Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века

Января 4 (17) Священномученик Павел (Фелицын)

Составитель С. Н. Романова

Священномученик Павел родился в 1894 году в семье священника Иоанна Фелицына. В то время они жили в селе Карпово Дмитровского уезда Московской губернии.

После окончания школы и ремесленного училища Павел Иванович был призван в армию, где служил рядовым с 1915 по 1916 год. В 1916 году он попал в австрийский плен и находился там до 1918 года.

В 1923 году многое изменилось в жизни Павла Ивановича. Умер его отец, и в том же году, несмотря на разворачивавшиеся гонения на Церковь, он стал священником.

Первоначально местом служения отца Павла было село Горки Дмитровского района Московской области, а с 1931 года он стал служить в селе Леоново Ростокинского района (сейчас это территория Москвы) в храме Ризоположения. У отца Павла не было своей семьи, своего дома, он снимал квартиру у вдовы священника села Леоново Смирновой Александры Ивановны.

Священник Павел был арестован 15 ноября 1937 года по обвинению в антисоветской агитации и заключен в Таганскую тюрьму. На допросе следователь спросил:

— Церкви какого направления принадлежите вы?

— Я принадлежу к Тихоновской Церкви.

— Следствию известно, что вы на квартире у Смирновой… проводили контрреволюционную агитацию… признаете, что это было так, или нет?

— Нет этого не было… никакой контрреволюционной агитации против советской власти я не проводил, — отвечал священник.

5 декабря 1937 года Тройка НКВД приговорила священника Павла Фелицына к 10 годам заключения в исправительно–трудовом лагере, где он и скончался 17 января 1941 года. Место его смерти и захоронения неизвестно.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. П-30358.

Января 18 (31) Священномученик Николай (Красовский)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Николай родился 7 мая 1876 года в селе Воинова Гора Московской губернии в семье священника Константина Красовского и его супруги Надежды, дочери священника Симеона Малинина, предки которого более столетия служили священниками в этом храме. Николай Константинович окончил Владимирскую Духовную семинарию и до 1914 года был учителем в Городищевской школе при станции Усад, в нескольких километрах от родного села. В связи с началом Первой мировой войны он был взят в армию и служил санитаром в 10–м сводном госпитале в Москве. После окончания войны вернулся работать в школу в село Городищи. В 1922 году храм в селе Городищи был закрыт и превращен в клуб, и власти заставляли учителей водить туда учащихся. За отказ вести детей в устроенный из храма клуб Николай Константинович был в 1922 году уволен из школы.

В 1924 году Николай Константинович был рукоположен в сан диакона к Успенскому храму в селе Воинова Гора. Священником в храме служил его брат, протоиерей Александр Красовский. В 1931 году он тяжело заболел и вскоре скончался. Этим воспользовались обновленцы. Православный архиерей назначил священником в храм отца Николая Поспелова, но власти по совету обновленца отказали ему в регистрации, и обновленцы захватили храм. Диакон Николай, несмотря на угрозы обновленцев заключить его в Соловецкий концлагерь, отказался с ними служить и был направлен в храм великомученика Никиты в село Кабаново, где служил благочинный церквей Орехово–Зуевского района протоиерей Василий Максимов.

В 1932 году диакон Николай по послушанию архиерею был рукоположен в сан священника к той же церкви. В 1936 году отец Николай был назначен в храм великомученика Никиты в село Дровосеки Орехово–Зуевского района.

Священник Николай Красовский жил один, проводя от дней юности целомудренную жизнь. Это был инок без пострига, исполнявший монашеские правила без внешних обетов. Он с особенным усердием прилежал к молитвенным трудам, украшая свою душу постом и бдением. Но особенно украшали его душу любовь к людям, сострадание к бедствующим и нуждающимся, поспешение в оказании благодеяний. В это время множество людей были лишены властями средств к существованию, так как им не выдавались хлебные карточки. Многим из них отец Николай оказывал помощь.

18 января 1938 года отец Николай отслужил всенощную под Богоявление и в ту же ночь был арестован и заключен в Таганскую тюрьму в Москве.

—Обвиняемый Красовский, следствие располагает данными о том, что вы среди населения и верующих проводили антисоветскую агитацию, направленную против мероприятий советской власти. Вы признаете это? — спросил следователь.

—Нет, этого я не признаю, — ответил священник.

—Вы показываете неправду. Следствию известно о том, что вы летом 1937 года агитировали против новой конституции, распространяя о ней клевету.

—Нет, этого я также не признаю.

—Вы опять показываете неправду. В июне 1937 года вы распространяли клевету о колхозах, о якобы плохой жизни в колхозах.

—Этого я также не признаю.

— Следствию также известно, что вы вели повстанческую агитацию среди жителей села Воинова Гора. Признаете ли вы это?

— Этого также не было. И вообще никакой антисоветской агитации я не вел, — ответил священник.

На этом допросы были закончены, а через день и само следствие. 25 января 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Николая к расстрелу. Священник Николай Красовский был расстрелян 31 января 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19698.

Января 23 (5 февраля) Преподобномученица Евдокия (Кузьминова)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученица Евдокия родилась 17 августа 1884 года в городе Истре Московской губернии в семье мещанина Петра Кузьминова. После открытия в 1909 году в Москве МарфоМариинской обители, которую возглавила великая княгиня Елизавета Федоровна, Евдокия поступила туда и несла послушание сестры милосердия. После закрытия обители она вернулась на родину в Истру. За пребывание в Марфо–Мариинской обители ее лишили гражданских прав. В 1934 году Евдокия подала заявление о восстановлении в правах, но власти ей в этом отказали.

Во время гонений на Церковь в конце тридцатых годов соседи по улице, где жила Евдокия, по требованию сотрудников НКВД подписали против нее лжесвидетельства, в которых, в частности, сообщалось, что та говорила: «Заключенных в лагерях заставляют работать день и ночь, по пояс стоять в воде, хлеба им дают по двести граммов, люди умирают сотнями от голода и холода, вот вам демократия и сталинская конституция, а людей арестовывают больше, чем когда бы то ни было». На основании подобного рода свидетельств, а также того, что она до последнего времени является «ярой церковницей», НКВД принял решение об аресте Евдокии, и 19 января 1937 года она была арестована и заключена в Бутырскую тюрьму в Москве.

Допросы начались сразу же после ареста.

— Следствием точно установлено, что вы, являясь ярой церковницей, среди населения города Истры проводили контрреволюционную деятельность. Подтверждаете вы это?

— Да, я являюсь ярой церковницей, но контрреволюционной деятельностью я не занималась.

— Вы лжете, в октябре 1937 года вы высказывали контрреволюционные террористические настроения по адресу руководителей партии и советского правительства. Требуем прекратить запирательства и дать правдивые показания.

— Повторяю, контрреволюционных террористических настроений я нигде не высказывала.

— Вы также обвиняетесь в том, что высказывали гнусную клевету по адресу советского правительства и советских законов.

— Никакой клеветы по адресу законов и советского правительства я не высказывала.

Допросы продолжались без перерыва в течение двух суток, сопровождаясь угрозами и, по–видимому, пытками, и потому неоднократно прерывались. Но на все попытки следователей заставить Евдокию признать себя виновной она неизменно отвечала: «Не признаю».

26 января 1938 года Тройка НКВД приговорила ее к расстрелу. Сестра Марфо–Мариинской обители Евдокия Кузьминова была расстреляна 5 февраля 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19714.

Января 23 (5 февраля) Преподобномученица Екатерина (Черкасова)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученица Екатерина родилась 4 декабря 1892 года в селе Кашино Волоколамского уезда Московской губернии в семье крестьянина Михаила Черкасова. Окончив сельскую церковноприходскую школу, в 1915 году Екатерина поступила в Свято–Троицкий Александро–Невский монастырь, располагавшийся неподалеку от деревни Акатово в Клинском уезде Московской губернии. Обитель была создана в 1890 году сначала в виде общины, а в 1898 году переименована в монастырь. В обители было два храма и около ста сестер. Послушница Екатерина подвизалась там до 1922 года, а затем поселилась в селе Мокруша Истринского района, где в то время стали жить многие сестры из обители.

Оказавшись вне стен монастыря, осиротевшие сестры держались тем, что продолжали хранить уставной образ жизни, пребывая в единомыслии, при одном лишь желании спастись. Как драгоценный бисер с разорванной нити строго–уставного монашеского жития, рассыпались сестры по миру, став идеалом для множества мирян и украшением церковным для верных христиан. Подвизались сестры при храмах и на мирских службах, одних они своим примером укрепляли в вере, других — приводили ко Христу.

Во время гонений в декабре 1937 года были оформлены с помощью лжесвидетелей показания, обвиняющие послушницу Екатерину, на основании которых начальник районного отделения НКВД города Истры выписал справку на арест послушницы.

В этой справке он, в частности, писал, что «Черкасова, являясь ярой церковницей, проводит среди населения города Истры активную контрреволюционную деятельность, высказывая пораженческо–террористические настроения».

Сразу после праздника Богоявления, в ночь на 20 января 1938 года, послушница Екатерина была арестована и заключена в камеру при районном отделении НКВД в городе Истра. Допросы начались сразу же после ареста и продолжались беспрерывно.

— Следствие располагает материалами о том, что вы в прошлом являлись монашкой.

Послушница Екатерина подтвердила, что она действительно до 1922 года находилась в Акатовском монастыре.

— Каким репрессиям вы подвергались? — спросил следователь.

—С момента закрытия монастыря и до 1936 года я была лишена права голоса, — ответила Екатерина.

Следователь допрашивал ее до утра следующего дня, пытаясь добиться от нее признания вины, но нисколько не преуспел, и на следующий день пришел другой следователь.

— Следствием установлено, что вы, являясь ярой церковницей, среди населения города Истра проводили активную контрреволюционную деятельность и высказывали пораженческо–террористические настроения. Дайте показания.

— Да, я действительно была «монашкой», но контрреволюционной деятельностью я не занималась и пораженческих настроений не высказывала.

—Следствием установлено, что в октябре 1937 года вы распускали провокационные слухи о войне и о падении советской власти.

И следователь зачитал показания лжесвидетеля.

— Я никогда провокационных слухов о войне и гибели советской власти не распускала и террористических настроений не высказывала, — ответила Екатерина.

— Следствием установлено, что в ноябре 1937 года вы среди группы жителей выражали сожаление об известных расстрелянных врагах народа.

И следователь снова зачитал показания лжесвидетеля.

— Такого разговора я никогда не вела, — ответила Екатерина.

—Следствие предлагает вам быть правдивой и дать следствию правдивые показания о вашей контрреволюционной деятельности.

—Я говорю правду, что никогда никакой контрреволюционной деятельности не вела.

Поскольку и этот следователь потерпел неудачу, то пришел третий следователь.

— Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Дайте показания! — потребовал он.

— Контрреволюционной деятельностью я не занималась.

— Признаете себя виновной в предъявленном вам обвинении?

— В предъявленном мне обвинении виновной себя не признаю.

Наступил третий день беспрерывных допросов, и третьего следователя сменил четвертый.

— Дайте показания о вашей антисоветской деятельности! — потребовал он.

—Антисоветской деятельностью я не занималась, — ответила послушница.

—Вы также уличаетесь в том, что, будучи ярой церковницей, распускали провокационные слухи о войне и падении советской власти.

—Я действительно являюсь ярой церковницей, но провокационных слухов я не распускала.

— Следствию точно известно, что, будучи ярой церковницей, вы высказывали свое недовольство и сожаление об известных контрреволюционерах, ныне расстрелянных. Это вы признаете?

— Никогда я не высказывала недовольство и сожаление о расстрелянных врагах партии и советской власти.

Вслед за этим следователем к концу третьего дня пришел пятый следователь. И началось все сначала с теми же вопросами. Но как бы ни угрожали следователи, сколько ни допрашивали, какие показания лжесвидетелей ни зачитывали, послушница Екатерина на все вопросы отвечала, что виновной себя в контрреволюционной деятельности не признает.

После допросов в Истре Екатерина была перевезена в Бутырскую тюрьму в Москве. 26 января 1938 года Тройка НКВД приговорила ее к расстрелу. 4 февраля тюремный фотограф сделал с нее фотографию для палача. В ту же ночь ее повезли на полигон Бутово под Москвой на расстрел. Послушница Екатерина была расстреляна 5 февраля 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19716. Православные монастыри России. Краткий справочник. Новосибирск, 2000.

Января 23 (5 февраля) Мученица Милица (Кувшинова)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Мученица Милица родилась 23 ноября 1891 года в селе Улиновка Кобелянского уезда Полтавской губернии в семье чиновника, служившего на железной дороге, Ивана Кувшинова. Милица окончила пять классов гимназии. В начале тридцатых годов она поселилась в городе Истре Московской области. Жила одиноко и вела отношения лишь с монахинями, которые поселились в городе Истре после закрытия монастырей. Она была человеком глубоко церковным, почему, собирая о ней сведения для ареста, НКВД и охарактеризовал ее как бывшую монашку и ярую церковницу, однако на следствии Милица Ивановна сказала, что в монашеском постриге никогда не была.

Допрошенный 15 января 1938 года лжесвидетель показал, будто Милица Ивановна говорила: «Это не советская власть, а изверги, закрыли все церкви, полное гонение на верующих, всех верующих арестовывают ни за что. Вот вам и сталинская конституция!»

22 января 1938 года Милица Ивановна была арестована, заключена в Бутырскую тюрьму в Москве, и в тот же день следователь допросил ее.

— Вы арестованы за контрреволюционную агитацию, дайте показания по этому вопросу.

— Контрреволюционной агитацией я никогда не занималась.

— Следствие предлагает вам быть правдивой и дать ваши показания о контрреволюционной агитации.

—Повторяю, что я контрреволюционной агитацией не занималась.

Допрос продолжался весь день и всю ночь, только следователи сменялись.

—Следствием установлено, что вы в октябре 1937 года высказывали террористические настроения по адресу партии и руководителей советского правительства. — И следователь стал зачитывать показания лжесвидетеля. — Дайте показания по этому вопросу.

— Я такого разговора не вела.

—Следствие предлагает вам быть правдивой и дать правдивые показания о вашей контрреволюционной деятельности.

— Контрреволюционной деятельностью я не занималась и показания я даю правдивые.

23 января следствие было закончено, и 26 января Тройка НКВД приговорила Милицу Ивановну к расстрелу. За день до расстрела сотрудники НКВД сфотографировали ее. Милица Кувшинова была расстреляна 5 февраля 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19713.

Января 25 (7 февраля) Преподобномученик Евтихий (Качур)

Составитель священник Олег Митров

Преподобномученик Евтихий (в миру Евфимий Викторович Качур) родился 26 декабря 1891 года в слободе Алексеевка Алексеевского района Воронежской области в день памяти священномученика Евфимия, епископа Сардийского, который долгие годы в изгнании противостоял ереси иконоборчества.

До революции Евфимий принял монашеский постриг с именем Евтихия и вступил в число братии одного из киевских монастырей (в следственном деле монастырь назван «Церковщина»). Рукоположение в иеромонаха состоялось, видимо, после 1917 года.

Место служения иеромонаха Евтихия в 20–ые годы неизвестно, но, как свидетельствует удостоверение о награждении его наперсным крестом, выданное в апреле 1929 года епископом Винницким Варлаамом (Козулей), управляющим Каменец–Подольской епархией, в это время он уже был настоятелем Маркиановского скита Винницкого округа этой епархии. В документе отмечалось, что иеромонах Евтихий награжден «за усердное исполнение священно–пастырских обязанностей и твердое стояние во Святом Православии». Спустя некоторое время иеромонах Евтихий был возведен в сан игумена.

Власти всюду преследовали ревностного пастыря. Его дважды арестовывали (в 1924 и в 1931 годах) и держали под стражей (45 дней в первый раз и 2 месяца во второй).

К моменту ареста в 1937 году игумен Евтихий проживал в городе Зарайске Московской области и работал садовником–цветоводом на фабрике «Москож». Его арестовали 22 ноября 1937 года по обвинению в антисоветской агитации и содержали под стражей в тюрьме Коломенского района.

— Следствию известно, что вы среди населения города Зарайска вели активную контрреволюционную деятельность, признаете ли вы это? — спросил следователь.

—Я это не признаю, так как никакой контрреволюционной деятельности не вел.

Отец Евтихий не признал себя виновным и в других надуманных преступлениях.

27 ноября 1937 года Тройка НКВД приговорила игумена Евтихия (Качура) к расстрелу. Спустя некоторое время приговор был приведен в исполнение. Место его погребения неизвестно.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19411.

Января 25 (7 февраля) Преподобноисповедницы Афанасия (Лепешкина) и Евдокия (Бучинева)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобноисповедница Афанасия (в миру Александра Васильевна Лепешкина) родилась 15 марта 1885 года в городе Москве в семье служащего торгового предприятия. У родителей ее, Василия Николаевича и Александры Григорьевны Лепешкиных, было двенадцать детей, но все они умирали в юном возрасте, и из всех детей остались только три дочери. Детям родители старались дать наилучшее по тем временам образование. Александра Васильевна окончила Усачевский институт в Москве и в совершенстве знала французский и немецкий языки. Образование стоило в то время немалых денег, и за обучение ее в институте платили родственники — богатые фабриканты Лепешкины.

Семья купцов и фабрикантов Лепешкиных была издавна известна в Москве своим благочестием и церковной благотворительностью. Брат прадеда игумении Афанасии, Семен Лонгинович Лепешкин, был строителем Троице–Одигитриевской обители, основателем которой был преподобный Зосима (Верховский). Он принимал деятельное участие в строительстве каменного Троицкого храма в монастыре, выстроил каменную ограду вокруг обители, большой каменный корпус для жительства сестер и два каменных небольших, а также каменные погреба. Он купил для обители огороды вблизи Москвы, которые приносили хотя и небольшой, но постоянный доход. Его отец, Лонгин Кузьмич, был возобновителем и строителем храма преподобного Марона Исповедника в Старых Панех в Москве, который был разрушен почти до основания во время нашествия французов в 1812 году. Он стал и первым же старостой этого храма. После его смерти старостой и благотворителем храма стал его сын, Василий Лонгинович, а после смерти последнего в 1840 году — его сын, Николай Васильевич. В книге о храме писалось о нем: «В буквальном смысле не перечесть жертв и заслуг его для храма! Всё — за самым небольшим разве исключением — все драгоценное, что видит глаз в Мароновском храме, — все это дар, жертва приснопамятного Николая Васильевича Лепешкина: священные сосуды, из которых одни приобретены даже с выставки, напрестольные кресты и Евангелия, ценные массивные сребропозлащенные ризы на иконах, таковые же хоругви и лампады, вся церковная утварь, ценные священнические облачения и прочее».

После смерти Николая Васильевича заботы по храму взял на себя его старший сын Василий Николаевич, который был старостой до времени своего отъезда с территории Мароновского прихода в 1895 году, после чего его заменил его брат Иван Николаевич. Главной святыней храма является чудотворный образ преподобного Марона, к которому обращаются страдающие от горячки и лихорадки.

Во время обучения в Усачевском институте, как впоследствии рассказала игумения Афанасия на допросе у следователя в тюрьме, она жила хорошо, всем была довольна, много веселилась и многие студенты относились к ней с большим уважением, много было среди них и поклонников.

Но неожиданно для многих, после окончания в 1902 году института, молодая девушка ушла в монастырь — Троице–Одигитриевскую Зосимову пустынь. В 1904 году игумения Зосимовой пустыни София (Быкова) послала Александру Васильевну в Понетаевский монастырь для обучения живописи. Полгода Александра Васильевна обучалась художеству и, вернувшись в Зосимову пустынь, стала исполнять послушание иконописки. В 1920 году она была пострижена в мантию с именем Афанасия и избрана игуменией Зосимовой пустыни.

В это время монастырь по требованию властей был преобразован в сельскохозяйственную артель, и игумении пришлось часто сталкиваться с представителями властей, ведя с ними переговоры относительно хозяйственной деятельности монастыря. Игумению как главу артели приглашали на заседания уездного исполнительного комитета. Заседания эти проходили в местном клубе. Все члены исполкома рассаживались в этих случаях вокруг поставленного на сцене стола. Появление игумении, сопровождаемой послушницей, вызывало среди членов исполкома неловкость, и однажды один из них, решив пошутить, показал на висящий на стене портрет Маркса и сказал:

— А вот, матушка игумения, Маркс. Он является, собственно, учеником первого социалиста — Христа.

—Вот портрет «ученика» вы поместили здесь, а почему же нет портрета Учителя? —спросила игумения.

В то время, когда игумении пришлось управлять обителью, к трудностям от преследования властями прибавились скорби от болезней, так как уже больше двадцати лет мать Афанасия страдала малярией. Ее часто лихорадило, она не лечилась, и хроническое заболевание в конце концов разрушило ее здоровье. На пасхальной неделе в 1925 году сестры послали за врачом в Алабинскую больницу. Вот как описывает свое посещение игумении врач Михаил Михайлович Мелентьев: «Монастырский дворкладбище был необширен, тих и пустынен. В центре стоял небольшой белый храм, окруженный намогильными крестами, кое–где с горящими лампадами. По мосткам прошли к игуменскому корпусу, где меня встретила маленькая, согбенная старая монахиня, ласковая и приветливая. В корпусе стоял какой‑то давний, уютный запах древней мебели, печеного хлеба, ладана. Тикали часы, и стояла ничем не нарушаемая тишина. Монахиня пригласила меня к столу откушать, а сама пошла доложить игумении о моем приезде…

Держалась она [игумения] величаво–спокойно, говорила чуть–чуть нараспев, с низкими контральтовыми нотами. Ближайший угол и стена были заняты образами. У большого распятия горела лампада и стоял аналой.

Здоровье игумении оказалось в очень плохом состоянии. Я сказал ей, не скрывая, о ее положении и предложил на ближайшее лето выехать в другое место и попытаться подлечиться там. Обстановка с монастырем была сложна и внешне, и внутренне. В монастыре было до трехсот человек сестер, в том числе шестьдесят беспомощных старух. Всех их нужно было прокормить, отопить, одеть, обуть. Поплакала игумения, погоревала, и все это сдержанно, с ясным сознанием огромной ответственности за триста душ, и отпустила меня, не дав ответа. Однако в дальнейшем ухудшение здоровья заставило ее смириться. Я взял на себя ответственность поднять ее на ноги. Это была трудная задача, но Бог помог мне, и моя больная к концу лета настолько поправилась и окрепла, что могла вернуться к себе и приняться за свои дела».

В 1928 году власти закрыли обитель, и игумения Афанасия переехала в село Алабино Наро–Фоминского района, где поселилась вместе со старой монахиней Антонией, которая была с ней с первых дней ее монастырского жития, и послушницей Евдокией Бучиневой. Врач Михаил Мелентьев пишет в своих воспоминаниях об этом времени: «Игумения Афанасия правила всю дневную службу и являлась умственным центром этой маленькой общины. Она же, вместе с матерью Антонией, стегала одеяла. Дуня выполняла более тяжелую работу и служила для сношения с внешним миром. На первую и последнюю недели Великого поста двери их жилища закрывались для всех. Это были дни молитвенного труда и молчания. Но зато и праздник Воскресения был праздником истинно Воскресшего Христа.

К ним ходили за помощью, за советом, за утешением, но ходили в сумерки, вечерком, ночью, чтобы меньше видели, меньше сказали. Они же ни к кому не ходили, потому что боялись с собою принести и подозрения, и кару на ту семью, где бы они побывали.

В первый день Троицы 1931 года я пришел к игумении Афанасии, зная, что у нее праздник, что она по–праздничному бездеятельна и что она будет рада мне. Нашел я ее в десяти шагах от ее дома в небольшом перелеске. Она только что пережила очередное воспаление легких, была слаба, и все ее радовало в ее возвращении к жизни. Стоял чудесный день, жужжали пчелы, пахло лесом. Божий мир стоял во всей своей красе. А через час, когда я ушел, пришла грузовая машина, привезла оперативных работников НКВД, те перевернули жилище, обыскали его, ничего не нашли, конечно, и забрали игумению Афанасию с собой в районный центр, Наро–Фоминск».

Это произошло 25 мая 1931 года. Игумению обвинили в активной антисоветской деятельности и агитации, направленной на срыв мероприятий советской власти в деревне, в особенности коллективизации. Отвечая на вопросы следователя, игумения сказала: «В 1920 году я была избрана игуменией и была ею до 1928 года. Во время моего игуменства был полный порядок и все мне подчинялись. В результате все было хорошо. Во время пребывания моего в монастыре я крепко была предана Богу и так же предана Ему в настоящее время и готова за Бога и за Христа жизнь положить. Больше показать ничего не могу».

Через несколько дней после ареста состояние здоровья игумении резко ухудшилось и ее отправили в больницу, откуда она 30 мая написала врачу: «Многоуважаемый Михаил Михайлович! Шлю Вам привет из Наро–Фоминской больницы. Лежу в заразном бараке. Чувствую себя плохою. Все болит, а особенно левый бок. Температура повышена. Просила дать мне бумагу о моей болезни и нетрудоспособности, но мне ответили — «пока полежите». Сердце мое истерзалось. Осталась я одна. Дуню, наверное, пока я в больнице, угонят, как угнали уж многих. Боюсь я, как бы Антонию без меня не взяли. Войдите в мое положение! Что буду я делать одна, когда не в состоянии понести и пяти фунтов. Хотя бы Вы что‑нибудь мне написали и с кем‑нибудь ручно передали. Письма и посылки в больницу передают, но личного свидания не разрешают. Может быть, Вы увидите Антонию. Скажите ей, чтобы она прислала мне молитвенник и Часослов маленького формата. Неизвестность хуже всего. Буду ждать от Вас какого‑нибудь слова. Не забывайте меня, находящуюся в большом горе и всегда Вас уважающую».

Вместе с игуменией Афанасией была в то время арестована и послушница Евдокия.

Преподобноисповедница Евдокия (Евдокия Тимофеевна Бучинева) родилась в 1885 году в деревне Дубовицы Спасского уезда Рязанской губернии в крестьянской семье. До 1907 года она работала на фабрике в Москве, а затем поступила в Зосимову пустынь, где подвизалась до закрытия монастыря. Будучи арестованной вместе с игуменией, она так ответила на вопросы следователя: «После ликвидации монастыря мы с игуменией поселились в поселке Алабино Наро–Фоминского района, и я до сего времени состою при игумении. Проживая в поселке Алабино, мы с игуменией занимались рукоделием, на что и существовали, а также к игумении приезжали неизвестные мне люди и привозили продукты. Что касается предъявленных мне обвинений в антисоветской агитации, то я таковой никогда не вела и виновной себя в этом не признаю».

10 июня 1931 года Тройка ОГПУ приговорила игумению Афанасию и послушницу Евдокию к пяти годам ссылки в Казахстан. В ссылку им не разрешили ехать свободно, в соответствии с приговором отправили этапом. На второй день по приезде на место ссылки скончалась игумения Афанасия, а на следующий день послушница Евдокия.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-37123.

Старец Зосима Верховский. Житие и подвиги. М., 1994.

Основы православия. 2000. Март, № 3 (20).

Православная Москва в начале ХХ века. Сборник документов и материалов. М., 2001.

Русский паломник. Валаамское общество Америки.

USA. 2000, №№ 21, 22.

Января 25 (7 февраля) Мученик Михаил (Новоселов)

Составитель Е. С. Полищук

Мученик Михаил родился в 1864 году в селе Бабье Тверской губернии, в семье, корнями своими тесно связанной с сельским православным духовенством. Его мать Капитолина Михайловна была дочерью священника Михаила Васильевича Зашигранского; отец Александр Григорьевич (1834—1887) также был сыном священника села Заборовье Вышневолоцкого уезда той же губернии — Григория Алексеевича Новоселова, но избрал для себя светскую стезю — окончил Петербургский университет и стал известным педагогом, директором тульской, а затем и 4–й московской классической гимназии.

Получив под руководством отца прекрасное образование в гимназии, Михаил Новоселов продолжил его затем на историкофилологическом факультете Московского университета. К этому времени относится его горячее увлечение идеями Л. Н. Толстого, с которым он был знаком через своего отца еще с детских лет. Искренний, идеалистически настроенный юноша решил на практике осуществить пропагандируемое Толстым учение — жить на земле трудом своих рук. На деньги, оставшиеся после смерти отца, он покупает землю в селе Дугино Тверской губернии и создает одну из первых в России толстовских земледельческих общин. Эта коммуна просуществовала всего два года: интеллигенты не были приспособлены к физическому труду и не могли себя прокормить крестьянским трудом.

Но не только крах толстовских идей на практике повлиял на отход Новоселова от своего учителя. В мировоззрении Толстого имелся пункт, принять который юноша не мог и в период своего самого горячего увлечения религиозными идеями писателя. Пункт этот — непризнание последним божественности личности Иисуса Христа. Согласиться с этим и жить в пустом и холодном мире нравственного долга внук священников никак не мог.

Новоселов задумался об истоках духовной крепости народа, позволяющей безропотно выносить тяжелую жизнь, о вере, дающей силы переносить ниспосылаемые Богом испытания. Внимание Новоселова стало все более привлекать православие, испокон веков бывшее для русских людей духовной поддержкой во всех бедствиях.

В итоге трудной и мучительной внутренней борьбы к тридцати годам Новоселов преодолел соблазн толстовства и вернулся в Церковь. Памятником этого возвращения является «Открытое письмо», с которым он обратился к своему бывшему учителю. С горечью он писал Толстому о его учении: «Слова все хорошие: Бог, Дух, любовь, правда, молитва, а в душе пустота получается по прочтении их… Служить вы хотите не Господу, Которого знает и признает вселенское христианство… а какому‑то неведомому безличному началу, столь чуждому душе человеческой, что она не может прибегать к нему ни в скорбные, ни в радостные минуты бытия своего».

Со временем Новоселов сближается с отцом Иоанном Кронштадтским, со старцами Оптиной и Зосимовой пустынь, изучает творения Отцов Церкви и постепенно превращается в твердого в своих убеждениях, сознательного и ясно мыслящего православного христианина. Его жизнь наполняется неустанной деятельностью, связанной с оказанием конкретной практической помощи людям. «Очень верующий, безгранично преданный своей идее, очень активный… участливый к людям, всегда готовый помочь, особенно духовно. Он всех хотел обращать. Он производил впечатление монаха в тайном постриге», — так характеризует Новоселова современник.

Обретя — после долгих лет исканий — истину в лоне Православной Церкви, Михаил Александрович посвятил ей всю свою дальнейшую кипучую деятельность. В 1902 году в Вышнем Волочке, где он тогда жил, Новоселов публикует брошюру «Забытый путь опытного Богопознания», посвященную выяснению важности личного религиозного опыта в деле богопознания. В послесловии к ней он писал: «Идя навстречу пробуждающемуся в нашем обществе интересу к вопросам религиозно–философского характера, группа лиц, связанных между собою христианским единомыслием, приступила к изданию под общим заглавием «Религиозно–философская Библиотека» ряда брошюр и книг, дающих посильный ответ на выдвигаемые жизнью вопросы».

Этим выпуском началось издание новоселовской Библиотеки, книжки которой вскоре стали известны по всей России. Уже название первого выпуска говорило о программе и направлении будущего издательства, желающего привлечь внимание к великим духовным сокровищам, добытым святыми отцами и подвижниками, но забытым и не востребованным потомками.

Главная особенность новоселовских духовно–просветительных брошюр заключалась в том, что они были свободны от пороков рационалистического или протестантского школьного богословия и обращались к первоистокам христианства, выводя читателя на просторы церковного познания через благодать. Словно живой водой брызнули на сухие богословские схемы, будто в душную атмосферу начетнически отвлеченной богословско–философской мысли ворвалась вдруг струя свежего и чистого воздуха — такими словами передавал свое впечатление от новоселовской Библиотеки один из современников.

Новоселовские книги не ограничивались некоей вневременной проповедью, но отвечали на насущные духовные запросы, которые Михаил Александрович хорошо понимал.

Издательская деятельность Новоселова продолжалась до революции — вначале в Вышнем Волочке, а затем в Москве и в Сергиевом Посаде. Заслуги Новоселова в деле духовного просвещения и христианской апологетики были столь несомненны, что в 1912 году он был избран почетным членом Московской Духовной академии. В течение ряда лет он был членом Училищного Совета при Святейшем Синоде. Когда в 1918 году на Поместном Соборе Православной Всероссийской Церкви был учрежден Соборный отдел духовно–учебных заведений, который должен был изыскать новые пути развития духовного образования в стране, Новоселов получил приглашение принять участие в его работе.

События, последовавшие после 9 января 1905 года, показали Новоселову, что Россия идет к краху. Видя рост радикализма в обществе, он писал 26 октября 1905 года Федору Дмитриевичу Самарину — известному государственному, общественному и религиозному деятелю: «Свобода создала такой гнет, какой переживался разве в период татарщины. А — главное — ложь так опутала всю Россию, что не видишь ни в чем просвета. Пресса ведет себя так, что заслуживает розог, чтобы не сказать — гильотины. Обман, наглость, безумие — все смешалось в удушающем хаосе. Россия скрылась куда‑то: по крайней мере, я почти не вижу ее. Если бы не вера в то, что все это — суды Господни, трудно было бы пережить сие великое испытание. Я чувствую, что твердой почвы нет нигде, всюду вулканы, кроме Краеугольного Камня — Господа нашего Иисуса Христа. На Него возвергаю все упование свое».

24 марта 1905 года в собрании частного кружка православных ревнителей Церкви, на котором присутствовало около 60 человек, он сделал доклад «О воссоздании живой церковности в России». Всесторонне охарактеризовав ситуацию в Русской Церкви и признав реформы жизненно необходимыми, Новоселов отметил, что «возрождение требуется произвести правильными путями» и недопустимо начальственное введение «соборности… в 24 часа». Он предложил собрать мнения епископов Русской Церкви по вопросу о характере необходимых преобразований, но чтобы не затянуть дело, немедленно образовать Соборное Подготовительное Совещание из нескольких епископов, духовенства и мирян. Именно таким образом и развивались далее события: уже летом того же года император Николай II издал указ, повелевающий архиереям дать к 1 декабря подробные ответы по всем проблемам будущего церковного переустройства, а через год открылись заседания высочайше утвержденного Предсоборного Присутствия, деятельность которого, продолжавшаяся с 6 марта по 15 декабря 1906 года и нашедшая свое отражение в четырех объемистых томах, всесторонне подготовила Собор.

Когда первая революционная волна схлынула, настоящего успокоения в обществе так и не наступило, и Новоселов трезво отдавал себе в этом отчет. «Силы очень нужны, — писал он 3 августа 1909 года Ф. Д. Самарину, — так как работы всякой по горло. Мне последнее время все кажется, что нужно спешить делать добро, как выражался д–р Гааз. То есть и всегда это знаешь, да не всегда чувствуешь. Кругом слишком сумрачно, и громы многие слышатся, и волны вздымаются, — а ковчег наш не устроен и требует внимательной, упорной и энергичной работы. Не знаю, как Вы, а я, видя, что «пашни много», в то же время чувствую, что «дня немного впереди», что впереди, как хорошо о себе в последние годы жизни выразился Владимир Соловьев, впереди»прочее время живота». Если бы Вы спросили, около чего вращается теперь моя мысль по преимуществу, если не исключительно, я твердо бы ответил: около души и Церкви. В сущности эти вещи неразъединимы. Так, по крайней мере, у нас в православии. И это — душа и Церковь — есть то единое на потребу, к чему приложится все прочее, чему приложиться положено волей Божией. Окружающее нас — близкое и далекое — особенно и ценно, и значительно, и поучительно со стороны своего отношения к этому сокровищу, ради которого стоит продать все прочее, чтобы получить его. И хотя нависают тучи и слышны раскаты грома, я все больше и больше, — если хотите — в меру усиления грозы, — чувствую всю несокрушимость того Ковчега, непоколебимость Коего обещана нам Истинным Свидетелем, но тем ответственнее чувствуешь себя за ковчег своей души и за ковчег своей Церкви, которые тогда только могут быть в безопасности, когда прикреплены надежно к Ковчегу вселенскому. Довольно тесное общение, в течение почти 1,5 лет, с протестантствующей молодежью и встреча с заграничными представителями англиканства и баптизма еще больше внушили мне уверенность в несравненной истинности нашей Церкви, несущей в себе предание Духа Истины, и сознание исключительной важности всестороннего служения Церкви. Вот на этом предмете и следует нам всем сосредоточить главные силы».

Для реализации этой цели в 1907 году был организован хорошо известный впоследствии в московской церковной среде «Кружок ищущих христианского просвещения». Конечно, это было в духе времени: широкое распространение различных религиозно–философских объединений (кружков, обществ, братств) было одной из характерных форм духовной жизни предреволюционного десятилетия. На заседаниях этих объединений горячо обсуждались всевозможные проблемы христианского вероучения, а их смешанный состав (духовенство, философы, богословы, ученые, писатели) давал возможность непосредственного диалога между Церковью и интеллигенцией, позволял выдвинуть задачу воцерковления последней. Новоселов придавал большое значение такого рода деятельности и участвовал в ней, начиная с заседаний самого первого из таких объединений — Петербургских «Религиозно–философских Собраний» (1901—1903 гг.), неизменно выступая на них со строго церковных позиций в противовес Мережковскому и Розанову. Участвовал он и в работе Московского религиозно–философского общества памяти Владимира Соловьева (1905—1918 гг.), возле которого сосредоточились в то время основные силы русской религиозной философии.

Заседания новоселовского кружка проходили на квартире Михаила Александровича, жившего напротив Храма Христа Спасителя. Главное, что отличало «Кружок ищущих христианского просвещения», — его строго церковное направление: он принципиально ставил себя внутрь церковной ограды, пользовался покровительством ректора МДА епископа Феодора (Поздеевского) и духовно окормлялся старцами Зосимовой пустыни. На его заседаниях царила подлинно православная атмосфера. Здесь не ставилась задача выработки «нового религиозного сознания», агитации и распространения своих взглядов. Руководящей для деятелей кружка была мысль, что внешними мерами — реформами, новыми уставами и т. п. — ничего не достичь, если не будет внутреннего изменения человека. А достичь такого внутреннего изменения можно было лишь в ходе совместного продумывания основ православной веры, изучения Писания и Предания. Люди, собиравшиеся на новоселовских «четвергах», стремились реализовать хомяковскую идею соборного богопознания. Цель эта постоянно и сознательно «держалась в уме» — какой бы вопрос ни возникал перед членами кружка.

Центром духовной жизни Новоселова была молитва. В письме к Ф. Д. Самарину от 3 августа 1909 года он писал: «Сердечнейшее Вам спасибо за молитвы обо мне. Мы как‑то обычно мало придаем значения этой сфере общения и взаимослужения, а между тем что важнее этого, если оно совершается не формально, а по сердечному влечению. Со времени возникновения нашего»Кружка»я поминаю членов его, лучше сказать, собратьев своих, в ежедневной молитве. Кроме того, временами о каждом из них молюсь особо, испрашивая ему у Господа той милости, которая, по моему рассуждению, нужна ему преимущественно… Будем продолжать молитву друг о друге».

Когда в конце 1911 года распространились слухи о возможном рукоположении Григория Распутина, Новоселов выпустил в своем издательстве брошюру «Григорий Распутин и мистическое распутство». Эта брошюра была запрещена и конфискована еще в листах в типографии, а за опубликование выдержек из нее газетой «Голос Москвы» на последнюю был наложен большой штраф.

Приход большевиков к власти знаменовал начало новой эпохи в жизни Русской Православной Церкви — эпохи притеснений, гонений, преследований. Михаил Александрович Новоселов был одним из тех, кто встал на защиту Церкви в это трудное для нее время. Так, он был членом Временного Совета объединенных приходов города Москвы, и мы встречаем его имя на выпущенном этим Советом в начале февраля 1918 года воззвании, которое призывало верующих защищать храмы от посягательств богоборной власти, рекомендуя в случае посягательств власти на церковное имущество «тревожным звоном (набатом) созвать прихожан на защиту церкви. При этом Совет считает безусловно недопустимым, чтобы прихожане в этом случае прибегали к силе оружия. Если есть поблизости другие храмы, то желательно войти с ними предварительно в соглашение, чтобы и в них раздался тревожный звон, по которому население окрестных приходов могло бы придти на помощь и своей многочисленностью дать отпор покушению на церковь».

Понятно, что подобные призывы к сопротивлению власти не могли остаться безнаказанными для их авторов. Для Новоселова, в частности, еще и потому, что он продолжал активно работать на ниве духовного просвещения, предоставив свою квартиру для занятий Богословских курсов, открывшихся весной 1918 г. с благословения Святейшего Патриарха Тихона. «Курсы ставили целью приблизить православных мирян к сокровищам благодатной жизни Церкви, знакомя их с проявлениями церковного духа по первоисточникам (Слово Божие, жития святых, творения святых отцов, богослужебные книги и т. д.), и подготовить их к деятельному служению Церкви». На этих курсах Новоселов преподавал и сам. Многое из того, что было подготовлено Михаилом Александровичем для занятий на курсах, было затем использовано им в главном труде его жизни — в «Письмах к друзьям».

Эта непрекращающаяся активность Новоселова неизбежно должна была привлечь к нему внимание органов ГПУ. После распространения весной 1922 года в церковных кругах Москвы резкого воззвания против обновленцев, озаглавленного «Братское предостережение чадам истинной Церкви Христовой», отпечатанного типографским способом в виде листовок и подписанного: «Братство ревнителей Православия. Издание друзей истины», чекистам нетрудно было догадаться о причастности Новоселова к его составлению. Чекисты нагрянули к нему с обыском в ночь на 12 июля, но предполагаемого арестанта дома не оказалось. Однако возвращаться домой Новоселову было уже нельзя, и он переходит на нелегальное положение, «затерявшись» на бескрайних просторах еще помнящей Бога России.

Но и в новых условиях своего существования Новоселов не перестал работать на ниве церковной — вплоть до своего ареста в 1928 году. Памятником этой работы являются его «Письма к друзьям», которые он писал с 1922 по 1927 год — время, когда за горячее слово о христианской вере можно было заплатить не только свободой, но и жизнью. Письма эти предназначались для распространения среди православных, они переписывались и перепечатывались.

Делясь с друзьями по их просьбе мыслями по поводу текущих церковных событий и христианского вероучения, Михаил Александрович писал им письма, беседуя о вере и Церкви. Откликаясь на «злобу дня», он, однако, в своих письмах постепенно переходит к систематическому рассмотрению общего учения о Церкви, ее сущности, ее роли в Божественном Домостроительстве. «Письма к друзьям» — церковно–исторический памятник, спасенный от гибели и дошедший до нас сквозь годы безвременья благодаря подвижническим усилиям и мужеству многих православных верующих.

Последнее письмо, а с ним и вся книга Новоселова завершается следующими возвышенными словами: «Блажен, кто не отступит от Христа среди тяжких искушений, постигающих Церковь, воодушевляясь участием в ее всемирном торжестве, имеющем открыться по скончании мира». К этим блаженным мы, безусловно, должны отнести и самого М. А. Новоселова: вскоре после написания этих строк он был арестован и вступил на крестный путь истинного последователя Христа — Христова исповедника и мученика.

В конце 1928 года Новоселов был арестован. 17 мая 1929 года Особым Совещанием при коллегии ОГПУ он был приговорен к 3–м годам лагеря по статье 58, п. 10 и отбывал срок в тюрьме города Ярославля. Уже в тюрьме 12 сентября 1931 года он получил новый срок — 8 лет, а 7 февраля 1937 года — еще 3 года за контрреволюционную деятельность.

От одного из заключенных, Ахмета Ихсана, чудом вырвавшегося на волю, имеются сведения о пребывании Новоселова в тюрьме. Этот заключенный был турком, обращенным Михаилом Александровичем в православие и ставшим его духовным чадом. Среди своих соузников Новоселов пользовался большим уважением как человек твердый в вере, его почтительно называли аввой и богословом, — против последнего именования Новоселов неизменно возражал. В тюрьме Михаил Александрович продолжал отмечать все православные праздники, память святых. Множество людей тянулись к нему, жаждали его духовного руководства, хотя он и не был священником, просили его молитв.

