Жуков. Халхин-Гол

Глава 9

Приказ был отдан. Лучшие части начали скрытную перегруппировку. В штабе царило напряженное молчание, прерываемое лишь треском полевого телефона и скрипом дверцы сейфа, откуда я достал запасную, совершенно секретную карту. На ней были нанесены позиции, о которых не знал даже Кущев.

Воротников доложил о готовности частей. Я кивнул, глядя на светлеющий восток. Час «Х» приближался.

И тут эту предрассветную тишину разорвал нарастающий гул. Не с передовой. С севера. Оттуда, где по нашим данным не должно было быть крупных сил противника. Из-за гор выползала армада японских бомбардировщиков. Они шли на юг, в сторону наших тылов.

В штабе замерли. Все взгляды устремились на меня. Я видел в них отражение собственной, холодной как лед, мысли: они знают. Знают о нашем контрударе и бьют по оголенным тылам.

— В точности по плану, — мои слова прозвучали неожиданно громко в наступившей тишине. — Они клюнули.

Я повернулся к начальнику связи.

— Немедленно шифровка Смушкевичу: «Ночные ласточки». Повторить дважды.

Затем я взглянул на Воротникова.

— Передать в штаб фронтовой группы: «Противник начал запланированную операцию по дезорганизации нашего тыла. Приняты контрмеры. Прошу ускорить переброску резервов согласно схеме 'Багратион».

Адъютант бросился исполнять приказ. Я же подошел к рации.

— «Ястреб-1», я «Беркут». Начинайте охоту.

Ответ был лаконичным: «Понял. Выходим на цель».

А на земле уже рвались первые бомбы, но не на наших тылах. Японские бомбардировщики, не ожидая сопротивления, шли плотным строем. И в этот момент из-за вершин Хамар-Дабы к ним устремились десятки маленьких, юрких силуэтов. Это не были современные истребители. Это были те самые учебные «У-2», которые я попросил у монгольских товарищей.

Их атака была дерзкой до безумия. Тихоходные бипланы, вооруженные пулеметами не могли тягаться по потолку с бомбардировщиками как и в скорости и мощи, но они буквально путались у них под ногами, мешая выполнять боевую задачу.

Японские стрелки, ослепленные прожекторами, которые мы выставили на переднем крае, не могли вести прицельный огонь. А наши летчики, пользуясь малой скоростью и маневренностью своих «этажерок», умудрялись уходить из-под огня.

Один за другим японские бомбардировщики, отбомбившись как попало, разворачивались их ложились на обратный курс. Я наблюдал за этим с НП, когда ко мне подошел Конев.

— Георгий Константинович, перехватили радиограмму. Японский командир авиагруппы докладывает о «неожиданном хаотическом противодействии русских истребителей нового типа».

Я усмехнулся. «Нового типа». Да, наши «ночные ласточки» стали для них полной неожиданностью.

Именно в этот момент связист из штаба фронтовой группы с пакетом. Я вскрыл его. Это был приказ Штерна. Краткий и категоричный: «В связи с катастрофическим ухудшением обстановки немедленно отвести войска на исходные позиции и доложить о причинах срыва наступления».

Я спокойно сложил листок и протянул его обратно связисту.

— Передайте командующему, что приказ не может быть исполнен. Наступление продолжается по скорректированному плану. А причины «срыва» он может наблюдать собственными глазами. — Я указал рукой на небо, где горели японские бомбардировщики, и на восток, откуда уже доносился нарастающий гул наших танковых моторов, идущих в запланированный контрудар.

Связист забрал пакет и удалился. Я знал, что это прямое неповиновение. Но я также знал, что Ворошилов, получив донесение о срыве японской операции с минимальными потерями с нашей стороны, предпочтет факты формальным донесениям.

План «Б» сработал. Мы не просто парировали удар. Мы заманили противника в ловушку и нанесли ему серьезный урон. Однако я также понимал, что главное сражение было еще впереди. И теперь у меня на руках был новый козырь — деморализованный и понесший неожиданные потери противник.

