Жертвы моря

I

24 июля 1842 года, семидесятичетырехпушечный, только что построенный в Архангельске корабль «Ингерманланд» вышел, под командой капитана 1-го ранга П. М. Трескина, из названного порта для следования в Кронштадт.

На злополучном корабле находилось: 822 человека нижних чинов, 32 офицера, доктор, священник и 28 женщин с 8 детьми, сопровождавших мужей и родственников. Всего на «Ингерманланде» было 892 человека.

Плавание из Архангельска до Нордкапа было благополучное. Но, обогнув мыс, корабль встретил свежий противный ветер, дувший несколько недель подряд, и «Ингерманланд» принужден был всё время лавировать, подвигаясь вперед на самое незначительное расстояние. Наконец, 21 августа, ветер, к общей радости пловцов, переменился. Задул довольно свежий, попутный норд-ост, с которым «Ингерманланд» под зарифленными парусами и добежал к утру 26 августа до Скагеррака, — пролива, отделяющего южный берег Норвегии от северо-западной части полуострова Ютландии.

В полдень следующего дня сделаны были астрономические наблюдения, определившие истинное место корабля, и к вечеру увидали ютландский берег. Между тем ветер свежел и, изменив направление, уже не был попутным. Пришлось лавировать в проливе, делая небольшие галсы (концы), чтобы не приблизиться ни к тому, ни к другому берегу в виду рифов и мелей, которые тянутся около берегов. Ветер крепчал. На другой день небо покрылось облаками, спасительное солнце не показывалось, и обсерваций взять было уже нельзя. Приходилось довольствоваться счислением, то есть пройденными расстояниями корабля, измеряемыми лагом, и таким образом определить свое место на карте. Нечего и говорить, что такой способ определения своего места не может быть точен и вблизи берегов, — и особенно в Скагерраке, где действуют сильные и быстро меняющиеся течения, сносящие корабли в ту или другую сторону, — влечет за собой беды, если капитан слишком доверится счислению. Вдобавок нельзя было точно определиться и по пеленгам (угловым расстояниям) по какому-нибудь высокому приметному месту на берегу, обозначенному на карте. Таких мест, к сожалению, не видали.

«Ингерманланд» продолжал лавировать в проливе, когда утром 30 августа с корабля снова увидали берег Ютландии в 16 милях. Корабль сейчас же поворотил на другой галс, взял курс на норвежский берег и под зарифленным грот-марселем и штормовой бизанью медленно подвигался по полтора узла (1¾ мили в час). Ветер ревел с силой шторма и развел громадное волнение.

Был десятый час вечера на исходе. По счислению считали себя в 25 милях от норвежского берега. Никто и не подозревал о близости ужасной катастрофы. Подвахтенные матросы и офицеры, женщины и дети были внизу, и многие спали. Наверху находились только вахта, капитан, вахтенный начальник и старший штурман.

Вдруг с подветренной стороны увидали огонь. В первую секунду его приняли за огонь встречного судна. Но огонь не приближался. На корабле усомнились и тотчас же скомандовали поворот через фордевинд, чтобы скорей отойти от этого подозрительного огня, мерцающего во мраке ночи… Прошла еще минута-другая, корабль уже делал поворот, как три последовательные удара о камни потрясли его во всех членах. Удары, по словам очевидцев, были жестокие.

Как оказалось впоследствии, «Ингерманланд» находился у входа в Христианзундский залив, снесенный туда течением, и огонь, виденный с корабля, был маячным огнем, предостерегающим об опасности.

Брошенный немедленно лот показал сперва 30-саженную глубину и затем уже не доставал дна.

Между тем пробитый корабль быстро наполнялся водой и накренился так, что нельзя было стоять на ногах. Течение несло его теперь к W. Неимоверная прибыль воды в трюмах не позволяла думать о спасении корабля. Надо было думать о спасении людей среди бушующего моря и ночной темноты. Общим советом командира и офицеров решено было идти в берег и поставить корабль на мель поближе к предполагавшемуся недалеко берегу. Но — увы! — это оказалось неисполнимым: корабль, пробитый ударами, всё более и более наполнялся водой. Тогда решились, чтоб облегчить корабль, срубить фок- и грот-мачты. В то же время, по словам «Летописи», «беспрерывно отливаясь помпами, кадками, ведрами и киверами, производили непрерывную пальбу и жгли фальшфееры; чтобы не относило корабль далее от берега, бросили один за другим все четыре якоря в надежде задержаться ими, буде достанут дна; стали кидать за борт орудия верхнего дека, переносить балласт, ядра из кранцев; подрубали ют, чтобы он служил плотом, однако ж не успели его подрубить; обрубали найтовы на рострах и гребных судах, стаскивая гребные суда на шканцы; выносили наверх люки, трапы и всё что могло удерживаться на воде».

