Жизнь и судьба Михаила Ходорковского

«Левый поворот»

1 августа 2005 года в газете «Ведомости» вышла новая статья Михаила Ходорковского «Левый поворот».

Идеологически она вполне в русле «Кризиса либерализма в России», но речь идет и о корнях путинского авторитаризма. Именно в выборах 1996-го Ходорковский и видит корень зла.

Примерно в этот период или чуть позже и началась наша переписка. И я с ним спорила. «Корень Путинской диктатуры лежит в 1993 году, — писала я. — И дело даже не в расстреле парламента, а в той конституции, которую тогда приняли.

Я помню первый съезд движения «Демократическая Россия». 1990 год. Мне посчастливилось перекинуться парой слов в кулуарах с Олегом Румянцевым. Я тогда думала: «Вот это да! Я беседую с автором новой российской конституции!»

Как бы не так!

Я не помню подробностей той конституции, помню, что была хорошая. По крайней мере, ничто не вызвало у меня резкого неприятия.

А в 1993-м… Я же ее с карандашиком прочитала. И все прекрасно поняла. И даже не могу оправдываться тем, что чего-то не знала. Понимала, что документ отвратительный. ультрапрезидентская конституция, в которой уже заложен будущий переход к авторитаризму. Но бывшая, советская, казалась еще хуже, а другой альтернативы не было. И я проголосовала «за»».

В статье Михаил Борисович вспоминает обращение «Выйти из тупика!», которое подписал в марте 1996-го вместе с еще двенадцатью крупнейшими предпринимателями, в частности Гусинским и Березовским. Я уже упоминала это письмо.

Авторы его призывали к политическому компромиссу с левыми.

«Идея письма была очень проста, и, самое главное, мы в нее верили, — пишет Михаил Ходорковский в статье «Левый поворот». — Президентом России должен оставаться Борис Ельцин — как гарант гражданских свобод и человеческих прав. Но премьер-министром, причем, несомненно, с расширенными полномочиями, должен стать глава КПРФ. Потому что экономическая и социальная политика не могут не «покраснеть» — иначе «послевыборная война», как говорилось в тексте обращения, неизбежна. Нужен левый поворот, чтобы примирить свободу и справедливость, немногих выигравших и многих, ощущающих себя проигравшими от всеобщей либерализации».

«Была избрана другая стратегия, — пишет он. — Многомиллионные вложения и машина безграничных манипуляций общественным мнением во имя победы Ельцина».

«Потом стало ясно, что и преемственность власти в 2000 г. нельзя обеспечить без серьезного отступления от демократии. И так возник Владимир Путин с уже начавшейся второй чеченской войной на плечах и политтехнологическим сценарием, призванным обеспечить «стабильность во власти — стабильность в стране»».

«Новое поколение кремлевских кукловодов просто решило, что для выживания режима необходим гигантский блеф». Надо сделать вид, что они отвечают на вопросы «застывшей в неизменности с 1995 года повестки дня» и о том, кому досталась приватизированная собственность и почему «люди, не блещущие ни умом, ни образованием, заколачивают миллионы, а академики и герои, мореплаватели и космонавты оказываются ниже черты бедности», «почему, когда мы жили в плохом Советском Союзе, нас уважал или, во всяком случае, боялся весь мир, теперь же, в дни свободы, презирают как недоумков и наглых нищих», «разве заслужили мы правителей вдесятеро более циничных и стократ более вороватых, чем партийные бонзы» и «Где мы? В какой точке мира? И есть ли тут хоть какой-то постоянный источник света?»

«Этот блеф и стал основным содержанием проекта «Путин-2000»», — пишет Ходорковский. Путинская «стабильность» иллюзорна, и «кризис назрел»:

«Социальные взрывы случаются не там, где экономический крах, а где пришла пора распределять плоды экономического подъема. Не там, где все более или менее равны в нищете, а где 1 % богатых и 9 % относительно благополучных материально и психологически резко оторвались от 90 % бедных и — что еще более важно — униженных».

«Кремлевские политтехнологи опять — и еще тверже — знают, что этот государственный курс может сохраниться только антидемократическим путем. Что на честных выборах неизбежно победят левые. Потому и закручиваются гайки, и монополизируется телевизионный эфир, и избирательный закон меняется в направлении полного неучастия в выборах всех партий, кроме тех, которые на 102 % подконтрольны президентской администрации».

Ценности жителей России — левые. Они за бесплатное образование, достойные пенсии, возврат дореформенных сбережений и вместе с тем за возвращение к выборам губернаторов и восстановление института депутатов-одномандатников.

«Это и есть, собственно, программа следующей российской власти: государственный патернализм и демократия, свобода и справедливость — вместе, по одну сторону баррикад», — пишет Ходорковский.

«… ресурс постсоветского авторитарного проекта в России исчерпан. Во-первых, потому, что ему противостоит народ, который ареста счетов не боится — в силу их отсутствия, — а свой выбор уже готов делать не по рекомендациям официальных СМИ, а по зову собственного исторического нутра. Во-вторых, чтобы в таком проекте идти до конца, нужны Ленин со Сталиным, на худой конец — Троцкий: люди, бесконечно уверенные в собственной правоте, не мотивированные ничем, кроме своей идеологии и легитимированной ею власти, готовые за эту власть умирать и убивать. В Кремле сегодня таких людей нет и быть не может: интересы и жизненные устремления нынешних российских руководителей — к счастью и для них, и для остальной России — слишком меркантильны и буржуазны, чтобы можно было представить их в роли кровавых палачей и вешателей. Говорю об этом как человек, только что получивший от них девять лет тюрьмы».

«Новая российская власть должна будет решить вопросы левой повестки, удовлетворить набравшее неодолимую силу стремление народа к справедливости. В первую очередь — проблемы легитимации приватизации и восстановления патерналистских программ и подходов в ряде сфер. Заниматься этим придется даже в том случае, если следующим президентом будет либеральный Михаил Касьянов или прямой путинский преемник — скажем, Сергей Миронов. Иначе государство взорвется, энергия протеста прорвет слабую оболочку власти».

Все-таки Михаил Борисович непробиваемый оптимист. Ну какая на болоте энергия протеста?

Пиар-проект «Путин» прекрасно здравствует до сих пор, даже с легкой примесью пиар-проекта «Медведев». Вместо «восстановления патерналистских программ» оказалось достаточно «национальных проектов» вполне пропагандистского свойства. Ну и чуть-чуть крошек с барского стола.

И то, в основном, в Москве.

Мне это напоминает старый советский анекдот. Едет Брежнев в поезде. Неожиданно поезд останавливается и машинист докладывает, что впереди разобраны пути. «Окна занавесить, вагон раскачивать — создадим иллюзию движения», — командует Леонид Ильич.

Современные российские власти явно взяли метод на вооружение.

Да, они не кровопийцы, конечно. Кровопийство для них факультативно, только когда иначе украсть нельзя.

И нам остается восславить горные лыжи, благословенный Куршевель и прочие европейские курорты за то, что Путину далеко до Сталина и даже Брежнева, и окна занавешены неплотно.

Довыборы и Мосгорсуд

Примерно через неделю после публикации «Левого поворота» 9 августа 2005 года Михаила Ходорковского перевели из специзолятора 99/1 в специзолятор 77/1 той же тюрьмы «Матросская тишина» из камеры на 5 человек в камеру на 11 человек, без холодильника, телевизора и доступа к свежей прессе.

ФСИН объяснила переселение, понятно, ремонтом. Правда, корреспонденты «Коммерсанта» тут же раскопали, что ремонт косметический и остальных сидельцев специзолятора почему-то переводят из камеры в камеру, а не в другой СИЗО.

Одновременно из тюремной больницы в общую камеру перевели и Платона Лебедева. В больнице, по странному совпадению, тоже начался ремонт.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что новая камера Ходорковского рассчитана вовсе не на 12 человек, а на 18–20, а сидят в ней вместе с Михаилом Борисовичем всего 14, так что там «вполне приемлемые условия» — отчитался перед прессой глава ФСИН Юрий Калинин.

С Ходорковским встретился его адвокат Юрий Шмидт и передал, что узник ни на что не жалуется и никогда и не претендовал на то, чтобы как-то отличаться от других.

10 августа на сайте пресс-центра адвокатов Ходорковского появилось заявление Михаила Борисовича о том, что он собирается участвовать в довыборах в Госдуму по Университетскому округу на освободившееся место депутата Михаила Задорнова, который ушел на работу во Внешторгбанк.

«Совершенно убежден, что избраться мне не дадут, — писал Ходорковский. — Но если я получу обращения людей, мнения которых для меня имеют значение, я соглашусь, зная при этом, во-первых, что избраться не дадут, во-вторых, что последуют новые репрессии».

Юридических препятствий для его выдвижения не было. Приговор был обжалован и еще не вступил в законную силу. Но после рассмотрения кассации Мосгорсудом и подтверждения приговора он тут же терял право быть избранным.

Шансы в случае регистрации кандидатом в депутаты были, и неплохие. В интеллигентском Университетском округе неизменно побеждали кандидаты демократической ориентации. Например, ушедший в банковский бизнес Михаил Задорнов шел от «Яблока».

23 августа о поддержке Ходорковского заявили Ирина Хакамада и зампред партии «Яблоко» Сергей Иваненко.

В тот же день стало известно, что Михаил Ходорковский объявил сухую голодовку в знак протеста против помещения в карцер его друга Платона Лебедева. И собирается держать голодовку, пока Лебедева не выпустят из ШИЗО.

Карцер. Или штрафной изолятор. ШИЗО. Камера площадью около трех квадратных метров, холодная, полная насекомых, обычно с бетонным полом. Высокий Платон Лебедев даже лежа на шконке не мог вытянуться во весь рост. А днем койку убирали и пристегивали к стене, так что тяжело больному заключенному приходилось сидеть на четырнадцати томах судебных протоколов, выданных ему для изучения.

Платона Леонидовича заключили в карцер еще 18 августа за отказ от прогулок. «Но Платон тяжело болен и более года не в состоянии выходить на тюремные прогулки, — писал Ходорковский. — Моего друга бросили в карцер с тем, чтобы отомстить мне за мои статьи и интервью… Но пусть он знает, что он не один».

В прессе начали активно обсуждать, когда именно Ходорковского начнут кормить принудительно с помощью зонда.

Как Андрея Сахарова.

На следующий день у стен «Матросской тишины» была акция солидарности с Михаилом Борисовичем. Пришли правозащитники, участники группы «Совесть», Гарри Каспаров, Лев Пономарев. Собралось около 200 человек. Люди держали портреты Ходорковского с надписями «Нет тюремному произволу!» и «Расправа продолжается!».

Приехала милиция. Майор через громкоговоритель просил разойтись. «Это — и не пикет, и не митинг, — объясняли собравшиеся. — Это собрание сочувствующих людей, некоторые из которых носят с собой портреты Ходорковского, как милиционеры — погоны на плечах». Пока милиционеры ждали подкрепления, акция закончилась, и никого не потребовалось разгонять. Но участники обещали собираться регулярно до конца голодовки.

В тот же день представители ФСИН заявили, что никакой голодовки нет, поскольку Ходорковский не писал о ней заявления. Оказывается, он должен был подать заявление в администрацию СИЗО с указанием цели голодовки.

Кроме того, он регулярно получает посылки из дома и отоваривается в тюремном лотке. 23 августа, например, на 4 тысячи 200 рублей.

И в камеру еду дают, и несъеденного не остается.

Так как голодовки как бы нет, то и контролировать здоровье Ходорковского, и кормить его принудительно никто не собирается.

«Выглядит он плохо, — рассказывал журналистам Антон Дрель. — Он ведь с 19 августа на сухой голодовке. Не сообщал о ней, потому что надеялся, что Лебедева все же не станут держать в карцере. У него не было претензий к изолятору, поскольку решение о переводе Лебедева в карцер исходило не от администрации, а принималось сверху». И потому он не подал заявление о голодовке.

А может быть, просто не знал, что нужно подавать заявление.

Это его первая голодовка.

Он все учтет.

Больше их не будут подвергать сомнению.

А по поводу посылок из дома и покупок в ларьке он передал через адвоката Дреля: «Пусть родные ребят, которые находятся со мной в камере, знают: они будут питаться нормально».

В тот же день «Союз правых сил» принял заявление, где призвал Ходорковского прекратить голодовку и «сохранить свои силы в интересах России и демократии».

25 августа Михаила Борисовича все же обследовали тюремные врачи.

И во всем признались: у осужденного «зафиксировано обычное состояние, характерное при сухой голодовке».

Что это за состояние, пояснил Генрих Падва: «Когда я его видел в последний раз, он невнятно говорил, его вело, была некоторая заторможенность».

Вечером того же дня 25 августа Платона Лебедева выпустили из карцера и перевели обратно в общую камеру.

В тот же день Михаил Ходорковский, как и обещал, прекратил голодовку. Но тюремная еда ему была противопоказана. После голодовки можно только воду. Иначе — смерть.

Не успел Лебедев прийти в себя после карцера, а Ходорковский — выйти из голодовки, как стала известна дата рассмотрения их кассации в Мосгорсуде: 14 сентября. За две недели суд должен был ознакомиться с 450 томами уголовного дела и 15 томами судебных протоколов…

Суд «изучил» их за пять дней.

31 августа на сайте пресс-центра Михаила Ходорковского появилось его обращение к избирателям.

Оказывается, его поддерживали Томск, Новосибирск, Ульяновск — везде ему предлагали избираться в органы власти в этих регионах.

«Все, кто не побоялся сегодня поддержать заключенного Ходорковского, продемонстрировали, что в регионах России, вопреки домыслам циничных и сытых кремлевских глашатаев, отнюдь не утрачены гражданское мужество и подлинное человеческое благородство, — пишет он в обращении. — Я знаю это по многим тысячам писем, приходящим ко мне. Теперь — получил еще одно яркое подтверждение. И потому, без преувеличения, счастлив. Ваша позиция помогает мне жить и бороться в тюремной камере».

«В нашей общей борьбе я очень рассчитываю на живую энергию, талант и смелость российской глубинки. Но чтобы мои слова были действительно услышаны всей Россией и всем миром, я должен баллотироваться — в Москве».

И обещает, что после освобождения его первые поездки будут в Томск, Новосибирск и Ульяновск.

Он борется «не за пропуск в депутатскую столовую и не за кабинет в Охотном ряду. А за право каждого жителя России заявить во всеуслышание: нынешний кремлевский режим исчерпал себя, и дни его сочтены. На смену распадающейся, разлагающейся путинщине должно прийти новое поколение лидеров, думающих не о позорном месте у номенклатурной кормушки, а о судьбе России в третьем тысячелетии».

Вы вдумайтесь! Это пишет человек, который находится в полном распоряжении этого режима, в полной его власти. И ему предстоит кассационное рассмотрение в суде, полностью подконтрольном тем, с кем он решил бороться.

В тот же день было объявлено о создании инициативной группы по выдвижению Ходорковского.

Состав группы получился просто безумным: секретарь политсовета СПС Борис Надеждин, лидер НБП Эдуард Лимонов, журналист Сергей Доренко, член политсовета СПС Владимир Кара-Мурза, лидер партии «Наш выбор» Ирина Хакамада и член партии «Яблоко» Алексей Мельников.

Объединение яблочников с членами СПС еще можно понять, хотя до этого они не объединялись ни в какую. Но с ними Лимонов, левее которого только стенка! И Ходорковский смог их объединить. Только своим именем.

В его поддержку рассчитывали собрать более 100 тысяч подписей.

«Мы люди разных взглядов, разных идеологий, — объяснили участники инициативной группы. — Однако все мы считаем, что нынешняя власть ведет Россию дорогой разложения, распада и исторического краха. И потому поддерживаем Ходорковского как одного из самых ярких и мужественных оппонентов этой власти… Мы не сомневаемся, что Ходорковский, если будет зарегистрирован кандидатом в депутаты, выиграет выборы».

На следующий день, 1 сентября, обращение Ходорковского к избирателям с сайта пресс-центра перепечатал «Коммерсант». [177]

Довыборы в Госдуму были назначены на 4 декабря.

7 сентября Михаил Ходорковский направил в окружную избирательную комиссию уведомление о намерении участвовать в выборах. Уведомление было подано через спецчасть СИЗО.

12 сентября адвокаты просили перенести дату кассационного рассмотрения в Мосгорсуде. Оказывается, дело ушло туда только на прошлой неделе, и адвокаты так и не получили из Мосгорсуда никаких уведомлений о том, что оно принято к рассмотрению.

В тот же день адвокат единственный адвокат Ходорковского, который имел право принимать участие в кассационном разбирательстве, — Генрих Падва — попал в больницу.

Мосгорсуд проявил истинное великодушие и отложил рассмотрение кассационной жалобы Ходорковского… На неделю.

Михаил Борисович сказал, что не готов защищать себя сам, без адвоката. «Мещанский суд ограничил защиту во времени для подачи дополнений и замечаний на приговор, и адвокатам пришлось работать с ним (приговором) по частям, — объяснил он. — Возможно, только Генрих Павлович сможет полно представлять мои интересы в кассационной инстанции Мосгорсуда. Я считаю, что без участия адвоката, полно знающего дело, рассматривать жалобы невозможно».

Прокурор Шохин тут же обвинил защиту в затягивании процесса.

Это действительно было выгодно Ходорковскому, который стремился успеть зарегистрироваться кандидатом в депутаты, а его заявление все еще лежало у начальника СИЗО.

Была и еще одна причина. 21 сентября истекал срок давности по делу НИУИФ.

Сам Падва сообщил, что его госпитализировали в связи с «подозрением на онкологическое заболевание» и «резким обострением». «Меня не интересует, как там выстраиваются спекуляции в генпрокуратуре, — заявил адвокат. — Это не сказки, а факты. На самом деле я давно уже должен был уехать в Израиль и там прооперироваться».

19 сентября выяснилось, что в три камеры на этаже Ходорковского, на полчаса в каждую, втолкнули инфекционного больного. По странному совпадению, в одной из этих камер сидел Платон Лебедев, а в другой — Михаил Ходорковский. В результате в этих камерах был объявлен карантин, и к Михаилу Борисовичу не допустили адвокатов. Так что в день кассационного рассмотрения он ничего не знал ни о ходе болезни Падвы, ни о том, сможет ли Генрих Павлович принять участие в заседании, ни о том, кого он рекомендует вместо себя.

Зато знали прокуроры и представили суду справку о том, что Падва проболеет не менее месяца.

Ходорковский попросил разрешения посоветоваться с адвокатами Дрелем, Дятлевым и Левиной и спросить, соответствует ли справка действительности и кого из них рекомендует Генрих Падва.

Адвокаты присутствовали в зале, но разрешения не дали. Их просто назначили защитниками. Михаил Борисович пытался возражать, говоря, что они, увы, не обладают уникальными способностями судей Мосгорсуда и не смогут за столь короткий срок изучить 450 томов дела.

Но его не слушали.

Адвокатов назначили против его воли.

Зато теперь он смог с ними посоветоваться.

Справка действительности не соответствовала. Генрих Падва обещал появиться к концу недели, а вместо себя рекомендовал Юрия Шмидта, который пребывал то ли в родном городе Петербурге, то ли в городе Копенгагене.

Так что заседание пришлось перенести еще на день.

А потом еще на один день. В итоге слушания назначили на четверг 22 сентября.

В четверг присутствовал и Генрих Падва, отказавшийся ради этого от операции, и срочно прилетевший в Москву Юрий Шмидт, который был назначен как государственный адвокат (по ст. 51 УПК РФ [178]).

Защитники просили отложить заседание еще раз, чтобы иметь возможность встретиться с подзащитным в СИЗО, куда их так и не пустили.

Сам Ходорковский просил отложить заседание на восемь недель, чтобы успеть изучить оставшиеся документы, из которых прочитал только четвертую часть.

Суд отказал и ему, и защитникам.

Еще успели выступить адвокаты Генрих Падва и Юрий Шмидт. Первый говорил о нарушениях в ходе процесса, второй — об эпизоде с неуплатой налогов с физического лица.

Михаил Борисович успел рассмотреть эпизод с кредитованием компании «Мост» и произнести свою знаменитую речь «Меня признал виновным не суд, а группа бюрократов», на которую сейчас в «Яндексе» более 180 тысяч ссылок:

«Заказчики и организаторы уголовного дела против меня пытаются убедить общество в том, что разобраться в этом деле, как говорится у нас в стране, «без пол-литра» невозможно. А значит, остается только верить суду.

Я достаточно легко докажу, что в моем деле разобраться просто.

Понять, что я невиновен — просто. Виновным меня признал не суд, а группа бюрократов, которая убедила власть в необходимости ограничить финансирование оппозиции, а заодно пытается получить приз в виде кусков «ЮКОСа» — лучшей, крупнейшей компании страны. Мещанский суд только озвучил решение этих лиц, не имеющих никакого отношения к судебной власти и позорящих Россию». [179]

Он еще успел вкратце остановиться на каждом из эпизодов.

«Кремлевские чиновники приходят и уходят, — в заключение сказал он. — Те, кто растаскивает «ЮКОС» и дает суду незаконные приказы, — тоже не вечны. Уже через несколько лет они уедут на запад доживать жизнь. Это бессовестные люди, для которых ни честь, ни совесть, ни закон, ни Родина ничего не значат. Не хотелось бы, чтобы мы ради сиюминутных интересов нескольких бюрократов уничтожили репутацию суда, всей российской судебной системы, всей нашей власти в конечном итоге. Давайте вместе подумаем о будущем — о тех людях, которые придут после нас и будут судить о нас, о нашем поколении по тому, что происходит сегодня».

Грядущий потоп, как всегда, никого не интересовал.

Кассацию рассмотрели в один день. Не поленились просидеть в суде до девяти вечера, чтобы только не упустить эпизод с НИУИФ, по которому заканчивался срок давности. Его искусственно продлили на один день, решив, что «преступление» было окончено не в день заключения договора купли-продажи акций, а в день их перевода на счет покупателя, то есть как раз 22 сентября, а не 21-го.

Впрочем, это мало на что повлияло.

Эпизод с «Мостом» исключили, я уже писала на каком основании. Исключили обвинение в злостном неисполнении судебных решений о возврате государству 44 % акций ОАО НИУИФ и 20 % акций ОАО «Апатит» по причине отсутствия таковых судебных решений. И переквалифицировали хищение апатитового концентрата на статью об упущенной выгоде, что я тоже упоминала.

В результате срок снизили на один год, до восьми лет.

Приговор вступил в законную силу.

В тот же день из России депортировали канадского адвоката Ходорковского Роберта Амстердама, мотивируя это тем, что он занимался адвокатской практикой, не имея рабочей визы.

В тот же день адвокаты Антон Дрель, Денис Дятлев и Елена Левина были вызваны в московское управление Минюста для дачи объяснений по кассационному разбирательству. Их собирались лишить статуса за отказ защищать Ходорковского, который отказался от их защиты. Адвокатская палата возбудила против них дисциплинарное производство.

Все же сколь гуманны наши законы, сколь трогательна забота властей.

Дело разбирала адвокатская палата с Генри Резником во главе…

Мне известен еще только один исторический пример преследования адвокатов вместе с подзащитным. В Испании во времена инквизиции адвокат нес равную ответственность со своим клиентом. То есть шел на костер, например.

И никаких забот не было у господ инквизиторов.

Еретиков никто не решался защищать.

Этап

28 сентября, через шесть дней после вступления приговора в законную силу, в избирком пришло письмо Михаила Ходорковского с согласием баллотироваться в Думу. Но права на это он уже не имел.

Да и общество занимало другое. В прессе активно обсуждалось, в какую колонию его отправят. Подмосковье? Нижний Тагил? Рязань?

29 сентября он сделал заявление «О преступной слабости власти»:

«Кремлевская пропаганда любит морочить голову российскому народу и всему миру: дескать, в последние годы власть в России резко усиливается. Еще немного — и станет совсем сильной.

С тех пор эта власть лишилась армии и почти лишилась некоррумпированных чиновников. Кремль так и не сумел использовать 5 лет гигантских цен на нефть для хотя бы минимального изменения структуры национальной экономики. В свое отрицание, в объект горьких насмешек превращена судебная система страны. Позорно утрачены позиции России на постсоветском пространстве. На всех этажах власти царит бездарность — талантливые люди изгоняются отовсюду. А мы все слышим и слышим истерические заклинания про какую-то нечеловеческую кремлевскую силу.

В кремлевской обойме не оказалось ни единого человека, способного сразиться со мною, простым заключенным Ходорковским, в открытом и честном политическом бою. И потому власть отправляет меня на 8 лет в лагеря. Опозорив себя перед всем миром скандальным фарсом под названием «процесс над Ходорковским и Лебедевым», Кремль вымещает злобу на моих защитниках. Их хотят лишить адвокатского статуса. Ни одна не то что сильная, а просто уважающая себя власть не поступила бы таким образом.

Не может считаться сильной власть, которой наплевать не только на репутацию страны и государства, но даже на свою собственную репутацию. Все эти сечины знают, что ни на что конструктивное, созидательное не способны. Они могут только паразитировать, отнимать и разрушать. Они догадываются, что их ожидает не просто осуждение — презрение следующих поколений. И потому бесятся в бессильной злобе, как мелкий бандит за 5 минут до прихода милиционера.

Своими действиями нынешняя власть демонстрирует, что она преступно слаба. Потому она не может действовать политическими методами, панически боится реальной оппозиции и не способна нести ответственность за то, что происходит в стране.

Как учит нас история, нет ничего опаснее для России, чем слабые безответственные правители. Именно такие правители всегда провоцировали великие потрясения и ставили под угрозу существование великой страны.

Потому ответственные за провалы в построении российского государства должны уйти во время демократической передачи власти новому президенту и не позднее, а уж тем более отказаться от противозаконных идей продления собственных полномочий». [180]

Никуда они не уйдут.

А слабая власть в России и по двадцать лет правит. Например, Бирон при Анне Иоанновне.

Итак, Ходорковский обличает власть, ту самую, которая в данный момент решает, куда его сослать.

5 октября в структурах «ЮКОСа» прошли новые обыски в рамках уже второго дела Ходорковского об отмывании денег, возбужденного еще в декабре 2004-го. Обыскивали инвестиционный банк «Траст», национальный банк «Траст», офис защитника Ходорковского Антона Дреля, адвокатское бюро «ALM Feldmans» и ООО «ЮКОС-ФБЦ».

Более того, обыск был в офисе голландской «дочки» НК «ЮКОС» «YUKOS Finance B.V.». Тогда в Европе еще оказывали России правовую помощь в деле «ЮКОСа».

Следствие утверждало, что выявило схемы «хищения выручки от добычи нефти и последующей ее легализации путем выплаты дивидендов подставным фирмам, зарегистрированным в ряде зарубежных стран».

Еще весной Ходорковский сделал заявление для прессы: «Понимают ли авторы нового обвинения в мой адрес всю его опасность для нашей страны? Попытка прокуратуры назвать публичную выплату дивидендов всем акционерам компании «ЮКОС» (среди которых десятки тысяч российских и зарубежных граждан, фондов, организаций) отмыванием денег делает труднопредсказуемыми масштабы этих последствий».

Но тогда обвинения не были предъявлены.

Ходорковского должны были отправить в колонию в течение десяти дней с момента получения администрацией СИЗО уведомления о вступлении приговора в законную силу. Уведомление пришло в «Матросскую тишину» 27-го сентября. А значит, 7 октября Ходорковского и Лебедева должны были этапировать из Москвы.

А обыски были пятого.

«Все это подтверждает высказанные ранее предположения, что правоохранительные органы намерены содержать осужденных Ходорковского и Лебедева в Москве, — писала газета «Коммерсант». — Вчерашние события указывают на то, что уже сегодня или завтра Генпрокуратура, скорее всего, предъявит господам Ходорковскому и Лебедеву новые обвинения, что даст возможность оставить их в «Матросской Тишине»».

«Коммерсант» не угадал.

Впрочем, не угадал никто.

На следующий день, 6 октября, обыскивали «Открытую Россию».

«Два года мы наблюдали трагедию правосудия. Сейчас настала пора фарса», — прокомментировал Ходорковский. А директор программ фонда Александр Осовцов заявил, что цель Генпрокуратуры — «лишить Михаила Ходорковского возможности заниматься общественной деятельностью».

7 октября был день рождения Путина. Михаил Борисович поздравил его через «Коммерсант»:

«Вы — очень мужественный человек, поскольку согласились, будучи подполковником, занять больше чем маршальскую должность.

Вы — весьма удачливый лидер, которому удалось спасти и сохранить главное достояние современной России — высокие цены на нефть.

Вы — прекрасный друг и партнер: даже своей репутации вы не пожалели ради ваших товарищей, которые разрушили «ЮКОС», еще недавно крупнейшую нефтяную компанию страны.

Вы — человек щедрый и явно любящий футбол.