26 июня 1937 года Новоселова перевели из Ярославской тюрьмы в Вологодскую, где возбудили против него новое уголовное дело за «систематическое распространение среди сокамерников клеветнических сведений по адресу руководителей ВКП(б) и Советского Правительства с целью вызвать недовольство и организованные действия против установленных тюремных правил и [продолжение?] борьбы в условиях тюрьмы». Как и ранее, Михаил Александрович держался спокойно и твердо, предъявленного ему обвинения не признал и 17 января 1938 года был приговорен Особым совещанием к расстрелу.

ИСТОЧНИКИ:

ОР РГБ. Ф. 265, 195/25–26.

ВЧК. Архивно–следственное Дело № 30819 (Р-25733).

ЦА ФСБ. Арх. № Н7377, т. 2, т. 8.

Таврический церковно–общественный вестник. 1909, № 8.

Новоселов М. А. Письма к друзьям. Предисловие, комментарий и научная подготовка текста Е. С. Полищука.

ПСТБИ, М. 1994.

Февраля 4 (17) Священномученик Иоанн (Артоболевский)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Иоанн родился 9 января 1872 года в селе Проказна Лунинской волости Мокшанского уезда Пензенской губернии в семье священника Алексея Артоболевского. Иван Алексеевич окончил духовное училище и Пензенскую Духовную семинарию. В 1891 году как лучший ученик семинарии он был послан продолжить образование в Московскую Духовную академию, которую окончил в 1895 году.

Иван Алексеевич уже в студенческие годы был талантливым проповедником, и одна из его проповедей обратила особенное внимание на учившегося тогда же в академии Ивана Васильевича Успенского, впоследствии архиепископа Фаддея[2], ревностного подвижника, закончившего жизнь мученически, который записал в своем дневнике, что Артоболевский произнес проповедь о призвании апостолов, «которое явилось важнейшим событием в их жизни. Каждому из нас также предстоит призвание, но так ли мы настроены, как были настроены апостолы при призвании. Апостол Петр, который был опытен в своем деле, в лове рыбы, после чудесного лова, будучи призван, сознал полное свое бессилие. Мы при призвании слышим два голоса — голос разума и голос сердца. Первый говорит о нашей силе: мы изучили не одну лишь внешнюю сторону жизни, изучая историю, но и внутреннюю, изучая психологию, историю педагогики, предохраняющую от ошибок воспитания. Голос сердца говорит нам о нашем бессилии: готовы ли мы к самоотвержению, к признанию неважными интересы собственной личности, а важными дела других. Выходит разлад, который поможет разрешить Священное Писание. Подобно апостолу Петру мы должны оставить мысль подольше остаться в воспитанном в нас неведении, уяснить себе, что книги не вечное наше достояние: необходимо удовлетворить голосу сердца — развивать в себе самоотвержение, любовь и сострадание».

В 1896 году Иван Алексеевич стал помощником секретаря Совета и Правления Московской Духовной академии и преподавателем Священного Писания и еврейского языка в Вифанской Духовной семинарии. В 1899 году он был удостоен звания магистра богословия за работу «Первое путешествие апостола Павла с проповедью Евангелия». В 1905 году Иван Алексеевич был рукоположен в сан священника ко храму Марии Магдалины при московском Императорском коммерческом училище; в храм он был сразу же назначен настоятелем, а в училище — законоучителем.

В 1911 году отец Иоанн получил звание профессора богословия и был назначен заведующим кафедрой богословия при Петровской сельскохозяйственной академии, а также настоятелем домового академического храма святых апостолов Петра и Павла. В 1916—17 годах читал лекции по богословию студентам Рижского политехнического института, эвакуированного в то время в Москву.

В 1917 году епархиальный съезд избрал отца Иоанна членом Поместного Собора от Московской епархии. На Соборе он принимал активное участие в отделах богослужения и преподавания богословия в высших учебных заведениях.

После революции, в 1918 году, кафедра богословия была упразднена; отец Иоанн продолжал служить священником в храме при академии. В 1919 году он был возведен в сан протоиерея. В ночь с 16 на 17 августа 1922 года отец Иоанн был арестован и заключен во Внутреннюю тюрьму ГПУ. 18 августа состоялся допрос, и на вопросы следователя священник ответил: «В православном кружке христианской молодежи–студентов бывал около пяти раз в качестве гостя в конце 1921 года и начале 1922 года. Руководителем его я не был. В одно из воскресений Великого поста, перед изъятием ценностей, мною было без всяких комментариев прочитано послание Патриарха Тихона. Считаюсь преданным суду Революционного Трибунала по обвинению в агитации против советской власти. Сознательно я никогда во время проповедей не касался политических тем, но возможно, что иногда приходилось указывать на тяжелое положение страны, голод и прочее».

Следователь, по–видимому, сказал ему, что за содеянное он может быть выслан за границу, и отец Иоанн написал заявление, что просит разрешить ему добровольный выезд в город Ригу за свой счет.

19 августа следователь составил заключение по делу и написал: «Рассмотрев дело о гражданине Иване Алексеевиче Артоболевском, бывшем профессоре Петровско–Разумовской сельскохозяйственной академии по кафедре богословия, обвиняемом в использовании своего положения священнослужителя с целью контрреволюционной агитации во время проповедей в храме и в частном быту, в организации в Петровской сельскохозяйственной академии кружков христианской молодежи, в руководстве и придании им черносотенного характера, в разлагающей деятельности среди студенчества в виде постоянной антисоветской и антикоммунистической пропаганды, облеченной в религиозную форму, в распространении и чтении в церкви провокационного послания Тихона перед изъятием ценностей, то есть в пассивном сопротивлении изъятию, и в том, что с момента Октябрьского переворота и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России в течение пяти лет рабоче–крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР он свою контрреволюционную деятельность усиливал, — нашел, что всё вышеизложенное материалами, имеющимися в деле, подтверждается. И посему, на основании статьи 2 литер Е положения о ГПУ от 6.02.1922 года, полагаю: в целях пресечения разрушительной антисоветской деятельности гражданина Артоболевского Ивана Алексеевича выслать его из пределов РСФСР за границу, но, принимая во внимание его заявление с просьбой о разрешении добровольного выезда за свой счет, из‑под стражи освободить, обязав его подпиской о выезде за границу в семидневный срок».

21 августа 1922 года Коллегия ГПУ постановила выслать священника «из пределов РСФСР за границу… Освободить на семь дней с обязательством явки в ГПУ по истечении указанного срока».

На основании этого постановления отец Иоанн был освобожден. Однако 22 августа следователь Революционного Трибунала составил свое заключение, написав, что, «как видно из заявления обвиняемого Артоболевского, он, Артоболевский, подлежит высылке из пределов РСФСР как являющийся опасным для общественного правопорядка и могущий причинить ущерб диктатуре рабочего класса», что «по настоящему делу Артоболевскому грозит тяжелое наказание», что «поэтому пребывание его на свободе является общеопасным» и необходимо «заключить Артоболевского, священника церкви Петра и Павла в Петровском–Разумовском, под стражу в Таганской тюрьме».

На следующий день священник был арестован. 7 октября было составлено окончательное заключение по делу, в котором писалось, что священник «в период изъятия церковных ценностей оглашал в церкви с амвона во время богослужения послание бывшего Патриарха Тихона, призывающее к сопротивлению изъятию церковных ценностей, что с момента Октябрьского переворота и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России рабоче–крестьянской властью, но остался ее врагом… Материал в отношении Артоболевского достаточно полный, и следственных действий более производить не требуется… Материал о священнике представить в Московский Революционный Трибунал на предмет приобщения к имеющемуся делу по обвинению Артоболевского в контрреволюционной деятельности».

Дело было передано в Революционный Трибунал. На процессе, проходившем в Москве в ноябре—декабре 1922 года, отец Иоанн виновным себя не признал. 13 декабря 1922 года Революционный Трибунал приговорил отца Иоанна к трем годам тюремного заключения. 17 января 1923 года постановлением ВЦИК священник был освобожден.

Вернувшись из заключения, отец Иоанн в 1924 году был награжден митрой и включен в состав членов Высшего Церковного Совета при Святейшем Патриархе Тихоне. В Москве он служил в Петропавловском храме при академии до его закрытия в 1925 году, после чего был назначен настоятелем Введенского храма в Черкизове.

28 января 1933 года власти снова арестовали священника и заключили в Бутырскую тюрьму в Москве. Вместе с ним было арестовано тринадцать человек. Все они обвинялись в том, что собирались для бесед на религиозные темы, на которых будто бы вели антисоветскую пропаганду. Следователи, однако, не сумели выдвинуть против них никаких сколько‑нибудь основательных обвинений, за исключением тех, которые содержались в показаниях лжесвидетелей, данных ими по приказу следователей. Отец Иоанн на вопрос следователя ответил, что в 1922 году он участвовал в собраниях союза христианской молодежи, которые проходили в помещении Тимирязевской академии. «Беседы велись на церковно–философские темы», — написал следователь. Основной задачей кружка являлось воспитание молодежи в религиозно–нравственном духе. «Участниками кружка являлись студенты высших учебных заведений, но фамилий их я не помню», — сказал отец Иоанн. Когда следователь предложил подписать протокол, написанный со слов священника, отец Иоанн написал: «В христианском кружке молодежи никаких бесед на церковно–философские темы я не вел, да там их и вообще не было. Все дело там сводилось к истолкованию Слова Божия (отдельных мест и отрывков), совокупному обмену мыслями по поводу прочитанного стиха или отрывка. В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю».

15 марта 1933 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Иоанна к трем годам ссылки в Северный край, которую он был отправлен отбывать в Вологодскую область. По окончании ссылки он вернулся в Москву.

22 января 1938 года власти снова арестовали священника, и он был заключен в Таганскую тюрьму в Москве.

На допросе следователь спросил отца Иоанна:

— Что такое академический день?

— Постановлением советского правительства была закрыта Московская Духовная академия; мы, воспитанники пятидесятого курса академии, живущие в Москве, в память о Духовной академии собирались на молитвенные собрания и товарищеские обеды, — ответил отец Иоанн.

—Какие обсуждались вопросы на ваших собраниях? — спросил следователь.

—На наших собраниях мы делились воспоминаниями из академической жизни и обменивались мнениями по вопросам церковной жизни, службы и так далее.

— Для какой цели вы хранили антиминс?

— Антиминс я хранил как память об отце–священнике, а, кроме того, возможно, и мне пришлось бы служить на нем литургию, — ответил священник.

На этом допрос был закончен. 14 февраля Тройка НКВД приговорила отца Иоанна к расстрелу. Протоиерей Иоанн Артоболевский был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. П-51948. ЦА ФСБ РФ. Арх. № Р-33186. АМП.

Архив УФСБ РФ по Москве и Московской обл. Арх. № 11013. Т. 3. Сергий Голубцов, протодиакон. Московское духовенство в преддверии и начале гонений 1917—1922 гг. М., 1999.

Февраля 4 (17) Священномученик Николай (Кандауров)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Николай родился 21 января 1880 года в станице Барсуковской на Кубани в семье военного Андрея Кандаурова. Со стороны матери, Анны Александровны, многие из предков были священниками. Все предки со стороны отца были военными, большей частью офицерами, почти все были участниками сражений во время многочисленных войн, которые вела Россия, защищая свою независимость. Андрей Кандауров дослужился до офицерского звания и за участие в военных действиях был награжден двумя орденами. Отслужив свой срок, он вышел в отставку и был назначен инспектором народного образования по Северо–Кавказскому округу. В конце XIX — начале ХХ века по России прокатилась волна революционного террора, когда были убиты многие государственные деятели, офицеры полиции и армии; от террористов страдали и случайные люди. В 1898 году террористами был убит и Андрей Кандауров. Террористы признали, что это убийство было бессмысленным и случайным, и пришли к Анне Александровне предложить ей в качестве компенсации материальную помощь, так как ее муж убит по ошибке, но та только сказала: «Господи, да какая там помощь! Прости вас, Господи, вы не знаете, что творите!»

Это время характеризовалось не только разгаром террора, но и не удерживаемой ничем пропагандой безбожия; дело доходило до того, что дети из семей священнослужителей под давлением общественного мнения отказывались принимать священный сан. Воспитанный в глубоко верующей семье военных, Николай Андреевич был человеком долга, и распространившиеся в обществе трусость и малодушие только укрепили в нем решимость идти наперекор обстоятельствам, избрать поприще наиболее трудное. «Кому‑то надо же быть священником», — сказал Николай своей матери, решив избрать путь служения Богу и народу на пастырском поприще. Он поступил в Ставропольскую Духовную семинарию, которую окончил в 1907 году. Еще будучи семинаристом, он женился на Елене, дочери священника Иоанна Карагачева. Впоследствии у них родилось три сына и три дочери.

В 1908 году Николай Андреевич был рукоположен в сан священника и затем служил в храмах на Северном Кавказе — в станицах Воздвиженская, Новоалександровская, Усть–Лабинская и Рождественская Армавирского округа.

Во время Гражданской войны он служил на Северном Кавказе, когда там проходили активные военные действия. Не обращая внимания на то, занималась ли территория, где был расположен его приход, красными или белыми, он говорил тем и другим, что смотрит на гражданскую войну как на самоубийство нации. Бывало, что после такого рода проповедей офицеры белой армии подходили к нему и просили не говорить подобных проповедей.

После ухода белых и утверждения на Северном Кавказе советской власти начались гонения, разгар которых пришелся на 1922 год — время изъятия церковных ценностей. Местные власти, однако, относились с большим уважением к священнику, и их представители не раз приходили к нему домой и предупреждали о готовящемся аресте: «Николай Андреевич, готовятся документы на ваш арест, уезжайте, мы дадим вам лошадей, берите и уезжайте». Приходили и встревоженные прихожане и также уговаривали священника на время покинуть село. Но отец Николай остался. И по–прежнему бесстрашно говорил проповеди о том, что его волновало, — о всё истребляющем безбожии, о поругании православной России. Проповеди его были настолько созвучны настроению прихожан, — в большинстве своем прошедшим несколько войн казаков, — что, слушая своего пастыря, многие из них плакали. Когда священнику говорили, что его проповеди контрреволюционны и он может быть за них арестован, отец Николай отвечал: «В моих проповедях ничего контрреволюционного нет, я говорю о судьбе нашей России».

Отца Николая арестовали в 1930 году и приговорили к двум годам исправительно–трудового лагеря. В заключении отец Николай работал сначала грузчиком торфа, а затем кладовщиком на Шатурской электростанции. Во время его заключения дома умерла от голода жена Елена. Голод был в то время такой, что если где умирала на дороге от истощения лошадь, то уже через несколько часов от нее не оставалось ни костей, ни копыт. В станицах на Кубани не осталось ни собак, ни кошек.

Когда отец Николай освободился из заключения, ему был предложен приход в селе Высочерт в Белоруссии. Он был назначен в храм настоятелем и возведен в сан протоиерея. Во время служения отца Николая в Высочерте разразился голод. Семья спаслась от голодной смерти благодаря помощи директора маслозавода; это была глубоко верующая женщина, она оставляла семье священника бидон молока, за которым дети священника шли семь километров.

В 1935 году протоиерей Николай был назначен настоятелем Введенского храма в селе Подлесная Слобода Луховицкого района Московской области. Когда отец Николай приехал в село, то община была рассеяна, а власти приняли твердое решение закрыть храм. Через некоторое время отец Николай собрал вокруг храма крепкую общину, храм был отремонтирован, а крест обновлен. Храм отец Николай содержал в идеальном порядке, это был дом Божий, куда люди шли на праздник. Несмотря на то, что у священника были больные ноги и порок сердца, он пешком обходил свой большой приход. Во время богослужений в храм приходило молиться столько народа, что он не вмещал всех, и люди стояли на улице. Для любого человека, проживающего в округе и попавшего в бедственное положение, священник стал последней опорой и надеждой. Никогда он не отказывал в просьбах нуждающимся. Зачастую, приходя домой, он говорил матери: «Мама, я сегодня вам на еду ничего не дам, у меня нет сейчас денег, все, что было, я отдал больным». Мать не возражала и не роптала, будучи уверенной, что Господь никогда не оставит того, кто оказал помощь ближнему.

Сестра отца Николая, преподававшая пение, не раз говорила брату, что у него замечательные певческие способности. Видя, какие пришли времена, и опасаясь за судьбу брата, она не раз указывала ему на его исключительный слух и хорошо поставленный голос и уговаривала оставить священническое служение: «Надо тебе спасаться, у тебя семья, подумай о семье, переходи петь в театр, у тебя всё будет — и слава, и деньги». Но он всегда отказывался от подобных предложений, говоря, что он уже взял свой крест, который донесет до конца.

Вечером 25 января 1938 года вся семья сидела в комнате после богослужения. Было темно, горела всего лишь одна свеча, топилась печь, на которой готовилась еда, рядом расположились дети. Отец Николай помешивал кочергой угли в печи и рассказывал им что‑то радостное. Вдруг раздался громкий стук в дверь, она распахнулась, свеча погасла. Кто‑то из детей зажег лампу, и все увидели в проеме двери человека в шинели, подпоясанной ремнем, на котором висела кобура с пистолетом.

— Кандауров здесь проживает? — грубо выкрикнул он.

—Дети, это всё! — сказал отец Николай, и хотя стал сосредоточенно серьезным, но прежний его мирный и ласковый настрой не изменился, и, уходя, он тепло попрощался со всеми.

Во время обыска отец Николай держался спокойно, и, несмотря на то, что стоял январь и на дворе было холодно, из теплых вещей он взял лишь телогрейку.

После ареста священник был заключен в тюрьму в городе Коломне, а затем в Москве. На следующий день состоялся допрос. Протоиерея Николая обвиняли в том, что он будто бы вел антисоветскую агитацию и распространял контрреволюционные слухи. Священник не признал себя виновным. В тот же день «дело» было закончено, следователь составил обвинительное заключение и отправил его на рассмотрение Тройки. 2 февраля Тройка НКВД приговорила отца Николая к расстрелу. Протоиерей Николай Кандауров был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 19762. Дамаскин (Орловский), игумен. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Кн. 5. Тверь, 2001. Кандауров Ростислав Николаевич. Воспоминания. Рукопись.

Февраля 4 (17) Священномученик Александр (Соколов)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Александр родился 8 августа 1881 года в селе Раменье Волоколамского уезда Московской губернии в семье священника Павла Соколова. В 1892 году Александр окончил сельскую школу, в 1898 году — Волоколамское Духовное училище, а в 1904 году — Вифанскую Духовную семинарию, после чего год работал учителем.

В 1905 году Александр Павлович был рукоположен в сан диакона, в 1907 году — в сан священника и с тех пор служил в храмах Московской епархии, в Москве и Московской области. Возведен в сан протоиерея. В 1934 году протоиерей Александр был назначен настоятелем Спасской церкви в селе Павельцово Дмитровского района.

26 января 1938 года власти арестовали священника, и он был заключен в Таганскую тюрьму в Москве.

Один из лжесвидетелей показал на допросе, что священник организовывал хождения с молебнами по селу Павельцово и другим селам, чем отвлекал колхозников от уборки урожая.

На допросах отец Александр виновным себя не признал. 11 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Протоиерей Александр Соколов был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19885.

Дубинский А. Ю. Вифанская Духовная семинария. Алфавитный список выпускников 1901—1917 гг. (краткий генеалогический справочник). «Прометей», М. 1999.

Февраля 4 (17) Священномученик Николай (Поспелов)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Николай родился 28 февраля 1885 года в селе Песьяны Владимирской губернии в семье Василия Владимировича Поспелова и его жены Екатерины Антоновны; она была дочерью священника Антония Иовича Крылова и его жены Феодосии Яковлевны, урожденной Никольской. У них было пять дочерей, четырех они выдали замуж за выпускников семинарии, и те приняли сан священников, а пятую, Екатерину, Феодосия Яковлевна решила выдать замуж за мирского человека, так как та была слабого здоровья. У нее часто бывали сердечные приступы, и мать опасалась, что она может умереть и в этом случае священник останется вдовцом, а если это будет мирской человек, то он женится вторично и жена может стать помощницей в воспитании детей.

Василий Владимирович работал в государственном казначействе и имел звание коллежского асессора. 15 января 1888 года, через несколько дней после рождения дочери Марии, умерла Екатерина Антоновна, оставив троих маленьких детей: Александра, Николая и Марию. Воспитывать детей одному было трудно, и Василий Владимирович женился на девице Екатерине Сперанской. Она была молодой и неопытной, и первое время ему самому пришлось ухаживать за новорожденным младенцем. Это было очень трудное для него время: дни он проводил на службе, а ночь — с ребенком, и чаще всего без сна. В конце концов он обратился к Феодосии Яковлевне с просьбой помочь ему. Он написал ей в письме, что его положение в настоящий момент самое тяжелое, так как днем ему приходится сидеть с бумагами, а ночью — с ребенком, и он стал слепнуть. Феодосия Яковлевна жила в то время вместе с мужем — священником, который был за штатом, так как болел суставным ревматизмом и почти не мог ходить. С ними жила домашняя работница по имени Матрона. И однажды Феодосия Яковлевна сказала ей: «Матрена, пойди за ребенком‑то». Матрона пошла к Василию Владимировичу и вернулась с девочкой, которой было всего три месяца. Феодосия Яковлевна подвесила к потолку люльку, протянула от нее веревку к креслу, где обычно сидел ее муж, священник Антоний, и он стал качать люльку, а Феодосия ходила на заработки. Кормили девочку коровьим молоком, а когда она подросла, отец Антоний стал учить ее Закону Божию. Сыновья Александр и Николай остались жить с отцом и мачехой. Между тем семья их все увеличивалась, у Василия Владимировича и Екатерины родилось пятеро детей, средства их были весьма ограничены, так что в это время им пришлось испытать и голод, который облегчали оказывавшие им помощь соседи.

В 1898 году скончался Василий Владимирович, и дальнейшее попечение о сиротах взяли на себя сестры и брат их покойной матери. Благодаря их заботам Николай окончил Муромское Духовное училище, а затем, в 1907 году, Владимирскую Духовную семинарию. На каникулы Николай ездил к своему дяде — священнику Михаилу Антоновичу Крылову и там познакомился с Анной Константиновной Красовской; она была подругой жены отца Михаила, с которой они были дружны еще с епархиального училища. Анна Константиновна была дочерью священника Константина Красовского, служившего в Успенском храме в селе Воинова Гора Московской губернии. Она была на семь лет старше Николая, и все его родственники поначалу воспротивились их браку, но через некоторое время все же дали согласие и никогда о том не жалели. Материально им нелегко было жить, особенно в то время, когда начались гонения, но все скрашивало единство в вере. Сначала Николай работал учителем в школе на станции Усад, где до свадьбы работала учительницей и его жена. У них родилось восемь детей — четыре мальчика и четыре девочки, четверо детей умерли в младенчестве. Сохранилось семейное предание, что первые роды у Анны Константиновны были очень тяжелые, родившийся ребенок оказался нежизнеспособен и его едва успели в больнице окрестить, дав ему при крещении имя Николай. После этого Анна Константиновна в течение нескольких месяцев тяжело болела, и Николай Васильевич дал обет в случае выздоровления жены посвятить свою жизнь служению Богу. Обет он исполнил не сразу, а только в 1914 году, когда был рукоположен в сан диакона ко храму Рождества Христова в селе Заколпье Меленковского уезда Владимирской губернии и в сан священника в том же году к тому же храму.

С 1922 по 1930 год отец Николай служил в храме великомученицы Параскевы в селе Житенино Орехово–Зуевского района Московской области, — это было небольшое село, домов семь. Незадолго до того, как власти приступили к изъятию имущества у крестьян и священнослужителей, отец Николай в 1928 году продал свой дом под школу в соседнее село, а сам вместе с семьей перешел жить в дом просфорни по ее приглашению.

Отец Николай был ревностным пастырем, никому никогда не отказывал в просьбах. Он следил за благочинием в приходе и благоукрашением храма, был внимательным к тому, чтобы за богослужением все читалось ясно и четко.

Время было тяжелое, при всех искушениях отец Николай обращался с молитвой к Богу и заступничеству святых. Во всех трудных случаях он шел в храм и служил молебен с акафистом преподобным Сергию или Серафиму, не видя иного способа избежать неприятностей, как только с помощью усердной молитвы. День его тезоименитства приходился на память сорока мучеников, и отец Николай, бывало, говорил: «Сорок мучеников, сорок мучеников, сорок первый я».

Каждый год власти требовали от священника уплаты всё больших налогов, но в 1930 году сумма налогов стала столь высока, что отец Николай вынужден был продать все свое имущество и перейти служить в другой храм в селе Воскресенском Киржачского района Владимирской области, где незадолго перед этим арестовали служившего там протоиерея Дмитрия Вознесенского. Супруга отца Дмитрия, Вера, пустила к себе семью отца Николая. В селе Воскресенском священника почти каждый день стали вызывать в райисполком и там демонстративно вручали бумагу с запрещением служить молебны в домах прихожан ввиду карантина. От священника и псаломщика стали регулярно требовать выполнения так называемых «твердых заданий» — обычно это были общественные работы, например пилка дров. Принуждали также покупать облигации государственных займов и выплачивать дополнительные налоги. Раз в две недели вызывали в райисполком в Киржач. Здесь держали какое‑то время и отпускали, не утруждаясь объяснениями, зачем вызывали.

В 1931 году отец Николай был направлен служить в Успенский храм в селе Воинова Гора Орехово–Зуевского района, где в это время тяжело заболел священник. Однако местные власти отказались его зарегистрировать, дав регистрацию обновленцу. На праздник Успения ко всенощной приехал обновленческий архиерей и духовенство и со своими сторонниками силою захватили храм. Священник Николай Поспелов и диакон Николай Красовский вынуждены были эту службу справлять дома.

Отец Николай направился в патриархию и в 1932 году был назначен служить в храм в село Пустое Поле Шатурского района.

В 1933—1934 годах отец Николай служил в храме Рождества Пресвятой Богородицы в городе Орехово–Зуево. В это время он был возведен в сан протоиерея.

В 1935 году протоиерей Николай стал служить в Троицком храме в селе Каменки Ногинского района Московской области. Здесь ему пришлось перенести много скорбей. Образовалась враждебная священнику группа, которая стала жаловаться, что будто бы он израсходовал за Великий пост шестнадцать литров вина. Отец Николай знал, что это неправда, что жалобщики приписали ему чего не было. В присутствии благочинного состоялось разбирательство обстоятельств дела. Разбирательство происходило в храме на клиросе. Священник сидел на скамейке у стены и молчал, решив ни в чем не оправдываться. После разбирательства отца Николая перевели служить в церковь Чуда Архистратига Михаила в село Былово Подольского района. Впоследствии выяснилось, что жалобщики обвиняли отца Николая напрасно, и отец благочинный попросил у него прощения.

27 января 1938 года отец Николай, отслужив Божественную литургию, направился в соседний приход, куда его позвали на отпевание, так как местный священник был арестован. Певчих не было, со священником поехала его супруга Анна Константиновна. После отпевания она вернулась домой раньше, и вслед за ней пришел сотрудник НКВД и спросил, где священник. Вскоре возвратился отец Николай, а за ним вошли сотрудники НКВД, которые предъявили ордер на обыск и арест. Во время обыска забрали Библию, ключи от церкви и деньги. После обыска священник, его супруга и сын встали помолиться. После молитвы отец Николай благословил супругу и сказал ей: «Поручаю тебя святому архистратигу Михаилу». Анна Константиновна, прощаясь с мужем, заплакала и сказала: «Иди страдать за Христа».

Три дня священник содержался при районном отделении НКВД, а затем был перевезен в Таганскую тюрьму в Москве. Через два дня после ареста состоялся допрос.

—Следствию известно, что вы проявляли некоторое несогласие с политикой советской власти и коммунистической партии относительно проводимых ею мероприятий. Дайте ваши показания, относительно каких мероприятий вы с ней не согласны? — спросил следователь.

—С политикой советской власти и коммунистической партии я не согласен по вопросу, касающемуся притеснения церковнослужителей, когда от них требуют уплаты больших налогов, тем самым насильственно заставляя их отказаться от службы, так как верующих мало и налоги платить нечем. В других каких‑либо вопросах у меня разногласий нет, — ответил священник.

— Следствию известно, что вы в июле 1937 года в доме Клавдии Простовой проявили пораженческие настроения, касающиеся событий в Испании, и восхваляли фашизм. Дайте показания по этому поводу.

—В доме Клавдии Простовой я действительно иногда бывал, но об Испании и фашизме я никогда не говорил.

— Следствию известно, что вы занимались антисоветской агитацией, для чего использовали толкование конституции в своих интересах, в интересах врагов народа. Дайте показания по этому поводу.

— Действительно, относительно новой конституции я имел частные разговоры с верующими, что сейчас и нам, священнослужителям, дано право голосовать, занимать гражданские должности, какие сам захочешь, и ходить с молебнами, чего при старой конституции не было. Других разговоров я не вел.

— Следствию известно, что вы занимались антисоветской агитацией против займа обороны. Дайте показания по этому поводу.

—Относительно займа я никогда и ни с кем не говорил, а потому и показать ничего не могу.

— Признаете себя виновным в антисоветской агитации?

—Виновным себя в антисоветской агитации я не признаю. Я не согласен с политикой советской власти в части притеснения священнослужителей в совершении религиозных обрядов путем наложения непосильных налогов.

Через два дня следователи снова допросили отца Николая.

— Следствием полностью установлено, что вы систематически среди населения занимались контрреволюционной деятельностью. Дайте показания по этому поводу, — потребовал следователь.

— Да, я говорил, что советская воля хуже всякой тюрьмы, что русский народ ходит под ярмом агентуры, куда ни пойдешь, всюду за тобой следят агенты. Кроме того, я говорил, что по новой конституции священники имеют право ходить с молебнами. Сам я не согласен с политикой коммунизма и советской власти в вопросе о религии, говорил, что священнослужителей репрессируют и утесняют налогами, для того чтобы насильно заставить их отказаться от церковной службы.

В тот же день следствие было закончено. 8 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Николая к расстрелу. Протоиерей Николай Поспелов был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

В 1940 году сын протоиерея Николая Кронид, которому было тогда восемнадцать лет, направил запрос в НКВД с просьбой пересмотреть дело отца и получил ответ, что его просьба о пересмотре оставлена без удовлетворения. В 1956 году супруга отца Николая, Анна Константиновна, и его сын Кронид снова попросили о пересмотре дела. На этот раз стали вызываться свидетели. Все вызванные свидетели, несмотря на опасения неприятностей от репрессивных органов, дружно свидетельствовали, что все были священником довольны за его христианское обращение, за то, что он вел скромную и трезвенную жизнь. Что касается антисоветской агитации, то никакой агитации он не вел. На основании этих свидетельских показаний протоиерей Николай тогда же был властями оправдан.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. П-44056.

Февраля 4 (17) Священномученик Евстафий (Сокольский)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Евстафий родился 20 февраля 1874 года в селе Рождество Медынского уезда Калужской губернии в семье диакона Петра Сокольского. В 1895 году Евстафий Петрович окончил Духовную семинарию и в течение года служил сельским учителем. В 1896 году он был рукоположен в сан священника к Никольской церкви в селе Каменском, относящемся ныне к Наро–Фоминскому району Московской области. Это одна из древнейших церквей Московской епархии, которая была построена, предположительно, во второй половине XIV века. В начале XVII века село числилось в составе вотчин московского Архангельского собора.

1 декабря 1927 года власти арестовали священника, и он был заключен в Бутырскую тюрьму в Москве. Отцу Евстафию предъявили обвинение «в произнесении антисоветских проповедей и распространении среди крестьян воззвания монархического содержания». Однако, несмотря на все усилия следователей, доказать виновность священника им не удалось, и 29 февраля 1928 года он был освобожден.

Вторично отец Евстафий был арестован 27 января 1938 года во время массовых арестов духовенства. Произошло это следующим образом. В Наро–Фоминское управление НКВД позвонил один из начальников Московского управления, который спросил сотрудников в Наро–Фоминске, сколько человек они наметили к аресту. Была названа цифра, и начальство в Москве предложило ее «исполнить». Для ареста сотрудники НКВД выбрали тех, на кого уже имелись доносы, а также и тех, кому по происхождению или роду занятий не было места в новом социальном устройстве и кто был чужд безбожной идеологии, а это были в первую очередь священноцерковнослужители. Сотрудниками НКВД в то время составлялись протоколы, которые затем подписывались «дежурными свидетелями», затем вызывался на допрос обвиняемый; ему также предлагали подписать протокол допроса, где он признавал себя виновным. Если обвиняемый не соглашался себя оговаривать, его жестоко избивали. В условиях подобного следствия оказался и отец Евстафий, но он не признал себя виновным и не согласился подписать протокол, где его обвиняли в контрреволюционной деятельности.

По окончании предварительного следствия отец Евстафий был переведен в Таганскую тюрьму в Москве. 11 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила священника к расстрелу. Священник Евстафий Сокольский был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-64373. ЦА ФСБ РФ. Арх. № Р-13960. Монастыри и храмы Московской епархии. М., 1999.

Февраля 4 (17) Священномученик Алексий (Лебедев)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Алексий родился 2 октября 1876 года в селе Астафьево Подольского уезда Московской губернии в семье священника Николая Лебедева. Он окончил Московскую Духовную семинарию и в 1902 году был рукоположен в сан священника. Некоторое время отец Алексей служил в храме села Косяково недалеко от города Воскресенска. Затем он был переведен в храм в селе Абакшино Бронницкого уезда Московской губернии.

Первый раз отец Алексий был арестован, когда служил в селе Косяково. Его обвинили в том, что он допустил сбор денег на ремонт церкви, и по решению суда оштрафовали на двести пятьдесят рублей. Вторично священника арестовали за то, что отпел покойника в храме без документа о регистрации смерти, и снова оштрафовали на двести пятьдесят рублей.

В конце тридцатых годов во время самых жестоких гонений на Русскую Православную Церковь Бронницкий отдел НКВД принял решение об аресте священника Алексия Лебедева. Бронницкий горсовет составил справку для НКВД с компрометирующими, как он считал, сведениями о священнике, где говорилось, что тот «является попом, нигде не работает, живет на нетрудовые доходы от религиозного культа, за что был лишен избирательных прав до 1936 года, до принятия сталинской конституции». Были вызваны лжесвидетели, среди которых оказался и священник.

Отец Алексий был арестован в ночь с 25 на 26 января 1938 года и заключен в Таганскую тюрьму в Москве. 29 января следователь допросил священника.

— Следствию известно, что вы занимались антисоветской агитацией. В чем признаете себя виновным?

— Антисоветской агитацией я не занимался и ни в чем не признаю себя виновным.

— Вы говорите неправду. Следствие располагает точными данными, что вы в июле 1937 года распространяли антисоветские настроения, высказывали недовольство советской властью. Дайте по этому вопросу показания.

— Могу пояснить одно. Партия и советская власть борются с религией, угнетают ее, называя опиумом, но я по своим убеждениям в это не верю, потому что я воспитан в религиозных убеждениях. Хотя и не будет церквей — я буду верить.

— В октябре 1937 года вы агитировали о возможности предстоящей войны и распространяли пораженческие настроения. Подтверждаете это?

—В отношении войны и пораженческого настроения — я никогда и нигде не говорил.

На этом допросы были закончены, и 8 февраля следственные материалы переданы начальником отделения НКВД Бронницкого района Ратнером на рассмотрение Тройки. 11 февраля Тройка НКВД приговорила отца Алексия к расстрелу. Священник Алексий Лебедев был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19880.

Февраля 4 (17) Священномученик Алексий (Шаров)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Алексий родился 5 февраля 1882 года в селе Ирининском Подольского уезда Московской губернии в семье почетного гражданина Дмитрия Филаретовича Шарова. Дмитрий Филаретович скончался, когда Алексей был еще во младенческом возрасте, и его взял на воспитание дедушка, служивший в храме псаломщиком.

В 1900 году Алексей окончил Донское Духовное училище, а в 1906 году — Московскую Духовную семинарию, после чего до 1908 года работал учителем церковноприходской школы.

В 1908 году Алексей Дмитриевич был рукоположен в сан священника к Крестовоздвиженскому храму Дмитровского погоста Клинского уезда, где он прослужил всю свою жизнь.

В 1916 году отец Алексий был награжден набедренником, в 1921 — скуфьей, в 1923 — камилавкой, в 1927 — наперсным крестом, в 1930 — саном протоиерея и палицей.

В 1930 году отец Алексий был занесен в список людей, намеченных к раскулачиванию и выселению, но затем выселение было отменено, и власти ограничились тем, что отобрали корову и стали взимать больший налог.

23 января 1938 года был вызван на допрос один из лжесвидетелей, который на вопрос, что он знает о священнике Алексии Шарове, сказал: «Зимой в 1936 году, числа и месяца не припомню, Шаров ехал из Москвы в поезде вместе с попом Зверевым. Народа в вагоне было немного. Шаров обратился к Звереву с вопросом:«Ты получил распоряжение от владыки о сборе денег нашим опальным и томящимся в советских казематах братьям?«На ответ Зверева, что он принял все меры к сбору денег, Шаров добавил:«Ты знаешь, что при этой власти никто не гарантирован от того, что не попадет в тюрьму; а в особенности нашему брату, духовенству, раньше или позже в тюрьме сидеть. Мы должны противопоставить этому дикому произволу свою организованность и помочь безвинно томящимся по советским казематам»».

Через несколько дней, 26 января, власти арестовали священника, и он был заключен в Бутырскую тюрьму в Москве.

— Знали ли вы о контрреволюционной деятельности активных церковников братьев Федотовых и церковного старосты Клюшкина, ныне арестованных органами НКВД? — спросил следователь.

— Братьев Матвея и Григория Федотовых и церковного старосту Клюшкина я знал хорошо, как людей весьма религиозных, и был с ними в хороших отношениях. Но об их контрреволюционной деятельности я ничего не знал, и в присутствии меня никакой антисоветской агитации они не вели.

— Следствие предъявляет вам обвинение в том, что вы, являясь служителем религиозного культа, высказывали антисоветские суждения против политики партии и советской власти. Подтверждаете ли вы это?

— Виновным в предъявленном мне обвинении в ведении антисоветской агитации себя не признаю. Никаких контрреволюционных суждений я нигде никогда не высказывал.

На этом допросы были закончены. 8 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Алексия к расстрелу. Священник Алексий Шаров был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 20865. АМП.

Февраля 4 (17) Священномученик Сергий (Соловьев)

Составитель священник Олег Митров

Священномученик Сергий родился 26 сентября 1883 года в селе Шубино Бронницкого уезда Московской губернии в семье священника Успенского храма Михаила Константиновича Соловьева. Михаил Константинович был рукоположен во священника в 1876 году и тогда же назначен на это место. Всю жизнь он отдал Успенскому храму, трудам по его благоукрашению — его стараниями храм был расписан, поставлены иконостасы в боковых приделах, закуплена вся утварь. Кроме того, отец Михаил много сделал для распространения народного образования в уезде. Его ревностное служение было оценено священноначалием, он имел многие награды, а в 1893 году его назначили благочинным Бронницкого уезда. У отца Михаила и его супруги, Екатерины Дмитриевны, было десять детей. Они создали большую, крепкую и благочестивую семью. Все братья в разные годы окончили Московскую Духовную семинарию.

В августе 1894 года десятилетний Сергей Соловьев поступил в 1–й класс Донского Духовного училища, которое он успешно окончил в 1899 году и был удостоен перевода без экзаменов в 1–й класс Московской Духовной семинарии, которую он окончил в июне 1906 года. С 1906 по 1910 год Сергей Михайлович состоял учителем в двухклассной церковной школе Николо–Угрешского монастыря, а также был законоучителем монашествующих того же монастыря.

17 октября 1910 года Преосвященным Трифоном (Туркестановым), епископом Дмитровским, викарием Московской епархии он был рукоположен во священника и определен настоятелем храма Успения Пресвятой Богородицы в селе Шубино — того самого храма, где его крестили, где он делал свои первые шаги, где впервые познал красоту православного богослужения, храма, которому посвятил столько трудов его отец.

Священник Сергий стал не только духовно окормлять свой приход, но и продолжил преподавать в церковной и земской школах. За усердную пастырскую деятельность и труды по народному образованию он был награжден набедренником (в 1912 г.) и камилавкою (в 1919 г.).

Революция 1917 года, война, начавшиеся гонения не обошли стороной и это село. Храм с его многочисленными иконами, богатой утварью был объявлен народным достоянием. 5 марта 1922 года власти заключили с общиной храма договор «о передаче в бесплатное пользование прихожан Успенской церкви села Шубино».

Похожий договор от 27 мая 1926 года содержит подробную опись всего церковного имущества, а кроме того, список всех прихожан. В это время, когда уже очень многие перестали посещать храм Божий, приход отца Сергия насчитывал 279 прихожан. Он оказался достойным преемником своего отца и сумел в это тяжелое для Церкви время сохранить свою паству.

21 февраля 1923 года священноначалие возложило на его плечи новые обязанности — отец Сергий был назначен благочинным 4–го округа Бронницкого уезда.

Непросто складывалась личная жизнь отца Сергия. Он рано постиг горечь утраты близкого человека — умерла его жена, и в те трудные годы ему приходилось одному растить дочь Зою.

Около 1930 года Успенская церковь села Шубино на какое‑то время закрывалась, но сильной общине во главе с настоятелем чудом удалось отстоять свой храм до следующей волны гонений.

Начиная с 1917 года отец Сергий как священнослужитель был лишен избирательных прав и оставался «лишенцем» до 1936 года. В 1929 году хозяйство отца Сергия было подвергнуто раскулачиванию, у него отняли 10 десятин земли, корову и лошадь. При этом отцу Сергию надо было продолжать платить немалый налог и как‑то кормиться самому.

Арестовали отца Сергия 26 января 1938 года по обвинению в систематической антисоветской агитации. Во время недолгого следствия его держали в Коломенской тюрьме. На единственном допросе 31 января следователь тщетно пытался добиться от отца Сергия признания в различных антисоветских высказываниях, взятых из показаний трех лжесвидетелей. Ни в одном из предъявленных обвинений он себя виновным не признал.

11 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Сергия к расстрелу. 17 февраля священник Сергий Соловьев был расстрелян. Место его захоронения неизвестно.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. У-19882. ЦИАМ. Ф. 203, оп. 744, д. 2542. Ф. 234, оп. 1, д. 2114, д. 2207. ЦМАМ. Ф. 1215, оп. 3, д.113; оп. 1, д. 369. ЦГАМО. Ф. 66, оп. 11, д. 220; оп. 25, д. 116, д. 178. РГИА. Ф. 831, д. 279, д. 236. Бронницкий городской архив. Ф. 64, оп. 1, д. 33. Ф. 8, оп. 1, д. 54. Памятники архитектуры Московской области. Выпуск 1. Стройиздат, М., 1999. Дубинский А. Ю. Московская Духовная семинария. Алфавитный список выпускников 1901—1917 гг. (краткий генеалогический справочник). «Прометей», М. 1998.

Февраля 4 (17) Священномученик Александр (Минервин)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Александр родился 22 мая 1888 года в селе Петровском Бронницкого уезда Московской губернии в семье священника Петра Павловича Минервина. В 1904 году Александр Петрович окончил Коломенское Духовное училище, а в 1912 году — Московскую Духовную семинарию и был рукоположен в сан священника. Во время гонений от безбожных властей в 1930–х годах отец Александр служил в храме Рождества Христова в селе Варварино Подольского района.

До 1930 года он, как почти все сельские священники, имел небольшое крестьянское хозяйство, которое в 1930 году было властями конфисковано. В этом же году отец Александр был привлечен к судебной ответственности и приговорен к пятидесяти рублям штрафа за то, что отпевал почившего, о смерти которого не было получено документов из загса.

21 января 1938 года власти арестовали священника и заключили в Таганскую тюрьму в Москве.

— Признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении в антисоветской агитации? — спросил отца Александра следователь.

—Виновным в предъявленном мне обвинении я себя не признаю, — ответил священник.

