Житие Сергия Радонежского

Яко же бо нелѣпо и не подобает житиа нечистивых пытати и писати, сице не подобает житиа святых мужъ оставляти, и не писати и млъчанию предати, и в забытие положити. Аще бо мужа свята житие списано будет, то от того плъза велика есть и утѣшение вкупѣ списателем, сказателем, послушателем; аще ли же старца свята житие не писано будет, а самовидци и па–мятухи его аще будут преставилися, то каа потреба толикую и таковую пльзу в забытии поло–жити, и акы глубинѣ млъчанию предати. Аще не писано будет житие его, то по чему вѣдати не знавшим и не видавшим его, каковъ былъ, или откуду бѣ, како родися, и како възрасте, и како пострижеся, и како въздръжася, и како поживе, и каковъ имѣ конець житию. Аще ли будет писано, и сие нѣкто слышавъ, поревнует въслѣд жития его ходити и от сего приимет плъзу. Пишет же и Великий Василие: «Буди ревнитель право живущим, и сих житие и дѣание пиши на серд–ци своем» (Епифаний Премудрый. Предисловие к Житию преподобного Сергия Радонежского).

Глава 1. Епифаний Премудрый

В Епифании, как писателе, встречаем два условия, которые редко соединялись в наших позднейших агиобиографах: он обладал литературным талантом, вооруженным обширной начитанностью, и был близким свидетелем событий, которые описывал, или знал их из верных источников. Притом в его литературном положении была особенность, не существовавшая позднее: он писал в то время, когда стиль житий у нас только еще устанавливался, не затвердев в неподвижных холодных формах, потому его витийство не знает границ и часто подавляет фактическое содержание… (Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. С. 112).

В своей знаменитой речи, произнесенной по поводу 500–летней годовщины со дня кончины преподобного Сергия Радонежского, В. О. Ключевский выразил сожаление, что не было в Сергиевой обители наблюдателя–летописца, который бы ровной бесстрастной рукой записывал о всем происходящем из года в год, из века в век, как–будто это был один и тот же человек, не умиравший целые столетия. Теперь мы догадываемся, что маститый историк был неправ: в свете современных разысканий может быть выявлен образ «бессменного и не умирающего» летописца Троицкого монастыря в виде существовавшей в течение многих поколений литературной традиции, уникальной как по составу славных и даровитейших своих представителей, так и по беспрецедентной длительности творческой жизни (с конца XIV в. и до настоящих дней)[148]. Каждый из троицких писателей внес немалую лепту в прославление обители, ее святынь, в разработку многовековой монастырской истории. Первым в этом ряду, не только по порядку, но и по своей значимости, должно быть поставлено имя одного из самых выдающихся писателей русского средневековья Епи–фания Премудрого, создателя грандиозных агиографических полотен — Жития Стефана Пермского, Жития Сергия Радонежского, Похвального слова Сергию, а также стилистически неотъемлемой от перечисленных творений Троицкой летописи (см. 13 главу части III).

В сентябре 1380 г. некий монах Епифаний в Троице–Сергиевом монастыре был занят перепиской книги Стихирарь (РГБ, Троиц. № 22). Свое имя писец назвал сразу же на первом листе рукописи: «Многогрешный рабъ Божий Епифанъ въ недостояньи своемъ написа си». Еще Е. Е. Голубинский [149] выдвинул предположение о тождестве писателя Епифания Премудрого и писца Епифана Стихираря 1380 г. В настоящее время имеется возможность расширить поле наблюдений, привлечь новые материалы и превратить, таким образом, догадку Е. Е. Голубинского в непреложный факт.

Наше доказательство распадается на ряд пунктов.

1) Помимо того, что оба монаха носили одинаковое имя Епифаний, оба они имели своим небесным патроном одного святого — епископа Епифания Кипрского. Для писца Епифана это следует из его приписки под Стихирой на 12 мая в честь Епифания Кипрского: «Господине святый Епифан Кипрский, съименниче мой, елеисон ми» (л. 98). Соименность же писателя Епифания Премудрого древнему епископу выводится из идентичнего прозвища: в заголовке Пространной редакции Жития Сергия значится: «списано от Премудрейшаго Епифаниа» (вариант — «Премудрого»); но в древнерусской литературной традиции и Епифаний Кипрский известен с тем же самым наименованием: так, еще составитель Повести временных лет (начало XII в.) сделал ссылку под 6618 г. — «яко же пишеть Премудрый Епифаний»[150].

2) Оба Епифания, писец и писатель, являлись монахами, причем одного монастыря — Троице–Сергиева, и жили примерно в одно и то же время. Для писца Епифана его монашеская принадлежность следует из пометы на л. 112 об. Стихираря: «Писал чернец», а пребывание именно в Троице–Сергиевом монастыре доказывается принадлежностью лаврской библиотеке всех выявленных манускриптов, написанных рукой Епифана (Троиц. № 22, Троиц. № 33, Троиц. № 34 — о последних см. ниже). Xронологически они охватывают период с 1380 по 1412 г. О писателе Епифании известно больше: в заголовках Похвального слова и Первой редакции Пахомия Серба Жития Сергия Епифаний называется «учеником» преподобного Сергия, а по записи Пахомия, писатель «многа лета, паче же от самого възраста юности живша съ святым», а потом был «духовник в велицей лавре всему братству» (Троиц. № 116. Л. 396). По времени сочинения Епифания располагаются так: Житие Стефана Пермского написано между 1406 и 1410 г., Похвальное слово Сергию — в 1412 г., Житие Сергия Радонежского — в 1418—1419 гг.

3) Для писца Епифана и писателя Епифания Премудрого характерно пристрастие к ведению летописных записей. Xарактеристика Епифания Премудрого, создавшего Троицкую летопись и насытившего историческим материалом Жития Стефана Пермского и Сергия Радонежского, в этом смысле возражений не вызывает. Но летописными записями испещрены поля рукописи Стихираря Троиц. № 22. Так, на л. 40, на котором проставлен номер 6–й тетради, читается: «Мѣсяца сентября въ 21 день, в пяток, на память о агиос апостола Кондрата, по литургии почата бысть писати татрать 6. В то ж день Симоновский приѣздилъ. В то ж день келарь поѣхал на Рѣзань. В то ж день нача чернца увѣща… . В то ж день Исакий Андроников приѣхалъ к намъ. В то ж день вѣсть приде, яко Литва грядуть с агаряны… В то ж день придоша двѣ телѣзѣ со мнозѣмъ скрипѣньемь въ 1 час ночи». Начало 7–й тетради (на л. 48) было отмечено записью: «В лѣто 6888, месяца еемтября 26, на память о агиос Иоана Феолога, в среду, по вечерни, почата бысть писати татрать… 1 час нощи». На л. 56, которым начинается 8–я тетрадь, помещена приписка: «в суботу, сентября 29». На л. 96, в начале новой тетради, читаем на нижнем поле: «Почата, коли Епифана вином Левъ поилъ». На л. 112 об. внизу киноварью — «писал чернец». На л. 129 внизу киноварная запись: «Токтомышь». Указанные приписки необычайно ценны тем, что рассказывают об атмосфере, царившей непосредственно после Куликовской битвы 8 сентября 1380 г., вводят нас в конкретную обстановку и быт Троицкой обители.

Дополнительную историческую информацию предоставляет расчет времени работы писца Епифания. Шестую тетрадь он начал 21 сентября, седьмую — 26 сентября, восьмую — 29 сентября. Следовательно, на переписку каждой тетради писец тратил от трех до пяти дней. В таком случае работу над Стихирарем Епифаний начал в конце августа — начале сентября. Важное значение приобретает появление заметки о хане Тохтамыше на л. 129. Xронологический расчет показывает, что известие записано примерно в ноябре.

4) Излюбленной манерой писца Епифана и писателя Епифания было широкое использование греческих слов. Эту особенность, проявившуюся в приписках Стихираря 1380 г., мы продемонстрировали выше, в сочинениях Епифания Премудрого грецизмов еще больше: аркуда, дидаскал, девторономия, тетравасилиос, епистолия, посмага, эклисиарх, параэклисиарх, пономанарх и др.

5) Наконец, решающее показание в пользу отождествления писца Епифана и Епифания Премудрого предоставляют другие рукописи, написанные тем же Епифаном. Оказывается, что таким же уставным почерком, каким написан Стихирарь 1380 г., переписан пергаменный Пролог на сентябрьскую половину года, который ныне разделен на две части: РГБ, Троиц. № 33 (текст на сентябрь–ноябрь) и БАН, 17. 11. 4 (текст на декабрь–февраль). Пометы и исправления здесь сделаны тем же мелким полууставным письмом, что и приписки в Стихираре. Пролог, судя по более выработанному почерку, написан позже Стихираря и может быть датирован 80—90–ми годами XIV века.

Наиболее интересным оказался пергаменный сборник РГБ, Троиц. № 34 в 4°, на 183 листах, переписанный Епифанием (л. 1—2, 5—7 об., 69 об. — 157, 183) с двумя учениками. Сборник содержит жития четырех святых: Евфимия Великого, Епифания Кипрского, Иоанна Кущника и Марии Египетской. Датируется сборник началом XV века. Почерк Епифания полууставной, сближается с почерком приписок на рукописях Троиц. № 22 и Троиц. № 33. Один ученик переписал текст на л. 2 об. — 4 об., 8—69 (но ошибки исправлены рукой Епифания), другой — на л. 157—183 (и здесь ошибки исправлены Епифанием). Центральную часть сборника составляет житие Епифания Кипрского (л. 69 об. — 144 об.) — святого патрона нашего Епифания. Как и в Стихираре, поля рукописи пестрят греческими пометами: «Кирие евлогисонъ патеръ» (л. 145), на л. 156 об., после окончания текста жития Иоанна Кущника — «Докса си о феосъ, списа жизнь Коущ…» ; на л. 183 об. сначала написано по–гречески, а ниже переведено: «Господи Исусе Xристе, сыне Божий, помилоуй мя». Есть приписка летописного характера на л. 153, которая, к сожалению, прочитывается лишь частично: «… 4 час нощи погремел…». Но самая замечательная приписка читается на л. 157: «Кирье воифи тонъ (Господи, помоги) Епифан… ющюуму» (возможны варианты: «Епифаниющю уму» или «Епифану спиеающюуму»). Итак, писец снова назвал свое имя — Епифаний. Следует учесть, что приписка помещена на полях против начальных десяти строк жития Марии Египетской, переписанных рукой Епифания (далее текст списывал ученик). Вот эта–то приписка и позволяет перекинуть мостик к известному сочинению Епифания Премудрого — Похвальному слову Сергию Радонежскому. Дело в том, что указанными словами из жития Марии Египетской открывается Похвальное слово Сергию. Сравним тексты:

Данные рукописи Троиц. № 34 уже с полным основанием позволяют считать писца (и составителя) сборника именно Епифанием Премудрым (поскольку Похвальное слово Сергию Радонежскому во всех списках надписано именем Епифания Премудрого и стилистически однородно с Житием Стефана Пермского — см. главу 1 части 3). Саму же приписку Епифания на л. 157 возможно рассматривать как сигнализирующую о том моменте, когда писатель приступил к сочинению Похвального слова Сергию. Следовательно, составление сборника Троиц. № 34, по данному признаку, можно датировать временем около 1412 г. — года создания Похвального слова (подробнее см. в 3 части).

Таким образом, в распоряжении исследователей теперь имеется несколько автографов Епифания Премудрого (РГБ, Троиц. №№ 22, 33, 34 и БАН, 17. 11. 4), позволяющих точнее представить жизненный путь выдающегося писателя, его деятельность в качестве книгописца, полнее обрисовать его творческий портрет.

