Жизнь Вивекананды

VIII. Основание Ramakrishna Mission

Истинный вождь человечества сознает себя вождем. Вивекананда знал, что, для того чтобы вести народы к завоеванию идеала, мало воодушевить их; нужно еще создать вокруг них духовное воинство. Кто хочет воспитать народ, должен сначала воспитать избранных! Типы нового человека. Предшественников, которые не только опережают, но и подготовляют будущее. Ибо самое их существование является предвосхищением грядущего строя.

Вот почему Вивекананда, как только освободился после триумфов в Мадрасе и Калькутте[179], поспешил снова заняться своим монастырем в Алумбазаре[180].

Ему предстояло много дела, чтобы его "гуру-бхаи"[181] могли подняться до уровня его мысли. Могущественный странник обошел весь свет, и взгляд его охватывал обширные горизонты, в то время как они благочестиво сидели у очага и охраняли устарелые традиции. Они любили своего великого брата, но не узнавали его. Они не могли уяснить себе новый идеал социального и национального служения, захватывавший его. Им было трудно принести ему в жертву свои правоверные предрассудки, свою свободную и тихую жизнь в уединенном размышлении; и, по совести, им не так трудно было обосновать свой набожный эгоизм самыми святыми принципами. Они приводили даже в пример своего учителя Рамакришну и его отрешение от мира. Но Вивекананда намерен был оставаться истинным преемником глубокой мысли Рамакришны. В своих получивших громкую известность речах в Мадрасе и Калькутте[182] он не переставал говорить от имени Рамакришны: "мой учитель, мой идеал, мой герой, мое божество в этой жизни…" Он считал себя самого голосом Парамахамсы, он даже доходил до того, что не признавал за собой заслуги какой бы то ни было инициативы или новой мысли, приписывая себе лишь роль верного слуги, который в точности исполняет приказы господина: "Если я когда-либо выполнил что-либо мыслью, словом или делом, если когда-либо с моих уст слетело слово, которое было полезно кому бы то ни было в этом мире, я не имею на него никаких прав: все принадлежит ему одному… От меня — только слабость. Все, что во мне сильного, здорового, живительного, все это его вдохновение, его слово, это — он сам!"

Два Рамакришны — тот, которого пестовали ученики, остававшиеся в голубятне, и тот, что, несомый своим великим учеником, осенил весь мир широко развернутыми крыльями, — роковым образом должны были столкнуться. Но кто будет победителем — было ясно заранее: за него говорила не только громадная власть юного триумфатора, не только превосходство его таланта и шум приветствий Индии, но и любовь, которую к нему питали друзья и которую проявлял к нему Рамакришна. Он был помазанник Учителя.

Поэтому они приняли, не разделяя их, однако, в глубине души, предписания, установленные для них Вивеканандой. Он принудил их принять в свою общину европейских учеников. Он наложил на них обязанности социального служения и помощи. Он строго запретил им продолжать думать о себе, о своем спасении. Он пришел, объявил он, создать новый орден саньяси, которые, если нужно, пошли бы в ад для избавления других[183]. Довольно бесплодного бога уединенных молитв! Пусть они поклоняются богу-жизни, ближнему Вирату, который присутствует во всех живых душах! И пусть проснется от их голоса "лев Брахмана", спящий в сердцах всех![184]

Так повелительно звучали предписания юного учителя, что послушные братья, из которых, однако, многие были старше его, повиновались — может быть, даже прежде, чем поверили[185]. И первый, кто подал пример и оторвался от монашеского очага, был тот, кому как раз было всего труднее оторваться, ибо он не покидал его ни разу за все двенадцать лет: Рамакришнананда. Он отправился в Мадрас и основал там отделение, чтобы распространять в южной Индии основы веданты. Затем ушли Сарадананда и Абхедананда. И наиболее горячо проникнутый духом "служения" Акхандананда (Гангадхар) отправился в Муршидабад, где свирепствовал голод, и посвятил себя несчастным[186].

Так испытывали себя, пока без системы и без плана, очаги служения (Севашрамы) для великой индийской общины.

Но Вивекананда лихорадочно стремился к тому, чтобы система и план были установлены как можно скорее и навсегда. Ему нельзя было терять ни одного дня. Сверхчеловеческое расходование сил, которое понадобилось ему в первые месяцы возвращения в Индию, чтобы привести в движение массы, вызвало резкий рецидив его болезни. Он был вынужден уже с весны этого года дважды удаляться в горы, в Дарджилинг, в Альмору, чтобы отдохнуть — в первый раз несколько недель, во второй (с 6 мая до конца июля) на два с половиной месяца.

В промежутке у него хватило сил основать новый орден: Ramakrishna Mission, который живет и продолжает его дело и сейчас.

