Живой мертвец

II Гроза

Император был не в духе. Всю дорогу от Петербурга до Москвы он ни в чем не встречал для себя приятного. Всюду, где ни останавливался, он видел только непонятные ему страх и трепет. Желая ехать тихо и скромно, на всем пути он был оглушаем криками согнанного, перепуганного народа. Он понимал, что не в меру ретивые слуги стараются угодить ему, и выходил из себя, с досадой думая, что нет никого вокруг, кто понял бы его. И так было до самой Москвы. Под Москвой его встретил старый Долгорукий, и – то же подобострастие. Об Архарове же и говорить нечего: брат Николая!

Государь проснулся мрачный, нахмуренный, несмотря на ясное апрельское утро.

– Посмотрим, каковы они на учении, – сказал он Кутайсову, который, хотя и имел графский титул и звание обершталмейстера, продолжал брить государя, находясь при нем безотлучно.

Кутайсов слабо усмехнулся.

– Надо думать, и тут, государь, мало успешности, ибо не отвыкли еще от прежней воли!

– Воли! – вскрикнул Павел. – В военной службе, сударь мой, нет этого слова! Я им покажу сегодня! Да! Они, кажется, все живут здесь очень уже барственно!.. Пора! – сказал они встал.

Было пять часов утра, когда он вышел из своих покоев и, окруженный свитой, поехал на Девичье поле.

В Москве стояло в то время до тридцати тысяч войска, и теперь выстроенные в правильные ряды тридцать тысяч человек дрожали за свою участь.

В зеленом сюртуке с белым отворотом, в треуголке и лосинах, с тростью в руке, император курц – галопом приблизился к войскам. Оркестр заиграл гимн» Коль славен», знамена опустились.

Император поехал по рядам, и раскатистое» ура» понеслось от края до края. Солдаты стояли недвижно и» ели», государя глазами.

Лицо императора начало проясняться, как вдруг его взгляд упал на одного офицера, и он разом осадил лошадь.

– Это что у вас, сударь? – резким голосом проговорил он, указывая тростью на мундир.

Молодой офицер побледнел и молча глядел на государя, не понимая своей вины.

– Это что? – уже грознее повторил государь, ткнув его в грудь тростью.

Офицер взглянул и застыл: на отвороте мундира бессильно, на одной нитке, болталась пуговица.

– За… за… – начал офицер, но государь перебил его, резко сказав:

– На царский смотр в таком виде! Что же ваши солдаты? Под арест, сударь, под арест!

Несчастный офицер увидел, как сверкнул на него гневом взгляд шефа полка, и почувствовал себя совершенно потерянным.

Государь уже отъехал в сторону и подал знак. Ряды полков один за другим проходили мимо него, напрягая все свои силы и все внимание, чтобы угодить царю. Это была трудная задача.

В то время маршировали журавлиным шагом: рраз! – и правая нога, вытянутая прямо, не сгибаясь выносилась вверх. Солдат вытягивал ее так, чтобы подошва ноги была параллельна земле, и в таком положении держал неподвижно ногу. Ревностные фронтовики следили, чтобы поднятые ноги всего ряда представляли собой неподвижную линию. Два! – и нога должна была разом всей подошвой ударять по земле. Очевидно, при такой муштровке всегда можно к чему‑либо придраться, и на государя в этот злополучный день угодить было трудно.

Наказанный офицер, чувствуя всю несправедливость выговора, шел с правого фланга своей роты взволнованный и возбужденный. Государь еще издали заметил его и нахмурился. Офицер насторожился. Солдаты поняли, что им надо отличиться, и удвоили свое внимание. Раз, два! – отбивали они шаги, приближаясь к государю.

Он гневно замахал тростью и закричал:

– Скверно!

– Хорошо, ребята! – звонким голосом выкрикнул офицер.

– Скверно! – еще громче крикнул изумленный Павел.

– Хорошо, ребята! – в свою очередь крикнул офицер и прошел мимо государя, четко и быстро отсалютовав ему.

Государь гневно обернулся к Архарову:

– Кто такой?

– Поручик Башилов! – с трепетом ответил Архаров.

– Позвать!