— Воротников! — крикнул я. — Передать Яковлеву: «Клещи» сомкнуть в течение трех часов. Вперед!

Гул наших танков, идущих в контрудар, нарастал, сливаясь с отдаленным грохотом боя в небе. «Ночные ласточки» Смушкевича сделали свое дело — японские бомбардировщики, понеся потери, поспешно ретировались, так и не нанеся серьезного урона нашим тылам.

Я наблюдал с НП, как батальоны 11-й танковой бригады вклиниваются в основание японского «клеща». Их удар был стремительным и точным, как удар скальпеля. Японцы, ожидавшие нашего отступления или пассивной обороны, оказались не готовы к такому развитию событий. Их фронт затрещал по швам.

— Конев! — не отрывая бинокля от глаз, крикнул я. — Свяжись с монгольскими партизанами. Пусть активизируются в тылу у японцев. Перерезать коммуникации, атаковать обозы. Создать у них впечатление, что за их спиной действуют крупные силы.

— Есть, товарищ комдив!

Это был еще один элемент плана, подготовленный заранее. Небольшие, но хорошо вооруженные и обученные диверсионные группы должны были посеять панику в японском тылу, заставив их командование держать резервы и снимать части с фронта.

Через несколько часов поступили первые доклады от Яковлева. Его танкисты, ломая очаговое сопротивление, успешно продвигались вперед, рассекая японскую группировку надвое. Одновременно с этим наши части, ранее перешедшие к обороне на флангах, перешли в локальные контратаки, не давая японцам перебросить силы на угрожаемый участок.

К вечеру ситуация кардинально изменилась. Теперь уже японская ударная группировка сама оказалась под угрозой окружения. Их «клещи», которые должны были сомкнуться вокруг нас, были безнадежно сломлены.

В штаб снова прибыл связной от Штерна. На этот раз его лицо выражало не уверенность, а растерянность. Он молча протянул мне новый пакет.

Я вскрыл его. Текст был иным: «Комдиву Жукову. Доложите обстановку и дальнейшие планы. Штерн».

Никаких упреков, никаких приказов об отстранении. Просьба доложить. Это было признанием того, что мои действия оказались правильными.

Я продиктовал Воротникову краткий, но емкий отчет о разгроме японской группировки и восстановлении контроля над коммуникациями. Закончил его фразой: «Продолжаю выполнение основной задачи по разгрому противника на халхингольском плацдарме».

Отправив связиста, я вышел из штабной землянки. Ночь опустилась на степь, но на западе еще полыхали зарева пожаров — горели подбитые японские танки и склады. Воздух был пропитан запахом гари, пыли и победы.

Ко мне подошел Смушкевич. Его лицо, усталое, сияло.

— Георгий Константинович, летчики докладывают. Задание выполнено. Потери — два «У-2». Экипажи живы, выпрыгнули с парашютами.

— Передай всем участникам ночного вылета благодарность, — сказал я. — И представь отличившихся к наградам.

Он кивнул и, немного помолчав, спросил:

— А вы не боялись, что этот план с «ночными ласточками» не сработает? Это же был огромный риск.

Я посмотрел на темное небо, усеянное звездами.

— Война — это всегда риск, Яков Владимирович. Но расчетливый. Они ждали от нас шаблонных действий. А мы ударили там, где нас не ждали, и тем, чего они не ожидали. В этом и есть секрет.

Я не стал добавлять, что этот «секрет» был подсмотрен мной в будущем, из опыта других войн. Ну что ж, пусть это останется моей тайной.

На следующий день, когда наши части заканчивали зачистку территории и пленение остатков разгромленной японской группировки, пришла новая шифровка. На этот раз не от Штерна, а из Москвы. Лично от Ворошилова.

Текст был кратким и емким: «За умелое руководство войсками и проявленную инициативу объявляю благодарность. Жду подробного доклада. Ворошилов».

Воротников, зачитавший мне телеграмму, сиял как мальчишка.

— Товарищ комдив! Поздравляю! Личная благодарность наркома!

