переговариваются вполголоса. Она была достаточно близко от них, чтобы слышать все, что они говорили.

– Видел ты когда-нибудь такого человека? По-моему, у него было достаточно времени с начала сезона. Мне он не нравится.

– Может, он гоняется за какой-нибудь блондинкой и забыл все на свете? – сказал саксофонист.

– Трудно быть хорошим ударником, – шутливо заметил его сосед.

– Совсем нетрудно.

Она невидящим взглядом уставилась в программку. Тело ее напряглось. Ирония заключалась в том, что весь оркестр не отказался бы прийти ей на помощь, но реально помочь мог лишь один-единственный человек.

«Это такое же „везение”, как в ту ночь, когда бедный Скотт…» – подумала она.

Наступила тишина. Все музыканты сидели на своих местах, приготовив партитуры. Когда она уже потеряла всякую надежду и примирилась с мыслью, что ей не повезло, дверь снова открылась и тут же закрылась, пропустив фигуру, которая торопливо двинулась к свободному месту, стараясь не привлекать внимания дирижера. С первого взгляда он показался ей похожим на грызуна, и она даже удивилась сходству.

Дирижер зашипел на него.

Тот нисколько не смутился.

– Я познакомился с такой потрясающей бабой, – шепнул он соседу.

– Я так и знал, – сухо отозвался тот.

Он еще не видел ее, так как был занят своими инструментами. Потом приготовился к игре и впервые оглядел зал.

Она была готова к этому и уставилась на него.

– Смотри, как сегодня много народу, – прошептал он соседу.

– Да, я знаю, – отозвался тот.

Она смотрела на него, и он задержал на ней свой взгляд. Ей показалось, что от него исходят какие-то волны.

Она сосредоточила все свое внимание на программке, как будто в этом был какой-то мистический смысл.

«Викторина… Дикси Ли».

Затем она сосчитала точки. Их было двадцать семь. Довольно много. Это заняло у нее какое-то время. Потом она медленно подняла глаза.

Они встретились взглядами. Они внимательно всматривались друг в друга. Первым отвел взгляд он. Казалось, его глаза говорили: «Вы интересуетесь мной? Хорошо, я не возражаю». То же самое говорил и ее взгляд.

Прозвенел последний звонок. Все готово… Дирижер постучал палочкой, привлекая внимание музыкантов, поднял руки. Началась увертюра. Их взгляды сошлись и тут же расстались. Она считала, что все идет хорошо.

Поднялся занавес. Свет, звуки, голоса и двигающиеся фигуры привлекли ее внимание, но она тут же отвела взгляд от сцены. Ведь она здесь не для того, чтобы смотреть представление. У нее есть дело, и она должна заниматься им. Ее дело связано с музыкантом.

В антракте он подошел к ней. Все разошлись покурить и проветриться. Он дождался, пока ее соседи разошлись, и подошел.

– Вам нравится?

– Здорово, – промурлыкала она.

– Что вы будете делать потом?

– Ничего, – ответила она, надув губки. – Но я бы не возражала чем-нибудь заняться.

– Хорошо, вы будете заняты.

Он отошел от нее и присоединился к своим товарищам. Она поправила юбку, оставшись одна в своем ряду. «Может быть, сегодня ночью, дорогой. Может быть, сегодня ночью», – прошептала она.

Снова погасли огни. Заиграл оркестр. Поднялся занавес. Представление продолжалось, но она по-прежнему не интересовалась тем, что происходит на сцене.

Наконец все кончилось. Оркестр сыграл последний аккорд. Сейчас он будет свободен. Сейчас он освободится. Он повернулся к ней, чувствуя себя весьма уверенно.

– Подождите меня возле театра, – сказал он. – Я долго не задержусь.

Бесстыдство привлекало его, и тот факт, что его ждут, казался музыканту крайне важным и многообещающим. Ее это немного удивляло. Она медленно прохаживалась взад и вперед. И немного побаивалась. То, что другие оркестранты проходили мимо (он даже не подумал, что это может ее смутить) и с любопытством ее разглядывали, было очень неприятно.

Потом он неожиданно появился перед ней. Она даже не успела его заметить, а он уже по-хозяйски взял ее под руку и, не говоря ни слова, повел по улице. «Очевидно, это тоже характерно для него», – подумала она.

– Ну, как моя новая маленькая подружка? весело спросил он.

– Прекрасно, а что?

– Мы пойдем туда, куда отправилась остальная часть нашего оркестра, – сказал он. – Без них я просто не могу. – Она поняла, что он просто хочет похвастаться ею, показать своим приятелям.

Было двенадцать часов.

К двум часам она решила, что он достаточно размягчен пивом и можно начать «работу» над ним. Они сидели рядом, а оркестранты помещались неподалеку. Какая-то странная разновидность этикета управляла ими. Он и она двигались, когда другие начинали двигаться. Они делали то, что делали другие. И еще: когда они переходили в какое-либо новое заведение, они сперва садились раздельно и только потом вновь соединялись за одним столом. Время от времени он вставал и присоединялся к другим, затем снова возвращался к ней, но другие никогда не приближались к их столику. Видимо, потому, что она была с ним, и они старались оставить их вдвоем.

За ней время от времени наблюдали, она это чувствовала. Она понимала, что ей лучше уйти, но не уходила.

Все его комплименты были убоги и пошлы, а он весь вечер заваливал ее ими. Очевидно, по-иному он не умел. Так сумасшедший кочегар все время подбрасывает в топку уголь, хотя в нем нет надобности.

– Ты сказал, что я самая красивая девушка из тех, что сидели здесь. Но ведь были времена, когда тут сидели и другие. Расскажи мне о них.

– Ну, разве они могут сравниться с тобой?

– Ради смеха, я не ревную. Расскажи мне. Если бы выбор зависел – от тебя, какую из женщин, сидевших в этом же кресле, ты бы выбрал? Ведь была же еще хоть одна женщина, сидевшая на том же месте, что и я, с которой ты потом познакомился?

– Да, конечно, и это – ты.

– Я знала, что ты так скажешь. Но, кроме меня, кого ты выбрал? Я хочу посмотреть, как работает твоя память. Держу пари, что ты не запоминаешь лиц.

– Я? Ну, я докажу тебе. Однажды вечером я посмотрел и увидел даму. Она сидела почти на том же самом месте, что и ты…

Она напряглась.

– Это было в другом театре. Я не знаю, что именно привлекло меня…

Вокруг них скользили тени. Одна из них задержалась возле их столика:

– Мы идем заседать вниз. Хотим немного поиграть. Ты пойдешь?

Он сжал ее руку. Конечно, он не может отстать от них.

– Нет, давай останемся здесь, – сказала она. – Ты закончишь свой…

Он уже встал.

– Пойдем, этого нельзя упустить.

– Неужели тебе не надоела игра в театре?

– Да, но то за деньги. А сейчас – для себя. Пойдем, и ты услышишь.

Он был готов оставить ее, она видела это, поэтому неохотно встала и последовала за ним по узкой лестнице в подвал ресторана. Все собрались в большой комнате внизу, где уже находились инструменты. Даже пианино было здесь. В центре комнаты висела одна-единственная лампа, но она едва освещала ее, и они зажгли свечи, вставленные в бутылки. В центре стоял огромный деревянный стол, за которым все сидели, и перед каждым мужчиной стояла бутылка джина. Один из них развернул пакет из коричневой бумаги и высыпал на стол кучу сигарет. Сверху до них не доносилось ни звука.

Когда она и Мильбурн вошли в комнату, один из оркестрантов тут же закрыл и запер за ними дверь. Она была единственной женщиной здесь.

Валялось несколько пустых бутылок и даже два бочонка.

Следующие два часа она провела, как в «Аду» Данте. Она знала, что позже все это будет казаться ей нереальным. Это была не просто музыка, это была хорошая музыка. И, кроме музыки, какая-то фантасмагория на теней, отраженных на стенах… Их лица, позы, музыка казались чем-то демоническим. Джин и сигареты с марихуаной туманили головы. Она была свидетельницей метаморфоз, происходивших с ними. Некоторые из них время от времени бросали инструменты и подходили к ней, чтобы похлопать ее по спине и поболтать, потому что она была здесь единственной девушкой.

– Кончай сидеть в углу. Залезай на бочку и танцуй!

– Я не могу. Я не знаю – как.

– Неважно. Делай ногами что хочешь. Главное, сними с себя одежду. Не бойся, здесь только друзья.

«О, дорогой мой! – думала она. – Что же теперь будет?» Она металась в мрачном дымном подвале, как загнанный кролик.

Она забилась в угол, отбиваясь от рук саксофониста.

– Клифф, ради Бога, уведи меня отсюда! – закричала она. – Я не могу больше здесь оставаться! Слышишь? Не могу!

Он был уже полностью под влиянием марихуаны. Это было видно по его глазам.

– Ты поедешь со мной?

Она сказала: «Да»; она могла сказать все, что угодно, лишь бы выбраться отсюда.

Он встал, взял ее под руку, оттолкнув саксофониста, и подвел к двери. Едва он открыл дверь, как она бросилась бежать. Он двинулся следом.

Он ушел, ничего никому не объясняя и не попрощавшись. Остальные даже не заметили его дезертирства. Когда они закрыли за собой дверь, их охватила тишина.

Наверху в ресторане было темно и пусто, горели лишь ночные лампы. Когда она вышла на улицу и прислонилась к стене, холодный и чистый воздух опьянил ее. Она подумала, что уже никогда не сумеет отдышаться, очиститься от грязи, которую видела. Она прижалась щекой к стене. Несколько мгновений спустя он подошел к ней.

Должно быть, было уже больше четырех часов утра, но вокруг было темно. Город спал. На мгновение ей захотелось все бросить и убежать. Она сумела бы убежать, и он не смог бы догнать ее.

Но она осталась. В ее комнате стояла фотография. Она знала, что встретит его взгляд, едва откроет дверь квартиры. Он всегда с ней, Упускать шанс нельзя.

Они сели в такси. Дом был старый-старый. На каждом этаже – по одной квартире. Он поднялся с нею на второй этаж, открыл дверь и включил свет… Здесь было мрачно, все старое и выцветшее от времени. Высокий потолок, высокие и узкие, похожие на гробы, амбразуры окон. Не то место, куда приятно зайти в пятом часу утра. И уж совсем неприятно зайти сюда с чужим.

Она вздрогнула и остановилась у открытой двери, пытаясь сообразить, будет ли ей грозить опасность, если она зайдет в квартиру. Нужно сохранить ум трезвым и ясным.

– Здесь нам будет удобно, – сказал он.

– Мне холодно, – произнесла она.

– Ты так и будешь стоять у двери?

– Нет, – ответила она. – Нет, я не буду стоять здесь. Я вообще здесь не останусь. – Она неловко шагнула в комнату, как будто скользя по льду.

Она огляделась. С отчаянием огляделась вокруг. С чего начать? Цвет. Оранжевый. Что-нибудь оранжевое.

– Ну, что ты смотришь? – раздраженно спросил он. – Это всего-навсего комната. Ты никогда раньше не видела комнаты?

Наконец она нашла. Дешевый шелковый абажур на лампе в дальнем конце комнаты. Она подошла к лампе и включила ее. Небольшое желтое пятно высветилось на стене. Она протянула руку:

– Мне нравится этот цвет.

Он не обратил на ее слова внимания.

– Ты не слушаешь меня. Я сказала, что это мой любимый цвет.

– Хорошо, но что из этого?

– Я хочу иметь такую же шляпку.

– Я куплю ее тебе завтра. Завтра или послезавтра.

– Посмотри, мне пойдет этот цвет? – Она прижалась к стене таким образом, чтобы оранжевое пятно на стене оказалось над ее головой. – Посмотри на меня. Посмотри внимательно. Ты видел кого-нибудь в шляпке такого же цвета? Я не напоминаю тебе какую-нибудь женщину?

Он дважды моргнул. Как сова.

– Ну, посмотри же, – умоляла она. – Ты только взгляни на меня. Ты можешь вспомнить, если захочешь. Ты ведь видел кого-то в театре, женщину, которая сидела примерно на моем сегодняшнем месте. Ведь она носила оранжевую шляпку, не так ли?

Он ответил, но непонятно:

– О, целых пятьсот баксов было у меня! – И внезапно закрыл лицо руками, как будто что-то ошеломило его. – Эй, я ничего не должен говорить об этом! – Потом он опустил руки и доверчиво посмотрел на нее. – Я уже сказал тебе?

– Да, конечно. – Это был единственный возможный ответ. Он может, конечно, отказаться от своих слов, заявить, что ничего не говорил, но он молчал, как будто его откровенность уже сыграла свою отрицательную роль. Видимо, сигареты повлияли на его разум.

Она отошла от стены, но приблизиться к нему не решилась.

– Расскажи мне об этом еще раз. Мне нравится слушать, как ты рассказываешь. Давай, Клифф, рассказывай! Тебе нечего бояться. Ты же знаешь, что я твоя новая подружка, ты сам это сказал. Что в этом дурного?

Он снова моргнул.

– О чем ты говоришь? – беспомощно пробормотал он. – Я все забыл.

Она понимала, что наркотик действует на него, мешает думать. Как будто все время обрывается линия связи.

– Оранжевая шляпка. Смотри сюда. Пять сотен баксов. Помнишь? Она сидела на том же месте, что и я.

– Ах, да, – послушно отозвался он. – Чуть справа от меня. Я только смотрел на нее. – Он засмеялся каким-то маниакальным смехом и тут же замолчал. – Я получил пятьсот баксов только за то, что видел ее. Только за то, чтобы ничего не говорить…

Она увидела, как ее руки потянулись к его воротничку и стали рвать его. Она не пыталась остановить их, ей казалось, что ее руки действуют независимо от нее. Она прилегла свое лицо к его и стала пристально смотреть ему в глаза.

– Расскажи мне об этом подробнее, Клифф. Расскажи же. Я люблю слушать, когда ты рассказываешь.

Он отвел глаза.

– Я забыл. Я снова забыл.

Опять все сначала.

– Ты получил пятьсот долларов, чтобы не говорить, что видел ее. Вспомни, это была женщина в оранжевой шляпке, да? Это ОНА дала тебе пятьсот долларов, Клифф? Кто дал тебе пятьсот долларов? Ну, скажи же мне!

– РУКА дала мне их в темноте. Рука, и голос, и носовой платок. О да, там была еще одна штука: пистолет.

Не руки сжали его голову.

– Да, но чья рука?

– Я не знаю. Я тогда не знал этого. И так и не узнал. Иногда я даже не уверен, что это вообще было. Думал: все это мне почудилось. Потом я понял, что это все же было.

– Ну, расскажи же мне!

– Случилось вот что. Я вернулся домой поздно ночью после представления, и когда я вошел в холл внизу, там было темно, хотя раньше всегда горел свет. Как будто перегорела лампа. Я только добрался до лестницы, как вдруг меня остановила рука. Тяжелая и холодная рука. Я отпрянул к стене. «Кто тут? Кто вы?» – спросил я. Это был мужчина, судя по голосу. Когда мои глаза немного привыкли к темноте, я разглядел что-то белое, что-то, похожее на носовой платок, закрывающий лицо. И от этого голос звучал приглушенно. Но я хорошо его слышал. Сперва он назвал мое имя, фамилию и место работы. Казалось, что он знает обо мне все. Потом он спросил меня, помню ли я даму, которую видел предыдущим вечером, в оранжевой шляпке. Я ответил, что не вспомнил бы ее, если бы не его напоминание, но раз он напомнил, то вспомнил.

Тогда он сказал спокойно: «Вам не понравится быть убитым?»

Я не смог ответить. У меня пропал голос. Он взял мою руку и вложил в нее что-то холодное. Это был пистолет. Я вздрогнул, но он крепко держал меня. «Это для вас, если вы кому-нибудь расскажете». Он подождал немного, потом продолжал: «Может быть, вы предпочитаете получить пятьсот долларов?» Он снова помолчал. «У вас есть спички?» Я сказал, что нет. «Хорошо, я сам зажгу вам спичку». Он зажег спичку, и я увидел, что он действительно держит пятьсот долларов. Потом я быстро поднял голову, чтобы разглядеть лицо, но оно и в самом деле было закрыто носовым платком, а спичку он тут же погасил. «Итак, эту леди вы не видели, – сказал он. – Не было никакой леди. Кто бы вас ни спросил, повторяю: кто бы вас ни спросил, вы ответите, что не видели никакой леди. Ясно?» Он подождал немного и спросил: «Итак, что вы ответите, если вас спросят?» «Я не видел никакой леди, Там не было никакой леди», – пробормотал я. Это все, что я сумел выдавить из себя. «Теперь можете идти к себе, – сказал он. – Спокойной ночи». Из-под платка его голос звучал как из могилы. Я едва добрался до своей двери и долго не мог прийти в себя.

Он хрипло засмеялся и неожиданно замолчал.

– Все пятьсот баксов я потерял на следующий же день, – жалобно прибавил он.

Он отошел от нее и упал в кресло.

– Ты снова заставила меня это вспомнить! Ты заставила меня дрожать и бояться. Дай мне закурить.

– Я не ношу с собой марихуану.

– У тебя в сумке должно остаться что-нибудь. Ты же все время была со мной и должна была захватить немного для меня. – Он, очевидно, думал, что она тоже курит эти сигареты.

Он вскочил и схватил ее сумку прежде, чем она успела опомниться.

– Нет! – закричала она с неожиданной тревогой. – Там нет ничего! Не открывай!

Но он уже заглянул в сумку. Там лежала забытая бумажка Барчесса. В первый момент он простодушно удивился:

– Что такое? Мое имя и место работы…

– Нет! Нет.

