Жизнь вдребезги

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

- Вы так много сделали, - говорила мадам Депен.

Это была веселая круглая толстушка, беспрестанно поправлявшая шпильки, слабо державшие шиньон, одна из шпилек непременно торчала у нее изо рта, в то время, как руки похлопывали по затылку. Зато она любила Клер, и Дюваль поэтому терпел ее. Мадам Депен прибирала, чистила, покупала провизию, купала Клер, с которой ловко управлялась, приговаривая разные нежные прозвища, приходившие ей в голову. У нее был вид сплетницы, что смешило больную. Когда же они оставались наедине с Дювалем, шумно жалела его: "Мой бедный месье, какое несчастье! Такое милое существо… Вот я и говорю: добрый боженька не всегда бывает справедлив… Вот уж, действительно, каждому свое". Эти речи вызывали в Дювале раздражение, но он все терпел, потому что ему удавалось иногда выудить из нее кое-какие сведения, которые пока, правда, не очень-то помогали ему во всем разобраться.

- Ее подруга, конечно, жила здесь?

- Какая подруга?

- Да вы знаете: молодая, худощавая брюнетка, у которой была спортивная машина.

- Нет, я ее не видела. Мадам всегда была одна.

- Она не приезжала на своей машине?

- Нет, она приезжала с вокзала в такси.

"Итак, Вероника избегала показываться, она появлялась здесь, когда Клер оставалась одна".

- У мадам всегда было много багажа, - добавляла мадам Депен. - Я даже не раз смеялся над этим, что, мол, это все похоже на переезд. Мы частенько шутили. Она была очень веселой, кроме тех минут, что говорила о вас, месье.

- Как!?

- Да, она все опасалась за ваше здоровье. Она говорила, что вы переутомились в Канне, и доктор предписал вам длительный отдых. Но вид у вас вполне здоровый. Возможно, нервы переутомились? Не надо с ними шутить. Я вспоминаю своего бедного мужа…

Дюваль задумался, безрезультатно пытаясь найти объяснение этим словам.

- Мадам Депен, когда вы впервые появились здесь?

- О! Надо подсчитать… В последней декаде апреля. Мадам попросила водопроводчика Симоно найти домработницу.

Дюваль подначивал:

- Значит, она нечасто гостила здесь?

- Что вы! Почти каждую неделю, особенно в последнее время. Но я была ей нужна через раз.

- Говорила ли она вам о наших планах?

- Она? Нет, совсем напротив, она говорила: "Что здесь замечательно, так это - покой".

Дюваль усаживался рядом с Клер. Тайна скрывалась там, за этим выпуклым лбом, который увлажнялся при малейшем усилии. Голубые глаза неотступно следили за ним, мрачнея при его озабоченном виде. Между ними возникло глубокое взаимопонимание, не оставлявшее место притворству. Он целовал ее веки и шептал:

- Не волнуйся. Когда тебе станет лучше, мы попытаемся в этом разобраться.

Возможно, он совершал ошибку, говоря так, поскольку ей при этом лучше не становилось, ела она плохо, делала упражнения вяло, не пыталась даже шевелить левой рукой. Даже не будучи врачом, Дюваль видел, что больше всего ей хотелось уйти в свою болезнь, как улитке в раковину. Никогда она не скажет правды. Может, из недоверия к нему, а может, напротив, из-за боязни потерять. Дюваль же ощущал в себе чудовищное терпение, и не спешил узнать. Совершенно непонятным и таинственным образом он сам, как и она, медленно возвращался к жизни, с удивлением открывая это для себя. Часто он ложился рядом с ней, сжимая руками ее холодную ладонь, и, подняв глаза к потолку, пытался вызвать ее расположение собственной откровенностью, как это делают психиатры:

- Моя фамилия не Дюваль, как ты думаешь, а Хопкинс. Это фамилия моего отца. Бедная мама, несмотря на все несчастья, этим гордилась. Наши соседи знали нашу историю благодаря ей. Меня это злило. В школе однокашники звали меня Амерлек. Я слышал рассказы о евреях и их желтых звездах. Но это было еще хуже. Меня никто не жалел. Ты же, моя малышка, ты чувствуешь себя очень несчастной, заклейменной. Уверяю тебя, что все это пустяки в сравнении с тем, что я пережил. Учителя тоже были не лучше, хотя и честные люди, но там, где мы жили, маленький американец… ты понимаешь… Меня звали ковбоем или Аль-Капоне. Понятно, меня били. Нет, не думай, что я хочу тебя разжалобить, просто я хочу сказать, что до 15 лет и даже теперь, я был не как все… Да, у меня есть мои миллионы… Но самое дорогое для меня - это ты. Двое калек вместе! Мы можем оставаться самими собой, не краснея. Не удивительно ли это? Знаешь, с Вероникой - я могу легко говорить о ней, потому что вы были друзьями… Я всегда должен был защищаться. Я презирал себя… Мне всегда хотели причинить зло, а я всегда спрашивал себя: не играют ли со мной? И теперь, что за игру ведут против меня? Почему ты фальшивая мадам Дюваль? Но это теперь неважно. Ничего плохого я от тебя не жду… Хочешь, чтобы я любил тебя? Чтобы оберегал? Немного погодя ты поправишься, я открою клетку. Ты будешь свободна. Но если ты уйдешь, я снова стану тем маленьким Аль-Капоне, на которого все указывали пальцем.

Он повернул голову и встретил тяжелый взгляд. На ее щеке снова появился тик.

- Знаешь, давай останемся так, ведь мадам Депен нет сегодня.

Когда приходила Депен, Дюваль делал безразличное, немного скучающее лицо, ему не хотелось показывать своей внутренней связи с Клер.

- Бедный месье, - говорила мадам Депен, - разве это жизнь?… Пойдите, погуляйте, пока я здесь… Пойдите хоть на рыбалку или, как месье Ламаро, на охоту. От него остались ружья. Разве охота еще не открыта? Разузнайте. Прогулка вам доставит удовольствие.

Чтобы ее не видеть, Дюваль уходил на часок, читал газеты на улице Майль, но об утопленнице не было больше ни слова. Он почти забыл, что его женой была Вероника. Настоящей женой стала другая. Чем дальше удалялся он от "Гран Кло", тем больше ослабевало колдовство. Он не переставал терзаться вопросами, от этого ощущение счастья улетучивалось, и он спешил вернуться, полный решимости расспросить Клер, на этот раз совсем серьезно, чтобы наконец покончить со всем этим… В кухне он находил мадам Депен.

- Она ждет вас, месье. Она чувствует себя покинутой, когда вы уходите.

Он не решался ответить: "Я тоже", - и перепрыгивал через ступеньки, замирая на пороге спальни. Застывшее лицо Клер силилось улыбнуться. Она часто дышала, двигала здоровой рукой по одеялу. Он садился на постель, трогал ее лоб, щеки, как-будто она только прибежала.

- Будь умницей! Я ведь недалеко уходил. Ты даже не представляешь себе, как мне нравится этот городок. Я все думаю, кто это надоумил тебя выбрать его.

При этих словах он чувствовал, как съеживается ее неподвижное тело, как она замыкается в себе, словно зверек, который заживо хоронит себя. Он брал ее за руку и ощущал учащеное биение крови. Пульс был чувствительнее любого детектора лжи.

- Не надо, не надо, - шептал он, - ты же знаешь, что я тебя не обманываю. Это хорошенький городок, только и всего.

Несколько раз наведывался доктор Блеш. Он охотно разговаривал с Дювалем и не скрывал от него своего смущения. Он был доволен состоянием больной; анализы обнадеживающие, и тем не менее…

- Есть тут что-то мне непонятное, - говорил он доверительно. - Может, то, что я скажу покажется вам смешным, но я все же скажу. Мне кажется, наша больная чего-то боится. Может, воспоминаний об аварии? Все возможно. Нужно бы дать ей возможность проявить себя. Оставьте около нее бумагу и карандаш. Может, у нее появиться желание, потребность высказаться. Увидим. Может, ей необходим невропатолог? Кто знает о психических последствиях травмы?

Дюваль последовал совету и положил на видном месте блокнот и карандаш. Клер смотрела на него со страхом, как-будто он готовил хирургическую операцию.

