Жизнь — жестянка (СИ)

Глава 11

Просыпаюсь от того, что его нет рядом. За окном уже светает. Заворачиваюсь в одеяло и, волоча его за собой, спускаюсь вниз. Стоит возле моей сумки. В руках стопка фотографий…

Не удержался. Захотел посмотреть.

Идиотка! Нет, чтоб еще вчера убрать их куда подальше! Но я думала только о том, как затащить его в постель. Жри теперь! Наслаждайся, как сказала бы бабушка. Приваливаюсь к стене. Моего прихода он не мог не заметить. Поворачивает голову.

— Откуда у тебя эта дрянь?

— Антон выкрал из сейфа твоего отца…

— Почему отдал тебе?

Неужели не узнал? Соврать? Нет… Знаю, только хуже будет. Да и не хочу начинать все со лжи.

— Потому что это я.

В глазах непонимание. Переводит взгляд с фотографий в руке на мое лицо и обратно. Понимаю, что поверил. Да и кто станет с таким шутить?

— Ты… Он…

— Я была еще совсем ребенком… И… И так получилось…

Почему-то мне кажется обидным, неправильным пытаться что-то объяснить ему сейчас. Он же видел, что там на этих фотографиях. Должен понимать, что не с моей подачи такое могло делаться. И не меня винить… Видимо переоцениваю его мужские мозги. Он разворачивается ко мне и с ненавистью швыряет мне в лицо всю стопку с оттисками моих страданий, моей болезненной детской любви, моего стыда.

— Ты развратная дрянь. Какой была, такой и осталась. Мне противно думать, что недавно я добровольно совал свой член туда, где уже до этого не раз побывал… этот человек.

Через пять минут он уже уходит, кое-как натянув на себя свои вещи, которые я вчера постирала. Они наверняка еще сырые, но его это, похоже, не смущает. Просто открывает дверь в сад и скрывается среди предрассветных теней. А я так и остаюсь стоять, прижимая к груди одеяло, в складках которого застряло несколько брошенных им фотографий. С ощущением, что я все-таки сорвалась и упала в ту самую бездну, с которой неизменно ассоциировался у меня Коршун. Недолгий полет моей любви разбился об острые камни на самом дне…

Сама не понимаю, как пережила остаток той ночи. Даже заплакать не могу, словно окаменела. Только камень этот — труха. Если толкнуть, то упадет и рассыплется черным сухим песком. Пылью и могильным тленом. Ну почему? Почему он так? За что? Все произошедшее — такая дикая, вопиющая несправедливость по отношению ко мне, что наверно только это и удерживает меня от каких-нибудь непоправимых поступков.

Утром отчетливо понимаю, что мне нужно к бабушке. «В Париж, по делу, срочно…», — как сказал бы Олег. Да. В Париж и срочно. Этот город уже когда-то помог мне оправиться. Поможет и теперь. Я очень хочу верить в это. Очень на это надеюсь. У меня просто нет иных вариантов. Боже, как же я устала вести эту нескончаемую борьбу с судьбой! Как устала…

Рейсы на Париж отправляются регулярно. Забронировать билет, а потом оплатить его карточкой через И-нет не составляет труда. Через два часа я уже в аэропорту. Из зоны ожидания звоню Стрельникову, но он не берет трубку. Еще спит. Тогда набираю Кондрату. Этот бодр как пасхальный заяц. Сообщаю ему, что улетаю в Париж.

— А?.. — начинает он. Перебиваю.

— Я одна. Дом заперла и поставила на охрану. Так что… Ну ты понимаешь.

— Не очень, ну да ладно… Спишемся, когда ты доберешься до места.

— Обязательно.

— Ксюх… — мнется. — У тебя все в порядке?

— Нет, Федь. У меня совсем не все в порядке. Но в этом ничего уже не исправить. Так что… Пока.

— Пока… Береги себя. Я… Мы со Стрелком тебя любим.

— Я вас тоже, ребята.

Выключаю телефон. Как раз объявляют посадку на самолет.

