Жестокие игры - 2

- Вот гады! - в сердцах проговорил Максим. На него оглянулись сразу несколько человек и что-то заговорили на своем языке.

Не хватало нам только лишних неприятностей.

- Пойдем, - решительно сказал и схватил Максима за рукав, потащил от толпы.

Подходя к дому Татиева, я молил лишь об одном - чтобы там не оказалось Бахметова. У ворот дома мы были остановлены стражником.

- Нам надо срочно видеть Татиева по очень важному делу, - сказал я.

Он окинул нас с ног до головы подозрительным взглядом, что-то крикнул вглубь двора. Через пару минут полышался голос первого телохранителя Татиева, с которым он никогда не расставался, Серика Бутиева:

- Рощина пропусти, а второй пусть ждет у ворот.

Я вошел во двор, Поднялся на крыльцо. Где был встречен Сериком.

- Пистолет, - требовательно сказал он, протянув руку.

Я достал из наплечной кобуры пистолет, вложил в руку телохранителя.

- Пойдем.

Мы поднялись на второй этаж и вошли в кабинет босса.

Руслан Татев сидел за столом. Был, как всегда, чисто выбрит, внешне спокоен. Лишь к глубине его глаз сквозило беспокойство.

"Ему уже успел доложить обо всем Бахметов", - решил я.

Татиев сказал телохранителю, чтобы ждал за дверь. А когда тот вышел, равнодушно глянул на меня.

- Зравствуйте, Игорь Сергеевич! - проговорил он дежурным голосом. - С чем пожаловали?

Меня удивило, что он назвал меня по имени, отчеству. Меня ему никто не представлял. И за все время моего пребывания здесь мы не обмолвились ни единым словом. Выходит, что он меня каким-то образом отслеживал.

- Здравствуйте, Руслан Мансурович! Вам уже известно о Первенцеве?

- Да. Мне недавно звонил Тагир. Так вы по этому поводу?

- И что он сказал о причинах покушения на вас?

Татиев несколько поморщился оттого, что инициативу разговора я взял в свои руки. После непродолжительно паузы. сказал:

- Бахметов предполагает, что за ним стоит подполковник Кольцов. Тем самым он, якобы. хотел укрепить власть надо мной. Несколько странно звучит, но эта версия заслучивает внимания.

- И вы этому верите.

Татиев раздраженно передернул плечами. Неприязненно глянул на меня.

- Мне кажется, что вы забываетесь, Игорь Сергеевич! Ведете себя как, простите, мент.

- Извините, Руслан Мансурович. Но мое поведение продиктовано обстоятельствами. Вы пробовали связаться с Павлом Ивановичем?

- Бахметов утверждает, что он исчез.

- А я смею утверждать, что Кольцов сейчас томиться у Бахметова в подвале.

Татиев даже растерялся от этих слов. Но тут же справился с волнением. Глаза оживились. стали заинтересованными.

- И вы сможете это доказать?

- Это и доказывать не нужно - стоит только послать своих людей к Бахметову. Я хочу доказать иное, то, что за покушение на вас организовал никто иной, как сам Бахметов. А сейчас пытается свалить вину с больной головы на здоровую.

- И как же вы это докажите?

- Предлагаю прослушать одну магнитофонную запись.

- Что ж, давайте. Интересно, что у вас там.

Я достал магнитофон. Настроил. В целях экономии времени решил дать Татиеву прослушать последнюю запись. Протянул ему наушники.

- Что это? - спросил он, беря их.

- Наушники. Вставьте их в уши. Иначе ничего не услышите.

Когда Татиев выполнил мою просьбу, я нажал на кнопку воспроизведения записи. Все время, пока он слушал, на его лице не дрогнул ни один мускул. Я подивился его выдержки и самообладанию. Наконец, он снял наушники. Спокойно спросил:

- Кто это?

- Правая рука Бахметова - Реваз Салигеев.

- Да. Это его голос, - кивнул Татиев.

- Как видите, если бы не Павел Иванович, то Бахметов бы исполнил задуманное.

Татиев указал на магнитофон. Спросил:

- Как вам это удалось?

- После покушения у Кольцова возникла версия, что исполнителем вашего убийства должен был быть русский и обратился ко мне с просьбой помочь его найти...

- А почему именно к вам? - перебил меня Татиев. - Вы раньше были знакомы?

- Нет. Но я однажды просил его оказать воздействие на вас и Бахметова по отмене казни.

- Значит тот негодяй обязан вам жизнью?

- Лишь отчасти.

- Хорошо. Продолжайте.

- Я сказал Кольцову, что это может быть Первенцев.

- Отчего?

- С полгода назад он здесь убил одного чеченца. Убийство было очевидным. Об их вражде знали многие. Но Бахметов закрыл на это глаза. Более того, - приблизил к себе Первенцева. Вот я и подумал, что лучшей кандидатуры, чем Первенцев, трудно придумать.

- Согласен. Очень логично. Продолжайте.

- Кольцов попросил меня доставить Первенцева к нему. Что мы с моим помощником Задорожным и сделали. В разговоре с Кольцовым Первенцев был вынужден во всем признаться. После чего Павел Иванович пошел к Бахметову. Остальное вы знаете*

- Все это более или менее ясно. Не ясно лишь одно обстоятельство почему Павел Иванович сразу не сообщил обо все мне, а пошел к Бахметову?

Это был самый трудный вопрос. но я к нему был готов.

- Он хотел предупредить возможное кровопролитие и убедить Бахметова сдаться.

- Глупо, - пожал плечами Татиев. - Весьма глупо. Подобного я от подполковника не ожидал.

- Здесь, - я указал на магнитофон, - есть ещё запись разговора с Первенцевым. Но, я думаю, пора действовать, Руслан Мансурович.

- Да, вы правы. Серик, - громко позвал Татиев.

На пороге выросла фигура телохранителя.

- Слушаю, Руслан Мансурович.

- Собери всех парней, немедленно отправляйтесь в штаб и арестуйте Бахметова.

- Кого?! - Глаза батиева округлились от удивления.

- Я что, неясно сказал? - раздраженно проговорил Татиев. - Бехметова. Если кто попытается оказать сопротивление - не церемонтесь. Понятно?

- Так точно, - по военному ответил Серик. - Разрешите выполнять?

- Выполняйте. Я подъеду чуть позже.

Телохранитель вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Татиев взглянул на меня и впервые улыбнулся.

- Спасибо за оказанную помощь, Игорь Сергеевич. Надеюсь, что скоро обо всем мы услышим из первых, так сказать, уст.

Глава восьмая. Беспокойные мысли.

Виктор Ильич Сосновский жил последнее время ожиданиями. Было такое ощущение, что вот-вот что-то. Ага. И даже непонятно - радостное для него, или совсем даже того... Совсем наоборот. Ночами даже стал, ага... Плохо стал спать, что раньше никогда, ни того. Измучился. Трудно держать все эти в одних руках, все нити. Столько задействовано людей, средств. Попробуй все вот так вот. Кого там. Одни бездари кругом. Ни кому ничего нельзя. Испортят только. Сколько можно. Почему он за всех, а они на готовенькое. И главное ни за что. За все он. Давно бы плюнул и уехал из этой дурацкой. Нельзя. Придут к власти эти. Эти и оттуда достанут. Да и хотели уже. Едва успел... Принять меры успел. Прокурора того и все такое. Но нет душе... покоя, ага. Чувствовал - продолжают копать. Все сужается вокруг... Раньше Кавказ выручал. Сейчас и на него ни того. Большую волю взяли. Вон Татиев, янычар этот, за грудки, дурак. Но ничего. Это ничего. Он ещё пожалеет. Но почему молчит Бахметов? Договорились же. Ни на кого нельзя того...

Сосновский встал с кровати, накинул на плечи халат.

- Виктор Ильич, куда же вы? - раздался сонный голос жены. - Рано еще.

- Пойду малость ага. Что-то ни того... не спится.

- Что-нибудь случилось?

- Ну что ты... Зачем. Ты спи, Ира. Спи.

Жена поначалу называла его Витей. Потом - Виктором. Сейчас - Виктором Ильичем и на вы. Уважает. Живут они вроде ничего, но пресно как-то... И детей ни того... И вообще... В смысле секса. Куда только не обращался. Одних денег сколько. Как в воду. Бестолку. Ничего не умеют. Ни здесь, ни там. Болтают только. Трепачи!. Может быть ту гейшу из Японии того... выписать? Она и мертвого ага. От одного только воспоминания о ней того. Чем этим дармоедам. Лучше ей.

Сосновский спустился вниз. В холле в кресле сидел один из его телохранителей и смотрел какой-то парнографический журнал. Заметив босса вскочил, вытянулся, подобострасно улыбнулся. Виктор Ильич с неувдовольствием рассматривал стоящего перед ним телохранителя. Новенький. Никогда раньше его... не видел раньше. Какой однако... Великан какой. Виктор Ильич патологически не любил высоких. А этот - вон какой... Детинушка. Каланча. Что же он на него смотреть... Шея заболит. Начальник охраны своего того... родственника. Не иначе. Надо будет ему сделать... Внушение сделать, ага.

У выхода Сосновскому встретился ещё один телохранитель. Этот был старый... В смысле - давний. Этого он знал. Этакий крепыш. Приятно ага... Смотреть приятно. Юрием, кажется. Этого он любил. Подошел, протянул тому руку.

- Здравствуй, Юра!

- Здравствуйте, Виктор Ильич! - задохнулся телохранитель радостью, почтительно пожимая боссу руку. Он никак не ожидал, что такой человек помнит его по имени. В сердце парня вспыхнула надежда - а вдруг! Так бывает. Сегодня ты никто, а завтра уже у самого телохранители.

- Как поживаешь, Юра?

- Все хорошо, Виктор Ильич! Спасибо! - вдохновенно, будто читал на сцене стихи, выпалил телохранитель.

- Это ты правильно. Молодец, ага... У тебя сигаретки ни того?

Юра выхватил из кармана пачку "Кэмэл", протянул боссу.

- Пожалуйста, Виктор Ильич! - Телохранитель был на седьмом небе от счастья. Нет, недаром босс к нему подошел. Честное слово, недаром! Эх, елки! Утрет он кое кому нос!

- Дорогие сигареты... Куришь дорогие. А я раньше... Как ее?... "Приму" раньше, ага.

- Вы?! "Приму"?!! - От удивления охранник даже поперхнулся и закашлялся. Чтобы босс курил такие сигареты?! Быть такого не может!

- Ага. В студентах еще... Потом бросил. А сейчас так... Иногда. Накатит иногда. - Сосновский выудил из пачки сигарету, сунул в рот. Юра тотчас чиркнул зажигалкой.

Виктор Ильич прикурил. Похлопал телохранителя по плечу.

- Спасибо, дружок! Ты это... Молодец!

Он вышел на большую открытую веранду, сел в плетеное кресло. Светало. Было удивительно тихо. Над самой землей слоился туман. Пахло спелой зеленью и ещё чем-то горькова

тым, приятным. Хорошо! Виктор Ильич любил ее... Природу, ага. У костра там и все такое... Любил. В турпоходы бывало любил. А теперь из ограды вон ни того... На воротах стражник. Не выпустит. Вот жизнь! Хоромы вон какие... Денег ага и все такое. Но нет душе этого... Веселья нет. Нет, приятно, конечно, когда машина с мигалкой и милиционеры навытяжку, и честь. Приятно. Когда по телевизору и личный самолет. Без этого уже не того... Не сможет без этого. Ага. Только слишком хлопотно и веселья ни того... Все есть, а жить скучно. Скажи кому - не поверят. Вот он студентом... Был он студентом. Ведь ничего же не было, а жить было интересно. Еще как того... Он тогда в Ленинградском университете ага. От сессии до сессии на пирожках с ливером... И ничего. Купит три пирожка с ливером и стакан мясного бульона и того... порядок. Сколько же они - эти пирожки? Четыре или пять копеек ага. Сейчас всякие там эти... Деликатесы всякие. А он эти пирожки... Аж слюнки текут. Так порой бы того. Но нельзя. Не поймут... Вон даже телохранитель не поймет. Скучно.

Он щелчком выбросил окурок. Тот, прочертив в воздухе большую дугу, упал в сочную траву, дымясь. Вот так и жизнь. Промелькнет и того. А зачем и почему - попробуй пойми. Пресно все как-то. Скучно.

Да, но почему Бахметов ни того... Молчит почему? Странно. Должен был уже. Может что случилось? Вот этого бы не надо. Очень ему сейчас Кавказ... Нужен. Очень. А то сожрут и этих... Косточек не оставят. А Татиевы ему сейчас ни к чему. А что в этом... В Дагестане этом... Горцы, называются ага!... Их долбят, долбят, а они ни того... Сколько же можно. Надо что-то придумать. С Басаевым надо... Переговорить надо. Нужно что-нибудь такое, что б проняло. Этот придумает. Пусть подерутся ага. Надо с замминистра этим... Как его? С милиционером этим съездить в Чечню. "Освободить" нескольких заложников и перетолковать я этим янычаром, ага. Раньше хоть надежда на этого дурака была... На этого всенародноизбранного... Фу, ну и слово!... Длинное какое. Раньше на него надежда была. А сейчас никакой. Как трухлявый пень стал - вот-вот того-этого. Все самому ага. Но ничего, он им ещё того... Покажет, как под него копать. Они ещё все запомнят.

Утренняя свежесть стала пробирать. Виктор Ильич поежился. встал с кресла и направился в дом. Проходя мимо полюбившегося ему телохранителя Юры, он вновь похлопал его по плечу (Экий молодец! Как гриб этот... Как его? Боровик. Как гриб боровик, ага. Такой же крепкий, ладный), добродушно сказал:

- Будь здоров, Юра! Этой... семье привет передавай, ага.

- Холостой я, Виктор Ильич, - подобострастно разулыбался телохранитель.

- Холостой - это хорошо. Это ты правильно... Молодец. Хомут - это ещё успеешь. Верно?

- Так точно, Виктор Ильич!

- Хорошо, дружок. Будь это... здоров! - Он вновь похлопал парня по плечу и отправился в спальню. Скинул халат. Лег в удобную мягкую постель. Хорошо. Тепло ага. И тут же уснул.

Утром в кабинет к Сосновскому зашел его пресс-секретарь Вадим Углов с кипой свежих газет. По его кислому виду Виктор Ильич понял, что что-то того... Случилось что-то.

- Ты что такой? - спросил он, пытливо глядя на Углова. - Будто напуган чем.

- Неприятности у нас, Виктор Ильич, ответил тот, пряча глаза.

- А что такое? - насторожился Сосновский.

Углов положил на стол газеты, нашел свежий номер "Вашингтон пост", протянул Виктору Ильичу.

- Вот. Сами почитайте. Я там карандашом отметил.