– И точный адрес…

Она видела, как омрачилось его лицо. В глазах появилась злость. За всем этим крылось что-то опасное. Трудно сказать, что может возникнуть в мозгу, одурманенном наркотиком.

– Тебя подослали с какой-то целью, ты не случайно познакомилась со мной! За мной кто-то следит, и я не знаю – кто. Если бы я мог вспомнить… Кто-то грозил мне пистолетом. Кто-то сказал, что убьет меня! Если бы я только мог догадаться… Так это ты!

У нее не было никакого опыта в обращении с наркоманами. Она не знала, как могут выражаться их эмоции и как действует на них страх. Теперь она могла видеть все собственными глазами. Непредсказуемость его поведения опасна. Она никак не могла собраться с мыслями, он же был временно помешан.

Он грозно встал, наклонил голову и исподлобья посмотрел на нее.

– Я сказал тебе что-то. О, если бы я только мог вспомнить, что это было! – Он потер лоб.

– Да нет же, нет! – отчаянно закричала она. – Ты ничего мне не говорил! – Она понимала, что сейчас ей лучше всего убраться отсюда, и без промедления. Цель достигнута, большего ей не добиться. Она начала медленно отступать. Руки она держала за спиной, чтобы нащупать дверь и постараться побыстрее открыть замок. Надо было действовать быстро, пока он не понял ее намерения. И в то же время она не сводила с него глаз, пытаясь делать вид, что все идет по-прежнему, что ничего не изменилось. Она понимала, что ее маневр должен быть крайне медленным. Это походило на медленное раскачивание змеи, которая гипнотизирует застывшую от страха жертву. Она раскачивается медленно-медленно, чтобы затем сделать резкий и быстрый скачок…

– Да, да… Я тебе все рассказал. А ты собираешься уйти отсюда и рассказать еще кому-то. Кому-то, кто следит за мной. И они придут сюда и сделают со мной то, что обещали…

– Нет, честное слово, нет! Ты только подумай… – Но эти слова лишь ухудшили дело. Его лицо нахмурилось, глаза сощурились. Она поняла, что больше ей не выдержать. Сейчас она стояла, прижавшись спиной к стене, и лихорадочно шарила руками в поисках замка. Но она заняла неверную позицию. Не в том месте прижалась к стене. Дверь не здесь. Уголком глаза она увидела дверь в нескольких ярдах от себя. Если бы он оставался на месте, если бы он не двигался хотя бы секунду или две…

Она медленно двинулась вдоль стены. Шаг, еще шаг, полшага…

– Неужели ты не помнишь, как я сидела на ручке твоего кресла и перебирала твои волосы? Это все, что я делала. Ай! Не надо! – завопила она в отчаянной попытке остановить его.

Через несколько секунд начался ужасный танец. Это был какой-то кошмар. Ах, если бы она догадалась захватить для него одну из тех сигарет, возможно…

Она металась по комнате, опрокидывая легкие стулья.

Звук их падения казался ей громом, а он шел за ней с протянутыми руками.

Она кидалась к двери, пытаясь отпереть ее, но замок не поддавался, и она снова бежала по комнате. Она подбегала к окнам, но и их открыть было непросто.

У одной из стен стоял старый диван, и она вскочила на него. И тут он настиг ее.

– Нет! – закричала она. – Нет! Не трогай меня! Ты знаешь, что они с тобой сделают, если ты прикоснешься ко мне?

Но обращалась она не к человеку, перед ней был наркоман.

Он встал на колени и так, на коленях, стал продвигаться по дивану прямо к ней. Здесь ей некуда было деться. Его пальцы скользнули по ее щеке и ниже – по плечу. Прежде, чем он успел сжать ее в объятиях, она быстро присела и выскользнула у него из-под рук. Она снова бросилась к двери, а он вновь направился к ней.

Рядом была другая дверь, но она не знала, куда она ведет. Может быть, в ванную, а может, в стенной шкаф. Помня неудачный опыт с диваном, она решила не рисковать.

Теперь ей удалось вырваться в коридор. Легкое плетеное кресло она толкнула ему в ноги, но он вовремя это заметил и успел увернуться. Она лишилась преимущества, которое у нее было. Она снова оказалась в углу, и ей некуда уже было бежать.

Она закричала. Выкрикнула имя. Имя человека, который был не властен помочь ей сейчас:

– Скотт! Скотт, дорогой!

Дверь была рядом, но она уже не успевала добраться до нее. Теперь ей уже некуда деться.

Рядом с ней была лампа, и она надеялась, что ее свет остановит его. Но он не остановился, лишь рванул лампу на себя.

И тут что-то произошло. Должно быть, его нога за что-то зацепилась. Она этого не видела и лишь впоследствии все вспомнила. Лампа упала на пол, не разбившись, и осветила его ноги. А он вдруг во весь рост грохнулся на пол. Она не могла поверить своим глазам и не знала, пугаться ей или радоваться.

Мгновение может быть долгим. Мгновение может быть коротким. Мгновение он лежал на полу лицом вниз. Всего одно мгновение. Она сумела рукой нащупать ключ. Как во сне. Как будто рука принадлежала вовсе не ей. Сперва она повернула его не в ту сторону. Он чуть приподнялся над полом, стараясь преодолеть те несколько дюймов, которые разделяли их, и попытался схватить ее за лодыжки и притянуть к себе. Замок щелкнул, она дернула – и дверь распахнулась!

Что-то держало ее за каблук, и она никак не могла оторвать ногу от пола, как будто нога приклеилась. Ужас охватил все ее существо, и она, рванувшись изо всех сил, бросилась к выходу, стремглав скатилась с лестницы, толкнула дверь подъезда и очутилась на свежем воздухе.

Остальное запало ей в память неясным, смутным воспоминанием. Она шла как во сне и чувствовала себя пьяной. Она и была пьяна от пережитых ужаса и последовавшего за ним облегчения.

Она помнила, что свернула за угол, но еще не могла понять, где находится. Потом увидела впереди свет и двинулась к нему. Она шла очень быстро, опасаясь преследования. Перед витриной небольшого кафе она остановилась. Внутри никого не было видно, но потом она различила мужчину, который возился с кассовым аппаратом. Он повернул голову и увидел девушку в разорванном платье. Тогда он выскочил на улицу и подошел к ней.

– В чем дело, мисс? С вами случилось несчастье? Я могу вам помочь чем-нибудь?

– Дайте мне монетку и разрешите позвонить по вашему телефону, – и она разразилась отчаянными рыданиями.

Барчесс был дома. Часы показывали почти пять часов утра. Она не помнила, что говорит.

– Барчесс, пожалуйста, заберите меня отсюда. Это какой-то ужас, я больше не могу!

Хозяин кафе привел свою жену. Та была в халате и с папильотками на голове. Она деятельно взялась опекать девушку и немедленно послала мужа готовить черный кофе.

Женщина усадила ее за стол и нежно погладила по руке.

– Что с вами случилось? Вы попали в лапы убийцы?

Она не могла сдержать улыбки, видя беспокойство и хлопоты посторонней женщины.

Когда появился Барчесс в пальто с поднятым воротником, она уже была спокойна и неторопливо прихлебывала черный кофе. Его она приветствовала вздохом облегчения.

– Бедняжка, – сердечно сказал он и уселся на стул рядом с ней. – Очень плохо?

– Сейчас уже ничего. Посмотрели бы вы на меня минут пять или десять назад. – Она резко отодвинула кофе. – Барчесс! Ценнейшие показания! Он видел ее! И не только! Впоследствии его кто-то подкупил. Какой-то мужчина. Очевидно, он действовал ради нее. Вы сумеете из него все вытащить?

– Пойдемте, – сухо сказал он. – Не стоит упускать момент. Сперва я посажу вас в такси, а потом…

– Нет, нет! Я хочу вернуться туда с вами. Теперь я уже пришла в себя.

Владельцы кафе стояли у двери и смотрели им вслед. На лицах их было написано явное неодобрение, «относящееся к Барчессу.

– Странный народ пошел нынче, – сказал жене старик. – Сперва оставил девушку одну до пяти утра, а теперь куда-то потащил.

Барчесс бесшумно поднимался по лестнице, прикрывая ее собой на всякий случай. Несколько мгновений он простоял перед дверью, приложившись к ней ухом.

– Похоже, спит, – шепнул Барчесс. – Ничего не слышу. На всякий случай спуститесь немного пониже.

Она спустилась на несколько ступенек. Она видела, как он что-то делал у двери, наклонившись к замку, но по-прежнему не слышала ничего. Внезапно дверь приоткрылась, и он заглянул в комнату.

Она затаила дыхание и подошла к двери, каждый миг ожидая нападения. Она была у порога, когда неожиданная вспышка света заставила ее отскочить в сторону: он включил лампу.

Она пришла в себя и увидела, что он исчез в комнате, в которой ей еще совсем недавно довелось пережить несколько ужасных минут. Она отважилась вслед за ним заглянуть туда: на первый взгляд комната казалась пустой.

Еще одна вспышка света – и дверь, за которой теперь исчез Барчесс, оказалась дверью ванной комнаты. Она стояла неподалеку и могла видеть старомодную ванну на четырех высоких ножках. Она могла видеть и что-то неопределенное, лежавшее на краю Ванной. Башмаки, стоявшие рядом. Ванна не была мраморной, но казалось, что она мраморная, с интересными красными прожилками, напоминающими вены…

На мгновение ей почудилось, что его тошнит и поэтому он склонился над ванной. Ей захотелось помочь ему, и она шагнула вперед.

– Не заходите сюда, Кэрол! – резко сказал ей Барчесс. – Стойте на месте! – Он шагнул вперед, закрывая дверь, и больше она ничего не видела.

Он пробыл там долго, и столько же она стояла на одном месте, ожидая. Она заметила, что немного дрожит, но страха не испытывала. Она знала, что это – последствие страха, который ей довелось пережить прежде.

Клочок бумаги, лежащий на столе, привлек ее внимание. Три почти неразличимых слова: «Они за мной»…

Дверь открылась, и появился Барчесс. Его лицо было гораздо бледнее, чем вначале.

– Вы видели это? – она указала на бумажку. Он кивнул. – А он?

Вместо ответа он щелкнул языком и провел большим пальцем от уха до уха.

Она, тяжело дыша, прислонилась к стене.

– Пойдемте-ка отсюда, – грубовато сказал он. – Это зрелище не для вас. – Они закрыли наружную дверь. – Я никогда не думал, что… – пробормотал он и, не договорив, замолчал. Потом прибавил: – Теперь я не смогу думать о Красном море, не вспомнив этого.

Он остановил такси и усадил ее.

– Поезжайте домой и отдохните. А мне надо вернуться сюда, ведь это моя работа.

– Значит, опять все плохо? – со страхом спросила она из окна такси.

– Да, Кэрол, опять все плохо.

– А разве я не могу повторить того, что он сказал мне?

– Это будет всего лишь слухом. Вы слышали, как кто-то рассказывал, что видел ее и получил взятку, чтобы отрицать это. Сведения, полученные из вторых рук, не являются доказательствами. Никто не поверит вашим показаниям.

Он достал из кармана скомканный носовой платок и расправил его на ладони. Она увидела, что он что-то разглядывает.

– Что это такое? – спросила она.

– Скажите мне сами.

– Это лезвие.

– Этого мало.

– Ну, это лезвие безопасной бритвы.

– Да. И когда человека находят в ванной с перерезанным горлом, а перед ним лежит лезвие, которым он не бреется, причем в комнате у него много лезвий другой марки, то, естественно, возникает вопрос о его убийстве. – Он убрал лезвие. – Они скажут, что вы убили его. – Он помолчал. – Поезжайте домой, Кэрол, и запомните: вы здесь никогда не были, а об остальном я сам позабочусь.

В такси она бессильно откинулась на спинку сиденья.

«Сегодня ничего не вышло, дорогой, – думала она. – Может быть, повезет завтра или послезавтра».

Глава 15

Это был один из тех невероятно роскошных отелей, которые отличаются от всех других точно так же, как нос аристократа отличается от носов черни. Верхнюю часть колонн фасада успели загадить птицы.

Здесь, и он знал это, понадобятся огромные усилия с его стороны. Он не должен допустить тактической ошибки, Это – не то место, где любят отвечать на вопросы.

Прежде всего он зашел в цветочный магазин. Для этого нужно было сперва войти в вестибюль отеля, а затем толкнуть стеклянную вращающуюся дверь.

– Вы не могли бы сказать мне, какие цветы любит мисс Мендоза? – спросил он. – Я полагаю, вам не раз приходилось посылать ей цветы?

– Не могу этого сказать, – промурлыкала продавщица.

Ломбар достал деньги и повторил свой вопрос медленно и четко, как будто имел дело с глухой.

На этот раз он услышал другой ответ:

– Обычно ей посылают те цветы, которые есть в данный момент, например, хризантемы или гортензии. Но мне случайно стало известно, что в Южной Америке, откуда она приехала, эти цветы не очень-то ценятся, потому что растут повсюду. Если вы хотите купить действительно что-нибудь ценное… – Она понизила голос, как будто собиралась сказать нечто чрезвычайно важное: – Несколько раз она сама покупала цветы для своего номера в отеле и всегда брала душистый горошек.

– Я покупаю весь горошек, который у вас есть, – немедленно отозвался Ломбар. – Я не хочу, чтобы он достался еще кому-нибудь, и дайте мне, пожалуйста, две открытки.

На одной он написал несколько слов по-английски. Потом, пользуясь карманным англо-испанским словарем, на другой открытке написал несколько слов по-испански. После этого первую открытку порвал.

– Положите эту открытку, – он протянул открытку с испанским текстом, – в цветы и, пожалуйста, отправьте ее. Сколько времени это займет?

– Она попадет ей в руки через пять минут. Она сейчас здесь, ее паж передаст цветы.

Ломбар вернулся в вестибюль, сел на диван и уставился на часы. К нему подошел клерк.

– Да, сэр?

– Нет еще, – ответил Ломбар, и клерк изумленно уставился на него.

Он ждал.

– Пора! – неожиданно воскликнул Ломбар, и это было так неожиданно, что клерк вздрогнул, – Позвоните мисс Мендозе и спросите, может ли ее посетить джентльмен, который послал цветы. Моя фамилия Ломбар, но не забудьте упомянуть о цветах.

Когда клерк вернулся, он казался ошеломленным.

– Она сказала – да, – с трудом проговорил он. Очевидно, только что был нарушен один из неписаных законов отеля. И кому-то удалось это сделать с первой попытки.

Между тем Ломбар, как ракета, взлетел на нужный этаж. Дверь номера была распахнута, перед ним стояла молодая женщина. Очевидно, это была горничная, если судить по черной бархатной форме.

– Мистер Ломбар?

– Это я.

– Вы пришли не за интервью?

– Нет.

– И не за автографом?

– Нет.

– И не за рекомендацией?

– Нет.

– И не за деньгами, которые сеньорита могла забыть заплатить?

– Нет.

Последнее, казалось, совершенно успокоило ее.

– Подождите минуту, пожалуйста, – пробормотала она и удалилась, закрыв перед ним дверь.

Вскоре дверь открылась.

– Можете войти, мистер Ломбар. Сеньорита примет вас. Садитесь, пожалуйста.

Он находился в замечательной комнате. Она была замечательна не своими размерами, не видом, открывающимся из окна, не роскошной обстановкой, хотя все это было необычным. Она была замечательна хаосом звуков. Фактически это была самая шумная пустая комната, которую он когда-либо видел. Из одной двери доносились свистящие и шипящие звуки, похожие не то на шум вырывающейся из трубы воды, не то на звук жарящейся на сковородке рыбы. Скорее всего, шум был от рыбы, потому что до него донесся ароматный запах специй. Откуда-то неслась песня, которую пел мощный, но некрасивый баритон, Из другой, очень широкой, открытой настежь двери, прикрытой драпировкой, доносилась целая какофония звуков. Можно было разобрать мелодию самбы, которая, очевидно, шла из радиоприемника вместе с бормотанием диктора. Одновременно женский голос с быстротой пулемета тараторил что-то по-испански, даже не останавливаясь для того, чтобы перевести дыхание между фразами. Тут же кто-то болтал по телефону, бил ложкой по металлическому предмету и водил пальцем по стеклу, отчего раздавался противный ноющий звук. К счастью, этот последний звук иногда прерывался.

Он терпеливо сидел и ждал. Он здесь, значит – половина дела выиграна. О второй половине он не думал.

Появилась горничная, он встал, полагая, что она пригласит его зайти в другую комнату. Однако тут же убедился в своей ошибке, потому что горничная прошла в другую дверь, откуда доносился запах жареной рыбы.

– Поменьше масла, Энрико, – услышал Ломбар ее голос. – Она сказала, чтобы ты не употреблял слишком много масла.

– Кто готовит? Я или она? Для кого я готовлю? Для нее или для унитаза?

Они вместе проследовали мимо Ломбара: за горничной шел мужчина в одежде, по цвету напоминающей марабу. Он был короткий и толстый, с лицом кофейного цвета. Потом они проследовали обратно. Шипение и свист прекратились, но послышался детский вопль: «А-а-а!»

Затем на мгновение воцарилась полнейшая тишина. По лишь на мгновение. Раздался звук, очень похожий на взрыв, и тут же все предыдущие звуки повторились, но на этот раз к ним прибавились дрожащее сопрано, ревущий баритон, скрип чего-то по стеклу и звук, напоминающий удары головой о стену.

– Я не останусь здесь! – Ломбар снова увидел толстяка-повара. – Ближайшим кораблем уплыву обратно! Пусть она делает, что хочет! Я не останусь!

Ломбар неловко ерзал в кресле. Человеческое ухо не может привыкнуть к такому шуму, и ему казалось, что у него вот-вот лопнут барабанные перепонки.