- Это для тренировки руки, - объяснил он. - Сначала порисуй что-нибудь. Почерти палочки, крестики…, не сейчас. Я не тороплю с выполнением заданий… Но иногда для развлечения возьмись за карандаш… Ну хоть за этот, красный… Ну-ка сожми его… Сильнее… Я знаю, что ты можешь. А теперь попробуй написать букву, заглавную, ее легче изобразить… Ну, например, А или И… не хочешь? Ну, тогда Л, Н… Видишь? Совсем неплохо… Теперь попробуй сама… А это что? А! Держу пари это - Р - Рауль. Ты очень добра. Но, пожалуй, это еще трудновато.

Она отложила карандаш и устало откинулась на подушку. Дюваль потрогал ее лоб.

- Ну как? По сигаретке за труды?

Он прикурил две сигареты от золотой зажигалки и растянулся возле Клер. "Чувствуешь, как хорошо… Тут мы в безопасности… Я знаю, что ты волнуешься. Она никогда нас не найдет, хотя бы просто потому, что ее больше нет на свете. Она упала в Луару и от неё не осталось даже следов… Для жандармов, больничного персонала, прислуги, для мадам Депен, кроме тебя нет другой мадам Дюваль… Теперь у тебя нет больше причин для беспокойства".

Он пощупал ее учащенный пульс.

- Мы еще поговорим о Веронике. А пока забудем о ней… Итак, мы ее забыли.

Клер понемногу успокоилась. Дюваль загасил сигарету. Он любил эти мгновения тишины, прерываемой изредка жужжанием случайной мухи, залетевшей в окно, чтобы покружиться над постелью. Иногда налетал легкий ветерок, тогда казалось, что в парке кто-то ходит. Клер просунула ладонь в руку Дюваля и сжала ее как можно крепче.

- Тебе что-нибудь нужно?

Она настойчиво смотрела на него и тянула к себе… И тогда вдруг его осенило.

- Ты вправду хочешь этого? Не из благодарности, не так ли?

Глаза ее были широко раскрыты, в горле хрипело, тело впервые зашевелилось. Дюваль с трудом решился на смелую ласку. Может ли она, с ее больными нервами, выдержать подобное напряжение, которое освободит ее от тоски?

У него возникло ощущение, что он проводит эксперимент, ничего не испытывая сам. Все это смахивало на дьявольскую игру: он пытался вдохнуть в это тело дух, который покинул его. В голове проносились бессвязные мысли: "Я в тебе… Ты начинаешь вздыматься словно море, дрожать… ты волна… ты волна". Но волна эта была очень низкой. Отлив наступил быстро. Убогая радость… Осталась неподвижная, с отрешенным взглядом женщина с пеной у рта…

- Я почувствовал, я все понял, - шептал Рауль, - ты не огорчайся… Ты еще очень слаба.

Она отчаянно замотала головой на подушке.

- А раньше? Раньше… разве раньше было сильнее? Полнее? Да? Может это я виноват, не такой искусный как другой?

Радость его улетучились, и он ничего не мог с этим поделать, сколько бы ни уговаривал себя, что такой срыв закономерен… Он пошел в ванну. Ему необходимо было погрузиться в воду, чтобы успокоиться и позабыть о том, другом, который наверняка был сильнее, грубее его, и о котором она теперь, небось, вспоминает. Доброта! Еще один путь для самозакабаления. Как, наверное, смешны и глупы его преданность и ласка. Он вернулся к постели с полотенцем, наброшенным на непросохшее тело. Она даже не попыталась натянуть на себя одеяло и предстала его взору, словно жертва разрушения. Он раздраженно прикрыл ее.

- Послушай, Клер… Послушай меня… Видишь ли, то, что произошло между нами… В этом, наверное, виновато твое состояние… А может, я был не на высоте…, но есть и другая причина, мысль о которой только что пришла мне в голову.

Он властно сжал ее запястье в том месте, где лучше всего ощущалось биение жизни.

- Может, ты недовольна собой, - продолжал он. - Ты, верно, скрываешь от меня кое-что из стыда, а от этого радость исчезает. Если это так, то наши дальнейшие неудачи неизбежны, понимаешь?… Мы так и останемся чужими друг другу.

Она смотрела из-под прикрытых век; но пульс бился часто.

- Мы словно разочарованные любовники… Мы так хорошо понимаем друг друга. Итак, я имею право знать… Есть ли в твоей жизни кто-то другой?

Ну вот! Теперь он заговорил точь-в-точь, как его мать! Он пожал плечами.