Сосновский быстро отыскал отмеченную статью. Она называлась: "Очередная авантюра Москвы". Эка они как... Хлестко как. В статье раскрывались подлинные мотивы заключения фирмой Танина и американской кампанией "Боинг" многомиллиардной сделки с подключением к договору подставной новозеландской фирмы. Была помещена даже ксерокопия договора с подписями и все такое. Как жаль... Теперь уже "Боинг" не того... Надо же! Такая была выгодная сделка. Виктор Ильич сам ею много занимался. Содействовал и все такое. Фирма Танина входила в финансовую империю Сосновского. Удар по Танину - это и по нему. Ага. Он сразу почувствовал неладное. Недаром все это того. Совсем недаром!

- "Нью-Йорк таймс" напечатала почти тоже, - сказал Углов, выкладывая перед ним газету.

- А-а! - Виктор Ильич раздраженно отодвинул газету. - Чего уж, понимаешь. Все и так... Чего думаешь по этому? - он кивнул на газеты.

Углов надул щеки, глубокомысленно проговорил:

- Трудно пока сказать... Никак не могу взять в толк - зачем это им все нужно?

- Это - кому?

- Американцам.

- Так ты считаешь, что это они того?

- А кто же?! - очень удивился Углов этому вопросу. Ему, лично, уже все давно было ясно. - Ведь утечка произошла у них.

Сосновский внимательно посмотрел на своего пресс-секретаря. Дурак какой! В трех деревьях ага... Никто ничего. Когда же все это... Когда все кончится. Кругом один. Устал.

- Ты иди давай, ступай, - отмахнулся он от Углова. - Иди... Я один тут, ага.

Углов вышел. Сосновский вскочил из-за стола и принялся бегать по кабинету. Так ему лучше ага... Лучше думалось. Прочтя статью, он сразу понял, что ни того все это... Не просто так. Кто-то начал с ним эту... Борьбу начал. И это не там... Зачем им. Это - здесь. Кто-то из политиков? Нет. Те лишь умеют, как этот вот дурак... Надувать щеки умеют. Нет, это кто-то из своих кто-то... Кто? Веселовский? Нет, жиковат. Не осмелиться. Этот по мелочи... Плюнуть ему вслед или анекдот там про него... А на крупное не способен. Калинин? Этот давно на него зуб. Но трусоват. Да и калибр ни тот... Неужто Потаев? Этот подходит. По всем статьям ага. Но почему? Был у них конфликт по нефти, но так - несущественный. И все же, кроме него, больше ни того... больше некому. Это серьезно. Да, но как он того... Как узнал? Да ещё ксерокопия ага... Значит, кто-то доступ к договору? Без людей Танина никак нельзя... Кто-то работает на Потаева. Кто?

Виктор Петрович вышел в приемную и сказал референту срочно вызвать к нему начальника отдела службы безопасности Алика Варданяна.

В ожидании Варданяна он сделал ещё несколько кругов по кабинету. Еще как следует того... Все сходилось. Это мог быть только Потаев. Серьезный, ага... противник. Но ничего. Это ничего. Он, Сосновский, и не с такими... Надо этому подполковнику компромат... Обязательно надо. Пусть займутся. А то совсем того... Обнаглел совсем.

Дверь тихо и медленно приоткрылась и в кабинет незаметно, бочком проник Варданян, застыл у порога в почтительной позе, чуть слышно спросил:

- Вызывали, Виктор Ильич?

Сосновский незаметил появления шефа службы безопасности и невольно вздрогнул от неожиданности.

- А? Ну, да... Прходи... Чего уж. Садись. - Подошел к столу, машинально передвинул на нем все предметы, взял газету "Вашингтон пост", протянул Варданяну. - Вот. Почитай.

Тот взял газету, сел и смущенно проговорил:

- Вы ведь знаете, Виктор Ильич, что я английским не настолько, чтобы газеты читать.

- Ах, да. Забыл... Плохо. Сейчас, если кто чего, то английский обязательно... Должен обязательно знать ага... Потаева знаешь?

- Кто ж его не знает, Виктор Ильич.

- Это конечно... Ты должен срочно... Кто из людей Танина того... встречался с ним в последнее время.

- С Потаевым? - решил уточнить Варданян.

- Ну да... С кем же еще. Кто встречался и о чем шел разговор. Понял?

- Хорошо, Виктор Ильич. Разрешите идти?

- Подожди. Узнай также кто из людей Потаева того...выходил на людей Танина... У Потаева, надеюсь, есть эти... Как их? Агенты. Есть твои агенты?

- Есть. Но так - мелкая сошка. Могут ничего и не знать.

- А вот этого я слышать ни того... Не хочу слышать. Что б через два дня здесь, - Сосновский похлопал по столу, - вся информация. Иначе плохо... Плохо тебе иначе будет. Ступай давай. И что б кровь из носу ага.

После ухода Варданяна Виктор Ильич позвонил генералу ФСБ Крамаренко.

- Алло! Слушаю! - услышал он в трубке барственный баритон. Чего-чего, а это... Как его? Самомнения. Чего-чего, а сомомнения у генерала хоть того... отбавляй. Ага. Как этот... Как его? Глупый такой. Птица... Забыл. Ну. не важно. Как этот самый. Одна внешность ага. А сам - дурак-дураком.

- Здравствуй ага... Ты что-то совсем того... Я уже стал, понимаешь. Почувствовав опасность, мысли в голове Виктора Ильича забегали ещё быстрее, чем прежде. Слова совсем перестали за ними поспевать. Потому получалась не речь - а сплошная тарабарщина. Но Крамаренко уже изучил манеру разговора олигарха и мог даже из тех скудных слов понять, что тот хечет сказать. Голос генерала в один миг потерял свое барственное звучание, стал елейным, заискивающим.

- Здравствуйте, Виктор Ильич! Очень рад вас слышать. Как раз сегодня собирался напроситься к вам на аудиенцию.

- Это потом... Ты вот что мне... У тебя в Америке есть... Как их?... Есть?

Генерал обеспокоенно закашлял.

- Это не совсем телефонный разговор, Виктор Ильич.

- Плевать ага... Скажи - есть?

- Ну, кое-кто в торговых представительствах и ещё кое-где.

- Это ага... Хорошо это. Дай им... Чтобы узнали - кто информацию... Понял?

- Какую информацию, Виктор Ильич? О чем?

- Ах, да... Про Танина... Его фирму... Газетчикам. В "Вашнгтон пост" и... Как ее? "Нью-Йорк таймс".

- Хорошо. Я попробую, Виктор Ильич.

- Ага... Попробуй. Обязательно... А как там того... Остальное как?

- Все хорошо. Можно сказать, - замечательно. Скоро все будет готово.

- Как ты это... Так сразу... Хочу того... С Кудрявцевым переговорить.

- Обязательно сообщу, Виктор Ильич. Не беспокойтесь.

- Ну, тогда это... Пока! - Сосновский положил трубку. Вскочил. Вновь забегал по кабинету. Ничего. Это ничего. Ни на того ага... Он им ещё покажет... А этот Потаев-дурак ещё пожалеет. Но почему не звонит Бахметов? Сейчас ему, Сосновскому, очень нужен этот... Кавказ нужен... По зарез ага.

Вечером Виктор Ильич пошел спать в свою спальню. Хотелось того... Выспаться хотелось. Завтра трудный ага... Но, как на грех... Мысли всякие и все такое. Думал - уже все, все в руках. Можно и того... Отдохнуть можно. Куда там. Еще больше... Бывшие соратники стали подставлять. Не знаешь откуда... Вот и попробуй тут. Завистники! Страшно. Бессоница вот... Что раньше никогда... Измучился весь. И что всем от него того?... Но ничего, ещё пожалеют. Ни на того ага... Думают, что с ним можно... Вот так - можно? Ошибаются. Еще очень того... пожалееют. Дураки! С кем решили... Главное на местах ага... А там он всем покажет - кто того. Надо с самим встретиться. Что-то он совсем перестал... Пень трухлявый! Все мозги того... Все мозги пропил. Дураков всяких слушает. А хорошо он, Сосновский, придумал... С семейкой его придумал. Хорошо! Теперь не только он, но и все они того... Пусть знают - кто здесь того... Кто хозяин - пусть знают. Но беспокойно как-то. Вдруг, где - что? Тут и костей можно... Страшно! А тут ещё за окном этот... Ветер воет. Как волк ага. Только тоску того. И что им всем от него... надо от него? Никакого покоя... Никакого покоя... Никакого...

... А потом он ощутил этот запах. Будто пахло тухлыми яйцами или ещё чем-то очень похожим и столь же неприятным. Хотел встать, чтобы выяснить откуда этот запах. И тут он увидел его, сидящим в кресле. В быстром мозгу Сосновского сразу возникло множество вопросов. Кто он такой и как здесь появился? Каким образом его пропустили телохранители? Зачем он пришел и что ему нужно? На ночном госте был надет фрак, цилиндр, белые перчатки и лаковые туфли. Весьма странный гость! Обращенное к Виктору Ильичу лицо гостя было в тени и тот, как не пытался, не смог его рассмотреть. От незнакомца исходила какая-то непонятная, но мощная энергия. Все тело Сосновского будто прокололи тысячи маленьких и злых иголок. Ему стало жутковато.

- Кто вы такой? - спросил Виктор Ильич. Голос, помимо его воли был скрипуч и неприятно вибрировал. Но, к своему удивлению, обнаружил, что мысли теперь никуда не спешили, а слова, наоборот, - не отставали, а потому им, мыслям, соответствовали.

- Неужели вы меня не узнаете, Виктор Ильич? - раздался бархатистый баритон. Лицо незнакомца выплыло из тени. Оно было строгим, аскетическим с заостренными чертами. Большой орлинный нос. Тонкогубый властный рот. Бородка клинышком. Вгляд темных глаз мрачен, даже зловещ. Бр-р! Лицо необычного ночного гостя было знакомо Сосновскому. Кого-то ему напоминало. Очень даже напоминало. И, вместе с тем, он готов был поклясться, что никогда прежде не видел этого человека.

- Н-нет, простите, - ответил он неуверенно.

- Так, дьявол я, Виктор Ильич, - ответил мужчина и весело рассмеялся. Но странный это был смех. Он смеялся, а глаза его даже не изменили своего мрачного выражения.

"Ну конечно же, Мефистофель, Люцифер, Воланд, Сатана - обычный литературный и театральный типаж. Да, но кому в голову пришла столь дурацкая идея - меня разыгрывать?!" - подумал с неудовольствием Виктор Ильич. Он никогда не верил ни в Бога, ни в черта - считал это досужими выдумками всяких там писателей, попов и прочих несерьезных людей, которые подобными байками хлеб себе зарабатывают. Но сейчас, помимо его воли, все его члены сковал мистический ужас и он был не в состоянии ни одним из них даже пошевелить.

- Ш-ш-шутите?! - прошептал он, сильно заикаясь и очень надеясь, что это так и есть, что сейчас все прояснится.

- Вы забываетесь, милостивый государь! - гневно проговорил незнакомец. - Со мной подобным образом ещё никто не позволял себе разговаривать!

"Нет-нет! Этого не может быть! - в панике подумал Сосновский. - Это сон! Все это мне сниться!" - Он попробвал себя ущипнуть, но не смог даже пальцем пошевелить.

- Но ведь вас же нет! - жалобно воскликнул.

- Как же меня нет, когда вот он - я, - мрачно рассмеялся незнакомец. Забавно! Ваша матушка-грешница говорила мне о вашем своеобразии, о том, что вы никогда, ни во что и никому не верите. Но я никак не предполагал, что настолько.

- Моя матушка?! - пролепетал несчастный Виктор Ильич. - Но она давно умерла.

- Вы что же, опять мне не верите?! - очень удивился мужчина. - Но она сама может вам это подтвердить.

Он щелкнул пальцами и в тот же миг рядом с его креслом Сосновский увидел свою мать. Но, Боже, что же...

- Не сметь! - закричал незнакомец и даже подскочил в кресле. - Не сметь вспоминать при мне этого... Не люблю!

Но Виктор Ильич не обратил на него внимания. Он смотрел на мать и плакал от жалости к ней. Что же с ней сталось! Он помнит, какой веселой, шумной она была при жизни. Как любила наряды, шумные застолья с шампанским, что б пробка в потолок, любила мужчин. Это она не раз говорила ему: "Все здесь, Витя. Здесь начинается и здесь кончается. Все остальное - враки!" Как же сейчас она не похожа на ту, прежнюю, в этом темном, изглоданном временем, рубище, с худым, бледно-синюшным одутловатым лицом, сгорбленная, поникшая. А этот затравленный взгляд, некогда сверкавший задором и лукавством? Бедная, бедная! Да как же это?! Да что же это?!

- Скажи ему, старая перешница, кто прав? - проговорил незнакомец.

- Он прав, Витя, - сказала покорно мать. - Ты ему не перечь, а то хуже будет. Прости меня, сынок!

- А вот этого не надо! - раздраженно проговорил дьявол (Виктор Ильич окончательно поверил в его существование). - Не люблю! Пошла вон! - Он вновь щелкунул пальцами и мать исчезла.

- Почему же вы так с ней?! - жалобно проговорил Сосновский.

- Я с ней так, как она того заслуживает. Понял? Учить он тут меня будет, - проворчал дьявол. - Собирайся?

- Куда?! - испуганно вскричал Виктор Ильич.

- Туда, - громко расхохотался дьявол, указав себе под ноги. - Там уже давно тебя ждут.

- Но я не хочу!... Пожалуйста, не надо! - взмолился Сосновский.

- Еще бы я спрашивал твоего желания! - возмутился дьявол. - Если бы я спрашивал у всех желания, то, вряд ли, кого дождался.

- Но так нельзя! Должен быть суд! Я знаю... Читал.

- Экий ты, батенька, формалист! - удивился дьявол. - А что же ты о суде не вспомнил, когда пакости свои здесь чинил?... Что молчишь?

- Но я... Я не знал. Я думал, что вас и всего там нет. Извините!

- А если бы знал?

- Тогда конечно же... Что же я не понимаю! Но я искуплю! Не сомневайтесь! Очень искуплю!

- А вот этого мне как раз не надо. Раньше надо было думать. Ты что же, дурак, считал, что мозги тебе просто так дадены? Сибирайся.

- Но как же Высший суд! Я суда хочу. Как же без суда?! Это, простите, произвол!

- Ишь ты, о законности вспомнил! - удивился дьявол. - Какой тебе ещё суд нужен, негодник ты этакий! Ты уже давным-давно свою душу мне продал. Ты думал, что за просто так ты жируешь, денег вон сколько нахапал? Я пришел за своим. Пойдем!

- Не хочу-у-у!!! - заорал благим матом Виктор Ильич и... проснулся.