Потом к этой какофонии звуков присоединился резкий звонок, и вскоре горничная ввела черноволосого усатого индивидуума, который уселся рядом с Ломбаром и тоже стал ждать. Но мужества у него было меньше, чем у Ломбара, Он вскочил и начал быстро прохаживаться по комнате. Потом он обнаружил огромное сооружение, в котором доставили душистый горошек, купленный Ломбаром, остановился, сорвал цветок и сунул его в нос. Ломбар удивленно следил за ним.

– Скоро ли она меня примет? – набросился незнакомец на горничную, когда та прошла мимо. – У меня есть новая идея. Я хотел бы пощупать ее руками, пока она не убежала от меня.

«Я тоже», – подумал Ломбар, очумело мотая головой.

Незнакомец снова сел, но тут же опять вскочил.

– Я долго не выдержу, – предупредил он. – Я уйду. Я снова уйду, как раньше!

– Вам бы давно следовало это сделать, – чуть слышно пробормотал Ломбар. – Горничная ушла.

Во всяком случае, это помогло. Появилась горничная, удивленно посмотрела на любителя душистого горошка и снова ушла.

– Она обязательно примет вас – между ним и своим портным, – объявила она.

– Ну и ну, – пробормотал Ломбар.

Но пока ничего не изменилось. Горничная пару раз проходила мимо них, и несколько раз звонил телефон. Пулеметная очередь по-испански притихла.

– Спроси ее, будет ли она сегодня ужинать? – прорычал повар. – Я не разговариваю с ней.

Спутник Ломбара продолжал носиться по комнате.

Потом его увела горничная, потом он снова появился, побегал по комнате и куда-то исчез.

Наконец из святая святых появилась горничная.

– Сеньорита сейчас примет вас, – объявила она.

Он попытался встать и обнаружил, что у него онемели ноги. Он прошелся по комнате, поправил галстук и одернул пиджак.

Затем он вошел в комнату и увидел женщину, восседавшую в шезлонге в позе Клеопатры, и в тот же момент что-то меховое метнулось на него и с визгом вцепилось в плечи. Этот звук очень походил на трение пальцем по стеклу, и он нервно вздрогнул. Что-то длинное, похожее на змею, обвилось вокруг шеи.

Женщина в шезлонге сияла, как нежная родительница:

– Не бойтесь, сэр, это всего лишь малютка Биби.

Ломбар понял, что эта крошка играет здесь не последнюю роль. Он попытался повернуть голову, но ему это не удалось. Он с трудом выдавил из себя улыбку.

– Без Биби я ничего не делаю, – пояснила хозяйка. – Мое гостеприимство зависит от Биби. Если Биби не нравится посетитель, она забивается под диван, и я выгоняю посетителя. Если посетитель нравится Биби, она прыгает ему на шею, и я принимаю его.

Она обезоруживающе улыбнулась.

– Вы понравились. Биби, иди ко мне.

– Нет, нет, пусть останется, я не возражаю, – пробормотал Ломбар. Он понимал, что таким образом он только заслужит благосклонность хозяйки. Теперь он понял, что это – маленькая обезьянка и вокруг его шеи обвился ее хвост. Ломбар облегченно вздохнул: слава Богу, что Биби не оказалась зверем пострашнее.

Актриса радостно улыбнулась, а Биби принялась рыться в волосах Ломбара.

– Садитесь, пожалуйста, – сердечно пригласила хозяйка. Он осторожно, стараясь не сбросить обезьянку, придвинул кресло и сел. Теперь он мог внимательно рассмотреть актрису. На ней была черная бархатная пижама, на голове – невообразимая прическа. – У меня есть свободная минутка. – Горничная стояла рядом с ней и что-то держала в руке. Актриса повернула голову, горничная протянула руку, и Ломбар увидел свою открытку. Актриса прочла его фамилию. – Очень мило, сеньор Ломбар, что вы подарили эти цветы. Вы написали, что недавно вернулись с моей родины; мы встречались там?

К счастью, она заговорила раньше него. Ее большие глаза затуманились и поднялись к потолку.

– Ах, мой Буэнос-Айрес! – вздохнула она. – Милый Буэнос-Айрес! Как я соскучилась! Огни на Калле Флорида по ночам!

Он не зря потратил несколько часов на изучение путеводителя до того, как пришел сюда.

– Берега Ла-Платы, – мягко сказал он. – Скачки в Палермо-парке…

– Не надо, – попросила она, – не надо, а то я могу заплакать.

Она не шутила. Он понял: она и в самом деле может заплакать. Легко возбудимая натура.

– Почему я не осталась там? Зачем я приехала сюда?

«Семь тысяч долларов в неделю и десять процентов сбора со спектакля стоят того, чтобы приехать сюда» – подумал он, но благоразумно промолчал.

Тем временем Биби надоело искать насекомых в его голове, и она спрыгнула на пол. Он почувствовал себя значительно лучше, хотя его прическа напоминала теперь стог сема после сильного ветра.

– Я пришел сюда потому, что вы известны как интеллигентная, талантливая и красивая женщина, – начал он. Ради своей цели он готов был землю рыть, не то что расточать комплименты.

– Это правда, никто не считает меня бездушной куклой. – Скромность была одной из ее добродетелей.

Он наклонился вперед.

– Помните номер, с которым вы выступали в прошлом сезоне, когда вас забросали цветами, причем женщины, чтобы привлечь к себе ваше внимание?

Она задумчиво посмотрела в потолок, но тут же заулыбалась. Глаза ее сияли.

– Ах, да! «Чича, чича, бум, бум!» Да, да! Вам понравилось?

– Очень, – тепло сказал он. – В тот вечер мой друг…

Он начал подходить к своему делу, но его прервала горничная:

– Вильям ждет ваших распоряжений, сеньорита.

– Прошу прощения, – она повернулась в сторону двери. Здоровенный детина в шоферской форме шагнул вперед, привлекая ее внимание. – До двенадцати вы мне не будете нужны. А в десять минут первого я поеду на ленч в «Нон Бле», так что будьте на месте. – Она подумала немного и добавила: – Все же будьте здесь.

Шофер исчез, а она взяла тяжелый серебряный портсигар и повернулась к нему.

– Мой друг был однажды на вашем представлении с одной женщиной, – продолжил Ломбар. – Поэтому я и пришел к вам.

– Да?

– Я пытаюсь найти ее для него.

Она неправильно его поняла. Глаза ее заблестели.

– Ах, как романтично! Я люблю романтику!

– Боюсь, что нет. Речь идет о жизни и смерти. – Он не хотел сообщать ей слишком много деталей, пусть вспоминает сама.

Она обрадовалась еще больше.

– Тай-й-на! Я люблю тайны! – Она пожала плечами. – Пока они не касаются меня.

Что-то неожиданно заставило ее замолчать. Она уставилась на крошечный бриллиант в браслете. Потом резко подняла голову и щелкнула пальцами. Горничная вышла. Ломбар решил, что его бесцеремонно выпроваживают и что сейчас здесь появится очередной посетитель.

– Вы знаете, сколько времени? – виновато спросила она, – Разве я не говорила вам? Вы очень неосторожны. Доктор сказал, что только один час…

Прежде, чем Ломбар понял, в чем дело, на него налетел тайфун. По крайней мере, так ему показалось, когда раздались пулеметные испанские очереди, перемешанные с писком Биби. Наконец все стихло.

– Я понимаю, как безнадежно ожидать, что вы вспомните определенного человека среди моря лиц, которые появляются перед вами каждый вечер. – В тишине голос Ломбара звучал очень громко. – Я знаю, что вы выступаете шесть вечеров в неделю и даете два утренних представления, да еще в переполненных театрах…

– Я никогда еще не выступала в пустых театрах, – с гордостью сказала она. – Даже пожар не может мне помешать. Однажды в Буэнос-Айресе в театре начался пожар. Вы думаете, зрители покинули театр?

Он переждал, пока она выговорится, и снова приступил к делу.

– Мой друг и эта женщина сидели в первом ряду возле прохода. – Он извлек из нагрудного кармана бумажку. – Они сидели слева от вас, если смотреть в зал со сцены. Она два или три раза вскакивала с места, когда вы пели.

Глаза ее снова заблестели.

– Она вставала? Когда Мендоза была на сцене? Это очень интересно. Я не знала, что такое случается. – Она стала задумчиво теребить свою бархатную пижаму. – Видимо, ее не волновало мое пение? Или наоборот? Может быть, ее наняли, чтобы освистать меня?

– Нет, нет, нет, вы не поняли, – торопливо сказал Ломбар. – Разве мог кто-нибудь сделать такое ВАМ? Нет, нет! Это было, когда вы пели «Чича, чича, бум, бум». Вы забыли, что в этот момент вы бросаете в зал маленькие сувениры, и она вскакивала, чтобы привлечь ваше внимание. Некоторое время она стояла перед вами.

Она закрыла глаза.

– Я попробую вспомнить, – пробормотала она. Она закурила сигарету и продолжала сидеть с закрытыми глазами. Он видел, что она и в самом деле пытается что-то припомнить.

– Нет, не могу, – наконец объявила она, – Простите. Это очень трудно. Каждый прошедший вечер кажется мне прошедшим двадцать лет назад. – Она покачала головой.

Он снова заглянул в листок бумаги.

– О, тут есть еще одно обстоятельство, хотя я не думаю, что это может вам помочь. Она была в такой же шляпке, что и вы. Так говорит мой друг. Я имею в виду, что у нее была точная копия.

Актриса резко выпрямилась. Очевидно, его слова поразили ее. Глаза ее сощурились. Он боялся пошевелиться и сидел, затаив дыхание. Даже Биби перестала шуршать газетами.

Неожиданно она отшвырнула сигарету.

– A-а. Теперь я вспоминаю! Да! – Она торопливо заговорила по-испански, но тут же смутилась и снова перешла на английский. – Да, да! Она стояла перед сценой в моей шляпке! Она стояла прямо перед сценой и смотрела на меня! Ха! Я вспомнила, вспомнила! Вы думаете, такие вещи забываются? – Она столь бурно проявляла свою радость, что Биби испуганно забилась в угол, а Ломбар стал опасаться за ее рассудок.

– Сеньорита, портной ждет вас, – вмешалась горничная.

– Он может подождать, ничего с ним не случится!

Актриса отчаянно замахала руками. – Я услышала такое, чего никогда не слышала!

Она вскочила с шезлонга и пустилась в пляс по комнате, напевая: «Вспомнила! Вспомнила! Я вспомнила!» Биби испуганно наблюдала за хозяйкой.

– Так что вам нужно и при чем тут ваш друг? – внезапно она успокоилась и снова заняла свое место в шезлонге. – Вы ведь не сказали.

По ее изменившемуся поведению он понял, что больше никакой помощи он от нее не получит. Однако терять ему было нечего, и он продолжал:

– Поверьте мне, сеньорита, у него большие неприятности. Я не хочу утомлять вас, но эта женщина – единственный человек, который может спасти его. Ему нужно доказательство, что он был именно с ней, и именно в тот вечер. Он впервые познакомился с ней в тот вечер, и мы не знаем ее имени. Мы не знаем, где она живет. Мы ничего не знаем о ней. Поэтому мы ищем.

Ломбар увидел, что она задумалась, и замолчал.

– Я была бы рада помочь вам, – проговорила она. – Я бы с удовольствием сообщила, кто она, но… – она беспомощно развела руками. – Я никогда ее раньше не видела. Я не видела ее после, Я только помню, как она стояла перед сценой. Это все, и больше я ничего не могу вам сказать. – Она казалась разочарованной больше, чем он.

– А вы не обратили внимания на мужчину, сидевшего рядом с ней?

– Нет, я даже не смотрела на него. Не могу сказать, был ли с ней кто-нибудь. Очевидно, он находился в тени.

– Видите ли, в этом деле не хватает одного звена. Дело в том, что большинство других людей помнят его, но не помнят ее. Вы же помните ее, а не его. Этого, конечно, мало, потому что ровным счетом ничего не доказывает. Только то, что в театре была женщина. Какая-то женщина. Она могла быть одна. Ее мог видеть кто-то еще. Мне нужны два звена, которые были бы связаны одним свидетелем. – Он встал. – Я остался там же, где начал. Спасибо, что вы уделили мне свое время.

– Я попробую вам помочь, – сказала она. – Не знаю, что я могу сделать, но попробую.

В это Ломбар не верил. Он пожал ей руку и вышел из комнаты. Он был расстроен, но понимал, что, собственно говоря, рассчитывать ему было не на что. Лифтер предупредительно открыл дверь лифта, Внизу кто-то другой столь же предупредительно открыл перед ним дверь отеля, и он очутился на улице. Некоторое время он неподвижно стоял около отеля – просто потому, что не знал, что делать дальше. Он не мог принять решения и беспомощно стоял на одном месте.

По улице проехало такси, и он решил остановить его, но оно было занято, и Ломбар стал ждать другого. На это ушла минута. Какая разница – минутой больше, минутой меньше? Он не оставил Мендозе никаких сведений о себе, она же не знала, где его найти и как с ним связаться.

Он уже сидел в такси, когда дверь отеля резко отворилась и из нее выскочил коридорный. Он торопливо огляделся и подскочил к машине.

– Вы – тот джентльмен, который только что покинул мисс Мендозу? Она сейчас позвонила и попросила, чтобы вы снова зашли к ней, если не возражаете.

Ломбар снова вошел в отель, снова поднялся в номер, снова нечто меховое прыгнуло на него. Он никак не реагировал на это.

Пижама исчезла, и теперь на ней было нечто иное, что именно – он не обратил внимания.

– Надеюсь, вы женаты? Фу, впрочем, если нет, то когда-нибудь вы женитесь, что одно и то же. – От изумления он едва не разинул рот, но промолчал и ждал, что же будет дальше. Она куталась в какую-то ткань, но сейчас ему все было безразлично.

– После того, как вы ушли, я кое-что придумала, – продолжала она. – Видите ли, мне было… не по себе. Я прошлась по комнате, как делаю всегда, когда думаю. – Она внимательно посмотрела на него. – Потом случилось странное. Я подумала о женщине, о которой мы говорили. – Она пожала плечами. – Это странно, не правда ли? Я подумала о своей шляпке и решила, что вам это может помочь…

Он ждал, не сводя с нее глаз. Она наставила на него палец.

– Так вот, в тот вечер, когда я видела женщину в моей шляпке, я вернулась в свою туалетную комнату и… гм… – она глубоко вздохнула. – Я сидела так, – и она сделала взмах рукой, как бы сметая что-то со стола. – Вы понимаете, что я чувствую? Вы не порицаете меня?

– Я не порицаю вас вообще ни за что.

Она поправила браслет.

– Вы думаете, что я могу позволить кому-нибудь подражать мне в присутствии многих людей? Вы думаете, я, Мендоза, позволю это?

Ломбар этого не думал, он думал лишь о ее бурном темпераменте.

– Управляющий и горничная держали меня за руки, чтобы я не выскочила в зал и не разорвала ее на куски своими собственными руками!

На мгновение у него возникла надежда, что случилось нечто, что поможет ему, но он тут же отбросил эту мысль. Ничего не случилось, ничего не было, иначе Гендерсон рассказал бы об этом.

– Я бы ей показала! – Она была в ярости, как будто сцена, о которой она рассказывала, произошла только что. – На следующий день я была все еще раздражена, – продолжала она. – Поэтому я отправилась к модистке и при заказчиках швырнула ей свою шляпку прямо в лицо. Я сказала: «Значит, вы считаете, что это – один-единственный образец, да? И ни у кого такой больше нет?» И я плюнула ей в лицо. Когда я уходила, она что-то бормотала, но я не стала ее слушать.

Мендоза потерла руки и вопросительно посмотрела на него.

– Вам это годится? Это вам поможет? Модистка должна знать, ком(у она подарила копию моей шляпы. Поезжайте, найдите ее, и вы узнаете, кто та женщина, которую вы ищете.

– Вот здорово! – Он с таким энтузиазмом воскликнул это, что она вздрогнула. – Как ее зовут? Дайте же адрес!

– Подождите, я сейчас вспомню… – Она постучала по своей голове. – Я так много работаю, что ничего не держится. – Она окликнула горничную и распорядилась: – Просмотрите мои счета за шляпы и найдите тот, который относится к прошлому сезону.

Горничная вернулась очень быстро, и Ломбар испугался, что счета нет. Однако горничная протянула его хозяйке.

– Да, вот он. «Одна шляпа – сто долларов». И подписано: Кеттиша. Вот. – Она протянула счет Ломбару. Он списал адрес и вернул счет. Его руки отчаянно дрожали.

– Я еще никогда так не нервничал, – смущенно признался он.

– Подумать только! – Мендоза топнула ногой. – Этот счет она прислала мне через несколько месяцев. Вог, видите? – Она указала на дату.

Но он уже выбегал из номера.

– Надеюсь, вы найдете ее! – крикнула она ему вслед.

Женщина простит вам все, но только не шляпку, такую же, как у нее, и которую вы носите одновременно с ней.

Он чувствовал себя, как рыба, вытащенная из воды, когда входил в этот дом, но старался держать себя в руках. Ему приходилось бывать и в худших местах. Это было одно из тех сооружений, в которых раньше любили размещать коммерческие учреждения, чьи дела всегда попахивали чем-то подозрительным. Весь первый этаж представлял собой помещение, предназначенное если не для выставок, то, во всяком случае, для демонстрации образцов товаров. Дом с деловым видом разместился на самом углу улицы.