Новые данные позволяют уточнить и годы жизни Епифания Премудрого. Из помет на рукописи Стихираря видно, что в 1380 г. Епифаний был уже монахом Троице–Сергиева монастыря (вспомним помету «писал чернец», летописные приписки, тесно связанные с жизнью Сергиевой обители) и был соименен святому Епифанию Кипрскому. Появился Епифаний в Троице–Сергиевои монастыре не ранее 1374 г., т. е. после того, как монастырь оказался в уделе князя Владимира Андреевича. Это следует из отраженного в Житии Сергия представления, будто Троицкий монастырь с самого начала находился в уделе отца князя Владимира—Андрея Ивановича. Во всяком случае, факта раздела владений княгини Ульяны Епифаний не знает.

Данное обстоятельство необходимо сопоставить также с той замечательной особенностью, что в Троицкой летописи сведения о Сергии начинают фиксироваться только с 1374 г. (основание Сергием Высоцкого монастыря). Поскольку святым патроном Епифания являлся Епифаний Кипрский, память которого празднуется 12 мая, то наш Епифаний постригся именно в этот день. На протяжении 70–х годов XIV века 12 мая ни разу не являлось воскресным днем, но субботним — в 1375 г. Следовательно, с известным основанием можно считать, что Епифаний постригся в Троице–Сергиевом монастыре именно 12 мая 1375 г. (возможно, после одного года послушничества).

Скончался же Епифаний во всяком случае до 1422 г., поскольку описал жизнь Сергия до его преставления и не знал еще факта обретения мощей Преподобного[151]. В Предисловии к Житию Сергия Епифаний излагает программу жизнеописания святого: «откуду бе, како родися, и възрасте, и како пострижеся, и како въздръжася, и како поживе, и каков име конець житию» (МДА, № 88. Л. 277 об. — 278); а ниже вновь возвращается к этому вопросу: «Ныне же, аще Бог подасть, хотел убо бых писати от самого рожества его, и младеньство, и детьство, и в юности, и в иночьстве, и в игуменьстве, и до самого преставлениа, да не забвена будут толикаа исправлениа его, да не забыто будет житие его чистое, и тихое, и богоугодное» (МДА, № 88. Л. 280 об.). Пахомий Серб, ознакомившийся с сочинением своего великого предшественника, подтверждает слова Епифания: «Сиа же аз, смереный таха иеромонах Пахомие, пришедшу ми в обитель святого и видя чюдеса, чясто бывающаа от ракы богоноснаго отца, паче же уведев от самого ученика блаженаго, иже многа лета, паче же от самого възраста юности живша с святым, глаголю же Епифаниа, иже беше и духовник в велицей лавре всему братству, ведый блаженнаго известно, иже и по ряду сказаше о рождении его и о възрасту и о чюдотворении, о житии же и о преставлении» (Троиц. № 116. Л. 396). Компетентные составители списка погребенных в Троице–Сергиевой Лавре отметили, что Епифаний Премудрый умер «около 1420 г.» [152] Основания такой датировки неясны, так как прямых показаний источников как–будто не существует. Но у нас есть возможность проверить указанную дату с помощью древнейшего пергаменного Троицкого синодика 1575 г. В начальной части синодика записаны три Епифания, но датирующее значение имеет помещенная далее запись имен княгинь: «княгиню Анастасию» (сверху надписано «князя Константина»), «Ксению», «княгиню Анастасию» (сверху надписано «князя Юрьа») (РГБ, ф. 304/II (Дополнительное собрание библиотеки Троице–Сергиевой Лавры), № 25. Л. 12 об.). Княгиня Анастасия, супруга Константина Дмитриевича, скончалась, судя по Московско–Академической летописи, в октябре 6927 г.[153] При мартовском исчислении это давало бы 1419 г., но в последних статьях летописи употреблен, кажется, сентябрьский стиль летоисчисления, поэтому смерть княгини Анастасии следует датировать октябрем 1418 г. Из текста Предисловия к Житию Сергия Радонежского становится ясно, что в сентябре–октябре 1418 г. Епифаний был еще жив. Xотя не известно точно, когда имя Анастасии было внесено в синодик, но можно предположить, что не позднее конца 1418 — 1419 г. Этим временем следует датировать и смерть Епифания. Таким способом мы подтверждаем примерную дату кончины Епифания, приведенную составителями списка погребенных в Троице–Сергиевой Лавре [154].

Известны три сочинения, надписанные именем Епифания Премудрого: Житие Стефана Пермского, Житие Сергия Радонежского и Похвальное слово Сергию.

Введенные в научный оборот списки Жития Стефана Пермского были не ранее XVI в., но В. П. Тузов выявил рукопись Жития, датированную 1480 г. (РНБ, собр. П. П. Вяземского, № 10). Со своей стороны, могу указать еще более старший список 70–х годов XV в.: СанктПетербургское отделение Института российской истории РАН, ф. 238 (Коллекция Н. П. Лихачева), оп. 1, № 161 (его описание см. в части 3). Привожу заголовок по этому списку: «Месяца априлиа в 26. Многогрешнаго и надостойнаго въ иноцех Епифания, съчинено бысть слово о Стефане бывшем епископе иже в Перми» (Лих. № 161. Л. 165). Все списки отражают в принципе одну редакцию (я не рассматриваю сокращенные варианты). В научной литературе распространено мнение, что Житие Стефана Пермского написано вскоре после 1396 г. (года смерти Стефана), называют даже точные хронологические границы — 1396—1398 гг.[155] Некоторые ученые более осторожно подходят к решению вопроса и считают, что оснований для датировки, исключающих начало XV в., нет [156]. Между тем, в тексте Жития есть фраза, имеющая датирующее значение, которая до сих пор не привлекла внимание исследователей. Именно, в конце произведения автор обращается к святому: «князю великому в благоверстве многолетство даруй и благоденьство, и тишину мирну, и долготу дни устрой; митрополита же, правяща слово твоея истины, святительством честно встроена и благочестием преукрашена, в мире долгоденьствующа, даруй»[157]. Я понимаю цитированный текст (ср. разные падежные окончания, когда речь идет о «князе» и о «митрополите») таким образом: автор просит о «даровании» Руси митрополита, что для периода с конца XIV в. по первую четверть XV в. возможно было только с 1406 до 1410 г. (в сентябре 1406 г. скончался митрополит Киприан, а в апреле 1410 г. в Москву пришел уже новый митрополит Фотий). Итак, создание Жития Стефана Пермского следует датировать 1406—1410 гг., причем более вероятными представляются 1408—1409 гг. (судя по тоскливому чувству, вызванному отсутствием на Руси митрополита).

Похвальное слово Сергию Радонежскому, как подробнее написано в части 3, создано Епифанием в 1412 г. и прочитано 25 сентября в день освящения новой Троицкой церкви, оказавшимся одновременно днем памяти Преподобного Сергия.

Вопрос с атрибуцией текстов и датировкой различных редакций Жития Сергия Радонежского оказался намного сложнее. Епифаниевское сочинение в последующем было неоднократно переработано южнославянским агиографом Пахомием Сербом и дошедшие до нас списки в той или иной мере сочетают тексты обоих авторов. Чтобы выделить тексты Епифания, необходимо было провести детальную классификацию большого числа рукописей и установить их соотношение между собой. В результате настоящего исследования выяснено, что текст Епифания сохранился в чистом виде в составе Пространной редакции Жития Сергия 20–х годов XVI в., начиная с Предисловия и кончая главой «О худости порт Сергиевых и о некоем поселянине» (за исключением вставки о 23–летнем возрасте Сергия при его пострижении). В Предисловии Епифаний пишет, что начал собирать материал для биографии Сергия через год или два после смерти старца и за 20 лет написал «главизны», которые хранились у него в свитках и тетрадях, но не «по ряду». Закончил свое произведение писатель через 26 лет после смерти Сергия, т. е. в 1418—1419 гг. (Сергийумер 25 сентября 1392 г.).

Епифанию Премудрому атрибутируется также послание «иеромонаха Епифания, писавшаго к некоему другу своему Кириллу», составленное в 1415 г. Послание сохранилось в единственном списке второй половины XVII в. — РНБ, Соловецкое собр., № 1474—15 (л. 130—132). Послание свидетельствует о наличии у Епифания обширной библиотеки рукописей и, следовательно, о его значительной начитанности, что подтверждают и написанные им сочинения. В письме к другу Кириллу Епифаний вспоминает, что в конце 1408 г., спасаясь от Едигеева нашествия, он приехал в Тверь и показывал ему свои книги, «елицы от разсеяния и от расточения осташася», в том числе Евангелие с рисунками константинопольской Софии, скопированными Епифанием с изображения, выполненного знаменитым живописцем Феофаном Греком[158].

Таким образом, вехи биографии Епифания Премудрого восстанавливаются следующим образом. Постригся Епифаний в Троице–Сергиевом монастыре 12 мая 1375 г. В 1380 г. переписал Стихирарь (Троиц. № 22). В 80—90–х годах XIV в. переписал сентябрьскую половину Пролога (РГБ, Троиц. № 33 — БАН, 17. 11. 4). Около 1408—1409 гг. создал свое первое агиографическое сочинение — Житие Стефана Пермского. В 1412 г. Епифаний вместе с двумя учениками написал житийный сборник Троиц. № 34, центральную часть которого составляет житие Епифания Кипрского — святого «соименника» Епифания Премудрого. От переписки сборника Троиц. № 34 Епифаний непосредственно переходит к составлению Похвального слова Сергию, которое зачитывает 25 сентября 1412 г. в день памяти Преподобного и в честь освящения новопостроенного деревянного храма Троицы.

Вероятно, в 1411 г. Епифаний совершил путешествие в Константинополь в составе свиты московской княжны Анны, сосватанной за византийского цесаревича. Во всякой случае, в сочинении, написанном в 1412 г. (Похвальном слове Сергию), Епифаний вспоминает о посещении им Константинополя, Афона и Иерусалима с живым чувством, свидетельствовавшим о недавних впечатлениях (Тихонр. № 705. Л. 118). Касаясь же темы о распространении славы преподобного Сергия в различных странах, Епифаний вновь возвращается мыслью к местам, которые по всей видимости недавно посетил: «Толико бо Бог прослави угодника Своего не токмо в той стране, в ней же святый живяше, но и в иных градех, и в далних странах и в всех языцехь от моря даже и до моря, не токмо в Царьствуюшем граде, нъ и в Иерусалиме, не токмо едини православнии почюдишася добродетелному житию преподобнаго, но и невернии мнози удивишася благопребывателней жизни его» (Тихонр. № 705. Л. 110 об.).

Материалы для Жития Сергия Радонежского Епифаний, как было сказано, начал собирать почти сразу после кончины Преподобного («через год или два»), записывал собственные наблюдения, опрашивал «древних старцев», келейника, старшего брата Преподобного и за 20 лет (т. е. к 1414 г.) подготовил «свитки», содержавшие ряд глав о жизни Сергия. Около этого времени Епифаний пробует силы в другом жанре и создает своеобразную полусветскую–полуцерковную биографию Сергия Радонежского, жизнь которого он описал на фоне общерусской истории XIV века. Речь идет о так называемой Троицкой летописи, которая к сожалению сгорела в московском пожаре 1812 г., но в значительной мере может быть восстановлена благодаря выпискам Н. М. Карамзина и сравнению с другими летописными сводами.