В комнате было темно. Он лежал обессиленный от только-что пережитого страха. Да и сейчас того... Сейчас все еще... Руки, ноги и все такое. Трясутся. А вдруг, если ага?... Нет-нет. глупости это... Это сон. И все. Но все, будто ага... Странно!

И, вдруг, Сосновский уловил тот же запах? Он страшно запаниковал:

"Как же это почему ага не имеют права и темно как вот тебе того и пожалуйста достукался ага сердце как того больно как сволочи что я им не могли ага понять не могут дураки без суда хотят и все такое".

- Стража!!! - заорал он в истерике.

Дверь тотчас распахнулась. Щелкнул выключатель. Спальню залил яркий свет сверх модерновой люстры. И Виктор Ильич увидел телохранителя Юру своего любимца. Лицо его было встревоженным.

- Что случилось, Виктор Ильич? - спросил он.

И яркий этот... и Юра успокоили Сосновского. Бредни это... Ночные бредни.

- Что это... за запах, что? - спросил Виктор Ильич.

- Канализацию у нас прорвало, Виктор Ильич. Потому и запах. Но вы не беспокойтесь, мы уже вызвали бригаду ремонтников.

- Почему свет?

- Какой свет? - не понял Юра.

- Настольная лампа почему?

Телохранитель подошел к прикроватной тумбочке, снял абажур с ночной лампы, вывинтил лампочку, посмотрел на свет.

- Лампочка перегорела, Виктор Ильич. Я сейчас заменю. - Юра направился к двери.

"Надо его того повысть или премию там какую обязательно надо заслужил ага", - подумал Сосновский, глядя вслед телохранителю.

Когда Юра заменил лампочку, Сосновский попросил его выключить верхний свет. Тот это сделал и, пожелав споконой ночи Виктору Ильичу, направился к двери.

- Ты это... Ты посиди тут... - Сосновский указал на кресло, в котором только-что... Фу, черт! Глупость какая! Так можно и того... Свихнуться можно. Ага.

Звонок с Кавказа нашел его утром ещё в постеле. Но это был не тот звонок, которого он ожидал. Совсем не тот.

Глава восьмая: Говоров. "Ни все коту масляница".

После выхода статьи в американских газетах, которую тут же перепечатали все наши, мой шеф стал походить на призрак, кем-то очень здорово обиженный еше при жизни. Под глазами темные круги, взгляд затравленный, тугие щеки сдулись и теперь висели под подбородком двумя сморщенными мешочками. Разом ссутулился, ходил медленно, притаскивая правую ногу - говорят, что он её когда-то, ещё в детстве, ломал. И не мне одному, но и всем стало ясно, что этому почтенному гражданину пора подумать о вечности, чем о презренном металле. Да он и, наверняка, об этом стал подумывать. Как-то мне пожаловался:

- Зря все это. Сейчас бы возглавлял какой-нибудь институт. Много мне надо, верно? Зато душа бы была спокойна.

Поистине, тимор эст эмэндатор аспэрримус (страх - самый суровый наставник). Есть надежда, что он ещё сделает из него человека. Словом, мой шеф не был героем, не обладал мужеством и достаточными физическими данными для преодоления ударов судьбы. А умственные способности теперь у него были на уровне условных рефлексов. Теперь он постоянно звонил своим многочисленным знакомым и жаловался им на мерзкую погоду, на свой желудок, который что-то там не так переваривает, на жену, дочку, но больше всего на американцев, оказавшихся такими непорядочными. Для себя он уже твердо решил, что никаких дел с ними больше иметь не будет.

Я продолжал регулярно снабжать его дезинформацией о планах Потаева. Танину это уже было не нужно, но он был мне благодарен за "преданную" службу. В другое время и при других обстоятелствах я, возможно, ему бы по-человечески посочувствовал. Но я был разведчиком. А слабость для разведчика - слишком большая роскошь.

А мои дела шли... Если скажу - хорошо, то слишком погрешу против истины. Он шли отлично. Судите сами. У руководства ФСБ я уже умудрился схлопотать благодарность. Танин подарил мне бутылочного цвета "шевроле" и благословил квартиру. Потаев предложил стать соучредителем новой фирмы и вложить полученный миллион в весьма выгодное дело - разработку берегового шельфа на Дальнем Востоке, где, по его словам, несметные запасы нефти, что та только и ждет, чтобы мы её взяли. Я сказал - подумаю. Этот миллион долларов принадлежал не мне, а государству в лице органов ФСБ. Поэтому оно, государство, имело право решающего голоса. Но. похоже, что мои непосредственные шефы слишком перенервничали от свалившейся на головы суммы и никак не могли решить - соглашаться ли мне с предложением или - нет. А пока я положил доллары в банк того же Потаева. Мои отношения с Майей Павловной, этой современно Цирцеей делового имблешмента, продолжались. Подозреваю, что у неё когда-нибудь лопнет терпение и она превратит эту огромную толпу беснующихся хомо вульгарис в стадо свиней Точно. А пока со стороны секса я был надежно защищен - она тут же откачивала из меня все, что едва-едва нарождалось. Я бы конечно мог их, эти отношения, прекратить. Но боялся, что меня не правильно поймут. Это же надо быть круглым дураком, чтобы добровольно отказаться от такого тела. Меня сочтут - либо за полного идиота, либо заподозрят в неполноценности. И то и другое грозило личной катострофой, почти что аутодафе. Нет, я не был еретиком. Я был, как все, среднестатистическим гражданином, только несколько удачливее, чем остальные.

Да, совсем забыл своего нового друга Веню Агахангельского завербованного мной агента. С ним было все в порядке. Он был счаслив, как щенок при встрече с хозяином, только-что не повизгивал, и был рад мне услужить. На меня смотрел, как на икону Божьей Матери - робко и восхищенно. Клянусь! Он состоял в резерве главного командования и должен был в случае чего меня заменить. Невидимый фронт - та же война. А на войне, как на войне. Здесь ничего нельзя заранее рассчитать и предвидеть. Те, кто был в моем положении, меня поймут, остальные, надеюсь, - посочувствуют.

Теперь я был старшим помощником по особым поручениям, имел свой кабинет и даже крохотную приемную с секретаршей. Нет, это не было продвижением по службе в прямом смысле этого слова. Просто за мои "выдающиеся заслуги" в штатном расписании должность помощника генерального директора переделали в старшего помощника. А старшему помощнику полагалась секретарша. Вот и все. Моя молоденькая секретарша Оксана работала у меня всего второй день, но уже успела зафиксировать меня наверняка "втроенным" в её очаровательные глазки фотообъективом не менее двадцати раз. Входя в кабинет, она первое что делала - демонстрировала стройные и сильные, как у иноходца, ноги. Затем умудрялась обнажить в улыбке все зубы и, полуприкрыв веки, скромно, не закрывая улыбки, говорила:

- Слушаю, вас, Максим Казимирович!

Затем ресницы распахивались, накал её глаз усиливался ровно наполовину, а взгляд откровенно говорил, что выше зыбкой границы её короткой модерновой юбченки, у неё есть нечто совершенно потрясающее. Как выяснилось - ей только-что исполнилось восемнадцать. Молодая, да ранняя. Факт. Теперь можете прдставить, - какую надо иметь железную волю и выдержку, чтобы выдержать этот напор молодой и прекрасной плоти. Представили? Посочувствовали? Спасибо!

Итак, я сидел в своем кабинете за столом и от вынужденного безделья откровенно клевал носом. Время приближалось к часу пополудни и служивый люд уже суетился, собираясь пополнить свой энергетический запас: кто - в ресторанах, а кто - в забегаловках. Все зависело от положения и личного бюджета. Мне же никуда не хотелось. Тело было дремотным и вялым. Оно наслаждалось ленью, как бомж наслаждается в мягкой постели добродетельной дамы.

В это время дверь открылась и через дремоту я увидел Оксану в светящемся ореоле молодости и красоты. Она предемонстрировала мне ноги. Сегодня они выглядели куда более загорелыми, чем вчера. Похоже, что для более полного эффекта она их обработала тональным кремом.

- Максим Казимирович, уже обед, - напомнила она.

- Спасибо, Оксана! - поблагодарил я, сделав вид, что смотрю на часы. Ты иди. А я немного задержусь.

Но она не уходила. Стояла с потупленным взором, переминаясь с ноги на ногу - разыгрывала смущение.

- Что у тебя еще? - не выдержал я этой немой сцены.

- Ой, прямо не знаю с чего начать? - пробормотала она и стрельнула в меня глазками.

- Начни с начала, - усмехнулся я.

- Дело в том, что меня сегодня вечером пригласили в "Арагви". Будет исключительно приличная компания.

- Ну и?

- А мне не с кем туда идти. А одной неудобно. Вы бы не согласились пойти?! Чисто по дружески! - Но её вгляд откровенно говорил, что дружбой здесь и не пахнет.

От подобного предложения я окончательно проснулся. Эта молодая дневная бабочка, едва вылупившись из кокона, уже твердо знала - куда направить свои породистые ноги. Это и восхищало и огорчало одновременно. Хорошо, что девушки сейчас энергичны и заряжены на результат. Уже с пеленок усвоили истину, что пэрикулюм ин мора (опасность в промедлении) и сразу берут, как говорится, быка за рога. Удручает то, что они стали слишком практичны и ещё больше - циничны. Главное - результат. А каким образом он достигнут - не важно. И кто бы что не говорил, но мне кажется, что каждый мужчина мечтает быть рыцарем и защитником для своей любимой. А от этой не знаешь, как самому уцелеть. Впору вызывать наряд омоновцев. Холодно проговорил:

- Извини, Оксана, но сегодня вечером я занят. И хорошенько, девочка, запомни - я со своими подчиненными после работы не вступаю ни в какие отношения, ни в дружеские, ни в какие иные. Если ты, золотко, не сможешь этого запомнить, то напиши памятку и постоянно носи с собой. Это убережет тебя от больших неприятностей.

Красивая "Бабочка" мгновенно превратилась в маленькую фурию, бросила на меня такой разъяренный взгляд, будто собиралась тут же, на месте, испепелить.

- Извините, - мстительно просвистела она и вылетела из кабинета.

После этого мне страшно захотелось есть, и я отправился в кафе "Диксиленд", где я обедал и где меня уже знали. Кафе находилось в пяти минутах ходьбы от офиса. К тому же здесь отменно готовили, но цены были таковыми, что желающих было не так много. Только никак не пойму - какой шутник дал кафе подобное название? Джазом здесь не пахло вообще, а американским джазом - в частности. Из колонок звучала второсортная попса, уже всех доставшая. Но это так - мелочи, а в остальном меня все устраивало.

"Мой" столик у дальней стены был свободен. Я прошел, сел и сделал официанту заказ - все по полной программе, а сверху, чтобы его порадовать, сто коньяка. Наверняка принесет восемьдесят, а это как раз то, что мне сейчас нужно. В ожидании заказа раскрыл "Коммерсант", купленную мной по дороге сюда, и стал читать.

Минут через пять к моему столику бесшумно приблизился метрдотель и, наклонившись, заговорщицки, будто опасался разгласить государственную тайну, прошептал:

- Вы - Максим Казимирович?

Отпираться было бесполезно. Мое инкогнито раскрыто. А потому счел за лучшее признаться:

- Да. А в чем дело?

- Вас к телефону.

Я подумал, что звонит Архангельский - только он знал, где я обедаю. Я встал.

- Где у вас телефон?

- Это надо выйти из зала и пройти до конца коридора. Дверь направо.

- Спасибо.

На двери значилось: "Администратор". Ничего не подозревая, я толкнул дверь и шагнул вглубь комнаты. В тот же миг мне на голову обрушился огромной силы удар.

"Ни все коту масленица", - это последнее, о чем я успел подумать.

Глава девятая: Козицина. Новое задание.

Вчера с Сережей подали заявление в ЗАГС. Дело конечно не в ЗАГСе, но все равно приятно. Главное - он меня любит. Неужели же случилось то, о чем я так долго мечтала?! Все ещё не верится. Правда. Еще каких-то два дня я об этом и думать не смела. А сегодня хожу как чумная от свалившегося счастья. Даже неловко перед другими. Ощущение этой неловкости усилилось, когда увидела своего бывшего мужа Вадима Сидельникова. Кстати, он первым поздравил меня с помолвкой.

- Извини! - сказала я, пряча глаза.

Он удивился, сказал:

- Тебе не в чем извиняться. Ты ведь всегда его любила. Даже тогда, когда выходила за меня замуж. Ведь так?

- Да, - кивнула я.

- Я это знал уже тогда, но самонадеянно думал, что могу изменить положение вещей... А теперь я искренно за тебя рад. Честное слово! Ты для меня по-прежнему - самая замечательная женщина в мире. Еще раз поздравляю! - Он обнял меня и расцеловал в щеки.

Какой он все же замечательный человек! И вообще, мне очень везет на хороших людей.

Сережа не упустил случая, чтобы не пошутить. "Строго" спросил женщину, принимавшую у нас заявление:

- А вы до какого возраста принимаете заявление?

- Как это? - растерялась та.

- Говорят, что вышел Закон принимать заявления только до сорока лет. Это так?

Женжина недоверчиво посмотрела на него, стараясь понять - шутит он или нет. Но его лицо было бесстрастным и невозмутимым.

- Нет такого закона, - ответила она. - Уверяю вас.

- Вы это точно знаете?

- Абсолютно.

- Тогда объясните вот этой гражданке. Она только-что уверяла, что вы у меня не примите заявление.

Она отчего-то осуждающе посмотрела на меня и принялась объяснять насколько я заблждаюсь. А я едва сквозь землю не провалилась со стыда. Из всего этого поняла лишь одно - у меня впереди подобных сцен ещё много будет и мне надо как-то адаптироваться.

И все же у меня было такое ощущение, будто что-то потеряла, будто ушло из души что-то важное и нужное для меня. Может быть потому и мечты мои стали более приземленные, более практичны. Если раньше я была Марианной, виконтессой Дальской, живущей в таинственной и прекрасной Вергилии, безумно, но безответно влюбленной в мужественного рыцаря Ланцелота, то теперь я была майором милиции Светланой Козициной и мечтала съездить со своим возлюбленным в очередной отпуск на юг или ещё лучше - на Байкал. Только вряд ли это скоро случится - он слишко глубоко и слишком надолго завяз в этом уголовном деле.

При воспоминании о деле, сердце сжалось тревогой за него. Сейчас ему противостоят куда более серьезные противники, чем прежде. Но и тогда он не уберегся от двух снайперских пуль в спину. Нет, я обязательно должна быть рядом с ним. Обязательно!

Утром, когда мы пили кофе, я спросила:

- Сережа, а почему ты против моего включения в группу?

- Не говори глупостей, - пробормотал он, отводя взгляд. - Кто тебе сказал, что я - против?

Есть люди, которые совершенно не умеют лгать. Сережа - из таких. Сейчас у него было до того растерянное и глупое лицо, что я невольно рассмеялась.

