Епископ Андрей не перешел в старообрядчество — он попытался совершить акт молитвенного воссоединения о православными христианами, сохранившими чистоту веры в буре событий, ибо верил, что обновление русского православия возможно лишь при условии опоры на принципы, которыми руководствуются в своей церковно-общественной жизни ревнители древлего благочестия.
117
Одним из первых отозвавшихся на акт 1925 года был митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский), который в письме от 13/26 февраля 1926 года определил, что «православному нужно держаться от всего того подальше, помня, что многие пути кажутся человеку правильными, но конец их — погибель» {400),
Но уже в ответе прихожанам Симеоновской церкви города Уфы митрополит Сергий объявил:
«13/26 апреля 1926 года Епископ Андрей за общеже с беглопоповцами и принятия от них помазания миром, за незаконные хиротонии подвергнут Патриаршим Местоблюстителем запрещению. Его дело будет предметом особого суждения православных архиереев. А потому все вступающие в общение с Ел. Андреем, принимающие от него таинства и благословение подлежат 10 правилу святых Апостолов. Итак, блюдите, како опасно ходите» (.403).
Здесь следует остановиться, дабы разобраться в датах и событиях.
6 декабря 1925 года местоблюститель патриаршего престола митр. Петр (Полянский), предчувствуя приближающийся арест, издал акт о назначении себе преемников в звании заместителя Местоблюстителя, которым определил последовательно: Сергия (Страгородского), митр. Нижегородского; Михаила (Ермакова), Экзарха Украины; Иосифа (Петровых), архиеп. Ростовского. 1 февраля 1926 года, находясь под арестом в Перми, митр. Петр, так как вышеперечисленные иерархи не смогли выполнить данное им поручение (по независящим от них причинам), назначил для управления Церковью коллегию, во главе которой определил трех архиереев, в числе которых был и архиеп. Екатеринбургский Григорий (Яцковский) — он и возглавил Временный Высший Церковный Совет (ВВЦС). Таким образом, «с образованием коллегии и с передачей ей прав управления, падали или аннулировались сами собой права митр. Сергия и права двух других иерархов, ранее с ним
118
назначенных» (245, 46). В результате, с некоторыми оговорками, можно считать, что митр. Петр вручил власть вновь созданному Временному Высшему Церковному Управлению (ВВЦУ).
5/18 апреля 1926 года, возвратившийся из четырехлетней ссылки митр. Агафангел (Преображенский) обратился ко всей Церкви с посланием и объявил, что он как второй кандидат в местоблюстители по завещанию патриарха Тихона, вступил в управление Церковью (245, 53). Следует также учитывать, что старшинство по хиротонии давало митр. Агафангелу право на созыв Синода и Высшего Церковного Совета для выбора местоблюстителя патриар -шего престола (314, 8).
9/22 июня 1926 года митр. Петр отменяет свою резолюцию от 1 февраля, просит митр. Агафангела принять на себя обязанности патриаршего местоблюстителя и в новом послании заявляет о ликвидации созданной им коллегии.
А теперь возвратимся к посланию митр. Сергия (Страгородского), составленному в апреле-мае 1926 года. В качестве кого выступал в ней митрополит? От должности местоблюстителя он уже был отрешен и заново не поставлен. Какого местоблюстителя он имел в виду, не случайно ли упущено имя? Как известно из дальнейших событий, митр. Анафангел, узнав об Ашхабадских событиях 1925 года, не желал делать скоропалительных выводов. Митр. Петру были свойственны крутые меры в период, когда он фактически возглавлял Церковь. Но мог ли он позволить себе столь крайние действия, как запрещение уважаемого паствой епископа, находясь вдали от развивающихся событий и после того, как он, по его собственным словам, совершил ряд ошибок и с прискорбием отмечал, что «лишенный возможности наблюдать непосредственно церковную жизнь, я питался всевозможными искусственными вестями, исключительно горькими и тяжкими. С глубоким прискорбием слышал я о будто бы последовавшей вслед за моим арестом большой церковной разрухе» (245, 61).
119
Было ли на самом деле «запрещение» еп. Андрея митр. Петром или нет, но благодаря многочисленным письмам митр. Сергия, это мнение широко распространилось и не могло не смущать клир и мирян.
Уфимская паства немедленно предприняла шаги для выяснения обстоятельств дела. Копии постановления митр. Петра ни сам владыка Андрей, ни Уфимское епархиальное управление, ни тамошние противники епископа (им бы и карты в руки!) не получали. По утверждению митр. Сергия, оно «возможно, затерялось в дороге». Когда один из мирян Уфимской епархии обратился в канцелярию Синода с просьбой предъявить оригинал постановления, то после долгих поисков ему объявили об отсутствии такового в архивах. Усть-Катавский епископ Антоний (Миловидов) в 1927 году получил там же подобный ответ. И, наконец, в 1934 году сам еп. Андрей на свой запрос получил из Синода справку 3aN 1799 от 27 октября 1927 года за подписью управляющего делами Синода архиеп. Питирима Дмитровского, в которой его уведомляли, что в синодских архивах никаких дел ни об его увольнении от епархиального управления, ни о запрещении еп. Андрея нет (126).
Знаменательно, что очень осведомленные обновленцы, с удовольствием оповещавшие в своем «Вестнике» о церковных раздорах, например, под рубрикой «Материалы для истории разложения староцерковничества», не привели текста запрещения и даже не упомянули его.
Само собой, что запрещение, известное лишь по предположениям о его существовании, вряд ли может иметь силу, и сам факт этот еще раз свидетельствует о том, что в стране создались условия, оговоренные в патриаршем постановлении от 7 ноября 1920 года о мероприятиях в церковной жизни при условии невозможности общения епархий с ВЦУ, тем более, что правоспособность последнего сомнительна.
Исходя из вышеизложенных фактов, смею высказать предположение о мифическом происхождении «запрещения митрополитом Петром» еп. Андрея. Однако митр. Сергий в своем дальнейшем осуждении владыки опирался
120
именно на эту легенду. Совокупность обвинений им выдвинутых, сконцентрировалась в его «Обращении» к прихожанам Симеоновской церкви г. Уфы от 16/29 августа 1926 года, где митрополит утверждает, что хотя лично считает еп. Андрея «по жизни безукоризненным человеком, строгим аскетом и самоотверженным пастырем», но выражает уверенность, что «измена православию» должна быть наказана (339, 34-35).
Возложив на себя власть заместителя патриаршего местоблюстителя (должность, кстати сказать, неведомую), митр. Сергий запугивает и наносит удары. Уведомив о «запрещении» еп. Андрея, он направляет острие пера на непосредственного противника — митр. Агафангела, которому фактически уступил свою должность местоблюстителя митр. Петр: в письме от 10/23 мая 1926 года митр. Сергий убеждает Ярославского владыку отказаться от «своих незаконных притязаний на местоблюстительство» и не просто грозит, а с полной уверенностью в своих правах заявляет, что «в случае неподчинения я тем же письмом устраняю его от управления Ярославской епархией». Но не дождавшись ответа митр. Агафангела, на следующий день митр. Сергий, форсируя события, предлагает управляющему Московской епархией еп. Алексию (Готовцеву): «Я просил бы решить, достаточно ли одного устранения от управления епархией или в виду тяжести нарушения канонов и размеров произведенного соблазна, наложить на митр. Агафангела запрещение в священнослужении впредь до решения его дела судом архиереев» (245, 116).
Разумеется, как в деле еп. Андрея, так и в конфликте с митр. Агафангелом, можно было бы сослаться на чрезвычайные обстоятельства и необходимость решительных мер в столь сложное и опасное для православия время (именно на такой путь ранее встали обновленцы). Однако патриарх Тихон в своем воззвании от 28 июня 1923 года высказался за недопущение подобной практики, дающей повод к соблазнительным прецедентам:
« В 46 правиле Двукратного Константинопольского Собора говорится: «По причине случающихся в Церкви
121
Божией распрей и смятений, необходимо в сие определить: отнюдь да не поставляются епископы в той церкви, которой предстоятель жив еще и пребывает в своем достоинстве, разве сам добровольно отречется от епископства — то подобает прежде привести к концу законное исследование вины, за которую имеет удален быти, и тогда уже по его низложении вывести на епископство другого, на место его». «А у вас, — обращается Патриарх к обновленцам, — просто устранили и назначили другого» (443).
Собор 1917/1918 гг., рассматривая одно из возможных наиболее предосудительнейших нарушений епископов, категорично определил: «Епископ, противящийся высшей церковной власти и обращающийся за содействием к власти гражданской, запрещается в свящешослужении с преданием церковному суду» (313, 58).
И вот митр. Сергий добивается дисциплины в ограде Церкви всеми доступными ему средствами. И хотя мы ни в коем случае не стремимся обвинить его в методах общения с властями предержащими, столь широко применявшихся обновленцами, но объективно, осуждение того или иного члена клира со стороны митрополита, неизбежно завершалось вмешательством гражданских властей и владыка Сергий не мог не знать об этом. Заместитель патриаршего местоблюстителя смело пошел на мероприятие, которое не осмелились осуществить окружение царицы Александры Федоровны и всесильный некогда Синод эпохи недоброй памяти Г. Распутина.
Директор департамента полиции СП. Белецкий в своих показаниях Комиссии Временного правительства вспоминал, что резкие выступления еп. Андрея против Григория Распутина, а также мероприятия по организации церковноприходской жизни в пределах Уфимской епархии, вызвали резкое осуждение митр. Питирима и кружка фрейлины императрицы А.А. Вырубовой. «И был поднят вопрос об устранении его от епархиального управления. Вопрос этот не получил дальнейшего осуществления единственно из-за боязни раскола, который мог бы последовать после удаления на покой еп. Андрея, так как св. Синод опасался как
122
публичных выступлений со стороны самого владыки с объяснением причин его ухода, так и поддержки прессы, всегда благожелательно относившейся к деятельности еп. Андрея» (325 в, 289).
Митрополит Сергий мог не опасаться ни того, ни другого. И он осмелился. И смело пошел на запрещение, сознавая последствия этого акта, несомненно углубляющего развал и нестроения в русской православной Церкви. Митрополит обосновывал свои действия и методы ссылкой на каноны. Но приведем и мы еще одно высказывание патриарха Тихона, также опирающееся на канонические правила. Отзываясь о приговоре, вынесенном ему обновленческим собором 1923 года, он признал его «неправильным по форме и существу» и пояснил: «По Апост. прав. 74 епископ зовется на суд Епископами, если он не послушает, зовется вторично через посылаемых к нему двух епископов, если опять не послушает, зовется в третий раз через двух, когда не явится, Собор произносит о нем решение и он не мнится выходу имети, бегая суда. А меня не только не звали в суд, а даже не извещали о предстоящем суде, без чего формально и пригбвор не имеет силы и значения» (443).
Можно сказать, что запрещение есть мера предупредительная, предсудебная — именно так и утверждал конкретно по делу еп. Андрея митр. Сергий. И сейчас, уже не выясняем, кем предпринята эта мера. Но раз мера предсудебная.то где же суд? Почему он так и не состоялся, чтобы выяснить обстоятельства дела и вынести компетентный приговор?
Так или иначе, но сам митр. Сергий владыку Андрея не запрещал. Документов о запрещении, исходящих от митр. Петра, не существовало. Следовательно, и запрещения епископа Андрея в пастырском служении не было.
8
Поместный Собор 1917/1918 гг. строго постановил, что запрещение архиерея возможно лишь по приговору высшего церковного суда, в то время как права Патриарха (а тем
123
более его местоблюстителя и неведомого по соборным постановлениям заместителя местоблюстителя!) определил следующим образом: Патриарх «дает архиереям братские советы как относительно личной их жизни, так и относительно исполнения ими архипастырского долга; в случае их невнимания к его советам, предлагает о том Священному Синоду» (315, 5).
Однако митр. Сергий, по мнению церковного историка, начал вводить в православную жизнь принципы, имевшие «гибельные последствия». Эти принципы сводились к следующему:
«1. Применения канонического понятия «первый епископ» к иерарху, так или иначе сосредоточившему в своих руках фактическое управление церковными делами (например, «по преемству» власти);
2. Усвоение этому иерарху права на перемещение и запрещение архиереев» (374, 106).
Высокая профессиональная подготовка митр. Сергия — одного из авторитетнейших богословов — была закреплена и каким-то образом слилась с усвоенными им началами синодального управления русской православной Церкви. Митр. Сергий с 1911 года был членом Синода и принимал активное участие в его деятельности. Характерен случай, связанный с историей этого ведомства. По рекомендации Г. Распутина Синод рассматривал вопрос об архиерейской хиротонии архимандрита Варнавы. Председательствовавший архиеп. Антоний (Храповицкий) заявил, что ежели Царское Село пожелает, то мы и черного борова в архиереи поставим. Это высказывание обязательно и с превеликим удовольствием цитируется антирелигиозными авторами, однако они упускают важное обстоятельство: именно на этот раз кандидатура одиозного клирика была провалена. Одобрение его хиротонии Синодом последовало на одном из заседаний в отсутствие архиеп. Антония, но именно тогда, когда председательствовал архиеп. Сергий (Страгородский).