Он попал сюда в разгар демонстрации моделей. Впрочем, здесь такое, возможно, происходит каждый день. Однако это не помогло ему чувствовать себя спокойно. Он был здесь единственным мужчиной или, по крайней мере, единственным мужчиной среднего возраста. Была тут одна высохшая мумия мужского пола, рядом с ней сидела очаровательная особа, явно правнучка этой мумии, которая, несомненно, притащила сюда своего предка, чтобы тот помог ей выбрать гардероб.

Здесь расположились лишь женщины и девицы. Даже швейцаром служила девушка; среди клиенток сновали манекенщицы из тех, кто не демонстрировал в данный момент одежду на некоем подобии сцены. Так или иначе, он забился в угол, стараясь всем своим видом показать, что пришел сюда по делу, а не покупать что-либо. Он чувствовал себя крайне неловко под взглядами женщин, с любопытством его рассматривавших.

Наконец появилась молодая женщина, к которой он и обратился.

– Мадам Кеттиша примет вас в своем личном кабинете на втором этаже, – заявила эта женщина шепотом. Он с облегчением выбрался из своего угла.

Когда Ломбар вошел в кабинет, то увидел за большим столом миловидную рыжую ирландку средних лет. В ней не было никакого шика, она выглядела просто и обыкновенно. «Очевидно, в прошлом ее звали Китти Шоу, – подумал он, – но со временем она решила, что Кеттиша звучит непонятно, а потому привлекательно. Очевидно, она умна и знает, как проще выколачивать из людей деньги».

– Чем могу служить? – буркнула женщина, не поднимая головы. Сейчас ему понадобится весь его такт, причем не в меньшей степени, чем при визите к Мендозе. Однако было уже почти пять часов, и он понимал, что у него нет времени на комплименты. Он сразу же приступил к делу:

– Я пришел к вам прямо от вашей бывшей клиентки. Это – южноамериканская актриса Мендоза.

Она резко подняла голову.

– Не стоило связываться с этим дерьмом, – сурово сказала она.

– Вы сделали ей шляпку в прошлом сезоне, помните? Она стоила сотню баксов, и мне хотелось бы знать, кто был вашим последователем.

Она отложила наброски, которые перед тем разглядывала. Кое-какие из них она убрала в ящик, другие выбросила в корзину для мусора.

– Черт возьми! – рявкнула она. – У меня одни неприятности из-за этой шляпы! Я сказала ей, что копий шляпы нет, я и сейчас утверждаю, что копий нет и не было! Когда я говорю, что продаю оригинал, то это оригинал! Если где и появилась копия, то она была выполнена без моего ведома, и я не отвечаю за это! Я могу делать и плохие шляпы, но я никогда не обманываю клиентов.

– Копия была сделана, – настаивал он. – Она была на женщине, которая стояла перед сценой в момент выступления Мендозы.

Кеттиша тяжело оперлась о стол.

– Что ей от меня надо? Она хочет, чтобы я подала на нее в суд за клевету? Я это сделаю, если она будет надоедать мне! Она лгунья, и вы можете отправиться к ней и передать ей это!

Он покачал головой, подтащил к столу кресло и сел напротив, дав тем самым понять, что не уйдет, пока не добьется своего. Затем снял шляпу и даже расстегнул пальто.

– Она не имеет к этому делу никакого отношения, поэтому забудьте о ней. Я здесь со своей собственной целью. Копия шляпы существует, потому что мой друг был в театре с женщиной, которая ее носила. Так что не говорите мне, что шляпы не было. Я хочу узнать, кто эта женщина, мне нужно ее имя! Оно должно быть в списке вашей клиентуры.

– Не выйдет. Вам не удастся провести меня. Где вы были до сих пор?

Он потер подбородок и внимательно посмотрел на нее.

– Ради Бога! Некоему человеку осталось жить считанные часы! Какого черта вы зациклились на какой-то этике и своей мнительности! Я не уйду отсюда, пока не вытяну из вас ее имя, даже если мне придется сидеть здесь с вами всю ночь. Неужели вы не понимаете? Через девять дней этого человека должны казнить! Только та, которая носила эту шляпу, может спасти его. Вы должны сообщить мне ее имя! Мне не нужна ваша дурацкая шляпа, мне нужна женщина!

Ее явно смутила его напористость, но и любопытство взяло свое.

– А кто он? – не удержалась она от вопроса.

– Его зовут Скотт Гендерсон, и его обвиняют в убийстве своей жены.

– Помню. Я читала об этом в газетах.

Он резко стукнул кулаком по столу.

– Этот человек невиновен! Надо остановить казнь! Мендоза купила в вашей мастерской шляпку, с которой сделали дубликат. Шляпку не сумели бы сделать в другом месте. Некая женщина была в театре в точной копии шляпки Мендозы. Мой друг провел с этой женщиной весь вечер, но он ничего о ней не знает, даже имени. Нам необходимо найти ее. Лишь она может подтвердить, что в момент убийства он был с ней. Вам это ясно? Если бы не это, плевал бы я на ваши дела!

Теперь Кеттиша смотрела на него с сочувствием. Потом спросила:

– Вы уверены, что дело не дойдет до этой мегеры? Я ничего не имею против нее, хотя проклинаю тот день, когда она пришла сюда! Я не хочу гласности, это может повредить мне.

– Я не юрист, – сказал он. – Я инженер из Южной Америки. Если вы мне не верите, я могу доказать вам это. – Он достал из кармана документы и протянул ей.

– Хорошо, я готова поговорить с вами конфиденциально, – решила она.

– Уверяю вас, мои интересы не идут дальше интересов Гендерсона, Клянусь вам, что хочу лишь помешать ему умереть! Ваша ссора с Мендозой ни с какой стороны меня не интересует. Это чистая случайность, что расследование скрестило наши пути.

Она кивнула и посмотрела на дверь, чтобы убедиться, что та плотно закрыта.

– Тогда отлично. Есть кое-что, в чем я ни за что на свете не хотела бы признаться. Понимаете? Видимо, где-то в этом доме есть «течь». Копия была сделана здесь. Но не официально, а тайком, одной из модисток. Я говорю это только вам. В случае, если об этом станет известно, я откажусь от своих слов. Девушка, которая конструировала шляпку, чиста; я знаю, что не она делала второй образец. Она работает у меня с тех пор, как впервые занялась этим делом. Когда-то я не могла ей платить, и она работала у меня ради собственных идей. Она бы не пошла против меня. Мы вдвоем – она и я – расследовали это дело после скандала, который закатила Мендоза, и обнаружили, что набросок из ее альбома исчез. Кто-то похитил его и использовал еще раз. Мы подозревали портниху, девушку, которая выполняла работу. Естественно, она от всего отказывалась, а у нас не было никаких доказательств. Она могла, конечно, изготовить шляпу дома. Мы не смогли поймать ее в тот момент, когда она подкладывала на место рисунок из альбома. Но, чтобы на будущее избежать подобных случаев, я ее уволила. – Она пожала плечами, – Так что видите, мистер Ломбар, – так вас, кажется, зовут? – вторую покупательницу шляпы с помощью наших бумаг вам не найти. Дело мертвое. Я не сумела бы вам помочь, даже если бы очень захотела. Все, что я могу вам предложить: разыщите портниху. Как я уже говорила, у нас не было против нее ничего, кроме подозрений, и я не могу вам гарантировать, что она что-то знает. Мне известно лишь, что в то время мы были убеждены: это – дело ее рук. Если хотите, используйте шанс.

– Хорошо, – опустошенно пробормотал он. – У меня нет выбора, попробую воспользоваться.

– Возможно, вам повезет, – сказала Кеттиша и включила селектор:

– Мисс Льюис, найдите, пожалуйста, фамилию портнихи, уволенной в связи с Мендозой. И адрес тоже.

Он низко опустил голову. Она с сочувствием смотрела на него.

– Я вижу, вы очень переживаете за друга, – мягко сказала Кеттиша. Она редко бывала такой мягкой и сама смутилась от этого. Ломбар не ответил. Это была одна из тех фраз, которые не нуждаются в ответе.

Она выдвинула ящик стола и поставила на стол бутылку ирландского виски.

– К черту всех собравшихся внизу! – объявила она. – Они могут пить шампанское, а мы с вами выпьем кое-что покрепче. Например, мой муж при простуде предпочитает…

Задребезжал звонок селектора, и она включила динамик.

– Это была Медж Пейтон. Адрес по старым данным: Четырнадцатая улица, дом 498.

– Да, но какая Четырнадцатая улица?

– Здесь записано просто: Четырнадцатая улица.

– Ничего страшного, – вмешался он. – В конце концов, нужно выбрать лишь одну из двух улиц. Западную или Восточную. – Он записал имя портнихи и адрес, встал, надел шляпу и застегнул пальто.

– Не спешите. Я попробую что-нибудь сообщить вам о ней. – Кеттиша помолчала. – Да, теперь я вспоминаю ее. Она из таких спокойных, тихих мышек. Выглядит недотрогой, но за деньги готова лечь спать с кем угодно. Обычно такие боятся мужчин и делают вид, что не знают, как себя с ними вести. А потом оказывается, что у них такой опыт…

Она была проницательной женщиной, он понимал это.

– Мы выудили у Мендозы сотню баксов за оригинал. За копию она не сумела бы получить и полсотни. Так что вот вам совет: предложите ей полсотни, если, конечно, сумеете ее найти.

– Если я сумею ее найти, – пробормотал он, выйдя на улицу.

Привратница открыла огромную чугунную черную дверь и уставилась на него.

– Да?

– Я ищу Медж Пейтон.

Она энергично покачала головой.

– Это девушка…

– Я знаю, о ком вы говорите, – перебила она. – Она здесь больше не живет. Жила, но совсем недавно уехала. – Разговаривая с ним, привратница поглядывала на улицу, как будто ей очень не хотелось снова закрывать дверь.

– Вы не знаете, куда она уехала?

– Уехала, и все. Больше я ничего не могу вам сказать. Я не следила за ней.

– Не мог ли остаться какой-нибудь след? Люди не исчезают как дым. Ведь у нее были вещи, не так ли?

– Она ушла этим путем. – Она ткнула пальцем.

– Не очень-то много. Этот путь идет, как минимум, в трех направлениях. Продолжение этой улицы. Река. Пятнадцать или двадцать штатов. А потом океан.

– Я могу еще что-нибудь для вас сделать? – Она стала было закрывать дверь, но остановилась. – Что с вами, мистер? Вы так побелели…

– Станешь не только белым, – пробормотал он. – Я немного посижу тут на ступеньках.

– Сколько угодно. – И она захлопнула дверь.

Глава 16

Он вышел из поезда после трехчасовой езды и огляделся. Это была одна из тех небольших деревушек, которых так много вокруг больших городов. Эти деревушки всегда кажутся сонными, возможно, потому, что являют слишком резкий контраст с городом. И хотя в них есть почти все, что и в городе, тем не менее они порой производят неприглядное впечатление.

Он поглядел на конверт, где четко выделялся столбик с адресами. Имена были очень схожими, как будто звучали на разных языках.

Вот что было написано:

Магда Пайтон, магазин дамских шляп (адрес),

Мерж Пайтон, магазин дамских шляп (адрес).

Маргарет Пейтон, шляпы (адрес).

Мадам Мэклакс, головные уборы (адрес).

Мадам Маогр, головные уборы (адрес).

Отойдя от станции, он обратился к прохожему:

– Вы не знаете здесь женщину, которая шьет шляпки и называет себя Маргаритой?

– Здесь есть пансион Хансон с витриной в окне. Я не знаю, что она шьет: шляпы или платья, никогда не обращал внимания. Последний дом на этой стороне улицы. Идите прямо вниз.

Это был некрасивый дом с жалким плакатиком на окне. На плакатике от руки было написано: «Маргарита, шляпы». «Захудалое место, а имя звучит на французский манер», – подумал он.

Забавно.

Он поднялся на грязное крыльцо и позвонил. Девушка, открывшая дверь, была той, которую он искал, если описанию Кеттиши можно доверять. Чистенькая, застенчивая. Батистовая кофточка и темно-голубая юбка. На пальце он увидел наперсток.

– Миссис Хансон нет дома. – Девушка почему-то решила, что ему нужна хозяйка дома. – Она ушла в магазин и скоро вернется.

– Я искал вас, мисс Пейтон, – сказал Ломбар.

Она испугалась и отшатнулась, стараясь закрыть дверь, но он успел сунуть в проем двери ногу.

– Не думаю, что вам стоит бояться.

– А я думаю, стоит, – ее испуг внезапно исчез. Он не понял причину этого.

– Хорошо, тогда я вам все объясню. Вы работали у Кеттиша портнихой?

Она побледнела как полотно. Он шагнул вперед и взял ее за руку.

– К вам обратилась женщина и попросила сделать копию шляпы, которая была изготовлена для актрисы Мендозы.

Голова девушки стала раскачиваться из стороны в сторону. Она старалась вырвать руку, но он не отпускал ее. Однако панический испуг может вызвать упрямство не меньшее, чем мужество.

– Мне нужно знать имя этой женщины.

Она ничего не понимала. Ломбар никогда еще не видел человека, находящегося в таком глубоком ужасе. Лицо посерело, щеки дрожали, как будто во рту ее пульсировало сердце. И не кража привела ее в такой ужас. Его вопрос и эффект не были связаны. Он смутно чувствовал, что «задел» какую-то другую историю, лежащую поперек тропинки, по которой он шел. Это было все, что он мог понять.

– Только имя женщины… – По ее расширенным от страха глазам он понял, что она даже не слышит его голоса. – Вам ничто не грозит. Вы должны знать имя этой женщины…

К ней наконец-то вернулся голос, хриплый и сдавленный.

– Я вам скажу. Отпустите меня.

Он встал так, чтобы она не могла закрыть дверь, и отпустил ее руку. Она мгновенно исчезла, как будто ее унесло ветром.

Ломбар ждал. Это длилось несколько мгновений, а потом чувство, которого он не мог бы объяснить, заставило его резко рвануть на себя дверь.

К счастью, она не заперла ее. Ломбар едва успел увернуться от ножниц, молнией мелькнувших в воздухе. Следующие ножницы ударились ему в рукав, третьи он не дал ей бросить. Он вырвал их из ее рук и отбросил в угол.

– Ну, зачем же так? – тихо сказал он.

Она упала на пол, как будто поскользнулась, и отчаянно зарыдала.

– Я с тех пор не видела его, – бормотала она сквозь слезы. – Я не знаю, что делать. Я боялась его. Я испугалась ему отказать. Он сказал мне о нескольких днях, а уже месяцы… Я боялась сказать кому-нибудь, потому что он грозил меня убить…

Он поднял ее и усадил на стул.

Это была совсем другая история, и она его не касалась. Он закрыл ей рот рукой.

– Замолчи, маленькая испуганная дура. Мне нужно лишь ИМЯ, имя женщины, для которой ты повторила шляпу Кеттиша. Неужели это не доходит до тебя?

Перемена была слишком внезапной: переход от страха и муки к состоянию полного облегчения.

– Вы говорите это просто так, вы хотите обмануть меня…

В голосе ее еще дрожали слезы. Казалось, она готова снова окунуться в свой страх. Щеки еще продолжали странно дергаться.

– Вы во что верите? – спросил он.

– Я была католичкой, – пробормотала она.

– У вас есть четки? Дайте их сюда.

Она подала ему четки, и он взял их в руку.

– Я клянусь, что это все, что мне от вас нужно. Больше ничего. Я не хочу никоим образом причинять вам вред. Я пришел сюда только для этого, и никакой другой цели у меня нет. Этого достаточно?

Она немного успокоилась.

– Пьеретта Дуглас, Риверсайд Драйв, шесть, – решительно сказала она.

Откуда-то донесся тонкий нарастающий вой. Он становился все громче и громче. Она с опаской посмотрела на посетителя. Затем отступила в небольшую занавешенную нишу. Вой прекратился. Она вернулась с длинным куском материи. Он с удивлением увидел в этом куске маленькое розовое личико. «Так это был не вой, – подумал он, – это плакал ребенок». Она опять с испугом посмотрела на Ломбара. Когда же она опустила взгляд на ребенка, в нем была громадная материнская любовь. Виновная, воровка, но упрямая. Любовь – единственное, что было для нее святым.

– Пьеретта Дуглас, Риверсайд Драйв, шесть, – повторил он. – Сколько она вам заплатила?

– Пятьдесят долларов, – ответила она равнодушно.

Он достал деньги и положил их на стол.

– А в следующий раз, – сказал он, направляясь к двери, – постарайтесь покрепче держать себя в руках. Это – единственный путь, который может спасти вас.

Она не слышала его. Она смотрела на ребенка, который улыбался ей беззубой улыбкой.

– Желаю вам счастья, – сказал Ломбар и ушел, не оборачиваясь.

Ему предстояла трехчасовая поездка в город. Зато само дело заняло менее получаса.

«Теперь я найду ее. Теперь я найду ее. Теперь я найду ее», – выстукивали колеса поезда.

– Ваш билет? – проводник похлопал его по плечу.

Ломбар показал билет.

– О’кей, теперь я найду ее, – громко сказал он. Проводник удивился, но промолчал.

«Теперь я найду ее, теперь я найду ее, теперь я найду ее…»

Глава 17

Он не слышал, как она подъехала. До него донесся лишь слабый гул машины, отъезжающей от подъезда. Он поднял голову и сквозь стеклянную дверь увидел призрачный силуэт. Женщина шла медленно, беспрестанно озираясь.

Он чувствовал, что это она. То, что она шла одна, обрадовало его. Она была потрясающе красива, так красива, что всякие сравнения были бы бессильны. В профиль ее головка напоминала камею или голову статуи. В ней чувствовалась порода. Она была брюнеткой, ее высокая фигура отличалась совершенством. Такая женщина может разбить жизнь любому мужчине, для такой не существуют никакие проблемы, ей незнакомы усилия, которые приходится делать другим женщинам. Она знала себе цену и твердо знала, чего хочет.