- Рокотов сказал.

- Дурак он - ваш Рокотов и не лечится. Язык, как помело. А что это ты, интересно, смеешься?

- У тебя такой смешной вид.

- Вот когда истина открылась в своей ужасной наготе! Я давно подозревал, что ты согласилась выйти за меня замуж не просто так, а с вполне определенной целью. Теперь у меня появились доказательства. Тебе понадобился личный шут, который бы тебя развлекал.

Все его попытки уйти от прямого ответа были наивны и я решила в корне их пресечь.

- Так ты, значит, - не против?

- Чего - не против?

- Не против включения меня в свою группу?

- А я разве это говорил? Странно. У тебя не иначе - звуковые галюцинации. Похоже, что всему вашему управлению надо обратиться к врачу.

Его способность уходить от прямого ответа начинала меня забавлять. Интересно, я что он скажент на это:

- Так ты, что - против?

- Против чего?

- Послушай, Сережа, перестань ваньку валять! - начала я заводиться. Я хочу работать в твоей группе. И я буду в ней работать. Понял?

Лицо его стало серьезным, даже злым.

- Понял. Только не понял - почему? Хочешь укоротить мой срок пребывания на этой славной планете?

- Ну знаешь! - задохнулась я возмущением. - Сказать такое!

- Я-то знаю. Знаю скольких лет мне стоило твое прошлое пленение этим сукиным сыном. А вот ты этого, похоже, не зна

ешь. Тебе мало, видите ли, рядовых будней, подавай именно героические.

- В каждой работе есть свои недостатки.

- Ничего себе - недостатки, да?! И вообще, зачем тебе все это нужно? Володя говорит, что в управлении по делам несовершеннолетних появилась хорошая вакансия. Мне кажется это бы тебе очень подошло. Ты любишь возиться с подростками.

- А почему ты сам не идешь на прокурорскую должность?

- Я? Я - это другое дело.

- Трепачи вы мужики! Только болтать любите о равноправии, а как до дела, так - "Что положено Юпитеру, не положено - быку".

Сережа решил весь наш разговор свести к шутке. Встал, обнял меня за плечи.

- Так ты равноправия захотела?! Я тебе сейчас покажу - равноправие!

Но я здорово обиделась. Чувствовала - ещё чуть-чуть и разревусь, как последняя дура. Сказала упрямо.

- Ты должен взять меня в свою группу.

Кажется, он понял мое состояние, чем это ему грозит. Он терпеть не мог женских слез и терялся, как школьник.

- Но почему ты хочешь именно в мою группу?

- Потому.

Он рассмеялся,

- Довод железный, нечего сказать. - Глубоко вздохнул, сказал покаяно: - Хорошо. Только давай договоримся - никакой самостоятельности и инициативы, беспрекословно выполнять все указания руководителя, то бишь, мои.

- Слушаюсь и повинуюсь! - прокричала я дурашливо и... разревелась.

- Вот те раз! - растерялся Сережа. - А что же тогда плачешь?!

- Это просто так, не обращай внимания... Как ты не можешь понять, что я хочу быть всегда там, где ты. Ведь ты мне не безразличен.

- Рад это слышать, - сказал он, обнимая меня. - И как же я тебе не безразличен?

- Я тебя, Сережа, так люблю, как... Словом, очень сильно я тебя люблю.

- И я тебя - очень. - Он меня поцеловал. А потом мы ещё долго целовались, позабыв все на свете. До того долго, что кофе наш окончательно простыл.

- Сегодня в десять у меня совещание по делу. Приходи.

- Обязательно! - ответила я с оодушевлением.

Когда я пришла, то в кабинете у Сережи уже находились: мой шеф полковник Рокотов, следователи прокуратуры: Михаил Дмитриевич Краснов и Валерий Истомин, ребята из нашего управления: Колесов, Хлебнмиков, Роман Шилов, подполковник ФСБ Юрий Дронов. Я поздоровалась. Мне недружно ответили. Прошла и села на свободный стул.

- А это новый член нашей группы Светлана Козицина, - сказал Сережа, улыбаясь, - Я пологаю, что вы с ней уже знакомы? Рвется в бой. Я пытался было остановить. Но кого там. Ибо нет на земле мужчины, кто бы мог остановить на скаку женщину.

Все смущенно заулыбались, отворачиваясь от меня, так как не знали, как я смогу среагировать на очередную выходку моего возлюбленного. А Сергей Колесов вскочил и торжественно и несколько смущенно проговорил:

- Сергей Иванович и Светлана Анатольевна, разрешите от имени присутствующих поздравить вас с помолвкой!

- А от себя? - "строго" спросил его Сережа.

- Что - от себя? - не понял тот.

- Лично от себя ты поздравляешь?

- Конечно!

- Тогда спасибо! Я, Сережа, знал, что ты настоящий друг. Дай я тебя обниму. - Он вышел из-за стола, обнял Колесова и троекратно расцеловал.

И я окончательно поняла, что в семейной жизни мне скучать не придется. Точно.

- Сережа, кончай ты это... представление, понимаешь! - недовольно проговорил Краснов.

- Мрачный ты человек, Михаил Дмитриевич, - вздохнул Сережа, "с сожалением" глядя на своего друга. - К тому же зануда, каких свет не видывал. Любое естественное проявление человеческих чувств ты готов тут же опошлить и заклеймить. И что самое прискорбное - считаешь себя всегда и во всем правым...

- Ну, замолол, - добродушно усмехнулся Михаил Дмитриевич, перебивая Сережу.

- Миша, ты не прав. Еще немецкий писатель-сатирик Георг Лихтенберг говорил: "Приучи свой разум к сомнению, а сердце к терпимости". Если ты, Миша, этого не поймешь и не пересмотришь свои взгляды на действительность и окружающих тебя людей, то плохо кончишь.

- Мы зачем сюда пришли - заниматься делом, или выслушивать твои глупости? - спросил Краснов.

- Нет, это уже патология, - развел руками Сережа, обведя присутствующих насмешливым взглядом. - Мои благородные порывы спасти этого человека натыкаются на глухую стену непонимания, даже озлобленности. Правы были древние инки, когда говорили, что горбатого - могила исправит. А потому, оставим тщетные попытки и перейдем к делу. - Он вернулся на место. - Прежде всего разрешите передать всем привет от вашего общего знакомого Андрея Говорова, с которым я имел удовольствие ни далее, как вчера разговаривать по телефону.

- Как он там?! - заинтересованно спросил Михаил Дмитриевич, улыбаясь.

- Этот крутой парнишка на новом поприще делает поразительные успехи и уже успел получить благодарность от нового руководства.

- Здорово! - не выдержав, воскликнул Роман Шилов, светясь гордостью за своего друга.

- Да, - согласился с ним Сережа. - Недавние газетные публикации о сделке его патрона Танина с американской компанией "Боинг" - его рук дело. Он также сообщает, что за организацией Высшего экономического совета, который имел честь представлять на сибирской земле небезызвестный вам Кудрявцев, стоит известный олигарх Виктор Сосновский. Кстати, фиома Танина входит в финансовую империю Сосновского. Следовательно, за всем, что происходит сейчас в нашем городе, стоит также он. Этот серый "кардинал" обладает исключительным влиянием на президента и его администрацию. Это, естественно, не может нравиться остальным финансовым воротилам, а потому в их лагере произошел раскол. Результаты этого должны скоро сказаться. Наша задача - использовать это противостояние, чтобы сыграть свою партию.

- Круто, - сказал Рокотов.

- А иначе нельзя, господин подполковник. С крутыми и бороться надо по крутому. В открытом противостоянии мы заранее обречены на неудачу, что, кстати, мы уже проходили. А теперь я хотел бы послушать Сергея Петровича о том, что сделано по информации нашего нового агента Афанасия Ступы. Мы вас слушаем, господин подполковник.

Колесов встал, одернул китель, откашлялся.

- Значит так. Нами установлены те, с кем Ступа поддерживал постоянную связь. Это заместитель директора охранной фирмы "Законность" Владимир Степанович Обушков и начальник претензионного отдела этой фирмы Юрий Сергеевич Мотыль. Есть основания полагать, что именно эти двое организовали убийства капитана ФСБ Полунина, воровского авторитета Безбородова и покушение на Бесбородова. В настоящее время их разработка продолжается. Телефон сотовой связи, по которому Ступа связывался с боссом, зарегестрирован на имя Людмилы Яковлевны Верхорученко.

- Каким же образом её телофон попал этому боссу? - спросил Рокотов.

- Этого мы пока не знаем. Об этом могли бы сказать Обушков, Мотыль или сама Верхорученко. Но вы, Владимир Дмитриевич, сами запретили кого-либо задерживать или допрошивать. А без этого трудно выйти на босса.

- А кто такая Верхорученко? - спросила я.

Колесов ответил:

- Тридцать два года. Вдова. Очень красивая. Была замужем за бывшим директором фирмы "Законность" Верхорученко Павлом Андреевич, который год назад умер от инфаркта. Сама же Людмила Яковлевна владеет салоном красоты "Зимняя вишня" на Богдана Хмельницкого.

- А что это за салон? - заинтересовалась я. Это не прошло незамеченным Сережей. Он делано строго сказал:

- Светлана Анатольевна, вы мне клятвенно обещали не проявлять инициативы.

- А я и не проявляю. Но, как член группы, я вправе кое-что для себя уточнить.

- Если именно так обстоит дело, то я не против - уточняйте, согласился Сергей. Повернулся к Колесову. - Господин подполковник, удовлетворите любопытство дамы.

- Это даже не салон, а целый комбинат красоты, - ответил тот. - Кроме парикмахерской, косметического кабинета, там есть спортивный зал с различными тренажерами, стоматологический и даже хирургический кабинет, где делают пластические операции. Словом, там из любой дурнушки могут сделать красавицу.

- И туда могут записаться все желающие? - спросила я.

- Да, - кивнул Колесов. - Но там такие цены, что не все это могут себе позволить.

Мною уже полностью завладела идея непременно посетить этот салон.

- А сама Верхорученко, кроме заведования, ещё чем-то занимается?

- Да. Она ведет две группы. С одной занимается спортивной аэробикой. с другой - аутотренингом.

- А что это такое? - спросил Краснов.

- Понятия не имею, - пожал плечами Колесов.

- Это - сеансы психотерапии, Миша, - ответил Сережа. - Они проводятся для того, чтобы избавить человека от комплексов. Очень советую тебе их посетить.

- Только после тебя, Сережа, - ответил Михаил Дмитриевич.

- После меня тебя не примут.

- Это ещё почему?

- По кочану. Какой же дурак после меня рискнет ещё иметь дело с работниками прокуратуры.

- Подождите, - остановил пикировку друзей Рокотов. _ Мне кажется, что у Светланы Анатольевны есть какое-то предложение. Я прав, Светлана Анатольена?

- Да. Я хотела бы посетить этот салон, а заодно - познакомиться с его владелицей.

- И поставить под угрозу всю операцию, - тут среагировал Сережа. Уверен, что они тебя очень быстро вычислят.

- А я и не собираюсь скрываться.

- Не понял? В твоем репертуаре это что-то новенькое. Обычно ты представляла весьма одаренных молодых актрис. Ты что же, хочешь туда заявиться в форме майора милиции?

- Ну зачем обязательно в форме. Просто, не собираюсь скрывать место работы. Работник милиции тоже может быть женщиной и, как всякая женщина, хочет быть красивой. Верно?

- Одного желания здесь недостаточно, - двусмысленно проговорил Сережа.

Но я решила не обращать на него внимания. Продолжала:

- Это, наоборот, должно убедить Верхорученко, что она вне подозрений. Наоборот, если она связана с мафией, узнав кто я, она сама захочет со мной поближе познакомиться. Таким образом я надеюсь войти в круг её близких друзей.

- Не знаю, как кому, а мне, лично, план Светланы Анатольевны нравится, - сказал Рокотов.

- Это больше похоже не на план, а на очередную авантюрю, - проворчал Сережа. - Я чувствовал, что этим все кончится. - Он обвел взглядом присутствующих: - Кто ещё согласен с Козициной и с, примкнувшем к ней, Рокотовым?

Мой план одобрили все, даже осторожный Михаил Дмитриевич.

- Та-ак! - глубокомысленно проговорил Иванов. - Похоже, что я остался один и вынужден подчиниться. Только не обольщайтесь, господа, относительно своей победы. История как раз свидетельствет об обратном - в большинстве случаем правым оказывалось как раз меньшинство.

Глава десятая. Беркутов. Освобождение.

Итак, я сидел в тесной и затхлой кладовке и думал невеселые думы. На этот раз не было света, а потому тараканы чувствовали себя в безопасности и постепенно все более наглели. Я даже слышал, как они шуршат лапками у самого моего уха, а наиболее смелые и, вероятно, самые голодные стали пощипывать мои руки, проверяя, - съедобен ли я. Бр-р. Терпеть не могу тараканов. Не сказал бы, что боюсь. Но один вид этих рыжих тварей вызывает у меня омерзение и тошноту. Нет, я определенно придурок, каких свет не видывал. Нашел о чем думать - о тараканах? Кретин!

"Так-так-так-так!" Что это? Это сердце мое пытается достучаться до разума, призвать его к действию. Думай, думай, кусок дерьма! Безвыходных ситуацией не бывает. Есть лишь беспросветные тупицы. Бесполезно! Мозг даже не не возбудился. И мне стало до глубины души обидно за себя. Так бездарно слить жизнь, закончить её в этом вонючем тараканьем питомнике? Такой участи даже злейшему врагу не пожелаешь. Определенно. Не везет, елки! Козел отпущения - и этим все сказано. И я принялся себя жалеть.

"За что же Ванечку Морозова..." Ведь в принципе, если разобраться, я очень даже неплохой мужик. Веселый, компанейский. Малость с закидонами? Ни без этого. А скажите - у кого их нет. "Не люблю, когда мне лезут в душу, тем более - когда в неё плюют"? Не люблю. Терпеть не могу этих новых крутых за их наглость и беспардонность? Готов каждому из них, или хотя бы через одного, набить морду? Не скрою - есть такое желание. Но здесь я не оригинален. Каждый нормальный мужик лелеет такую мечту. А во всем остальном я почти безобиден. За что же меня Боженька хочет лишить жизни? Ведь в общем и целом я жил по его заповедям. А если и грешил, то так - по мелочи. За что же меня?

А потом из кромешного мрака выплыл светлый лик моей любимой, из-за которой я и терплю муки адовы. Боже! Как же она прекрасна! Все эти "мис" и "мисис" ей в подметки не годятся. На этом огромном, густонаселенном шарике она одна такая. И угораздило меня влюбиться в такую красавицу. И угораздило её влюбиться в такого неудачника. Тогда отчего я сетую на судьбу и жалуюсь на жалкий жребий?! Придурок! Он удостоен любви такой женщины - и ещё на что-то жалуется! Нет, меня в младенчестве определенно роняли со стола на пол, и ни один раз. Иначе мне трудно объяснить свое поведение. Светочка! Любовь моя! Прости мя грешного! Ибо по скудности ума своего сам не ведаю, что творю.

