Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

«Ах, Жозефина, Жозефина!..»

Баррас и все правительство встревожены.

Война не кончается. Чтобы завоевать и замирить Италию, нужно еще многое сделать, А тут все грозит пойти насмарку только потому, что Жозефина упрямо отказывается ехать к своему победоносному мужу! Письмо Бонапарта к брату Жозефу показывает, в какой подавленности пребывает командующий армией: «Мой друг, я в отчаянии. Моя жена, а она — все, что мне дорого на свете, больна. Голова у меня идет кругом, Успокой меня, скажи мне правду, ты же читаешь в моем сердце. Ты знаешь, как оно пылко, что я никогда не любил, что Жозефина — первая женщина, которую я обожаю… Я люблю ее до исступления и не могу больше оставаться вдали от нее. Если она разлюбила меня, мне больше нечего делать на земле».

Нужно вывести Бонапарта из этого маразма. На ставке судьба Италии. А тут еще переговоры с папой. Мир с Римом так и не подписан. Австрийцы готовятся к новому массовому вторжению. Но в последнем своем письме в Милан Жозефина по-прежнему толкует о том, что она больна… Баррас, который не дался в обман, подтверждает тем не менее эту новость, чтобы выиграть хоть немного времени. Он заявляет: отъезду Жозефины противится Директория. Гражданка Бонапарт не может пуститься в дорогу — она больна.

Наполеон сражен. Как он осмелился гнать в дальнюю дорогу больную женщину? И несчастный молит о прощении: «Я так виноват перед тобой, что не знаю, как это искупить. Я обвинял тебя в том, что ты держишься за Париж, а ты больна! Прости меня, милая моя подруга: любовь, которую ты мне внушила, помутила мой разум, и мне больше не обрести его вновь. От такого недуга не исцеляются. Меня одолевают зловещие предчувствия: мне кажется, что я лишь увижу тебя, на два часа прижму к груди и мы умрем вместе. Кто за тобой ухаживает? Надеюсь, ты вызвала Гортензию».

С лихорадочным нетерпением Бонапарт ждет курьера Лесемпля, получившего приказ не задерживаться в Париже больше нескольких часов, которые понадобятся Жозефине, чтобы написать «десять страниц». Пусть она объяснит, что у нее теперь за болезнь. «Если это серьезно, я тут же отправлюсь в Париж».

Он просится в отпуск. Раз не может приехать она, он сам помчится к ней. На этот раз Париж встревожен всерьез. Выходит, что завоевание Италии зависит от родов Жозефины. Она должна ехать, пусть даже в сопровождении любовника. И Карно — безусловно, по просьбе Барраса — подписывает следующее адресованное мужу письмо:

«Директория, возражавшая против отъезда гражданки Бонапарт из опасения, как бы заботы, которыми ее окружит муж, не отвратили его от попечения о славе и благе отечества, решила, что означенная гражданка отправится в дорогу не раньше, чем будет взят Милан, Вы в Милане, и у нас нет больше возражений. Надеюсь, что мирт, которым она увенчает себя, не затмит лавров, которыми вас уже увенчала победа».

Милан был занят французскими войсками еще полтора месяца назад!

Жозефина наконец сдается. Она поедет! А пока она укладывает багаж, каждый день приходят все новые письма. Она читает их в перерывах между объятьями своего дорогого Ипполита. Бонапарт, успокоенный Карно, больше не заговаривает о разрыве и, кажется, влюблен еще сильней, чем раньше:

«Все мои помыслы сосредоточены в твоем алькове, постели, сердце. Твоя болезнь — вот что занимает меня ночью и днем. Я потерял аппетит, сон, интерес к дружбе, славе, отечеству. Ты, одна ты — остальной мир не существует для меня, как если б его вовсе не было. Я дорожу честью, потому что ею дорожишь ты., славой, потому что это тебе нравится; будь не так, я бросил бы все, лишь бы оказаться у твоих ног…»

«В постели, больная, ты еще красивей, интересней, восхитительней; ты бледна, взор твой затуманен. Когда же ты выздоровеешь? Если уж кому-нибудь из нас двоих суждено заболеть, то почему не мне? Я крепче и смелее, мне легче было бы переносить недуг. Судьба жестока: она разит меня в тебе. Единственное, что меня иногда утешает, — это мысль, что болезнь твоя зависит от судьбы, но зато ничто, даже она, не заставит меня пережить тебя».

Несчастный воображает, что жена, возможно, его ревнует! Ей, конечно, наплевать на ревность, и она, вероятно, улыбается, читая такой совет:

«Не забудь сказать мне в своем письме, милая моя подруга, что уверена в моей любви к тебе, любви, превосходящей все мыслимые пределы; что ты не сомневаешься, что любое мое мгновение посвящено тебе; что я никогда не провел и часа, не подумав о тебе; что мне никогда не приходило в голову помыслить о других женщинах; что все они в моих глазах лишены красоты, изящества, ума; что нравишься мне и поглощаешь всю мою душу только ты, ты целиком, какой я тебя вижу и какая ты есть…»

И на Святой Елене он еще осмелится сказать: «Подлинной любви не существует!»

Однако Бонапарт не в силах отделаться от мысли, что у жены есть любовник, который и удерживает ее в Париже: «Ты знаешь, что я никогда не потерплю, чтобы у тебя был любовник, и уж подавно не предложу тебе завести его. Увидеть его значило бы для меня то же, что прострелить ему сердце!»

Ни в одной из обеих записок в несколько строк, что она послала мужу за последний месяц, Жозефина еще не осмелилась признаться, что ее беременность была лишь воображаемой, и его по-прежнему умиляет мысль о ребенке, которого он хочет потому, что будет тогда рядом с ней: «Ребенок, такой же обворожительный, как его мама, скоро увидит свет и сможет долгие годы провести у тебя в объятиях. А я, несчастный, должен буду удовольствоваться одним днем. Целую тысячу раз твои глаза, губы, язык, все.