Бабушка изумлена самим фактом моего прибытия. Мой вид ей не нравится. Она предпринимает активные попытки узнать, в чем причина моего настроения, но очень быстро осознает, что ничего я ей говорить не собираюсь. Я не могу ей рассказать о Коршуне не упомянув фотографии и Борзунова. Она сразу почует несостыковку. А про те давние дела по большому счету говорить ей и вовсе не следует. Это же в первую очередь ударит по ней самой. Ведь она тогда несла за меня ответственность. Получится, что именно из-за ее недосмотра я и оказалась под Борзуновым. Так поступить с ней я не могу. По крайней мере, глядя при этом ей в глаза. Действовать за спиной у кого-то всегда проще…

Кристоф прибывает сразу, как только узнает, что я в Париже. Ему мой вид тоже не нравится. Но суета, которую он развивает вокруг моей особы, только раздражает. Сдерживаю себя. Он ведь не виноват в том, что ощущая на себе его внимание и заботу, я думаю не о нем, а о другом мужчине, который как раз ни вниманием, ни заботой меня, прямо скажем, не баловал. Никогда. А мог бы. Хотя бы из благодарности за спасение…

Большую часть времени провожу в своей комнате. Думать ни о чем не могу. Только о том, как бы забыть… Забыть и не вспоминать Коршуна, нашу единственную ночь… И, главное его слова, которые и сейчас, спустя уже довольно долгое время жгут меня, как каленым железом. Неужели я действительно развратная дрянь вроде жены Коршуна, про которую мне когда-то рассказал Федька Кондратьев? Неужели все так на самом деле? Неужели и Борзунов-то обратил на меня внимание тогда, десяток лет назад, именно потому, что со мной что-то не так? Что я отличаюсь от остальных, нормальных, правильных?

Ну и пусть, если так! Ну и ладно, будем считать, что отличаюсь, раз вам всем так кажется! И пропадите вы все!!!

Способ забыться и не думать я знаю только один. Благо с выпивкой в Париже все в порядке… В итоге утром обнаруживаю себя в чужой постели. Причем это не постель Кристофа.

Приподнимаю гудящую с перепоя голову и вижу рядом какого-то мирно спящего типа. Некоторое время рассматриваю его. Не помогает. Не знаю кто это. Можно сказать — вижу в первый раз. Пытаюсь перевернуться, но что-то мне мешает. Оказывается у меня за спиной лежит еще один экземпляр. Такой же голый, такой же совершенно незнакомый, но по-хозяйски обнимающий меня за талию.

Есть с чем себя поздравить! Первый в жизни l'amour de trois, который я при этом совершенно не помню. С тихим стоном роняю голову обратно на подушку. Вот к чему приводит алкоголизм! Гениальный поляк Станислав Лец как-то сказал: «Бывает, что не хочется жить, но это еще не значит, что хочется не жить». Совершенно точно применительно ко мне. Если так не хотелось жить, пошла бы и утопилась что ли. Так нет. Вместо того, чтобы утопиться, пошла пить… Топить горе в вине… По старой русской традиции… Дура!

Когда мы все немного приходим в себя, заново знакомимся. Жан-Поль и Кнут оказываются отличными ребятами. Жгучий брюнет и голубоглазый блондин. Классика. Мы завтракаем, а потом возвращаемся обратно в постель. Я развратная дрянь? Чем не повод перестать опираться лишь на чужое мнение и наконец-то лично убедиться в этом?

Мы начинаем встречаться регулярно. Бабушка, узнав о том, с кем именно я провожу свое свободное время и, главное, — как, пытается спорить со мной. Доказывать, что так нельзя, так только хуже. Но я лишь напоминаю ей ее же собственные слова: в жизни надо попробовать все. Тем более, что мне с моими французскими мальчиками и правда хорошо. Хорошо и просто. Жан-Поль и Кнут не «грузят» меня, как Кристоф, не рвут мне душу, как Коршун. И в живот не бьют, а целуют.

Они странные ребята. Вроде и не гомосексуалисты: оба говорят, что без женщины не могут. Но по-моему им одинаково хорошо как со мной, так и без меня. Они меня совершенно не стесняются. Неоднократно вижу их совместную страсть. Первый раз, когда застала их вдвоем, смутилась и попыталась уйти, но они начали громко протестовать, а потом и вовсе затащили меня к себе в постель…

Кнут приятеля в себя не пускает. Жан-Поль, напротив, любит, когда Кнут его… Ну, вы понимаете. Но губами и языком оба владеют одинаково виртуозно. Это уже знаю на собственном опыте. Когда-то, еще до того, как близко узнала своих французских мальчиков, думала, что такого рода отношения — извращение чистой воды. Что у людей, которые живут такой жизнью, что-то должно быть не так с мозгами. Но теперь понимаю, что все это неверно.

