Женщина во мне - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Unknown (ч. 3)

В один из тех редких вечеров, когда я пошла на ужин с подружкой и другими людьми, включая моих танцоров, я попыталась оплатить счет за всех. Счет был на тысяу долларов, потому что гостей было много, но я хотела заплатить за всех - мне было важно, чтобы они знали, как я ценю их тяжелый труд. Транзакция была отклонена. На моем счету «содержания» было недостаточно средств, чтобы оплатить счет.

Одна из вещей, которые приносили мне утешение и надежду во время моего пребывания в Вегасе, было обучение детей танцам в студии раз в месяц, мне это нравилось. Я учила группу из сорока детей. Вернувшись в Лос-Анджелес, я наначала учить детей танцам раз в два месяца в студии неподалеку от своего дома.

Это была одна из самых приятных вещей в моей жизни. Было приятно находиться в зале с детьми, которые не осуждали. Когда я находилась под опекой, люди всё время осуждали всё, что я делала. Я учила танцам детей от пяти до двенадцати лет, радость и доверие детей такого возраста заразительны. Их энергия такая мягкая. Они хотят учиться. Я поняла, что пребывание среди детей на сто процентов меня исцеляет.

Однажды я выполняла поворот и нечаянно ударила рукой по голове крошечную девочку.

- Крошка, мне так жаль! - сказала я.

Мне было так плохо, что я встала перед ней на колени. Сняла с пальца кольцо, одно из своих любимых колец, и отдала ей, умоляя меня простить.

- Мисс Бритни, всё в порядке! - ответила она. - Вы меня даже не задели.

Я хотела сделать всё возможное, чтобы она поняла, насколько я беспокоюсь, не больно ли ей, и что я сделаю всё необходимое, чтобы ее утешить.

Я смотрела на девочку, стоя на коленях на полу в танцевальной студии, и думала: «Минутку, почему люди, которых штат назначил ответственными за мою опеку, не заинтересованы в моем благополучии хотя бы вполовину так же, как я - в благополучии этой крохи?».

Я решила поднажать и выйти из-под опеки. В 2014 году я обратилась в суд, упомянула алкоголизм отца и его сумасбродное поведение, просила, чтобы ему сделали тест на наркотики. В конце концов, он ведь контролирует мои деньги и мою жизнь. Но мое дело никуда не ушло. Судья просто не захотел слушать.

Затем последовала авантюрная попытка нанять своего собственного адвоката. Я даже упомянула об опеке в ток-шоу в 2016 году, но этот эпизод из интервью вырезали. Ха. Как интересно.

Из-за чувства, что я в ловушке, потерпела крах моя личная жизнь. После глупой ссоры мы с Чарли стали такими гордыми, что перестали друг с другом разговаривать. Ужасно глупо. Я не могла себя заставить с ним заговорить, а ему тоже гордость не позволяла заговорить со мной.

Именно тогда я начала работать с двумя великими авторами песен - Джулией Майклз и Джастином Трэнтером. Мы просто сидели и писали всё вместе. У меня проснулся энтузиазм. Впервые за тринадцать лет опеки я вложила во что-то душу. Я усердно работала над песнями, и это принесло мне уверенность в себе. Знаете это чувство, когда вам что-то хорошо удается? Начинаете что-то делать и думаете: «Получилось?». Когда я записала альбом, это вернуло мне уверенность в себе.

Когда всё было готово, я включила альбом сыновьям.

- Как его назвать? - спросила я. Мои сыновья действительно разбираются в музыке.

- Назови его просто «Glory» - «Слава», - сказал Шон Престон.

Так я и сделала. Я видела. как дети гордятся этим альбомом, и это очень много для меня значило, я думала: «Я тоже им горжусь!». Давно я ничего такого не чувствовала.

Я выпустила клип «Make Me» и пошла на церемонию вручения «MTV Music Video Awards-2016», чтобы впервые с 2007 года выступить в поддержку клипа.

Когда я впервые увидела Хесама Асгари на съемках своего клипа “Slumber Party,” сразу поняла, что хочу, чтобы он был в моей жизни. Я была сражена наповал. Между нами сразу возникла безумная химия. Мы не могли оторваться друг от друга. Он называл меня своей львицей.

В таблоидах сразу же начали писать, что он мне изменяет. Мы встречались всего две недели! Мы жили вместе. Я почувствовала, что мой огонь возвращается.

Потом отец решил снова отправить меня на лечение, потому что я тайком принимала свои отпускаемые без рецепта энергетические добавки. Отец решил, что у меня проблемы, но проявил милосердие и сказал, что я могу лечиться амбулаторно, если буду четыре раза в неделю посещать «Общество анонимных алкоголиков».

Сначала я сопротивлялась, но женщины, которых я встретила, начали меня вдохновлять. Я смотрела на них и думала: «Эти женщины прекрасны». Их истории были очень проникновенными. На этих встречах я наладила такую связь с людьми, которой у меня не было никогда прежде в жизни. Так что сначала мне там действительно нравилось. Но некоторые девушки приходили не всегда. Они могли выбирать встречи, на которые хотят пойти. А у меня тут выбора не было. Подруги, которых я там нашла, могли приходить два раза в неделю, или приходили в одень день на утреннюю встречу, а на следующий день - на вечернюю. Мне совсем не разрешалось менять свое расписание.

Я приходила на одни и те же встречи в одно и то же время каждую неделю, что бы ни случилось.

После изнурительных шоу я вернулась домой, мои сыновья, моя ассистентка, мама и папа были там.

- Пора идти на встречу, - сказал папа.

- Могу я просто остаться сейчас дома и посмотреть фильм с мальчиками? Я ни разу не пропустила ни одной встречи, - сказала я.

Я никогда не смотрела с мальчиками кино дома в Вегасе. Подумала, что мы могли бы просто поесть попкорн и весело провести время вместе.

- Нет, ты должна идти, - сказал папа.

Я посмотрела на маму в надежде, что она за меня заступится, но она отвела глаза.

Вот тут у меня возникло чувство, что я - жертва культа, а мой отец - лидер этого культа. Они со мной обращались так, словно я - их вещь.

«Но я ведь была хорошей, - думала я, вспоминая, как усердно работала на этих шоу. - Я была не просто хорошей - я была великолепна». Это фраза постоянно крутилась в моем мозгу следующие несколько лет, когда я думала о том, как я должна была не просто соответствовать, а превзойти возложенные на меня ожидания, и как нечестно, что я до сих пор не на свободе.

Я усердно работала и следовала графику, который для меня установили - как правило, четыре недели работы и четыре недели отдыха. Когда я работала, я делала три двухчасовых шоу в неделю. А во время отдыха я тоже следовала еженедельному графику, который для меня установили: четыре встречи «Анонимных алкоголиков», два часа психотерапии и три часа тренировок в неделю, плюс встречи с фанатами и три шоу. Я выгорела. И я хотела сама контролировать свою судьбу.

Однажды парикмахерша посмотрела мой график и скзала:

- Ох, золотце, что же ты делаешь?

У нее было две маленьких девочки и был развит материнский инстинкт. Мне она очень нравилась.

- Думаете, это - слишком много? - спросила я.

- Это больше чем много, - ответила она. - Это - безумие.

Она наклонилась ко мне, словно хотела поделиться секретом.

- Послушай, - сказала она. - Для креативности тебе нужно в графике оставить пространство для игры. Это даст тебе почву, ты сможешь посвятить время себе. Черт, просто смотреть в стену, если захочешь. Людям это необходимо.

Должно быть, моей отец узнал, что она сказала, потому что на следующий день меня стриг кто-то другой.

Эту парикмахершу я никогда больше не видела.

Для нас, артисток, важны волосы. Вот что парни хотят видеть. Им нравится смотреть, как развеваются длинные волосы. Им хочется, чтобы ты их растрепала. Если твои волосы развеваются, они поверят, что у тебя в жизни всё хорошо.

В самые деморализующие моменты резиденции в Лас-Вегасе я носила приглаженные парики и танцевала так, чтобы волосы не развевались. Все, кто на мне зарабатывал, хотели, чтобы мои волосы развевались, и я об этом знала, но делала что угодно, только не встряхивала волосы.

Вспоминая те времена, я понимаю, насколько на сцене я отказывалась от себя, насколько, пытаясь наказать людей, которые держали меня в плену, я наказывала и всех остальных, в том числе - своих преданных фанатов и себя. Но теперь я понимаю, почему я тринадцать лет была как сомнамбула. Я была травмирована.

Сдерживая себя на сцене, я пыталась как-то бунтовать, даже если была единственной, кто знал, что происходит. Так что я не ерошила волосы и не флиртовала. Я двигалась и пела ноты, но в этом не было того огня, с которым я это делала прежде. Приглушение моей энергетики на сцене было моим собственным способом замедлиться.

Как артистка я чувствовала, что не смогу вернуть себе то чувство свободы, которое было у меня прежде.Свобода быть теми, кто мы есть, и делать то, что мы хотим делать - для артиста это всё. Под опекой у меня не было свободы. Я хотела быть женщиной в мире. Под опекой я вообше не могла быть женщиной.

Но после выхода альбома «Glory» всё изменилось. По мере того, как синглы из «Glory» начали набирать популярность, я начала вкладывать в свои выступления больше страсти. Снова начала носить туфли на шпильках. Когда я перестала так сильно стараться и позволила себе просто возвышаться на сцене как звезда, я обрела наивысшее могущество. И вот тогда я на самом деле почувствовала, что зрители возносят меня ввысь.

Продвигая альбом «Glory», я начала лучше себя чувствовать. На третий год жизни в Лас-Вегасе я начала потихоньку отстреливаться. Мне начал нравиться ослепительный блеск выступлений в Городе Грехов и спонтанное чувство, что я - живая перед зрителями. Хотя, возможно, я выступала не лучшим образом, некоторые части моей личности снова начали пробуждаться. Я снова смогла проложить мостик между артистом и зрителями.

Мне сложно объяснить людям, которые никогда не выступали на сцене, что это за ощущение - поток, соединяющий твое физическое тело с телами людей в зале. Единственная подходящая метафора - электричество. Твое тело излучает энергию в толпу, а потом энергия возвращается к тебе. Так долго я жила на автопилоте: единственный поток, к которому у меня был доступ, был внутри меня и мешал мне двигаться.