* * *

Первого мая 1897 года все монахи и светские ученики Вивекананды были созваны в Калькутте в жилище одного из них, Баларама. Вивекананда говорил там, как учитель. Он сказал, что без твердой организации нельзя установить ничего прочного. В такой стране, как Индия, было бы неосторожно основывать для начала такую организацию по республиканской системе, где каждый имеет одинаковый голос и решения принимаются большинством. К этому своевременно будет перейти, когда все члены научатся подчинять свои интересы и свои личные желания общему благу. В настоящее время необходим был диктатор. В конце концов, он, как и другие, действовал лишь в качестве служителя общего хозяина — "In nomine et in signo Ramakrishna".

Он заставил их принять следующие положения[187]:

I. Основывается Ассоциация под именем Ramakrishna Mission.

II. Ее цель — проповедовать истины, которые Рамакришна, для блага человечества, высказывал и осуществил в действительности примером своей собственной жизни, а также помогать другим следовать им в своей жизни для их мирского, умственного и духовного усовершенствования.

III. Ее обязанность — направлять в соответствующем духе активные силы этого движения, начатого Рамакришной, "для установления братства между приверженцами различных религий, помня, что все они — лишь различные формы единой вечной религии".

IV. Ее методы действия: 1) "приготовлять людей к преподаванию знаний и наук, могущих служить к увеличению материального и духовного благосостояния масс"; 2) "поощрять искусства и ремесла и оказывать поддержку"; 3) внедрять и распространять в массах ведантические и иные религиозные идеи в том виде, как они были разъяснены в жизни Рамакришны.

V. У нее будут две отрасли деятельности: 1) одна индийская — она будет иметь целью основывать матхи (монастыри) и ашрамы (обители, приюты) в различных местностях Индии, для воспитания саньяси и светских лиц (глав семьи), "желающих посвятить свою жизнь воспитанию народа", переходя из провинции в провинцию; 2) другая — заграничная: она будет посылать членов ордена за пределы Индии, чтобы основывать там духовные центры и чтоб "создать атмосферу взаимопомощи и взаимного расположения между Индией и другими странами".

VI. Так как цели и идеалы Миссии чисто духовные и гуманитарные, она не будет и не должна иметь никакой связи с политикой.

Читатель отметит чисто социальный, гуманитарный и "всечеловеческий" — аполитичный характер ордена, основанного Вивеканандой. Вместо того чтобы противоставить, как в большинстве религий, веру разуму и стремлениям современной жизни, он первое место отводит науке: он имеет в виду участвовать в прогрессе как духовном, так и материальном, поощрять искусства и ремесла. Но его настоящая цель — благо масс. Что касается до его веры, то он утверждает, что сущность ее — стремление установить братство между различными религиями, синтез которых составляет вечную религию. Все это — под эгидой человека с великим сердцем, который охватывал в своей любви все человечество: Рамакришны.

"Священный лебедь" пускается в свой полет. Первым взмахом крыльев он осеняет весь мир. Если кто желает видеть мечту о полете в ее полном осуществлении, такой, какой она жила в мысли основателя, пусть прочтет в большой "Жизни Вивекананды" пророческую беседу Вивекананды "Сарат Чандра Чакраварти"[188].

Пока что приступили к избранию руководящих лиц. Вивекананда, главный председатель, назначил Брахма-нанду и Йогананду председателем и вице-председателем центра в Калькутте. Собирались по воскресеньям после полудня у Баларама[189]. Вивекананда немедля принялся за двойное дело — общественного служения и преподавания веданты[190].

* * *

Повинуясь ему, монахи, однако, с трудом ему следовали, и между ними возникали довольно бурные, хотя и всегда дружеские споры. Вивекананда не всегда мог сдержать свою страстность и резкость, усугублявшуюся его скрытой болезнью; возражавшие ему подчас чувствовали остроту его когтей. Но они принимали это благодушно; это — царственное развлечение. Они — как и он — были уверены во взаимной привязанности.

Временами их еще охватывала тоска по созерцательной жизни и по Рамакришне, владыке экстаза. Как сладко им было бы свести деятельность Ramakrishna Mission к церковному культу, располагающему к мечтательному бездействию. Но Вивекананда сурово одергивал их.

"Разве вы хотите замкнуть Рамакришну в ваших собственных границах? Я разрушу эти границы!.. Рамакришна гораздо выше, чем думают его ученики![191] Он воплощение бесконечных духовных идей, способных к бесконечному развитию. Один его взгляд мог бы создать тысячу Вивекананд… Я буду распространять его идеи во всем мире…"

Как бы ни был ему дорог Рамакришна-человек, его слово было ему еще дороже. Он не собирался воздвигать алтарь новому богу[192], но хотел пролить над людьми манну его мысли. И эта мысль была прежде всего действием. "Религия должна быть практической, чтобы быть религией"[193]. "Наилучшей же религией" было в его глазах — "видеть Шиву во всех живых людях и особенно в бедных". Он желал бы, "чтобы каждый человек брал к себе каждый день одного, шесть, двенадцать слепых, больных, голодных, чтобы кормить их, ухаживать за ними, воздавать им то же поклонение, как Шиве и Вишну в храмах"[194].