В чем тайна твоего обаяния, обожаемая женщина?»

Решительно, у меня муж, который заговаривается, — думает Жозефина.

Однако идти на попятный она больше не может. Баррас твердит ей: надо оставить Париж. Но для отъезда нужны деньги, У Жозефины же, как легко догадаться, одни долги. И тогда ей наносит визит один приятель, с которым она познакомилась еще до замужества во время игры в жмурки. Это Амлен, сын столоначальника в министерстве финансов, которого разорили новые времена. Он женат на Фортюне, товарке Розы по развлечениям, хорошенькой, молодой и бесстыдной двадцатилетней креолке, той самой, что мы видели, когда она, вывалив наружу грудь, прогуливалась по Елисейским полям. Амлен осведомляется у «генеральши», не может ли она чем-либо помочь им с женой.

— Почему бы вам не отправиться в Италию? — предлагает ему Жозефина. — Уверена, что по моей рекомендации Бонапарт что-нибудь для вас сделает.

Тот действительно написал ей недавно: «Если хочешь кого-нибудь пристроить, можешь прислать его сюда, я подберу ему место».

Несколькими неделями раньше Жозефина получила 1 О 000 франков комиссионных за поставку армии 20 000 одеял. Сделка потребовала от нее так мало усилий, что она надеется снова совершить такую же. «Одна общая для всех мысль, — говорит современник, — объединяла множество самых разных людей — жажда денег, и для того, чтобы их добыть, годились любые средства. Элегантнейшие женщины не брезговали сделками с поставщиками и соглашались хранить и предъявлять образцы товаров, на которых спекулировали они сами или их протеже, а в то время протекция добывалась лишь ценой раздела барышей».

Амлен тотчас передает своему приятелю Монгласу разговор, состоявшийся у него с супругой командующего Итальянской армией.

— Еду с тобой, — решает Монглас.

Поскольку Жозефина поинтересовалась у Амлена, не могут ли «компаньоны» ссудить ей 200 луи, они немедленно откликаются на ее просьбу, и, получив деньги, она тут же требует, чтобы Амлен сходил в бельевую лавку и подыскал ей английскую вуаль за 30 луи. Затем она назначает им встречу у г-жи де Реноден в Фонтенбло. Оттуда они отправятся в Италию, где она отрекомендует «компаньонов» своему мужу.

Жозефина обещала оказать такую же услугу и своему старинному поклоннику элегантному Жозефу Роббе де Лагранжу из Блезуа, приятелю Александра де Богарне. Ему в то время уже лет пятьдесят. Лагранж сделал больше, чем Амлен и Монглас: заинтересовав нескольких финансистов своими давними связями с экс-госпожой де Богарне, он основал компанию для финансирования поездки. Он отправился на улицу Шантрен и осведомился, почему «Роза» не отправляется в путь. Жозефина поостереглась рассказывать ему о 200 луи, полученных от Амлена и Монгласа.

— У меня нет денег на поездку, — вздохнула она.

— За ними дело не станет. Я готов ссудить вам пятьсот луи.

Она согласилась и, получив 500 луи, назначила былому поклоннику свидание там же, что и двум другим своим сообщникам:

— До встречи в Фонтенбло.

24 июня, «в крайней подавленности, заливаясь слезами и рыдая, как если бы шла на казнь», — сообщает нам один очевидец, — Жозефина после обеда, устроенного в честь ее Директорией, садится в берлину. Она собирается провести два дня в Фонтенбло у своего бывшего тестя Богарне и своей тетки г-жи де Реноден, которые сумели наконец узаконить свою связь… Вот г-жа де Реноден и стала маркизой!

А что же Бонапарт?

Он в это время пишет жене по несколько писем в день, но не решается их отправить: «Потому что они были слишком глупы… Да, это точное слово».

В самый день отъезда Жозефины, не зная, что она собралась уже в дорогу, он посылает ей следующие строки, которые она прочтет лишь много позже: «Наконец, моя несравненная мамочка, я открою тебе свой секрет: насмехайся надо мной, оставайся в Париже, заведи себе любовников и пусть об этом все знают, даже не пиши мне, — я буду любить тебя за это вдесятеро сильней…»

«Заведи себе любовников!»

С какой же стати ей стесняться? Вот почему в берлине, где поместились вместе с ней Жозеф и Жюно, прямо перед ней и касаясь коленями ее колен, едет Ипполит.

Она увозит любовника с собой.

Вечером 30 июня, в четверг, Бонапарт прибывает во Флоренцию. Его ждет курьер. Он привез письмо от Жозефа, сообщающего брату о скором приезде Жозефины.

— Бертье^[123], — кричит он, обезумев от счастья, — Бертье, она едет. Вы слышите, она едет. Я же знал, что в конце концов она решится.

И он приказывает Мармону выехать навстречу его жене. Главное, чтобы король Сардинский^[124], когда она поедет через его владения, принял ее с почестями, подобающими монархине.

Он увидит ее! Наконец-то он заживет с женой. Сердце у него отчаянно стучит. Но разве только плотское вожделение, распаленное почти четырехмесячными воспоминаниями, терзает его по ночам и побуждает писать безумные от страсти письма? Нет, он всей душой любит жену. С тех пор, как Жозефина — умело — отдалась ему, к Бонапарту больше не приложим стих Ламартина:

И не Бонапарта 17 96 изобразит г-жа де Ремюза, когда напишет: «Он всегда слишком оглушен громом собственной славы, чтобы его могло остановить какое бы то ни было нежное чувство. Он почти не знает, что такое узы крови, права природы».

Это верно для Наполеона, но еще не верно для Бонапарта, который с бьющимся сердцем сгорает от желания принять в объятия чересчур любимую жену.