У вас сегодня есть почти все. И я хочу пожелать вам того немногого, чего у вас нет: свободы и покоя. Вы обретете их, когда в соответствии с Конституцией России уйдете с этого неблагодарного президентского поста.

Бог даст, скоро увидимся. С днем рождения!»

О, конечно, Жорж Дантон был гораздо экспрессивнее сдержанного Ходорковского, когда по пути на гильотину, проезжая мимо дома Робеспьера, воскликнул: «Максимилиан, я жду тебя!»

Но смысл тот же.

10 октября стало известно, что Ходорковский и Лебедев этапированы из СИЗО «Матросская тишина» в колонию общего режима.

«Коммерсант» утверждал, что речь идет о колонии номер 13 в Саратовской области, где в свое время сидел Эдуард Лимонов.

И в очередной раз ошибся.

«Во ФСИН говорят, что господа Ходорковский и Лебедев далеко от Москвы сидеть не будут, поскольку Генпрокуратура собирается предъявить им новое обвинение», — писал «Коммерсант».

И ошибался.

Колония

Платон Лебедев нашелся 13 октября в колонии особого режима ОГ 98/3 в поселке Харп Ямало-Ненецкого округа (ЯНАО). На территории этой колонии есть небольшой участок общего режима.

Заговорили о том, что и Ходорковского доставят туда же. Ну, или в Пермскую область. В Новгородскую. В Свердловскую…

Его искали девять дней…

Пресса, родственники.

Адвокаты сбились с ног, разыскивая своего клиента.

Тем временем за 6000 км от Москвы, в Краснокаменске, маленьком городе почти на китайской границе, произошло, казалось бы, никак не связанное с этим событие…

— История с Михаилом Борисовичем у нас началась с 18 октября 2005 года совершенно неожиданно для меня, — рассказывает мне Наталья Юрьевна Терехова, адвокат, заведующая юридической консультацией в Краснокаменске. — О том, что у нас в городе появился Михаил Борисович, я узнала от парикмахера. Она сказала: «Знаешь, к нам в зону привезли Ходорковского».

Я говорю: «Что, привезти его больше некуда?»

Она: «Совершенно точно: привезли Ходорковского».

Я уезжала в этот день в командировку в Читу. Она в шестистах километрах от нас. Краснокаменск находится на юге читинской области в девяноста километрах от Забайкальска, а Забайкальск на границе с Китаем. А если по прямой, то до китайской границы около 30 км. Краснокаменск построили для, как говорили раньше, «важнейшей отрасли народного хозяйства»: добычи урана. Это была закрытая административно-территориальная единица, и при советской власти город жил неплохо. А после 1991-го — стал бедствовать. Основное градообразующее предприятие — объединение, которое занимается добычей урана, и все остальное подчинено этому.

Я уехала в командировку 15 октября. Вернулась 18-го. До Читы 15 часов поездом. Очень долго для 600 км: дорога плохая. Автомобилем получается около 8–9 часов, потому что дорога… Дураки и дороги — вот и все! Но ездим все равно на машине. Самолеты раньше летали три раза в день, когда было все благополучно и был СССР. Потом их отменили. Аэропорт в городе есть, но самолеты не летают. А лететь всего час.

Я тогда заведовала всеми адвокатами города Краснокаменска.

Приезжаю из командировки, и у меня на столе лежит уведомление о том, что администрация ФГУ [181] ИК-10 просит меня прибыть к ним в учреждение.

Приглашение колонией адвокатов — практика не распространенная, и я не откликнулась.

Они начали звонить. Спецчасть [182]. Начальник спецчасти. Просили приехать. Я говорю: «Пока вы мне не озвучите причину моего приезда, я не приеду, мне необходимо это знать». Добиваться пришлось долго, пока они не сказали: «У нас здесь Ходорковский, он хочет вас видеть».

Я уже знала, что это не тот человек, с которым можно общаться безнаказанно. Отношение властей к нему очень, очень и очень плохое. И задумалась: «Ехать, не ехать?» Если поеду — возникнут проблемы. К тому же у него много московских адвокатов, зачем я понадобилась?

Потом подумала, что он все-таки человек, непонятно, как оказался в Краснокаменске, и Ходорковский, не Ходорковский, а надо выяснить, зачем ему помощь. Второе взяло верх, и я поехала не к Ходорковскому, а к человеку, которому требуется помощь.

Начальником колонии тогда был Александр Геннадьевич Евстратов. И в администрации ко мне отнеслись внимательно. Пригласили к нему в кабинет. Оказалось, что поступило заявление от Ходорковского с просьбой вызвать адвоката Терехову для беседы и оказания юридической помощи.

Я говорю: «А почему не уведомили его родственников и адвокатов?» Они промолчали.

И я пошла на встречу с Михаилом Борисовичем.

Нас привели не в кабинет, где я обычно встречалась с подзащитными, а в помещение ШИЗО: штрафной изолятор, где отбывают наказание те, кто совершил нарушение. Я очень удивилась: не успел приехать — и сразу ШИЗО. Меня привели в кабинет в помещении ШИЗО, хотя раньше там не было комнат для общения с адвокатами.

Кабинет был перегорожен сеткой, похожей на сетку Рабица — фактически клетка. Когда я вошла, там никого не было. Стоял столик, я присела. Я привыкла общаться с подзащитными за одним столом. Так было всегда. Встреча с обыкновенным подзащитным происходит в комнате для встреч с адвокатами, а не в помещении ШИЗО. Там был стол, а тут кабинет разделен решеткой наполовину. Михаил Борисович зашел, поздоровался и сел напротив меня. Мы начали общаться с ним за одним столом.

Буквально минут через двадцать заходит человек, который руководит оперотделом колонии, и говорит, что общаться за этим столом нельзя, и Михаила Борисовича необходимо поместить за решетку.

Ну, так как я дама с характером и не привыкла, чтобы моих подзащитных ущемляли, тем более неправомерно, и начала возмущаться. Я сказала, что не могу так общаться с человеком, мы не в зоопарке, и я не вижу никакой угрозы с его стороны и необходимости его изолировать. На что Михаила Борисович сказал: «Вы сейчас будете многому удивляться, но вы не удивляйтесь, я уже ко всему привык, мне необходимо с вами пообщаться, пока мне предоставили такую возможность, возмущаться по этому поводу мы не будем».

И он зашел за решетку. У меня были, конечно, большие глаза. Одна третья комнаты отгорожена этой сеткой. Он в дверь зашел, дверь закрыли, и там маленькое окошечко. И я стою, и его лицо в клеточку, как в зоопарке: ходит животное по клетке — так и у нас.

Я бы начала возмущаться дальше (я же не знала тогда всех «прелестей» дела Ходорковского), но Михаил Борисович попросил: «Не надо этого делать, мне очень важно с вами пообщаться». И сказал, что адвокаты и родственники не знают, где он находится, номеров телефонов у него нет — все отобрали при доставке.

Я выяснила у него, что могла, и он попросил позвонить адвокату Падве и сообщить, где он находится.

Я говорю: «Михаил Борисович, вы знаете, я каждый вечер с Падвой не общаюсь».

«А у меня нет его телефона».

«Я вас поняла, и конечно сделаю все возможное, чтобы найти его телефон».

Мы с ним поговорили. Он сказал: «Я хочу, чтобы здесь вы были моим адвокатом». Я ответила: «Давайте подождем, когда приедут ваши адвокаты, мы между собой обсудим и решим этот вопрос, а пока не будем давать друг другу обещаний».

Вечер я потратила на то, чтобы найти телефон Падвы и соединиться с ним. Ни в одной московской консультации, куда я звонила, не хотели давать его номер, а я уже тогда понимала, что не следует сообщать на всю страну, по какому поводу я звоню. После долгих трудов я все-таки нашла его телефон.

Это было 18 октября 2005 года.

Адвокаты сидели в конторе в Москве и разрабатывали план по поиску Михаила Борисовича.

И тут позвонила я. Они так обрадовались!

— А это распространенная ситуация, когда человека отправляют в колонию, никто ничего не знает, его ищут? Или только с Михаилом Борисовичем так? — спрашиваю я.

— Нет, конечно. Только с Михаилом Борисовичем. Обычно по закону, и вообще это обычная практика, осужденного отправляют в колонию по месту проживания, то есть, где человек зарегистрирован, по месту жительства либо по месту, где вынесен приговор. Обычно последнее. В любом случае, как ни крути, это была бы Московская область либо ближайшие районы.

— Я имею в виду, сообщают ли родственникам о том, куда человека отправили.

— Обязательно сообщают. И родственники, как правило, и знают об этом, и никто из этого тайны не делает, и уже предполагают, что на территории этого субъекта находятся там-то, там-то колонии, и в принципе при обращении в спецчасть никто никому в этих сведениях не отказывает. Это святое. Если родственники указаны, соответственно. А вот уведомление о том, что Михаил Борисович в Краснокаменске, пришло родственникам…

— Недели через две, насколько я помню.

— Нет, гораздо позже. Потому что Михаила Борисовича увезли числа девятого октября, по-моему. А им пришло в двадцатых числах. И то на старый адрес, где никто не ждал этого уведомления и не проверял почту. Его бы конечно нашли адвокаты, но через какой промежуток времени? Они 18-го числа продолжали его искать.

— А вас ему кто-то порекомендовал?

— Теперь я уже знаю, я читала материалы личного дела, когда участвовала в процессе об условно-досрочном освобождении. Он написал заявление лично на меня. Меня ему рекомендовали лица, отбывающие наказание, как человека, который не пойдет на сговор с администрацией, как человека принципиального. Для него это было самое главное. Заявление я видела, оно находится в материалах личного дела.

Прежде московских адвокатов в Краснокаменске появились журналисты. Местное население быстро привыкло к вниманию прессы и не удивлялось. На вопрос журналистов показать дорогу отвечали вопросом же: «К Ходору?». И доброжелательно указывали путь.

Правда, в колонию не пускали, и газетчики удовлетворялись фотографированием стен. Корреспондентам «Коммерсанта» порекомендовали не приближаться к забору ближе, чем на 25 метров, поскольку «это раздражает охрану периметра».

«В принципе, этой дистанции оказалось достаточно, чтобы убедиться — заключенный Ходорковский под надежной охраной, — писала газета. — Сегодня он отгорожен от внешнего мира как минимум пятью заборами: из обычной колючей проволоки, колючей проволоки с острыми режущими кромками и колючей проволоки-путанки. Кроме того, присутствует заграждение из сетки Рабица и железобетонный барьер, по верху которого натянуты провода под напряжением 380 вольт. Между этими конструкциями располагается контрольно-следовая песчаная полоса и бегают кавказские овчарки, будки которых расположены через каждые 50 метров. Разумеется, по углам периметра установлены вышки, на которых сидят вооруженные часовые». [183]

Остальную информацию получили от местных преступных авторитетов. «Все нормально у него, — передавала «братва». — Завтра вроде выходит из карантина в восьмой отряд. На карантине, парни говорят, разговаривал хорошо с людьми, вел себя нормально. Пацаны считают, что человеческое в нем есть». [184]

Как только его определили в отряд, «авторитеты» пришли к нему с чаем и бутербродами. Ходорковский принял их доброжелательно и был рад любому общению после двух лет СИЗО и этапа в спецвагоне, где его везли в полном одиночестве в течение шести суток, не сообщая о пункте назначения. Только на одной из стоянок ему удалось услышать объявление об отправлении поезда «Москва — Чита», и он все понял.

«Косяков» по тюремным понятием за Михаилом Борисовичем не нашлось, а «олигарх» — это не «косяк». И Ходорковский пополнил многочисленную армию «мужиков» — людей, не принадлежащих к преступному миру, попавших в за решетку по большей части случайно и составляющих большинство населения всех колоний России.

В ИК-10 он оказался единственным человеком с высшим образованием и единственным москвичом. Колония полностью ориентирована на местное население: треть обитателей из Краснокаменска, остальные из близлежащих городов и поселков.

Тогда закон требовал, чтобы осужденный отбывал наказание в том субъекте федерации, где был осужден, или в ближайшем к нему, если в первом не будет свободных мест в колониях.

На момент этапирования Михаила Борисовича в колониях было 149 тысяч свободных мест. Из них, например, два в Калужской области.

Ближайшей к Москве колонией для Ходорковского оказалась краснокаменская.

То есть ближе Калуги.

Честно говоря, не знала, что Москва на границе с Китаем.

Надо бы в карту изменения внести…

Изменения внесли в закон, а не в карту. Соответствующая статья была переписана, и теперь арестанта могут отправить хоть во Владивосток.

Закон переписали под Ходорковского.

Точнее, под Путина, который на вопрос испанской журналистки о том, почему москвича отправили в Краснокаменск, ответил, что это решает Министерство юстиции, чем показал свою полную некомпетентность.

Поправить президента никто не решился.

Предпочли исправить закон.

Вечером 24 октября в Краснокаменск приехали адвокаты Антон Дрель и Альберт Мкртычев и жена Ходорковского Инна.

Генриху Падве стало плохо в московском аэропорту, у него повысилось давление, и вылететь он не смог.

В Чите сделали остановку у храма, где венчались декабристы. Обратили внимание на указатель к Нерчинскому руднику, где они отбывали каторгу.

Потом ехали восемь часов до Краснокаменска по совершенно разбитой трассе.

Первыми пустили адвокатов. Свидание с женой разрешили с 14 часов. За полчаса до свидания Инна Ходорковская стояла перед воротами колонии. С собой у нее было четыре китайских клетчатых баула со свежими овощами, подсолнечным маслом и сковородками, два саквояжа из кожи и маленький дамский рюкзачок. Корреспондент «Коммерсанта» поднес один из баулов и, судя по его весу, тут же поинтересовался, не набит ли он банками с черной икрой.

«Мой муж любит простую пищу из простых продуктов, — рассказала Инна Валентиновна. — Главное для него не компоненты, а чтобы было хорошо приготовлено».

«С первых дней до конца октября, примерно дней десять, администрация была совершенно лояльна к Михаилу Борисовичу, за исключением случаев с решеткой и неуведомлением родственников и адвокатов, — вспоминает Наталья Терехова. — По крайней мере, со мной разговаривали, со мной встречались. Числа 25 октября дали свидание, и к нему приехала жена. И со свиданием проблем не было. Надо отдать должное, в дальнейшем у нас тоже не было проблем со свиданиями с родственниками».

Адвокаты встретились с журналистами и рассказали о свидании с подзащитным. Ходорковский подписался на периодические издания числом наименований около сотни и просил привезти книги Соловьева, Ключевского, Александра Меня, книги по истории религии, политологии и философии, а также «Войну и мир».

Он планировал написать диссертацию по теме «Скрытая колонизация дальнего Востока со стороны Китая».

«Адвокаты отметили, что их подзащитный находится в хорошей форме, даже, пожалуй, лучшей, чем в СИЗО. «У него очень устойчивое психическое состояние», — сообщил Антон Дрель. Он сказал, что Инна Ходорковская тоже отметила этот факт во время свидания с мужем. Как сказал сам Михаил Борисович: «Впервые за два года я могу снять шапку и подставить голову солнцу»». [185]

27 октября Ходорковский передал через адвоката Антона Дреля обращение к своим сторонникам:

«С 16 октября 2005 г. я нахожусь в краю декабристов, политкаторжан и урановых рудников. В 600 км от Читы, в 6500 км от Москвы.

Кремль попытался полностью изолировать меня от страны и людей, больше того — уничтожить меня физически. Тем самым сегодняшняя власть еще раз доказала, что к открытому и честному спору со мной (и вообще к прямому разговору с настоящей оппозицией) она не готова.

Они надеются, что Ходорковского скоро забудут. Они пытаются убедить Вас, друзья, что борьба закончена. Что нужно смириться с господством своекорыстных бюрократов в России. Это неправда. Борьба только начинается.

Перед нашей страной стоят огромные задачи. Необходимо сформулировать программу развития России в 21 веке. Нужно построить заново армию и правоохранительную систему. Создать «с нуля» новое чиновничество, заинтересованное в судьбе страны и общества, а не в безудержном личном обогащении. Отказаться от гибельного пути превращения России в официальный сырьевой придаток, совершить решительный поворот в направлении новой «экономики знаний». Надо сохранить в составе России Дальний Восток и Сибирь, которые всего через несколько лет могут оказаться под контролем Китая. Необходимо восстанавливать позиции и престиж России в мире, утраченные в результате непрофессионализма, а иногда и прямого предательства.

Чтобы решить столь масштабные задачи, стране нужна новая политическая элита. Герои, а не серость. Люди отважные, честные и последовательные. Эти люди — Вы, сограждане и единомышленники. Тот, кто не боится сегодня поддерживать политических заключенных и говорить «нет» репрессивной машине криминальной бюрократии, имеет право называться Человеком — с большой буквы.

Время серостей уходит — приходит время Героев». [186]

Время Героев не наступило до сих пор. Они есть, конечно. Еще не всех отстрелили, избили до полусмерти, посадили или выперли из страны. Но это не их время.

Время Героев не наступило, зато практически сразу после публикации письма, в конце октября, начались проблемы у Ходорковского.

— Михаилу Борисовичу требовалось практически ежедневное посещение адвокатов, — вспоминает Наталья Терехова, — необходимо было убедиться, что он жив и здоров. Нужно знать, не случилось ли чего, и какие проблемы. А проблемы возникали буквально ежедневно во всем и на каждом шагу.

С начала ноября на заявлении на посещение Ходорковского вдруг потребовалась подпись начальника колонии. А начальника колонии для меня не было никогда. Только он заслышит о том, что я должна подойти, и сразу закрывается в кабинете на замок, а потом внизу, на входе в административное здание, куда раньше был свободный доступ, поставили пост. Специально для Ходорковского. Дежурного посадили. Идет адвокат, и он просто не пропускает и все. И что с ним сделаешь?

Это была самая настоящая охота, когда начальник колонии бегал и прятался, чтобы только не ставить подпись на заявлении.

— Так часто бывает?

— Никогда. Я там жила бог знает сколько и ходила в эту колонию. Были случаи, когда не требовалось заявление, а только пропуск, и мне эти пропуска давали, я сама туда ходила, меня просто встречали и провожали.

— А подпись начальника всегда нужна?

— Да.

— Просто с ней не было проблем?

— Даже не надо к нему лично ходить на прием, достаточно лица, которое тебя, сопровождает. А тут надо было лично прийти, появиться, показаться и т. д.

Потом начались новые проблемы: они стали выяснять, имеется ли соглашение между мной и Ходорковским, требовали показать соглашение, что прямо запрещено законом. Наш договор с клиентом — это тайна. И какую помощь я ему буду оказывать, тоже адвокатская тайна. Поставили условие: не покажете соглашение — вообще туда не зайдете. Приходилось проявлять изобретательность и настойчивость. Это тема для отдельной книги.

В колонии, насколько я понимаю, сразу же появился человек, который представлял интересы Москвы, — определенное должностное лицо. Они приезжали вахтами: сначала по несколько человек, потом меньше.

— Постоянный пост?

— Постоянный пост. Кроме того, был постоянный пост от Читинского УФСИНа, то есть из службы исполнения наказаний. Я даже могу назвать фамилию: Козулин. Представитель УФСИНа. Первоначально он это решал. То есть проблемы решали не сотрудники колонии г. Краснокаменска, а вышестоящие лица, специально направленные из Москвы.

На колонию были выделены огромные денежные средства для ее технического оборудования.

— То есть ее приводили в приличный вид?

— Техническое оборудование — это прослушка, средства связи. А приличный вид: ну, затеяли там какой-то ремонт, но я не думаю, что это было связано с Михаилом Борисовичем. Единственно, что привели в порядок комнаты для свиданий.

— Видеонаблюдение поставили?

— Там было видеонаблюдение. Но его усовершенствовали, на что выделили несколько миллионов рублей. Больше двадцати, это точно. И были выделены деньги для приобретения квартир сотрудникам колонии. И куплено 12 квартир сотрудникам. Только благодаря Михаилу Борисовичу, потому что он туда приехал. Иначе ни за что бы такого не было.

«Левый поворот-2» и «Программа-2020»

11 ноября 2005 года газета «Коммерсант» опубликовала новую статью Михаила Ходорковского «Левый поворот-2». Она, конечно, интересна сама по себе, но еще интереснее сравнить ее с другим очень похожим документом, принятым несколько позже: 17 ноября 2008 года. Ну, не скоро они поворачиваются. Документ называется «Концепция долгосрочного социально-экономического развития России до 2020 года», утвержден тогда уже премьером В. В. Путиным и известен в народе как «Программа-2020».

Совпадает даже структура.

Статья Ходорковского начинается с раздела «Кошмар-2008», где он пишет о безответственности и «паразитическом мышлении элиты», которая озабочена не нуждами страны, а исключительно наполнением собственных кошельков: «Принято считать, что десятки, сотни российских политиков и администраторов мечтают занять в 2008 году президентский пост. Чтобы контролировать «Газпром», «Роснефть», экспорт-импорт вооружений, а заодно еще и три главных общенациональных телеканала. Зарабатывать миллиарды долларов, устраивать приемы в Кремле, Петергофе и Стрельне, ездить на охоту с президентом Франции и рыбалку — с президентом США, после чего похвалишь самого себя по телевизору и спишь спокойно. Как минимум до окончания конституционного срока президентских полномочий. А то и дольше».

«Единственный вопрос, который эту элиту по-настоящему беспокоит, — как бы успеть от страны под названием Россия что-нибудь осязаемое получить. Вопрос «что ты сделал для России?» не стоит в принципе».

«И я могу сказать, — пишет Ходорковский, — что люди, которые через два с половиной — три года соберутся править Россией, должны будут понимать, что паразитический подход больше не работает. Поскольку страна неконкурентоспособна и запаса прочности, заложенного Советским Союзом, уже не хватает».

И тут же переходит к проблемам, которые ждут Россию в 2008 году.

Рассуждения о паразитизме элит кремлевские авторы «Программы-2020» почему-то переписывать не стали. Зато проблемы перечислили, правда, убаюкивающее окрестив их «негативными тенденциями», переведя текст Ходорковского с человеческого на бюрократический и многократно разбавив мировыми проблемами, от которых, понятно, все российские и проистекают.

«…демографический кризис, — пишет Ходорковский, перечисляя проблемы, — сокращение населения страны со скоростью почти 1 млн. человек в год приведет в том числе к тому, что в ряде регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока китайское население (состоящее в первую очередь из нелегальных иммигрантов) почти сравняется по численности с русским; граждане КНР будут преобладать в различных секторах дальневосточной экономики — от розничной торговли до новых сырьевых инвестиционных проектов».

«…сокращением численности населения», — характеризуются «негативные тенденции» по мнению кремлевской «Программы-2020».

Кроме демографии, вслед за Ходорковским кремлевские идеологи видят только социальное неравенство, проблемы здравоохранения и образования и высокие риски предпринимательской деятельности в связи со слабой защитой прав собственности.

В остальном они совершенно самостоятельны: ни износа национальной инфраструктуры, ни паралича «ряда машиностроительных отраслей, в первую очередь самолетостроения, станкостроения и сельхозмашиностроения», ни системного кризиса оборонно-промышленного комплекса, ни физического вымирания науки, ни проблем Северного Кавказа, ни краха российских вооруженных сил, ни паралича занятой крышеванием силовой системы, о которых кричит в своей статье Ходорковский, кремлевские авторы не видят в упор.

Или не хотят видеть.

Да и цена, которую страна может заплатить за игнорирование проблем, у Ходорковского и Кремля разная.

По мнению первого, «она никогда не станет современным развитым и уважаемым государством, а скорее распадется еще при жизни нашего поколения».

По мнению второго, ее ждет… «замедление темпов экономического роста».

Набат и колыбельная.

Четкий рисунок тушью и наведение тени на плетень.

Но дальше совпадений прибавляется.

Ходорковский предлагает свою программу, которая, по странному совпадению, называется «Программа-2020», точно так же, как три года спустя назовут и кремлевскую программу.

Цели, правда, разные. Кремлевские авторы надеются вывести Россию в ряд ведущих мировых держав XXI века. Ходорковскому не до жиру, не погибла бы эта страна, которую в очередной раз надо спасать.

Первое, конечно, амбициознее. Второе — реалистичнее.

«Но для того чтобы все перечисленные и неперечисленные тяжелейшие проблемы решить, нужна традиционная мобилизация всего народа, — пишет Ходорковский. — Причем мобилизация не лагерная, а творческая, востребующая интеллектуальные ресурсы десятков миллионов наших сограждан на базе единой национальной идеи. Люди, привыкшие, что власть от них бесконечна далека, что они ни за что не отвечают, так называемым элитам на них наплевать, должны вновь почувствовать, что Россия — наша общая страна, которая думает и заботится о всех, кто в ней живет, и за которую они тоже в ответе. А это достигается в первую очередь качественным изменением принципов государственной и социальной политики, возрождением демократических методов управления страной, в том числе государственного патернализма как инструмента единения государства и народа, как признания факта, что государство и экономика существуют для нужд людей».

«Достижение этой цели (вывести Россию в ряд ведущих держав. — Н.Т. ) означает формирование качественно нового образа России к концу следующего десятилетия», — утверждают кремлевские товарищи.

В этом, думаю, и есть истинные причины их разногласий. Для Ходорковского важна суть, а для его последователей-оппонентов — «образ», то есть внешний вид.

И дальше они с упоением и рисуют этот «образ» благополучной, богатой и счастливой России образца 2020 года.

Ходорковский конкретнее:

«Политико-экономическая программа будущей правящей элиты России (программу можно назвать социальной или социал-либеральной, это будет верно, хотя и лишь отчасти) рассчитана на 12 лет».

То есть с 2008-го по 2020-й. Как он угадал, когда именно она будет принята?

«Это разумный срок ее реализации, — пишет он. — Не надо думать, что 12 лет — это «три президентских срока». Программа может быть эффективно реализована только при условии смены государственно-политической модели России, а именно перехода к президентско-парламентской республике. Где президент будет моральным лидером, гарантом единства страны, верховным главнокомандующим, непосредственным начальником силовых структур и центром формирования идеологии внешней политики. А всем комплексом вопросов экономики и социальной сферы займется правительство, формируемое Государственной думой и ответственное перед парламентом за результаты своей работы».

Ну, это Они почти воплотили. Правда, начальствование президента Медведева над силовыми структурами представляется мне сомнительным.

«Кроме того, необходимо возрождение реального федерализма, переход к выборности глав регионов и членов российского сената, становление реального местного самоуправления, обладающего необходимыми, в том числе финансовыми, полномочиями и возможностями», — продолжает он.

Любопытно, что о «развитой системе демократических институтов» пишут и кремлевские идеологи. Но без конкретики, без конкретики. Конкретика, право же, зачем она нужна? «Образ» — он чуть-чуть расплывчатым должен быть, чтобы каждый мог на свой вкус дорисовать детали.

«Увеличение численности населения России до 220–230 млн. человек, что позволит освоить Восточную Сибирь и Дальний Восток силами российского народа и избежать расчленения страны в результате «китаизации» восточных регионов, — пишет Ходорковский. — Программа борьбы с депопуляцией должна предполагать, во-первых, создание государством понятных стратегических ориентиров для новых поколений, во-вторых, прямое финансовое стимулирование рождаемости, обеспечивающее по крайней мере прожиточный минимум для каждого новорожденного (что потребует около $10 млрд. в год)».

«Принятие неотложных мер в области демографии», — это кремлевская программа.

Надо заметить, что финансовым стимулированием рождаемости они действительно занялись, разумеется, абсолютно выхолостив идею Ходорковского.

Закон о материнском капитале был принят уже в декабре 2006-го, чуть более чем через год после статьи Ходорковского. Правда, вместо «прожиточного минимума для каждого новорожденного» выдают его только на второго ребенка через три года после рождения, и потратить его можно либо на образование ребенка, либо на увеличение пенсии матери, либо на улучшение жилищных условий. Выдают примерно по 10–12 тысяч долларов. Судя по московским ценам на недвижимость (3–4 тыс. долларов за метр квадратный), они имеют в виду место на кладбище. Как раз где-то три-четыре метра и получается.

Разобравшись с рождаемостью, Ходорковский переходит к структуре национальной экономики:

«40 % — «экономика знаний»; 40 % — нефть, газ, металл, лицензионное производство; 20 % — сельское хозяйство, включая переработку и торговлю».

«Переход от экономики «нефтегазовой трубы» к «экономике знаний» позволит увеличить ВВП России за 12 лет в 3,5–4 раза — до $4–5 трлн.», — пишет он.

И призывает к созданию «особых экономических зон» для высокотехнологических производств.

Сколково, в общем.

«…формирование новой экономики — экономики знаний и высоких технологий, которая становится одним из ведущих секторов национальной экономики, сопоставимым к 2020 году по своему вкладу в валовой внутренний продукт с нефтегазовым и сырьевым секторами», — вторит Ходорковскому кремлевская программа, почему-то не ссылаясь на источник.