Однако он остерегался внести сюда в каком бы то ни было замаскированном виде сентиментальность, которую он преследовал всюду. Эта тенденция находила себе слишком благодарную почву в Бенгалии. Она под конец задушила всякие остатки мужественной силы, и Вивекананда восставал против нее с тем большей яростью, что (нижеследующая сцена показывает это в трогательной форме) ему приходилось вырывать ее даже из самого себя, чтобы действовать.

Однажды один из братьев-монахов шутливо упрекнул его в том, что он вводит в чисто экстатическое учение Рамакришны западные идеи: всю эту организацию, деятельность, служение, которых Рамакришна не допустил бы. Вивекананда сначала возражал иронически, с несколько резким юмором, своему собеседнику, и косвенно — остальным слушателям, ибо он чувствовал, что они заодно с ним.

— Что знаете вы обо всем этом? Вы, невежды!.. Ваше обучение остановилось, как у того глупца, на первой букве бенгальского алфавита "К", потому что она напоминала ему Кришну и он не мог продолжать из-за слез, которые текли у него по щекам… Вы сентиментальны до глупости. Что вы понимаете в религии? Вы годитесь лишь на то, чтобы говорить со сложенными руками: "О Господь! Как прекрасен твой нос! Как великолепны твои глаза!" и прочие глупости… И вы думаете, что ваше спасение обеспечено и что Шри Рамакришна придет в ваш последний час, чтобы взять вас за руку и отвести на самые высокие небеса. Учение, публичная проповедь — это, по-вашему, майя, потому что он сказал однажды: ищите и найдите Бога прежде всего! Делать добро миру — это самонадеянность!.. Как будто достигнуть Бога — такая простая вещь! Как будто сам он настолько глуп, чтоб стать игрушкой в руках какого-то идиота!..

Затем внезапно он загремел:

— Вы воображаете, что постигли Шри Рамакришну лучше, чем я? Вы воображаете, что джнана — это сухое знание, к которому проходят через пустыню, умертвив сердце? Ваша бхакти[195] — сентиментальная глупость, которая делает вас бессильными. Вы хотите проповедовать Рамакришну так, как вы его поняли? Это — крайне мало!.. Руки прочь! Кому нужен ваш Рамакришна? Кому нужны ваши бхакти и мукти? Кому нужно то, что говорят ваши писания? Я с радостью готов пойти в тысячу преисподних, если я смогу разбудить моих соотечественников, погруженных в бездействие, заставить их стать на собственные ноги, сделать их людьми, как требует дух карма-йоги…[196] Я не прислужник Рамакришны или кого бы то ни было другого! Я служитель того, кто служит и помогает другим, не заботясь о своих собственных бхакти и мукти!..[197]

Лицо его пылало, — говорит один из очевидцев, — глаза сверкали, голос прерывался, тело сотрясалось. Внезапно он скрылся в свою комнату… Остальные, пораженные, молчали. Через несколько минут один из них пошел в комнату посмотреть. Вивекананда был погружен в размышления. Они ждали в безмолвии… Через час Вивекананда вернулся. Лицо его еще хранило следы великой бури. Но он вновь обрел спокойствие. Он сказал им кротко:

— У того, кто достиг бхакти, нервы и сердце так тонки и нежны, что не могут вынести даже прикосновения цветка. Знаете ли вы, что сейчас я даже не в состоянии читать роман? Я не могу думать о Шри Рамакришне без того, чтобы моя душа не переворачивалась. Я стараюсь поэтому сдержать кипение бхакти внутри себя. Я непрестанно стараюсь связать себя железными цепями джнана. Ибо дело мое для моей родины-матери еще не завершено, и мое Откровение миру еще не сообщено полностью. Поэтому, как только я вижу, что чувства бхакти вновь грозят ворваться, я их сурово бичую, я делаюсь твердым, как камень, призываю строгую джнану… О, мне нужно завершить великое дело! Я раб Рамакришны, который оставил меня, чтобы довершить его дело, и не дает мне покоя, пока я его не кончу… О, его любовь ко мне!..

Он задыхался от волнения. Тогда Йогананда постарался отвлечь его, ибо они боялись нового взрыва[198].

Начиная с этого дня, ни одного слова протеста не поднималось против методов, принятых Вивеканандой. Что могли бы они возразить, чего бы он сам уже не думал? Они читали в глубинах великой, измученной души.

* * *

Всякая миссия — драма. Она осуществляется за счет того, кто ее принимает, за счет части его природы, его покоя, его здоровья, часто — за счет его прирожденных стремлений. Природа Вивекананды была близка природе людей его расы, их мечтаниям о Боге, их потребности бежать от жизни и мира, путем ли размышления и познания, путем ли экстаза любви, или, как у странствующего монаха, — вечного полета, свободного от уз духа, который не задерживается нигде, чтобы не утратить соприкосновения с Универсальным Единым. Кто близко присматривается к нему, часто слышит вырывающийся из его груди вздох усталости и сожаления[199].