И в дальнейшем митр. Сергий шел по пути соглашательства с государственной властью во всех ее проявлениях:
124
и 1917 году он заявил, что не станет членом Синода, организованного обер-прокурором В. Львовым, — но стал им. Одним из первых вступил в «Живую Церковь», считая, что она одобрена государством, — затем вышел из нее. И наконец, митр, Сергий взошел на престол первого из иерархов русского православия, неся за собой груз принципов и методов синодального (под началом чиновника от самодержавия) управления:
«Именно эта идеология, — пишет историк, — уподобляющая Церковь бюрократическому ведомству или армейскому подразделению, была подхвачена митр. Сергием и одобрена значительной частью русского епископата, далеко еще не свободного от синодальных традиций (374, 107).
Под воздействием этой традиции образовались многочисленные церковные группы в форме «Живой Церкви», «СОДАЦ», григорианского ВВЦУ, Сибирской церкви и др. Впоследствии попытки найти канонический выход из создавшегося положения привели к созданию иосифлянской, мечевской, ярославской группировок и многих других. Церковная организация была раздроблена как вследствие внутренних раздоров, так и по вине внешнего давления на нее. Обновленчество явилось наиболее полным выражением идеи подчинения Церкви государственному аппарату, устами своего Благовестника-Апологета заявив, что намеревается «плыть на корабле советской государственности». Разумеется, не следует рассуждать о безоговорочной поддержке обновленчества в корне своем противорелигиозной властью, однако то покровительство, которое было оказано на первых порах, позволяло определить новаторов как «господствующую церковь». Раздор, вносимый обновленчеством, вел к развалу всей церковной организации, и путь на атеизацию, по которому пошло Советское правительство, в значительной степени очищался обновленцами старой проверенной системой: провокаций и изветов. И если в прежние времена самодержавное правительство изредка как-то пыталось умерить пыл фискалов от клира, убеждая даже в эпоху Николая I «доводить токмо до сведения своего духовного начальства,
125
не преследуя их доносами гражданскому правительству» (197, 205), то новая власть приветствовала подобную практику и немедленно реагировала на обличения живоцерковников, ликвидируя «последнее гнездо контрреволюции» — Церковь*.
Крепка рабочая рука:
Тих Тихон — ибо есть ЧеКа,
— возвещал Сергей Городецкий (207) и помимо репрессий по всей стране по всей силе разворачивается антирелигиозная пропаганда. Читателя захлестывают антирелигиозной литературой, разоблачающей, в первую очередь те пороки, которые на протяжении последних лет, но, разумеется, по иным мотивам, бичевал и еп. Андрей. То есть, организованная правительством пропаганда била по наиболее слабой стороне: высмеивались стяжательство и меркантильность духовенства, моральная нечистоплотность, прочие общечеловеческие пороки, фокусируя внимание на их обладателях, из среды церковного клира.
Но стержнем атеистической агитации было обвинение в тесной связи господствующей Церкви с государственным аппаратом самодержавия, Временного правительства и белым движением. Здесь и обновленчество смело ринулось в русло противоцерковной борьбы и «Резолюцией» своего съезда подливает масло в огонь: «патриарх Тихон продолжает контрреволюционную деятельность. Он делается вождем и знаменем всех противников Советской власти. Он вовлекает церковь в контрреволюционную борьбу» (345, 12). Обновленцы постоянно подчеркивают тезис «несть власти аще не от Бога», вкладывая в него смысл рабского подчинения эту власть имеющим.
Формально делу разгрома церковной организации служила и политика митр. Сергия, прекрасно сознававшего, что вслед за его осуждением того или иного представителя клира следовал арест, суд, ссылка... Подобная практика
* Именно такими определениями доносил Пленум обновленческого Синода 27-31 января 1925 г. в «Обращении Правительству СССР», подразумевая всех приверженцев патриарха Тихона (305).
126
привела к почти полной ликвидации православного клира п Синод, возглавляемый митр. Сергием, дождался своего фактического' признания лишь в годы войны по конъюнктурным соображениям правительства. Но тогда оставалось только четыре правящих епископа, находящихся в столицах под бдительным надзором властей, в то время как остальные были отстранены от должностей и обитали неведомо где.
Часть уфимских епископов не удовлетворилась распространявшимися слухами о запрещении владыки Андрея и постарались выяснить правду. Епю Нижнегородский Питирим отправился в Ярославль к митр. Агафангелу, а Антоний Усть-Катавский — непосредственно в Синод митр. Сергия. Ярославский архиерей уверил еп. Питирима, что считает поведение еп. Андрея безупречным, но для более полного выяснения обстоятельств дела предложил провести официальное расследование трем любым епископам. В то же время еп. Антоний, допущенный до архива Синода, безуспешно пытался обнаружить какие-либо документы, удостоверяющие факт запрещения митрополитами Сергием или Петром. Таковых там не нашлось и епископу ответили, что «вероятно, митр. Петр только попугать хотел епископа Андрея» (144, 7).
В результате проведенного по рекомендации митр. Агафангела расследования 3 февраля 1927 года тремя епископами Уфимской епархии — Аввакумом, Питиримом и Антонием — был принят «Акт», состоящий из 6-ти пунктов, заключение которого гласило: «Мы нашли: как и было сказано выше, обвинения преосв. Андрея совершенно неосновательными, а потому и постановили принять все меры к прекращению клеветы на архиепископа Андрея» (144, 18). ¦ ¦ :
Противоположную позицию заняли некоторые епископы, назначенные владыкой Андреем в начале 20-х годов. Они удовлетворились посланием митр. Сергия и готовились
127
воздвигнуть преграды стремлениям бывшего своего наставника активно участвовать в жизни епархии. К ним присоединилась значительная часть клира.
Как объяснить подобную позицию большей части духовенства Уфимской епархии? Многое вряд ли поддается объяснению; если не принимать во внимание личные качества людей, но следует иметь в виду и объективные причины тяжелого положения в Уфе.
В 1918 году треть духовенства покинула епархию и ушла на восток — немногие вернулись после гражданской войны в свои приходы. В начале 20-х годов в результате обновленческой политики и мероприятий властей резко сократилось число практикующих священников: следует учитывать, что большей частью это были наиболее активные в деле организации церковной жизни. Церкви закрывались (в одной лишь Уфе было закрыто 14 храмов), половина приходов ликвидирована и в оставшихся, большей частью, служили клирики, в значительной степени склонные к конформизму.
В Уфе возглавил движение против еп. Андрея еп. Иоанн, отмежевавшийся от патриарха Тихона, который накануне назначил его управляющим Уфимской епархией. Бывший уфимский епископ Борис (Шептулин), которого митр. Сергий намеревался возвратить на местную кафедру, инспирировал настоятеля Успенского собора протоиерея Виктора Константиновского на составление обширного разоблачения деятельности Владыки Андрея. Это тот самый еп. Борис, которого не так давно цитировала газета «Правда» (в расширенном юбилейном номере от 7 ноября 1924 года!): гражданин Шептулин обратился с письмом во ВЦИК, в котором окончательно «отмежевывается от патриарха Тихона, указывая, что последний, даже после своего раскаяния, возможно помимо своей воли, еще и поныне возглавляет часть верующих, объединенных тайными контрреволюционными вожделениями» {168).
Доноситель «гр. Шептулин» пишет письмо о. Виктору, в котором подробно излагает план составления статьи, «изобличающей» еп. Андрея (169). И вскоре в Уфе выходит
128
брошюра «Православие и епископ Андрей, бывший князь Ухтомский»*.
Все смешалось: предательство, низменная злопамятность, трусость, клевета и, надеемся, искреннее желание сохранить церкви любой ценой. Кто может верно определить поведение?
Но в результате всей этой кампании на еп. Андрея и его приверженцев обрушился целый ворох постановлений: уфимский епископат, возглавляемый еп. Иоанном (Поярковым), 16 марта 1926 года вынес постановление, которое дискредитирует их самих и звучит даже смехотворно в свете совокупности относящихся к нему фактов. Для более полного осознания сущности этого документа приводим его полностью:
«1. СЛУШАЛИ: вопрос о постановлениях, совершенных епископом Андреем после смерти Патриарха, для Уфимской и Златоустовской епархий.
Постановления во епископа архимандритов — ПИТИРИМА, АНТОНИЯ Миловидова, иеромонаха РУФИНА и некоего неизвестного НИКОНА, совершенные епископом АНДРЕЕМ никакою необходимостью не вызывались и представляют собою вторжение самочинное, неканоническое в епархии, теперь ему неподведомые: Уфимскую, единоверческую Саткинскую, Златоустовскую. Епископ АНДРЕЙ с конца 1921 года не числится епископом Уфимским по распоряжению Патриаршему, подтвержденному Местоблюстителем Патриаршим в июне 1925 г.
2. Вопрос о мерах к пресечению неканонических действий ставленников епископа АНДРЕЯ, причиняющих явный вред епархиям, в его ведении ныне не находящихся.
ПОСТАНОВИЛИ: Хиротонисанные во епископов вышеуказанные лица, как принявшие епископскую хиротонию
* Современники рассказывают, что в 1914 г. новопоставленный Уфимский архиерей, простояв в Успенском соборе на службе в простой монашеской одежде, сделал замечение о. Виктору за небрежное ведение литургии. Тот вероятно и это запомнил, И титул упомянул...
129
1) без ведома первосвятителя русской Церкви православной и вопреки согласия его,
2) без ведома своих епархиальных епископов Уфимского и Златоустовского и
3) через рукоположение архиереев, никакого канонического отношения к епархиям, им в сие время не подведомым, не имеющих (разумеются епископы: бывший Уфимский и после Томский АНДРЕЙ и Нижнетагильский ЛЕВ, проживавшие в Полторацке (Асхабаде)
через самое принятие хиротонии вышли из молитвенного и канонического общения со своими епархиальными епископами Уфимским и Златоустовским и за это подлежат отрешению от исполнения пастырских обязанностей в тех приходах, где они стояли на службе и запрещению в священнослужении, и настоящим запрещаются в свяще-нослужении.
Приходские общины о сем постановлении подлежат извещению с предложением не иметь никакого общения, ни с новохиротонисанными епископами, ни со священно-церковно-служителями, ими рукоположенными или от них получивших назначение. Запрещения сие епископов в священнослужении остаются в силе впредь до решения этого дела более компетентной церковной инстанцией.
Считаем необходимым поставить в известность о настоящих постановлениях наших всех архипастырей, могущих иметь отношение к настоящему делу.
К сему подписуемся:
ИОАНН, еп. Давлекановский, управляющий Уфимской епархией
СЕРАФИМ, епископ Саткинский — Уфим. епархии
ВЕНИАМИН, епископ Байкинский — Уфим. епархии
НИКОЛАЙ, епископ Златоустовский» {195, 43).
Воистину, не ведают, что творят! Ведь владыка Николай буквально накануне ушел из обновленчества и тут же осмелился обвинять в неканонических поступках своего недавнего наставника, совершавшего над ним хиротонию.
Но еще чуднее видеть подписи первых трех епископов. Ведь этим самым актом они фактически объявили свое
130
собственное запрещение, ибо их хиротонии можно осудить (так именно и поступили обновленцы) по всем трем приведенным ими пунктам. Ведь и Иоанн, и Вениамин, и Серафим были поставлены во епископы ПОСЛЕ официального назначение еп. Андрея на Томскую кафедру и без ведома Патриарха, который являл собой в тот период юыешую власть в православной Церкви.
На этом уфимские епископы не остановились и, поставив в один ряд идущих за еп. Андреем клириков и последователей обновленчества, купно запретили их в служении, а мирян, состоявших с ними в общении, на заседании 2 июня 1926 года «исключили от общения православных обществ, окормляемых православными епископами» (196). К этому постановлению кроме прочих добавил свою подпись епископ Белебеевский Петр.
Помимо выступлений епископов, свое отношение к владыке Андрею высказал ряд младших клириков, призвавших к его изоляции от верующих. Наряду с прочими постановлениями, «пастырско-мирянское собрание градо-Уфимских церквей»* обратилось к еп. Андрею с обвинением в том, что он «неоднократно высказывал предостережение принимать в Уфу епископов только после отрицательного их отношения к Святой Православной Церкви Христовой» и предложили владыке ответить на ряд грубых и безграмотных вопросов, составленных таким образом, будто они обращены к защитнику зловреднейшей ереси (233).
10
Послание митр. Сергия, брошюра Виктора Константиновского, многочисленные писания епископов и духовенства, возглавляемого Давлекановским архиереем, вносили раздор в среду мирян и клира Уфимской епархии, фактически являясь пособничеством внешнего давления на
*К тому времени уже стало общим достоянием умение организовывать собрания и единодушно принятые резолюции.
131
Церковь именно в тот период, когда в Башкирии широко развернулась атеистическая пропаганда и местный «Башкирский крокодил» вещал:
Было раньше много попов. Больше чем кровожадных клопов. А теперь на каждого попа Приходится по 33 клопа (177).
Мы, разумеется, можем только предполагать, что имел в виду автор: истребление духовенства или нашествие домашних насекомых на уфимских обывателей, однако официальная пресса с удовольствием помещала материалы, подобные тем, что были опубликованы в газете «Красная Башкирия» под названием «Андрей Ухтомский», где подробно пересказывались сплетни о его взаимоотношениях со старообрядцами и осуждении его митр. Сергием и частью уфимского духовенства (458). Власти подхватывали любые сведения, свидетельствующие о развале православной организации, что само по себе оказывало им неоценимую поддержку в наступлении на профанируемую Церковь.
