VIII Мытарства живой души

Император Павел, очень ценя деятельного, расторопного и преданного Архарова, был совершенно спокоен за благоустройство столицы и пожелал иметь такого же человека и в Москве. В разговоре об этом Николай Петрович Архаров очень ловко сумел порекомендовать государю своего брата, Ивана Петровича, жившего в деревне на покое. Император немедленно вызвал последнего в Петербург, произвел в генералы от инфантерии, наградил орденом Анны первой степени, дал тысячу душ крестьян и назначил его в Москву в помощники князю Долгорукому в качестве второго военного губернатора.

По своей должности Иван Петрович был скорее просто обер – полицеймейстером и старался как можно лучше исполнять свои обязанности.

Москвичам он пришелся особенно по душе за свое хлебосольство, радушие и веселый нрав. В доме у него всегда толпилось много народу, и он радовался званому и незваному, стремясь каждого напоить, накормить и всячески обласкать. К нему‑то и направился прежде всего Семен Павлович.

Был еще ранний час, но приемная Архарова уже была заполнена людьми всяких рангов и званий. Брыков подошел к стоящему у дверей офицеру и спросил его, как повидать Архарова.

– А никакой хитрости! Он сейчас выйдет, к вам подойдет, вы и скажете.

И действительно, почти тотчас распахнулась внутренняя дверь, и в зал вошел Архаров в сопровождении адъютанта, своего неизменного спутника, пруссака Гессе.

Когда император назначал Архарова, тот оговорился, что совершенно забыл военное дело.

– Ну, я дам тебе знающего! – сказал государь и назначил ему в помощники полковника Гессе.

Тот забрал в свои руки всю военную часть и действительно так повел дело, что собранный им из разных полков батальон навеки стал образцом дисциплины и выправки. Слово» архаровец» сохранилось как нарицательное от того времени.

Затянутый в мундир, сухой и высокий, с бесстрастным лицом, Гессе выступал подле Архарова журавлиным шагом, словно на параде. Сзади, вытянувшись и боясь сделать неосторожное движение, шагал адъютант, и среди них толстый и коротенький Архаров с веселым лицом производил впечатление живого человека среди восковых фигур. Все с улыбкой смотрели на него и развеселились, когда услышали его сипловатый голос:

– А, старушка Божия! По какой нужде?

– Милостивец ты мой, – заголосила старушка, – вызволи! Кварташка совсем жить не дает. Вишь, понравилась ему моя Буренка, так дай ему! Так и цепится.

– Ладно, ладно! Бумага при тебе? Здесь? Ну, отдай ее вот ему! – и обер – полицеймейстер пошел далее.

Собственно, трудных дел или каких‑либо кляузных он никогда не решал, предпочитая сдавать их в свою канцелярию, но каждого просителя обнадеживал ласковым словом.

– А у тебя, сударь мой, какая нужда? – спросил он у Брыкова.

– Секретное дело, – ответил он поклонившись, – желал бы с глазу на глаз!

Архаров с любопытством взглянул на него и, увидев на его лице напряженное ожидание, тотчас же согласился.

– Ну, ну, подожди немного! – сказал он и стал обходить других просителей.

Зал мало – помалу пустел. Архаров спросил последнего и ушел во внутренние покои. Брыков в унылом ожидании прислонился к стене, но подошедший к нему вскоре адъютант попросил его к генералу. Брыков вошел в обширный кабинет. Архаров, расстегнув сюртук, махал руками, чтобы размять затекшее тело.

– А! Ты, сударь! Фу, фу! Ну и умаялся я нынче! Сколько народа этого! Дела! Ну, какой у тебя секрет?

Брыков изложил свое дело и почтительно замолчал. Архаров выслушал, и вдруг его лицо расплылось в улыбке.

– Ха – ха – ха, – засмеялся он, – выморочный, значит! Жив и будто мертв! Вот потеха‑то! Как же так Антон Кузьмич ошибся?

– Был введен в заблуждение оговором.

– Так. Ну и что же теперь?

– Я желал бы вступить в службу, – сказал Брыков, – да полковник не принимает.