Но не он избрал для себя свою жизнь. Его миссия сделала за него выбор.

— Для меня нет отдыха. То, что Рамакришна называл Кали, овладело моей душой и моим телом за три или четыре дня до того, как он покинул землю[200]. И эта Сила принуждает меня трудиться, трудиться и никогда не дает мне думать о моих личных потребностях.

Ему нужно забыть себя, забыть свои желания, свое благо, самое свое спасение ради блага других[201].

И ему нужно внушить эту веру своему апостольскому воинству. Но это возможно сделать, лишь возбуждая их энергию и активность. Ему приходится иметь дело с народом "диспептиков", которые опьяняются своей собственной сентиментальностью[202], поэтому он делается с ними суровым, желая закалить их. Он хочет "на всяком поле деятельности воздвигнуть строгое величие духа, возжигающее героизм". Путем труда, физического и духовного, путем научных исследований, путем служения людям. Если он придает такое значение преподаванию веданты, то потому, что в ней он видит наилучшее стимулирующее средство.

Оживить страну гремящими звуками ведической музыки.

Он насилует сердце — сердце других — свое собственное. Однако он хорошо знает, что и сердце — также источник божественного. Он не хочет задушить его. Но вождь людей хочет отвести ему подобающее место. Там, где сердце хочет господствовать, он унижает его. Где оно унижено, он возвышает его[203]. Он хочет, чтобы везде царило равновесие внутренних сил[204], имея в виду основную цель — цель служения человечеству, ибо она не ждет: не ждут темнота, страдания, нищета народных масс.

Конечно, равновесие никогда не бывает устойчиво, его трудно достигнуть, еще труднее поддержать, особенно у этих народов, живущих крайностями, которые в один миг могут перейти от пламени экзальтации к пеплу смерти желаний. Это достигается в двадцать раз труднее у такого человека, разрываемого двадцатью противоположными демонами, верой, наукой, искусством, действием, всеми страстями победы и движения. И прекрасно, что он мог сохранить до конца в своих руках, горящих от лихорадки, весы, не наклонявшиеся ни к одному из полюсов: жгучему магниту Абсолютного (адвайты) и непреодолимому призыву страдающего человечества. И он так близок нам потому, что в моменты, когда равновесие более невозможно, когда необходим выбор, тогда верх берет последнее: он жертвует всем жалости[205], - как говорит Бетховен, его великий европейский брат: "Der armen leidenden Menschheit".

Прекрасным доказательством этого является трогательный эпизод с Гиришем.

Напомним, что этот друг Рамакришны — знаменитый бенгальский драматург, писатель и артист, который вел жизнь "свободную"[206] в двояком смысле нашего классического века до той минуты, когда снисходительный и проницательный рыбак на Ганге уловил на удочку его душу, — с тех пор стал (не покидая мира) самым искренним, самым пламенным из обращенных; он жил теперь в непрестанном восхищении "верой через любовь" — бхакти-йогой. Но он сохранил свою свободу выражения; и все ученики Рамакришны относились к нему с большим почтением в память Учителя.

Однажды он вошел в тот момент, когда Вивекананда беседовал со своими учениками на тему весьма отвлеченной философии. Вивекананда, прервав свою речь, сказал ему тоном дружеской насмешки:

— Однако, Гириш, вы никогда не давали себе труда изучить эти вещи, вы всё проводили дни с вашими Кришной и Вишну?

Гириш ответил:

— Однако, Нарен, вы всё читали и перечитывали ваши Веды и Веданты?.. А скажите мне, нашли ли вы в них средства, прописанные против стонов и криков голодных ртов, против отвратительных грехов, против бесчисленных страданий и болезней, с которыми встречаешься каждый день? В таком-то доме мать, которая недавно кормила пятьдесят ртов, теперь вот уже три дня не имеет чем накормить себя и своих детей. Жену такого-то изнасиловали и замучили до смерти негодяи. Молодая вдова такого-то погибла от попыток аборта, чтоб скрыть свой позор… Скажите, Нарен, какие предупредительные лекарства против этих болезней вы нашли в Ведах?..