Я взял у него из рук телеграфную ленту. Да, это была победа. Не только на поле боя, но и в борьбе за доверие. Я доказал, что мои методы, хоть и нестандартны, но эффективны.

И тем не менее, глядя на карту, я понимал, что это лишь одна битва. Война на Халхин-Голе еще не была окончена. Японское командование, получив столь чувствительный урок, наверняка готовило новый удар. И мне нужно было быть к нему готовым.

— Ничего, — тихо сказал я, глядя на карту. — Теперь они знают, с кем имеют дело. И это их главная ошибка.

Штаб Квантунской армии, г. Синьцзин

Капитан Юсио Танака стоял по стойке «смирно» перед массивным столом, за которым сидел полковник Акира Сато, начальник разведывательного отдела. Воздух в кабинете был густым от табачного дыма и запаха старой бумаги. На столе лежало досье Танаки, и, судя по толщине, оно пополнилось новыми, нелестными страницами.

— Капитан, — голос Сато был холодным, как сталь, — ваше возвращение из плена оставляет множество вопросов. История с угоном советского самолета выглядит… сказочной.

— Господин полковник, я докладывал только правду! — выпалил Танака, глядя в стену перед собой. — Красные были настолько уверены в своей безопасности, что…

— Что оставили заправленный и исправный самолет на краю аэродрома с уснувшей охраной? — Сато медленно затянулся сигаретой. — Вы считаете нас идиотами, капитан?

Танака молчал, чувствуя, как пот стекает по спине. Он знал, что его карьера висит на волоске. Подозрения в том, что он завербован НКВД, могли привести его прямиком в военную тюрьму, а то и к расстрельной яме. И дядя не заступится.

— Ваши сведения о сосредоточении советских танков на южном направлении, — продолжал Сато, — привели к тому, что мы ослабили центр и понесли тяжелые потери. Вы понимаете степень вашей ответственности?

В этот момент дверь кабинета открылась без стука. В помещение вошел невысокий, полный мужчина в штатском костюме, с безмятежной улыбкой на круглом лице. На него был надет белый халат, а в руке он держал медицинскую карту.

— А, прошу прощения, господин полковник, — он говорил на идеальном японском с легким, почти неуловимым акцентом. — Я по расписанию. Медицинский осмотр капитана, как и приказано.

Сато с раздражением мотнул головой.

— Сейчас не время, доктор Фукуда.

— Понимаю, понимаю, — кивнул «доктор», но не ушел, а приблизился к столу и заинтересованно посмотрел на Танаку. — Однако, если позволите, господин полковник, стресс от пережитого плена — вещь серьезная. Без своевременной психологической помощи последствия могут быть необратимыми. Я ведь специалист по контузиям и боевым неврозам.

Сато смерил «доктора» взглядом, но тот лишь безмятежно улыбался. Наконец полковник махнул рукой.

— Ладно. Десять минут. И чтобы он потом снова был здесь!

— Непременно, — «доктор» Фукуда кивнул и жестом указал Танаке следовать за ним.

Он провел капитана в небольшой, пустой кабинет через коридор, заставленный шкафами с архивными делами. Закрыв дверь, он мгновенно преобразился. Улыбка исчезла, взгляд стал острым и проницающим.

— С тобой все в порядке, Юсио? — спросил он, и его голос стал совсем другим — более глубоким, без подобострастных ноток.

Танака отшатнулся.

— Вы… кто вы?

— Друг, — коротко ответил мужчина. — Единственный человек здесь, кто знает правду. Твою правду. И знает, что полковник Сато уже подписал приказ о твоем аресте по подозрению в государственной измене.

Капитан побледнел.

— Но я не… я ничего…

— Я знаю, — «доктор» положил руку ему на плечо. Его прикосновение было на удивление спокойным. — Ты честно выполнил свой долг, но твои начальники ищут козла отпущения за провал наступления. Ты — идеальная кандидатура. Беглец из плена, чьи разведданные привели к катастрофе.