Ее лицо было бледным и трогательно-печальным. А глаза... Глаза... Словно сама мировая скорбь долго скиталась по свету, пока не обрела покой в этих чудных зеленоватых глазах.

"Как ты, любимый?! - спросила Света. - Трудно тебе?"

"Терпимо, моя хорошая! Все нормально. Прости, любимая, что не смог освободить от этого сатрапа".

"Это ни к спеху. Еще успеется. Все будет хорошо, Дима. Тебя сохранит любовь моя. Веришь?"

"Верю!"

"Ты и сейчас свободен, любимый мой. Ибо невозможно запереть нашу любовь, держать её в клетке".

И вдруг раздвинулись стены тесной кладовки. Раздвинулись до бесконечности. Взору открылись: и огромный ромашковый луг с играющими на нем счастливыми детьми, и величественные горы с цветущими на их склонах эдельвейсами, и бескрайнее пенное море. Свобода! И задохнулось сердце радостью. Как замечательно! И понял я, наконец, простую сермяжную истину Земля - лишь временное наше пристанище, с гибелью нашей бренной оболочки, жизнь не кончается. Нет. Она только-только начинается. А над головой я увидел мириады огромных ослепительных звезд. Где-то там, на одной из них, мы будем со Светой жить дальше. Определенно.

Проснулся я от нехватки воздуха и ощутил себя лежащим на полу все в той же кладовке. Да, как не прекрасны бывают, порой, наши сны, но и они, к великому сожалению, заканчиваются. Реальность была отвратительной. Другого слова трудно подобрать к той ситуации, в которой я очутился. По моим скромным подсчетам - воздуха мне оставалось ровно на час, максимум - на два. Я слишком расточительствовал во сне. Пора уже готовиться к отбытию в мир иной. Возможно, что там действительно что-то такое есть. Должно быть. Иначе все теряет всякий смысл. Но, что это? Вроде какие-то звуки? Нет, послышались. Это от нехватки воздуха начинает звенеть в ушах. Так о чем я? Ах, да... Не знаю, как там, а здесь мне положительно повезло - я любил такую замечательную женщину, как Светлана, и был ею любим. Даже ради краткого мига этой любви стоило коптить белый свет. Определенно. Но что это? Кажется, кто-то идет? Или это опять глюки? Нет, шаги. Точно. Ближе, ближе. В кладовке зажегся свет. Он показался мне таким ярким, так резанул по глазам, что я невольно зажмурился. А когда их открыл, то увидел склоненное надо мной симпатичное, радостно улыбающееся лицо Игоря Рощина. И я понял, что это Свобода! И не во сне, а наяву. Только у неё может быть такое симпатичное лицо и такая детская улыбка.

- Привет, Игорь! - сказал я, с трудом поднимаясь. - А отчего ты не говоришь: "Я пришел дать вам волю!"?

Рощин заливисто рассмеялся, сграбастал меня в объятия и принялся трясти, словно грушу.

- Здравствуйте, Павел Иванович! Я так рад видеть вас живым-здоровым. Так рад!

А за спиной Рощина стоял великан Максим и тоже радостно улыбался. Какие замечательные мужики! Да с такими ребятами сам черт не страшен. Определенно. Туго придется мафии если такие вот мужики по настоящему возмутся за дело. Мафиози, как те тараканы - вольготно себя чувствуют и размножаются лишь в темноте. Потому и окутали мою Родину мраком - это среда их обитания, так им легче проворачивать свои темные делишки. Но ничего, господа ханурики, еще, как говорится, не вечер, вытяним мы вас на свет божий и дихлофосом, и дихлофосом. Не надейтесь, что сможете убежать за границу. У них подобного дерьма у самих навалом.

- Пойдемте, Павел Иванович, - сказал Рощин. - Там Татиев ждет.

- Так это он?! - удивился я.

- А то кто же.

- Я думал, что ты здесь совершил "государственный" переворот.

- Кого там! - махнул Игорь рукой и кратко поведал о их героической эпопеи, предшествовавшей походу к Татиеву.

- Молодцы! И он вам поверил?

- Поверил. Мы дали ему прослушать запись. И он поверил. Пойдемте.

Мы поднялись на первый этаж. В дальнем углу фойе лежали два трупа боевиков из личной охраны Бахметова. Еще пятеро с хмурыми лицами толпились у стены под охраной телохранителей Татиева, взирая на мир тупо и обреченно.

- А где сам Бахметов? - спросил я у Рощина.

- Застрелился.

- Правда что ли?! - удивился я.

- Да, - кивнул Игорь. - Когда понял, что проиграл, то... Мы не успели помешать.

- Жаль! Он мог быть нам очень полезен.

Руслан Татиев ждал нас в кабинете Бахметова - своего у него здесь не было. Его телохранители уже успели убрать труп Хозяина и сделать уборку. Увидев меня, Татиев встал из-за стола и, широко улыбаясь, с раскрытыми объятиями пошел навстречу. Обнял. Радушно проговорил:

- Рад видеть вас, Павел Иванович, в добром здравии! Выходит, что вы вторично спасли мне жизнь. Руслан Татиев этого не забудет. Нет.

- Здравствуйте, Руслан Мансурович! Я здесь не при чем. Это все они, я кивнул на стоящего сзади Рощина.

- Э-э, не скажите! Если бы вы все не организовали, то... Только отчего же сразу ко мне не пришли? Зачем так рисковали?

- Хотел добыть более веские доказательства. Расчитывал, что Бахметов, как весьма разумный человек, сам должен прийти к вам с повинной.

- Какой мерзавец! Никак не ожидал от него подобного... Павел Иванович, коньячка не желаете в честь вашего освобождения?

- Не откажусь.

- Игорь Сергеевич, - обратился Татиев к Рощину, - скажите моим парням, чтобы все организовали в кафе в лучшем виде. Через пятнадцать минут мы с Павлом Ивановичем будем.

- Хорошо, Руслан Мансурович, - ответил Рощин и вышел.

- А вы считаете, что Бахметов сам на такое решился? - спросил я, возращаясь к прерванному разговору.

- Нет, я так не думаю. Сам бы он на такое никогда не решился.

- И вы догадываетесь, - кто эти люди?

- Более того, Павел Иванович, - я в этом уверен. Ожидая вас, я пробросил звонок во Владикавказ своим людям. Они мне сообщили, что на днях туда приезжал Сосновский и встречался с Бахметовым.

- Почему же они сразу не сообщили вам об этом?

- Они полагали, что встреча эта проходила с моего ведома.

- Теперь ясно. Но отчего вы перестали устраивать Сосновского?

- Есть один момент, - усмехнулся Татиев.

- Это секрет?

- Да нет, никакого секрета здесь нет. Недавно я встречался в Москве с Сосновским. В разговоре я сказал, что много оружия раздаю своим соплеменникам бесплатно. На это он мне ответил: "Что за оружие, если оно не стреляет". Я понял, что он имеет в виду, не сдержался, схватил его за грудки и чуть было душу не вытряс. Хорошо, что рядом не было его телохранителей. А то бы тут же меня кончили.

- И что же он хотел сказать этой фразой?

- А вы не догадываетесь?

- Может быть и догадываюсь, но хотел бы услышать от вас.

- Этот интриган хочет, чтобы весь Кавказ полыхнул так же, как Чечня. Вот чего он хочет. Хочет погреть свои грязные загребущие руки у большого костра.

- А вы, значит, против?

- Я не только - против, но и сделаю все возможное, чтобы этого не случилось.

- Даже так?! - проговорил я насмешливо. Не верил я всей этой патетике. Нет, не верил. Это горный козел не далеко ускакал от козла московского. Если они даже пасутся в разных стадах, то сущность-то у них все равно одна - козлинная. Определенно.

- Вы что же - мне не верите? - спросил Татиев, насупившись, как мышь на крупу.

Обиделся. А мне плевать! Все равно ты, сученок, никуда не денешься и отработаешь мне по полной программе за все мои здесь унижения и мордобой. Иного выхода у тебя просто нет. Обижайся на здоровье! Впрочем, нет, ссориться с тобой - в мои планы не входит. А потому ответил:

- Верю. Сейчас верю. Но ведь до недавнего времени Сосновский и Бахметов были вашими друзьями.

- Друзьями они мне никогда не были. - Он усмехнулся. - Скорее, как принято у вас говорить, - подельниками.

Вот это он верно. С этим трудно не согласиться. Все они - подельники, одной веревкой связаны. Всех бы разом и подвесить на этой веревке. Ничего, скоро уж.

- Пойдемте, Павел Иванович, к столу, - сказал Татиев, вставая. - А то там обед простынет.

От вида роскошного стола и запаха жаренной баранины у меня случились голодные спазмы желудка. Закружилась голова. А в гортань мощным потоком хлынул желудочный сок. Я едва успевал его сглатывать.

Татиев наполнил рюмки коньяком. Торжественно встал. И я приготовился вновь слушать длинный, как язык сварливой тещи, и витееватый, как речь политика, тост. И был искренне удивлен и даже разочарован, когда услышал:

- За вас, Павел Иванович! Спасибо вам!

Что ж, скромно, но со вкусом. Выпили. Вскоре мой желудок удовлетворенно урчал, переваривая вкусную и полезную пищу. Насытившись, я вспомнил, что не просто здесь, а на работе, напомнил Татиеву:

- Руслан Мансурович, а где же обещанные вами материалы?

- Они в моем кабинете, Павел Иванович. Брат переслал с оказией.

- Вы очень хорошо знаете русский язык.

- Это от мамы, - улыбнулся Татиев. - Она была русской. Потому и внешность у меня несколько необычная для горца. Она воспитала нас с братом на Пушкине, Достоевском, Чехове.

- Что-то не похоже, - усомнился я.

- На что вы намекаете?! - его красивые голубые глаза гневно засверкали. Сильные руки сцепились как раз в том месте, где должен был находиться эфес кинжала. Он обиделся. И здорово обиделся.

Но мне вся эта демонстрация силы, все эти устрашающие приемы были до лампочки, если не сказать больше. Козел! Еще он будет своими сраными губами марать такие светлые имена!

Я ответил ему ни менее выразительным взглядом.

- Я ни на что не намекаю, просвещенный вы наш. Это они вас научили торговать героином и оружием? Надо обязательно будет перечитать. Может быть и я что полезное для себя извлеку.

Татиев даже заскрежетал зубами. И если бы я дважды не спас ему жизнь, то он бы меня сейчас прирезал. Определенно. Вот те раз! А где же его хваленая выдержка?! Хохоже, последние события и на него подействовали, основательно потрепали нервы. Наконец, он взял себя в руки. Криво усмехнулся.

- Если бы не я, то был бы кто-то другой. Спрос рождает предложение. Вместо того, чтобы устранить причины, вы хотите устранить следствие. А так не бывает.

- Да вы ещё и философ, батенька! - делано удивился я. - У меня был один "мокрушник" - вот такой же вот философ! Он любил говорить: "Какой же я убийца. Я лишь убыстрил бег истории. Результат все равно был тот же". Как вам нравится - "убыстрил ход истории"? По-моему, замечательно! Одни убыстряют ход истории, другие, такие, как вы, - его замедляют. И все при деле. Хорошо устроились. Вам не кажется?

Лицо Татиева покрылось красными пятнами, левая половина лица стала заметно подергиваться.

- Похоже, вы, Павел Иванович, сегодня в дурном настроении. Потому и цепляетесь ко мне.

- Будем считать, Руслан Мансурович, что сегодня у меня "день открытых дверей". Вы ведь никогда не знали и не интересовались, что у меня здесь, я постучал по груди. - Вот я и приоткрыл вам дверь, чтобы вы взглянули. А если вам не понравилось то, что увидели - не взыщите. Что имею, то имею и постоянно ношу с собой.

- Значит, вы отказываете мне в дружбе?

- Самым решительным образом, догадливый вы наш! В сложившейся ситуации мы можем быть деловыми партнерами. И только. Но наступит такое время, когда вопрос будет поставлен ребром - либо вы меня, либо я вас. Другого не дано.

- Не знаю, не знаю... - раздумчиво проговорил Татиев. - Возможно вы и правы. Но только, вы мне очень симпатичны, Павел Иванович.

- Вы мне, отчасти - тоже. Однако, перейдем к делу. Вы обещали предоставить мне информацию по остальным, интересующих нас, политикам и бизнесменам?

- Я не забываю своих обещаний, Павел Иванович. Завтра еду в Москву. Надеюсь, что материалы уже подготовлены.

- Надолго? - спросил как можно равнодушнее, а сам едва не задохнулся от радости. Это значит, что скоро я увижу мою возлюбленную!

- На пару дней.

- Информацию вам организует Сосновский?

Татиев бросил на меня внимательный изучающий взгляд. Помедлил с ответом.

- Вы это знаете? - спросил.

- Нет, всего лишь догадываюсь, - ответил чистосердечно.

- Да. Он, - кивнул Татиев.

- Но трудно предположить, что делает это он бескорыстно. Не такой человек Виктор Ильич. Верно?

- Верно. - улыбнулся Татиев.

- Он хочет использовать наши органы, чтобы в нужный момент, наряду с достоверной информацией на людей, которые по тем или иным причинам стали ему не нужны, снабдить нас дезинформацией на своих конкурентов. Так?

- Интересный вы человек, Павел Иванович! - рассмеялся Татиев. - С вами приятно работать.

- Вы не ответили на мой вопрос.

- Да. Это так. Но как вы до этого додумались?!

- К сожалению, это сделали за меня на "большой земле". А на самого Сосновского у вас есть что-нибудь?

- Я постараюсь это для вас добыть. Теперь я в большом "долгу" перед ним. - Неожиданно он громко рассменялся. - Надо ему обязательно позвонить, "порадовать", так сказать.

- И что же вы ему скажите?

- Скажу, что Бахметов поднял мятеж, пытался меня убить, но сам убит в перестрелке.

- Но будьте осторожны. Если вы Сосновского не устраиваете, то он вряд ли смириться и откажется от своей идеи, найдет другой способ убрать вас со своего пути.

- Не волнуйтесь, Павел Иванович. Я это предвидел и принял кое-какие меры.

Разговор был исчерпан и мы стали прощаться.