Понемного я снова начала верить в свои возможности. Некоторое время я никому не говорила. Держала в тайне. Так же, как я убегала в свои мечты от хаоса жизни родителей, когда была маленькой девочкой, сейчас в Лас-Вегасе, когда я была взрослой, но у меня было меньше свободы, чем в детстве, я начала убегать в новую мечту - в мечту об освобожлении от семьи и возвращении артистки, которая, я точно знала, живет во мне.

Всё начало казаться возможным. Мы с Хесамом были настолько близки, что начали обсуждать рождение ребенка. Но мне было за тридцать, я знала, что время уходит.

Когда начала действовать опека, я была просто ошеломлена назначениями врачей. Врач за врачом, и снова - врач, наверное, двенадцать врачей посетили мой дом за неделю. И при этом отец не разрешил мне пойти к врачу, когда я попросила о назначении на удаление спирали.

Когда учредили опеку, контролировать начали всё, повсюду были телохранители. Моя жизнь полностью изменилась, теперь, возможно, она была для меня более безопасна физически, но абсолютно ужасна в смысле радости и творчества. Многие говорили: «О, тебе спасли жизнь!». Но нет, на самом деле - нет. Зависит от угла зрения. От перспективы. Моя музыка была моей жизнью, и опекунство ее убило, разрушив мою душу.

До учреждения опеки я приходила в студии звукозаписи у уходила. Когда учредили опеку, целая команда отслеживала мои перемещения, даже если я собиралась пойти в туалет на студии. Я не шучу.

После отмены опеки я прочитала, что мой отец и Робин в компании Лу Тейлор «Tri Star» сотрудничали с охранной фирмой «Black Box», которую наняли для мониторинга и проверки звонков и сообщений, поступавших и исходивших с моего мобильного телефона, включая частную переписку с моим бойфрендом, переписку с моим тогдашним адвокатом и моими детьми, и, что еще хуже, отец даже установил в моем доме жучок. В моем собственном доме! Всё это осуществлялось в рамках их контроля.

Я ушла из дома подростком, потому что жить с моей семьей было ужасно. Сколько раз в детстве мне приходилось идти в гостиную в четыре часа утра и говорить: «Заткнись, мама!», а пьяный отец лежал в кресле в отключке - эти времена вернулись, когда я просыпалась в четыре часа утра и смотрела в потолок, задавая себе вопрос, как эти люди снова получили надо мной власть.

В эти мгновения покоя посреди ночи я поклялась сделать всё возможное, чтобы сбежать.

На третий год жизни в Вегасе я почувствовала то, что не чувствовала уже очень давно. Я почувствовала себя сильной. Я знала, что должна что-то сделать.

Когда я начала возвращаться к себе, своему телу, своему сердцу, своей телесности, мое духовное «я» больше не могло выносить опеку. Настал момент, когда мое маленькое сердечко сказало: «Я больше не собираюсь это терпеть».

Родители так долго меня убеждали, что я плохая и сумасшедшая, и всё это работало на них. Это ранило мою душу. Они погасили мой огонь. Десять лет я недооценивала себя. Но внутри я кричала, что это - полное дерьмо. Вы должны понять, какой я была беспомощной, беспомощной и злой.

После шоу я была вне себя от злости, видя, что моя семья пьет и прекрасно проводит время, а мне нельзя сделать даже глоток виски с колой. Знаю, в глазах общественности я выглядела звездой на сцене, у меня были крутые облегающие платья и туфли на шпильках, но почему, черт возьми, мне нельзя было грешить в Городе Грехов?

Когда я стала сильнее и вышла на новый этап своей женственности, начала оглядваться по сторонам в поисках примера того, как направить энергию в позитивное русло. Риз Уизерспун показала мне чудесный пример. Она нежная и милая, и очень умна.

Как только начнете воспринимать себя таким образом - не просто как человека, который существует для того, чтобы сделать всех счастливыми, а как человека, который заслуживает, чтобы о его желаниях узнали - это изменит всё. Когда я начала думать, что могла бы, как Риз, стать не просто милой, но еше и сильной, это изменило мою точку зрения на то, кем я являюсь.

Если люди не привыкли к твоей ассертивности, их пугает то, что ты начинаешь выражать свое мнение. Я почувствовала, что стала воплощением их самых жутких кошмаров. Теперь я стала королевой, я начала говорить. Я представляла, как они мне кланяются. Чувствовала, что излучаю энергию.

Я знала, как держаться. Я стала сильной, следуя графику. У меня действительно не было иного выбора, кроме как стать сильной, и, думаю, зрители это поняли. Если вы требуете уважения, это о многом говорит. Это всё меняет. Так что, если мои опекуны пытались мне снова сказать, что я буду просто дурой, если попытаюсь отказаться от выступления или еще как-то выкроить для себя дополнительное время, я чувствовала, что хочу бунтовать. Я думала: «Парни, если вы пытаетесь манипуляциями заставить меня почувствовать себя плохой, говоря «нет», я на эти манипуляции поддаваться не собираюсь».

Срок резиденции заканчивался 31 декабря 2017 года. Я не могла ждать. Прежде всего, я очень плохо себя чувствовала, неделя за неделей делая одно и то же шоу. Я умоляла о ремиксе или новом номере - о чем угодно, что разбило бы эту монотонность.

Я перестала получать удовольствие от выступлений, которое получала, когда была моложе. У меня больше не было той чистой и незамутненной любви к пению, которая была у меня в подростковом возрасте. Теперь другие люди говорили мне, что и когда я должна петь. Кажется, никого не волновало, что я хочу. Мне постоянно давали понять, что значение имеет лишь их мнение, а моим мнением можно пренебречь. Я просто выступала для них, чтобы заработать для них деньги.

Что за пустая трата сил. Как артистка, всегда так гордившаяся своей музыкой, не могу в полной мере выразить, как я злилась, что они даже не разрешают мне внести изменения в мое шоу. Между сериями шоу в Лас-Вегасе было несколько недель. Черт, так много времени тратилось попусту. Я хотела сделать ремиксы для фанатов, подарить им что-то новое и захватывающее. Когда я хотела спеть свои любимые песни, например, “Change Your Mind” или“Get Naked,” мне не разрешали. Чувство было такое, словно они хотели привести меня в замешательство, вместо того, чтобы дать мне возможность покызывать своим фанатам каждый вечер лучшее из возможных шоу, которое они заслужили. Вместо этого мне приходилось показывать одно и то же в течение недели, а потом неделю отдыхать: одна и та же рутина, одни и те же песни, одни и те же аранжировки. Я очень долго показывала это шоу. Мне отчаянно хотелось внести изменения, подарить моим чудесным преданным фанатам новый электризующий опыт. Но всё, что я слышала - «нет».

Такое безделье было просто странным. Я волновалась, что мои фанаты обо мне подумают. Я очень жалела, что не могу им сообщить, как мне хочется дать им намного больше. Мне нравилось на несколько часов приходить в студию и делать со звукорежиссером свои ремиксы. Но мне говорили: «Мы не можем включить в программу ремиксы из-за временных рамок шоу. Нам придется переписывать всю программу». Я сказала: «Так перепишите!». Я всё время приносила им новые вещи, но они всегда говорили «нет».

Когда я на них надавила, лучшее, что они смогли мне предложить - это поставить одну из моих новых песен фоном, пока я буду переодеваться.

Они вели себя так, словно окажут мне огромную услугу, поставив мою любимую новую песню, пока я буду в подвале в суматохе снимать и надевать костюмы.

Это было очень досадно, потому что я знаю шоу-бизнес. Я прекрасно знала, что мы можем полностью изменить шоу. Отец отвечал за меня, и это для него не было приоритетом. Так что люди, которым могло быть нужно, чтобы это произошло, просто этого не сделали. Из-за того, что я пела такие старые версии песен, я чувствовала, что мое тело стареет. Я тосковала по новому звучанию, новым движениям. Теперь я понимаю. что они могли просто испугаться, что я действительно стану звездой. Вместо этого папа был опекуном звезды. Меня.

Записывая клипы для синглов из «Glory», я чувствовала себя такой легкой и свободной. Альбом «Glory» напомнил мне это чувство, когда выступаешь с новым материлом, напомнил, как сильно я в этом нуждалась. Когда мне сказали, что в этом году я получу первую за всю историю премию «Radio Disney Icon Award» после выхода альбома «Glory», я подумала: «Чудесно! Я возьму мальчиков, надену крутое черное платье, и будет очень весело».

Когда я сидела в зале и слушала попурри из своих песен, меня переполняли чувства. К тому времени, когда Джейми Линн вдруг появилась, чтобы спеть в качестве сюрприза отрывок из “Till the World Ends” и вручить мне мою награду, я уже превратилась просто в комок эмоций.

Пока я смотрела шоу, всё время вспоминала специальный номер, который сделала для «In the Zone». Это был специальный ремикс для «ABC». Я неделю репетировала, и спела несколько новых песен. Меня сняли так красиво. Чувствовала себя ребенком. Честно говоря, это - одна из моих самых лучших работ. В жарком исполнении “… Baby One More Time,” был вайб «Кабаре», а для “Everytime” я надела очаровательное белое платье. Оно было очень, очень красивым. Такое невероятное чувство - находиться на таком этапе карьеры, быть свободной и исполнять свою музыку, как я того хочу, самой контролировать свое творчество.

Я сидела там и ждала вручения премии «Icon Award» на «Radio Disney Music Awards», которую заслужила, но всё равно я была в бешенстве. Вот три певицы и моя сестра поют новую песню в новой аранжировке - я об этом умоляла тринадцать лет, они наслаждаются моей песней так, как я не могла на сотне своих представлений, а я сижу здесь и вынуждена улыбаться.

До учреждения опеки моя подруга и агент Кэйд заехала за мной и сказала, что нам надо поехать в путешествие на машине, так что я оказалась в машине прежде, чем она сообщила мне, куда мы поедем. Если я хотела увеличить звук на своем шоу, я вежливо просила, чтобы звукорежиссер сделал погромче. Если вы меня бесите, все об этом узнают. Я была маленькой чертякой. Но в Вегасе я просто улыбалась, кивала и делала одно и то же шоу снова и снова, как заводная кукла.

