Женщина в окне

Глава 13

Спустившись утром в кухню, я нахожу записку под дверью, что ведет в цокольный этаж. «Яйца».

В замешательстве изучаю записку. Дэвид хочет заказать завтраки? Потом переворачиваю листок и вижу под сгибом слово «убрал». Спасибо, Дэвид.

Если подумать, «яйца» – это звучит неплохо, так что я разбиваю три на сковородку и готовлю глазунью. Несколько минут спустя я уже сижу за письменным столом, доедая остатки желтка, и пробую зайти на сайт «Агора».

Утром там «час пик» – агорафобы часто испытывают острую тревогу после пробуждения. Без сомнения, сегодня мы в трудном положении. Два часа я трачу на утешение и поддержку. Я отсылаю пользователей к смешанным препаратам – предпочитаю имипрамин, хотя ксанакс никогда не выходит из моды. Я поддерживаю спор о (неоспоримых) преимуществах аверсивной терапии. Смотрю, по просьбе Ямочек 2016, клип, в котором кошка играет на барабане.

Я уже собираюсь покинуть сайт, переключиться на шахматный форум, отыграться за субботние поражения, когда на экране вспыхивает значок сообщения.

Приступ паники. Я почти час барабанила по клавиатуре, пока ДискоМики, по его словам, бесился.

Направление к врачу. Я смотрю на часы.

ДискоМики вышел из чата.

В следующую секунду всплывает второе окно чата. БабуляЛиззи. Я кликаю на имя, просматриваю профиль пользователя. Возраст: семьдесят. Место проживания: Монтана. Присоединилась: два дня назад.

Я бросаю взгляд на часы. Ради семидесятилетней дамы из Монтаны шахматы могут подождать.

В нижней части экрана всплывает уведомление, что БабуляЛиззи печатает текст. Я жду минуту, другую… Либо она сочиняет длинное послание, либо дело в возрасте. Родители, бывало, стучали по клавиатуре указательным пальцем – с подобной осторожностью фламинго пробирается по мелководью. У них полминуты уходило на то, чтобы написать «привет».

Мило. Я не успеваю ответить.

Мне удается вставить фразу.

Она сейчас возбуждена или вообще нервная? Я пережидаю.

Барабанная дробь…

Мы поговорим об этом, но попозже.

Пауза.

Хорошо: у нас налаживается взаимопонимание.

Я отмечаю про себя интонацию – оживленную и неизменно оптимистичную, отмечаю язык – неформальный, но уверенный, – и точную пунктуацию, и редкие ошибки. Она умна, общительна. К тому же скрупулезна – пишет цифры словами, не использует акронимы, хотя, возможно, тут дело в многолетней привычке. Так или иначе она относится к тем взрослым, с которыми можно работать.

Я улыбаюсь. Она мне нравится.

И она рассказывает. Рассказывает, что, когда вернулась с похорон, ей было страшно приглашать к себе гостей, а в последующие дни казалось, «будто внешний мир пытается проникнуть внутрь», поэтому она опустила жалюзи. Рассказывает о сыновьях, находящихся далеко, на юго-востоке страны, об их замешательстве, их участии.

Пора засучить рукава.

Я жду ответа. Ничего.

Молчание.

А потом:

Не смогла удержаться.

Жду, что Лиззи выйдет из чата, но она продолжает набирать текст.

Я в сомнении. Никому на «Агоре» я не сообщала своего имени, даже Салли. Не хочу, чтобы кто-то нашел меня, связал мое имя с моей профессией – словом, вычислил, кто я на самом деле. И все же история Лиззи растрогала меня. Одинокая вдова, не желающая склонять голову перед грозными небесами; этот ее шутливый тон… Но она сидит дома как на привязи, и это ужасно.

Пока я готовлюсь покинуть сайт, на экране возникает последнее сообщение.

И она вышла из чата.

Ощущаю подъем. Я помогла человеку. Наладила контакт. «Только наладить контакт». Где я это слышала?

Я заслужила выпивку.

Глава 14

Спускаясь в кухню, я верчу головой из стороны в сторону и слышу, как хрустят у меня позвонки. Что-то привлекает мое внимание наверху: над лестничной площадкой третьего этажа я замечаю пятно – должно быть, от протекающего люка на крыше, рядом со световым фонарем.

Я стучу в дверь к Дэвиду. Он открывает не сразу – босой, в измятой футболке и домашних джинсах. Вижу, что разбудила его.

– Извините, – говорю я. – Вы спали?

– Нет.

Да спал он, точно.

– Не могли бы вы мне помочь? Мне кажется, на потолке протечка.

Мы поднимаемся на верхний этаж, проходим мимо кабинета, мимо моей спальни и останавливаемся на площадке между комнатой Оливии и гостевой.