И Гириш, продолжая говорить в том же тоне горькой иронии, рисовал мрачную картину общества. Вивекананда молчал, охваченный волнением, и слезы выступили у него на глазах. Он не мог больше, он задыхался; внезапно он вышел из комнаты. Тогда Гириш сказал ученикам:

— Вы видели обширное сердце вашего гуру? Я почитаю его не столько за его познания и его мощный ум, сколько за его сердце, оплакивающее несчастья человечества. Как только он услышал о них (заметьте это хорошенько!), все его Веды и Веданты исчезли; все его знания, все образование, которые он проявлял только что, были брошены за борт; и все его существо наполнилось до краев молоком участия к человечеству. Ваш Свамиджи в такой же мере джнани и пандит (то есть ученый), как и возлюбленный бога и человечества…

Вивекананда вернулся. Он сказал Сарадананде — и его голос проникал в душу, — что страдание грызет его сердце, когда он думает о страданиях своих соотечественников, и что нужно немедленно основать очаг для этих несчастных. И, обращаясь к Гиришу, добавил:

— Ах, Гириш! Даже если бы я должен был испытать тысячу рождений, чтобы облегчить страдания мира, — что я говорю? — чтоб отвратить страдание хотя бы от одного человека, — с какой радостью я пошел бы на это!..[207]

* * *

Великодушная страсть этого великого растерзанного сердца передалась и его братьям и ученикам. Все посвятили себя многообразным формам служения человечеству, которые он им указывал.

В течение четырех или пяти летних месяцев 1897 года Акхандананда с помощью двух учеников, посланных ему Вивеканандой, кормил и лечил от малярии сотни бедняков в округе Муршидабад, в Бенгалии; он собирал покинутых детей и основал в Могуле приют, затем ряд других. С чисто францисканским терпением и любовью Акхандананда посвятил себя воспитанию этих малышей, без различия каст и религий. В 1899 г. он, наряду с ремеслами: тканьем, шитьем, плотничьим делом, шелководством, — обучал их чтению, письму, арифметике и английскому языку.

В том же 1897 году Триганутита открывает в Динаджпаре пункт помощи голодающим; за два месяца он оказывает помощь 84 деревням. Другие подобные центры открываются в Дакшинесваре и Калькутте.

В следующем году, в апреле-мае 1898 года, можно было видеть мобилизацию Миссии Рамакришны, всей целиком, на борьбу с чумой, разразившейся в Калькутте. Вивекананда, больной, поспешно вернулся с Гималаев, чтобы руководить помощью. Денег не хватало. Все имевшиеся средства только что были истрачены на покупку участка земли для постройки нового монастыря. Вивекананда не колебался ни минуты.

"Продавайте все, если нужно, — приказал он. — Мы саньяси, мы всегда должны быть готовы спать под деревом и кормиться дневным подаянием".

Был нанят обширный участок, на нем были устроены санитарные бараки, в которых соблюдались одновременно и правила гигиены, и индусские религиозные предписания. Появились в большом числе добровольные помощники. Вивекананда принял начальство над ними и велел чистить улицы и дома. Помощь, оказанная Миссией, сделала ее имя популярным в Калькутте.

В 1899 году чума возобновилась, и работа Миссии шла энергично. Вивекананда ходил в лачуги, чтобы ободрить работавших. Во главе этого дела была поставлена Sister Nivedita (Маргарет Нобль), недавно приехавшая из Европы, и Свами Садананда и Шивананда с помощью нескольких других. Они следили за дезинфекцией и чистотой в четырех главнейших бедных кварталах Калькутты. Вивекананда созвал студентов на митинг (апрель 1899 года); он напомнил им их обязанности во время стихийных бедствий. Они организовались в отряды, чтоб инспектировать беднейшие дома, раздавать брошюры по гигиене и подавать пример работой на свалках. Каждое воскресенье они приходили на собрания Ramakrishna Mission давать отчет Sister Nivedita.

Миссия приняла также священный обычай справлять в годовщину рождения Рамакришны праздник бедных, тысячи которых и сейчас кормятся в этот день во всех центрах Ордена.

Так возник в Индии новый дух солидарности и братского общения между всеми классами народа.

Параллельно этому делу общественной взаимопомощи, организовалось дело ведантического воспитания и проповеди. Вивекананда желал, чтобы Индия имела "исламское тело и ведантический дух". С 1897 года Рамакришнананда, который продолжал свои чтения в Мадрасе и окрестностях, открыл одиннадцать школ в предместьях Мадраса; он одновременно вел дело просвещения и помощи голодающим. В середине того же года Вивекананда послал Шивананду на Цейлон для ведантической проповеди. Священная страсть овладевала воспитателями. Вивекананда с радостью слышал, как одна начальница женской школы, которую он посетил, говорила ему:

"Я поклоняюсь этим девушкам, как Богу (Bhagavad), я не знаю иного культа".

Менее чем через два месяца после основания Ramakrishna Mission Вивекананда, вынужденный прервать свою собственную работу и заняться на несколько недель лечением в Альморе, мог уже написать:

"Движение начато. Оно уже не остановится" (9 июля 1897 года).