У ребят просто нет комплексов, их не душат догмы навязанной обществом морали. Причем, заметьте, только там, где речь идет о сексе! В остальном они очень традиционны и более чем добропорядочны! Что же до постельных дел, то они пробуют все. Что-то отметают, что-то, если это им нравится, сохраняют в своей жизни. При этом ни между ними самими, ни между ими и мной нет и намека на любовь. Мы дружим, нам интересно вместе поболтать, нам комфортно в постели. Но это все. Если бы нас было не трое, а традиционно — двое, в результате совместной жизни что-то обязательно бы родилось, а так — нет.

Бабушка, всерьез озабоченная моим душевным состоянием, как выясняется, перелопачивает гору литературы. И даже читает мне лекцию на тему «Любовь втроем. Причины и последствия». У какого-то психолога она узнала, что такие отношения устраивают людей, которые не могут или не хотят идти на более глубокие чувства. В первую очередь из-за пережитых ранее сердечных трагедий. Пожимаю плечами и отворачиваюсь с независимым видом.

— Ксень, — говорит мне бабушка. — Я не понимаю, что с тобой. Не могу поверить, что ты до сих пор терзаешься из-за этого твоего соседа. Он ведь пропал с поля твоего зрения уже давно. Неужели до сих пор любишь его?

Вздыхаю.

— Люблю, бабуль.

— Да брось, — говорит, и я слышу в ее голосе растерянность. — Тебе просто следует снова влюбиться. Лечить подобное надо подобным. А клин выбивать клином.

— Вот я и выбиваю. Сразу двумя.

Бабушка только закатывает глаза, но потом совершенно неожиданно для меня просит познакомить ее с моими французскими мальчишками. Они поначалу смущены и робеют, но потом бабуля с присущей ей легкостью завоевывает их сердца раз и навсегда. Кстати, после этого знакомства и сама бабушка как-то успокаивается.

— Играйся, — говорит и смотрит с одинаковой благосклонностью то на Кнута, то на Жан-Поля. — Они и правда милые и безобидные ребятишки. И такие хорошенькие!.. Так что играйся. Но, Ксень, постарайся не заигрываться. И сделай так, чтобы Кристоф об этих твоих экзерсисах не узнал. Он мальчик воспитанный в очень консервативной католической семье и слегка из-за этого зашоренный. Я, к сожалению, не смогла его излишнюю «правильность» как-то ощутимо смягчить. Зато муж из него получится действительно хороший…

Ну вот, кажется, и бабушка наконец-то определилась, на чьей она стороне. Теперь вопрос моего брака с Кристофом не кажется ей требующим дальнейшего обдумывания… Скорее всего она права, вот только думать об этом по-прежнему не могу совсем.

А потом в И-нете обнаруживается фотография, на которой Александр Петрович Борзунов противоестественным образом, как пишут в полицейских протоколах, трахает несовершеннолетнюю девочку. Лицо Борзунова, правда, видно не совсем четко. Тут же начинает разворачиваться скандал, по сути и структуре больше всего похожий на скандал вокруг человека «похожего на Генерального Прокурора».

«Подделка и злобный навет», — кричат официальные СМИ.

«Кто же этот подонок?» — возмущается все интернет-сообщество.

Скандальная фотография становится новостью недели. Но это совсем не новость для меня. Неделей позже тот же «анонимный блогер» загружает во всемирную паутину вторую фотку. Не менее откровенную. Но на ней лицо растлителя уже видно получше, как, впрочем и лицо жертвы… Очень надеюсь, что бабушка и ее знакомые в том возрасте, когда с И-нетом плотно не дружат, а значит для нее это все так и останется тайной.

Зато на происходящее очень быстро реагирует Стрельников. Его взволнованная физиономия возникает на моем мониторе на следующий же день после появления второй фотографии.

— Ты это видела?

Стучит по клавишам и мне сваливается ссылка на хорошо известный блог. Тот самый, где выложены фотографии. Киваю. Он видит, что я совсем не удивлена.

— На фотках… Прости, но это ведь ты?..

Опять киваю.

— Я могу вычислить ублюдка через сеть, и Кондрат со своими ребятками к нему наведается…

— Тогда они приедут ко мне.

Молчит опешив.

— Так это ты их выложила?.. Зачем ты это делаешь, Ксюх? И… И что? Ты правда?.. Ну… Это ведь об этом компромате ты тогда говорила?..