Однако идеи определяются совершенно иными категориями, а в данный период, помимо главного и определяющего в ее жизни, Церковь обладала документами решений, которые должны были стать стимулами сохранения и возрождения ее деятельности. Постановление Патриарха 1920 года и акт 1922 года митр. Агафангела о немедленном применении принципа епархиальной автокефалии как руководство к действию действительно мог повсеместно послужить поставленной ими задаче, если бы громадное большинство православного клира не было бы на протяжении веков отравляемо идеологией неразрывной связи церковного управления с государственной политикой. Но попытки претворения в жизнь были, и нам известно о деятельности епископов Николая (Ярушевича) и Алексия (Симанского) в Петрограде, архиереев в Калуге, Харькове, Ростове, в Царицыне в начале 20-х годов. Затем идейная автономия соловецких епископов. В конце 20-х годов на
132
самоуправление перешли Боткинская й часть Вятской епархии, затем образовалась самостоятельная группа Ярославских епископов, движение митр. Иосифа, оппозиция митр. Кирилла. Были и другие примеры.
Постоянно ощущая себя сыном русской православной Церкви, еп. Андрей пристальное внимание уделял в первую очередь Уфимской епархии, где он действительно был способен сделать многое и повести за собой массу верующих по пути сохранения остатков церковности. Для еп. Андрея, при его осознании закономерности новой власти, не были приемлемы громкие фразы о готовности «плыть на корабле советской государственности» и даже, исполненное искренней веры, убеждение обновленческого священника Боярского о том, что «Церкви незачем плыть на чьем бы то ни было корабле, когда она может ходить по водам» — не мог разделять епископ. Владыка Андрей твердо воспринял факт христианской догматики о том, что Церковь стоит на камне, заложенном ее Основателем. Владыка ищет способы внести свой вклад в дело сохранения веры и Церкви в создавшихся условиях.
«Церковь держится не дипломатами, а мучениками» — гласит традиция. И в действительности, в рассматриваемое время многие исповедники православия были вынуждены идти по этой дороге. Однако существовал и иной путь, указанный патриархом Тихоном еще в 1918 году. Отвечая на экзальтированную речь Н.С. Рудницкого — председателя правления братства православных приходов — Патриарх сказал:
«Я слышал, что братство объединяет людей, готовых на подвиги исповедничества, мученичества, готовых на смерть. Русский человек вообще умеет умирать, а жить и действовать не умеет. Задача братства не только в том, чтобы воодушевить на мученичество и смерть, но и наставлять, как надо жить, указывать, чем должны руководствоваться миряне, чтобы Церковь Божия возрастала и крепла. Наши упования — это жизнь, а не смерть и могила» (280 а, 61).
133
Епископ Андрей был готов к мученичеству, к чему и был приведен в конце концов. Но имея силы работать, делал все, чтобы воздвигнуть ограду вокруг Церкви, сколь ни мала она была бы в своих физических размерах. В конце 1926 года владыке было разрешено возвратиться в Уфу. Вот как описаны события первых дней пребывания в городе в дневнике 16-летней девушки: «...Народ ищет его и благоговеет перед ним и все прихожане разных церквей зовут его к себе, а духовенство его не приглашает. Много слухов — не знаю чему верить. Говорят, что когда он пришел в церковь как простой прихожанин, священник вышел из церкви. И все это велел сделать, кажется, еп. Иоанн. Конечно, утверждать нельзя, ничего не известно, но мне кажется, что еп. Андрей не виновен и с удовольствием будет служить в любой церкви, если его пригласят — но он войдет только миром. Ему приходилось уже два раза служить в простом доме, но так как стекается слишком много народа, служить так теперь совсем невозможно... Много слухов, догадок, руссуждений, и где правда, неизвестно. И до сих пор неизвестно, почему Иоанн и воспитанник еп. Андрея о. Николай Буткин уже трое суток не идут к еп. Андрею с приветствием*. Он так долго страдал в тюрьме, так давно не был в Уфе, неужели он не заслужил уважения?! Не может быть!» (287).
Еп. Андрей поселился в рабочем квартале недалеко от железнодорожных мастерских. Небольшой флигелек под номером 64 на улице Самарской недалеко от Симеоновской церкви. «Было какое-то страшное паломничество, — вспоминает другой очевидец, — весь город волновался, и к нему в течение многих дней выстраивались огромные очереди. И я пошла к нему... Потом он служил в
* Относительно о. Николая известно, что в это время он писал открытые «Письма», в которых рассуждал о необходимости «возрождения в Церкви соборности и церковной дисциплины», и утверждал, что необходима выдержка, но «еп. Андрей не хотел ждать», а потому: «его путь — не наш путь и не путь Церкви» (175). К сожалению, нам неизвестно, чего дождался о. Николай.
134
Симеоновской церкви и служил так, что мы будто бы возносились в небо и не хотели опускаться! (320).
Подобный отзыв о службе еп. Андрея приходилось слышать от всех без исключения бывших на ней: так говорили мне школьная учительница, бывшая гимназистка, профессор-физиолог и почти уже все забывшая 85-летняя монахиня. Н.Ю. Фиолетова, знавшая владыку по Ташкенту, вспоминала: «Очень живой, искренний, тяжело переживавший недуги Церкви, он вызывал большую симпатию к себе» (463, 234).
Но власть насторожилась. Были запрещены все общие приходские собрания, и поэтому большая часть духовенства, лояльная еп. Иоанну, не пускала владыку Андрея в храмы. Правда, оба епископа, наконец, встретились — это было на Пасху. Еп. Иоанн, по сообщению свидетеля — священника, воздал «иудино лобзание» и они разошлись: «конечно, ни о каком примирении речи быть не может» (336).
17 мая 1927 года в Симеоновской церкви должно было состояться торжественное поднятие колоколов. Прихожане пригласили еп. Андрея присутствовать на празднике, но предварительно, по его же настоянию, обратились с письмом к митр. Сергию с просьбой разрешить участие еп. Андрея. На это последовало послание заместителя патриаршего местоблюстителя:
«13/26 апреля 1926 года епископ Андрей за общение с беглопоповцами и принятие от них помазание миром, за незаконные хиротонии подвергнут патриаршим Местоблюстителем запрещению. Его дело будет предметом особого суждения православных архиереев. А потому все вступающие в общение с еп. Андреем, принимающие от него таинства и благословение, подлежат* 10 правилу святых апостолов. Итак, блюдите, како опасно ходите.
Митрополит СЕРГИЙ» (403).
Тем не менее, еп. Андрей присутствовал на радостном празднике Симеоновских прихожан, а через неделю, 24 мая 1926 года в Неделю о слепорожденном владыка говорил
135
проповедь:
«Я от рождения слепорожденный, до 22-х лет оставался таким слепорожденным, но Господь не прошел мимо меня, но призрел на меня и открыл мне, недостойному, свое св. Евангелие...
Епископом, я проповедывал Господа Спасителя и Его св. Евангелие. Я проповедывал только о душевном спасении человека, о церковном устроении моей паствы. Вот какое было содержание моих проповедей. Я говорил, что только сознательно воцерковлеше может изменить нашу жизнь. Так я говорил в 1914 году, так я по этой программе строил жизнь церковную. Так я говорил и в 1926 году и так я стремился служить святой Церкви. Сейчас нам, верующим, нужна правда, нужна проповедь о правде, нужны дела, соответствующие этой проповеди. Вот о чем я говорю. Вот .чего я желаю и о чем молюсь...
Вчера, совершенно неожиданно, я получил известие, что я местоблюстителем патриаршего престола подвергнут запрещению в священнослужении... Решите сами, кому и для чего нужно мое молчание, кому и для чего нужно мое отсутствие в делах церковных? Решите, по чьей воле я запрещен в служении, чья рука руководит этими делами? ...В существе дела, я должен бы был молчать и молиться Богу, не смущая вас и вашей совести. Я знаю, что и вы измучены церковными делами и церковными нестроениями. Я должен был бы пожалеть вас, но вспомнил слова апостола Павла: «Друг друга тяготы носите и так исполните закон Христов» (Тал. 6, 2).
...У блаженного Феофилакта я прочитал следующие слова: «Все мы, которые духовно крестились, во Христа крестились. А кто крестился, тот после сего подвергнется и искушению. Может быть, за Христа его поведут пред цари и правители (Лк. 21, 12), посему нужно быть твердыми и непреклонно стоять в исповедании, не отрекаясь из страха, но, если понадобится, стать с отлученными и изгнанными из синагоги, по сказанному: будете ненавидимы всеми за имя Мое и изгонят вас из синагог (Мф. 24, 9; Иоанн 16, 2). Если люди, враждующие против истины, и выгонят
136
исповедника ее, то найдет его Сам Господь,, и когда он врагами будет обесчещен, тогда от Христа будет особенно почтен познанием и основательнейшею верою». Так блаженный Феофилакт заканчивает свое толкование да сегодняшнее евангельское чтение. Этими словами закончу и я, грешный, в назидание ваше и свое. И только еще раз прошу не забудьте меня в ваших молитвах, чтобы Господь дал мне сил и самому быть зрячим и другим дать силы не сидеть в жизненной тьме» (122).
Еп. Андрей изложил перед своей паствой свою точку зрения на современное развитие церковной жизни. Уверенность в правильности избранного пути была у владыки, но он желал моральной поддержки у мирян как у истинных хранителей православия. Он должен был быть уверенным в том, что пасомые пойдут за ним по пути возрождения истинной церковности. Кроме того, он глубоко осознавал, что сам процесс обсуждения, выяснения обстоятельств его собственного дела и анализ обстановки, сложившейся в русском православии, активизирует массы, поможет им сознательно идти по предлагаемому пути. Симеоновские прихожане с доверием отнеслись к своему пастырю и на заседании приходского совета Градо-Уфимской Симео-новской церкви 7 июня/25 мая было определено, что так как в России «нет единого церковного центра. Есть отдельные, спорящие о правах власти иерархи, которые или друг друга запретили в священнослужении или грозят запрещением», то очень сомнительна каноничность запрещения еп. Андрея, тем более, что неизвестно, кем и когда оно было совершено. Далее в том же протоколе N 30 были сделаны выводы о том, что «неканонических, т.е. не вызванных необходимостью хиротоний он не совершал», а что касается общения с беглопоповцами, то это «факт, имеющий глубокое церковное значение» и во всяком случае, владыка Андрей «от Церкви Православной никогда не уходил и никуда от нее не уйдет» (235).
Епископ служил в Симеоновском храме — небольшой деревянной церкви на окраине города. С радостью принимали его прихожане в Дубках — район города
137
недалеко от реки Белой. В бывшем Благовещенском монастыре, а ныне трудовой коммуне, владыка служил в храме во имя Александра Невского. Прихожане и духовенство многих районов Башкирии приглашали служить, а некоторые храмы приходилось «делить» между сторонниками- еп. Андрея и приверженцами еп. Иоанна. Первых немедленно запрещали сторонники митр. Сергия, но нам неизвестно, чтобы подобными методами действовал еп. Андрей. Он твердо держался той линии, что является епископом тех, кто его признает. С ними он молился, с ними он работал.
Были созданы комиссии для определения материального положения семей верующих и из специально организованного благотворительного фонда нуждающимся оказывалась поддержка. Вряд ли фонд обладал крупными средствами, но сам факт заботы вселял надежду, укреплял веру людей и воспитывал. При храмах были организованы общественные столовые, где нуждавшиеся получали воскресные обеды: на кухне работали прихожанки, а за столом прислуживали молодые девушки. Они же занимались перепиской и распространением проповедей и посланий еп. Андрея*.
Нам немного известно из жизни епископа в этот период, поэтому приходится сразу же перенестись к событиям весны 1927 года. Долгое время антирелигиозная пропаганда в Башкирской АССР была в загоне и местная пресса почти не уделяла ей внимания. Но активизация церковной жизни в республике заставила власти обратить взор на этот запущенный участок работы. В январе 1927 года был разработан и принят, наконец, Устав Уфимского Союза безбожников. И хотя это привело к некоторой активизации работы, но явно не хватало квалифицированных кадров и поэтому 15 апреля газета «Красная Башкирия» вынуждена была отказать старообрядческому иеромонаху в участии в ранее обещанном диспуте на тему о существовании Христа
* Сохранились некоторые их имена: Нюра Васильева, Оля Якина, Нина Филонова, Неля Соловьева, Оля Антипина, Нина Звездина.
138
(424). Но уже через день за дело взялся сам исполняющий обязанности редактора газеты М. Верхоторский: в номере от 17 апреля была помещена большая статья «Претендент на патриарший престол. Мечты и карьера кн. Ухтомского». Автор оказался хорошо информированным о перипетиях судьбы еп. Андрея. И несмотря на то, что статья написана в издевательском тоне, с намерением дискредитации архиерея, вчитываясь, видишь, что М. Верхоторский внимательно ознакомился с идеями владыки на всем протяжении его пастырского служения (или у него были квалифицированные информаторы). Более того, следует констатировать, что автор статьи в значительной степени понимал, какой вред приносят Церкви раздоры и расколы и прямо выразил свое к ним отношение: «...пускай. Чем больше эти отцы будут грызть друг друга, тем лучше. Их грызня лучшая агитация против всякой религии. Верующие трудящиеся скорее поймут сущность вероучений. Ложь и дурман» (184).