"…Одна мысль горела в моем мозгу: пустить в ход машину, чтоб поднять массы в Индии, и я до известной степени достиг этого. Ваше сердце радовалось бы, видя, как работают мои мальчики среди голода, нищеты, болезни, ухаживая за парией, больным холерой, валяющимся на рогожной постели или кормя умирающего от голода чандалу[208]. Господь посылает им всем помощь… Он со мной, Возлюбленный, как был со мной, когда я жил в Америке и Англии или странствовал по Индии!.. Я чувствую, что моя задача выполнена. Мне остается самое большее три или четыре года жизни[209]. Я потерял всякое желание спастись сам. Я никогда не искал земных наслаждений. Мне необходимо как следует привести машину в ход, и тогда, уверившись, что я в Индии, ради блага человечества, привел в действие рычаг, который никакая сила не сможет сбросить, я засну, не заботясь о том, что случится дальше. И пусть я рождаюсь вновь и вновь и терплю тысячи мучений ради поклонения единому существующему Богу, единому Богу, в которого я верю, — Общей Совокупности всех живущих!.."[210]

Он использовал всякое облегчение от болезни, чтоб удесятерять свои усилия. С августа по декабрь 1897 года он как вихрь пролетает по северной Индии, по Пенджабу и Кашмиру, оплодотворяя их своим словом, изучая с магараджей организацию большого адвайтистского монастыря в Кашмире, проповедуя студентам четырех колледжей в Лагоре силу и веру в человека, как подготовку к вере в бога, объединяя их в независимое от всяких сект общество помощи, гигиены и воспитания народа, неустанно переделывая характер людей, помогая человеку рождать Бога. Все время он испытывает веру — действием. Он пытается смягчить социальные несправедливости, сближая браками касты и подразделения каст, улучшая условия находящихся вне каст, заботясь об участи незамужних женщин и индусских вдов, борясь повсюду с сектантством, с пустым формализмом, с "неприкасаемостью", как он выражается. И в то же время (оба дела дополняют одно другое) он работает над перестройкой индусского ума, распространяя подлинное санскритское знание, стараясь слить его с наукой Запада, преобразуя индийские университеты, которые должны давать не дипломированных чиновников, а людей.

Никакой мысли о Hind Swaraj, политической независимости Индии, направленной против Англии. Он рассчитывает на сотрудничество Англии, как и всего мира. И действительно, Англия сотрудничала: не государство, но англо-саксонские ученики несли Свами из Лондона и из Нью-Йорка свою личную преданность и денежные суммы, достаточные для приобретения земли и постройки большого монастыря в Белуре[211].

1898 год был большей частью посвящен налаживанию новых ячеек Ramakrishna Math, основанию газет или журналов, которые являлись интеллектуальными органами Ордена и его орудием воспитания Индии[212].

Но главное значение этого года (1898) было в том, что в этом году были приняты Вивеканандой его западные ученики.

Они прибыли на его зов: мисс Маргарет Нобль в конце января, чтобы образовать вместе с мисс Мюллер образцовые институты для воспитания индийских женщин, мистрисс Оле Булль и мисс Жозефина Мак-Леод — в феврале[213]. В марте Маргарет Нобль приняла обет брахмачарья и имя Ниведиты ("посвященная"). Вивекананда горячо приветствовал ее перед публикой в Калькутте, как дар Англии Индии[214]. И, чтобы прочнее искоренить в ней всю власть воспоминаний, предрассудков и привычек ее страны[215], он взял ее вместе с группой учеников в путешествие на несколько месяцев в Индию прошлого[216].

Но любопытно, что, желая погрузить в религиозную бездну своего народа души своих спутников, он сам погрузился в нее так глубоко, что она, казалось, поглотила его. Великий адвайтист, поборник Абсолютного без образа и без лика, на глазах у всех прошел через кризис пожирающей страсти к легендарным богам, к царственной чете — Шиве и Матери. Без сомнения, он при этом лишь следовал примеру своего учителя Рамакришны, который также целые годы переживал экстаз любви к прекрасной богине. Но здесь поражает то, что Вивекананда приходит к нему после того, как овладел Абсолютным, а не до этого; и в свою страсть к ним он вносит трагическую пылкость своей природы, которая окрашивает его богов, в особенности Кали, совсем иной атмосферой, чем та, которой окружала их любовная нежность Рамакришны.

После пребывания в Альморе, где поселились Севье и где должен был быть воздвигнут Адвайта Ашрам, затем после путешествия в Кашмир на трех маленьких пароходах, которые поднимались по реке в Сринагарской долине, — Вивекананда предпринял в конце июля 1898 года, вместе с Ниведитой, большое паломничество в Амарнатскую пещеру, в ледяное ущелье западных Гималаев. Они присоединились к толпе из двух-трех тысяч паломников, разбивавшей на каждой остановке целый город палаток. И Ниведита была свидетельницей внезапной перемены, происходившей в ее учителе. Он стал одним из тысяч, соблюдая обряды самым тщательным образом, наряду с наиболее смиренными. Чтобы достигнуть цели, приходилось карабкаться целые дни по крутым склонам, совершать опасные переходы, идти несколько километров по ледникам, погружаться, несмотря на холод, в священные потоки… Второго августа, в день годового праздника, они подошли к огромной пещере, которая могла бы вместить целый собор: в глубине возвышался большой, изваянный изо льда Шива, в форме lingam. Каждый должен был войти в пещеру нагим, с телом, посыпанным пеплом. Оставшись позади всех и дрожа от волнения, Вивекананда вошел, близкий к обмороку; и там ему, простертому в темноте перед этой белизной, среди сотен поющих голосов, было видение… Ему явился Шива…