Берлина «гражданки Бонапарт» продолжает свой путь в Италию. Жозефина улыбается Ипполиту. Рядом с ней Жозеф Бонапарт и полковник Жюно, не говоря уже о симпатичном мопсике Фортюне, у которого «такой красивый хвостик штопором и нос, как у ласочки», и который преисполнен благожелательности к любовнику, но так облюбовал икры мужа, что у Бонапарта до сих пор шрам на ноге. Экс-сержант Ураган^[125], пыжась, как индюк, живописует жизнь своего начальника в Италии и отпускает «солдатские» шуточки, чем вселяет ревность в Ипполита, считающего себя единственным, кто умеет смешить «генеральшу». Осознав ситуацию, адъютант вновь принимается ухаживать за горничной Луизой Компуэн, следующей позади в другой коляске вместе с двумя слугами — Антуаном Лабессом и Жаном Лораном. Князь Сербеллони, президент Цизальпинской республики^[126], едет с Никола Клари, братом Дезире, а Монглас и Амлен передвигаются следом в почтовой карете. Таким образом, все пользуются эскортом, сопровождающим генеральшу: на дорогах неспокойно. Недавно на том же маршруте был убит курьер из Лиона и похищены предназначенные Бонапарту ящики с ассигнациями.

Впереди кортежа скачет Мусташ, кавалерист из Итальянской армии, который меняет лошадей на почтовых станциях, а на ночлег заказывает комнаты. Жозефина с Ипполитом всегда размещаются в соседних. То же самое получается у Жюно и хорошенькой Луизы, которая оказалась не слишком суровой и возобновила с адъютантом прерванную игру. Луиза делит теперь трапезы с хозяйкой и оказывается отличной спутницей. Жозеф помалкивает. Он поглощен уходом за собой и писанием романа под заглавием «Мойна».

7 и 8 в Лионе Жозефину впервые встречают, как монархиню: войска в парадной форме, цветы, которые ей некуда деть, речи, которые, еще не пресытившись ими, она слушает, кантата, которую приходится одобрять, и довольно скучное представление «Ифигении в Авлиде»^[127]. Таким приемом Жозефина отчасти обязана Роббе де Лагранжу. Он выехал раньше Жозефины и сыплет золото, чтобы польстить самолюбию Бонапарта. Бонапарт узнает, — Лагранж об этом позаботится, — что Жозефину приняли так благодаря ему. Делец простер свою заботливость — или заботу о помещении капитала — до того, что за счет «компании» всех зрительниц Большого театра в Лионе угостили мороженым, сладостью, которая помогла им позабыть серьезность «Ифигении в Авлиде».

После этой интермедии поездка продолжается. Жозефина мрачна, несмотря на перспективу найти в Милане если уж не любовь, то, по крайней мере, возможность «делать дела». При отъезде из Парижа ее знобило, она жаловалась на боль в боку. Жар спал, но боль осталась.

Пока жена Бонапарта едет к нему, он продолжает ткать себе тогу славы, создает республики-сестры, требует с побежденных миллионы для опустошенной казны Директории и направляет в Париж обозы с лучшими своими трофеями — шедеврами искусства.

1 июля он с Бертье и Мюратом обедает у великого герцога Фердинанда. Мог ли представить себе брат императора Франца, что он принимает в этот день во Флоренции, будущем главном городе французского департамента Арно[128], того самого Мюрата, которому суждено стать королем Неаполитанским и свергнуть с трона его тетку Марию Каролину? Мог ли угадать, что приглашенный им к столу Бертье, уже под именем князя Нёшательского будет на свадьбе его, Фердинанда, племянницы Марии Луизы представлять особу жениха, своего повелителя, императора государства, охватывающего пол-Европы, который через этот брак станет племянником великого герцога, а пока что является третьим его гостем?

Шамбери, Ланлебур, Мон-Сени, Новалеза… И вот Турин, где супругу командующего армией Республики радушно принимает король Сардинский. Ее ждет Мармон со своими кавалеристами. Наконец после восемнадцатидневной дороги она встречается с Бонапартом у ворот Милана.

Наконец-то!

Он не может наглядеться на свое сокровище. Вот она, несравненная Жозефина! И через несколько часов она будет ему принадлежать, хотя не замедлила рассказать о своей усталости и колотье в боку. В экипаже, запряженном шестеркой лошадей, Жозефина с мужем въезжают в город и останавливаются перед монументальным фасадом дворца Сербеллони, изысканно меблированного и убранного цветами по приказу Бонапарта. Парк вокруг — истинная отрада для глаз.

За два дня, проведенные с мужем, Жозефине удалось добиться приглашения для Шарля и своих протеже Лагранжа, Монгласа и Амлена. «После завтрака, — пишет последний, — г-жа Бонапарт часто уводила меня к себе в покои; ей нужно было с кем-то всласть поболтать. Генералу, кажется, это нравилось, и я мог наблюдать за самой сокровенной его личной жизнью; он страстно любил жену… что до нее, то она никогда не была им увлечена по той простой причине, что всегда была увлечена кем-нибудь другим. Я-то знал, что такое милейший Шарль, и мне было не по себе, когда я видел, как молодой генерал, уже покрытый славой, отблески которой озаряют его жену, выступает неудачливым соперником мальчишки, у которого за душой только смазливая физиономия и элегантность парикмахерского подмастерья».

Бонапарт еще ни о чем не догадывается. И Жозефина не посмела заговорить с ним о делах. Она все время прикидывается больной, что позволяет ей по-прежнему несколько тормозить события в camera matrimoniale^[129].