— Да, Егор. А что до остального… Я развратная дрянь, как сказал наш общий друг, после того, как пошарив в моей сумке, сунул свой нос в эту чудную порно-подборку. А раз так, стесняться мне нечего. А Борзунова я все-таки свалю. Вот увидишь. Своего поста он после этого скандала лишится.

— Ксень, Коршун идиот, раз сказал тебе такое. Это из-за той суки, его бывшей… Но все равно он просто настоящий идиот и все тут. Брось, не загоняй себя в эту мерзость обратно. Что было, то прошло, Ксень… Борзунов… Он ведь тебе не простит. А у него руки длинные.

— А мне теперь все равно!

Усмехаюсь криво, отрубаю скайп и с садомазохистским наслаждением выкладываю в И-нет еще одну фотку. На ней Борзунова уже совсем легко узнать…

И-нет воет от восторга — еще бы такой скандал! Власти угрюмо отбрехиваются. Еще через день мне на мобильник звонит бабушка. Голос у нее весел и спокоен, и я понимаю, что последние события, которые разворачиваются вокруг имени Борзунова и выложенных мной фотографий — для нее все еще тайна за семью печатями. Фуф! Не хочу причинять ей боль, но иначе поступить просто не могу.

Бабуля бодро сообщает, что вечером у нас намечаются гости. Причем помимо Шарля будет еще и «особый визитер». Кажется, я знаю кто это. Ужин проходит в приличествующей случаю обстановке. Шарль весел и благодушен. Бабуля обходительна и прекрасно справляется с ролью переводчика — Борзунов французским не владеет. Он предельно корректен. Я же просто жду. Жду того момента, когда он попросит разрешения поговорить со мной наедине…

Так все и происходит. Борзунов приглашает меня немного пройтись. Идем по вечерней улице. Вокруг Париж, и этим все сказано. Вот только настроение у нас обоих совсем не парижское. Думала, что будет в первую очередь интересоваться тем, откуда у меня взялись фотографии и даже заготовила на этот случай продуманную ложь, но его это почему-то совершенно не интересует. Спрашивает о другом.

— Ксения, зачем вы это делаете?

— Хочу отомстить, неужели не понятно?

— Вы уже решили все окончательно?

— Да. Решила. Если не хотите еще более громкого скандала, уходите в отставку и уезжайте куда-нибудь на Соловки.

— Вы ничего не боитесь?

— Боюсь, конечно, я ведь не дура. Но только моя смерть для вас ничего не изменит. Фотографии будут появляться в сети и без меня. А потом запущенная мной программа выложит и видео.

— Мы могли бы договориться…

— Нет.

— Но, черт побери, почему именно сейчас?..

Ухожу не оборачиваясь. Странно, я по сути дела простила ему себя, но вот Коршуна я ему простить не могу. Не могу оставить безнаказанным то, что он делал с ним. Не могу забыть, что именно отснятые когда-то Борузуновым для своего развлечения фотографии стали причиной того, что я сейчас здесь и занимаюсь тем, чем занимаюсь, а Коршунов где-то там, и рядом со мной его уже точно не будет никогда.

Что теперь предпримет Борзунов? Начнет угрожать мне? Я готова к этому. Шантажировать меня бабушкой? Этого, пожалуй боюсь больше всего, но знаю — мы с ней справимся. Тем более, что у бабушки за спиной Шарль, а это во Франции сила. Что еще? Угрожать Стрелку и Коршуну? Другим моим друзьям? Он знает только о существовании первых двух, а они — мальчики взрослые, должны суметь за себя постоять.

Через неделю, когда в И-нете появляются еще две новые фотографии, а Президент лично выступает по телевизору с грозным обещанием разобраться, Борзунов появляется вновь. Застаю его в квартире Жан-Поля и Кнута. Собственно, могла бы сразу понять, кто к ним пожаловал. Внизу у подъезда стоит джип, а возле него курят два мордоворота характерной внешности.

Борзунов и ребята сидят, пьют вино и пытаются общаться на скверном английском. Как ни странно понимают друг друга.

— А вот и вы, Ксения.

Моя реакция очевидна:

— Пшел вон.

Мои любовники ничего не понимая вертят головами, глядя то на меня, то на гостя. Веселые улыбки медленно сползают с их лиц.

— Какие у тебя теперь интересные… пристрастия.

Мерзко ухмыляясь Борзунов переводит взгляд на ребят.