На Ломбара она не обратила никакого внимания и не ответила на его «Добрый вечер». Но тут вперед выступил швейцар:

Этот джентльмен… – начал он, но Ломбар помешал ему.

– Вы – Пьеретта Дуглас, – твердо сказал он, шагнув ей навстречу. – Я жду вас, мне необходимо поговорить с вами. Это крайне…

Она остановилась в ожидании лифта.

– А вам не кажется, что сейчас немного поздновато?

– Только не для этого дела. Оно не может ждать. Я – Джон Ломбар и пришел сюда ради Скотта Гендер-сона…

– Я не знаю его и боюсь, что не знаю вас тоже. – Это «тоже» прозвучало весьма иронично.

– Он сейчас ожидает смерти в государственной тюрьме. – Ломбар через плечо покосился на швейцара. – Я бы не хотел обсуждать это здесь.

– Простите, но сейчас уже четверть второго ночи, и определенные… Ну, давайте поговорим там. – Она по диагонали пересекла вестибюль, направляясь к маленькой комнатке, где стоял диван. Эта комната напоминала обычную курительную. Она подождала его, и они сели.

– Вы купили шляпу у одной из работниц Кеттиша, у девушки по имени Медж Пейтон. Вы заплатили ей пятьдесят долларов.

– Может быть… – Она заметила, что швейцар старается занять удобное для подслушивания место, – Джерри, – сухо сказала она, и тот неохотно ушел.

– В этой шляпке вы были однажды с неким человеком в театре.

– Возможно, – снова согласилась она. – Я бываю с джентльменами в разных местах. Может быть, вы перейдете к делу?

– Перехожу. Этот человек виделся с вами всего один раз. Вы пошли с ним, не зная его имени, а он не знал вашего.

– Ну, нет! – В ее голосе не было негодования, лишь холодная уверенность. – Теперь можете считать, что ошиблись. Я свободна в своем выборе, и вы должны это понять. Но я не общаюсь с людьми, с которыми формально не знакома. Вы ошиблись, вам явно нужен другой человек.

– Пожалуйста, не надо говорить о формальностях! Этот человек находится под угрозой смерти. Через неделю его должны казнить! Вы должны сделать для него…

– Давайте разберемся. Поможет ли ему фальшивое утверждение, что я провела с ним определенный вечер?

– Нет, нет, нет, – торопливо сказал он. – Только если вы действительно его видели.

– Тогда я не смогу вам помочь, потому что я его не видела. – Она пристально смотрела на Ломбара.

– Давайте вернемся к шляпке, – пробормотал он. – Вы купили особой модели шляпку, которую делали по заказу для кого-то…

– Но при чем тут это? Я должна признаться, что сопровождала в театр какого-то мужчину… Эти два факта никак не связаны между собой, они не имеют ничего общего!

– Расскажите мне немного об этой экскурсии, – продолжала она. – Есть у вас доказательства, что я сопровождала того человека в театр?

– Главным образом, это – шляпа, – признался Лом-бар. – В тот вечер в театре их было две. Одна из них – у актрисы Мендозы. Шляпа, сделанная специально для нее. Вы признаете, что дубликат этой шляпы был у вас. Женщина, которая носила копию шляпы, была в театре вместе со Скоттом Гендерсоном.

– Из этого вовсе не следует, что той женщиной была я. Ваша логика не безупречна, как вам самому кажется? – Она говорила, просто чтобы что-то сказать. Он видел – ее мысли заняты чем-то другим.

Неожиданно что-то изменилось. Она явно заинтересовалась разговором. Глаза заблестели.

– Значит, это было во время выступления Мендозы? Вы не могли бы назвать примерную дату?

– Я могу назвать вам дату совершенно точно. Они были в театре двадцатого мая с девяти часов до начала двенадцатого.

– В мае, – громко произнесла она. – Это интересно. – Она дотронулась до его рукава. – Вы были правы. Вам лучше подняться ко мне.

Пока лифт поднимался, она произнесла всего одну фразу:

– Я очень рада, что вы пришли с этим ко мне.

Они вышли примерно на двенадцатом этаже. Она открыла дверь и включила свет, он следовал за ней. Девушка сняла рыжую лису и швырнула ее в кресло.

– Значит, вы говорите, что это было двадцатого мая. Это точно? – бросила она через плечо. – Я сейчас вернусь. Подождите.

Он видел лишь свет, падающий из открытой двери. Сидел и ждал. Вернулась она с ворохом бумаг и стала их сортировать. Очевидно, она нашла то, что искала, потому что остальные бумаги положила на стол.

– Думаю, прежде всего надо установить сам факт: была ли я в театре, – сказала она. – Давайте так и договоримся, а затем пойдем дальше.

В руках у нее был счет за пребывание в больнице в течение четырех недель, начиная с тридцатого апреля.

– С тридцатого апреля по двадцать седьмое мая я была в больнице, где мне удалили аппендикс. Если вам этого недостаточно, то врачи, сестры и сиделки…

– Вполне достаточно, – пробормотал Ломбар.

Она села рядом с ним.

– Но это вы купили шляпку? – спросил он наконец.

– Да, это я купила шляпку.

– И что с ней стало?

Она ответила не сразу. Казалось, она погрузилась в задумчивость. Он изучал ее и обстановку комнаты. А она была занята своими мыслями.

Комната говорила о многом. Роскоши было мало, но чувствовалось, что у хозяйки хороший вкус. Пол был отполирован до зеркального блеска. Вещи были не новыми.

Ее туфли стоили долларов сорок, но носила она их уже давно. Платье тоже было довольно дорогим, но и оно поизносилось.

Он сидел не шевелясь, боясь помешать ей, стараясь услышать ее мысли. Да, услышать их. Он увидел, что она посмотрела на свою руку. Он понял это так: она думает о драгоценном кольце, которое недавно украшало ее руку. Где оно сейчас? Заложено. Он увидел, как она посмотрела на свою ногу. Какие мысли пришли ей в голову? Видимо, она подумала о шелковых чулках. Может быть, она мечтает о новых чулках, о дюжине пар, о сотнях пар, о многочисленных парах, которыми даже не сумеет воспользоваться?

Ломбар понимал: она думает о деньгах.

Она прервала молчание. Заговорила:

– История со шляпой проста. Вспомнила. Я отдала шляпу одной девушке. Я – человек импульсивный и поступаю в зависимости от настроения. Думаю, я надела ее всего один раз и… – она пожала плечами, – она перестала существовать для меня. Это еще не все. В этом есть что-то странное. Перед тем, как я легла в больницу, здесь была одна моя подруга. Она случайно померила шляпу. Если бы вы были женщиной, вам было бы легче понять. Мы хвастались последними приобретениями, и она померила шляпку. Шляпка ей понравилась, и я отдала ее ей.

Она замолчала и пожала плечами. Конец ее рассказа был началом для него.

– Кто она? – спокойно спросил Ломбар.

– Вы думаете, что это будет честно с моей стороны?

– От этого зависит жизнь человека. Он должен умереть в пятницу, – тихо сказал он.

– Но разве это случится из-за нее? Разве она замешана в этом деле? Ответьте мне.

– Нет, – вздохнул он.

– Тогда какое вы имеете право вмешивать ее в это дело? Это может послужить причиной смерти женщины. Социальной смерти. Потеря репутации всегда губит женщину. И происходит это медленно. Я не знаю, какая из двух смертей хуже.

Он побледнел.

– Должно же быть в вас какое-то чувство, к которому я мог бы апеллировать! Вас не заботит, что умрет человек? Понимаете, если вы не скажете мне…

– Прежде всего, учтите, что я знаю женщину и не знаю мужчину. Она – моя подруга, он – никто. Вы хотите, чтобы я подвергла ее опасности ради его спасения?

– В чем вы видите опасность? – Она не ответила. – Тогда почему вы отказываетесь сказать мне?

– Я еще вам не отказала и не дала согласия.

Ломбар задыхался от чувства беспомощности.

– Вы не хотите мне сказать! Для меня это конец! Вы это знаете и не говорите мне! – Оба встали. – Вы думаете, что можете остаться в стороне? Я вытащу из вас все! Вы не…

– Посмотрите сюда, – холодно кивнула она через плечо.

Он обернулся.

– Позвонить, чтобы вас выбросили отсюда?

– Пожалуйста, если хотите увидеть небольшую драку.

– Вы не сможете заставить меня говорить. Все зависит от меня.

Это правда, и он знал это.

– Ну, что вы сделаете со мной?

– Вот.

На мгновение лицо ее исказилось при виде пистолета, но она хорошо владела собой. Она спокойно села. Он никогда не встречал подобных женщин. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.

– Вы не боитесь умереть?

– Очень боюсь. – Она смотрела ему прямо в глаза, – Я всегда этого боялась. Но сейчас мне опасность не грозит. Люди убивают других людей, чтобы заставить их молчать. Но я не знаю, убивали ли когда-либо человека, чтобы заставить его говорить? Как же тогда узнаешь то, что тебе нужно? Пистолет оставляет право выбора за мной, а не за вами! Я могу многое сделать. Например, позвонить в полицию. Но я не стану звонить. Я буду сидеть и ждать, пока вы не уйдете.

Ломбар был у нее в руках.

Он убрал пистолет и вытер лоб.

– Хорошо.

Она засмеялась.

– На кого из нас подействовал больше ваш пистолет? Вы вспотели, а я – нет. У меня цвет лица не изменился, а вы побледнели.

– Вы выиграли. – Это все, что он смог выдавить из себя.

– Вот видите, вам не стоило угрожать мне. – Она помолчала. – Но вы можете меня заинтересовать.

Он кивнул. Нет, не ей, он кивнул собственным мыслям.

– Можно мне минуту посидеть? – попросил он и подошел к небольшому столику. Затем достал из кармана какой-то продолговатый листок, развернул его, снова убрал. Потом достал авторучку и стал что-то писать.

– Я вам не надоел?

Она улыбнулась понимающе, как это бывает между двумя людьми, которые отлично знают друг друга.

– Вы хороший компаньон, спокойный и толковый.

– Как пишется ваше второе имя?

– Б-и-р-е-р.

Он посмотрел на нее и снова занялся своим делом.

– Трудно понять, – неодобрительно пробормотал Ломбар.

Он написал число «100». Ода подошла и заглянула через его плечо.

– Я хочу спать, – она зевнула.

– Почему бы вам не открыть окно? Это может помочь.

– Уверена, что не поможет. – Однако она подошла к огромному французскому окну и открыла его. Потом вернулась к нему.

Он добавил еще одну цифру.

– Теперь вам лучше? – с иронической озабоченностью спросил он.

– Стало посвежее. Можно сказать, оживленнее.

– Вам и этого мало? – холодно осведомился Ломбар.

– Удивительно мало. Почти ничего.

Он перестал писать и отложил ручку.

– Это нелепо, знаете ли.

– Ничем не могу вам помочь. Вы пришли ко мне. – Она кивнула. – Спокойной ночи.

Ломбар направился к двери. Подъехал вызванный им лифт. Он держал в руке маленький листочек бумаги, вырванный из записной книжки.

– Надеюсь, я вел себя не слишком грубо, – сказал он громко. Затем улыбнулся. – По крайней мере, я знаю, что надоел вам. И, пожалуйста, извините за столь позднее вторжение. Вам не о чем беспокоиться. Я не стал бы выписывать чек, если бы не хотел платить. Это маленькая хитрость…

– Вам вниз, сэр? – спросил лифтер.

– Сейчас, – кивнул он через плечо и снова обернулся к двери. – Спокойной ночи.

Дверь лифта захлопнулась.

– Эй, одну минуту! – воскликнул он. – Она написала здесь только имя…

– Вы хотите вернуться, сэр? – спросил лифтер.

– Нет… полагаю, она права.

В вестибюле он остановился и долго разговаривал со швейцаром.

– Как отсюда идти: вверх или вниз?

На листке были написаны два слова: «Флора», «Амстердам» и номер.

– Кажется, все, – позвонил он Барчессу по телефону из магазина. – Думаю, что это – последнее звено. Н6 сейчас уже поздно. Я еду туда. Как скоро вы можете быть там?

Барчесс приехал на патрульной машине, узнал машину Ломбара, стоящую перед одним из домов, и вышел из машины. И лишь тогда увидел его.

Он подумал сперва, что Ломбар болен, так как тот сидел в странной, неудобной позе. Ломбар поднял голову.

– Ну? Как дела? Вы уже были там?

– Нет. Это бесполезно. Видите? – Он указал на мужчину, который стоял с собакой перед входом в здание.

На здании большими буквами было написано: «УПРАВЛЕНИЕ ПОЖАРНОЙ ОХРАНЫ НЬЮ-ЙОРКА».

– Тот самый номер, – сказал Ломбар, размахивая бумажкой. – А это – Флора, как сказал этот человек, – и он указал на собаку.

Барчесс шагнул обратно к машине.

– Поехали, – сказал он, – и побыстрее.

Он, тяжело дыша, стоял у двери и смотрел на Бар-чесса, который держал в руках ключи. Ни звука. Она не отвечала на телефонные звонки.

– Они все еще звонят.

– Она могла улизнуть.

– Нет. Они бы видели ее, если, конечно, она не воспользовалась каким-либо другим путем. Подождите, я сам займусь дверью.

Дверь распахнулась, и они вошли. Там они остановились, разглядывая продолговатую гостиную. Картина была красноречивой.

Свет был выключен. Недокуренная сигарета, лежавшая в пепельнице, еще дымилась. Окно было открыто.

Прямо под окном лежала маленькая серебристая туфелька, похожая на детский кораблик. Длинная узкая ковровая дорожка не доходила до окна и была смята в гармошку.

Барчесс подошел к окну и внимательно осмотрел его. Потом наклонился и посмотрел вниз.

Он выпрямился, вернулся в комнату и кивнул Лом-бару.

– Она внизу. Я сумел разглядеть ее там, в аллее, между двумя стенами. Кажется, никто не слышал, все окна темные.

Он бездействовал, и это казалось странным; он даже не стал составлять отчет.

Кроме них в комнате перемещался лишь дым от сигареты, он притягивал к себе взгляд Ломбара.

– Видимо, это случилось только что…

Он закурил и посмотрел на часы.

– Что делать?

– Надо установить время случившегося, – ответил Варчесс. – Я не знаю, горят ли сигареты с одинаковой скоростью. Надо спросить об этом ребят.

Он крутился по комнате, разглядывал термометр, смотрел на часы.

– Она упала минуты за три до нашего появления, – вдруг заявил он. – Не считая той минуты, что мы провели здесь, пока я разглядывал окно. Значит, она затянулась один раз.

– Это могла быть длинная сигарета, – сказал Лом-бар.

– Это «Лаки», я вижу.

Ломбар не ответил.

– Возможно, ее убил наш звонок снизу, – продолжал Барчесс. – Неловкое движение, и все кончено. Вся история без слов встает перед нашими глазами. Она стояла у окна, видимо, была взволнована, размышляла, обдумывала планы, и в этот момент раздался звонок. Она сделала неверный жест. Торопливо повернулась или пошатнулась. Или, возможно, зацепилась за ковер туфлей. Во всяком случае, ковер скользнул по натертому полу. Туфля слетела с ноги, она пошатнулась и взмахнула руками, чтобы удержать равновесие. Будь окно закрыто, ничего бы не случилось, она шлепнулась бы задницей об пол и все.

Он помолчал.

– Но одно я не могу понять. Она пошутила с этим адресом? Почему она так поступила?

– Нет, она не шутила, – сказал Ломбар. – Она действительно хотела денег и после того, как я выписал чек, написала записку.

– Я мог бы понять, если бы она дала вам липовый адрес, чтобы расследование затянулось, а она успела бы получить деньги по вашему чеку. Но направить вас в дом, находящийся в нескольких кварталах отсюда… Она должна была понимать, что вы вернетесь через пять-десять минут. В чем же дело?

– Может быть, она хотела избавиться от меня на время, чтобы успеть позвонить той женщине и предупредить ее?

Барчесс покачал головой, считая объяснение неудовлетворительным.

– Я в это не верю.

Ломбар не слушал. Он прошелся по комнате, шаркая ногами, как пьяный. Барчесс с любопытством следил за ним. Казалось, он потерял всякий интерес к делу. Ломбар подошел к стене и остановился, прислонившись к ней, и прежде, чем Барчесс мог понять его намерение, ударил по ней кулаком.

– Эй, вы что? – удивленно крикнул Барчесс. – Что вы делаете? Что вам сделала стена?

Ломбар перегнулся пополам, как человек, которого тошнит, и, прижав руки к животу, выкрикнул дрожащим голосом:

– Они знали! Все они знают… и я ничего не могу сделать!

Глава 18

Последняя выпивка, которую он опрокинул перед тем, как пойти в тюрьму, не помогла. Что может сделать выпивка? Что может сделать попойка? Факты изменить она не может. Она не может превратить плохие новости в хорошие. Она не может превратить гибель в спасение.

Он с трудом волочил ноги. Как сказать человеку, что Он должен умереть? Как сказать ему, что надежды больше нет, что погас ее последний луч? Он не знал, что делать. Это ужасно. Может быть, не стоит идти? Он уже рядом. Но он не должен оставлять его в эти последние дни, не должен оставлять его до пятницы.

«Ух, и напьюсь же я, когда уйду отсюда, – подумал Ломбар. – Лучше стать алкоголиком, чем выполнять подобную миссию!»

Надзиратель пропустил его. Звон ключей казался похоронной музыкой.

Да, казнь состоится через три дня. Бескровная смерть.