– Большой у вас световой фонарь, – замечает Дэвид.

Не знаю, комплимент ли это.

– Оригинальный, – говорю я только для того, чтобы что-нибудь сказать.

– Овальный.

– Да.

– Не много видел таких.

– Овальных?

Однако обмен репликами окончен. Дэвид рассматривает пятно.

– Это плесень, – негромко произносит он, как врач, сообщающий пациенту неприятные новости о его здоровье.

– Можно просто удалить ее?

– Это не решит проблему.

– А что решит?

Он вздыхает.

– Сначала мне надо осмотреть крышу.

Он дотягивается до цепи люка и дергает дверцу. Качнувшись, она открывается, лесенка со скрипом соскальзывает вниз, в люк врывается солнечный свет. Я отступаю в сторону, подальше от света. Может быть, я все же вампир.

Дэвид тянет лестницу, пока она с глухим ударом не упирается в пол. Я смотрю, как он поднимается по ступеням и его обтянутый джинсами зад исчезает в проеме.

– Что-нибудь видно? – кричу я.

Ответа нет.

– Дэвид?..

Слышится какой-то лязг. На лестничную площадку выливается струйка воды, ярко сверкающая в солнечном свете. Я отодвигаюсь назад.

– Извините, – говорит Дэвид. – Лейка упала.

– Ничего страшного. Вы что-нибудь видите?

Пауза, затем вновь голос Дэвида, почти благоговейный:

– Там, наверху, настоящие джунгли.

Эта идея возникла у Эда четыре года назад, после смерти моей матери. «Тебе нужно что-то новое в доме», – решил он. И мы занялись преобразованием крыши в садик – там появились клумбы, маленький огород, ряд карликовых самшитов. Главная достопримечательность, которую наш брокер так и величал по-французски: «Pièce de résistance», – арочная шпалера, увитая растениями весной и летом, тенистый туннель протяженностью двенадцать футов, шириной три. Когда позже у моего отца случился удар, Эд поставил под аркой мемориальную скамью. Надпись гласила: «Ad astra per aspera» – «Через тернии к звездам». Бывало, весенними и летними вечерами я сидела там, в золотисто-зеленом свете, читая книгу и потягивая вино.

Последнее время я и думать забыла о саде на крыше. Должно быть, он одичал.

– Он страшно разросся, – подтверждает Дэвид. – Совсем как лес.

Мне хочется, чтобы Дэвид спустился.

– Там, наверху, что-то вроде шпалеры? – спрашивает он. – И она прикрыта сверху брезентом?

Мы каждую осень закрывали арку брезентом. Я ничего не говорю, просто вспоминаю.

– Наверху вам надо быть осторожной. Не хочу наступать на этот фонарь.

– Я не собираюсь подниматься туда, – напоминаю я ему.

Дэвид постукивает ногой по стеклу, и оно дребезжит.

– Хрупкое. Если на него упадет ветка, все окно может вылететь. – Проходит еще минута. – Это просто невероятно. Хотите, чтобы я сфотографировал?

– Нет, спасибо. Как нам быть с сыростью?

Дэвид ставит на лестницу одну ногу, потом другую.

– Здесь нужен профи. – Он спускается на пол, убирает лестницу на место. – Надо герметизировать крышу. Но я могу удалить плесень при помощи скребка для краски. – Он закрывает дверцу люка на потолке. – Ошкурить это место. Потом нанести грунтовку и эмульсионную краску.

– У вас все это есть?

– Есть грунтовка и краска. И хорошо бы тут проветрить.

Я цепенею:

– Что вы имеете в виду?

– Открыть окна. Но не на этом этаже.

– Я не открываю окна. Нигде.

Он пожимает плечами:

– Это помогло бы.

Я поворачиваюсь к лестнице. Он идет за мной следом. Мы в молчании спускаемся.

– Спасибо, что убрали грязь снаружи, – говорю я, когда мы оказываемся в кухне, в основном чтобы что-то сказать.

– Кто это сделал?

– Какие-то ребята.

– Не знаете кто?

– Нет. – Я выдерживаю паузу. – А что? Оборвали бы им уши?

Он моргает. Я продолжаю:

– Надеюсь, вам удобно внизу?

Он живет здесь уже два месяца – с тех самых пор, как доктор Филдинг предложил мне взять съемщика, который выполнял бы мелкие поручения, выносил мусор, помогал с обслуживанием дома и так далее, – и все это в обмен на сокращение арендной платы. Дэвид первым откликнулся на мое объявление, размещенное на «Эйрбиэнби». Помню, его письмо по электронке показалось мне весьма лаконичным, и только при встрече я поняла, что этот человек очень словоохотлив. Недавно переехал из Бостона, мастер на все руки, некурящий, семь тысяч долларов в банке. В тот день мы договорились об аренде.