А на улице была путевая погода. Дул теплый ласковый ветерок. Воздух наполнен щебетанием птиц, звоном цикад, шумом листвы. А ещё - любовью. То есть, всем тем, что и составляет радость земного бытия. И это, извините-подвинтесь, ни за какие "бабки" не купишь. Нет. Оно или есть в твоей душе. Или его нет. Молодое и нахально-счастливое солнце упорно карабкалось в самый зенит неба и было настолько безрассудным и щедрым, так было наивно распахнуто всему миру, пытаясь донести кусочек своего тепла до каждого, живущего под этим благостным небом, что мое сердце невольно наполнилось гордостью за него. Во всей вселенной, а возможно и в космосе, оно одно такое. Определенно. Вот так бы и людям. А то все чего-то мудрим, скаредничаем, все что-то выгадываем. Придурки!

Часть вторая. Противостояние.

Глава первая: Говоров. Захват.

Очнулся я в машине, весь упакованный, как очень ценный экспонат зоологического музея. Рот заклеен скотчем. И это было самым отвратительным. Терпеть не могу, когда мне затыкают рот и лишают слова помимо моей воли. Я замычал, пропуская звук через нос. Получилось нечто ужасное, напоминающее блеяние тура в брачный период. Сидящие впереди бандиты обменялись по этому поводу впечатлениями.

- Клиент кажется оклемался, - сказал один.

- Лучше бы он этого не делал, - с сожалением ответил другой и оба рассмеялись. Им было весело. Им было хорошо жить на свете. Они были уверены в себе, ибо знали, что их ждет впереди. Я невольно им позавидовал. Для меня будущее было весьма и весьма проблематичным. А постэриори (по опыту) знал, что надеяться мне на оптимистический конец не приходится, а потому стал готовить себя к самому худшему. Прежде всего следует определиться, так сказать, на местности. Кто они такие и кому служат? От этого многое зависит в моей дальнейшей судьбе. То, что не принадлежат к силовым структурам, это очевидно. Те обычно действуют открыто и официально. Тогда - кто? Танин? Нет, глупости. Ему легче было меня взять в офисе без шума и пыли. Я перебрал множество вариантов, пока в голову не пришла простая, как палочка Коха, и ясная, как взгляд идиота, мысль - кто-то разгадал хитрость Потаева с публикацией компромата в американских газетах. Точно! И этот кто-то был не Таниным. Но кто, кроме моего шефа, мог быть настолько недоволен расторжением выгодной сделки? Фирма Танина входит составляющей в финансовую империю Виктора Сосновского. Неужели же он сам стоит за всем этим? Не исключено. Да, но тогда об этом должен был знать Танин? Не обязательно. Возможно, что это господин маленького роста, но с высокими возможностями, решил сам сыграть партию, не посвящая в это своих соратников по совместной борьбе за очередной передел собственности. Очень даже может быть.

Вы думаете, что мне стало легче от подобного открытия? Ничуть не бывало. Я, как жалкое крохотное зерно, попавшее между двух мощных жерновов под названием олигархи. Что я мог им противопоставить? Ничего. Они сотрут меня в порошок и даже не заметят этого. По всему, фата виам инвэниэнт (от судьбы не уйдешь). Если мне суждено погибнуть от рук мафии - значт, так тому и быть. Можно один раз обмануть судьбу. Даважды обмануть её невозможно. Факт. Что ж, фэци квод потуи, фациант мэлиора потэнтэс (я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше). Разведчик, как и сапер, ошибается только один раз. Моя ошибка состояла в том, что я вмешался в схватку титанов, слишком переоценил свои возможности. Конечно, эррарэ хуманум эст (человеку свойственно ошибаться). Конечно. Но, как говорил ещё Гораций - "эст модус ин рэбус, сунт церти дэниквэ финэс (есть мера вещей и существуют известные границы). Но я напрочь забыл эти простые истины. Мудрецы мне были не указ. Кого там! Я сам с усам! Был наивен и беспечен, как самовлюбленный Нарцис. Вместо того, чтобы подвергнуть свое безответственное поведение серьезному самоанализу, буквально захлебнулся от эйфории: "Ах, какой я крутой парнишка! Как мне замечательно удается всех дурачить!" В итоге, дураком оказался сам. Придут большие дяди и надерут мне попу, как отпетому оболтусу и заядлому второгоднику. И поделом. Не думай, что ты всех умней. Не пренебрегай опытом прошлого. Известный иранский историк Казвини говорил: "Счастлив тот, кто берет пример с других, а не тот, кого ставят в пример". Очень верно сказано.

Да, но куда же меня везут? Раньше я видел в окно многоэтажные коробки новых новостроек. Сейчас же ничего не было видно. И воздух стал заметно чище. Похоже, что мы уже за городом.

"Там они меня и кончат", - равнодушно подумал. Ни трепета, ни страха я не испытывал. Нет. Почему? Возможно потому, что уже однажды пережил собственную "смерть", и теперь к этому действу относился весьма и весьма философски. К тому же, я был страшно обижен на себя, считал, что большего я и не заслуживаю. Более того, я очень сомневался, что люди смогут отнять у меня то, что даровано мне Небесами. Факт. Однажды в лагере, мучась вынужденным бездельем, я подверг ревизии один из основополагающих тезисов марксизма, что "жизнь - есть способ существования материи". После длительных и весьма трудных умственных пассов, я пришел к потрясающим выводам, что классики марксизма глубоко заблуждались. Жизнь - есть не способ существования материи, а способ существования мыслящей энергии. А дать её, как и отнять, может только Создатель. Не знаю, додумался ли кто ещё до такого, но тогда я был положительно горд за себя. Вот почему, мысль о близкой кончине, я воспринял довольно хладнокровно. Не скрою, мне было несколько жаль преждевременно покидать этот мир. Во-первых, я не знал, что меня ждет впереди. Во-вторых, как кому, а мне, лично, этот мир нравился. В третьих, я был глубоко убежден, что человек должен оставить на Земле продолжение своего Я, в виде сопливого киндера (а лучше - двух) - ибо это и есть его главное предназначение. Все остальное - словесная мишура и наивные заблуждения. Факт.

Мои размышления на заданную обстоятельствами тему прервал скрип тормозов. Это называется - приехали. "До смерти четыре шага". Точно. Конвоиры, чьи голоса я уже слышал, но не имел чести лицезреть их лично, были типичными бой-скаутами - крепкие, бравые, с симпатичными, но не обремененными интеллектом, лицами. Они выволокли меня из машины и понесли в красивый двухэтажный особняк, окруженный со всех сторон елями и березами. Щедро обвязанный прочной веревкой, я внешне напоминал такую штуковину (не помню, как она называется), которою подкладывают под борт корабля при швартовке, чтобы не повредить его о причальную стенку.

Мы миновали холл и оказались в большом зале. Здесь пахло кожей, коньяком, дорогим лосьоном и сигарами. К дальнем углу мерно урчал телевизор "Сони", а напротив его стояло кожаное крутящееся кресло с высокой спинкой. Над ней вился дымок. А это могло означать лишь одно - в кресле кто-то находился.

Конвоиры кинули меня на диван, как балласт. Тот, кто имел приимущественное право голоса, торжественно сказал:

- Клиент доставлен, шеф!

Кресло повернулось. Нет. Вначале погас экран телевизора. И только затем повернулось кресло. В нем сидел господин лет сорока в добротном теммно-синем в рельефную серую полоску костюме-тройке, белоснежную сорочку с модным ярким галстуком. Точно так одевались гангстеры тридцатых годов. Господин был невысок, но плотен. А его бычья шея свидетельствовала о недюжиной силе его владельца. Лицо его производило странное впечатление. Оно как бы состояло из двух частей. Нижняя его часть с округлым подбородком и ямочкой в центре, с яркими, пухлыми и капризными губами могла принадлежать натуре поэтической и весьма впечатлительной. Верхняя же часть с квадратным выпуклым лбом, стеклянными, ничего не выражающими голубыми глазами и массивным мясистым носом могла быть им заимствована у отъявленного мерзавца, женоненавистника, маньяка - убийцы, злостного неплатильщика алиментов, содержателя притонов, педераста, скволыги, кляузника наконец, то-есть у кого угодно, но только не у порядочного человека.

"Шеф службы промышленного шпионажа либо безопасности", - решил я.

Стеклянные глаза господина долго меня рассматривали. И лишь после этого капризные губы его закапризничали и с них слетело:

- Развяжите его. - Голос у господина был густым, сочным, хорошо поставленным. Уверен, что когда-то он, если не с професиональной, то с самодеятельной сцены, точно, пел: "Люди гибнут за металл. За металл! Сатана там правит бал. Там правит бал!"

Парни тут же принялись за дело. И очень скоро я почувствовал себя совсем хомо разумным. Главное - у меня был свободен рот - мое основное оружие в борьбе под солнцем. Лишить меня голоса, равносильно, как если бы льву вырвать зубы и подпилить когти. Сейчас же у меня появился шанс уцелеть и шанс весьма и весьма существенный. Я воспрянул духом.

- Здравствуйте, Максим Казимирович! - губы господина изобразили некое подобие улыбки, но глаза его на слова никак не отреагировали. - Как вы себя чувствуете?

В ответ я с выражением продекламировал:

- Все хорошо, прекрасная маркиза.

Дела идут, и жизнь легка.

Ни одного печального сюрприза,

За исключеньем пустяка!

- Во, дает! - очень удивился один из моих провожатых, тот, кто имел преимущественное право голоса.

- Ну-ну. Забавно. Наслышан, - проговорил мой визави без всякого выражения. - А отчего вы не интересуетесь - по какой причине здесь очутились?

- Зачем? Я считаю это абсолютно лишним. Уверен - "добрые" хозяева сами мне это объяснят. Более того, убежден, что ради этого они меня и "пригласили", да ещё столь своеобразным образом. И потом, простите великодушно, но вынужден вам напомнить, что в приличных домах принято представляться.

- Шеф, он наглеет, - сказал все тот же боевик. - Его надо как следует поучить вежливости.

- Оставте нас, - раздражено проговорил шеф и сопроводил свои слова красноречивым жестом, указав своим подручным на дверь.

Те вышли. В воздухе зависла многозначительная пауза, во время которой мы с моим визави долго и прилежно рассматривали друг друга. Я прекрасно понимал, - зачем и для чего здесь очутился, но никак не мог избрать линию поведения. Все зависело от степени их информированности. Похоже, что вышли они на меня случайно. Если это так, то у меня сохраняется шанс доказать им, что я совсем не тот верблюд, а может даже, если здорово повезет, - что совсем не верблюд. Наконец, он сказал насмешливо:

- Зовите меня... допустим, Ашотом Насыровичем.

- В таком случае, я не возражаю против того, чтобы вы звали меня Мухамедом Али.

- И все же, Максим Казимирович, что вы думаете по поводу вашего задержания?

- "В мои лета не должно сметь свое суждение иметь".

Он усмехнулся. Покачал головой.

- С вами можно говорить серьезно?

- Попробуйте.

- Вы не ответили на вопрос.

- Относительно моего задержания?

- Да.

- Полагаю, что у вас были веские к тому основания. Не станете же вы ни за что, ни про что бить по голове человека и транспортировать его сюда. Это было бы слишком глупо и совсем негуманно.. Верно?

- Верно, - согласился он, усмехнувшись. Две части его лица и вели себя совершенно по разному. Если нижняя хоть как-то реагировала на мои слова, то верхняя была холодна и неподвижна, как египетский сфинкс. - Я готов удовлетворить ваше любопытство. Нас интересует содержание вашей беседы с Потаевым.

Я так и предполагал. В моем быстром мозгу тут же возникла логическая цепочка. Они знакомятся с публикациями американских газет, но очень сомневаются, что утечка информации произошла там. Путем простейших умственных упражнений они приходят к безошибочному выводу, что за всем этим может стоять Потаев. У них возникает вопрос - кто из людей Танина в последнее время с ним встречался. И очень скоро на него отвечают. В офисе Потаева наверняка есть стукач Сосновского. Скорее всего, это мелкий клерк, который не в состоянии узнать содержание бесед олигарха, зато может быстро донести с кем тот встречается. Вот потому я здесь. Да, но что же мне делать? Пока буду вести себя беспардонно и нагло - все отрицать. А там будет видно по обстановке. Наш разговор сейчас наверняка записывается на магнитофон. Что ж, это даже к лучшему. Надо дать понять Сосновскому, что выбор Потаева был болпее чем удачен.

- Отчего вы молчите, Максим Казимирович? - спросил шеф службы безопасности, скрывающийся под псевдонимом "Ашот Насырович".

- Кум тацент, клямант, - ответил с печальной улыбкой.

- Что вы сказали?

- Их молчание подобно крику.

- Ну-ну... И все же, о чем вы беседовали?

- Вы, Ушат Настырович, совершили кульпа левис (маленькую ошибку). Я никогда не имел удовольствие слышать фамилии, которую вы изволили назвать. Как там его?

Теперь у моего визави окаменела на какое-то время и нижняя половина лица. И он стал совсем походить на каменную бабу - божество древних скифов, населявших некогда великие просторы моей Родины и ассимилировавшихся в многочисленных славянских племенах. Это продолжалось минуты две - никак не меньше. После чего нижняя часть его лица немного отошла и пришла в движение.

- Глупо. Глупо с вашей стороны это отрицать. У нас есть прямые свидетельства этому.

- В таком случае, вы совершаете не левис (маленькую), а кульпа лята (большую ошибку). Ваш стукач, простите, агент вероятно имеет на меня большой зуб. Возможно я отбил у него девушку, а может быть выставил при почтенной публике на всеобщее посмешище, что с моими способностями, в коих вы, надеюсь, уже успели убедиться, я это могу сделать с каждым. Не знаю, не знаю. Но чем-то я его очень обидел. Если бы имел возможность на него взглянуть, то ответил бы более определнно. Так вот, этот ваш стукач, простите, агент решил с вашей помощью свести со мной счеты. Весьма сожалею, но вы попались на удочку этого недостойного субъекта. - Я вежливо улыбнулся и развел руками, как бы говоря - жаль, но ничем не могу помочь, выбирайтесь из собственного дерьма сами.

На лице моего собеседника стали проступать первые признаки нервного возбуждения в виде склеротического румянца. Похоже, что этот господин маленького роста, в свободное от основной работы время далеко не безупречен, подвержен, так сказать, мелким порочным страстишкам, употребляет и даже очень.

- Значит, не хотите по хорошему, - с нескрываемой угрозой проговорил каменный алкоголик.

В споре интеллектов всегда проигрывает тот, кто прибегает к последнему доводу - демонстрации силы. И я почувствовал себя победителем. Кроме того, в нашем споре я имел определенное преимущество. Он не знал, чем все это для него закончится. А потому, нервничал. Я же наверняка знал, что случится с тем зерном, попавшем между двумя мощными жерновами. А потому, был спокоен.

- По хорошему - это как? - спросил с наивной улыбкой.