Повествование Троицкой летописи касается различных сторон жизни Русской земли: народные бедствия, мировые катаклизмы, соперничество князей, военные баталии, строительство храмов, свадьбы и похороны, убийства и грабежи — и на этом фоне выделяется благочестивая жизнь отшельников и истинных пастырей, изо дня в день молящихся Богу о спасении всех христиан. Но ни одному святому не уделяется столько внимания и ни об одном монастыре не говорится с такою подробностью, как о Сергии Радонежском и основанном им монастыре: обстоятельно рассказывается об участии Сергия в основании Высоцкого Серпуховского и Стромынского монастырей, о крещении Преподобным сыновей великого князя — Юрия и Петра и старшего сына удельного князя Владимира Андреевича — Ивана, о дипломатической миссии старца в 1385 г. к рязанскому князю Олегу, прослеживается судьба сергиевых постриженников — Афанасия Высоцкого и Федора Симоновского; летопись упоминает даже о таких фактах внутримонастырской жизни, как болезнь «святого старца» в 1375 г., смерть в 1384 г. троицкого келаря Ильи, а в 1388 г. троицкого монаха Исакия Молчалника — в последних случаях с пространными панегирическими характеристиками. Под 1392 г. помещено известие о кончине Преподобного, сопровождающееся Похвалой Сергию на 20 листах, явно несоразмерной с объемом всего летописного свода, в котором на 370 листах изложена вся история от «потопа» до 1408 г. (подробнее см. в 3 части). Эта Похвала Сергию является, очевидно, Похвальным словом Сергию 1412 г., из чего следует, что и сама Троицкая летопись составлена не ранее этого года.

Имеются основания думать, что в 1414 г. Троицкая летопись уже существовала [159]. Дело в том, что в 1414 г. для надвратной церкви св. Владимира в Новгородском Детинце был переписан сборник житий святых, память которых празднуется 15 июля (т. е. князя Владимира и Кирика и Улиты). В начале XIX в. сборник принадлежал известному собирателю древних рукописей графу А. И. Мусину–Пушкину, но погиб в пожаре 1812 г. Однако, еше до этого сборник был подробно описан[160] и с него были сняты копии, одна из которых опубликована В. И. Срезневским[161]. Наше внимание привлекает в этом сборнике «Слово о Законе и Благодати» в особой редакции, где в текст «Слова» вставлен фрагмент из Повести временных лет под названием «Пророчество» [162]. При сравнении фрагмента с летописями, отражающими Троицкую (именно — с Владимирским летописцем и Погодинской летописью), выясняется несомненная их близость. Так, чтение Мусин–Пушкинского списка «всими негодованьи вашими»[163] совпадает с Владимирским летописцем и Погодинской летописью [164], а Лаврентьевская, Ипатьевская и Новгородская 1–ая дают чтение «твоими»[165]. Во фрагменте читается: «Се дева в чреве приемлеть» [166], так же во Владимирском летописце и Погодинской летописи (а также в Новгородской 1), а в Лаврентьевской и Ипатьевской: «Се девица в утробе зачнеть»[167].

Таким образом, имеется основание считать, что в «Слово о Законе и Благодати» Мусин–Пуикинского сборника вставлен фрагмент из Троицкой летописи. Конечно, Троицкой летописью мог пользоваться не обязательно Епифаний Премудрый (ее создатель!), но присутствие «Слова о Законе и Благодати» эту вероятность (авторства Епифания) увеличивает, поскольку Епифаний Премудрый был знаком со «Словом» и использовал его при написании Жития Стефана Пермского [168].

Более определенные данные об участии Епифания в составлении сборника житий святых и служб на 15 июля извлекаются из жития Кирика и Улиты. Житие сопровождается авторскими предисловием и послесловием, из которых узнаем, что некое «преподобство» заказало автору написать «Мучение святого Кирика и матери его Улиты» и для этого послало свои «книгы»: «Повелевшю твоему преподобьству, честными твоими книгами, нашему оканьству възискати словущаго мучения, реку же Курикова и того матери Иулиты, … поведають быти списану мучению ею, но суть в нем словеса смешена, нечиста и бещинна…, да аще есть кде изъобрести истовое мучение ею, то послати твоему преподобьству. Аз же приим твоя книгы и почет, велми ся попекох о повелении твоемь и с многом потщаниемь приим рукама мучение святою Курика и матере его Иулиты, и разгнув, почтох c великым и ск(о)ропытанием и обретох тя истину глаголавшя, преподобне отче… И ее послах боголюбивей души вашей, яже предадите верным человеком, и иже доволни будуть и ины научити и известити…»[169].

«Преподобство» обратилось к автору, как к опытному книжнику и авторитетному агиографу, способному разобраться в различных версиях и отличить «бесчинные» тексты от истинных. Это вполне согласуется с известными данными о Епифании Премудром, его энциклопедической образованности и авторитетности его трудов (Житие Стефана, Похвальное слово Сергию, Троицкая летопись). Изложенное наблюдение подкрепляют стилистические параллели:

Мусин–Пучкинский сборник написан в конце 1414 г. [177], следовательно, составление Епифанием Премудрым сборника житий святых на 15 июля с использованием Троицкой летописи датируется 1412—1414 гг. В «преподобстве», заказавшем Епифанию сборник житий святых, необходимо видеть влиятельного церковного деятеля Новгорода Великого. И здесь следует вспомнить о знакомстве Епифания с образованным новгородским книжником, Юрьевским архимандритом Варлаамом, который в 1412 г. приезжал в Троице–Сергиев монастырь, переписал там Лествицу (Троиц. № 156) и отметил освящение нового Троицкого храма 25 сентября 1412 г. (см. предыдущую главу). Следует добавить, что списки с текстом указанного сборника связаны в основном с Новгородом Великим.

В 1415 г. Епифаний находился в переписке с тверским «другом» Кириллом, у которого писатель гостил в грозную зиму 1408—1409 гг., во время Едигеева нашествия. Епифаний вспоминает о годах, проведенных в Москве, о встречах с знаменитым живописцем Феофаном Греком и рассказывает о судьбе созданного Греком изображения константинопольского храма св. Софии. «Ты же тогда таковый храм написанный видел, — напоминает Епифаний о событиях 1408 г., — и за 6 лет воспомянул ми в минувшую зиму сию своим благоутробием». Этого Кирилла следует отождествлять с тверским игуменом Кириллом («отче отцемь»), заказчиком Повести о преставлении князя Михаила Александровича (полностью Повесть читается в Новгородской IV летописи, в Софийской 1 — без Предисловия). Атрибуция Повести (вернее, Предисловия к Повести) Епифанию Премудрому убедительно проведена А. Д. Седельниковым[178].

Таким образом, можно говорить о существовании в начале XV в. высокоэлитного кружка российских интеллектуалов, находившихся в переписке, литературном общении и связанных книжными интересами. О широкой начитанности Епифания Премудрого, о его богатой личной библиотеке (книг, в значительной части им же и переписанных) говорить не приходится. Кирилл Тверской живо интересовался епифаниевскими рукописями, в том числе Евангелием, содержавшим копии рисунка Феофана Грека. Владел собранием книг и Новгородский архимандрит Варлаам: некоторые из них он присылал Епифанию в Троицкий монастырь, другие же сам переписывал (Троиц. № 156). Выше мы убедились, что Кирилл Тверской и Варлаам Новгородский выступали в качестве заказчиков литературных произведений Епифания. Но существуют материалы, позволяющие точнее представить облик епифаниевских «друзей».

Известна так называемая «тверская переработка» (по определению М. Д. Приселкова) Троицкой летописи, доводящая изложение до 1412 г. и отразившаяся в Рогожском летописце и Симеоновской летописи. Переработка заключалась в прибавлении к тексту московской летописи тверского материала и в коренной переделке в протверском духе всех событий конца XIV — начала XV в. Теперь в Рогожском летописце имеется пропуск в изложении 1402—1408 гг. (в Симеоновской он заполнен текстом Московского свода 1479 г.), но указанный пропуск образовался в результате перераспределения известий между «переработкой 1412 г.» и Тверским сборником. Вообще, это специальная тема исследования, сейчас же достаточно заметить, что Повесть о Плаве Тверского сборника полностью однородна стилистически и идейно с Повестью о Едигеевом нашествии и другими статьями Рогожского летописца и Симеоновской летописи (та же терминология, то же восхваление «старчества» и осуждение «юных бояр», и др.), более того — краткая заметка Рогожского летописца под 1409 г. о «преже бывшем» знамении в Коломне ориентируется, очевидно, на подробный рассказ об этом событии Тверского сборника под 1408 г. [179] Если мы заполним пробел в изложении событий 1402—1408 гг. Рогожского летописца соответствующими статьями Тверского сборника, то получится цельная картина исторического развития русских княжеств в конце XIV — начале XV в., изложенная с протверских позиций. Тверской идеолог критиковал ошибки Москвы и старался оправдать политику тверского нейтралитета, проявившуюся в событиях 1407—1408 гг.

Произведение тверского идеолога отличается высокими литературными достоинствами, хотя и не достигает высот той вычурности и изящества стиля Епифания Премудрого. Тем не менее, факт соприкосновения двух литературных школ налицо: у обоих авторов заметно присутствие общих штампов, при этом тверской историк явно благоволит к Троице–Сергиеву монастырю и аккуратно отмечает участие в местных событиях «честного мужа» из Сергиева монастыря игумена Никона «Маковского»[180]. Уже сам факт посылки в Тверь Троицкой летописи, составленной Епифанием Премудрый, наводит на мысль, что автор тверской переработки принадлежал к описанному кружку интеллектуалов (Епифаний–Кирилл–Варлаам), т. е. являлся тверским его представителем — игуменом Кириллом. Xарактер летописного текста позволяет при этом уточнить сан Кирилла: в написанной им самостоятельно Повести о преставлении Михаила Александровича проявился особенный интерес к внутренней жизни Спасо–Афанасьева монастыря. Отсюда можно сделать вывод, что Кирилл являлся архимандритом тверской лавры св. Афанасия.

Поскольку тверской идеолог перерабатывал Троицкую летопись в определенном духе, следовательно, перед ним стояла задача дать разъяснение тверской политики какому–то лицу. Спрашивается: кому? Ответ содержится в тексте, перемещенном в Тверской сборник: «Довлеет же зде о сем напиеати, отче боголюбивый Варламе, таковыа ради вещи: отселе убо не въсхотеша сынове тверстии помагати москвичем на Литву» [181]. Здесь и содержится обоснование политики Тверского нейтралитета и скрытая критика действий Московского правительства. Но одновременно выясняется и личность заказчика, для которого делалось разъяснение особенностей тверской политической линии: им оказался Варлаам — очевидно, третий участник интеллектуального триумвирата — Новгородский архимандрит. В такой ситуации приходится констатировать, что архимандрит Варлаам занимался в то время вопросами общерусского летописания и требовал от идеологов конфликтующих сторон разъяснения их позиций.

Но теперь мы приходим к пониманию того, что и Троицкая летопись составлялась с аналогичной целью. Во всяком случае записка Епифания под 1392 г., представляющая комментарий к очередному московско–новгородскому «розмирию», носит сугубо личный характер и адресована конкретному лицу: «Таков бо есть обычай новогородцев: часто правают ко князю великому и паки рагозятся. И не чудися тому: беша бо человеци суровы, непокориви, упрямчиви, непоставни… Кого от князь не прогневаша, или кто от князь угоди им, аще и великий Александр Ярославичь не уноровил им?.. И аще хощеши раепытовати, разгни книгу, Летописец великий русьский, и прочти от великаго Ярослава и до сего князя нынешняго»[182]. Н. М. Карамзин сократил процитированную выписку из Троицкой летописи, поэтому мы не узнаем возможное имя корреспондента, которому предназначалась записка Епифания. Однако, смысл ее заключался в обосновании московской позиции по отношению к Новгороду и, естественно, она предназначалась для новгородца. Без особых натяжек мы можем предположить, что этим новгородцем был архимандрит Варлаам.