Единственное, что помагало мне держаться - это мысль. что у меня будет два отпуска с детьми, так было каждый год. Но в год выхода «Glory» меня не отпустили в отпуск, мне пришлось взять детей с собой в турне, а это никому радости не принесло. Так что на следующий год мне действительно нужен был этот отпуск. Однажды вечером моя команда пришла на сцену быстрой смены декораций, и я им об этом сообщила.

- Эй, - сказала я. - Просто хочу предупредить. Мне действительно нужен в этом году отпуск.

Для меня очень важна традиция. Наш с детьми любимый отпуск - полететь на Мауи, взять лодку и просто уплыть в океан. Честно говоря, это просто нужно для моего психического здоровья.

- Если заработаем много денег, - ответила моя команда, - сделаем два шоу в турне, а потом вы сможете вернуться и всё лето отдыхать.

- Отлично! - сказала я. - Мы друг друга поняли.

Прошло несколько месяцев. Наконец, резиденция в Вегасе подходила к концу в декабре 2017 года. Я почувствовала огромное облегчение. Я сделала сотни шоу.

Когда я переодевалась в гримерке между актами, кто-то из моей команды сказал:

- Эй, ты ведь поедешь в турне в этом году, когда закончится Вегас. Мы не может просто закончить всё Вегасом. Закончить надо летним турне.

- Мы так не договаривались, - ответила я. - Я вам говорила, что полечу с детьми на Мауи.

Спор начал быстро накалятся, как бывало всегда, когда я пыталась вести переговоры. Наконец, член моей команды сказал:

- Если не поедешь в турне, окажешься в суде, поскольку ты подписала контракт.

Я поняла: они меня запугивают. Они ведь знают, какой это для меня триггер - оказаться в суде.

Потом я успокоилась. Подумала, что, если это - на несколько недель, не так уж и плохо. Потом смогу вернуться и насладиться летом. Можем полететь на Мауи немного позже.

Как оказалось, я была слишком оптимистична. Турне обернулось адом. Я знала, что танцоры тоже это чувствуют. Еще больше, чем когда-либо, на нас давили ограничения, которые установил мой отец. Даже чтобы выйти из комнаты, мы должны были уведомить службу охраны за два часа.

Чтобы унизить меня еще больше, душили мое творческое начало, я вынуждена была исполнять одни и те же старые песни. Мне так и не дали свободно сделать ремиксы своих песен и внести изменения в шоу. Мы не могли изменить шоу и сделать что-то хорошее, что-то новое, свежий материал для зрителей, для меня и для танцоров. Это - единственная уступка, о которой я просила, и, как всегда, они отвечали «нет». Потому что если бы я действительно взяла под контроль свое шоу, люди могли бы догадаться, что на самом деле я, может быть, не нуждаюсть в опеке отца. Я чувствовала, что ему втайне нравится, что я чувствую себя ничтожеством. Эту дарило ему власть.

Я вернулась домой и расплакалась, увидев своих собак - вот как я по ним соскучилась. Я начала планировать путешествие с мальчиками, чтобы наверстать всё то время, которое мы потеряли. Моя команда сказала:

- Мы дадим тебе три недели отпуска, а потом нам нужно начать репетиции нового шоу для Вегаса.

- Три недели? - переспросила я. - Предполагалось, что у меня будет целое лето!

Я возненавидела турне.

Чувствуешь себя так, словно тебе сказали, что у тебя никогда не будет выходного.

Я уже слышала крики. На улице собрались сотни людей. Октябрський день 2018 года, огромная толпа собралась возле нового отеля «Park MGM» в Лас-Вегасе. Супер-фанаты надели соответствующие костюмы и размахивали флагами с гербом в виде буквы «B». Танцоры на сцене были в футболках с надписью «БРИТНИ». Ведущие делали стримы, устраивая хайп среди фоловверов. Сияли огни лазеров. На огромном экране демонстрировали сцены из моих клипов. Играла танцевальная музыка. Промаршировал парад, исполнявший песни вроде “My loneliness is killing me!”

Свет выключили.

Марио Лопес, ведущий вечера, сказал в микрофон: «Мы собрались здесь для того, чтобы приветствовать новую королеву Вегаса...».

Включили волнующую музыку - рифф “Toxic.” На отеле «Park MGM» зажглись безумные огни, так что впечатление было такое, словно здание пульсирует. Потом - попурри из других песен, проекции ракетоносителя, вертолета, купола цирка и змея в саду Эдема. В костровых чашах вокруг сцены зажегся огонь! Я поднялась на гидравлическом подъемнике, махала рукой и улыбалась в облегающем маленьком черном платье с вырезами в виде звезд и кисточками. У меня были сверх-длинные белокурые волосы.

- … Леди и джентльмены, - продолжил Марио Лопес, - Бритни Спирс!

Я спустилась по ступенькам на высоких шпильках, когда пела “Work Bitch”, и дала несколько автографов фанатам. А потом я сделала что-то неожиданное.

Я прошла мимо камер.

Я продолжала идти, а потом села в джип и уехала.

Я ничего не сказала. Это было не представление. Если вы это смотрели. наверное, подумпали: «Да что это такое происходит?».

Что вы не видели - так это то, как мой отец со своей командой пытался заставить меня анонсировать шоу. Я сказала, что не хочу его анонсировать, я ведь уже несколько месяцев говорю, что не буду делать это шоу.

Когда я много лет назад пела песню “Overprotected”, я на самом деле понятия не имела, что такое чрезмерная опека. Но вскоре я поняла, что это такое - как только я дала понять, что не собираюсь и дальше выступать в Вегасе, моя семья заставила меня исчезнуть.

Приближались праздники, я чувствовала себя довольно хорошо. Если не обращать внимание на страх, что мой отец что-то замышляет, я чувствовала себя сильной, меня вдохновляли женщины, которых я встретила в «Обществе анонимным алкоголиков». Они были блестящи, и у них было так много здравого смысла, у них я училась быть взрослой женщиной, которая честно и смело идет по жизни.

На мой день рождения Хесам отвез меня в особенное место. Я начала строить планы на праздники, но мой отец настаивал, что заберет мальчиков на Рождество. Если я захочу с ними увидеться, мне придется увидеться и с отцом. Когда я начала настаивать, отец сказал:

- Мальчики не хотят праздновать с тобой в этом году. Они поедут домой в Луизиану, будут со мной и с твоей мамой, и точка.

- Это для меня - новость, - сказала я, - но если они действительно предпочитают провести эту неделю в Луизиане, думаю, всё нормально.

Шоу в Вегасе до сих пор не отменили. Я нанимала новых танцоров и выполняла рутинную работу. Однажды на репетиции я работала со всеми танцорами - и новыми, и старыми - и тут один из танцоров, который выступал в моем шоу четыре года, показал нам новое движение. Я вздрогнула, когда это увидела, это выглядело, как вызов.

- Я не хочу выполнять это движение, - сказала я. - Это слишком сложно.

Мне это не казалось чем-то важным, но вдруг моя команда и режиссеры вышли из комнаты, хлопнув дверью. У меня возникло чувство, что я сделала что-то ужасно неправильное, но не понимала, как нежелание выполнить одно движение можно воспринять таким образом. С начала первой резиденции прошло пять лет, мое тело изменилось. Что плохого, если мы внесем изменения в шоу?

Насколько я могу судить, нам всем было весело. У меня социофобия, так что, если существует какая-то неловкость, я всегда первая это чувствую. Но в тот день казалось, что всё хорошо. Я смеялась и болтала с танцорами. Некоторые новички могли выполнять гимнастические трюки - отступали, группировались, рывок вперед. Они были невероятными! Я спросила, смогу ли я такому научиться, и один из танцоров предложил меня научить. Скажу вот что: мы играли и общались, всё было хорошо. Но то, как повела себя моя команда, заставило меня беспокоиться, что что-то идет не так.

На следующий день на сеансе психотерапии мой врач открыл карты.

- Мы нашли в вашей сумочке энергетические добавки, - сказал он.

Энергетические добавки давали мне чувство уверенности в себе и энергии, и продавались без рецепта. Он знал, что я принимаю их во время шоу в Вегасе, но теперь решил сделать из мухи слона.

- Мы чувствуем, что вы делаете что-то плохое у нас за спиной, - сказал врач. - И нам не кажется, что вы хорошо выступаете на репетициях. Вы всем устроили проблемы.

- Это шутка? - спросила я.

Я сразу рассвирипела. Я так старалась. Неукоснительно следовала рабочей этике.

- Мы собираемся отправить вас в лечебное учреждение, - сказал психотерапевт. - А прежде, чем вы туда поедете, во время рождественских каникул мы пришлем к вам женщину, которая проведет с вами психологическое тестирование.

Гламурная докторша, которую я видела по телевизору и инстинктивно ненавидела, явилась ко мне домой против моей воли, усадила меня на стул и много часов тестировала мои когнитивные способности.

Отец сказал мне, что, по словам докторши, я провалила тесты.

- Она сказала, что ты провалилась. Теперь тебе придется поехать в психиатрическую клинику. С тобой что-то очень сильно не так. Но не волнуйся - мы найдем маленькую программу рехаба в Беверли-Хиллз. Тебе это будет стоит всего шестьдесят тысяч долларов в месяц.

Я собирала вещи и плакала. Спросила, насколько мне паковать вещей, на какой срок меня туда отправляют. Но мне ответили, что неизвестно.

- Может быть, на месяц. Может быть, на два месяца. Может быть, на три. Всё будет зависеть от того, насколько хорошо ты будешь себя вести и как проявишь свои способности.

Программа позиционировалась как «роскошный» рехаб, в котором для меня разработали специальную программу, так что я могла жить одна и не взаимодействовать с другими людьми.

- А что, если я не поеду? - спросила я.

Отец ответил, что, если я не поеду, меня вызовут в суд и смешают с грязью. Он сказал:

- Мы тебя изобразим чертовой идиоткой, и поверь - ты не выиграешь процесс. Лучше, чтобы я тебя отправил в рехаб, а не судья.

Я почувствовала, что это - форма шантажа и газлайтинга. Я точно чувствовала, что они пытаются меня убить. Я никогда за все эти годы не противоречила отцу, никогда никому не говорила «нет». Услышав мое «нет» в тот день в той комнате, отец пришел в ярость.

Меня заставили поехать в рехаб. Прижали к стенке, и у меня не было выбора.

Если не поедешь, вот что с тобой произойдет, так что лучше тебе поехать, и покончим с этим.

