Жизнь — жестянка (СИ)

Глава 5

А утром мы все узнаем, что Коршун арестован за двойное убийство. Кондрат и Стрельников, услышав новости, стремительно отбывают в неизвестном направлении. Возвращаются часа через три. Злые и дерганые. Тем не менее склоняют свой высочайший слух к моим мольбам и кое-что рассказывают.

Оказывается Коршуна взяли прямо «на месте преступления». Свидетелями убийства, которое он совершил, стали сразу трое. Добры молодцы утверждают, что сами они люди не местные, гуляли себе по темной предрассветной улице, потому как у тамошней помойки очень уж красиво было, никого не трогали, и тут на них ни с того, ни с сего напал Коршунов. Один. На пятерых. Двоих убил голыми руками, третьего покалечил, а двое отделались легкими повреждениями.

Все это шито белыми нитками. А потому, вывод, к которому приходит Стрельников, ни у кого никаких сомнений не вызывает:

— Это подстава.

— А сам-то он как?..

Мне страшно. Один против пятерых. Кондратьев только плечами пожимает.

— Да что ему сделается-то? Ну физиономия расквашена… Подумаешь…

Подумаешь! Ничего себе — подумаешь!

— Мы должны ему помочь!

В ответ оба косятся на меня весьма иронически.

— Мне нравится это «мы», — ворчит себе под нос Стрельников, а Кондратьев только пожимает плечами.

— Как?

— По-моему, это очевидно. Нужно звонить Борзунову. Административный ресурс в нашей стране — это сила.

Переглядываются.

— Если уж ты настаиваешь на упоминании этой фамилии, то во-первых, я уверен, что господин Борзунов об аресте Коршуна уже прекрасно осведомлен, во-вторых, наверняка, как и мы, не сомневается, что затеянная подстава — шаг не против Коршуна, а против него самого, в-третьих… В-третьих, звонить мы ему просто не будем.

— Почему?

— Потому что Коршун нам этого не простит, а ссорится я с ним никак не намерен.

Опять они загадками заговорили…

— Слушайте, а это нападение на него как-то связано с тем, что Сергей нашел в пряжке? Что там все-таки было?

— Не твоего ума дело! Вот ведь неугомонная баба! Навязалась на нашу голову…

— Я не навязывалась! Хоть сейчас уйду.

— Ага. И тебя тут же кокнут, а потом из тюряги выйдет Коршун и кокнет нас.

— Как же он выйдет, если вы ему помочь не хотите?

— Бля-я-я…

Стрельников опять страдальчески прикрывает рукой глаза, всячески демонстрируя мне, как же я его замучила.

— Тогда я сама позвоню Борзунову. Мне бояться поссориться с вашим Коршуном нечего. Я ему и так — вражина. Так что…

— Вот так прям возьмешь и позвонишь?

— Вот так прям возьму и позвоню!

И действительно звоню, пока запал не прошел. Номер его мобильного зашит в моем телефоне уже давно. Да, мы знакомы, но я предпочитаю вспоминать об этом пореже… Трубку долго не берут. Потом сухой мужской голос коротко произносит:

— Да.

— Александр Петрович, здравствуйте. Это вас Ксения Соболева беспокоит. Вы… Вы можете со мной поговорить?

Длинная пауза. Вряд ли он забыл меня. Наверно просто прикидывает, чем ему грозит этот звонок. Тоже молчу, жду. Наконец:

— Да.

— Я по поводу Сергея Коршунова…

Пауза еще длиннее.

— Я не могу и не хочу сейчас об этом говорить даже с вами, Ксения. Простите…

— А когда?

— Когда что-то буду понимать.

Молчим. Вздыхает.

— Вы-то какой судьбой в этом деле?

— Мы… Мы с ним соседи.

— Ну да… Позвоните мне через неделю, Ксения, может быть…

Я закипаю.

— Неделя в вашем высоком кресле и неделя в СИЗО — это разные вещи.

Опять молчит, видимо сдерживая себя. Потом:

— Я знаю.

И короткие гудки.

— Ну ты даешь!

Это Стрельников. Кондратьев более практичен:

— Что сказал? Послал?

— Что-то типа того.

