Женская хитрость

13

Старые тяжелые шторы надежно затеняли окно в маленькой комнате, где лежала Джейн, по привычке свернувшись калачиком и пытаясь заснуть. Она молила о сне и в то же время страшилась забвения.

Каждую ночь ее преследовал один и тот же кошмар, и это было страшнее бессонницы: печальный недоумевающий взгляд Фрэнка, когда она уходила от него. Она не сомневалась, что отец приведет в исполнение свои угрозы, и не могла этого допустить. Фрэнк и так перенес много страданий из-за отца, а теперь еще и из-за нее? Нет! Пусть он ее забудет.

Джейн забилась в угол старого дивана и зарыдала. Ей не раз приходила в голову мысль прервать непрерывную цепь страданий. Но теперь, когда в ней зарождалась новая жизнь, она должна быть сильной и, чего бы это ни стоило, думать только о будущем.

А это будущее, еще недавно безоблачное и прекрасное, обернулось теперь тягостными серыми буднями. Только один человек мог бы воскресить в ней былую веру, радость и надежду, но он был так далеко, почти что на другой планете.

Даже в самые беспросветные дни, когда ей казалось, что она на всю жизнь может остаться калекой, ей не было так грустно и одиноко. Что ждет ее впереди? У нее больше нет машины, но денег, что она выручила за нее, хватит ненадолго. А в том далеком прошлом, где она выросла, для нее уже нет места, от того времени у нее остались только воспоминания, единственная ее отрада.

Вся дрожа, Джейн натянула на себя плед. Хорошо бы навсегда спрятаться от враждебного и равнодушного мира.

Джейн продала джип и получила за него двадцать две тысячи. Этого хватит, чтобы какое-то время скрываться от всех. Наверное, так она и поступит, размышлял Фрэнк, выходя из дома новых владельцев машины.

Если бы Джейн требовалось надежное пристанище, она, скорее всего, осталась бы на ферме миссис Джойс. Но, видимо, произошло что-то серьезное, раз ей срочно понадобились наличные. Зловещими показались ему и слова миссис Джойс: «последнее время она выглядела очень неважно». У Фрэнка появилась еще одна, очень грустная, версия.

Узнав по телефонному справочнику адреса всех окрестных больниц, он методично объезжал их одну за другой. И однажды, ближе к вечеру, после недельных безуспешных поисков забрезжила удача.

— Несколько дней назад была у нас такая пациентка, — сказала медсестра.

Фрэнк с недоверием посмотрел на нее: едва ли Джейн могла оказаться в этой захолустной больнице.

— Вы уверены?

Медсестра еще раз внимательно посмотрела на фотографию.

— Ну да. Подождите минутку… — Девушка повернулась к картотеке. — Я помню… у нас не было на нее никаких данных. Я имею в виду медицинских, она не показывалась врачу. — Медсестра вытянула нужную карточку. — Давайте посмотрим. Она поступила две недели назад… Вот, пробыла здесь четыре дня… По крайней мере, тогда ее поместили в палату. В гинекологии вам точно скажут, когда ее привезли.

— В гинекологии? Почему? — спросил Фрэнк внезапно осипшим голосом.

Медсестра внезапно перешла на официальный тон:

— Мне очень жаль, сэр, но это конфиденциальная информация. Если вы не член семьи…

— Послушайте, — с наигранным спокойствием произнес Фрэнк, — я очень давно ищу ее. И каждый раз, когда мне кажется, что цель близка, я снова упираюсь в стену.

Молодая женщина внимательно посмотрела на него: крепко сжатые губы, глубокая складка меж бровей, твердый, но какой-то потухший взгляд… Нет, этот человек — не просто любопытствующий. Ей стало искренне жаль его.

— Поймите, я не могу сказать всей правды. Вот если бы вы были хотя бы дальним родственником…

— Я и есть… родственник, — сам того не ожидая, выпалил он. — В каком-то смысле. Я знаю, она беременна.

— Так… это был ваш ребенок?

На лице медсестры появилось соболезнующее выражение.

Фрэнк смертельно побледнел.

— Значит… она… потеряла его, не так ли? Потому и попала в больницу?