24 апреля в день Пасхи вся 3-я полоса «Красной Башкирии» была посвящена разоблачениям и атеистической пропаганде (чего раньше в таких количествах не было), а на 2-й — помещена «заметка антирелигиозника» под названием «Поповщина оживилась» (347). Этого оживления нельзя было допустить, потому сообщили в Москву, и вскоре оттуда пришел вызов — еп. Андрей был вынужден отправиться в столицу. В День Святого Духа — 13 июня 1927 года — в последний раз в Уфе владыка отслужил раннюю обедню и отправился на вокзал. Предприимчивое железнодорожное начальство немедленно повысило на этот день цены на перронные билеты с 10 копеек до 1 рубля, но вокзал, платформы и привокзальная площадь были заполнены массой верующих.
После краткого пребывания в Москве (по всей видимости, в Бутырской тюрьме), еп. Андрей был вновь отправлен в Среднюю Азию.
139
«И МНОГИЕ ИЗ СПЯЩИХ ПРОБУДЯТСЯ...» (Дан. 12, 2)
1
Кульминационным пунктом деятельности последователей еп. Андрея в Уфимской епархии был Съезд клира и мирян, который состоялся 3-6 октября 1927 года (старого стиля) в Симеоновской церкви.
После вечерни и молебна Св. Николаю Съезд начал свою работу. По первому докладу настоятеля Александро-Невского храма Благовещенского монастыря о. Симеона была принята резолюция «По вопросу о современных церковных течениях». В ней были определены основные направления в современном русском православии. Вновь образованные центры были признаны неприемлемыми для верующих Уфимской епархии: обновленчество явно разрушает православную церковность: течение, возглавляемое митр. Сергием и его Синодом, организовано неканонично, проявляет тенденции обновленчества и основывается на принципе единоличного управления, игнорируя идею соборности, что в совокупности, «служит на разорение Церкви»; управление, организованное ВВЦС во главе с епископами Григорием и Борисом, также не может быть признано строго каноничным и распространяющим свои права на всю русскую православную Церковь. Резолюция констатировала, что подобное отношение к существующим центрам есть результат «нашего горького опыта, когда нам пришлось быть очевидцами частой смены высших церковных управлений, составленных то из обновленцев, то из полуобновленцев, то из таких староцерковных деятелей, которые находили для себя возможным работать при всех церковных веяниях, теряя нравственную стойкость своей личности» (144).
Съезд, не вдаваясь в скрупулезный разбор того или иного
140
из возникших центров, нашел «целесообразным приступить к строению местной церковной жизни, памятуя, что каноническое устроение местной церковной жизни скорее приведет нас к церковному Собору, чем споры о правах тех или иных иерархов на власть» (144).
Мудрость подобного решения становится еще более явственной, если мы, оглядываясь на тогдашнюю жизнь русского православия, вспомним о существовании многочисленных, не оговоренных в резолюции Съезда, идейных центров*. Мало того, именно в этот период начинается новая волна, вызванная опубликованием летом 1927 года знаменитой «Декларации» митр. Сергия, которую отвергла основная масса православных епископов.
В центре решений, принятых Съездом, стоит «Декларация православных староцерковников», определившая направления работы по устройству местной церкви и церковно-приходской жизни. Участники Съезда исходили в своих постановлениях из определения, гласившего, что «всякая община есть «малая церковь», часть единой Святой Соборной Апостольской Церкви и имеет обязанность устраивать свою церковную жизнь» (127, 14).
«Декларация» приветствует декрет Советской власти об отделении Церкви от государства, рассчитывая, что он является гарантией независимости православных общин и законодательным ограждением «от всякого беззаконного вмешательства, откуда бы оно не происходило», а также от привнесения в Церковь, и особенно в среду ее клира, принципов и методов гражданского управления. Съезд определил, что своей деятельностью церковно-приходская община призвана создавать тот своеобразный климат, который способствовал бы взращиванию духовных начал человеческой жизни. И уфимская «Декларация», в основном, явилась документом, где были сформулированы
* Корреспондент газеты «Известия» с удовлетворением писал: «Рост количества претендентов на так называемое местоблюстительство патриаршего престола за последнее время принял анекдотические размеры. «Престол» -то один, а лиц и церковных учреждений, усевшихся на патриаршее кресло, — уже трое» (422).
141
принципы, давно разработанные еп. Андреем в области организации верующих и его твердого убеждения, что «церковная община — это религиозно-культурно-экономическая единица, обеспечивающая своим членам полное духовное развитие» {127, 16). «Декларация» открывала возможность и предлагала сотрудничество в различных областях общественной жизни всем направлениям христианства и призывала их к совместной работе на ниве распространения и осуществления евангельских заповедей. И вновь главным принципом была провозглашена активизация народной религиозной жизни и сделан призыв к «церковной народной самодеятельности, к изгнанию из жизни всякой духовной лени и к построению жизни по заповеди ап. Павла: «все исследуйте, хорошего держитесь» (I Сол. 5, 21)».
Высказывая свое отношение к некоторым принципам церковной организации, участники уфимского Съезда обращаются к опыту первых веков христианства и утверждают:
«Мы считаем, что весь церковный клир, не исключая и епископов, должен быть избираем, как это было в лучшие годы церковной истории (Дн. 1, 26: 5, 2-3)... Мы считаем необходимым увеличение числа епископий (епархий), учась в этом отношении у Африканской Церкви времен священно-мученша Киприана Карфагенского».
Следовательно, здесь вновь делается упор на возвышение авторитета прихожан в решении общецерковных вопросов. Замечательно, что именно в то же время (1926-1927 гг.) на другом краю страны Подольский и Брацлавский архиеп. Лоллий (Юрьевский), определяя свое отношение к современному положению православия, обращается к тому же периоду истории христианства, когда Карфагенский Собор, происходивший в 254 году под председательством св. Киприана, в своем послании указал: «чтобы епископ избирался в присутствии народа, который жизнь всех знает самым полным образом и поведение каждого высмотрел из его обращения» (282, 176).
Архиеп. Лоллий напоминает постановление Никейского
142
Собора 325 года, определившего, чтобы сам процесс избрания соблюдал два момента: собственно избрание ндродом и «искус», когда местные епископы «должны были утвердить избрание и рукоположить избранного, удостоверившись в его догматических воззрениях, нравственных качествах и пастырских способностях» (282, 179). Сам владыка Лоллий, в силу направленности своей работы, делает основной упор на второй момент — епископский «искус», но ведь ни еп. Андрей, ни его паства, никогда не увлекались крайностями в том направлении, чтобы игнорировать значимость теоретической подготовки кандидата и его моральных качеств. К тому же верующие Уфимской епархии постоянно ощущали над собой силу нравственного авторитета таких подготовленных архиереев, как епископы Антоний, Марк, Аввакум и, наконец, владыка Андрей.
Но возвратимся к Съезду 1927 года.
Им был принят доклад еп. Аввакума (Боровкова) «О местной церковной жизни», в котором была определена роль прихода и приходского Совета. Было решено, чтобы при каждом приходском Совете организовывались следующие подотделы: попечения о храме; верховного суда; финансовый и благотворительный, члены которых и составляют общеприходской Совет. Обосновывая свои решения, Съезд постоянно опирается на Советское законодательство, тем самым твердо высказывая свое лояльное отношение к существующей государственной власти. Точно также, ссылаясь на «Инструкцию» о церковных организациях, напечатанную в «Известиях» 23 марта 1923 года, было определено создание Совета объединенных приходов в каждом округе, которые, в свою очередь, объединяются в епархиальный Союзный Совет, действующий на территории Башкирской республики.
Выработав постановление «По вопросу о благотворительности и средствах на церковные нужды», где былб определено, что благотворительность должна быть поставлена во главу угла церковно-приходской жизни, Съезд перешел к обсуждению проблемы «О епископе Андрее и его отношении к старообрядчеству». Участники Съезда
143
выслушав «Акт» расследования трех уфимских епископов, проведенного с благословения митр. Агафангела, подробно ознакомились с показаниями свидетелей событий августа 1925 года в Ашхабаде* и постановили, что Съезд «признает преосвященного Андрея своим неизменным Уфимским архипастырем. Согласно патриаршему возведение его в сан архиепископа и применительно к 38 прав. 6-го Всел. Собора, Съезд считает его архиепископом областной Церкви автономной Башкирской республики».
Принятое постановление заканчивалось призывом ко всем верующим вновь организованной епархии — неотъемлемой части русской православной Церкви:
«Помните, что церковное устроение всей нашей жизни
— это самое величайшее дело всякого верующего человека. Разрушаются общества, государства и царства, вспомните страшное разложение и падение Российского царства и научитесь из того, насколько важно построить жизнь вашу так, чтобы она оставалась несокрушимой от всяких толчков,
— такое построение — это только построение церковное, построение, основанное на подлинных вечных законах св. Евангелия, которые непреложны для всех времен и народов.
Итак, отгоните всякую лень, оставьте все свои личные дела, отдайте ваши силы и сами души ваши на это святое дело, на дело построения жизни на основах апостольских и этим вы исполните завет Спасителя и получите от Него радость вечного пребывания с Ним.
Ему слава во веки веков. Аминь» (144).
Таким образом, перед нами документы, в которых отражена попытка организации православной церковной жизни, основные принципы которой не затрагивают господствующие в настоящее время политические идеи. Существование Церкви обуславливается извечными категориями,
*Кроме уже оговоренных фактов, на Съезде были приведены свидетельства мирян, специально посетивших синод митр. Сергия, о том, что там не существует твердого мнения на деятельность еп. Андрея и сам глава Синода, на словах, не придает значения разговорам о запрещении.
144
которые не могут быть поколеблены той или иной формой воплощения чисто политической идеологии.
* * *
Одним из центральных вопросов Съезда в Уфе стояла проблема взаимоотношений со старообрядчеством, в первую очередь с представителями древлеправославной Церкви, приемлющей Белокриницкую иерархию.
Дело в том, что беглопоповцы восприняли акт 28 августа 1925 года как попытку присоединения еп. Андрея к их обществу и посчитали ее незаконной, так как не был выполнен установленный ими чин принятия. Не признали они также и архиерейства еп. Климента и последний обратился в архиепископию в Москве с просьбой принять его в Белокриницкую иерархию. Просьба, по надлежащем рассмотрении, была удовлетворена*.
Еп. Климент прибыл в Уфу на Съезд, чтобы дать показания о состоявшейся в Ашхабаде попытке воссоединения. В то же время сюда явились представители Тихвинской старообрядческой общины Москвы — авторитетнейшие старообрядческие деятели-миряне П.П. Агафонов и М.И. Бриллиантов, намеревавшиеся «войти в официальные отношения с последователями архиепископа Андрея и возбудить вопрос о мире, так как архиепископ Андрей давно уже занят этим вопросом» (144).
Старообрядцы очень строго относятся к принимаемым ими представителям православной Церкви и тщательно
*Старообрядческий Собор, состоявшийся 5-14 сентября 1926 г. ¦ постановлении параграф 23 определил: признать рукоположение Климента епископами Андреем и Руфином Саткинским во епископа Томского и присоединение его к Белокриницкой иерархии, совершенное архиеп. Мелетием 31 окт. 1925 г. Собор признал решение четырех епископов от 8 декабря 1925 г. правильным и постановил: «считать его состоящим в числе епископов, поручил временно заведовать приходами Иркутской епархии» (222, 20). В протоколах Собора 1927 г. еп. Климент состоит в списке присутствующих архиереев как «епископ временно Иркутский» (353, 5).
145
проверяют, действительно ли иерей не замечен в чем-либо предосудительном и не находится ли он под запрещением. Поэтому член Казанской старообрядческой общины г. Уфы И.И. Шароватов — делегат старообрядческого Собора 1926 года — специально явился в августе 1926 года к митр. Сергию и"на вопрос, кем был запрещен еп. Андрей, получил ответ заместителя местоблюстителя патриаршего престола: "Не то Петром, не то Агафангелом». Письменное подтверждение запрещения в Синоде, по словам, Шароватова, искали в течение сорока минут, но не обнаружили. Выяснив правоспособность еп. Андрея, старообрядцы прямо предложили уфимцам создать комиссию для выработки основ единения «при соблюдении с обеих сторон чинопос-ледований, предания и обрядов апостольской Церкви». Речь поначалу шла о единении православной Церкви на территории Башкирской АССР и Казанской общины. Комиссия из сорока человек была создана, но не успела подготовить вовремя необходимые материалы и продолжала работу уже после Съезда.
Накануне в среде старообрядчества, приемлющего Белокриницкую иерархию, прошла широкая дискуссия о роли мирян в церковных делах. Активное участие в обсуждении проблемы приняли Агафонов и Бриллиантов, в свое время — члены архиепископского Совета.
Результаты обсуждения свидетельствовали о том, что деятельность и идеи по устройству церковной жизни, проводимые еп. Андреем, встретили бы широкую поддержку в древлеправославной Церкви. Так, в сообщении московских старообрядцев с удовлетворением отмечается, что в докладе еп. Аввакума на Съезде идеи «нисколько не расходятся с жизнью апостольской Церкви, каждое «душа и сердце бе едино было» у пастырей и пасомых, оно не расходится с пожеланиями и нашей св. Церкви именно этого древнего уклада жизни церковной» (144).