- Ты замужем?

Она пыталась освободить свою руку, но он не отпустил. Под пальцами он ощутил бег истины.

- Это так, не правда ли?… Кто-то есть у тебя, не муж, но есть… Но где же он? Где скрывается? Что ему нужно?

Он отбросил ее руку словно ненужный инструмент.

- Что вам всем нужно от меня, в конце-то концов? Зачем вы сняли этот дом, а?

Он скрутил полотенце и швырнул его через всю комнату, рванул на себя рубашку так резко, что та порвалась на плече, но вдруг внезапно замер: раздался резкий телефонный звонок. Впервые… Он все звонил и звонил, приглашая Дюваля в гостиную.

- Я сейчас верусь, - сказал он, - не волнуйся. Это, наверное, ошибка.

Он спустился и взял трубку.

- Это из жандармерии Блуа… Месье Дюваль? -Да.

- Я по поводу происшествия с мадам Дюваль. У нас есть новости… Может, мадам нам ответит, машина, которая толкнула ее, была белого цвета?

- Я сейчас спрошу… Подождите, пожалуйста.

Он положил трубку, а сам остался сидеть на месте. Верно, они задержали кого-то, кто утверждал, что в "Триумфе" было двое. Ну и попал же ты в историю, бедняга! В конце-концов это их дело - искать, пусть и ищут. У них с Клер хватает своих проблем. Он подождал, прежде, чем ответить.

- Алло! Сожалею, но жена не помнит этого.

- Жаль… Спасибо, месье Дюваль… Как состояние мадам, лучше?

- Так себе.

Он положил трубку. Нечего связываться с ними! Он никому не позволит себя дурачить. Плевать ему на расследование. У него свое следствие, и он будет его продолжать.

Когда он увидел бледную маску Клер, у него упало сердце.

- Это из жандармерии, - объяснил он, - по поводу твоей аварии. Они все дураки. Клер, дорогая, прости меня. Я тогда потерял почву под ногами.

Он наклонился и поцеловал ее в беззащитные губы.

- Я ревнив, подозрителен, свиреп, мстителен, жесток… Хочешь продолжу? Я весь создан из пороков. Тебе не повезло… Но тебя я полюбил и никому не отдам. Что мое - мое. Может, если ты мне расскажешь все, что знаешь, тогда посмотрим. Может, я все это выдумал? Ты должна разубедить меня, догадаться я сам не могу. Мне надоело жить с этим "может быть". Открой глаза, Клер, не оставляй меня одного.

Он выпрямился и снова поглядел в замкнутое лицо.

- Ладно… Отдыхай… Я накрою на стол.

Обычно он любил этот миг. Из каждой трапезы он старался сделать праздник. Мадам Депен придумывала забавные меню, он покупал редкие вина, а все вазы в доме были заполнены тем, что он находил в саду. Названий цветов он не знал и понятия не имел об искусстве составления букетов. Эта немая сцена отняла у него присутствие духа, и поскольку он больше не говорил за двоих, в доме воцарилась тишина, как будто здесь кто-то находился при смерти. Хватит с него грусти и горечи. Он упрекал себя за то, что подчинился им, до этого все шло прекрасно. Он стал издеваться над своей слащавостью, напомнившей ему сестру Жанну. Ну и что? Да, он спал с Клер, но не он первый, не так ли? И что из того? По какому такому праву он требует от нее отчета? Вот идиот! Он знал о любви все: плохое и мелочное. Еще бы: сколько раз ему приходилось массировать омертвевшие тела, готовя их для новых страстей, заранее обреченных на неудачу! А теперь он сам поражен этим же вирусом. В тот самый миг, когда фортуна могла бы помочь ему освободиться от всех унижений. Вдобавок этот жандарм не упускает его из виду, следя из-за кулис. Расследование продолжалось, то самое, которое началось еще в Америке, и цель которого потерялась из виду. Было отчего веселиться. Он принес рыбу, фарш из дорады. В другое время они оба от души посмеялись бы над таким названием, но в этот зловещий вечер все шло не так, и рыба скоро оказалась в помойке.

