Жуков. Халхин-Гол

Глава 1

Я с трудом застегнул воротник парадного кителя. Ткань, отутюженная до хруста, туго облегала шею. Да, давненько я его не надевал. С прошлого года что ли? Нет, в прошлом году мне было не до парада… Тогда сильно мотор прихватило, едва не загнулся. Думал, все, Алексей Петрович Волков, товарищ подполковник ВДВ в отставке, кранты тебе, отвоевался… Но все-таки откачали. Лечащий врач на обходе с профессионально бодрой улыбкой объявил:

— Никакого алкоголя, никаких нагрузок, никаких волнений… Вы ведь пенсионер, Алексей Петрович, вот и ведите жизнь пенсионера… Гуляйте, дышите воздухом, ни в какие склоки и свары не лезьте…

— А иначе…? — уточнил я.

— А иначе вы снова окажетесь здесь, но уже с менее благоприятным исходом.

Нашел чем пугать, эскулап. Этот самый «менее благоприятный исход» меня подкарауливал на каждом шагу. Сначала в Афгане, потом в лихие девяностые в родном городе. Мне не привыкать.

Ладонь словно сама собой потянулась, чтобы погладить шрам чуть ниже ребер — напоминание о жесткой посадке «вертушки» в Панджшерском ущелье, в восемьдесят пятом. Шрам прощупывался даже сквозь китель и рубашку.

Надо же, шестьдесят два года за плечами, а помню чуть ли не каждую царапину, полученную в тех горах. А еще удушающую пыль кабульского лета, и ледяной ветер с ледников Гиндукуша, выжигающий легкие на перевалах.

После Афганистана было Рязанское училище. Я, молодой еще майор, превратился в офицера-преподавателя. Не хотел сначала, но Нина моя здоровья была не богатырского. А тут еще Ванька родился. Как их было таскать по отдаленным гарнизонам?

Тем более, что перестройка очень скоро обернулась катастрофой. Мишка Меченный довел страну до гибели. Военные городки стояли без воды, газа и электричества. На офицерскую зарплату можно было купить мешок картошки. В лучшем случае.

А Рязань — все-таки не Кушка. Хотя преподам в училище тоже приходилось не сладко. Стыдно было смотреть Нине в глаза, когда возвращался домой в день зарплаты. Семейство наше именно она — супруга — тогда и вытащила.

Положившись на свое высшее экономическое, пошла работать в недавно созданную частную фирму. Правда, влипла в историю… Излишне шустрый и мутный директор не сумел вовремя разрулить проблемы с крышующими их бандюками. А те, не долго думая, похитили мою жену, потребовав выкуп.

Тогда-то я впервые и почувствовал укол в сердце. Понятно, не обратил на него особого внимания. Не до того было.

На ментов надежды было мало. Они в лихие девяностые были сплошь продажные. Пришлось поднять своих ребят-афганцев. Провели целую диверсионно-разведывательную операцию. Пригодился афганский опыт, когда вытаскивали заложников из кишлака, нашпигованного взрывчаткой, как окрестные поля — опийным маком.

Бандюки держали мою супругу в гараже в частном секторе. О стрельбе не могло быть и речи — можно было положить с десяток ничего не подозревающих обывателей. Поэтому действовали по-тихому. Сняли охрану, взломали замок, вытащили еле живую Нину.

Из моих пацанов не пострадал никто. А вот с местной группировкой отношения испортились окончательно. Пришлось, переехать в Москву. Погоны я снял. Работал в частных охранных фирмах. Так что на пенсию заработал.

Давно это было. И вот теперь я пенсионер, один в трехкомнатной квартире. Моя единственная радость, встреча с пацанами — такими же седыми или лысыми бывшими вояками, ветеранами ОКСВА.

А еще в последние годы — «Бессмертный полк». Если здоровье позволяет, 9 мая я выхожу на улицу, независимо от погоды. Ведь я еще далеко не старик. Если бы мотор не подводил, я бы опять устроился на работу. Не из-за денег, а ради того, чтобы не сидеть сиднем дома.

Вот и сегодня, когда с улицы доносились звуки духового оркестра, репетирующего «Священную войну», смех детей и общий гул предпраздничного оживления, я неторопливо собирался.

Взглянул на часы — пора было выдвигаться к месту сбора «Бессмертного полка». На столе, рядом с не надетой пока фуражкой, лежали два портрета. Два русских солдата. Оба Волковы. И оба совсем молодые.

Мой дед, младший сержант Иван Алексеевич Волков. Пропал без вести подо Ржевом в сорок втором. От него не осталось ничего, кроме этой пожелтевшей фотокарточки, которую он прислал с фронта моей, тогда еще беременной бабке. Потом это фото увеличил и повесил на стену мой отец.