Итак, мы пришли к выводу, что между 1412 и 1414 гг. Епифанием Премудрым была создана промосковская Троицкая летопись, а в Твери — местная ее переработка (архимандритом Кириллом). Оба летописных памятника (или их особые экземпляры) были составлены в расчете на апробацию Юрьевским архимандритом Варлаамом, занимавшимся в то время вопросами общерусского летописания [183].

Окружное послание митрополита Фотия, написанное в 1415—1416 гг. по поводу незаконного поставления киевского митрополита Григория Цамблака[184], Г. М. Прохоров приписал руке Епифания Премудрого и сделал отсюда вывод, что Епифаний служил секретарем у митрополита Фотия [185]. Исследователь указал только один признак: присутствие в тексте Послания слова «посетитель» — довольно редкого значения термина «епископ», но встречающегося в произведениях Епифания. Для атрибуции анонимного произведения одного признака, конечно, не достаточно, поэтому подкрепим высказанное предположение дополнительными наблюдениями. Фразу, заключающуюся в Послании: «Но близ вас конець веком достиже» (420), — можно сопоставить с выражением Похвального слова Сергию: «в последняа времена, на скончание века» (Тихонр. № 705. Л. 116). Слова «ищет убо Иеремия главе воду и очима источник слезам» (423) находят параллель в Житии Стефана Пермского (92): «Увы мне, кто дасть очима моима слезы и главе моей воду». Выражение «от въсток солнца даже до запада» (425) можно сопоставить с читающимися в Житии Стефана Пермского (66) «от въстока и запада» или в Похвальном слове Сергию — «востокь от запада» (Тихонр. № 705. Л. 117). Возможны еще следующие сравнения:

Еще два произведения, вышедшие из окружения митрополита Фотия и касающиеся темы защиты церковных имуществ, также могут быть атрибутированы Епифанию. Первое — это искусственно разбитое в позднейшей рукописной традиции на два, но на самом деле представляющее единое Поучение митрополита Фотия великому князю Василию Дмитриевичу[186]. Послание читается на л. 521—531 сборника Вол. № 659, написано в 20–х годах XVI века и происходит из митрополичьей канцелярии: весь текст переписан рукой основного писца оригинала Никоновской летописи и только три последние строки на л. 521 об. принадлежат руке митрополичьего писца «Анонима» [187]. Поучение с известным основанием может быть датировано началом 10–х годов XV в., когда Фотий прибыл в Москву и разбирался с хозяйством митрополичьей кафедры. Ссылаясь на исторические примеры древних византийских императоров и родителя великого князя — Дмитрия Донского, автор проводит мысль, что «они от святителей поддержими и молитвами их заступаеми», что «они церковь Xристову почтоша и утвердиша и невредно соблюдоша» и, главное — «монастырьскыа вся пошлины и церковныа, яко зеницу ока, всегда соблюдаше». В тексте Почения митрополита Фотия могут быть выявлены параллели с произведениями Епифания Премудрого. Так, название Моисея «Боговидцем» (292) присутствует в Житии Стефана Пермского (46). Утверждение, что Моисей «Богу събеседник сподобися быти» (291), соответствует тексту Жития Стефана Пермского (48): «Господь Бог… древле глаголавый с Моисеем», и разобранного выше Окружного послания Фотия: «Самому Богу беседующу к ним и повелевающу и вещающу к устом усты. Таковь бо беаше… Моисий» (419). Слова «христоименитое людство» (293) присутствуют опять же в Послании Фотия (425). Выражение «преидох на повесть» (295) может быть сопоставлено с текстом Послания Фотия «приимет сию повесть» (422) и Жития Сергия Радонежского: «повем повесть», «устремихся сказаниа повести», «прикоснутиея повести», «повесть чинити», «положити начяло повести» (МДА, № 88. Л. 279, 279 об., 280 об., 281 об.). Рассуждения о «долготе слова» удивительно соответствуют высказываниям Епифания в Житии Сергия Радонежского:

Восходящее к Кириллу Туровскому рассуждение об иноках, как о «воинах царя Xриста» (300), имеется в Житии Стефана Пермского (107) — «воин царя небеснаго». Наконец, фраза «Сиих ради плачюся аз, яко же рече Иеремиа, и рыдаю и ищу очима моима источник слез довольных» (301) вполне соответствует тому, что написано в Послании Фотия («Ищет убо Иеремия главе воду и очима источник слезам») и Житии Стефана Пермского (см. выше).

С той же целью защиты церковных имуществ был выполнен перевод ханских ярлыков, выданных русским митрополитам. В послесловии составитель сообщает, что он собрал «в святейшии митрополии старых царей ярлыки», чтобы показать милость к «святой церкви» даже «неверных» царей, призвал «православных князей и бояр» проявить «потщение» и «благотворение» и косвенно осудил тех, кто «преобидел святыя церкви и домы их»[188]. Тем самым, собрание ханских ярлыков русским митрополитам преследует ту же цель, что и Поучение митрополита Фотия великому князю Василию Дмитриевичу. Xотя текст послесловия составляет всего половину страницы, можно заметить особенности манеры Епифания Премудрого. Так, выражение «Увы, слезы ми постигоша великы» сопоставимо со словами Жития Стефана Пермского (95): «Увы мне, печаль постиже мя…, слезами… омочю». Выражению «святыя церкви и домы их» соответствуют «домы церковныя» Поучения Фотия (299, 301). Словам «не удобь познаваемою речию» можно сопоставить выражения из Жития Сергия «не удобь исповедимую повем повесть» (МДА, № 88. Л. 279) и Жития Стефана Пермского — «толкование не удобь ведомое» (7), «не удобь вероваху» (24). Указание на поступки «неверных» типично вообще для Епифания: ср. в Похвальном слове Сергию — «не токмо едини православнии почюдишася… , но и невернии мнози удивишася» (Тихонр. № 705. Л. 110 об.), в Рогожском летописце и Симеоновской летописи под 6900 г. — «неверныя цари и князи чюдишася житью его и дары к нему слаша». Конкретный пример с приношением даров к «храму Божию» со стороны «неверных» царей Кира и Ксеркса приведен в Поучении Фотия Василию Дмитриевичу (292).

Таким образом, действительно можно признать, что Епифаний Премудрый выполнял роль секретаря митрополита Фотия.

Несколько произведений Епифаний написал для составлявшегося около 1418 г. Летописного свода митрополита Фотия (общего источника Софийской I и Новгородской IV летописей).

Летописная повесть о Куликовской битве[189] хотя сама основана на кратком рассказе Троицкой летописи, но и в переработанном виде сближается с произведениями Епифания Премудрого. В текст Повести введен эпизод о присылке благословенной грамоты от «преподобнаго игумена Сергиа, от святаго старца» (118); определение «преподобный игумен Сергий, святый старец» неоднократно встречается в Троицкой летописи (под 6882, 6883, 6900 гг.) и в Житии Сергия (МДА, № 88. Л. 276 об.). Словосочетание «от въстока и до запада» (120) читается в Житии Стефана Пермского (66) и в Похвальном слове Сергию (Тихонр. № 705. Л. 117), а «нарочитых и старейших бояр» (126) — покрывается терминами «старейшие бояре» Троицкой летописи (6891, 6896, 6897, 6900, 6907 гг.) и Жития Сергия (МДА, № 88. Л. 299 об., 305 об.) и «славные и нарочитые бояре» (МДА, № 88. Л. 298 об.). Крик души о том, что «при нынешних временех Литва над нами издеваются и поругаются» (128), перекликается с аналогичным осуждением «Литвы» из Окружного послания митрополита Фотия (427): «творят на нас поношение и поругание». Читающаяся затем переходная фраза: «Но мы сию беседу оставльше и на предлежащее възвратимся», имеет соответствие в Житии Стефана Пермского (24): «Но мы преудолженую беседу до зде изоставивше и на предлежащее потребословие възвратимся».

Повесть о нашествии Тохтамыша [190] насыщена подобными же стилистическими признаками. Уточнение, что Тохтамыш царствовал «в Орде и в Сараи» (190), в точности совпадает с подобным утверждением в отношении Мамая в Житии Стефана Пермского (74). Описание, что царь «потщася с яростию…, с всею силою своею» (190), аналогично тексту Повести о Куликовской битве (112): «с яростию подвижеся и силою многою». Термин «бояре старейшие» (192) уже встречался и в Повести о Куликовской битве, и в Троицкой летописи, и др. «Гражанстии народи» (192, 198) Повести вполне соответствуют термину «гражаньстии людие» Жития Стефана Пермского (86). Перечисление: «игумени, попове, дьякони, крилошане, четци, певци, черньци» (200) (где главная особенность — включение «четцов» и «певцов») — совпадает с аналогичным перечислением в Житии Стефана Пермского (34, 63). Слова «град велик… , град многочеловечен» (202) находятся и в Житии Стефана Пермского (11). Xарактерно совпадение выражений:

О стилистических совпадениях «Слова о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго»[191] с произведениями Епифания Премудрого впервые написала В. П. Адрианова–Перетц [192]. Уже тогда собранный материал мог свидетельствовать об авторстве Епифания Премудрого, но исследовательница заранее предрешила вопрос о поздней датировке памятника (ок. середины XV в.), поэтому составитель «Слова» был объявлен лишь «подражателем» стиля великого агиографа. Однако, ситуация была настолько очевидной, что А. В. Соловьев решился, наконец, об этом открыто сказать, а в вопросе о датировке памятника примкнул к мнению А. А. Шахматова о создании «Слова» вскоре после кончины Дмитрия Донского[193]. В указанных построениях не учитывался факт вхождения «Слова» в состав Летописного свода — источника Софийской I и Новгородской IV летописей, который по первоначальной гипотезе А. А. Шахматова датировался 1448 г. Впоследствии сам ученый отказался от такой датировки свода, но в последнее время она вновь реанимирована в трудах Я. С. Лурье и М. А. Салминой, почему и «Слово» стали относить к середине XV в. [194] Пересмотр этой датировки — тема особого исследования, а сейчас сосредоточимся на вопросе об атрибуции «Слова о житии» Дмитрия Ивановича.

Проведенное В. П. Адриановой–Перетц сопоставление текста «Слова о житии» с произведениями Епифания Премудрого, к сожалению, содержит лишь глухие ссылки на источники, без указания выходных данных — отсюда возникли ошибки в цитировании и определении самих источников. Поэтому нам пришлось заново сверить тексты и дополнить наблюдения В. П. Адриановой–Перетц своими собственными.

Сходными оказываются уже заголовки «Слова о житии и преставлении» Дмитрия Ивановича и «Слова о житии и учении» Стефана Пермского. «Слово о житии» Дмитрия Ивановича начинается словами: «Сий убо князь Дмитрий родися от благоверну родителю и пречестну» (351), так же говорится о рождении Сергия Радонежского: «Съй… родися от родителя доброродну и благоверну» (МДА, № 88. Л. 281 об.). Тема продолжается далее: в «Слове» — «несть убо лепо инем родителем таково чадо родити, ниже убо достойно таковому пречюдному чаду от иних родитель родитися, аще не бы смотрением всех съдетеля Бога» (361). Сравним в Житии Сергия: «не бе лепо такому детищу от неправедных родитися родителей, ни же иным, сиречь неправедным родителем таковаго не бе лепо родити детища, но токмо тем единем от Бога даровася» (МДА, № 88. Л. 282).

Дмитрий «от самых пелен Бога възлюби» (352) — в точности, как в Житии Сергия (МДА, № 88. Л. 296), и близко к Похвальному слову Сергия: «от самых пелен Богу освятися» (Тихонр. № 705. Л. 114 об.).