Стискиваю зубы. Не могу это все так оставить. Ничего… Еще поглядим как он после запоет… Набираю еще один номер и с всегдашним облегчением слышу дорогой мне голос. Бабушка. Она — моя единственная близкая душа на всей земле. Родители уже довольно давно не имеют к моей жизни никакого отношения. Причем каждый по отдельности. Объединяет их теперь только это — полное неимение отношения ко мне…

Еще лет пятнадцать назад бабушка вышла замуж за какого-то французика и с тех пор проживает в городе Париже. Сейчас ей семьдесят, в пору замужества соответственно было 55, но французик словно ума лишился. Да и было от чего. Бабуля и сегодня даст фору любой молодой красотке. Глаз горит, спина прямая… Аристократка. И откуда что взялось?

Недавно она овдовела — французик не вынес ее темперамента и, хоть и был моложе, слег в могилу. И что вы думаете? Года не прошло, как у бабушки завелся «сердешный друг». Это она так говорит. Роскошный седовласый бонвиван, гроза дамских сердец, который ходит теперь за бабушкой как хорошо дрессированная болонка. По крайней мере тапочки точно приносит — я видела. И почему я пошла неизвестно в кого, а не в эту шикарную роковую женщину?!

Бабуля тут же спрашивает подозрительно:

— Что у тебя случилось?

— Почему сразу…

— Ах брось, Ксюш. Ты ж никогда и никому не звонишь. Если уж переборола себя и набрала, значит и правда что-то серьезное.

Умная женщина, не то что я.

Кошусь на Кондратьева и Стрельникова. У обоих на лицах написан веселый скепсис. Еще бы! Бабушка какая-то нарисовалась. Но я знаю, что делаю. Дело в том, что до помянутого мной француза бабушка в течение многих лет была замужем за другим человеком. За моим дедом. Любила она его без памяти, несмотря на разницу почти в двадцать лет. И долго убивалась, когда тот скончался от сердечного приступа.

Дед занимал более чем значимый пост в иерархии почившей в бозе Страны Советов. Был уважаем и чтим. Причем не за сам пост, а за свои человеческие качества. Говорят, лютый был мужик. Жаль, что я его почти не помню. Только фотографии — он, как дуб, лицо по-крестьянски широкоскулое, нос короткий, губ почти нет — так плотно сжаты. А рядом бабуля — фея, принцесса, эльфийка. Глазищи в пол лица, улыбка… Да такая, что мужики, которые ту фотку видели, всегда вздыхали над ней ну совершенно одинаково. Талия — тончайшая. Белый газовый шарф не столько прячет, сколько делает еще более притягательной стройную шею и верх высокой груди. Только видя бабулю, понимаешь как огромен дед. Выше ее больше чем на голову. Плечи, руки… Эх! Мечта, а не мужчина. Не прост, как и все по-настоящему сильные мужики. Бабуля говорила — ох как тяжело ей с ним было. Умен, честолюбив, мстителен, никому ничего не прощал и не спускал. Даже ей. Точнее так: ей в особенности. Но и случись чего — убил бы за нее не раздумывая.

Он умер, а она осталась. И остались те, кого он к себе приблизил — его ученики и последователи. И бабулю они никогда не забывали. Не потому, что дед так им наказал, а потому, что ее саму уважали, ценили и наверно все-таки были в нее немного влюблены. Иначе к ней нормальный мужик относиться просто не в состоянии. Что сказать еще? Сегодня все люди из былой команды деда если и не на самой вершине власти, то очень близко к ней. Александр Петрович Борзунов среди них — не последний человек.

Бабуля выслушивает мой сбивчивый рассказ. А дальше события полностью выходят из-под моего контроля. Мне приказано сидеть тихо, перестать суетится и ждать.

— Я буду в Москве уже сегодня к вечеру. Шарль (это ее «сердешный друг») даст мне свой самолет. Встречать меня не надо. Знаю я, как ты ездишь. Убиться из-за твоего лихачества я совершенно не хочу.

— А… А Борзунов?

— А что Борзунов? Будет тебе и Борзунов. Позвоню ему сейчас. Кто-то же должен меня встретить в аэропорту… Чем он хуже других?

Это бабуля! Я качаю головой и улыбаясь завершаю разговор.

— Бабуле привет! — язвительно усмехается Стрельников и даже сидя изображает что-то вроде поклона.

Я игнорирую его сарказм.