К двум часам ночи вода клокотала в корабле, наполнив его по самую верхнюю палубу, на которую уже вкатывались волны. С этой минуты никто уж не распоряжался. Делать что-нибудь не было возможности. Раздался последний выстрел из пушки на верхней палубе, взывающий о помощи. Все в ужасе столпились наверху, преимущественно посредине, многие садились в баркас и в другие шлюпки, ожидая немедленного погружения корабля и смерти в волнах бушующего Скагеррака.

И смерть всех этих 892 человек, казалось, наступала. Корабль, борта которого были почти в уровень с водой, затрещал; его бросало то вправо, то влево. Он вздрогнул, стал прямо и начал медленно погружаться…

В эту ужасную минуту священник, подняв крест, громким голосом стал читать отходную. Всё замерло в тишине. Люди обнажили головы. И только что окончилась молитва, как, по свидетельству очевидцев, раздалось троекратное прощальное «ура» нескольких сотен людей, заглушив вой ветра и шум моря. Набежавшие волны прокатились по головам и, между прочим, смыли священника, который тотчас же утонул.

Верхняя палуба уже была под водой. Только ют да бушприт (нос) несколько над ней возвышались. Волны свободно теперь перекатывались по кораблю, ломая шлюпки и всё, что попадалось на пути, потрясая обломанный рангоут и смывая людей, не уцепившихся за что-нибудь.

Прошло еще несколько бесконечных секунд. Корабль более не погружался; он оставался в этом полузатопленном положении, сохраняя свою плавучесть, благодаря выброшенным из батарейной палубы орудиям и другим тяжестям и благодаря тому, что в трюме находилось множество пустых бочек.

Надежда на спасение закралась в сердца людей. Всякий старался выбрать возвышенное место, ждать рассвета и, быть может, помощи с берега. Кучи народа толпились на юте и на баке, не бывшими под водой, и облепили ванты (веревочная лестница) и марс не срубленной бизань-мачты. Оставшиеся, в момент погружения корабля, между ютом и баком, на пространстве, где клокотала вода и ходили буруны, спешили пробраться на ют и погибали на этом пути. Одному из десяти удавалась эта опасная переправа. Остальных смывало в море волной, убивало обломками бившегося рангоута или раздавливало. Сорвавшийся с ростров баркас сразу убил несколько десятков людей. И в первые же часы крушения погибло несколько офицеров, женщин с детьми и много матросов. Предсмертные крики ужаса и отчаяния, плач детей, мольбы о помощи раздавленных людей усиливали эту картину страшного бедствия. Происходили душу раздирающие сцены.

Так, по словам одного из участников этого крушения, мичмана Говорова, описание которого частью цитируется в «Летописи», старшая дочь полковника Борисова (бывшего пассажиром на корабле с двумя дочерьми) при переходе на ют, запуталась косой в железной уключине изломанного баркаса, выброшенного с ростров на шканцы. Рангоут бил всех, находившихся подле несчастной Борисовой. Она долго рвалась и кричала, а между тем за нее схватились другие погибавшие. Совершенно избитая, обезображенная, выбившись из сил — она смолкла, но бездушное тело ее еще долго терзалось волнами. Младшая сестра ее, ухватившись за запасные ростры, употребляла все усилия удержаться на них, и уже унтер-офицер Немудрый бросился было к ней на помощь, но поздно: ростры повернулись, и несчастную снесло в море… Капитан-лейтенант Истомин и штаб-лекарь Сакович, перебираясь на ют, были уже на конце переправы, но ударом баркаса Истомина придавило к ютовому бимсу; сплюснутый им, он и не вскрикнул; только с юта видели, как его втащило в водоворот офицерского люка на шканцах. Сакович подвергся той же участи. Кто мог, бросали с юта бившимся в воде концы веревок. Лейтенант Деркачев, унтер-офицер 8-го рабочего экипажа Корнилов и несколько матросов вытаскивали со шканцев некоторых еще живых, других уже исступленных и потерявших рассудок, но более трупы. В числе утонувших, выхваченных матросами, была тетка жены лейтенанта Сверчкова. Супруга его, выброшенная из баркаса на шканцы, долго гребла руками, поддерживаясь на какой-то доске, пока огромным отломком коечных сеток не ударило ее по спине, и, облитая кровью, она погрузилась в общую могилу.

II

Наступил рассвет, осветивший ужасную картину.