Близки характеристики добродетелей князя Дмитрия, Сергия Радонежского и Стефана Пермского:

Сопоставляем далее: «раскольници же и мятежници» фигурируют в «Слове» (355), «рассекателе и мятежетворци» — в Послании Фотия (429); «корабль богатьству» — кратко в «Слове» (355), более вразумительно в Похвальном слове Сергию — «корабль исплънь богатства духовнаго» (Тихонр. № 705. Л. 116 об.); «мир и тишина» в «Слове» (357), «благоденьство и тишина мирна» в Житии Стефана (100), а в Поучении Фотия (296) — «в мире и в тихости».

И вновь обратимся к перечислению христианских добродетелей Дмитрия Ивановича:

При описании распределения уделов между сыновьями Дмитрия Донского составитель «Слова» при каждом названии городов и волостей обязательно добавлял — «сь всеми пошлинами» (358). Заметим, что в Поучении митрополита Фотия Василию Дмитриевичу обязательным атрибутом также являются «все пошлины церковные», «многи пошлины», «церковнаа стяжаниа и пошлины» (293, 298, 299, 300).

Из отдельных совпадений отметим еще следующие: в «Слове о житии» Дмитрия Ивановича упоминаются «человеци земнии» (362), в Житии Стефана Пермского (64) — «земнии же сынове человечьстии». В «Слове» нарочито подчеркивается царский титул великого князя Дмитрия Ивановича, что находит аналогию, между прочим, в тексте рассмотренного выше сборника 1414 г.: в службе, посвященной князю Владимиру, последний также называется «благочестивым царем Русскым»[195]. В произведениях Епифания имеем отражение государственной идеи того времени, выразившейся в договоре 1417 г. с Ливонским орденом, где Василий Дмитриевич назван «Русским кайзером»[196].

В. П. Адрианова–Перетц обратила внимание, что «Слово о житии» князя Дмитрия, как и Житие Стефана Пермского, заканчивается плачем: в первом случае — вдовы–княгини Евдокии, во втором — церкви пермской, овдовевшей со смертью Стефана. Имеются и отдельные совпадения между двумя плачами:

Сходна гимнографическая схема похвалы в обоих произведениях, состоящая из вопросов и ответов, хотя и наполненная разным содержанием.

Таким образом, наличие в тексте «Слова о житии и преставлении» Дмитрия Ивановича многочисленных совпадений с памятниками (практически со всеми!), надежно атрибутируемыми Епифанию Премудрому, причем совпадений отнюдь не механических, а представленных в творческом разнообразии, — позволяет признать автором «Слова» того же Епифания Премудрого.

Особенное значение для анализа памятника имеют авторские ремарки. Одна из них помещена в конце «Слова о житии»: «Аз же недостойный не вьзмогох твоему преславному господству по достоанию похвалы приложити за грубость неразумия» (366). Идентичные выражения отыскиваются в произведениях Епифания Премудрого: аз худый и недостойный; недостойный во иноцех (Житие Стефана. С. 1, 107); не могый по достоанию написати житиа (Похвальное слово Сергию: Тихонр. № 705. Л. 112); недоумею по достоянию написати твоего житиа (Житие Стефана. С. 107); мене грубаго и нераэумнаго; груб и неразумичен (Житие Сергия: МДА, № 88. Л. 279 об.. 280 об.).

Но внутри текста «Слова о житии» обнаруживается вклинившееся в него сопровождающее письмо: «Преподобьство твое испроси у нашего худовъства [197] слова…, то действо не мое управление, но твоя молитва; вем бо ясно, наше житье суетно есть… Но житие мое строптиво есть, не дасть ми беседовати с тобою, яко же хощется. Уподобихся семени тому еуаггельскому, еже впаде в тернии и подавится, и не могло плода створити. Но токмо колко слышал еси, сице о Господе сдравъствуй» (363—364). Все это слишком напоминает ситуацию с сопроводительной запиской Епифания некоторому «преподобьству» (понятно, что это — Варлаам Новгородский), читающейся в Мусин–Пушкинском сборнике 1414 г. Но и в нашем случае под «преподобьством» — адресатом Епифания — следует подразумевать того же Новгородского архимандрита Варлаама, поскольку именно для него Кирилл Тверской подготовил свою переработку Троицкой летописи. Таким образом, Епифаний Премудрый выполнял литературные заказы Варлаама для составлявшегося в то время общерусского митрополичьего летописного свода.

Отсюда следует датировка «Слова о житии и преставлении» Дмитрия Ивановича. Уже из факта, что при написании «Слова о житии» автор самостоятельно обращался к тем же источникам, которые были использованы в Летописной повести о Куликовской битве — Паримийному чтению о Борисе и Глебе, Повести об Александре Невском[198], Слову на Рождество Xристово о пришествии волхвов [199] и, добавим, Троицкой летописи[200], — неоспоримо следует, что оба произведения написаны одним лицом и созданы в рамках одного общерусского летописного свода. Нижняя хронологическая грань составления летописного свода — 1412 г., раньше которого не могла быть создана Троицкая летопись [201], верхняя — 1419 г., год кончины Епифания Премудрого, написавшего для составителей Свода целый ряд Повестей и Слов. 1418–ый год, которым заканчивается общий текст Софийской I и Новгородской IV летописей, подводит нас к реальному времени составления Свода митрополита Фотия.

1419 год, как верхняя граница времени создания митрополичьего свода, подтверждается другими соображениями. Дело в том, что в тексте свода проглядывается явная антилитовская направленность: почти каждое упоминание «Литвы» сопровождается эпитетом «поганая»[202], в Летописной повести о Куликовской битве утверждается, что «при нынешних временех Литва над нами издеваются и поругаются» (128), в рассказе о битве на Ворскле 1399 г. помещено просто карикатурное изображение Витовта (между прочим, тестя московского великого князя Василия Дмитриевича) с его неумеренными притязаниями: «победим царя Темирь–Кутлуя…, посадим во Орде на царстве его царя Тахтамыша, а сам сяду на Москве, на великом княжении на всей Руской земли» (385) [203]. Отношения с Литвой особенно обострились в связи с поставлением в 1415 г. киевского митрополита Григория Цамблака (но еще в 1414 г. Витовт «ограбил» митрополита Фотия, явившегося в западную часть митрополии для сбора церковных даней), и только после смерти в 1419 г. Григория Цамблака русско–литовские отношения стали нормализоваться: Фотий был признан главой всей Русской митрополии, а сам Витовт стал гарантом завещания великого князя Василия Дмитриевича.

Перечисленные факты следуют из анализа духовных грамот Василия Дмитриевича, составленных в конце его жизни. Таких грамот имеется три: РГАДА, ф. 135 (Государственное Древлехранилище), отд. 1, рубр. 1, №№ 13, 15, 16. В существующем их описании и датировке допущены неточности и прямые ошибки[204]. В литературе грамота № 13 приурочена к 1417 г., грамота № 15 датируется мартом 1423 г., а грамота № 16 признается копией XV в. с грамоты № 15. На обороте грамоты № 16 сохранились пометы, имеющие датирующее значение: 1) «Список з грамоты, что поимал Олексей з собою в Литву, коли с митрополитом поехал с Фотеем на середохрестье»; 2) «Список с тое грамоты, что пошла к великому князю к Витовту с Олексеем в лето 30 первое, з середохрестья». Важнейшие уточнения, которые мы вносим в описание перечисленных грамот, следующие:

1) Несмотря на то, что в грамоте № 13 указан писец—дьяк великого князя Тимофей Ачкасов, в грамоте № 15 — дьяк великого князя Алексей Стромилов, а грамота № 16 считается вообще поздней копией, все эти грамоты написаны одним почерком (судя по всему, Тимофеем Ачкасовым). Таким образом, грамоту № 16 следует признать не поздней копией, а еще одним подлинником, причем и пометы на ее обороте принадлежат тому же основному писцу.

2) Все три грамоты по палеографическим данным относятся к началу 20–х годов XV в.

3) Печать на грамоте № 15, оттиснутая в ковчежке, с изображением всадника на скачущем коне с круговой латинской надписью, принадлежит не великому князю Василию Дмитриевичу (как ошибочно утверждается в описании [205]), а великому князю литовскому Витовту.

4) В грамоте № 13 сохранились не три печати, как сказано в описании[206], а все пять (первые две, правда, в меньшей степени сохранности). Не все из печатей черновосковые, вторая печать—желтовосковая и совпадает с печатью на грамоте № 15, т. е. является печатью великого князя литовского Витовта[207].

История духовных грамот Василия Дмитриевича последнего периода его жизни представляется в следующем виде. В начале 1420–х годов (не ранее 1421 г.) [208] было составлено великокняжеское завещание, написанное рукой дьяка великого князя Алексея Стромилова (подлинник не сохранился). Его копию, переписанную дьяком Тимофеем Ачкасовым, Алексей Стромилов вместе с митрополитом Фотием повез в марте 1423 г. на утверждение к великому князю литовскому Витовту (грамота № 15, на которой стоит греческая подпись Фотия и прикреплена печать Витовта). Сохранилась другая копия этого времени (грамота № 16), написанная Ачкасовым и неизвестно кем заверенная, так как окончание грамоты с возможными печатями отрезано. Грамота № 13 — завершающий документ в этой серии: она скреплена подписью митрополита Фотия и печатями Василия Дмитриевича, Витовта и младших братьев Василия I — Андрея, Петра и Константина; датироваться грамота должна временем между 1423 и 1425 гг. Новая датировка грамоты № 13 теперь подтверждает наше построение об антилитовской направленности Летописного свода митрополита Фотия.

Продолжим выделение в Своде митрополита Фотия произведений, которые могут быть связаны с именем Епифания Премудрого.

Под 1399 г. в Своде читается «Слово о том, како бился Витовт с Ордою, с царемь Темир–Кутлуем»[209]. Какой–то вариант рассказа мог содержаться уже в Троицкой летописи, поэтому будем искать параллели в тех текстах, которые возникли в процессе подготовки Свода Фотия. Само оформление заголовка в виде «Слова» сближает памятник с другими «Словами» Епифания Премудрого (написанными в честь Стефана Пермского и Дмитрия Ивановича). Выражения «вкупе же с ним с единаго» (384) и «в единой думе» (385) можно сопоставить с текстом Летописной повести о Куликовской битве: «вкупе в единой мысли и в единой думе» (112). Ритмическая организация текста: «вооружився…, ополчився, устремився» (384) — вообще типична для Епифания, ср. в той же Летописной повести: «верою въоружився и креста честнаго силою укрепився, и молитвами… оградився и Богу помолися» (122). «Бояре великыи» (385) статьи 1399 г. — это те же «великие воеводы» (114, 120) и «нарочитые и старейшие бояре» (126) Летописной повести о Куликовской битве. «Многое множество бещисленое полегло» (385) в 1399 г. и «иного безчисленое множество паде» (200) при нашествии Тохтамыша. Но имеются совпадения и более значительные:

Таким образом, антилитовскую направленность и литературное оформление рассказа следует приписать Епифанию Премудрому (напомним, кстати, об изображении в Житии Сергия бесов в «шапках литовьскых островръхих»: МДА, № 88. Л. 312 об.).