— Шантажировать меня этим хотите, Александр Петрович? Не выйдет. Мне наплевать на то, что об этом кто-то узнает. Я женщина незамужняя, свободных взглядов. Общественность же в нашей стране, если там вдруг пойдут слухи, что дескать та самая девица, которую растлил Борузнов, теперь живет сразу с двумя мужиками, не без моей изящной писательской помощи станет думать: вот ведь гад как изуродовал психику девочке. Даже теперь в русло нормальной жизни вернуться не может!

Гаденько улыбаясь смотрю на него и вижу, как он вновь, уже знакомым мне движением, воровато отводит глаза.

— Увольняйтесь, пока не поздно. Пора уже наконец-то заняться семьей, нянчить внуков… Или у вас их нет? Ах да. Сергей Коршунов ведь, кажется, ваш единственный ребенок… Или?.. Мне тут в голову пришло: а его бывшая жена мальчишечку не от вас ли нагуляла? Нет?

Вскидывается, глаза бешеные. Жду, глядя на него в упор. Жан-Поль окончательно поняв, что творится что-то неладное, встает и делает демонстративный шаг вперед, явно собираясь в случае чего встать на мою защиту. Кнут сидит, но и в его прищуренных глазах отчетливо читается готовность в случае чего пустить в ход кулаки…

Борзунов отступает. Громко топая идет в прихожую, но на пороге все же оборачивается. На что-то еще надеется?

— Мы не договоримся, Александр Петрович. Мне терять нечего. И я не отступлюсь.

Уходит, а через пару дней я читаю в И-нете о том, что господин Борзунов подал в отставку со своего поста. По состоянию здоровья. Власть наконец-то решила слить его. Отрубить подгнившую ветвь, чтобы сохранить в целости и сохранности остальную развесистую крону. Чуть позже мелькает сообщение о том, что он развелся. Жена оставила его после громкого скандала с выложенными мной фотографиями. Теперь от него отвернутся все. И соседи по дому, и компаньоны по бизнесу. За ними последуют друзья из числа тех, кто поприличнее, и из тех, кто дружил с ним только из-за его положения. А кто же тогда останется? Я могла бы торжествовать. Но на душе пакостно… Я ведь знаю, что он будет мстить и жду этого. Теперь ему терять тоже нечего. Мы в этом так похожи…

Не хочу втягивать во все это своих французских мальчишек — Жан-Поля и Кнута. Они мне помогли пережить первое время после расставания с Коршуном и за это им огромное спасибо. Но теперь — все.

Прошу у бабушки разрешения пожить в том самом поместье в Ле Туке, где я приходила в себя после нападения киллера… Кстати, так и не понятно кем и по какой причине подосланного… Она ничего не имеет против. Только высказывает беспокойство по поводу того, что я там буду совсем одна и так далеко от нее. Улетаю, а утром мне звонит совершенно потрясенный Шарль. Сообщает о том, что кто-то подбросил в почтовый ящик бабушке несколько фотографий и письмо, в котором все про меня и Борзунова. Послание анонимное, однако я не сомневаюсь, что отправил его никто иной, как сам Александр Петрович. Подлая скотина! Сразу бьет в спину и так, чтобы наверняка! И ведь я предполагала, что он может совершить нечто подобное! Думала поговорить с бабулей, предупредить ее, но так и не решилась… Дура!

Бабушку с сердечным приступом на скорой увозят в клинику. Врачи говорят, что вроде бы ничего страшного. Всего лишь микро-инфаркт. Но я пугаюсь очень сильно. Она всегда была такой несгибаемой, такой непоколебимой. Как Атлант, который держит небо над моей непутевой головой. И вот теперь она лежит на больничной койке, лицо ее бледно, и пахнет от нее не духами, а лекарствами.

Шарль буквально поселяется в бабушкиной палате. Они действительно любят друг друга. И возраст тут совершенно не важен. Надо будет все-таки подбить бабушку сыграть свадьбу! О! Это будет что-то феерическое, я уверена.

Застаю в коридоре больницы Кристофа. Он меня не видит, смотрит в окно, нервно тянет себя за губу и хмурится. Вид у него до крайности встревоженный. То, что он так сильно переживает за мою бабушку — свою мачеху, буквально толкает меня к нему. Он хороший человек, и мне становится стыдно, что я столько времени вожу его за нос. Кристоф обнимает меня. Руки его дрожат у меня на спине. А взгляд остается отсутствующим даже после того, как я целую его. Бедняга!