В это время приближался Нижегородский полк. Выдвинувшись вперед, Ермолин подскакал к государю и, ловко осадив коня, стал рапортовать: столько‑то налицо, столько‑то отсутствуют.

– Поручик Брыков, из второго эскадрона, выбыл за смертью…

– Верно, нерадив был? – сказал Павел.

– Никак нет! – ответил растерявшийся Ермолин и поправился: – Виноват!

– Дурак! – отрезал Павел.

Сконфуженный Ермолин отъехал в ряды его свиты, а драгуны стройно стали проезжать мимо царя. Но ему все не нравилось.

– Скверно, скверно! – бормотал он вполголоса и нетерпеливо отмахивался тростью.

Парад окончился. Павел зорко оглянулся и, увидев провинившегося офицера, вспыхнул.

– Вы, вы, поручик! – закричал он, наскакивая на Башилову. – Почему вы говорили» хорошо», когда все было скверно? А?

Башилов сознавал свою погибель, и отчаяние охватило его.

– Если бы я не поддержал солдат, они совсем спутались бы от слов вашего величества, а мне и то за пуговицу солоно будет! – смело ответил он.

Лицо Павла сразу приняло спокойное выражение.

– Верно! – сказал он. – Ну, я тебя за пуговицу прощаю, капитан! – И, повернув коня, он поскакал с поля.

Башилов стоял как столб и не верил своим ушам. Он ждал уже ссылки, и вдруг произведен через чин.

– Ура! – вдруг заорал он и бегом бросился к своей роте.

Государь оставался в скверном настроении.

– Не терплю Москвы, – говорил он своим приближенным, – скорее вон из нее!

Против своего желания он появился на бале, который давало местное дворянство в честь его приезда. Стоя у одной из колонн, он рассеянно смотрел на танцующих, как вдруг его взгляд прояснился и на губах появилась улыбка.

– Узнай, кто это! – тихо сказал он Обрезкову, своему личному секретарю.

Тот взглянул но направлению царского взгляда и увидел пышную молодую красавицу. Ей было лет девятнадцать. Высокая ростом, с алебастровыми шеей и плечами, со свежим невинным лицом, она являла собою тип русской красоты.

Обрезков наклонился к Архарову и спросил:

– Кто это?

– Это? – Архаров улыбнулся. – Первая наша красавица, Анюта Лопухина, дочь Петра Васильевича.

– Государь хочет беседовать с нею, – шепнул Обрезков.

Архаров суетливо скользнул из свиты. На той стороне зала произошло легкое смятение. Девушка вдруг вспыхнула, а через минуту, низко приседая перед государем, смело глядела на него ясными детскими глазами.

Гоеударь ласково улыбнулся ей, но сказал с обычной резкостью:

– Вы самая красивая из всех московских красавиц.

Лопухина покраснела и стала еще милее.

– Взгляда вашего величества довольно, чтобы дурнушку обратить в красавицу, – робко сказала она.

– Ого! Вы и придворная дама! – засмеялся государь и прибавил: – Это уже недостаток!

– Но я счастлива, что все же вызвала улыбку на лице своего государя, – тихо сказала она.

Лицо государя омрачилось.

– Меня никто не понимает и все раздражают, – сказал он, – я недоволен Москвой.

Окружающие отошли в сторону. Государь говорил с молодой Лопухиной, и дурное настроение его исчезало и таяло. Целомудренному и мечтательному, с нежной душою, государю эта девушка казалась неземным созданием. Ее глаза, полные наивной прелести, отражали в себе небо, а голос звучал как музыка.

– Вы должны жить в Петербурге, – сказал он ей на прощание.

– Как угодно будет вашему величеству.

Карьера Лопухиных была сделана.

Государь послал на другой день Обрезкова к Лопухину с приказанием к его возвращению из Казани быть с семьей в Петербурге. Лопухин получил место сенатора с увеличенным окладом, его сын был назначен флигель – адъютантом, и, понятно, Лопухин не посмел отказаться от таких милостей.

Государь выехал из Москвы, примиренный с городом, а вся знать тотчас устремилась к дому Лопухиных приветствовать царских фаворитов.

– Ну, пронесло! – с чувством облегчения говорил добродушный Архаров. – Спасибо Анюточке. Не будь ее, хоть могилу рой!..