Под тем же 1399 г. в Новгородской IV летописи помещен рассказ «О преставлении князя Тферьскаго» [210]. По существу, это такое же «Слово о житии и преставлении» — но только тверского князя Михаила Александровича. И написано оно также по заказу — «отца отцемь» Кирилла, «иже повелел ми еси писати от житиа премудраго Михаила боголюбца князя». Как было выяснено выше, Кирилл являлся архимандритом тверского Спасо–Афанасьева монастыря. «Слово» состоит из витиеватого Предисловия и основного рассказа о последних днях жизни князя Михаила Александровича. Атрибуция текста Предисловия руке Епифания Премудрого, как уже говорилось, убедительно проделана А. Д. Седельниковым, но в отношении остального рассказа иеследователь высказался о принадлежности его другому автору[211]. С этим, однако, согласиться нельзя. Весь рассказ построен по плану «Слова о житии и преставлении» Дмитрия Ивановича: описаны последние дни жизни тверского князя, прощание его с близкими, наставление сыновьям, распределение уделов по духовной грамоте, плач народа; как и в случае с Дмитрием Донским, указано точное число лет жизни Михаила Александровича, время кончины и положения в гроб — но сам способ выражения ближе к тексту Троицкой летописи:

Отметим близкие параллели в сочинениях Епифания Премудрого:

Князь Михаил позвал на пир «архимандриты, и игумены, и попы, и диаконы, и крилошаны, и черньци» (387). Сравним в Повести о нашествии Тохтамыша перечисление убитых: «архимандриты…, игумени, попове, дьякони, крилошане, черньци» (200).

От князя Михаила люди расходились «дряхли, плачющеся» (387), в Житии Стефана Пермского (95) — «дряхлы, рыданны, к Богу присно плакаше».

Михаил «целоваше своих детей и бояр» (387), аналогично Дмитрий — «целовав княгиню свою и дети своя и бояр» (358).

Михаил сыновьям «разделих комуждо их часть отчины» (388), Дмитрий «раздавал же есть комуждо… городы свои в отчину им предасть по чясти» (358).

Для встречи Михаила собралось «народа многое множество» (388), в Житии Стефана — «много множество народа» (86).

Собранный материал, таким образом, позволяет утверждать, что не только Предисловие, но и весь рассказ о преставлении князя Михаила Тверского написан Епифанием Премудрым.

Под 1402 г. в Новгородской IV летописи читается известие о знамении и вслед за этим помещено поучение, осуждающее распри и междоусобицы и призывающее к покаянию[213] (в Софийской I летописи оставлено лишь известие о комете). Это небольшое произведение написано с такой силой и с таким литературным мастерством, что обязательно должно учитываться в учебниках древнерусской литературы. Для иллюстрации приведу лишь фрагмент Поучения, где обличаются княжеские междоусобицы:

«И ту прочее жалостно видети и позор, плача достоин: подоиметь руку христианин на христианина, и воздвигнеть оружие свое друг на друга, скуеть же копие свое брат на брата, и поострить мечь свой любовник на любовника, и стрелами своими стреляеть ближний ближняго своего, и сулицею прободаеть сродник сродника, и племенник своего племенника низлагаеть, правоверный единовернаго разсекаеть, и уноша стара седин не срамляется многолетных, и раб Божий раба Божиа не пощадить. Да где ту любовь свершеная, юже Xристос в еуаггелии преда нам, глаголя: заповедь нову даю вам, да любите друг друга, и пакы: болши сея любьви никто же не имать, да кто положить душу свою за ближняго. Мы же токмо не полагаем душа своеа за ближняго, но из ближняго извлачим ю, хотящу изяти ю оружием заколением» (393—394).

По силе обличающего слова, стремлению к ритмической организации текста (подоиметь — воздвигнеть — поострить — стреляеть — прободаеть — низлагаеть—разсекаеть) угадывается рука такого блестящего мастера, как Епифаний Премудрый. Подкрепим эти соображения наблюдениями стилистического порядка. Сообщение о комете однородно с изложением Троицкой летописи:

Слова Поучения «въсташа языци воеватися, ратующеся» (392) можно сопоставить с текстом Троицкой летописи под 6869 г.: «въстающе… и воююще межи собе, ратящеся», а слова «рати и брани и кровопролития» (392) с той же Троицкой под 6878 г.: «ратных нахожение и кровопролитие».

Слова «жалостно видети и… плача достоин» (393) в вариации воссоздают фразу из Повести о нашествии Тохтамыша (204): «И видеша… сжалити… и расплакатися има», а слова «стара седин не срамляется многолетных» (393) уже совсем близки к тексту той же Повести: «ни усрамишася седин старець многолетных» (192).

В Поучении говорится «тихо… и не мятежно» (394), в Похвальном слове Сергию (Тихонр. № 705. Л. 123) и Житии Стефана (84) — «тихо и безмятежно». В Поучении упоминаются «не знаемыя звезды» (394), а в Письме Кириллу — «не знаемая подпись», в Житии Стефана (69) — «не знаемая азбука», в Житии Сергия — «незнаемо», «незнаема» и т. п. (МДА, № 88. Л. 286, 293, 295, 342 об.).

В Поучении автор напоминает: «время последнее приходить», «конець житию приближается» (394), но об этом же не устает говорить Епифаний: «ныне же в скончаниа лет, в последниа дни, на исход числа седмыя тысущы» (Житие Стефана. С. 70), «в последняа времена на скончание века» (Тихонр. № 705. Л. 116), «в дни наша, в последняа времена и лета» (МДА, № 88. Л. 276 об.).

И, наконец, заключительная фраза: «но абие приупокоим беседу и скратим речь» (394) — близка к вариациям Епифаниевских текстов: «До зде скратим слово и скончаем беседу» (Троицкая летопись под 6885 г.), «Но мы до зде сию речь оставльше, а на предреченную беседу обратимься» (Житие Сергия: МДА, № 88. Л. 338).

Под 1406 г. в Новгородской IV и Софийской I летописях читаются известие о смерти митрополита Киприана и его Духовная грамота [214]. В одном месте заметно вмешательство Варлаама Новгородского, именно — в уточнении, что епископ Иларион Коломенский «быв преже игуменом Лисицкой лавры» (400): такое добавление естественно было сделать Варлааму, самому бывшему игумену Лисицкого монастыря, а пристрастие монаха Лисицкого монастыря выдает его наименование «лаврой». Но само описание последних дней жизни митрополита Киприана и его кончины принадлежит, несомненно, Епифанию Премудрому. Обратим внимание на выражение «тихо и безмолъвено и… не мятежно» (400), что созвучно словам «тихо… и не мятежно», «тихо и безмолъвно» Поучения под 1402 г. Слова «грамоту незнаему и страннолепну» (400) вообще типичны для Епифания, сравним: «страннолепно некако и незнаемо» (Житие Стефана. С. 61), «незнаемою подписью и страннолепно» (Письмо к Кириллу), «странна и незнаема» (Житие Сергия: МДА, № 88. Л. 286, 293, 295, 342 об.).

Высказано убеждение, что Епифанию Премудрому принадлежит плач о епископе тверском Арсении, читающийся в Новгородской IV летописи под 1409 г.[215] Подмечена одна черта стиля, роднящая какбудто плач с произведениями Епифания: употребление слова «посетитель» в значении «епископ». Но в данном случае мы сталкиваемся как раз с той ситуацией, когда сочинение нельзя атрибутировать, основываясь только на одном признаке. Из текста произведения с очевидностью следует, что автор был тверичем, причислял себя к пастве Арсения и присутствовал при последних днях жизни епископа: «многолетствовахом пастырю и учителю своему в неделю Сборную, в понеделник же учение слышахом от уст его и некаа исправлениа от законных дел, после же взем благословение и прощение и отъидохом въ свояси» (408). Автор называет Арсения «нашь учитель», «пастырь наш и учитель» (408). В терминологии плача явно чувствуется стиль тверской повести о преставлении князя Михаила Александровича: город Тверь называется «богоспасаемым» (408) [216], епископ Арсений — «священным» (408) (в Повести — «блаженый»[217]), Спасский собор — «сборныа великиа церкви святаго Спаса» (408) (в точности — как в Повести[218]). Даже такая деталь, что «глубоце нощи сущи, приседяху у него 10 черноризцев» (408), роднит плач по Арсении с Повестью о преставлении Михаила Александровича: князь скончался «вечеру глубоку сущу», при этом присутствовали архимандрит Корнилий и священноинок Парфений[219]. Как было отмечено, в плаче Арсений называется «посетителем» (409), но это слово знает и автор Повести о Михаиле Александровиче и объявляет князя «посетителем нашим» [220]. Повесть о Михаиле Александровиче, как и всю Тверскую переработку Троицкой летописи мы атрибутировали архимандриту Кириллу Тверскому, значит, и плач о епископе Арсении должен принадлежать тому же автору.

Итак, для Свода митрополита Фотия Епифаний Премудрый специально написал Повесть о Куликовской битве, Повесть о нашествии Тохтамыша, Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, Слово о том, како бился Витовт с Ордою, Слово о житии и преставлении тверского князя Михаила Александровича, Поучение по поводу знамения 1402 г., рассказ о кончине митрополита Киприана.

Одиноко в этом смысле стоит Повесть о Темир–Аксаке. Среди различных ее вариантов существует один, наиболее полно отражающий, как ни удивительно, стиль Епифания Премудрого — это вариант, помещенный в Типографской летописи[221]. Вариант имеет внелетописное происхождение, древнейший список — в составе сборника 70–х годов XV века: Лих. № 161. Л. 451—458 об. (самый ранний список вообще Повести о Темир–Аксаке). Впоследствии данный вариант Повести вошел в состав Ростовского свода 1489 г. и теперь читается в различных изводах Типографской летописи.

Повесть о Темир–Аксаке начинается так: «Бысть в пятое на десять лето царства Тахтамышова, а в седмое лето княжениа великого князя Василиа Дмитреевича, … бысть замятня велика в Орде» (160). В следуюшем 1396 г. умер Стефан Пермский, и мы можем сравнить слова Повести с описанием события в Житии Стефана (85): «В лето 6904, … при благоверном князи великом Василии Дмитриевичи, в седмое лето княжениа его… , в шестое на десять лето владычества Тактамыша князя». «Бысть замятня велика» — написано в Повести о нашествии Тохтамыша (192), «бысть в то время замятня велика» — замечено в Троицкой летописи под 6915 г.

Далее в Повести о Темир–Аксаке читаем: «Прииде некый царь… с восточныа страны» (160); в Троицкой летописи под 6868 г.: «приде… некий царь с востока», в Повести о Куликовской битве: «идет на него некий царь с востока» (130).

В Повести Тимур «ни смирился, ни укротился» (161), зато по Троицкой летописи (под 6893 г.) князь Олег «покорися и укротися и умилися».

К Тимуру примкнули «юноши немилостивии, мужи сурови и злии человеци» (161), в Житии Стефана Пермского (31) также упоминаются «суровейшие мужи, невернии человецы», в Троицкой летописи (под 6901 г.) — «сурови человеци, сверепии людие», в Повести о нашествии Тохтамыша осуждаются «недобрии человецы» (192, 194).

Темир–Аксак «многы страны и земли повоева, многы области и языкы поплени, многы княжениа и царства покори под себе» (161). По Троицкой летописи, Ольгерд также «многи земли поймал и многа места и грады и страны попленил» (6876 г.), «многы страны и земли повоева и многы грады и княжениа поимал за себе» (6885 г.).

«А се имена тем землям и царством» — перечисляет покоренные страны составитель Повести о Темир–Аксаке (161), «А се имена местом и странам и землям» — называет Епифаний в Житии Стефана Пермского (9).

Темир–Аксак «прииде близ предел Рязанскиа земля» (161), в Повести о нашествии Тохтамыша царя также настигли «близ предел Рязанскыа земля» (190).

В Повести «народи христианстии… сътвориша пост и молитву» (162). «Народ христианский» представлен в Повести о нашествии Тохтамыша (194), «пост и молитву створиша» — в Троицкой летописи под 6916 г.

В Повести действует великий князь «со всеми князьми и воеводами и с бояры старейшими» (162), в Повести о нашествии Тохтамыша — «с князьми рускими, и с воеводами… и бояры старейшими» (192).