Закончить разрешение проблемы на Съезде не успели и работа в этом направлении продолжалась, но еще в «Декларации» было твердо заявлено:
«Мы приглашаем старообрядцев к взаимному единению,
146
чтобы общею молитвою и любовно поправить нашу церковную жизнь» (127, 16). В дальнейшем старообрядцы тесно сотрудничали со сторонниками «Декларации». И.И. Шароватов стал иеромонахом с именем Гермоген и работал под духовным руководством еп. Андрея, уверенного в том, что старообрядцы пойдут за о. Гермогеном (письмо от 2.9.1928). В письме от 24 августа 1928 года еп. Андрей сообщает, что бывший сотрудник дореволюционного журнала «Старообрядческая мысль» Б.В. Подвицкий «решил идти в монахи именно в Уфу, потому что только в Уфе хотя бы намечается подлинно церковная работа».
* * *
На уфимском Съезде было принято решение об отношении к ВВЦС архиеп. Григория, которое гласило: так как эта попытка организовать верховную церковную власть, «как показала настоящая действительность не увенчалась всеобщим успехом, то просить епископов, группирующихся около ВВЦС, принять все меры к тому, чтобы в деле церковного строительства перешли на путь подлинной апостольской жизни, в согласии с предложенной нашим Съездом Декларацией, а до тех пор... сохранить выжидательное положение» (144).
15-18 ноября 1927 года в Москве состоялся съезд староцерковников, признающих ВВЦС, и на нем присутствовали уфимские делегаты — епископ Усть-Катавский Антоний (Миловидов) и инокиня Саломия*. На съезде было, кроме прочего, принято решение, утверждавшее, что необходимость в автокефалистском движении отпала. Однако уфимские делегаты, в соответствии с рекомендацией Съезда, заняли выжидательную позицию, но твердо заявили о праве на существование автономной Церкви на территории Уфимской епархии. В опубликованных протоколах съезда выступлений еп. Антония не
* Александра Ивановна Зелинская — бывший редактор «Заволжского летописца».
147
зафиксировано (если они были), но дважды выступала инокиня Саломия,утверждавшая необходимость автокефалии, организованной с благословления еп. Андрея и в соответствии с пожеланиями верующих епархии. По поводу подчинения ВВЦС было сказано, что уфимский Съезд послал ихтипнь для знакомства с деятельностью ВВЦС (192, 9). Следует отметить еще один факт. В протоколе N 4 съезда от 18 ноября, когда его делегаты высказывали свои верноподданические чувства и благодарили Советскую власть за строительство нового общества, борьбу за мир и дарование Патриарха Русской Православной Церкви, зафиксировано и выступление инокини Саломии, которая ограничилась чисто церковными проблемами: «Мы должны быть признательны гражданской власти за два величайших благодеяния: 1) отделение Церкви от государства и 2) предоставление возможности выработать идеальную конституцию» (193, 13). Но и здесь следует иметь в виду редакторскую работу при подготовке публикации протоколов.
В дальнейшем, по всей видимости, никаких контактов Уфы с ВВЦС не было. Однако в марте 1928 года еп. Андрей получил письмо за подписью управляющего делами ВВЦС еп. Бориса, в котором тот предлагал присоединиться к Совету, предварительно покаявшись в «Асхабадской ошибке». 11 апреля в своем «Ответе 12 епископам» владыка Андрей писал, что никакой ошибки в отношении старообрядчества он за собой не признает и одновременно не считает каноническим Совет, возглавляемый епископами Григорием и Борисом, также как и Синод митр. Сергия, и обновленческий:
«Все эти цезаропапистические центры я признаю одинаково неканоническими и одинаково для Церкви вредными» (127, 12). На этом контакты завершились.
Уфимские власти не могли допустить активизации сторонников «Декларации» — общественная жизнь, опи-
148
рающаяся на чуждую идеологию, должна быть пресечена, тем более, что существовала церковь, руководимая еп. Иоанном — сторонником митр. Сергия, терпимого в. Москве. И вот в дневнике уфимской жительницы в записи от 21 апреля 1928 года мы читаем:
«Владыка Андрей уже давно не в Уфе, его сослали в Туркестан. Многих сослали, еще иных арестовали. Я не хожу в церковь...» (287).
Вероятно аресты велись именно в апреле 1928 года, так как в марте мы еще наблюдаем следы тех, кто позднее был удален с территории республики.
По отрывочным данным — из дневников, писем, газет и сохранившихся документов — можно хотя бы частично определить судьбы последователей еп. Андрея после организованного разгрома сторонников уфимской «Декларации». Епископ Аввакум (Боровков), главный вдохновитель Съезда, был сослан в Ульяновск, поддерживал тесную связь со своими прихожанами, за что и был в 1930 году сослан на Север. Епископ Вениамин (Троицкий) вначале был сослан в Меликес в Среднюю Азию, а затем, после некоторого перерыва и пребывания в Уфе, отправлен в Сибирь. Известно, что в 1956 году проживал в Якутске.
Еп. Марк (Боголюбов) Стерлитамакский. О нем известно из ряда статей, помещенных в «Красной Башкирии» под заголовком «Союз креста и преступления. О «подвигах» церковников в Стерлитамаке». Из нее мы узнаем, что владыка оказался в Приморском крае, но оставил после себя организованную церковно-приходскую жизнь. В городе была хорошо налажена система благотворительности и взаимопомощи — приходские деятели оказывали поддержку верующим и в исправительных домах. Ярким проявлением принципов, за которые ратавал еп. Андрей и его последователи, были события, развернувшиеся в Стерлитамаке, когда властями была совершена попытка закрыть здесь церковь. На защиту православного храма выступила значительная часть жителей города и, что было вполне неожиданно для властей, в комиссию для ходатайства перед центральной властью вошел лидер
149
местных старообрядцев Парамонов и два мусульманских муллы! Автор статьи возмущался по этому поводу и призывал православных верующих отказаться от поддержки «чуждых» православию культов. Главную вину он возлагал на отсутствующего еп. Марка и взращенные им здесь принципы:
««Гражданин» с осанистой бородой, сиречь епископ Марк, перекочевавший во Владивосток, не оставляет своим попечением и Стерлитамак. Под руководством этого толстого и начитанного церковника, не лишенного ума и хитрости, подвизаются продавцы религии оптом и в розницу» (135).
Известно, что с 1929 года еп. Марк — епископ Приморский и Владивостокский, с 1930 по 1933 годы — Забайкальский и Читинский. Скончался 24 марта 1935 года-Кафедры занимал, вероятно, в соответствии с местами вынужденного пребывания, а последние два года не имел возможности управлять паствой.
О еп. Антонии (Миловидове) известно, что последовательно был епископом Троицким Челябинской епархии; затем Бугульминским, Казанским викарием; епископом Енисейским и Красноярским; Ачинским; с 9.9.1935 года — епископ Омский. Словарь митр. Мануила отмечает, что владыка Антоний «любил монашествующих. Омчане вспоминают о нем как о кротком и благоговейном пастыре. С ноября 1936 года епархией не управлял. Дальнейших сведений о нем не имеет» (289а, 257).
Но мы обнаружили брошюру Д. Дягилева «Церковники и сектанты на службе контрреволюции», изданную в Челябинске в 1939 году и составленную в духе того времени. Из нее явствует, что еп. Антоний, будучи в Омске, организовал одновременно в Миасском районе Челябинской области и Каргопольском районе Курганской области «две контрреволюционные группы духовенства». Владыка, повествует автор брошюры,
«посылал директивы, написанные тайнописью, организация имела свой пароль. Эта контрреволюционная банда именовала себя «партией угнетенных христиан», сок-
150
ращенно «ПУХ». Как и в других подобных случаях, в эту организацию были вовлечен^! попы, уже ранее судившиеся за контрреволюционную деятельность, а также кулаки. Вот выдержка из письма, полученного одним из членов банды от своего преподобного шефа епископа-бандита Антония:
«О. Филимон! Будучи у меня, Вы обещали послужить на. пользу патриаршей церкви... Всех вовлеченных в организацию необходимо воспитывать в духе ненависти к советской власти и подготовлять их к выступлению с оружием в руках в случае войны для того, чтобы обеспечить успех нашим освободителям, о которых я говорил с Вами лично...»» (224, 10—11).
Из этой же брошюры мы узнаем и о судьбе епископа Саткинского Руфина (Брехова). Он оказался японским шпионом и создателем Уфимской контрреволюционной организации, о целях которой на суде поведал один из ее членов:
«Мы ставили своей задачей вооруженное свержение Советской власти и установление в России фашизма; создание контрреволюционных повстанческих групп из числа враждебно настроенных к Советской власти кулаков, бывших белогвардейцев, духовенства и активных церковников; проведение разрушительной деятельности на предприятиях промышленности я транспорта, а также в колхозах и совхозах, путем вредительства я прямого уничтожения государственного имущества» (224, 13).
Дальше еще страшнее...
Необходимо было время — и время крутое — чтобы читатель смог переварить и удовольствоваться подобной информацией. В 1939 год уже мог: ведь поверили советские граждане, что все партийные и советские руководители Башкирии были расстреляны за то, что поставили своей целью оторвать республику от СССР и присоединить ее к Турции. Поверили. А в 1928 году массы еще не были готовы, а потому для большинства последователей еп. Андрея на том этапе применялся декрет ВЦИК от 10 июля 1922 года об административной высылке, позволявшей внесудебным порядком, согласно прилагавшейся к декрету инструкции
151
НКВД, ссылать до трех лет лиц,
«пребывание коих в данной местности ... представляется по их деятельности, прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным» (212).
Однако для епископа Питирима Нижегородского (Лодыгина) и его ближайших сотрудников было сделано исключение.
В течение 1928 года в Башкирии областные и районные газеты помещали большое количество разоблачительных материалов. Были проведены широкие дискуссии в партийной, профсоюзной и комсомольской среде. Наибольшее значение придавали вопросу о налаживании атеистической пропаганды в средней и высшей школе: безрелигиозное воспитание было определено недостаточным — настало время противорелигиозного воспитания подрастающего поколения. Уже после арестов и высылок весны 1928 года в «Красной Башкирии» появился призыв нового образца: «Нужно поповщине дать по рукам... Кое-что очевидно устарело и в наших взглядах на религию. Мы не можем больше удовлетворяться отведенными рамками свободы для религии. Эти рамки нужно сузить и сузить очень чувствительно... Этим вопросом партия должна будет заняться в ближайшее время» (256).
9 декабря еп. Питирим, трое из поставленных им священников и четыре монахини были арестованы. Через день в газете была помещена статья «Отпор классовому врагу. Наступлению церковников противопоставим дружное выступление пролетарской общественности» (325). Однако только через 4 месяца появилось разоблачение деятельности владыки Питирима и его паствы в статье «Чудеса епископа Питирима»; их обвиняли в антисоветской деятельности, хранении св. мощей и в молитвах над больными. Три большие статьи заканчивались обещанием:
«В ближайшее время он и его помощники — священники Лисенко Иван, Панченковы Михаил и Кузьма и монахини Михайлова, Смольникова, Пашко и Сальникова — предстанут перед пролетарским судом» (141).
152
Пока готовился процесс, в той же областной газете появилась новая рубрика «В поход на поповщину», где в качестве одной из первых победных реляций было объявлено, что в октябре 1928 года была ликвидирована женская коммуна «Святые Кустики», где монахини выращивали хлеб и картошку (191).
Процесс начался 20 апреля 1929 года в здании Башглавсуда под председательством председателя главного суда Башкирии Трясоногова, Отчет печатался в семи номерах и велся под общим лейтмотивом:
««Все дороги ведут в Рим», т.е. к сподвижнику и другу Колчака — к епископу Андрею, князю Ухтомскому, который находится сейчас там, где и полагается находиться помощнику Колчака» (360).
Суть речей государственного и общественного обвинителей сводились к тому, что еп. Питирим и его сподвижники изготавливали мощи, изгоняли бесов, «обманывали трудящихся» посредством распространения православной веры и вели антисоветскую пропаганду. Еп. Питирим основал в селе Вознесенском Иглинской волости «трудовую коммуну», где монахини обновляли иконы, а деятельность поставленных им священников привела, например, в деревне Кузнецовке к тому, что «всю Кузнецовку сумели обработать так, что превратили чуть ли не в монастырь. Ходили там все в черном... комсомольскую ячейку сумели стереть с лица земли» (390). Наконец государственный обвинитель заявил:
«Необходима изоляция всей этой своры от общества» (392).
Обвинения поддерживались, главным образом, показаниями местного почтальона, но были приглашены и свидетели защиты. Однако, с удовлетворением отмечает репортер, «номер, как говорится, не прошел. Эти свидетели за ложные показания были взяты под стражу и отправлены в исправдом» в соответствии с 95-й статьей УК (360).
Подсудимые не каялись, но лишь отвергли обвинения в волховании и антисоветской агитации. Приговор был оглашен в ночь на 24 апреля после четырехдневного разбора:
153
«Лодыгин Потапий (епископ Питирим) приговорен к 2 годам лишения свободы с высылкой затем из пределов Башреспублики. Смольникова Марфа к той же мере. Панченко Кузьма и Михаил к заключение под стражу на 1 год 6 месяцев, Лисенко Иван — на один год. Сальникова, Пашко и Михайлова — на шесть месяцев» (360).