Дюваль вышел в сад. Ночь уже наступила. Чувствовался конец августа. "Может, любовь подобна фруктам? - думал Дюваль. - Она бывает летней, весенней, любовь, изжаленная осами и падающая с деревьев, а еще такая, которую забывают на полке. А моя? Созреет ли она когда-нибудь?" Обернувшись, он увидел отсвет ночника в комнате Клер. Он попытался представить себе обледеневший сад, затяжные дожди, треск льдинок под ногами. А потом будет новый год…, а за ним другой. Он прислонился к стволу вишни. Когда сигарета опалила ему пальцы, он вернулся в дом. Спит ли она? О чем думает? Об этой глупой ссоре? Надо бы сказать ей, чтобы забыла о ней, и как можно скорее.

Она пыталась что-то писать. Бумага не слушалась. Клер беспорядочно старалась изо всех сил. Дюваль слегка поворчал на нее.

- Завтра утром у тебя будет для этого время, а теперь спать, ты устала… Я тоже. Мы слишком разволновались.

Он хотел отнять у нее листок, но она так закричала, что он сдался.

- Ну, раз ты хочешь продолжать, то не стану мешать. Что это за буква? "Б"? Начни снова, я подержу бумагу. Ах, "Д", нет, это же "П"… неплохо получилось.

Затем она начертила "Р". Дыхание ее участилось, рот скривился. Дюваль понял, что это было не просто упражнение, а что-то важное.

"ПР". Не начало ли это фамилии?

Она продолжала писать с таким усилием, как-будто перед ней была дорога с множеством препятствий.

- ПРО… Это начало названия того места, откуда ты приехала?

Она не слушала. Следующая буква досталась ей просто. Это была "С".

- ПРОС?… Ах, прости? Так?

Она положила карандаш, и в глазах ее засветилось удовольствие. Они сверкали как драгоценные камни. Дюваль опустился перед ней на колени, обнял ее.

- Прости! Это я должен просить прощения. Ведь я такой… Черт возьми, я готов не знаю что сделать… Малышка Клер! Да, мне было плохо. Я расстроился из-за пустяков. Теперь все прошло.

Он обнял ее и лег рядом.

- Очень важно, чтобы ты ничего от меня не скрывала. А на то, что ты делала до нашей встречи, мне плевать. Знаешь, я хочу, чтобы между нами… не знаю, как сказать… не было даже такой преграды как кожа… чтобы мы были друг для друга прозрачны. Ну, как медузы в море, что ли. Не знаю, правда, понимают ли медузы в любви. Пусть каждый будет розой, раскрывающейся для другого.

Клер ровно дышала. Она спала. Дюваль вздохнул.

- Ну вот, ты меня покинула. Как ты теперь далеко от меня… Как это трудно - быть вместе. Но если ты заснула, значит, доверилась мне.

Он умолк, оставшись наедине с этой вновь обретенной радостью, словно путник у костра: с одной стороны можно обжечься, с другой - замерзнуть. Наконец, он тоже заснул. Ночью он вдруг внезапно проснулся, словно боясь опоздать на ночной поезд. Голова его была ясной, внимание сосредоточенным. Ему захотелось пить. Часы показывали без четверти двенадцать.

Рауль в одних носках спустился на кухню и открыл банку пива. Сон совсем пропал. Он закурил, надел ботинки и выглянул за дверь. За оградой он увидел чей-то силуэт, который вдруг растаял. Рауль подбежал к калитке, но она оказалась на замке. Тщетно он вытягивал шею, вглядываясь вдаль, но ничего не было видно.

А что тут такого?! Погода прекрасная. Любой прохожий имеет право гулять, где ему вздумается и задержаться у решетки, чтобы вдохнуть ароматы сада. Глупо так волноваться и впадать в панику. Он еще немного послушал ночь, прежде чем повернуть назад. Конечно, какой-нибудь полоумный! Он проверил запоры и только после этого поднялся к себе и улегся, повторяя, как автомат, успокоительные доводы, которые знал наизусть.

Отчего же тогда исчез его сон? Почему в ящике оказались каннские фотографии? За что Клер просила прощения? Да… Вот именно: за что?! Может, здесь какой-то умысел с целью убрать Веронику? Неясного было много. А теперь еще этот силуэт за калиткой сада, который снова вызвал к жизни прошлые подозрения. Где же, наконец, снотворное? Сегодня не обойтись без хорошей дозы.

Сон еще не унес Дюваля, а силуэт, тень возникла снова. Это прохожий… прохожий…