15 июля Бонапарт уезжает из Милана осаждать Мантую, а еще два дня спустя шлет жене такое письмо:

«С тех пор, как мы расстались, я все время печален. Быть рядом с тобой — вот мое счастье, Я без конца вспоминаю твои поцелуи, слезы, милую ревность, и очарование несравненной Жозефины зажигает яркое и жгучее пламя в моем сердце и жилах… Несколько дней я думал, что сильно люблю тебя, но с тех пор, как увидел тебя, чувствую, что люблю в тысячу крат сильней; это доказывает, насколько ложна максима Лабрюйера: „Любовь приходит разом“. В природе все свершается и возрастает постепенно. Ах, прошу тебя, дай мне увидеть в тебе хоть какой-нибудь недостаток, стань менее красивой, грациозной, нежной, а главное, доброй; в особенности, не будь ревнива и никогда не плачь: твои слезы лишают меня разума, сжигают во мне кровь… Хорошенько отдыхай. Восстанавливай побыстрее здоровье. Приезжай ко мне, чтобы мы перед смертью могли, по крайней мере, сказать: „У нас было столько счастливых дней!!!“ Миллион поцелуев — даже Фортюне, несмотря на его злобность».

Жозефина отнюдь не радуется, тем более что и Шарлю пришлось отправиться в главную квартиру.

Но она царствует.

Она пробует перенять миланский обычай ездить по холодку на прогулки по Корсо в bastardelles, низеньких экипажах, позволяющих переговариваться с прохожими. Сделав круг, экипажи останавливаются, и начинается болтовня. Люди переговариваются «вызывающе», бросают друг другу «откровенные» взгляды и уславливаются в следующую пятницу поесть мяса, как в предыдущие пятницы^[130], а кто думает иначе, тот «ханжа и святоша». Затем экипаж трогается и доезжает до «Корсиа де Серви», модного кафе, где подают мороженое прямо в bastardelle. Так требует мода. Она же рекомендует прическу «конский хвост». «Форменный скандал! — восклицает ретроградно настроенный очевидец. — Шевелюра усеяна цветами, перьями, более или менее поддельным золотом, и все это прикрыто чем-то вроде кавалерийской каски, из-под которой выбивается пучок растрепанных волос, нечто вроде хвоста, напоминающего головной убор драгунов».

По примеру Парижа здесь не прячут свои прелести от всех, кроме мужа, любовника или зеркала, а обнажаются с тем большим удовольствием, что это позволяет климат, не угрожающий воспалением легких.

Вечером во дворце Сербеллони Жозефина с помощью Жозефа принимает гостей в салоне, откуда через застекленные двери попадаешь на лужайки парка. Тут и жены высокопоставленных французских чиновников, и представители венецианского дожа, великого герцога Тосканского, Сардинского короля, не говоря уже о миланках, неизменно раздетых на вышеописанный манер.

У Жозефины столько дел, что она не пишет Бонапарту. Он же, разумеется, шлет ей послание за посланием.

Она здорова, но не всегда и не нежна.

Милан устраивает для нее празднества. В общественном саду, под сенью акаций, воздвигаются эстрады, где подвизаются марионетки и жонглеры, играют оркестры. С наступлением темноты в саду, освещенном фонарями, танцуют до упаду.

Но Жозефину ничто не веселит, «Я смертельно скучаю на великолепных празднествах, которые здесь устраивают для меня, — пишет она г-же Тальен, — и постоянно сожалею о своих друзьях по Шайо (Тальены) и Люксембургскому дворцу (Баррас). Верный Жозеф постоянно составляет мне компанию… Муж не то что любит меня — обожает; боюсь, как бы он от этого не рехнулся».

Ипполит не вернулся в Милан, в том-то вся и беда.

Бонапарт изо всех сил старается развлекать жену. В промежутках между сражениями он ездит ради нее по лавкам: «Посылаю тебе флорентийскую тафту на красивую юбку для воскресений и дней, когда ты прихорашиваешься. Как видишь, я не скуплюсь: ткань стоила мне больше 30 ливров. Но это еще не все: я хочу тебе прислать красивое креповое платье. Напиши мне и сообщи, какого цвета, качества и в каком количестве нужна тебе ткань. Посылку я отправлю тебе в Болонью».

Жозефина направила к нему Амлена и Монгласа, и те неуклюже потребовали возместить авансы, выданные ими г-же Бонапарт: «Твои протеже несколько слишком настойчивы. Они, без сомнения, чувствуют, что я обязан сделать для них что-либо, чтобы угодить тебе».

Лагранж, будучи половчей, остался в Милане вблизи от Жозефины, которая отрекомендовала его мужу для использования в каком-нибудь предприятии. Кто рассказал Бонапарту о давнем приятеле г-жи де Богарне? В самом деле, он пишет ей, напирая на следующие строки: «Быть может, ты уже нашла любовника, которого приехала сюда искать. Только нашла сама — я тебе его не навязывал… Кстати, меня уверили, что ты давно и хорошо знаешь господина, которого рекомендуешь мне — для какого-нибудь предприятия. Если это так, ты — чудовище».

Слово «хорошо» трижды подчеркнуто. Но Бонапарт быстро отгоняет эту мысль и продолжает письмо, начатое им в Кастильоне в восемь утра: «Что ты сейчас делаешь? Еще спишь, не так ли? А я далеко и не могу ни впивать твое дыхание, ни созерцать твои прелести, ни осыпать тебя ласками. Без тебя ночи долги, скучны и печальны. Рядом с тобой всегда сожалеешь, что ночь не длится вечно. Прощай, прекрасная и добрая, несравненная, божественная. Тысяча страстных поцелуев во все, все места».

На другой день, 22 июля, он сообщает ей, что «нужды армии» требуют его присутствия в окрестностях Кастильоне. Почему бы Жозефине не приехать к нему в Брешию, «где ее ожидает самый пылкий из любовников»? — пишет он ей.

Она упрекнула его — и обоснованно — за то, что он вскрывает ее почту. Не без ловкости внушила ему, что ревнует.