– Ничего не поделаешь, – спокойно сказал Гендер-сон. Он все понял.

– Послушай… – начал Ломбар.

– Все в порядке, – перебил его Гендерсон. – Я все понял по твоему лицу. Не стоит говорить об этом.

– Я снова упустил ее. Она улизнула!

– Я сказал – не стоит говорить об этом, – терпеливо повторил Гендерсон. – Я могу понять все, и незачем об этом говорить. – Казалось, он хочет подбодрить Лом-бара.

Ломбар присел на край койки. Гендерсон на правах «хозяина» остался стоять напротив него у стены.

Единственным звуком в камере был хруст целлофанового пакета из-под сигарет, который держал в руках Гендерсон.

– Она обманула меня, – пробормотал Ломбар.

Гендерсон удивленно посмотрел на него и на свою руку, как будто впервые видел ее.

– Это моя старая привычка, – сказал он робко. – Я никогда не мог от нее избавиться. Ты помнишь? Я всегда мял что-нибудь в руке. В поезде, у врача, даже театральную программку… – Внезапно он замолчал и уставился на Ломбара. – Я помню, что в тот вечер с ней я тоже мял программку… Забавно, как вдруг иногда вспоминаются мелочи, хотя надо припомнить что-нибудь более важное, что могло бы мне помочь… В чем дело? Почему ты так смотришь на меня?

– Ты, конечно, выбросил ее? В ту ночь. Ты оставил ее на сиденье, как делают все люди?

– Нет, она взяла ее себе, насколько я могу вспомнить. Попросила ее у меня. Она сделала какое-то замечание насчет того, что это останется у нее в памяти. Точно не помню. Но я знаю, что она сохранила программку. Я заметил, как она положила ее в сумку.

Ломбар встал.

– Этого мало, но если бы мы могли достать…

– Что ты имеешь в виду?

– Это – единственное, что мы знаем о ней. Она сохранила программку.

– Но нам неизвестно, хранится ли она у нее до сих пор, – заметил Гендерсон.

– Если она с самого начала решила ее сохранить, то она все еще у нее. Такие вещи, как театральная программка, люди или хранят, или сразу же выбрасывают. Существует всего один путь. Если мы сумеем убедить ее открыться, не объясняя причины, и она появится, то мы автоматически получим то, что нам надо.

– С помощью объявления?

– Чего-то в этом роде… Люди коллекционируют черт знает что: марки, монеты, пуговицы, морские камни, куски дерева. Они часто платят огромные деньги за то, что кажется им сокровищем, хотя в глазах других людей это обыкновенный мусор. Они теряют всякое чувство меры, когда речь заходит об их коллекциях.

– Ну?

– Допустим, я коллекционирую театральные программы. Капризный, эксцентричный миллионер, швыряющий деньги направо и налево. Это больше, чем хобби, это – страсть, она охватывает все мое существо! Я должен иметь все программки города, сезон за сезоном! Я внезапно возник из ниоткуда и помещаю объявление.

– В твоем предложении есть изъян. Какую феноменальную цену ты можешь предложить, чтобы, привлечь ее внимание? А вдруг она богата?

– Допустим, что она небогата.

– И все же я не вижу, почему она должна среагировать на это.

– Для нас программка – ценная вещь, для нее – нет. Да и почему она должна быть ценной для нее? Она уже сунула ее куда-нибудь и забыла. Ей и в голову не придет, что мы ищем ее для какой-то другой цели. Не может же она читать мысли. Откуда она узнает, что мы сидим здесь в камере и собираемся ее отыскать?

– Все это слишком тонко.

– Конечно, – согласился Ломбар. – Один шанс из тысячи. Но мы должны им воспользоваться. У тех, кто ничего не делает, ничего, и не получается. Я попробую. У меня есть ощущение, что это сработает.

Ломбар направился к выходу.

– Это же продлится долго, – сказал вслед ему Гендерсон.

– Я еще приду к тебе.

«Он сам в это не верит», – подумал Гендерсон, когда за Ломбаром закрылась дверь.

В рубрике объявлений всех вечерних и утренних газет можно было прочитать следующее:

Глава 19

В девять тридцать в магазине находились лишь Ломбар и его юный помощник.

Ломбар тяжело опустился на стул, вздохнул и вытер вспотевший лоб. На нем была рубашка с отложным воротничком. Он достал из кармана носовой платок и вытер посеревшее лицо.

– Ты можешь идти, Джерри, – сказал он, – через полчаса я закрываю.

Худой юноша лет девятнадцати подошел к нему.

– Вот тебе пятнадцать долларов за три дня, Джерри, – сказал Ломбар, протягивая ему деньги.

– Завтра я вам не понадоблюсь, мистер? – разочарованно протянул тот.

– Нет, завтра меня уже тут не будет. Хотя я скажу тебе, что надо сделать. Ты можешь продать все ненужные бумаги. За макулатуру ты получишь немного денег.

– Вы хотите сказать, мистер, что усердно покупали все эти бумажки целых три дня, чтобы выбросить их? – удивленно сказал юноша.

– Это выглядит странно, – кивнул Ломбар, – но пока помалкивай об этом.

Юноша ушел. Ломбар знал, что тот считает его сумасшедшим, и не порицал его. Он сам чувствовал себя безумным.

Эта идея была безрассудной с самого начала.

Едва ушел юноша, появилась девушка. Ломбар обратил на нее внимание лишь потому, что она долго смотрела вслед его помощнику. Никого. Ничего. Только девушка. Прохожая. Она посмотрела на дверь и прошла мимо с мимолетным любопытством на лице. На мгновение ему показалось, что она собирается войти.

Тишина закончилась, – и пожилой старомодный человек в очках и с невероятно высоким воротничком вошел в магазин. Перед домом его ждала небольшая машина с шофером. Посетитель остановился перед голым столом, за которым сидел Ломбар, и принял столь нарочито торжественную позу, что Ломбар не мог понять – серьезные намерения у этого человека или он хочет его разыграть.

Ломбар целый день ждал посетителей, но ему и в голову не могло прийти, что посетитель может так выглядеть.

– Ах, сэр, – проговорило дрожащим голосом это ископаемое, – вам прямо-таки повезло, что я прочил ваше объявление. Я в состоянии невообразимо обогатить вашу коллекцию. Могу добавить, что во всем городе нет никого, кто мог бы сравниться со мной. У меня есть такие редкости, которые растопят ваше сердце. Начиная от старого «Джефферсона Плейхауза».

– Меня не интересуют программы «Джефферсона Плейхауза», – перебил его Ломбар.

– Тогда «Олимпия».

– Не интересует. Меня не интересует то, что вы принесли. Я уже все купил. Мне нужна всего лишь одна программка «Казино», сезон 1941–1942 годов. Есть она у вас?

– Ах, «Казино»! – воскликнул старик. – Вы говорите, «Казино»? Какое я могу иметь отношение к современным ревю? Я был одним из величайших трагиков американской сцены!

– Я это вижу! – сухо сказал Ломбар. – Боюсь, сделка не состоится.

Старик удалился, презрительно пробормотав: «Казино».

После короткого перерыва появилась старуха, похожая на простую работницу. Ее голову украшала огром-ная безобразная шляпа, похожая на кочан капусты. Когда он поднял голову, чтобы разглядеть старуху, то заметил все ту же девушку, которая уже проходила мимо магазина. Но этот раз она шла в обратном направлении и снова внимательно заглянула в окна. Однако сейчас она не сразу прошла мимо, а на секунду или две задержалась у окна и даже сделала движение в сторону двери, как будто собиралась войти. Затем, очевидно, увидев, что происходит в магазине, она прошла мимо. Он знал, что с момента первой публикации к нему приковано внимание любопытных. Даже фотографы приходили сюда.

– Это правда, сэр, что вы покупаете старые программы? – проскрипела старуха.

– Конечно, только не всякие. – Ломбар перевел на нее взгляд.

Она поставила на стол свою сумку.

– У меня здесь есть кое-что, сэр. Когда-то я сама была хористкой и сохранила все программки с 1911 года. – Она стала дрожащими руками выгружать пачки программ. – Видите, сэр, здесь и я упомянута. Делли Голден, таков был мой псевдоним. Я играла в «Духе Молодости» и…

«Время – величайший убийца, – подумал он. – И время никогда не бывает наказанным».

– Доллар за штуку, – сказал он, не глядя на программки.

– О, мистер! – Он не успел опомниться, как она схватила его руку и стала целовать. На ее глазах выступили слезы. – Я и не думала, что они так дорого стоят!

Они не стоили этого. Они гроша ломаного не стоили.

– О, как я хочу есть! О, как я поем! – Она совсем ошалела от неожиданно свалившегося на нее счастья.

Рядом стояла девушка и ждала, когда та отойдет. Она вошла незаметно. Это была все та же девушка. Он был почти уверен, что это она, хотя оба раза видел ее мельком.

Издали она казалась моложе, чем сейчас, когда стояла так близко. Он внимательнее присмотрелся к ней. Чувствовалось, что совсем недавно она была красива, но красота ушла от нее. В ней чувствовалась своеобразная культура, но сейчас преобладал отпечаток грубости. Она явно опустилась, и, видимо, процесс зашел так далеко, что было бы уже поздно спасать ее. Она явно злоупотребляла алкоголем и вела неумеренный образ жизни, и это наложило отпечаток на лицо. Были видны следы и третьего фактора, – духовной нищеты, какого-то страха или вины. У нее был вид человека, который плохо или нерегулярно питается. Она была в темном платье, но при этом не выглядела овдовевшей женщиной. Ее одежда была неряшлива и давно не знала ни стирки, ни чистки.

Она заговорила. Голос у нее был дребезжащим. При первых же словах до него долетел запах дешевого виски.

Даже легкий, чисто внешний налет культуры покинул ее. Говорила она на самом дешевом сленге.

– Вы еще покупаете программы, или я опоздала?

– Смотря что вы принесли, – осторожно сказал Ломбар.

Она достала из сумки программки музыкальных ревю. Он поглядел в свой список и сказал:

– Я беру их. Семь пятьдесят.

Ее глаза заблестели. Он надеялся, что у нее есть еще что-нибудь. «Неужели кто-то мог быть с такой?» – подумал он.

– Есть еще? – сухо спросил он. – Это ваш последний шанс. Сегодня я закрываю.

Она колебалась. Он увидел, что она перевела взгляд на свою сумку.

– Вы покупаете только одну программу со спектакля?

– Любое число.

– Ну, пока я здесь… – Она еще раз открыла сумку, встав так, чтобы он не мог заглянуть в нее. Затем защелкнула ее и протянула ему программку.

Театр «Казино».

Первая программка за три дня. Он вздохнул и с деланным равнодушием взял ее в руки. Как и все программки, она была выпущена на неделю. «Начало недели – 17 мая», – значилось в ней. Это была ТА неделя. Нужная неделя. Она была действительна и на двадцатое. Он не мог оторвать от нее взгляда. Лишь правый верхний угол был несмятым.

– Вы ходили туда с подругой, – спокойно проговорил он. – Большинство пар покупают две программки, и я, знаете ли, предпочел бы купить обе.

Она внимательно посмотрела на него. Он выдержал ее испытующий взгляд.

– Вы думаете, я их печатаю? – грубо спросила она.

– Я предпочитаю покупать дубликаты по две-три штуки, когда это возможно. Вы ведь были не одна в театре? Что стало с другой программкой?

Она испугалась. Ее глаза подозрительно блеснули, она огляделась, как будто опасалась западни, и даже на два шага отступила.

– Я принесла то, что у меня было. Вы покупаете или нет?

– Я не дам столько денег за одну программку, сколько мог бы дать за две.

Она явно торопилась убраться отсюда.

– Хорошо, раз вы говорите…

Она направилась к двери, торопливо схватив деньги. Он подождал немного, а затем окликнул ее:

– Одну минутку! Могу я попросить вас подойти ко мне? Я кое-что забыл.

Она резко остановилась и обернулась. Он встал из-за стола и направился к ней. Тогда она закричала и бросилась на улицу.

Когда он вышел из магазина, она бежала к ближайшему углу. Затем обернулась и увидела его. Она снова громко закричала и побежала быстрее. Его машина стояла в нескольких ярдах от магазина. Догнать ее на ней не составило труда.

– Вот и все, – сказал он, схватив ее за плечи.

Она не могла говорить. Алкоголь сбил ее дыхание.

– Отпустите меня, – взмолилась она. – Что я вам сделала?

– Почему вы побежали?

– Я вас испугалась. Вы так смотрели На меня…

– Откройте сумку! Откройте, или я сделаю это сам.

– Отпустите! Оставьте меня в покое!

Он не стал тратить времени на споры. Силой вырвав сумку, он открыл ее. Там была еще одна программка. Ломбар выхватил ее и вернул сумку.

На программке была проштемпелевана дата, та самая дата. А программка была измята до основания. На ней не оставалось ни одного ровного места.

Программка Скотта Гендерсона. Программка Скотта Гендерсона, появившаяся в одиннадцатом часу…

Глава 20

22.55. Последнее всегда горько. Последние минуты еще горше. Он замерз, хотя погода была теплой, и дрожал, хотя вспотел. Он убеждал себя, что не боится, и старался внимательно слушать капеллана. Но не мог слушать и понимал, что боится. Но кто упрекнет его? Инстинкт жизни берет свое.

Он лег на койку лицом вниз.

Капеллан сидел рядом и гладил его по плечу. Он сам боялся, хотя ему оставалось еще много лет до смерти.

Капеллан читал 23 псалом. «Зеленые пастбища утешают мою душу…» Вместо того, чтобы утешить, он лишь еще больше напугал его. Пэтом он замолчал.

Жареный цыпленок и вафли, персики и торт лежали нетронутыми. Есть ему не хотелось. Он подумал о сигарете. Вместе с обедом ему принесли две пачки сигарет. Одна пачка была уже пуста, а в другой осталось меньше половины. Глупо беспокоиться об этом, подумал он. Какая разница, останутся после него сигареты или нет, ведь он-то не сумеет сделать ни единой затяжки. Но он всегда думал об экономии. Бережливость была его жизненной привычкой, а от привычек трудно отвыкнуть даже перед смертью.

– Закури еще, мой мальчик, – сказал капеллан, как будто прочел его мысли.

Он побледнел. Это значит, что у него осталось совсем мало времени.

Он курил лежа, и капеллан продолжал гладить его по плечу. За дверью послышались размеренные шаги. Ген-дерсон вздрогнул. Сигарета выпала из руки и откатилась в сторону. Капеллан раздавил ее.

Шаги затихли. Он почувствовал на себе чей-то взгляд и, хотя не хотел смотреть в ту сторону, не удержался и поднял глаза.

– Уже пора? – спросил он.

Дверь распахнулась.

– Пора, Скотт, – сказал надзиратель.

Программка Скотта Гендерсона.

Он сунул ее в карман и схватил девушку за плечо.

– Вы пойдете со мной!

Она спокойно дошла с ним до машины, но, когда он открыл дверь, стала вырываться.

– Отпустите меня! – Голос ее звенел на всю улицу, – Вы не имеете права! Эй, сюда! Неужели поблизости нет ни одного копа?

– Копы? Вам нужны копы? Да все копы ищут вас! Вы увидите их раньше, чем думаете.

Он впихнул ее в машину и запер за ней дверцу, затем уселся за руль. Она продолжала кричать, но он дважды ударил ее по лицу. Она замолчала.

– Я никогда еще не обращался так с женщинами, – сказал он. – Но вы же не женщина. Вы – просто дерьмо и женском обличье. – Он включил мотор, и они поехали вдоль улицы. – Ведите себя спокойно, так будет лучше для вас.

– Куда вы меня везете? – пробормотала она.

– А вы не знаете?

– К нему, да? – покорно спросила она.

– Да, к нему. Так сказать, гуманизм с позиции силы. Вы должны спасти невинного человека от смерти, для чего необходимо рассказать все, что вы знаете.

– Я так и думала, – она опустила голову. – Когда это должно случиться?

– Сегодня ночью.

Он увидел, как ее глаза широко раскрылись.

– Я не знала, что это случится сегодня ночью, – прошептала она.

– Ничего, главное, что я вас наконец-то нашел.

Красный свет светофора остановил их. Он вытер вспотевшее лицо. Она сидела прямо и смотрела перед собой. Рядом не было ни одной машины. Он видел в зеркале ее лицо. Она о чем-то думала.

– Наверное, у вас в душе – пустота, – сказал он.

– Посмотрите на меня, – с неожиданной энергией ответила она. – Разве я мало выстрадала? Почему я должна думать о том, что с кем-то случится сегодня ночью? Кто он для меня? Они убьют его сегодня ночью… Но я уже убила себя! Я мертва, слышите, мертва! В машине рядом с вами сидит труп…

Ее голос звучал, как стон раненого животного.

– Иногда во сне я видела кого-то, у кого есть прекрасный дом, любящий муж, деньги, прекрасные вещи, друзья, безопасность. Да, да, выше всего – безопасность. Мне казалось, что так будет продолжаться всегда. И я не могла поверить, что это была я. И, однако, в пьяных грезах понимала, что это – я. Знаете, как бывает… Вы знаете, что значит быть выброшенной на улицу? Да, буквально выброшенной – в два часа ночи, без вещей, без всего, а слугам приказано не впускать вас в дом. Первую ночь я просидела на скамейке в парке. На следующий день одолжила у своей бывшей горничной пять долларов и сумела снять комнату.

– Почему вы сразу не объявились? Если вы уже потеряли все, то что же вы теряли от этого?

– Его власть надо мной не кончилась. Он предупредил меня, что, если я раскрою рот, сделаю что-нибудь, что бросит тень на его имя, ©н поместит меня в больницу для алкоголиков. Он легко мог бы это сделать, потому что пользуется влиянием и у него есть деньги. Я бы никогда оттуда не вышла.