Он никогда не хотел рассказать о том, что он видел и слышал… Но впечатление, произведенное видением на его перенапряженные нервы, было таково, что он едва не умер. Когда он вышел из грота, у него оказалось кровоизлияние в левом глазу и расширение сердца, от которого ему не суждено было оправиться. С тех пор целые недели он говорит лишь о Шиве, он видит Шиву везде, он проникнут им: Гималаи в снегу — это Шива на своем троне.

Месяцем позднее им, в свою очередь, овладевает Мать — Кали. Она присутствует всюду, Божественное Материнство. Он поклоняется ей даже в лице четырехлетней девочки. Но она проявляется перед ним не только в этом умиротворенном виде. Его интенсивное размышление приводит его к постижению темного лика символа. Ему является могучее видение Кали, сила разрушения, скрытая за завесой жизни, — страшное Единое, покрытое прахом живых, уходящее в небытие, пылью всех явлений, поднятой его ногами. Ночью, в лихорадке, он ощупью пишет свою знаменитую поэму "Кали-Мать" и падает в изнеможении:

Он говорил Ниведите:

— Учитесь познавать Мать в Зле, Ужасе, Страдании, в Небытии, так же как в Кротости и Радости!.. О Мать! Глупцы обвивают твою шею гирляндами цветов, затем отступают, пораженные ужасом, и называют тебя именем Милосердной… Размышляйте о Смерти! Поклоняйтесь Ужасному! Лишь через культ Ужасного может быть побеждено Ужасное и достигнуто бессмертие… Есть счастье даже в мучении. Мать — тоже Брахман. Даже и проклятие — благословение. Сердце должно стать местом сожжения. Гордость, эгоизм, желания, — пусть все обратится в пепел! Тогда, только тогда придет Мать!..

И англичанка, захваченная ураганом, с ужасом видела в вихре Космоса, вызванном индийским провидцем, крушение незыблемого порядка и опоры ее западной веры. Она пишет:

"Когда он говорил, я с изумлением открывала эгоизм, лежащий в основе веры в Бога-Провидение, благоволящего, утешающего, отстраняющего Бога, живущего в вулкане. Я открыла, что этот культ, в сущности (как говорит индус) — простая сделка (двойной счет) с Богом. И я постигла смелую Истину, бесконечно более высокую, того учения, которое показывает нам Бога, проявляющегося во зле, как и в добре. Я увидела, что истинное отношение, подобающее человеческому духу, это, согласно суровому слову Вивекананды, — искать не Жизни, а Смерти, броситься на острие меча, сделаться Единым с Ужасным и навсегда…"

Мы узнаем здесь ту, доведенную до пароксизма, героическую волю, которая является душой всех действий Вивекананды. Бесстрашная Истина, не признающая никакого смягчения, требующая, чтоб ее видели в ее грозной наготе. Вера, не ждущая ничего взамен своего бескорыстного дара — презирающая барышничество всяких "обоюдных деяний", обещающих вам рай, — вера, неразрушимая энергия которой подобна стали на наковальне под ударами кующего молота[218].

Наши великие христианские аскеты также знали — знают и сейчас — это мужественное наслаждение. Сам Паскаль изведал его. Но, тогда как их оно приводило к отрешению от действия, Вивекананда ощущал от него как бы ожог каленым железом, который заставлял волю вздыбиться и с удесятеренной силой ринуться в сражение.

"Он сливался со всеми страданиями мира. Было впечатление, — пишет Ниведита, — что никто из живущих не мог быть затронут так, чтоб он не ощущал удара Вивекананды. И никакой удар, даже смерть, не мог исторгнуть у него ничего, кроме любви и благословения"[219].

"Я поцеловал, — говорил он, — лицо смерти!"

Он был одержим ею несколько месяцев. Он не слышал иного голоса, кроме голоса Матери. Это отозвалось на его здоровье. Когда он вернулся, его монахи были испуганы происшедшей с ним переменой. Он оставался погруженным в сосредоточение, из которого его нельзя было вывести, даже повторив десять раз один и тот же вопрос. Он признавал, что причиной этого было "интенсивное tapasya" (пламя аскезы):

"С тех пор Шива вошел в мой мозг и не хочет более покинуть его…"[220]

Рационалистическим европейским умам, которым претят эти наваждения отдельных богов, полезно напомнить объяснение, данное Вивеканандой в следующем году его товарищам:

"Совокупность всех живых (не только людей) — есть личный бог. — Воле целого ничто не может противостоять. Это мы и знаем под именем Закона. И это — то же, что мы называем Шива, Кали и т. д.