«Я в отчаянии, — отвечает он, — что ты, моя добрая подруга, могла поверить, будто я открываю сердце кому-нибудь, кроме тебя: оно принадлежит тебе по праву завоевания, и завоевание это будет прочным и вечным. Не знаю, почему ты пишешь мне о г-же Те, до которой мне нет дела, равно как до женщин Брешии. Что же касается твоих писем, то раз тебя раздражает, что я их вскрываю, это распечатанное письмо будет последним».

В тот же вечер он пишет ей снова и сообщает, что г-жа Рюга, одна из миланских «богинь», позировавшая нагой для своего портрета, затеяла интрижку с Мюратом: «Прошу тебя сообщить об этом Жозефу и посоветовать ему держаться за свою Жюли; так будет разумней и здравей. Другие лица из штаба жалуются на г-жу Висконти. Господи, что за женщины!»

Он обожает жену и твердит ей: «Моя душа испепелена. Я начинаю убеждаться, что благоразумным и здоровым можно быть, лишь ничего не чувствуя и не изведав блаженства быть знакомым с несравненной Жозефиной».

Его по-прежнему терзает ревность:

«7 (термидора) — 25 июля в Брешии, ладно?» — написал он ей. — В путь! Ей приходится ехать из Милана в Бассано. Оттуда — второй этап пути — она направится в Брешию. Но отбывает она не одна. Ее сопровождают Роббе де Лагранж и Амлен. По прибытии в Брешию Жозефина начинает хлопотать за Лагранжа. Бонапарт, выехавший навстречу жене, слишком счастлив возможностью заключить в объятья «несравненную Жозефину», чтобы в чем-нибудь ей отказать. 27 июля «деловой человек» получает бесценное рекомендательное письмо командующего на имя Директории. Он незамедлительно мчится в Париж, однако прибывает туда слишком поздно: он не получит заказа для Итальянской армии.

— Но, — говорит ему военный министр Петье, — предлагаю вам в порядке компенсации поставки фуража для Пиренейской и Итальянской армий. Соглашайтесь.

Лагранж разочарован.

— Зачем мне эти поставки?

— Поверьте мне: берите, — возражает Петье, провожая визитера. Поразмыслив, Лагранж следует совету министра.

Он поставит фураж, после чего последуют другие сделки для Италии, и он заработает обусловленное солидное вознаграждение плюс три су с каждого франка прибылей от операции. Жозефина втайне от мужа тоже получит свою долю. Так она впутается в слишком нашумевшие спекуляции с картонными подметками и гнилым сеном. А Бонапарт будет возмущаться подлыми торгашами, не зная, что в аферах замешана и его жена!

29 июля в обществе Жозефины и Амлена командующий пьет кофе на балконе дома, который занимал в Вероне Людовик XVIII. Он долго обнимает жену, дает волю рукам… Как обычно, он не стесняется, умножая «супружеские вольности, которые непрерывно приводили присутствующих в замешательство», — рассказывает Мио де Мелито. У Жозефины счастливый вид. Главная квартира размещается в Вероне, и Шарль наверняка скоро будет рядом с любовницей.

Внезапно, между двумя глотками кофе, гости с изумлением видят, как с гор спускаются длинные колонны солдат в белых мундирах. Массена, которому было поручено охранять выходы из ущелий, господствующих над Венецианской областью и Ломбардией, дал, к сожалению, оттеснить себя немцам и венграм Вюрмсера^[131], наступающим с намерением деблокировать Мантую. Прежде чем вскочить в седло, Бонапарт приказывает Амлену взять нескольких драгун и эскортировать Жозефину и Луизу Компуэн до Пескьеры в шести часах езды от Вероны у юго-восточной оконечности озера, где находится столь же мощная, сколь некомфортабельная крепость.

Жозефина переночует там, не раздеваясь.

Утром следующего дня, 30 июля, за ней приезжает Жюно с конвоем. Они уезжают в направлении на Кастельнуово. Но невдалеке от полуострова Сирмионе, на дороге, идущей вдоль озера, берлина попадает под огонь австрийской канонерки, оказавшейся поблизости от берега. Один из драгун ранен и падает с коня. Жозефине кажется, что повторились мгновения, пережитые ею в Фор-де-Франсе, когда она с Гортензией пересекала саванну, чтобы погрузиться на «Чувствительный». Жюно, умелый тактик, высаживает генеральшу, ее дорогую Луизу и Амлена. Пока экипаж галопом мчится дальше по дороге, служа австрийцам мишенью, путешественники, пригнувшись, как индейцы на тропе войны, следуют по окаймляющей дорогу канаве. Жозефина встречает приключение с большим мужеством, но там, где дорога несколько отдаляется от озера, облегченно вздыхает, найдя свою берлину. Узкие улицы Дезенцано загромождены убитыми и ранеными. Неподалеку от него Массена дерется с войсками Вюрмсера. Бонапарт, миновавший Кастильоне и Монтекьяро, находит ее всю в слезах.

Бонапарт обещает ей: Вюрмсер дорого заплатит за слезы Жозефины, Однако генерал признает, что его жене не место в гуще боев. Но куда ее отправить? Дорога в Милан перерезана: австрийцы только что опять захватили Брешию. Ланн и Мюрат угодили в плен. Решение возможно только одно: двинуться по дороге на юг и достичь Флоренции. Жозефину вновь поручают Амлену. К ним прикомандировывают полковника Мило, отважного курьера Мусташа и эскорт драгун.

Бонапарт обречен победить или все потерять — так, впрочем, будет до самого Ватерлоо. Пока же, располагая 4 2 000 солдат, он готовится к сражению с восьмидесятитысячной неприятельской армией, а Жозефина мчится на юг, объезжает Мантую, где свирепствует артиллерийская дуэль, недалеко от Кремоны перебирается через По и останавливается в Парме, у Феша, дяди своего мужа. У брата г-жи Летиции, который при Империи станет кардиналом, в голове одно — картины. Он реквизирует их для французских музеев, заодно пополняя ими собственную коллекцию. Жозефина не задерживается в Парме — там слишком близок театр военных действий. Под жарким солнцем термидора она переваливает через Аппенины и приезжает во Флоренцию, где ей дает приют французский посланник Мио де Мелито. Великий герцог Тосканский учтиво принимает генеральшу Бонапарт и приглашает ее к обеду, хотя в тот же самый момент солдаты ее мужа дерутся под Лонато с уланами императора, брата герцога, и отбрасывают их к Минчо и озеру Гарда. В эту среду, 3 августа, Бонапарт берет в плен 2000 человек, а еще через два дня, в пятницу, сметает войска Вюрмсера под Кастильоне.