Я должна решиться. Я смогу его полюбить. Я буду верна ему и рожу ему детей, если выйду целой и невредимой из моего противостояния с Борзуновым. И Кристоф в ответ будет любить меня и заботится обо мне…

Еще когда в срочном порядке вернулась из Ле Туке в Париж после того, как бабушка оказалась на больничной койке, решила не ехать в ее дом в предместье — больно далеко, и кинула вещи, которые в Ле Туке так и не успела разобрать, в гостинице рядом с клиникой. Мне там достался номер в мансарде. О чем я Кристофу и сообщаю. Мы будем сидеть там, пить вино и ворковать как два голубка. И я буду, черт возьми, счастлива! Несмотря ни на что!

Чувствую себя… успокоенной. Я сделала свой выбор. Теперь будет легче. По крайней мере, я не буду казаться самой себе такой дрянью из-за Кристофа. Я предлагаю купить вина, но он залихватски машет рукой и требует водки. Раз уж он собрался жениться на русской, ему следует привыкать к этому напитку. Смеюсь и покупаю «Грей гус». Для меня утверждение, что самая лучшая в мире водка — русская, не столь очевидно, как для многих других.

В мансарде моей гостиницы всего два номера. Соседний, я знаю, пуст. Там идет ремонт. Мне и этот, в котором я живу сейчас, дали со скрипом. Еле выпросила, разжалобив тетку на рецепции историей о больной бабушке. Как только я съеду, там тоже начнут красить и белить. Когда мы с Кристофом поднимаемся по лестнице наверх — лифт сюда не ходит, нам навстречу как раз топает бригада маляров. Они закончили на сегодня свои труды и теперь нашему уединению точно никто не помешает.

Окна открыты, за ними лето. Кристоф приносит из ванной комнаты стаканы и разливает водку. В качестве закуски нет даже ириски. Ну да ничего. Мы много не будем. У нас есть дела и поинтереснее. Кристоф нервничает. Я невольно заражаюсь этим его настроением. Он торопливо стаскивает мою одежду, раздевается сам и неожиданно буквально набрасывается на меня, пугая своей страстью. Что это с ним? Просто на себя не похож. Такого темперамента я от него никак не ожидала. Он был мил, нежен и предельно обходителен даже в тот раз, когда я оказалась в его постели впервые. Не то что Коршун с его дикой, яростной страстью, которая оставила на моей коже немало отметин…

Нашла, что вспомнить! Вот ведь дура!

Нет, я не позволю этой крылатой тени портить мне все! Закрываю глаза и стараюсь все-таки получить удовольствие. Кристоф кончает бурно. Я подсматриваю краем глаза. Жилы у него на шее и лбу вздулись, челюсти стиснуты, глаза зажмурены. Он даже не стонет, он рычит. Наконец последний, самый сладкий спазм сотрясает его тело, он падает мне на грудь и замирает, со свистом втягивая воздух. Я улыбаюсь. Мне приятно, что ему так приятно. Думаю именно так, и даже литературная корявость этой фразы меня ничуть не смущает.

Он встает и протягивает мне руку. Все-таки французы патологически чистоплотный народ. Иногда во вред. Сейчас бы я с большим удовольствием просто полежала в его расслабленных объятиях. Но нет! Надо идти в душ. Впрочем, он предлагает мне принять ванну.

— А я буду сидеть рядом и смотреть на тебя.

Он открывает краны, и ванна начинает быстро наполняться. Пробую воду. То, что надо. Пены для ванны нет, добавляю просто шампунь — пенится не хуже. Забираюсь, устраиваюсь поудобнее. Кристоф действительно смотрит. Напряженно. Изучающе.

Уходит.

— Я сейчас водку принесу.

Я лениво прикрываю глаза. Водки совершенно не хочется. Лучше бы мы взяли с собой вино… Наконец он возвращается. Слышу, как звякает стекло о стекло. Видимо он ставит бутылку на полочку у зеркала. Молчит. Потом негромко просит.

— Ксения, посмотри на меня.

Улыбаюсь. Открываю глаза… И ничего не понимаю.

Он стоит в дверях. Уже одетый. А в руке у него… пистолет. Сначала мне кажется, что это шутка. Что сейчас он скажет «Пу!», и из черного дула, которое направлено на меня, брызнет струйка воды. Но его глаза слишком страшны, чтобы я продолжала верить в эту чушь.