Второй портрет — цветная фотография второго Ивана Алексеевича Волкова, старшего лейтенанта ВДВ, моего единственного сына, погибшего в Сирийской Арабской Республике, в городе Пальмира, при зачистке городских кварталов от бандформирований.

Потом я открыл шкатулку, где хранил свои регалии. Кроме государственных наград в нем лежало кольцо. Не обручальное, а грубовато сработанная из самоварного золота печатка, с надписью «ВДВ» и нашей эмблемой. Подарок моих курсантов, который они вручили мне, когда я подал в отставку в девяносто пятом. «Чтобы, товарищ подполковник, нас не забывал!» — кричали они тогда, уже подвыпившие, на моей скромной «дембельской» вечеринке.

Я его только раз и надел. Стеснялся, что ли? А сейчас, почему-то, захотелось надеть снова. Печатка скользнула на безымянный палец правой руки, уперлась в костяшку, но села идеально. Словно ждала этого момента тридцать лет.

И тут сердце, зажатое в тисках, сдавила знакомая тупая боль. Я замер — только не сегодня! Сделал глубокий, прерывистый вдох. Эти приступы с каждым днем повторялись все чаще и становились все напористее.

Достал из кармана кителя маленький флакончик с нитроглицерином, сунул крохотную таблетку под язык, а флакончик — в другой карман, поближе к сердцу, на всякий случай. Ничего, ерунда, пройдет.

Надо успеть, — отмахнулся я от нарастающей тревоги, привычно заставив себя выпрямиться по-строевому. Пройду с «Бессмертным полком» и буду потом целыми днями валяться и книжки читать. Вон второй том мемуаров маршала Жукова белеет закладками.

Я вышел из подъезда на яркое, почти слепящее солнце. Воздух звенел от праздничных звуков, пахло асфальтом, цветами и жидкостью для розжига мангалов.

Со стороны площади донесся мощный, победный аккорд — оркестр грянул «День Победы». Люди вокруг улыбались, торопились. Я ускорил шаг, надо бы поскорее вывести из гаража свой драндулет.

Напрасно не взял солнцезащитные очки — свет резал глаза. Но, к счастью, идти было недалеко.

Машина моя стояла в крайнем боксе. Место глухое, будто специально созданное для разного рода темных дел. Ржавые ворота, разбитый асфальт, металлолом и ни души. Я уже почти подошел к своему боксу, отыскивая ключи в кармане, когда до моего слуха, донеслось что-то невнятное, но подозрительное.

Из прохода между гаражами звучал приглушенный, но яростный шепот, шарканье ног по щебню. А потом вдруг послышался сдавленный женский всхлип. Не раздумывая, я направился на эти звуки.

От увиденного пальцы сжались в кулаки. Трое молодых парней прижали к стене бокса худенькую девчонку лет семнадцати-восемнадцати. Ясно, что они собирались с ней сделать.

— Стоять! — крикнул я. — Отвалите от девочки. Быстро!

Они замерли, обернулись.

— Дедуля, вали своей дорогой, а то больно будет, — отозвался один из них, отпуская девчонку и направляясь ко мне.

Я не стал дожидаться, пока он еще что-то скажет или сделает, а сразу сломал ублюдку коленную чашечку. Парень с воем покатился по асфальту. Тогда ко мне кинулся второй.

Надо признать, двигался он быстро. Я не успел увернуться и принял удар на предплечье — адская боль пронзила руку, но кость выдержала. Рывком поймал его за руку, вывернул до хруста в суставе. А когда подонок завыл, дернул его на себя, впечатав коленом под ребра.

Третий, который все еще удерживал девушку, отшатнулся от нее. Глаза у него стали круглыми, как блюдца. Он что-то пробормотал и кинулся наутек.

Девчонка, уже свободная, все еще стояла, прислонившись к стене гаража. Вся дрожа, она смотрела на меня полными слез и ужаса глазами. Похоже, никак не могла прийти в себя от пережитого шока.

Я улыбнулся ей, пытаясь сказать что-нибудь ободряющее, но вдруг почувствовал, как боль в груди начинает неумолимо стискивать сердце. Гаражи, девочка, которая вдруг опомнилась, отползающие с места схватки насильники — все поплыло у меня перед глазами.

Я попытался сделать шаг, опереться о шершавую стену гаража, но ноги стали ватными. Асфальт начал медленно, но неотвратимо приближаться. Звуки оркестра, пения, автомобильных гудков вдали — все это оборвалось.