На следующем допросе следователь спросил его, во всем ли он согласен с политикой, которая проводится советской властью, и отец Александр ответил:

— Основное расхождение у меня во взглядах с советской властью и коммунистической партией заключается в том, что я не согласен с той их политикой, которая касается массовых репрессий священнослужителей, насильственного закрытия церквей и навязывания верующим антирелигиозных взглядов.

—Признаете ли вы себя виновным в систематическом проведении среди верующих контрреволюционной деятельности?

— Виновным себя в проведении контрреволюционной деятельности не признаю.

2 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Александра к расстрелу. Священник Александр Минервин был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19778.

Февраля 4 (17) Священномученик Иоанн (Алешковский)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Иоанн родился 13 февраля 1888 года в селе Новое Ракитино Лебедянского уезда Воронежской губернии в семье священника Григория Алешковского. Окончив в 1909 году Духовную семинарию, он был рукоположен в сан диакона. В 1915 году Иван Григорьевич был рукоположен в сан священника и направлен в один из приходов в Финляндии, где прослужил до 1918 года, а затем после отделения Финляндии от России вернулся на родину. Впервые он был арестован в 1929 году, но вскоре освобожден. В том же году у него был отобран дом и все имущество за неуплату налогов.

В 1930–х годах отец Иоанн служил в Никольском храме в селе Малышево Раменского района Московской области.

20 и 21 января 1938 года сотрудники НКВД допросили двух священников, которые согласились лжесвидетельствовать об отце Иоанне и подписали показания, в которых говорилось, будто он систематически вел антисоветскую агитацию и был готов в случае переворота в стране расстреливать коммунистов.

26 января власти арестовали отца Иоанна по обвинению в контрреволюционной деятельности и заключили в Таганскую тюрьму в Москве.

— Следствию известно, что вы, выражая свое недовольство советской властью, вели агитацию против советской власти… собирались принять репрессивные меры против коммунистов. Дайте по этому поводу показания! — потребовал следователь.

— Агитацией против советской власти я не занимался и не занимаюсь, — ответил священник. — Каких‑либо репрессивных мер против коммунистов я не собирался принимать, этого факта не было.

Не зная, в чем обвинить священника, следователь спросил:

— Скажите, по каким вопросам вы не согласны с мероприятиями, проводимыми партией и советской властью?

—С проводимыми партией мероприятиями я не согласен по следующим вопросам. Во–первых, что нашим детям не предоставляют одинаковых прав в учебе, а во–вторых, я считаю незаконной изоляцию духовенства, — ответил священник.

— Признаете ли себя виновным в антисоветской агитации? — спросил следователь.

— Виновным себя в антисоветской агитации я не признаю, — ответил священник.

11 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Иоанна к расстрелу. 17 февраля 1938 года священник Иоанн Алешковский был расстрелян и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. П-50910.

Февраля 4 (17) Преподобномученик Феодосий (Бобков)

Составитель С. Н. Романова

Преподобномученик Феодосий (в миру Федор Петрович Бобков) родился 7 февраля 1874 года в бедной крестьянской семье в селе Новое Иваньковского уезда Тульской губернии. Федор окончил Московскую городскую школу и школу при Чудовом монастыре, где и служил регентом с 1914 по 1918 год. Семьи не имел.

Став иеромонахом, отец Феодосий в 1920 году поступил на приход в село Одинцово Каширского уезда. В 1923 году он был вызван в Москву в Новоспасский монастырь на должность регента и в том же году направлен служить в село Заразы Каширского района. С 1930 года вплоть до ареста служил в храме Рождества Богородицы села Вихорна Михневского района.

Отец Феодосий был награжден набедренником и наперсным крестом.

29 января 1938 года власти арестовали священника, и он был заключен в Каширскую тюрьму. На допросах по поводу предъявленного обвинения и показаний свидетелей отец Феодосий отвечал: «Я этого не говорил и виновным себя не признаю».

8 февраля 1938 года отец Феодосий был приговорен к расстрелу. 17 февраля иеромонах Феодосий (Бобков) был расстрелян и погребен в общей безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19819. АМП.

Февраля 4 (17) Мученик Иоанн (Шувалов)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Мученик Иоанн родился в 1884 году в селе Купелицы Верейского уезда Московской губернии в благочестивой семье крестьянина Семена Шувалова, почти все родственники которого в той или иной степени участвовали в церковных службах в качестве псаломщиков или певчих. Иван Семенович окончил церковноприходскую школу и с 1910 года, кроме занятия крестьянским хозяйством, нес в Покровском храме села Купелицы послушание псаломщика.

В 1918 году в Верейском уезде произошло восстание крестьян, протестовавших против жестокостей новой власти. После этого прошли аресты. Среди других был задержан и Иван Семенович; но вскоре выяснилось, что в восстании он не участвовал, и его освободили.

7 января 1930 года он снова был арестован и заключен в тюрьму в городе Верее по обвинению в том, что не донес на диакона, которого власти обвинили в контрреволюционной деятельности. С диаконом Николаем Богаевым у Ивана Семеновича издавна были плохие отношения. Отсутствие любви породило страх и малодушие и привело к тому, что псаломщик признал себя виновным и дал следующие показания: «Я хорошо знал о том, что диакон Богаев в 1928 году летом во время жатвы вел агитацию и пропаганду среди крестьян, которая явно была направлена против советской власти… Зная, что священник Зачатейский тоже хорошо знал об этом, я судебным властям не сообщал об этом, потому что боялся, что меня лишат места работы. Я лишен прав и не имею средств прокормить семью из шести человек, притом думал, что этот факт не смогу подтвердить. Виновным себя в недонесении о пропаганде Богаева судебным властям признаю».

3 марта 1930 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило псаломщика к шести месяцам тюремного заключения.

Спустя некоторое время после происшедшего Иван Семенович тяжело заболел; болезнь продолжалась много лет и была такова, что он почти не мог передвигаться. Однако это не остановило гонителей, и 26 января 1938 года он был арестован по обвинению в активной контрреволюционной и антисоветской деятельности и заключен в тюрьму в городе Можайске. Лжесвидетели обвиняли Ивана Семеновича в антисоветской агитации и говорили, что псаломщик высказывал среди колхозников неудовольствие существующим строем, говоря, что раньше люди жили как люди, все ждали Рождества Христова и все радовались, чувствовался праздник, а теперь все ходят как зачумленные; раньше: умрет человек — его похоронят с честью, а теперь: родится — не крестят, а умрет — закопают, как собаку, без отпевания.

— Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Требуем от вас правдивых показаний о вашей контрреволюционной работе, — заявил следователь.

— Никакой контрреволюционной работы я не вел и не веду, — ответил Иван Семенович.

— Следствием установлено, что вы в ноябре 1937 года вели агитацию против советской власти.

—Никакой контрреволюционной агитации я никогда не вел, а в ноябре я был болен.

И далее на все вопросы следователя Иван Семенович отвечал, что не согласен со всем, что говорит следователь, и отрицает свою вину.

2 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Псаломщик Иоанн Шувалов был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. П-49462, д. 19794.

Февраля 6 (19) Священномученик Василий (Надеждин)

Составитель И. И. Ковалева

Священномученик Василий родился 12 января 1895 года в Москве в семье служащего Дворцового управления Федора Алексеевича Надеждина и его супруги Софии Павловны и был во святом крещении наречен Василием в честь святителя Василия Великого. У Федора Алексеевича было три мальчика и три девочки, Василий был пятым ребенком в семье.

По семейному преданию, как‑то отрок Василий проводил до дома старого больного священника, который, благословив мальчика иконой святителя Николая, предсказал ему, что он станет священником, что впоследствии и сбылось.

Примером веры и благочестия для отрока Василия были родители, со всей полнотой ответственности относившиеся к христианскому воспитанию своих детей. Федор Алексеевич Надеждин, уже в преклонных летах, писал своей невестке Елене Сергеевне Надеждиной: «В старину я слышал изречение:«Дети — благословение Божие». Оглядываясь на прожитое мною долголетие и припоминая виденное мною в течение этого долголетия, конечно, я непререкаемо убедился в великой правде этого изречения. И меня лично не раз спасало от многих житейских искривлений сознание о моем долге и обязанностях перед детьми, в чем и видел благословение Божие».

Федор Алексеевич многие годы был старостой Покровской церкви, находившейся в Большом Левшинском переулке. Так судил о нем Господь, что кончина его последовала 14 октября 1935 года, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы.

В 1910 году, по окончании Заиконоспасского Духовного училища, Василий Надеждин поступил в Московскую Духовную семинарию. С четырнадцати лет он пел в церковном хоре Покровского храма, а впоследствии и регентовал, организовав хор из прихожан.

Большое участие в жизни Василия принимал его родственник по отцу архиепископ Анастасий (Грибановский). В мае 1914 года Владыка Анастасий получил назначение на Холмскую кафедру. По его приглашению летом того же года Василий посетил Холм; май 1915 года он также провел в Холмской епархии. Вместе с владыкой Анастасием он ездил в Леснинский Богородицкий монастырь. Несколько дней в мае 1915 года Василий Федорович прожил в Яблочинском Онуфриевском мужском монастыре. Делясь с родителями своими путевыми впечатлениями, он писал: «Я теперь очень сблизился и подружился с архимандритом Сергием[3]… Мы с ним не расставались, ходили пешком в их Белозерский скит, и я пришел в восторг, когда увидел Белое озеро… переплыли его на лодке…

Обратно ехали на лошадях. Это было в субботу. Всенощная продолжалась с шести до десяти с половиной часов, но она была настолько хороша и благолепна, что я выстоял ее всю без особого утомления. Был за монастырской трапезой. Едят здесь очень скромно. Я все любовался, как мой отец Сергий превращался в торжественного архимандрита в трапезной и церкви. Я ему сказал это; он рассмеялся:«А то как же! А Вы думаете, мы только босиком умеем ходить!..»(Он шел лесом в скит и там ходил босым.) Мы с ним много говорили об идеальном пастырстве…»

В 1916 году Василий Федорович успешно окончил семинарию. Он жаждал знаний и хотел поступить на философское отделение историко–филологического факультета Московского университета, а окончив его, продолжать образование в Духовной академии. В письме к владыке Анастасию Василий писал: «…я хочу окончить Духовную академию и быть священником — это решение подсказывает мне моя душа, которую привлекает пастырская деятельность. Я знаю (и это бесспорно), что чем солиднее, обширнее и значительнее будет мое образование, тем ценнее для дела Церкви и интереснее для меня самого будет моя деятельность как пастыря».

Приняв решение о поступлении после семинарии в Московскую Духовную академию, Василий Федорович в начале июня 1916 года выехал из Москвы в Кишинев. Владыка Анастасий, переведенный к тому времени на Кишиневскую кафедру, брал его с собой в поездки по епархии. Живя в Молдавии, Василий Федорович готовился к вступительным экзаменам в академию.

Поступив в Московскую Духовную академию, Василий Федорович на первом курсе записался в группу, изучавшую историю и обличение западных вероисповеданий. Из‑за тяжелого экономического положения в академии, вызванного Первой мировой войной, осенний семестр 1916—1917 учебного года закончился 1 ноября, а весенний должен был начаться 20 февраля. В конце ноября 1916 года Василий Федорович был приглашен семейством графа Медем в их имение — село Большую Федоровку, находившееся в Хвалынском уезде Саратовской губернии, преподавать Закон Божий Федору и Софии Медем. Вскоре и дети, и взрослые искренно привязались к молодому учителю.

В дни, предшествовавшие празднику Рождества Христова 1917 года, и в самый день праздника Василий Федорович много читал и пел с певчими в усадебной церкви и сказал маленькую проповедь за Божественной литургией. Он говорил о том, что, несмотря на переживаемые Россией потери (шла война), православные русские люди должны иметь радость во Христе, ибо защитники Отечества приняли на себя иго Христа и исполняют Его заповедь: любить до смерти.

В конце февраля 1917 года Василий Федорович для продолжения учебы возвратился в Московскую Духовную академию. Это были дни начала революции. Известие об отречении Государя Императора Николая II от престола и образовании республики многими студентами академии было встречено с ликованием. Василий Федорович, разделявший общее оживление из‑за наступивших в России государственных и социальных перемен, имел более трезвый настрой. «Бог даст, республики и не будет. Она нам мало к лицу», — писал он в эти дни.

После окончания весеннего семестра и сдачи экзаменов он вновь уехал в Саратовскую губернию в имение графа Медем и возобновил занятия с Федей и Софьей.

В праздник святых первоверховных апостолов Петра и Павла Василий Федорович произнес за обедней в сельской церкви проповедь о том, что «многие… не в состоянии оценить подвигов апостолов Петра и Павла, узнать внутреннюю историю их подвижничества… Все происходящее: неповиновение властям, грабежи, захваты, самосуды–убийства (в Сызрани толпа… разорвала на куски двух братьев купцов, совершенно не повинных ни в чем) и успехи проповеди социалистов и анархистов, явно антихристианской, — свидетельствует о том, что большая часть русского народа совершенно не просвещена христианством», и о приближении «к последним временам, как их описывает апостол Павел».

К началу нового учебного года Василий Федорович возвратился в Сергиев Посад. В академии было «холодно, голодно и неуютно», условия содержания студентов еще более ухудшились, сократилось число лекций и зачетов, но была введена новая программа — лекции по Новому Завету читал архимандрит Иларион (Троицкий).

Весной 1919 года, на пятой неделе Великого поста, Московская Духовная академия была закрыта. В Москве был голод и эпидемия сыпного тифа. Чтобы поддержать овдовевшую сестру Екатерину с тремя ее малолетними сыновьями, Василий Федорович вынужден был уехать вместе с нею к своему другу — священнику Иоанну Козлову в село Никольский Поим, находившееся в Чембарском уезде Пензенской губернии. В Поиме он был принят на работу учителем математики в гимназию.

С начала 1919 года в России повсеместно вскрывались и изымались мощи святых угодников. В Поиме Великим постом было получено известие о поругании святых мощей в Воронеже. На Божественной литургии 23 марта отец Иоанн Козлов сказал проповедь, обличающую действия безбожной власти по отношению к святым мощам. В тот же день за вечерней Василий Федорович сказал слово о святыне Креста. Вечерня вышла очень торжественная, собралось много народу, интеллигенция и молодежь, пел добровольно собравшийся хор певчих, после вечерни три священника читали акафист Божественным Страстям Христовым.

В апреле 1919 года Василий Федорович приехал в Москву. 27 апреля, в Фомино воскресенье, он обвенчался с Еленой Сергеевной и вместе с нею возвратился в Поим, где жил и учительствовал до 1921 года. В эти годы, не оставляя намерения послужить Богу в священном сане, самоотверженно трудясь, неся тяготы и скорби своих близких, он укреплялся духом и созревал для служения духовной семье — своей будущей пастве. После скоропостижной кончины в Поиме сестры Василия Федоровича — Анны, также оказавшейся на его попечении, отец их, Федор Алексеевич Надеждин, в письме к сыну писал: «Бедный наш мальчик, как много жизненных осложнений свалилось на твою милую головку! Утешаюсь мыслию, что, может быть, Господь Бог испытует Своего избранника. А все‑таки, несмотря ни на какие личные невзгоды и напасти, следует спешить делать добро».

Для завершения академического образования Василий Федорович в июле 1920 года приехал в Москву; экзамены выпускники академии сдавали на квартире отца Владимира Страхова. В марте 1921 года Василий Федорович переехал ближе к Москве и устроился счетоводом в Построечном управлении узкоколейки города Орехово–Зуево. Вскоре вместе с Еленой Сергеевной и сыном Даниилом они поселились в Петровско–Разумовском у тестя Сергея Алексеевича Борисоглебского.

24 июня 1921 года Василий Федорович был рукоположен во диакона, а 26 июня, в неделю Всех святых, — во иерея к церкви во имя святителя и чудотворца Николая у Соломенной Сторожки[4].

Никольский храм — единственное место священнического служения отца Василия до дня его ареста в 1929 году — был построен усердием офицеров расквартированной в Петровско–Разумовском 675–й пешей тульской дружины и освящен епископом Можайским Димитрием (Добросердовым) в 1916 году. Церковь была построена на земле Сельскохозяйственного института и приписана к институтской Петропавловской церкви. Институтский храм, как и все храмы при учебных заведениях, после революции был закрыт, и прихожане его перешли в Никольскую церковь. К 1924 году в южной части летнего неотапливаемого храма был устроен теплый придел.

Приход Никольской церкви в основном составляла научная интеллигенция, жители поселка при Сельскохозяйственном институте. Группа профессоров института после закрытия институтского храма обратилась к отцу Василию Надеждину с просьбой заняться христианским просвещением их детей. Отец Василий с радостью принял это предложение. Он сумел привлечь к участию в богослужении приходскую молодежь, и таким образом из юношей и девушек составился прекрасный церковный хор. Вел с духовными детьми беседы об основах православного вероучения, посещал с ними концерты классической музыки, разбирал литературные произведения. Просветительскую деятельность среди молодежи вели по благословению отца Василия и некоторые члены приходской общины.

За год до ареста у отца Василия началось обострение туберкулеза, и ему пришлось летом уехать в Башкирию на лечение кумысом. В отсутствие отца Василия в Никольском храме по его просьбе служил священник Владимир Амбарцумов, впоследствии мученической смертью засвидетельствовавший верность Христу. Находясь на лечении, отец Василий молился за богослужением в местной церкви и сблизился со служащими в ней священниками Иоанном и Сергием. Как пастырь, он не мог обойти вниманием особенностей местной церковной жизни. «Служат здесь хорошо. Уставнее нашего. Это очень приятно, когда духовенство на высоте… Местный архиерей обязал священников всякое Таинство предварять объяснительным поучением… Вот это правильно, а мы еще не додумались до этого…»

Служения и проповеди отца Василия, активная пастырская деятельность не остались незамеченными гонителями Церкви. 28 октября 1929 года отец Василий был арестован и помещен в Бутырскую тюрьму. 1 ноября он был допрошен. На вопросы следствия о посещающей его молодежи батюшка ответил: «О близкой ко мне молодежи могу сказать следующее: пришла ко мне она сама. Все лица, впоследствии бывавшие у меня, были связаны между собой еще школой, где они вместе учились. Вероятно, поэтому они также всей группой и перешли ко мне… Сама молодежь была неактивна в изучении хотя бы церковной истории, поэтому я сам читал им иногда на темы по истории Церкви выдержки из церковных писателей Болотова и Лебедева, читал им некоторые подлинники сочинений церковных писателей (Василия Великого, Григория Богослова и др.). Делал доклад о впечатлениях от моей поездки в Саровскую пустынь, о тех сказаниях, которые связаны с Дивеевым монастырем и Серафимом Саровским. Были у меня беседы, посвященные юбилеям Первого Вселенского Собора, Григория Богослова и Василия Великого. Собственно, проповедь в церкви была по этим вопросам, а дома молодежи я читал только некоторые документы той эпохи.

Специальных вопросов по поводу существующего социального порядка и по поводу отдельных моментов взаимоотношения Церкви и государства, равно и чисто политических вопросов, мы никогда не обсуждали. Последние, то есть политические вопросы, иногда только, и то вскользь, в обывательском разрезе, трактовались у нас; говорили, например, что жестока политика власти по отношению к детям лишенцев и к лишенцам вообще. Специально вопросов о лишенцах не разбирали. В вопросах об арестах церковников я придерживаюсь той точки зрения, что трудно провести грань между церковным и антисоветским и что поэтому со стороны власти возможны перегибы. Только в таком разрезе я и касался этого вопроса в беседах с молодежью, не ставя, конечно, этот вопрос специальной темой для беседы…

Когда у нас затрагивался вопрос об исповедничестве, то есть о возможности примирения верующих с окружающими условиями, то здесь я проводил такую точку зрения: есть пределы (для каждого различные), в которых каждый христианин может примиряться с окружающей его нехристианской действительностью; при нарушении этих пределов он должен уже примириться с возможностью и неприятных для него лично изменений условий его жизни, иначе он не есть христианин. Христианином надо быть не только по имени…»

В Бутырской тюрьме отец Василий встретился с отцом Сергием Мечевым, которого хорошо знал; их беседа продолжалась несколько часов и была очень значительной для обоих. Отец Сергий засвидетельствовал впоследствии, что отец Василий был уже готов предстать пред Господом.

По приговору Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 20 ноября 1929 года священник Василий Надеждин был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения, но, ввиду того что навигация была уже закрыта, оставлен до весны в Кеми. В лагере отец Василий заболел сыпным тифом. В санчасти ему сделали укол и внесли инфекцию — началась гангрена.

Матушке Елене Сергеевне разрешили приехать к умирающему мужу в Кемь. Батюшку остригли, он сильно исхудал, мучительные для больного перевязки изнуряли его.

Перед своей кончиной, последовавшей 19 февраля 1930 года, отец Василий сподобился принятия Святых Христовых Тайн. Последние слова его были: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны». Начальник лагеря разрешил матушке Елене Сергеевне молиться ночью рядом с умершим мужем и предать его тело погребению в Кеми. Со временем место могилы отца Василия было утрачено и сейчас неизвестно.

ИСТОЧНИКИ: ЦА ФСБ РФ. Д. Р-41202. Архив ПСТБИ. Фонд Надеждиных. Надежда. Душеполезное чтение. Вып. 16. Базель—М. 1993. Московский журнал. 1992. № 10.

Февраля 8 (21) Священномученик Симеон (Кульгавец)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Симеон родился 2 февраля 1882 года в городе Посадо–Ломазы Бельского уезда Холмской губернии в семье крестьянина Демьяна Кульгавца. Отец умер, когда Семену было три года. Семья была бедная, средств после отца не осталось, и мать стала работать по найму. Семен окончил школу псаломщиков и служил псаломщиком в церкви в Бельском уезде.

В 1915 году, при занятии немцами Холмской губернии, Семен Демьянович выехал в центральную Россию и был принят как беженец в Николо–Пешношский монастырь Дмитровского уезда Московской губернии и прожил здесь год. С 1917–го по 1922 год он служил в Москве милиционером, был женат на дочери крестьянина села Куликово Гавриила Ивановича Густарева — Марии.

В 1922 году Семен Демьянович подал прошение архиерею и был определен псаломщиком к храму в селе Дулово Корчевского района Тверской области, а в 1925 году — переведен псаломщиком в церковь села Орудьево Дмитровского района Московской области. В 1930 году рукоположен в сан диакона и в том же году — в сан священника к храму Рождества Пресвятой Богородицы в селе Якоть Дмитровского района Московской области.

18 января 1938 года власти арестовали священника по обвинению в антисоветской агитации, и он был заключен в Бутырскую тюрьму в Москве. Лжесвидетели показали, будто отец Симеон говорил: «Вышла новая конституция, а на Церковь гонения не прекратились, опять закрывают церкви и ни за что забирают попов; говорят, Церковь отделена от государства, а налоги советская власть с попов берет».

— Какую цель вы преследовали, выезжая из Польши в Россию в 1915 году? — спросил священника следователь.

— У меня никакой цели не было, пришлось выехать по необходимости, так как наша местность была оккупирована немцами, и я оттуда выехал как беженец.

— Признаете вы себя виновным в предъявленном вам обвинении?

— Виновным в предъявленном мне обвинении я себя не признаю, — ответил священник, и на этом допросы были закончены.

11 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Священник Симеон Кульгавец был расстрелян 21 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 19856. АМП.

Февраля 13 (26) Священномученик Леонтий (Гримальский)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Леонтий родился 10 июля 1869 года в селе Лодыженка Уманского уезда Киевской губернии в семье псаломщика Стефана Гримальского. В 1892 году Леонтий Стефанович окончил Киевскую Духовную академию и поступил учителем в церковноприходскую школу в селе Русаловка Уманского уезда. В 1893 году женился. 31 июля 1894 года он был рукоположен в сан священника ко храму в селе Песчаново Звенигородского уезда Киевской губернии. В 1914 году был переведен в храм в селе Роги Уманского уезда Киевской губернии, где служил до 1931 года. В 1922 году отец Леонтий был возведен в сан протоиерея, в 1928 году — награжден палицей. В 1931 году он переехал в село Жигалово Московской области, где его зять, священник Николай Хорьюзов, служил в Никольском храме. Здесь отец Леонтий исполнял должность псаломщика с правом священнослужения.

4 апреля 1932 года отец Леонтий был назначен в храм святых апостолов Петра и Павла в село Лыткарино Ухтомского района Московской области. В 1935 году протоиерей Леонтий был награжден наперсным крестом с украшениями. В июле 1937 года он был переведен служить в храм в село Ильинский погост Солнечногорского района. 31 октября назначен служить в Успенский храм в село Гжель Раменского района, где в то время был арестован незадолго перед этим переведенный сюда служить священник Николай Хорьюзов.

26 января 1938 года протоиерей Леонтий был арестован и заключен в тюрьму в городе Коломне. 30 января следователь допросил священника.

— Где сейчас находится ваш зять — Хорьюзов? — спросил он.

—Мой зять, Хорьюзов, арестован месяц тому назад органами НКВД. За что он арестован, я не знаю.

— Какая у вас была с ним связь?

—Я был с ним в дружеских отношениях, мы часто навещали друг друга и оказывали друг другу материальную помощь. После ареста Хорьюзова его жена живет у меня.

—Следствие располагает сведениями о том, что вы имеете сан протоиерея. Скажите, в каком году вы получили данный сан?

— В сан протоиерея я возведен в 1922 году, и по настоящее время я состою в данном сане. В протоиереи я возведен за долголетнюю службу.

— Какие суждения вы имели с гражданами о выборах в Верховный Совет?

— Разговоров на эту тему я не имел. Ко мне с вопросами на эту тему никто не обращался, и я лично советов своих никому не давал.

—Какие вы вели разговоры о международном положении и, в частности, об опасности войны?

— Разговоров о международном положении и вообще на политические темы я не вел, потому что ко мне никто не обращался с такими разговорами, а я еще и умышленно уклонялся от этих разговоров.

8 февраля следователи допросили некоего свидетеля.

— Что вам известно о контрреволюционной деятельности Леонтия Степановича Гримальского? — спросил следователь.

— Я часто посещал квартиру Гримальских и замечал, что к ним приезжали неизвестные мне люди, из них некоторые были служителями культа, кроме них приезжали двое из Москвы, один рекомендовался художником, а второй якобы работник НКВД. С какой целью указанные лица посещали Гримальского, я не знаю, так как во время моего посещения они никаких разговоров между собой не вели, а сам священник, как только я приходил, уходил в каморку. Приезжие жили у Гримальского не более суток и уезжали. Из разговоров Гримальского я только один раз слышал недовольство по адресу советской власти — по поводу мясопоставок. Разговор его сводился к тому, что власть незаконно берет мясопоставки, подлинных сказанных им слов я сейчас не помню. Священник, находясь на службе где‑то в другой церкви, летом часто приезжал в село Гжель, где до него служил его зять Хорьюзов и диакон Воскресенский. Оба они сейчас арестованы органами НКВД. Гримальский с ними поддерживал тесную связь. Арестованный диакон Воскресенский, будучи на службе при нашей церкви, открыто компрометировал советскую молодежь, называя ее шпаной. При исполнении религиозных треб говорил речи, не относящиеся к религии.

9 февраля следователь допросил отца Леонтия.

— Дайте показания о проводимой вами контрреволюционной агитации.

— Контрреволюционной агитации я никакой не вел.

— Следствие располагает данными о том, что вы внушали верующим недоверие к советской власти, партии и конституции.

— О конституции я никогда никому не говорил, а также не внушал верующим недоверия к партии и советской власти.

— Следствие располагает данными о том, что вы запугивали колхозников предстоящей войной и большими бедствиями.

— О войне и больших бедствиях я никому ничего не говорил, и запугивать колхозников какими‑либо другими способами не запугивал.

—Говорили ли вы о неправильных действиях советской власти по взиманию государственных поставок?

—О государственных поставках я никому ничего не говорил. Взимаемые с меня налоги и государственные поставки я считаю законными.

— Дайте показания о ваших знакомых и связях с ними.

— Я имел тесную связь с Николаем Хорьюзовым, до меня служившим священником в селе Гжель, также имел связь с диаконом церкви села Гжель Воскресенским. Оба они сейчас арестованы и осуждены органами НКВД. Их я часто навещал летом 1937 года, когда я еще жил и служил в селе Ильинский погост.

—С какой целью вы навещали Хорьюзова и Воскресенского?

— Я приезжал к Хорьюзову как к зятю, Воскресенский виделся со мной как со священнослужителем.

— Следствие располагает данными о том, что в момент посещения вами села Гжель приезжали лица, не имевшие отношения к служителям культа.

— Да, действительно, когда я приезжал из Ильинского погоста к зятю Хорьюзову, то одновременно со мной приезжали два человека из города Москвы; одного из них я знаю по имени Борис, таковой где‑то работает и одновременно учится. Мне он знаком не был. Второго я совершенно не знаю.

—Скажите, Гримальский, с какой целью приезжал указанный вами Борис?

—Цели приезда этого Бориса я не знаю. Разговоров при мне о цели его приезда не было.

— Что вам известно о контрреволюционной деятельности Хорьюзова и Воскресенского?

— О контрреволюционной деятельности Хорьюзова и Воскресенского я совершенно ничего не знаю. Знаю только то, что они оба осенью 1937 года были арестованы органами НКВД.

— Что можете еще показать по существу предъявленного вам обвинения?

— Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю и показать ничего не могу.

После допроса следователь дал отцу Леонтию подписать документ об окончании следствия.

21 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила священника к расстрелу. Протоиерей Леонтий Гримальский был расстрелян 26 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. П-78609.

Февраля 13 (26) Священномученик Иоанн (Покровский) и преподобномученица Анна (Корнеева)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Намереваясь арестовать священника Иоанна Покровского, служившего в Покровской церкви в селе Чиркино Малинского района (ныне Ступинский район) Московской области, и помогавших ему в церкви верующих, сотрудники НКВД допросили всех, кто, по их мнению, мог согласиться подписать лжесвидетельства.

Учитель местной школы в селе Чиркино показал: «В сентябре 1937 года около школы Покровский, не подозревая себя в пропаганде религиозных убеждений, говорил детям:«Молитесь Богу, тогда и уроки у вас будут усваиваться хорошо, не будьте поклонниками сатаны». Разговоры Покровского среди детей я замечаю часто; это видно из того, что дети во время перемены в религиозные праздники ходят в церковь и ставят свечи. Школа находится в десяти метрах от дверей церкви; в летнее время, когда поют в церкви, слышно в школе; сейчас церковь угрожает школе тем, что хотят из дома, где помещается школа, ее выгнать, так как этот дом принадлежит церкви, и второе то, что купол церкви треснул и немного покачнулся на школу, весной может завалиться».

Один из жителей села показал: «В августе 1937 года на проработке сталинской конституции Покровский говорил, что конституция только для большевиков, а не для бедного класса, который ограблен советской властью; в конституции записано, что свобода, а какая свобода, когда только и знают, что грабят крестьян, колокола и те сняли; это получается гонение на православных крестьян».

В соответствии с показаниями лжесвидетелей была выписана справка на арест священника Иоанна Покровского, подписанная руководителями НКВД Московской области Якубовичем, Персицем, Нусиным и Овчаровым. В ней говорилось, что «в селе Чиркино проживает Иван Семенович Покровский, который до, после революции и до настоящего времени работает попом. В 1937 году возведен в протоиереи и назначен благочинным. Будучи недоволен существующим в нашей стране строем, среди населения ведет антисоветскую агитацию и особенно обнаглел после опубликования конституции и положения о выборах в Верховный Совет СССР. Гнусно клевещет на советское правительство и руководителей ВКП(б), а также на колхозное строительство. Его дом в селе Чиркино посещают бродячие церковники не только Малинского района, но и Коломенского, Озерского и других. В результате в колхоз занесли заразную болезнь на лошадей и свиней, а также три лошади недавно из конюшни были украдены. Поп в разговорах среди колхозников по этому вопросу говорит, что это Божье наказание, нужно ходить всем в церковь и молиться Богу».

27 января 1938 года власти арестовали протоиерея Иоанна, а 13 февраля — помогавшую ему в церкви послушницу Анну Корнееву, заключив их в тюрьму в городе Кашире.

Священномученик Иоанн родился в 1874 году в селе Аксиньино Коломенского уезда Московской губернии в семье священника Семена Покровского. Окончил Московскую Духовную семинарию и в 1897 году был рукоположен в сан священника. Более четверти века до своей мученической кончины служил в Покровской церкви в селе Чиркино. За безупречное служение возведен в сан протоиерея и назначен благочинным Малинского района.

На следующий день после ареста священника состоялся допрос.

— Следствие располагает материалами о том, что вы среди населения высказывали враждебность к советской власти.

— Я не могу припомнить разговоров, в которых были бы слова, враждебные советской власти, за исключением слов, обращенных к верующим, чтобы они молились за невинных людей, заточенных в тюрьму советской властью.

— Вы среди верующих говорили, что советская власть притесняет Церковь и служителей культа, при этом гнусно клеветали на советское правительство.

— Я говорил верующим, что по приходу ходить не разрешают, а раньше было свободно. С одной стороны, пишут, что религиозные отправления свободны, а с другой стороны — этой свободы мы не видим.

— Привожу вам выдержки из показаний свидетелей о вашей контрреволюционной антисоветской деятельности. Признаете, что вы это говорили?

—Я это отрицаю, так как я ни с кем и ни при каких обстоятельствах этого не говорил.

—Следствием установлено, что вы группировали вокруг себя бродячих церковников и монашек Малинского и других районов. Признаете это?

— Признаю, что ко мне часто приходили церковники Малинского, Коломенского и других районов.

16 февраля следователи снова допросили священника.

— Кто посещал вашу квартиру?

—Мою квартиру посещали жена священника села Бортниково Орлова, которая приходила ко мне 18 января 1938 года и говорила, что ее мужа Сергея Андреевича Орлова арестовали органы НКВД; священник села Мещерино Фоминцев приходил два–три года тому назад; Михаил Покровский, священник села Федоровского, посещал мою квартиру осенью 1937 года.

— Какие у вас были разговоры во время посещений вашей квартиры служителями культа?

— Во время посещений моей квартиры священниками у нас бывали разговоры; со священником Фоминцевым говорили, что по конституции должно быть свободное отправление религиозных обрядов, но на самом деле советская власть запрещает хождение по приходу под предлогом заразных заболеваний. Мы считаем это совершенно неправильным. Со священником Покровским никаких разговоров о советской власти не было.

— Кого вы лично посещали из церковников и служителей культа?

— Я посещал квартиры Фигуриной, Котовой, Корнеевой, священников Фоминцева, Михаила Покровского, с которыми разговаривал о церковных обрядах, как посещается церковь верующими. Были разговоры о том, что советская власть запрещает ходить по приходам. Фоминцев мне сказал: «Очень тяжело стало жить, советская власть зажимает хороших людей». Дальше Фоминцев добавил, что надо терпеть и переносить все тяжести. Других разговоров против советской власти не было.

—Следствие располагает данными, что вы среди колхозников села Чиркино и Щербинино высказывали враждебность к советской власти.

—Никакой антисоветской агитации среди колхозников с моей стороны не было; я лишь каждую службу в церкви говорил, чтобы верующие молились за лучших людей, которые заключены советской властью в тюрьму.

—Признаете ли вы себя виновным в антисоветской агитации среди колхозников и в организации контрреволюционной группы в селе Чиркино?

— Никакой антисоветской агитации среди колхозников не было, я был лишь недоволен тем, что советская власть не разрешает ходить по приходу.

На этом допросы были закончены. Уже после того, как священник подписал протокол, следователь в том месте, где отец Иоанн говорил, что священник Фоминцев сказал: «Надо терпеть и переносить все тяжести, придет время, станем жить лучше», от себя надписал: «когда придет Гитлер».

Преподобномученица Анна родилась в 1880 году в селе Щербинино Коломенского уезда Московской губернии в семье крестьянина Алексея Корнеева. В 1895 она поступила послушницей в Решемский Макарьевский монастырь Костромской епархии, где пробыла до 1902 года, а затем вернулась на родину. 13 февраля 1938 года послушница Анна была арестована и сразу же допрошена.

— Какую вы имели связь со священником Покровским?

—Я имела тесную связь со священником Покровским, который часто посещал мою квартиру, я лично посещала квартиру Покровского редко.

— Следствие располагает материалами о том, что вы среди колхозников высказывали враждебность к советской власти.

— Никакой антисоветской агитации я никогда не вела.

— В мае 1937 года вы колхозникам говорили, что коммунисты загнали крестьян в колхозы и хотят устроить крепостное право.

— Таких разговоров с моей стороны не было, за исключением того, что я говорила, что раньше крестьяне жили лучше.

— В начале декабря 1937 года вы говорили колхозникам села Чиркино, что скоро будет война, придет Гитлер и тогда православные крестьяне станут жить лучше.

—Разговоров о войне и о приходе Гитлера с моей стороны не было; был случай, когда во время разговора я сказала колхознику, что раньше крестьяне жили лучше, сейчас советская власть стала преследовать честных людей — расстреливать хороших людей ни за что.

— Что вы говорили весной 1937 года колхозникам о советской власти?

—Во время разговоров с колхозниками села Чиркино я говорила, что всякая власть от Бога. Это мною повторялось часто.

—Вам предъявляется постановление о привлечении вас в качестве обвиняемой в антисоветской агитации среди населения.

— Виновной себя в агитации среди населения не признаю.

5 февраля 1938 года, то есть еще до ареста Анны Корнеевой, следствие по делу протоиерея Иоанна и послушницы Анны было закончено, в обвинительном заключении о протоиерее Иоанне Покровском говорилось, что он в антисоветской деятельности виновным себя частично признал, это выражалось в том, что священник за каждой службой в церкви говорил верующим, «чтобы они молились за лучших, которые заключены советской властью в тюрьмы… Допрошенная в качестве обвиняемой Корнеева в антисоветской контрреволюционной деятельности виновной себя не признала, за исключением того, что она говорила колхозникам села Чиркино, что раньше крестьяне жили лучше, сейчас советская власть стала преследовать честных людей, которых расстреливает».

21 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Иоанна и послушницу Анну к расстрелу. Протоиерей Иоанн Покровский и послушница Анна Корнеева были расстреляны 26 февраля 1938 года и погребены в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 23056.

Февраля 13 (26) Священномученик Николай (Добролюбов)

Составитель священник Олег Митров

Священномученик Николай родился 20 апреля 1875 года в селе Маврино Богородицкого уезда Московской губернии в семье священнослужителя. Окончив два класса духовного училища, в 1902—1903 годах Николай Алексеевич работал учителем начальной школы, а с 1904 по 1920 год служил чиновником почтового ведомства в Москве.

Господь призвал его к служению в 1920 году. Тогда, в самый разгар Гражданской войны, голода, во всю силу развернутых гонений на Церковь, чиновник почтового ведомства в возрасте 45 лет стал диаконом. Очевидно, что при таких обстоятельствах вступление в клир гонимой Церкви означало добровольное избрание мученического пути. Место служения отца Николая в 1920–ые годы точно неизвестно. В 1930—1931 годах он был диаконом в храме великомученика Димитрия Солунского в Москве. В это время он был арестован органами ОГПУ и отпущен в тот же день, а через шесть месяцев выслан из Москвы в Подольский район.

В начале 1930–х годов диакон Николай Добролюбов был рукоположен во священника и примерно в 1933 году стал настоятелем Борисоглебского погоста Подольского района Московской области, где в 1910–х годах служил псаломщиком его брат — Петр Алексеевич Добролюбов. В приход храма входило семь деревень, достаточно удаленных друг от друга, кроме того, отцу Николаю приходилось окормлять те села, в которых к тому времени храмы были уже закрыты.

В те годы он и его жена, Анна Ивановна, поселились в уединенной сторожке при храме. Жили они очень бедно, никакого имущества, кроме домашней обстановки, у них не было, Анна Ивановна не работала. В 1930–е годы семью Добролюбовых облагали непосильными налогами. Пожилые бездетные люди, они могли рассчитывать только на помощь своих прихожан.

Арестовали отца Николая 24 января 1938 года по обвинению в контрреволюционной агитации. Во время следствия его держали в Серпуховской тюрьме.

На допросах следователя особенно интересовала связь отца Николая с благочинным Подольского района протоиереем Николаем Агафонниковым, который был расстрелян 5 ноября 1937 года. Отец Николай Добролюбов мужественно держался на допросах и не отрицал, что разделял взгляды своего благочинного на богоборческую власть, но не соглашался с обвинением в контрреволюционной агитации среди населения.

— Агафонников показал себя… истинно верующим Православной Церкви, — сказал следователю отец Николай. — Должен признать, что я… разделял его взгляды… и говорил, что власть устраивает гонение на Православную Церковь… Как Агафонников, так и я, Добролюбов, являлись последователями тихоновской ориентации.

Отец Николай не отрекся от расстрелянного священномученика, и одного этого, даже без показаний лжесвидетелей, было достаточно для вынесения смертного приговора.

19 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Николая к расстрелу. 26 февраля священник Николай Добролюбов был расстрелян. Место его захоронения неизвестно.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 21336, д. 18809.

Дубинский А. Ю. Московская Духовная семинария. Алфавитный список выпускников 1901—1917 гг. (краткий генеалогический справочник). «Прометей», М. 1998.

Февраля 13 (26) Священномученик Василий (Горбачев)

Составитель священник Игорь Бычков

Священномученик Василий родился в 1885 году в селе Нарышкино Сердобского района Саратовской губернии (ныне Пензенская область) в семье крестьянина Григория Горбачева.

Из детства батюшки известен такой случай: господам понравился маленький Василий и его сестра, потому что оба они были белокуры и кудрявы. Они захотели взять их себе на воспитание, но родители отказались, несмотря на то, что в семье было пятеро детей.

Василий окончил церковноприходскую школу, полюбил пение в церковном хоре и охотно прислуживал в храме. Он обладал музыкальными способностями: имел хороший слух и голос.

Когда скончалась мать, отец захотел женить сына против его воли, так как в семье не хватало женских рук. Василий покинул родной дом и ушел в Иверский Страстной монастырь города Саратова, а оттуда попал в Москву — в Свято–Данилов монастырь, где был сначала певчим, а потом послушником.

В 1908 году в саратовской обители иеромонах Таврион подарил ему небольшое Евангелие и надписал: «Читать каждый день по главе или по десять стихов». Это Евангелие отец Василий всю жизнь носил с собой.

В 1913 году епископ Верненский Иннокентий (Пустынский) взял Василия к себе в город Верный (ныне Алма–Ата) в качестве эконома архиерейского дома. Здесь он в совершенстве овладел церковным пением и стал руководителем большого церковного хора.

Во время Первой мировой войны Василий Горбачев служил в армии, был псаломщиком в полковой церкви, а также выполнял хозяйственные поручения.

Однажды, в 1917 году, он ехал по церковным делам в поезде, который был остановлен какими‑то военными, по–видимому местными бандитами, и его, как служителя Церкви, повели на расстрел, но вдруг налетел отряд регулярной армии, и он остался жив. Отец Василий вспоминал: «Я помолился Богу, и ничего со мной не случилось». Видимо, не настал еще час Василию пострадать за Христа. Бог сохранил его для служения в священном сане.

В 1918 году Василий женился на Вере Афанасьевне Трофимовой и был рукоположен во диакона.

Жизнь в большом городе была тяжелой: нехватка питания, очереди, ожидалось рождение первенца. Поэтому супруги приняли решение уехать в село Ванновское Черняевского района Сыр–Дарьинской области. Здесь они завели свое небольшое хозяйство. У них родилось трое детей.

В 1923 году отец Василий переехал с семьей в Саратов, где служил диаконом — сначала в соборе Петра и Павла, а затем в храме Рождества Христова.

А в стране полным ходом шло строительство советского государства, ломались все старые устои. Служащие Церкви лишались права голоса, объявлялись «лишенцами». Многим служителям Церкви предлагали публично отречься от Христа, но это было немыслимо для отца Василия.

Вскоре началась коллективизация, в Поволжье наступил голод. Вводились хлебные карточки, которых «лишенцы» не получали. Семью из пяти человек нужно было кормить. Доходы в церкви становились мизерными, зато налоги с «церковников» брали большие.

