Живой товар

Глава третья

Завтракали Никоновы, как обычно, порознь. У каждого был свой график. Лора, которой больше не нужно было посещать школу, вообще спала допоздна, чтобы встать после ухода родителей и ощутить себя свободной. Рабочий день Аллы начинался на час позже, чем у мужа, да и вообще она могла не спешить в магазин, поскольку там имелся продавец. Поэтому первым сел за стол Никонов, насыпал в тарелку хлопьев, залил молоком, добавил изюма с орешками и принялся мешать ложкой.

Настроение было никудышное. Никонов чувствовал, что их брак дал трещину, которая расширяется и углубляется с каждым днем. Он не знал, как справиться с этой напастью. Алла становилась неуправляемой, непредсказуемой и невыносимой. Ладить с ней не получалось. Она как будто нарочно ломала все, что составляло основу их союза. Никонов не понимал причины. Может быть, у нее появился другой?

Предположение окончательно отравило не только настроение, но и пищу. От мысли об изменах жены молоко показалось прокисшим. Никонов отправил содержимое тарелки в унитаз и принялся расхаживать по квартире, делая вид, будто собирается, а на самом деле ища повод серьезно поговорить с женой. Она не обращала на него внимания, неспешно и тщательно красилась перед зеркалом в спальне.

– Трусы новые, – отметил он, окинув ее взглядом.

– Ты предпочел бы, чтобы я в старых ходила? – спросила Алла, тараща глаз, чтобы было удобнее наводить контур.

– Завтра пятница, – сказал Никонов. – Махнем куда-нибудь?

Она отложила косметический карандаш и, оторвавшись от зеркала, посмотрела на мужа.

– С чего вдруг?

– Есть путевки выходного дня, я слышал. Попросим Лору поискать в Интернете.

– Я спрашиваю, почему ты вдруг куда-то собрался?

– Подумал, что тебе, наверное, скучно.

– Нет, – отрезала Алла. – Мне не скучно.

– Все ездят, – сказал Никонов, не придумав ничего лучше.

– Мы давно никуда не ездим вместе. – Она взяла карандаш и снова повернулась к зеркалу. – Не будем ломать традицию.

Он вышел, опять походил по квартире и вернулся. Алла, одевавшаяся возле шкафа, отступила за дверцу.

– Долго ты будешь крутиться? – спросила она с досадой. – На работу не опоздаешь?

– Работа подождет, – сказал Никонов. – Ты вот что, Алла…

Так и не закончив мысль, он подошел и попытался обнять ее. Она выставила локти, присела и выскользнула из его объятий, как рыба.

– С ума сошел? Дочка, наверное, проснулась. Что на тебя нашло?

– Соскучился, – сказал он.

– Неделями не вспоминает, а тут вдруг соскучился! Ненормально как-то.

Никонову и самому не нравилось собственное поведение. Развернувшись на пятках, он вышел и отправился на работу. По пути, а потом и в кабинете все его мысли крутились вокруг Аллы, постоянно возвращаясь к ее непривычной холодности, граничащей с брезгливостью. Прежде за ней никогда не водилось такого. Между ними случались и размолвки, и настоящие затяжные ссоры, но тогда проявлялись другие чувства. Гнев. Обида. Желание досадить. Теперь Аллу было не узнать.

«Да пошла она!» – сказал себе Никонов в десятый или двадцатый раз… и в десятый или двадцатый раз подумал: «Нет, не пошла! Никуда ее не отпущу. Она моя. Я без нее не могу. Я к ней привык. Или как это называется? Люблю ее, вот. Да, люблю. Нужна она мне».

Разумеется, при таком внутреннем раздрае работа не ладилась. Все, за что бы ни брался Никонов в тот день, шло сикось-накось. А тут еще его дернул к себе начальник следственного отдела, пожелал знать, как продвигается дело гражданки Саввич, пропавшей без вести полторы недели назад.

– Ищем, – лаконично произнес Никонов.

На стандартный ответ последовала стандартная реплика:

– Плохо ищешь, майор.

– Все необходимые меры приняты, товарищ полковник.

– Ни хрена не приняты, – отрезал начальник. – Меня из прокуратуры теребят. Седьмое исчезновение за месяц, а мне докладывать нечего. Ускоряйся, Никонов, ускоряйся. С меня не слезут, пока рабочей версии не выдадим. А у нас нет ни хрена.

– Так и зацепок нет, – сказал Никонов. – Из этих семи девушек половина, небось, к хахалям своим сбежала. А может, и больше.

– Может – не может. Мы тут не гадать на кофейной гуще поставлены.

Фамилия начальника отдела была Зинченко. Он был таким плечистым, что казался одинаковым в ширину и в высоту, тем более что рост его был где-то около метра шестидесяти. Алексей Никонов был знаком с ним еще с училища, но с тех пор Зинченко быстро пошел вверх по служебной лестнице, тогда как Никонов карьерой не мог похвастаться. Втайне он надеялся, что старый товарищ посодействует с присвоением ему очередного звания, но ничего подобного пока не происходило. Наоборот, Зинченко всячески подчеркивал, что их ничего, кроме чисто служебных отношений, не связывает.

– Я могу идти, товарищ полковник? – спросил Никонов.

– Не можешь, – сварливо ответил Зинченко. – Я тебя не отпускал. Чего квелый такой, Алексей?

Это было что-то новенькое. Давно уже Зинченко не называл бывшего товарища по имени.

– К службе это отношения не имеет, – буркнул Никонов.

– Имеет, – возразил Зинченко. – Потому что настроение работников сказывается на выполнении ими служебных обязанностей, разве нет?