— Сочувствую, мистер Беррингтон. Для нее это был такой удар…

Боже! — думал Фрэнк, почти не слыша медсестры. Сколько же ей пришлось пережить? Сначала Джимми, потом ее собственный ребенок… Нет, не ее. Наш!

— Вы знаете, где она сейчас? Она оставила адрес?

— Я не могу вам этого сказать. Но если бы я пошла за чем-нибудь и случайно забыла положить карточку на место… Так ведь случается, правда?

Молодая женщина оглянулась и скрылась за перегородкой. Шепча горячие слова благодарности, Фрэнк схватил со стола карточку. И внутри у него все перевернулось: он увидел уже знакомый адрес: ферма миссис Джойс. Внизу Фрэнк заметил приписку, датированную неделей позже дня выписки. Он сообразил, что накануне выписки Джейн продала свою машину. На лечение ушло больше половины той суммы, которую она получила за джип.

Здесь же маленькими буквами был аккуратно вписан адрес.

Небольшой ветхий домишко казался особенно неприветливым в сгущавшихся сумерках. В окнах было темно. Во всем чувствовалась атмосфера какого-то мрачного уныния. Фрэнк остановил машину у двери, выкрашенной в когда-то голубой цвет. Взбежав по скрипящим ступенькам, Фрэнк постучал. Ответа не последовало. Он постучал снова. С тем же результатом. Тогда он с силой потянул дверь, ржавая защелка изнутри легко поддалась, и он шагнул в крохотную прихожую.

— Джейн!

Впервые за долгое время он не сомневался, что услышит ее голос. Но в комнате царили мрак и тишина. Фрэнк нащупал выключатель, и в помещении вспыхнул свет. Комната оказалась такой же запущенной, как и сам дом. Боже! В каком же убожестве она живет! — подумал он и похолодел, увидев съежившуюся в углу допотопного дивана одинокую фигурку. Неужели это Джейн?

На спинке единственного кресла висела знакомая соломенная шляпа с широкой яркой лентой. Она была на Джейн в день того памятного шоу.

— Джейн, любимая моя!

Фрэнк схватил на руки невесомый съежившийся комочек и прижал к себе. Джейн, еще не проснувшись, инстинктивно оттолкнула его.

— Тише, малыш, все хорошо. Мы вместе, — убаюкивал ее Фрэнк, словно капризное дитя.

Джейн, окончательно проснувшись, осторожно дотронулась до него.

— Это… ты? Это действительно ты? — прошептала она.

Фрэнк прижал ее к груди.

— Господи, Джейн! Я нашел тебя, теперь у нас все будет прекрасно.

— Не может быть… Этого не может быть, — твердила она, всматриваясь в него измученными, потемневшими глазами. — Наверное, я сплю…

Фрэнк осторожно взял ее исхудавшие, почти прозрачные руки в свои. Руки были ледяные. Джейн молчала, зябко поеживаясь, и только смотрела на него большими глазами с темными полукружиями под ними.

— Мне все известно, дорогая. Я знаю о ребенке. И хочу разделить с тобою эту боль. Я тоже страдал, но мои страдания ничто по сравнению с твоими.

— Фрэнк, ты, правда, страдал?

— Клянусь!

— Я так сильно хотела его, нашего малыша! Если бы ты был со мной… этого бы не случилось!

— Прости, прости меня, любимая!

— И когда я… потеряла его…

Не зная, как успокоить Джейн, Фрэнк посадил ее на колени и, словно творя заклинания, шептал ей, гладя спутанный шелк золотистых волос.

— Ничего, ничего, моя милая. Теперь мы вместе, мы молоды, перед нами долгая жизнь. У нас будет много счастья… и… много детей.

— Ты… ты говоришь правду?

— Конечно, девочка.

— Я не знала… как ты отнесешься к моей беременности…

— Я был бы счастлив. Но это я виноват, я был беспечен, как обезумевший от желания мальчишка.

— Я пыталась связаться с тобой… хотела сказать о ребенке. Я думала… ты имеешь право знать.

— Ты могла бы пойти к Уильяму. Он бы все понял.