«Воссоздание системного образования и фундаментальной науки как системы воспроизводства интеллектуального потенциала нации, — пишет Ходорковский, перечисляя цели своей программы. — Россия не может жить импортом научных достижений, и отнюдь не только по соображениям «национальной гордости». Если у нас не будет собственной мощной науки, мы не только не сможем создать экономику знаний, но и потеряем лучшие молодые мозги — они уедут на Запад (да и не только на Запад, та же Индия, современный мировой центр офшорного программирования, их примет с распростертыми объятиями). А без интеллектуального потенциала следующих поколений ни возрождения России, ни тем более «российского прорыва» — не будет. Подобная программа потребует увеличения финансирования фундаментальной науки в 2,5–3 раза по сравнению с сегодняшними показателями».

У него беззастенчиво сдувают путинские идеологи:

«Внутренние затраты на исследования и разработки должны подняться до 2,5–3 процентов валового внутреннего продукта в 2020 году (2007 год — 1,1 процента валового внутреннего продукта)…» — то есть как раз в 2,5–3 раза.

И опять без ссылки на источник!

А сноску кто будет ставить: «М. Ходорковский, «Левый поворот-2»»?

«Кардинальная модернизация национальной коммунальной инфраструктуры и создание новых транспортных коммуникаций — автомобильных и железных дорог — преимущественно на востоке и юге страны. Это потребует порядка $80 млрд. инвестиций, частных и государственных, в течение десяти лет», — пишет Михаил Борисович.

«…реализация масштабных проектов по развитию транспортной сети, повышение качества и снижение стоимости транспортных услуг для населения и бизнеса», — соглашаются кремлевские авторы, но конкретные цифры замалчивают. Подняться должны инвестиции в развитие транспорта от 2 % ВВП до 4–4,5.

«…транспортное обеспечение комплексного освоения и развития территорий Сибири и Дальнего Востока…» — уточняет кремлевская программа.

«Создание исторически и ментально традиционной для России системы социальной защиты населения, включающей бесплатное качественное медицинское обслуживание и качественное обязательное среднее образование для 100 % населения, бесплатное высшее образование для 50 % молодежи, гарантии предоставления в полном объеме ранее имевшихся социальных льгот или их реального денежного эквивалента», — пишет Ходорковский.

«…обеспечение возможности получения качественного образования и медицинской помощи, доступа к национальным и мировым культурным ценностям, безопасности и правопорядка, благоприятных условий для реализации экономической и социальной инициативы…» — говорится в кремлевской программе. Но опять без подробностей. Для всех или только для тех, кто равнее?

На статью Ходорковского хватило газетной полосы. В кремлевской программе 94 страницы. Детализирована она, конечно, больше. И при этом умудряется замалчивать суть.

Ходорковский говорит об источниках финансирования: изменение регламента использования сырьевой ренты, легитимация приватизации, дополнительные доходы бюджета при изменении темпов экономического роста.

В кремлевской программе приведены планируемые цены на нефть. В 2008–2010 годах это 99 долларов за баррель. Увы, во время кризиса цены падали до 39 долларов, да и в 2010-м до 90 так и не доросли, только в 2011-м наконец превысили сотню.

В кремлевской программе говорится о росте инвестиций, но непонятно, с чего бы это им расти.

Зато у Ходорковского совершенно понятно: «Реализация программы потребует около $400 млрд. государственных инвестиций и около $500 млрд. инвестиций частных. Со вторыми проще — они потянутся в страну, как только будет упразднена заведомо неэффективная фантомная «вертикаль власти», восстановлен полнокровный федерализм, появится ответственная элита, готовая брать на себя обязательства и давать гарантии».

«Кремль отбирает людей по феодальному критерию 100-процентной лояльности и управляемости, потому и получает полную неэффективность своей и без этого архаичной «вертикали», — пишет Ходорковский. — Дееспособный человек не может быть на 100 % управляемым — это удел лишь заведомых бездарностей и корыстолюбцев. Если открыть шлюзы вертикальной социальной мобильности, пригласить самых умных, образованных, а значит, амбициозных, — никаких проблем с профессионалами у нас не будет».

Кремлевская программа тоже не забывает о социальной мобильности.

Но и о «защите прав собственности» не забывает. А в этом уж явный «прогресс». Для раздраконивания бизнеса Ходорковского в 2004–2007 годах понадобилось несколько решений арбитражных судов и многочисленные уголовные дела. Для сноса собственности в поселке Речник в начале 2010-го решения судов иногда присутствовали, а иногда и нет. А вот при сносе частной собственности в виде торговых палаток в Москве осенью 2010 — обошлись вовсе без лишних формальностей. И даже на площадь никто не вышел.

Но вернемся в 2005-й, к статье Ходорковского. Последний ее раздел называется просто замечательно: «Модернизация как спасение».

Кто у нас главный модернизатор?

«…для России необходим реальный модернизационный проект, — пишет Ходорковский. — Без такового страна в новом столетии просто не выживет. Не сможет ответить на объективные исторические вызовы. Контуры этого проекта уже видны. Неподалеку, там, за левым поворотом».

В сентябре 2009-го было опубликовано обращение Дмитрия Медведева «Россия — вперед», тоже о модернизации, в котором он призвал изменить Россию, ничего не меняя.

Я бы и его разобрала по косточкам, но это за рамками моей книги.

С Ходорковским я спорила в переписке, чуть не с каждой строкой.

«За что же вы китайцев так не любите, Михаил Борисович? — писала я. — Народ с пятитысячелетней историей, работящий, умный. Первая китайская династия Ся — это XXI–XVI вв. до н. э. А до нее было почти тысячелетнее правление легендарных императоров, начавшееся приблизительно с III тыс. до н. э. В китайских сказаниях о древних правителях есть замечательные вещи. Первый император Яо, говорят, жил в хижине, питался отваром из диких трав и рисовой кашей, носил одежду из пеньки и ел из глиняной посуды. Если в стране кто-то испытывал голод, Яо говорил: «Это я виноват, что он голоден». Если у кого-то не было одежды, он говорил: «Это я виноват, что ему нечего надеть». А если кто-то совершал преступление, он говорил: «Это я довел его до преступления».

Конечно, потом был и Мэн-цзы, который писал: «Государь не воюет, государь карает», и легисты, взгляды которых близки к Макиавелли. Но главной идеологией многие века оставалось конфуцианство. А последователи Конфуция говорили: «Умереть с голоду — событие маленькое, а утратить мораль — большое». Конечно, они были далеки от идеала и частенько понимали мораль как нечто внешнее: не дурных поступков боялись, а дурной славы. Даже термин существовал «потерять лицо».

Но все же это был первый народ, который попытался построить ноократию (власть разума). Я не обсуждаю сейчас, что в конце концов из этого вышло. Но попытка была, и очень прогрессивная для своего времени. Они первыми додумались до того, что страной должны управлять интеллектуалы, и учредили систему государственных экзаменов.

И традиция живет, хоть и в сильно измененном виде. Знаете такое высказывание? Американский университет — это место, где русские профессора учат китайских студентов…

Станут ли они пятой колонной? Смогут ли соединить китайскую культуру с европейской цивилизацией в ее российском варианте? Это как отнесется к ним Россия.

В Китае выездные визы нужны даже для иностранцев, а когда отпускают людей учиться на Запад, их детей оставляют заложниками. Слишком боятся, что родители не вернутся. В Китае казнят каждый год больше, чем в США, хотя в этом плане и Америка — не подарок. В Китае такое имущественное расслоение, которого нет даже у нас.

Захотят ли китайские иммигранты вернуться в свой коммунистический рай, из которого смогли смыться?

Мне это напоминает ситуацию с кубинцами, приплывающими в США на резиновых лодках. Станут ли они пятой колонной острова «Свободы»?

Как примут.

Как отнесется Россия к китайцам? Запретит строить храмы, или на Дальнем Востоке откроются центры чань-буддизма? В последнем случае я только порадуюсь. Вместе с тысячами российских буддистов, которым не дают построить центр в Москве.

В отличие от большинства современных демократов, идея империи для меня всегда была окрашена положительно. Но империя — не национальное государство. Там, где Россия для русских — нет империи. Империя — это общий дом. Есть граждане Рима, и есть неграждане, а кто какой национальности — никого не волнует. И волновать не должно.

Когда я говорю «империя», я не о форме правления, естественно, а о глобалистской сущности государства. Империя может быть и либеральной, и республиканской. Типичный пример — США».

«По поводу демографии, — пишу я. — Это не только российская проблема, это проблема всех развитых стран. И прямым финансированием не решается.

Для женщины каждый ребенок — это минимум два года, выпавшие из карьеры, а то и вообще конец последней, что для многих совершенно неприемлемо, причем не только по финансовым соображениям. Проблема усугубляется тем, что даже в Москве не хватает детских садов, а на няню далеко не у всех есть деньги. А в детских садах дети постоянно болеют, потому что по двадцать человек в группе на одну воспитательницу с ее нищенской зарплатой. И она их даже одеть толком не успевает, прежде чем вывести гулять. И мать должна либо оставить больного ребенка в саду, либо отпрашиваться с работы. А как отнесется работодатель к сотруднице, которая работает по пять дней в месяц?

Когда я жила во Франции, я своими глазами видела, как молодая мама, работавшая научным сотрудником в одном из институтов, ходила на работу по два-три раза в неделю, на совершенно законных основаниях, а остальные дни ей просто оплачивали. И никто не смел уволить. Тогда я в первый и последний раз услышала от активной, умной, независимой женщины, что она хочет четверых детей.

Но и эти меры не спасают. И Франция вынуждена рекрутировать рабочих из Ганы и Алжира.

А по вашим расчетам получается, что каждая русская женщина должна в ближайшие 12 лет родить троих детей. Это не реалистично, Михаил Борисович».

Ученик швеи

«Награда» за «Левый поворот-2» последовала быстро. Куда быстрее, чем сочинение похожих на него программ.

— Наказание у Михаила Борисовича появилось 14 декабря 2005 г., — вспоминает Наталья Терехова. — Он сразу был трудоустроен. В колонии больше 1000 заключенных. Рабочих мест нет. Нет там работы. Есть швейный цех, который может принять на работу не больше 30 человек. И еще совершенно незначительный обслуживающий персонал.

Заключенные большей частью желают быть трудоустроены, потому что это какой-никакой заработок, хотя бы на покупку сигарет в колонии [187]. Многим даже передачи не носят. Желание-то работать есть. Возможности нет такой.

— Было указание его трудоустроить? Из Москвы?

— Ну, очевидно, да. Если сопоставить факты: 15 октября приехал, а первого ноября уже пошел на производство. За пятнадцать дней трудоустроили. Конечно, было указание.

Его пристроили учеником швеи-моториста. Он говорил о том, что может быть полезен в совершенно других сферах: может заниматься научной работой, и даже контракты на занятия научной работой мог предоставить администрации.

— Говорили, что он собирался писать статьи для «Химии и жизни»…

— Ну, с этого началось: он предложил свои знания, умения использовать по назначению. Это осталось совершенно без внимания. Было указание его трудоустроить, очевидно, трудоустроить таким образом, чтобы унизить. Они не рассчитывали на характер Михаила Борисовича. Он не чуждается никакой работы, и совершенно не олигарх в обычном понимании.

Первой его просьбой было приобрести ему джинсы. Я говорю, не зная еще его характер: «Вы знаете, Михаил Борисович, здесь вам эксклюзива нет. У нас здесь все по-простому: китайское». Он говорит: «Ну, я же вам не Рома Абрамович. Мне совершенно все пойдет». Я говорю: «Ну, хорошо, смотрите. И в передачах, если там будут продукты, омаров замороженных тоже не обещаю». Он говорит: «Мне это совершенно ни к чему».

Он непритязателен и готов выполнять любую работу, если это оправдано. Но совершенно не рационально использовать труд Михаила Борисовича в качестве швеи, если он может делать больше для колонии, где многие неграмотны. Он мог их учить счету, химии, истории. Он же знает это прекрасно. На уровне нашей школы общеобразовательной он прекрасно это может делать. И даже лучше, потому что знает больше большинства учителей. Он очень начитан. В Краснокаменской колонии прочитал огромный объем литературы. По разным периодам истории. Например, проштудировал эпоху Ивана Грозного. Список литературы согласовывали и заказывали через «Книга почтой».

Кстати, в Краснокаменской библиотеке, если они ее не растащили, в глаза не видели таких книг и в таком количестве, которые поступили благодаря Михаилу Борисовичу. И он не только прочитывал сам. Когда начал заказывать книги, видел, что другим тяжело осилить Ключевского или Соловьева, и заказывал книги по интересам. Заказывал учебники. Не для себя. Ему приходили учебники: Алгебра 5-й класс, 6-й класс, чуть ли не буквари. Видел, что интересуются детективами, заказывал детективы. Для того чтобы читали, а не занимались чем-то другим.

Но администрация колонии это было не нужно. Их бы вполне устроило, если бы Михаил Борисович лег на кровать, разогнул пальцы веером и пел Мурку: вот это бы им нравилось.

И сколько поступало книг, они не видели столько никогда, и в библиотеке не видели. И Михаил Борисович ничего с собой не забрал. Все там осталось.

— А писали, что он с собой библиотеку привез…

— Да глупости это все! Когда его перевели из Краснокаменска в Читу, он заново собирал книги. И с удовольствием. Но там была другая история. Они отказались принимать их в библиотеку. Совершенно глупо! Мы забирали их у него, таскали эти книги, уносили с собой, потому что негде было хранить, вместо того чтобы передавать библиотеке СИЗО для всех. И согласие Михаила Борисовича было, и было желание, но не давала администрация. Администрации нужен заключенный, который бы лежал на кровати, разогнув пальцы, и пел «Мурку».

В Краснокаменске книги могли оставаться, а в Читинском СИЗО — нет. Это же не только отношение к Михаилу Борисовичу, это отношение к другим заключенным. Не нужны. Зачем? Не должны заключенные читать.

Первое взыскание объявили уже 14 декабря, после того, как Михаил Борисович начал выходить на швейное производство в качестве ученика швеи-моториста. За то, что оставил рабочее место.

Что значит «оставил рабочее место»? Швейный цех — это отдельно стоящий корпус. И на первом этаже один цех, одно производство, на втором — другое производство. И швейное производство занимало второй этаж и состояло из нескольких цехов: раскроечный, швейный и так далее.

Что значит «цех»? Это комната. Второй этаж — несколько комнат, соединенных общим коридором. И все там работающие все время ходили из одного цеха в другой, потому что это связанный цикл производства. И туалет один на всех в конце коридора, вода — одна на всех в коридоре. И все туда ходили, и никого никогда не наказывали.

Михаил Борисович вышел из цеха. И за оставление рабочего места ему объявили выговор. Он потом объяснил, что за слесарем пошел. Естественно, он не большой специалист в швейных машинках. Пошел посоветоваться с бригадиром, что делать, вышел из цеха и получил выговор за оставление рабочего места.

Потом сменился начальник колонии. У меня нет таких официальных сведений, но я думаю, что это, безусловно, связано с Михаилом Борисовичем. Предыдущий начальник просто не соответствовал по своим личностным качествам. Но утверждать никак не могу.

Евстратова сняли после первого же наказания.

Это то, что касается первого взыскания. Мы его обжаловали в суд.

Дело рассматривалось в ШИЗО, чего раньше никогда не было.

На процессе в качестве свидетелей опрашивались и лица, отбывающие наказание. Рассматривала председатель суда.

Когда мы обсуждали с Михаилом Борисовичем порядок обжалования этого взыскания, я сказала: «Михаил Борисович, вы прекрасно понимаете, что у нас свидетелями были лица подневольные. Им еще отбывать наказание ой-ой-ой сколько, а над ними стоят те, кто может от них потребовать все, и ждать, что они скажут правду, не стоит».

Он ответил: «Я на это и не надеюсь».

И когда в процессе выступал свидетель Бадмаев, я его даже запомнила. У него срок был около восьми лет лишения свободы, и впереди почти полный срок.

Он сказал: «Вы знаете, утром ко мне пришли оперативники, дали две пачки сигарет и сказали, чтобы я говорил сейчас, что всем было запрещено выходить из этих комнат, и поэтому Михаилу Борисовичу тоже запретили, он знал, но специально вышел. Это неправда, я хоть знаю, что меня будут всячески гнобить и создавать невыносимые условия, но против Борисыча я ничего сказать не могу, он очень хороший человек».

Вы знаете, у меня сразу слезы потекли, потому что это поступок, настоящий поступок.

Человеческое отношение было и со стороны судьи. При рассмотрении дела она посадила нас вместе с Михаилом Борисовичем, за один стол. Это было проявление нормального отношения к людям. А ведь он уже потерял веру в людей.

Мы сидели с ним за одним столом во время всего процесса. И он мог писать, и мы могли общаться. Это было показательно, как и слова свидетеля Бадмаева.

Суд отменил это взыскание.

Михаил Борисович стал первым заключенным краснокаменской колонии, который обжаловал наложенное взыскание в суде.

Я написала ему и поздравила с победой:

«Это не только победа одного человека в борьбе против произвола администрации одной колонии. Это прецедент. И пусть у нас не прецедентное право. Все равно найдутся подражатели, и мы хоть на полшага приблизимся к западной, цивилизованной пенитенциарной системе.

Не знаю, были ли у вас предшественники, или это впервые в русской истории. В любом случае, только благодаря вам русскому обществу стало известно, что это вообще возможно, что против произвола тюремной администрации можно бороться законными методами и побеждать».

В ноябре 2005-го в колонию посетил священник настоятель храма в Краснокаменске Сергей Таратухин, бывший советский политзек. Он встретился с Ходорковским, говорил с ним и отказался освящать здание администрации колонии, поскольку в ней сидит политический заключенный.

«Я служил в церкви в Краснокаменске. Все было прекрасно, — рассказал он журналистам. — Потом привезли Ходорковского. Приехали корреспонденты. И я понял: Господь посылает мне испытание. Высказаться — дело совести».

Сначала ему запретили посещать колонию, потом отправили в дальний приход, в таежное село Красный Чекой, и, наконец, лишили сана.

12 января следующего 2006 года выяснилось, что Ходорковскому запретили очередное свидание с женой, которое должно было состояться 30 января.

Отмену свидания объяснили, понятно, ремонтом.

Кроме того, он больше не мог работать с документами на встречах с адвокатами.

«Ранее, чтобы он мог прочесть документы, адвокаты прикладывали лист бумаги к разделяющему стеклу, — писал «Коммерсант». — Теперь во время свиданий с адвокатами свет на стороне, где сидит Михаил Ходорковский, выключается, и у него нет возможности читать тексты».

— После этого, 24 января, Ходорковский получает ШИЗО за документы, которые якобы не имел права хранить, — рассказывает Наталья Терехова. — Это были приказы министерства юстиции. Они были обнаружены у него в тумбочке, и это сочли великим грехом. Если бы он читал матерные частушки, это было бы нормально, а приказы министерства юстиции читать нельзя.

— А он их вроде бы даже по почте получил?

— По почте, по почте. В конверте. Его передал цензор. В распечатанном виде, и приказы отдельно. И конверт даже не передали. Он получил за это пять суток ШИЗО. Взыскание мы обжаловали и процесс выиграли: ШИЗО было отменено.

ШИЗО — это отдельный барак камерного типа, в камере по два человека.

Сидеть и спать в течение дня нельзя, нельзя брать с собой литературу, развлечения и т. д., только материалы уголовного дела.

Но температурный режим нормальный совершенно. В Краснокаменске не было такого, потому что в нашем городе везде тепло. У нас хорошо работают коммунальные службы, так что даже в зоне нормальный температурный режим, и вода там хорошая.

А условия в ШИЗО — да, там ограничения и существенные ограничения.

Это было его второе взыскание.

А первого февраля заканчивался срок обучения Михаила Ходорковского швейному делу в качестве ученика швеи-моториста. И ему предстоял экзамен.

Использовать человека с тремя высшими образованиями для шитья рукавиц — это, конечно, очень инновационно и вполне в духе модернизации.

«Не удивляет это меня ни в малейшей степени, — писала я Ходорковскому. — Бриллиантами дороги мостить — национальный русский обычай…

Какая польза обществу от того, что удачливый бизнесмен и гениальный менеджер с красным дипломом шьет перчатки? Но речь не о вас. Мне жаль Россию. Возможно, она и сидит вечно в том зловонном и темном месте в нижней части человеческого тела, что бриллиантами дороги мостит.

Так подумаешь, и с тоской вспомнишь о сталинских шарашках. По крайней мере, это было разумнее.

Мой дед рассказывал, как Илюшин ходил под охраной по территории завода. На всякий случай уточняю: это не был почетный эскорт».

Экзамен на швею-моториста Михаил Борисович благополучно завалил. Из-за плохого зрения не видел строчки.

И его перевели в упаковщики цеха готовой продукции, что еще инновационнее.

А научной деятельностью великодушно разрешили заниматься в свободное от «основной работы» время.

И тогда я поняла, почему в России плохие дороги. Дело в том, что бриллианты — очень плохое дорожное покрытие.

Покушение

— Третье взыскание он получил, когда они с Кучмой пили чай, — вспоминает Наталья Терехова. — Это было уже в марте, когда он пришел после встречи с Каринной Москаленко. Он не поужинал.

Это отдельная история: встречи с адвокатами Михаилу Борисовичу предоставлялись только после шести вечера, потому что считалось, что он работает, и нельзя прерывать столь важный производственный цикл для встречи с адвокатами, этими бездельниками. Только после шести. И со мной, и с другими адвокатами, которые были наездами. Я никогда не возвращалась домой раньше десяти вечера.

— А другим заключенным позволяли встречи с адвокатами в рабочее время?

— Конечно. Сколько работаю, в каких колониях ни была — в первый раз в жизни с этим столкнулась. Я даже про существование такого пункта ПВР не знала до Михаила Борисовича. Всегда было без проблем. Снимали с работы. Пришел адвокат — вызвали с работы, и ради бога: встречайтесь. Никогда это препятствием не было. Но Михаил Борисович — исключение. Я говорю, я не знала до этого времени, что такой пункт вообще есть. А когда меня носом ткнули, сказали: «А что? В наших правилах так написано». Пришлось изучить правила.

Потом мы обжаловали эти действия и пункт 83 правил внутреннего распорядка (в нем было сказано, что встречи с адвокатами допускаются в нерабочее время для лица, отбывающего наказание) в Верховном суде, и его отменили. Но еще очень долго в колонии никак не хотели мириться с тем, что этого пункта нет, и продолжали пускать только после шести.

В тот день у него была Каринна Москаленко, и он пришел около девяти вечера и сел пить чай в комнате, где всегда все пили чай, в том числе и сотрудники администрации [188]. Там стоял чайник, Кучма присоседился. Ну, что Михаил Борисович скажет: «Не пей со мной чай»? И он сел, попил чай. Питье чая закончилось семью сутками ШИЗО. Вы знаете, это уникальная ситуация. Существуют неписаные правила даже для администрации. И обычно считается неприемлемым наказывать за это. Попил чай, кто-то кого-то угостил сигаретой — никогда сотрудники за это не наказывают. Это уже не только нечеловечно, но переходит все грани вообще, мы тогда превращаемся в животных. Такое отношение и было со стороны администрации. Когда из-за того, что они пили чай, его поместили в ШИЗО. Это конечно безобразие полное.

Они отсидели с Кучмой семь суток. Долго мы расхлебывали последствия этого сидения. И только 25 февраля этого года закончилась эта эпопея.

— А что за человек этот Кучма? Вы его видели? С ним общались?

— Видеть и общаться я с ним не могла, потому что у меня не было ни возможности, ни желания как-то до него дотянуться. Я считаю, что человек с отклонениями психики. Наказание у него было свыше семи лет, за разбой. Как он вообще оказался рядом с Михаилом Борисовичем и почему это поощрялось — это отдельный вопрос. Эти люди должны наблюдаться и психологами, и психиатрами и содержаться в несколько других условиях.

В ночь с 13 на 14 апреля 2006-го Михаил Ходорковский проснулся от резкой боли. Было начало пятого. Он потрогал лицо и почувствовал, что оно мокрое. Включил свет, посмотрел в зеркало: по щеке стекала кровь. Он разбудил отрядного завхоза, и тот вызвал оперативного дежурного по колонии.

В медпункте на порез наложили швы и повязку с антисептической мазью.

Виновного нашли быстро.

— Потом Кучма порезал Михаила Борисовича, — рассказывает Наталья Терехова. — Эти материалы стали доступны нам в связи с обращением Кучмы [189], и из этих материалов явствует, что человек явно готовился это сделать. Подобрал орудие, нож сапожный, и хотел выколоть глаз. Это написано во всех объяснениях. И это чуть-чуть не осуществилось: бог отвел руку. Потому, что это было ночью, и куда он попал, я считаю, что даже высшие силы на стороне Михаила Борисовича. По-другому никак не объяснишь. Могло закончиться очень плохо.

Объяснения Кучмы — это объяснения человека с неустойчивой психикой. Нет толковой, ясной мотивировки. То говорит, что якобы из-за Михаила Борисовича попал в ШИЗО, Ходорковского в ШИЗО поместили, и его заодно. То, что Ходорковский его сильно много жизни учил, а чего его было учить жизни?

Была и другая причина. У него был конфликт с одним из смотрящих отрядов, а он дал объяснения в пользу Михаила Борисовича, когда их помещали в ШИЗО. Кучма написал, что действительно в этой комнате все пили чай: чего вы нас наказываете? И к нему начали плохо относиться сотрудники администрации. Сказали, что его переведут в третий отряд, хотя четко знали, что в третьем отряде его злейший враг Ким. У них неприязненные отношения. Ким очень влиятелен среди осужденных отрицательной настроенности. Кучма очень боялся перевода. И администрация использовала это против Михаила Борисовича, так что я считаю, что происходило подстрекательство.

Он узнал, что, чтобы не переехать в третий отряд, есть такой способ: можно переехать в другую колонию. Этот способ и использовал.

Но четкой линии нет, и это прослеживается во всех объяснениях. Здесь и то, что он его жизни учил (нечего учить его жизни), и то, что они вместе сидели, и даже то, что он был должен ему деньги. Обещал то ли пятьсот, то ли тысячу долларов.

— Кто, Ходорковский Кучме или Кучма Ходорковскому?

— Михаил Борисович Кучме, конечно. Как же может быть иначе? У нас один олигарх есть.

Уже после освобождения Кучма дал интервью нескольким изданиям, где утверждал, что совершил покушение на Ходорковского по прямому указанию администрации колонии. От него требовали, чтобы он нанес удар Ходорковскому в глаз и говорили, что за этим стоят «большие люди» в Москве, а значит, его прикроют. И не «бог отвел руку», а он сам от этого отказался, ведь не в глаз ударил, а только поцарапал нос.

«Первый раз я не согласился, вызвали во второй раз, опять побили, — рассказывал он «Газете. ру». — Сказали, что я уже все знаю и, если не соглашусь, меня повесят в штрафном изоляторе и скажут, что сам повесился. Во второй раз они убедили меня, что убьют, если не соглашусь. Я сделал вид, что согласился». [190]

Кучма дал интервью даже телеканалу НТВ, но его немедленно и со скандалом сняли с эфира.

«…НТВ — это нечестная компания, и вопросы так задавали, что им не суть важно случившееся, о Ходорковском, а им нужно меня грязью облить, обсмеять, чтобы поставить под сомнение мои факты», — рассказывал Кучма радио «Коммерсант FM». — «…Я им говорю, что меня пытали, били, заставляли напасть на Ходорковского, а они спрашивают: «Ты сожалеешь об этом?» Я говорю: «О чем сожалеть-то? О том, что мне руки ломали и заставляли идти на преступление?»».

А потом его заставили обвинить Ходорковского в сексуальных домогательствах и объяснить этим причину покушения.

Преступление Кучмы квалифицировали как «умышленное причинение легкого вреда здоровью». Начать по этой статье уголовное преследование можно только по заявлению потерпевшего.

Ходорковский писать заявление отказался. И передал адвокатам, что молодой человек вряд ли заслуживает сурового наказания, поскольку так же, как он, сидит в неволе, тяжело переживает эту ситуацию и, видимо, не «ведает, что творит».

— После того, как он порезал Михаила Борисовича, у Ходорковского остался шрам, нос перевязан, — рассказывает Наталья Юрьевна. — Конечно, это было очень неприятно. Михаила Борисовича поместили в так называемое «безопасное место» [191]: в ШИЗО, правда, в отдельную камеру, но в помещение ШИЗО. И он отсидел там 30 суток. Его поместили туда где-то 18 апреля и выпустили в середине мая. Хотя все возражали, даже Кучма.

20 апреля адвокат Ходорковского Юрий Шмидт созвал пресс-конференцию.

«Он жил в бараке и никакой угрозы не ощущал, — рассказал он о своем подзащитном. — Об истории с подозрениями в сексуальных домогательствах зеки лучше нас знают, что это ложь, и сказали Ходорковскому, что он может быть совершенно спокоен. Одиночка как раз опаснее: там проще что-то с ним сделать, потому что свидетелей нет. Бояться-то Ходорковскому некого, подлянки же он ждет только от власти».