Но этого не произошло - в смысле, покончить с этим не удалось. Как только я оказалась в рехабе, я больше не могла оттуда уехать, даже когда начала умолять меня выпустить.

Меня заперли там против моей воли на несколько месяцев.

Врачи разлучили меня с детьми, с собаками и домом. Я не могла выйти наружу. Каждую неделю мне приходилось сдавать анализ крови. Я не могла принять ванну без посторонних глаз. Не могла закрыть дверь в своей комнате. За мной следили, даже когда я переодевалась. Спать я должна была ложиться в девять. Меня контролировали, когда я смотрела телевизор, с восьми до девяти часов, в кровати.

Каждое утро надо было вставать в восемь часов. Каждый день у меня были бесконечные встречи.

По несколько часов в день я сидела в кресле на принудительном сеансе психотерапии. Время между встречами я проводила, глядя в окно. Я смотрела, как приезжают и уезжают машины, так много машин, в которых так много психотерапевтов, телохранителей, врачей и медсестер. Думаю, больше всего вреда мне нанесло то, что я наблюдала, как все эти люди приходят и уходят, пока меня не выпускают на улицу.

Мне говорили, что всё происходящее - для моего блага. Но я чувствовала, что меня здесь бросили, и хотя все постоянно мне говорили, что они здесь, чтобы мне помочь, я никогда не понимала, что моя семья от меня хочет. Я делала всё, что, как ожидалось, должна делать. Мои дети приходили ко мне на час по выходным. Но если в течение недели я не делалала то, что «от меня требовалось», мне не разрешали с ними увидеться.

Одной из немногих, кто мне звонил, была Кэйд. Рядом с Кэйд я всегда чувствовала себя в безопасности, и в то же время - чувствовала опасность. Одним из самых потешных звонков, который у меня был за всё время, был ее звонок по «FaceTimе» из больницы в Техасе, она решила рассказать мне о том, что ее укусил в кровати скорпион - в ее кровати. Нога у нее раздулась и стала размером с баскетбольный мяч, без щуток.

- Ты вот это серьезно? - спросила я, глядя на ее распухшую ногу на экране своего телефона. Выглядело это просто невероятно плохо. Мысли о бедной ноге Кэйд помогли мне в кои-то веки по-настоящему отвлечься от неприятностей, с которыми я столкнулась, я всгда буду благодарна ей и техасскому скорпиону.

Психотерапевт задавал мне вопросы по несколько часов, кажется, каждый день, семь дней в неделю.

Много лет я принимала прозак, но в больнице у меня его резко отняли и начали давать литий, опасный препарат, который я не хотела и в котором не нуждалась, из-за него человек становится очень вялым и апатичным. У меня изменилось представление о времени, я была дезориентирована. На литии я не знала, где я, и даже не знала иногда, кто я. Мой мозг не работал должным образом. Я знала, что литий - препарат, который принимала в Мандевиле моя бабушка Джейн, прежде чем совершить самоубийство.

А тем временем моя служба безопасности, с которой я так долго сотрудничала, вела себя так, словно я - преступница.

Когда брали кровь на анализ, специалиста сопровождала медсестра, телохранитель и мой ассистент.

Я что - каннибал? Грабитель банков? Дикое животное? Почему со мной обращались так, словно я собиралась сжечь больницу и всех их убить?

У меня три раза в день меряли давление, словно мне восемьдесят лет. Развлекались по полной. Брали манжету. Медленно ее надевали. Медленно накачивали тонометр... Три раза в день. Чтобы чувствовать себя психически здоровой, мне нужно было двигаться. Движение было моей жизнью танцовщицы. Движение приносило мне радость. Я нуждалась в движении и жаждала его. Но они держали меня в этом кресле сотни лет. Я начала себя чувствовать так, словно меня пытают для какого-то ритуала.

У меня была дрожь в коленях, тревога в душе и в мыслях. Еще никогда у меня не было такого сильного выгорания.

Знаете, как это бывает: когда ваше тело двигается, вы вспоминаете, что живы? Это - всё, чего я хотела. И я не могла двигаться, так что мне начало казаться, что я уже наполовину мертва. Я чувствовала себя разбитой.

Моя задница выросла из-за сидения на стуле по несколько часов в день - так сильно, что я уже не влезала ни в какие свои шорты. Мое собственное тело стало мне чужим. Мне снились ужасные кошмары, в которых я бежала по лесу - эти сны казались такими реальными. Я думала: «Пожалуйста, проснись, пожалуйста, проснись, пожалуйста, проснись - я не хочу, чтобы это было явью, это - просто сон».

Если я находилась в этом учреждении, чтобы вылечиться, это не возымело никакого эффекта. Я начала представлять себя птицей без крыльев. Знаете, иногда в детстве вы бегаете, расставив руки, их овевает ветер, и на мгновение вы чувствуете, что летите? Вот что я хотела почувствовать. А вместо этого я чувствовала себя так, словно погружаюсь в землю.

Я выполнила свою программу пребывания в Беверли-Хиллз. Это был ад, словно я жила в своем фильме ужасов. Я смотрю страшные фильмы. Видела «Заклятие». Я ничего не боюсь после этих месяцев в реабилитационного центре. Серьезно. Теперь я ничего не боюсь.

Сейчас я, наверное, стала женщиной, которая ничего не боится, но это не делает меня сильной, это заставляет меня грустить. Я не должна быть такой сильной. После этих месяцев я стала слишком выносливой. Я скучаю по тем временам, когда была, как говорят в Кентвуде, «дерзкой задницей». Время, проведенное в больнице, отняло мою дерзость. В столь многих отношениях это сломило мой дух.

После двух месяцев в одном здании те же люди отправили меня в другое, и там я уже была не одна. Обычно я предпочитала находиться в одиночестве, но после двух месяцев того, что казалось мне одиночным заключением, на литии, честно говоря, мне было лучше находиться среди других пациентов. Мы были вместе весь день. На ночь каждый оставался в своей личной палате - двери захлопывались с грохотом.

В первую неделю одна из пациенток пришла в мою палату и спросила:

- Почему ты так громко кричишь?

- Что? Я не кричу, - удивилась я.

- Мы все тебя слышим. Ты так громко кричишь.

Я осмотрелась по сторонам.

- Я даже музыку не включаю, - сказала я.

Потом я узнала, что она иногда слышит то, что другие не слышат, и меня это шокировало.

В больницу поступила очень хорошенькая девушка, она сразу же стала популярной. Было такое чувство, словно мы - в старшей школе, где она - чирлидерша, а я - деморализованная заучка. Она прогуливала все встречи.

Хотя большинство пациентов были абсолютно безумны, в основном они мне нравились. Одна девушка курила тонкие сигареты, я такие никогда не видела. Она была восхитительна, и ее сигареты - тоже. Я заметила, что ее отец проведывает ее по выходным. А моя семья запроторила меня сюда и продолжала жить своей жизнью.

- Я знаю, ты видела мои сигареты, - однажды сказала мне восхитительная девушка. - Готова биться об заклад, что ты хочешь попробовать, ведь правда?

Я думала, она никогда не предложит.

- Да, - ответила я.

Так что я выкурила свою первую сигарету «Capri» с ней и с другими девушками.

У нескольких пациентов было расстройство пищевого поведения, и они были болезненно худыми. Я тоже не очень-то много ела. Учитывая, как мало я ела и как много крови у меня брали, удивительно, как я не зачахла.

Должно быть, Бог хранил меня в то время. После трех месяцев заточения я начала думать, что мое маленькое сердечко, благодаря которому я была Бритни, уже выскочило из груди. Что-то намного большее должно было вести меня через эти испытания, потому что это было слишком, я не смогла бы это выдержать в одиночку.

Задаю себе вопрос, как я выжила, и думаю: «Это - не я, это - Бог».

Главная сложность заключалась в том, что перед врачами и посетителями я должна была всё время притворяться, что со мной всё в порядке. Если я была смущена, это служило доказательством того, что мое состояние улучшается. Если я была подавлена и защищалась, значит, я себя не контролировала и была безумна.

Когда-то я услышала о том, как в старые времена выявляли ведьм. Женщину бросали в пруд. Если она всплывала, значит, была ведьмой и ее следовало казнить. А если утонула, значит, она невиновна, ну, ладно. В любом случае она погибнет, но, думаю, тогда считали, что всё равно хорошо бы узнать, что она за женщина.

Через пару месяцев я позвонила отцу и начала умолять его позволить мне вернуться домой.

Он сказал:

- Извини, судья хочет решить, что ей с тобой делать. Сейчас это зависит от врачей. Ничем не могу тебе помочь. Я доверил тебя врачам, и не могу тебе помочь.

Вот что странно: перед тем, как меня заточили в этом рехабе, отец прислал мне на Рождество жемчужное ожерелье и красивую открытку, подписанную от руки. Я спросила себя: «Зачем он это делает? Кто он?».

Больше всего меня ранило то, что много лет он говорил перед камерами - и когда я снимала клип “Work Bitch”, и когда учредили опеку и мы поехали в турне «Circus Tour» — что я и мальчики для него - всё.

- Это - моя дочурка! - говорил он прямо в камеру. - Я так ее люблю.

Я была заперта в трейлере с ненормальной прислужницей Лу Робин, которую возненавидела, когда она начала рассказывать, какой прекрасный у меня отец, всем, кто был готов ее слушать.

Но теперь, когда я отказалась поехать на новую резиденцию в Вегасе, когда меня приходилось заставлять ехать в турне, была ли я его любимой дочуркой?

По-видимому, нет.

Адвокат потом сказал:

- Ваш отец мог полностью всё это прекратить. Мог сказать врачам: «Нет, это слишком, отпустите мою дочь домой». Но он этого не сделал.

Я позвонила маме и спросила, почему все ведут себя так, словно я опасна.

- Я не знаю, не знаю, не знаю..., - твердила она.

Из рехаба я слала эсемески сестре и просила забрать меня оттуда.

- Перестань сопротивляться, - отвечала она. - Ты ничего с этим не сможешь поделать, так что хватит сопротивляться.

Сестра, как и все они, вела себя так, словно я являю собой угрозу. Прозвучит безумно, но повторю, потому что это - правда: думаю, они пытались меня убить.

Я не понимала, как Джейми Линн так спелась с отцом. Она знала, что я прошу ее о помощи и что он за мной следит. Мне казалось, что она должна принять мою сторону.