В своем презрении к трусости души он шел так далеко, что готов был предпочесть ей силу преступления[221]. И более, чем когда-либо, он был убежден в необходимости сочетать Восток с Западом. Он видел и в том и в другом, и в Индии и в Европе "два организма в расцвете юности… двух великанов жизненного опыта, ни один из которых еще не достиг зрелости и полноты". Они должны помогать друг другу, уважая друг друга в своем свободном развитии. Он запрещает себе критиковать их недостатки, которые у обоих происходят от неблагодарного возраста. Пусть они растут рука об руку![222]

Но мощная эмоциональность великого индуса рисовала огненными образами то, что для европейских умов остается лишь в виде рассуждений. Ни на один момент это не поколебало его глубокой веры в адвайту. Но, идя путем, противоположным пути Рамакришны, он пришел к той ступени всеобщего понимания — той вершине мысли, в которой он был одновременно окружностью и центром: вся совокупность душ и каждая из них — и А. У. М.[223], который их объединяет и разрешается сам в вечные Нада — начальную точку и конец двойного движения, не имеющего конца.

Его братья монахи с этого времени сохранили глубокое убеждение в его тождественности с Рамакришной. Премананда спрашивает его:

— Разве вы и Рамакришна — различны?

* * *

Он возвратился в монастырь, в новый матх Белура, который он освящает 9 декабря 1898 года. На несколько дней ранее, в Калькутте, 12 ноября, в день праздника Матери, открылась школа для девочек, под руководством Ниведиты. Несмотря на болезнь, на удушающие приступы астмы, после которых он выходил с лицом синим, как у утопленника, он энергично организует Миссию с помощью Сарадананды. В улье кипит работа. Там обучают санскриту, восточной и западной философии, ручному труду и размышлению. Он сам подает пример; после уроков метафизики копает сад, роет колодец, месит хлеб[224]. Он — живой гимн Труду.

"Только великий монах (в широком смысле: человек, посвятивший себя служению Абсолютному) может быть великим работником: ибо он не имеет привязи… Нет более великих работников, чем Будда и Христос. Нет мирского труда. Всякий труд — поклонение и культ…"

И никакой иерархии между формами труда. Всякий труд, полезный людям, — благороден.

"Если мои гуру-бхаи ((мои братья-монахи) скажут мне, что я должен провести остаток жизни, очищая стоки матха, будьте уверены, я это выполню. Только тот может быть великим начальником, кто умеет повиноваться ради общего блага…"

Первая обязанность — "отречение".

"Без отречения никакая религия (он мог бы сказать: никакое глубокое становление духа) не может быть прочна…"

И человек, который "отрекся", саньяси, "утверждается на голове Вед", говорят сами Веды, "ибо он освободился от сект, церквей и пророков". Он в Боге. Бог в нем. Да имеет он веру!

"История мира — это история нескольких людей, имевших веру в себя. Эта вера вызывает божество, скрытое в глубине. Вы можете все. Вы потерпите неудачу лишь в том случае, если не будете делать достаточно усилий, чтоб проявить бесконечное могущество. Как только человек или народ теряет веру в себя, приходит смерть. Верьте сначала в себя, затем в Бога! Горсточка сильных людей сдвинет мир".

Будьте же храбрыми! Храбрость — высшая добродетель. Дерзайте говорить правду, всю целиком, во всех случаях, "всем без различия, без двусмысленности, без страха, без компромисса!.. И не заботьтесь о богатых, о великих! Вам нечего делать с богатыми. Услуживать им, заискивать перед ними — это поведение публичной женщины. Ваш долг — быть с бедными. Любите их, служите им радостно. Жертвуйте собою!"

"Если вы будете искать своего спасения, вы пойдете в ад. Нужно искать спасения других. И даже если вы должны будете пойти в ад, трудясь для других, это лучше, чем достигнуть неба, ища своего спасения… Рамакришна пришел принести свою жизнь миру. Я тоже хочу пожертвовать своею жизнью. И вы, все вы, должны делать то же. И все наши жертвы — лишь начало. Из пролитой нами крови вырастут гиганты, героические работники, которые перевернут мир…"

Все та же великая музыка, фразы, близкие Бетховену, вдохновляющие ритмы, которые заставляют народы идти вперед, как хоры Генделя! Эти слова, погребенные под саваном книг, тридцать лет назад — я не могу прикоснуться к ним, не ощущая электрического удара. Какие потрясения, какие порывы они должны были порождать, когда выходили, пламенные, из уст героя!

Он чувствовал, что умирает. Но…

"…Жизнь — битва. Пусть же я умру в битве! Два года физических страданий унесли у меня двадцать лет жизни. Но душа не изменяется. Он по-прежнему здесь, тот же безумец, безумец, полный единой мыслью: Атман!.."