— Я боялась, а вдруг дядя поведет себя так же, как отец. — Она содрогнулась. — Мне кажется, у меня не осталось к нему никаких чувств. Каждый раз, встречаясь с ним, я думала только о том, что он сделал с тобой и со мной. А потом, когда я узнала о ребенке, то твердо решила убраться подальше. Ради ребенка.

Джейн крепко прильнула к груди Фрэнка и сжалась в комочек, пытаясь укрыться в его объятиях. Он убрал прядь волос с ее бледной щеки.

— Господи, Джейн, почему ты не рассказала мне о том, что произошло между тобой и отцом? Я бы все уладил. Тебе не пришлось бы сражаться за меня. Да еще в одиночку!

— Фрэнк, я так за тебя боялась!

— И все же виноват только я, я один. Мне следовало бы догадаться, что тобой управляет чужая воля, что ты… не способна на коварство. Но глупая гордость лишила меня разума. Я не бросился за тобой, а стал ждать, когда ты придешь ко мне, прости меня, если можешь.

— Нет, нет! Не вини себя, Фрэнк. Есть только один виновник — Мартин Ренкли, мой бывший отец.

— Джейн, все гораздо сложнее: иногда настоящее так тесно переплетается с прошлым, что их трудно разорвать. Совсем не тебя пытался наказать твой отец. И даже не меня.

Джейн подняла на него недоуменный взгляд.

— Не меня и не тебя? Кого же еще?

— Твою мать.

В глазах Джейн застыло то же вопросительное выражение.

По-прежнему сжимая Джейн в своих объятиях, Фрэнк рассказал ей все, что узнал от Уильяма.

— Бог мой! А я-то думала, он не женился во второй раз, потому что… обожал свою покойную жену. Мне казалось, ему тяжело вспоминать о ее ранней смерти и больно видеть, как я похожа на нее.

— Он и любил твою мать, хотя и не сознаваясь в этом, а потом перенес все чувства на тебя. И воспитывал тебя так, как считал нужным — подавляя твою свободу, навязывая свои понятия. Но он не сломил в тебе личность.

— Мне… мне его даже жаль.

— А мне нет, — твердо сказал Фрэнк. — Думаю, пройдет немало времени, прежде чем я прощу его. Он не только заставил пройти тебя через нравственные муки, он… виновен в гибели нашего ребенка.

Джейн почувствовала, как потеплело у нее в груди, когда она услышала это короткое словечко «наш». Она ласково провела рукой по его небритой щеке, пропыленным волосам, впервые заметила измятую несвежую одежду.

— Как ты разыскал меня?

— Это длинная история. Когда-нибудь я расскажу тебе, но не сейчас. Очень уж я устал.

Янтарные глаза, омытые слезами радости, по-прежнему не отрывались от его лица.

— Отдохни, — ласково сказала Джейн.

— А ты больше никуда не исчезнешь? — всерьез, с искренней тревогой спросил он. — Никогда?

— Никуда и никогда.

Он вытянулся на узком диване. Джейн села рядом и положила руку ему на лоб. И, охваченный всепоглощающим чувством покоя и нежности, Фрэнк закрыл глаза.

Первые несколько дней Джейн наслаждалась трогательной заботой, которой окружил ее Фрэнк. Ночные кошмары наконец отступили, жизнь обретала смысл. С каждым днем она крепла и увереннее смотрела в будущее, в котором неизменно видела себя рядом с Фрэнком. Но, странное дело, лежа рядом с любимым, она чувствовала его… Джейн не находила нужного слова: отчужденность? отстраненность? Ей не хватало его безумных объятий, бурных ласк — страсти, которая когда-то в нем кипела.

Только ночью он превращался в прежнего Фрэнка, неистового, ненасытного любовника. Джейн часто просыпалась, ощущая чувственное прикосновение его рук, но, увы, он спал или… притворялся спящим.

Она не знала, как разбудить в нем желание, как дать ему знать, что она все та же Джейн, которая хочет его. За что это новое испытание? Она потеряла отца, потеряла ребенка, а теперь, казалось, теряет любимого, хотя он неизменно находился рядом.