Но во Флоренции покамест не знают, что фортуна отвернулась от Бонапарта всего на несколько дней. Уже идет слух, что неаполитанцы и папа намерены нарушить перемирие и двинуться на север. Люди воображают, будто французы рассеяны, а Жозефина привезла в своем багаже тело мужа и собирается похоронить его в саду французского посольства. Поэтому г-жа Бонапарт без сожаления покидает берега Арно и перебирается в маленькую тосканскую республику Лукку, где сенат принимает ее, как коронованную особу, осыпает комплиментами, устраивает в честь нее приемы и празднества. Встреча в Лукке во многом объясняется тем, что Бонапарт в это время уже может сообщить Директории: «За пять дней завершена еще одна кампания». Но там, разумеется, не знают, что Жозефина — она пишет об этом своей тетке Реноден — сильно скучает, и ей не нравятся «почести в здешних краях».

Она так надеялась отыскать Ипполита где-нибудь между Адидже и Арно! Увы, лейтенант Шарль воюет и не может, подобно мужу, просить любовницу навестить его в промежутке между боями.

В одно прекрасное угро приезжает Мусташ с письмом от командующего. Бонапарт требует к себе жену. Пусть она вернется в Брешию, где, как 25 июля, «ее ждет самый нежный из любовников».

На этот раз, однако, любовником выступит не Бонапарт, а Шарль, Действительно, в среду, 17 августа, достигнув Брешии после долгого переезда, Жозефина и Амлен узнают, что генерал ждет их в Кремоне. Опять отправляться на юг? Проехать еще четырнадцать лье? Амлен склоняется к этому мнению. Жозефина отказывается. Этак придется пробыть в пути еще одну долгую ночь. Деловой человек настаивает. Напрасный труд! Амлен объясняет нам причину упорства Жозефины:

«Она заняла покои мужа, я — комнату адъютанта.

— Поднимайтесь к себе, — сказала она мне. — Я ложусь. Стол накроют у моей постели, и мы поужинаем вместе.

Снова спустившись вниз, я увидел на столе три прибора и осведомился, кто же будет третьим застольником.

— Это наш бедный Шарль, — ответила она. — Он возвращается из командировки и остановился в Брешии, где узнал, что я здесь.

В этот момент вошел Шарль, и мы отужинали втроем. Еда длилась недолго, и мы собрались уходить, но, услышав уже в дверях, как она томным голосом попросила Шарля вернуться, я удалился в одиночку. Перед сном я заметил, что забыл свою шляпу и оружие в гостиной, расположенной перед спальней. Я решил сходить за ними. Гренадер, стоявший на часах у дверей, сказал мне, что ему велено никого не впускать.

— Кто дал такой приказ?

— Горничная.

Я понял, что пескьерская героиня вновь стала галантной парижанкой».

В «покоях мужа»!

На другой день Бонапарт занимает свое место, и Шарль исчезает. На этот раз, поскольку Амлен, как выражается Андре Гавоти, «получил боевое крещение вместе с г-жой Бонапарт», генерал вынужден назначить делового человека ни много ни мало уполномоченным по военным контрибуциям. Вот Амлен и пошел в гору! Будучи военным администратором, он может заниматься и собственными сделками. А это — золотое дно! Разумеется, он не потребует с Жозефины те луи, что ссудил ей в Париже; больше того, он скоро вручит ей двенадцать тысяч франков (шестьдесят тысяч сегодняшних), ее долю в одной, особенно выгодной операции. Это позволит ей рассчитаться с долгами и уплатить за пансион детей, не говоря уже о помощи одной своей внучатой тетке Таше, прозябающей в нищете в Блуа, и субсидиях тетке Реноден, которая вечно сидит без денег.

Распечатав переписку жены, Бонапарт с удивлением увидит, что она подписывает крупные векселя, тысячи на три-четыре экю; по-видимому, «она меня обворовывала», — объяснит он позже. Нет, она обворовывала армию — армию своего мужа, за счет которой жила!.. После недели, проведенной в Брешии, — с тех пор, как Наполеон и Жозефина поженились, они никогда не бывали столько дней вместе, — супруги опять расстаются. В четверт, 25 августа, Бонапарт в обществе жены вновь въезжает в Милан, откуда на следующий же день отправляется в Верону, чтобы «довести дело до окончательного результата», отбросить части Давидовича^[132] к Тиролю и добить Вюрмсера, переформировавшего свои войска в надежде на успех, которой суждено вскоре развеяться. В этих сражениях Шарль, «прикомандированный к генерал-адъютантам», отважно дерется и даже отмечается Бонапартом в докладе Директории, что вызывает улыбку у обоих любовников и смех у членов правительства.

Жозефина опять живет как владычица Италии. У нее открытый стол, она председательствует на общественных развлечениях, возглавляет импровизированные процессии, принимает делегации, оказывает своим присутствием честь обществу на балах и во время краткого появления Наполеона проездом через Милан наблюдает с высоты одного из балконов Коперто да Фриджини за посадкой дерева свободы. Вокруг плещутся стяги с вышитыми на них словами: «Ломбардия, освобожденная Гением», грохочет артиллерия, трещат залпы. Ораторы приветствуют «Бонапарта, предвестника счастливого дня, который принесет Ломбардии эру свободы и равенства».