Одна из моих подруг, которая помогала мне переодеваться в подземной гримерке во время шоу в Вегасе, потом сказала: «Бритни, мне приснились три или четыре кошмара, в которых ты была в этом рехабе. Я просыпалась среди ночи. Мне снилось, что ты там покончила с собой. Приснилось, что Робин, дама, которая была твоей так называемой хорошей ассистенткой, позвонила мне и с гордостью сказала: «Да, она там умерла». Подруга сказала, что всё время обо мне беспокоилась.

Я была в рехабе уже несколько недель, старалась сохранять надежду, и тут одна из медсестер, единственная чертовски настоящая, подозвала меня к компьютеру.

- Взгляните на это, - сказала она.

Я уставилась в ее монитор и попыталась понять смысл увиденного. Женщины на ток-шоу рассказывали обо мне и опеке. Одна из них была в футболке #FreeBritney. Медсестра показала мне и другие записи - фанаты говорили, что пытаются выяснить, не держат ли меня где-то взаперти против моей воли, рассказывали, как много для них значит моя музыка, и как им больно было думать, что я сейчас страдаю. Они хотели мне помочь.

Просто записав это видео, они уже помогли. Всё это увидела медсестра, и все в больнице увидели. Врач в конце концов увидел, что люди по всему миру спрашивают, почему меня заперли. Это было во всех новостях.

Так же, как я могу почувствовать, что чувствует человек в Небраске, думаю, моя связь с фанатами помогла им на подсознательном уровне понять, что я в опасности. Между нами существовала связь независимо от того, где мы находились в пространстве. Даже если вы - на другом конце страны или мира, на каком-то уровне мы связаны. Я ничего не говорила онлайн или в прессе о моем заточении, но мои фанаты, похоже, об этом знали.

Когда они шли маршем по улицам и скандировали «Свободу Бритни!», это было самое невероятное, что я видела в жизни. Знаю, некоторые над этим смеялись. Видели моих фанатов в розовых футболках с моим именем и спрашивали: «Что это за повод?».

Но если бы эти люди на самом деле знали, через что я прошла, и понимали, какая связь существует между мной и фанатами, думаю, они не смеялись бы. Правда заключается в том, что меня удерживали в рехабе против моей воли. И мне действительно было важно знать, что людям не всё равно, жива я или мертва.

Что у нас есть, кроме наших связей друг с другом? И какая связь крепче, чем музыка? Все, кто выступил в мою поддержку, помогли мне пережить тот тяжелый год, их труд помог мне добиться свободы.

Вряд ли ли кто-то понимает, как много для меня значило движение #FreeBritney - «Свободу Бритни», особенно - вначале. В конце, когда проходили судебные слушания, то, что люди выступали в мою защиту, значило для меня очень много. Но когда всё это только началось, меня это поразило, потому что со мной всё было не в порядке, совсем не в порядке. Мои друзья и фанаты почувствовали, что со мной происходит, и сделали для меня всё это - я перед ними в неоплатном долгу. Если вы встали на мою защиту, когда я не могла постоять за себя, от всего сердца огромное вам спасибо.

Когда я, наконец-то, вернулась в свой дом к своим собакам и детям, я была в исступлении.

Угадайте. кто пришел в гости через неделю после моего возвращения? Моя семья.

- Мы так тобой гордимся, Бритни! - сказал папочка. - Ты это сделала! Теперь мы все хотим переехать к тебе.

Но теперь я видела всё дерьмо, которое он замыслил. Понимала, что на самом деле он говорит: «Не могу дождаться, когда заполучу твои деньги - в смысле, тебя!».

Так вот они все пришли - отец, мама, сестра со своими дочерьми Мэдди и Айви.

Я была словно в раковине. До сих пор сидела на литии, так что мое чувство времени было очень размытым. И я боялась. Меня поразила мысль, что они пришли только для того, чтобы завершить то, что начали несколько месяцев назад - убить меня на самом деле. Если вам это кажется паранойей, вспомните всё, что я пережила до сих пор - как они меня обманывали и заперли в рехабе.

Так что я начала играть в эту игру. Я думала: «Если я буду достаточно хорошей для них, они не сделают новую попытку меня убить».

За три с половиной месяца меня едва ли кто-нибудь обнял.

Мне хотелось плакать от мысли, каким сильным должно быть мое маленькое сердечко.

Но моя семья явилась ко мне домой, словно ничего не случилось. Словно я не перенесла только что почти невыносимую травму.

- О, привет, девочка, как ты? - прощебетала Джейми Линн.

Мама, Джейми Линн и девочки всё время толпились на моей кухне. Будучи в Лос-Анджелесе, Джейми Линн договорилась об участии во всех этих телешоу. Папа ездил с ней на кастинги в Голливуд, вернулась она шумная и счастливая. - Как дела, парни? - крикнула Джейми Линн, пройдя на кухню и увидав там моих сыновей.

Она действительно нашла свой талисман. Я была за нее рада. Но в то же время - мне тогда не хотелось находиться поблизости.

- О боже, у меня появилась великолепня идея для нас с тобой! - сообщила Джейми Линн, вернувшись с очередного кастинга, пока я сидела, склонившись над барной стойкой кухни, почти в коматозном состоянии. - Как тебе идея - ток-шоу сестер!

Каждый раз Джейми Линн выдавала новую идею. Ситком! Ромком!

Она говорила, кажется, несколько часов, а я уставилась в пол и слушала. В моем мозгу эхом отдавалась фраза: «Что, черт возьми, происходит?».

Когда моя семья наконец-то уехала и этот ужас закончился, я начала по-настоящему понимать, через что мне пришлось пройти. В душе бушевала только слепая ярость. Они меня наказывали. За что? За то, что я с детства их поддерживала?

Как мне удалось не покончить с собой в том ужасном месте, не избавиться от страданий - ведь пристреливают же хромую лошадь? Я уверена, в такой ситуации почти любой покончил бы с собой.

Думая о том, насколько близка я была к самоубийству, я плакала. Потом произошло событие, которое вывело меня из ступора.

В тот август мой отец спорил с Шоном Престоном, которому в то время было тринадцать лет. Мой сын закрылся в спальне, чтобы прекратить перепалку, а а папочка выбил дверь и начал его трясти. Кевин написал заявление в полицию, и моему отцу запретили видеться с внуками.

Я знала, что мне нужно собраться с силами для финальной битвы. Это был такой долгий путь. Я нашла веру и снова ее потеряла. Меня сбивали с ног, и я снова поднималась. Бежала за свободой лишь для того, чтобы она ускользнула у меня из рук.

Если я оказалась достаточно сильной, чтобы пережить всё, что пережила, я должна воспользоваться шансом и попросить у Бога еще немножко больше. Я решила попросить, черт возьми, всеми фибрами души, чтобы отменили опеку.

Я не хотела, чтобы эти люди продолжали управлять моей жизнью. Даже не хотела, чтобы они толпились в моей чертовой кухне.

Я не хотела, чтобы у них была власть держать меня вдали от моих детей, моего дома, моих собак и моей машины.

Я думала: «Если я могу что-то провозгласить, позволь мне провозгласить отмену опеки».

Первый шаг к получению свободы: люди должны начать понимать, что я по-прежнему - реальный человек, и я знала, что смогу этого добиться, если буду рассказывать больше о своей жизни в социальных сетях. Я начала примерять новую одежду и выкладывать модели в Инстаграме. Мне это приносило невероятно много радости. Хотя некоторым в онлайне это казалось странным, мне было всё равно. Если тебя всю жизнь воспринимали только как сексуальный объект, приятно полностью контролировать свой гардероб и камеру.

Я пыталась вернуть связь со своим творческим началом, сделила в Инстаграме за акааунтами художников и музыкантов. Мне попался аккаунт парня, снимавшего психоделические ролики, например, в одном из роликов на фоне младенчески-розового экрана шел белый тигр с розовыми полосками. Когда я это увидела, естественно, мне захотелось создать что-то самой, и я начала экспериментировать с песней. В начале добавила детский смех. Мне это показалось необычным.

Хесам сказал:

- Не добавляй сюда детский смех!

Я послушалась его совета и убрала смех, но вскоре на другом аккаунте, за которым я следила, появилось видео с детским смехом, и меня обуяла зависть. «Это я должна была это сделать! - думала я. - Этот криповый смеющийся младенец - это должна была сделать я!».

Артисты - люди странные, вам ведь об этом известно?

В шоу-бизнесе тогда многие считали, что я - не в себе. В некотором смысле я предпочла бы быть «сумасшедшей» и делать то, что хочу, а не «хорошей девочкой» - и делать то, что мне велят, без возможности настоящего самовыражения. В Инстаграме я хотела показать, что существую.

Кроме того, я поняла, что теперь больше смеюсь - у меня вызывали восторг такие комики, как Эми Шумер, Кевин Харт, Себастиан Манискалко и Джо Кой. Я прониклась огромным уважением к их уму и остроумию, к тому, как они используют язык, чтобы проникнуть к человеку под кожу и заставить его смеяться. Это - дар. Когда я слушала, как они используют свой голос, будучи столь явственно собой, я вспомнила, что тоже кое-что могу делать, начала снимать видео для социальных сетей или просто делать графику. Юмор спасал меня от погружения в пучину горечи.

Я всегда восхищалась представителями индустрии развлечений, обладающими острых умом. Смех - лекарство от всех болезней.

Люди могут смеяться над тем, что мои посты - наивные или странные, или над тем, что я говорю гадости о людях, причинивших мне боль. Возможно, это - феминистское пробуждение. Думаю, то, что я говорю, связано с тайной - кто я на самом деле, и это - мое преимущество, потому что этого никто не знает!

Мои дети иногда надо мной смеются, но меня это не очень беспокоит.

Они всегда помогали мне посмотреть на мир под новым углом. С детства они видели мир иначе, и оба они - такие креативные. Шон Престон - гений в школе, действительно яркий ребенок. Джейден невероятно талантливо играет на пианино, у меня просто мурашки по коже.

Перед началом пандемии они приходили ко мне на вкуснейший ужин два или три вечера в неделю. Всегда делились невероятными вещами, которые сделали, и объясняли мне, для чего они живут.

- Мама, посмотри мой рисунок! - говорил один из них. Я рассказывала, что вижу, а они говорили: «Да, ну а теперь, мама, посмотри на это вот в таком ракурсе». И я видела в их произведении еще больше. Я любила их за глубину и характер, за талант и доброту.