Однажды утром Джейн приоткрыла сонные глаза и встретила взгляд Фрэнка. Прежний взгляд! Страстный, нетерпеливый, ищущий!

Сильным движением Фрэнк привлек к себе Джейн, запрокинул ее голову и поцеловал. Его губы пылали, от него исходил неистовый чувственный жар. Господи, она, ее тело по-прежнему желанны и необходимы ему.

Сгорая от желания, она сорвала с себя ночную рубашку и в сладкой истоме припала к его мускулистому телу, жадно, торопливо лаская его.

— О Джейн, — простонал Фрэнк, — ты действительно так сильно хочешь меня?

— Да, да, да… — шептала она, продолжая ласкать его.

— Скажи мне это еще раз, Джейн. Прошу тебя, повтори, повтори!

— Я хочу тебя, — проговорила она, без стеснения, без робости, с откровенным бесстыдством зрелой, жаждущей женщины. — Я хочу тебя всем своим существом.

— Джейн, я дам тебе все, все, что во мне есть. Но я боюсь себя, боюсь быть слишком напористым, агрессивным, я страшился этого все те долгие ночи, что лежал без сна рядом с тобой, — признался Фрэнк. — Ты такая нежная, пленительная… я просто схожу с ума.

— Ох, Фрэнк, как я истосковалась по тебе, по твоим губам, рукам, твоему телу…

На этот раз он не торопился. Он долго и нежно ласкал желанное тело, скользя губами по самым потаенным его уголкам. Он сознательно длил и длил то ощущение высшего блаженства, которое источало ее тело под его нежными требовательными пальцами.

Джейн, охваченная экстазом, с восхищением смотрела на волнистые темные волосы, дымчато-серые, светящиеся страстью глаза, на тени от мягких густых ресниц, любовалась налившимися силой мышцами его рук и груди, упругим плоским животом.

А потом ее ноги непроизвольно сомкнулись вокруг его стройных бедер, а руки обняли спину, нежно поглаживая грубые шрамы Фрэнка. Когда она ощутила в своем лоне тяжелую плоть, ей показалось, что из безмерного пространства появилось вдруг сверкающее серебряное облако и накрыло их сомкнувшиеся в порыве страсти тела.

Джейн медленно, очень медленно возвращалась к жизни. А вернувшись, прежде всего задала вопрос, который давно уже ее мучил:

— Фрэнк, скажи откровенно, ты не сердишься на меня за то, что я не уберегла ребенка?

— Джейн, опомнись! Как это могло прийти тебе в голову? Я был потрясен, узнав о твоей беременности. Когда в больнице мне сказали, что ты потеряла ребенка… Я даже не представлял, как мне будет тяжело. Но больше всего я страдал из-за тебя.

— Это было ужасно. Я даже не поняла, что происходит и чем это может закончиться. Но самое страшное — мне показалось, что я вновь теряю тебя, навсегда. Это было самое невыносимое.

Фрэнк был потрясен. Будь он хоть самовлюбленным Нарциссом, и то никогда бы не подумал, что так много значит для Джейн. Боже, чем он заслужил такую бескорыстную, великую любовь?

Он долго молчал, не зная, как выразить то, что кипело в груди. Наконец сказал:

— Если бы ты знала, как настойчиво я убеждал себя в том, что без меня тебе будет легче.

Джейн даже вздрогнула, услышав эти слова, он успокоил ее нежным поцелуем.

— Я ненавидел эти мысли, но… меня терзало чувство вины.

— Вины? За что?

— У меня… никогда не было таких теплых отношений с отцом, как у тебя. Даже до того, как умерла моя мать. Отца… больше интересовали карты, чем я.

Фрэнк говорил взволнованно, бессвязно, он не привык раскрывать душу и потому с трудом подбирал нужные слова:

— Я даже не знал, что могут быть такие близкие, нежные отношения, как у вас. А теперь из-за меня ты потеряла отца, все получилось так нелепо… как у меня с моим отцом.

— Нет, Фрэнк, ты не виноват. — По лицу ее пробежала тень. — Возможно даже, не виноват и отец. Не исключено, что когда-нибудь мне захочется увидеть его. Но сейчас это не имеет значения. Главное — я обрела тебя, мою единственную любовь, первую и последнюю. — И она еще крепче прижалась к нему.