Дальнейшая судьба еп. Питирима и его сотрудников известна лишь по отрывочным данным — иногда противоречивым. В Уфу он вернулся лишь в 1935 году, но уже в мае 1936 был вынужден уехать. В 1938 году он ушел в затвор (еще в 1927 году епископ принял схиму с именем Петра и с тех пор никогда не служил в полном архиерейском облачении, а только надевал малый омофор). Есть сведения, что владыка долгое время жил в горах Средней Азии вплоть до 1949 года. Далее приведем рассказ из словаря митр. Мануила:
«Скончался 1.10.1950 года. По рассказам игумена Масаила, умер сидя в кресле с поднятыми руками и благословляющим перстом. Завещал хоронить его без гроба по Афонскому уставу. Епископ Питирим в схиме Петр был творцом Иисусовой молитвы, имел дар слез и прозорливости. Спал три часа в сутки, а ложился в постель только во время болезни. Живя в затворе, совершал полный Афонский устав. Был высокого роста, фигура была прямая. Волосы на голове и бороде были белые и длинные» (289 д, 376).
Группа последователей епископа продолжала существовать и главным ее вдохновителем был священник Михаил Панченко. В 1930 году вместе с епископом его вновь арестовали и он пробыл три года в лагере, а затем три года в ссылке. Но в 1937 году вновь три года лагеря. С 1940 года он ходил между Уфой и Белорецком: служил и исполнял требы. Это была, как выразился журнал «Антирелигиозник», «церковь в чемодане». В марте 1948 года он был в Уфе, крестил двух младенцев и по доносу был опять арестован: приговор — 25 лет. Еп. Питирим, вспоминая о нем, писал, что «он нес крест за чистоту
154
Церкви» (333, 122). Отец Михаил служил вплоть до начала 70-х годов в городе Уфе и в близлежащих селениях, пока позволяло здоровье, но так и не посещал храмы последователей патриарха Сергия*.
Таковы, далеко не полно освещенные, результаты активизации антирелигиозной борьбы в Башкирии. Местные власти развернулись столь широко, что даже в центре были удивлены и предложили несколько поумерить пыл. Так, например, представитель ВЦИК, прибывший в Уфу для обследования деятельности советов, на заседании Башкирского областного комитета партии, приведя ряд примеров излишнего администрирования, предупредил:
«Нельзя было закрывать православные церкви голосами татарских товарищей; были случаи, когда за закрытие русских церквей голосовало татарское население, а за закрытие мечетей — русское. БашЦИК о 19-ти церквах, получив непосредственное указание из Москвы и обкома партии, дает телеграммы немедленно обсудить вопрос о закрытии церквей, организовать комиссии, тщательно проверить, а сам в этом же постановлении закрывает 72 церкви без обсуждения» (145, 39).
Но несмотря на все эти мероприятия, перегибы и предупреждения о «головокружениях от успехов», урон был нанесен значительный, и удары сыпались, в первую очередь, на приходы сторонников еп. Андрея. И все-таки к 1932 году идеи владыки разделяли прихожане 30 церквей и 2 прихода под управлением епископа Иова — ставленника владыки Андрея**.
*Подобные священники были широко распространены в 30-х годах и о «странствующих» и «бродячих» попах писал Ансвенсул (.161, 27). **Еп. Андрей, будучи на Сухумской кафедре, нашел 17-летнего юношу в келий, созданной им вместе с одним монахом в пещере в горах Кавказа, а уже в 20-е годы хиротонисал во епископа.
155
Осенью 1927 года еп. Андрея из Москвы высылают в Кзыл-Орду в Казахстане. Отсюда он наставляет паству, пишет письма, проповеди, теоретические рассуждения, ответы на вопросы — и все это переписывается многочисленными поклонниками и распространяется в Башкирии. И здесь его посещают единомышленники, последователи, духовные дети. Вероятно, поэтому 4 октября 1928 года — в день его хиротонии — епископ вновь арестован, переправлен на родину в Ярославль, где и провел последующие 3 года в одиночной камере N 23 местного изолятора. Именно сейчас нам хочется обратиться к освещению реакции еп. Андрея на два важнейших документа, принятых митр. Сергием относительно острейших проблем взаимоотношения Церкви и Советского государства, а также положения русского православия в границах СССР.
16/29 июля 1927 года митр. Сергием и временным при нем патриаршим Синодом была принята «Декларация» об отношении православной российской Церкви к существующей гражданской власти. Митр. Сергий, следуя политике покойного патриарха Тихона, заявил о лояльности Церкви к Советской власти и благодарил ее за обещанную легализацию церковных организаций. Однако, в «Декларации» были допущены некоторые выражения, вызвавшие отпор и противодействие значительной части епископата, младшего духовенства и мирян, расценивших их преступившими грань православной икономии*.
Так, группа ярославских епископов, во главе с митр. Агафангелом, обращаясь к митр. Сергию, определила:
«По Вашей программе начало духовное и божественное в домостроительстве церковном всецело подчиняется
*Многочисленные приходы, получив «Декларацию» «настолько были поражены ее содержанием, что решили за лучшее не задерживать послания у себя и отправили его обратно автору. Почти 90% православных приходов поступили с декларацией по указанному примеру» (245, 155).
156
началу мирскому и земному, во главу угла полагается не всемерное попечение об ограждении истинной веры и христианского благочестия, а никому и ничему не нужное угодничество «внешним», не оставляющее места для важнейшего условия устроения внутренней церковной жизни по заветам Христа и Евангелия — свободы, дарованной Церкви ее Небедным Основателем и присущей самой природе ее — Церкви» (245, 130).
Следует особо указать, что ни одно из известных мне многочисленных посланий, отвергающих принципы митр. Сергея, не имело антисоветской направленности, напротив — все заявляли о лояльности и призывали к мирному сосуществованию и даже сотрудничеству во многих областях общественной жизни. Наиболее характерным является послание группы епископов, находящихся в заключении на Соловецких островах:
«1. Мы одобряем самый факт обращения Высшего Церковного Учреждения к Правительству с заверением о лояльности Церкви в отношении Советской власти во всем, что касается гражданского законодательства и управления...
2. Мы вполне искренно принимаем чисто политическую часть послания, а именно:
а) мы полагаем, что клир и прочие церковные деятели обязаны подчиняться всем законам и правительственным распоряжениям, касающимся гражданского благоустройства государства;
б) мы полагаем, что тем более они не должны принимать никакого прямого, ни косвенного, ни тайного, ни явного участия в заговорах и организациях, имеющих целью ниспровержение существующего порядка и формы правления;
в) мы считаем совершенно недопустимым обращение Церкви к иноземным правительствам с целью подвигнуть их к вооруженному вмешательству во внутренние дела Союза для политического переворота в нашей стране;
г) вполне искренно принимая закон, устраняющий служителей культа от политической деятельности, мы полагаем, что священнослужитель, как в своей открытой
157
церковно-общественной деятельности, так и в интимной области пастырского воздействия на совесть верующих, не должен ни одобрять, ни порицать действий Правительства.
3. Но мы не можем принять и одобрить послания в его целом, по следующим соображениям:
а) в абзаце. 7-м мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категорической и безоговорочной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и Государства...*
б) послание приносит Правительству «всенародную благодарность за внимание к духовным нуждам православного населения». Такого рода выражение благодарности в устах Главы Русской Православной Церкви не может быть искренним и потому не отвечает достоинству Церкви...
г) послание угрожает исключением из клира Московской Патриархии священнослужителям, ушедшим с эмигрантами, за их политическую деятельность, т.е. налагает церковное наказание за политические выступления, что противоречит постановлению Всероссийского Собора 1917/1918 гг. от 3/16 августа 1918 года...
4. Наконец, мы находим послание Патр. Синода неполным, недоговоренным, а потому недостаточным...» (245, 151-152).
Еп. Андрей воспринял «Декларацию» митр. Сергия как «квинтэссенцию цезаропапистского хамства» и считал, что этот документ «по глубине своей антицерковности и предательству был нечто выдающееся и небывало скандальное». В своих воспоминаниях владыка поместил письмо, написанное митр. Сергию епископом Ижевским Виктором (Островидовым), в котором тот писал:
«Но если эта организация покупается такой ценою, что и Церкви Божией, как дома благодатного спасения, уже не остается, а сам получивший организацию перестает быть
*В этом абзаце между прочим говорится: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи» (282 б, 192).
158
тем, чем он был, ибо написано: «Да будет двор его пуст и епископство его да приимет ин», то лучше было бы нам не иметь никогда никакой организации! — Что пользы, если мы, сделавшись по благодати Божией храмами святого Духа, стали сами вдруг непотребны, а организацию себе получили? — Нет! Пусть погибнет весь вещественный мир видимый, пусть в наших глазах важнее его будет верная погибель духа, которой подвергается тот, кто представляет такие поводы для греха» (127, 11).
Следующим крупным актом митр. Сергия в деле налаживания контактов с государством было данное им интервью представителям советской печати. В тот период, когда значительная часть епископов и младшего клира бьша изолирована от своей паствы, закрьгоались и разрушались храмы и даже колокольный звон был повсеместно запрещен, митр. Сергей утверждал:
«Гонений на религию в СССР никогда не было и нет», закрытие церквей происходит «не по инициативе властей, а по желанию населения, а в иных случаях даже по постановлению самих верующих». «Репрессии, осуществляемые Советским правительством в отношении священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке». И в заключение, глава Синода заявил, что считает «излишним и ненужным это выступление папы Римского, в котором мы, православные, совершенно не нуждаемся. Мы сами можем защитить нашу православную Церковь» (402).
Еп. Андрей вспоминает, что это «Интервью», которое он прочел в.Ярославском изоляторе, «нравственно придавило нас, всех арестантов-церковников», и он вновь утвердился в мысли, что «святая соборная Апостольская Церковь где-то в другом месте, а не около митр. Сергия и не около «его Синода» (127, 22).
Митр. Евлогий (Георгиевский) в своих воспоминаниях пишет:
«Оказывается, что текст большевики дали митрополиту Сергию за неделю до интервью, а потом держали его в изоляции. Перед ним встала дилемма: сказать журналистам,
159
что гонение на Церковь есть — это значит, что ВСЕ тихоновские епископы будут арестованы, т.е. вся церковная организация погибнет; сказать «гонения нет», — себя обречь на позор лжеца... Митрополит Сергий избрал второе. Его упрекали в недостатке веры в несокрушимость Церкви. Ложью Церковь все равно не спасти. Но что было бы, если бы русская Церковь осталась без епископов, священников, без таинств — этого и не представить... Во всяком случае, не нам, сидящим в безопасности, за пределами досягаемости, судить митрополита Сергия» (232, 621).
Соловецкие епископы и еп. Андрей находились в местах досягаемых, более того, для них специально отведенных. И для сравнения можно привести краткую сводку сведений о трех однокурсниках еп. Андрея — выпускниках Московской Духовной Академии 1895 года. Еп. Трифон (Туркестанов) с 1918 года проживал в Москве, не проявляя активности и не занимая кафедры (по состоянию здоровья), хотя последовательно был возведен в сан архиепископа (1923 г.) и митрополита (1931 г.). Пермский архиеп. Андроник (Никольский) расстрелян в 1919 году. Схимонах Леонид в 1920 году ушел в эмиграцию в Маньчжурию, но стосковавшись по родине в середине 30-х годов вернулся и был немедленно отправлен в лагерь: своему соседу по бараку на колымском прииске «Спокойный» он продиктовал воспоминания — последняя запись помечена октябрем 1951 года (281). А куда подевались все остальные?..
Взаимоотношения еп. Андрея с государственной властью (в том числе и Советской) уже не раз представлялись в данной работе. Вероятно, следует лишь привести более поздние высказывания архиерея по этому поводу. Он неоднократно утверждает свою верность принципам, изложенным в уфимской «Декларации» 1927 года, об искренней лояльности к властям придержащим и развертывании церковно-общественной жизни строго в соответствии с существующим законодательством. Государство не вмешивается в дела Церкви, но, с другой стороны, развитие истории Советского государства за первые 15 лет показало,
160
что самому государству нового типа, по мнению владыки, не обойтись без поддержки Церкви и проповедуемых ею нравственных принципов. Более того, епископ заявляет, что советскому социализму требуется нравственное оправдание. В своем письме председателю Совета народных комиссаров В. Молотову от 23 мая 1933 года (128) еп. Андрей уверяет, что неоднократно пытался установить деловые контакты с представителями Советской власти, но не мог добиться успеха. И вот ныне он обращается вновь, указывая, что сейчас, когда «коммунисты, разгромившие разными способами другие политические партии и нажившие себе тем вечных врагов, должны непременно найти себе друзей, отыскать их... Советская власть сделает великое для себя дело, если позволит организоваться честным христианским Советам, т.е. советам христианских общин».
«Люди ныне потеряли образ Божий, явно приобретают образ звериный*», теряют всякую совесть... Нужно самым радикальным способом бороться с общественной бессовестностью, с ужасающей дезорганизацией народного духа и его озлоблением... нужно организовать нравственные народные силы».