Началось новое десятилетие, во всем начал появляться смысл.

А потом грянул COVID.

В первые месяцы локдауна я стала еще большей домоседкой, чем была прежде. Дни и недели я сидела в своей комнате, слушала книги по саморазвитию, смотрела в стену или делала украшения. Мне было невыносимо скучно. Прослушав миллион книг по саморазвитию, я перешла к повествованиям - это можно отнести к рубрике «Воображение», особенно - любую книгу, которую озвучил чтец с британским акцентом.

Но во внешнем мире служба безопасности, нанятая моим отцом, продолжала следить за выполнением правил. Однажды на пляже я сняла маску. Подбежал телохранитель и меня обругал. Мне сделали выговор и заперли на несколько недель.

И-за ограничений карантина и рабочего графика Хесама он был вдали от меня.

Мне было так одиноко, я даже начала скучать по своей семье.

Позвонила маме и сказала:

- Ребята, хочу с вами повидаться.

Она ответила:

- Мы сейчас заняты шоппингом. Присоединяйся! Мы тебе перезвоним.

И не перезвонили.

В Луизиане были другие правила локдауна, и они всё время всюду ходили.

В конце концов, я отказалась от идеи к ним дозвониться, и полетела в Луизиану, чтобы с ними увидеться. Они там, кажется, были такими свободными.

Почему я продолжала с ними общаться? Точно не знаю. Почему мы не прекращаем дисфункциональные отношения? С одной стороны, я по-прежнему их боялась, и мне хотелось быть хорошей. С юридической точки зрения мой отец по-прежнему оставался мною, и всегда пользовался случаем об этом напомнить, но я надеялась, что это - ненадолго.

Пожив тогда со своей семьей, я узнала, что, пока я находилась в психиатрической клинике, они выбросили многие вещи, которые я хранила в мамином доме. Все куклы «Madame Alexander», которые я коллекционировала в детстве, исчезли. И всё, что я написала за три года, тоже исчезло. У меня была папка со стихами, которые действительно были для меня важны. Всё исчезло.

Когда я увидела пустые полки, мне стало невыносимо грустно. Я со слезами на глазах думала о написанных мною страницах. Нет, я никогда не собиралась это публиковать, ничего такого, но для меня это было важно. А моя семья выбросила это всё в мусорник, так же, как они выбросили меня.

Потом я собралась с силами и подумала: «Я могу завести новый блокнот и начать всё сначала. Я много думала. Сегодня я жива только потому, что в моей жизни была радость».

Пришло время вновь обрести Бога.

В тот момент я примирилась со своей семьей - в смысле, я поняла, что больше никогда не хочу их видеть, и это примирило меня с ними.

От назначенного судом адвоката, который был со мной тринадцать лет, никогда не было особой пользы, но во время пандемии я подумала, что, возможно, смогу использовать его для своей выгоды. С настойчивым постоянством молитвы я разговаривала с ним по два раза в неделю, просто чтобы обдумать, какие у меня есть варианты. Он работает на меня, или на моего отца и Лу?

Пока он обсуждал вопрос, я думала: «Похоже, ты не веришь, что я знаю, а я знаю, куда с этим пойти. Я собираюсь положить всему этому конец. Точно могу тебе сказать - у тебя ничего не получится».

В конце концов, настал поворотный момент. Очевидно, адвокат больше ничего не мог для меня сделать. Мне следовало взять контроль в свои руки.

На публике следовало об этом помалкивать, но в душе я молилась, чтобы всё это закончилось. По-настоящему молилась...

Так что ночью 22 июня 2021 года я позвонила из своего дома в Калифорнии в службу «911» и заявила о злоупотреблении полномочиями опекуна со стороны моего отца.

Отрезок времени между началом моих настойчивых усилий по прекращению опекунства и его долгожданным окончанием я провела в подвешенном состоянии, словно в лимбе. Я не знала, чем всё обернется. Я по-прежнему не могла перечить отцу и поступать по-своему, было такое чувство, что каждый день появляется очередной документальный фильм на очередном стриминговом сервисе. Вот такая была ситуация, когда я узнала, что у моей сестры выходит книга.

Отец по-прежнему меня контролировал, я ни слова не могла сказать в свою защиту. Меня разрывало на части от ярости.

Смотреть документальные фильмы о себе было тяжело. Я понимала, что всеобщие симпатии - на моей стороне, но было обидно, что мои старые друзья общались с телевизионщиками, не посоветовавшись сначала со мной. Я была в шоке от того, что люди, которым я доверяла, говорили на камеру. Не понимала, как они могут говорить такое у меня за спиной. Я бы на их месте позвонила подруге и спросила, нормально ли, что я буду говорить о ней.

Было очень много догадок о том, что я должна думать или чувствовать.

- Миссис Спирс? Говорите свободно.

Голос трещал в трубке. Я была в своей гостиной. Обычный летний полдень в Лос-Анджелесе.

23 июня 2021 года я, наконец, обратилась в суд Лос-Анджелеса по делам наследства и опеки. Я знала, что мир меня слушает. Я репетировала много дней, но, когда время пришло, на плечи навалился тяжкий груз. Тяжело было во многом потому, что я знала - поскольку я попросила, чтобы слушания были открытыми, миллионы людей услышат мой голос, как только я начну говорить.

Мой голос. Он был везде, по всему миру - на радио, на телевидении, в Интернете - но столь многие аспекты своей личности мне приходилось подавлять. Мой голос использовался в мою защиту и против меня так много раз, что я боялась: никто не узнает мой голос, когда я начну говорить свободно. Что, если меня сочтут сумасшедшей? Что, если обвинят во лжи? Что, если я скажу что-то не то, и всё пойдет наперекосяк? Я сочинила так много вариантов этого заявления. Перепробовала миллион способов сформулировать всё правильно, сказать то, что мне нужно, но сейчас, когда время пришло, я очень волновалась.

А потом, несмотря на страх, я вспомнила, что по-прежнему существует то, на что я могу опереться: я хочу, чтобы люди поняли, через что я прошла. Я верю, что всё можно изменить. Верю, что имею право на счастье. Знаю, что заслуживаю свободы.

Это интенсивное глубокое чувство, что женщина во мне по-прежнему достаточно сильна, чтобы сражаться за правое дело.

Я посмотрела на Хесама. сидевшего на диване рядом со мной. Он сжал мою руку.

И вот впервые за всё это время, казавшееся мне вечностью, я начала рассказывать свою историю.

Я сказала судье:

- Я лгала, коогда говорила, что у меня всё в порядке и я счастлива. Это ложь. Я думала, что, может быть, если я буду повторять это достаточно часто, я стану счастливой, я отказывалась признавать очевидное... Но теперь я скажу вам правду, хорошо? Я несчастна. Я не могу уснуть. Я зла до безумия. И подавлена. Каждый день плачу.

Я продолжала:

- Я даже не пью. А мне следовало бы пить, учитывая, через что меня заставили пройти.

Я сказала:

- Жаль, что я не могу говорить с вами по телефону вечно, потому что когда я отключаюсь, вдруг слышу все эти «нет». А потом вдруг чувствую, что на меня набросились, меня травят, чувствую себя брошенной и одинокой. А я устала быть одна. Я заслужила те же права, что и любой другой человек - родить ребенка, создать семью, всё это и еще большее. Вот что я хочу вам сказать. Спасибо вам за то, что вы позволили мне говорить сегодня.

Я едва дышала. Впервые за очень долгое время я получила возможность высказаться публично, мысли захлестывали миллионным потоком. Я ждала, что ответит судья. Надеялась увидеть какой-то намек на то, о чем она думает.

- Хочу сказать вам только, что я очень тронута вашими словами и чувствами, - ответила судья. - Я знаю, что вам потребовалось очень много мужества, чтобы сказать всё то, что вы нам сегодня сказали. Хочу, чтобы вы знали: суд очень ценит то, что вы сегодня были с нами на линии и поделились своими чувствами.

После этого я почувствовала облегчение, меня наконец-то услышали после тринадцати лет молчания.

Я всегда так усердно работала. Мирилась с тем, что меня так долго подавляли. Но когда моя семья отправила меня в это учреждение, они зашли слишком далеко.

Со мной обращались, как с преступницей. А они заставили меня .думать, что я этого заслуживаю. Заставили меня забыть о самоуважении и достоинстве.

Из всего, что они натворили, хуже всего было то, что они заставили меня поставить под сомнение свою веру. У меня никогда не было определенного представления о религии. Я просто знала, что существует что-то, большее, чем я. Пока они меня контролировали, я на некоторое время перестала верить в Бога. А потом, когда пришло время отменить опеку, я поняла одну вещь: вы не сможете издеваться над женщиной, которая умеет молиться. По-настоящему молиться. Всё, что я делала, было молитвой.

Я лгала тринадцать лет. Весь мир знал, что мне нужен новый адвокат, и я, наконец, поняла то же самое. Пришло время вернуть себе контроль над своей жизнью.

Я обратилась к своим SSM-менеджерам и к подруге Кэйд, чтобы они мне помогли найти нового адвоката. Вот когда в мою команду вошел Мэтью Розенгарт, он был великолепен. В прошлом - выдающийся федеральный прокурор, теперь у него была крупная адвокатская фирма. Среди его знаменитых клиентов были Стивен Спилберг и Киану Ривз, у него был опыт ведения сложных и резонансных дел. Мы несколько раз говорили по телефону, а потом встретились в начале июля в моем домике с бассейном. Когда Мэтью оказался у меня дома, я почувствовала, что приближаюсь к завершению дела. Что-то должно произойти. Сохранение статуса-кво теперь будет невозможно. Но, конечно же, поскольку это - правовая система, нам пришлось ждать и разрабатывать стратегию.

Он был в ужасе из-за того, что я так долго не нанимала своего адвоката. Сказал, что даже опасные преступники нанимают своих собственных адвокатов, сказал, что ненавидит буллинг. Мне это понравилось, потому что я считала, что мой отец, Лу и Робин осуществляют по отношению ко мне буллинг, и хотела, чтобы они исчезли из моей жизни.