По кабинету медленно летал тополиный пух. В открытое окно врывались привычные городские звуки: гул машин, щебет птиц, тарахтение газонокосилки.

– Все нормально, – сказал Никонов. – С женой немного не поладили. Образуется.

– С женой ладить нужно, – заметил Зинченко. – Обязательное условие для мирного сосуществования. Тут главное соглашаться и не спорить. Покивал, мол, да, да, хорошо, а сам по-своему делай. И никаких конфликтов не будет.

– Тут другое. Нервная она в последнее время. Не подступись.

– Гм. Для климакса вроде рановато. Сколько ей?

– Сорок скоро, – неохотно ответил Никонов.

– Не климакс, – кивнул Зинченко. – Может, гормональная перестройка какая? У баб бывает. Гормоны бушуют.

Никонов понятия не имел, что такое гормоны и как они влияют на состояние человека. Разговор по душам был дежурным и бессмысленным. Не признаешься ведь начальнику, что подозреваешь супругу в неверности. Никому не признаешься.

– Наверное, – согласился Никонов. – Пройдет.

– Ну ладно, – сказал Зинченко. – На этой оптимистической ноте и закончим. Свободен, майор. И действуй, действуй.

Вернувшись к себе, Никонов разложил на столе все семь папок с материалами о пропавших без вести и принялся в очередной раз изучать их, пытаясь отыскать какую-то общую закономерность, которая могла бы превратиться в ниточку, чтобы за нее уцепиться. Мешал допрос, проводившийся за соседним столом. Половину здания Управления полиции недавно забрал жилищный фонд, и сотрудники были вынуждены сильно потесниться. Пока начальство выбивало дополнительные площади, им приходилось делить кабинеты и мириться с сопутствующими неудобствами.

К Никонову подселили капитана Северцева, обладавшего столь хриплым голосом, что, слушая его, постоянно хотелось откашляться. Хриплоголосый Северцев проводил досудебное дознание по делу об убийстве на бытовой почве. Подозреваемый, он же, по всей видимости, убийца, совсем не походил на преступника. Это был полный дядечка с круглым безбровым лицом, вялым подбородком и постоянно расползающимися губами. Он утверждал, что жена его выпала из окна случайно, когда мыла стекла. Северцев в очередной раз зачитал ему показания свидетельницы из дома напротив, которая видела, как подозреваемый толкнул несчастную, когда она стояла на стуле. Никонов ожидал, что дядечка опять начнет юлить и изворачиваться, но тот неожиданно произнес:

– Ладно. Я ее толкнул. Не рассчитал. Припугнуть хотел.

Прозвучало это буднично, как если бы речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Никонов поднял голову, слушая.

– Припугнуть? – прохрипел Северцев. – Для чего?

– Она изменяла мне и не признавалась, гражданин следователь. Отнекивалась, а сама в глаза смотрела и улыбалась. Нахально так. Мол, все равно не поймаешь и не докажешь.

Ручка Северцева бегала по бланку протокола.

– Откуда у вас уверенность в изменах жены? – осведомился он, не поднимая головы.

– Так очевидно же, – сказал дядечка. – Я в третий раз женат. Изучил их повадки. Начинается всегда одинаково. И симптомы одинаковые.

– Какие симптомы? – спросил Северцев, не переставая писать.

– Нервные они становятся. Все им дома не так, будто дерьмом намазано. К себе не подпускают. Психуют по малейшему поводу. Ну и пропадать начинают неизвестно где. Потом отбрехиваются. Я Лиле так и сказал: «Хорошо, бегаешь ты налево. Признайся только. Не ври мне в глаза. Не выношу». А она: нет и нет. И улыбается.

– Кто любовник? – спросил Северцев. – Выяснили?

– Да какая разница! Важен факт, а не то, с кем, где и сколько. Повинилась бы, ничего бы не случилось. Я правду услышать хотел. Чтобы за дурака не держала…

Слушая этот нелепый и ужасный в своей обыденности рассказ, Никонов вспомнил взгляды Аллы, ее реплики и поведение. У него не осталось никаких сомнений в том, что она ему лгала. Он видел ее насквозь. И ему хотелось убить ее. Даже не за измену. За обман. За то, что кормила его ужином, а сама думала о другом.

Никонов спрятал дела в сейф, вышел на улицу, перешел через дорогу в чахлый сквер напротив управления и позвонил Алле.

– Чего тебе? – спросила она.

Голос был раздраженный. Нет, не раздраженный. Беспокойный какой-то. Как будто Алла спешила куда-то и хотела побыстрее закончить разговор, чтобы заняться прерванным делом.

– Ты где? – спросил Никонов, наливаясь гневом.

– Дома, дома. Говори быстрее. Некогда.

Он услышал далекий голос Лоры и успокоился. Она действительно была дома. Может, странности в ее поведении вызваны какими-то другими причинами? Может, он напрасно себя накручивает?

– Купить вечером что-нибудь? – спросил Никонов. – Хлеб, молоко, еще что-то?

– Я сама все куплю, – сказала Алла. – Пока.

– Пока, – машинально ответил он.

Подозрения рассеялись окончательно. Он купил себе два эскимо и съел их, сидя на недавно покрашенной скамейке. Второе мороженое подтаяло и несколько раз капнуло на брюки, но Никонова это ничуть не огорчило. Сгустившиеся на горизонте тучи сами собой разошлись, грозы не приключилось, небо было чистым и безоблачным. Насвистывая непонятно когда и где прилипшую мелодию, Никонов отправился на рабочее место. О существовании жены он больше не вспоминал до самого вечера.