— Это одиночка самая настоящая, специально запланированная, чтобы его изолировать, — говорит Наталья Терехова. — Он объявлял сухую голодовку по этому поводу. Попал в медицинский изолятор, где его лечили три дня, а потом поместили обратно в это же безопасное место.

— А сколько времени он держал голодовку?

— Четыре дня. С 27 апреля. И 30-го вечером его перевели в медицинский изолятор.

— Он отказался от голодовки после этого?

— В принципе, да. Мы говорили, и прежде всего я: ну, кому лучше-то от этого будет.

— Отговаривали?

— Я, да. Естественно, потому что в данном случае протестовать своим здоровьем, своей жизнью — безрассудство полнейшее. Таким противостоянием с другой стороной ничего не докажешь совершенно. Единственно, что мы могли спровоцировать — это чтобы ему насильно кололи. Кстати, было обещано. Искусственное кормление. Этого нам еще не хватало! Это было очень тяжелое время для Михаила Борисовича: тот апрель.

— Если один заключенный нападает на другого, «помещение в безопасное место» — насколько распространенная практика?

— «Помещение» бывает, эта практика есть. Но когда есть реальные основания опасаться чего-либо. В данном случае кого должны были изолировать?

— По-моему, Кучму.

— Вот именно. А Михаилу Борисовичу, наверное, создать какие-нибудь условия, а не помещать в ШИЗО или одиночку. Кучму, кстати, поместили в то же ШИЗО. В соседнюю камеру. Двоих наказали. Только Михаила Борисовича непонятно за что и сроком гораздо большим: 30 суток.

— А Кучму когда освободили?

— Его почти сразу увезли в другую колонию, на камерный режим. У него там отдельно судьба развивалась. Он порезал еще одного заключенного. Я говорю, что человек с неуравновешенной психикой.

— И Кучму увезли, а Михаил Борисович все сидел в этом ШИЗО?

— Конечно. Кучму увезли через неделю.

— Понятно. И никак это не объясняли логически?

— Да что вы говорите? Кто с нами, когда, о чем-то советовался? И что касается документов по взысканиям: они мне обязаны были их давать. Мне их ни разу не дали, эти документы. Хорошо, что я такой человек доскональный и вообще не люблю, когда мне «нет» говорят. Я им всегда писала заявления: «Дайте». И даже чтобы зарегистрировать мое заявление, нужно было усилие. Потому что сразу закрывались все двери, все окошки. Приходилось либо телеграммой им отправлять, либо почтой, либо еще каким-то образом.

— Администрации?

— Администрации ИК-10. Это с огромным трудом. Тех, кто у меня брал заявление или жалобу, потом наказывали. Ну, я понимаю, подневольные девочки, что они в канцелярии там? В канцелярии женщина, правда, сидит. Я понимаю, что я ей доставляю неприятности. Она говорит: «Меня ругают за это. Меня за это наказывают». И я и ей сочувствую, но в гораздо худшем положении находится человек за решеткой. И я выполняю свою работу. Там очень сложная обстановка, даже для сотрудников. Они выполняли эти ужасные указания начальства под страхом увольнения.

Дело о двух лимонах

Следующее ШИЗО Ходорковского было в июне. 3 июня в его личных вещах якобы обнаружили 2 лимона и яблоко, которые ему якобы не передавали в передачах. И из-за этого он получил 10 суток ШИЗО.

— Этого тоже не бывает, да? — спрашиваю я у Натальи Тереховой.

— Ну, о чем вы говорите! Они друг дуга угощают, и что же теперь? Может быть, там что-то не проходило по передачам. А на самом деле знаете, как было? Когда Михаила Борисовича поместили в «безопасное место» (там у них общее место для хранения вещей и продуктов), заключенные брали, пользовались продуктами, и когда он должен был вернуться, ему их отдали. Это же нормально. Так люди себя ведут. Вот и появился этот лимон. Когда он пришел, они сказали: «Борисыч страданул изрядно». Даже они так оценили эту ситуацию.

— Насколько я знаю, потом было принято постановление о том, что заключенным нельзя меняться продуктами…

— Нет. Есть правило внутреннего распорядка, в котором обмен запрещен, и дарить друг другу запрещено. Но о чем речь-то ведется? Речь о том, чтобы заключенные не менялись так: у меня квартира в Сокольниках в Москве, а у меня сарай. И они поменялись. Это чтобы исключить подобные сделки, когда один сильнее физически, а другой соглашается из страха. Но извините меня, когда угощают одним лимоном — это совсем другое дело.

Мы по этому поводу обращались в Верховный суд, и он давал нам разъяснения. Такие вещи, как лимон, не могут считаться нарушением. Это совершенно очевидно. Но очевидно для нас с вами, а не для администрации колонии.

Мы обжаловали это взыскание и получили положительное решение. Из всех взысканий мы из тактических соображений не обжаловали одно: эпизод с чаем.

Я смотрела материалы личного дела Михаила Борисовича и поняла, что тома, которые посвящены жизни Ходорковского в колонии Краснокаменска, пусть будут на совести сотрудников колонии. Они столько насобирали материала, что видно, что следили за каждым его шагом. Они пытались выслужиться, писали рапорты.

Когда он сидел в ШИЗО, открыли пол, и там обнаружились какие-то заржавевшие металлические предметы. И рапорт пишут. Очевидно, Михаил Борисович вскрывал пол и туда это помещал. Мелко это, подло. О чем говорит? Прежде всего, о характере. Если бы у человека, который руководит колонией, и у сотрудников был характер, и они бы сказали, что никогда не будут этого делать — они бы и не стали. Но они слепо выполняли устные распоряжения каких-то лиц. Пусть это будет на их совести. Хотя крови они попортили море.

Все наши последующие встречи, как и первая, были в помещении ШИЗО, и он стоял за сеткой. Только так. Мы и писали по этому поводу, и жаловались. Только с 1 марта 2006-го положение изменилось. Свидания перевели в корпус, где обычно встречались с адвокатами заключенные, отбывающие наказание в Краснокаменске.

Там был оборудован отдельный кабинет, но все равно Михаила Борисовича заводили, закрывали. Но, по крайней мере, он был не в клетке, а как бы в отдельной комнате, и между нами было стеклянное окошечко. Не дай бог, мы бы сидели за одним столом! Нас разделяла стена. Я потом говорила Михаилу Борисовичу: я вас все время вижу в клеточку, и уже не понимаю, какое у вас лицо. Хотя мы писали жалобы по этому поводу.

Чита

— Из Краснокаменска он уехал 20 декабря 2006 года. И у него начался период СИЗО. Уже в Чите, — рассказывает Наталья Терехова. — Его перевели совершенно неожиданно. Я была в Москве, в командировке, а в Краснокаменске остался Семен Леонович Розенберг, еще один читинский адвокат. Он был у Михаила Борисовича 19 декабря 2006 года, беседовал с ним, и никто не был поставлен в известность о том, что на следующий день Ходорковского переведут в Читу. Его перевели 20-го. Неожиданно и для Михаила Борисовича, и для сотрудников колонии. Приехал специальный конвой, привез приказ о переводе, и спецконвоем он был этапирован в Читу. Не на общих основаниях. Обычно это поезд со спецвагоном, в котором этапируют заключенных.

Он был этапирован один в сопровождении специального конвоя. Поэтому очень быстро собирался. Что-то успел взять, что-то не успел. Многое, в том числе его многочисленные записи, остались в колонии, и мы их так и не смогли забрать. Например, документы, с которыми он работал.

20-го он оказался в Чите. И опять никого об этом не известили. Узнал Семен Леонович Розенберг от заключенных СИЗО, своих подзащитных. Они говорят: «А вы знаете, что здесь Ходорковский?» Он: «Да вы что! Я вчера с ним разговаривал. Он был в Краснокаменске». «Нет, он здесь».

Семен Леонович пошел к администрации СИЗО, и ему подтвердили, что Михаил Борисович здесь. Но к нему не допустили, несмотря на предъявление ордера, что является безусловным законным основанием для посещения лиц, содержащихся в СИЗО. Семена Леоновича не пустили и сказали, что будут пускать адвокатов по особому распоряжению, по списку, который составит Генеральная прокуратура Российской Федерации, что потом и было сделано. Никто из нас не смог попасть к Михаилу Борисовичу раньше где-то 25-го или 26 декабря. Не допускали более недели.

Приехали адвокаты из Москвы, которые были внесены в особый список. Из Москвы приехал Антон Дрель, из Петербурга — Юрий Маркович Шмидт, они в особом списке, с которым сверялся начальник спецчасти СИЗО. Делалась специальная запись, и тогда можно было к нему попасть.

— А на каком основании?

— Ни на каком. Но нас туда не пускали. Ну, что? Боевые действия проводить? Не пускают. Все. Приходишь с ордером — не пускают. И даже потом, когда появились адвокаты, которые участвовали в работе, но не были внесены в специальный список, они тоже не допускались.

Приходишь к начальнику СИЗО — начальник СИЗО отказывает на том основании, что вас нет в списке. Созваниваешься со следственной группой, предъявляешь им ордер, тебя вносят в список, который пока из Москвы придет — это тоже время, и только после этого можно попасть к Михаилу Борисовичу. Все. По-другому никак не происходило.

Михаил Борисович был помещен в Малый корпус СИЗО. 13-й пост. Это особые условия содержания, особая изоляция. В камере был еще один человек, они просто не могли содержать его одного, это была бы одиночная камера, что противоречит буквально всему: всем — и международным, и российским — нормам.

Конвоировали особыми подразделениями, присланными из Москвы, московские адвокаты опознали людей из СИЗО 99/1. Они их видели во время первого процесса. И начальник конвоя был московский. С течением времени состав конвоя менялся. Был и Иркутский конвой командирован. По неофициальным сведениям, специально для конвоирования Ходорковского в Читу были переведены отряды в 350 человек, причем их возглавлял генерал, которого тоже прикомандировали к Чите.

Михаилу Борисовичу объявили, что он подозревается в отмывании денег, похищенных у «дочек» «ЮКОСа» путем пожертвований фонду «Открытая Россия». Потом «Открытая Россия» полностью исчезнет из обвинения. Ходорковский заявил, что в политическом фарсе участвовать не будет, поскольку не верит в возможность правосудия в современной России. И заявил отвод всей следственной группе в полном составе по причине ее полной зависимости от кремлевской администрации. И отказался от дачи показаний.

— И начались следственные действия, если это можно так назвать, — продолжает Наталья Терехова. — Перед Новым годом, 28 декабря, начали ознакомление с экспертизами по делам, которые не имели никакого отношения к Михаилу Борисовичу, только чтобы занять время. Нам приносят экспертизу, мы смотрим номер уголовного дела, а он не совпадает с номером дела, подозрение по которому объявили Михаилу Борисовичу.

— Это же целая система дел. Может быть, они как-то были связаны? Или вообще не относились?

— На тот момент нет. По закону они обязаны были предъявить подозрения, далее объявить, что по тем делам проведены экспертизы, и объяснить, какое отношение они имеют к этому подозрению, хотя бы должно быть понятно, от чего защищаться. Непонятно, от чего защищаться-то!

— То есть не было предъявлено обвинение? Михаил Борисович был подозреваемым?

— Подозрение было объявлено, но то, что нам предъявлялось, и то, что делало следствие, тогда было совершенно непонятно. Нам приносили экспертизы. Кучи экспертиз! Многотомных, информационных, аналитических, экономических, бухгалтерских. Но какое отношение они имеют к Михаилу Борисовичу, нам было непонятно.

Вот мы сидим, перед нами несколько томов. Не десять, не двадцать — сотни страниц! Знакомимся и не знаем, что там искать, с чем сравнивать, с чем сопоставлять. Сразу начали заявлять ходатайства, чтобы нам разъяснили, с чем связано предъявление этих экспертиз.

По закону как это делается? Экспертиза должна назначаться в рамках дела, по которому предъявлено подозрение и потом будет предъявлено обвинение. И знакомят до производства экспертизы с постановлением, то есть сначала постановление о назначении экспертизы, с ним должны ознакомить, а потом экспертиза проводится. А нас познакомили с экспертизами 2004 года, 2003 года, которые… ну, было очень сложно сопоставить обстоятельства, имеющие значение для только что объявленного подозрения с несколько десятками готовых заключений экспертиз… Сориентироваться, в связи с чем привезли Михаила Борисовича и что там планируется и каким образом, было невозможно. Мы не понимали ситуацию. Что будет предъявлено, в чем подозревают, потому что конкретизации никакой не было. Привезли и все.

Обвинение было предъявлено 5 февраля 2007-го. И «Открытой России» в нем уже не было, хотя в газете «Коммерсант» от 6 февраля еще утверждается, что была.

7 февраля на сайте пресс-центра было опубликовано обращение Ходорковского:

«Сегодня нам с моим другом Платоном Лебедевым предъявлены очередные бездоказательные, абсурдные обвинения.

Что будет дальше — совершенно очевидно. Фальсифицированные псевдоулики, показания запуганных или обманутых лжесвидетелей и — скорый обвинительный приговор. Позорный фарс, не имеющий ничего общего с правосудием.

Для чего все это делается, тоже вполне понятно. Те люди, которые изобрели «дело Ходорковского», чтобы украсть самую процветающую нефтяную компанию России — «ЮКОС», очень боятся увидеть меня на свободе и хотят застраховать себя от моего условно-досрочного освобождения.

Эти несчастные, кажется, всерьез полагают, что человеческая и историческая оценка их действий зависит от очередного фальшивого приговора басманно-мещанского «суда». Они не понимают, что каждым новым шагом лишь усугубляют свое положение, загоняя в угол и себя, и своего непосредственного начальника Владимира Путина. Не знаю, скажет ли им за это Путин «спасибо».

Впрочем, у них еще есть выход, возможность спастись и обеспечить себе долгосрочные гарантии безопасности. Единственный их шанс — это своевременный добровольный уход от власти в России и честные, справедливые, прозрачные выборы, на которых будет избран новый президент нашей страны. Человек, не имеющий ничего общего с гигантской машиной коррупции, сковавшей Россию по рукам и ногам, человек, уважающий независимость суда.

Моя задача в предстоящем процессе — на своем примере показать, что в сегодняшней России существует заказное правосудие, что правоохранительная система, международное сотрудничество правоохранительных органов используются не только для борьбы с преступностью, но и в корыстных целях чиновников и в их личных политических интересах.

Заведомо ложные обвинения, при наличии политического заказа, штампуются и следствием, и судом. И нынешней власти, правящей элите России — не стыдно.

Суд, ставший безропотной частью «вертикали власти», конечно, вынесет обвинительный приговор.

Новый приговор меня не страшит. Какая разница, сколько мне сейчас еще дадут по заведомо ложным обвинениям? Все равно моим гонителям — «партии второго срока Ходорковского» — не верит ни один порядочный человек в мире. Наша с Платоном дальнейшая судьба целиком определяется судьбой нашей Родины, ее обликом после смены власти в 2008 году.

Я верю, что правда и справедливость восторжествуют».

В тот же день глава Московской Хельсинской группы Людмила Алексеева заявила о том, что российские правозащитники признали Михаила Ходорковского, Платона Лебедева и всех фигурантов дела «ЮКОСа» политзаключенными.

— Он содержался на особом положении, на 13-м посту, — вспоминает Наталья Терехова. — Заходить туда — это была особая песня: несколько систем контроля. Если адвокат идет на общих основаниях, к обычному лицу, содержащемуся под стражей, он просто приходит в спецчасть, далеко не к начальнику спецчасти, оформляет требование, ему выписывается пропуск, с которым он проходит зоны контроля, потом сидит, ждет очереди в следственный кабинет, как нормальные люди.

Нам было необходимо прийти к начальнику СИЗО. Сначала подписывал требование начальник спецчасти, затем начальник СИЗО, и никто другой. Если нет кого-нибудь из них, даже по служебным причинам, туда уже не зайти. Все, на этом закончилось ваше посещение.

Если подпись получена, за вами должны прийти сопровождающие лица, как минимум, два человека с тринадцатого поста. И пока за вами не придут, вы не двинетесь из приемной начальника СИЗО. И вот мы сидим, ждем, когда за нами придут.

Идем, и эти встречающие и сопровождающие всем встречным заключенным говорят: «Лицом к стене! Руки на стену! Ноги на ширине плеч!» Создается впечатление, что меня конвоируют. Не сопровождают, а конвоируют. Мы проходим многие, многие, многие двери, они закрываются за нами одна за другой, и очень неприятно себя чувствуешь.

Начали следственные действия. Я уже объяснила, в чем они заключались. И это продолжалось до апреля 2007-го. Ежедневно. Сначала мы ходили в СИЗО к Михаилу Борисовичу, потом его начали вывозить в прокуратуру, в помещение областной прокуратуры, где оборудовали специальный кабинет. Без окон, с дверью. Как бы в центре здания.

Поражала специальная система охраны, выбранная для Михаила Борисовича: люди в камуфляже с закрытыми лицами, с гранатометами. Они встречали вас на входе в областную прокуратуру, посетители были просто в шоке. Казалось, что здание захвачено, и непонятно, куда зашел. А это всего-навсего Михаила Борисовича привезли для выполнения следственных действий.

Потом мы проходили через специальный коридор, где досматривали буквально все. Это ни одним законом не предусмотрено, ведь мы заходили в здание, которое не является режимным. Здание областной прокуратуры — это не СИЗО, и какой-либо системы досмотра для адвокатов не предусмотрено.

По этому поводу я написала много бумаг, но однажды мне очень наглядно все объяснила Татьяна Борисовна Русанова — следователь следственной группы из Москвы. Я в очередной раз не позволила себя досматривать перед заходом в кабинет к Михаилу Борисовичу. Представляете: девять мужчин стоят (я посчитала специально), здоровых таких, окружили тебя, и надо снять верхнюю одежду: пальто, потому что была зима. И один из них должен по контурам твоего тела обводить металлоискателем. Я сочла это самым что ни на есть унижением.

И вот, когда я начала возмущаться и говорить, что не позволю этого сделать, Татьяна Борисовна Русанова мне и сказала: «Что вы, Наталья Юрьевна, возмущаетесь? Вы что, никогда не ходили в ночные клубы? Там всегда так делают». «Конечно, я не хожу в ночные клубы и на самолетах не летаю, но везде есть определенные правила, и они должны соблюдаться. И в клуб я могу не пойти, если мне это не нравится. А в данном случае я не пойти не могу. Я должна выполнять свои обязанности». Я так и не позволила таким образом досматривать, но это был большой скандал. После этого, кстати, все попытки таких досмотров прекратились полностью.

Не разрешали компьютеры заносить в кабинет. У нас сейчас разрешено даже в СИЗО заносить компьютеры для работы. Сами понимаете, что значит теперь работать без компьютера. Это практически невозможно. Там находятся и материалы дела, и документы, и так далее. У нас есть решение Верховного суда, которое говорит: «Да, безусловно, это средство для работы, оно должно использоваться адвокатами». И телефоны уже давно разрешили в СИЗО заносить — тоже решение Верховного Суда.

Нам не разрешали заносить компьютеры в здание прокуратуры. Отбирали и закрывали в сейф. Абсурд! Это же обыкновенное здание, обыкновенный офис. А условия сохранности? Может быть, их интересовали наши данные или документы?

Когда Михаила Борисовича в первый раз везли на санкцию в Читинский Ингодинский суд, который давал разрешение на арест, — это было что-то невероятное!

Перекрыли половину Читы: все доступы, все улицы к Ингодинскому районному суду (это центр Читы) не только для машин, но и для пешеходов. Там рядом здание школы для слабовидящих или слабослышащих детей: родители приходят их встречать. И просто жилые дома. Целый день люди не могли попасть домой, не могли пройти в школу за детьми. Снайперы сидели на крышах. Город не понимал, что происходит. И все в камуфляже, как ниндзя, с закрытыми лицами, с гранатометами.

Представляете? Целый район оккупирован непонятными войсками без опознавательных знаков. Принадлежность войск невозможно определить. Мы привыкли, что где-то на лацканах или на рукавах нашиты эмблемы. А здесь — ничего! Определить, к чему это, что за захват, — невозможно. Местное население было напугано.

Когда их везли из СИЗО до суда, перекрывали дороги. Представляете? Примерно как президента Российской Федерации.

Когда в феврале 2009-го в Читу приезжал Медведев, таких мер безопасности не применялось.

Что значит — не оказывали давления на суд? Все сказано тем, как человека привезли. Судье уже все понятно. Не надо звонить и давать указания. Достаточно создать антураж, и судье понятно, что необходимо сделать, какое решение принять.

Человек такого ранга, под такой охраной, столько ему внимания! Иначе судья не мог решить вопрос об аресте — только арестовать. Я считаю, что это самое сильное психологическое воздействие. Мы говорим о телефонных звонках. Они не нужны. Достаточно этого.

Меры безопасности изменились к осени 2007 года, стали немножко послабее. Изменилось отношение сопровождающих лиц. К тем же адвокатским бумагам.

Вначале отношение было такое, как будто мы нацелены передать Михаилу Борисовичу по меньшей мере гранатомет. Мы были враги, не знаю, какие. Было очень проблематично передавать ему бумаги по уголовному делу. Они, очевидно, сначала ходили в Москву, просматривались там всеми, потом возвращались. Это занимало минимум дней десять — две недели.

Представляете, я принесла бумагу: вот Михаил Борисович сидит, вот я сижу, мы общаемся, но обменяться документами нельзя… Только через Москву. Самый ближний путь. Следователь подписал разрешение, бумаги забрали, донесли до СИЗО, СИЗО отправляет их в Москву, и вот, когда прочитают во всех возможных кабинетах (адвокатские-то бумаги!), они наконец доходят до Михаила Борисовича. Десять дней минимум шли бумаги до Михаила Борисовича, необходимые ему для работы.

— А вроде как есть адвокатская тайна?

— Она есть, она должна быть! У нас закон охраняет переписку между адвокатом и лицом, содержащимся под стражей. Можно открыть и посмотреть конверт от адвоката, только если есть сведения, что он готовит побег, и они должны быть реальными. А здесь…

— То есть это было абсолютно незаконно?

— Безусловно. Обменялись бумагами и сидим, работаем. За одним столом должны сидеть и работать. Такая система сразу выбивала из колеи, потому что привыкли к совершенно другому. Я не работала раньше по таким делам.

Приезжали на свидания родители и жена. Правда, особых проблем со свиданиями не было. Проблема в том, что ему определено наказание в колонии общего режима. Он имеет право видеться с родными трое суток. Есть такие долгосрочные свидания. И этих свиданий он был лишен с того момента, как его перевели в СИЗО. Все. То есть его статус сразу поменялся. Содержание стало гораздо строже. И ограничены прогулки: час, полтора в день.

Поместив в тюрьму, ему изменили условия отбывания наказания на те, которые суд ему не определял.

— Интересно, а как обычно бывает, если человек сидит в колонии и возбуждается новое уголовное дело? Тоже переводят в СИЗО?

— Не всегда. Иногда они остаются и в колонии. Но сами за себя говорят сроки. Сроки-то должны быть разумными. Одно дело, когда речь идет о месяце, о трех, а его перевели с декабря 2006-го, а сегодня у нас июнь 2009-го. Этим все сказано. Уже не надо проводить аналогии с другими. Его перевели туда 20 декабря 2006-го, а сегодня у нас 21 мая 2009-го. И он находится далеко не в тех условиях, которые ему определил суд.

Следственные действия проводились где-то до апреля месяца 2007 г., потом их разом прекратили. Я имею в виду, что мы приходили и знакомились с материалами дела. А само следствие, то есть допросы свидетелей, осмотры, обыски, выемки, по делу, по которому предъявили обвинение Михаилу Борисовичу, не проводилось. Они проводились черт знает когда по каким-то делам.

У нас сейчас суд идет, да? [192] То, что сейчас оглашают прокуроры, датировано 2000 годом. А подозрение было объявлено 21 декабря 2006-го. А следственные действия проводились в 2000 году и далеко не тому по делу, по которому сейчас предъявлено обвинение. И этим все сказано. После того, как было объявлено подозрение, собирание доказательств не проводилось, тем более в Чите.

Это незаконно. По нашему законодательству, следствие должно проводиться по месту совершения преступления. Теперь мы знаем и обвинительное заключение, и постановление о привлечении в качестве обвиняемого, там везде написано: город Москва, город Москва. Город Чита ни разу не упоминается. Но место расследования было определено: город Чита, причем заместителем генерального прокурора РФ Гринем. Это постановление обжаловалось, и самое удивительное, что 20 марта 2007 года Басманный суд вынес решение в пользу защиты — признал незаконным местом расследования Читу. Это постановление устоялось в кассации, и следствие, очевидно, было поставлено в тупик. Были предприняты все возможные и невозможные меры, и с апреля по 26 июня (следственные действия возобновились в день рождения Михаила Борисовича) 2007 года следователей мы не видели, то есть до 26 июня нас вообще не знакомили с материалами дела: Михаил Борисович просто сидел в СИЗО, и следователи к нему не приходили, и нам ничего не объявили. Не предусмотрено законом приостановление ознакомления с материалами дела, нет такого. И таких нонсенсов, из ряда вон выходящих, по этому делу сплошь и рядом.

В этот период мы со следователями не встречались, чем они занимались, не знаю. МБХ содержался в СИЗО. С 17 апреля по 26 июня 2007 года он содержался в СИЗО, следователи к нему не приходили, ничего не происходило. Все усилия были направлены на то, чтобы сломать это решение Басманного суда, которое соответствовало закону, что им успешно удалось. Надзорная инстанция в лице Верховного суда все-таки отменила это решение, и местом расследования стала Чита.

Они этого добились, и тогда мы вернулись к изучению материалов дела. Хотя, наверное, в России нет ни одного другого такого дела, где место расследования было бы определено произвольно, причем на таком уровне, как заместитель генерального прокурора Российской Федерации. Нет больше таких дел. Хотя следствие в Чите не проводилось, это однозначно, только ознакомление было в Чите.

В начале июня 2007-го к Михаилу Ходорковскому на трехчасовое свидание приехала мать.

Обыскивали с металлоискателем. В руке у нее был прозрачный пакетик и там очки, носовой платок и валидол.

— Там по этажам очень бегать тяжело, — объяснила мне Марина Филипповна. — Они еще раньше разворачивали мой платок и смотрели. Теперь нет.

Свидание три часа, но, как они говорят, с проходом. Там далеко идти, поэтому где-то минут тридцать уходит. А если приходишь, и начальник не сразу подписывает пропуск, а там всего до шести часов, время сокращается еще больше.

Встречаемся за столом. По одну сторону я, по другую он.

— Он держится?

— Держится. Он всегда находит себе работу: пишет, читает. Такой человек. Говорит: «Я получаю здесь гуманитарное образование». Выписывает газеты, журналы, аналитику экономическую, так что в курсе практически всего, что происходит, даже мне иногда что-то рассказывает. Иногда дает мне задание прочитать вот такую-то книгу.

Ему специально разрешают писать. Потому что, если сравнить его статьи и «Программу-2020», в ней многое взято из его статей. Так что принимают в передачах бумагу и принимают ручки. Меня всегда удивляло, почему принимают. Так я думаю, что поэтому. Мне наши выпускники говорят: «Он что, там специально на них работает?»

Тогда же, в июне 2007-го, вышел новый роман Василия Аксенова «Редкие земли», где главный герой частично списан с Ходорковского. Герой сугубо положительный. Даже сверх. Аксенов не первый, как и я не последняя. До него уже был детектив Устиновой «Олигарх с Большой медведицы», тоже написанный с большим сочувствием к герою. Если не сказать больше.

И еще, конечно, Панюшкин и прочие документалисты из сторонников и противников, вроде Родионова и Перекреста.

Потом Дмитрий Быков составил остроумную, хотя и неполную библиографию книг о Ходорковском.

В романе Аксенова главному герою устраивают побег из тюрьмы, и он становится странником, который скитается по России с рюкзаком, в котором всегда есть миллион для безвозмездной раздачи страждущим.

Образ мифологизируется. И не только в литературе, но и в жизни.

А отношение к автографам моего героя напоминает средневековый религиозный фетишизм: шип из венца Спасителя, зуб святого Николая, письмо Ходорковского…

И ему пишут. Он получает мешки писем, так что тюремная цензура не справляется, и письма лежат у цензоров по несколько месяцев.

— Да, он получает очень много писем, — рассказывает мне Марина Филипповна. — Даже не успевает отвечать, поблагодарить людей. Передает мне целые списки адресов, чтоб я от его имени поблагодарила и извинилась за то, что он не может ответить. Я пишу в день по пятнадцать таких писем.