— Сам сегодня лично передашь.

— А она у тебя легка на подъем!

— Это точно. И сама легко снимается с места и других так же легко поднимает. А теперь скажите-ка мне быстро, что именно связывает Сергея Коршунова и Александра Борзунова? Вечером, если верить бабуле, он мне сам это расскажет, но не хотелось бы выглядеть как всегда — то есть идиоткой.

— Это ты о чем?

— О том, что бабушка сказала — Борзунов сегодня будет в гости к нам.

— Ты издеваешься.

Не вопрос. Утверждение. Отрицательно качаю головой. Все равно не верят.

— Александр Петрович человек занятой…

— Только не в тот момент, когда его просит об услуге моя бабушка.

Стрельников и Кондратьев переглядываются.

— Да она нас точно разыгрывает! Ты ведь это все только что придумала, да?

— Балда!

Убедить их в том, что сегодня вечером в этом самом доме действительно появится господин Борзунов, мне так и не удается. Оба опять уезжают по своим серьезным мужским делам, а я остаюсь одна. Это провоцирует… Короче говоря, через час с небольшим я обнаруживаю, что мой сосед Серега Коршунов не имеет привычки хранить личные документы вроде паспорта и свидетельства о рождении в сейфе.

Имею ли я право во все это лезть? Конечно нет. Сама я бы никогда не простила подобное вмешательство любому человеку — хоть близкому, хоть чужому. Так что планирую хранить свои свежеобретенные знания в себе. Ковырялась я в Коршуновских бумажках очень осторожно и искренне надеюсь, что он постороннего вмешательства в свои личные дела не заметит. Тем более, что еще через час на пороге Коршуновского дома появляется полиция с обыском. Эти переворошат все так, что будет у меня «алиби» — лучше не придумаешь.

Следователь берется за меня, а приехавшая с ним команда начинает обшаривать дом, пригласив в качестве понятых двух таджиков с улицы. Мне это не нравится, и несмотря на все протесты следователя я упорно отказываюсь беседовать с ним, предпочитая таскаться по комнатам вслед за теми, кто их обыскивает. Мое присутствие их явно сильно напрягает, и досмотр свой они заканчивают очень быстро.

Тут выясняется, что и следователю от меня мало что нужно. Да и сам он какой бы то ни было новой информацией не обладает. Ни по делу сероглазого Андрея, ни по части поисков моего потенциального убийцы с пластидом.

Расстаемся одинаково недовольные друг другом. В следующий раз обещает вызвать на допрос повесткой. Нашел чем испугать!

Близится вечер. В доме один за другим появляются Стрельников и Кондратьев. Оба старательно делают вид, что так и не верят в мои слова про Борзунова и бабушку, но по тому как подрагивают у них кончики навостренных ушей и блестят глаза, понимаю — обоим чертовски любопытно увидеть, как я в очередной раз сяду в лужу. Сообщают последние новости. Коршуну нанят хороший адвокат, и его перевели в одиночную камеру. До этого момента он сидел в общей куче.

Бр-р… Невольно передергиваю плечами. В свое время писала сценарий к фильму про СИЗО. Продюсер договаривался, и я ходила в одно из таких мест. За впечатлениями. Хватило мне их надолго… Еще ведь и оскандалилась как обычно. Показывали мне карцер. А, надо сказать, ходили со мной ни много не мало — начальник тюрьмы, его зам и дежурный. То есть все тюремное начальство. Ну и зашли в карцер, а тут мне в голову пришло посмотреть как именно дверь закрывается… Дальше понятно?

Дверь естественно захлопнулась. Я осталась одна в пустом мрачном коридоре, окрашенном густо-зеленой масляной краской. А они все — запертыми в карцере. Само собой с ключами от него и вообще от всей тюрьмы… Пока они дозвонились до кого-то ответственного, у кого были запасные ключи, пока он приехал… В общем, когда они выбрались наружу, то смотрели на меня так, что мне захотелось не просто провалиться под землю, а еще и, как кот Том из знаменитого мультфильма, накрыться гробовой плитой. Чтобы ко мне у них вообще уже больше никаких претензий не было. Умерла, так умерла…

Кондратьев замечает на столе бумажки, которые мне оставили полицейские.

— Неужто с обыском приходили?

— Ага…

— Суки продажные!