Как только он оказывается вдали от жены, переписка возобновляется: любовь и пламенные письма мужа, равнодушие жены, непрерывные попреки.

И дальше:

Он пишет ей из Алы перед наведением моста через Адидже. Спустя два дня, 5 сентября, он вступает в Тренто. 8 — побеждает при Бассано. Он настолько счастлив, что впервые — две любовные строки не в счет — пишет жене лишь о военных новостях: «Восемнадцать тысяч пленных, остальные убиты или ранены». У Вюрмсера один выход — скрыться за могучими стенами Мантуи. «Мы еще никогда не знали такого постоянного и большого успеха. Италия, Фриуль, Тироль обеспечены за Республикой».

12 сентября он снова берется за перо и сообщает, что Вюрмсер с девятью тысячами человек окружен, но 17 слог его вновь становится любовным, и он сетует на молчание, в котором опять замыкается безалаберная Жозефина: «Ты злая, столь же уродливая, сколь легкомысленная. Обманывать бедного мужа и нежного любовника — это ли не коварство! Неужели он утрачивает свои права лишь потому, что находится далеко, обременен делами, усталостью и печалью? Без Жозефины, без уверенности в ее любви — что остается ему на Земле? Что ему на ней делать?»

Через два дня Бонапарт в Милане и в ее объятиях. «Он по-прежнему любит меня до обожания», — пишет Жозефина Баррасу. До 12 октября он пребывает в городе, который вот-вот станет столицей Ломбардской, или Транспаданской^[133], республики, тогда как 16 октября Феррара, Болонья, Реджо и Модена превращаются в Цизальпийскую. 15 в Модене Бонапарт ложится в постель с отчаянной мигренью. На другой день он не встает, Жозефина не дает о себе знать, что отнюдь не способствует выздоровлению. Она, разумеется, ленива, как прежде. Наконец в понедельник, 17, он получает письма от «Несравненной». Перед отъездом он прижимает их к сердцу и губам: «В эту минуту я вижу тебя рядом не капризной и надутой, но кроткой, нежной, излучающей ту доброту, какая дана в удел только моей Жозефине».

Тут он распечатывает ее письма. «Ах, это была только мечта!» А реальность — вот она: «Твои письма холодны, как в пятьдесят лет, они походят на пятнадцать лет брака. В них читаются дружба и чувства, свойственные осени жизни. Фи, Жозефина!.. Это зло, дурно, бесчестно с вашей стороны, предательница. Что вам осталось сделать, чтобы я окончательно превратился в предмет жалости? Разлюбить меня? Это уже сделано. Возненавидеть? Я сам этого хочу: ненависть — единственное, чем нельзя унизить другого, но равнодушие с пульсом, как у глыбы мрамора, с неподвижным взглядом, с размеренным шагом!..»

В письме, адресованном мужу, Жозефина говорит о «своем животике». Может ли она и сейчас оказаться в тягости? Не исключено. Уж не в результате ли ночи 17 августа, проведенной с Шарлем? Такое опасение не лишено оснований, поэтому Жозефина находит, что в ее интересах обзавестись союзником прямо на месте. Это Бертье, начальник штаба, от которого к тому же зависит Шарль. Жозефина его обхаживает. Больше того, она содействует ему в романе с восхитительной г-жой Висконти и делает его своим конфидентом. Она пишет Бертье такое очаровательное письмо, что тот, не удержавшись, читает его Бонапарту.

Позже Бертье опишет ей эту сцену: «Перечитывая ваше письмо ко мне, ваш муж сказал: „Сознайтесь, у меня очаровательная жена; да, я люблю ее и не скрываю, что второй такой нет во всем мире. Знаете, Бертье, нужно будет на днях съездить в Милан — уж очень мне хочется обнять свою женушку!“ Думаю, как и вы, что говоря „обнять“, он думал кое о чем посущественней».

«Как и вы!»

Как видим, Жозефина опять разыграла комедию, убедив Бертье, что ей недостает супружеских дуэтов. Истая актриса, она сумеет чуть позже внушить ему, что ревнует мужа. Настанет день, когда она будет это делать всерьез — и еще как! — но пока что прикидывается ревнивицей лишь затем, чтобы отвести от себя мужние подозрения. Бертье успокаивает ее:

14 ноября дела идут плохо: Бонапарту никак не удается сломить сопротивление Альвинци^[134], Он боится самого худшего и не скрывает этого от Директории: «Быть может, мы накануне потери всей Италии! Ни одно из обещанных подкреплений не прибыло… Итальянская армия, от которой осталась кучка людей, исчерпала свои силы. Герои Лоди, Миллезимо, Кастильоне и Бассано либо мертвы, либо лежат в лазаретах. У наших частей нет больше ничего, кроме их репутации и гордости».

С 14 по 18 ноября итальянцы в Милане несколько раз за ночь поднимают Жозефину с постели под тем предлогом, что хотят услышать от нее последние новости, а на самом деле — чтобы удостовериться в ее присутствии и поднять восстание в случае поражения французов. Теперь г-жа Бонапарт живет в постоянной тревоге. Она знает только, что ее муж в воскресенье вечером покинул Верону и маршем двинулся к Ронко на берегу Адидже. Еще ей известно, что он сумел вечером в понедельник, 15, ворваться в город после жестокого боя, С тех пор — молчание. Ронко окружен болотами, через которые ведут три шоссе. Центральное пересекает деревню, куда надо добираться по мосту через реку Альпоне.

Называются мост и деревня Арколе.