По воспоминанию дочерей, отец Василий брался за любую работу: клал печи, чинил часы, крыл крыши — благо с детства руки были приучены к труду, да и смекалки хватало.

Однажды налоговый агент, пришедший с бумагами по оформлению, застал отца Василия за перетягиванием пружинного матраса. Это его удивило, ведь «церковники» преподносились обществу как лодыри и тунеядцы. Чиновник спросил, почему он не бросит Церковь в такое‑то тяжелое время при таких‑то золотых руках. На это отец ответил, что посвятил себя служению Богу по глубокому убеждению и никогда не отступит: «Пока будет открыт хотя бы один храм, я буду в нем служить».

Детей своих он воспитывал согласно Закону Божию, радовался, когда они приходили в храм на службу и участвовали в таинствах.

В январе 1924 года умер старший сын — Виктор. В 1926 году родился четвертый ребенок, которого тоже назвали Виктором. С трех лет отец часто брал его с собой в храм на службу и умилялся, когда мальчик, не шелохнувшись, стоял со свечой у Царских Врат во время архиерейской службы.

Сам отец Василий показывал детям пример христианской любви к ближним. По воспоминанию дочерей, где бы они ни жили, куда бы ни переезжали, у него везде находились друзья. Все его любили.

Однажды в Саратове он как‑то привел в дом одного незнакомого человека. Покушали они, поговорили. Проводил он гостя, а супруга ему заметила, что он ее без обеда оставил. Отец ответил: «Ну, ты знаешь, это такой человек! У него никого здесь нет знакомых. Ты бы мне сказала потихоньку, я б не стал обедать».

Никто не слышал от отца Василия ни одного бранного слова, а когда, бывало, обидит кто его или раздражит, он скажет только: «Ах, искушение!»

В 1930–е годы голод вынудил семью покинуть Саратов и переехать в Московскую область.

Сначала диакон Василий получил назначение в село Марково на границе с Владимирской областью. Там была только начальная школа. Детям негде было учиться, поэтому через несколько месяцев он попросил перевести его в другой район.

Его назначили в церковь села Ильинский Погост Куровского района. Рядом была деревня Беззубово с семилетней школой. Там и обосновалась семья. В этой деревне они прожили полтора года. В 1936 году отца Василия перевели в Никольскую церковь села Парфентьево рядом с Коломной.

К этому времени многие храмы в Коломне были уже закрыты. Среди немногих действовавших оставалась церковь Петра и Павла. Здесь отец Василий неожиданно встретил друга своей юности из Алма–Аты — диакона Григория Самарина. Вскоре друга арестовали.

Отец Василий с юности любил рисовать, и в Парфентьеве он не только служил диаконом, но и занимался реставрацией настенных росписей в храме.

Осенью 1936 года арестовали священника в Парфентьеве и под этим предлогом хотели закрыть храм. Тогда по просьбе прихожан диакон Василий решил стать священником. Он знал, на что шел. Его рукоположили, и церковь открыли на короткое время. Но затем храм был вновь закрыт: священника Василия Горбачева перевели в церковь села Большие Вяземы под Звенигородом.

15 февраля 1938 года вечером за ним пришли уполномоченные НКВД. Отца Василия не было дома, день был праздничный — Сретение Господне, и он совершал требы на дому у прихожан. Накануне этого дня к нему приехала жена (семья жила в Парфентьеве), и она стала свидетельницей ареста мужа.

Священник сразу понял, зачем к нему пришли. В доме затеяли обыск. У него было только несколько богослужебных книг, ноты церковных песнопений и акварельный автопортрет.

В то время священнослужители вне храма обычно ходили в гражданской одежде. И когда жена по привычке предложила ему одеться в светское, он ответил: «Нет, я пойду в рясе. Я этому посвятил всю свою жизнь». Перед выходом из дома отец Василий надел скуфью, зимнюю рясу и сказал матушке, чтобы нигде его не искала — если жив будет, даст о себе весточку.

О причине ареста жена спросила сотрудников НКВД, когда те еще ожидали отца Василия. Ей ответили, что в этом районе он человек новый и никак себя не проявил, а обвинение пришло из Коломны.

На самом деле все было не так. В 1938 году уже почти не оставалось священнослужителей на приходах, и все, отказавшиеся сотрудничать с безбожной властью, подвергались репрессиям. В обвинении по «делу» отца Василия нет упоминания о Коломне. Нашлась одна лжесвидетельница в Звенигородском районе, которая согласилась оклеветать священника, обвинив его в контрреволюционной деятельности. По ее словам, 26 января 1938 года на поминках по случаю годовщины смерти местного священника его вдова Антонина Соловьева стала плакать и обижаться на жизнь, говоря: «Это не власть, а грабители, жить невозможно». На это отец Василий якобы ответил: «Вы будьте осторожны и не называйте в других местах их грабителями, а то ведь знаете, как сейчас: моментально заберут. Я вполне согласен с вами, что это грабители. Но нам надо терпеть».

Лжесвидетельница также утверждала, что прихожане восхищались новым священником Василием Горбачевым, считали его одним из лучших среди тех, кто служил в их храме, говорили, что он хорошо читал проповеди и часто со слезами на глазах призывал верующих к терпению.

На допросах волю его не сломили. Он не признал несправедливого обвинения в контрреволюционной агитации.

—С кем вы поддерживаете связь? — спросил следователь.

—Я лично прибыл в Большие Вяземы только в январе месяце и не смог познакомиться ни с кем из граждан указанного прихода. В настоящее время связи ни с кем не поддерживаю, знаю одного старосту Сережина, ныне арестованного НКВД.

— Вы занимаетесь контрреволюционной деятельностью и распространяете клевету против советского правительства. Требую от вас правдивых показаний по предъявленному обвинению.

— В предъявленном обвинении в контрреволюционной деятельности и распространении клеветы в отношении советского правительства виновным себя не признаю.

19 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Василия к расстрелу. Священник Василий Горбачев был расстрелян 26 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

Семья ничего не знала о судьбе отца Василия. Дети, ожидая его возвращения, часто смотрели на дорогу. Иногда им казалось, что идущий по ней старичок их папа. Они подбегали ближе, но видели, что это не он. О его судьбе они узнали лишь в 1989 году.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035. д. П-78029.

Февраля 13 (26) Преподобномученица Вера (Морозова)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученица Вера родилась в 1870 году в городе Торжке Тверской губернии в семье портного Семена Морозова. Когда ей исполнилось двадцать лет, она поступила послушницей в Страстной монастырь в Москве, где подвизалась до его закрытия в начале двадцатых годов. После того как монастыря не стало, она вместе с монахинями и послушницами стала снимать комнату в доме на Тихвинской улице, где они продолжали сохранять монастырский устав, зарабатывая рукоделием. Послушница Вера работала санитаркой в туберкулезном институте.

28 октября 1937 года осведомитель, член коммунистической партии и одновременно «дежурный свидетель», живший в том же доме, что и монахини с послушницами, подписал на них документ с лжесвидетельствами. О послушнице Вере там было написано, будто она говорила: «У власти стало замешательство, выпустили конституцию, в которой говорится, что совершение религиозных обрядов допускается свободно, а нам теперь на самом деле приходится собираться в подвалах, чтобы никто не знал. Священников всех пересажали и скоро будут арестовывать верующих. Поэтому надо нам чаще собираться и усерднее просить Бога, чтобы Он скорее большевикам послал конец».

На основании этого лжесвидетельства начальник Свердловского районного отделения НКВД города Москвы Белышев 14 января 1938 года испросил санкции заместителя начальника НКВД по Московской области Якубовича на арест Веры Семеновны Морозовой и получил ее на следующий день. Послушница Вера была арестована 16 января и сразу же допрошена.

— В каком году вы были лишены избирательных прав?

—Я была лишена избирательных прав в начале революции и восстановлена в 1932 году после моего ходатайства во ВЦИК.

— Кто из монашек Страстного монастыря в данное время проживает в Москве?

—Кто в данное время проживает в Москве из монашек Страстного монастыря, я не знаю.

— Вы обвиняетесь в антисоветской деятельности. Признаете себя в этом виновной?

— Я виновной себя в антисоветской деятельности не признаю.

—Следствие располагает данными, что вы среди окружающих вели антисоветскую агитацию. Признаете себя в этом виновной?

— Я никогда и нигде антисоветской агитации не вела.

— Вы высказывали враждебное отношение к руководству партии и правительства. Вы подтверждаете это?

— Нет, я враждебного отношения к руководству партии не высказывала.

Поскольку послушница Вера категорически отказывалась признавать себя виновной, то в качестве лжесвидетельницы была привлечена рабкор, в тридцать девять лет заслужившая от советской власти персональную пенсию, жившая на Тихвинской улице в том же доме, где жили монахини и послушницы. Она показала, что «к Морозовой ходило много людей социально чуждых, а именно попы. Неоднократно собираясь вместе, вели какие‑то разговоры, для меня неизвестные. Морозова неоднократно в моем присутствии заявляла, что к ней много людей приезжает из колхозов, которые все недовольны коллективизацией. Это и понятно, сейчас везде крестьяне голодают. Вообще жить стало народу тяжело, в магазинах ничего нет, кругом стоит дороговизна. Но это все так и должно быть по Божьему Писанию. Бог нам послал такую власть за грехи, совершенные народом. После ареста группы монашек, проживавших вместе с ней, она ходила и распускала слухи, что ни за что арестовывают».

21 января следствие было закончено. 21 февраля Тройка НКВД приговорила послушницу к расстрелу. Послушница Вера Морозова была расстреляна 26 февраля 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф.10035, д. 21386.

Февраля 13 (26) Мученик Павел (Соколов)

Составитель священник Олег Митров

Мученик Павел Сергеевич Соколов родился 3 марта 1892 года в уездном городе Руза Московской губернии. Его отец — Сергей Гаврилович служил псаломщиком в храме великомученика Димитрия Солунского, а мать — Екатерина Степановна занималась воспитанием пятерых детей. Позднее, в 1912 году, Сергей Гаврилович стал диаконом, а в 1917 году был рукоположен во священника и служил до глубокой старости (в 1938 году, когда ему было уже 75 лет, он служил в селе Дуброво Рузского района).

Оба брата Павла Сергеевича — старший Александр и младший Николай в разные годы окончили Вифанскую Духовную семинарию (Александр в 1911 году, а Николай в 1915 году).

Сам Павел окончил Волоколамское Духовное училище и в августе 1906 года также поступил в Вифанскую Духовную семинарию, где обучался до мая 1914 года. В марте 1914 года вместе с другими воспитанниками 6–го класса он был посвящен в стихарь. По окончании курса семинарии он заявил о своем желании служить по духовному ведомству, добавив: «Жительство буду иметь в доме родителя своего диакона Дмитровской города Рузы церкви Сергея Соколова».

Там он и прослужил псаломщиком до самого ареста в 1938 году, неся на себе все тяготы служителя гонимой Церкви — нищету, поборы, преследование властями. Павел Сергеевич исполнял это послушание, несмотря на то, что был слеп на один глаз.

Арестовали Павла Сергеевича 10 февраля 1938 года по обвинению в проведении активной контрреволюционной агитации и держали под стражей при КПЗ Рузского районного отделения милиции. Обвинение в контрреволюционной деятельности он категорически отрицал.

Решением Тройки НКВД от 16 февраля 1938 года Павел Сергеевич Соколов был приговорен к расстрелу. Псаломщик Павел Соколов был расстрелян 26 февраля 1938 года. Место его захоронения неизвестно.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. П-62731. ЦИАМ. Ф. 427, оп. 1, д. 4305.

Дубинский А. Ю. Вифанская Духовная семинария. Алфавитный список выпускников 1901—1917 гг. (краткий генеалогический справочник). «Прометей», М. 1999.

Февраля 15 (28) Преподобномученица София (Селиверстова)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученица София родилась 17 сентября 1871 года в селе Изноира Сердобского уезда Саратовской губернии в семье крестьянина Памфила Селиверстова. Когда Софии исполнилось десять лет, семью постигло несчастье — умерла мать, и отец девочки отдал ее в приют в селе Краюшкино, который существовал в то время при женской общине, преобразованной затем в монастырь. В приюте она прожила до двадцати лет, а затем уехала в Санкт–Петербург, поступила в прислуги и одновременно обучалась на дому рисованию. В этом искусстве София достигла заметных успехов.

В 1898 году София встретилась со знакомой монахиней, которая к тому времени уже двадцать два года подвизалась в Страстном монастыре в Москве, и та порекомендовала ее монастырю. Здесь послушанием Софии стало обучение монахинь рисованию.

В 1921 году София была лишена избирательных прав за то, что жила в монастыре, хотя и не была монахиней. Впоследствии, в 1933 году, она обратилась с жалобой во ВЦИК и была в правах восстановлена.

В 1926 году Страстной монастырь был закрыт, и София с тремя монахинями отремонтировали себе под жилье подвальное помещение в доме на Тихвинской улице, где и прожили до ноября 1937 года, когда сотрудники НКВД арестовали монахинь. Хотели арестовать и Софию, но ее в это время не оказалось дома.

В феврале 1938 года осведомители, жившие в этом же доме, направили в НКВД донесение, будто София говорила: «Честных тружеников большевики ссылают и всех пересажали по тюрьмам, а у руководства власти поставили мошенников и лодырей. Но это всё нам Бог послал за грехи. За нас теперь больше всех приходится страдать нашим защитникам — священникам, на которых сейчас идет гонение». Они написали, что такие контрреволюционные разговоры София ведет среди окружающих открыто и на одном из сборищ монахинь говорила: «Выпустили конституцию, в которой говорится, что совершение религиозных обрядов допускается свободно, а на самом деле нам теперь приходится собираться в подвальных помещениях, чтобы никто не знал».

Вызванные на допрос осведомители подтвердили свои показания и в качестве свидетелей.

22 февраля 1938 года послушница София была арестована и заключена под стражу в 13–е отделение милиции города Москвы. На следующий день она была допрошена.

— На одном из сборищ арестованных монахинь вы говорили, что честных тружеников большевики ссылают и всех пересажали по тюрьмам, а у руководства власти поставили мошенников и лодырей и что священникам приходится страдать, на них сейчас гонение. Признаете ли вы себя в этом виновной? — спросил следователь.

— Не признаю. Никакой контрреволюционной деятельности я не вела.

— До ареста в 1937 году монахиня Страстного монастыря Павлова, жившая вместе с вами, проводила контрреволюционную агитацию, говоря, что в колхозах умирают с голода, и вы в этом разговоре ее поддержали. В момент процесса над бандой троцкистов вы сожалели, что их расстреляли, и при этом высказывали антисоветские настроения, что невинные люди погибают. Признаете ли себя в этом виновной?

— Таких разговоров я не слышала от Павловой. Сожаления по поводу расстрела банды троцкистов не высказывала и виновной себя не признаю.

На этом допрос был закончен. 25 февраля Тройка НКВД приговорила ее к расстрелу. Послушница София была расстреляна 28 февраля 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 22836.

Февраля 16 (1 марта) Священномученик Павел (Смирнов)

Составитель священник Олег Митров

Священномученик Павел родился 6 декабря 1877 года в селе Тишково Серпуховского уезда Московской губернии в семье священника Феодора Константиновича Смирнова. Позднее его отец служил в Борисоглебской церкви села Генино.

В августе 1893 года по окончании курса в Перервинском Духовном училище Павел Смирнов поступил в Московскую Духовную семинарию, которую окончил в июне 1899 года. После окончания семинарии Павел Федорович женился на Клавдии Николаевне, впоследствии у них родилось четверо детей.

10 ноября 1901 года он был определен к Ильинскому храму села Ильинское Серпуховского уезда Московской губернии и 22 января 1902 года рукоположен во священника. С 1 февраля 1902 года отец Павел стал также и законоучителем церковноприходской школы.

За ревностное служение Церкви отец Павел был награжден многими церковными наградами и возведен в сан протоиерея.

Отец Павел и его семья разделили судьбу многих священнослужителей того времени. Они были лишены избирательных прав, во время коллективизации их выгнали из дома, отняли землю и домашний скот. По воспоминаниям знавших их людей, отца Павла с матушкой несколько раз забирали органы ОГПУ—НКВД, но потом отпускали.

В 1930 году отец Павел был осужден Тройкой ОГПУ по обвинению в активной контрреволюционной деятельности и приговорен к трем годам ссылки. После отбывания ссылки он несколько месяцев жил в Кашире, а затем по рекомендации священника Голубева, который переходил служить из села Карачарово Можайского района в село Глазово, и по благословению епископа Волоколамского Иоанна (Широкова) с марта 1934 года стал священником села Карачарово.

29 ноября 1937 года отца Павла Смирнова арестовали по обвинению в активной контрреволюционной деятельности и содержали под стражей в Можайской тюрьме. На допросе отец Павел виновным себя не признал.

7 декабря 1937 года Тройка НКВД приговорила отца Павла к 10 годам исправительно–трудового лагеря. Протоиерей Павел Смирнов умер 1 марта 1938 года (день памяти святого мученика Павла Кесарийского) в Новосибирской области и был погребен в безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-18808.

ЦИАМ. Ф. 234, оп. 1, д. 2049, д. 2095, д. 2116. Ф. 203, оп. 763, д. 77.

ЦГАМО. Ф. 66, оп. 11. д. 235; оп. 25, д. 130, д. 190. Ф. 2458, оп. 1, д. 57.

Февраля 21 (6 марта) Священномученик Константин (Пятикрестовский)

Составитель И. Г. Менькова

Священномученик Константин родился 31 мая 1877 года в Москве в семье Михаила Пятикрестовского. Свою фамилию Пятикрестовские получили от прадеда Степана, первого священника в их роду. Он был крестьянином, уроженцем погоста Пяти Крестов под Коломной (на этом месте сейчас построен поселок Цемгигант). По преданию, кресты были поставлены в память пяти братьев, погибших в Куликовской битве. При поступлении в Коломенское Духовное училище Степана спросили: «Чей ты? Откуда?» Он отвечал, что Яковлев, а живет в Пяти Крестах. Поскольку в тот год уже двое Яковлевых были зачислены в училище, решили назвать Степана Пятикрестовским.

Отец Стефан имел пятерых сыновей, трое из которых — Сергей, Василий и Михаил — стали священниками. Отец Сергий служил в церкви Рождества Богородицы в Путинках, отец Василий — в церкви Рождества Богородицы на Кулишках, отец Михаил — в церкви Космы и Дамиана на Покровке, сначала диаконом, а с 5 января 1902 года священником. Он отличался особым усердием в служении. В голодные 1918—1919 годы (до самой кончины, последовавшей 6 сентября 1919 года) батюшка неукоснительно служил по воскресеньям и праздникам, исполняя обязанности и священника, и диакона, и псаломщика, и даже звонаря. В том же духе ревности по Бозе он воспитывал и своих детей.

У него было три сына, Александр, Константин и Иван, и три дочери — Евгения, Наталья и Мария. Александр и Иван учились в Московской Духовной академии[5], а Константин, окончив 11 июня 1897 года курс Московской Духовной семинарии по 2–му разряду, образование не продолжил.

8 октября 1897 года он поступил учителем в Георгиевскую двухклассную церковную школу и служил там до принятия священного сана.

11 июля 1899 года Высокопреосвященнейшим Владимиром (Богоявленским), митрополитом Московским Константин Михайлович был определен во священника к Михайло–Архангельскому храму села Коробчеево Коломенского уезда Московской епархии.

10 сентября 1899 года он женился на Людмиле Сергеевне Митропольской, старшей дочери отца Сергия Митропольского, священника Никольского храма на Болвановке (близ Таганской площади). Людмила Сергеевна окончила Мариинское епархиальное училище и два года преподавала в Московском приюте имени Тарлецкой в Сыромятниках.

Вскоре Константин Михайлович был рукоположен во диакона, а спустя месяц — во иерея. Иерейская хиротония была совершена в Елоховском Богоявленском соборе Преосвященным Парфением (Левицким), епископом Можайским.

Через несколько дней молодой священник с супругой выехали на приход. Преподавательский опыт отца Константина пригодился: он сразу же начал занятия по Закону Божию в Коробчеевской земской школе.

Главным для отца Константина стало его служение. Он был усердным и заботливым пастырем. Своей отзывчивостью батюшка снискал уважение и известность не только в Коробчееве, но и в окрестных деревнях. Жители села Троицкое–Кайнарджи приглашали его перейти служить в свой храм, а жители села Чанки звали настоятелем в свою церковь.

Дом, отведенный священнику Никольской церкви для жилья, был плохо утеплен. Зимой там было очень холодно, все болели, и матушка Людмила с маленьким сыном надолго уезжала в Москву под родительский кров. Принятие любого предложения перейти на лучшее место избавило бы отца Константина от крайней неустроенности его личной жизни, обеспечило пригодным жильем и достаточными средствами. Но он остался на приходе, вверенном ему Богом, и облегчения креста своего не искал, безропотно терпел все неудобства и трудности. Условия же его жизни не улучшались, и на третий год служения в Коробчееве он так сильно заболел, что 8 августа 1902 года ему пришлось уйти за штат.

27 декабря 1903 года по решению Высокопреосвященнейшего Владимира (Богоявленского) священник Константин Пятикрестовский был определен к Николаевской церкви в село Летово Подольского уезда. Он прослужил там около десяти лет. Все это время он преподавал в Летовской школе грамоты, до самого ее закрытия. С 1910 года по 30 мая 1911 года отец Константин состоял членом благочиннического совета, а с 30 мая 1911 года по 18 сентября 1913 года был духовно–судебным следователем.

В марте 1912 года он выдержал экзамен в Московской Духовной семинарии и получил аттестат 1–го разряда. 18 октября 1913 года Высокопреосвященнейшим Макарием (Невским), митрополитом Московским священник Константин Пятикрестовский был переведен настоятелем в храм Введения Пресвятой Богородицы в Конюшенной слободе близ Дмитрова (сейчас это окраина Дмитрова, именуемая Заречьем).19 ноября он переехал на новое место служения и с первых же дней стал законоучителем во Введенской земской школе.

Супруги Пятикрестовские приобрели у вдовы отца Петра Лебедева, прежнего священника Введенской церкви, старый дом напротив храма, завели крестьянское хозяйство: имели сад, огород, держали коз. Жили в непрестанном труде. Семья у них росла, родилось четверо сыновей: Кирилл, Пантелеимон, Севастьян и Виталий.

Годы, прожитые в Дмитрове, принесли много скорбей. В 1915 году скончалась мать отца Константина. В 1916 году погибла его сестра Евгения Михайловна с мужем, протоиереем Николаем Скворцовым, настоятелем Духосошественской церкви на Лазаревском кладбище. Их в собственном доме зарубили топором грабители. В 1919 году умерли его отец и тесть. Отец Константин стал замкнутым, немногословным.

Средоточием жизни священника остается его служение Богу и людям. Шла война, жизнь становилась труднее, и он чем мог помогал нуждающимся, подчас кормил их плодами своих крестьянских трудов.

После революционных перемен, сам терпя нужду, батюшка устраивал обнищавших крестьян на работу — кого в мастеровые, кого в домработницы к своим многочисленным родственникам и знакомым. Его заботы не остались безответными. По мере сил и прихожане старались заботиться о своем батюшке. Один из них, Федор Иванович Кудрявцев, в 1919—1921 годах, спасаясь от голода, переехал в поселок Белогородню Вольского района Саратовской области. Там жилось легче, и Федор Иванович стал посылать отцу Константину посылки с продуктами.

В 1918 году священник Введенской церкви Константин Пятикрестовский был награжден фиолетовой скуфьей.

В отношениях с людьми отец Константин отличался исключительной мягкостью. Но когда вставал вопрос о вере, о православии, оставался непреклонным. Он не поддался давлению обновленческого ВЦУ, сохраняя верность Патриарху Тихону и послушание епископу Дмитровскому Серафиму (Звездинскому), за что имел от обновленцев неприятности. В документах живоцерковного Московского Епархиального Управления он назван первым среди пяти наиболее твердых «тихоновцев» Дмитровского уезда.

26 апреля 1926 года отец Константин был награжден золотым наперсным крестом. 12 мая 1932 года в Покровском храме на Красносельской улице Москвы епископ Подольский Иннокентий (Летяев) возвел священника Константина Пятикрестовского в сан протоиерея. К празднику Пасхи 1936 года он был награжден палицей. В храме Введения отец Константин прослужил двадцать четыре года.

Он был арестован ночью 26 ноября 1937 года. Одновременно были арестованы четырнадцать священников и диакон Дмитровского собора. В тринадцати селах Дмитровского района были закрыты церкви. И только Введенскую церковь приход отца Константина сумел отстоять, ее так и не закрыли.

Священнику предъявили обвинения в антисоветской деятельности, в распространении контрреволюционной клеветы против существующего строя, в высказываниях враждебных взглядов против коммунистов, агитации населения против выборов в советы.

Весь этот вымысел отец Константин отвергал. В конце допроса сказал: «Виновным в антисоветской агитации я себя не признаю. В частных беседах я говорил:«Православная вера и вообще вера в Бога с арестами священников и закрытием церквей не прекратится, не прекратится она, эта вера, в силу того, что бессмертна»».

5 декабря 1937 года Тройка НКВД приговорила Константина Михайловича Пятикрестовского к заключению на 10 лет в исправительно–трудовой лагерь.

В один из дней, когда матушка Людмила пришла с сыном к тюрьме с передачей, ей сказали, что ночью «всех попов» увезли. После войны вернулся из лагеря бывший соборный диакон и рассказывал: «После ареста всех заключенных собрали в милиции, явились молодцы с ножницами и бритвами и, глумясь, издеваясь, всех обстригли, побрили, сорвали со всех рясы. Ни следствия, ни суда не было, повезли в Сибирь». Отправили в Мариинские лагеря, на лесоповал.

Семья не знала, где находится отец. Но однажды от него пришло письмо — маленький бумажный квадратик: «Дорогая Люда! Пишу из г. Мариинска Сиб. распред. лаг. НКВД. Привет моим дорогим деткам и внучатам… Если о чем желаешь известить меня, то пиши по означенному адресу. Если отсюда вскоре и возьмут, то твое письмо все равно дойдет до меня чрез Сиб. распред. лаг. НКВД».

В июне получили извещение, что отец Константин скончался 6 марта 1938 года. 6 июля 1938 года во Введенской церкви Дмитрова состоялось заочное отпевание ее бывшего настоятеля.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035. д. П-16750.

ЦИАМ. Ф. 2128, оп. 1, д. 322. Ф. 2303, д. 15.

Московские Церковные Ведомости. 1918. № 12.

Письма священника Константина Пятикрестовского разным лицам. Рукопись.

Пятикрестовский П. К. Все в прошлом. Альманах № 2. Рукопись. 1966.

Голицын М. М. Записки уцелевшего. М. Орбита. 1990.

Февраля 22 (7 марта) Священномученик Виктор (Моригеровский) и мученица Ирина (Смирнова)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Виктор родился 17 апреля 1872 года в селе Минеево Дмитровского уезда Московской губернии в семье священника Иоанна Моригеровского. Окончил Духовную семинарию и в 1901 году был рукоположен в сан священника к Никольской церкви села Черленково Волоколамского уезда Московской губернии. В XVI веке в этом селе был мужской монастырь, приписанный к Иосифо–Волоколамскому монастырю, построенный на его средства. Впоследствии приписной монастырь был обращен в приходскую церковь.

В 1931 году отец Виктор был арестован по обвинению в отказе от выполнения общегосударственных повинностей и приговорен к двум годам заключения в исправительно–трудовом лагере. Не согласившись с обвинением, он подал кассационную жалобу в суд и был оправдан. В 1933 году власти снова арестовали священника по обвинению в контрреволюционной агитации. Тройка ОГПУ приговорила его к трем годам ссылки в Казахстан. В июне 1934 года отец Виктор вернулся домой и вновь стал служить в Никольском храме.

Во время гонений на Церковь в конце тридцатых годов власти стали собирать сведения о тех, кого предполагали арестовать. 22 января 1938 года следователь допросил священника Петра Павловича Розова, который служил в Никольской церкви, но в 1937 году оставил служение и поступил работать в контору «Союзплодовощ».

Отвечая на вопросы следователя, он сказал: «Из фактов контрреволюционной деятельности Виктора Ивановича Моригеровского мне известно следующее. 27 декабря 1937 года в доме Моригеровского был священник из села Поречье Уваровского района Василий Никитский; последний хотел поступить священником в село Левкоево Шаховского района. В разговоре с Никитским о переходе его в Шаховской район Моригеровский сказал:«Советская власть в нашем районе никакого житья не дает духовенству. Налогами нас, видать, не осилили, так начали пачками арестовывать».

12 декабря 1937 года в доме Моригеровского в разговоре об аресте за контрреволюционную деятельность некоторых священников Шаховского района он говорил:«Большевики сейчас, как видно, окончательно озверели на духовенство, никакого житья не стало нам от советской власти. В конституции о религии пишут одно, а на деле делают другое. Забирают всех подряд ни за что. Вот и в нашем районе несколько священников пошли страдать. А за что? Совершенно ни за что забрали».

19 декабря 1937 года священник Моригеровский в помещении черленковской церкви с амвона читал верующим проповедь и призывал их всячески оказывать помощь духовным лицам, арестованным за контрреволюционную деятельность. Моригеровский говорил:«Православные, советская власть сейчас многих лиц из высшего духовного звания заключила под стражу. Святые отцы наши пошли страдать ни за что. Исключительно только за то, что они поддерживали православную веру, сохраняли наши храмы. И мы должны им оказать помощь и поддержку. Эта помощь даст возможность сохранить нам православную веру и храмы на многие лета».

В январе 1937 года в разговоре со мной о новой конституции священник Моригеровский говорил:«Сейчас все радуются и хвалят новую конституцию, а что нам дала новая конституция? Ничего хорошего. По приходу нам не давали ходить с молебнами, так и сейчас не дают. В новую конституцию я не верю и жду еще большего нажима на духовенство со стороны советской власти, так как, кроме издевательств над нами, мы ничего от советской власти не видели и не увидим»».

11 февраля 1938 года была составлена справка на арест священника, в которой среди прочих лжесвидетельств были такие: «В мае 1937 года Моригеровский около церкви говорил верующим:«Православные, советская власть сейчас требует от церкви уплаты налога, а средств таких, которые на нас возложены в уплату, у церкви нет, и вот у меня к вам большая просьба. Надо будет организовать сбор в помощь церкви и духовенству, только так мы и сохраним свою православную веру, не дадим ей погибать от слуг антихриста — большевиков».

21 января 1938 года в помещении Черленковского сельсовета в разговоре с гражданином Чухровым об оплате гособязательств Моригеровский сказал:«Хоть вы меня и вынуждаете под давлением непосильных налогов отказаться от службы, но я в помощь церкви и для сохранения православной веры мобилизую все силы верующих своего прихода и буду служить православной вере до последних дней своей жизни»».

16 февраля 1938 года отец Виктор был арестован и заключен в Волоколамскую тюрьму.

— 21 января 1938 года вы в помещении сельсовета в Черленково высказывали злобу на советскую власть, что духовенство обложили непосильными налогами? — спросил следователь.

— Я действительно был при Черленковском сельсовете, куда меня вызывал инспектор Райфо по вопросу учета доходов, но я ничего там не говорил, — ответил священник.

— В мае 1937 года вы вели среди верующих контрреволюционную агитацию против советской власти, высказывали недовольство существующим строем?

— По этому вопросу я также ничего не говорил. Показания против меня считаю ложными, — ответил священник.

— Вы признаете себя виновным в предъявленном вам обвинении?

— Виновным себя в предъявленном мне обвинении я не признаю.

Вместе с ним была арестована староста Никольского храма Ирина Алексеевна Смирнова.

Мученица Ирина родилась 16 апреля 1891 года в селе Рамешки Волоколамского уезда Московской губернии в семье крестьян Алексея и Матроны Петровых.

В справке, составленной на ее арест, сотрудники НКВД написали: «Поддерживает тесную связь со священником Виктором Ивановичем Моригеровским. Они концентрируют вокруг себя верующих, организовывают сборы в помощь церкви и духовенству.

В январе 1938 года Смирнова говорила:«По конституции советская власть Церковь от государства отделила, а сами к Церкви придираются и с религией ведут борьбу. Сейчас вот двух священников арестовали; жаль бедных, ни за что страдать пошли, но мы тоже не уступим, одних взяли, других призовем».

В ноябре 1937 года в разговоре около церковного сарая на тему о жизни при советской власти Смирнова говорила:«Никогда хорошей жизни при советской власти не было и не будет, потому что все руководители советской власти и коммунисты — жулики. Всюду и везде все растаскивают. Вот, например, церковь нашу всю обобрали, задавили непосильными налогами. Несчастное железо и то сейчас украли. А кто? Все вы, коммунисты, тащите. Все вам мало, и все равно у вас ничего не было и нет»».

На допросе, как это часто бывало, следователь попросил ее рассказать о себе. Ирина Алексеевна стала рассказывать, что с малолетства до 1912 года она проживала с родителями, которые имели в то время дом с надворными постройками, два сарая, ригу, молотилку, веялку, конную льнопрялку, имели земли на три души, помимо этого, арендовали землю от четырех до пяти десятин у помещика. Для уборки урожая нанимали рабочую силу. Имели лавку с мануфактурными и бакалейными товарами. Хозяйство родителей подверглось при советской власти раскулачиванию, они были лишены избирательных прав, а затем за невыполнение твердого задания был выслан на три года отец. После отбытия срока он стал жить у нее. Прожил три года и в сентябре 1937 года скончался. Она рассказала, что в 1912 году вышла замуж в деревню Сутоки за Николая Алексеевича Смирнова, с которым прожила полтора года. В хозяйстве у них был дом с надворной постройкой, два сарая, амбар, рига, молотилка, две лошади, две коровы. В 1913 году муж выстроил лавку, в которой открыл бакалейную торговлю. Спустя четыре месяца он был арестован за убийство торговца–дегтярника и приговорен к пятнадцати годам каторги. Ирина осталась жить у свекра, в наследство от мужа ей досталась бакалейная лавка. Имея на иждивении двоих детей, она не смогла торговать, и торговала ее сестра. Впоследствии она построила дом, ригу и сарай, имела лошадь, корову, три–четыре овцы. С 1931 по 1936 год она состояла в колхозе, откуда ушла по болезни.

— Следствие располагает данными, что вы имеете дружескую связь с Моригеровским, организовывали массы верующих на сборы в помощь церкви и духовенству, часто посещали дом Моригеровского, вели контрреволюционную агитацию против проводимых мероприятий, дискредитировали руководителей советской власти, — сказал следователь.

— Я с Моригеровским поддерживала дружескую связь по службе, то есть взаимоотношения между нами были религиозные. Сборов в помощь духовенству я не организовывала. Я посещала дом Моригеровского по служебным делам в воскресные дни. Контрреволюционной агитацией против советской власти не занималась, — ответила Ирина Алексеевна.

— Вам предъявляется обвинение в занятии контрреволюционной агитацией против проводимых мероприятий советской власти на селе. Признаете себя виновной?

—В предъявленном мне обвинении виновной я себя не признаю.

На этом допросы были закончены. 27 февраля Тройка НКВД приговорила отца Виктора и Ирину Смирнову к расстрелу. Священник Виктор Моригеровский и староста храма Ирина Смирнова были расстреляны 7 марта 1938 года и погребены в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ: ГАРФ. Ф. 10035, д. 23028. Монастыри и храмы Московской епархии. М., 1999.

Февраля 26 (11 марта) Священномученик Сергий (Воскресенский)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Сергий родился 29 июля 1890 года в селе Дьяковское (ныне это село Коломенское в черте города Москвы) Московского уезда Московской губернии в семье священника Сергия Воскресенского и его супруги Евдокии Сергеевны. Отец Сергий был настоятелем Иоанно–Предтеченской церкви в селе Дьяковском. При нем была сооружена церковная ограда, уложена мостовая от храма до моста через реку, построена церковноприходская школа, но открыть ее уже не успели — произошла революция и начались гонения на Русскую Православную Церковь.

Сергей был крещен в день своего появления на свет священником храма иконы Казанской Божией Матери Симеоном Наумовым в присутствии диакона Василия Смирнова и псаломщика Иоанна Нарциссова. В 1907 году Сергей поступил в Перервинское Духовное училище, а затем в Московскую Духовную семинарию. В 1915 году по окончании семинарии он поступил учителем словесности в школу при женском Князе–Владимирском монастыре в Подольском уезде. Обитель была основана в 1890 году при селе Филимонках и располагалась на возвышенном месте среди густого елового леса. В 1916 году Сергей Сергеевич женился на девице Александре, дочери священника Николая Никольского, который служил в Подольске. В том же году Сергей Сергеевич был рукоположен в сан диакона и до 1920 года служил в монастыре. В 1920 году скончался его отец, и диакон Сергий был рукоположен в сан священника ко храму Иоанна Предтечи в селе Дьяковское.

В 1918 году власти издали декрет «О регистрации, приеме на учет и охранении памятников искусства и старины, находящихся во владении частных лиц, обществ и учреждений», который послужил поводом для закрытия многих храмов, — в частности, расположенных в селах Коломенское и Дьяковское.

8 декабря 1923 года власти города Москвы постановили отнять храм Иоанна Предтечи у верующих: поскольку «здание церкви является исключительным памятником архитектуры XVI века и реставрируется на государственные средства, предложить Московскому уездному исполнительному комитету договор с общиной верующих расторгнуть и передать церковное здание отделу музеев и охраны памятников искусства и старины Народного Комиссариата по Просвещению».

После закрытия храма отец Сергий перешел служить в храм Казанской иконы Божией Матери в селе Коломенском. Церковный народ любил священника, среди прихожан у него было много доброжелателей. Если надо было крестить или идти срочно причащать, он никому не отказывал. Крестьяне в Коломенском были достаточно обеспечены, они держали большие сады и зарабатывали тем, что продавали ягоды и фрукты на базаре, находившемся тогда на Болотной площади в Москве неподалеку от Кремля. Чтобы прокормить семью, и отец Сергий вместе с крестьянами возил на базар малину, яблоки, вишню.

Властям было ненавистно наличие благочестивого большого села вблизи Москвы, крестьяне которого, несмотря на притеснения властей, жили самостоятельно и в достатке, и при усилении гонений они решили арестовать тех, кто не шел на сделку с совестью и не соглашался на полное послушание ОГПУ. Некоторые из сочувствующих священнику предупреждали его о начале широкомасштабных гонений, в результате которых он может быть арестован, и предлагали ему уехать, но отец Сергий отказался.

В ночь с 15 на 16 марта 1932 года ОГПУ арестовало отца Сергия. Тогда же было арестовано семь крестьян. Первое время их содержали в концентрационном лагере в селе Царицыно рядом с Москвой вместе с сотнями других арестованных. Отца Сергия и крестьян обвиняли в распространении антисоветских слухов, источником которых явился тринадцатилетний мальчик. Он рассказал, что ему однажды пришлось ехать на телеге на базу. Близ Перервы, у местечка, которое называется Иоанн Богослов, ему повстречался неизвестный старик, который попросил подвезти его до Перервы. Сев на телегу, он дорогой предложил мальчику оглянуться назад в сторону Москвы. Обернувшись, он увидел: по дороге течет кровь, а над Москвой мчится конница. Старик предложил посмотреть в левую сторону. Там была группа работающих крестьян–единоличников. Он посмотрел направо. Здесь стояли колхозники, одетые в похожие на саваны желтые халаты, а впереди шла толпа с музыкой. Оглянулся кругом мальчик, а старика уже не было. Вызванный на допрос в ОГПУ, мальчик подтвердил все виденное. «Что это был за старик, я совершенно не знаю», — сказал он. «Кто тебя научил распускать подобные слухи?» — спросил следователь. «Никто меня не учил», — ответил подросток.

На следующий день после ареста уполномоченный ОГПУ по Московской области Шишкин написал: «Рассмотрев агентурное дело»Теплая компания»антисоветской группировки селения Дьяковское, по которому проходит кулацко–зажиточный элемент… который под руководством попа Воскресенского на протяжении 1931 года и последующего времени ведет антисоветскую работу, направленную к срыву мероприятий партии и советской власти в деревне, принимая во внимание, что для ареста и привлечения их к ответственности имеется достаточно материала, постановил: агентурное дело»Теплая компания»ликвидировать путем ареста проходящих по нему граждан».

Допрошенные лжесвидетели показали, что священник «часто ходит на дом… к гражданам, по селу делает поборы. Среди верующих говорил, что придет время, когда народ будут хоронить без отпевания, старые попы умирают, а новых не учат, и проповедовать слово Божие некому. Скоро и у нас под Москвой устроят голодную степь, всех лучших крестьян советская власть раскулачивает, арестовывает, ссылает, работать некому. А за что угоняют? Лишь за то, что они не хотят идти в колхоз. Весь этот гордиев узел, который завязали большевики, может разрубить лишь война. Взяли меня, спрашивали в ОГПУ о моем хозяйстве, могут сказать, что я вел агитацию против советской власти и колхозов. Мне, как священнику, часто приходится ходить с требами как к колхозникам, так и к единоличникам. Конечно, они спрашивают меня:«Как, отец Сергий, ты мыслишь насчет колхозов — вступать или нет?«Что же мне остается отвечать? Конечно, я отвечал так, как представлял себе, и говорил:«Колхоз, как видите вы и я, ничего хорошего не принесет, сейчас мужика согнули в бараний рог, а когда пройдет сплошная коллективизация, то тогда совсем пропало дело». Ну разве это агитация? Я только высказывал свое мнение…

Поп Сергей Сергеевич Воскресенский родился и вырос в селении Дьяковском, где его отец также был попом. Среди верующих пользуется авторитетом. Воскресенский говорил:«Советская власть — это красные помещики, которые притесняют трудовое крестьянство, разоряют и закрывают храмы. Но мы должны со своей стороны не примиряться с этими гонениями, а действовать, как первые христиане». Воскресенский часто говорил проповеди, в которых призывал крестьян крепиться, говоря:«Наступило тяжелое время для верующих, всюду на нас гонение, нам нужно крепко держаться за Церковь. Наступило последнее время, но Церковь останется непобедимой». Будучи у меня в доме и увидев у меня разукрашенные портреты Ленина и членов реввоенсовета, выйдя из дома, смеялся надо мной, говоря:«Вместо икон портреты стала украшать»».

Среди других свидетелей был вызван священник Казанской церкви в селе Коломенском Николай Константинович Покровский. «Сергея Сергеевича Воскресенского, — показал он, — знаю с детского возраста. В своей работе мне часто приходилось с ним соприкасаться. Последний, будучи священнослужителем, использовал свое положение для антисоветской работы, обрабатывая в этом направлении и верующих, подбирая из их среды группу единомышленников и через них проводя дальнейшую работу. Воскресенский антисоветскую работу проводил также и при исполнении треб. Так, например, осенью прошлого года я и Воскресенский ехали на похороны, и крестьянин села Чертаново, который вез нас, сказал нам:«Смотрите, отец Сергий, было пустое место, а сейчас большое строительство». На что Воскресенский ответил:«Нет ничего удивительного — работы в Советском Союзе производятся принудительным трудом из‑под палки, полуголодным народом». В момент изоляции кулачества Воскресенский в присутствии верующих, фамилии которых я забыл, говорил:«Получил я письмо от наших узников. Пишут они, что живут плохо, в землянках. Все их имущество пропало в дороге, получили лишь свои топоры и лопаты, а ценности правители взяли себе. Не удалось здесь обобрать — так в дороге обобрали до последней рубашки». Осенью 1931 года при подведении итогов хозяйственного года была устроена выставка работы колхозов. Я, проходя по селу Коломенскому с Воскресенским, попросил у него посмотреть выставку, на что последний ответил:«Что там смотреть? Если бы это была собственность крестьян, тогда другое дело, а то все колхозное, а у крестьянина осталась одна голова собственная и скоро с плеч долой полетит»».