Люди пишут самые разнообразные: от студентов до пожилых. Некоторые дамы даже предлагают принять его после освобождения. Одна из них пишет, что она обеспеченная, и если он не захочет работать — она прокормит. Миша сказал, что получает много фотографий от женщин. И из разных республик приходят письма. Даже с Кавказа. И с Украины, и из зарубежных стран. Очень много. Вот сейчас у меня три письма есть из зарубежья. Я не знаю, как им ответить. Приходят, конечно, и от сумасшедших тоже.

— С проклятиями?

— Нет. Я таких никогда не получала. Ни разу. Ни оскорблений, ничего. Пишут: «Мы знаем, как освободить». И звонки такие бывают. Либо провокаторы, либо больные люди. И свидание в лучших традициях: у палатки, с журналом в руке, с газетой. Ну, чего там! Иногда явно больные, иногда не явно. Я первое время начинала разговаривать: «Вы знаете, там… Ну, это невозможно». Теперь отсылаю к адвокатам.

Дело о не сложенных за спиной руках

25 октября 2007 года исполнялось четыре года с момента ареста Ходорковского. Половина восьмилетнего срока. С этого момента он мог претендовать на условно-досрочное освобождение.

Если бы у него не было взысканий.

Их и не было: либо адвокаты выиграли многочисленные суды, в результате чего взыскания были сняты, либо они было сняты, поскольку истек срок давности.

До 25-го оставалось десять дней, когда ситуация изменилась. Он получил выговор за то, что не заложил руки за спину во время прогулки. Платон Лебедев тоже получил выговор, за неделю до истечения половины срока.

В одной камере с Ходорковским тогда сидел угонщик-рецидивист Игорь Гнездилов, который тоже рассчитывал на УДО. За три года до описываемых событий Игорь познакомился с заключенной по имени Светлана, завязалась переписка. В общей камере на 15 человек, где тогда сидел Гнездилов, можно было найти посредника и договориться с тюремщиками о свидании с дамой. Требуемая сумма, полторы тысячи рублей, вскоре была выиграна в буру, и свидание состоялось. Оно не прошло бесследно.

Вскоре его «жену» увезли на этап в Хабаровский край, там, в зоне, она родила мальчика. Они могли жить в доме малютки при зоне, но 11 марта 2008-го ребенку исполнялось три года, и в соответствии с законами этой страны, его должны были отправить в обычный детдом на воле, а мать вернуть в зону досиживать срок.

Если бы Игорь не вышел по УДО, его первый ребенок отправился бы в детдом.

Когда арестанты шли по коридору в баню или на прогулку, выйдя из камеры, они получали от конвойного команду «Руки за спину!». Только выполнив ее, заключенный имел право двигаться вперед. В первое время после перевода Ходорковского из Краснокаменска это правило выполнялось четко, но вскоре сотрудники СИЗО расслабились: одни требовали держать руки за спиной, другие позволяли идти обычным «вольным» шагом.

«15 октября 2007 года утром нас, как обычно, повели на прогулку, — рассказал Игорь в интервью журналу «Власть» уже после освобождения, летом 2008-го. — По коридору шли в обычном порядке: охранник, Михаил Борисович, за ним я и сзади еще один охранник. Кто из нас и в каком положении держал при этом руки, я, честно говоря, не помню. Во всяком случае, я точно помню, что никаких команд во время движения нам не поступало, и никаких инцидентов в связи с этим не было. После прогулки Михаил Борисович уехал в прокуратуру, а через некоторое время после его отъезда за мной пришли».

В оперчасти СИЗО от Гнездилова потребовали написать в объяснительной, что утром Ходорковский передвигался по коридору, не заложив руки за спину, игнорируя требования сотрудников администрации.

Гнездилов было отказался, но ему пригрозили, что он сам тогда лишится УДО.

И он написал.

Вернувшись в камеру, все рассказал Михаилу Борисовичу, и тот его простил.

«Он ответил, что понимает меня и зла на меня не держит, — вспоминал Игорь. — Не знаю, что он думал на самом деле, но на наши отношения мой поступок никак не повлиял».

Претендовать на условно-досрочное освобождение Михаил Борисович смог только летом 2008-го.

Василий Алексанян

6 апреля 2006 года был задержан вице-президент НК «ЮКОС» с полномочиями президента, бывший адвокат Михаила Ходорковского Василий Алексанян. Вице-президентом он проработал пять дней. Его обвинили в хищении и легализации акций дочерних компаний ВНК.

Истинные причины ареста, разумеется, были другими.

— Алексанян попытался по указанию тогдашнего руководства «ЮКОСа», сидевшего в Лондоне, возглавить московскую контору, — рассказывает мне Василий Шахновский. — Его предупреждали, его вызвали на допрос и в присутствии адвоката, следователь сказал: «Уезжайте, и мы не будем предъявлять к вам претензий. Если вы останетесь, мы предъявим к вам претензии». Это в присутствии адвоката было! Тогда уже стало понятно, что власти ни перед чем не остановятся. Ему в лоб следователь говорил, что мы вас арестуем, если вы останетесь. Уедете — даже возбуждать дело не будем, предъявлять обвинение не будем. Ну, Вася — человек горячий. Остался. Ему и вкатили.

Дело было в том, что московский офис компании отказался подчиняться уехавшему в эмиграцию в Лондон председателю правления компании Стивену Тиди и демонстрировал лояльность новому хозяину основных активов — «Роснефти». Василий Алексанян был назначен Тиди и собирался вернуть ему контроль над компанией.

До назначения он два года ходил на допросы по различным делам «ЮКОСа», и никаких претензий к нему не было.

«На допросе 22 марта следователь мне заявила, чтобы я держался подальше от этой компании, причем это было сделано без стеснения, в присутствии моего адвоката, — рассказал он журналистам газеты «Коммерсант» за несколько часов до задержания. — После того как я сказал, что не собираюсь покидать «ЮКОС», мне с усмешкой ответили, что первый раз видят человека, который добровольно просится в тюрьму». «А раньше следователи мне говорили, чтобы я побеспокоился о ребенке и своем здоровье. Они сказали: оно же у вас и так слабое».

В сентябре того же года у Алексаняна диагностировали СПИД в тяжелой стадии, которым он, возможно, заразился во время хирургической операции до заключения. Лечения ему не предоставляли. Само собой, тюремные власти обвинили Алексаняна в том, что он сам отказывался от лечения.

А как же? Или вы еще сомневаетесь в том, что унтер-офицерская вдова исключительно сама себя высекла? И вовсе это не дело рук Городничего.

Во время заключения состояние Алексаняна значительно ухудшилось: он практически ослеп, заболел раком печени, туберкулезом и еще одним смертельным заболеванием — лимфомой.

В условиях СИЗО лечение уже было невозможно, а в переводе в гражданскую клинику ему отказали, несмотря на три предписания Европейского суда.

22 января Верховный суд рассматривал кассационную жалобу адвокатов на продление Алексаняну содержания под стражей. Василий Георгиевич выступал по видеоконференции из СИЗО. Он стоял, тяжело опираясь на стол, и иногда начинал кашлять.

«Я хочу прекратить инсинуации по поводу отказов от лечения, — начал он. — Тому, кто это утверждает, я хочу отдать свое тело на 10 минут, чтобы он те муки адовы пережил, которые я переживаю. Только умалишенный человек может такое говорить. Чтобы он от боли на стенку лез, и ему не помогали никакие лекарства. Пусть у него совести хватит мне в глаза посмотреть». [193]

«28 декабря 2006 года меня под предлогом ознакомления с какими-то материалами вывозят в здание Генеральной прокуратуры, — продолжил он. — Я объясняю, почему я до сих пор в тюрьме, и для чего я сижу, умирая здесь. И следователь Каримов Салават Кунакбаевич лично, как оказалось, тогда он только готовил новые абсурдные обвинения против Ходорковского и Лебедева, предлагает мне сделку.

Адвокаты здесь присутствуют. При них меня привели к нему, нас оставили одних. Он мне сказал: руководство Генеральной прокуратуры понимает, что вам необходимо лечиться, может быть, даже не в России, у вас тяжелая ситуация. Нам, говорит, необходимы ваши показания, потому что мы не можем подтвердить те обвинения, которые мы выдвигаем против Ходорковского и Лебедева. Если вы дадите показания, устраивающие следствие, то мы вас выпустим.

И предложил мне конкретный механизм этой сделки. Вы пишите мне заявление, чтобы я перевел вас в ИВС на Петровке, 38, и там с вами следователи недельку или две активно поработают. И когда мы получим те показания, которые устроят руководство, мы обменяем их, как он выразился, подпись на подпись, т. е. я вам кладу на стол постановление об изменении меры пресечения, а вы подписываете протокол допроса. При этом он меня всячески убеждал это сделать и демонстрировал мне титульные листы допросов якобы других лиц, которые согласились помогать следствию. Но я не могу быть лжесвидетелем, я не могу оговорить невинных людей, я отказался от этого. И я думаю, какое бы ужасное состояние мое ни было сейчас, Господь хранит меня, потому я этого не сделал, я не могу так покупать свою жизнь».

Наконец судья разрешил Алексаняну сесть.

«Дальше мне резко ухудшили условия содержания, — продолжил Василий Георгиевич. — Вот этот изолятор СИЗО № 99/1 — это спецтюрьма, она вообще не публичная, ее еще найти надо. Там сидит не больше ста человек в самый пиковый период. Меня в таких камерах держали! Они еще Берию помнят и Абакумова! Там плесень, и грибок, и стафилококк съедают заживо кожу вашу. Это при том, что люди знают, что у меня иммунитет порушен. Это фашисты просто!»

Судья попытался перебить его, но Василий продолжал:

«Я прошу меня выслушать. Вы меня извините, Ваша честь, я перед Верховным судом тоже не в первый раз, и каждый раз мне добавляется один, два, три диагноза, сколько может выдержать человек?! В апреле месяце [194] следователь Хатыпов — я называю фамилию, потому что эти люди когда-нибудь должны понести ответственность, — говорит моей защитнице, присутствующей здесь: пусть он признает вину, пусть он согласится на условия и порядок, и мы его выпустим. Все это время, между прочим, мне не то что лечение не назначали, меня не хотели вывозить даже на повторные анализы. Это пытки, понимаете. Пытки! Натуральные, узаконенные пытки!

Я отказывался от лечения! Это бред! Вы меня сейчас видите по телетрансляции, видимо, в черно-белом изображении. Если бы вы сейчас увидели в зале суда, вы бы ужаснулись. У меня на лице написаны следы от последствий тех заболеваний, которые я ношу на себе».

«В июне месяце [195] тяжелое обострение началось. Три недели каждый день я умолял, чтобы меня вывезли к врачу. А они вместо этого даже ограничивали передачу мне обычных лекарств, которые боль снимают, болевой шок. Понимаете, что они делали! Дьявол в деталях. Меня морили голодом, холодом, я год одетый спал. Два градуса, три градуса. Вода по стенам течет. Плесень. Это XXI век. Вы что делаете! Ну, не вы, а власти. Что делаете?!»

«За время, пока я здесь, я еще три диагноза тяжелых получил. Понимаете, вместо того чтобы меня госпитализировать в МГЦ СПИД. В чем проблема? А проблема, оказывается, в том, что 15 ноября мне продлили срок содержания под стражей, а 27 ноября ко мне заявилась следователь Русанова Татьяна Борисовна, которая всегда была помощницей ближайшей Салавата Кунакбаевича Каримова, который сейчас советник генпрокурора Чайки, если кто не знает. И сделала мне опять то же самое предложение, в этот раз в присутствии одного из моих защитников, который сейчас в зале находится: дайте показания, и мы проведем еще одну судебно-медицинскую экспертизу и выпустим вас из-под стражи. Это преступники! А когда Европейский суд вынес свое Указание немедленно меня госпитализировать, она < следователь Русанова > , уезжая в командировку, передает моему адвокату через следователя Егорова, который ходит ко мне: предложение остается в силе. Плевать они хотели на Европейский суд! Им надо из меня показания выбить, потому что им процесс нужен постановочный. <…> А я не буду лжесвидетелем. И лгать я не буду. И оговаривать невинных людей я не буду, мне неизвестно ни про какие преступления, совершенные компанией «ЮКОС» и ее сотрудниками. Это ложь все».

«Давайте по делу!» — говорит судья.

«В решении нет ни одного законного основания для того, чтобы держать меня в тюрьме, — продолжает Алексанян. — Я извиняюсь, меня арестовывали по полностью фальсифицированным обвинениям, где присутствовала особо тяжкая статья 174.1., которую ввели в УК с 1 января 2002 года, а мне вменяются события 1998–1999 года. С этим тоже придется разбираться. Европейский суд, видимо, будет разбираться. Вот так меня арестовали, чтобы убрать меня от компании».

«Какого решения вы ждете от Верховного суда?» — спрашивает судья.

«Я прошу Верховный суд показать, что в России есть правосудие, что не надо российским гражданам идти помирать на ступенях Европейского суда, чтобы добиться какой-то справедливости, — говорит Алексанян. — Что ее можно добиться здесь, в Москве, в вашем зале. Покажите это. Уж сколько можно костями мостить страну».

Решение выносили трое судей Верховного суда. В удовлетворении жалобы было отказано. Арест смертельно больному был продлен до 2 марта.

Верховный суд блестяще показал, что в России нет правосудия.

Жаль, что я не могу назвать этих судей поименно [196] … Впрочем, эта страна вряд ли дождется своего Нюрнберга. В этой стране злодеяния властей всегда остаются безнаказанными. Иначе она бы не была «этой страной», а называлась как-нибудь по-другому.

28 января журнал «The new times» опубликовал выдержки из выступления Алексаняна в Верховном суде. [197]

Михаил Борисович подписан на этот еженедельник…

29 января 2008-го Михаил Ходорковский объявил голодовку.

«Мне стало известно из его [198] выступления, что его не только допрашивали обо мне, но и впрямую связали дачу им устраивающих обвинение и лично С. К. Каримова показаний с предоставлением ему медицинской помощи в необходимом объеме. Более того, он ощущает, что может не дожить до судебного решения, — писал он в заявлении на имя генпрокурора Чайки. — У меня нет контакта с Алексаняном В. Г., и я могу судить о его положении только из его выступления в Верховном Суде.

Я знаю, что УФСИН ПО Москве может врать суду. Знаю на своем примере с голодовкой, поэтому их заявления меня не обнадеживают.

Таким образом, я поставлен перед невозможным моральным выбором:

— признаться в несуществующих преступлениях, спасти тем самым жизнь человека, но сломать судьбы невиновных, записанных мне в «соучастники»,

— отстаивать свои права, дожидаться становления независимого суда, но стать причиной возможной гибели своего адвоката Алексаняна.

Я долго думал и не могу сделать выбора, перед которым меня поставили.

Именно поэтому я вынужден выйти за процессуальные рамки и проинформировать Вас о начале голодовки». [199]

«Правовая система современной России в своем развитии достигла очередного этапа, — писал Михаил Борисович в заявлении о голодовке. — Моего товарища, адвоката и бывшего сотрудника Василия Алексаняна фактически под пытками заставляют дать показания против меня. Из многочисленных сообщений СМИ мне известно, что тяжелобольному Алексаняну отказывают в лечении, обрекая на верную гибель. Его убивают в тюрьме потому, что он, будучи человеком мужественным и честным, отказывается лгать и клеветать.

Все это происходит в XXI веке, в государстве, которое называет себя правовым и демократическим, в стране, где с высоких трибун звучат заявления о необходимости «преодолеть правовой нигилизм». В Российской Федерации, сегодня, сейчас.

Я понимаю, что людям, которые истязают Василия Алексаняна, не давая ему возможности лечиться, ничего неизвестно о существовании закона, морали, нравственности. Потому я принял единственно возможное в сложившейся ситуации решение. Я объявляю голодовку.

Мои требования:

— немедленно изменить Василию Алексаняну меру пресечения;

— предоставить Алексаняну квалифицированную медицинскую помощь в гражданском стационаре».

— Он просто отказался от приема пищи до тех пор, пока не будет предоставлена медицинская помощь и соответствующие условия содержания, — рассказывает мне Наталья Терехова. — И одиннадцать дней голодал. Пока официально МБХ не ознакомили, это тоже, кстати, есть в материалах личного дела, с бумагой, подтверждающей перевод Алексаняна в гражданскую клинику. Он заявление писал: отказываюсь от пищи. И написал, по каким причинам.

— И его переводили в отдельное помещение?

— Нет.

— И его товарищи спокойно ели рядом?

— Да. Но у Михаила Борисовича очень твердый характер. Он сказал «Не буду», значит «не буду». Это первоначально была сухая голодовка, а потом его отговорили.

6 февраля 2008 года, через неделю после начала голодовки, Симоновский суд Москвы приостановил процесс над Василием Алексаняном. А 8-го его перевели из СИЗО «Матросская тишина» в московскую городскую больницу № 60.

11 февраля Михаил Борисович прекратил голодовку.

Он все более походил на аксеновского странника. Никто не дал бы ему держать в рюкзаке миллион, но он раздаривал себя: свои идеи, свободу, здоровье, жизнь.

Ходатайство об УДО

18 мая Михаил Ходорковский дал интервью «Sunday Times», в котором назвал инициатора своего дела: «как второе, так и первое дело были организованы Игорем Сечиным». «Он инициировал первое дело против меня из жадности, а второе из трусости. Трудно сказать, как точно он смог убедить своего босса. Может быть, Путин действительно думал, что я планировал политический переворот, что само по себе нелепо, поскольку я публично поддерживал две оппозиционные партии, которые в лучшем случае могли набрать 15 % на парламентских выборах. Более вероятно, что им нужна была не причина, а просто повод захватить «ЮКОС» — самую успешную нефтяную компанию России».

30 июня ему предъявили новое обвинение.

Впрочем, оно было скорее старым — изменились несущественные детали, Ходорковского и Лебедева, как и в феврале 2007-го, обвиняли в хищении и отмывании всей нефти «ЮКОСа» и в неправильном обмене акций дочерних компаний ВНК.

Михаил Борисович заявил, что обвинение ему не понятно и не разъяснено, и вины не признал.

Возобновленное для предъявления обвинения предварительное следствие закончили за три дня, и обвиняемые продолжили ознакомление с делом.

— В июле 2008 года я подала ходатайство в интересах Михаила Борисовича о досрочном освобождении, потому что для этого были основания: он отбыл более половины срока наказания (на июль месяц 2008-го), — рассказывает Наталья Терехова. — Ходатайство было подано в Ингодинский районный суд города Читы, рассмотрение было назначено на 20 августа 2008-го.

Принесли материалы для ознакомления, что меня просто повергло в шок. Никогда раньше я не видела, чтобы личное дело лица, отбывающего наказание, составило 22 тома. Причем в каждом больше 250 листов. Там было все: как сидел, как стоял, как лежал — буквально все. Вряд ли такого пристального внимания заслуживал кто-то еще. Я долго работала адвокатом, часто ходила на условно-досрочное освобождение, и знаю, что у лиц, которые даже отбывали срок 8–9 лет, личное дело составляет не более 80 листов. У Михаила Борисовича было 22 тома.

Я ознакомилась с материалами личного дела буквально за два дня: эти тома поступили в понедельник, а в среду уже исчезли из суда. Решили, что погорячились: нечего знать о том, что предпринимала власть против Михаила Борисовича. Они испугались.

— А вы их успели прочитать?

— Я успела прочитать. Я не только успела прочитать, я их успела отфотографировать, что не запрещено законом. Об этом много писали, много было журналистов на условно-досрочном освобождении, мы могли наглядно показать, как для Михаила Борисовича искусственно создавались условия отбывания наказания, насколько они отличались от условий содержания других, и тот факт, что все, происходившее с ним в колонии и СИЗО, было спланировано. Им пришлось вернуть материалы личного дела в суд до рассмотрения ходатайства об УДО, потому что я успела их прочитать за два дня. Наверное, они думали, что я не такая шустрая.

Все о чем мы говорим, подтверждается документально, что, безусловно, усиливает нашу позицию, доказывает, что в наших словах нет ни слова лжи. Во-первых, там были документы о взысканиях, которым он подвергался незаконно и необоснованно. Во-вторых, документы о его месте работы, каким образом оно определялось, о том, что администрация хотела отправить МБХ на обучение в местное ПТУ.

МБХ писал, что у него есть образование, он может быть полезен, но, если они так настаивают, будет соблюдать их требования, хотя они совершенно безумны. Раньше администрация колонии говорили, что Михаил Борисович отказывается выполнять работу, считает себя выше. Эти бумаги они даже не постеснялись убрать — все в материалах дела.

— Его постеснялись все-таки отправить учиться в ПТУ?

— В итоге — да. На швею-моториста он учился, учеником швеи-моториста был, выполнял обязанности швеи-моториста. А потом работал упаковщиком готовой продукции.

В личном деле были материалы, ранее нам недоступные. Непонятно, почему Михаил Борисович с апреля по май 2006-го тридцать дней находился в так называемом «безопасном месте». Его изолировали, он был в штрафном изоляторе, но нам было непонятно основание. Оказывается, были рапорты, в которых из «средств массовой информации» усмотрели угрозу для жизни и здоровья Михаила Борисовича. Это и послужило основанием для его перевода и помещения в «безопасное место».

— Средства массовой информации знают лучше, чем администрация колонии…

— Вы представляете, какой маразм, да? Адвокаты пытались выяснить, что и кто угрожает жизни и здоровью МБХ, почему он не может находиться в равных условиях отбывания наказания с другими осужденными. МБХ написал заявление, что нет никакой угрозы его жизни и здоровью, и просил вернуть его в отряд, в обычные условия отбывания наказания. Ему сказали: «Нет, мы знаем, что вам грозит опасность». Мы задавали вопрос администрации: «Откуда исходит угроза? Объясните поконкретнее». Администрация колонии заявила, что это тайна. Прочитали: оказывается, в средствах массовой информации администрация, а вернее начальник колонии Рябко А.В. усмотрел угрозу жизни и здоровью. Причем не ссылались, в каком же средстве массовой информации усмотрел.

Адвокаты в личном деле увидели множество материалов, которые администрация колонии тоже не постеснялись оставить, где говорилось о том, какое пристальное внимание было приковано к Михаилу Борисовичу. Думаю, им дали указание отмечать все в его поведении, где можно сделать хоть какую-то зацепку, чтобы в дальнейшем наказать. В личном деле множество рапортов о том, что МБХ не так сел, не так встал. Я не утрирую. Рапорт: «Прошу наказать, потому что он находится в жилом помещении возле своего спального места в половине десятого вечера без рубашки». Какое нарушение! Спать собрался и снял рубашку.

— А кто писал эти рапорты?

— Сотрудники. Заключенные рапортов не пишут. Они могут писать только объяснительные. Это сотрудники. То есть сотрудников так вышколили, надавали им столько указаний, что они буквально за ним бегали, и Михаил Борисович подтверждает, что за ним бегали и смотрели, что происходит.

И, несмотря на это, за весь период отбывания наказания, что в Краснокаменске, что в СИЗО, не было ни одного нарушения, при таком пристальном внимании, что и человек адекватный и правопослушный мог бы сорваться, но у него не было никакого срыва. Совершенно никакого срыва, и оснований для наказаний не было. Придумывали, наказывали черт знает за что.

На двадцать первое августа у нас было назначено рассмотрение вопроса об условно-досрочном освобождении. 18 августа Михаила Борисовича за один день наказали дважды, и в суд для рассмотрения ходатайство об УДО он приезжал из карцера. За что наказали? Начальник тюрьмы, который ни разу не был в этом корпусе, срочно туда пришел. Там порядок такой: выводят всех из камеры, и называется это «утренняя поверка». Сотрудники должны сделать перекличку «утренний контроль»: дежурный по камере сообщает о количестве находящихся в камере лиц, хотя больше двух-трех в камерах, где был МБХ, не содержалось. Тогда их было двое. Михаил Борисович был назначен дежурным по камере и выполнил обязанность дежурного по камере — сообщил, в присутствии всех собравшихся (в том числе и начальника СИЗО), что он дежурный, и двое находятся в камере.

Только МБХ зашел в камеру, следом заходит тот же состав, в том числе начальник, который присутствовал на поверке, и предъявляет претензию к Михаилу Борисовичу: а почему Вы не сообщаете как дежурный о количестве присутствующих в камере. МБХ говорит: «Ну, я же вам сейчас только, минуту назад, об этом сообщил, но если есть необходимость, я вам сообщу еще раз». И все. Карцер за недоклад дежурного о количестве лиц в камере. Начальник СИЗО решил не ограничиться одним взысканием — бачок для питьевой воды оказался грязным. Выговор!

— А я читала, что там не было бачка для питьевой воды…

— Бачок для питьевой воды был. Просто воды питьевой там не было. Самое интересное заключалось в том, что непонятно когда бачок успел загрязниться. В шесть утра Михаила Борисовича назначили дежурным по камере. В половине восьмого начальник смотрел бачок, значит, это вина не Михаила Борисовича, а предыдущего дежурного, даже если бачок был грязный. А во-вторых, в обязанности дежурных по камере не входило мыть эти бачки. В дальнейшем мы обжаловали это взыскание в суде, и суд принял решение в нашу пользу.

Все это было сделано для того, чтобы не допустить УДО, к бабке ходить не надо, по-другому расценить нельзя. Хотя прокурор нашел в себе мужество: встал и сказал, что просит не принимать во внимание эти два наказания при решении вопроса об УДО, так как проводится проверка, хотя никакой проверки не проводилось. Мы потом писали по этому поводу: «Просим сообщить о результатах проверки, о которой нам заявил прокурор». И нам ответили: «Прокурор этого не заявлял, а в протоколе сочинил секретарь судебного заседания». Даже до этого доходит. Представляете?

На суде выступала Марина Филипповна. Говорила о благотворительности, о лицее в Кораллово, созданным ее сыном. «От вашего решения зависит, увидим ли мы сына на свободе еще в этой жизни», — сказала она.

Вслед за ней Игорь Гнездилов рассказал о том, как его заставляли писать объяснительные о не сложенных за спиной руках.

Рассмотрели характеристики, данные Михаилу Борисовичу читинским СИЗО и администрацией краснокаменской колонии. Они были скорее положительными, но заканчивались утверждением о том, что Ходорковский «не встал на путь исправления, потому что не раскаялся в содеянном».

Администрация колонии настаивала на возвращении Ходорковского к ним: «Нахождение в СИЗО не способствует исправлению. Необходимо нахождение в колонии общего режима».

Выступал и сам Михаил Борисович.

«Всех наверняка интересует, раскаиваюсь ли я после без малого пяти лет, проведенных в заключении, — сказал он. — Раскаяние в грешных поступках является нормальным состоянием человека, но каяться в преступлениях, которых не было, я не могу».

Ущерб же, если он и был, он уже компенсировал с лихвой, когда государству была передана построенная им «лучшая» и «крупнейшая, согласно статистическим данным, нефтяная компания России стоимостью 40 миллиардов долларов».

«А больше с меня взять нечего», — добавил он.

После освобождения он не собирается возвращаться в нефтяной бизнес и добиваться справедливости. «Я намерен заниматься гуманитарной деятельностью и посвятить себя семье», — сказал он.

«По своему внутреннему убеждению я — законопослушный человек. Даже если закон кажется мне несправедливым, я его сначала исполняю, а потом делаю все от меня зависящее, чтобы этот несправедливый закон отменить. Решение вопроса о моем освобождении будет полезным для общества, моей семьи и, разумеется, меня самого». [200]

Вслед за ним выступала Наталья Терехова.

Она говорила о том, что с первых дней заключения ее подзащитный оказался в крайне тяжелых условиях, не соответствующих приговору суда. Рассказала об всех надуманных «взысканиях», начиная с первого, полученного еще в московском СИЗО «Матросская тишина». Первые пять суток карцера ему дали за то, что он резал хлеб запрещенной «заточенной пластиной», которой в камере пользовались все.

Его тайно, в спецвагоне, отвезли в отдаленную колонию на китайской границе, хотя до этого всех осужденных москвичей этапировали «не дальше Приволжского федерального округа».

В ИК № 10 Ходорковский попал в восьмой, так называемый адаптационный, отряд, в котором вновь прибывшие обычно привыкают к правилам колонии в течение первых двух месяцев. Потом их распределяют по обычным отрядам. Михаил Ходорковский провел в «восьмерке» год и два месяца, не имея возможности установить стабильные товарищеские связи с постоянно меняющимися соседями.

А весной 2006 года администрация колонии приставила к нему индивидуального охранника, и постоянное присутствие на работах сотрудника учреждения обозлило работавших рядом с Михаилом Ходорковским зэков.

Он сразу изъявил желание работать, но его практически лишили этой возможности. Он списался с редакцией журнала «Химия и жизнь» и предложил публиковать там статьи. Его приняли внештатным корреспондентом и обещали гонорары от 3 до 9 тысяч рублей за статью. [201]

Но его заставили учиться швейному делу. А потом за минимальную зарплату работать упаковщиком готовой продукции.