Он помолчал, давая словам просочиться в сознание Танаки.

— У тебя нет будущего в этой армии, Юсио. Только трибунал и расстрел. Если повезет — пожизненное заключение.

— Что же мне делать? — выдохнул Танака, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

«Доктор Фукуда» — резидент советской разведки Иван Петрович Зорин, работавший под легендой японского врача-психиатра, — улыбнулся. Рыбка клюнула.

— Есть путь к спасению. И даже к восстановлению чести. Только он требует смелости.

Он наклонился ближе.

— Те люди, которые взяли тебя в плен… они видят в тебе не врага, а жертву обстоятельств. Они знают, что ты — талантливый офицер, чьими способностями пренебрегли собственные командиры. Они предлагают тебе шанс.

— Стать предателем? Никогда! — попытался возразить Танака, но в его голосе уже не было прежней уверенности.

— Предателем? Нет, — Зорин покачал головой. — Спасителем. Ты видел, что творят милитаристы? Они бросают своих солдат в бессмысленные атаки, губят их ради амбиций генералов. Ты можешь помочь положить конец этой бойне. Сохранить жизни тысячам твоих соотечественников. Разве это не долг настоящего самурая — предотвращать бессмысленную смерть?

Он вынул из кармана халата небольшой конверт.

— Здесь новые документы и билет на поезд до Дайрена. Там тебя ждут. Новая жизнь, уважение, возможность служить своему народу, положив конец войне. Или… — он кивнул в сторону двери, за которой ждал полковник Сато, — возвращайся к нему. И узнай, насколько быстро «отец-командир» превращается в палача для тех, в ком он разочаровался.

Танака смотрел на конверт, как загипнотизированный. Весь его мир, вся система ценностей рушилась. Честь, долг, присяга… а на другой чаше весов — верная смерть и клеймо предателя от своих же. И призрачный шанс на искупление, который предлагал этот загадочный «доктор».

Он медленно, почти неосознанно, протянул руку и взял конверт. Его пальцы дрожали.

— Хороший выбор, — тихо сказал Зорин. — Теперь слушай внимательно. Завтра, в 14:00, ты придешь на вокзал…

Штабная юрта погрузилась в предрассветную тишину, нарушаемую лишь потрескиванием керосиновой лампы и скрипом пера Воротникова, заполнявшего последние донесения.

Я сидел над картой, на которую только что были нанесены результаты разгрома японской группировки. Победа была полной, но не окончательной. Противник ожесточенно цеплялся за каждый клочок земли, а до генерального наступления, которое я планировал, оставались считанные дни.

Внезапно дверь юрты распахнулась, и внутрь ворвался запыхавшийся красноармеец-связист. Он был так взволнован, что забыл поприветствовать старшего по званию.

— Товарищ комдив! Срочная радиограмма из штаба фронтовой группы! Лично командующий Штерн требует немедленного ответа!

Я протянул руку, и он вложил в нее сложенный листок. Текст был коротким, но каждое слово било по нервам.

«Комдиву Жукову. Поступили сведения о готовящемся покушении на вашу жизнь группой японских диверсантов. Источник надежен. Немедленно усильте охрану, измените режим дня и место дислокации штаба. Штерн».

Я медленно положил телеграмму на стол. Мысленно поблагодарил резидента, того самого «доктора Фукуду», который, наверняка уже завербовал Танаку. Его работа была бесценной.

— Воротников, — сказал я, глядя на пламя лампы. — Подними дежурный взвод. Немедленно. И вызови ко мне Конева.

Пока адъютант выполнял приказ, я вышел из юрты. Ночь была черной, безлунной. Идеальная для убийц. Я стоял, вглядываясь в темноту, и чувствовал на себе невидимый прицел. Они где-то здесь. Уже близко.

Ко мне подбежал Конев, на ходу натягивая шинель.

— Георгий Константинович, в чем дело?

Я молча протянул ему шифровку. Он пробежал глазами и присвистнул.

— Диверсанты? Здесь? Но как они прошли через наши кордоны?