20 марта следователь Шишкин допросил отца Сергия. На вопросы следователя священник ответил: «Я и арестованные со мной колхозники вели разговор о высланных кулаках, об их семьях, оставленных в районе, об их материальном обеспечении, моральном состоянии. Я до своего ареста в селении Дьяковском служил в Казанской церкви. Сельсовет Дьяковского в 1929 году произвел изъятие у меня части имущества — стульев, столов, шкафов и так далее. Часть из них мне была возвращена, часть не возвратили. Я облагался в индивидуальном порядке налогом. По ягодам мне было дано твердое задание, часть моего дома сельсовет использовал под жительство рабочим овощного комбината, вынудив мою семью проживать в тесноте. При реализации займа мне было предложено подписаться на заем в 200 рублей, я предложил 50. В результате я на заем не подписался. Все это вызывало во мне недовольство советской властью и ее представителями на местах — сельсоветом. Сдавая ягоды советской власти по твердым ценам, я был лишен возможности получить за сданную продукцию хлеб и промтовары, так как продукты питания приходилось покупать на рынке, платя за них по рыночным ценам. Поселив в моем доме рабочих, принудили меня с семьей ютиться на площади, не удовлетворяющей мою семью. Но, несмотря на все это, я со своей стороны имеющееся у меня недовольство окружающим не передавал и агитацией не занимался. Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю».

26 марта 1932 года следствие было закончено. В обвинительном заключении следователь написал: «Село Дьяковское в прошлом, как до, так и после революции, являлось кулацким селом, имевшим прямые связи в торговой деятельности с московскими рынками. Это село в прошлом выбрасывало на московские рынки огромное количество овощной и ягодной продукции, и вместе с этим зажиточная часть этого села занималась скупкой товаров в окружающих селениях района, а также завозом из других районов для переработки и последующей реализации на московских рынках.

В период проведения мероприятий партии и советской власти в части колхозного строительства деревни село Дьяковское под влиянием кулацко–зажиточной прослойки села оказалось в стороне от колхозной жизни, за исключением некоторой бедняцко–батрацкой части села, которая к организации колхоза приступила в конце 1929 года, организовав колхоз из нескольких хозяйств. В последующее время колхоз разрастался за счет бедняцко–середняцких масс и кулачества, и уже в 1930 году село Дьяковское было коллективизировано на 90%. Однако в него с целью разложения и скрытия своей кулацкой физиономии вошли в подавляющем большинстве элементы кулачества.

В результате полной засоренности дьяковского колхоза кулацко–зажиточным элементом, благодаря антиколхозной деятельности его, разложения, явного срыва колхозных мероприятий, колхоз распался и в нем оказалось только 17 бедняцко–середняцких хозяйств (из числа имевшихся 186 хозяйств).

В период перевыборов сельсоветов в 1931 году село Дьяковское подвергалось неоднократному переизбранию совета вследствие того, что кулацко–зажиточный элемент всячески старался ввести и поставить у руководства»своих людей», внося дезорганизацию в систему перевыборов, наряду с этим усиленно выступая против кандидатур бедняков–колхозников и коммунистов.

В данное время село коллективизировано на 24 %. Планы заготовок селом не выполнены. По поступившим в Ленинское райотделение сведениям, группа из кулацко–зажиточного элемента под руководством местного попа Воскресенского вела антисоветскую агитацию, направленную к срыву мероприятий партии и советской власти, с использованием религиозных предрассудков масс.

Руководитель антисоветской группировки, обвиняемый Воскресенский, являясь служителем культа и будучи авторитетным среди верующих, обходя их, внушал им, что организация колхозов убьет религию и религиозные чувства верующих.

В качестве одного из методов борьбы с мероприятиями советской власти в деревне обвиняемые по делу с целью дискредитации советской власти распространяли слухи о гибели советской власти и нелепые провокационные слухи о том, что один из колхозников села Дьяковское якобы видел видение, заключающееся в том, что он при возвращении из Москвы в село на дороге встретил старца, который предложил ему посмотреть назад, в правую и левую стороны, и когда он посмотрел, то сзади увидел армию и кровь, слева — замученных и оборванных колхозников, а справа — единоличников в хороших костюмах, сытых и жизнерадостных».

6 апреля обвиняемых перевезли в Бутырскую тюрьму в Москве. 4 августа 1932 года Тройка ОГПУ приговорила отца Сергия к трем годам заключения в исправительно–трудовом лагере. Он был заключен в лагерь на Беломорско–Балтийском канале на станции Медвежья Гора. В начале марта следующего года отца Сергия посадили в камеру с уголовниками. Они сняли с него полушубок, затем остальную одежду и выставили на мороз, который в то время был весьма жесток. Не перенеся издевательств, священник Сергий Воскресенский скончался 11 марта 1933 года и был погребен в безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-76357. т. 1, т. 2.

РГИА. Ф. 831, д. 189.

Из истории музея «Коломенское». М., 1998.

Православные монастыри России. Краткий справочник. Новосибирск, 2000.

Марта 1 (14) Священномученик Петр (Любимов)

Составитель священник Олег Митров

Священномученик Петр родился 6 января 1867 года на праздник Крещения Господня в селе Свитино Подольского уезда Московской губернии в семье псаломщика — Любимова Павла Петровича. У него было две сестры — Олимпиада и Наталия и брат Иван.

В августе 1877 года десятилетний Петр пошел в подготовительный класс Перервинского Духовного училища, которое успешно окончил в 1882 году, после чего поступил в Московскую Духовную семинарию. Курс семинарии он окончил в 1888 году. Затем Петр Павлович состоял учителем Ваниловской церковноприходской школы Бронницкого уезда. В сентябре 1893 года он перешел в церковноприходскую школу села Вертково того же уезда, где и прослужил до 1900 года. Его педагогическая деятельность была отмечена двумя медалями: в 1897 и в 1900 годах.

В 1900 году в возрасте 33 лет Петр Павлович оставил светскую карьеру и стал псаломщиком в храме святителя Николая в Плотниках на Арбате. К этому времени Петр Павлович уже был женат на Татьяне Петровне (1869 года рождения), а вскоре, в 1902 году, у них родилась дочь Клавдия.

26 сентября 1903 году Петр Павлович Любимов был рукоположен во священника и определен настоятелем Успенской церкви села Кишкино Бронницкого уезда Московской губернии.

О том, что отец Петр был человеком деятельным, красноречиво свидетельствует тот факт, что при его непосредственном участии на пожертвования благотворителей в начале 1910–х годов в селе Кишкино был построен новый каменный храм. 22 мая 1908 года он направил прошение Преосвященному Трифону (Туркестанову), Епископу Дмитровскому, викарию Московской епархии с просьбой разрешить постройку нового храма, объясняя это тем, что «настоящий храм во имя Пресвятой Богородицы ныне стал ветх и грозит разрушением». Вскоре совместными трудами всей паствы храм был отстроен и украшен резным иконостасом и новыми иконами. Новый храм был освящен 29 июля 1912 года.

Все это время отец Петр не прекращал свою педагогическую деятельность, с утверждения епархиального начальства он состоял, с 1903 по 1919 год, законоучителем Кишкинского начального земского училища.

В 1917 году мирная жизнь этого прихода, как и многих других, оборвалась. У храма отняли землю, а все церковное имущество, включая и само здание храма, стало «народным достоянием». 4 марта 1926 года приход храма заключил договор с Бронницким уездным Исполкомом о принятии в пользование «здания культа… с предметами культа». 57 прихожан разделили со священником и приходским советом ответственность за храмовое имущество, поставив свои подписи под этим документом. К тому времени часть церковного имущества (все имевшиеся у прихода серебряные предметы, напрестольные кресты, Евангелие) уже была изъята в пользу голодающих. Ограбив храм, новая власть не могла не тронуть его священнослужителя. В 1923 году отец Петр был лишен избирательных прав и оставался «лишенцем» вплоть до 1937 года. Кроме того, в 1930 году его хозяйство подверглось раскулачиванию. У него отобрали корову и другое имущество.

В начале 20–х годов отца Петра постигла тяжелая утрата — умерла его верная спутница жизни Татьяна Петровна.

В очередную волну гонений в начале 30–х годов власти закрыли многие соседние храмы, и отцу Петру, тогда уже пожилому священнику, приходилось много ездить и служить по окрестным деревням. Когда в середине 1930–х годов был выслан, а затем и арестован священник ближайшего села Мартыновское отец Петр Кедров, обездоленный приход своего друга стал окормлять отец Петр Любимов. В это время его надежной опорой стала староста — Аббакумова Надежда Петровна. Она не только помогала ему в приходских делах, но и неоднократно организовывала сбор денег и продуктов для отца Петра. Это было необходимо для уплаты налогов и выполнения обязательств по поставке продуктов, чего советская власть требовала даже от 70–летнего старика. Так, в мае 1937 года отцу Петру сельсовет вручил обязательство на поставку картофеля, несмотря на то, что в семье был всего один работоспособный человек — дочь Клавдия, а на иждивении находились старшая сестра его жены — Пелагея и внучка Антонина.

Среди всех этих испытаний отец Петр являл своим служением образец истинного пастыря. Священноначалие высоко оценило заслуги отца Петра. Он был награжден набедренником (1907 г.), скуфьею (1913 г.), камилавкою (1916 г.), золотым наперсным крестом (1920 г.), а позже — возведен в сан протоиерея и награжден палицею и митрою.

Стойкость отца Петра, его горячая проповедь и дар объединять вокруг себя людей раздражали власти, и при новой волне репрессий он был арестован как «организатор антисоветской контрреволюционной организации на территории Михневского и Малинского районов». Дело против отца Петра было сфабриковано на основании показаний лжесвидетелей. Власти решили любым способом избавиться от мужественного священника, который не ушел за штат, а продолжал нести слово Божие, несмотря на немощи, нищету и притеснения.

Его арестовали 2 марта 1938 года. Судя по ордеру на арест и протоколу обыска, органы рассчитывали изъять у отца Петра, как у «руководителя крупной организации», оружие и переписку, но так как ничего не было найдено, они забрали приготовленные для уплаты налога деньги, паспорт и кресты. После ареста отца Петра держали под стражей в Каширской тюрьме. В тюрьме его и без того подорванное здоровье ухудшилось.

На допросах 5–го и 6–го марта следователя интересовала связь отца Петра со старостой храма Аббакумовой Н. П., а также причины высылки брата отца Петра — Ивана Павловича Любимова, который до ареста служил псаломщиком на родине — в селе Свитино Красно–Пахорского района. Обвиняли отца Петра Любимова в «систематической антисоветской контрреволюционной деятельности, распространении гнусной клеветы против советской власти, партии, колхозов и проч.». Ни в одном из предъявленных обвинений отец Петр виновным себя не признал.

9 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Петра к расстрелу. 14 марта 1938 года протоиерей Петр Любимов был расстрелян. Место его захоронения неизвестно.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 23163. ЦИАМ. Ф. 234, оп. 1, д. 1976, д.1868. Ф. 203, оп. 480, д. 600. ЦМАМ. Ф. 1215, оп. 3, д. 113. ЦГАМО. Ф. 66, оп. 11, д. 220; оп. 25, д. 116, д. 178. РГИА. Ф. 831, д. 236.

Марта 1 (14) Священномученик Иоанн (Стрельцов)

Составитель священник Олег Митров

Священномученик Иоанн родился 21 мая 1872 года в селе Гридно Богородского уезда Московской губернии в семье псаломщика Лаврентия Ивановича Стрельцова.

В августе 1888 года по окончании курса в Коломенском Духовном училище Иван Стрельцов поступил в Московскую Духовную семинарию, которую окончил в июне 1894 года. После окончания семинарии он женился на Елене Васильевне (1880 года рождения). У них в семье родилось трое детей: Евгений — в 1911 году, Михаил — в 1913 году и Николай — в 1917 году.

24 августа 1898 года Иван Лаврентьевич был рукоположен во священника и направлен в храм Рождества Пресвятой Богородицы села Кузовлево Бронницкого уезда Московской губернии. В 1922 году отец Иоанн был переведен в Вознесенскую церковь села Рыблово того же уезда, где и служил до самого ареста в 1937 году.

Как и все священнослужители того времени, отец Иоанн был лишен избирательных прав, облагался непосильными налогами. В 1929 году он был судим за контрреволюционную деятельность и приговорен к трем годам ссылки. Хозяйство семьи Стрельцовых было разорено — у них конфисковали весь домашний скот. После отбытия срока отец Иоанн вернулся в Рыблово и продолжил нелегкий пастырский труд.

28 ноября 1937 года 65–летнего отца Иоанна Стрельцова арестовали по обвинению в контрреволюционной агитации погромного характера и содержали под стражей в Таганской тюрьме.

— Следствие располагает данными, что вы, живя и работая священником церкви села Рыблово, систематически среди верующих проводили контрреволюционную клеветническую агитацию против ВКП(б) и советской власти. Вы подтверждаете это? — спросил следователь.

— Нет, не подтверждаю. Никакой революционной агитации против партии и советской власти не проводил и ни с кем об этом никогда не разговаривал.

—Следствию известно, что вы, будучи враждебно настроены к партии и советской власти, систематически проводили тайные сборища у себя в дому, на которых обсуждали вопросы вашей контрреволюционной деятельности. Следствие требует от вас сказать, кто посещал вашу квартиру, как часто и какие обсуждались вопросы?

—Никаких тайных сборищ у меня в дому никогда не собиралось…

— В чем вы признаете себя виновным? — не отступал следователь.

— Виновным себя ни в чем не признаю, — отвечал отец Иоанн.

3 декабря 1937 года Тройка НКВД приговорила отца Иоанна к 10 годам исправительно–трудового лагеря. Священник Иоанн Стрельцов умер 14 марта 1938 года в местах лишения свободы в Амурской области и был погребен в безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-17223.

ЦИАМ. Ф. 203, оп. 744, д. 2542. Ф. 234, оп. 1, д. 2062, д. 2063. Ф. 1215, оп. 3, д. 113.

РГИА. Ф. 831, д. 279.

Марта 1 (14) Священномученик Василий (Никитский)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Василий родился 3 января 1889 года в селе Александровском Волоколамского уезда Московской губернии в семье псаломщика Петра Никитского и его жены Екатерины, у которых было девять детей. Семья жила бедно, все имущество состояло из дома, коровы и трех десятин земли. В 1905 году Петр поехал в Москву навестить брата и с этого времени пропал; все попытки его отыскать ни к чему не привели. После исчезновения отца вся семья оказалась на иждивении матери и старшего брата. Положение семьи было самое отчаянное, и мать, спасая малолетних детей от голода, отдала их в приют и сама пошла туда работать кухаркой. Глубоко верующая женщина, проводя время в трудах и молитве, с помощью Божией смогла дать детям образование.

В 1904 году Василий окончил Волоколамское Духовное училище, а в 1913 году — Вифанскую Духовную семинарию и поступил работать учителем в школу при Павлово–Посадской фабрике в Богородском уезде. Вскоре он женился на дочери священника Екатерине Михайловне Нечаевой, которая работала учительницей в той же школе. Впоследствии у них родилось трое детей.

В декабре 1915 года Василий Петрович был рукоположен в сан священника ко храму Рождества Богородицы в селе Поречье Можайского уезда. Церковь была возведена на средства владельцев села — графов Разумовского и Уварова.

В 1920 году власти мобилизовали отца Василия в тыловое ополчение, в котором он пробыл полгода, а затем в связи с болезнью был освобожден от дальнейшей службы в армии и вернулся служить в храм в село Поречье.

Священник пользовался большим авторитетом среди прихожан, и многие из них приходили к нему домой за советами. У отца Василия была большая библиотека, много духовных книг, которые он давал читать всем желающим. В селе он оказывал помощь бедствующим прихожанам. Когда в семействе Капаевых умер кормилец–отец и вдова осталась с пятью детьми без средств к существованию, отец Василий и его жена Екатерина сразу пришли ей на помощь. Приход был бедным, и священник и его семья вынуждены были заниматься сельским хозяйством, сами косили и запасали сено для коровы, возделывали огород и ухаживали за садом.

В 1929 году власти предприняли попытку закрыть храм в селе, с чем священник не согласился. 30 августа 1929 года секретное отделение Московского окружного отдела ОГПУ пришло к выводу, что священник, «выступая на собраниях,«обрабатывал»общественное мнение против закрытия церкви». В результате этой «деятельности собрано до тысячи подписей и крайне возбуждено настроение верующих. На собрании, где обсуждался вопрос о закрытии церкви, слышались антисоветские и антикоммунистические выкрики. Принимая во внимание, что дальнейшее нахождение на свободе может повлечь за собой последствия, которые вредно отразятся на работе местных организаций и на настроении населения», ОГПУ приняло решение арестовать священника.

Отец Василий был арестован 4 сентября 1929 года и заключен в Бутырскую тюрьму. 7 сентября следователь допросил священника. Отвечая на его вопросы, отец Василий сказал: «Свое положение священника в целях антисоветской агитации я не использовал. Среди крестьян или верующих прихода я никогда ничего антисоветского не говорил».

Через три с половиной недели после допроса священника ОГПУ стало вызывать свидетелей. Первым был вызван секретарь местной ячейки комсомола, который дал следующие показания: «Будучи секретарем ячейки, я замечал, что Никитский агитирует родителей беспартийной молодежи не бросать религиозный предрассудок, в смысле богопоклонства и посещения храма. В феврале этого года на волостном съезде было вынесено предложение со стороны крестьян о закрытии Порецкой церкви. Никитский через своих поклонников, в частности Никанора Гавриловича Ивкина, устроил собрание в доме Ивкина, где было много беспартийных, особенно девушек и женщин, где постановили провести подписку против закрытия церкви. Комсомольцы на данное собрание не были допущены».

Затем был допрошен член церковного совета, который сказал: «Храм наш нужно удержать во что бы то ни стало. Построить храм стоило больших трудов графу Разумовскому и впоследствии Уварову. Никитский, для того чтобы храм удержать, предложил регистрацию верующих против закрытия храма».

Был вызван на допрос и Никанор Гаврилович Ивкин, который сказал: «Всю инициативу по делам церкви Никитский брал на себя. Церковный совет работает целиком под его руководством. По его инициативе церковный совет провел работу по регистрации всех верующих, причем он указал, что нужно эту работу провести как можно шире, так как чем больше подписей, тем смелее мы будем требовать от власти оставить церковь в покое. Никитский человек умный и хитрый, и знать его мысли в отношении власти в частном разговоре не удается. В проповедях же проскальзывают выпады против советской власти, касающиеся политики воспитания детей и молодежи, например: советская власть развращает их и делает их моральными калеками, не знающими ничего святого». В конце допроса, подписывая протокол, Никанор Гаврилович написал: «Лично этого выражения не слышал».

15 ноября следствие было закончено и священнику было вменено в преступление, что он «обрабатывал общественное мнение против закрытия церкви». 18 ноября Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило его к трем годам ссылки в Северный край. Он был сослан в Вологодскую область, и здесь ему пришлось работать на лесозаготовках.

Вернувшись домой, отец Василий снова стал служить в храме в селе Поречье, а затем был переведен в храм в село Ильинское Волоколамского района. В 1934 году священника направили служить в храм, расположенный в Талдомском районе; здесь он прослужил до 1937 года. Когда, в связи с многочисленными арестами священнослужителей, некоторые храмы остались без службы, он был переведен в храм в селе Борисово Можайского района, где прослужил полгода. Власти заявили священнику, что храм будет в обязательном порядке закрыт за неуплату налогов, и священноначалие направило отца Василия в храм в селе Теряево Волоколамского района, где он начал служить с 18 января 1938 года.

Шли гонения на Русскую Православную Церковь; от представителей местных властей стали требовать, чтобы они составили «соответствующие» характеристики на священноцерковнослужителей. 12 февраля 1938 года председатель Теряевского сельсовета составил на отца Василия характеристику для НКВД. В ней он писал, что священник распускает слухи, будто ему советская власть не дает служить, не разрешает отпевать людей на кладбище, заставляя их хоронить, как собак. В сельском магазине, где продавались в это время галоши, стоя в очереди, священник говорил, что советской власти нечем торговать. Коммунисты взялись за дело, а фактически у них ничего не получается, в очереди стоит 150 человек, а галош привезли только 20 пар.

В тот же день некий человек отправил докладную записку участковому инспектору милиции, в которой доводил до его сведения, что в Теряеве имеется поп, который ведет антисоветскую пропаганду. 7 февраля поп стоял около церкви и говорил, что 15 февраля будет служба и в храме будет сказана проповедь, о чем он предлагал оповестить все население. «Прошу участкового инспектора милиции, — писал далее заявитель, — примите срочные меры к попу. Вы хорошо знаете, что скоро будут выборы в Верховный Совет. Поповская агитация будет нашу массовую работу на селе тормозить».

14 февраля сотрудники НКВД допросили лжесвидетелей, которые показали, что священник в храме произносит контрреволюционные и антисоветские проповеди, но в чем они заключались, они сказать не смогли; они показали также, что в магазине в очереди, стоявшей за галошами, священник вел антисоветскую пропаганду, призывая стоявших в очереди посещать церковь. Одна из лжесвидетельниц показала, что отец Василий «по вечерам собирает у себя в доме неизвестных лиц из окружающих сел. 9 февраля 1938 года в 23 часа ночи я пыталась подслушать, о чем там вели разговор, но слышно не было».

Этим и ограничивались показания лжесвидетелей. 26 февраля власти арестовали священника, и он был заключен в тюрьму в Волоколамске. 2 марта состоялся первый допрос.

— Вы арестованы за контрреволюционную и антисоветскую деятельность, которую вы проводили среди населения и окружающих лиц в селе Теряево. Дайте показания по этому вопросу! — потребовал следователь.

— Контрреволюционной и антисоветской деятельности я не вел, — ответил священник.

—3 февраля вы, Никитский, стоя в очереди за галошами в магазине Теряевского сельпо, высказывали недовольство советской властью и партией ВКП(б). Признаете ли себя в этом виновным?

— Да, действительно, за галошами я в очереди стоял, но контрреволюционных и антисоветских выступлений с моей стороны не было.

—Следствием установлено, что ваш дом посещали посторонние лица, среди коих вы проводили контрреволюционную деятельность. Дайте правдивые показания по этому вопросу, кто персонально вас посещал и какую работу вы с ними проводили?

— Мою квартиру посещали диакон Спировской церкви, фамилию которого я не знаю, один гражданин из деревни Валуйки Волоколамского района и бывшая церковная староста Мария Болдина, с которой я повстречался в Москве в патриархии, она меня позвала служить в село Теряево. Контрреволюционной деятельности среди посетителей я не вел.

4 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Василия к расстрелу. Священник Василий Никитский был расстрелян 14 марта 1938 года и погребен в общей безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-51802, д. 21429. Монастыри и храмы Московской епархии. М., 1999.

Марта 1 (14) Преподобномученица Анна (Макандина)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученица Анна родилась 5 ноября 1892 года в селе Константиново Александровского уезда Владимирской губернии в семье крестьянина Алексея Макандина. Окончила сельскую школу.

В 1914 году Анна Алексеевна поступила послушницей в Алексеевский монастырь в Москве, располагавшийся в то время на Верхней Красносельской улице. Во все время жизни в монастыре она исполняла послушание на кухне. В 1924 году монастырь был безбожной властью закрыт, и послушница Анна поселилась вместе с монахинями монастыря на квартире; они сохраняли монашеские правила и устав. Зарабатывали на жизнь шитьем одеял.

В 1930 году власти приняли решение об аресте всех насельников и насельниц закрытых монастырей, и 28 декабря 1930 года послушница Анна была арестована. На вопросы следователя о том, состояла ли она в политических партиях, с кем живет и чем занимается, послушница Анна ответила, что в политических партиях она не состояла и не состоит. Права голоса лишена как монастырская. Вместе с ней живет ее родная сестра и еще три монастырских сестры. Все они занимаются шитьем одеял. «Занимаемую нами квартиру никто не посещал, — сказала она. — Знакомства ни с кем не вели. Добавить к показаниям ничего не могу».

После окончания допроса следователь объявил Анне Алексеевне, что она привлекается к ответственности в качестве обвиняемой в антисоветской агитации.

11 января было составлено обвинительное заключение по делу, в котором сотрудник ОГПУ написал: «Привлеченные по данному делу обвиняемые, бывшие монахи ликвидированных монастырей и подворий… живя скопищами, занимались активной антисоветской деятельностью, выражающейся в организации нелегальных антисоветских»братств»и»сестричеств», оказании помощи ссыльным единомышленникам… антисоветской агитации о религиозных гонениях, чинимых советской властью, и распространении всевозможных провокационных слухов среди населения; квартиры их являлись убежищем для всякого рода контрреволюционного элемента».

Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило послушницу Анну к трем годам ссылки в Архангельскую область. В 1934 году, по окончании ссылки, она вернулась на родину в село Константиново.

22 февраля 1938 года Анна Алексеевна была арестована по обвинению «в распространении провокационных слухов о скором падении советской власти» и заключена сначала в тюрьму в городе Загорске, а потом в Москве.

Лжесвидетели показали, будто она говорила, что это Господь так наказывает: коммунисты организовали колхозы, православных ограбили, и теперь они работают день и ночь задаром, все идет в пользу коммунистов, — наказывает за то, что люди отреклись от Бога и веруют антихристу. Православные, лучше бросьте работать и идите в церковь молиться Богу.

— Обвиняемая Макандина, за что вы агитировали население в октябре 1937 года? — спросил следователь.

— В октябре я работала на поденной работе. Я вспоминаю случай, когда мы вместе несколько человек шли с работы домой. Разговор был о том, что в колхозах стало жить лучше, что советская власть дала колхозникам счастливую жизнь. Это была частная беседа, но против советской власти я никогда не говорила.

—Обвиняемая Макандина, вы признаете себя виновной в антисоветской агитации, которую вели в декабре 1937 года среди колхозников?

—В декабре я работала вместе с другими. Мы рубили капусту. Разговор был о войне. Я говорила, что на нас идет японец, но так как советская власть стала сильна, то войны не допустят; но что касается разговоров против советской власти, то я их не вела.

—Обвиняемая Макандина, что вы говорили в ноябре 1937 года колхозникам, стоя у своего дома?

—Я точно не помню, в каком месяце, но с колхозниками вечером у моего дома был разговор. Говорили, что теперь, против царизма, стало жить всем лучше, налоги стали небольшие, всего стало больше. А кроме этого ничего не говорили, а я большую часть времени нахожусь дома.

— Обвиняемая Макандина, признаете ли вы себя виновной в том, что опошляете вождей партии и правительства?

—Я к советской власти враждебно не настроена, я довольна советской властью… и виновной себя в антисоветской агитации не признаю.

На этом допросы были закончены. 8 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила ее к расстрелу. Послушница Анна Макандина была расстреляна 14 марта 1938 года на полигоне Бутово под Москвой и погребена в общей безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 23851.

ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-6656. Т. 3.

Дамаскин (Орловский), игумен. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия.

Кн. 5. Тверь, 2001.

Марта 1 (14) Мученица Надежда (Аббакумова)

Составитель священник Олег Митров

Мученица Надежда Петровна Аббакумова родилась в 1880 году в селе Мартыновское Коломенского уезда Московской губернии в крестьянской семье. Ее судьба складывалась, как у большинства крестьянок того времени. С раннего детства ей приходилось много работать по хозяйству, поэтому образование она не получила. Вышла замуж, и у них с мужем Василием родилось четверо детей.

Революция и последовавшие за ней события резко изменили жизнь этой простой женщины. Она овдовела, и ей пришлось одной поднимать четверых детей в условиях голода, постоянных конфискаций и продразверсток. Одновременно с этим начались гонения на Церковь, которые ясно показали, кто исповедовал православие только по паспорту, а кто был готов «претерпеть до конца», но не отречься от Христа. Отстаивая храм, в 1925 году Надежда Петровна стала членом церковного совета. Известно, что старостой в это время был ее родственник Андрей Петрович Аббакумов. А вскоре, в 1928 году, обязанности старосты легли на плечи Надежды Петровны. В те годы церковный староста, кроме обычных хозяйственных дел (ремонт храма, покупка свечей и т. д.), должен был общаться с властями, регистрировать приход, собирать деньги на уплату налогов и пошлин, помогать священнику. Конечно, все это требовало много времени, и все меньше и меньше его оставалось для ведения своего хозяйства.

Когда власть провозгласила курс на коллективизацию, Надежда Петровна открыто выступила против организации колхозов. Числясь крестьянкой–единоличницей, она должна была платить налог, который был непосильным для их семьи, поэтому Надежда Петровна четыре раза была судима народным судом Малинского района за неуплату налогов и невыполнение хлебопоставок. Так как задолженности после этого так и не были покрыты, в 1935 году сельсовет изъял у Надежды Петровны единственную корову.

Судя по всему, примерно в середине 30–х годов священник села Мартыновское отец Петр Кедров был выслан из Московской области, а затем и арестован. В это время сблизились приходы сел Мартыновское и Кишкино. Настоятель Успенского храма села Кишкино протоиерей Петр Любимов стал окормлять осиротевший приход, а Надежда Петровна всеми силами помогать ему в этом служении. Надежда Петровна принимала активное участие в отправлении службы в церкви деревни Кишкино. В 1936 году и в мае 1937 года она организовала и сама провела сбор денежных средств и продуктов питания для священника деревни Кишкино, не имея на то разрешения сельсовета.

К этому времени все дети Надежды Петровны жили и работали в Москве, хозяйство ее было разорено, и она полностью посвятила себя служению Церкви. Ее самоотверженность и вера, которую она бесстрашно проповедовала в эти годы, не осталась незамеченной органами НКВД. Ее и отца Петра Любимова арестовали 2 марта 1938 года по обвинению в антисоветской и контрреволюционной агитации. После ареста Надежда Петровна находилась под стражей при Каширской тюрьме. На допросах 5 и 6 марта следователя интересовала прежде всего ее связь со священником села Кишкино отцом Петром Любимовым. Виновной в антисоветской агитации Надежда Петровна себя не признала.

9 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила Аббакумову Надежду Петровну к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 14 марта 1938 года. Место захоронения мученицы неизвестно.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 23163. ЦГАМО. Ф. 66, оп. 25, д. 122.

Марта 7 (20) Преподобномученик Нил (Тютюкин)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученик Нил (в миру Николай Федорович Тютюкин) родился 4 мая 1871 года в селе Ольявидово Дмитровского уезда Московской губернии. Родители его, Федор и Анна, были крестьянами. Николай окончил сельскую школу и поступил на фабрику Позднякова в городе Дмитрове — сначала учеником, а затем ткачом. Позднее работал в Орехово–Зуеве на ткацкой фабрике Зимина. В 1901 году он уехал в Москву и стал прислуживать в одной из церквей, а позже избрал монашеский путь.

В 1904 году Николай поступил в Иосифо–Волоколамский монастырь и через два года был принят в него послушником. В 1907 году он был пострижен в мантию с именем Нил. В 1909 году назначен на должность эконома. В 1910 году монах Нил был рукоположен в сан иеродиакона, в 1913–м — назначен исправляющим должность благочинного. В том же году он был рукоположен в сан иеромонаха и утвержден в должности благочинного.

В 1920 году Иосифо–Волоколамский монастырь был закрыт. Первые годы после закрытия обители отец Нил служил в храмах Волоколамского района, а с 1925 года стал служить в БогородицеРождественском храме в селе Тимошево Волоколамского района Московской области.

В 1931 году он был переведен в церковь Нерукотворного Спаса в селе Киево Дмитровского района Московской области. В его приход входили деревни Горки, Нестериха, Букино, Сумароково, Абакумово, Еремино, а также поселок при железнодорожной станции Лобня.

21 февраля 1938 года председатель сельсовета составил для НКВД характеристику на священника, в которой писал: «Священник Нил Федорович Тютюкин все время вел антисоветскую работу среди населения. За последнее время рассказывал, что колхозы — это старая кабала, как у помещиков. Когда сельсовет и партячейка стали проводить собрание на тему антирелигиозной пропаганды, то тут Тютюкин послал весь церковный совет отбирать подписи от населения, чтобы не закрывать церковь. Сельсовет со своей стороны считает, что в колхозе изо дня в день слабеет дисциплина благодаря руководству Тютюкина, а посему сельсовет считает, что его, как опасного элемента, необходимо изолировать с территории Киевского сельсовета».

В этот же день НКВД открыл «дело» против священника. 28 февраля 1938 года иеромонах Нил был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности.

—На почве чего вы среди колхозников распространяли свое влияние с предложением массового выхода из колхозов, говорили, что все наработанное колхозниками у них отберут? — спросил следователь.

—Среди колхозников, а также и среди верующих я никогда о выходе из колхозов, а также чтобы колхозники не работали в колхозах не говорил, — ответил священник.

Следователи устроили очную ставку с одним из лжесвидетелей, но отец Нил отвел все возводимые на него обвинения. Не признал он себя виновным и на всех последующих допросах.

11 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Иеромонах Нил (Тютюкин) был расстрелян 20 марта 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 23095. ЦИАМ. Ф. 1371, оп. 1, д. 77.

Марта 7 (20) Преподобномученицы Мария и Матрона (Грошевы)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученица Мария родилась в 1876 году, а преподобномученица Матрона — в 1882 году в селе Варюковка Московской губернии в семье крестьянина Наума Грошева. У него было три дочери — Мария, Матрона и Пелагия. Как‑то в молодости они посетили некоего старца в Рязанской губернии, которого многие почитали за подвиги и прозорливость, и спросили его, как им жить. Марии и Матроне старец сказал: «В монастырь, в монастырь…», а Пелагии: «В нечестивую семью, в нечестивую семью, замуж».

В 1909 году Мария вместе с сестрой Матроной поступили послушницами в монастырь, где пробыли до его закрытия после революции 1917 года, а затем вернулись на родину и поселились при храме великомученицы Параскевы в селе Туголес Шатурского района Московской области. Сестры жили в небольшом деревянном доме. У них был огород и корова. Они пекли для храма просфоры, были алтарницами во время богослужений, убирались в храме перед службами, а в оставшееся время молились и подрабатывали рукоделием — стегали одеяла.

Сестер в селе все любили за ласковое и приветливое обхождение. Своих племянниц они с детства приучили молиться и помогли им полюбить богослужение и храм. Одну из племянниц они научили читать Псалтирь, и впоследствии, когда все храмы в округе были закрыты, она читала Псалтирь по умершим.

В ноябре 1937 года были арестованы священники храма великомученицы Параскевы в селе Туголес — протоиереи Георгий Колоколов и Назарий Грибков и псаломщик Петр Царапкин, и храм был закрыт. С этого времени сестры остались единственными в округе «церковницами», кто мог почитать Псалтирь по умершему родственнику и наставить в вере и исполнении церковных правил и молитв.

В феврале 1938 года власти возобновили аресты. Священников почти не осталось, и арестовывались уже миряне. 15 февраля 1938 года председатель сельсовета согласился лжесвидетельствовать о послушницах. Он написал, что они враждебно настроены к советской власти и коммунистической партии. На религиозные праздники сестры ходят по домам колхозников и в некоторых домах совершают «богослужение». Явившись в один из домов, они говорили колхозникам: «Завтра Господский праздник, лучше идти в церковь молиться Богу, а не в колхозе работать». Колхозницы в количестве восьми человек вместо того, чтобы работать в колхозе, ходят в церковь в село Петровское Шатурского района за 15 километров молиться Богу. А на вопрос, почему они не работают в колхозе, колхозницы отвечают: «Богу лучше молиться, а то Он нас всех накажет». В церковь с колхозницами ходят и сами монашки. В дома колхозников монашки приносят церковные книги и читают колхозникам о рождении Иисуса Христа, о сотворении Богом мира, о рае, о Страшном Суде.

26 февраля 1938 года власти арестовали послушниц и заключили в тюрьму в городе Егорьевске. Арестовали с такой поспешностью, что не дали им толком одеться.

— Скажите, — спросил следователь послушницу Марию во время допроса, — бывали ли случаи, когда вы вместе с Матроной Грошевой созывали к себе на дом колхозниц и устраивали у себя богослужения, особенно под религиозные праздники?

— Таких случаев не было, — ответила Мария, — но бывали случаи, когда колхозники заходили к нам поспорить, поговорить о чем‑либо или взять какую‑нибудь вещь, необходимую для покойника, например покрывало. Я лично читаю Псалтирь над умершими.

—Скажите, бывали ли случаи, когда вы ходили по домам колхозников и вместе с религиозной пропагандой занимались антисоветской деятельностью, направленной на срыв работы в колхозе?

— Я специально для указанной цели по домам колхозников не ходила, но в отдельных случаях ходила в дома читать Псалтирь, но никакой подрывной работы против колхозов я не веду и против власти ничего не говорю.

—Вспомните случай, происшедший в ноябре, когда вы вместе с сестрой Матроной Грошевой совершали в домах богослужение и высказывали свое недовольство советской властью, называя большевиков антихристами.

— Этого я не помню, и случай антисоветских высказываний я отрицаю.

—Вы говорите, что у себя на дому вы богослужений не совершали, а между тем при обыске в вашем доме были обнаружены церковные книги, кресты, чаши, ризы и другие принадлежности религиозного культа. Почему же вы не говорите истины?

—Да, я подтверждаю, что у меня указанные предметы были обнаружены, но они принадлежат церкви, у меня хранятся с момента ареста священника и закрытия церкви, но ни я, ни моя сестра на себя выполнение обрядов не брали, за исключением чтения Псалтири.

— Скажите, признаете вы себя виновной в антисоветской деятельности и агитации, направленной на подрыв советской власти и колхоза?

— Нет, в этом я себя виновной признать не могу.

Тогда же была допрошена и ее сестра Матрона.

— Расскажите, чем вы сейчас, проживая при церкви села Туголес, занимаетесь? — спросил следователь.

—Вот уже двадцать лет, как я и моя сестра Мария прислуживаем во время богослужений в церкви и живем на церковные средства.

— Бывают ли у вас в доме колхозники и какие у вас с ними идут разговоры?

—В дом к нам иногда заходили разные лица, приезжающие издалека, и оставались у нас ночевать. Но вот уже три месяца, как закрыта церковь по случаю ареста священника, и потому на ночлеге у нас никого не бывает. Между нами ведутся разговоры на религиозные темы.

— Вам предъявляется обвинение в том, что вы вместе с Марией Грошевой занимаетесь антисоветской агитацией. Признаете ли вы себя в этом виновной?

— Контрреволюционной агитацией я не занималась и виновной себя в этом не признаю, но разговоры на религиозные темы мы ведем.

— Скажите, вы совершаете у себя на дому богослужение? Кто к вам ходит? И ходите ли вы по домам колхозников с целью совершения богослужений? И высказываетесь ли против колхозов и советской власти?

— Богослужений на дому у меня не бывает, но колхозникам или кто приходит я рассказывала о Христе. По домам колхозников для совершения церковных обрядов я не ходила и недовольства советской властью не высказывала. О том, что в праздничные дни нужно молиться, я говорила, и что работа в колхозе подождет, это верно, но в этом я никакой агитации не усматриваю. Имея цель помолиться Богу, я после закрытия церкви у нас в селе Туголес ездила в церковь села Петровского Шатурского района. Со мной ездили и другие лица, в том числе и колхозники.

11 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила послушниц Марию и Матрону Грошевых к расстрелу. Они были расстреляны 20 марта 1938 года и погребены в безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-78606.

Марта 9 (22) Священномученики Сергий (Лебедев), Димитрий (Гливенко), Алексий (Смирнов) и Сергий (Цветков)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

В январе 1938 года власти арестовали священников Ухтомского благочиния Московской епархии.

Священномученик Сергий родился 16 июля 1875 года в Москве в семье диакона Павла Лебедева, служившего в Екатерининском храме на Большой Ордынке. Семья с семидесятых годов XIX века жила в Замоскворечье и поддерживала тесные отношения с диаконом Феодором Соловьевым, который служил тогда в церкви святителя Николая в Толмачах, — будущим затворником Смоленской Зосимовой пустыни иеросхимонахом Алексием.

В 1896 году Сергей Павлович окончил Московскую Духовную семинарию и поступил преподавателем Закона Божия в Московскую Мароновскую церковноприходскую школу. Кроме того, с 1897 года состоял надзирателем Перервинского Духовного училища. В 1898 году он был рукоположен в сан священника ко храму Смоленской иконы Божией Матери Новодевичьего монастыря. С этого времени отец Сергий стал преподавать Закон Божий в одноклассной церковной школе при монастыре. С 1900 года он был законоучителем в воскресной школе Хамовнического попечительного училища, с 1902 года — помощником заведующего церковноприходской монастырской школой, а с 1910 года — за коноучителем в детском приюте. С 1911 года являлся почетным членом Совета детских приютов. Отец Сергий был отмечен церковными наградами: в 1905 году — набедренником, в 1911 году — скуфьей, в 1914 году — камилавкой.

В 1901 году скоропостижно скончалась супруга отца Сергия София, с которой они прожили около четырех лет, и он остался с трехлетним сыном Борисом. В дом, где жил отец Сергий, близ Новодевичьего монастыря, перебрались его сестры Екатерина и Прасковья, а чуть позднее его мать, Мария Павловна, которая, похоронив мужа, взяла на себя заботы о воспитании внука.

После смерти жены отец Сергий поехал в Зосимову пустынь к своему духовному отцу иеромонаху Алексию, чтобы посоветоваться, как жить дальше: остаться ли духовником в женской обители (в то время в женских обителях, как правило, были женатые священники) или перейти в другое место. Отец Алексий сказал ему: «Оставайся в монастыре, лучше быть среди голубиц, чем среди волков».

Иеромонах Алексий помог отцу Сергию преодолеть тяжелые переживания, которые охватили его после смерти жены. Отец Сергий так вспоминал об этом. Однажды он приехал к отцу Алексию в Троице–Сергиеву Лавру. После долгой беседы старец оставил его на ночь помолиться вместе с ним в Троицком соборе Лавры. Уже перед рассветом, перед началом полунощницы, отец Алексий приоткрыл раку и дал священнику приложиться к мощам преподобного Сергия. Приложившись к мощам, тот отошел со слезами на глазах и долго стоял сосредоточенный. Старец спросил его:

—Сережа, что ты чувствовал, когда прикладывался к мощам?

— Мне показалось, что я опустил лицо в цветущий куст роз… и радость пришла в душу.

—Счастлив ты, ведь немногим дано пережить такое.

С этого момента для отца Сергия начался новый этап духовной жизни. Устроение его жизни стало подобно монашескому. Мать, заметив в нем перемены, просила при ее жизни не принимать монашество. Отец Сергий исполнил ее просьбу, но жизнь свою ограничил только духовными и церковными интересами, так что она состояла теперь исключительно из келейной молитвы, изучения трудов святых отцов, попечения о пастве, богослужения и законоучительства.

Глубокое знание богослужебного устава, благоговейность и молитвенность служения отца Сергия были отмечены священноначалием, и ему было поручено обучать недавно рукоположенных священников, которых направляли на стажировку в Новодевичий монастырь.

Отец Сергий был хорошим проповедником, и его проповеди и внебогослужебные собеседования вызывали большой интерес у слушателей. Священник в них разъяснял, каким должен быть христианский взгляд на современные обстоятельства жизни. «Как мало в нашей современной жизни радости! — писал отец Сергий. — Как много уныния не только среди обездоленных, но и среди взысканных судьбою людей! Как никогда изощрились и разнообразились теперь житейские удовольствия. Каким‑то блестящим, безостановочным калейдоскопом идет теперь жизнь не только в столичных центрах, но и в провинциальных городах. Сколько захватывающих интересов! Сколько выставок промышленности, художественных, исторических, разных отраслей труда; какие громадные горизонты открыты новейшими применениями электричества. Мы слышим за тысячи верст говорящих с нами людей и вскоре у телефонного аппарата будем видеть их образы. Почти уже завоеван воздух… Словом, как интересна и разнообразна теперь жизнь. А между тем среди этого разнообразия какое‑то общее недовольство, сознание какой‑то своей нищеты, тоска, уныние, скука, отчаяние. Почему так?