Он вступил в секцию общественных корреспондентов (СОК) для зэков-журналистов, выпускающих газету «Резонанс», бесплатно распространяющуюся в колониях Читинской области. Михаил Борисович написал заметки «Как правильно составить надзорную жалобу» и «Как уберечься в тюрьме от гриппа», но их так и не опубликовали. [202]

Вскоре его вывели из актива СОК по жалобе, составленной группой заключенных, работавших в редакции.

На суд пришел бывший главный редактор «Резонанса» Виталий Черкасов. «Заметки из зэков приходилось буквально выдавливать, поэтому и секцию нашу они называли соковыжималкой, — рассказал он корреспондентам газеты «Коммерсант». — Материалы же, присланные авторами, обычно оказывались такого качества, что без слез не взглянешь. Поэтому таким автором, как Михаил Ходорковский, я бы гордился».

После Натальи Юрьевны выступал другой адвокат Ходорковского Вадим Клювгант.

«Все это время он находился как бы за двойной решеткой, — сказал он. — Но мой подзащитный нашел в себе силы не озлобиться и не потерять чувства собственного достоинства. Это лишний раз свидетельствует о том, что Михаил Ходорковский не просто встал на путь исправления, а вообще никогда не сходил с этого пути».

Прокурор ходатайствовал перед судом о приобщении к делу ксерокопий документов, свидетельствующих о том, что Ходорковский «отказывался добровольно погасить задолженности, а принудительно с него удалось взыскать лишь незначительную сумму».

Иски были от налоговой инспекции Москвы (на 17 миллиардов рублей) и из Мещанского суда на оплату судебных издержек на 64 тысячи рублей.

Честно говоря, эти суммы как-то уж очень не дотягивали до 40 миллиардов долларов, которые он уже подал.

«Я, ваша честь, признаю гражданский иск Мещанского суда, и это можно не доказывать, — пояснил суду Ходорковский. — Но оплатить его сразу не мог, поскольку все мои счета на момент подачи иска уже были арестованы. По той же причине я не имел возможности и продать принадлежавшее мне и хранившееся дома имущество — мотоциклы, оружие… За меня это сделали приставы».

Суд занял сторону защиты и отказался приобщать к делу финансовые документы.

Также как и отказался выслушать доставленных на конвойном автомобиле заключенных краснокаменской колонии (в том числе Кучму), которые должны были выступить против УДО Ходорковского.

Между прочим, от Краснокаменска до Читы 600 километров, на машине 6–8 часов пути.

И тогда начальник читинского СИЗО достал из заднего кармана форменных брюк свой самый весомый аргумент. Это был диск с записью камер наружного наблюдения из СИЗО № 1 города Читы.

На видеоролике действительно был снят человек, похожий на Михаила Ходорковского. Человек шел по коридору вольным шагом, не сложив руки за спиной.

Но вот незадача, запись без звука, и была ли команда держать руки за спиной, понять по ней невозможно.

«Хочу обратить внимание суда на то, что практика применения Правил внутреннего распорядка не всегда подразумевает буквальное исполнение правил. Как, например, зэку нести свои вещи с руками за спиной? И тем не менее я не отрицаю допущенного нарушения пункта 1.13 Правил (о руках), но категорически не согласен с инкриминируемым мне пунктом 1.2 (о неподчинении требованию сотрудника администрации). Если требование убрать руки за спину и поступало, то я его не проигнорировал, а просто не услышал. Все сотрудники СИЗО знают, что у меня проблемы со слухом, появившиеся вследствие профессиональной болезни, — об этом сказано и в моей медкарте, поэтому мне всегда отдают команды погромче или повторяют их. 11 октября команды не было вовсе, или она была отдана намеренно тихо. Получается, что выводящий специально спровоцировал меня на нарушение, вместо того чтобы помочь мне исполнить правило, как того требуют ведомственные инструкции? Ведь он прекрасно знал, что у меня не было и нет повода намеренно раздражать сотрудников администрации — я не малолетний преступник!» [203]

«И еще буквально минуту, ваша честь… Это касается моего отношения к труду, — попросил Михаил Ходорковский. — В данной мне администрацией колонии N10 характеристике меня особенно оскорбил один пункт: не участвовал в благоустройстве территории отряда. Я же мыл окна в корпусе! Мне это занятие нравится с детства, я даже какое-то время зарабатывал «верховыми» работами, поэтому, попав в колонию, тоже с удовольствием взялся за мытье окон. Когда я мыл окна, весь лагерь сбегался на это смотреть».

Последним выступал прокурор.

Он упомянул о том, что ущерб хотя и возмещен, но не добровольно, и перечислил все давно снятые или отсуженные взыскания, словно и не было выигранных судов.

Стремящийся к досрочному освобождению обязательно должен трудиться, добавил прокурор, а Михаил Ходорковский «уклонился от приобретения профессиональных навыков швеи-мотористки, хотя ему и был выделен для обучения опытный наставник»: «Он предпочитал работать на низкоквалифицированной и малооплачиваемой должности укладчика готовой продукции — с его зарплаты удалось удержать для возмещения ущерба всего 1878 руб.».

Ложь не обязательно делать, можно ведь и просто солгать.

Я уже устала упоминать одного литературного персонажа. По-моему, этой стране пора сменить герб. Заимствованная из Византии мутантная птичка совершенно не отражает сути. Предлагаю свой вариант. В центре стоит унтер-офицерская вдова и держит розги, а у ног ее гордая надпись: «Я сама!»

Суд вынес решение в тот же день.

Судья отметил, что у Михаила Борисовича осталось непогашенное дисциплинарное взыскание (то самое, о котором говорил Игорь Гнездилов) и нет поощрений. Нет и достоверных доказательств улучшения поведения. Ходорковский не выразил добровольного желания изучать профессию, по которой мог бы работать в колонии Краснокаменска (то есть профессию швеи-моториста).

И в УДО было отказано.

Прежде чем его увели, Ходорковский успел сказать журналистам, что судебная система реформируется не так быстро, как бы хотелось. [204]

Переписка с Борисом Акуниным

Третьего октября в продаже появился очередной номер журнала «Эсквайр», и началось какое-то безумие. Его не могли достать, за ним охотились, его покупали те, кто никогда не читал его до этого, и никогда не читал после. Мои знакомые автомобилисты жаловались, что можно проехать три бензоколонки и не купить.

Я сама достала его не сразу, выдрала те несколько заветных страниц, а остальное тут же сложила в макулатуру.

В октябрьском номере «Эсквайра» была опубликована переписка Михаила Ходорковского с писателем Григорием Чхартишвили. Борис Акунин, конечно, отличный стилист, и его книги неплохо продаются, но я не верю, что опубликованный в журнале самый блестящий его рассказ об Эрасте Фандорине мог бы вызвать такой ажиотаж.

Дело было в его собеседнике. Отвергнутый провинциальной тюремной газетой автор вызвал предельный интерес московской читающей публики.

Причина этого, по-моему, тоска по настоящему, по откровенному разговору, по инсайту, по экзистенциальной исповеди.

Григорий Шалвович начинает с упрека в том, что его собеседник редко общается с теми, кому его судьба не дает покоя, и чаще публикует интервью «в какой-нибудь «Financial Times»», а не на родине. [205]

«Для реального диалога нужен понимающий, заинтересованный собеседник, — отвечает Ходорковский. — Таких из наших журналистов «не случилось»». Убеждать в чем-либо единомышленников из «Новой газеты» бессмысленно, они и так все понимают. «А в тех вопросах, где я с ними не согласен, мои желчные письма, будучи опубликованными, играют на руку разной сволочи, которая радостно начинает вопить либо «вот они, либералы, такие гады, их даже Ходорковский ругает», либо «Ходорковский пытается вымолить помилование, ругая оппозицию». Поэтому письма пишу, но не разрешаю публиковать».

Так и есть. Мне лично вообще запретил их публиковать в письме, проникнутом таким арктическим холодом, что я боюсь его перечитывать. Теперь испрашиваю разрешение на каждую строчку. По-моему, ему просто надо держать руку на пульсе, ощущать штурвал. Потому что его правка в основном сводится к перестановке запятых с места на место и, реже, дописыванию лишних местоимений.

Другие же издания брали у него интервью, но так ничего и не опубликовали, — продолжает Ходорковский, — зато перепечатали статью из «Financial Times». «Что же касается режима — да, пока я был в лагере, после каждой статьи меня сажали в ШИЗО, — пишет он. — Может, так совпадало. Но на это мне наплевать. Отбоялся».

Акунин спрашивает о прокурорах и судьях.

«Это мелкие чиновники, которых никогда не поставили бы в такой процесс, если бы против них не было убойного компромата, — отвечает Ходорковский. — Про Колесникову [206] написала «Новая Газета», она «висела» на жалобе, лежавшей без ответа в Генеральной прокуратуре в течение всего процесса. По аналогичной жалобе ее коллеги получили по 12 лет (квартирный вопрос)».

«Но что о них говорить? Жалкие, несчастные люди, которым будет в старости страшно умирать. Меня в суде поразило другое. Обвинение допросило более полутора тысяч человек. Многих с угрозами сделать обвиняемыми (некоторых сделали). Отобрали для суда чуть больше 80. И эти люди, которые вполне обоснованно опасались за свою судьбу, не взяли грех на душу. Никто, я подчеркиваю, никто не дал показаний против нас с Платоном».

Объясняя причины своего ареста, Ходорковский пишет о двух враждующих группировках в Кремле: либеральной и силовой. Точнее, группировке адептов «игры по правилам» и адептов «игры без правил». Первые люди и успешные, и готовые к реальной конкуренции, вторые — неуверенные в себе, компенсируют эту неуверенность доступом к насилию. В деле «ЮКОСа» победили, увы, вторые.

«Не знаю, стоит ли называть фамилии, — продолжает Ходорковский, — но «та сторона» — это Сечин и куча чиновников «второго эшелона» (т. е. поддерживающих его не только из убеждений, но и в надежде на служебное продвижение или из-за имеющегося на них компромата). Это и Заостровцев, и Бирюков, и многие другие. К слову, Устинов и Патрушев до последнего момента держали нейтралитет. Это правда. На «этой» стороне, очевидно, были Волошин, Медведев, Касьянов, Чубайс, Илларионов, Дворкович, даже Греф — до определенного момента».

Акунин спрашивает, не жалеет ли его собеседник о том, что не уехал.

«А здесь — шизофрения, — отвечает Ходорковский. — Одна моя половина жалела еще тогда, когда уезжала, что должен буду вернуться, и жалеет об этом каждый день, проходящий вдали от семьи, от дома. А другая половина — она отвечает за чувство долга, мыслит в категориях порядочности и предательства и не дает существовать спокойно. Может, критерии у меня дурацкие. Может, надо быть гибче. Даже наверное. Но мне уже 45, и они как-то сформировались. Переступить через себя, наверное, смог бы, а вот как жить, переступив, — не знаю. Так что честных ответов два. Да, жалею каждый день. Нет, не жалею, потому что, уехав, не смог бы жить».

И вспоминает о том, как его поддерживает семья, как в 1991 и 1993 гг. он оставлял жене «винтовку и патроны», чтобы она могла защитить свой дом и детей. «Это в прямом смысле, не иносказательно. Знаю, она бы стреляла до конца». И теперь отказалась уехать, осталась в России, несмотря ни на что.

А для его родителей честь всегда была дороже жизни. «Своей — точно, а, возможно, и моей».

Его поддерживает даже первая жена, с которой он расстался более двадцати лет назад, и старший сын. И он, и она пишут все эти годы.

«Жена и родители, конечно, смотрели телевизор, но мы не обсуждали, «что будет». Незачем. Все делали, что должно. Это был очередной бой, из которого я мог не вернуться. И до сих пор не вернулся».

Акунин смел, он спрашивает о Боге — я так и не решилась прямо задать ему этот вопрос — не пришел ли собеседник к вере в тюрьме?

«Я, в общем, и до тюрьмы был не совсем атеистом, — отвечает Ходорковский. — Бог, фатум, судьба, предназначение — мы почти все верим во что-то, что выше нас. Да и странно было бы не верить, живя в огромном, непознанном мире, сами себя толком не зная, считать, что все вокруг — продукт случайного стечения обстоятельств.

Можно верить, что Бога нет, можно верить, что он есть. Вера доказательств не требует, как известно. Но если Бога нет, а вся наша жизнь — это секунда на пути из праха в прах, то зачем все? Зачем наши мечты, стремления, страдания? Зачем знать? Зачем любить? Зачем жить, в конце концов? Я не могу поверить, что все просто так. Не могу и не хочу. Мне небезразлично, что будет после меня, потому что я тоже буду. Потому что кто-то был до меня, и будет после. И это не бессмысленно. Это не просто так. <…> Я верю, что есть Великая Цель у человечества, которую мне не дано постичь. Люди назвали эту цель Богом. Когда мы ей служим — мы счастливы, когда уходим в сторону — нас встречает Пустота. Пустота, которую не может заполнить ничто материальное. Она делает жизнь пустой, а смерть страшной».

Если бы что-нибудь подобное написал кто-то другой, ему бы не поверили, текст сочли бы слишком пафосным.

Но слову можно верить, если оно сказано на эшафоте.

«Награда», как всегда, не заставила себя ждать.

В карцере Михаил Борисович оказался пять дней спустя, восьмого октября. В этот день у его родителей была золотая свадьба.

«Если это инициатива местных читинских властей, то это глупое служебное рвение. Если это приказ с самого верха, то это низость и подлость» [207], — прокомментировал Борис Акунин.

На этот раз дали 12 суток. Даже ничего не придумывали: ни лишних лимонов от заключенных, ни грязных бочков, ни не сложенных за спиной рук.

Так и было заявлено: за интервью. Точнее — за незаконную переписку.

«Интервью было в жанре переписки, но переписки не было», — поясняет мне Наталья Терехова. Вопросы и ответы были переданы через адвокатов.

«Ни один закон не регламентирует содержание бесед, которые адвокаты имеют право вести со своим подзащитным, а также делать любые записи в ходе этого разговора. Дальнейшая судьба этих записей не входит в сферу компетенции службы исполнения наказаний», — пояснил «Коммерсанту» Юрий Шмидт.

«Мы оспорили это взыскание, и оно тоже было снято по решению суда, — говорит Наталья Терехова. — Что это показывает? Все, что ни принималось в отношении Михаила Борисовича, незаконно. Избирательно и незаконно».

Иск Александра Кучмы

Тюремная эпопея Михаила Ходорковского, достигшая в переписке с Акуниным накала высокой трагедии, закончилась фарсом.

Тот самый Кучма, который порезал ему лицо, обвинил его в гомосексуальных притязаниях и обратился с пространным иском в Мещанский суд г. Москвы.

Три года он хранил эту страшную тайну, пока, наконец, не вспомнил о ней в 2009-м.

За моральный ущерб Кучма потребовал компенсацию в 500 тысяч рублей.

Тот самый Кучма, от уголовного преследования которого Михаил Борисович отказался. Тогда, в 2006-м.

Заявление Кучмы было отпечатано на принтере, и он ссылался на видеозаписи своих показаний, которые можно истребовать в УФСИНе по Забайкальскому краю. «Доведенный до отчаяния» приставаниями и угрозами Ходорковского, «был вынужден» ударить его сапожным ножом по носу.

После покушения на Михаила Ходорковского Кучму на шесть месяцев поместили в помещение камерного типа, и он потерял право на УДО. В результате «оказался в очень сложной психологической ситуации, был готов в любой момент покончить с собой», — жаловался несчастный.

Виноват во всех несчастьях был, разумеется, Ходорковский.

«Тут все потешаются над мадемуазель Кучмой, девушкой гордой, но нервной, и заботливой матушкой ее ФСИН, — писала я Ходорковскому. — И по сему поводу 16 января я ездила в Мещанский суд.

Кстати первой моей реакцией на иск мадемуазель Кучмы был шок. Я сама удивляюсь, что степень подлости некоторых людей еще в состоянии меня шокировать. Второй реакцией был смех. Нет! Это можно только обстебывать.

Но, так или иначе, к Вам не пристанет. Вот к Кучме пристанет, но ему, видимо, уже все равно.

Все Вам сочувствуют. По крайней мере, люди моего круга.

Я общалась с одной журналисткой, в общем-то, далекой от политики. Разговор зашел о Вас и этом новом обвинении.

— Да что ж они его гнобят-то так! — возмутилась она. — Не надоело? Мещанский суд? Да, действительно мещанский.

Все! Теперь Мещанский суд точно будут писать с маленькой буквы».

Тогда, 16 января, в Мещанском суде собралась толпа журналистов. Прошел слух, что Кучму привезут собственной персоной, и всем хотелось своими глазами посмотреть на сего Антиноя, отказавшего самому Ходорковскому.

Но пришедших развлек только Юрий Шмидт, назвавший новое обвинение «стрельбой из говнометов».

23 февраля, за два дня до итогового решения Мещанского суда по делу «Кучма против Ходорковского», интервью «Коммерсанту» дал бывший начальник Михаила Борисовича по швейному цеху Краснокаменской колонии Денис Юринский по прозвищу Червонец.

На встречу он согласился потому, что «его экс-подчиненного «самым сучьим образом подставили», и он, как бывший бригадир и наставник, посчитал своей обязанностью восстановить справедливость».

Оказывается, между Ходорковским и Кучмой не было вообще никаких отношений: «Борисыч все свободное время читал, мы все к этому как-то привыкли и старались ему не мешать. Кучма же как будто набивался к нему в друзья — начинал приставать с разговорами или просто садился рядом и смотрел, как тот читает. Миха, правда, быстро научился пресекать эти попытки. Он откладывал книгу в сторону и вежливо так говорил: «Если у вас ко мне какое-то дело, то обращайтесь, пожалуйста, я вас слушаю. А если вы хотите просто поболтать, то поговорите, пожалуйста, с кем-нибудь другим. Вы же видите, что я сейчас занят»».

«Как ты сам думаешь, Ходорковский мог приставать к Кучме?» — поинтересовался корреспондент «Коммерсанта».

«Бред полный! Услугами пидоров в зонах, конечно, пользуются, но только от полной безысходности. У зэка, к которому каждые три месяца приезжает на долгосрочную свиданку жена, никогда не возникнет даже мысли мацкать-цацкать за жопу своего соседа».

25 февраля Мещанский суд Москвы отказал Кучме в удовлетворении иска в полном объеме.

И чудом сохранил большую букву «М» в своем названии.

Я уже упоминала интервью, которые раздавал Кучма по выходе на свободу. Речь шла и об этом иске. Я прочитала и пожалела, что потешалась над ним. Обратной стороной фарса оказалась трагедия.

Кучма утверждал, что не подавал в суд на Ходорковского.

«Как я могу говорить, что я подавал иск, если я его не подавал, — рассказывал Кучма «Газете. Ru”. — В 2009 году мой иск к Ходорковскому рассматривался. Я сам это видел по телевизору. Я сидел в камере во Владимире и смотрел, как там в Москве иск разбирался». «Полная фальсификация, — уточнил он. — Судя по словам Юрия Калинина, главы ФСИНа, который сказал тогда типа “зачем же Ходорковскому к 22-летнему осужденному приближаться… “, можно догадаться, чьих рук дело вся эта история».

«Первое видео о домогательстве снимали, когда я сидел в ШИЗО в ИК-10, — добавил он подробностей в другом интервью «Газете». — Пришел Р. и какой-то незнакомый человек в пятнистой форме. Любительскую камеру поставили. Заставляли меня перед камерой рассказывать, как будто Ходорковский меня домогался и как я за это ударил его ножом. Я был сломлен избиениями и уже на все соглашался.

Несколько раз записывали. Смотрели, какая запись получалась лучше». [208]

Кучма пытался жаловаться на то, как его «выставили в истории с Ходорковским». За жалобы его избили, раздробили руку и перевели прямо из больницы в помещение камерного типа как злостного нарушителя.

После чего увезли во Владимир и там, угрожая поместить в «пресс-хату», заставили сделать еще одну запись о «домогательствах» Ходорковского.

«Это происходило прямо в кабинете у опера, камеру на подставку поставили, маленькая такая любительская камера и фонарь какой-то. Мне просто сказали: скажи, что ты его порезал за то, что он тебя домогался.

Я сказал кратко, они записали и уехали».

Перед судом об УДО Ходорковского Кучму перевели в Читу и заставили написать заявление в Ингодинский суд, что Ходорковский не заслуживает условно-досрочного освобождения.

Привозили журналистов, чтобы Кучма рассказал про домогательства.

«Мне сразу сказали, что это «их люди», чтобы я не говорил лишнего».

«Потом они начали исковые заявления мутить, — продолжал бывший зек. — Много мне бумаг подавали, я толком уже не разбирал… Подписывал много всяких бумажек, доверенность подписывал какую-то».

Это была доверенность на представление его интересов в суде сотрудницей ФСИН Андреевой.

Ни в одном суде он не участвовал, только подписывал бумаги. После проигрыша иска его наконец оставили в покое, только изредка посещали чины из УФСИН и интересовались, как дела.

А придумал иск некий «генерал Л.».

«Генерал Л. говорил, что они не надеются выиграть дело о домогательстве, а просто им надо, чтобы информация такая прошла о Ходорковском», — вспоминал Кучма.

Как банкротили «Юкос»

О том, как его распинали, я почти все уже сказала. Теперь немного о том, как раздирали его хитон.

14 апреля 2003-го государство неожиданно выставило на продажу принадлежащий ему пакет акций «ЮКОСа». Всего 0,073 % акций. Никого это не насторожило и не обеспокоило. «Коммерсант» писал, что продажа такого мелкого пакета никак не может повлиять на котировки бурно растущих акций НК «ЮКОС», и посвятил событию только небольшую заметку на тринадцатой полосе.

Но уже через месяц на компанию началось атака, а потому эта мелкая сделка не кажется мне случайной. Словно торопились избавиться от актива, который скоро станет неликвидным.

Итоги конкурса по продаже акций были объявлены только в июне. Победителями стали физические лица и несколько компаний, в том числе «Ренессанс-капитал».

2 июля был задержан Платон Лебедев.

3 июля акции «ЮКОСа» упали сразу на 10,5 %. «По оценкам экспертов, «ЮКОС» потерял за этот день $1,5 млрд.», — писал «Коммерсант».

9 июля в «ЮКОСе» началась налоговая проверка. Основанием для нее стало письмо депутата Михаила Бугера на имя Генпрокурора Устинова.

«Так, — утверждается в письме, — нефтяная компания «ЮКОС» в 2002 году уплатила в федеральный бюджет всего 90 млн. рублей, при этом получив возмещение из бюджета на сумму около 2 млрд. рублей и выплатив дивиденды акционерам в размере нескольких сот миллионов долларов». Для этого, по словам Михаила Бугера, «используется множество методов ухода от налогообложения, что наносит государству огромный ущерб».

Представители «ЮКОСа» с цифрами не согласились.

««ЮКОС» выплатил в 2002 г. в федеральный бюджет в виде налогов 101,7 млрд. руб., сообщил 9 июля руководитель пресс-службы компании Александр Шадрин… — писала газета «Коммерсант». — Помимо этого, Александр Шадрин отметил, что информация об объеме уплачиваемых «ЮКОСом» налогов абсолютно открытая, содержится в отчетности компании и доступна каждому».

А 17 июля в газете «Коммерсант» со ссылкой на Институт финансовых исследований была опубликована таблица под названием «Сколько платят нефтяные компании в бюджет». По сумме платежей «ЮКОС» отставал только от «Лукойла». [209]

Рынок постепенно пришел в себя после ареста Платона Лебедева, и акции начали расти. Росли до 25 октября, когда арестовали Михаила Ходорковского. После этого был обвал, причем не только акций «ЮКОСа», но и всех акций российских компаний, что привело даже к падению рубля сразу на 15 копеек.

27 октября руководство ММВБ приостановило торги на час.

В тот же день Владимир Путин приказал «прекратить истерику».

Торги возобновили, но за этот день акции «ЮКОСа» упали на 19 %.

30 октября контрольный пакет акций «ЮКОСа» был арестован на счете депо в банке «Траст». Сначала сообщили, что это 53 % уставного капитала компании, и акции принадлежат Михаилу Ходорковскому. Потом процент усох до 44, и выяснилось, что это акции «Menatep Group».

Это известие вызвало падение акций «ЮКОСа» еще на 14 %.

На следующий день, 31 октября, впервые заговорили о возможном банкротстве «ЮКОСа». Такой прогноз сделала ИК «Велес Капитал». «ЮКОС» может не получить необходимый ему кредит от зарубежных банков. Кроме того «банки могут использовать пункт договора под названием «существенное неблагоприятное изменение условий» и потребовать вернуть уже выданные деньги».

Такое развитие событий аналитики еще считали маловероятным, но уже рекомендовали воздержаться от операций с акциями «ЮКОСа».

31-го выяснилось, что часть арестованных акций в 4,5 % принадлежит физическим лицам, не имеющим к расследуемым уголовным делам никакого отношения, и арест с этой части был снят. Скорее всего, речь шла о пакете Алексея Голубовича.

Потом появилась информация, что эти выведенные из-под ареста акции принадлежали старому менеджменту «ЮКОСа» — людям, которые работали там до прихода Ходорковского. Акции остальных партнеров Ходорковского были арестованы.

Их теперь невозможно было продать, но они не утратили права голоса. А в случае недееспособности Ходорковского, согласно документам о структуре собственности «ЮКОСа» право голоса по большей части акций переходило к Леониду Невзлину. Теперь он голосовал контрольным пакетом.

3 ноября Михаил Ходорковский сложил с себя полномочия председателя правления компании и возглавил «Открытую Россию».

Ходили слухи, что Путин готовится подписать указ о введении в «ЮКОСе» внешнего управления.

«Как руководитель я должен сделать все для выведения трудового коллектива компании из-под удара, направленного против меня и моих партнеров», — писал Ходорковский в заявлении об отставке.

2 декабря «ЮКОСу» были предъявлены налоговые претензии на 5 миллиардов долларов. По мнению МНС, компания не доплатила около двух миллиардов долларов налогов, остальное составили пени и штрафы. В основном претензии были связаны с использованием налоговых льгот в Мордовии. И составили почти пятую часть стоимости «ЮКОСа».

29 декабря сумму уточнили. Представители МНС вручили руководству «ЮКОСа» акт налоговой проверки с претензиями на 98 миллиардов рублей. То есть 3,3 миллиардов долларов.

Весной следующего 2004 года налоговые претензии были предъявлены и «дочкам» «ЮКОСа»: «Томскнефти» и «Самаранефтегазу». Последней — на 3 миллиарда рублей. Речь шла о пресловутой скважинной жидкости. Налоговики сочли, что под видом «нефтесодержащей жидкости» «дочки» «ЮКОСа» продавали очищенную высококачественную нефть и таким образом уходили от налогов.

«ЮКОС», естественно, отрицал все обвинения.

«Скважинная жидкость или очищенная нефть — с налоговой точки зрения это практического значения не имеет, — пишет мне Ходорковский. — Я об этом подробно говорил во время второго процесса. Покупать именно скважинную жидкость было важно до 1999 года, так как мы таким образом боролись с незаконными арестами имущества».

16 апреля по иску Министерства РФ по налогам и сборам имущество «ЮКОСа» было арестовано. Стоимость арестованных активов превышала сумму налоговых претензий в несколько раз.

Через десять дней 26 апреля синдикат иностранных банков, кредитовавших «ЮКОС», объявил компании о возможном объявлении дефолта по кредиту.

Бывший глава Центробанка Виктор Геращенко, который стал новым Председателем Совета Директоров, считал, что у «ЮКОСа» нет неразрешимых финансовых и налоговых проблем, хотя «есть проблемы у некоторых сбоку стоящих организаций, имеющих какое-то отношение к «ЮКОСу», а также у отдельных акционеров и менеджеров, которые не совсем корректно себя вели с налоговыми органами».

По его словам, у «ЮКОСа» «все прекрасно, все эффективно» и «с точки зрения менеджмента тоже все схвачено».

«Что касается Геращенко, я его глубоко уважаю, — пишет мне Михаил Ходорковский. — К сожалению, участь «ЮКОСа» была решена, о чем ни я, ни он не знали. Ведь забрать акции у меня и моих коллег было более разумно, но…»

17 мая Виктор Владимирович заявил, что у него есть план спасения «ЮКОСа»:

«Компании нужно пережить два важнейших момента: это переговорный процесс с «Сибнефтью» о разводе или о неразводе. И второй вопрос — претензии по налогам».

26 мая арбитражный суд Москвы удовлетворил иск МНС к «ЮКОСу». Компания должна была заплатить в бюджет почти 100 миллиардов рублей ($3,4 млрд.) налогов, пеней и штрафов. Дело рассмотрели в три дня, почти без прений.

«Оперативность, с которой суд рассмотрел крупнейший в истории России налоговый иск, позволяет отвергнуть все версии вокруг дела «ЮКОСа», кроме политической», — писала газета «Коммерсант». [210]

НК «ЮКОС» была признана должником за 18 формально независимых компаний, зарегистрированных во внутренних офшорах в Мордовии.