Хватает телефон и принимается куда-то названивать. Судя по всему пытается выяснить, кто давал санкцию и почему он, Кондрат, об этом не знал. Стрельников же поворачивается ко мне.

— Ничего не нашли?

Иду ва-банк.

— Как наткнулись на бумажки, по которым выяснилось, что Коршун — сын Александра Петровича Борзунова от первого брака, так сразу и свалили.

Стрелок начинает тосковать.

— Нет, ну что за баба-то?!! Опять свой нос длинный…

— А ты что ж хотел, чтобы я им позволила свободно по дому разгуливать? Ну чтобы им сподручнее было что-нибудь подсунуть? Нет? Вот и следила за тем, куда лезут, откуда какие вещи и документы вытаскивают и что читают… Не права была?

— Да права, блин! Только… А, ладно! Что уж теперь…

Решаю продвинуться еще чуть-чуть на пути удовлетворения любопытства. Тем более, что пока что мы тет-а-тет. Кондратьев по-прежнему бубнит в телефон в отдалении.

— А с отцом они что, в контрах? Ты-то тогда говорил, что вы с Кондратом Борзунову звонить не будете, потому что вам Коршун этого не простит.

— Не в контрах, но… Не просто у них все. И уже отстань, репей!

Но я так просто отстать не могу. Репей же!

— А почему Коршун с женой развелся?

— Сука была. Такая вот как ты. Так что особо губу-то на него не раскатывай. Больше шею в хомут совать дурней нет.

— Хомут… Моя бабушка с дедом тридцать лет прожила. И когда он умер, чуть следом за ним не ушла. Еле удержали. А ты говоришь…

— Прям сказка. Русская народная, блатная хороводная… Небось дальше про матушку с батюшкой заливать станешь?

— Не стану. Не о чем. Развелась она с ним, когда мне десять лет было.

— Чего ж развелась?

— Гондон был. Такой вот как ты.

Ответить Стрельников не успевает. В дверь звонят. Увлеченные очередной «дружеской» беседой, мы как-то совершенно упускаем тот факт, что вечер наступил уже давно. Игриво оглядываясь на меня, Стрелок идет открывать. Я тоже плетусь следом, чтобы встретить гостей.

Первой в дом, естественно, вступает бабушка. Стрельников и подоспевший к дверям Кондратьев замирают в изумлении. Вид у них такой, словно обоих тянет вытянуться во фрунт и щелкнуть каблуками. Знай наших! Шляпка из итальянской соломки. Костюм от Шанель. Сумочка Хермес. Туфельки, перчатки… Черный жемчуг в ушах и вокруг шеи, белое золото на пальцах и запястьях, благородное серебро в волосах.

Я молча горжусь. А потом случайно ловлю свое собственное отражение в зеркале прихожей и понимаю, что мне конец: драные джинсы и футболка. Бабушка меня пристрелит!!! Пока она здоровается со Стрельниковым и Кондратьевым, обводя обоих благосклонно-заинтересованным взглядом, я делаю шаг назад, потом еще, еще… И стремительно удираю наверх. Бабушка, которая прекрасно разгадала мой маневр, смеется. Я не слышу, но знаю что это так.

Выбор у меня невелик. К Коршунову я переезжала прямо скажем не на совсем. Меняю джинсы и футболку на платье, которое взяла, чтобы можно было поехать в случае чего на совещание к моему продюсеру или на допрос к полицейским. Так… Туфли. Быстро прохожусь щеткой по давно не стриженным волосам. Немного помады на губы и… Я готова. Все, что могу…

Спускаюсь вниз. Еще с лестницы вижу, что бабушка прибыла не одна. Борзунова нет, зато имеется почетный эскорт в виде двух генералов. Судя по тому, как их ест глазами Кондратьев, мужики весомые.

Погрузневшие, морщинистые и лысые вояки смеются, наперегонки ухаживают за бабушкой и, как мне кажется, прямо на глазах молодеют, становятся красивыми, легкими, смелыми… Звон шпор, ветер в перьях плюмажей и легкий шелест выдвигаемой из ножен шпаги… Бабушка умеет превращать даже серых канцелярских мышей в грозных камышовых котов. Что уж говорить о бравых вояках?