— Неважно как, — отрезал я. — Они здесь. И их цель — я. Твоя задача — не мешать им.

Конев смотрел на меня как на сумасшедшего.

— Не мешать?.. Товарищ комдив, вы шутите?

— Нисколько, — я повернулся и пошел обратно в юрту. — Мы сыграем в их игру, но по нашим правилам.

Войдя внутрь, я отдал Воротникову новый приказ.

— Миша, принеси мою фуражку.

Фуражку я положил на стол рядом с лампой, чтобы из темноты был виден ее отчетливый силуэт. Сам же отошел в огороженную ширмой часть юрты, за тяжелый дубовый шкаф с картами. Отсюда был виден и вход, и стол с фуражкой.

— Теперь оба — ко мне, в угол, — скомандовал я Коневу и Воротникову. — И тишина.

Мы замерли в темноте. Было слышно, как тяжело дышит Воротников и как скрипят сапоги часовых снаружи. Минуты тянулись мучительно медленно. Я не сомневался, что диверсанты придут. Слишком уж удобная цель — командующий, засидевшийся за бумагами в своей хорошо освещенной палатке.

И вот… Тишину ночи разрезал негромкий, чуть слышный щелчок. Как будто ветка лопнула под чьей-то ногой. Да только откуда здесь вершине горы ветка?

Я прижался спиной к ворсистой войлочной стене, сжимая в руке ТТ. Воротников замер, Конев бесшумно взвел курок своего нагана.

Из темноты, прямо напротив входа в юрту, метнулась тень. Быстрая, как змея. Затем вторая. Они скользнули мимо часовых, которые, как я и приказывал, сделали вид, что ничего не замечают.

Первая тень на мгновение замерла у полога, оценивая обстановку. Отбрасывающий ее человек, увидел освещенный стол и фуражку. И, видать, решил, что я там. Стрелять он не стал. Не хотел поднимать шума.

У японских диверсантов были свои методы. Что-то со свистом прошило воздух, как раз над тем самым местом, где по идее должны была скрываться в темноте моя голова, и вонзилось в войлок юрты, чуть выше моей реальной, а не воображаемой головы.

И в этот же миг я шагнул из темноты, и голос мой прозвучал тихо, но отчетливо, заполняя все пространство юрты:

— Ищете меня, господа диверсанты?

В свете лампы я увидел их — двух человек в форме красноармейцев, но с монголоидными чертами лиц. Их глаза округлились от удивления и шока. Они не ожидали, что их здесь подкарауливают.

Первый из них, недолго думая, вскинул револьвер, но выстрелить он не успел. Пуля из моего ТТ прошила его грудь. Второй попытался бросить гранату, но Воротников, выскочив из-за шкафа, ударил его прикладом по голове. Диверсант рухнул без сознания.

Все было кончено за несколько секунд. Я поднял фонарь и посветил на то место, где в стене торчали… сюрикэны! Надо же — ниндзя! Удостоился, значит, чести.

— Ловкачи, однако, — пробормотал я, ни к кому в особенности не обращаясь.

Однако самое интересное ждало впереди. Пока Конев и подбежавшие бойцы осматривали тела и обезвреживали второго диверсанта, я заметил у первого, убитого, в расстегнутом кармане гимнастерки небольшой, тщательно завернутый в промасленную бумагу предмет. Я наклонился и поднял его.

Развернув бумагу, я замер. На ладони лежала не взрывчатка и не яд. Это была фотография. Старая, пожелтевшая, снятая еще в царские времена. На ней была группа молодых офицеров.

И я узнал двух человек. Одним был я — вернее, молодой унтер-офицер Георгий Жуков. А вторым… вторым был тот самый диверсант Скорино, которого я застрелил несколько недель назад, когда он пытался скрыться.

Но на этом сюрпризы не кончились. На обороте фотографии, выведенным старомодным почерком, было написано всего три слова. Три слова, которые, видать, должны были перевернуть мое представление о происходящем:

«Они знают. Беги. Сивцов».