И этого невежду, долгое время рядившегося в тогу добропорядочного джентльмена, прорвало, и он показал свою истинную звериную сущность. Даже его стеклянные глаза ожили и теперь горели не утоленным волчьим огнем. Он вскочил и, подступая ко мне, закричал, заразмахивал руками:

- Молчать, так-перетак! Ты кому это, сученок?!... Ты кому это лапшу?... Кому?! - Его пудовые кулаки уже мельтешили перед моими глазами. Я не успевал за ними следить.

- Ну зачем же так расстраиваться! - "посочувствовал" я. - Вы какой-то, право слово, Ушат Настырович, нервный. Выпейте водички, брома наконец, успокойтесь.

Мое "сочувствие" его окончательно доконало. Он схватил меня за грудки, легко оторвал от дивана и так сжал мне горло тяжелой десницей, что я почувствовал себя маленьким и жалким Дон Гуаном в объятиях "Каменного гостя". Проблема оказаться вместе с ним в преисподней меня отнюдь не прельщала. Нет. По моему твердому убеждению Там меня должен ожидать более высокий уровень жизни. Потому я воспротивился такому хамскому обращению и так ловко наладил ему коленом в пах, что на какое-то время он полностью потерял ко мне всякий интерес и всецело был занят собой - согнулся и хватал открытым ртом воздух. Похоже, это ему долго не удавалось. Лицо стало ярко красным, как сидалище павиана, а из горла вырывался клекот, напоминающий прощальный крик журавлей, покидающих милую Родину.

- Вы, сэр, дурно воспитаны! - сказал я, придав своему голосу максимум патетики и минимум сочувствия. - Я не говорю о гостеприимстве - оно здесь и не ночевало, а об элементарной вежливости. Николай Рерих говорил: "Всякая грубость потрясает не только своей жестокостью, но и бессмысленностью". Я с ним полностью согласен и считаю недостойным для себя продолжать наш разговор.

Наконец, этот любитель силовых методов спора обрел возможность не только дышать, но и говорить. Сверля меня твердым, будто базальт, горящим, как пасть дракона, и порочным, как вавилонская блудница, взглядом, засвистел, будто чайник со свистком:

- А те, бля, покажу... манеры!... Ишь ты... Козел! Ты у меня заговоришь. Еще как... того.

Теперь он совсем стал походить на своего босса. В смысле красноречия. Точно.

Я лишь легко и непринужденно рассмеялся его угрозам. Я был очень доволен собой. Магнитофон работает. Пленка добросовестно фиксирует все это безобразие. Пусть Сосновский послушает насколько непрофессионально работают его люди. Насколько они не выдержаны, грубы и эксцентричны. И как легко я кладу их на лопатки по всем правилам борьбы интеллектов. Пусть.

- Вам, сударь, лечиться надо, - сказал, не переставая смеяться. Лечиться глубоко и основательно! Иначе очень скоро закончите свою весьма не безупречную жизнь в психиатрической лечебнице, изображая Александра Македонского или просто сукиного сына.

После этого он потерял всяческий контроль над собой. Подскочил и точно выверенным ударом послал меня в нокдаун. Я лежал на полу, в голове шумело, будто там только-что открыли бутылку шампанского, в глазах плясали веселые зеленные чертики. Вставать совсем не хотелось. Вот так бы лежал и лежал. А мой мучитель стоял с самодовольным видом над поверженым врагом, плотоядно ухмылялся и потирал ушибленную об меня руку. Как же ему мало надо для ощущения полного счастья. И мне искренне стало его жаль.

Наконец, я уговорил себя встать. Окинул своего врага очень красноречивым взглядом.

- Хоминэм нон оди, сэд эюс вициа (не человека вижу, а его пороки). Очень сомневаюсь, что ваш босс останется доволен вашим безответственным поведением. Я бы на месте Виктора Ильича вам не только возглавлять службу безопасности, а свиней пасти не доверил.

Потому, как вновь окаменело лицо моего оппонента, я понял, что попал в самую точку. Этот экипированный в добротный деловой костюм господин с манерами каннибала очень испугался и вынлючил магнитофон.

"Поздно, дорогой! - мысленно усмехнулся я. - Тебе надо было его вообще не включать. Факт! Ты-то думал, что имеешь дело с мальчиком для битья, а нарвался на несгибаемого обстояльствами разведчика. В этом была твоя главная ошибка. Бывает. И выключил ты магнитофон в самый неподходящий момент. В очень неподходящий. Ведь твой босс непременно захочет узнать, что я ещё о нем сказал интересного. И вряд ли поверит тебе на слово. Ты допустил большой ляпсус, милейший, и очутился, как говорится, интэр маллюм эт инкудэм (между молотом и наковальней). Сочувствую!"

Однако, поняв свою ошибку, господин вновь включил магнитофон.

- Откуда ты знаешь моего босса? - вновь зарычал он, подступая с серьезными намерениями на лице.

И я понял, что наступил тот самый сомент, когда надо рисковать самым решительным образом, идти, что называется, - ва-банк. "Или грудь в крестах, или голова в кустах". Другого не дано. Надо было как следует задеть самого босса, до основания тряхнуть его самолюбие. Рисковано? Согласен. Но уж очень заманчиво. Вдохновенно ответил:

- Я этого не знаю, а лишь предполагаю. Мой умозрительный процесс, что, к сожалению, вам неведомо, привел меня к подобному выводу. У кого могут служить подобные хомо вульгарис с мышлением пятилетнего ребенка и с манерами ломового извозчика? - спросил я себя. Ответ напрашивался сам собой. Квалис рэкс, талис грэкс (каков пастырь, таково и стадо). А говоря по-русски - "каков поп, таков и приход". Понятно?

- Парни! - заорал он благим матом.

Его подручные ворвались в зал, готовые выполнить любой приказ шефа. Он указал на меня и коротко сказал:

- Действуйте!

Их не нужно было долго упрашивать и они тут же принялись за дело. Поначалу они избивали меня исключительно руками. Один поддерживал меня сзади, а другой отрабатывал на мне приемы рукопашного боя. Затем они поменялись. А когда оба притомились, бросили мое вялое и податливое тело на пол и принялись отделывать его пинками. А потом я уже ничего не помнил.

Очнулся я от резкого запаха нашатыря, и обнаружил себя лежащим все на том же полу. Ныло тело, шумела голова, звенело в правом ухе. В детстве, когда звенело в ухе, мы, пацаны, загадывали желание и просили кого-нибудь отгадать в каком ухе звенит. Если угадывали, то верили, что желание неприменно сбудется. Вспомнилось детство, родное и такое теперь далекое село Спирино, родители. В сознании всплыли есенинские строчки: "Бедные, бедные родители! Вы наверно стали некрасивыми. Все также боитесь лешего и болотных недр... О, если б вы знали, что сын ваш...", что сын ваш, без достаточных к тому оснований слишком уверовавший однажды в свою счастливую планиду, теперь, как выброшенная на берег медуза, лежит беспомощный и жалкий, ни в состоянии пошевелить ни одним членом.

- Очнулся, шеф, - доложил тот из боевиков, кто имел преимущественное право голоса.

- Посадите его, - распорятился тот.

Меня подхватили под мышки, легко подняли и посадили на диван, прислонив для большей устойчивости к спинке. Но голова моя была настолько тяжелой, что тут же безвольно повисла, уперевшись подбородком в грудь. Глаза самопроизвольно слипались.

"Хорошо бы сейчас поспать минут шестьсот, - подумал с тоскою. - Или, хотя бы, полежать."

- Желаете ли продолжить "беседу" с моими ребятами, Максим Казимирович? - донесся до меня сквозь дрему хорошо поставленный голос оперного дива.

Я поднял голову и разлепил тяжелые веки. В зыбком колеблющемся призрачном свете, я с трудом разглядел вполне конкретного шефа безопасности конкурирующего предприятия, любителя аргумэнтум ад рэм (палочного аргумента). За время моего избиения он успел "почистить перышки" и вновь стал походить на гангстера тридцатых годов. Вот если бы ему набриолинить волосы, то сходство было бы абсолютным. Он стоял ко мне вполоборота, а смотревший на меня выпуклый глаз его горел торжеством и вдохновением. Из этого я сделал вывод, что он по природе своей - садист, по натуре - палач, а по призванию - большой сукин сын. Он хорошо себя чувствует лишь тогда, когда делает другим плохо. Факт. А мне было не просто плохо, а отвратительно. Кружилась голова. Подташнивало. По всему, эти бравые ребята что-то сдвинули в моей умной головеке. Как же мне худо! Доколь ещё терпеть муки адовы?! "И делал я благое дело среди царюющего зла", - некстати всплыли в сознании строчки из стихотворения Николая Добролюбова "Памяти отца". Похоже на то, что я уже свое дело сделал. Очень похоже.

И тут поймал себя на мысли, что жалуюсь самому себе на жизненные обстоятельства. Это разозлило и привело меня в чувство. Ну, во-первых, меня никто не понуждал браться за столь опасное и трудное дело. Шел я на это по доброй воле и собственному разумению. Во-вторых, жаловаться на обстоятельства - привилегия слабаков. Настоящие мужики должны быть выше этого. В-третьих, временная слабость может перерасти в слабость постоянную. А это уже душевный надлом и все, связанные с ним неприятности. Мне это надо? Нет, мне этого не надо. Я взял себя в руки и попытался изобразить на лице беспечную улыбку. Что из этого получилось - не мне судить.

- А вы, Ушат Настырович, считаете, что я могу из этих приматов, - я указал на боевиков, - сделать людей? Полноте. Вы, вероятно, пошутили. Они обижены ещё при рождении. А там где поработали боги, человеку делать нечего. Поэтому, считаю беседу с ними совершенно бесполезной и безрезультатной. Вы все поняли или требуется повторить?

Его, обращенный ко мне, глаз налился теперь лютой злобой. Вслед за этим раздался звериный рык:

- Молчать, сука!

- Хорошо, - тут же согласился я. - Так бы сразу и сказали. Зачем кричать и портить нервы, когда можно обо все договориться по хорошему. Верно?

Бушевавшая в нем ненависть ко мне окончательно смяла его личность, изуродовала лицо, а затем и тело. И он стал походить на страдающего за кулисами песенного арлекина, завидующего силачам. Такой разнесчастный, обреченный до конца дней своих смешить почтенную публику.

- Молчать! - затопал он ногами, трясясь так, будто ехал на велосипеде по Потемкинской лестнице.

- Вы, сударь, недалеко ушли от своих помощников. Если они яркие представители мезозойской эры, то вы прибыли к нам из юрского периода. Разница всего каких-то сто семьдесят - сто восемьдесят миллионов лет. Вы ведь совершенно не понимаете человеческих слов.

Он подскочил ко мне и уже замахнулся, чтобы ударить, но в последний момент раздумал. Вместо этого очень удивил меня вопросом:

- За что ты получил от Потаева миллион долларов?

Если они и это знают, то плохи мои дела, из рук вон. Надо "колоться". Персонаж, которого я играл, в подобном моменте обязательно бы сказал: "Не долго музыка играла. Не долго фраер танцевал". Хорошо, что я о нем вспомнил. Надо напомнить им о своем "лагерном" прошлом.

- Туфта это, начальник. Та меня на гоп-стоп не бери. Ты забивай "баки" своим шимпанзе, - я кивнул на боевиков, - а мне не надо. Миллион долларов! Да если бы у меня был миллион, то я бы сейчас здесь с тобой не разговаривал, а давно бы слинял на цивилизованный Запад. Понял?

Моя речь очень его удивила. Он даже подобрел лицом. Точно. Такой я был ему ближе и родней.

- Ну, ты даешь, приятель! - Он открыл лежавшую на столе папку, порылся в каких-то бумагах, извлек одну, протянул мне. - вот же выписка из твоего лицевого счета. Полюбуйся сам.

И я понял, что к встрече они подготовились основательно. Крыть мне было нечем. Но я решил продолжать упорствовать и посмотреть, что из этого выйдет. Делано рассмеялся и погрозил дяде пальцем.

- Не утруждайте себя, сэр. Не надо. Отдайте эту бумажку своим ребятам. Они найдут ей применение. Я на компьютере таких вам сотню за полчаса сотворю. Никак не меньше. Если вы имели анимус инъюрианди (намерение нанести обиду), то зря старались - я на подобные детские приколы не попадаюсь. И вообще, давайте прекратим этот бессмысленный разговор. Отнюдь я намерен разговоривать только с вашим боссом.

Лицо его на какое-то время вновь окаменело. Он совсем не был подготовлен к тому, что я буду отрицать очевидное. В мозгу у него коротнуло и он никак не мог сообразить - что же ему делать дальше. А когда он чего-либо не понимал, то начинал действовать. Сжав крепкие кулаки, он вновь самым решительным образом двинулся на меня, будто на вражеский редут. Остановить его могло только чудо. И оно случилось.

- Не надо, - раздался откуда-то из под потолка знакомый скриповатый голос. - Чего уж тут ага... Если человек хочет того... Встретиться хочет. То, чего уж тут... Ведите.

Голос вне всякого сомнения принадлежал пламенному "оратору" и ярому борцу за утверждение идеалов пещерного капитализма на всей огромной территории нашей с вами, дорогой читатель, Родины Виктору Ильичу Сосновскому. Он один, да ещё разве - наш Всенародноизбранный, мог так вот четко и ясно выражать свои мысли.

А это означало лишь одно - в моей карьере разведчика начинался новый этап.

Глава вторая: Козицина. Салон "Зимняя вишня".

Время от времени ловлю на себе какой-то странный, неподвижный взгляд Сережи, и мне становится не по себе. И счастье мое кажется таким зыбким, текучим - просочится вот так, сквозь пальцы, и все. Он будто сравнивает меня с ней, с Катей. Неужели он до сих пор её любит?

"Нет-нет, он любит меня. Только меня одну. А её он помнит. И это вполне естественно. Это даже хорошо, что он у меня такой", - пытаюсь я убедить себя в такие минуты. Но у меня плохо получается. Так становится холодно, так болит душа, что хочется убежать куда-нибудь подальше от всех и хорошенько выплакать и эту боль, и эти сомнения.