На меня внимания никто не обращает. Не удивительно. Когда в помещении находится моя бабуля, все взгляды бывают направлены только на нее. Она замечает меня первой. Улыбается широко и радостно и раскидывает руки, готовая встретить меня объятиями. От нее пахнет духами и корвалолом. Я внезапно пугаюсь. Ей ведь уже скоро 70! Шепчу тихонько:

— Ты в порядке? Хорошо себя чувствуешь?

Так же тихо в ответ:

— Когда вокруг столько мужчин, я всегда себя чувствую хорошо.

Смеется. Отстраняет меня. Осматривает. Явно остается недовольной. А я ведь старалась!

— Господа!

Поворачивается к генералам.

— Позвольте представить вам мою внучку — Ксению Соболеву.

Господа по очереди прикладываются к моей ручке, но тусить возвращаются к бабушке. Не котируюсь я рядом с ней. Отступаю в сторону. Сажусь в кресло, закинув ногу на ногу. Стрельников и Кондратьев, замершие в некотором отдалении у стены, как по команде уставляются на мои коленки. Это бодрит. Может не так все и плохо у меня? Или им просто совсем уж нечего делать?

Внезапно ловлю на себе недоумевающий взгляд бабушки и осознаю всю степень своей неправоты. Я в этом доме хоть и не хозяйка, но… Но должна же хоть что-то предложить гостям! Вскакиваю, но двинуться в сторону шкафчика с напитками так и не успеваю. Дверь, ведущая в гостиную из прихожей, открывается — мне видно, что ее придерживает здоровенный тип в черном костюме и с микрофончиком в ухе — и к нашему обществу присоединяется Александр Петрович Борзунов собственной персоной. А за ним… За ним идет хмурый Коршун. Видимо бабушка Александра Петровича хорошенько пресанула, если он начал шевелиться с такой быстротой. Завидую я ей! Это великий талант вот так — не повышая голоса, спокойно, не сказав вроде ничего такого, заставить человека чувствовать себя распоследней свиньей. Или напротив — лучшим из людей.

Физиономия Коршуна уже окрасилась всеми цветами радуги, над бровью едва поджившая рана — кровь запеклась сама собой, никто не позаботился даже йодом обработать. Одежда грязна и местами порвана. Когда его представляют бабушке, и он с изяществом истинного дамского угодника склоняется над ее пальчиками (как же иначе?) вижу, что и руки его сильно пострадали — костяшки сбиты.

Борзунов волнуется и выглядит несколько смущенным. Коршунов ясен как июльский полдень. Стрельников и Кондратьев затаились и кажется даже не дышат. А я… Я понимаю, что в самое ближайшее время мне из этого дома придется съезжать… Взгляд Коршунова, который нет-нет да задерживается на мне, до такой степени ничего не выражает, что мне становится жутко. Впрочем, он не долго остается с нами. Галантно извинившись и сославшись на необходимость привести себя в порядок, Коршун уходит наверх. Я же подбираюсь бочком к Борзунову.

— Александр Петрович!

— А… Ксения…

— Я не хотела загонять вас в угол…

— Однако вы это сделали.

— Я не могла иначе. Простите.

Твердо встречаю его взгляд. Он ничего не отвечает и снова поворачивается к бабушке, полностью игнорируя меня. Уйти бы отсюда прямо сейчас. Открыть дверь, пересечь улицу и оказаться дома. Одной. И зачем я позвонила бабушке? Теперь ведь она с меня не слезет, пока не разрулит всю мою жизнь по своему усмотрению…

Медленно, глядя в пол, бреду в сторону лестницы и почти налетаю на спустившегося вниз Коршунова. Он смотрит на меня в упор, глаза в глаза — на каблуках я почти такого же роста, что и он. От него уже пахнет не тюрьмой, а одеколоном. Волосы влажные. В распахнутом вороте свежей рубашки, в беззащитной ямке в основании шеи блестит капелька воды. Сглатываю и отвожу глаза. Он молчит. Пауза ощутимо затягивается. Жду его слов, невольно начиная втягивать голову в плечи. И оказываюсь совершенно не готова к тому, что он произносит.

— Ты сегодня очень красивая.

— Что?!!

Наклоняется ближе.

— Убивать я тебя буду потом. Без лишних глаз и ушей. А пока, будь любезна вернись к своим гостям.