Да потому, что наряду с прогрессом в жизни нашего общества наблюдается полнейшее равнодушие к тайнам и радостям веры. Русло жизни все более и более отходит от нежных, согревающих лучей христианского Солнца Правды. И наука и искусство, и государственная и общественная жизнь со всеми ее многоразличными разветвлениями — все это отклонилось от освежающей человеческое творчество благодати Христовой. От Бога бегут. Исповедывать Его стыдятся. Диво ли после этого, что наш прежде крепкий православно–русский быт сошел со своих вековых устоев, осложнился, обогатился новыми, враждебными христианскому духу, обычаями и привычками и получил прямо‑таки полуязыческий, богоборный характер?!.

Люди становятся все более и более рабами внешних условий жизни, непрерывно усложняющихся ее форм и соединенной с ними жестокой борьбы за существование, за влияние, за власть, борьбы страстей и самолюбий, борьбы всего мелочного и узкозлобного… Несомненно, что раздвоение нравственных идеалов христианства и хода действительной жизни представляет из себя нечто полное великих мук и всяких печальных злоключений. И причина всего этого заключается в том, что благодатная сила Святых Таинств, сила возрождения Духом Святым перестала служить для сознания современного человека источником его нравственной жизни и деятельности… Люди полагаются на свои естественные силы и соображения, думают залечить зло своей жизни самоизмышленными лекарствами и мерами. Понятно, что из этого никогда и ничего не может выйти надежно доброго, — перед нашими глазами неизбежные последствия такого ложного пути: все распространяющееся недовольство жизнью и все усиливающиеся страдания. И как больно смотреть на страдания людей, как горько и тяжело сознавать, что ничто извне не может помочь им! Почему не может? Да потому, как это признано было одним просвещенным народом еще до пришествия Христова в мир (древними римлянами), что зло мира заключается в самом корне человеческой жизни; оно неизлечимо никакими частными, земными, человеческими усилиями — оно может быть излечено только радикальным средством, то есть должен быть обновлен самый корень жизни… Конечно, такое коренное обновление человечества могло быть совершено только всемогущей и всесозидающей силой Божественной. И оно действительно совершено Сыном Божиим, Господом нашим Иисусом Христом, Который силен Своими искупительными страданиями и смертию уврачевать греховный струп человечества, уничтожить зло мира и через ниспослание Святого Духа дать людям новую жизнь, обновить самый корень ее, положить в людях новое семя к ее дальнейшему развитию: Послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли (Пс.103,30)».

Пророчески звучали слова отца Сергия, когда он учил своих духовных детей хранить веру Христову «и в час испытания в темнице, среди гонения, среди голода и холода, в бедах от братий и лжебратий, и под мечом палача… Вспомните весь собор мучеников, перечитайте их жития, и вы увидите, изнемогло ли Христово слово, оставлял ли Господь в полной беспомощности Своих верных служителей?.. Нет, все с такой радостью ощущали близость Христа к себе, что лобызали орудия мучения и смерти… которые приближали их еще более к Тому, Кто, по вознесении Своем на небо, с отеческой любовью приготовил им там многие светлые обители».

26 сентября 1920 года отец Сергий был возведен в сан протоиерея. Весной 1922 года он был арестован по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей. Его обвиняли в том, что он препятствовал проведению в жизнь постановления ВЦИК от 26 февраля 1922 года, «вошел в преступное сообщество, организованное представителями высшего духовенства и возглавляемое бывшим Патриархом Тихоном». Его обвиняли также в распространении послания Патриарха Тихона и в распространении заведомо ложных сведений «о деятельности должностных лиц, администрации советской власти и отдельных членов местных комиссий Помгола… сведений, возбуждающих у населения враждебное к ней отношение».

13 декабря 1922 года Московский Революционный Трибунал приговорил протоиерея Сергия к полутора годам заключения. В соответствии с проведенной властями амнистией он был освобожден досрочно — 11 июля 1923 года. Новодевичий монастырь был закрыт, и протоиерей Сергий стал служить в московской церкви Живоначальной Троицы в Зубове.

14 апреля 1931 года священник был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. Его обвинили в контрреволюционной деятельности — в связи с появлением его фотографии в газете «НьюЙорк таймс». На фотографии был запечатлен момент, когда отец Сергий, идя по двору Новодевичьего монастыря, благословлял прихожан. Под ней была подпись: «Знаменитый отец Сергий Лебедев, один из священников, честно выполняющих свой долг».

На следствии отец Сергий показал: «В каноническом общении состою с митрополитом Сергием. Никакой антисоветской агитацией я не занимался и собраний нелегальных не устраивал. В 1929 году мой портрет появился с какой‑то статьей в иностранной газете. Я совершенно никакого участия в этом не принимал и не знал, когда меня засняли».

30 апреля Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило его к трем годам ссылки в Северный край. Первое время он находился в Великом Устюге, где условия жизни были не тяжки. Затем был переведен вместе с другими священниками в село Кичменский Городок, а потом в еще более глухое село. В письмах к родным отец Сергий называет этот переезд «прогулкой при полном воздержании от пищи и отдыха». В начале 1932 года он жил в деревне Макарово. «Чтобы избежать праздности, письмописание считаю своим рукоделием, занимающим у меня ежедневно известную часть дня и вечера… С письмами да ежедневным занятием словом Божиим и духовно–нравственным чтением совершенно не видишь свободного времени», — писал он в марте 1932 года.

Каждый свой поход в районное село для отметки в ОГПУ он использовал, чтобы побывать на богослужении в храме. В остальное же время молился дома вместе с другим ссыльным священником, с которым отец Сергий поселился в одном доме. В начале Великого поста 1932 года также молились дома: «У нас имелись почти все богослужебные книги под руками, и мы имели полную возможность править все положенное по уставу церковному у себя дома. И Господь помог все совершить без всякой помехи, в самой мирной обстановке».

В 1933 году отец Сергий был переведен в деревню Сорокино, куда приезжали к нему духовные дети. В 1933 году «день славного Успения встретил и провел в мире, здравии и полном благополучии… Причащался в алтаре Святых Тайн, предварительно сам исповедовавшись и исповедав кое–кого из своих духовных чад… Чтение есть, занятия тоже ежедневно находятся, остается только лишь всей душой благодарить Господа за все Его милости и молить Его за вас и всех благодетелей своих и твердо верить в Его Промысл, бодрствующий надо мною… и передвигающий меня, если это будет нужно и полезно для меня и для вас».

В то время, когда он был в ссылке, его мать и сестра ходили к заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) с просьбой, чтобы тот похлопотал перед гражданскими властями об освобождении протоиерея Сергия. Узнав об этом, протоиерей Сергий писал им: «Глубоко чту я и Владыку Митрополита Сергия за его крестоносный подвиг возглавления Церкви в наше лютое время. Я совершенно не льщу себя надеждой, что Владыка может помочь мне в моем деле. Это сверх его сил… Он со своей стороны рад бы все сделать для нашего освобождения, но непреодолимые препятствия стоят на пути его добрых намерений».

В 1934 году по окончании срока ссылки протоиерей Сергий был освобожден. Вот как писал он об этом родным: «В преддверии праздника иконы Божией Матери, именуемой Нечаянная Радость, я получил неожиданную для себя радость: после категорического отказа в досрочном освобождении на поруки Бори мне сегодня выдали документ о свободном проживании во всех городах СССР за отбытием полного срока ссылки».

После возвращения в Москву протоиерей Сергий был некоторое время секретарем заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, который назначил его на эту должность, чтобы материально поддержать: на попечении священника были мать и две сестры. Служил отец Сергий в это время в храме Петра и Павла в поселке Малаховка Люберецкого района Московской области.

Ко времени служения протоиерея Сергия секретарем у митрополита относится одно событие, которое сохранилось в воспоминаниях его духовных чад. Проездом из северных лагерей во Владимирскую ссылку в Москве находился архиепископ Филипп (Гумилевский); он зашел в канцелярию митрополита Сергия в Бауманском переулке, надеясь увидеть Владыку, но тот был в отъезде. Тогда архиепископ Филипп оставил митрополиту Сергию письмо, в котором были такие строки: «Дорогой Владыко, когда я думаю о Вас, стоящем на ночных молитвах, — я думаю о Вас, как о святом праведнике; когда же я размышляю о Вашей повседневной деятельности, то я думаю о Вас, как о святом мученике…» На следующий день митрополит Сергий прочитал письмо, растроганно прижал его к груди и сказал: «С таким письмом и на Страшный Суд предстать не страшно». Потом подал письмо отцу Сергию Лебедеву и сказал: «Подшей‑ка, Сережа, в мое личное дело. Много будут судить обо мне, пусть хоть эти добрые слова прочтет кто‑нибудь».

Отец Сергий свидетельствовал перед своими духовными детьми о тех страданиях, которые выпали на долю митрополита Сергия. Надо было продолжать служение, отстаивать храмы, чтобы совершалась литургия, и в то же время не было никакой возможности защитить ни иерархов, ни священников, которых власти беспрестанно арестовывали и ссылали в самые отдаленные места. Не всегда можно было даже и проследить, кто и куда был сослан.

21 января 1938 года протоиерей Сергий был арестован. Прощаясь с матерью, он поклонился ей в ноги и сказал: «Матушка, в этой жизни мы уже не встретимся».

На допросе следователь спросил отца Сергия:

—Следствием установлено, что вы получали задания от благочинного — протоиерея Воздвиженского вести контрреволюционную деятельность против советской власти и проводили это среди населения. Почему вы это отрицаете?

—Я это отрицаю потому, что никаких контрреволюционных заданий от благочинного Владимира Федоровича Воздвиженского я не получал.

Была устроена очная ставка со священником Знаменской церкви в селе Перово Сергием Сахаровым, согласившимся давать нужные следствию показания, который сказал:

— Сергей Павлович Лебедев является активным членом контрреволюционной группы духовенства, руководителем которой являлся благочинный Владимир Федорович Воздвиженский, который давал нам задания, чтобы мы среди надежного узкого круга вели активную борьбу против советской власти и готовились к ее свержению с помощью капиталистических стран.

— Подтверждаете ли вы показания Сахарова? — спросил следователь протоиерея Сергия.

— Нет, я показания Сахарова отрицаю, так как никакой контрреволюционной деятельности я не вел.

Священномученик Димитрий родился 1 января 1879 года в городе Таганроге в семье служащего государственного банка Павла Гливенко. Окончил Духовную семинарию и был рукоположен в сан священника. Во второй половине тридцатых годов он был настоятелем храма в селе Карачарово Ухтомского района Московской области. В январе 1938 года отец Димитрий был арестован и допрошен.

—Следствием установлено, что вы являетесь членом контрреволюционной группировки, возглавляемой благочинным Воздвиженским. Признаете ли это?

— Нет, я это не признаю.

— Следствию известно, что вы, состоя членом контрреволюционной группировки, вели среди населения активную контрреволюционную деятельность. Признаете ли это?

— Нет, я это отрицаю, так как этого не было.

— Следствию также известно, что вы высказывали террористические настроения относительно социализма. Признаете ли вы это?

— Нет, я это отрицаю и виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю.

Через неделю отцу Димитрию была устроена очная ставка со священником Сергием Сахаровым.

— Дайте следствию показания о принадлежности Гливенко к контрреволюционной группе духовенства и о его контрреволюционной деятельности, — потребовал следователь от отца Сергия.

— Дмитрий Павлович Гливенко является активным членом контрреволюционной группы духовенства, руководимой Владимиром Федоровичем Воздвиженским, которая ставила своей целью свержение советской власти с помощью капиталистических стран. Гливенко присутствующим говорил: «Мы можем рассчитывать на свержение советской власти только при помощи иностранного капитала, в особенности Германии, Японии, Италии, Польши, Румынии и Венгрии».

—Подтверждаете ли вы показания Сергея Николаевича Сахарова, — спросил следователь отца Димитрия.

—Нет, я показания Сахарова отрицаю, так как я к контрреволюционной группировке не принадлежал и никакой контрреволюционной деятельности не вел.

Священномученик Алексий родился в 1870 году в селе Голубово Московской губернии в семье священника Сергия Смирнова. Окончил духовную семинарию. В тридцатых годах служил в храме Успения Пресвятой Богородицы в селе Косино Ухтомского района. Это древнее село «издавна славилось своим превосходным местоположением и тремя озерами. Находившиеся здесь святыни — чудотворные иконы Божией Матери Косинской (Моденской) и святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца, исстари привлекали сюда столько народа, что в продолжение летних месяцев по всем дорогам в Косино пройдет и проедет по крайней мере до ста тысяч богомольцев», — писал очевидец, живший в первой половине XIX века.

В январе 1938 года отец Алексий был арестован и допрошен.

— Знаете ли вы благочинного Владимира Федоровича Воздвиженского и встречались ли с ним? — спросил следователь.

— Да, с благочинным Воздвиженским я хорошо знаком и часто посещал его квартиру, — ответил священник.

—Следствием установлено, что вы являлись членом контрреволюционной группировки, руководимой Воздвиженским. Признаете ли это?

—Нет, это я отрицаю. Членом контрреволюционной группировки я не состоял.

— Следствию известно, что вы, состоя членом контрреволюционной группировки, вели контрреволюционную деятельность. Признаете ли это?

— Нет, это я отрицаю.

—Следствием также установлено, что вы высказывали террористические настроения по отношению к коммунистам. Признаете ли это?

— Нет, я это отрицаю и виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю.

Поскольку отец Алексий отказывался лжесвидетельствовать, ему была устроена очная ставка со священником Сергием Сахаровым, который подтвердил показания, необходимые следователям. Но отец Алексий их все отверг, сказав: «Показания Сахарова я отрицаю, так как контрреволюционной деятельности я не вел».

Священномученик Сергий родился в 1869 году в городе Москве в семье священника Никанора Цветкова. В 1892 году окончил Московскую Духовную семинарию и в том же году определен диаконом в Воскресенскую церковь села Вешняки Московского уезда. Рукоположен в сан священника в 1902 году. С 1893 года состоял законоучителем в Выхинской церковноприходской школе и в Люберецком земском училище, с 1910 года — в 4–м мещанском городском, в земском начальном и в Смоленском женском городском училищах. У отца Сергия и его жены Александры Андреевны (1874 г. р.) родилось двое дочерей: Елена — в 1902 году и Лидия — в 1908–м.

В 1917 году отец Сергий назначен духовником благочиния. За усердное служение был награжден набедренником (1905 г.), скуфьей (1909 г.), камилавкой (1915 г.), наперсным крестом (1918 г.). В сан протоиерея возведен в 1920 году. В тридцатых годах служил в Успенском храме поселка Вешняки[6] на окраине Москвы.

Первый раз отец Сергий был арестован ВЧК в 1919 году вместе со своим сыном Николаем — офицером царской армии, который был расстрелян. Отца же Сергия продержали в тюрьме три недели и освободили. Но в январе 1938 года власти снова арестовали его.

— Знаете ли вы благочинного Владимира Федоровича Воздвиженского и часто ли его посещали? — спросил следователь.

— Владимира Федоровича Воздвиженского я знаю хорошо и часто посещал его квартиру, — ответил отец Сергий.

— Следствием установлено, что вы являлись членом контрреволюционной группировки, руководимой Воздвиженским. Признаете ли вы это?

—Нет, я это отрицаю.

—Следствию известно, что вы, состоя членом контрреволюционной группировки, вели среди населения контрреволюционную деятельность. Признаете ли вы это?

—Нет, я это отрицаю.

— Следствием установлено, что вы высказывали контрреволюционного характера клевету против советской власти и пораженческие настроения. Признаете ли вы это?

— Нет, я это отрицаю, виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю.

Снова был вызван в качестве свидетеля обвинения священник Сергий Сахаров, который дал необходимые следователям показания, но отец Сергий все их отверг.

5 марта 1938 года следствие было закончено. Всех священников обвиняли в том, что они «осенью 1937 года организовались в контрреволюционную группу, которую возглавил Воздвиженский, и, проводя среди населения Ухтомского района контрреволюционную агитацию, поставили своей целью проповедовать монархический строй, оказывать противодействие политике партии и советской власти, создание среди населения недовольства и проведение подготовки населения к приходу новой капиталистической власти».

15 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила священников Сергия Лебедева, Димитрия Гливенко, Алексия Смирнова и Сергия Цветкова к расстрелу. 22 марта 1938 года протоиерей Сергий Лебедев и священники Димитрий Гливенко, Алексий Смирнов и Сергий Цветков были расстреляны и погребены в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-56688.

ЦИАМ. Ф. 2303, д. 182, л. 12 об., д. 261, л. 1 об.

История Косинских храмов Москвы. М., 2001.

Погребняк С. Н. Житие священномученика Сергия Лебедева. Машинопись.

Марта 9 (22) Священномученик Михаил (Маслов)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Михаил родился 8 июля 1874 года в селе Щеглятьево Тверской губернии в семье псаломщика Григория Маслова. Михаил окончил церковноприходскую школу и один год учился в духовном училище. До двадцати одного года он помогал отцу в крестьянском хозяйстве, а в 1895 году был призван в армию и отправлен служить в город Белосток. По окончании в 1899 году срока военной службы Михаил Григорьевич вернулся на родину и стал служить псаломщиком в храме в селе Козьмодемьянском Тверской губернии. В 1907 году он был рукоположен в сан диакона ко храму в селе Мелково Тверской губернии, где прослужил до 1924 года, а затем направлен в храм в село Никулино Лотошинского района Московской области.

В 1930 году диакон Михаил был рукоположен в сан священника ко храму села Гурьево. С 1935 года он стал служить в храме родного села Щеглятьево Лотошинского района Московской области.

11 ноября 1937 года местный парторг отправил в районный НКВД докладную записку, в которой писал, что священник Михаил Маслов говорил, что жизнь при советской власти и руководстве Сталина стала тяжелой, ничего нет, даже несчастной картошки колхозники и то не получают, а если и получают, то гнилую. Насчет страховки помещений говорил, что советской власти только деньги плати, а если сгоришь, получишь кукиш. Не то что построиться, а несколько деревьев не купишь. Раньше, при старом строе, погорелец идет собирать, ему и штанов, и рубах, и денег, и продуктов дадут, сгорело меньше того, что он получит.

1 февраля 1938 года председатель сельсовета составил справку о священнике и представил ее в районный НКВД. В ней он писал, что священник влиял на трудовую дисциплину колхозов «путем беседования со старушками у окошек и на дому», сроки государственных поставок не выполнял и был антисоветски настроен. В тот же день следователь допросил одного из лжесвидетелей, который сказал: «Знаю то, что Маслов агитирует колхозников, чтобы они ходили в церковь и молились Богу. Лично мне говорил, чтобы я ходил в церковь, Бог за это даст здоровье».

10 марта 1938 года отец Михаил был арестован, заключен в тюрьму в городе Волоколамске и в тот же день допрошен. На вопросы следователя он ответил, что его антисоветская деятельность заключается в том, что он недоволен советской властью, почему и говорил, что при советской власти нет обуви, нет одежды, раньше, при царе, всего было много и все было дешево, а теперь нет ничего. Всех нас сделали нищими, картофеля и того вдоволь нет.

—Гражданин Маслов, во время выборов в Верховный Совет вы вели антисоветскую агитацию и говорили: «Коммунисты говорят, что при советской власти будет демократия; она есть только на словах, а на деле ее нет; ишь как хитро Сталин написал, что нет теперь лишенных избирательных прав, а в действительности это живой обман, демократии при советской власти нет и не будет никогда». Следствие предлагает вам дать искренние показания по этому вопросу.

— В этом виновным я себя не признаю. Больше показать ничего не могу.

15 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Михаила к расстрелу. Священник Михаил Маслов был расстрелян 22 марта 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-66473.

Марта 7 (20) Священномученик Николай (Горюнов)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Николай родился в деревне Обухово, расположенной неподалеку от села Солнечная гора Московской губернии, в семье крестьянина Василия Горюнова. Когда Николаю исполнилось двенадцать лет, он окончил сельскую школу и с этого времени стал работать вместе с отцом в своем крестьянском хозяйстве. В 1902 году Николай Васильевич был призван в армию, но получил освобождение от службы, так как был единственным сыном у родителей — кормильцем семьи. После этого он выехал в Москву в поисках заработка.

Будучи воспитан в благочестивой семье, он желал, чтобы его работа была так или иначе связана с верой. В Обществе трезвости в Москве требовались официанты, и он пошел официантом в одну из чайных, организованных Обществом, и проработал здесь два с половиной года. После этого он устроился сторожем и алтарником в домовый храм при Первой градской больнице. Здесь он проработал пять лет. Затем он устроился алтарником в храм Ризоположения на Донской улице, где и состоял им около шести лет. Некоторое время Николай Васильевич работал слесарем на цементной базе в Подольске, где его усилиями был организован кооператив, члены которого плодотворно и успешно трудились, но все это было уничтожено с приходом к власти большевиков.

В 1919 году Николай Васильевич вернулся в родную деревню и здесь в приходской церкви стал служить псаломщиком. В 1920 году он был рукоположен в сан диакона, а в 1924 году за беспорочную службу и примерное поведение был возведен в сан протодиакона. Протодиакон Николай служил в храме до 1929 года, когда власти назначили непосильный налог, и он вынужден был из храма уйти и далее работал пожарником и рабочим на одном из заводов.

В начале марта 1938 года власти составили обвинение, в котором писали, что Николай Горюнов является протодиаконом и, будучи враждебно настроен к советской власти и коммунистической партии, систематически среди населения деревни Обухово проводит контрреволюционную агитацию и высказывает террористические настроения против руководителей партии и правительства. 11 марта сотрудники НКВД арестовали отца Николая.

Были вызваны несколько свидетелей, каждого из которых спрашивали, знает ли он протодиакона Николая, и поскольку все они знали его, то так и ответили. Затем следователь попросил их расписаться в конце страницы, которая была заполнена показаниями только наполовину, и уже в их отсутствие написал все, что ему было нужно.

12 марта 1938 года следователь НКВД допросил протодиакона:

—Вы признаете себя виновным в контрреволюционной деятельности, в том, что говорили, что советская власть не дает жить служителям культа, троцкистов сажают и расстреливают за то, что они борются за хорошую жизнь, и в случае войны вы будете бить коммунистов?

— Виновным себя в контрреволюционной деятельности и агитации против советской власти и коммунистической партии я не признаю. Подобных разговоров я не вел.

15 марта Тройка НКВД приговорила протодиакона Николая к расстрелу. Он был расстрелян 22 марта 1938 года и погребен в безвестной могиле.

Спустя два года те же свидетели были допрошены вновь, была установлена истина, и дело по вымышленному обвинению протодиакона Николая было прекращено.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-70544.

Марта 9 (22) Преподобномученик Иоасаф (Шахов)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученик Иоасаф (в миру Иосиф Иванович Шахов) родился в 1870 году в селе Ильинском Ярославского уезда Ярославской губернии в крестьянской семье. Окончил церковноприходскую школу. Решив выбрать жизненный путь воина Христова, он в 1896 году поступил послушником в Николо–Пешношский монастырь Московской губернии, где проходил различные послушания до 1904 года.

В 1904 году началась Русско–японская война, и настоятель монастыря игумен Савва благословил послушника ехать на фронт, чтобы ратным подвигом послужить Церкви и Родине. Перед отправкой на фронт был отслужен молебен. Игумен Савва сказал в напутственном слове, чтобы Иосиф, как и подобает воину Христову, защищал Веру, Царя и Отечество. На фронте послушник Иосиф пробыл рядовым полтора года. После заключения мира с Японией он вернулся в обитель, был пострижен в монашество с именем Иоасаф и рукоположен в сан иеродиакона, а в 1910 году — в сан иеромонаха.

Началась Первая мировая война, стали создаваться дополнительные армейские части, для духовного окормления которых потребовалось увеличить число полковых священников; они особенно были нужны на передовой, где страдания и смерть становились повседневными. В условиях тяжелых боев лишь вера в жизнь вечную помогала преодолеть страх смерти. Многие из числа монашествующих пожелали добровольно отправиться в район боевых действий полковыми священниками.

В 1915 году настоятель Николо–Пешношского монастыря игумен Иувеналий командировал иеромонаха Иоасафа на германский фронт священником 461–го полка. Иеромонах Иоасаф не скрывался от опасности в тылу или при штабе, он ходил вместе со своей паствой — солдатами в бой, выносил с поля боя раненых, исповедовал и причащал их, погребал убитых.

Весной 1917 года антирусская пропаганда, разлагавшая армию, достигла окопов, и солдаты все чаще стали спрашивать священника: «Батя, когда же кончится война, кому она нужна, долго ли мы будем страдать?» И священник отвечал так, как повелевал ему голос совести и долг православного пастыря: «Мы страдаем за одно общее дело, это прежде всего — за Веру! во–вторых — за Царя! и в–третьих — за наше Отечество! Его мы должны защищать не щадя своей крови».

Иеромонах Иоасаф пробыл на фронте до лета 1917 года, когда монастырское начальство отозвало его в обитель. Несмотря на происшедшие в стране перемены и захват власти безбожниками, монастырь закрыт был не сразу, и отец Иоасаф подвизался в нем до 1928 года, когда воинствующие безбожники разогнали братию и закрыли обитель.

Иеромонах Иоасаф приехал в город Коломну с намерением поступить в Голутвинский монастырь, но настоятель монастыря архимандрит Никон, зная, что дни обители сочтены, благословил его служить на приходе. Епископ Егорьевский, викарий Московской епархии Павел (Гальковский) направил его в единоверческий храм Живоначальной Троицы в село Поповка Коломенского района Московской области. В состав прихода входило тридцать деревень.

Начав служить в храме, ревностный пастырь увидел, что дела в приходе находятся в самом плачевном состоянии, в районе проживает много сектантов, которым не оказывается ни малейшего противодействия со стороны православных. И в то самое время, когда безбожное государство беспощадно преследовало Православную Церковь, иеромонах Иоасаф энергично взялся за миссионерскую деятельность, стараясь просветить заблудших, и на этом поприще достиг немалых успехов, люди стали отходить от сект и возвращаться в Православную Церковь. В этом приходе иеромонах Иоасаф прослужил десять лет. В 1930 году он был возведен в сан игумена.

8 марта 1938 года власти арестовали его и заключили в тюрьму в городе Коломне. Допросы начались сразу же после ареста. На вопросы следователя отец Иоасаф отвечал, что по существу своей священнической присяги и по долгу совести он не может быть солидарным с идеалами советской власти; ему не нравится и эмблема, которая принята как государственная, — серп и молот, ему хотелось бы видеть вместо нее на государственных стягах образ Спасителя. До революции он был воспитан в идеалах защиты веры и помазанника Божия и остается при этих идеалах.

— Вы изобличаетесь в том, что неоднократно призывали колхозников к защите веры, — сказал следователь.

— Да, — ответил игумен, — я требовал от верующих, чтобы они ходили в церковь, молились Богу и защищали от поругания веру.

—Следствием установлено, что вы в проповеди на праздник Рождества Христова высказали мысль о пришествии Христа, который поведет борьбу с врагами.

— Да, в моей проповеди было сказано о Втором Пришествии Христовом, и я говорил верующим, что им нужно быть готовыми встретить Христа. И в этой связи я напоминал им о Страшном Суде.

13 марта Тройка НКВД приговорила отца Иоасафа к расстрелу. Игумен Иоасаф (Шахов) был расстрелян 22 марта 1938 года и погребен в общей безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 23114. АМП.

Марта 9 (22) Преподобномученица Наталия (Ульянова)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученица Наталия родилась в 1889 году в городе Ельце Орловской губернии в семье столяра Николая Николаевича Ульянова.

В 1910 году Наталья приехала в Москву и поступила в Новодевичий монастырь и подвизалась в нем на различных послушаниях до его закрытия в 1922 году. После закрытия обители она, как и многие насельницы, осталась жить в одной из монастырских келий, которые были превращены властями в коммунальные квартиры, и к монахиням были подселены люди, настроенные к вере враждебно.

До 1930 года послушница Наталья подвизалась в качестве певчей и псаломщицы в московских храмах, а в 1930 году поступила на государственную службу — курьером и уборщицей в Московский городской банк, находившийся на Ильинке. Ей пришлось нести все тяготы, которые выпали на долю народа, и нести все трудовые повинности: ее мобилизовывали на все общественные работы — то на очистку снега на железной дороге, то на торфоразработки.

9 марта 1938 года лжесвидетели подписали против нее составленные следователем показания, и в частности, что Наталья враждебно настроена к существующему строю, говорит, что в колхозах плохо живется и пользы в дальнейшем от колхозов не будет, что крестьяне голодают, раздеты и разуты. На полянке, во дворе закрытого монастыря, против окон бывших келий она будто бы вела разговоры против колхозного строя, говоря о том, что крестьяне работают день и ночь, а сами холодные и голодные.

На следующий день, 10 марта, послушница Наталья была арестована и заключена под стражу в 7–е отделение милиции Фрунзенского района города Москвы.

11 марта следователь допросил послушницу.

—Вы арестованы за клеветнические провокационные измышления о жизни колхозного крестьянства в СССР, которые распространяли среди населения вашего дома. Признаете ли в этом себя виновной? — спросил следователь.

— Не признаю. Так как я среди населения Новодевичьего монастыря агитации, касающейся жизни колхозного крестьянства, не вела, — ответила она.

— Вы уличены в контрреволюционной деятельности, которую проводили среди жителей вашего дома. Летом 1936 года вы во дворе бывшего Новодевичьего монастыря говорили, что «при советской власти крестьян загнали в колхозы и тем самым разорили, крестьяне ходят голодные, разутые, раздетые, работают день и ночь, а получать в колхозах ничего не получают». Признаете ли себя в этом виновной?

—Не признаю, так как среди населения своего дома я никакой агитации не вела и о том, что крестьяне живут плохо, никому не говорила.

13 марта следователи провели очную ставку послушницы Натальи со лжесвидетелями, которые показали всё, что требовали от них следователи. Выслушав их, послушница отказалась подтвердить лжесвидетельства.

15 марта Тройка НКВД приговорила ее к расстрелу. Послушница Наталия Ульянова была расстреляна 22 марта 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 22770.

Марта 12 (25) Преподобномученик Владимир (Волков)

Составитель священник Максим Максимов

Преподобномученик Владимир родился 21 апреля 1878 года в селе Малые Палатки Смоленской губернии в семье крестьянина Нила Волкова.

До 21 года юноша воспитывался в семье родителей, помогал отцу по хозяйству. В 1899 году Владимира призвали в армию, он был зачислен в канцелярию Гжатского уездного воинского начальника писарем, где и прослужил до 15 февраля 1905 года. Перед увольнением в запас он выдержал экзамен на звание военного чиновника в военное время.

В 1906 году юноша поступил в приписанную Свято–Троицкой Сергиевой Лавре пустынь Параклит, пробыв в ней послушником до 1909 года. Приняв в 1909 году монашеский постриг, он до 1912 года продолжал подвизаться в пустыни.

В 1912 году монаха Владимира перевели в Свято–Троицкую Сергиеву Лавру, где он пребывал до ее закрытия в 1921 году. В 1920 году монах Владимир был рукоположен во иеродиакона.

После закрытия Лавры иеродиакон Владимир был определен на служение в церковь села Клушина Смоленской губернии. В начале 1921 года власти закрыли этот храм, и в апреле иеродиакон Владимир был назначен в храм великомученика Димитрия Солунского в селе Шиманово Можайского района Московской области.

В 1930 году иеродиакон Владимир был рукоположен во иеромонаха.

В 1931 году, одновременно с назначением по просьбе прихожан священником Спасской церкви в селе Иславское Звенигородского района Московской области, отец Владимир был принят техническим сотрудником в редакцию «Журнала Московской Патриархии». Власти запретили издание журнала в 1935 году, и отца Владимира назначили счетоводом Московской Патриархии. Он отвечал за продажу крестиков, погребальных молитв и венчиков, ладана и прочих обиходных церковных предметов.

9 июля 1931 года иеромонах Владимир был возведен в сан игумена с возложением палицы, а 14 апреля 1932 года — в сан архимандрита. 2 апреля 1936 года ему было преподано благословение совершать Божественную литургию с открытыми Царскими вратами до Херувимской песни.

В 1936 году он был уволен с должности счетовода и служил в храме вплоть до ареста. Со времени назначения на этот приход архимандрит Владимир проживал в церковной сторожке. Сам храм, построенный во второй половине XVIII века на крутом берегу Москвы–реки, был освящен в честь Нерукотворного Образа и имел два придела: в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» и великомученика Георгия Победоносца.

21 февраля 1938 года викарий Московской епархии архиепископ Дмитровский Сергий (Воскресенский) предложил отцу Владимиру быть его духовником, а также духовником Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского).

Архимандрит Владимир был арестован 27 февраля 1938 года и во время следствия содержался в Можайской тюрьме. На первом допросе, состоявшемся 2 марта, следователь подробно расспросил отца Владимира о его жизни до и после революции 1917 года. Следователя интересовало, какие отношения отец Владимир имел с арестованными в 1937 году служащими Московской Патриархии: управляющим делами протоиереем Александром Лебедевым, келейником митрополита Сергия архимандритом Афанасием (Егоровым) и архимандритом Гавриилом (Яциком).

— Заданий я от них никаких не имел, — ответил отец Владимир, — и связи какой‑либо особой не имел, а были как только знакомые по службе, и никаких известий я от них не получал, и за какие действия они арестованы, я не знаю.

На следующий день отца Владимира допросили вновь. Допрос[7], продлившийся шесть часов и закончившийся в половине одиннадцатого вечера, был записан следователем и уместился всего на одной странице.

— Вы обвиняетесь в контрреволюционной деятельности путем высказывания клеветы к руководителям партии и советской власти. В 1937 году в августе среди колхозников высказывали контрреволюционную клевету к руководителям партии и советской власти. В 1937 году в момент выборов в Верховный Совет СССР высказывали контрреволюционную клевету к членам правительства и руководства ВКП(б). В 1938 году в январе среди населения распространяли клевету и террористические настроения к руководителям правительства.

— В предъявленном мне обвинении в контрреволюционной деятельности и клеветы к руководителям ВКП(б) и советской власти виновным себя не признаю.

В этот же день следствие было закончено.

7 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Владимира к расстрелу. Архимандрит Владимир (Волков) был расстрелян 25 марта 1938 года на полигоне Бутово под Москвой и погребен в общей безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 23173, 56009.

Марта 23 (5 апреля) Священномученик Василий (Коклин)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Василий родился 20 января 1883 года в Москве в семье купца Павла Коклина, имевшего посудо–хозяйственный магазин. Окончил четырехклассное городское училище и стал помогать отцу в торговле. Во время Первой мировой войны с 1915–го по 1918 год служил в армии рядовым. По возвращении с фронта Василий Павлович продолжал заниматься торговлей, в 1922—1927 годах имел палатку на Зацепском рынке. В 1927 году он был рукоположен в сан священника и служил в Знаменской церкви в селе Перово[6].

Отец Василий был арестован 21 января 1938 года вместе с группой духовенства, служившего в храмах Ухтомского района Московской области. Сразу же после ареста власти допросили священника.

—Следствием установлено, что вы, состоя членом контрреволюционной организации, руководителем которой являлся благочинный Воздвиженский, вели активную контрреволюционную деятельность. Признаете ли вы это?

— Нет, это я отрицаю.

— Следствием установлено, что вы выражали пораженческие настроения по отношению к советской власти. Признаете ли вы это?

— Нет, это я отрицаю и виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю.

Поскольку отец Василий отказывался признать себя виновным, ему устроили очную ставку со священником той же церкви Сергием Сахаровым, также арестованным и согласившимся давать нужные следствию показания.

— Сергей Николаевич Сахаров подтверждает, что вы являетесь членом контрреволюционной группы духовенства, руководителем которой был Владимир Федорович Воздвиженский, и вели активную борьбу против советской власти. Признаете ли вы это?

— Нет, это я отрицаю.

На этом допросы и очные ставки были закончены.

15 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила отца Василия к расстрелу. Священник Василий Коклин был расстрелян 5 апреля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-56688.

Марта 23 (5 апреля) Преподобномученица Анастасия (Бобкова)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученица Анастасия родилась 16 декабря 1890 года в селе Кузяево Волоколамского уезда Московской губернии в семье крестьянина Степана Бобкова. В 1920 году родители Анастасии умерли, и она поступила в Свято–Троицкий Александро–Невский монастырь, находившийся вблизи деревни Акатово Клинского уезда Московской губернии. В монастыре Анастасия пробыла до его закрытия в 1927 году, после этого она переехала в деревню Занино Волоколамского района. Она прислуживала при храме в селе Шестаково, а также по приглашению верующих ходила читать Псалтирь по умершим.

В 1930 году власти вознамерились закрыть храм в селе Шестаково. По поводу закрытия храма состоялось церковное собрание, где обсуждался вопрос о незаконности закрытия церкви. Во время собрания пришли комсомольцы, женщины стали энергично их выгонять, так что один из них упал. За «сопротивление представителям власти» были арестованы пять человек, из них три послушницы монастырей, и среди них Анастасия. Она была приговорена к трем месяцам заключения в исправительно–трудовой лагерь.

Вернувшись из заключения, Анастасия поселилась в той же деревне. 13 февраля 1938 года власти допросили председателя Покровского сельсовета Шустову. Она дала о послушнице Анастасии следующие показания: «В декабре 1937 года я в селе Покровском Волоколамского района проводила агитационную ра боту по выборам в Верховный Совет СССР в доме гражданки Василисы Будкиной. В это время в дом пришла Анастасия Бобкова и стала вести среди нас контрреволюционную и антисоветскую агитацию, говоря:«Советская власть ни за что забирает попов, так как последние трудятся только для народа и по конституции они равны. Где же тут справедливость? У советской власти она только на бумаге». На заданные ей вопросы по выборам в Верховный Совет она меня обругала, заявив:«Вы ничего не понимаете. Вас закружила советская власть»».

В тот же день был допрошен секретарь Шестаковского сельсовета, который показал, что Анастасия имеет связи с монахинями, они собираются вместе, у них в доме бывают неизвестные люди и, «по моему мнению, последние проводят контрреволюционную антисоветскую деятельность».

2 марта 1938 года послушница Анастасия была арестована и заключена в тюрьму в Волоколамске. На следующий день состоялся допрос, и далее допросы длились в течение трех дней.

— Следствие располагает достаточным материалом, который уличает вас в контрреволюционной антисоветской деятельности. Дайте показания по этому вопросу.

—Контрреволюционной антисоветской деятельности я не вела.

—В декабре 1937 года в доме Василисы Будкиной вы проводили контрреволюционную антисоветскую деятельность?

— Действительно, в доме Будкиной я была. Это было в начале декабря 1937 года. Там же была председатель Покровского сельсовета Шустова, которая принесла какие‑то листки по части выборов в Верховный Совет. Шустова стала ругать попов. Тогда мною на это ей было сказано: «Советская власть ни за что сажает попов, они плохого никому ничего не делают; были попы, мы жили хорошо, а сейчас при советской власти мы живем плохо». Эти слова были сказаны мною, и я их подтверждаю. Кроме того, по части выборов в Верховный Совет в доме Будкиной я говорила: «Нам не нужна советская власть. Кому она нужна, тот пускай и голосует. Нам выборы не нужны». Одновременно я ей заявила: «У нас есть своя, Небесная власть».

9 марта 1938 года Тройка НКВД приговорила ее к расстрелу. Послушница Анастасия Бобкова была расстреляна 5 апреля 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 23964.

Марта 23 (5 апреля) Мученик Алексий (Скоробогатов)

Составитель священник Олег Митров

Мученик Алексий родился в 1889 году в селе Средняково Солнечногорского уезда Московской губернии. Его отец Семен Скоробогатов был садовником, мать — крестьянкой. После окончания второклассной учительской школы Алексей Семенович работал учителем церковноприходской школы в деревне Воронцово Рузского уезда. В 1909 году он сдал экстерном экзамен, получил педагогическое образование и был назначен в Ащеринскую церковноприходскую школу, где проработал с 1910 по 1911 год. Затем Алексей Семенович был переведен в Алексинскую школу, где преподавал до 1915 года. Оттуда он был мобилизован на военную службу и во время Первой мировой войны, с 1915 по 1918 год, служил в армии в чине подпоручика. Затем, с 1918 года до апреля 1921 года, — в Красной армии при штабе 15 стрелковой Инзинской дивизии. Сначала — переписчиком, затем — делопроизводителем. Позднее его назначили младшим помощником начальника штаба дивизии по хозяйственной части. После демобилизации в 1921 году он проживал в Рузском районе Московской области. Алексей Семенович был женат на Голубевой Наталье Сергеевне (1890 г. р.), и у них было трое детей: Валентина (1922 г. р.), Анна (1926 г. р.) и Иван (1929 г. р.).

О его дальнейшей судьбе после 1921 года известно немного. С 1921 по 1923 год Алексей Семенович служил псаломщиком при Ащеринском храме. В конце 1920–х годов в ходе коллективизации у него отобрали дом, лошадь и корову. В 1935 году Алексей Семенович переехал в поселок Иваново Рузского района Московской области. Здесь он работал заведующим Ивановской школой.

Алексей Семенович был арестован 22 января 1938 года по обвинению в проведении активной контрреволюционной агитации и содержался под стражей в Бутырской тюрьме города Москвы.

—Следствие настойчиво требует от вас правдивых показаний о вашей контрреволюционной деятельности, — сказал следователь.

— Подтверждаю… что я в прошлом был офицером царской армии… а после революции, с 1921 по 1923 год, был дьячком Ащеринской церкви, но контрреволюционную деятельность… не проводил.

Дело было настолько поспешно сфабриковано, что вышестоящие органы НКВД вернули его на доработку. «Дополнительно допросите 1–2–х свидетелей в разрезе выявления к/р деятельности Скоробогатова, т. к. допрошенные свидетели дали слабый материал», — говорилось в инструкции.

Решением Тройки НКВД от 8 марта 1938 года Алексей Скоробогатов был приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 5 апреля 1938 года. Предполагаемое место захоронения мученика Алексия — полигон Бутово под Москвой.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. П-65776.

Апреля 17 (30) Священномученик Феодор (Недосекин)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Священномученик Феодор родился 10 ноября 1889 года в селе Новоселки Рославльского уезда Смоленской губернии в семье священника Георгия Петровича Недосекина. Окончил учительскую семинарию и в течение многих лет работал учителем, а затем окружным инспектором школ. В 1913 году Федор Георгиевич женился на дочери протодиакона, служившего в селе Спасском, Зинаиде Ивановне Мухиной. Впоследствии у них родилось восемь детей — пять мальчиков и три девочки. В 1905 году Зинаида Ивановна окончила епархиальное училище и работала учительницей в селе Новоселки. В школе, кроме других предметов, она преподавала пение, и ее школьный хор постоянно участвовал в церковных богослужениях.

После революции 1917 года Федор Георгиевич в течение нескольких лет оставался учителем Новоселковской школы. В 1919 году председатель сельсовета дал ему такую характеристику: «Новоселковское Сельское Общество удостоверяет, что учитель Новоселковской школы Федор Георгиевич Недосекин, будучи одновременно председателем Новоселковского культурно–просветительного кружка и председателем школьного совета, проявил себя полезным и энергичным работником по народному образованию: поступив в нашу школу учителем, он немедленно организовал культурно–просветительный кружок, в котором работал не покладая рук до сего времени в качестве председателя кружка, за что неоднократно получал искреннюю благодарность от населения… Организовав кружок, он всеми способами старался поднять культурный уровень местных граждан: читал лекции… вел беседы по сельскому хозяйству… организовал при школе читальню, приобрел… разные книги и составил библиотеку, организовал школу для взрослых и сам учил их грамоте и, наконец, организовал в нашей деревне хор… Стараясь как можно больше дать развития нашим детям, он устраивал с детьми экскурсии, литературно–вокальные вечера… и организовал при школе выставку ученических работ и картин. Чтобы больше развить детей и принести им пользы, он вел занятия с учениками не только днем, но и вечером».