– Все это непростительно. Вы должны были знать, что мы ищем вас, не могли не знать этого! Вы должны были знать, что этого человека приговорили к смерти. Вы просто струсили, вот что! Но если вы никогда не были порядочной женщиной, если вы в своей жизни не сделали ничего порядочного, то сейчас у вас есть шанс исправиться. Вы должны все рассказать и спасти Скотта Гендерсона.

Она помолчала, потом медленно повернула к нему голову.

– Да, – сказала она. – Теперь я хочу сделать это. Видимо, я была слепа все эти месяцы и не думала о нем. Теперь я буду рада поступить порядочно.

– Да, – мрачно кивнул он. – В котором часу вы с ним встретились в баре?

– Судя по часам, было десять минут седьмого.

– Вы скажете им об этом? Вы поклянетесь?

– Да, – сказала она устало. – Я скажу им это и готова поклясться.

– Бог простит вас за все, что вы принесли этому человеку! – пробормотал он.

А потом она стала дрожать. Сперва он даже удивился, глядя на нее в зеркальце. Он никогда не видел, чтобы человек так дрожал. Он не разговаривал с ней, только смотрел в зеркальце.

– Вам нечего бояться, – успокаивал он ее. – Как только вы им расскажете…

Они ехали молча. Потом она неожиданно спросила:

– Куда вы меня везете? Ведь здание уголовного суда мы уже проехали?

– Я везу вас к месту казни, – ответил он, – Это ускорит дело.

– Значит, все же правда, что сегодня ночью…

– Конечно. Это должно случиться в ближайшие полтора часа. Мы должны успеть.

Теперь они уже ехали по окраине города. Вокруг было темно, и лишь фары автомобиля выхватывали из темноты деревья.

– Но, допустим, что-то нас задержит. Например: лопнет шина. Не лучше ли позвонить по телефону?

– Я знаю, что делаю. Вам нечего беспокоиться.

– Да, да, – вздохнула она. – Я ослепла. Я слепая. Теперь я вижу разницу между сновидением и жизнью.

– Полное исправление, – раздраженно сказал он. – За пять месяцев вы пальцем не шевельнули, чтобы помочь ему. А сейчас, за последние пятнадцать минут, вдруг начали испытывать беспокойство.

– Да, – покорно согласилась она. – Вам это трудно понять. Насчет моего мужа и его угрозы поместить меня в больницу для алкоголиков. Вы заставили меня взглянуть на это с другой стороны, – Она откинулась на спинку сиденья и впервые немного расслабилась. – Мне тоже надоело быть трусихой, – сказала она с неожиданной силой. – Я хочу совершить хоть один храбрый поступок в жизни.

Далее они снова ехали молча.

– Будет ли достаточно моего клятвенного показания для его спасения? – вдруг спросила она с беспокойством.

– Для отсрочки казни этого будет достаточно. Остальное завершат адвокаты.

Неожиданно она заметила, что машина повернула на развилке налево и скорость уменьшилась.

– В чем дело? – удивилась она. – Я думала, что к Государственной тюрьме ведет северная дорога. А вы…

– Здесь короче, – кратко ответил он. – Я хочу выиграть время. – Он помолчал. – Я везу вас туда, где у вас будет много времени.

Теперь в машине их было не двое. В мрачном молчании появился третий и уселся между ними. Это был холодный отчаянный страх, невидимые руки которого охватили женщину и заставили ее похолодеть.

Вокруг было абсолютно темно. Дорогу освещали лишь фары их машины. Молчание длилось уже десять минут. Мрачной неопределенной массой по сторонам дороги возвышались деревья. Как-то странно завывал ветер: будто предупреждал их об опасности. Их отражения в ветровом стекле казались призрачными.

Он снова сбавил скорость, чтобы было удобнее лавировать между деревьями. Колеса скользили по мокрым листьям, ветви кустарников хлестали по стеклам. Деревья казались сверхъестественными существами.

– Что вы делаете? – прошептала она. Страх обручем сжал ее горло, и она едва могла пошевелить языком, – Я не понимаю, что вы делаете… Для чего все это?

Внезапно они остановились. Звук тормозов стих. Он выключил двигатель. Наступила тишина. Тихо было и внутри, и снаружи. Они сидели в машине неподвижно. Он, она и страх. Двигались лишь пальцы его руки, все еще лежавшие на рулевом колесе, медленно двигались, как будто играли на пианино.

Она повернулась и вдруг набросилась на него с кулаками.

– Что это? Да скажите же что-нибудь! Вы слышите! Скажите мне хоть что-нибудь! Вы слышите? Скажите мне хоть что-нибудь! Не сидите как истукан! Почему вы остановились?

– Выходите! – Он ударил ее в подбородок.

– Нет! Что вы делаете? Нет! – Она со страхом уставилась на него.

Он наклонился над ней и отпер дверь.

– Выходите.

– Нет! Что вы хотите сделать? Я вижу по вашему лицу…

Он толкнул ее, и через мгновение оба стояли возле машины на груде листьев. Он с грохотом захлопнул за собой дверцу машины. Они находились среди мокрых и мрачных деревьев.

– Идемте, – сказал он и схватил ее за локоть, чтобы быть уверенным, что она идет.

Они шли в темноте, скользя по листьям. Она повернула голову, вглядываясь в его лицо. Но оно было удивительно спокойным и ничего не выражало.

Они молчали, пока огни фар машины не сделались едва различимыми. На границе света и тьмы он отпустил ее руку. Она по инерции прошла вперед, и он резко остановил ее.

Он достал сигареты и предложил ей. Она пыталась отказаться, но он настоял, чтобы она закурила:

– Вам лучше закурить! – Он прикурил сам и дал ей. Во всех его жестах было что-то ритуальное: вместо того, чтобы успокоить, он все больше пугал ее. Она сделала затяжку, и сигарета выпала из ее руки. Он из предосторожности затоптал ее ногой, хотя сигарета упала на мокрые листья.

– Все, – сказал он, – Теперь идите и садитесь в машину. Ждите меня. И не оглядывайтесь, идите прямо вперед!

Или она не поняла его, или ужас сковал все ее тело, но она не могла сдвинуться с места. Он повернул ее лицом к машине и слегка подтолкнул. Она сделала несколько неуверенных шагов.

– Идите вперед, прямо к машине, – сказал он. – Идите и не оглядывайтесь.

Она была женщиной, и женщиной крайне испуганной. Замечание, которое он сделал, возымело обратный эффект: она потеряла голову.

Он уже держал в руке пистолет, хотя еще не до конца продумал свои действия. Его молчание испугало ее, и она бросилась к нему.

Пронзительный крик, крик раненой птицы, нарушил тишину и замер где-то среди деревьев. Она старалась приблизиться к нему, как будто это могло стать гарантией ее безопасности.

– Стойте! – сурово приказал он. – Я хочу облегчить вашу участь, так что идите и не оборачивайтесь.

– Нет! Не надо! Зачем? – Она заплакала. – Я же вам сказала, что скажу им все, что вы хотите. Я же обещала! я…

– Нет, – перебил он с ужасающей холодностью. – Вы ничего никому не скажете, и я заставлю вас убедиться в этом. Вы скажете это ему самому, когда через полчаса встретитесь в другом мире. – Он поднял пистолет.

На фоне огней машины она представляла собою отличную мишень. Обезумев от страха, она не могла сдвинуться с места. Как кролик перед удавом, стояла она перед ним и не отрывала взгляда от медленно поднимавшегося пистолета.

Конец:

Грохот выстрела замер в кронах деревьев. Но она продолжала кричать.

Должно быть, он промахнулся, хотя они стояли очень близко друг от друга. Дымок из ствола не шел, но выяснить причину этого он не успел. В свете фар что-то блеснуло, и он был отброшен в сторону. Потом он осознал, что пистолет лежит у ее ног на мокрых листьях, а его самого кто-то прижал к дереву.

Из темноты возник мужской силуэт. Человек с поднятым пистолетом подошел к Ломбару. В мертвой тишине голос его прозвучал громко и отчетливо:

– Вы арестованы за убийство Марселлы Гендерсон!

Он поднес что-то ко рту, и громкая трель свистка нарушила тишину, затем снова воцарилась тишина.

Барчесс вернулся к ней, поднял с колен.

– Я все знаю, – успокаивающе сказал он. – Теперь все уже позади. Вы сделали свое дело: спасли его. Остальное сделаю я, а вы поплачьте. Вам станет легче.

– Я ничего не хочу сейчас. Уже все прошло. Я только… я только не думала, что кто-то может быть здесь в такое время…

– За вами не следили, это было очень трудно, – К ним подъехала другая машина. – Но я все время был с вами. Знаете, где? Я сидел в багажнике. Влез туда, как только вы вошли в магазин.

Он повысил голос и крикнул в сторону группы людей, стоящих у деревьев:

– Грегори и остальные здесь? Поезжайте обратно, не стоит терять здесь время. По дороге подъедете к ближайшему телефону и позвоните окружному прокурору. Мы тоже через несколько минут двинемся. Передайте, что я задержал некоего Джона Ломбара, который признался в убийстве миссис Гендерсон, и что мне нужен ордер.

– У вас нет доказательств, – сказал Ломбар, морщась от боли.

– Нет? Зачем мне больше того, что вы сами дали? Я захватил вас в тот момент, когда вы собирались хладнокровно убить девушку, которую никогда в жизни не видели. Что вы могли иметь против нее, кроме того, что она могла спасти Гендерсона? Почему вы хотели ее убить и помешать ей спасти его? Потому, что это спасение было бы опасным для вас. Вот и доказательство.

– Вам нужна помощь? – спросил полицейский дорожной службы.

– Отведите девушку в машину. Она еще не вполне пришла в себя, за ней нужно присмотреть. А о парне я сам позабочусь.

– А кто она?

– О, настоящий человек, – ответил Барчесс. – Это Девушка Скотта Гендерсона. Она лучше всех нас.

Глава 21

Собрались в гостиной небольшой квартирки Барчесса на Джексон-Хейтс. Это была их первая встреча после его освобождения.

Они ждали здесь приезда Гендерсона.

– Не стоит встречать его у тюрьмы, – сказал он девушке. – Лучше подождите у меня.

Сейчас они сидели на диване. Гендерсон обнимал ее за плечи. Их счастливые лица вызывали у Барчесса странное чувство. К горлу подкатывал комок.

– Ну как? – грубовато спросил он.

– Приятно снова видеть человеческие вещи, – сказал Гендерсон. – Я почти забыл, как все это выглядит. Ковры на полу. Мягкий свет лампы. Диван. И все остальное… Как будто я заново родился.

Барчесс и девушка с состраданием переглянулись.

– Я только что вернулся от окружного прокурора, – сказал Барчесс. – Он в конце концов во всем признался.

– Никак не могу это осмыслить. – Гендерсон потряс головой. – Никак не могу поверить… Что кроется за всем этим? Любил ли он Марселлу? Она видела его всего дважды в жизни, насколько я знаю.

– Вот именно, насколько вы знаете, – сухо отозвался Барчесс.

– Вы имеете в виду, что между ними что-то было?

– А вы этого не замечали?

– Я не думал об этом. Между нами давно не было близких отношений…

– Да, – задумчиво проговорил Барчесс и прошелся по комнате, – Одно я в состоянии сказать вам определенно, Гендерсон. Ваша жена не любила Ломбара. Если бы это было так, то она и по сей день была бы жива. Она не любила никого. Кроме себя. Обожала поклонение и лесть. Она принадлежала к тому типу женщин, которые флиртуют направо и налево, не имея никаких серьезных намерений. Но такая игра пройдет с девятью мужчинами, а вот десятый может оказаться очень опасным. Ломбар для нее тоже был игрушкой; она лишь хотела убедить себя, что не нуждается в вас. Кстати, Ломбар был плохим человеком. Большую часть своей жизни он провел на нефтяных месторождениях в забытых Богом местах. И у него не было большого опыта в обращении с женщинами. Ломбар не умел легко относиться к любовным связям. Он принял Марселлу всерьез.

Нет сомнений в том, что Марселла много обещала, но ничего не давала. Она даже обещала связать с ним свое будущее, зная, что этого никогда не будет. Она позволила ему подписать контракт на пять лет работы в Южной Америке. Ломбар даже купил там бунгало и обставил его. Он считал, что, как только Марселла оформит развод, они поженятся. Учтите: он был в том возрасте, когда такими вещами не шутят. И когда он узнал, что обманут, то был поражен в самое сердце.

Вместо того, чтобы как-то сгладить ситуацию и успокоить его, Марселла перешла все границы. Ей не нужно было то, что происходило: постоянные звонки по телефону, ленчи, обеды, поцелуи в такси. Он нуждался во всем этом, она – нет. Она откладывала и откладывала исполнение своих обещаний. Она ждала тот день, когда он отплывет в Южную Америку. Она ждала этот день, чтобы порвать с ним.

Я не удивляюсь, что это стоило ей жизни. Ломбар признался, что пришел почти одновременно с вами. Может быть, вы помните, что в тот момент внизу не было привратника. Старый уволился, а новый еще не был найден. Поэтому никто не видел, как он вошел в дом. И, как нам всем хорошо известно, никто не видел, как он выходил.

Так или иначе, Марселла впустила его в квартиру, вернулась к зеркалу и, когда он спросил, сложила ли она вещи, засмеялась. Мне кажется, весь этот день она смеялась над людьми. Она спросила: неужели он серьезно верит в то, что она готова заживо похоронить себя в Южной Америке, отдать себя в его руки и сжечь за собой мосты?

Но самым страшным для него был смех. Если бы она заплакала, говоря ему все это, или хотя бы была серьезна, он, по его словам, плюнул бы и ушел. Ушел и напился, но она была бы жива. И я ему поверил.

– Значит, он убил ее, спокойно сказал Гендерсон.

– Значит, он ее убил. Вашим галстуком, который упал на пол возле нее.

– Я не порицаю его за это, – тихо сказала, Кэрол, опустив голову.

– Я тоже, – кивнул Барчесс. – Но то, что он сделал дальше – непростительно. Свалил всю вину на своего друга.

– Что я ему сделал? – удивленно сказал Гендерсон. В его голосе не было ни следа враждебности.

Ничего. Он так и не понял того, что в действительности она заставила его так поступить, бессердечно обманув. Он не мог понять этого. Он-то считал, что она обманула его из-за любви к вам. Следовательно, вы и виноваты, Своеобразная форма ревности сделала его безумцем.

– Гм, – пробормотал Гендерсон.

– Он выскочил оттуда вслед за вами. Ссора, которую он подслушал, предоставляла ему возможность свалить все на вас. Он хотел присоединиться к вам как бы случайно. Вы бы сами вырыли себе яму. Он бы сказал: «Хелло, я думал, что ты идешь, гулять с женой, а не один». Вы бы ответили: «Я только что поругался с ней и ушел». Это было ему необходимо. Иначе он не сумел бы выкрутиться. Вы сами сказали бы ему о ссоре с женой. Понимаете?

Он был бы с вами все время и с вами бы вернулся домой. Он был бы рядом с вами, когда вы сделали бы это ужасное открытие, а потом, якобы под давлением полиции, он сообщил бы, что узнал от вас о ссоре. Вас, естественно, обвинили бы в убийстве жены, а он оказался бы ни при чем, в положении постороннего свидетеля. Он автоматически стал бы невиновным.

Все это он рассказал нам, не испытывая ни малейших угрызений совести.

– Очень мило, – пробормотала Кэрол.

– Он думал, что вы будете один. Вы упомянули о том, где собираетесь быть в тот вечер, раньше, еще когда заказывали билеты в театр и столик в ресторане. О баре он, конечно, не знал, потому что вы пошли туда неожиданно для него. Он же был в ресторане и наблюдал за вами. Вы явились со спутницей, и это меняло его планы. Теперь он не только не мог присоединиться к вам, но и получил опасную свидетельницу: эта неизвестная ему женщина могла подтвердить ваше алиби. Иначе говоря, все задуманное им рухнуло и надо было срочно что-то придумать. И он стал действовать соответственно.

Он вышел, чтобы вы его не видели, и ждал на улице. Он предполагал, что после ресторана вы поедете в театр, но, конечно, не мог быть уверен в этом.

Вы вышли, сели в такси, а он на другом такси последовал за вами. Купил дешевый билет, по которому можно лишь стоять, и занял место возле оркестра, чтобы видеть вас.

Он видел, как вы уходили. Потом он чуть не потерял вас в толпе, но удача сопутствовала ему. Маленький инцидент со слепым нищим он просмотрел, потому что не осмелился слишком приблизиться к вам. Но такси ваше он заметил и поехал следом.

Вы привели его обратно в «Ансельмо». Он не знал, что вы уже побывали там. Он ждал вас на улице. Он увидел, что вы ушли один. Теперь ему надо было мгновенно решить: идти ли вслед за вами или же заняться женщиной. Решение он принял правильное. К вам подходить было бессмысленно, ему это уже ничего не давало. Да и вместо того, чтобы навести подозрения на вас, он навлек бы их на себя.

Поэтому он позволил вам уйти и пошел за женщиной. Он понимал, что она не станет всю ночь сидеть в баре. Когда она вышла, он последовал за ней. Он был достаточно хитер, чтобы не заговорить с ней. Ему надо было лишь запомнить ее. Если бы он с ней заговорил, а она позже давала бы показания в полиции, то могла упомянуть и о нем, и тогда подозрение пало бы на него. Поэтому он решил, что лучше всего узнать, где она живет, чтобы можно было в случае необходимости разыскать ее и так или иначе заставить молчать. Все зависело от того, какую защиту она сможет предоставить вам. Ну, а в случае, если бы его уговоры не помогли, он принял бы более решительные меры. Тому, кто совершил одно преступление, нетрудно решиться на второе.