Мэтью сказал, что сначала обратится в суд и подаст прошение о том, чтобы моего отца лишили прав опеки, а потом будет легче добиться отмены опеки в целом. Всего несколько недель спустя, 26 июля, он подал прошение о лишении моего отца прав опекуна. После большого судебного слушания 29 сентября отец перестал быть моим опекуном. Об этом сообщили во всех новостях прежде, чем Мэтью смог позвонить мне из суда.

Я испытала огромное облегчение. Человек, который пугал меня в детстве и управлял мною, когда я выросла, который сделал больше, чем кто-либо, чтобы подорвать мою самооценку, больше не контролирует мою жизнь.

Когда моего отца лишили прав опеки, Мэтью сказал, что нам надо воспользоваться моментом и подать ходатайство о полной отмене опеки.

Я была на курорте на Таити в ноябре, Мэтью позвонил, чтобы сообщить новость: я больше не под опекой. Когда я отправлялась в путешествие, он сказал, что в один прекрасный день я снова впервые за тринадцать лет проснусь свободной женщиной. Но я всё равно не могла поверить, когда он позвонил мне из суда и сказал, что дело сделано. Я свободна.

Хотя победу нам принесла его стратегия, он сказал, что мне нужно отдать должное. Сказал, что свидетельствуя перед судом, я освободилась и, возможно, помогла другим людям, находящимся под несправедливой опекой. Мой отец так долго присваивал плоды моих трудов, и сейчас для меня были очень важны слова моего адвоката о том, что я совершила решительный поступок, повлиявший на мою жизнь.

Теперь, наконец-то, это была моя собственная жизнь.

Из-за контроля я стала очень злой, я говорила от имени всех, кого лишили права решать свою судьбу.

«Я искренне благодарна за каждый день...Я здесь не для того, чтобы быть жертвой, - написала я в Инстаграме после отмены опеки. - Всё свое детство я прожила среди жертв. Вот почему я убежала из дома. Я пахала двадцать лет, я совсем упахалась... Надеюсь, моя история окажет воздействие и будет способствовать изменениям в коррумпированной системе».

Много месяцев после того телефонного звонка я день за днем восстанавливаю свою жизнь. Пытаюсь научиться заботиться о себе и радоваться жизни.

На каникулах в Канкуне я вернулась к любимому прежде хобби - начала кататься на гидроцикле. До того я последний раз каталась на гидроцикле на Майами с мальчиками, я тогда ехала очень быстро, чтобы за ними угнаться. Эти дети на гидроцикле - буквально монстры! Они едут невероятно быстро и подпрыгивают. Несясь за ними по волнам, я несколько раз сильно ударилась - бум, бум, бум - и упала, меня захлестнуло волной, и я повредила руку.

Не желая повторить этот опыт, в мае 2022 года я попросила своего ассистента меня везти. Оказалось, что, когда тебя везут, это намного лучше. Теперь я смогла почувствовать мощность двигателя, насладиться прозрачной голубой водой, и ехала именно на той скорости, на которой хотела.

Именно это я делаю сейчас - пытаюсь наслаждаться жизнь и быть добрее к себе, двигаться на своей собственной скорости. И, впервые за столь долгое время, позволить себе доверять людям.

Каждый день я включала музыку. Ходила вокруг дома и пела, чувствовала себя абсолютно свободной, расслабленной и счастливой. Мне было всё равно, идеально я пою или нет. Благодаря пению, как спорту или молитве, я обретала уверенность в себе и силу. (Помни: язык - это твой меч). Всё, что заставляет твое сердце биться чаще, хорошо. Кроме того, музыка - это связь с Богом. Вот где мое сердце.

Когда я получила постоянный доступ к студии в Малибу, мне понравилось ездить туда регулярно. Однажды я написала шесть песен за день. Музыка для меня - чистейшее удовольствие, когда я творю для себя. Я думала, что как-нибудь надо будет снова арендовать студию и поиграть, но некоторое время не думала о том, чтобы записывать новые песни.

Я изменила свое мнение, когда меня пригласили записать песню с артистом, которым я восхищалась всю жизнь - сэром Элтоном Джоном. Он - один из моих любимых исполнителей. Я познакомилась с ним лет десять назад на вечеринке вручения «Оскаров», мы отлично пообщались. А теперь он прислал нежнейшее видеосообщение, спрашивал, не заинтересована ли в том, чтобы вместе записать одну из его самых культовых песен. “Hold Me Closer” станет модернизированной версией для дуэта его хита “Tiny Dancer,” дополненной отрывками из других его песен.

Это была большая честь для меня. Как и я, Элтон Джон много пережил на глазах у публики. Благодаря этому он полон сочувствия. Во всех смыслах красивый мужчина.

Коллаборация имеет даже еще большее значение: в детстве я слушала “Tiny Dancer” в машине в Луизиане, когда ехала на уроки танцев и гимнастики, а потом - домой.

Сэр Элтон был добр, рядом с ним я чувствовала себя уверенно. Мы назначили дату записи песни, и я отправилась на домашнюю студию продюсера в Беверли-Хиллз.

Студия находилась в подвале. Никогда такую не видела: полностью открытая студия с гитарами, пианино, микшерными пультами - всё необходимое музыкальное оборудование. Я волновалась - впервые за шесть лет мир услышит, как я пою что-то новое. Но я верила в песню и в себя, поэтому приступила к записи.

Я встала перед микрофоном, ускорила темп и начала петь. Через несколько часов всё было готово. Я записала дуэт одной из моих любимых песен с одним из моих любимых артистов. Я волновалась, меня переполняли эмоции несколько недель до релиза.

До учреждения опеки я выходила на сцену, и все ждали, когда я подам сигнал к началу шоу. Я должна была поднять указательный палец, что значило: «Начинаем». Под опекой я всегда вынуждена была ждать других. Мне говорили: «Мы сообщим тебе, когда будем готовы». Я чувствовала, что со мной обращаются как с полным ничтожеством. Я это ненавидела.

Во время действия опеки меня приучили чувствовать себя слишком хрупкой, слишком напуганной. Такова цена, которую я платила под опекой. Они отняли большую часть моей женственности, мой меч, мою сущность, мой голос, способность сказать: «Идите к черту». Знаю, звучит плохо, но это - что-то ключевое. Не недооценивайте свою силу.

Песня “Hold Me Closer” впервые прозвучала 26 августа 2022 года. К 27-му августа мы оказались на первом месте в чартах сорока стран. Мое первое «первое место» и сингл, наиболее долго продержавшийся в чартах, за почти десять лет. И на моих собственных условиях. Полный контроль. Фанаты сказали, что в этом трэке я пела невероятно. Когда вы делитесь с миром плодами своего творчества, это - ошеломляющее чувство. Но, по моему опыту, оно всегда того стоит. Запись “Hold Me Closer” и его релиз - фантастический опыт. Это не просто хорошее чувство - это великолепное чувство.

Развитие музыкальной карьеры сейчас не является моим приоритетом. Сейчас мне пора попытаться привести в порядок свою духовную жизнь, обратить внимание на мелочи, замедлиться. Сейчас мне пора быть не тем человеком, которого хотят видеть другие, мне пора найти истинную себя.

С возрастом мне всё больше нравится быть одной. Когда я выступала, это было чудесно, но за последние пять лет моя страсть к выступлениям уменьшилась. Теперь я делаю это для себя. Когда я одна, я полнее чувствую Бога.

Я - не святая, но я действительно чувствую Бога.

Мне необходимо найти себя. Это - длительный процесс. Я уже им наслаждаюсь. Изменения - это хорошо. Мы с Хесамом всегда молимся вместе. Меня восхищает его последовательность - он много работает, он - хороший человек, следит за здоровьем, заботится обо мне, помогает мне узнать, как нам заботиться друг о друге.

Он дарит мне вдохновение, и я благодарна ему за это. Когда отменили опеку, настало идеальное время для наших отношений - мы смогли начать новую жизнь вместе, без ограничений, и поженились. Наша свадьба чудесным образом увенчала то, как много мы пережили вместе и сколь глубоко мы желаем друг другу счастья.

В день отмены опеки меня обуревало множество эмоций: шок, облегчение, восторг, печаль, радость.

Я чувствовала, что отец и, к сожеланию, все остальные родственники меня предали. Мы с сестрой должны были бы помогать друг другу, но, к сожалению, здесь - не тот случай. Пока я сражалась за отмену опеки и находилась в центре внимания прессы, она писала книгу, чтобы на этом нажиться. Она поспешно выдавала скабрезные истории, многие из которых были обидными и возмутительными. Меня это по-настоящему унизило.

Разве сестры не должны иметь возможность признаться друг другу в своих страхах и уязвимости без того, чтобы потом эти признания были использованы в качестве доказательства психической нестабильности?

Я не могла не почувствовать, что она просто не понимает, что я пережила. Как оказалось, для меня это всё было легко, потому что так много славы свалилось на меня в столь юном возрасте, она винила меня за мой успех и за всё, что ему сопутствовало.

Очевидно, Джейми Линн тоже страдала в нашем доме. Она, в отличие от меня, росла ребенком развода. Похоже, ей досталось не так-то много родительского внимания, я знаю, что ей было тяжело петь, играть и искать свою дорогу в мире в тени сестры, которая получала большую часть внимания не только семьи, но и мира. Так что я очень ей сочувствую.

Но, думаю, она не вполне понимает, как отчаянно бедны мы были до ее рождения. Благодаря деньгам, которые я приносила в семью, она не оказалась беспомощной перед лицом нашего отца, как мы с мамой в 1980-х. Если у вас ничего нет, эта боль усиливается из-за невозможности сбежать. Мы с мамой были вынужденными свидетелями уродства и жестокости, не веря, что нам есть куда уйти.

Она всегда будет моей сестрой, я люблю ее и ее прекрасную семью. Желаю им всего самого лучшего. Она многое пережила, в том числе - подростковую беременность, развод и аварию, в которой едва не погибла ее дочь. Она говорит о боли взросления в моей тени. Я работаю над тем, чтобы больше сочувствовать, а не злиться на нее и на всех, кто был несправедлив ко мне. Это нелегко.

Во сне Джун говорит мне, что знает, что обижал моего отца. а тот в свою очередь обижал меня. Я ощущаю его любовь, чувствую, что на том свете он изменился. Надеюсь, однажды я смогу лучше почувствовать и других членов своей семьи.

Мой гнев проявлялся на физическом уровне, особенно - в форме мигреней.