В 1921 году Федор Георгиевич был рукоположен в сан диакона, а в 1922 году епископ Гжатский, викарий Смоленской епархии Феофан (Березкин) рукоположил его в сан священника к Введенскому храму в селе Семеновском Гжатского уезда. В конце двадцатых годов, когда усилились гонения на Русскую Православную Церковь, власти потребовали от отца Феодора уплаты большого налога. Когда он его уплатил, налог удвоили, и его уже отец Феодор не смог уплатить. За это он был приговорен к заключению и отправлен на каторжные работы в Камскую исправительно–трудовую колонию № 2. Администрация колонии писала о нем: «Находясь на участках Березники и Чуртан, он относился к работе на производстве вполне сознательно… выполняя тяжелые физические работы, что служило примером для других заключенных».

После ареста отца Феодора все его имущество, включая дом, было отобрано; семья осталась без крова и поехала вслед за ним. Местные власти поселили семью священника в «красном уголке». Отец Феодор вскоре был оправдан судом, и вся семья вернулась в Семеновское, но дом их был занят, а храм закрыт.

Отец Феодор отправился в патриархию, чтобы получить место в одном из храмов Московской епархии, и был направлен служить в храм Казанской иконы Божией Матери в село Иванисово Ногинского района, куда вместе с ним переехала и его супруга с детьми. Прихожане отремонтировали принадлежавшие церкви нежилые постройки, и здесь поселилась семья священника. Жили они в то время очень бедно, но духовная и церковная жизнь, которую они вели, делала их счастливыми.

Прихожане сразу полюбили священника за истовое совершение богослужений, за проповеди и нестяжательность. У него не было никакой установленной платы за требы — кто мог, давал сколько хотел, а для бедных отец Феодор совершал требы бесплатно. Куда бы и в какое время дня или ночи его ни позвали причастить больного, он никогда не отказывался, а сразу собирался и ехал, а чаще всего шел пешком. В его приход входили тогда села Иванисово, Афанасово, Бабеево, Степаново, Есино и начинающий строиться город Электросталь, который возводился в основном силами заключенных. В 1932 году в концлагере, занимающемся строительством города, скончался священник — Георгий Николаевич Левицкий. Благочестивые прихожане, жившие тогда в городе, выхлопотали у лагерного начальства разрешение отпеть священника и похоронить его по–православному. Верующие привезли тело отца Георгия в село Иванисово, отец Феодор сам его облачил и отпел священника. Могилу для него копали отец Феодор и певчие. Когда страдалец был погребен, отец Феодор сказал: «Вот счастливый пастырь, удостоился погребения такого, какое положено, похоронен по–человечески. А других бросят в яму как попало, кверху ногами, и могилу сровняют с землей».

В 1937 году гонения на Русскую Православную Церковь усилились. Некоторые стали говорить священнику: «Батюшка, смотрите, всех священников забирают вокруг, может быть, вам оставить служение?» Но он на подобного рода предупреждения и уговоры всегда отвечал одинаково: «Хоть день, да мой — и пред престолом Божиим!»

26 октября 1937 года ночью кто‑то постучал в дверь сторожки, где жил священник с семьей, и из‑за двери раздался голос: «Это я, Василий Васильевич!» Это был председатель колхоза.

Зинаида Ивановна открыла дверь, и все увидели, что за спиной председателя стоят военные в форме. Отец Феодор все понял и сказал: «Вы, очевидно, за мной. Прошу детей не будить».

На столе лежали тетрадки, учебники, они полистали их, затем предъявили ордер на обыск. Взяли серебряный наперсный крест отца Феодора; увидев на божнице еще два наперсных креста, которые принадлежали его отцу, протоиерею Георгию, взяли и их. Удовлетворившись этим, сказали священнику: «Собирайтесь, одевайтесь, пойдем».

Отец Феодор подошел к детям, всех благословил, а кто из маленьких спал, тех благословил спящих. Затем надел теплую рясу и ушел из дома под конвоем сотрудников НКВД.

После ареста священника власти приказали сбросить колокола с храма. Прислали рабочих. Вокруг храма собрались верующие, многие плакали, видя, как сбрасывают и уничтожают колокола, столько лет призывавшие на молитву не только их, но и их отцов и дедов.

На время следствия отец Феодор был заключен в тюрьму в городе Ногинске. Власти обвинили его в контрреволюционной и антисоветской деятельности.

— Контрреволюционной деятельности я не вел, — ответил священник.

— Следствием установлено, что вы после богослужения произносили с амвона проповеди антисоветского характера, — сказал следователь.

— Проповеди мной произносились редко. В отдельных из них я действительно говорил: «Православные, надо укреплять веру в Бога, самим чаще посещать храм Божий и других привлекать к церкви…»

—Следствию известно, что вы в беседах с верующими при их обращении к вам с просьбами совершить те или иные обряды вели с ними беседы антисоветского характера.

— При обращении ко мне верующих с просьбами совершить обряд крещения или похорон, когда рождение или смерть еще не были зарегистрированы в загсе, я отвечал, что совершить обряд не могу, так как надо смерть или рождение зарегистрировать в загсе. Если же этого не будет сделано, то меня могут привлечь к ответственности.

— Следствие располагает данными, что вы вместе с церковным советом вели активную контрреволюционную деятельность, направленную на срыв проводимых мероприятий.

— Членами церковного совета велась активная работа, направленная на то, чтобы вернуть обратно изъятую у нас церковную сторожку, которая оборудована под «красный уголок» Иванисовского колхоза. Я в этом деле никакого участия не принимал, но, наоборот, удерживал их от этой борьбы.

15 ноября 1937 года Тройка НКВД приговорила священника к десяти годам заключения в исправительно–трудовой лагерь. Приговоренных к длительным срокам заключения отправляли со станции Ногинск. К поезду был прицеплен тюремный вагон. Всех заключенных, среди которых было много духовенства, посадили рядом с путями на снег, долго пересчитывали и только после этого посадили в вагон.

Отец Феодор был отправлен в концлагерь неподалеку от станции Медвежья Гора, там он работал на строительстве Беломорско–Балтийского канала.

Из лагеря отец Феодор в августе 1938 года писал сыну Федору, которому было тогда двенадцать лет: «Вот уже десять месяцев исполнилось сегодня, как я с вами расстался. Как хочется теперь мне всех вас видеть!.. За это время ты, наверное, подрос и развился и поумнел еще более… Меня постоянно удивляет, что наш географ Юринька не мог на карте найти те места, где я находился и нахожусь. Теперь я поручаю это сделать тебе. Это просто. Возьми обыкновенную карту железных дорог, а у нас такие были, и смотри линию железной дороги от Ленинграда к северу до самого Северного Ледовитого океана и Мурманска. Потом рассмотри в том же направлении Великий Сталинский Беломорско–Балтийский канал — при железной дороге есть Медвежья Гора (там же и канал). Эта Медвежья Гора недалеко (километров тридцать–сорок) от почтового отделения Морская Масельга, там же около канала к северу, где теперь я нахожусь. Бываю и на канале. Будь здоров, счастлив и хорошо учись».

Работая на лесоповале, отец Феодор сломал ногу и был переведен на работу в бондарную мастерскую — делать бочки, ушаты и тому подобное. Здесь, несмотря на большие нормы, работать было полегче. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, и с ее началом содержание заключенных в лагере резко ухудшилось, иногда их почти совсем не кормили. Из лагеря вблизи Медвежьей Горы отец Феодор был отправлен в Онежский лагерь Архангельской области. Невыносимо тяжелые условия заключения оказались для него непосильными. Он скончался 30 апреля 1942 года и был погребен в безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. 10035, д. 17699.

Мая 13 (26) Священномученики Василий (Соколов), Христофор (Надеждин) и Александр (Заозерский), преподобномученик Макарий (Телегин) и мученик Сергий (Тихомиров)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Весной 1922 года началось новое гонение на Православную Церковь, которое по замыслу безбожных властей ради устрашения духовенства и паствы должно было окончиться казнями. Поводом должно было послужить изъятие церковных ценностей, а те, кто менее всего имел отношение к сопротивлению изъятию, должны быть расстреляны, ибо ничто не действует так устрашающе, как казнь невиновных, каковыми и были обвиняемые — священномученики Василий, Христофор, Александр, преподобномученик Макарий и мученик Сергий. Промыслом Божиим более всего сведений сохранилось о священномученике Василии.

Священномученик Василий родился в 1868 году в селе Старая Слобода Александровского уезда Владимирской губернии в семье диакона Александра Соколова. Он окончил Спасо–Вифанскую Духовную семинарию и с 1 октября 1888 года по 4 декабря 1890 года был учителем церковноприходской Закубежской школы Александровского уезда. 16 декабря 1890 года он был рукоположен в сан священника к Христорождественской церкви села Пустого Переяславльского уезда Владимирской губернии. Во все время служения в селе — с 1891 по 1906 год — отец Василий был заведующим и законоучителем церковноприходской школы.

Далее расскажем о жизни отца Василия его собственными словами[8].

«Хорошо жилось батюшке отцу Василию, священнику села Пустого Владимирской епархии, так хорошо жилось, что лучше и быть не надо. Первое дело, благословил его Господь счастливым супружеством. Второе же дело, благословил Бог отца Василия служебными успехами и материальным достатком. Немного послужил во иереях отец Василий в своем маленьком приходе, но многого достиг он. Довольные прихожане говорили:«И нет‑то лучше нашего батюшки; что проповеди скажет, что порядки ведет, да по всему!«Храм Божий при неусыпных заботах священника содержался всегда в подобающем благолепии и беспрерывно поновлялся и благоукрашался.

Не обидел Господь счастливых супругов и потомством. За двенадцать лет супружества они имели шестерых детей. Детки росли здоровые, хорошие, радуя и утешая своих родителей, души в них не чаявших. Понятно, что много и забот, и хлопот задавали дети батюшке с матушкой, но последние не унывали и не роптали на свою долю. Подбодряя один другого в трудах, они не щадили ни сил, ни здоровья, лишь бы дети были во всех отношениях довольны и исправны.

Быстро и незаметно, как вода в широкой многоводной реке, текла их жизнь по заведенной колее житейской суеты, тревог и забот, в постоянной смене радостей и печалей. Сознавал отец Василий, что не может так гладко жизнь идти. Сказано:«В мире скорбны будете», и не даром, конечно, сказано. Не миновать скорбей, как спокойному морю не миновать бури. Опасна и страшна буря после долгого благоприятного затишья. Тяжки и скорби для непривычных к ним, особенно после долгой безмятежно–счастливой жизни. Хоть бы крест какой послал нам Господь на испытание, втайне молился батюшка, не очень бы тяжелый, а чтобы не забывались мы, помнили о земном уделе человеческом.

Осень двенадцатого года священнослужения отца Василия выдалась весьма благоприятная, но в доме отца Василия все были настроены далеко не на веселый лад. Слезы стояли у всех в глазах. Дело в том, что сам домохозяин заболел тифом, такой болезнью, с которой шутки плохи. Конечно, это в доме хорошо понимали, тем более что и местный врач не скрывал серьезности положения больного. Расчеты на организм отца Василия были сомнительны. Потому и обратились все с сердечной мольбой к Господу, да воздвигнет силою Своею больного со смертного одра. Молились прихожане о своем болящем отце духовном, искренне прося избавления от смертной опасности: ярко сказалась окрепшая уже привязанность пасомых к своему душепастырю. Молились крепко родственники отца Василия, сочувствуя всем сердцем трудному его положению и положению его семьи и внутренне содрогаясь при мысли о печальном конце болезни. Молились дети–малыши, выстроившись перед божницей и усердно кланяясь в землю.

Но тяжелее всех пришлось матушке Иларии. Не жалость, а ужас какой‑то охватил и сжал ее сердце, как тисками. Нет и слез, и молитва не идет на ум, не находит она ни в чем облегчения, успокоения.

—Господи, да что же это будет с нами, — в отчаянии говорила матушка отцу Василию. — Хоть бы маленько пожалел ты меня и детей. Смотри‑ка, ведь мы, как мухи осенние, бродим по дому.

— Что же я поделаю, — отвечал батюшка. — Видно, того стоим, того заслужили, чтобы страдать. Может, и умереть придется, не скрою: мне очень трудно.

— Зачем же ты думаешь о смерти? Ты думай о жизни, — попробовала вдохновить матушка мужа. — Кто же растить, кормить детей будет? Что я одна с ними поделаю!

—А ты погоди еще сокрушаться раньше времени. Вот умру, так наплачешься, нагорюешься. Кому‑нибудь да надо начало делать, не сговоришься умереть в один час. А жить‑то как без меня? Проживешь, Бог даст: станешь просвирней здесь, ну и прокормишься.

— Бог с тобой, что ты это говоришь.

Больше и духу не хватило разговаривать с больным у матушки. Не вышла, а выбежала она от больного и залилась горючими, неутешными слезами.

Но вдруг среди самого плача матушку осенила какая‑то мысль, точно пришло ей на ум верное средство помочь беде своей. Она направилась к божнице, склонилась там на колени пред образами и стала горячо–горячо молиться. Не обыкновенными, заученными молитвами молилась она, но сама слагала свою скорбную молитву, как умела.

«Господи, подними же его, — говорила она, — даруй ему исцеление. Знаю, что я не стою Твоей милости, не заслужила ее. Помоги мне по милосердию Своему, по человеколюбию. Ты, Господи, видишь мою беспомощность, знаешь лучше меня горе мое и нужду мою. Не оставь меня горькой вдовой, а детей сиротами. Что с ними буду делать я? Куда денусь, чем пропитаю и как устрою? Неужели для того Ты дал нам детей, чтобы они век свой плакались на нищету и попрекали нас, родителей? Сохрани же для блага их жизнь отца–кормильца. И если уж нужно по правосудию Твоему кого‑нибудь из нас взять отсюда, то возьми меня. Возьми меня за него, Господи! И я умру с радостью, умру спокойная, что не без хлеба, не без призора остались дети мои. Матерь Божия, Святая Заступница! Принеси за меня Свою матернюю молитву к Сыну Своему, чтобы внял Он гласу моления моего!»

Глубокие воздыхания, прерываемые несдерживаемыми рыданиями, дошли до слуха больного.

— Что ты там делаешь? — спросил он.

— Молюсь, — отвечала матушка. — Одно, видишь сам, осталось — молиться. Не на кого надеяться больше, а Бог все может. Я, знаешь ли, что просила у Господа, чтобы уж лучше мне умереть, чем тебе. Ведь не правда ли, так лучше будет?

— Напрасно ты об этом просила. Сказано: не искушай. И просила, да не получишь, если не изволит Господь: Он и без нас хорошо видит и знает, что сделать с нами и что нужно нам.

— Я вот потому и просила, — возражала матушка, — что ведь, без сомнения, для детей будет лучше тебе остаться, а мне умереть. Не так ли?

—Не так, не так, — нетерпеливо заговорил батюшка. — Оставь и думать об этом. Что мне, что тебе умирать — одинаково плохо и не время. Но это по–нашему, а по–Божьи это, может быть, и есть самое лучшее для нас и для наших детей.

Господу Богу угодно было внять неотступному молению о болящем иерее Василии. Благополучно миновал кризис болезни, и с начала октября ясно обнаружился поворот на выздоровление. Силы восстанавливались, больной быстро поправлялся. Матушка Илария ног не чуяла под собой от охвативших ее радостных чувств по случаю избавления от грозившей опасности.«Не выздоровел, а воскрес мой отец Василий, — весело хвалилась она всем, — не знаю, как и Бога благодарить за это». Снова водворился в доме прежний порядок.

Прошел год, и опять наступила осень. Но какою противоположностью была она предыдущей! У отца Василия заболела не на шутку жена его, матушка Илария, заболела как‑то неожиданно, сперва не шибко, а там и совсем слегла. Больная больна была телом, но духом бодра, и этой бодростью вселяла в окружающих надежду, что скоро поправится и поднимется. Но надежды все не сбывались. Наоборот, болезненные приступы стали тяжелее. Матушка причастилась и просила мужа пособоровать ее.

После соборования больная почувствовала себя значительно лучше, к общему удовольствию всех. На другой день после соборования прибыл врач из уездного города, приглашенный отцом Василием на консультацию с местным врачом. Справедливость требовала сказать настоящий диагноз болезни без всяких прикрас.«У вашей жены, батюшка, мы с товарищем нашли болезнь печени, все другие ревматические явления происходят от этой главной болезни. Лечить ее мы, признаться вам, затрудняемся.

Так мы решили предложить вам немедленно поехать в клинику для совета с более сведущими медиками».

В клинике, куда приехал отец Василий, его встретили сочувственно и благожелательно. Пошли торопливые расспросы, осмотры, выслушивания. Пришел и профессор, посмотрел, послушал, покачал головой и сказал священнику, отведя его в сторону:

—Тяжкое заболевание, батюшка, у вашей жены, может быть, рак, может, и другое что, но только едва ли излечимое. Думается, напрасно вы и ее, и себя мучили приездом сюда. Впрочем, духомто не падайте. Мы еще поглядим. Дай Бог, если бы иначе оказалось.

Прав был профессор в своих догадках. Совет клинических докторов констатировал рак печени у больной, о чем на третий день и было объявлено отцу Василию.

— Ничем мы не можем помочь вашей супруге, примиритесь со своим положением. Рак неизлечим, оперировать в печени нельзя. Исход один — смерть.

Помолившись у московских святынь в Успенском и Покровском соборах, в часовнях Иверской и Пантелеимоновской, отец Василий тронулся в обратный путь.

«Да будет воля Твоя, Господи, да будет воля Твоя!» — мысленно твердил батюшка, со страданием смотря на любимую жену, которая лежала перед ним как прекрасный, но увядший, побитый осенним морозом цветок.«Только не лиши меня, Господи, Своей последней милости и помощи — довезти ее живою домой, избавь от терзания видеть умирающей в дороге».

И Господь, богатый милостью, сотворил по прошению отца Василия. Без особых приключений, даже без больших трудностей добрался он домой в свое село.

Праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Торжественно справляется служба Божия в храме села Пустого при множестве молящихся. И видят, и слышат прихожане, что больно невесел их батюшка, отец духовный, глубокой печалью омрачено его лицо, дрожит, замирает, прерывается то и дело его обычно звучный голос, и поневоле все настраиваются на непраздничный лад. Помолившись, все разошлись по домам. Только отец Василий долго еще не выходил из храма в тот день. В молитве перед Божиим престолом он искал утешения своему смятенному сердцу. В молитве к Богу искал он утоления своим горестям, которые теснили душу. Он сознавал, что только тем и можно облегчить свое тяжелое иго — искренно, усердно молиться и с детскою доверчивостью предать себя всеблагой воле Божией, помощи и заступлению святых угодников. Все земные доступные средства к отвращению нависшей беды были исчерпаны. Горькое вдовство для себя и тяжелое сиротство для детей предстояло в самом, очевидно, близком будущем.

На другой день Покрова к отцу Василию приехали тесть с тещею, приехала и сестра его.

— Да, — рассуждали у постели больной ее родители, — видимое дело, что развязка близка. Нечему жить. Вся высохла, куда что девалось, только что дышит, и то еле–еле. И отчего этот рак у нее завязался, странное дело. Разве уж не от прошлогоднего ли ее горевания во время Вашей болезни он привязался к ней?

— Все может быть, конечно, — отвечал отец Василий. — Это я и сам хорошо помню, каких мучений стоила ей моя болезнь. Чего уж? Молилась Господу, чтобы взял ее к Себе за меня. Ведь только крайнее отчаяние, руководимое самоотверженной любовью, могло подвигнуть на такую молитву и просьбу. И что удивительно: то было 2 октября, в нынешний, значит, день. Неужели же Господь и судит быть по ее прошению и возьмет ее к Себе? Тогда все станет понятно: это перст Божий, это она умолила и за меня свою жизнь положила.

Вечером в тот же день не стало матушки Иларии: отошла с миром ко Господу. Лишился отец Василий горячо любимой жены, семья — заботливой матери, родные — радушной, ласковой хозяйки, а прихожане — услужливой, приветливой матушки. Потеря была велика равно для всех.

Много народа собрало погребение матушки Иларии, несмотря на то, что день был будний. Всем непритворно жаль было, что так рано угасла столь нужная жизнь, жаль было оставшихся детей–сирот, из которых половина не понимала значения понесенной утраты, жаль было и батюшку отца Василия, овдовевшего в такие еще молодые годы, жаль было разрушения всего семейного счастья и благополучия этого дома, на который многие указывали как на достойный подражания пример».

Спустя четыре года отец Василий поступил в Московскую Духовную академию и окончил ее в 1910 году со степенью кандидата богословия, которую получил за работу «Леонтий Византийский (его жизнь и литературные труды)». В своем отзыве на работу отца Василия ректор академии епископ Феодор (Поздеевский) писал: «Автор сделал своим сочинением ценный вклад в церковно–историческую науку и проявил громадную научную работоспособность, так что хочется от души пожелать ему не бросать научных занятий, хочется, чтобы он попал в обстановку, благоприятную для его ученых работ или, по крайней мере, для того, чтобы означенное сочинение вышло в свет в виде магистерской диссертации».

29 июля 1910 года Совет Московской Духовной академии под председательством епископа Феодора принял решение просить Святейший Синод о разрешении оставить отца Василия Соколова при академии третьим сверхштатным профессорским стипендиатом. 28 сентября Святейший Синод отклонил ходатайство Совета из‑за «крайней ограниченности в настоящее время средств духовно–учебного капитала».

26 ноября распоряжением епархиального начальства отец Василий был определен в Николо–Явленскую церковь на Арбате. С 9 августа 1911 года он состоял членом Совета Братства Святителя Николая при Николо–Явленском храме.

В 1922 году советские власти, используя как предлог голод в Поволжье, начали гонение на Православную Церковь. Когда комиссия по изъятию церковных ценностей пришла в храм Николы Явленного, отец Василий просил ее не изымать предметов, необходимейших в богослужении, отсутствие которых создаст трудности при причащении. Комиссия ему в этом категорически отказала. Чувство горечи и скорби овладело сердцем священника. Мы «не должны скорбеть… о материальной потере, — сказал он в проповеди 7 апреля, — тем более что вещи предназначены на нужды голодающих. Но прихожане не могут не скорбеть о том, что изъятые церковные сосуды могут быть превращены в предметы домашнего обихода… Положение верующих ныне подобно положению в Вавилонском плену. Иудеи обращались к Богу в надежде, что Он накажет тех, кто их пленил, за причиненное им зло, и прихожане могут надеяться, что Бог, попустивший изъятие церковных ценностей из храма, если таковые будут употреблены во зло, также воздаст тем, кто это сделал».

Агент властей плохо расслышал проповедь и записал так, как счел нужным. Отец Василий был арестован. Всего было арестовано и привлечено к суду пятьдесят четыре человека, в том числе священники Христофор Надеждин, Александр Заозерский, иеромонах Макарий (Телегин) и мирянин Сергей Тихомиров.

С 26 апреля по 8 мая в Московском Революционном Трибунале происходил суд. Обвиняемые держались мужественно и с достоинством. Многократно судьи пытались их соблазнить облегчением участи в обмен на показания против других, но они не соглашались.

Священномученик Христофор родился в 1871 году в селе Нижний Белоомут Зарайского уезда Рязанской губернии в семье священника Алексея Надеждина. В 1889 году окончил Рязанскую Духовную семинарию и был определен учителем пения и чистописания в Донское Духовное училище. 20 ноября 1891 года он был назначен на должность надзирателя училища.

В 1892 году Христофор Алексеевич поступил в Московскую Духовную академию; ему была предоставлена стипендия Высокопреосвященного Макария, архиепископа Донского и Новочеркасского. Усиленное занятие учебными предметами, а также желание глубокого их изучения и одновременно изучение материалов для кандидатской диссертации, начатое им почти сразу же после поступления в академию, привели к резкому расстройству здоровья, и врач академии настоял на том, чтобы Христофор Надеждин был отправлен на лето 1895 года в Самарскую губернию для лечения кумысом.

В 1897 году Христофор Алексеевич окончил Московскую Духовную академию и защитил сочинение на степень кандидата богословия. Исполняющий должность доцента Московской Духовной академии Илья Михайлович Громогласов писал в отзыве на эту работу: «Обращаясь к оценке рассматриваемого сочинения, нельзя не отозваться с большой похвалой прежде всего о замечательном научном трудолюбии автора: его интерес и усердие к делу далеко превышают мерку обычных требований, предъявляемых к кандидатской диссертации… Признавая необходимым дать своему исследованию возможную полноту в подборе изучаемого материала, он не только собрал и обследовал в библиографическом отношении все известные в печати полемические памятники взятой эпохи… но и успел отыскать частью в академической библиотеке, а главным образом в различных книгохранилищах Москвы и Петербурга, иногда в нескольких списках, немалое число новых источников, доселе остававшихся совершенно неизвестными исследователям».

Учась в академии, Христофор Алексеевич подружился с Иваном Васильевичем Успенским[9], взгляды которого на аскетический подвиг, на непрестанную борьбу с помыслами, на ревностное служение Богу были близки ему.

По окончании академии ее ректор, епископ Феодор, предложил Христофору Алексеевичу место миссионера в Новочеркасске, но престарелые родители, обеспокоенные возможной разлукой, настояли на том, чтобы их сын получил место служения в непосредственной близости от них. 10 февраля 1899 года Христофор Алексеевич поступил на должность законоучителя земской школы в родном селе Нижний Белоомут, а через год был определен на священническое место к Преображенской церкви того же села. 23 февраля 1900 года он был назначен заведующим школьными религиозно–нравственными чтениями по воскресным и праздничным дням. 22 апреля того же года он получил назначение на должность заведующего женской церковноприходской школой села Нижний Белоомут.

10 июля 1900 года епископ Рязанский Полиевкт (Пясковский) рукоположил Христофора Алексеевича в сан диакона, а на следующий день в сан священника к Преображенской церкви села Нижний Белоомут.

10 июля 1906 года отец Христофор был назначен ко храму Иоанна Воина в Москве, в котором прослужил до своей мученической кончины. Кроме священнических обязанностей, кои он исполнял ревностно, неустанно проповедуя слово Божие, отец Христофор нес послушание законоучителя, сначала в женской гимназии Ломоносовой, а впоследствии в женской гимназии Гельбик.

В течение 1915—1916 годов отец Христофор проводил внебогослужебные беседы с народом, на которых присутствовало иной раз до трехсот человек. Всего приход храма Иоанна Воина насчитывал в то время около двух тысяч человек.

3 января 1921 года отец Христофор был назначен благочинным. 23 марта 1922 года безбожные власти арестовали священника, обвинив в том, что 4 марта он произнес в храме проповедь, в которой сказал, что наступившая разруха есть следствие нравственного падения народа, а также в том, что в марте он прочел в храме воззвание Патриарха Тихона, касающееся изъятия церковных ценностей, и распространил его в храмах своего благочиния. Через три дня после ареста отец Христофор был допрошен.

Отвечая на вопросы следователя, он сказал: «Виновным себя в агитации против постановления ВЦИКа об изъятии церковных ценностей не признаю. Моя проповедь 4 марта 1922 года за всенощным бдением — это объяснение церковного названия наступающего воскресного дня — Недели Православия. Мы с вами заурядные чада Православной Церкви… К чему приводит практически непослушание Церкви? К разрухе, которую мы и наблюдаем в нашей современной жизни. До такой степени мы упали нравственно теперь, что справедливо грядет на нас суд Божий, этот суд выражается, может быть, и в предполагаемом ВЦИКом изъятии церковных ценностей для оказания помощи голодающим, и в том, что изъятые вещи могут не попасть на помощь голодающим…

Воззвание Патриарха Тихона в моей приходской церкви и в церквях благочиния читалось, в моей церкви мною лично — 12 марта после литургии… Воззвание Патриарха было мне доставлено до двух раз. В первый раз в четырех экземплярах, во второй раз в двух экземплярах: в том и другом случае через неизвестных мне лиц, но, несомненно, от высшей церковной власти, то есть или от Патриарха, или от архиепископа Никандра. Мною через верующих воззвание было разослано по церквям благочиния».

На вопросы обвинителей в зале суда отец Христофор отвечал: «Воззвание Патриарха Тихона я огласил и считаю его религиозным. Контрреволюционного в нем ничего не вижу. 4 марта в церкви я произнес проповедь религиозного характера, в которой говорил, что мы пришли к упадку и что изъятие ценностей есть грядущий суд Божий за наши грехи».

7 мая отец Христофор произнес последнее слово: «По моему мнению, человек, который бывает в храме, слышит слово Божие, должен помогать бедным… Я считал своим святым долгом призывать свою паству к этой священной обязанности, и не проходило ни одного большого праздника, чтобы я не призвал помогать голодающим; я принимал пожертвования; по отношению к приходу я не позволял себе получать плату за требы… Отделение Церкви от государства я приветствую… приветствовал всегда. В ту минуту, когда Церковь отделяется от государства, священник становится свободнее… Я никогда не старался возбуждать мою паству, я старался внести успокоение».

Священномученик Александр родился 20 июля 1879 года в семье священника города Москвы Николая Заозерского. Окончил Московскую Духовную семинарию. В 1903 году окончил Московскую Духовную академию со степенью кандидата богословия и был определен митрополитом Владимиром (Богоявленским) на должность псаломщика к Троицкой церкви на Арбате. В 1908 году он был рукоположен в сан священника к Девятинской церкви на Пресне, а через год назначен к Александро–Невскому храму при Мещанских училищах и богадельне. В 1919 году новые безбожные власти закрыли храм как домовый, и отец Александр был назначен в церковь Параскевы, что в Охотном ряду, где и прослужил до своей мученической кончины.

С 1910 по 1917 год отец Александр состоял помощником благочинного, а 5 июля был выбран на должность благочинного. 1 января 1921 года вновь переизбран на ту же должность. В 1920 году награжден саном протоиерея. Во все время своего священнического служения — с 1908 по 1918 год — состоял законоучителем средних учебных заведений и церковноприходских школ. С 1914 по 1916 год состоял лектором Московских Пастырских курсов по догматическому богословию и ведению практических занятий по проповедничеству. С 1914 по 1918 год был преподавателем Московской Духовной семинарии на кафедре гомилетики. Был секретарем Общества Любителей Духовного Просвещения и товарищем председателя отдела распространения религиознонравственных книг.

В 1913 году отец Александр овдовел и ему было предложено принять сан епископа, но он отказался, мотивируя свой отказ желанием учить народ и быть к нему ближе.

Власти арестовали священника 8 апреля 1922 года. Будучи допрошен, отец Александр виновным себя не признал и сказал: «Я был на собрании в храме Христа Спасителя. Архиепископ Никандр пригласил меня на собрание, которое должно было состояться 28 февраля. Пришедший на собрание архиепископ Никандр говорил о церковной дисциплине, он указывал, что в кругу священнослужителей стали замечаться новшества, он остановился на священнике Борисове, который сдал без разрешения церковных властей церковные ценности и сделал объявление в газете»Известия ВЦИК»и призывал других священников следовать его примеру. Такое явление, говорил архиепископ Никандр, недопустимо. После этого архиепископ Никандр ознакомил собравшихся с декретом и инструкцией ВЦИК об изъятии церковных ценностей и прочел послание Патриарха Тихона. Через некоторое время ко мне пришел незнакомый мне гражданин и принес несколько экземпляров воззвания Патриарха. Все воззвания Патриарха я разослал по церквям по долгу своей службы, подчиняясь распоряжению высших церковных властей. Я также в первый же воскресный день прочел воззвание Патриарха Тихона в своей приходской церкви. С воззванием Патриарха Тихона я согласен и считаю его религиозным, а не контрреволюционным».

4 мая в трибунале состоялся допрос привлеченных к суду благочинных. Среди других был допрошен и отец Александр. Обвинитель спросил:

— Официальная сторона дела показывает, насколько у вас развита конспиративная сторона. Чем можно объяснить, что вы совершенно единодушно отвечаете?

Отец Александр ответил:

— Вы не знакомы с нашими церковными правилами. Мы, священники, не можем рассуждать о том, что нам предлагается главой Церкви… Нам предложили, мы как священники должны были передать верующим.

— Вы считаете себя распорядителем церковного имущества? — спросил обвинитель.

— Я сам не подписывался под актом принятия имущества, но я себя считаю не посторонним человеком в этом деле. Этот вопрос был затронут самой властью, она просила Патриарха высказаться в воззвании о помощи голодающим, можно ли пользоваться освященными вещами, поэтому он написал это воззвание.

— Священники почему‑то по долгу христианства должны подчиняться Патриарху, даже в том случае, если Патриарх толкает вас на контрреволюционный шаг, а не делать этого вы стесняетесь.

— Мы должны стесняться, потому что Церковь для нас самое дорогое и состоит из умных людей, а во–вторых, в этом воззвании я ничего контрреволюционного не вижу. Все, что там сказано о святотатстве, имеет отношение к людям из комиссии по изъятию ценностей, чтобы они осторожнее обращались с сосудами.

— Если священник не высказывает своих мыслей, потому что он думает, что это стеснение, то, по вашему мнению, это не есть шкурничество?

—Смотря в каком случае.

—Во всех тех случаях, когда священник расходится с Патриархом, он все‑таки должен исполнять то, что ему приказано. Как вы считаете, это шкурничество или стеснение?

— Я это шкурничеством назвать не могу. И даже в том случае, когда они убеждены, что этого исполнить нельзя, я вполне уверен, что Патриарх ничего противохристианского исполнить не прикажет, и потому священники должны исполнить свой долг повиновения.

В последний день процесса допрошенным было позволено сказать последнее слово. Протоиерей Александр сказал: «Граждане судьи, прежде чем покинуть этот зал и уйти, может быть, в вечность, я хотел бы реабилитировать себя… Христианин должен любить ближних и Бога… В 1913 году на мои личные средства кормилось село… Нижегородской губернии… Мне бы еще хотелось сказать, что мы здесь, попавшие на скамью подсудимых, далеко не составляем той сплоченной тесной организации, которую хотел бы видеть обвинитель. Поверьте, что многие из священников по недоразумению здесь. Ведь и все благочинные читали воззвание, а на скамье оказалась небольшая группа людей. Я думаю, что весь наш процесс, который совершается здесь, — громадное недоразумение… Наши мысли и мы далеки от той политической жизни, которую нам пытаются навязать. Мы не иезуиты, мы не католическое духовенство, нет, мы действительно пришли и строим только одну духовную жизнь, которая нам подведома, все другое — политика, тем более контрреволюция — нам чужды совершенно. Поэтому если я и совершил какое‑либо преступление, в том смысле, что, прочитав контрреволюционное воззвание (хотя это не доказано), возбудил этим толпу, если мы действительно что‑либо совершили, то это плод нашего незнания ориентации в новой обстановке… Для меня лично смерть не страшна, я, как верующий, верую, что Господь каждому шлет умереть тогда, когда надо, но нам жизнь нужна, чтобы реабилитировать себя не здесь, а на деле, мне хотелось бы послужить своему народу, который я люблю».

Преподобномученик Макарий родился в 1876 году в семье крестьянина Николая Телегина в селе Летниковском Бузулукского уезда Самарской губернии. В раннем детстве мальчику было чудесное явление, после которого он принял решение уйти в монастырь. Все мирское его перестало интересовать, и, еще будучи подростком, он нашел пещеру и удалялся в нее для молитвы. Придя в возраст, он окончил церковноприходскую школу, а затем на семнадцатом году жизни отправился в паломничество в Киев. Здесь, у святынь Киево–Печерской Лавры, созрело окончательное решение уйти в монастырь. По исполнении семнадцати лет он поступил послушником в Гефсиманский скит недалеко от Троице–Сергиевой Лавры, где проходил последовательно все послушания и около 1909 года принял монашеский постриг, был рукоположен в сан иеромонаха и определен в число братии Чудова монастыря в Москве.

С началом Первой мировой войны иеромонах Макарий был направлен в действующую армию. Первое время он служил в госпитале на Австрийском фронте, а затем священником в штабе 1–й Донской казачьей бригады. После окончания военных действий отец Макарий вернулся в Москву. Чудов монастырь был закрыт, и он стал служить в храме на патриаршем подворье. 3 апреля 1922 года сюда пришла комиссия по изъятию церковных ценностей. Изъятие происходило нарочито грубо и кощунственно. Отец Макарий, обращаясь к безбожникам, назвал их грабителями и насильниками, за что тут же был арестован и заключен в тюрьму.

На допросах в судебном разбирательстве, устроенном лукавыми и беспощадными безбожниками, отец Макарий отвечал открыто и прямо.

— Вы себя виновным признаете? — спросил председатель суда.

— Не признаю.

— А в тех фактах, которые изложены?

— Да, в тех фактах я признаю.

— Вас в чем обвиняют, вы знаете?

—Знаю. Я при изъятии церковных драгоценностей назвал комиссию грабителями и насильниками, за это меня арестовали. А что меня побудило, я вам скажу — мое религиозное чувство и пастырский долг, потому что светские люди не имеют права даже входить в алтарь. Но когда они коснулись святыни, то для меня это было очень больно, я ввиду этих обстоятельств действительно произнес эти слова, что вы — грабители, вы — насильники, ибо они преступность сделали, святотатство и кощунство…

— Значит, будем так считать, что вы считаете, что комиссия действовала, как грабители?

— Грабители. Действительно, это кощунственно для верующих, тем более для служителей престола. Как же это так? Я прихожу в ваш дом и начинаю распоряжаться. Скажите, что это, не то же самое?

— Где вы высказывали эти взгляды? Около храма?

— Зачем около храма? Я это говорил на подворье Патриарха.

— Где вы, говорите, оскорбили комиссию?

— У Святейшего Патриарха в храме, при изъятии.

— У него есть храм?

— Да, домовый.

— Там много было изъято ценностей?

— Я когда был, были венчики на горнем месте. Поставили стол и, опираясь на престол ногой, начали снимать. Тут меня арестовали. Я вижу, тут сила и воля, зашли с револьверами, поставили стражу, кавалерию, и что я могу тут сделать?

— Вы считаете, что при монархизме духовенству лучше было?

— Как то есть лучше? Жизнь была лучше. Значит, хорошо.

—Сейчас тяжелее?

— Да, теперь все тяжелее.

—Значит, при монархизме было лучше?

— Да, всем было хорошо, потому что было изобилие, а теперь мы видим, к чему страна идет и к чему пришла. Что об этом говорить.

—Вы монархист?

— Да, по убеждению.

— Скажите, точка зрения христианская с точкой зрения монархической совпадает?

— При чем тут монархизм и христианство? Христианство своим порядком, монархизм своим порядком.

—Вы можете ответить на вопрос? С точки зрения христианской допустимо быть монархистом?

— Допустимо.

— Значит, из всех видов властей вы сочувствуете только монархической?

— Я всем сочувствую хорошим.

—Советская власть — хорошая власть?

— Если где хорошо делает — хорошая, а плохо — плохая. Что же мы будем рассуждать. Мое убеждение такое, а ваше другое, и ничего не получится.

— Что значит, что вы остались монархистом?

— Что мои такие убеждения, и я в настоящее время противного не агитирую, а живу, как все смертные живут на земле.

— Что же тогда вы представителей советской власти ругаете?

— Это при условии, когда затронули чувства религиозной святыни.

—Вам известно, что Патриарх считает существующие власти как бы от дьявола? Известно это? Вы его послания читаете, послания 19–го года, где он сказал, что власть советская есть исчадие ада?

— Я теперь понимаю и вижу, что вы люди неверующие.

—Отвечайте на вопрос, если хотите. Если не можете, то скажите: от Бога или от дьявола?

—От Бога.

— Как же вы говорите, что признаете только монархическую власть, как это примирить?

— Ведь я вашей власти ничего оскорбительного не делаю.

— Нет, вы уже нанесли оскорбление.

— Я при условии нанесения оскорбления святыни.

— Вы знаете, что монархисты — это враги? Вы считаете себя принадлежащим к шайке врагов рабочего класса?

— У меня врагов нет, я за них молюсь. Господи, прости их.

— Не очень вы, кажется, молились за советскую власть.

— Нет, я и сейчас молюсь. Господи, дай им прийти в разум истины. Все люди стремятся к хорошему… И я смотрю на вас, что желания ваши — устроить по–хорошему, и мне это нравится, но я вижу, что вы стремитесь собственными силами, и я не вижу здесь Бога. А раз нам Бог сказал, что без Меня невозможно…

Но здесь обвинитель прервал отца Макария:

—Вы мне читаете лекцию, а я вам задаю вопрос: вы считаете монархизм врагом трудящихся?

— Я вам говорю — у меня врагов нет.

— Вы историю знаете, что у монархизма были и дурные стороны?

— Да, известно.

—Если бы власть такого дурного монархизма учинила бы кощунство… и изъятие святыни, вы бы промолчали?

—Я все равно не промолчал бы, святыня выше всей власти. Такие чувства самые дорогие.

В день окончания процесса в последнем своем слове, предавая свою жизнь в руки Божии, иеромонах Макарий сказал: «Аще имеете вы судить по вашим законам, то судите».

Одним из обвиняемых, абсолютно непричастным к сопротивлению изъятию церковных ценностей, был Сергей Федорович Тихомиров, прихожанин Богоявленской церкви в Дорогомилове.

Мученик Сергий родился в 1865 году в Москве в семье купца второй гильдии Федора Дмитриевича Тихомирова; образование получил в церковноприходской школе, а затем по примеру отца стал купцом. Но дела практические, видимо, шли не очень успешно, и в 1910 году он вместе с супругой переехал с Арбата на Большую Дорогомиловскую улицу, где поселился напротив Богоявленского храма, став с этого времени его постоянным прихожанином. Лишь обремененность различными делами и тяжелая болезнь супруги не позволяли ему стать членом приходского совета.

Во время изъятия ценностей из Богоявленского храма, когда перед ним собралась огромная толпа, Сергей Федорович не выходил на улицу и находился в лавке напротив храма, где был арестован и препровожден в тюрьму вместе с другими арестованными. На допросе следователь задал ему только один вопрос:

— В каком месте вы принимали участие в избиении красноармейцев?

—Никакого участия в избиении красноармейцев я не принимал, — ответил Сергей Федорович.

На этом следствие было закончено, а когда дело стало разбираться в трибунале, то не нашлось ни одного красноармейца, который подтвердил бы обвинение, и сами судьи не решились публично допрашивать Тихомирова, зная, что он не виновен.

В последнем своем слове Сергей Федорович сказал: «Я не могу себя признать виновным; меня увели четыре агента… я вовсе там не был».

На третий день процесса, 28 апреля, был допрошен протоиерей Василий Соколов.

— Признаете ли вы себя виновным? — спросил председатель суда.

— Я признаю, что в день Благовещения я произнес проповедь, но не в том духе, в каком мне это приписывается.

— Вы читали воззвание?

— Нет, я произнес проповедь.

—Может быть, вы дадите объяснения по этому поводу?

— Я прошу выслушать мою проповедь, потому что здесь обвинением учтены только отдельные фразы и выражения, совершенно упускающие из виду самое содержание проповеди. Когда я собрался произнести проповедь в день Благовещения, то меня перед обедней спрашивали, о чем я буду говорить, и я ответил, что буду говорить о христианской радости, потому что Благовещение является для нас главным образом праздником радости. Мне задали вопрос: «Но почему же вы не будете говорить об изъятии ценностей?» Я ответил, что изъятие уже прошло и не надо поэтому затрагивать этот вопрос. Когда я вышел на церковный амвон и стал говорить проповедь, я начал говорить о радости, причем причиной такой радости является праздник Благовещения… так как с этого дня началось наше спасение. Мне хотелось возбудить эту радость в моих слушателях, но, наблюдая собравшихся, я убеждался в том, что на их лицах нет отпечатка этой радости. Вот я и счел нужным переменить тему моей проповеди и поворотить на такую, которая в данный момент является наиболее желательной… Что, может быть, наша скорбь является следствием изъятия церковных ценностей? Это не должно служить причиной нашей скорби. Я говорил, что нам не нужно скорбеть об этих ценностях, тем более что эти ценности пойдут на помощь голодающим. Нужно еще больше радоваться этому, потому что через это будет утолен голод умирающих людей… На этих ризах, которые украшали наши иконы, покоятся заботы и труды многих миллионов людей, которые из года в год вносили в церковь свои гроши… Мы отдаем из нашего храма священные сосуды, которых было четыре. Нам оставили один, и, конечно, для потребностей нашего храма этого недостаточно. И мы хотели просить комиссию дать нам еще один из сосудов, но, к сожалению, наши старания успеха не имели: наше предложение — переменить эти сосуды на вещи домашние из золота и серебра — было отклонено.