Слово «своим» он выделяет и интонацией, и движением бровей. А потом делает широкий приглашающей жест рукой в сторону гостиной, из которой я так хотела улизнуть незаметно. Ну да. Как известно, ни одно доброе дело не остается безнаказанным… Впрочем, я ведь знала, что этим все и кончится. Так что — чего ж теперь?

Мужчины толпятся возле благосклонно взирающей на них бабушки. Я столбом торчу в стороне. Но одно полезное дело все-таки сделала — под руководством Коршунова накрыла на стол какие-то легкие закуски, расставила стаканы и выпивку. Таскать все это мне помогают Стрельников и Кондратьев. По-прежнему — образцовая шведская семья.

Коршунов уже все знает. Видимо Борзунов просветил его о моем участии в его освобождении по полной. Замечаю, что он перебросился парой слов и со своими «подельниками» — Стрелком и Кондратом. Меня все по-прежнему игнорируют, как чумную. Опять строю план смыться по-тихому, но не тут-то было. Коршун, оказывается, только прикидывается, что даже и не смотрит в мою сторону, а на самом деле не выпускает меня из поля зрения ни на минуту. Мой побег пресечен.

Бабушка наконец-то обращает внимание на мои страдания и принимает меня под свое крыло. В прямом смысле этого слова: усаживает рядом с собой и обнимает за плечи. Она маленькая — я выше ее и вообще крупнее, но все равно как-то так получается, что я ее цыпленок, ее девочка, ее маленькая мышка. Хочется уткнуться носом ей в шею и провести так остаток жизни. Ну или по крайней мере остаток вечера. И чтобы больше никого…

Она хорошо чувствует меня.

— Господа. Я бесконечно благодарна вам…

Не проходит и четверти часа, как бабуля ловко и очень быстро выпроваживает всех. Первыми ретируются генералы, следом за ними в прихожую прокрадываются Стрелок с Кондратом. Борзунов тоже собирается уходить. Напоследок сообщает нам с бабушкой, что мой дом будет взят под охрану. Просит выдать ключ, чтобы его ребята могли ознакомиться с планировкой и вообще все осмотреть. Я бездумно отдаю его, а потом вдруг впадаю в панику, только сейчас вспомнив, что после нашего с Коршуновым дорожного приключения на Порше, он загнал изрешеченную пулями машину в мой гараж. Как я догадываюсь теперь — в том числе и для того, чтобы ее не увидел отец и его ребята…

Ну точно. Вот один из них возвращается и что-то шепчет на ухо Борзунову. Лицо у того вытягивается, и он направляется к Коршуну. О чем они говорят, я не слышу, но обращенный на меня взгляд моего соседа полон самых разнообразных обещаний. В том смысле, что убивать он меня будет не просто так, а долго и изощренно. Теперь главное для меня не остаться с ним наедине. Бабушка!!! Я вцепляюсь в нее с удвоенной силой. Она даже смотрит на меня удивленно.

К счастью все само собой образуется так, что мы с Коршуном не остаемся один на один ни на одно мгновенье. Борзунов приказывает своим парням препроводить меня и бабушку в мой дом. Мы уходим, а он сам остается с сыном. Разговор у них идет непростой. Это я вижу своими глазами. Дело в том, что из окна дальней гостевой спальни моего дома открывается прекрасный вид на гостиную в доме Коршуна. У меня там на подоконнике даже бинокль с некоторых пор лежит. Подсматривать, конечно, нехорошо, но…

На следующий день сосед несколько раз пытается мне дозвониться, но я трусливо не беру трубку. Бабушка принимает нескончаемую череду гостей, и у меня постоянно находится дело, которым я вполне успешно прикрываюсь от необходимости что-то решать с Коршуновым и Ко. Но поздним вечером, когда уже ничто не может меня отвлечь от ненужных мыслей, я как последняя дура иду на свой боевой пост и беру в руки бинокль…

То, что я вижу, повергает меня… Даже не знаю, как и назвать то чувство, которое ударяет словно поддых, аж дыхание сбивается… В гостиной у Коршуна ярко горит свет. То что творится там, мне видно как в аквариуме. Их шестеро. Коршунов, Кондрат и Стрельников. И три совершенно голые девицы. Впрочем и мужики одеты разве что в презервативы. Ну за неимением пенсне, как у поручика Ржевского в анекдоте…

Групповуха. Такое я видела только в порнофильмах на компьютере.

