Жить в эпоху перемен

Первым делом — самолеты

В назначенный срок — помните? — страна сдвинулась.

Шизофрения носилась в воздухе, а к нам из первопрестольной приехал мой двоюродный брат Антоша.

— Давайте посмотрим на жизнь аналитически, — говорил он мужу, сидя в кухне и потягивая пивко. — Мы строим капитализм. Как жить в эпоху реформ? Как обеспечить будущее детей? Введем постулат… — и он начертал на полях вчерашней газеты:

Капитализм = Демократия + Приватизация всей страны.

— Воспользуемся известным свойством уравнения, — менторским тоном продолжил он, — и перенесем демократию в левую его часть. Таким образом получим… — И он, не моргнув глазом, лихо вычел из капитализма демократию! На газете появилось:

Капитализм — Демократия = Приватизация всей страны.

— Это выражение уже совсем не тривиально, — строго глядя на нас, объяснил Антоша. — Сильная личность, не разменивающаяся на бесплодные заигрывания со слабыми и неконкурентоспособными, может приватизировать всю страну. Ущербная личность, оглядывающаяся на тупые массы, никогда не сможет приватизировать всю страну. Демократия вычитается! Что и требовалась доказать.

— Нам с вами не стоит переоценивать себя, — твердо сказал он, выхлебав стакан и знаком показав мужу, что пора вскрывать следующую бутылку. Муж завороженно заработал открывашкой. — Мы сильны и молоды, но вряд ли сможем приватизировать всю страну. Однако наше время пришло, и кусок общенародного богатства мы просто обязаны отломить. Люди делают деньги из воздуха. Посредничество — великая вещь, в худшем случае не выиграешь, а проиграть невозможно. Это я вам как математик говорю.

Антоша был учитель математики в средней школе.

— Кем я был раньше? — спросил он мужа. — На что вы с Анькой могли рассчитывать?

— Да, — подтвердила я, полная недобрых предчувствий. — Ты был ничем. А теперь ты стал всем?

— Еще нет, — трезво ответил он, — но с чего-то надо начинать. Под лежачий камень вода не течет. Мне дали возможность, и это главное. А ты, Анька, всегда любую песню портила. Вот, например, у меня приятель есть, он рассказывал, что брат его знакомого продал вагон «Мальборо». Три процента комиссионных взял и сразу приподнялся. Теперь сахар продает. А все почему? Человек вовремя произвел операцию вычитания демократии.

Муж задумался.

— Но лучше всего, — говорил Антоша, — продать не сахар, а самолет. Продать самолет, конечно, труднее, потому что все хотят продать самолет. Но если продать самолет и взять даже два процента, то уже можно как-то прожить. Я, ребята, собственно, к вам за тем и приехал. Давайте продадим самолет? Лучше СУ-27, они хорошо идут.

У мужа вспыхнули глаза. Я затосковала:

— А ты уже много самолетов продал, Тошка?

— Нет. Хочу попробовать. Мне, Анна, твоя помощь нужна: просчитать я могу, но ты в договорах понимаешь, а постороннего человека брать не хочу, все-таки два процента — это не так много. Чего ради я чужому человеку буду деньги дарить? Лучше родственнице помочь… Ты, кстати, не знаешь, сколько СУ-27 стоит?

Муж посмотрел на меня с уважением: действительно, не у всякого дурака жену приглашают в консультанты по продаже самолетов. Опять же, я оказывалась не совсем бесприданницей…

Дома была только младшая Светлана, телефон — в коридоре, я у плиты жарила отбивные, оба сумасшедших сидели между мною и телефоном.

— Не знаю, Тошенька, — нежно, как дебилу, ответила я и подумала: и дядька, и тетка у меня умные, веселые люди. Что же произошло с их потомством? Может быть, тридцать пять лет назад в судьбоносную ночь решающего соития они слегка перебрали?

— Надо узнать, — велел муж.

— Уже бегу, — обрадовалась я возможности спастись вместе с ребенком и ринулась к двери.

— Да не суетись ты, — досадливо остановил меня Антон. — Скоро только кошки родятся, не в бирюльки играем, самолет продаем. Надо все обсудить.

Я обрадовалась робкому проблеску пробуждающегося разума.

— Антоша, — ненавязчиво спросила братца, — а какой самолет ты хочешь продать? У тебя вообще-то есть самолет?

— Нет, — честно ответил он, — но у меня в седьмом классе учится пацан, его отец, майор, служит в Генеральном штабе.

— А генштабист знает, что ты хочешь продать самолет?

Антоша оглянулся по сторонам и понизил голос:

— Пока не знает. И нам надо торопиться: только в нашей школе физкультурник, историчка и физичка тоже хотят продать самолет.

— А у него хватит на всех самолетов?

— Боюсь, что нет. Тут, Анюта, проблема в том, кто ему больше откатит. Я вот что думаю: работаем втроем, я обеспечиваю продавца, ты, Саша, покупателя ставишь, Анна — документы. Ну как?

Муж согласно закивал головой и радостно посмотрел на меня.

— Антоша, — горько сказала я, предчувствуя очередной семейный скандал, — нет у нас таких знакомых. Максимум, что они покупают, — подержанные «Жигули». И потом, сам подумай, если генштабист захочет продать свой самолет, он побежит в школу к учителю математики? А у него-то самого есть самолет?

— Ты, Анька, всегда ехидной была, ехидной и осталась. Он в кадрах сидит, наводку даст. Не хочешь — твое дело, потом пожалеешь. Уговаривать не буду. Все приличные люди хотят продать самолет, а она — ни в какую! А ты, Сань, как?

Это уже не Саня сидел в кухне, отвергая даже сочный бифштекс, зажаренный моей недостойной рукой. Это какая-то статуя Командора велела мне:

— Принеси калькулятор.