«Принятие точки зрения МНС фактически приведет к юридической революции: на использовании аффилированных де-факто, но не де-юре компаний строится бизнес множества российских холдингов», — комментировал «Коммерсант». [211]

На следующий день 27 мая НК «ЮКОС» провела пресс-конференцию. Председатель правления ООО «ЮКОС Москва» Юрий Бейлин заявил, что банкротство «ЮКОСа» может наступить еще до конца года.

Налоговые претензии в 100 миллиардов рублей были начислены только за 2000 год, тот самый, когда «ЮКОС» по сумме уплаченных налогов стоял на втором месте после «Лукойла».

Федеральная налоговая служба теперь проверяла 2001-й, когда использовались те же налоговые схемы. Сумма претензий могла возрасти в два раза, а на счетах «ЮКОСа» не было и 3,4 требуемых миллиардов долларов. Только 800 миллионов.

«К концу года, если «ЮКОС» будет отдавать налоговикам всю свою чистую прибыль, он сможет выплатить не более 70 % налоговых недоимок 2000 года», — писала газета «Коммерсант». [212]

За следующую неделю акции «ЮКОСа» упали на 20 % и достигли уровня двухлетней давности.

31 мая Московский арбитражный суд подтвердил недействительность допэмиссии акций «ЮКОСа», которая потребовалась для обмена на 57,5 % акций «Сибнефти».

Развод с «Сибнефтью» был выгоден «ЮКОСу». В результате он мог бы получить 3 миллиарда долларов от несостоявшегося партнера и расплатиться по налогам.

Но окончание мучительного развода с «Сибнефтью» было невозможно. Имущество «ЮКОСа» было арестовано, и он не мог вернуть «Сибнефти» ее акции.

В начале июня ситуацию вокруг «ЮКОСа» прокомментировал «Коммерсанту» Виктор Геращенко: «Если я правильно понимаю законодательство, позиция «ЮКОСа» является безупречной. Суд против «ЮКОСа» идет не по закону, а по «совести» или по «справедливости». А если так, то надо договариваться. Если не договоримся, разговоры об инвестициях в экономику России — папиросный дым».

Тогда же, в июне, «Group MENATEP», основной акционер НК «ЮКОС», согласилась предоставить свои активы в качестве гарантии по долгам «ЮКОСа» по налогам в случае их реструктуризации. Акционеры готовы были спасать компанию, даже если это приведет к утрате контроля над нею и их пакет перестанет быть контрольным.

Это подтвердил Леонид Невзлин.

«Фактически это означает, что «Group MENATEP» готова к мирным переговорам с правительством по передаче компании в руки новых совладельцев», — писала газета «Коммерсант».

17 июня в Ташкенте на саммите Шанхайской организации сотрудничества Путин сделал заявление: «Официальная власть России, правительство Российской Федерации не заинтересованы в банкротстве такой компании, как «ЮКОС»». [213]

Что тут началось!

На ММВБ акции «ЮКОСа» выросли сразу на 32,2 %, на РТС — на 12,8 %. Рост был таким бурным, что в тот же день около 17:00 обе биржи приостановили по ним торги.

Все-таки наивность биржевых брокеров меня поражает. Ну мало ли кто что сказал? Какое это вообще имеет отношение к действительности?

21 июня на пресс-конференции инвестиционной группы «Ренессанс-капитал» министр финансов Алексей Кудрин заявил, что между МНС и «ЮКОСом» началось «сотрудничество по возможности погашения выдвинутых обязательств».

То есть переговоры с компанией начались.

После этого акции «ЮКОСа» побили все рекорды: за несколько дней после заявления Путина котировки выросли в общей сложности на 50 %.

24 июня председателем совета директоров «ЮКОСа» был избран Виктор Геращенко. Он обещал начать ликвидацию налоговой задолженности, чтобы спасти компанию от банкротства. «План спасения тут очень простой, — заявил он, — Вступить в переговоры и достигнуть взаимоприемлемого компромисса».

Реализация плана Геращенко оказалась куда труднее самого плана.

1 июля в центральный офис «ЮКОСа» прибыли судебные приставы, чтобы обеспечить исполнение решения о взыскании с компании 99,4 млрд. рублей. Через несколько минут акции «ЮКОСа» снова начали падать.

В тот же день стало известно, что «ЮКОСу» предъявлены новые налоговые претензии, теперь за 2001 год. Еще на 98 миллиардов рублей. Общая сумма достигла 6,7 миллиардов долларов. Заговорили о том, что если посчитают недоимки и за 2002–2003 годы сумма задолженности достигнет 10 миллиардов долларов — стоимости, сравнимой со стоимостью всего пакета акций НК «ЮКОС», принадлежащих «Group Menatep». [214]

В тот же день счета компании «ЮКОС» были заморожены.

«Предложение провести переговоры было сделано 9 июня премьеру Михаилу Фрадкову, — рассказал журналистам Виктор Геращенко. — Было написано затем второе письмо. Их суть сводилась к тому, чтобы договориться о погашении задолженности, не задаваясь целью публичного оспаривания законности решений суда. Такое же предложение было сделано и через суд [215]. Но ответа нет. Отказ приставов взять в обеспечение акции «Сибнефти», которые не арестованы после решения суда и которые стоят $4,2 млрд., — это глупость и, я считаю, провокация. Он идет вразрез со словами президента, что намерения банкротить компанию нет. Я звонил в четверг Медведеву [216], Фрадкову и Кудрину. Их секретари, с которыми я разговаривал, сказали: «Мы доложим при первой возможности». Никто не отзвонил. Я понимаю, в четверг было заседание правительства, затем разные совещания — в общем, занятые люди». [217]

5 июля компания «ЮКОС» получила от иностранных банков уведомление о дефолте по кредиту в 1 миллиард долларов. Это означало, что банки в любой момент могли потребовать погашения всей суммы. Условия кредитного договора предусматривали такую меру в случае форс-мажорных обстоятельств, ими стал арест счетов компании.

«Действия представителей правительства Российской Федерации довели лучшую и самую кредитоспособную российскую компанию до непреднамеренной и искусственной неплатежеспособности и даже возможного банкротства, создав немыслимую ситуацию дефолта по банковским кредитам», — заявил финансовый директор «ЮКОСа» Брюс Мизамор. [218]

7 июля Михаил Ходорковский предложил отдать все 44 % акций, принадлежащих ему и его партнерам, менеджменту «ЮКОСа», чтобы они могли быть проданы или переданы государству в счет погашения долга по налогам.

Об этом заявил адвокат Ходорковского Антон Дрель после посещения подзащитного в «Матросской тишине»: «Господин Ходорковский попросил меня проинформировать совет директоров «ЮКОСа», что в целях недопущения банкротства компании он может использовать пакет акций, принадлежащий крупнейшим акционерам компании». [219]

8 июля в ноль часов истек срок выплаты задолженностей «ЮКОСа» по налогам. Теперь судебные приставы могли списывать средства с банковских счетов компании и начать опись имущества.

В тот же день исполнительный директор «ЮКОСа» Стивен Тиди подписал письмо в правительство с предложением добровольно выплатить в бюджет 8 миллиардов долларов недоимки по налогам в обмен на предоставление компании отсрочки по долгам на три года.

По слухам, закулисные переговоры с властями вел Василий Шахновский, но о результатах ничего не было известно.

Через четыре дня, 20 июля, Министерство юстиции объявило, что служба судебных приставов для взыскания с НК «ЮКОС» недоимок по налогам продаст акции ОАО «Юганскнефтегаз», на долю которого приходилось 60 % добычи и 70 % запасов нефти «ЮКОСа».

Продажи основного добывающего подразделения не ожидал никто. Это было прямым нарушением закона. Обращение взыскания на основной актив в соответствии с законодательством осуществляется лишь в третью очередь, если для погашения задолженности не хватает имущества первой и второй очереди.

Но в случае «ЮКОСа» с основного актива решили начать.

22 июля председатель совета директоров «ЮКОСа» Виктор Геращенко, председатель правления ООО «ЮКОС-Москва» Стивен Тиди и финансовый директор Брюс Мизамор дали совместную пресс-конференцию.

По словам Стивена Тиди, за последние месяцы «ЮКОС» отправил в Минюст, Минфин и председателю правительства 11 писем с предложениями по урегулированию ситуации вокруг компании, но ни на одно из них не было получено ответа.

«Я регулярно звоню в министерства, председателю правительства, но все, к кому я обращаюсь, по-видимому, очень занятые люди», — добавил Виктор Геращенко.

Несмотря на все проблемы, «ЮКОС» пока не банкрот, заявили выступающие, но обязательно станет им, когда будет продан «Юганскнефтегаз».

В тот же день в перерыве судебного заседания по делу Ходорковского и Лебедева Василий Шахновский процитировал журналистам последнее заявление Михаила Борисовича: «В сегодняшней ситуации предпочтительнее, чтобы на этом посту был представитель государства». [220]

27 июля произошло, казалось бы, не связанное с банкротством «ЮКОСа» событие: давний друг Путина и один из инициаторов и кураторов дела «ЮКОСа» Игорь Сечин был избран председателем совета директоров НК «Роснефть».

«Для того чтобы стать главным нефтяником страны, Игорю Сечину необходимо завершить разгром «ЮКОСа», — писал «Коммерсант». — Судя по всему, «Роснефть», вопреки заявлениям представителей правительства, примет участие в разделе его активов». [221]

28 июля стало известно об аресте имущества дочерних добывающих предприятий «ЮКОСа». Это можно было интерпретировать не только как запрет распоряжаться производственными активами, но и нефтью. Компания решила остановить добычу до разъяснения властей.

Мировые цены на нефть тут же взлетели вверх и побили все рекорды.

Загерметизировать скважины можно было в течение трех дней.

Но уже на следующий день, 29 июля, Минюст заявил, что не накладывал запрет на добычу, переработку, поставки и продажу нефти «дочек» «ЮКОСа».

6 августа арбитражный суд Москвы снял арест с акций «Юганскнефтегаза» как основного актива «ЮКОСа».

Решение это прожило недолго. 9 августа арест наложили снова «в связи с отсутствием достаточных денежных средств на счетах должника». И еще потому, что акции не относятся к основным средствам, то есть станкам, оборудованию и т. п., то есть являются имуществом первой очереди взыскания.

Тот мелкий факт, что эти акции дают право на владение и управление теми самыми основными средствами, Минюст счел настолько несущественным, что даже не упомянул.

11 августа НК «ЮКОС» получила уведомление о дефолте от основного кредитора и акционера «Group MENATEP». Это означало, что 100 миллионов долларов в месяц будет уходить «Group MENATEP», не доходя до арестованных российских счетов «ЮКОСа».

Это означало, что Михаил Ходорковский и его партнеры практически прекратили борьбу за «ЮКОС».

31 августа были арестованы счета дочерних предприятий «ЮКОСа».

В начале сентября они прекратили все текущие выплаты в местные бюджеты.

Председатель совета директоров ООО «ЮКОС-Москва» Михаил Трушин уведомил об этом губернаторов регионов «ЮКОСа»: Ханты-Мансийского автономного округа, Красноярского края, Самарской, Томской и Иркутской областей.

Большинство «дочек» «ЮКОСа» были крупнейшими налогоплательщиками в своих регионах.

«Остановка финансирования мероприятий по экологической защите, а также капитальных вложений в пожаро— и взрывоопасные производства, кроме всего прочего, повышает техногенные риски, полностью исключить которые компания в настоящее время не в состоянии, — писал Трушин. — В связи с этим считаю необходимым усилить уровень готовности соответствующих региональных чрезвычайных и спасательных служб». [222]

В ответ Минприроды пригрозило отобрать у предприятий «ЮКОСа» лицензии на нефтедобычу.

Тем временем компания платила по налоговым недоимкам по миллиарду долларов в месяц, и выплаченная сумма приближалась к 2,5 миллиардам долларов.

А число безответных писем «ЮКОСа» в правительство достигло полусотни.

21 сентября компания «Тюменьэнерго» за долги ввела ограничения на поставку электроэнергии «Юганскнефтегазу». Мощность снизили всего на 5 %, и ограничения продержались три дня, но ситуация уже была тяжелой.

«На сервисных предприятиях «Юганскнефтегаза» останавливается работа, — рассказывал корреспондентке газеты «Коммерсант» мэр Нефтеюганска Виктор Ткачев. — Простаивают бригады, занимающиеся буровыми работами и ремонтом скважин. Руководство некоторых предприятий выплачивает своим сотрудникам по 2/3 заработной платы, отправляет людей на три дня в отпуска без содержания. В трех муниципальных образованиях, в которых работает нефтяная компания, проживает 200 тыс. человек, причем каждая третья семья работает на «Юганскнефтегаза». Поэтому мы опасаемся социального взрыва.

Думаю, что сложившаяся ситуация наносит ущерб не только Нефтеюганску, но и всей стране. В период высоких цен на нефть предпринимать действия, которые ведут к остановке скважин, — это, по меньшей мере, неразумно».

24 сентября на первом Всемирном конгрессе информационных агентств в Москве Владимир Путин завил журналистам, что «цели национализировать «ЮКОС», прибрать его к рукам у государства нет и не будет».

Акции «ЮКОСа» тут же подорожали на 6 %, а потом подешевели на 4 %. Брокеры уже не относились к заявлениям Путина с той же серьезностью, как летом.

Впрочем, президент добавил: «Если дело дойдет до продажи активов «ЮКОСа», то в этом смогут участвовать все организации, в том числе и государственные».

28 сентября «ЮКОС» сократил поставки нефти в Китай. Отгрузку полностью прекратили в адрес «China National Petroleum Corporation» (CNPC). Межправительственное соглашение между Россией и Китаем было нарушено. «ЮКОС» не мог проводить таможенные платежи с арестованных счетов, китайская сторона тоже отказалась платить, поскольку это противоречило условиям договора. Другая китайская компания, «Sinopec», согласилась платить за «ЮКОС», и поставки были сохранены в полном объеме.

6 октября налоговые претензии были предъявлены ОАО «Юганскнефтегаз». По мнению МНС, «Юганскнефтегаз» должен был доплатить 27,8 млрд. руб. налогов, пени и штрафов по итогам проверки за 2002 год. Начали и налоговую проверку за 2001 год.

Причины претензий были очевидны.

Примерную стоимость «Юганска» оценивали в 15,7 — 17,3 миллиардов долларов. Так что вполне понятно желание государства купить его подешевле.

12 октября Министерство юстиции приняло решение о продаже «Юганскнефтегаза». Стартовая цена — 10,4 миллиарда долларов. Минимум на 5 миллиардов меньше, чем ожидали. Или ниже рыночной стоимости в полтора раза.

Но и эта оценка была далека от реальности. В качестве стартовой цены вскоре были названы 4 миллиарда долларов. Продавали пакет акций, соответствующий 76,8 % уставного капитала, к этому пакету применили дисконт как к миноритарному и снизили цену еще на 40 %.

Как пакет в 76,8 % можно счесть миноритарным, мне понять не дано.

Но все же я не специалист по ценным бумагам. Вдруг да есть у них какие-то таинственные свойства, позволяющие считать 76,8 % меньшинством? Ведь нельзя же так!

«Может быть, все же была причина считать этот пакет миноритарным? — спрашиваю у Ходоровского. — Как они обосновали применение дисконта?»

«Не смешите», — отвечает он.

1 ноября «ЮКОСу» предъявили новые налоговые претензии — на 193 млрд. руб. за 2002 год. А «Юганскнефтегазу» — за 2001 и 2002 годы в размере 67,5 млрд. руб. и 29,6 млрд. руб. соответственно. Последнюю сумму поправили. Прежнее значение было 27,8 миллиардов.

Общая сумма налоговых претензий к «ЮКОСу» превысила $14 млрд., к «Юганскнефтегазу» — $3,3 млрд.

Капитализация «ЮКОСа» по итогам торгов того же дня составила всего $9,2 млрд.

Честно говоря, не думала, что торговля нефтью в условиях бурного роста на нее мировых цен настолько убыточна. Причем для отдельно взятой компании.

К этому моменту 3,5 миллиарда долларов «ЮКОС» уже заплатил, то есть рассчитался с долгом за 2000 год. И собирался платить дальше, по 1,5 миллиарда долларов в месяц.

4 ноября стало известно, что «Group MENATEP» обратилась к Владимиру Путину с жалобой на правительство России в связи с нарушением Договора к Энергетической хартии (ДЭХ), предусматривающего защиту прав инвесторов.

Если нарушения не будут устранены, «Group MENATEP» намеревалась обратиться с иском в один из международных арбитражных судов.

Россия подписала ДЭХ еще в 1994 году, но до сих пор не ратифицировала, и действует он на временной основе. Договор предусматривает выплату компенсации инвесторам в случае потерь активов.

Тим Осборн, один из трех управляющих директоров «Group MENATEP», заявил, что «юристы группы направили на имя президента России Владимира Путина уведомление о том, что мы готовы начать переговоры по разрешению ситуации, сложившейся вокруг «ЮКОСа»». Решение это было согласовано с основными акционерами группы. Надеялись, что правительство России предпочтет не доводить дело до суда и начнет переговоры. [223]

Переговоры не состоялись, «Group MENATEP» подала иск к России в международный арбитраж в Гааге на 100 миллиардов долларов. Он был принят к рассмотрению, но решения пока (на июль 2011) еще нет.

К 9 ноября общая сумма налоговых претензий к «ЮКОСу» (с учетом исполнительного сбора и претензий к дочерним компаниям) достигла 18,4 миллиардов долларов.

За двухтысячный год претензий без учета штрафов составили 45,37 % от выручки «ЮКОСа», с учетом — 67 %. С каждого барреля нефти за 2000 год с учетом недоимок ЮКОС заплатил 10,5 долларов. В среднем для шести крупнейших нефтекомпаний России, не считая ЮКОСа, этот показатель был на уровне 6 долларов.

«Сумма налоговых претензий и уже уплаченных «ЮКОСом» налогов за 2001 год с учетом штрафов превышает выручку компании за этот же год на $27 млн., за 2002 год сумма претензий и уже уплаченных налогов больше выручки на $566 млн.», — писала газета «Коммерсант». [224]

В 2001-м с учетом налоговых претензий «ЮКОС» должен был заплатить уже 14,5 долларов с барреля нефти. Вместо шести.

А в 2002-м — 15,7 долларов с барреля, против среднего показателя для других компаний — 8,5 долларов.

18 ноября Генпрокуратура России объявила о заочном аресте начальника юридического управления «ЮКОСа» Дмитрия Гололобова по делу об обмене акций дочерних компаний ВНК.

Арестовать его очно не представлялось возможным. Он давно был в Лондоне.

В телефонном разговоре с журналистами «Коммерсанта» он назвал свое дело «сфабрикованным политическим делом против адвоката, которого принуждают давать показания против своего клиента — НК «ЮКОС» и против его акционеров».

Главным юристом в компании осталась заместитель Гололобова Светлана Бахмина.

19 ноября стала известна дата аукциона по «Юганскнефтегазу». Он должен был состояться через месяц 19 декабря. Начальная цена пакета, выставленного на продажу около 8,6 миллиардов долларов. Примерно в два раза ниже оценки.

В тот же день Михаил Ходорковский сделал заявление об объявленной РФФИ продаже «Юганскнефтегаза»: «Правительством выбран наихудший из возможных вариантов решения вопроса по претензиям к компании «ЮКОС». Своими действиями власти наносят ущерб не только компании, но и государству, миноритарным акционерам и обществу в целом.

В этой ситуации решение о дальнейшей судьбе Компании «ЮКОС» должны принимать миноритарные акционеры…»

В тот же день заявление сделал и председатель правления компании «ЮКОС» Стивен Тиди. И оно было куда резче заявления Ходорковского.

«Это печальный день для России и ее народа, — говорилось в заявлении Тиди. — Сегодняшнее объявление одновременно стало и ошеломляющим, и ожидаемым. Ошеломляющим — потому что оно стало яркой демонстрацией неуважения правительства к закону. Ожидаемым — потому что, учитывая ход дела, исход его был предопределен давно. НК «ЮКОС» неоднократно заявляла, что предпринимаемые правительством действия содержат фундаментальные недостатки. А именно:

— Продажа, несомненно, незаконна, так как российское законодательство обязывает для решения налоговых проблем в первую очередь продавать непрофильные активы. «Юганскнефтегаз» — сердце НК «ЮКОС», и его продажа приведет к разрушению самой эффективной в России нефтяной компании, одной из тех, кто привлек наибольший объем западных инвестиций. Президент, его администрация и правительство России, игнорируя противозаконные действия, в сущности, потворствуют им.

— Эта экспроприация превращает в насмешку защиту прав собственности, которую так красноречиво отстаивал Президент страны на прошлой неделе. Продажа стала возможной благодаря тому, что правительство совершенно искусственно создало у НК «ЮКОС» кризис наличности, заморозив активы и банковские счета и предъявив нелепые и абсурдные налоговые претензии, превышающие выручку компании.

— Стартовая цена аукциона не имеет ничего общего с подлинной стоимостью «Юганскнефтегаза», одной из крупнейших в мире нефтедобывающих компаний, и означает кражу активов НК «ЮКОС». «ЮКОС» стал локомотивом возрождения российской нефтяной промышленности с 1999 года, во многом благодаря развитию «Юганскнефтегаза». Продажа «Юганскнефтегаза» по заниженной цене увеличивает вероятность того, что российское правительство продолжит кражу других активов НК «ЮКОС», продавая их по фальшивой цене, соответствующей фальшивым налоговым претензиям <…>.

По сути, мы являемся свидетелями организованного правительством воровства для сведения политических счетов».

В тот же день на ММВБ были прекращены торги акциями нефтяной компании «ЮКОС» в связи с падением котировок более чем на 15 %. [225]

21 ноября прошли массовые обыски в квартирах менеджеров «ЮКОСа» и их родственников. Причем не только высшего руководства компании, но и менеджеров среднего звена, как в Москве, так и регионах. Наибольшее давление оказывалось на юристов компании.

«Число менеджеров «ЮКОСа», подозреваемых, арестованных и находящихся в розыске по целому ряду уголовных дел, исчисляется десятками человек. Правоохранительные органы перешли от обвинений акционеров и топ-менеджеров к обвинениям и арестам рядовых сотрудников, и это шокирует, — заявил агентству «Интерфакс-АНИ» один из иностранных членов совета директоров «ЮКОСа». — Думаю, это приведет к параличу компании, она не сможет защищать свои интересы тогда, когда ей грозит потеря почти всех активов», — писала газета «Коммерсант».

24 ноября на допрос был вызван финансовый директор «ЮКОСа» Брюс Мизамор, но, как писала британская «Financial Times», «получил информацию, что его свобода может оказаться под угрозой», и покинул Россию. «Я не собираюсь жертвовать жизнью ради политических целей», — объяснил он.

Еще раньше на допросы в Генпрокуратуру были вызваны председатель правления Стивен Тиди, первый вице-президент Михаил Трушин и старший вице-президент Александр Темерко.

Опасаясь преследований, все они уехали в Лондон.

А президент «ЮКОС-РМ» Петр Золотарев подал в отставку.

В начале декабря налоговые претензии были предъявлены другому добывающему предприятию «ЮКОСа» — «Томскнефти». На 3,2 миллиарда рублей.

А 8 декабря того же 2004 года была задержана заместитель начальника правового управления ООО «ЮКОС-Москва» Светлана Бахмина. Обвиняли ее в выводе части имущества «Томскнефти» в стопроцентно дочерние ООО.

«Бахмина на тот момент оказалась старшим юристом, — рассказывает мне Василий Шахновский. — Кто-то уже уехал в Лондон, кто-то болел. Им нужно было парализовать работу компании, и в первую очередь юридической службы, которая защищала «ЮКОС» по налоговым делам и т. д. Они взяли руководителя юридической службы и предъявили ему абсолютно абсурдное обвинение».

Была и еще одна причина: Бахмина должна была выступить свидетелем защиты на процессе Ходорковского и Лебедева.

«Ей предлагали остаться в Лондоне, не рисковать, не ехать в Москву», — говорит мне Василий Савельевич.

Но у Бахминой было двое сыновей трех и семи лет, и она считала, что они должны учиться в России. За нее поручился Виктор Геращенко и просил не сажать в тюрьму мать малолетних детей. Но Басманный суд к нему не прислушался.

На следующий день после задержания Светланы Бахминой 9 декабря задержали еще одного юриста «ЮКОСа» Елену Аграновскую.

Она тоже должна была выступить свидетелем защиты.

«Видимо, следователи нащупали слабое место в деле «ЮКОСа» — им оказались женщины с детьми, — прокомментировал адвокат Платона Лебедева Евгений Бару. — И если они взялись за адвокатов, которых не сажали даже в советские времена, то ничего хорошего ждать в ближайшее время не приходится».

10 декабря был арестован гендиректор зарегистрированной в Эвенкии трейдинговой компании «ЮКОСа» ООО «Ратибор» Владимир Малаховский. Его обвиняли в хищении и отмывании денег. Как потом выяснилось, похитил он нефть «ЮКОСа».

Путем покупки.

В сообщничестве с Ходорковским.

То есть ограбил Ходорковского по предварительному сговору с Ходорковским.

И отмыл полученные деньги.

В пользу «ЮКОСа».

Если бы ему предъявили налоговые статьи, я бы еще поняла, это хотя бы логично.

В тот же день налоговые претензии предъявили другой «дочке» «ЮКОСа», ОАО «Самаранефтегаз». В общей сложности на 12,5 миллиардов рублей.

15 декабря НК «ЮКОС» подала заявление о банкротстве в суд Южного округа Техаса.

Представители «ЮКОСа» настаивали на чрезвычайном судебном слушании для вынесения запрета на аукцион по продаже контрольного пакета акций «Юганскнефтегаза», который должен был состояться 19 декабря.

Слушание было проведено, и 17 декабря суд Хьюстона принял решение о временном запрете продажи «Юганскнефтегаза». На десять дней.

Само собой, в России не обратили на это решение ни малейшего внимания.

В тот же день 17 декабря Федеральная антимонопольная служба обнародовала список компаний, допущенных к участию в аукционе. Это были: ООО «Газпромнефть», «Первая венчурная компания», ЗАО «Интерком» и ООО «Байкалфинансгруп».

Аукцион должен был состояться через два дня в воскресенье.

«В победе «Газпромнефти» на торгах 19 декабря никто не сомневается», — писал «Коммерсант».

Однако решение Хьюстонского суда оказалось не таким уж беззубым. Банковский консорциум, который должен был кредитовать «Газпром» под покупку ЮНГ, отказался финансировать сделку до окончательного решения техасского судьи Летиции Кларк.

«Газпромнефть» осталась без денег.

Этот день 17 декабря был щедр на события. Тогда же, за два дня до аукциона, прошел очередной обыск в офисе «ЮКОСа», ставший уже традиционным, были предъявлены обвинения Светлане Бахминой и Елене Аграновской, и задержан еще один менеджер «ЮКОСа» — начальник управления кадровой политики Антон Захаров. По подозрению в отмывании денег.

На следующий день 18 декабря был арестован бывший заместитель директора дирекции внешнего долга «ЮКОСа» Владимир Переверзин. Обвинили его тоже в отмывании денег «ЮКОСа» через возглавляемый им кипрский офшор.

19 декабря в воскресенье в 16.00 по московскому времени в здании Госстандарта начался аукцион по продаже компании «Юганскнефтегаз».

Начали в 17:10. Первым цену назвал представитель зарегистрированного в Твери ООО «Байкалфинансгруп»: 9,35 миллиардов долларов, немногим более стартовой цены. Аукционист Валерий Суворов спросил у представителей «Газпромнефти», готовы ли они предложить большую цену.

Исполняющий обязанности заместителя гендиректора «Газпромнефти» Николай Борисенко неожиданно замялся и попросил разрешения сделать телефонный звонок.

Никто не возражал, и Борисенко вышел из зала.

После его возвращения, Валерий Суворов спросил еще раз о том же: готов ли представитель «Газпромнефти» повысить ставку.

Николай Борисенко отказался.

Аукционист трижды повторил заявленную ООО «Байкалфинансгруп» сумму и объявил его победителем торгов.

Интрига заключалась в том, что никто не знал, что это за «Байкалфинансгруп», и кого представляет. Зарегистрирована фирма была в Твери 3 декабря того же года, то есть чуть более, чем за две недели до аукциона, по юридическому адресу, где располагалась рюмочная «Лондон» и было зарегистрировано еще около 150 фирм.

Бармен рюмочной ни о каком «Байкалфинансгруп» никогда не слышал, среди мелких фирмочек, располагавшихся на втором этаже ее не было, а третий этаж был заколочен.

Организаторы аукциона тоже понятия не имели, что это за ООО.

«А чего удивляться? — прокомментировал Виктор Геращенко. — Продавать краденое имущество можно только неизвестной компании».