Последнее, что я успел ощутить — знакомый, до мурашек, запах. Пахло пылью разбитых дорог, выжженной травой, пороховой гарью, кизяком и бензиновыми выхлопами. Похоже, мозг, прежде чем умереть, вернул мне воспоминания о давно отгремевшей войне…

Жара. Невыносимая, сухая, обволакивающая. Как ни странно — я все еще дышал, хотя каждый вдох обжигал легкие. Голова гудела. Я попытался пошевелиться. Подо мной было нечто жесткое, колючее и не слишком удобное. Похоже — армейская койка. Не асфальт — и на том спасибо.

— Товарищ комдив! Очнулись⁈ — радостно воскликнул кто-то. — Не двигайтесь, Георгий Константинович, полежите, а то снова голова закружится. Напекло, наверное… Ну так!.. Жара сегодня адская, пекло.

Я с трудом разлепил веки. Надо мной склонилось загорелое, обветренное, мужское, молодое лицо. За спиной у парня маячила войлочная стена какого-то шатра, а снаружи доносился до боли знакомый гул. Отрывистые команды, рокот моторов, и где-то в отдалении — частый, сухой треск пулеметной очереди

Еще были запахи. Порох, пыль, позабытый за десятки минувших лет махорочный дымок, а еще… Конский пот и нагретый металл. Ей-богу, странное для Москвы сочетание запахов и звуков. Видать, меня реконструкторы подобрали?

Как он меня назвал? Комдив? И почему-то Георгием Константиновичем, прямо как звали маршала Жукова. Ну, точно — реконструкторы. Увидели валяющегося рядом с гаражами старика в мундире с подполковничьими погонами, подобрали и перенесли в палатку. Ну и прикола ради обозвали «комдивом Жуковым».

— Где… я? — на всякий случай спросил я, и мой собственный голос показался мне чужим, низким и прокуренным.

— У себя в юрте, товарищ комдив. Все в порядке, — успокоил меня голос. — Полежите пока, я военврача позову.

Кстати, когда это Жуков был командиром дивизии? Я же совсем недавно читал об этом. Ага, когда Георгий Константинович служил в Белоруссии, а потом был переброшен на Халхин-Гол. Примерно июнь — июль 1939… Очень к месту получается нынешняя жара, пыль, запах конского пота. Самое пекло… В прямом и переносном смысле…

Ладно. Пусть. Главное — живой. Не добил приступ и на этот раз. Жаль только, что на «Бессмертный полк» опять не попаду. Вряд ли военврач меня отпустит. Скорее всего — отправит в ветеранский госпиталь к моему жизнерадостному доктору.

— Та-ак, что тут у нас? — раздался новый голос.

Веки у меня слипались, но приоткрыв их, я разглядел застегнутый на все пуговицы воротник гимнастерки, зеленые с красным кантом прямоугольники петлиц с двумя красной эмали шпалами и золотистой чашей со змеей.

— Как себя чувствуете, больной?

— Да вот сердечко пошаливает, товарищ военврач второго ранга, — решил подыграть я.

— Сердце? — удивился он и тут же скомандовал: — А ну-ка лейтенант, помогите мне раздеть комдива…

— Я сам! — отрезал я, вставая.

Подскочивший было парень в форме лейтенанта бронетанковых войск с двумя кубарями и эмблемой танка на черных петлицах, замер по стойке смирно. Военврач покачал головой, но возразить не посмел.

Я потянул гимнастерку, которая откуда-то оказалась на мне, через голову. Снял. Бросил на койку. Задрал нательную рубаху. Военврач приложил к моей грудине слуховую трубочку. На загорелом лбу у него собрались морщины.

— Нет, товарищ комдив, — проговорил он. — Сердце у вас в порядке… А вот на солнце вы зря столько сегодня пробыли…

— Да ладно вам прикалываться, ребята, — усмехнулся я. — Три инфаркта, стенокардия и прочие прелести… Скорую вызвали?

Военврач и лейтенант с тревогой переглянулись. Затем доктор сказал:

— Товарищ комдив, вам лучше вернуться в постель.

Он сказал еще что-то, но я не расслышал — с этот миг по небу с ревом пронеслось нечто трескучее, взметнув клубы пыли, которые прорвались сквозь не задернутый полог юрты. А когда этот треск отдалился, в установившийся тишине отчетливо прозвучало:

— Воздух!!!

Рефлекс военного человека сработал в ту же секунду. Оттолкнув парня в гимнастерке с петлицами танкиста, я вылетел наружу. И замер. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась громадное поле, поросшее сухой травой.

Исчезли столичные многоэтажки, асфальтированные улицы, праздничные толпы. Вместо всего этого — брезентовые призмы громадных армейских палаток, притулившаяся рядом с одной из них «эмка» и снующие туда сюда люди — сплошь в полевой форме РККА.

В небе все было еще хуже. Безоблачное, яркое, оно просматривалось во все стороны и в этой синеве с треском проносились допотопные поршневые самолеты с неубранными шасси и алыми кругами на плоскостях.