Погруженный в воде корабль качался на волнах. Ют и бушприт, полные людьми, всё более и более уходили в воду. Только одна бизань-мачта высилась над водой, качаясь над морем, сверху донизу облепленная, словно муравьями, человеческими фигурами. Вдали, в расстоянии 15 миль, еле виднелась тонкая полоска норвежского берега. На горизонте ни одного паруса, дающего надежду на помощь. Вокруг полузатонувшего корабля — обломки рангоута, доски, люки, трапы, две срубленные мачты. И на всем этом сотни людей. Число их с каждой минутой уменьшается. Более слабых и утомленных море неустанно принимает в свои холодные объятья. Бесчисленные стада касаток шныряют вокруг корабля, кувыркаясь и играя, в ожидании обильной добычи. Ветер не стихал, а волны бушевали. Все гребные суда были поломаны и снесены в море.

У поломанного двенадцативесельного катера, полного воды, держались люди. Несколько человек забралось на катер и туда же подняли сброшенного в море капитана корабля, избитого, потерявшего сознание и в бреду. Его жена, не зная об участи мужа, оставалась на корабле.

Несколько времени катер держался у корабля, но вдруг его понесло в море. Гибель полузатопленной шлюпки казалась неизбежной, но отчаяние удесятерило силы пловцов. Пятеро гребли; остальные откачивали воду; сломанный руль заменили куском весла. Целый день носился катер по морю. Уже два человека на нем умерли от истощения. Наконец, каким-то чудом к вечеру прибило течением катер к берегу, близ маяка, недалеко от какой-то деревеньки. Обессиленные пловцы не могли сами выйти из шлюпки; их выносили рыбаки на руках и приютили в деревне. Несчастный командир корабля, невольно оставивший свой пост, тогда как по морскому уставу должен оставлять свой корабль последним, — несколько оправившись от потрясения, разослал во все стороны гонцов с просьбой выслать поскорей суда на помощь оставшимся на корабле. Почти уверенный, что все люди погибли, капитан на другой же день написал следующее донесение в Петербург в главный штаб:

Между тем положение людей, остававшихся на корабле, с каждым часом становилось отчаяннее. Недаром один из участников этого крушения говорил, что «час казался днем». Ют уже наполовину был в воде. Над водой оставались только бушприт, бизань-мачта, да часть корабельного борта, и все места на этих маленьких пространствах были переполнены измокшими, продрогшими людьми. Каждый вершок таких мест берегся, как зеница ока. На крюйс-марсе ухитрились поместиться пятьдесят человек. Полуодетые, без шапок, они лежали рядами друг на друге. Закоченевшие и обессиленные люди то и дело валились с вант целыми кучами и находили смерть в воде. Их места тотчас же занимались другими… Трупы носились по кораблю, пока не выбрасывались волнами в море. Многие не преодолевали сонливости и засыпали вечным сном. Надежда у остававшихся в живых с каждой минутой уменьшалась. Каждый ждал смерти.

Вдруг на горизонте показались три паруса, и скоро обозначились три небольшие лоцманские боты, летевшие к кораблю.

Громкое, радостное «ура» раздалось с двух мест корабля, бывших над водой: с бизань-мачты и с бушприта. Люди крестились и шептали молитвы. Невообразимая радость светилась на лицах. Глаза всех впились в приближавшиеся боты. Вот ближе и ближе… Они держат на корму.

— К нам, к нам! — кричат сидящие на носу…

И, охваченные нетерпением поскорей спастись, многие, спасавшиеся на бушприте, бросились на ют, стараясь туда добраться вплавь. Произошла страшная толкотня. Множество людей гибло, снесенное волнами, перекатывавшимися в виде бурунов через корабль. Бывшие на юте, не дожидаясь приближения ботов, бросились в море, надеясь доплыть до них, и тоже гибли.

Но радость, оживившая людей при виде ботов, вдруг сменилась отчаянием. Боты держались в почтительном отдалении, не решаясь подойти к кораблю из опасения быть разбитыми или залитыми бурунами, ходившими вокруг корабля. Вдобавок и ветер был свежий, и волнение большое… Несколько минут продержались боты около и затем повернулись и ушли… Крик отчаяния вырвался из сотен человеческих грудей…

В полдень снова явилась надежда на спасение.

С крюйс-марса увидали на горизонте белое пятно, которое всё увеличивалось, и затем обрисовывался корпус брига, идущего под грот-марселем прямо на корабль. Скоро купеческий бриг под английским флагом подошел совсем близко. С бушприта, с бизань-мачты, с моря, на котором люди еще держались на мачтах и на обломках рангоута, взывали о спасении. Казалось вот-вот бриг сейчас ляжет в дрейф и спустит баркас. Это казалось тем более вероятным, что ветер начинал стихать, и баркас мог совершенно безопасно подойти к подветренной стороне корабля.