В Повести упоминается «великая съборная церкви Святыа Богородица, иже в Володимери» (162), в Троицкой летописи под 6916 г. — «церковь каменая великая съборная Святая Богородица, иже в Владимире».

В Повести перечисляются москвичи, вышедшие на встречу Владимирской иконы: «епископи и архимандриты, игумени и попы и дьякони и весь клирос… , князи и бояре, княгини и боярыни, мужи и жены, уноши и девы и старци с юнотами, дети и младенци, сироты и вдовици, нищи и убози, чрьнци и черници, всяк възраст мужеск и женеск, от млада и до велика» (163). Аналогичные перечисления имеются в сочинениях Епифания Премудрого: в Троицкой летописи под 6890 г. — «игумени и прозвитери, и чернци, и нищий, и убозии, и всяк възраст мужей и жены, и дети, и младенци», там же — «архимандрит…, игумени и прозвитери, и чернци, и крилошане, и черници, и попове, диакони, и простьци от унаго и до старца, и младенца мужеска полу и женьска», в Послании митрополита Фотия (432) — «князи и вси лю–дие, и бояре, и вси судия земскыя, иноци, инокыня, юноша и девы, старци с унотами, мали и велиции, или мужеск пол или женьск, въкупе богатии и убозии», в Повести о нашествии Тохтамыша (194) — «архимандрити и игумени, протопопы, прозвитеры, дьяконы, черньци, и всяк възраст, мужеск пол и женеск и с младенци».

Фраза Повести «много множество безчисленое народ людей» (163) имеет соответствие в Слове о Витовте (385): «людей многое множество бещисленое».

В Повести читается: «вси с слезами…, вси воздыхани», «и несть такова, иже бы не плакал» (163). В Троицкой летописи: «молениа приносяще с слезами и въздыханием» (6916 г.), «и несть такова, кто бы не плакал» (6897 г.).

В Повести о Темир–Аксаке московские горожане называются «градстии народи» (163), в Житии Стефана Пермского (86) — «гражаньстии людие», в Повести о нашествии Тохтамыша (192, 198) — «гражанстии народи».

«Страх и трепет» (163) — довольно распространенное выражение, но и у Епифания оно встречается (Повесть о нашествии Тохтамыша.

С. 200). Менее распространено выражение Повести «възмятошяся и въсколебашяся» (164), но и оно есть у Епифания (Троицкая летопись под 6885 г., Повесть о нашествии Тохтамыша, с. 192).

В Повести говорится, что царь Ассирийский «на Бога… хулныа глаголы въспущая» (164), то же выражение встречаем в Житии Стефана Пермского (43): «и на Бога глаголы хулныя въспускаа».

В Повести сказано: «с останочны своими вои» (164), в Троицкой летописи под 6888 г. и в Повести о Куликовской битве (128) — «останочьную свою силу».

Таким образом, вариант Типографской летописи Повести о ТемирАксаке стилистически вполне согласуется с произведениями Епифания Премудрого и должен быть признан его сочинением. Рассмотренный вариант по сравнению с другими редакциями Повести отражает стилистическую систему Епифания Премудрого наиболее полно и, следовательно, может быть признан или оригиналом памятника, или во всяком случае ближайшим к нему текстом.

В XV веке были образованы еще две редакции Повести о ТемирАксаке. Одна из них, представленная типичным (но далеко не лучшим и не самым древним) списком РНБ, Сол. № 804/914 (опубликованным в серии «Памятники литературы Древней Руси»), отличается от Типографской вставками из Повести о нашествии Хоздроя на Царьград и уже по этому признаку является вторичной по отношению к Типографской; кроме того, текст редакции подвергся распространениям и тенденциозной переделке с целью возвеличить роль в событиях 1395 г. великого князя Василия Дмитриевича. Другая редакция легла в основу Московского свода 1479 г. и сокращенного варианта, представленного Ермолинской группой летописей. Текст здесь, с одной стороны, сокращен, в результате чего выпала биографическая справка о Темир–Аксаке с соответствующей частью характерной лексики Епифания Премудрого, а с другой стороны, подвергся дополнению из иного источника, именно: эмоциональная характеристика Темир–Аксака заимствованная из Западнорусских летописей. Эта выписка в Прилуцкой и Уваровской летописях и Летописце из собрания Н. П. Лихачева, № 365 помещена перед основным текстом, дублируя его сообщение о приходе царя от «восточныя страны», в Ермолинской летописи снята вообще, а в Московском своде 1479 г. включена в основной текст при известии уже об уходе царя из Русской земли. По тексту Свода 1479 г., передающему источник более подробно, видно, что каждое упоминание Темир–Аксака или «агарян» сопровождается добавлением слов «безбожный», «безбожные», причем этот же эпитет присутствует и в редакционных распространениях текста. В этих случаях, когда речь идет о Владимирской иконе Богоматери, вставляются слова «чудная икона», «чудный образ», «чудотворная икона». При названиях Москвы или Владимира добавляются слова «славный град». Предположить обратное — происхождение текста Типографской редакции из Свода 1479 г. — означает признание парадоксальной ситуации: умаление Владимирской иконы Богоматери, принижение Москвы и Владимира как центров Православия и, наоборот, затушевывание облика завоевателей как врагов веры.

Рассмотрение всего корпуса атрибутируемых Епифанию Премудрому сочинений позволяет полнее представить творческий портрет крупнейшего древнерусского писателя. В своих произведениях Епифаний предстает как ревностный защитник интересов Русской православной церкви, которые он рассматривает через призму особенных интересов Московской митрополичьей кафедры. Обоснование роли Церкви в обществе, отстаивание ее имущественных прав, прославление ее выдающихся подвижников — таковы основные темы посланий и агиографических сочинений Епифания Премудрого. Все это необходимо учитывать при изучении Жития преподобного Сергия Радонежского, окончательная отделка которого пришлась на время, когда Епифаний являлся к тому же духовником всего братства Троице–Сергиева монастыря и должен был придать сочинению нравоучительный характер.

Глава 2. Пахомий Логофет

Сербский писатель–агиограф, выходец с Афона, большую часть жизни однако провел на Руси, где написал большое количество житий святых, похвальных слов и служб. Свою деятельность начал в Новгороде во второй половине 30–х годов XV в. В 1438 г. появился уже в Троице–Сергиевом монастыре и тогда же создал первую редакцию Жития Сергия Радонежского (Троиц. № 746). В Троице–Сергиевом монастыре Пахомий прожил около 20 лет (до конца 50–х годов). За это время агиограф создал пять (возможно — шесть) новых редакций Жития Сергия Радонежского (и еще одну краткую—для включения в Пролог), написал Службу святому, а также два варианта Жития Никона Радонежского. Особенной полнотой отличается редакция (третья по счету) Жития Сергия, написанная Пахомием около 1442 г. (и открытая лишь недавно); в ней описаны события, которых не мог знать первый биограф Сергия — Епифаний Премудрый: обретение мощей Сергия в 1422 г., строительство каменного храма Троицы, посмертные чудеса святого. Приступая к переработке Жития Сергия, Пахомий преследовал цель не только приспособления текста к нуждам литургической практики (и, следовательно, сокращения очень обширной редакции, написанной Епифанием Премудрым), но вынужден был учитывать политические нюансы, возникавшие в ходе острого соперничества между двумя кланами в великокняжеском семействе. Еще одна тенденция, оказавшая существенное влияние на изменение текста Жития Сергия, была связана с прославлением в конце 30–х — начале 40–х годов XV века игумена Никона в качестве святого и непосредственного ученика и преемника Сергия Радонежского (в ущерб исторической правде: на самом деле преемником Сергия на игуменстве в течение шести лет являлся преподобный Савва Сторожевский). Произведения Пахомия Логофета написаны не в такой вычурной манере, как у Епифания Премудрого, отличаются более простым языком, но выполнены вполне профессионально и оказали значительное влияние на последующую русскую агиографию. В. О. Ключевский дал очень емкую характеристику творчества Пахомия: «Он нигде не обнаружил значительного литературного таланта; мысль его менее гибка и изобретательна, чем у Епифания; но он прочно установил постоянные, однообразные приемы для жизнеописания святого и для его прославления в церкви и дал русской агиобиографии много образцов того ровного, несколько холодного и монотонного стиля, которому было легко подражать при самой ограниченной степени начитанности»[222]. В качестве исторического источника сочинения Пахомия можно оценить достаточно высоко: в них содержится большое количество сведений по истории Троице–Сергиева монастыря, о монастырском строительстве, об участии в украшении Троицкого храма знаменитых иконописцев Даниила и Андрея Рублева. Пахомий Логофет известен также как переписчик книг, а некоторые его произведения сохранились в автографах (указаны в 3 части книги)[223]. С конца 70–х годов XV в. сведения о Пахомий Логофете прекращаются.

Глава 3. Сергий Новгородский

В миру — священник Симеон, в 1470—1482 гг. являлся протопопом московского Успенского собора — главного храма Русского государства. В ноябре 1482 г. постригся в Троице–Сергиевом монастыре под именем Сергия. 17 июля 1483 г. троицкий старец Сергий был одним из кандидатов на избрание в Новгородские архиепископы (другими кандидатами являлись архимандрит Спасский Елисей и архимандрит Чудовский Геннадий). Жребий пал на Сергия, который и был поставлен 4 сентября 1483 г. архиепископом Новгорода Великого. В Новгороде Сергий пробыл менее года: уже 27 июля 1484 г. «по немощи» (существовала версия, что новгородцы «ум отняша у него волшебством») Сергий оставил архиепископскую кафедру и вернулся в Троицкий монастырь. Находясь «на покое» в монастыре, Сергий написал Летописец[224], в который включил свои воспоминания московского периода жизни (в то время, когда он являлся протопопом Успенского собора). Летописец читается в составе Львовской и Софийской II летописей. Основу повествования составляет, конечно, история строительства нового здания храма, возводившегося под руководством итальянского зодчего Аристотеля Фиораванте. Но круг интересов автора достаточно широк: тут и закулисные подробности жизни великокняжеской семьи, нелицеприятные стороны некоторых политических и церковных событий, история спора великого князя и митрополита о способе обхождения церквей при их освящении, проявлен интерес к политическому устройству Венецианской республики и т. д. При этом автор проявил самостоятельность суждений и не стеснялся делать критические замечания в адрес светских и церковных властей. Событий в Троицком монастыре Сергий касается мало, хотя и упомянул, что церковь Святого Духа (он назвал ее Троицкой) строили псковские мастера, которые сооружали в Москве церкви Благовещения, Ризположения и др. В Летописце есть несколько вставок из Житий Сергия и Никона Радонежских. Под 1446 г. значительной литературной переработке подвергся рассказ о пленении в Троице–Сергиевом монастыре великого князя Василия Васильевича и его ослеплении. Рассказав об обретении мощей митрополита Петра в 1472 г. и о поручении «Пахомию Сербину, мниху Сергиева монастыря» написать соответствующее слово, автор едко замечает: «А в слове том написа, яко в теле обрели чюдотворца невериа ради людскаго, зане же той толко не в теле лежить, тот у них и не свят». О круге интересов архиепископа Сергия свидетельствуют также принадлежавшие ему рукописи (включающие, в частности, естественнонаучные статьи). Одна из них, представляющая своеобразную «записную книжку», испещрена выписками из летописей и записями автобиографического характера (Троиц. № 762). Умер Сергий 9 апреля 1495 г., похоронен возле Троицкого собора. Сохранилась надгробная плита архиепископа Сергия с записью о его смерти.