Итак, он пошел за ней. По непонятной причине она шла пешком, хотя было уже поздно, но ему-то было проще следить за ней. Сперва он подумал, что она живет неподалеку от бара, но затем убедился, что это не так. Потом он решил, что она обнаружила за собой слежку и заметает следы. И это не подтвердилось. Она шла абсолютно спокойно, ничто ее не тревожило. Одета она была достаточно хорошо, чтобы не быть бездомной.

С Лексингтон она пошла на Пятидесятую улицу, затем свернула на запад к Пятой авеню. Потом направилась к северу и уселась на скамье возле памятника генералу Шерману. Опять пошла дальше, расспрашивая о чем-то таксистов и встречных полисменов. Миновала Пятьдесят девятую улицу, останавливаясь у витрин магазинов, а Ломбар все шел за ней.

Когда он решил, что она собирается пересечь Квинсборо-Бридж, чтобы перебраться на Лонг-Айленд, она внезапно свернула к маленькому грязному отелю. Он решил узнать ее фамилию в момент регистрации и вошел следом.

Когда он вошел, ее уже не было, но по записи в книге он увидел, что она назвалась Фрэнсис Миллер и получила номер 214. Он занял соседний с ней номер 216.

Он сел в холле, наблюдая за ее дверью и надеясь, что она собирается лечь спать. Но было слышно, как она ходит по номеру и напевает «Чика, чика, бум, бум». Наконец свет в ее комнате погас, и он услышал скрип кровати.

Тогда он вошел в свою комнату и подошел к окну. Номера были расположены так, что из своего окна он мог видеть угол ее кровати и огонек сигареты, которую она курила. Между их окнами проходила водосточная труба, а под ними вокруг всего дома шел карниз, на котором можно было стоять. Он запомнил это на всякий случай.

Убедившись, что она на месте, он ушел. Было около двух часов ночи.

Ломбар на такси вернулся в бар «Ансельмо», который уже закрывался, но он успел поймать бармена и поговорить с ним. Он выпил с ним и как бы мимоходом спросил об этой женщине.

Бармен охотно выложил все, что знал, и сообщил, что женщина была здесь с шести часов. Другими словами, все страхи Ломбара оправдались. Она была не только потенциальной вашей защитницей, но и вашей прямой спасительницей. – Барчесс помолчал и спросил: – Я вам не надоел?

– Это – часть моей жизни, – сухо ответил Гендер-сон.

– Бармен был легок на взятки. Ломбар спросил его: «Сколько вы хотите за то, чтобы забыть, что эта женщина была сегодня здесь? То, что он был здесь, можете помнить». Бармен заломил большую сумму. «Но вы будете молчать, если вас станет расспрашивать полиция», Бармен согласился: Ломбар дал ему гораздо большую сумму, чем тот ожидал, – тысячу долларов наличными. Кроме того, Ломбар еще и пригрозил бармену, а угрозы его звучали очень убедительно.

Этот бармен так ничего и не сказал, нам не удалось ни слова вытянуть из него. Но дело не только в тысяче долларов; он был смертельно напуган, как и все другие. Вы знаете историю с Клиффом Мильбурном. В этом Ломбаре было что-то мрачное.

Вопрос с барменом был улажен. Ресторан и театр уже закрыты, а ему надо было опередить нас. Пришлось вытащить свидетелей из постели. К четырем часам утра вся работа была закончена. Он обработал трех основных свидетелей: шофера такси Элпа, метрдотеля и билетера театра. Дал им разные суммы. Метрдотель уговорил подтвердить его слова официанта, который целиком от него зависел. От билетера Ломбар узнал о музыканте.

Но узнал о нем лишь на следующий после убийства день, и ему повезло, что мы проглядели этого человека.

Итак, наступил новый день, дело было улажено, и ему оставалось лишь исчезнуть. Он вернулся в отель. Он не собирался покупать молчанке женщины. Нужно было заставить ее замолчать навсегда. Остальное его не беспокоило.

Он вернулся в свою комнату и задумался. Он понимал, что рискует, поэтому и зарегистрировался под чужим именем. Он ведь собрался уехать в Южную Америку и никогда сюда не возвращаться.

Он вышел в коридор и прислушался. Затем попытался открыть дверь, но она была заперта. Женщина спала. Оставалось попытаться преодолеть карниз.

И он легко это сделал. Оружия у него не было: он решил разделаться с ней голыми руками. В темноте он добрался до постели и бросился на нее, стараясь придавить женщину своим телом и задушить. Но кровать была пуста. Женщина пришла сюда, поспала и ушла. Два сигаретных окурка и следы пудры – вот все, что осталось от нее.

Когда Ломбар пришел в себя от потрясения, он спустился вниз и открыто спросил о ней. Ему ответили, что незадолго до его прихода она вернула ключ и ушла. Не знали ни куда она ушла, ни почему. Ушла, и все.

Это поразило его. Женщина, из-за которой он потратил столько времени и денег, исчезла, как призрак, а он оказался в том же положении, что и вы, Гендерсон.

Для вас она явилась бы спасительницей, для него – возмездием. Положение стало опасным: она могла появиться в любой момент.

Ломбар проклинал все на свете, но ничего не мог поделать. Он понимал, что найти человека в Нью-Йорке практически невозможно. Оставаться здесь он не мог, Поэтому ему пришлось бросить дело незаконченным. Топор висел над ним, грозя в любой момент опуститься.

На второй день после убийства он вылетел из Нью-Йорка, сделав кратковременные остановки в Майами и Гаване, и успел догнать свой корабль. На корабле он сказал, что был пьян и потому опоздал.

Поэтому-то он так обрадовался, когда я от вашего имени послал ему телеграмму. Он все бросил и приехал сюда. Он был панически испуган, место преступления, как магнит, тянуло его. Ваша просьба о помощи явилась для Ломбара тем, в чем он так нуждался. Теперь он мог официально искать женщину. Если бы он ее нашел, она бы умерла.

– Значит, вы уже подозревали его, когда пришли ко мне в камеру и составили эту телеграмму? Когда же вы впервые начали его подозревать?

– Я не могу назвать вам точно день и час. Все началось с того, что я начал сомневаться в вашей вине. Убедительных улик против него не было, поэтому я стал действовать окольным путем. В вашей квартире он не оставил отпечатков пальцев, очевидно, стер их. Помню, мы нашли пару дверных ручек, на которых вообще не было никаких следов.

К тому же Ломбар был первым, чье имя вы обронили во время допроса. Старый друг, приглашение которого проститься с ним вы отклонили из-за НЕЕ. Я навел справки скорее из желания познакомиться с вами, с вашим прошлым, чем по какому-либо подозрению. Я проверил ваши слова о его отъезде и указанное вами время, но мне случайно стало известно, что он сел на этот корабль в Гаване три дня спустя. И еще одно я узнал: первоначально он заказал два места – для себя и жены, но на корабль сел один. Я узнал, что жены у него нет и что никто не знает о его намерении жениться.

Видите ли, все это не обязательно должно было породить подозрение. Случается, что люди опаздывают на корабли, пароходы, поезда и самолеты, бывает, что люди собираются жениться, а потом отказываются от этой мысли.

Поэтому я, собственно, не думал о нем, но маленькая деталь с опозданием на корабль застряла у меня в памяти. Конечно, ему не повезло, что я обратил на нее внимание. Ничего не поделаешь, внимание копов не всегда бывает полезно для человека. Позже, когда моя уверенность в вашей вине поколебалась, стало необходимым заполнить вакуум в деле. Начали выявляться факты, и прежде, чем я сам это осознал, вакуум заполнился.

– А меня вы держали в неведении, – сказал Гендерсон.

– Конечно. У меня не было ничего определенного до самого недавнего времени. Фактически, до той самой поры, когда он увел мисс Ричман в лес. Если бы я вам все рассказал, дело могло бы рухнуть. Вы могли как-то выдать себя. Я знаю, что вы были в ужасном состоянии, но для дела это было полезно. Все было очень трудно. Возьмите, к примеру, эти театральные программки…

– Я думала, что один из нас сойдет с ума, когда му репетировали мою роль – каждый жест, каждый шаг. Вы знаете, что я чувствовала?

– Я переживал за вас не меньше, чем вы сами, – усмехнулся Барчесс.

– А Ломбар имел отношение ко всем этим странным случайностям?

– Конечно. Самое странное, что смерть Клиффа Мильбурна, выглядевшая как явное убийство, при детальном рассмотрении оказалось самоубийством. И, конечно, бармен погиб случайно. Но два других случая оказались убийствами. Убийствами, которые совершил он. Я говорю о смерти слепого и Пьеретты Дуглас. Оба были убиты без применения оружия. Смерть слепого была особенно ужасной.

Ломбар оставил его в комнате и отправился якобы звонить мне. Он знал, что у этого мошенника есть основания бояться полиции. Знал, что тот сразу же попытается удрать, и рассчитывал на это. Выйдя за дверь, он привязал черную крепкую веревку на уровне лодыжек слепого. Потом вывернул лампу.

Слепой, торопясь уйти, налетел на веревку и грохнулся вниз. Ступенек там немного, но падение было неожиданным. Слепой ударился головой о стену и затих. Тогда Ломбар отвязал веревку и подошел к нему. У того была разбита голова, но он был жив. Он лежал в неловкой позе, и его голова была чуть повернута набок. Тогда Ломбару оставалось лишь…

– Не надо! – крикнула Кэрол.

– Извините, пожалуйста, – пробормотал Барчесс.

– Мы знаем, чем это кончилось.

– Да, и после этого он позвонил мне. Он попросил местного копа последить за дверью, а сам ждал меня на улице.

– Но как вы во всем разобрались? – спросил Гендерсон.

– Я тщательно осмотрел тело в морге и заметил красные полосы, оставшиеся от веревки. Я также нашел следы на шее и все понял, но решил подождать. Я не хотел, чтобы он избежал самого строгого наказания. Поэтому я хранил молчание и продолжал игру.

– Значит, к смерти музыканта он не имеет отношения?

– Несмотря на кажущиеся противоречия с лезвием, Клифф Мильбурн сам перерезал себе горло, находясь в состоянии подавленности и страха. Лезвие, очевидно, осталось от кого-то, кто ночевал у него и брился. Отмечу одну деталь. Даже совершая самоубийство, он старался избежать использования собственных вещей. Этот штрих и смутил нас. Ведь обычно мы бываем недовольны, когда жены берут наши лезвия, чтобы затачивать карандаши.

– После той ночи я не прикоснусь к ним, – пробормотала Кэрол.

– Но смерть миссис Дуглас – его рук дело? – с интересом спросил Гендерсон.

– И самое ловкое дело. Все дело в длинной ковровой дорожке на гладком навощенном полу. Дорожка идет от коридора прямо к французскому окну. Первая мысль, которая приходит в голову – та, что он сам поскользнулся на ней и тем самым вызвал ее смех. Использование ковра для убийства – это прямо-таки изобретение! Ломбар мысленно отметил место, где она должна была стоять, чтобы выпасть из окна в случае потери равновесия. Кстати, нелегко удержать в памяти место, если нет практически никаких ориентиров, а вы в это время разговариваете и прохаживаетесь по комнате.

Я знаю все от него самого, так сказать, из первоисточника. Это был танец смерти, танец, который он танцевал, чтобы завлечь ее на нужное место. Он сказал, что в комнате душно, и попросил девушку открыть окно. Потом он двигался по комнате, стараясь завлечь ее туда. Он двигался и страстно говорил с ней, а она отодвигалась, чтобы не быть им задетой. Такой прием используют при бое быков. Размахивают плащом и гонят быка в нужном направлении. Когда она оказалась у окна, он успокоился.

На мгновение он отвлек ее внимание, и некоторое время Пьеретта стояла неподвижно. Он быстро удалился от нее, как бы собираясь уйти. Приблизившись к концу дорожки, Ломбар повернулся к ней и произнес: «До свидания». Она повернула голову и в этот момент оказалась спиной к окну, чего он и добивался. Если бы она не повернулась к нему, то в момент падения могла бы уцепиться руками за раму.

Он резко наклонился и дернул дорожку. И все было кончено. Она мгновенно упала за окно. Он говорит, что она даже не вздрогнула.

– Это хуже, чем пистолет или нож, – сказала Кэрол с глазами, полными слез.

– Да, и это гораздо труднее доказать. Он не прикасался к ней, он убил ее с расстояния в двадцать – двадцать два фута. То, что все дело в ковре, я увидел, как только вошел. Складки на конце его. Там, где она стояла, складок не было. Они были чуть дальше. Если бы она просто поскользнулась и потеряла равновесие, то это выглядело бы убедительно при условии, что складки шли бы от конца ковра. А здесь конец ковра был ровным и несмятым. Очевидно, от волнения он не обратил на это внимания.

В пепельнице дымилась сигарета, как будто ее только что положили. Это создавало впечатление, что Пьеретта упала буквально за несколько минут до нашего прихода, тогда как Ломбар позвонил мне за пятнадцать минут до этого. А со мной он встретился за восемь-десять минут до того, как мы вторглись в ее квартиру.

Меня это не обмануло, но на разгадку самой механики я потратил три дня. В центре пепельницы было отверстие, через которое пепел ссыпался на второе дно. Убийца поступил очень хитро. Он взял две сигареты и положил одну над другой на нижнем дне пепельницы. Конец последней сигареты доходил к самому отверстию в центре пепельницы. Затем он поднес горящую спичку к первой сигарете и, когда та начала тлеть, спокойно позвонил мне и пошел к зданию пожарного управления. Когда мы вошли в дом, дымилась сигарета, лежащая сверху. Создавалось впечатление, будто ее только что положили в пепельницу.

Бессмысленным был трюк с адресом. Зачем Пьеретте понадобилось посылать его по какому-то липовому адресу? Она должна была дать либо настоящий адрес, либо отказаться сообщить что-либо. А если она хотела, чтобы он потратил некоторое время на поиски, то указала бы адрес дома, который было бы трудно найти, а никак не послала его рядом со своим домом. К тому времени я уже подозревал его в убийстве слепого.

Пойдем дальше. Ломбар вызвал лифт, и лифтер слышал, как он разговаривал «с ней», стоя у порога, хотя она была уже убита. Потом он захлопнул дверь, стараясь создать видимость того, что это она закрыла ее.

Я мог бы арестовать его за это убийство. – Барчесс помолчал. – Но это ничем не помогло бы вам. Поэтому я снова разыграл из себя простака. Надо же было заставить его как-то раскрыться.

– Это ваша идея – использовать Кэрол? – спросил Гендерсон. – Счастье, что я не знал…

– Это была ее идея. Я собирался нанять на эту роль постороннюю девушку. Но Кэрол в первый же вечер прошла мимо магазина, который снял Ломбар, и решила сама сыграть эту роль. Ее невозможно было отговорить, и я стал помогать ей. Я учитывал то, что им никогда не приходилось встречаться. Мы пригласили театрального режиссера, и он дал ей несколько уроков.

– Больше всего я боялась, что объявится настоящая девушка.

– А она так и не появилась? – спросил Гендерсон.

– Нет, не появилась и не могла появиться.

– Откуда вы знаете? – удивился Гендерсон. – Вы хотите сказать, что нашли ее?

– Да, я нашел ее, – сказал Барчесс. – Я уже несколько месяцев назад разыскал ее.

– Вы знали о ней? – изумился Гендерсон. – Она мертва?

– Мертва, но не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Практически она жива. Тело ее все еще живет. Она в сумасшедшем доме, в безнадежном положении.

Он достал несколько бумажек.

– Я был там, и неоднократно. Разговаривал с ней. Это вряд ли можно назвать разговором. Она ничего не помнит. Поэтому-то и пришлось вести столь сложную игру. Надо было заставить его раскрыться, в этом был наш единственный шанс.

– И давно это случилось с ней?

– Ее поместили в больницу через три недели после того вечера. Она уже была больна, но не столь серьезно.

– Как вы ее…

– В общем, это было не так уж сложно. Вы же знаете, что есть магазины, скупающие поношенные вещи. Один из моих людей обошел эти магазины и нашел шляпку. Мы выяснили, что ее продала горничная девушки, которая попала в сумасшедший дом. На поиски ушли недели, но мы все же обнаружили эту женщину. Была опрошена масса людей. Выяснилось, что память девушка потеряла внезапно. Это случилось на улице. Ее долго искали и нашли на скамейке в парке. Вот снимок. – Барчесс протянул Гендерсону снимок женщины.

– Да, кажется, это она, – кивнул тот.

Кэрол неожиданно вырвала снимок из его рук.

– Не смотри на нее больше! Она и без того сыграла в твоей жизни огромную роль. Лучше забудь ее. А вы заберите свой снимок.

– Хорошо, что он не сумел рассмотреть ее, – продолжал Барчесс. – Иначе Кэрол не сыграла бы свою роль.

– Как ее зовут? – спросил Гендерсон.

– Не говорите! – крикнула Кэрол. – Я не хочу, чтобы она стояла перед нами! Мы начнем новую жизнь, жизнь без призраков.

– Кэрол права, – сказал Барчесс. – Забудьте о ней.

Они долго сидели молча, размышляя о случившемся.

Когда Кэрол и Гендерсон уходили, Барчесс проводил их до двери.

– Это должно стать уроком для всех нас, – сказал Гендерсон – Но какова мораль?

– Вам нужна мораль? – Барчесс хлопнул его по плечу. – Пожалуйста. Мораль такова: не ходите в театр с незнакомыми людьми, если у вас плохая память на лица.