Однако нашелся человек, который прекрасно знал, что это за «Байкалфинансгруп», и знал ее акционеров как лиц «многие годы занимающихся бизнесом в сфере энергетики». Им оказался Путин Владимир Владимирович.

На этот раз он не хитрил.

Он действительно давно знал человека, под чью ответственность перешел «Юганскнефтегаз», знал с начала 90-х, еще по работе в Санкт-Петербургской мэрии. Это человека звали Игорь Сечин.

Правда по образованию он был филологом, хотя с недавнего времени и возглавлял совет директоров компании «Роснефть».

В ночь с 22 на 23 декабря «Роснефть» призналась, что выкупила у физических лиц доли в «Байкалфинансгруп», а значит, является конечным владельцем ЮНГ.

НК «ЮКОС» оценила ущерб от продажи «Юганскнефтегаза» в 20 миллиардов долларов и пообещала преследовать его покупателей во всех международных судах.

28 декабря 2004-го в газете «Ведомости» была опубликована статья Михаила Ходорковского «Тюрьма и мир: собственность и свобода». [226]

«Завершается уничтожение «ЮКОСа», — писал он. — Я сделал все от меня зависящее, чтобы нелюбовь власти лично ко мне не привела к таким последствиям для миноритарных акционеров, рядовых сотрудников компании, страны в целом.

Полгода назад я предложил отдать принадлежавшие мне акции для погашения претензий к компании. Однако был избран другой путь — путь избирательного применения закона, введение и использование задним числом новых правовых норм и трактовок, путь прямого и публичного уничтожения ростков доверия делового сообщества к арбитражному суду, к власти в целом».

«Жадных людей, которые так грубо и бессмысленно повели себя по отношению к десяткам тысяч акционеров «ЮКОСа», мне, простому постсоветскому заключенному, даже жаль. Им предстоят долгие годы страха и перед новыми поколениями желающих «отнять и поделить», и перед настоящим, а не «басманным» правосудием. Ведь только некоторые очень наивные зрители центральных каналов продолжают думать, что цель происходящего — интересы всего народа».

«Мне передали одно важное соображение: они хотят засадить меня поглубже, лет на пять или больше, потому что боятся, что я буду им мстить, — пишет он. — Эти простодушные люди пытаются судить обо всех по себе. Успокойтесь: графом МонтеКристо (впрочем, как и управдомом) я становиться не собираюсь. Дышать весенним воздухом, играть с детьми, которые будут учиться в обычной московской школе, читать умные книги — все это куда важнее, правильнее и приятнее, чем делить собственность и сводить счеты с собственным прошлым.

Благодарен Богу, что в отличие от моих гонителей я понял, что зарабатывание больших денег — далеко не единственный (и, возможно, далеко не главный) смысл трудов человеческих. Для меня период больших денег остается в прошлом. И теперь, избавившись от бремени прошлого, я намерен работать во благо тех поколений, которым совсем скоро достанется наша страна. Поколений, с которыми придут новые ценности и новые надежды».

Между тем, став собственностью «Роснефти», «Юганскнефтегаз» начал выставлять иски «ЮКОСу»: за применение внутрикорпоративных цен, за убытки в связи с предъявлением ЮНГ налоговых претензий, за неоплату поставок нефти в 2004-м, когда счета «ЮКОСа» были арестованы. Общая сумма исков ЮНГ к «ЮКОСу» составила около 13 миллиардов долларов.

В обеспечение этих исков весной 2005-го были арестованы акции других «дочек» «ЮКОСа». В том числе «Самаранефтегаза».

Последней тоже были предъявлены налоговые претензии: 8 миллиардов рублей за 2001 год, 8,7 — за 2002-й и 7 — за 2003-й.

Против управляющего ОАО «Самаранефтегаз» Павла Анисимова возбудили уголовное дело о неуплате налогов с организации.

Господин Анисимов был в Лондоне, однако в июле вернулся в Россию, и ему предъявили обвинение. В 2006-м его приговорили к реальному сроку: 2,5 годам колонии общего режима. А бухгалтера «Самаранефтегаза» Елену Марочкину, которую судили вместе с ним, — к полутора годам. Несмотря на то, что даже прокуроры просили условный срок, и все недоимки по налогам были давно выплачены.

15 января 2007-го Верховный суд заменил сроки на условные. За восемь месяцев тюрьмы Павел Анисимов успел пережить гипертонический криз и стать инвалидом.

В феврале того же года его судили снова. На этот раз за сверхнормативную добычу нефти, по статье «незаконное предпринимательство». Приговорили к полутора годам условно.

Обвинение по статье о неуплате налогов с организации еще в ноябре 2004-го было предъявлено и управляющему ЮНГ Тагирзяну Гильманову. В августе 2005-го суд полностью оправдал его. Вердикт тут же был отменен, и дело направили на новое рассмотрение. Зимой 2006-го его приговорили к трем годам условно за «пособничество в неуплате налогов».

К началу 2006-го из предъявленных «ЮКОСу» 27 миллиардов долларов налоговых претензий компании осталось заплатить 6,3 миллиарда. То есть более двадцати миллиардов уже выплатили.

Но в январе ситуация изменилась: НК «ЮКОС» были предъявлены новые налоговые претензии: за 2004 год. По мнению ФНС компания недоплатила 107 миллиардов руб. (около 3,5 миллиардов долларов).

51 миллиард рублей из ста семи составил НДС трейдинговых компаний от продажи нефти и нефтепродуктов. По мнению налоговиков, трейдеры аффилированы с «ЮКОСом», поэтому их выручка должна считаться выручкой «ЮКОСа». Между прочим, трейдеры налоги с доходов от перепродажи нефти уже заплатили, и никаких претензий к ним не было.

Однако запомним: выручка трейдеров «ЮКОСа» — это выручка «ЮКОСа».

При такой методике расчета суммы налога компания должна была уплатить 8 рублей налога на каждый рубль выручки. Это без учета пеней и штрафов. А с учетом — 15,5 рублей налога на рубль выручки.

«Действия налоговиков выглядят нелогичными: если «ЮКОС» поглотит государственная «Роснефть», ей придется к своим долгам ($10,5 млрд), прибавить налоговые претензии к «ЮКОСу» в размере $9,8 млрд., а также другие его обязательства», — поражался «Коммерсант».

Но тут же оговаривался: «Впрочем, история с уже поглощенным «Роснефтью» «Юганскнефтегазом» показывает, что после смены владельца налоговые претензии могут незаметно сойти на нет».

6 марта иностранные банки-кредиторы подали в московский арбитраж иск о признании «ЮКОСа» банкротом. Это было странно несвоевременно. НК «ЮКОС» планировала продать 53,7 % акций литовской компании «Mazeikiu nafta» и выручить за это 1,5 миллиарда долларов, что полностью покрывало долги иностранным банкам, а в ходе процедуры банкротства они становились кредиторами лишь третьей очереди.

«Опрошенные Ъ эксперты предположили, что заявление банков было согласовано с российскими властями, — писала газета «Коммерсант». — Если бы это дело инициировало государство или госкомпании (такие как «Роснефть»), это выглядело бы некорректно в свете заявлений президента Владимира Путина о том, что государство не заинтересовано в банкротстве «ЮКОСа» (они прозвучали в июне 2004 года). Иностранные же банки, имеющие право потребовать банкротства компании, выглядят в этой ситуации совершенно респектабельно».

28 марта судья по арбитражным делам Павел Марков ввел в компании наблюдение, что было первым шагом к банкротству. Временным управляющим назначили Эдуарда Ребгуна.

В первый же день процесса выяснилось, что иностранные банки, которые инициировали банкротство, будут заменены на НК «Роснефть», скупившую долги «ЮКОСа». «Роснефть» расплатилась с ними несколькими днями ранее 14 марта. По договору с «Роснефтью», как утверждали на заседании адвокаты «ЮКОСа», иностранные банки были обязаны «в кратчайший срок подать в суд заявление о банкротстве должника».

Судья, недолго думая, сменил заявителя с банков на «Роснефть».

Компании, аффилированные с «Group MENATEP», в процесс допущены не были.

23 мая 2006-го Томская областная прокуратура распространила информацию о возбуждении нового уголовного дела, на этот раз против ОАО «Томскнефть». По факту неуплаты налогов за 2002 год в размере 1,79 миллиардов рублей. Причина была традиционной: нефть продавалась по низкой цене трейдеру «ЮКОСа» компании «Ратибор», а уже «Ратибор» продавал ее по рыночной цене.

Любопытно, что одновременно Басманный суд рассматривал дело бывшего гендиректора «Ратибора» Владимира Малаховского, и обвиняли его в хищении у «Томскнефти» той же самой нефти, с которой «Томскнефть» недоплатила налоги.

То есть, если, не дай Бог, у вас ограбили квартиру, не думайте, что ваши злоключения на этом кончились. А вы налоги заплатили с того имущества, которое у вас украли? Вы бы ведь гораздо дороже продать его могли и заплатить налог с доходов от продажи. И не заплатили.

Летом 2006-го менеджеры «ЮКОСа» предложили план финансового оздоровления компании. По этому плану расплачиваться с долгами предполагалось за счет средств от продажи неключевых активов — 20 % акций «Газпромнефти» и 23,7 % акций «Юганскнефтегаза».

20 июля началось собрание кредиторов «ЮКОСа», которое должно было решить вопрос о банкротстве. Ждали телеконференции со Стивеном Тиди с презентацией этого плана, но Тиди отказался от участия, только его адвокат огласил заявление о «недостоверности» данных отчета Ребгуна. По мнению Тиди, стоимость активов компании была вдвое выше оценки временного управляющего.

Ребгун предоставил слово представителю «Group Menatep» Тиму Осборну, и тот сделал аналогичное заявление.

В тот же день Стивен Тиди объявил об уходе в отставку с поста президента «ЮКОСа». Заявление подал еще 19-го. А накануне, 18 июля 2006-го, Высокий суд справедливости Великобритании разрешил «Роснефти» обращение ее акций на Лондонской фондовой бирже, отклонив ходатайство «ЮКОСа» о его отмене.

Ходатайство было основано на законе Великобритании о запрете обращения незаконно нажитого имущества.

Такое решение лондонский суд принял не потому, что не согласился с тем, что «Юганскнефтегаз» украли у «ЮКОСа». Он согласился с доводами адвокатов «Роснефти» о том, что это был «государственный акт», и потому эти действия не попадают под британский закон. И судья согласился с тем, что он не вправе судить российское правительство. Не подпадает оно под юрисдикцию британского суда.

«Вывод судьи Чарльза, совпадающий с моим собственным, — прокомментировал Стивен Тиди газете «Коммерсант», — состоит в том, что правильным местом рассмотрения вопроса о нанесенном ущербе и потенциальной реституции по ЮНГ, равно как и о других неправомерных действиях в отношении компании, в том числе и необоснованном банкротстве, является Европейский суд по правам человека. Этот процесс будет долгим и в первую очередь будет носить юридический характер, что не оправдывает и не требует моего дальнейшего присутствия на посту президента компании». [227]

25 июля 2006-го собрание кредиторов приняло решение о банкротстве НК «ЮКОС». За это проголосовали основные кредиторы: Федеральная налоговая служба (ФНС), «Роснефть» и «Юганскнефтегаз» (все вместе — 93,87 % голосов).

Конкурсным управляющим должен был остаться Эдуард Ребгун. Прежде всего он планировал продать «крупные объекты»: «Томскнефть», «Самаранефтегаз» и нефтеперерабатывающие заводы «ЮКОСа».

Не забыли и о личном имуществе юкосовцев.

30 июля стало известно об аресте земли в поселке «Яблоневый сад», где располагаются коттеджи Михаила Ходорковского и других бывших топ-менеджеров «ЮКОСа2 в подмосковной Жуковке.

По версии следствия, недвижимость была куплена на деньги, недоплаченные «ЮКОСом» государству в качестве налогов. Землей в Жуковке владело негосударственное образовательное учреждение «Межотраслевой технологический институт» (МТИ). Его учредителем выступала НК «ЮКОС».

«И сейчас я думаю, где мне, наверное, снять жилье, — прокомментировала радио «Свобода» Инна Ходорковская. — В мае месяце был наложен арест на ту территорию, где мы сейчас существуем, поэтому я и говорю, что пока мы живем в Жуковке. Как скоро это начнет реализовываться, я не знаю их планы».

На следующий день Генпрокуратура успокоила: имущество не могут конфисковать до осуждения гендиректора ООО «ЮКОС-ФБЦ» Ирины Голубь, по делу которой оно было арестовано. А Ирина Голубь была в Лондоне, и выдавать ее никто не собирался.

Однако семья Ходорковского подобрала жилье и переехала. «Дом в «Яблоневом саду «мы тоже арендовали, — пишет мне он. — Так что ничего не изменилось с этой точки зрения».

1 августа 2006-го Арбитражный суд признал «ЮКОС» банкротом.

«Решение о банкротстве «ЮКОСа» не стало для нас сюрпризом, — заявил «Коммерсанту» Тим Осборн. — Все эти события являются тщательно спланированными действиями российского правительства, направленными на то, чтобы окончательно избавиться от компании. В самом ближайшем будущем я ожидаю продажу оставшихся активов компании по заниженным ценам».

Газета «Коммерсант» подытожила, что дело «ЮКОСа», «вне всякого сомнения, войдет в учебники политэкономии и энциклопедию экономических казусов. Потому что с точки зрения экономической банкротства «ЮКОСа» не могло случиться».

«Поэтому «казус «ЮКОСа»» и войдет в историю, — писал «Коммерсант». — Причем не как уникальный пример банкротства крупнейшей нефтяной компании, а как образец того экономического, политического и юридического зазеркалья, которое может царить в некоторых сырьевых республиках».

16 августа следователи Генпрокуратуры провели обыск в кабинете Виктора Геращенко. Мероприятие было в рамках возбужденного неделей раньше уголовного дела против аффилированной с «ЮКОСом» люксембургской «YUKOS Capital S.A.R.L.».

В 2003–2004 годах «YUKOS Capital S.A.R.L.» выдала НК «ЮКОС» несколько кредитов в общей сложности на 4,5 миллиарда долларов. По мнению следователей, кредиты выдавались деньгами самой компании «ЮКОС».

Историю этих займов рассказал сам Михаил Ходорковский на втором процессе в Хамовническом суде:

«Когда начался разгром и раздробление компании, то способом, который был для этого выбран, был арест всех счетов. Самой компании. А компания вопреки ранее сказанному стороной обвинения была экспортером продукции, сама, поскольку продукция все же не похищалась, а экспортировалась «ЮКОСом». И выручка падала на счета «ЮКОСа», а они ее арестовывали. В результате сотрудники компании, а это 100 с лишним тысяч человек, остались без зарплаты. А проблема большая. Потому что в наших городах, где более половины взрослого населения работают в подразделениях компании, очень велико количество случаев, когда оба зарабатывающих члена семьи работают в одной компании. Эти делают не пойми что! Вот зачем они провоцировали социальный взрыв в регионах, я до сегодняшнего дня понять не могу. На меня, что ли, потом свалить хотели? Но упорно и умышленно Генпрокуратура провоцировала социальный взрыв в нефтедобывающих регионах! На протяжении ряда месяцев! Чтобы предотвратить эту ситуацию, имея определенную ответственность перед сотрудниками компании, американские управленцы, которые остались после того, как я ушел — точнее, меня ушли, — финансировали дочерние добывающие предприятия за счет кредита. А источником кредита имели те остатки, которые были на счетах «ЮКОС Кэпитал С.А.Р.Л. «, а эти остатки там возникли за счет кредита предоставленного консорциумом иностранных банков в конце 2003 года. Это все в отчетности есть. Прибыль-то мы всю израсходовали, а чтобы компании оборотные средства иметь, прокредитовались. И вот с этих кредитов финансировались дочерние добывающие предприятия. Почему это в 2004 году? Потому что денежные средства, поступающие «ЮКОСу», блокировались прокуратурой. В результате сейчас все вот эти иски, которые идут, — они все связаны с теми событиями 2004 года. Получается, что консорциум банков прокредитовал дочерние добывающие предприятия, после чего эти предприятия забрала «Роснефть», а выплачивать кредиты они не хотят.

Так что причины этого кредита вполне понятны. И таких причин до конца 2003 года не возникало. Потому что до конца 2003 года у нас все было в порядке: компания «ЮКОС» получала выручку, из этой выручки финансировались дочерние добывающие предприятия, оставшаяся прибыли распределялась на капитальные вложения и на выплату дивидендов. Это все проблемы 2004 года. А меня они здесь просто приболтали, но, естественно, никаких конкретных действий не описали».

В прениях в Хамовническом суде тоже речь зашла об этом кредите. Его возврат обвинители сочли отмыванием денег. Любопытно, что за «ЮНГ» его вернула уже «Роснефть».

А командовал этой частью «отмывания», по мнению прокуроров, понятно, Ходорковский.

Что же незаконного нашли во внутрикорпоративном займе?

Дело было возбуждено по факту мошенничества в ходе банкротства «ЮКОСа».

Тот факт, что займы были выданы в 2003–2004 годах, а процедура банкротства начата в 2006-м, следователей не смутил.

И тот факт, что Геращенко стал председателем совета директоров уже после выдачи займов, — не смутил тоже.

«Все, о чем заявляет прокуратура в своих обвинениях, случилось задолго до избрания нынешнего совета, — рассказал он «Коммерсанту». — Прокуроры взяли какие-то документы, которые хранились в аппарате совета, но эти бумаги никакого отношения к «YUKOS Capital» не имеют. К тому же я уверен, что они и так были у следствия».

В прессе предположили, что причина обыска — жесткие высказывания Геращенко в адрес властей. А цель уголовного дела в том, чтобы исключить «YUKOS Capital» из реестра кредиторов.

Тем временем суд Амстердама решал судьбу средств от продажи зарубежных активов «ЮКОСа». Основные требования Эдуарда Ребгуна были отклонены. Основными кредиторами «ЮКОСа» голландцы признали «Group MENATEP» и «Роснефть».

Решение суда прокомментировал директор «Group MENATEP» Тим Осборн:

«В нем нет ничего удивительного. Нидерланды не признают российский процесс о банкротстве. Теперь российские кредиторы самостоятельно или через господина Ребгуна могут попробовать утвердить свое право в голландском суде. У них еще есть время».

В тот же день Генпрокуратура обвинила Тима Осборна, Стивена Тиди, бывшего финансового директора «ЮКОСа» Брюса Мизамора и бывшего вице-президента по правовым вопросам Дэвида Годфри в хищении активов компании на 10 миллиардов долларов и легализации доходов.

«С целью завладения акциями в апреле 2005 года Тиди зарегистрировал в Нидерландах специальный фонд и назначил на должности его директоров себя, Мизамора, Годфри и Осборна, — писала прокуратура. — Затем фонду голландской компанией были безвозмездно переданы акции иностранных компаний. В результате указанные лица незаконно получили возможность распоряжаться акциями по своему усмотрению».

Речь шла о фонде «Stichting», созданном с целью ограждения зарубежных активов от отчуждения в рамках российского налогового дела.

«Эти действия совершенно ясно демонстрируют те немыслимые пределы, до которых может дойти вендетта против «ЮКОСа» и «MENATEP», — прокомментировал Тим Осборн. — Они также кажутся прямой реакцией на отказ амстердамского суда признать российское банкротство «ЮКОСа»».

В январе 2007-го стала известна предварительная оценка активов «ЮКОСа»: 22 миллиарда долларов.

По-мнению отраслевых экспертов, она была занижена по крайне мере в полтора раза.

Долгов «ЮКОСа» его стоимость не покрывала.

Весной 2007-го началась распродажа имущества компании. Первым был продан пакет акций «Роснефти», его выкупила «Роснефть». За ним последовали акции «Газпром нефти», «Арктигаза», «Уренгойла» и энергетических компаний «ЮКОСа».

26 апреля в послании парламенту Путин выступил с инициативой перераспределения минимум 250 миллиардов рублей средств от налогов «ЮКОСа» на ремонт ветхого жилья и переселения из него граждан.

Желание сделать сообщниками значительную часть электората, раздав ей деньги, вырученные от продажи награбленных активов, вполне понятно.

Но у меня несколько вопросов.

Во-первых, если наш «национальный лидер» так заботился об обитателях ветхого жилья, почему бы ему не подождать, пока «ЮКОС» расплатится? Он же очень эффективно расплачивался, и денег было бы на порядок больше.

Между прочим, большая часть активов «ЮКОСа» перешла к государственной же компании «Роснефть». То есть за долги государству само государство и заплатило. Правда, заняв часть денег в Китае под поставки российской нефти.

Почему бы не спросить у тех, среди кого должны были распределять эти деньги, хотят ли они в этом участвовать? Я понимаю, что большинство хотят. Но вдруг у кого-нибудь да есть совесть?

От лица акционеров «ЮКОСа» было подано несколько исков в международные суды. Против России. О компенсациях за потерю инвестиций. Общая сумма исков превышает 150 миллиардов долларов [228], что в несколько раз больше суммы вырученной от продажи «ЮКОСа». И потому у меня вопрос. Будет ли Владимир Владимирович расплачиваться с ними из своего кармана или тоже привлечет электорат?

Почему-то мне кажется, что второе.

В одной из публикаций 2010 года «Новая газета» проследила судьбу денег от распродажи «ЮКОСа» и сняла большую часть вопросов морального порядка. По ее мнению, большая часть этих средств была благополучно распилена, и до электората дошли сущие крохи. [229]

Так что не вышло Робин Гуда из Владимира Владимировича.

Ограбить богатого получилось, а вот раздать бедным…

Но вернемся в 2007-й. Основные активы продавали в мае. Третьего был продан «сибирский» лот активов «ЮКОСа», включающий «Томскнефть» и Ангарскую нефтехимическую компанию (АНХК).

Купила его, разумеется, «Роснефть».

И стала крупнейшей нефтяной компанией России.

Ситуация с «нехваткой запасов» госкомпании, на которую жаловался Путин на встрече с предпринимателями весной 2003-го, была успешно исправлена.

10 мая завершилась распродажа крупнейших производственных предприятий «ЮКОСа». Продавали «самарский» лот: «Самаранефтегаз», три НПЗ, розничная сеть, другие предприятия в регионе. Лот достался «Роснефти».

Одиннадцатого продавали «башню» «ЮКОСа» на Дубининской улице и еще нескольких принадлежавших компании заданий.

Даже стартовая цена позволяла осуществить текущие платежи и удовлетворить требований кредиторов. А это означало, что дело о банкротстве должно быть прекращено.

Разодранный и разрушенный почти до основания «ЮКОС» все еще был платежеспособен.

Итог аукциона 11 мая оказался неожиданным. Основным претендентом считалась «Роснефть», но у нее нашелся мощный конкурент — никому не известное ООО «Прана».

Торги продолжались почти три часа, и стоимость лота выросла почти в пять раз до рекордных 4 миллиардов долларов. Ни один объект недвижимости в мире никогда не продавался по такой цене.

По оценкам экспертов рыночная стоимость лота не превышала 550 миллионов долларов.

И «Роснефть» проиграла, сойдя с дистанции на отметке 100 миллиардов рублей.

«Щедрый покупатель не только пополнил конкурсную массу «ЮКОСа», но и оказал серьезную услугу его акционерам, — писал «Коммерсант». — Вчера котировки компании резко выросли — на 49 % (капитализация достигла $1,16 млрд.) — на ожиданиях, что, по крайней мере, часть денег достанется акционерам «ЮКОСа», а не его кредиторам, средств для погашения долгов перед которыми уже достаточно».

Однако осенью «ЮКОСу» были предъявлены новые налоговые требования: НДС, налог на имущество, налог с продажи имущества — всего на более чем 200 миллиардов рублей.

Вскоре здание на Дубининской улице у «Праны» выкупила «Роснефть».

В конце мая 2007-го Виктор Геращенко дал интервью Марианне Максимовской, которое показали в ее программе на REN-TV.

Разговор происходил в свежепроданном «Пране» офисе «ЮКОСа». Геращенко показывал свой кабинет Председателя совета директоров. «В. В. Геращенко» — гласила надпись на матовой двери.

— И на семнадцатом также было, у Михаила Борисовича, — сказал он, обращаясь кому-то в глубине кабинета. — А там, на семнадцатом этаже, Ходорковского уже стерли?

— Стерли, — ответили ему.

— Но не вы?

— Не мы.

Говорили о том, кого могла представлять «Прана», упоминали Абрамовича, а Геращенко периодически смотрел куда-то на потолок.

— Виктор Владимирович, а что вы вверх все время смотрите? — поинтересовалась Максимовская.

— А там у нас подслушивающее устройство стоит.

— Да?

— А как же? Три года уже.

Почему так круто с Ходорковским, интересовалась Максимовская.

— Мне кажется, у Михаила Борисовича в какой-то момент произошло головокружение от успехов, и он решил, что может критиковать, кого угодно. Ну, помните, это ведь было на встрече Союза Промышленников и Предпринимателей. Помните, что он сказал? Так вот, он в коридор вышел и снова повторил, так что многие слышали.

— Но ведь это бывает в демократических странах… — заметила Максимовская.

— В каких, вы сказали, странах?

— В демократических…

— Ну, так ведь мы о России говорим.

Распродажа продолжилась: были проданы «Роснефти» товарные знаки «ЮКОСа» и зарубежный актив «Yukos Finance». Последний — некоему ООО «Промнефтьстрой».

«До недавнего времени оно принадлежало «Роснефти», но перед торгами было продано американцу Стивену Линчу, — писал «Коммерсант». — Теперь ему придется договариваться с контролирующими «Yukos Finance» бывшими менеджерами «ЮКОСа». И если юридические проблемы будут сняты, собственником зарубежных активов «ЮКОСа» может стать «Роснефть»».

Стивен Линч оказался учредителем ООО «Монте-Валле», которое уже покупало активы «ЮКОСа».

К концу октября «ЮКОС» рассчитался с кредиторами. Денег не хватило: 76 миллиардов рублей он так и остался должен Федеральной налоговой службе. Долг пришлось списать. Акционерам «ЮКОСа» не досталось ничего, кроме зарубежных активов. В период с 2003 года, за четыре года и четыре месяца, государство взыскало с «ЮКОСа» 995 миллиардов рублей.

Почти триллион.

Только компания «Yukos Finance B.V.» осталась под контролем «Group MENATEP», поскольку суд Амстердама решил, что банкротство «ЮКОСа» в России противоречит принятым в Голландии стандартам правосудия и что в России «ЮКОСу» было отказано в справедливом суде.

12 ноября Арбитражный суд Москвы завершил конкурсное производство в «ЮКОСе». Неудовлетворенные требования кредиторов были признаны погашенными, а биржа РТС приостановила торги акциями «ЮКОСа».

21 ноября 2007 года ОАО НК «ЮКОС» было исключено из реестра юридических лиц.

Компанию ликвидировали.

А ее содержимое перетекло в «Роснефть».

Был ли захват компании заранее запланирован, как считает Леонид Невзлин?

— Эта версия весьма красива, — рассказывает мне Елена Талан. — Но я рассуждаю как финансист. Если она была бы заранее спланирована и красиво спланирована, то это не привело бы к разрушению такой структуры как НК «ЮКОС». К каким последствиям привело это разрушение, многим известно. В результате пришли в упадок предприятия, с которых можно было собирать налоги. Зачем? О разрушении компании было явно сиюминутное и эмоциональное решение. Главное — уничтожить и удовлетворить свои амбиции. В тот момент о стране явно никто не думал.

Для экономики страны это была огромная ошибка. Можно было оставить существовать компанию как действующую единицу, со всеми связями, со всеми заводами, со всеми нефтедобывающими точками, изменив владельца.

Заводы стояли по несколько месяцев. Это были мои последние дни в «ЮКОСе». Я ушла весной 2005-го года, когда уже начались проблемы. От людей, которые еще оставались работать в компании, я узнала, что Самарский завод, крупнейший нефтеперерабатывающий завод «Самаранефтегаз» на грани остановки.

Что творилось потом на заводах, на вышках, когда приезжали из «Роснефти» абсолютно некомпетентные люди! Структура «ЮКОСа» была почти идеальной. В противном случае компания не могла бы стать такой крупной и так работающей.

«Разгром «ЮКОСа» показывает, что спущенные с цепи бюрократы руководствуются отнюдь не интересами государства как такового, вечного и уже потому могущественного, — писал Михаил Ходорковский в статье «Тюрьма и мир: собственность и свобода». — Они просто знают, что государственная машина существует для обслуживания их собственных интересов, а все ее остальные функции временно (или навсегда) упразднены за ненадобностью. У них нет ни малейшего уважения к государству, которое рассматривается ими только как механизм достижения своих личных целей. Потому и дело «ЮКОСа» — это никакой не конфликт государства с бизнесом, а политически и коммерчески мотивированное нападение одного бизнеса (представителями которого выступают чиновники) на другой. Государство же здесь — заложник интересов конкретных физических лиц, пусть и наделенных полномочиями государственных служащих». [230]