Я знаю, что для вас это прискорбно, что мы лишились священных сосудов, но мы не должны предаваться этой скорби безгранично, мы должны знать, что священные сосуды все‑таки принесут ту пользу, которую они должны принести, в смысле помощи голодающим. Вы печалитесь, и конечно же не без основания, что эти священные сосуды могут быть превращены в деньги или какие‑нибудь изделия… Конечно, это равнодушно не может перенести наше христианское сердце. Мы можем смело надеяться, что Бог, который является нашим хранителем, если эти священные вещи пойдут на цели недостойные, воздаст тем, кто это совершил. Мы знаем это из исторического факта, некогда имевшего место в истории иудеев. Когда иудеи попали в плен в Вавилон, их святыни были недостойно употреблены, за что вавилоняне были наказаны. Затем я сказал прихожанам, что… ничего не было осквернено из того, что мы считаем святым… Но самая главная радость — это то, что самая главная икона Николая Чудотворца осталась неприкосновенной; это самое радостное сообщение в наш радостный праздник. Вот те мысли, которые я проводил в своей проповеди. Мне незачем было проводить мысли о том, что власть поступает не совсем законно, отбирая ценности, так как факт изъятия ценностей уже свершился, моя задача — примирить слушателей с этим фактом, избегнуть той горечи, которая была после случившегося, — вот мое понимание настоящей проповеди.

В своем последнем слове протоиерей Василий сказал: «Так как в этот последний раз я стою перед лицом Революционного Трибунала, разрешите сказать, что проповедь, которая привела меня сюда, на скамью подсудимых, не заключала в себе ничего преступного, она была проповедью чисто религиозной… Свидетели недавно здесь, перед вами, говорили ясно, что я хвалил корректное поведение изымавшей у нас ценности государственной комиссии, что я выразил им публичную благодарность за оставление нам чудотворной иконы Святителя Николая в неприкосновенности. Какой бы был смысл в сих словах, если бы я имел в виду в этой проповеди какую‑нибудь политическую агитацию. Я говорил свою проповедь к водворению мира и успокоению в душах моих слушателей и думаю, что достиг этого в своей проповеди… В моей проповеди есть одно место, которое в особенности подало повод обвинителю нападать на меня. Это место из псалма 136–го. Обвинение хотело из этого места сделать вывод, что я клонил свою проповедь к дискредитированию советской власти. Я совершенно… искренне заявлял и заявляю, что это… было мною приведено не для характеристики современности… тем более советской власти, а для иллюстрации того настроения, какое имели иудеи во время нахождения в плену вавилонском. Только и всего. Может быть, тут сыграло роковую роль слово «окаянная», которое малограмотный человек мог истолковать и сам объяснить в совершенно ложном смысле. «Окаянный»… значит несчастный, и никакой мысли о проклятии и ругательстве даже быть не может, и христиане даже себя охотно называют окаянными, и в песнях церковных оно очень часто слышится, никто из нас не обижается… Таким образом, может быть, это место дало повод неправильно истолковать мою проповедь… Я не хотел бы утруждать внимание Революционного Трибунала изложением той деятельности моей, которая указала бы на мое отношение к вопросу о голодающих. Достаточно взойти на Арбат и спросить любого обывателя, что такое «Милосердный самарянин», и там скажут вам, что это есть братство, руководимое мною, которое свою благотворительность раскинуло не только по Арбату, но довело ее до вокзала, до тюрем, где сидят заключенные. Мне об этом говорить не хотелось бы, благотворение — дело интимное, и мы, пастыри, проповедуем делать это без шума. Итак, я еще раз и с полной искренностью свидетельствую перед Революционным Трибуналом, что я не сделал никакого вреда или зла моей проповедью ни моим слушателям, ни тем более советской власти».

8 мая 1922 года был зачитан приговор трибунала: священников Александра Николаевича Заозерского, Александра Федоровича Добролюбова, Христофора Алексеевича Надеждина, Василия Павловича Вишнякова, Анатолия Петровича Орлова, Сергея Ивановича Фрязинова, Василия Александровича Соколова, Макария Николаевича Телегина и мирян Варвару Ивановну Брусилову, Сергея Федоровича Тихомирова, Михаила Николаевича Роханова подвергнуть высшей мере наказания — расстрелять.

В тот же день все приговоренные к расстрелу были доставлены в одиночный корпус Бутырской тюрьмы, размещены в камерах по одному и лишены прогулок. После того, как 12 мая стало известно о приостановлении исполнения смертного приговора, осужденные, получив на то разрешение начальника тюрьмы, подали ходатайство о смягчении условий содержания, но оно было отклонено.

Сразу же после окончания судебного процесса властям стали подаваться многочисленные прошения о помиловании, причем первым почти во всех прошениях стоял протоиерей Александр Заозерский. Власти решили прошения удовлетворить только частично, оставив приговор в силе по отношению к пяти обвиняемым: священникам Христофору Надеждину, Василию Соколову, иеромонаху Макарию и к мирянам Сергею Тихомирову и Михаилу Роханову. Однако в окончательном приговоре в последнюю минуту Михаил Роханов был заменен на протоиерея Александра Заозерского.

30 мая 1922 года Московский Революционный Трибунал получил извещение, что советское правительство отклонило ходатайство о помиловании пяти осужденных. Были расстреляны священники Василий Соколов, Христофор Надеждин, Александр Заозерский, иеромонах Макарий (Телегин) и мирянин Сергей Тихомиров. Тела их были погребены на Калитниковском кладбище, но точное место захоронения осталось неизвестным.

Письма священномученика Василия (Соколова)

Из тюрьмы на протяжении двух недель, предшествовавших казни, священномученик Василий (Соколов) писал письма своим кровным и духовным детям. Эти письма являются драгоценнейшим свидетельством исповедничества нового времени.

19/V. Всем любящим и помнящим меня! Насилу прожил эту бесконечную ночь. Воистину эта была ночь под многострадального Иова. Нервы до того натянуты, что не мог уснуть ни одной минуты. Каждые шаги за дверью казались походом за мной, чтобы вести меня на Голгофу. И вот уже утро, а сна нет, нет и позывов к нему. Среди ночи причастился. Это утешило, конечно, духовно, но телесно ничего не изменилось. Сколько раз просил я и Господа, и угодников святых послать мне естественную смерть. Завидую Розанову, который заболел тяжко в тюрьме и умер дома. Даже такого, кажется, не очень большого счастья и то уже получить нельзя. Остается, видно, повторять одно и то же: да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли!

Вспомнил вчерашнюю записку Тони при посылке продуктов. Пишет: многие участвуют в передаче и просят благословения. Шлю вам это мое пастырское благословение, не мое, собственно, а Божие через меня, недостойного. Как я рад был бы вас благословить лично, усты ко устом побеседовать. Анна Васильевна и Владимир Андреевич, наверное, исстрадались по мне, грешному, и ты, Анна Георгиевна, наверное, исплакалась, меня вспоминаючи! Да и все вы: Евдокия Ивановна, Оля, Катя, Паня, Маня, Таня, Матреша и другие все — изгоревались о своем батюшке, с которым завязались, как на грех, такие теплые, дружеские отношения. Глубоко скорблю я о вас в разлуке с вами. Хоть глазком бы взглянуть на вас, хоть где‑нибудь в щелочку увидеть вас! Но ничего не видно из моей камеры, только небо да стены тюремные. Утешимся тем, что всякое страдание на пользу человеку, на пользу его бессмертной душе, которая только и имеет значение. Для меня страдание тем более необходимо, что жизнь прожита среди постоянного забвения о душах, вверенных моему пастырскому попечению. Время было трачено на всякие дела и меньше всего на те, на которые нужно было, на пастырский подвиг. Жаль, что прозревать приходится после того, как беда стрясется, как даже и поправить ничего нельзя. И вот вам всем, кто хочет и будет помнить меня, урок от моей трагической судьбы: оглядываться назад вовремя и не доживать до таких непоправимых ударов, до каких дожил я. Имейте мужество сознать неправильность пути, которым идете, и сумейте поворотить туда, куда нужно. А куда нужно, об этом каждому говорит прежде всего совесть его, а потом Христос в Его Святом Евангелии. Идите за совестью и за Христом, и никогда ни в чем не потерпите урона. Может быть, потеряете во мнении общества, в материальном достатке, в служебных успехах, все это, в конце концов, не большая потеря. «Хватайтеся за вечную жизнь»[10], — пишет апостол Павел Тимофею. И вы прежде всего и больше всего пекитесь о вечной жизни, о небе, о душе, служении Христу, о помощи братьям меньшим, о любви к ближним и т. п., и тогда проживете жизнь свою без потрясений, без катастроф.

Я часто теперь ставлю себе этот вопрос: для чего стряслась надо мной такая непоправимая беда? Прежде всего, конечно, для меня самого, а затем и для вас, моих дорогих духовных детей, моих милых самарян и самарянок, прихожан и прихожанок, для вас, братьев и сестер! Ведь мы все должны сойти в могилу в разное время, а вашему пастырю суждено и в смерти быть поучительным, и именно потому, что он не умел быть поучительным в жизни своей. Если эта судьба моя произведет на вас достаточно образумливающее впечатление, если скорби мои научат и вас примиряться с теми многими скорбями, без коих нельзя войти в Царство Небесное, — тогда будет оправдана тяжелая участь моя, легко будет смотреть с того света на благодетельные перемены, какие произойдут в жизни вашей. Иначе мне и там несладко будет чувствоваться, глядя на вас, не вынесших ничего духовно полезного из постигшего вас испытания.

Боже мой! Как много мыслей роится в голове, чувств в сердце, которые хотелось бы передать вам, моим дорогим братьям и сестрам, моим духовным чадам! Я знаю, что вы крепко молитесь Богу обо мне, и я молитвенно вспоминаю вас. Не расслабляйтесь в молитве из‑за того, что не по вашему хотению творит Господь, а по Своей святой воле. Так и должно быть. Наша воля слишком недальновидна и неустойчива, чтобы на нее полагаться. Воля Божия одна может привести нас к истинному счастью. Устраивайте же себя так, как угодно Богу, не ропщите на то, что не выходит по–вашему. Тогда Господь мира всегда будет с вами. Благословляю вас, обнимаю и лобзаю лобзанием святым!

Грешный протоиерей Василий

19/V. Немного уснул после бессонной ночи, и самочувствие стало значительно лучше. Правда, сердце не перестает ныть, как бы в предчувствии нависшей беды, но состояние организма покойное, уравновешенное. К тому же слухи распускают (я думаю, что распускают для настроения) хорошие, будто предрешено вообще отменить смертные приговоры по нашему делу, заменить другими наказаниями. Какие бы ни были эти наказания, несомненно, их предпочтешь расстрелу, но верится с трудом в такую благонамеренность судей. Почему же ее не было у них раньше?

Скоро все узнается. Уже, наверное, дело пересматривается, и окончательный приговор не замедлит вступить в силу. Господи! Что тогда! Неужели так и придется расстаться с белым светом? Вот когда организм крепнет, тогда и жажда жизни увеличивается. Потому‑то, я думаю, подвижники и изнуряли и не щадили тела, чтобы эту жизненность в нем ослабить, чтобы возбудить жажду другой, небесной, духовной жизни. Две эти жажды не могут вместиться в настроение человека. И потому мудрый не дает возобладать животно–телесной чувственной жажде в своем организме, а старается о доминанте духовной.

В отношении себя должен я сказать, что духовная жажда не была моим постоянным и устойчивым настроением и в прежнее время. Так остается и теперь, даже в эти единственные в своем роде дни, когда вопрос о жизни здесь и жизни там стоит на самой первой очереди, когда надежды на здешнюю жизнь телесную почти утрачены и предстоит неизбежная встреча с жизнью потусторонней, загробной. Даже и теперь настроение остается колеблющимся, и вспышки чувственной, земной жизни нисколько не ослабевают, а только разве замирают на время, чтобы немного погодя дать о себе знать еще сильнее.

Однако, думаю, не может пройти бесследно такое душевное напряжение в борьбе за то, что же должно предпочесть — земное или небесное, телесное или душевное, настоящее или будущее. Во всяком случае, весы решения склоняются в сторону последнего выбора. И этот результат является самым важным плодом переживаемого времени. Что бы ни случилось потом, все‑таки вопрос является решенным окончательно: держись за вечную жизнь, за небо, за душу. Остальное все преходит и не стоит серьезного внимания. Для меня, как уже вообще перешедшего во вторую половину жизни, давно следовало бы остановиться на таком выборе и направить все усилия к его проведению в жизнь. Этого не было по доброй воле. Теперь это приходится признать и начать осуществлять по необходимости.

Да, тюрьма великая учительница и строгая наставница. Она не любит шуток и половинчатости. Здесь надо решаться окончательно и бесповоротно. В свободной жизни к этому себя никак не принудишь, до этого сознания никак не дойдешь. Вот она, эта тюрьма, теперь окончательно убедила меня, что отдаваться со всем жаром и исключительностью мирской, житейской суете — чистое безумие, что настоящее занятие для человека должно состоять в служении Богу и ближнему и меньше всего в заботах о себе. Что дала мне, в конце концов, эта моя многопопечительность о земных стяжаниях, о честолюбивых, служебных и иных преимуществах, о покое и довольстве телесной жизни? Я признаю, что эта неправильная постановка жизни и довела меня до тюрьмы. Правда, я в последнее время (и только в последнее) стал подобрее, позаботливее в отношении к бедным и к ближним вообще, но именно только чуть–чуть. Нет, надо в корне все это перестроить и жить по–христиански, а не по–язычески, как это велось доселе. Но придется ли, Господи, придется ли хоть попробовать жить по–Божьи? И сможешь ли жить по–Божьи на свободе?! В тюрьме да в грядущем страхе смерти решимость не пропадает и крепнет, а на свободе среди шума жизни и всяких соблазнов — там, пожалуй, и не выдержишь такого благого решения. Да, да, и во всяком зле есть свое добро, и даже большое добро. Так и в тюрьме много добрых переворотов совершается в душах людей. И они уходят отсюда во многом очищенными от старых плевелов, от прежней грязи. Уйду ли я таким, и вообще уйду ли?!

прот. В. Соколов

20/V. Как бесконечно длинен и бесконечно мучителен тюремный день! Не знаешь, когда встаешь, когда что делаешь. Часов не полагается, и все считается только по оправкам: их три — утренняя, обеденная и вечерняя. Скоро ли, долго ли до той или другой оправки, узнать не по чему, а ночь — так это чистая вечность, особенно для меня, часто просыпающегося или вовсе не засыпающего. Недаром на стенках есть разные отметки теней — тень обеда, тень ужина и т. д. Но тут очень мало точности, а потому так часто и слышишь из окон переклички, сколько времени, скоро ли то и то. Летом, конечно, можно перекликнуться, а каково зимой сидеть в таком положении. Ночью огня тоже нет, и смотришь поэтому с особой радостью на светила небесные. «Звезда, прости, пора мне спать…» — каждый вечер звучат в душе моей эти слова, дорогая Тоничка[11]. Думала ли ты, когда пела, и думал ли я, когда слушал, что эти мысли, эти чувства, какие заложены в эту песню, будут реально переживаться самим мною. От тюрьмы, как от сумы, не отрекайся. Пословица оправдалась с самой беспощадной правдивостью.

Сегодня встал, думаю, часов в пять. Какое‑то движение за дверью, какие‑то торопливые шаги, иногда возгласы, а ведь ты заперт, как в сундуке, и не можешь проверить, что делается кругом тебя. Оттого‑то так и напрягаются нервы — от этой неизвестности происходящего вокруг тебя. Но нынче я как будто спокойнее отношусь ко всему не потому, что страх смертный пропал, а потому, что, по сведениям, дело наше еще стоит на мертвой точке. Вот когда сдвинется и пойдет к концу, тогда уж придется поволноваться как следует. Пока же живешь часами: то полегче, то потяжелее. Иногда набежит такая мутная волна на сознание, что ничему не рад и готов хоть на стену лезть. И только именно то, что у тебя отняты всякие средства к тому, чтобы выкинуть какуюнибудь штуку, только это избавляет от эксцессов.

Предлагают читать книги, есть люди, даже выписывающие их из дому и занимающиеся наукой. У всякого свои нервы и свой характер. Но у меня не такой, чтобы в виду смерти думать о какихто научных интересах.

Пробую сосредоточиться, читать. И через каждые пять минут отрываюсь, чтобы думать все об одном и том же — о своей настоящей и будущей участи. И когда снова обратишься к книге, то забываешь, о чем читал. Какой же может быть толк из такого прерывистого чтения? Вот если бы была какая‑нибудь физическая работа, какое‑нибудь рукоделие, это было бы истинным счастьем. За ним скоротал бы время и избавился от докучающих дум. Жаль, ничего такого я не умею, да и мало кто из нас умеет что‑нибудь в этом роде. Опять, нет никаких материалов, никаких орудий. Голыми руками ничего не поделаешь. Остается почти единственное, но зато и самое утешительное занятие в настоящем положении — это молитва. Уж где–где, а здесь можно и должно, по Апостолу, непрестанно молиться. В словах молитвы, при углублении в их смысл и значение, постепенно открываются новые и новые источники ободрения и радования. Иногда повергаешься в самоосуждение, в сознание глубины своей греховности, в сознание своей прежней немощи. Но затем это настроение вытесняется более властными словами надежды, утешения. Для огорченного, страдающего сердца молитва не только дает отдых и покой, но и вливает в него струю жизни, силы для примирения с безотрадною действительностью, для перенесения постигших несчастий. Без молитвы прямо можно было бы пропасть, впасть в безысходную тоску, в смертную агонию.

Пока держу свое правило — вычитываю все дневные службы по молитвослову. Не думал я, чтобы эта книга так могла быть полезной мне в жизни, как вообще ведь не думал и попасть в настоящее печальное положение. О, если бы эти молитвы были благоприятны пред Спасителем нашим Богом! Если бы долетели эти скорбные вздохи до небесных за нас молитвенников и подвигли их на умоление за нас! Но на свои молитвы надежды не только мало, но и совсем нет. Каждый, кто тонет, тот стонет и взывает… Я больше возлагаю надежды на ваши молитвы, мои близкие моему сердцу дети кровные и дети духовные. Ваши молитвы добровольные и самоотверженные, они могут больше значить для умилостивления Владыки Христа. Некогда молитвы верных извели из темницы Петра апостола. Не случится ли хоть что‑нибудь подобное с нами, грешными, по вашим святым молитвам?!

Прот. В. Соколов

21/V. День за днем все прибавляет нам Господь жизни. Все медлит Господь с призывом нас к Себе, ожидая нашего покаяния, нашей душевной подготовки. И смотря по тому, что мы из себя покажем в это критическое время, какие задатки, добрые или плохие, в себе обнаружим, то и будет нам. Ибо у Праведного Мздовоздаятеля ничего не делается не по заслугам.

К сожалению, мы в настроении своем расслабляемся. По разным причинам. И потому, что гроза смерти еще не вблизи, и потому, что вторгаются в наши мысли и переживания острые вопросы злободневной жизни. Вот, например, вопросы о переустройстве Церкви. Ведь это такие дорогие сердцу нашему вопросы, которые не забудешь и в минуту смерти. Да, что будет с тобой, родная наша Православная Церковь?! Как будто нарочно именно этим судом над нами был поставлен такой роковой вопрос. Тысячу лет не поднималось таких вопросов. Куда же, в какую сторону возьмешь ты направление свое, Матерь наша родная? Верим в Божественный Покров Небесной Главы Твоей, верим во Христа Господа, Который возлюбил Церковь Свою и предал Себя за нас и не может оставить ее на произвол судьбы, верим, что Он выведет ее на истинный и светлый путь. Но это — в конце концов, а что предстоит испытать ей до тех пор? Что готовится для чад Церкви, пока все это не образуется, не благоустроится?! Одному Господу известно это, но, судя по нам самим, много скорбей и страданий должно выпасть на долю христиан православных, пока не достигнут они тихого пристанища. И как жаль, как обидно, что в такое важное время ты отстранен от всякого участия в совершающихся событиях. Конечно, может быть, ничего мы и не внесли бы в эти события от себя лично, но все же мы могли бы помочь окружающим нас разобраться в них, переварить их. В душе встает страх за свою паству, оставшуюся без руководства, без духовного присмотра, что может повлечь за собой колебания в вере, падение в нравственности и отчуждение от Церкви. А это верный шаг к духовной погибели. Господи! Не поставь еще и этих, могущих быть тяжелыми, последствий для наших пасомых нам же, пастырям, в счет, не вмени нам же в ответ и, яко благ, прости ради нашей собственной беспомощности, невозможности не только другим, но и себе ничем помочь в настоящем бедственном состоянии!

Как будешь существовать и управляться при данных условиях ты, наша Николоявленская церковь? Кто и как поведет тебя в наше отсутствие? Невольно приходят в голову эти мысли ныне, накануне праздника 9 мая[12]. Что станут предпринимать вследствие пастырского кризиса наши церковные попечители? Удовлетворятся ли наемными священниками или станут хлопотать о новом, постоянном священнике? Возможно то и другое, и найдутся, думаю, сторонники и того, и этого. Меня интересует это постольку, поскольку будет на своем месте тот, кто явится моим заместителем. Обидно и грустно будет, если таким явится неподвижный или бездарный человек, который не только не подвинет дальше нами начатого, но не поддержит его и в настоящей степени развития. Тогда зачем мы трудились, зачем мы так всем рисковали? Конечно, там остались еще люди со старым закалом, с ревностью о пользе и славе храма и прихода. Но чего не бывает в нынешнее время, каких превращений и неожиданностей? Так и тут. Сказано: «Поражу пастыря, иразыдутся овцы»[13].

Дорогая Николоявленская паства! Как бы хотелось видеть тебя в эти ответственные и чреватые всякими событиями дни на высоте своих задач, в полном сознании серьезности переживаемого момента. Как бы хотелось, чтобы ты удержалась в прежней роли хранительницы чистого православия, заветных традиций, строгого устава службы, настроенности богослужебной постановки! Как бы хотелось, чтобы продолжалось среди тебя религиозное просвещение, разгоралось молитвенное вдохновение, расширялось благотворительное дело. Хочется верить и надеяться, что небесный хозяин храма и руководитель паствы — святитель Христов Николай не даст заглохнуть посеянным семенам, не даст погибнуть уже обнаружившимся всходам и пошлет на ниву свою надлежащих делателей, чтобы довершить начатое. Буди сие, буди!

Прот. В. Соколов

22/V. Николин день! Наш светлый храмовый праздник! Слышу давно — звонят к ранним. За сердце хватает этот звон. Звонят и у нас, конечно. Но тебе нельзя ни звона послушать, ни на службу взглянуть. Вот до чего можно дожить! Знать, велики наши грехи, что лишили нас всего–всего, даже самого невинного и для всех возможного. Это, несомненно, воздаяние за грехи собственно пастырские, за неумение, за нежелание пасти как следует стадо Христово. Нам указано пасти — не господствуя над наследием Божиим, но душу свою полагая за него, а мы, как раз наоборот, все пасение полагаем во внешнем владычестве над пасомыми, в получении с него скверных прибытков, в достижении себе почета и славы и проч., и проч. Одним словом, мы извратили самый смысл духовного пастырства и превратили его во владычество мирское. За это, несомненно, и казниться приходится. Думаешь, что ведь не один я такой, — и все таковы, но разве это оправдание? Вор не может оправдаться тем, что многие другие воруют, и даже больше его, а попался, так терпи заслуженное. Так вот и я — попался, и на пустяках, можно сказать, попался, всего на одной проповеди, и вот неси эту страшную кару. А кара действительно ужасна, для меня по крайней мере. Приходится каждый день умирать, ибо каждый день ждешь, что тебя позовут на расстрел. Не знаешь, в какой стадии находится судебный процесс, вот, может быть, приговор подписан и срок его истек. Сейчас придут приводить в исполнение. И мечешься в этом ожидании нависшей над тобой кары, и не знаешь, чего даже просить у Господа, того ли, чтобы продлилась еще жизнь, или чтобы скорее она окончилась и прекратились эти мучения, эти ежедневные умирания. Представляешь себе, как тебя поставят к стенке, как объявят приговор, как наведут на тебя ружья, как почувствуешь смертельный удар, — все это уже по нескольку раз переживаешь в своем воображении, а сердце все дрожит, все ноет, и нет ему ни минуты покоя. Разве это жизнь?!

Встал, по обычаю, рано. Уже помолился и причастился. Вспоминаю, что теперь служил бы в церкви своей, теперь учил бы своих прихожан, говорил бы им о святителе Николае и сам бы утешился и других утешил и ободрил. А там стал бы ходить по приходу и делиться со всеми своими мыслями и чувствами. В свою семью, своим деткам принес бы праздничную радость и утешение. Теперь без меня им и праздник не в праздник. Хоть и не умер их папа, но его нет с ними, а может быть, он даже и умер, могут они думать, и от этого еще больше омрачаться и расстраиваться. Да, сколько всяких страданий и лишений наделал я этой своей историей и ближним, и дальним. Разве нельзя было заранее учесть всего этого? Так нет, как бы нарочно все это было игнорировано и сделано так именно, как не надо было делать. Позднее раскаяние! Сколько было таких раскаяний и какой был прок от них! Если иногда эти раскаяния и приводили к возврату прежнего благополучия и положения, то много ли служили они делу нравственного исправления и обновления? Немного, а потому и истощилось Божие долготерпение и навис над головой этот страшный и роковой удар. Таким образом, теперь поставлен вопрос о том, могу ли я быть истинным пастырем, в состоянии ли осуществить, хотя относительно, пастырский идеал или уже безнадежен. От этого и будет зависеть судьба моей жизни. Господь сохранит и продолжит ее, если по всеведению Своему знает, что еще могу я исправиться, могу быть добрым пастырем. Если нет, то Он прервет эту жизнь, чтобы ни себе не приносила, ни другим не делала лишнего зла и вреда. Твори же, Господи Сердцеведче, волю Свою! У меня же ныне на душе одно: умоли, угодниче Божий Николае, за меня недостойного Господа Бога, дабы мне скончать жизнь на службе при святом храме твоем, дабы не погибнуть злою, насильственною смертью, а сподобиться христианской безболезненной и мирной кончины. Надеясь на молитвы, веруя в предстательство твое, с терпением буду ждать конца этой мучительной трагедии, этого ежедневного умирания.

Прот. В. Соколов

23/V. Повидался с вами, детки мои дорогие. Слава Богу! Как будто просветлело на душе. А теперь опять уже пошли печальные думы, не в последний ли раз я повидался с вами? Жизнь висит на волоске. Тяжело, невыносимо тяжело жить в таком положении.

Итак, ты, Боря, окончательно уже женишься; по–граждански женился, осталось по–церковному. Ну, и дай Бог получить это Божие благословение на семейную жизнь. Да утвердит оно твой брачный союз и да подаст вам мир и благопоспешение во всех ваших начинаниях и делах. Да умножит Господь плоды трудов ваших и да благоустроит потомство ваше. Да будет союз ваш не телесным, но больше всего духовным союзом, связью душ, единением мысли, чувств и желаний. Старайтесь все переживать вместе, быть искренними друг перед другом. Одним словом, живите душа в душу, сердце в сердце, живите не в себя только и не для себя только, но не забывайте окружающих вас меньших ваших братьев, требующих вашего внимания и участия. Тогда будете иметь всегдашними своими помощниками в жизни и делах своих Господа Бога и Его Пречистую Матерь и святителя Николая Чудотворца, покровительству которого вручением вам особой иконы я и вверяю вас.

Не весела будет ваша судьба. И как будто я виноват в этом. Конечно, я виноват до некоторой степени. Что делать? Простите и за это, как и вообще простите за все, что я причинил вам этой стрясшейся надо мной бедой. Все‑таки постарайтесь чем‑нибудь скрасить этот единственный день своей жизни настолько, насколько, по крайней мере, хватит ваших ресурсов. Не велики они у вас, на немногих гостей хватит вам. Не входите в долги. Лучше скромнее, но на личный счет. Нет хуже путаться с долгами, как путы они связывают человека. Я лично никогда в долгах не бывал и предпочитал всегда претерпеть скудность, недостатки в чем‑либо, чем быть богатым чужим добром. Впрочем, я не имею никаких оснований делать эти предостережения, ибо твое прошлое, Боря, безупречно в этом отношении.

Хотелось бы, ах, как хотелось взглянуть, как вы живете, что поделываете, хотелось бы пройтись по огороду, обревизовать его своим хозяйским глазом. Но об этом даже и думать не приходится, думаешь скорее о том, увидишь ли вообще свой дом и своих дорогих деток когда‑нибудь. Никогда не падал так духом, как в эти дни, потому ли, что надломились нервы, что эта напряженная в думах и чувствах жизнь стала убивать всякую бодрость в душе, или потому, что действительно чувствуется большая опасность в отношении моей жизни. Пожалуй, и то и другое. Удручающе повлияло на настроение сообщение о присуждении к смерти шуйских священников, участников тамошнего возмущения. Такой прецедент ничего хорошего не сулит. Затем образование нового церковного управления с отставкой Патриарха — тоже неблагоприятный момент. Мы тоже сопричастны старому направлению, и ясно, что за нас среди новых не найдется защитников. Скорее в лице их мы встретим себе недоброжелателей, и это, конечно, может отразиться на решении судей по нашему делу.

Есть люди и среди нас неунывающие и живущие так, как бы им ничего не грозило. Конечно, большинству из нас и действительно ничего не грозит, кроме заключения, потому что обвинения совсем не тяжки. Но я думаю, что, даже и принадлежа и к таким, я чувствовал бы себя очень дурно. Как бы то ни было, всетаки ты смертник, как здесь нас зовут, а это клеймо — тяжелое, несмываемое.

Утро все‑таки приносит некоторую бодрость духа и рождает оптимизм во взглядах. Хочется смотреть на будущее в розовые очки, хочется поверить, что все обойдется без крайней жертвы. О, если бы так и устроил Господь! Век бы славил Его богатую милость! Век бы воспевал перед престолом Его снисхождение! Всегда прославлял бы и твое заступление, святителю Николае, ибо тебе в особенности свойственно оказывать помощь в темнице сущим и избавлять от смерти напрасно осужденных.

Прот. В. Соколов

24/V. Ночь под святых Кирилла и Мефодия, отдание Пасхи. Отовсюду несется звон церковный. Везде празднуют, молятся, радуются. А ты сидишь и думаешь только одну свою думу — скоро ли придут по твою душу. Господи, какая безотрадная доля! Трудно удержаться, чтобы не просить, не молить: «Изведи из темницы душу мою, внемли гласу моления моего». Истомилось, изболелось сердце в этом мучительном ожидании. И я не знаю, если даже «мимо идет меня чаша сия»[14], буду ли я когда‑нибудь на что‑нибудь годен. Я превращусь в болезненного инвалида. Теперь я желаю одного, чтобы меня сослали куда‑нибудь. Это невольное путешествие, оно, может быть, оживило бы меня, подняло бы мой дух, укрепило бы мои силы. А без этого все равно едва ли я буду в состоянии перенести этот тяжелый удар.

Боюсь и за вас, мои дорогие детки, боюсь, как бы и вы с горя да слез не нажили себе чего‑нибудь. Печаль для думчивого человека вещь очень опасная. Хорошо то, и это поможет вам, что у вас много забот и трудов, и все разнообразных. За ними все‑таки рассеетесь, развлечетесь. А потом, около вас люди, которые все‑таки отвлекают ваше внимание от больного места и дают передышку. Вот в этом отношении наше положение здесь — самое ужасное. Сиди день и ночь один–одинешенек. Поневоле в голове как клин вбит — одна только эта ужасная мысль о предстоящей тебе смерти и о безнадежности твоего положения. Как рад бываешь, когда кто‑нибудь в волчок (маленькое отверстие в двери для контроля начальством) спросит или скажет что‑нибудь. И это уже готов считать великим событием и счастием. А как медленно ползет здесь время! День, начинающийся в 6 часов, кажется прямо бесконечным. А ночь для меня, мало спящего, и еще длиннее. Я даже боюсь этих ночей, потому что по ночам здесь приезжают и забирают для отправления к праотцам.

Отслужил последнюю службу пасхальную. Придется ли еще петь Пасху на земле? Ты Один веси, Господи! Но если нет, то удостой меня причаститься вечной Твоей Пасхи в невечернем дне Царствия Твоего.

Прот. В. Соколов

25/V. Вот и Вознесение Господне, чудесный конец чудеснейшего начала (Воскресения). Этими чудесами стоит вся вера наша, на них она зиждется, как на своем гранитном фундаменте. Что бы ни измышляло неверие против христианства, оно всегда будет сильно и устойчиво на этом непоколебимом основании, какое дано в воскресении и вознесении Христовом. Для меня, сейчас в особенности, является отрадным и полным надежды этот праздник Вознесения Господня. Зачем Он вознесся? Иду, сказал Он, чтобы приготовить место вам. Стало быть, и мне, грешному, Ты, Господи, приготовишь местечко, хотя самое последнее местечко в Царствии Твоем. Стало быть, не безнадежна наша участь при этом переселении в ту загробную жизнь, стало быть, смерть не есть уничтожение, не есть начало нового мучительного существования, она есть начало новой, лучшей жизни, есть перемена от печали на сладость, по выражению церковной молитвы. Если бы так, то и не следует тужить о прекращении этой земной жизни, тужить о приближающейся смерти: для верующего христианина это переход в лучшую жизнь, это начало его блаженства со Христом. Эти мысли дают мне ныне великое успокоение, и я нынешнюю ночь провел много легче, чем все предшествующие. Но вот утро опять принесло расслабление духа. Несется с Москвы радостный звон. Мысленно вижу наш храм, текущую в него ленту нарядных богомольцев. Вижу наполненный храм внутри, многих чад своих, стоящих по своим излюбленным местам. И горько становится, что тебя там нет, что ты не только не можешь там служить и говорить, но даже и присутствовать в числе богомольцев. Переживания тяжелые, но когда вспомнишь, что, живя на свободе и пользуясь всеми благами ее, прежде ты совершенно не ценил их, ни во что не ставил, а принимал как должное, как обычное, то поймешь, что эти переживания вполне заслужены и для будущего очень поучительны. Вообще, это заключение заставляет невольно на многое смотреть иными, чем тогда, глазами, переоценить старые ценности и многое повысить, а иное и понизить в значении, повысить все духовное, идеальное, и понизить все материальное, чувственное, ибо первое всегда живет и действует, а второе только до известного предела.

Прот. В. Соколов

26/V. Прошло и Вознесение Господне. Какая стоит чудесная погода! Как хорошо в мире Божием даже из тюремного окна! Какое тепло, какой воздух, какое чудное голубое небо с редкими перистыми облачками! А как теперь хорошо, наверное, в поле, в лесу, у нас в огороде! Наверное, расцвела сирень. Боже мой, как рвется душа туда, в родные места! И вот среди этакой благодати ты не можешь мечтать ни о чем, кроме смерти, кроме приближающегося конца и расставания с этим прекрасным миром… Но, с другой стороны, если здесь так хорошо, если здешний мир может быть так прекрасен и привлекателен, то как несомненно еще более прекрасен и привлекателен тот невидимый небесный мир, где пребывает в славе Своей Господь со святыми небожителями! Какая там должна быть радость, какое восхищение, какое блаженство! Апостол Павел говорит по своему опыту, что и передать нельзя красоты небесного мира, что нельзя выразить того восторга, какой обнимает душу вступающих в этот мир. Если это так, а это ведь так несомненно, то что же, собственно, жалеть об этом здешнем мире, который прекрасен только изредка, да и в этой временной красоте всегда таит в себе множество всяких страданий и всякого физического и нравственного безобразия. Потому‑то и Христос говорит в Святом Евангелии: Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить[15]. Значит, просто только малодушие наше заставляет трепетать сердце в виду этой телесной смерти. И только этот момент, этот миг исхождения души из тела, только он и труден, и страшен. А там и сейчас же покой, вечный покой, вечная радость, вечный свет, свидание с дорогими сердцу, лицезрение тех, которых здесь уже любили, которым молились, с которыми жили в общении. И больше не будет тревог, не будет предательств, происков, не будет зла, грязи всякой, мелких и крупных самолюбий, не будет ничего, что отравляет нам здесь даже минуты и самой чистой радости. Как все, теперь загадочное и таинственное, раскроется для освобожденного духа, как все сразу будет понятно, к чему стремился ум, чего желало сердце!.. Все это, безусловно, так заманчиво, так увлекательно, что действительно стоит перетерпеть этот неизбежный, все равно рано или поздно, конец жизни. И вопрос, какой конец лучше в смысле трудности: такой ли насильственный или медленный естественный. В первом случае есть даже некоторое преимущество — это насилие, эта пролитая кровь может послужить в очищение многих грехов, в оправдание многих зол перед Тем, Кто и Сам претерпел насилие и пролил кровь Свою за очищение наших грехов. Моя совесть говорит мне, что, конечно, я заслужил себе свою злую долю, но она же свидетельствует, что я честно исполнял долг свой, не желая обманывать, вводить в заблуждение людей, что я хотел не затемнять истину Христову, а прояснять ее в умах людей, что я стремился всякую пользу, а никак не вред принести Церкви Божией, что я и думать не думал повредить делу помощи голодающим, для которых всегда и охотно производил всякие сборы и пожертвования. Одним словом, пред судом своей совести я считаю себя неповинным в тех политических преступлениях, какие мне вменяются и за которые я казнюсь. А потому Ты, Господи, прими эту кровь мою в очищение грехов, которых у меня и лично, и особенно как у пастыря очень много. И если бы я знал и твердо был в этом уверен, что Ты, Господи, это временное страдание мое вменил мне хотя частию в оправдание вечное, то я не стал бы просить, не стал бы и желать изменения предстоящей участи. Вот этой твердой уверенности у меня еще не хватает. Мятежным умом своим я все колеблюсь, не лучше ли еще пожить, еще потрудиться, еще помолиться и подготовиться для вечной жизни. Дай, Боже, мне эту твердую мысль, эту непоколебимую уверенность в том, что Ты взглянешь на меня милостивым оком, простишь мне многочисленные вольные и невольные прегрешения, что Ты сочтешь меня не как преступника, не как казненного злодея, а как пострадавшего грешника, надеющегося очиститься Твоею Честною Кровию и удостоиться вечной жизни во Царствии Твоем! Дай мне перенести и встретить бестрепетно смертный час мой и с миром и благословением испустить последний вздох. Никакого зла ни на кого нет у меня в душе моей, всем и всё от души я простил, всем желаю я мира, равно и сам земно кланяюсь всем и прошу себе прощения, особенно у вас, мои дети духовные, мои дети родные, перед которыми больше всего мог быть виноватым. Дайте и вы все мир душе моей, дабы я спокойно мог сказать теперь: ныне отпущаеши, Владыко, раба Твоего с миром.

Благословение Господне на всех вас да пребывает во веки. Аминь.

Прот. В. Соколов

Спустя много лет произошло событие, которое все близкие отца Василия сочли за знамение попечения о них священномученика. В семье сына отца Василия, Бориса, долгое время хранился большой портрет священномученика. Когда начались новые гонения на Православную Церковь, портрет повернули лицом к стене, а обратную его сторону заклеили картиной, которая называлась «Дедушкина радость». Во время Великой Отечественной войны Борис Васильевич был призван на фронт, дома остались жена и двое детей — внуки отца Василия Соколова. Во время воздушных налетов все они укрывались в траншее неподалеку от дома. 13 ноября 1941 года они вернулись после очередного налета из траншеи и сели пить чай. Молитвами священномученика Господь внушил им намерение в случае очередного воздушного налета остаться дома. Ночью они услышали воздушную тревогу, но в укрытие не пошли. Вскоре раздался близкий грохот — бомба упала в ту самую траншею, где они обыкновенно укрывались. Их деревянный, двухэтажный дом содрогнулся, воздушной волной вдавило внутрь переднюю стену и разрушило печь. Но никто не пострадал. В момент взрыва портрет повернулся, и на детей смотрел священномученик Василий.

ИСТОЧНИКИ:

ГАРФ. Ф. А-353, оп. 4, д. 409. ЦИАМ. Ф. 203, оп. 744, д. 2612, л. 116–134. Ф. 1215, оп. 3, д. 80. Ф. 2303, д. 224. ОР РГБ. Ф. 172, к. 390. ед. хр. 12. Ф. 26, к. 18, ед. хр. 24. ЦГАМО. Ф. 5062, оп. 3, д. 102 а, д. 102 б, д. 102 в, д. 102 г. Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922—1925 гг. Новосибирск. Москва. 1997. Дамаскин (Орловский), иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Книга 2. Тверь. 1996. Богословский вестник. 1895, Июль. 1900, Декабрь. 1910, Ноябрь. 1911, №№ 1, 4. Московские церковные ведомости. 1916. № 45—46. Рязанские епархиальные ведомости. 1900, № 13.

Приложение

На Архиерейском Юбилейном Соборе 2000 года прославлены в лике новомучеников и исповедников Российских ХХ века:

Священномученик Петр (Любимов)

Священномученик Иоанн (Артоболевский)

Священномученик Александр (Соколов)

Священномученик Николай (Кандауров)

Священномученики Василий (Соколов), Христофор (Надеждин) и Александр (Заозерский), преподобномученик Макарий (Телегин) и мученик Сергий (Тихомиров)

Священномученик Евстафий (Сокольский)

Священномученик Виктор (Моригеровский) и мученица Ирина (Смирнова)

Священномученик Алексий (Шаров)

Священномученик Сергий (Соловьев)

Священномученик Александр (Минервин)

Священномученик Иоанн (Алешковский)

Священномученик Василий (Надеждин)

Священномученик Феодор (Недосекин)

Священномученик Михаил (Маслов)

Священномученик Николай (Добролюбов)

Священномученик Симеон (Кульгавец)

Священномученик Николай (Горюнов)

Преподобномученик Иоасаф (Шахов)

Преподобномученик Нил (Тютюкин)

Преподобномученик Феодосий (Бобков)

Преподобномученицы Мария и Матрона (Грошевы)

Преподобномученица Анна (Макандина)

Преподобноисповедницы Афанасия (Лепешкина) и Евдокия (Бучинева)

Мученик Михаил (Новоселов)

Мученик Иоанн (Шувалов)

Мученик Алексий (Скоробогатов)

Мученик Павел (Соколов)

Мученица Надежда (Аббакумова)

В Собор новомучеников и исповедников Российских ХХ века в послесоборное время были включены

определением Святейшего Патриарха и Священного Синода от 27 декабря 2000 года:

Священномученик Константин (Пятикрестовский)

Священномученик Василий (Никитский)

Преподобномученик Евтихий (Качур)

определением Святейшего Патриарха и Священного Синода от 22 февраля 2001 года:

Священномученик Павел (Смирнов)

Священномученик Иоанн (Стрельцов)

Преподобномученица София (Селиверстова)

Преподобномученица Евдокия (Кузьминова)

Преподобномученица Наталия (Ульянова)

определением Святейшего Патриарха и Священного Синода от 17 июля 2001 года:

Священномученик Николай (Поспелов)

Священномученик Павел (Фелицын)

Священномученик Николай (Красовский)

Священномученик Василий (Горбачев)

определением Святейшего Патриарха и Священного Синода от 6 октября 2001 года:

Священномученики Сергий (Лебедев), Димитрий (Гливенко), Алексий (Смирнов) и Сергий (Цветков)

Священномученик Алексий (Лебедев)

Священномученик Василий (Коклин)

определением Святейшего Патриарха и Священного Синода от 26 декабря 2001 года:

Священномученик Леонтий (Гримальский)

Священномученик Иоанн (Покровский) и преподобномученица Анна (Корнеева)

Священномученик Сергий (Воскресенский)

Преподобномученик Владимир (Волков)

Преподобномученица Вера (Морозова)

Преподобномученица Анастасия (Бобкова)

Преподобномученица Екатерина (Черкасова)

Мученица Милица (Кувшинова)