Когда у меня начались мигрени, я не хотела идти к врачу, потому что меня много лет отсылали от одного врача к другому, и у меня развилась фобия. Так что я решила сама о себе позаботиться. Когда заходит речь о мигрени, я не люблю это обсуждать, поскольку суеверно боюсь, что, если буду говорить о ней, она вернется.

Когда начинается мигрень, я не выношу свет и не могу пошевелиться. Замираю во тьме. Из-за любого света у меня раскалывается голова, чувство такое, словно я сейчас потеряю сознание - настолько больно. Мне надо поспать полтора дня. До недавнего времени у меня никогда в жизни не болела голова. Брат часто жаловался на головную боль, а я думала, что он просто преувеличивает. Теперь мне стыдно, что я высказывала сомнения.

Как по мне, мигрень - хуже, чем желудочный вирус. По крайней мере, с вирусом вы всё равно можете мыслить здраво. Ваша голова может помочь вам определить, что вы хотите сделать, какие фильмы хотите посмотреть. А когда у вас мигрень, вы не можете делать ничего, потому что ваш мозг отключен. Мигрени - лишь часть физического и эмоционального ущерба от опеки. Думаю, моя семья на самом деле не понимает весь масштаб нанесенного ущерба.

Тринадцать лет мне не разрешали есть то, что я хотела, не разрешали водить машину, тратить свои деньги на то, что я хочу, пить алкоголь и даже кофе.

Свобода делать то, что я хочу, вернула мне мою женскую сущность. В сорок с лишним лет я пробую вещи на вкус, как в первый раз. Я чувствую, что женщину во мне очень долго подавляли.

Теперь, наконец, я наверстываю уцпущенное в жизни. И могу поехать грешить в Город Грехов.

Впервые за много лет я начала вновь наслаждаться роскошью жизни взрослой женщины. Такое чувство, словно я очень долго была под водой, лишь изредка всплывала, чтобы глотнуть воздуха и съесть немного корма. Когда я вернула себе свободу, это был мой ключ к возвращению на сушу, теперь я могла в любое время устроить себе каникулы, попивать коктейли, водить машину, ездить на курорты и смотреть на океан.

Я разбираюсь с проблемами по мере поступления и стараюсь быть благодарной за мелочи. Я благодарна за то, что отец исчез из моей жизни. Мне больше не нужно его бояться. Если я наберу вес, такое облегчение - знать, что никто не будет на меня кричать: «Возьми себя в руки!», я снова могу есть шоколад.

Как только отец исчез из моей жизни и больше не заставлял меня есть то, что считал нужным, мое тело стало сильным, мой огонь вернулся. Я обрела уверенность в себе, мне снова начала нравиться моя внешность. Мне нравится примерять разные наряды в Инстаграме.

Я знаю, что многие не понимают, почему я люблю фотографироваться обнаженной или в новых платьях. Но, думаю, если бы их тысячи раз фотографировали другие люди, если бы их подгоняли и заставляли принимать позы, которые одобрят другие, они поняли бы, что я получаю огромное удовольствие, принимая позы, которые считаю сексуальными, и фотографируя себя, делая с этим всё, что хочу. Я родилась нагой, и, честно говоря, чувствую, что весь вес этого мира лежит на моих плечах. Мне захотелось увидеть себя более легкой и свободной. Как младенец. Вся моя жизнь лежит передо мной, и вот так я сейчас себя чувствую - словно начала жизнь с чистого листа.

Я действительно чувствую, что родилась заново. Я хожу по дому и пою, как в детстве, наслаждаюсь тем, что звук исходит из моего тела и снова возвращается ко мне. Я снова нахожу радость в том, из-за чего когда-то начала петь. Это чувство для меня священно. Я делаю это для себя, и ни для кого другого.

Меня постоянно спрашивают, когда я начну делать новые шоу. Признаюсь, не люблю этот вопрос. Мне нравится танцевать и петь так, как тогда, когда я была моложе, и не пытаться делать это для выгоды моей семьи, не пытаться что-то получить, делать это для себя и ради моей истинной любви.

Только сейчас я почувствовала, что ко мне возвращается доверие к людям и вера в Бога. Я знаю. что делает меня счастливой и приносит радость. Я пытаюсь медитировать на те места и мысли, которые помогают мне пережить этот опыт. Я люблю красивые места, сыновей, мужа, друзей, домашних питомцев. Люблю своих фанатов.

Когда речь заходит о фанатах, меня иногда спрашивают о моем особом отношении к гей-сообществу.

Для меня это - любовь, безусловная любовь. Мои друзья-геи всегда меня защищали, может быть, потому что знали, что я в каком-то смысле наивна. Не тупая, но слишком добрая. Думаю, многие геи из моего окружения решили меня поддержать. Я это чувствовала даже на сцене, когда они были рядом. Если я чувствовала, что выступаю не очень хорошо, я могла рассчитывать на друзей, которые понимали, что мне выступление не кажется великолепным, но всё равно говорили: «Ты выступила так хорошо!». Такая любовь значит для меня очень много.

Одни из моих любимых ночных тусовок - когда я тусила со своими танцорами. Однажды в Европе мы пошли в гей-клуб, и я почувствовала, что все вокруг меня на танц-поле - слишком высокие. В клубе играла чудесная электронная танцевальная музыка, мне понравилось. Я танцевала до шести часов утра, а чувство было такое, словно прошло две минуты. Моя душа была такой живой. Это было похоже на мистический эпизод в Аризоне - духовный опыт пребывания рядом с людьми, которые, я чувствовала, любят меня безусловной любовью. С такими друзьями неважно, что ты делаешь, говоришь, или еще что-то. Это - настоящая любовь.

Помню еще случай в Италии. Я пошла на презентацию, где драг-квинз пели мои песни. Это было невероятно. Артисты красивые. Они жили в моменте, я видела, что им нравится выступать. Они вкладывали столько души и драйва, я очень это уважаю.

Освободившись от опеки, я сразу же полетела в два места, по которым соскучилась и где любила проводить отпуск - Мауи и Канкун. Я плавала в океане, загорала, играла со своим новым щенком Сойером и каталась на лодке с Хесамом. Я много читала и писала эту книгу. Во время путешествия я узнала, что беременна. Я так много лет мечтала о еще одном ребенке. Мы с Хесамом давно хотели создать семью. Я восхищалась его эмоциональной устойчивостью. Мне нравится, что он даже не пьет. Мне его послал Господь. Когда я узнала, что у нас с ним будет ребенок, у меня голова пошла кругом.

И я очень боялась. Когда я ждала Шона Престона и Джейдена, я страдала от депрессии. На этот раз беременность во многом напоминала предыдущие - меня немного тошнило, мне нравилась еда и секс, так что я спрашивала себя, не вернется ли и депрессия. Я действительно немного замедлилась. Мне нравится быть активной. Но моя жизнь стала настолько лучше, я получала так много поддержки, была уверена, что справлюсь.

До конца третьего триместра случился выкидыш. Я была так взбудоражена из-за беременности, что рассказала всему миру, а это значило, что теперь нужно рассказать об утрате. Мы выложили пост в Инстаграме: «С глубочайшим прискорбием мы вынуждены сообщить, что потеряли нашего чудесного малыша в начале беременности. Это - сокрушительный удар для любых родителей. Наверное, нам нужно было повременить с сообщением о беременности. Но мы слишком обрадовались и хотели поделиться хорошей новостью. В нашей любви друг к другу - наша сила. Мы будем и дальше пытаться увеличить нашу прекрасную семью. Мы благодарны вам всем за поддержку. Любезно просим уважать наши личные границы в этот тяжелый момент».

После потери малыша я была опустошена. Но музыка снова вернула мне правильное видение и перспективу. Каждя песня и каждый танец помогают мне рассказать новую историю, дарят новые возможности побега. Когда я слушаю музыку на телефоне, это помогает мне справиться с гневом и печалью, которые я переживаю во взрослой жизни.

Сейчас я стараюсь особо не думать о своей семье, но мне интересно, что они подумают об этой книге. Я молчала тринадцать лет, так что, если они меня услышат, может быть, у них мелькнет случайная мысль: «Возможно, она права». Я верю, что их мучает совесть, что в глубине души они понимают, как плохо со мной поступили.

Все эти годы я заставляла себя делать то, что мне велели, позволяла со мной так обращаться, теперь я понимаю, каких людей хочу видеть рядом, а каких - нет. Так много средств массовой информации были жестоки ко мне, и они не изменились только от того, что я вышла из-под опеки. В прессе много спекуляций на тему моего состояния. Я знаю, что моих фанатов это волнует. Теперь я свободна. Я стала собой и пытаюсь исцелиться. Я наконец-то делаю, что хочу, когда хочу. И не на секунду не воспринимаю это как должное.

Свобода - это возможность дурачиться, быть глупой, веселиться в социальных сетях. Свобода - это возможность сделать перерыв от Инстаграма без того, чтобы люди начали звонить в службу «911». Свобода - это возможность совершать ошибки и учиться на них. Свобода значит, что я не обязана выступать для кого-то - на сцене или за ее пределами. Свобода значит, что я могу быть великолепно неидеальной, как любой другой человек. Свобода значит возможность и право искать счастье, как я считаю нужным, на моих условиях.

Много времени и усилий понадобилось, чтобы я почувствовала, что готова рассказать свою историю. Надеюсь, она определенным образом вдохновит людей и тронет сердца. С тех пор, как я обрела свободу, я должна конструировать свою новую идентичность. Мне пришлось сказать: «Минутку, вот кем я была - я была пассивной и пыталась всем угодить. Была девочкой. И вот кто я теперь - я сильная и уверенная в себе. Женщина».

Когда я была маленькой девочкой и лежала на теплых камнях соседского сада, у меня были большие мечты. Я была спокойна и чувствовала, что всё под контролем. Я знала, что смогу воплотить свои мечты в реальность. Мне не всегда удавалось добиться того, чтобы мир принял мою точку зрения, но теперь мне это во многом удается. Я не могу изменить прошлое, но больше не вынуждена быть одинокой и напуганной. Я так много пережила с тех пор, как бродила в детстве по лесам Луизианы. Я создавала музыку, путешествовала по миру, стала матерью, нашла любовь и потеряла ее, а потом - нашла снова. Мне понадобилось много времени, чтобы почувствовать, что я по-настоящему присутствую в своей жизни, облечена своей силой и женской сущность. Но теперь я - действительно здесь.