– Угу. – Он поднимает глаза к потолочным светильникам. – Есть какая-нибудь причина, почему у вас здесь так темно? Медицинские соображения или что-то еще?

Я чувствую, что краснею.

– Многие люди в моем… – (Какое слово здесь подходит?) – положении чувствуют себя уязвимыми при слишком ярком свете. – Я указываю на окна. – И в любом случае в этом доме полно естественного света.

Дэвид задумчиво кивает.

– В вашей квартире хорошее освещение? – спрашиваю я.

– Нормальное.

Теперь киваю я.

– Если вам попадутся другие светокопии Эда, дайте мне знать. Я их храню.

Слышу, как хлопает шторка кошачьей дверцы, и в кухню проскальзывает Панч.

– Я на самом деле очень ценю все, что вы для меня делаете, – бормочу я в спину Дэвиду, который направляется к двери в цокольный этаж. – Мусор, работа по дому и прочее. Вы – мой спаситель, – неловко добавляю я.

– Разумеется.

– А не могли бы вы пригласить кого-нибудь для ремонта потолка?

– Конечно.

Панч прыгает на площадку между нами и роняет что-то из пасти. Я смотрю на это.

Дохлая крыса.

Я отшатываюсь. С удовлетворением замечаю, что Дэвид тоже. Крыса маленькая, с лоснящейся шкуркой и черным длинным хвостом, тельце раздавлено.

Панч с гордостью взирает на нас.

– Да что ж это такое! – браню я его.

Кот настораживается.

– Он от души с ней наигрался, – говорит Дэвид.

Я рассматриваю крысу.

– Это ты ее так?! – восклицаю я, не сразу сообразив, что допрашиваю кота.

Панч спрыгивает с площадки.

– Вы только посмотрите, – с придыханием произносит Дэвид.

Я поднимаю голову. Он стоит напротив, наклонившись вперед, его темные глаза блестят.

– Наверное, надо закопать крысу? – спрашиваю я. – Не хочу, чтобы она гнила в мусорном контейнере.

Дэвид откашливается.

– Завтра вторник, будут вывозить мусор, – говорит он. – Сейчас я ее вынесу. У вас есть газета?

– Разве теперь у кого-нибудь дома есть газеты? – Это выходит более язвительно, чем мне хотелось бы. Я быстро добавляю: – У меня найдется пластиковый пакет.

Извлекаю его из ящика. Дэвид протягивает руку, но я в состоянии сделать это сама. Выворачиваю пакет, засовываю в него пальцы, осторожно беру тушку. Меня слегка передергивает.

Потом я расправляю пакет и плотно соединяю верхние края. Давид берет упакованную крысу и, открыв бак для мусора под площадкой, бросает туда. Покойся с миром.

В тот момент, когда он вытаскивает из контейнера мешок с мусором, снизу раздаются звуки: поют трубы, стены будто переговариваются друг с другом. Кто-то в ду́ше.

Я смотрю на Дэвида. Не моргнув глазом, он завязывает мешок и перебрасывает его через плечо.

– Вынесу на улицу, – говорит он, направляясь к входной двери.

Я ведь не собираюсь спрашивать его, как ее зовут.

Глава 15

– Угадай, кто это.

– Мама.

Я пропускаю это слово мимо ушей.

– Как прошел Хеллоуин, детка?

– Хорошо.

Она что-то жует. Надеюсь, Эд не забывает следить за ее весом.

– Много сладкого подарили?

– Много. Больше, чем всегда.

– А самое любимое?

Разумеется, это «Эм-энд-эмс» с арахисом.

– Сникерсы.

Я в шоке.

– Они маленькие, – объясняет она, – будто бы сникерсы-малыши.

– Так что ты ела на ужин – китайскую еду или сникерсы?

– То и другое.

Надо поговорить с Эдом.

Но во время разговора он принимает оборонительную позицию.

– Это единственный раз в году, когда она получает за ужином сладкое, – говорит он.

– Не хочу, чтобы у нее возникли проблемы.

– С зубами? – уточняет он, помолчав.

– С весом.

Он вздыхает:

– Я могу о ней позаботиться.

Я вздыхаю в ответ:

– Я и не говорю, что не можешь.

– Но звучит именно так.

Я прижимаю ладонь ко лбу.

– Просто дело в том, что ей восемь, а многие дети в этом возрасте сильно прибавляют в весе. Особенно девочки.

– Буду осторожен.

– И не забывай, одно время она была очень пухлой.

– Хочешь, чтобы она была тощей?

– Нет, это тоже плохо. Хочу, чтобы была здоровой.

– Отлично. Перед сном я поцелую ее малокалорийным поцелуем, – говорит он. – Диетический чмок.

Я улыбаюсь. Но все же, когда мы прощаемся друг с другом, я чувствую натянутость.