Епископ призывает главу правительства дать возможность созвать собор, целью которого будет «нравственное оправдание социализма». «Наш русский социализм — это подлинная жизнь, воплощение слова Евангельского в дело христианское; этот социализм Евангельский живет уже 1900 лет, несмотря на гонения Неронов, и несмотря на лжепокровительство Николаев Романовых. И этот социализм несравненно научнее так называемого научного социализма, ибо захватывает всю жизнь, а не часть ее» (128).
Владыка не в первый раз обращается за последние 25 лет к носителям верховной власти в стране. Однако и раньше, и теперь, навряд ли у него была какая-нибудь значительная доля уверенности в обоюдном понимании, но
* «И по-звериному воет людье,
И по-людски куролесит зверье...», О. Мандельштам.
писал тогда же поэт
161
со своими сотрудниками и почитателями как в Уфе, так и по всей России. Он дает советы по организации церковно-общественной жизни, неустанно пропагандируя уфимскую «Декларацию» 1927 года. Письма чаще всего носят общественный характер — тогда их переписывают и распространяют. И частные, в которых владыка помогает разрешить чисто личные проблемы, обучает, наставляет, рекомендует литературу. В письмах к молодежи мы находим его объяснения понятий «христономия», «кино-кратия», «каноны» и многие другие. Тогда же он составляет «Катехизис» и отсылает его в Уфу*...
От православных своих последователей владыка в первую очередь требовал церковного дела, считал недостаточным понимание христианства как «затворничества и чистого аскетизма». Вот почему в его высказываниях мы часто встречаем имена ветхозаветных пророка Илии и воительницы Деборы, преподобного Сергия Радонежского и патриарха Гермогена. Епископ поучает, убеждая, что человек обязан взять на себя большой подвиг, и тогда он станет ближе к идеалу: «Ты будешь христианкою — сознательною, твердою, активною... Но молись, и молись, и молись» (письмо от 27.3.32).
Владыка учит осторожно обращаться с ветхозаветной историей, ибо «нам, Ново-Заветным христианам, трудно это понять». Но это необходимо понять и прочувствовать, так же как воспринял он сам: «Ветхозаветные войны грешные и святые; святые — благословлялись Богом потому, что это были войны против зла, для истребления зла. Тебе это трудно понять, а я понимаю после того, как слышал неповторимые, безмерно отвратительные слова, оскорбляющие Бога, пресв. Богородицу» (письмо от 17.4.33). И посему, пишет епископ девушке, готовящейся к постригу, «иночество — это только средство для соблюдения себя во
* Ел. Андрей рекомендовал своим ученикам посещать собрания евангелистов, когда там читалось и толковалось Св. Писание. Владыка верил, что это поможет укреплению их веры и поможет осознать непреходящее значение Библии.
164
«пятой христианской жизни» (там же). Оно должно стать пишь основой, крепким фундаментом для борьбы, подобной той, что вели ветхозаветные Судьи: «Дебора не просто «Божественная». Она именно характерна этим, что имела активный характер иактивно боролась со злом. Она взяла на себя огромный подвиг очистить свой народ от зла, и Бог помог ей в этом подвиге» (письмо от 17.4.33). И сейчас, пишет епископ, когда Церкви грозит смертельная опасность, а в мире господствуют идеи разрушения и гибели, всему этому необходимо противопоставить альтернативу созидания: «Создавать могут и должны только христиане!» (письмо от февр. 1932).
В годы алма-атинского сидения из-под пера еп. Андрея вышло большое количество теоретических работ на тему о развитии церковной жизни, малые и большие по объему труды по истории церкви, предназначенные в первую очередь для его последователей: «Церковное значение пёрстосложения при совершении крестного знамения», «Русский разбойничий Собор 1666/1667 гг.», «Хорошие разговоры 1906 года» и многие другие. Владыка Андрей составил и распространил «Службу отцу Иоанну Кронштадтскому», написанную к 25-летию его кончины. Тогда же была закончена вторая часть воспоминаний «История моего старообрядчества». В нашем распоряжении есть оригиналы рукописей, а также старательно переписанные в простые школьные тетрадки руками его сотрудников. Следовательно, они доходили до адресатов, их читали.
Продолжаются контакты владыки со старообрядцами. Еще по выходе из Ярославского изолятора епископ узнал о том, что под руководством митр. Сергия было составлено «Деяние» епископов православной Церкви, возглавляемых Московскою патриархиею, в котором отменялись клятвенные запрещения на старые обряды*. Еп. Андрей возрадовался, ибо надеялся, что это «Деяние» положит начало
* Это то самое «Деяние», которое, с некоторыми коррективами, было принято поместным Собором 1971 года в Москве. См. (346, 101-113 и 129-131).
165
разрушению преград между православно верующими в у России: «хотя в этом «Деянии» на каждой его строчке написано глубокое непонимание всего так называемого старообрядчества, как явления церковно-культурного, а не только обрядо-молитвенного, — тем не менее я был от него в восторге» (127, 28). Однако вскоре епископ узнал, что это доброе начинание митр. Сергия было им же похоронено*.
«Митрополит Сергий хотел было сделать одно прекрасное дело, да и на это у него не нашлось достаточно ни мужества, ни честности», — писал еп. Андрей. Однако для него это было делом первостепенной важности.
Вот почему с великой радостью владыка воспринял событие осени 1932 года: 19 сентября еп. Андрей получил св. дары и миро от старообрядческого архиеп. Московского и всея Руси Мелетия. В письме протоиерея Прощонина, написанном с благословения архиепископа, владыка Андрей уведомлялся об окончательном принятии его в молитвенное общение со старообрядцами, приемлющими Белокриницкую иерархию. Еп. Андрей вспоминает: «Моя радость по поводу этого события была и остается беспредельной».
Владыка Андрей воспринял этот акт старообрядческого первоиерарха как «событие крупной общественной важности», ибо надеялся, что он «будет раскрываться постепенно и медленно», способствуя возрождению русского православия. Вот почему он немедленно сообщает об этом в Уфу: «Брату Августину напиши, что я получил от Господа великую милость: на другой день после твоего отъезда я получил святые Дары от старообрядческого Белокри-
* Подтверждением того, что «Деяние» 1929 г. было для митр. Сергия чем-то случайным, поверхностно затрагивающим его мысли, является статья «Значение апостольского преемства в инославии», опубликованная в 1935 г. Статья наполнена насмешками над старообрядчеством и, в частности, над Белокриницкой иерархией, благодатность которой митрополит начисто отрицал. Не преминул митр. Сергий вспомнить и про еп. Андрея (находящегося тогда в Архангельской ссылке), иронизируя по поводу его взаимоотношений со старообрядцами (401).
166
ницкого духовенства. Это для меня вполне неожиданно; и, значит, раскол, как раскол, — идейно кончен! Для этого одного стоило делать революцию» (письмо от 23.3.32). А в другом опять: «Скажи это м. Феофании и Ивану Степановичу. — Таким образом — объединение полное! Пусть радуются все, пусть молятся обо мне грешном» (письмо от 3.2.33)*.
* * *
Владыка постоянно работает, верит и надеется. И потому в письме к главе Советского правительства отмечает:
«Усилиями большевиков (хотя и вопреки их желанию) начинает кристаллизовываться подлинно евангельская, убежденная, выстраданная общественная жизнь» (128).
Епископ утверждает, что этот процесс совершается на благо стране — Родине. И с этой надеждой и верой владыка вновь покидает Среднюю Азию, когда его препровождают в Москву. Там некоторое время он прожил при старообрядческой архиепископии, а затем власти отсылают его в Архангельскую область, где в 1944 году завершил свой жизненный путь владыка Андрей.
«Я ни одного раза не молился о своем освобождении или о чемтлибо касающемся своего благополучия. Я боялся такой молитвы, как своей, и только говорил: «Да будет воля Твоя». В 90 псалме сказано: «С ним есть в скорби». Я и знаю, что около меня скорбящего — всегда Господь; а около моего веселья... Господь далеко не всегда! — Поэтому боюсь молиться о чем-либо, кроме исполнения на мне воли Божьей» (письмо от 15.2.32).
* Когда еп. Андрея спрашивали, на каких условиях он воссоединился со старообрядцами, он писал: «Отвечаю коротко и ясно: БЕ3 ВСЯКИХ УСЛОВИЙ. И это тем более обязывает меня быть безукоризненно честным по отношению к тем, кто поверил моей честности» (письмо от 27.3.33).
167
ЧАСТЬ II
ПРИЛОЖЕНИЕ I
Неопубликованные работы епископа Андрея (Ухтомского)
I
КРАТКОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
ЕПИСКОПА УФИМСКОГО АНДРЕЯ, который закончил свою жизнь архиепископом и многое сделал полезного как для Уфимской епархии, а также и вообще для православия.
Он славен тем, что в Уфе был добрым пастырем, и еще более тем, что воссоединил старообрядцев с православием, приняв помазание их миро на себе, признавая его как священное масло. Это воспоминание затеяно мною, игуменом Илией в Уфе от благочестивой христианки Шаминой Елены Ивановны, проживающей в городе Уфе.
ИСТОРИЯ МОЕГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ
Моя няня
Ах, няня, няня — какое это для меня прекрасное, святое слово! Сколько бесчисленных, самых лучших воспоминаний дает мне это теплое слово — няня. Помните, читатель, как А.С. Пушкин научился и любить русский народ по воспоминаниям о своей русской няне, так и почти всем моим мировоззрением я обязан трем безграмотным людям,
168
которые своим чистым чувством сумели утвердить во мне великую любовь к людям вообще и к русскому человеку, в частности. Эти три благодетеля были: моя няня Манефа Павловна, мой духовный иеромонах Федор, с которым я встретился 20-ти лет, и старая старообрядка Прасковья Сергеевна, убедившая меня любить старообрядцев, когда я был уже архимандритом.
Так вот, моя няня была для меня истинной благодетельницей. Это была величавая, умная, строгая, нестарая женщина, когда я начал ее помнить. Она глубоко и искренно любила мою мать, от которой не захотела никуда уйти после 1861 года, когда получила свободу от крепостной зависимости. Так и жила моя няня в доме родителей моих целую жизнь. Это был для всех нас родной человек...
Не всегда дни нашей деревенской семейной жизни проходили безоблачно, причиной чего был тяжелый характер моего отца и при всех неприятностях няня моя оставалась образцом любви и преданности долгу всей нашей.
Вот чувство долга и воспитала во мне моя незабвенная няня. Долг и труд — вот чему она меня научила. Я не помню, чтобы она когда-нибудь была без дела, без какого бы то ни было занятия. Она научилась читать самоучкой К ежедневно читала молитвы и все, что находила Назидательного и полезного. И никогда я не видел, чтобы она читала что-нибудь несерьезное.
После ежедневного трудового дня няня долго и твердо шептала все те молитвы, которые она знала наизусть. С ее молитвенного шепота я и выучил свои первые молитвы, при этом я не мог и представить себе, как можно знать молитвы N не молиться.
Таким образом, моя искренно религиозная няня навсегда ишечила меня от страшного порока нашей религиозной Липни — от религиозного лицемерия, которому обучала до 1917 года наша школа министерская и особенно так шммваемая духовная. Школа нас учила словам молитвы, ко не воспитывала в нас молитвенного настроения.
Выучась у няни искренней молитве, я запомнил и весь
169
ее запас догматических познаний. Я уже архиереем говорил неоднократно, проповеди, заимствованные из мудрых наставлений моей няни.
Насколько я помню, у ней было 3 догмата-поговорки: первая: «Христос терпел и нам велел». Эти слова я слышал от своей няни ребенком всякий раз, когда приходилось переносить неприятности, или заставлять себя делать что-нибудь не по своей воле. Так Христос для меня стал с самого раннего детства законом жизни, идеалом любви и самопожертвования. Я еще ничего не понимал, но Христос уже был для меня очень близок. Я любил Его за Его любовь к людям, за то, что Он страдал для людей, за то, что простил грех первых людей. Христос был для меня всегда живой, всегда близкий к людям. Для меня никогда не было какого-то отвлеченного догмата о Христе, можно сказать, что я любил Христа ранее, чем узнал о Нем церковное учение: я всегда знал, что Христос видит меня и не относится ко мне равнодушно или одобряет меня, или огорчается мною.
Второй догмат моей няни (всего русского народа): «Так жили святые угодники Божии». Эти слова при всей их простоте были исполнены глубокой любви к «угодничкам» и очень заполнили мою душу. Я помню лубочные издания жизни Святых: Великомучениц Екатерины, Варвары, муч. Евдокии, св. Алексия человека Божия. Помню, как проливал горькие слезы, жалея этих святых в их невинных страданиях и изумляясь их героизму.
О, конечно, я совсем не понимал тогда, что такое Церковь, я еще очень долго не понимал этого, но у меня в душе собирался прекрасный склад такого материала, которым я впоследствии мог распоряжаться и пользоваться сколько было нужно. Когда я впоследствии узнал, что Церковь прекрасный сосуд, вместилище Святых чувств любви и самоотречения, что всякий живущий около Церкви может, так сказать, заразиться добрыми чувствами ея, то все воспоминания детства, которыми я обязан своей няне, для меня стали драгоценнейшим состоянием.