Вдвинула я им в зубы калькулятор и ушла делать уроки с ребенком. Из кухни время от времени доносились деловые отзвуки: «Нет, только СУ-27!»… «А “Фантомы” хуже идут?»… «Да купишь ей шубу»… «Предположим, он за два миллиона баксов пойдет»… «Министру, конечно, откатить надо»… «Нет, давай залежимся. Пусть он за лимон зеленых пойдет»… «Майору полпроцента за глаза»… «Ох и дуры они все-таки»… «Нет, “Фантом” не достанем. Давай СУ за лимон, а?»… «Разрешение таможни на вывоз из страны»… «Таможню тоже подмазать придется»… «Нет, давай за два лимона и три процента»… «Год работать не буду»… «Техдокументацию он пускай срочно»… «На Гавайи, а, Сань?»…

Разведусь, подумала я в очередной раз, завтра же и разведусь. Чтобы в моем доме продавали военные самолеты типа СУ-27 за два миллиона долларов — нет уж, спасибо! Ночью голову ему прочищу, а не поможет — разведусь. Надоело. Все. Хватит.

В половине третьего ночи муж явился наконец в спальню, разделся и с головой ушел под одеяло, не посетив предварительно душ, что служило верным признаком глубинного разлада, затронувшего также и первобытную интимную сторону супружества.

— Саша, — спросила я нейтрально, — ты что, всерьез разозлился?

Он откинул одеяло, спустил ноги на пол и закурил. Прямо в спальне. Так вот и закурил в спальне. Ну, Тошечка, подумала я, братец ненаглядный, чтоб ты взлетел, да не приземлился со своим самолетом!

— Ты понимаешь, что все это бред собачий?

— Может, бред. А может, шанс. А тебе пару бумажек трудно посмотреть? — через плечо бросил он.

— Дай мне сигарету! — с вызовом потребовала я и тоже закурила. Прямо в спальне. Скандал — так скандал, по полной программе, с нарушением всех корабельных уставов и регламентов. Раз он по ночам военные самолеты продает — то и я тоже буду в спальне курить!

— Почему ты не хочешь продать самолет? — ледяным голосом спросил он.

— Потому что у меня нет самолета, — отпарировала я.

— У Тошки есть самолет.

— У Тошки нет самолета. У него есть ученик седьмого класса, несчастный мальчик, за которым охотятся математик, физкультурник, историчка и физичка. Дай еще сигарету!

— Что это ты куришь одну за другой? — в голосе мужа прорезались человеческие нотки.

— Это я вне себя, — объяснила ему, прикуривая. — Вас обоих надо с веничка сбрызнуть. Если бы все врачи и учителя могли вот так вот запросто продавать самолеты… Тошка же сам показал: минус демократия! Минус!! То есть это тебя и вычли, демос несчастный… АП — завопила я. — Милый, дорогой, любимый! Ты же говорил, что у тебя одна пациентка — сестра командующего округом. Плюнь на самолет! Чего ради тебе с Тошкой делиться? Давай продадим пару танков и гаубиц!

— С тобой невозможно серьезно разговаривать! — еле сдерживаясь прошипел от и всунул в рот еще одну сигарету.

— Ага-а!! — усилила я напор. — Значит, танки и гаубицы от взрослой бабы — несерьезно, а ребенка самолетами травить можно? А ты не узнавал, Тошкин директор не хочет продать самолет? А завуч как?

— Все хотят продать самолет, — мерно ответил мне муж, — комиссионные большие.

— Давай, миленький, посчитаем. Директор, завуч и четыре учителя, да мы с тобой, да еще пара врачей, которые бедному ребенку прививки делают, да репетитор по английскому, да родители ребенкиных друзей — и все хотят продать самолет! Ты подумай сам, где несчастный отец найдет столько самолетов?

Сигарета застыла в Сашиной руке.

— Да, — задумчиво ответил он, — в логике тебе не откажешь. Действительно, надо торопиться. Самолетов может не хватить. Но если будут давать по одному самолету в руки…

— Дай сигарету! — гаркнула я. — Зачем тебе нужен самолет в руках?

— Ты знаешь, — сказал он неожиданно ясным голосом, — я бы получил лицензию и занялся частной практикой. Все-таки я, говорят, неплохой врач. Мне нужны деньги на аренду и оборудование. Я бы работал, а ты бы дом вела…

Это был удар ниже пояса.

— Сашенька, — сказала я, — ну, если хочешь — попробуй, но ты же понимаешь… Кроме того, — на меня снизошло гениальное озарение, — СУ-27 — это федеральное военное имущество. Вас посадят вместе с генштабистом и педагогическим коллективом.

Муж был потрясен, он был в нокдауне.

— Ты точно знаешь?

— Абсолютно. Посадят всех. А куда я с детьми денусь?

— Ты хочешь сказать, что продавать самолеты — незаконно?

— Ага, — с тайной радостью подтвердила я. — От двух до пяти с конфискацией. В душ пойдем? А то уже три и так раньше четырех не заснем…

Наутро мы с мужем, привычно не выспавшись, хором убеждали Антошу в тщете мирской суеты около военного имущества. Он смотрел на меня с отвращением и отбрехивался: «Ночная кукушка, конечно, всех перекукует… Я-то, Саня, тебя крепким мужиком считал…» — а вечером отъехал в столицу всех самолетов на верхней боковой полке плацкартного вагона.

Через пару месяцев он позвонил поздравить нас с Новым годом.

— Ну как у тебя дела с самолетом? — спросила я.

— A-а, сорвалось. Пацана в другую школу перевели. Я теперь нефтеналивной танкер продаю — у меня ученица, так у нее мамаша в торговом флоте большая шишка.

— И по сколько танкеров в одни руки дают? — спросила я.