После того, как уходит первый шок, и я трясущимися руками вновь подношу бинокль к глазам, получаю возможность рассмотреть все внимательнее. Все девки фигуристые и в туфлях на смешных платформах, которые почему-то так любят создатели порнушки. Мужики… Черт бы их побрал всех!!!

Самым выдающимся «достоинством» обладает Стрелок. Когда он не особо церемонясь засаживает всю эту красоту в одну из девиц, я даже губу прикусываю. Мне кажется он ее сейчас порвет. Но ничего, она справляется, причем судя по выражению лица без особых проблем.

Кондрат — здоровенный, весь перевитый мышцами. Ручищи в обхвате, как мое бедро, наверно. Направляю бинокль ниже… Тут все тоже очень достойно. Выглядит не так внушительно, как у Стрелка, но скорее всего просто потому, что и сам Кондрат много массивнее. Именно на общем фоне громадного тела его член и выглядит небольшим.

А вот и Коршун. Сука. Такой, как мне и представлялось. Гибкий, тонкий в талии. Прямые плечи. Спина, грудь и руки с особенно рельефными при общей его сухощавости мышцами. Стройные длинные ноги. Задница… Загляденье, а не задница. Вот на нее ложатся женские ладони и взлохмаченная шевелюра чертовой шлюхи перекрывает мне вид на остальные его прелести, хотя он словно нарочно в последний момент поворачивается лицом к окну.

— Мальчики развлекаются?

От неожиданности подпрыгиваю и с грохотом роняю бинокль на пол. Хорошо не на ногу! Рядом со мной у окна стоит бабушка в роскошном пеньюаре и держит у глаз изящный театральный бинокль. Это ж надо было так увлечься созерцанием, чтобы не услышать, как она подошла ко мне почти вплотную!

— Твой лучше всех.

Опять чуть не роняю бинокль, который только что подобрала с ковра.

— Какой еще мой?

— Ксюш. Ну со мной-то не финти. Тот самый, ради которого ты меня из Парижа как морковку выдернула. Тот, что сегодня звонит тебе целый день, а ты трубку не берешь. Тот, что сейчас засовывает свой член в рот какой-то девке и при этом злобно смотрит через окно на твой дом.

— Этот урод…

— А по-моему красавчик…

— Бабушка!

— Да и два других тоже очень ничего. Какой у этого вашего Стрельникова…

— Бабушка!!!

— А что бабушка? Я женщина старая. Когда родилась, секса у нас в СССР, как теперь всем известно, не было. Потом Петьку встретила. Один он у меня был. Да ни о ком другом и не думала. Когда после смерти твоего деда в себя пришла, мне уж за 50 было. Какая тут групповушка?.. Но я все равно попробовала.

— Ба-а-абушка…

— И ты своего не упускай, дорогая. Ты же знаешь мой принцип — жить надо так, чтобы рассказать было стыдно, а вспоминать сладко.

Пошла прочь. Но в дверях обернулась. Как без парфянской стрелы напоследок?

— Любуйся, дорогая. Это ведь все на твой счет устроено. И мизансцена, и занавесочки специально раздернутые… Так что давай, наслаждайся. Продолжай сидеть у себя в норе, глядя в окошко на проходящую мимо жизнь.

— А что бы сделала на моем месте ты?

— Сейчас? Ничего. А чуть раньше… Чуть раньше я бы все устроила так, чтобы там, рядом с ним, — кивнула в сторону Коршуновского дома, — вместо этих трех потаскушек была одна женщина. Я.

— Бабушка! Я ведь серьезно!

— Я тоже. Ты красивая молодая девка, успешная, умная, рисковая, если судить по тому, как ты гоняешь на своей сумасшедшей тачке. И при этом умудряешься жить так, словно ты старая безмозглая уродина. Сама загнала себя в жопу, а теперь сидишь там и обливаешься слезами от жалости к себе.

Ушла. А я плюхнулась на кровать и уткнула лицо в сложенные ковшиком ладони. Смотреть на действо в соседнем доме больше не хочется. Вообще больше ничего не хочется. Эх жизнь моя… И в болото-то ее не отправишь — сама в нем сижу, права бабуля…