Я стала верить в судьбу. Убеждена, что все значительные события в нашей жизни заранее предопределены и от нашей воли не зависят. Сережа - моя судьба. Без него у меня нет и ничего не может быть впереди. И совсем неважно поженимся мы или нет. Даже если все расстроится, то он все равно до конца дней моих будет у меня вот здесь вот, в моей душе, как был до нашей помолвки и как есть сейчас. Это я знаю точно. Наша встреча была предначертана судьбой. Потому, очевидно, до двадцати пяти лет я почти не замечала мужчин. Ну есть они и есть, какое мне до них дело. Когда впервые увидела Сережу, то мне он показался поначалу очень несерьезным, даже вызвал легкое раздражение. Я ещё подумала тогда: "Как можно в таком возрасте быть таким несерьезным?!" А потом... Потом, как в омут с головой. Даже стало страшно. Поняла, что это навсегда. Такая уж я ненормальная. И мне совсем неважно было тогда - любит ли он кого, женат ли? Важно, что я его любила. Это потом узнала, что он женат второй раз. От первого брака имеет сына, а от второго - дочку, что безумно любит свою жену. Как же я завидовала его Екатерине, как хотела на неё походить. Постоянно сравнивала себя с ней и почти всегда проигрывала в этом сравнении. Мы были с ней совершенно разные. Она - красивая, статная, женственная, с мягкими, плавными движениями и теплым светом зеленоватых глаз - была для меня недостижимым идеалом женщины. Я же вся сотканна из противоречий. В душе была наивной и мечтательной Марианной виконтессой Дальской. В жизни - педантичной, строгой, деловой и постоянно комплексующей. Еще в школе девчонки меня называли сухарем. Я страшно обижалась, плакала, убеждала, что я не такая. А потом свыклась с этим. Сухарь, так сухарь. Какая, в принципе, разница.

Слух о нашей помолвке быстро распространился по управлению. Мои сослуживицы отчего-то считали своим долгом поздравить меня. Многие делали испуганные глаза и непременно спрашивали - не пугает ли меня разница в возрасте? Я с беспечной улыбкой отвечала, что нет, не пугает. Уж эти мне сочувствующие! Они, что, думали этим вопросом посеять в моей душе сомнения? Какая глупость! И потом, я убеждена, что возраст - это не состояние тела, а состояние души. А Сережа, он... А, да что об этом говорить! Мне часто кажется, что во многих житейских вопросах я гораздо старше его и опытней.

Теперь мы каждый вечер забираем Верочку из детского сада и все вечера проводим втроем. Никогда не думала, что это может быть так замечательно. Верочка искренне ко мне привязалась, как, впрочем, и я к ней.

Чувствую, что во мне самой уже зародилась новая жизнь. Нет, никаких пока симптомов. Просто, чувствую, что это так и есть. И все. Неужели же я скоро стану матерью?! К этой мысли мне надо ещё привыкнуть. Сейчас вновь много говорят о эмансипации, феминизации и прочем. Появилось даже направление моды - деловой стиль. А деловые и независимые красавицы, стали примером для подражания многих девушек. Я и сама до недавнего времени считала, что сделать карьеру - значит утвердить себя в жизни, отстоять свою независимость. И лишь сейчас понимаю - до чего это глупо и наивно. Да кому она нужна - наша независимость? По моему, счастье женщины как раз в другом. Неужели же сделать карьеру для женщины гораздо важнее и ценнее, чем родить детей и воспитать из них хороших людей? Никогда с этим не соглашусь. Уверена, что женщина, достигшая самых заоблачных высот политического и делового олимпа, будет чувствовать себя одинокой и несчастной, если у ней нет хорошей и дружной семьи, внимания и любви мужа и детей, если ей не о ком заботиться. О каком равноправии

с мужчинами можно говорить, когда женщины по природе своей другие. Ведь именно нам Создатель дал высокое право передавать эстафету жизни новому поколению. По сравнению с этим все заслуги мужчин настолько малы и ничтожны, что и говорить о них не стоит. Деловая женщина также противоестественна природе, как дымная фабрика или химический завод её, природу эту, отравляющие. Не знаю, может быть я и ошибаюсь, но сейчас я думаю именно так.

Прежде чем идти в салон женской красоты "Зимняя вишня" я два дня изучала биографию мадам Верхорученко Людмилы Яковлевны в девичестве Скворцовой. Ей тридцать пять лет - балзаковский возраст. Красива. Деятельна. С большими связями. В двадцать один, участь на четвертом вечернего факультета Института народного хозяйства и работая секретарем учебной части этого интитута, была судима за мошенничество. Брала у абитуриентов деньги, якобы для передачи преподавателям, принимающим экзамены, и присваивала их. Была разоблачена и судима - получила два года условно. Но институт каким-то образом умудрилась закончить. В двадцать четыре, работая товароведом в торговом объединении "Новосибплодовощеторг", вышла замуж за его генерального директора Цыплакова, который через пару лет скоропостижно скончался при загадочных обятоятельствах на своей даче, оставив молодой супруге квартиру, дачу, машину и многое другое. После этого сменила где-то около десяти мест работы, но нигде долго не задерживалась. Девять лет назад организовала фирму под названием "Интим", но едва не была привлечена за сводничество и содержание притонов. После этого вышла замуж за директора охранной фирмы "Законность" Петра Ильича Верхорученко. Но через три года он был убит у своего подъезда опытным киллером выстрелами в грудь и голову. Убийство так и не было раскрыто. Именно муж купил на улице Богдана Хмельницкого здание, где и организовал салон женской красоты, возглавлять который стала Людмила Яковлевна. Женщина она сильная, энергичная, волевая с необузданным темпераментом. С большими связями. Любит внимание мужчин. Впрочем, не брезгует и женским вниманием. Лжива. Порочна. Охотно раздает обещания, но почти никогда их не сдерживает.

Вот такую вот информацию мне удалось о ней почерпнуть. Она уже давно была под пристальным вниманием ребят из ОБЭП, но конкретных фактов её противозаконной деятельности у них на неё пока не было.

Сегодня мне предстояло впервые посетить салон "Зимняя вишня" и, если повезет, познакомиться с самой мадам Верхорученко.

Ровно в четыре на служебных "жигулях" я подъехала к салону. Располагался он в обычном типовом двухэтажном здании со стеклянным фасадом, где раньше, как правило, на первом этаже был магазин, а на втором - ателье бытовых услуг. Теперь, вместо силикатного кирпича, здание было облицовано бело-розовым мрамором. Наверху красовалась внушительная и яркая цвета электрик вывеска: "Женский салон красоты "Зимняя вишня". Взойдя на крыльцо и открыв массивную дубовую дверь, я попала в большой квадратный холл. Пол его был устлан коврами. Стояла современная мягкая мебель. У стеклянной стены находился этакий мини-дендрарий с карликовыми деревьями причудливых форм. Справа прямо в стену был вмонтарован огромный аквариум с изумрудной подсветкой. В нем плавали диковинные яркие рыбы. Красиво. И очень. Звучала тихая задушевная музыка. За небольшой, обтянутой светло-бежевой кожей стойкой сидела красивая лет двадцати девушка и дежурной улыбкой изображала радушие. Вероятно, это и было её основной работой. Здесь находился высокий подвижной субъект лет тридцати. При моем появлении его лицо типичного смазливого лакея также озарилось улыбкой. Слегка накловнившись вперед он приветливо сказал:

- Здравствуйте, мадам! Я администратор Качалин Олег Викторович. Что желаете?

- Здравствуйте! Я хотела бы к вам записаться.

В его карих выпуклых глазах засквозило сомнение. Вероятно, по каким-то параметрам я им не подходила.

- А вы знакомы с наши прейскурантом? - спросил он.

- Да. А что?

- Нет, ничего, - несколько смутился он. - Просто решил уточнить. В таком случае, заплатите в кассу двести рублей, - он указал на девицу, - и заполните анкету. - Он придвинул ко мне бланк анкеты.

- Простите, А за что я должна платить двести рублей?

- Видите ли, мадам, каждый, кто желает у нас обслуживаться, становиться автоматически членом клуба "Зимняя вишня". Наше руководство считает, что так легче достигается задача - создания в коллективе нужного микроклимата, способствующего поднятию жизненного тонуса, настороения, накопления положительной энергии, так нам необходимой. У каждого члена клуба возникает эффект сопричастности к происходящему. Вы понимаете?

- Допустим. А эти двести рублей?

- Это ваш первый членский взнос.

- Вот теперь понятно.

Я заплатила улыбчивой девушке, выполняющей по совместительству ещё и обязанности кассира, двести рублей, заполнила анкету, вернулась к стойке, протянула анкету администратору.

- Вот. Пожалуйста.

Тот взял анкету и стал читать, но дойдя до пункта: "Место работы и должность", невольно вздрогнул, бросил на меня испуганный взгляд и, пробормотав в замешательстве:

- Одну минуту, - вместе с анкетой исчез в боковой двери.

Ждать пришлось ни менее десяти минут. Наконец дверь распахнулась. Из неё вылетел администратор и, держа дверь и почтительно склонившись, пропустил вперед молодую красивую и статную женщину. Игра в открыту сразу дала результаты. Это была несомненно сама мадам Верхорученко. Крашенная блондинка с короткой молодежной стрижкой. Тонкий нос с небольшой горбинкой и нервными ноздрями. Полные чувственные губы. Но самыми поразительными в её лице были глаза - они были разными: один - голубой, другой - зеленый.

"С подобной "особой приметой" ей трудно будет скрыться от следствия и суда", - мысленно усмехнулась я.

Вишневое платье из дорогой бархатистой материи подчеркивало её сильную гибкую фигуру с высокой грудью.

Она подошла, окинула меня с головы до ног восхищенным взглядом, улыбнулась, протянула руку.

- Здравствуйте, Светлана Анатольевна!

- Здравствуйте! - Рукопожатие её было энергичным и по-мужски крепким.

- А я директор этого заведения Верхорученко Людмила Яковлевна. Рада привествовать вас в нашем клубе. Никогда не предполагала, что в милиции могут служить такие очаровательные женщины.

Сделала вид, что её слова мне очень не понравились, показались даже в определенной степени оскорбительными. Спросила строго:

- Вы что же, Людмила Яковлевна, считаете, что там трудятся одни уродки?

- Не то, что бы, но представление у меня было несколько иным. Считала, что старший инспектор управления уголовного розыска слишком занята, чтобы посещать наш салон. Ведь так, Светлана Анатольевна? - В её вопросе явственно сквозило недоумение, даже подозрение.

Я разыграла смущение.

- Вы правы, Людмила Яковлевна. Я бы никогда к вам не обратилась, если бы не одно обстоятельство.

- И что же это за обстоятельство, позвольте полюбопытствовать?

- Видите ли, я скоро выхожу замуж... Вот поэтому... Хотела бы немного привести себя в порядок.

Верхорученко сразу же успокоилась. Причина показалась ей более чем убедительной.

- Поздравляю! Но только мне кажется, что вы и так в полном порядке.

- Ну что вы, - сокрушенно вздохнула. - Я по утрам даже в зеркало перестала смотреться. Страшно.

Она весело рассмеялась подобной моей откровенности.

- А мне представляется, что у вас не с внешностью не все в порядке, а... Впрочем, это дело поправимое. А кто ваш жених? Тоже в вашей системе работает?

Она сама вывела меня на необходимый ответ,

- Нет. Он работает в областной прокуратуре следователем.

В её глазах вспыхнул повышенный интерес.

- Вот как! - удивилась она. - Кстати, я там многих знаю. Как же его фамилия?

- Иванов. Сергей Иванович Иванов.

Она хорошо владела собой. Но при этих словах не смогла с собой совладать. Ее красивое лицо путь на мгновение, но дрогнуло, выразило растерянность. И я поняла, что мы попали точно в цель. Еще не знала какую роль во всем этом играет мадам, но знала определенно - она в курсе расследования и знает многое.

- Слышала, - пробормотала она. - Но лично не знакома. Неужели он не возражает против вашей опасной работы?

- Еще как возражает, - вздохнула я и улыбнулась. - Настаивает, чтобы перешла на другую.

- И вы что же?

- А что я? - развела руками. - Я теперь себе не принадлежу. Согласилась.

- Вот это вы правильно. - Она обняла меня за талию. - Пойдемте, Светлана Анатольевна, я познакомлю вас с нашим клубом.

По довольно узкому коридору мы прошли в небольшой кегель-зал, где пятеро молодых и полных женщин в ярких пестрых спортивных блузах катали большие шары, пытаясь сбить ими кегли.

- Как видите, - занятие глупое и бесполезное, - проговорила чуть слышно Верхорученко. - Но некоторым нравится. - Кивнула в сторону женщин и со смешком сказала: - Вот кого надо приводить в порядок.

Затем мы прошли в тренажерный зал, где с десяток женщин накачивали себе мышцы на различных снарядах.

- Не люблю я этот болдибилдинг, - проговорила Людммила Яковлевна. - Ни мужской, ни, тем более, женский.

- Я тоже, - поддержала я её. - Мне кажется, что человек становиться добровольным рабом своего тела и уже ни на что не способен, как только о нем заботиться.

- Очень верное замечание. С возрастанием мышечной массы, уменьшается серое вещество.

Мы проходили мимо зеркальной стенки. Верхорученко приостановилась, взяла меня под руку, развернула к зеркалу, проговорила с каким-то странным смешком:

- А мы неплохо смотримся, Светлана Анатрольевна! Вам не кажется?

Если честно, то мы действительно неплохо смотрелись. Были одного роста, обе блондинки, правда, она - крашенная, и фигура у неё на размер больше, а грудь так сразу на два.

"Информация о том, что она не пренебрегает вниманием женщин, похоже, подтверждается", - невольно подумала я.

- Да, кого там! - махнула я сокрушенно рукой. - Рядом с вами я выгляжу гадким утенком.

- Удивительно! - воскликнула Людмила Яковлевна. - Вы прелесть! Как вы, с вашей внешностью, умудрились приобрести столько комплексов? Вот с этого мы и начнем.

- С чего? - сделала вид, что не поняла.

- Освободим вас от комплексов, дорогая! - со значением сказала она. Завтра же и начнем.

"Задача попасть именно в её группу аутотренинга решена!" - мысленно поздравила я себя с новой удачей.

- Да ну, зачем, - неуверенно возразила я. - Мне бы что-то сделать с внешностью, фигурой.

- А что же вас не устраивает в вашей внешности?

- Вот видите, повились морщины у глаз, мешки? Да и фигура. Лишнего мяса сколько наросло.

- Мне бы ваши заботы, - рассмеялась Верхорученко. - Какие морщины? Какие мешки? Все это идет от вашей неуверенности в себе. Уверяю. Вы видели, как иная дурнушка несет себя? Такое впечатления, что она первая красавица на планете. И это достойно уважения. И вы, с вашей внешностью. Стыдно, Людмила Анатольевна!

- А что такое - аутотренинг?

- Сеансы психотерапии, помогающие женщине избавиться от комплексов, обрести достоинство и уверенность в своих силах. Для вас сейчас - это главное.

- А как же с внешностью? - "растерялась" я. - Ведь я именно за этим сюда.

- Об этом мы после поговорим. Но, думаю, что занятия оздоровительной гимнастикой вам не повредят.

- Хорошо, - сделала вид, что сдалась и полностью ей доверилась, как специалисту. - А сколько это будет стоить?

Она посмотрела на меня долгим изучающим взглядом, что-то решая про себя.

- Давайте считать, Светлана Анатольевна, что будет мой свадебный подарок вам, - неожиданно предложила она.

- Нет-нет, что вы... Это очень дорогой подарок. Я не могу его принять, - пролепетала я "в замешательстве".