— Кристоф…

Губы с трудом складываются, чтобы произнести его имя. Что же это? Он ведь… Мы ведь только что… Я же… Мысли мечутся, как стая волков перед красными флажками.

— Ты пойми, Ксения. К тебе лично я не имею никаких претензий. Я бы даже наверно смог тебя полюбить. Но ты все тянешь с замужеством, у меня нет в тебе никакой уверенности, а бабка вот-вот отдаст богу душу.

Я по-прежнему ничего не понимаю. Растерянно качаю головой и подаюсь вперед. Он нервно дергает пистолетом и оскаливается.

— Сиди, как сидишь.

Его решительность не вызывает сомнений, и я медленно откидываюсь назад.

— Объясни хоть…

— А что объяснять? Все просто. Мой идиот-отец все свои деньги, все до копеечки, завещал этой старухе, твоей бабке. Седина в бороду, бес в ребро. Он для нее и при жизни все сделать был готов, вот и завещание составил так, что мы с сестрами оказались у разбитого корыта.

— Но бабушка всегда относилась к вам, как к своим родным детям. А тебя так и вовсе любит, гордится тобой. Ей уже 70. Осталось немного, а после ее смерти…

— После ее смерти даже при самом хорошем для семьи де Ментенон раскладе, четверть всего, что мы имеем, отойдет тебе. Тебе! Человеку, который вообще не имеет никакого отношения к нам, нашей истории, нашей крови. Столько поколений маркизов Ментенон работали над тем, чтобы преумножить богатства, сохранить величие. Мужчины моей семьи никогда не женились на русских оборванках. Никогда! И вот какая-то дурацкая старческая блажь моего отца готова поставить крест…

— Кристоф! Опомнись! О чем ты? Даже если все так, как ты говоришь, а я уже сказала бабушке, что мне не нужны эти деньги, то для вас тот факт, что часть из них уйдет к другому человеку совсем не крах. Вы же богаты. Действительно очень богаты. Если даже разделить…

Его аж перекашивает. Таким я его не видела никогда.

— Я ничего с тобой делить не хочу. И не буду.

И правда — не хочет и не будет.

— Там, в Москве, человек который охотился за мной… Это ты его нанял?

— Ну, а кто ж еще?

Осклабился.

— Но русские ни на что, видно, вообще не способны. Надо ж так облажаться! А я так хорошо все придумал. Как раз ты связалась с этими явно криминальными типами. Твоя смерть должна была стать еще одним звеном в цепи тех преступлений, которые раскручивались вокруг них. Все получилось бы просто отлично. Никому и в голову бы не пришло связывать это с Францией, со мной.

— Но теперь-то ничего похожего у тебя в запасе нет. Нас видели вместе. Все подтвердят, что мы с тобой поднялись сюда…

— И что? Ну и подтвердят. Я и сам отрицать не буду. У тебя был сильнейший стресс после того, что случилось с тобой в России. Ты стала почти невменяемой. Тот факт, что ты на глазах у медсестры избила своего гинеколога — лучшее тому подтверждение. Твоя единственная опора — бабушка. Благодаря ей ты еще держала себя в руках. А тут у старушки случился сердечный приступ, и ты окончательно слетела с катушек. Я проводил тебя из больницы сюда. Дорогой ты купила водку. Ты, а не я! Продавщица это подтвердит. В номере ты стала пить. Я уговаривал тебя не делать этого, пытался успокоить любым способом, даже занялся с тобой сексом. Тебе ведь этого давно хотелось! Мне показалось, что ты оклемалась. Я ушел, потому что у меня еще были дела. А как только я вышел за дверь, ты допила водку, а потом пьяная пошла в ванну и утонула. Finita la comedia!

Я слушаю его и понимаю, что продумал он все очень хорошо. Комар носа не подточит. Пытаюсь найти хоть одно слабое место в его построениях.

— Если ты меня убьешь, останется еще моя мать.

— Ха-ха, — демонстративно так. — Твоя бабка ее ненавидит. Ей старуха не оставит ни копейки.

— Сукин ты сын…

— Я хуже, но мне на это плевать. Я не позволю…

Перебиваю.

— Скажи-ка Кристоф, а зачем ты устроил весь этот цирк с ухаживанием за мной, с предложением руки и сердца?

— Думал — женюсь, будет масса времени, чтобы устранить тебя предельно аккуратно. А может и не понадобилось бы. Ты… Ты не так плоха…

— Дрянь. Какая же ты дрянь! Ты трахал меня и уже знал, что сразу вслед за этим убьешь… Как у тебя встал-то на меня, почти покойницу?