На бриге уже стали брасопить паруса. По-видимому, там колебались, но недолго. К позору английского капитана брига, колебание это быстро решилось в пользу бессердечия, и бриг, спустившись по ветру, ушел, безжалостно предоставив погибающих своей участи.

Всеми овладело мрачное отчаяние. Началась настоящая агония, бесконечная и неописуемая.

Все держались на возвышенных местах, но с каждым часом силы ослабевали, и кучи падавших увеличивались. Иззябшие, страдавшие от голода и жажды, многие радостно отдались охватывавшему сну и засыпали навеки. Мертвая и грозная тишина царила на этом плавучем уголке смерти. Ют погрузился совсем в воду и бывших на нем срывало за борт. Мачта, на которой лепились люди, стала качаться. На вантах решительно не было ни одного свободного вершка. Ванты, под давлением массы народа, ослабевали и с них люди падали… Всякий кусочек, бывший над водой, был занят людьми. Некоторые ухитрялись висеть на веревках и раскачивались по воздуху. Страдая от холода, многие спускались с вант и погружались в воду, чтобы согреться, но назад на ванты возвратиться не могли. Ни просьбы, ни угрозы не помогали; места их уже заняты были другими. И желавшие согреться гибли изнуренные в воде.

Особенно мучила всех жажда, и несчастные глотали по нескольку капель соленой воды, но это только усиливало жажду… Многие галлюцинировали. «Им, — по словам очевидца, — казалось, что они сидят на совершенно спокойных местах, им виделись сады, рощи, комнаты. Потом вдруг мерещились гром, треск, море, камни — они представляли себе начало крушения и произносили бессвязные слова».

Чтобы как-нибудь согреться, головы прикрывали найденным на юте флагдуком и флагами, которые разрывали на куски. Из крюйселя, бизани и кливера делали чалмы и всевозможные хламиды, чтобы прикрыть иззябшее тело. Не гнушались и платьем умерших.

Уже вторые сутки длилась агония страдальцев. Наступило утро 1 сентября, светлое, солнечное. Ветер стих и волны улеглись. Сильно поредели ряды погибавших. Кругом на обломках почти никого уже не было видно. Грот-мачту со спасавшимися на ней людьми еще накануне унесло в море, и после целых суток проходивший лоцманский бот снял нескольких еще оставшихся в живых закоченевших людей.

Дожившие до этого яркого солнечного утра уже ни на что не надеялись и как-то безучастно глядели на умиравших товарищей, ожидая своей очереди. Голодные и обессиленные многие звали смерть.

Но спасение было близко. В 11 часов утра на горизонте показался тендер и скоро приблизился к кораблю. Все стали молиться. На этот раз надежда не обманула. Тендер был специально послан для спасения погибавших. Вслед за тендером подошла и шхуна, и скоро все оставшиеся в живых были сняты с «Ингерманланда» и перевезены в маленький городок Мандаль, жители которого спешили наперерыв оказать помощь злополучным русским морякам.

Из экипажа «Ингерманланда» погибло всего 389 человек, в том числе 20 офицеров, 21 женщина и 7 детей. Спаслось 503 человека, в числе которых 11 офицеров, 7 женщин, 1 ребенок — младенец Завьялов.

III

По получении в Петербурге первых известий (из иностранных газет) о гибели «Ингерманланда», — известий, как оказалось впоследствии, не совсем верных, император Николай написал на сделанном ему 15 сентября докладе следующую резолюцию: «Строжайше исследовать, каким образом спаслись 16 офицеров, тогда как нижних чинов только 150. Ожидаю подробного донесения о сем несчастном происшествии».

Затем на докладе 17 сентября высшего начальства по тому же делу, император Николай пометил: «По прибытии командира отдать под суд, и строго исследовать, отчего при столь малом числе нижних чинов спаслось столько офицеров».

Суд оправдал командира и одобрил поведение команды во время крушения.

И по докладе приговора суда, император Николай написал такую резолюцию:

Я был еще ребенком, когда Марья Давыдовна Трескина, жена командира «Ингерманланда», бывала у нас в доме, и помню, какое ужасное впечатление произвел на меня, двенадцатилетнего мальчика, рассказ ее о пережитых двух сутках в Скагерраке.

Позже я слышал от одного старика, отставного матроса, бывшего на «Ингерманланде», несколько эпизодов об этом крушении. И закончив свой рассказ, старик прибавил:

— Это бог в наказание командиру послал такое несчастье.

— За что? — спросил я.

— Очень уж он был жесток с людьми.

Действительно «строгость» бывшего командира «Ингерманланда» была известна во флоте и выделялась даже в те «жестокие времена».