Наконец Жозефина получает письмо с вестью о победе. Оно помечено Вероной, куда Бонапарт, встреченный, как триумфатор, въехал в тот же день, пятницу, 19, через Венецианские ворота. «Наконец, обожаемая моя Жозефина, — пишет он, — я воскрес: смерть больше не стоит у меня перед глазами, слава и честь по-прежнему царят в моем сердце. Неприятель разбит в Арколе. Завтра мы исправим ошибку Вобуа, оставившего Риволи. Мантуя через неделю будет наша…»

15 утром Бонапарт всего лишь предводитель отступающей орды. Но если понедельник 15 ноября 1796 вошел в Историю, герой этого дня стал легендой. Эта легенда долгие века будет изображать его хватающим знамя и под дождем картечи и пуль бросающимся на мост во главе солдат, с которыми он покорит полмира. Она, разумеется, обойдет молчанием второй эпизод — как бегущие солдаты увлекли с собой генерала и не заметили, когда он увяз в болоте, откуда его с большим трудом вытащили Мармон и Луи Бонапарт, счистившие с него грязь и вновь посадившие на коня. Затем легенда покажет героя Италии атакующим неприятеля и вынуждающим его очистить деревню. Однако битва при Арколе состоится лишь через день, в среду, 17. Вот тогда французы сумеют выбраться из болота и опрокинуть неприятеля на равнине.

Австрийцы в панике бегут на Виану, а Бонапарт, вернувшийся в Верону, тем временем пишет жене: «Думай почаще обо мне. Если ты разлюбила меня… или сердце твое охладело, это было бы ужасно, это было бы несправедливо, но я уверен, что ты всегда будешь моей возлюбленной, а я — твоим нежным другом. Только смерть властна разорвать союз, которым соединили нас симпатия, страсть и чувство. Извещай меня, как твой животик. Тысячи нежных и страстных поцелуев».

Два дня он отдыхает в Вероне, а 2 1, в воскресенье, перед возвращением на походную койку набрасывает Жозефине несколько пылких строк, тон которых напоминает письма, адресованные ей в начале года:

Двумя днями позже, 23, по-прежнему не получая известий от жены, он пишет;

Он думает только о «темной рощице»![135]

На другой день, 24, письмом в четыре строки он извещает о скором своем приезде: «Люблю тебя до безумия. С этим же курьером пишу в Париж, Все идет хорошо. Вюрмсер разбит вчера под Мантуей. Для полного счастья твоему мужу не хватает только любви Жозефины».

27 ноября, в субботу, он, как сумасшедший, врывается во дворец Сербеллони. Его экипаж останавливается перед монументальным фасадом с ионическими колоннами, камни которого посверкивают на бледном осеннем солнце. Бонапарт взлетает по лестнице, ведущей на галерею второго этажа, где расположены будуар Жозефины и их camera matrimoniale. Распахивает дверь.

Покой пуст.

Жозефина уехала в Геную, и, без сомнения, с Шарлем.

Со слезами на глазах Бонапарт хватает письменные принадлежности и пишет: «Я приезжаю в Милан, лечу в твои покои — я ведь бросил все, чтобы увидеть и обнять тебя… Но тебя там нет, ты порхаешь по городам и празднествам, ты бежишь от меня, когда я появляюсь, тебе больше нет дела до твоего дорогого Наполеона. Ты полюбила его из каприза, из непостоянства прониклась безразличием к нему.

Я привык к опасностям, и мне известно лекарство от житейских огорчений и бедствий. Несчастье мое безмерно: я же был вправе не ждать его. Пробуду здесь до полудня 9. Не беспокойся и продолжай развлекаться: счастье — твой удел. Все в этом мире счастливы, коль скоро нравятся тебе; только твой муж очень, очень несчастлив».

На следующий день, в воскресенье, более счастливый Бертье показывает своему командующему письмо от Жозефины из Генуи. Бонапарт в исступлении пишет жене:

«В мои намерения не входит ни нарушать твои расчеты, ни мешать устраиваемым для тебя развлечениям; я не стою того, чтобы ими жертвовали ради меня; человек, которого ты не любишь, не вправе требовать, чтобы ты интересовалась, счастлив он или нет… Будь счастлива, ни в чем меня не упрекай, не интересуйся блаженством человека, который живет лишь тобой, радуется лишь твоим радостям, твоему счастью. Я не прав, что требую от тебя любви, равной моей: можно ли требовать, чтобы кружево весило столько же, сколько золото… Но я все-таки заслуживаю уважения и бережности со стороны Жозефины, потому что безумно люблю ее и только ее. Прощай, обожаемая женщина, прощай, моя Жозефина. Пусть судьба сосредоточит все горести и муки в моем сердце, но пошлет моей Жозефине дни счастья и процветания. Кто больше заслуживает этого, чем она? Когда станет ясно, что она не может больше любить меня, я замкнусь в глубокой скорби и удовлетворюсь тем, что хоть на что-нибудь ей пригожусь».

Опасаясь слишком огорчать жену, Бонапарт распечатывает письмо, «чтобы послать ей поцелуй» и добавляет: «Ах, Жозефина, Жозефина!»

На другой день из Парижа прибывает Кларк^[136] и находит, что «Бонапарт бледен, худ — кожа да кости, — и глаза у него блестят от постоянной лихорадки. Мыслями он все время с женой, которая возвращается из своего бегства лишь 1 декабря. Вот тогда она и бросится в мужние объятья. Но коготь ревности уже оцарапал ему сердце. Вспомнит он и о векселях „на три-четыре тысячи экю для уплаты ее долгов“. Рана еще не глубока. Однако с той субботы во фримере^[137], когда он не сумел удержать слез, отдав себе отчет, что жена не оказывает ему должного „уважения“, он, конечно, еще будет писать ей письма, нежные, но уже не пламенные, — те письма, в связи с которыми Жозефина в послании к тетке скажет два месяца спустя, „что у нее самый милый муж, какого только можно встретить“, „Муж, не оставляющий ей даже случая чего-то пожелать“. „Моя воля — закон для него, — добавила она. — Он целыми днями восторгается мной, как будто я — божество“. Нет, отныне этому конец: она перестала быть для него „божеством“».

Он любит ее просто как женщину.