— Я очень нервничал, — серьезен до умопомрачения. Если бы мне не было так страшно, я бы наверно посмеялась даже. Он что всерьез полагает, что меня в этот момент заботит его потенция? — Но потом оказалось, что ситуация возбуждает.

— Так и появляются маньяки, которые насилуют женщин, чтобы потом их убить.

— Я тебя не насиловал!

— Нет. Но поверь, ты ничем не лучше того типа, которого ты нанял, и который изувечил меня так страшно. И он и ты убиваете из-за денег. Вернее он уже свою карьеру завершил. Труп. Скоро и твоя очередь.

— С чего бы? Я, дорогая, планирую жить долго и счастливо.

Все. Все слова сказаны. Господи, что делать то? Если я его исцарапаю, он скажет полицейским после того как все равно убьет меня, что я сделала это будучи в пьяной истерике. Синяки, которые он вполне возможно мне подставит, когда будет топить — тоже спишут на мое пьянство. Мало ли где я могла стукнуться?

А ведь я уже почти совсем смогла уговорить себя, что полюблю его и даже собиралась родить ему детей… Дура. Прав Стрельников. Какая же я дура… Жизнь прожила дурацкую и по-дурацки умру.

— Ну же, Кристоф, пора решаться. Тебе придется своими собственными руками лишить меня жизни. Топить и смотреть, как я захлебываюсь. Давай, приступай.

Вижу, что он медлит и нервничает. Все-таки, несмотря на всю его решимость, раньше он ничем подобным никогда не занимался. Одно дело все продумать, составить план. Другое — подойти к живому человеку и начать его убивать… Если б еще просто стрельнуть, с расстояния, а так… Чувствовать под руками его еще теплую кожу, слышать, как он дышит… А потом перестает это делать… Бр-р…

Кристоф перекладывает пистолет в другую руку и нервно вытирает освободившуюся ладонь о джинсы. Очень нервничает. Но надежды все равно нет. Ради своих любимых денег, с которыми он почему-то намертво связывает честь семьи, этот тип пойдет на все. Ну вот, решился. Откладывает пистолет в сторону, на раковину и делает маленький шажок ко мне.

— Постой!

Он послушно замирает, уставившись на меня каким-то безумным немигающим взглядом.

— А как же ты потом пойдешь отсюда? Я же начну сопротивляться. Пока будешь топить меня, весь вымокнешь. Так никто не поверит, что я утонула после твоего ухода.

Кретин. Все-таки он кретин! Улыбается, тычет в меня пальцем. Типа: умница, соображаешь! Я жду. Он берется двумя руками за ворот майки. У меня краткий, такой краткий миг, пока он будет тащить ее через голову. Вся сжимаюсь. И как пружина вылетаю из ванной. Ноги мокрые. Скользко, черт побери. Я не успеваю ни схватить пистолет, ни прошмыгнуть мимо него в комнату. Он сдергивает с головы майку и хватает меня. Но тут ему тоже не везет. Моя мокрая кожа покрыта тонкой скользкой пленкой, которую дал шампунь, добавленный мной в воду. Ему не удается ухватить меня по-настоящему крепко. Я вывертываюсь из его рук как могу и кричу. Кричу изо всех сил. Кричу, в надежде, что может быть кто-то меня все-таки услышит. Кричу, хоть и понимаю, что шансов у меня ничтожно мало.

Он хватает меня за шею и начинает колотить моей бедной головой о стену. Я упираюсь ему в грудь, царапая ногтями кожу, а потом вздергиваю колено и пытаюсь ударить его в пах. Он успевает уклониться, но ослабляет свой захват на моей шее. Я ухитряюсь повернуть голову и впиться зубами ему в запястье. Брызжет кровь — я чувствую ее вкус у себя во рту. Теперь уже кричит он. Кристоф пытается отшвырнуть меня в сторону, но я как породистый бульдог повисаю на его руке, ногтями продолжая царапать его лицо, грудь, шею.

Он все очень хорошо продумал, ко всему был готов. Кроме того, что я — такая слабая и несчастная, только-только оправившаяся после тяжелейших травм, захочу так дорого продать свою жизнь. Идиот! Лучше бы изучал не историю своей отдельно взятой семьи, а всемирную. Тогда бы знал, что русские — не сдаются!