— О Джейн! Я так счастлив, но мне так… — Фрэнк помедлил, подыскивая нужное слово, — так страшно…

— Страшно? Тебе?

— Видишь ли, — он говорил все так же медленно, как будто шел по минному полю, — я до сих пор не могу определить характер наших отношений. Ты создана для яркой, красивой жизни. Сомневаюсь, могу ли я дать тебе хоть малую частицу того, что ты заслуживаешь.

Джейн молчала, боясь выбрать не те слова, страшась обидеть этого гордого, знающего себе цену человека, так доверчиво распахнувшего перед ней душу.

— Но все же я постараюсь, Джейн. — Его слова прозвучали как клятва. — Ради тебя я сделаю… невозможное.

Жизнь продолжалась… Во всем чувствовалось приближение весны. Эвкалипты уже выбросили зеленые, остро пахнущие стрелки. Фрэнку и Джейн было хорошо в их маленьком уединенном мире. Приемник они включали редко, лишь для того, чтобы узнать прогноз погоды.

Для счастья нужно совсем немного, думала Джейн: просто быть рядом, гулять вместе среди высоких сосен и любить друг друга ночами. Фрэнка удивляло, как совпали их представления о жизни.

Раньше он никогда не задумывался, что значит быть довольным жизнью. Да, он всегда многого хотел. Хотеть он умел. Но умел ли радоваться? Фрэнк считал себя счастливчиком, когда Уильям Ренкли предложил ему работу в своей фирме. И тщательно исполнял свои обязанности, это приносило ему удовлетворение.

Но теперь, просыпаясь каждое утро в объятиях Джейн, чувствуя прикосновение губ и рук этой пленительной женщины, он вспоминал о своей прежней жизни как о скучном, унылом существовании. Вот когда он понял смысл трех простых слов: «Я тебя люблю». Он чувствовал себя раскрепощенным, внутренне свободным, ему было легко. И все же… и все же тени прошлого еще жили в его душе. Напоминая о долге, о данной когда-то — ему казалось, сто лет назад — клятве.

Рамиро. Это имя по-прежнему тревожило его, но теперь, время от времени всплывая в памяти, вызывало уже не слепую ярость, затмевающую разум, а отвращение, замешанное на глубоком презрении. Долгое время, лежа под возносящимися к небу стройными соснами, он раздумывал над тем, что предпринять, когда придет весточка от Жозе. Но когда рядом была Джейн, он забывал о Жозе, о клятве, о Рамиро… Существовала только она — смысл его жизни.

Однажды Фрэнк поймал себя на крамольной мысли: как было бы здорово, если б Рамиро погиб не от его руки, а ввязавшись в какие-нибудь распри своих соотечественников.

Но он устыдился и торопливо прогнал эту мысль. Месть Рамиро — его долг, и недостойно перекладывать его на других. Однако стоило ему взглянуть на Джейн, и мысль об отмщении такому ничтожеству, как Рамиро, отступала. Отступала, но не уходила из памяти, из сердца… И это раздвоение омрачало его счастье.

Фрэнк, как ни старался, не мог скрыть от Джейн свое настроение.

— Что с тобой, милый? — спрашивала она иногда, чувствуя его внутреннее смятение.

— Все хорошо, — по инерции отвечал он.

Как-то, вернувшись с прогулки, Фрэнк включил радио. Метеослужба сообщала о надвигающейся сильной грозе. Джейн пошла на кухню, чтобы приготовить горячий шоколад, а Фрэнк принялся разжигать камин.

— …Вновь охвачено гражданской войной. Две деревни опустошены и уничтожены бандой, возглавляемой бывшим полковником Агуэйру Рамиро. По сведениям, полученным из надежных источников, власти намерены принять срочные меры.

Фрэнк выключил приемник и присел на корточки, держа спичку дрожащими пальцами. Подняв голову, он увидел Джейн, стоящую в дверях: щеки ее побледнели, глаза расширились от страха. Она вопросительно смотрела на возлюбленного.