Третий догмат, которому научила меня моя няня,
170
конечно, не зная этого мудреного слова, — это догмат, формула которого была такова: «Не беспокойся, всех нас Бог рассудит, найдет и правого и виноватого, все получим то, что заслужили». Это ничто иное, как переложение слов: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». А, следовательно, эти два возвышеннейших догмата, выражающие христианскую надежду, и были вложены в самую простую формулу верующей женщины, которая не могла передать в сколько-нибудь отчетливых формах своего представления о загробной жизни, но всем помышлением верила в торжество добра за гробом, в вечность Божией правды.
А если так, то и нужно служить вечной правде, а не «тлену и праху», как вечно твердила моя няня...
Поэтому и жизнь она вела почти аскетическую, хотя решительно ничем по внешности не отличалась от других женщин. Царство Божие было внутри ее, и на ней я понял притчу Христа, как две женщины будут молоть вместе, а, между тем, одна возьмется (в Царствие Небесное), а другая останется (Лука 17, 35).
Так моя няня дала мне в детстве очень многое и продолжала радовать меня своею любовью почти до последних дней моего архимандритства. О если бы все няни так любили свое дело и живые души своих воспитанников, как моя няня!
А мне она бесконечно ценна тем, что из-за нее и через нее, я полюбил русский народ и его святые верования. Я понял мировоззрение русского народа и искание им святой правды всегда и везде.
ЦАРСТВО ЕЙ НЕБЕСНОЕ!
Мои родители
Я бесконечно счастлив, что могу искренно уважать своих родителей и что моя любовь к ним не есть животная привязанность. Нет! Я счастлив, что любовь моя к моим,
171
родителям основана на глубоком к ним уважении при всем различии их характеров.
Они не отличались ни глубоким образованием, ни природными способностями. Они были, вообще говоря, люди средние со всеми привычками своего помещичьего дворянского круга. У них были и свои сословные пороки, хотя и не очень заметные, но в общем довольно чувствительные. И все-таки эти недостатки с излишком покрывались добрыми сторонами жизни моих родителей и еще более их стремлениями к осуществлению христианских идеалов, по крайней мере, в их личной жизни.
Отец мой, Алексей Николаевич, был всю жизнь неуживчивым человеком, т.е. любил правду и говорил правду в глаза также просто рядовым своим знакомым, как и своему начальству. Это начальству очень не нравилось, и отец поплатился изгнанием со всякой государственной службы — особенно он был обижен, когда Ярославский губернатор вместо моего отца назначил другого дворянина, о котором он отозвался так: «Этот хоть дурак, да молчит...» После этого мой отец окончательно переехал в деревню, и отдал свои силы служению народу непосредственно.
Старая родовая усадьба кн. Ухтомских — Веслома — свидетельница крупных и малых преступлений и просто безобразий ее владельцев во времена крепостного права, при моем отце как бы хотела загладить свои грехи и служила народу, сколько было возможным. Отец ухитрялся так хозяйничать, что аккуратно ежегодно получал убытки, и если случалось получить ему неожиданную прибыль, то он своим работникам выплачивал прибавки...
Далее отец считал своим долгом показывать крестьянам пример улучшения сельского хозяйства: основал первую в крае артель, первый кооператив и прочее. Все это плохо прививалось, давало отцу только убытки, но он не падал духом и «служил народу» пока не обнаружилось, что после него его родная «Веслома» разорена (сыновья отказались хозяйничать).
Что касается религиозных взглядов отца, то они были очень своеобразны. Он боялся Бога, для него Бог был только
172
Владыкою мира, своего рода Верховным начальством. Отсюда долг каждого исполнять Его Волю. И конечно, этот долг непререкаемый. Так мой отец и сам относился к своему религиозному долгу, так и детей к этому приучил. Долг превыше всего, вот основное правило нашей жизни... Все, что было лишнего в жизни, все это с самого раннего детства я был приучен немедленно откидывать. И делал это всегда с большим удовольствием.
А мать моя Антонина была идеально добрая женщина. Безо всякого преувеличения я могу сказать, что никогда не обидела ни словом, ни делом и мало того -— ей приходилось иногда сглаживать и исправлять те резкости в отношении к людям, которые позволял себе отец и всегда являлась каким-то ангелом утешителем, общей любимицей. О богословских воззрениях ее можно было и не спрашивать. О ней можно было только сказать, что она молилась Богу аккуратно, читала святые книжки, но, конечно, не задумывалась над какими-нибудь философскими вопросами. Это было выше ее сил.
Но она чистым сердцем любила Бога Отца и верила просто, что Он и ее молитвы не может отвергнуть. Это давало ее молитве искренность и напряженность.
... У меня был старик родственник, редкостно красивый, добрый и веселый старик, которого я очень любил и который любил меня. Он очень любил жизнь, умел ее сделать содержательной и интересной и он был очень расстроен моим намерением поступить в Духовную Академию. Он бранил меня и моих родителей, что мы останавливаемся на этой мысли, хотя мать умоляла меня не связываться с «попами», она была против моего поступления в Академию. Я старался сохранить свои позиции. Но ее логика и сведения были сильнее моих. Я только чувствовал, что я прав, но доказать справедливость своих воззрений я не мог.
Помню этот разговор был в среду, а в пятницу мой
173
незабвенный старец (мой дядя Александр) скончался.
Я был поражен воистину — до глубины души. Это был страшный удар для меня, произведший на меня неизгладимое впечатление. Предо мной встала во всем грозном величии тайна смерти...
Я почувствовал себя раздавленным этой мыслью — о смерти, признания ее неминуемости.
И какой смысл начинать жизнь при постоянном прорезывающем мозги сознании, что эта жизнь неминуемо погибнет. Зачем мне какое бы то ни было высшее образование, если это достояние моих мозгов сгниет вместе с ними, для того, чтобы на них вырос лопух. Наконец ведь мой дядя не хотел смерти, у него жизнь была вырвана, безжалостно отнята... Кому это было нужно? Чья рука совершила это? И что такое смерть для человека, который любит только жизнь, для которого весь смысл жизни заключается только и исключительно в ней? Ведь это де страшное насилие!..
И если это так, если смысл жизни может быть разгадан только с точки зрения понимания смерти, то центр всей тяжести переносится совсем в другую область, смысл жизни оказывается не в ней самой, а вне ее, за ее пределами, — в победе над смертью. Но победа над смертью невозможна для человека без Победителя смерти, а, следовательно, и смысл жизни не есть что-либо данное, а есть нечто вечно искомое им, есть личное его приобретение, поскольку он исполняет не свою волю, а волю Победителя смерти, направленной к бессмертию,
И я решил в своей жизни искать ее смысла, искать победы над смертью! Я решил идти в Духовную Академию.
... Меня заставила думать о смерти не самая смерть, а моя глубокая любовь к умершему человеку. Если бы я прошел равнодушно мимо этой смерти, как я проходил мимо других, — я так ничего об этой смерти не приобрел бы. Но я любил, и это чувство любви и дало мне огромный толчок в моей жизни. Оно открыло мне новые горизонты мысли и душевных переживаний, за месяц жизни и мысли я пережил огромный по объему и содержанию период
174
жизни личной и период изучения жизни вообще...
Нужно любить жизнь, тогда жизнь и будет источником исличайших откровений для ума человеческого. Нужно любить человека — тогда человек — это чудный микрокосм - даст огромное содержание для сердечной жизни любящего субъекта. Нужно вообще любить всю Вселенную и никогда не нужно быть ни к чему равнодушным, тогда будет все даже и в своем безмолвии красноречиво говорить и петь прекрасный гимн. Итак только любовь открывает нам клапан к познанию жизни. Любовь выводит нас из состояния отъединения, самозамкнутости, вводит в круг бесконечных откровений в познании жизни природы и людей. Люби и делай, что хочешь, и всякое твое дело будет безошибочно. Люби, и тебе откроется всякое тайное.
Люби и ты будешь не счастлив, а блажен, хотя всегда будешь скорбеть, что на земле мало любви и мало знания...
Итак, я решил держать экзамен для поступления в Духовную Академию, чтобы искать и найти смысл жизни...
...Случайно я узнал о существовании еще духовника иеросхимонаха Феодора. Я собрался к нему...
Нужно заметить, что этот старец был почти калека, никуда не выходил из-за больной ноги, и его могли видеть только те, кто хотел его посетить.
Я решил еще раз идти и попытаться обрести себе духовника. Когда я увидел его, я был поражен его красотою. Предо мною стоял старец, вовсе седой, с огромными детски чистыми и доверчивыми черными глазами. Его прекрасное бледное старческое лицо было обрамлено большой седой бородой.
После двух-трех слов привета началась исповедь, причем он первый поставил меня на исповеди на колени.
Вскоре я услыхал во время моей исповеди какие-то совершенно незнакомые звуки.
Я прервал свои слова, начав искать по сторонам причину этих звуков и случайно посмотрел на о. Феодора. И я увидел
175
то, что никогда до этого момента, ни после не видел в своей жизни. Надо мной стоял мой старец о. Феодор и горько-горько по детски всхлипывал. Слезы обильно струились по его седой длинной бороде. Я обомлел от изумления, я задрожал как в лихорадке, не зная, что мне делать, изумлению моему не было предела. И вдруг в ответ на мое молчание я услыхал слова отца Феодора: «Как же так? Как же ты. Да как же Христос нас так любил, а ты так... А ты-то как же его любовь-то и забыл?!»
Тут-то не было ни упрека, ни нравоучения, ничего, кроме безграничной скорби!
Тут была скорбь не отца, не матери, а скорбь самого любящего друга, но дружба та была вся во Христе и со Христом. И в первый раз в жизни я на исповеди сам заплакал, я заплакал воистину святыми благодатными слезами.
И так несколько минут глубокий старец и легкомысленный юноша стояли перед святыми образами и плакали...
Исповедь у отца Феодора дала мне все — она открыла моему чувству то, что ранее для меня было достоянием холодного рассудка. Я знал ранее, что Церковь есть общество людей, верующих во Христа, объединенных верой, таинствами и обрядами, но я не чувствовал, что Христос есть все в Церкви, что Церковь есть воистину. Христова семья, что если Церковь есть Тело Христово (как говорит апостол Павел), то кровь в этом теле есть любовь Господа.
Таким образом я чувствую, я знаю и поэтому всем существом верую, что Церковь есть тело Христово, объединяющее собой всех верующих во Христа, в единый благодатный организм. После этого все церковные догматы приобрели для меня новое высшее значение.
Я понял, что истина приобретается и постигается не умом человека и не его чувством, а делается открытой лишь гармоническому устремлению умственных и сердечных сил к добру и правде. Если этой гармонии не будет, то не будет главного условия познания Истины, ибо разбитые и разрозненные душевные силы не способны даже сами себя познать, тем более не способны подняться выше земли для
176
высшего созерцания. И как для усвоения отдельным человеком истины необходимо собрание всех сил человека, так для познания высшей Богооткровенной Истины нужно собрание — СОБОР — гармония всех любящих сердец, чтобы общими силами любви и ума воспринять верховную Истину.
Любовь Христова как сущность церковного предания
Моя исповедь у о. Феодора дала мне совершенно новые чувства. Я понял, что жизнь Святой Церкви — есть жизнь Христовой любви в людях, подлинное ее пребывание на земле, а не воспоминание о ней. Благодать-то и есть Христова любовь, живущая в людях... Это есть сила Св. Духа. Об этой силе Св. Духа и говорил Господь Спаситель, когда говорил, что Утешитель святый научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил Вам (Иоанн 14, 25), что Дух Истины прославит Меня, потому что от Меня возьмет и возвестит вам (Иоанн 14, 15). Эти слова я читал ранее, но не чувствовал их подлинного значения. Мне нужно было самому впитать в себя эту Благодать Христову, почувствовать силу Святого Духа в любви Христовой, которая жила в о. Феодоре, чтобы уверовать в нее, узнать ее также осязательно, как тот хлеб, который я ел в тот незабвенный для меня день. В тот день я нашел, что слова Господа: «Се Я с вами во вся дни до скончания века» (Мф. 28, 20).
Отделение Церкви от государства
Закончив формирование религиозно-философского мировоззрения, которым я уже живу и существую 26 лет и в котором только укрепляюсь, я, разумеется, не мог забыть о том, как живет и как должна жить Св. Церковь.
В Академии я вполне определенные ответы имел в двух книгах: проф. Кипарисова «О церковной дисциплине» и проф. Заозерского — «О церковной власти». Эти книги, как и другие академические труды, были прекрасны по
177
принципам, но не совсем удовлетворительны по исполнению...
Ректор Академии архимандрит Антоний Храповицкий всегда твердо воспитывал нас в том взгляде на церковную жизнь, что Церковь должна быть свободной, что она должна управляться Соборами, что без Соборов церковной жизни нет.
Восстановление Соборного управления Церковью архим. Антоний ждал от восстановления русского патриаршества. Можно сказать, что Московская Академия в период 1891-1895 гг. и Казанская в 1895 году до 1900 года были воспитаны на идее патриаршества и Соборности.
О гневе Божием
Подготовившись продолжительным чтением свято-отеческих писаний (Иоанн Златоуст, Григорий Богослов, Макарий Великий, Исаак Сирин), я для своего главного курсового сочинения взял тему догматического характера: «О гневе Божием».
Писал я это сочинение тому профессору Беляеву, который написал сочинение «Любовь Божественная».
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги