Жизнь и смерть сержанта Шеломова

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Из лампы повалил едкий маслянистый дым, и Митя прикрутил фитиль. Он сделал стежок на подворотничке, завязал нитку и откусил ее зубами, потом повесил «хэбэ» на спинку кровати и потянулся. До подъема было еще долго.

Он откинул полог палатки и вышел наружу. Было светло. Под грибками, переминаясь с ноги на ногу, маялись часовые.

Митя ждал, но солнце медлило за горами. Он потрогал макушку. «Даже если отправка будет в декабре, все равно не отрастут. Поеду лысым». На губе стояла десантура — им наплевать, дембель ты или не дембель, подстригли под машинку, ушитое «хэбэ» распороли бритвами — остались одни лохмотья. Потом вышел прапорщик и заставил маршировать до двадцати трех часов. А через неделю за ними приехал старлей из второй роты — их новый командир.

В роте к ним относились как к штабным крысам. Особенно доставалось Генке — он был еще черпаком. Митю не трогали, но и близко к себе не подпускали. Приходилось ходить с ротой в столовую, в то время как «без пяти минут» дембелям еду приносили в палатку. Чижики его не слушались и посылали подальше, а старики только посмеивались и часто ставили в наряды.

Солнце наконец встало — оранжевое и ослепительное, обнажив спрятавшиеся в тени городские крыши. Митя вернулся в палатку, надел влажное от ночной сырости «хэбэ», взял автомат и вышел под грибок.

Он вспомнил о вчерашнем разговоре со следователем. Когда за ним прибежал солдат от особистов, внутри все оборвалось.

Следователь предложил ему сесть, долго изучающе смотрел Мите в лицо, потом спросил:

— Какие отношения у вас были с военнослужащим Владимиром Бардаковым?

Митя не сразу понял, что он говорит о Вовке.

— Были друзьями.

— Как долго вы его знали?

— С учебного подразделения почти два года. — Митя понял, что Вовка залетел по-крупному.

— Вы знали, что Бардаков употребляет наркотики?

— Да, знал.

— И как часто, пока вы были писарем у замполита, он ночевал у вас?

Затылок онемел. Он догадался, что случилось.

— Всего один раз. — Митя набрался смелости и спросил: — Что с ним?

Следователь опять долго пристально смотрел на Митю, прежде чем ответить.

— Ваш друг, Владимир Бардаков, продал автомат за двести пакетов героина. Оружие было взято у душманов в качестве трофея. Было установлено, что оно принадлежит некоему Василию Нечаю, демобилизованному осенью прошлого года, — он не сдал автомат в оружейную комнату.

«Как по писаному говорит, козел», — зло подумал Митя.

Следователь продолжал:

— Небезызвестный вам рядовой Козлов показал на допросе, что ни вы, ни рядовой Лисовский не могли продать автомат, но у вас однажды ночевал какой-то друг. В общем, сознался ваш Бардаков во всем. Сейчас находится на принудительном лечении в Ташкенте.

Митя вздохнул.

— Сколько ему дадут?

— Не меньше семи, — следователь опять пристально посмотрел на Митю. — Вы знали о продаже оружия?

Митя вздрогнул.

— Нет, не знал.

— Когда обнаружили пропажу?

Митя вспомнил, как шарил рукой между стенкой и шкафом.

— Я не знал, что автомата на месте нет.

— Вы хотите сказать, — голос следователя полез вверх по хроматической гамме, — что столько времени не хватились пропажи, автомат вам был не нужен?

Митя покачал головой.

— Нет, не нужен. Только на случай тревоги.

Больше следователь не лез к нему с автоматом, но еще целый час мучился расспросами о Вовке: о его характере, о службе в учебке, спросил даже, была ли у него девушка.

Митя поежился под своим грибком. «А говорил: „Бросил, больше в рот не возьму!“ И как только он его нашел? Отплатил за ночлег!»

Труба пропела подъем, и, еще не смолкли звонкие в утренней тишине звуки, в парке взревели машины. Их батальон уходил на операцию в сторону Джелалабада. Водилы готовили машины. Митя подумал, что это последняя операция. Скоро в газетах появится приказ о дембеле, и гори все синим пламенем! Командир обещал, что после приказа дембелей брать не будет, благо их всего шестеро.

К палаткам одна за другой подкатили на погрузку ротные машины. Митя вошел в палатку и крикнул, стараясь как можно грубее и ниже: «Рота-а, подъем!»

За бугорком, на котором лежал Митин автомат, шумел широкий мутный арык. От этого однообразного шума закрывались глаза, и густые заросли по ту сторону сливались в сплошную зеленую полосу.

Они сидели в засаде вторые сутки и ждали, когда душманов выкурят с гор. Сначала испепеляющая жара долины казалась просто невыносимой. Раскаленный воздух обжигал легкие, не давал дышать. Пока ехали на броне, еще можно было терпеть, но когда колонна встала в долине перед речушкой, за которой вздымалась серая горная гряда, железо накалилось так, что к нему невозможно было прикоснуться.

Командир разрешил купаться по очереди. На берегу оставили пулеметчиков и полезли в сбивающий с ног поток. Вода оказалась теплой, а идти после купания, увязая по щиколотку в белом зыбучем песке, было тяжело. Они с нетерпением ждали ночи, думая, что будет прохладней, но вместо прохлады подул горячий ветер, принесший с собой москитов, от которых зудело все тело.

В три ночи их подняли и повели к вертолетам. Митя выдохся, не пройдя и половины пути, а сзади бежал налегке командир и кричал: «Шевелись, шевелись, недоноски! Солнце встает, не успеем!»

А потом их выкинули на плато. Митя выпрыгнул из вертолета на большой черный валун. Никто не стрелял. Он вспомнил, что нужно развернуться в цепь, и побежал.

Одного душмана они тогда увидели. Выскочил метрах в пятистах из камней и пошел петлять среди валунов. За спиной у него болтался карабин, но он не стрелял. Его попытались достать из автоматов, но поздно, он нырнул в расщелину и пропал.

Они прочесывали склоны до вечера, но было тихо. Зато внизу, в зеленой долине, все время стреляли — там шел бой. Ротный злился и орал на солдат. Говорили, у него после разведки, где он служил командиром взвода, чешется в одном месте. В конце концов он не выдержал и приказал спускаться в долину.

Когда рота подошла к кишлаку, все было кончено. Только дымились развороченные снарядами стены. «Бээмпэшки» десантуры стояли на окраине в саду, а вокруг валялись порубленные очередями ветки, пахло гарью. На передке одной из машин стояло четверо носилок, накрытых разноцветными афганскими тряпками, из-под тряпок торчали обутые в полусапожки ноги.

Десантура рассказала, что они чесали кишлак, и в одном из домов, будто и нет войны, женщина стряпала лепешки, она сказала, что душманов нет, а взводный и с ним еще трое солдат хотели посмотреть в доме. Когда лейтенант пошел к дверям, она завизжала, и тут их сверху всех четверых…

Они вернулись на броню вместе с десантурой. Всю дорогу Митя не мог оторвать глаз от маячившей впереди «бээмпэшки» с разноцветными афганскими тряпками.

А теперь они сидели в засаде и ждали, когда выйдет банда. Но вот уже вторые сутки душманы никак не шли. Они оставались невидимками и кроваво следили, словно насмехаясь над засадой: то подрывалась машина или бронетранспортер, и в воздухе кувыркались колеса, то вертолет разваливался на куски и камнем падал в горы, оставляя за собой масляно-черный столб дыма. Хотелось поглубже вжаться в землю и не видеть сливающиеся заросли, горы, подернутые дымкой зноя, бесконечный мутный поток.

Душманы на засаду не вышли. Их сняли, и колонна пошла дальше, через Джелалабад к пакистанской границе.

К концу пятого дня рейда рота получила приказ забраться на одну из пологих лесистых горок вдоль ущелья, по которому можно было уйти в Пакистан, и занять на ней оборону.

Командир опять завозникал, что его роту не считают за боевую и, в то время как все идут по ущелью к границе воевать с душманами, их ставят на охрану какой-то горушки. Этим он заработал в свой адрес немало нелестных пожеланий.

Они устроились шикарно. Сверху шумели деревья, закрывая от беспощадного солнца — укрепления строить не пришлось, потому что большие камни, застрявшие между стволами, служили прекрасным укрытием, — внизу блестел ручеек, куда можно было спуститься за пять минут.

Четыре дня они торчали на горе и слушали, как ротный проклинает начальство. На второй день их все-таки обстреляли. Какой-то одиночка пустил пару очередей, не причинивших никакого вреда, пули прошли высоко над головой. Ответили всей ротой. Митя, хоть и заложило уши, получил удовольствие от стрельбы, выпустив в сторону горы с другой стороны ущелья два рожка, и собирался зарядить третий, но увидел взбешённого ротного, неслышно открывающего рот, и не стал.

Артнаводчик вызвал артиллерию, и скоро над головой неприятно зашелестело. Склон горы покрылся грибами взрывов. Там загорелся лес, и ротный стал врать по связи, что горит душманский склад, хотя было видно, что горят деревья, но ротный все равно врал, он хотел отомстить за то, что его оставили в тылу.

А потом стало тихо. Так тихо, что даже не верилось, что в этих горах еще кто-то воюет, и, хотя ночью в небе хлопали осветительные снаряды, сверху все казалось мирным: деревца, блестки ручейка, рваные хлопья разлегшегося тумана. Ему вспоминались сказки о троллях из растрепанной книжки, и на душе становилось уютно. Сидя на горе, он выспался на сто лет вперед и все чаще думал о том, что служба прошла удачно. Не совсем, конечно, но все-таки удачно. И пока он вспоминал все, что было хорошего за два года, в сознании всплыло имя девчонки. Само собой всплыло, будто и не забывал. Он не был точно уверен, выдумал он его или действительно знал, как ее зовут, но память нарисовала вдруг новогодний бал и голос, объявляющий в микрофон белый танец, ее в сиреневом платье. Она пригласила его, и он, танцуя с ней, еще подумал: «Ну и худышка!» А она стала болтать всякую чепуху, что не успела сделать прическу, что после школы поедет поступать в театральный. Митя еле дотерпел до конца танца.

Потом он встретился с ней на улице. Было холодно, он торопился на дорогу, а она шла ему навстречу, с молоком. Они поздоровались как малознакомые люди, просто учились вместе, и всё.

Ребята показывали фотографии, хвастались. И у офицеров все стены были увешаны фотографиями. Он только сейчас понял, как страшно завидовал им. Конечно, мать ждет всегда, но, кроме матери, у них были девушки, жены, детишки — их будущее. А это совсем другое дело. И пусть она его не ждет, он вспомнил ее имя и теперь будет врать, что у него есть девушка, а потом приедет, найдет ее и скажет, что он ее помнил.

Их сняли днем. Неожиданно. Передали по раций, чтобы они возвращались на бронегруппу.

Ротный перестал злиться, когда узнал, что операция прошла без пехоты. Большую банду действительно накрыло артиллерией в ущелье, там стояла такая вонь от разлагающихся трупов, что невозможно было подойти. Три дня подразделения простояли на горах, но все было тихо, и они вернулись.

Ротный решил идти тем же путем и приказал Митиному взводному назначить дозор. Взводный выбрал троих — Митю и двух черпаков. Ему хотелось с Генкой, и он уже собирался попросить об этом взводного, но Генка попросился сам.

После четырехдневного отдыха и «диеты» из тушёнки с сухарями шагалось легко. Остатки воды булькали во флягах. Митя получил приказ далеко не отрываться, и, если тропа сворачивала или переваливала через горку, они дожидались, пока покажется рота.

Тропа сбежала вниз и опять полезла на поросшую колючим кустарником горку. Он помнил, что вершина у горы плоская, вся усыпанная камнями.

Генка споткнулся и напоролся ладонью на колючку. «А, черт!» Он остановился, чтобы вытащить ее.

Наверху дул легкий ветерок, шевеля клочками пожухлой травы между камнями и небольшими кустиками, окаймляющими вершину.

Следом за Митей прыгал с камня на камень Искер. Мите было неприятно, что взводный послал именно его и Генку. Они оба прослужили одинаково, но Искер при каждом удобном случае помыкал Генкой и называл его штабной крысой.

«Подожди, куда бежишь? Надо роту подождать». Митя оглянулся и увидел, что Искер тяжело дышит и вытирает пот со лба.

Больно ударило в правое плечо и в живот. Пальцы сами разжались, и автомат загремел в расщелину. Падая, Митя увидел, что Искер лежит, запрокинув голову, одной щеки у него нет и с лица стекают быстрые струйки крови на камень. Он стал шарить в расщелине, пытаясь нащупать автомат, но рука не доставала. «Где же Генка?» «Хэбэшка» намокла на животе. Митя попробовал пошевелить пальцами правой руки, но ничего не вышло. «Где же наши? Почему они не идут?»

Генка поднялся наверх, когда пули, повизгивая, прошли над головой. Прыгая за камень, он увидел, что Митя и Искер упали. От прыжка сыпучий склон пополз под ним. Генка попытался уцепиться за камень, но сломал ногти и поехал на животе вниз, увлекаемый песком и камнями. Он вцепился в склон и зарычал, но остановиться не смог.

Митя понял, что сейчас потеряет сознание — перед глазами встала красноватая пелена, сквозь которую он увидел бородатых людей с автоматами, идущих к нему, и среди них — совсем молоденького кудрявого мальчишку лет шестнадцати с «акэмээсом» на груди. «За мной. Или добьют, или в плен!» Пелена застилала глаза. Митя снова попытался достать автомат из расщелины. «Где же наши?»

Генка ободрал пальцы до крови и наконец остановился. Он упрямо полез на склон, волоча автомат. Ноги съезжали. Он выбился из сил и заорал: «Они же там погибнут!» Он опустился на спину и, плача, выпустил одной очередью весь рожок.

Митя увидел, как над склоном прошли трассеры. Душманы присели. «Наши! Не успеют!» Когда душманы поднялись и пошли к нему, он тоже поднялся. Голова закружилась, в глазах расплылись черные круги. Сквозь свое хриплое дыхание и удары крови в голове он услышал, что они переговариваются. «Только бы не выстрелили». Он отогнул усики кольца «эфки» за спиной и достал гранату из подсумка. Ребристая поверхность впилась в ладонь. «Мама, спаси меня!» Митя рванул кольцо и разжал побелевшие пальцы…

У дверей чекового магазина собралась толпа. Ждали открытия. Говорили, что был завоз дешевых джинсов, кожаных ремней и всякой хавки, вплоть до черной икры. Задние напирали на передних, толпа бурлила в ожидании. Из-за шторы выглянула продавщица и покачала головой.

Генка, поскрипывая сияющими полусапожками, подошел к толпе. «А ну, расступись, чижара! Дорогу дедушке Советской Армии!» Он прошел к дверям, раздвигая локтями послушно отступающую толпу.

Генка добрался до крылечка и пощупал во внутреннем кармане пачку чеков, перетянутых резинкой. Магазин открылся, и он вошел первым.