Глава 4. Митрополит Симон Чиж

Происхождение митрополита Симона остается невыясненным, но известно, что около 1480 г. он под именем дьякона Чижа появляется в Москве и обращает на себя внимание литературным талантом и основательным знанием святоотеческого письменного наследия. Чиж оказывается близок к великокняжескому печатнику Дементию, а по рекомендации последнего переходит затем на службу к Московскому наместнику и боярину И. Ю. Патрикееву. Сохранившиеся послания дьякона Чижа к печатнику Дементию и князю И. Ю. Патрикееву безупречны в стилистическом отношении и свидетельствуют о прекрасном знании поучительной литературы. В середине 1480–х годов дьякон Чиж принимает пострижение в Троице–Сергиевом монастыре с именем Симона и поступает под начало старца–наставника. Хорошая богословская подготовка, очевидные литературные дарования и поддержка таких влиятельных лиц, как великокняжеский печатник Дементий и Московский наместник князь И. Ю. Патрикеев, способствовали карьере Симона на церковном поприще: в 1490 г. он становится игуменом Троице–Сергиева монастыря, а в сентябре 1495 г. избирается митрополитом «всея Руси». От конца XV века сохранилось несколько ярких посланий Симона, связанных с жизнью Троице–Сергиевой обители. В период избрания Симона игуменом, т. е. осенью 1490 г., он написал послание своему бывшему наставнику (который, по слухам, высказал некие нелицеприятные «глаголы» в адрес Симона), с требованием, чтобы старец дал ответ перед «всем собором». В 1499 г. Симон пишет утешительное послание бывшему своему благодетелю, но в то время опальному боярину И. Ю. Патрикееву, насильно постриженному в Троице–Сергиевом монастыре. Тогда же были отправлены в Троицкую обитель послания Симона игумену (Серапиону) и братии с наставлениями «духовного о Боге совокупления и любовного союза», с осуждением распрей и брани среди монашеской братии и призывом к единению и «духовной любви»[225]. От начала XVI века до нас дошли уже вполне официальные послания Симона, написанные в качестве главы Русской церкви: Послания в Пермь с осуждением языческих обычаев и о соблюдении духовенством пастырских обязанностей, Грамота, данная афонскому старцу Герасиму для сбора милостыни на территории Московской митрополии, Послание в Псков о вдовых священниках, Послание Иосифу Волоцкому, снимающее с него отлучение, наложенное Новгородским архиепископом Серапионом. Умер Симон 30 апреля 1511 г. и похоронен в Кремлевском Успенском соборе.

Глава 5. Митрофан Коломенский

О ранних годах жизни Митрофана данных не имеется, но с известным основанием его можно считать постриженником Троице–Сергиева монастыря. В 1504 г. источники фиксируют Митрофана в качестве архимандрита Андроникова монастыря и духовника великого князя Ивана III. В 1507—1518 гг. Митрофан являлся Коломенским епископом. Именно в этот период, судя по ряду признаков, Митрофаном написано знаменитое «Сказание о Мамаевом побоише», ставшее самым популярным литературным произведением о Куликовской битве[226]. Личности преподобного Сергия Радонежского отведено в памятнике центральное место: именно в Троицкий монастырь отправляется великий князь Дмитрий «со всеми князьями» за благословением, Сергий предсказывает победу князю Дмитрию и дает ему двух воинов от «своего полка» — Пересвета и Ослябю; перед самым сражением Сергий присылает благословенную грамоту и «богородичный хлебец»; враги впадают в уныние, узнав, что великого князя Дмитрия вооружил своей молитвой «прозорливый» старец Сергий; с именем Сергия на устах начинает свой поединок монах Пересвет. С Троице–Сергиевым монастырем были связаны многие роды тех гостей–сурожан, которые упомянуты в «Сказании о Мамаевом побоише» как лица, сопровождавшие великого князя в походе. Кроме того, в тексте «Сказания» нашли отражение Троицкие монастырские документы. Митрофан явно был связан с Троице–Сергиевым монастырем. Так, в декабре 1513 г. он вместе с игуменом Памвой освящал в Троицком монастыре надвратную церковь во имя Сергия. Скорее всего именно в это время Митрофан заказал для соборного храма Коломны копию с «Троицы» Рублева. В июне 1518 г. Митрофан по немощи оставил владычную кафедру и ушел «на покой» в Троице–Сергиев монастырь. Умер Митрофан в 1522 г.

Глава 6. Адриан Ангелов

Являлся келарем Троице–Сергиева монастыря в 1550, 1552, 1555—1561 гг. С именем Адриана Ангелова можно связывать создание Повести о Казанском взятии 1552 г. Троицкое происхождение Повести не вызывает сомнений. Уже во введении автор призывает молитвы русских чудотворцев и особенно «великого чудотворца, нашего заступника и помощника» преподобного Сергия и его ученика Никона Радонежского. Подробно описывается посещение царем Иваном Грозным Троице–Сергиева монастыря, приводится его молитва у раки Сергия, при этом вновь подчеркивается величие Преподобного («Которого от святых в Рустей земли тако Бог прослави, яко же тебе?») и нижайше испрашивается милость «Христова угодника» о пособии на «супротивных». Характерно включение в текст повествования рассказа о «видении» святого Сергия, будто бы «ходяща по граду (Казани) и град очищающе», что и явилось предзнаменованием будущей победы русского воинства. В памятнике содержатся сведения об иконе Троицы, которую Иван Грозный украсил «златом и камением многоценным», и иконе, изображающей явление Богородицы с апостолами преподобному Сергию. Приезду Адриана Ангелова под Казань с иконой и святой водой придается в Повести вообще особое значение. «И от того дни православному царю нашему вся радость и победы на враги от Господа даяшеся», — многозначительно заключает автор. Придание решающей роли в военной кампании приезду Адриана Ангелова с троицкими святынями уместно сопоставить с признанием писателя, что он «ово слышати сподобися от самодержца и благочестивого царя нашего, ова же и своима очима видех». В совокупности все это приводит к признанию Адриана Ангелова автором Повести о Казанском взятии. Адриан Ангелов вел также своеобразную летопись Троице–Сергиева монастыря. В одном рукописном сборнике (ГИМ, Син. № 645) помещены его собственноручные записи о строительстве в монастыре в 1552, 1556—1559 гг., с неизменным добавлением: «при келаре Андреяне Ангелове». В 1560 г. келарь Адриан Ангелов написал челобитную царю об изменении статуса Троицкого монастыря, которая была удовлетворена: в Сергиеве монастыре была учреждена архимандрития, а 6 января 1561 г. Троицкий игумен Елевферий поставлен первым архимандритом. В Русской церковной иерархии Троицкий архимандрит отныне стал выше всех архимандритов и игуменов. Умер Адриан Ангелов в 1561 г. (по некоторым данным — убит Грозным).

Глава 7. Авраамий Палицын

В миру—Аверкий, принадлежал к верхушке провинциального дворянства. Принял пострижение в Соловецком монастыре, впоследствии переведен в Троице–Сергиев монастырь, где занимал должность келаря в 1608—1620 гг. Авраамий Палицын проявил себя энергичным церковным и политическим деятелем, занимался восстановлением монастырского хозяйства, сильно пострадавшего в период Смуты, прославился на литературном поприще. В 1611—1612 гг. от имени архимандрита Дионисия и келаря Авраамия составляются и рассылаются по городам патриотические грамоты, призывавшие идти на помощь Москве. Но главным литературно–публицистическим произведением Авраамия является Сказание об осаде Троице–Сергиева монастыря, ставшее одним из наиболее популярных сочинений о Смуте в Русском государстве в начале XVII века. Авраамий использовал в своем труде воспоминания очевидцев осады (сам Палицын в это время находился в Москве), привлек большое число литературных источников. Воспоминания очевидцев, естественно, записаны не по свежим следам событий, поэтому нуждаются в корректировке по другим источникам. В Сказание включены записи о чудесных видениях и рассказы о новых чудесах преподобного Сергия Радонежского, проявившихся во время осады монастыря. Древнейший список Сказания (РГБ, Рум. № 299) выполнен в книгописной мастерской Троице–Сергиева монастыря в конце 1618—начале 1619 г. и представляет роскошную рукопись, в которой текст был переписан рукой Кирилла Новгородца, а заставки и инициалы нарисованы и раскрашены Гаврилой Басовым. Другие редакции Сказания созданы уже после 1620 г., когда Палицын вернулся в свое «пострижение» — Соловецкий монастырь. Умер Авраамий Палицын 13 сентября 1626 г., похоронен в Соловецком монастыре.

Глава 8. Симон Азарьин

В миру — Савва, по прозвищу Булат, служил во дворе княжны–инокини Ирины Мстиславской. В Троице–Сергиевом монастыре постригся в 1624 г. со вкладом 50 рублей. 6 лет провел Симон в келье архимандрита Дионисия, от своего учителя воспринял любовь к книгам и интерес к литературному творчеству. В дальнейшем Симон Азарьин занимал ответственные должности в монастыре, а в 1646—1653 гг. являлся Троицким келарем. Карьера Симона Азарьина неожиданно пресеклась в начале 1655 г., когда он по приказу патриарха Никона был сослан в Кирилло–Белозерский монастырь, но через год, в начале 1656 г., Симон уже вернулся в Троице–Сергиев монастырь, где и оставался вплоть до своей смерти (датируется временем между 1662 и 1665 гг.). Самыми крупными произведениями Симона Азарьина являются Житие Сергия Радонежского (с новыми чудесами) и Житие Дионисия Зобниновского. Симон использовал Пространную редакцию Жития Сергия в списке Германа Тулупова и добавил к ней описание чудес, совершавшихся в XVI—XVII вв. Первый вариант подготовлен писателем в 1646 г. и тогда же был опубликован им в книге, содержавшей службы и жития Сергия и Никона Радонежских. Но в издание Московского Печатного двора вошли только 35 глав, да и те в сокращении. Поэтому Симон Азарьин в 1654 г. написал вторую редакцию «Новоявленных чудес преподобного Сергия», содержавшую предисловие и 76 глав. Сохранился оригинал памятника с авторской правкой (МДА, № 203). В том же 1654 г. Симон закончил работу над Житием своего учителя архимандрита Дионисия (авторизованный список этого сочинения находится в Государственном историческом музее, Син. № 416). В 1656 г. Симон подготовил новый, отредактированный и дополненный вариант «Книги о новоявленных чудесах преподобного Сергия». Рукопись (с пометами самого Симона) была приплетена к экземпляру печатного издания 1646 г. (украшенного миниатюрами — это неизвестная работа иконописца Моисея Савельева) и дана вкладом в монастырь в 1658 г. (в настоящее время хранится в Российской государственной библиотеке — подробнее см. в 3 части книги). К творчеству Симона Азарьина можно отнести также составление новой редакции Святцев (50–е годы XVII в. — дошла в автографе писателя), в которую, в частности, внесены дополнительные сведения о Радонежских святых[227]. Творчество Симона Азарьина охарактеризовал В. О. Ключевский: «Он оставил много собственноручных рукописей и несколько произведений, дающих ему место среди хороших писателей древней России. Его изложение, не всегда правильное, но всегда простое и ясное, читается легко и приятно, даже в тех обязательно–витиеватых местах, где древнерусский писатель не мог отказать себе в удовольствии быть невразумительным… Симон смотрит на обязанности биографа гораздо строже сравнительно с большинством древнерусских писателей житий: он разборчивее в источниках и заботится не только о полноте, но и о фактической точности жизнеописания»[228]. Симон Азарьин собрал значительную по тому времени библиотеку рукописных и печатных книг, свидетельствующую о широте интересов ее владельца: в ней были представлены книги по грамматике, истории, житиям святых, богослужебная литература и сочинения, отражающие основные направления идейных споров середины XVII в. Всю свою библиотеку Симон Азарьин завещал Троице–Сергиеву монастырю.