– Как же это он может?

В это время в беседу вступил Гессе, до того времени молча стоявший у письменного стола.

– Полковник, – сказал он ломаным русским языком, – ничего не могит здесь делайт. Они умер.

– Брось, – остановил его Архаров, – видишь, что жив.

– И умер! – повторил с ударением Гессе. – Господа офисер исключаются из списков только императорским приказом. Императорски слово – закон. Император подписал умерл – и, значит, умерл! Полковник Авдеев ничего не могит делайт.

Архаров остановился посреди комнаты и переводил взгляды с Брыкова на своего Гессе и обратно. Когда он смотрел на Брыкова, его лицо выражало сожаление, когда на Гессе – удивление. Наконец он покачал головой, развел руками и воскликнул:

– Вот так штука! А ведь Густав Карлович прав! Царское слово – закон! Что же делать ему? – обратился он к Гессе. – Присоветуй!

– Просить царя, – ответил Гессе. – Ви подавайт просьбу через полковника, и он пусть говорит. Государь будет назад ехать скоро.

– Вот – вот! – обрадовался Архаров, – я тоже скажу, ежели к слову будет. Государь через полтора месяца назад будет, а до тех пор я уж тебе позволю: живи как мертвый!.. – И он засмеялся, отпуская Брыкова.

Семен Павлович пошел к шефу и рассказал про беседу с Архаровым.

– Ну, вот это дело, – решил полковник. – Пишите, а я доложу.

Брыков устал и зашел к Ермолину. На этот раз последний был один, а потому мог внимательно выслушать сообщение приятеля о визите к Архарову.

– Плохо твое дело! – сказал он, пуская клубы дыма из длиннейшего чубука. – И, знаешь, я тебе по дружбе скажу: всю эту штуку тебе Митька подстроил.

– Дмитрий? – с изумлением воскликнул Брыков. – Да ему зачем?

– А наследство?

Брыков вспомнил поведение брата и побледнел. Господи, да неужели он хотел лишить его жизни? Нет, он не такой злодей!

– Вот увидишь еще! – сказал Ермолин. – Ты знаешь, он по болезни в отставку подает?

– Да ну?

– Вот тебе и ну! Уедет к тебе в имение и заживет.

– Да я‑то еще жив!

– Жив да не жив!

Семен Павлович вне себя поспешил домой.

А в это время Дмитрий сидел в своей гостиной, уставленной мебелью брата, и, сося мундштук, беседовал с подьячим из гражданской палаты, Дмитрием Авдеевичем Вороновым. Невысокого роста, почти без талии, с лицом, на котором искрились маленькие свиные глазки и краснел вздернутый нос, Воронов стоял перед хозяином полусогнувшись и подлой улыбкой обнажал гнилые зубы. В Москве он слыл за умную каналью, способную запутать и распутать любой узел. Члены палаты зачастую звали его и спрашивали: «Ну, как тут делать, по – твоему?» – и он помогал им в их решениях, не забывая и себя, и медленно, неуклонно из поповичей пробираясь в служилое дворянство.

– Мне бы только исправником где‑нибудь стать! – говорил он с вожделенным вздохом.

Теперь Дмитрий Брыков вызвал его к себе на совет, внимательно слушал его вкрадчивую речь, и по мере слов подьячего его лицо прояснялось, и он все веселее и веселее кивал головой.

– Так, по – твоему, выгорит?..

– Беспременно – с! Раз руки нет…

– И теперь шиш?..

– Хи – хи – хи! Обязательно!

– Ну, смотри, чернильная душа! – весело смеялся Брыков. – Вот тебе теперь десять рублей. Выгорит мое дело – еще сто дам, а не выгорит, ну, тоже на орехи получишь!

– Опасаться совсем нечего, – сказал Воронов, торопливо пряча деньги.

– А теперь, значит, хлопочи изо всех сил! Ну, иди!

Воронов низко поклонился Дмитрию и неслышно скользнул за двери, а Брыков радостно потер себе руки и улыбнулся, кому‑то подмигивая.

Загрузка...