Журнал «Ура бум-бум!» 1990, №5

Поднимался разговор о еще одной женщине — Лобановской. Женой Олегу Григорьеву она не являлась, но немало попила у него крови будучи сожительницей. У Олега была дочка и он с Лобановской имел много неприятных разговоров по поводу ухода за ребенком. «Прихожу с работы, ребенок кричит, распеленат, она пьяная валяется…» — говорил Олег в суде. Здесь Бокалов приложил нимало усилий, чтобы дочку отдать в детский дом, хотя Григорьев, как отец, был категорично против.

«Да, и как это произошло со „Скороходом“. Приходит Бокалов, значит, говорит: Ага, ты тунеядец! Мол не работаешь, пьешь вот. А когда я один, я вообще молоко пью. Ну ладно… Приходит, значит, я ему показываю договора с издательством там, с „Ленфильмом“, чтобы показать ему, что вот, пишу по договорам, гонорары получаю. Да он и сам видел неоднократно, потом ездил с ними куда-то… Ага! Проверял. И ходил, ходил ко мне так: не работаешь, не работаешь, как муха „жу — жу“ у уха. Вообщем пошел на „Скороход“ работать, на конвейер, лишь бы Бокалов отвязался. Все, думаю приставать больше не будет. Стою на конвейере, нажимаю на рычажок, значит, каблучкового станка. Чух-тюх-тюх… Хорошая работа, кстати, а я в это время, я еще над книгой работаю. И тут приходят эти бумажки. Сначала одна, потом вторая. От Бокалова. А ведь никто не знает, что я поэт. Я вживаюсь в коллектив, работаю с людьми и тут вот это: дайте характеристику на алкоголика и тунеядца… Еще раз, еще раз, а потом приезжают санитары, в машину и на Пряжку, в психбольницу. Бланки чистые, врачи недоумевают, что такое? А там рукой Бокалова написаны фамилия мое, имя и отчество…»

Суд интересовался: «Не потеряли ли вы интерес к творчеству?»

Григорьев О. «Я и сейчас пишу. Вон там на нарах пишу. Готово уже десяток стихов, и все они, надеюсь, уверен даже войдут в следующую книгу. Целая сотня рисунков есть…»

Бокалов пытался протестовать против съемки в зале, но суд отклонил протест. Затем он попросил суд зачитать письма, написанные в защиту Григорьева Бэллой Ахмадуллиной и Аникушина. На вопрос суда, какую меру наказания по отношению к Григорьеву он как потерпевший может назвать, Бокалов скромно ответил: «Я полностью полагаюсь на решение суда». Все это говорилось при полностью недоказанном факте оскорбления милиционера, существования притона и многого чего другого. Но приговор выносить было надо.

Наступил день 21 декабря, официально означенный как день последних слов всех: подсудимого, адвоката, прокурора. Бокалов в этот день уже не появился и интерес к нему был уже утерян. Все с блеском в глазах, в сильном возбуждении ждали развязки дела. Назначенное на десять часов утра заседание автоматически, в связи с задержкой доставки подсудимого, перенеслось до начала первого. Я спустился вниз и видел как привозили Григорьева. С запасного входа, под испуганными взглядами служащих и посетителей суда и телефона-телеграфа, стоявших тут же внизу очередью в буфет в ожидании птицы и мяса.

Появились люди с видеокамерой. «Это кто? „Пятое колесо“?» — спросил я. «Хуже, — ответили мне. — „Гражданин и закон“.»

Интересующихся процессом было по-прежнему много и я поторопился в зал. Первым слово было предоставлено государствн-ному обвинителю. Прокурор перечислил все основные вехи дела, в целях все-таки защиты погон и чести советской милиции, затребовал два года и шесть месяцев лишения свободы, но с пометкой «условно», имея надежду, что Олег Григорьев будет по-прежнему радовать своим талантом и взрослых и детей. /Сказали, что Александр Крестинский после выступления Ковалевской в течении получаса читал оставшемуся суду стихи Олега Григорьева./

Слово предоставили общественной защите. Александр Крестинский: «На протяжении всей своей жизни Олег Евгеньевич, человек несомненно талантливый, находясь на нижних этажах богемы, вряд ли располагал какой-то защитой от всего жестокого и давящего на него, его творческую работу. Отсюда вполне можно учесть его суровое отношение к человеку, с которым была связана потеря дочери. Можно даже сказать, что Олег Евгеньевич человек не от мира сего. Он как бы заключен в некую сферу, грубое вторжение в которую очень ранимо для него. Вполне понятно отношение его к быту, неудачи в личной жизни. И есть примеры исторические, Вениамир Хлебников, например…» В завершении своей речи Крестинский просил суд оправдать подсудимого.

Адвокат тоже запросил полного оправдания. Последнее слово получил, наконец, Олег Григорьев. Усталое, робкое вступление постепенно перерастало в снежный ком и обрушилось на слушателей протяжным стоном раненной волчицы: бокалов, бокалов, БокалОВ, бокалОВ, бокАЛОВ, БОКАЛОВ! Сколько было в этом безудержной боли, прямой ненависти к человеку, облеченным властью и исполнявшим жандармские функции:

«Ага, заходит значит Бокалов и носом туда-сюда. В комнату: Что делаешь? Что пишешь? Что пьешь? Никого нет!? В туалете, в ванне, на кухне посмотрит и шасть сюда. Ага, говорит, вот эту картину я на стрельбище возьму. Стрелять хорошо в нее. Там у меня человек нарисован, у него вместо сердца, знаете, этакая мишень. Вот такой ценитель.

Народу еще и так много у меня позабирал. Вот Виталика Угреновича… он еще подтвердить может. Правда, Виталик? Вот, видите, правда. И меня, да и меня забирал. Бокалов даже женскими голосами прикидывался. Как раз так было… Слышу, скребется кто-то. К двери подошел. Открывать боюсь, слушаю. А там тихо так: юля, юля, юля… Ага, думаю, есть вроде такая женщина знакомая Юля. Еще слушаю: юля, юля… дверь открываю — ЮЛЯ ХА-ХА, Бокалов.

А один раз вообще в трусах забрали. Это значит я специально, лег, света нет. Чую что кто-то подъезжает. Броде бы и нет меня. Тогда еще Бокалов грозился в психушку меня свезти. Так вломились, потащили, ноги земли не касаются, руки вот так /протягивает перед собой/ только в обратную сторону… И Бокалов вокруг бегает, в лицо заглядывает: „Ну что твоя книжечка, выходит!?…“»

Здесь время кончилось, терпение судьи иссякло и последнее слово перенесли на завтра. Все равно уже было поздно.

22-го продолжение последнего слова ничем не отличалось от начала. В зале находилась съемочная группа «пятого колеса». Олегу дали выговориться, а в конце, когда суд спросил Григорьева, какая у него будет просьба, Григорьев ответил:

«Прошу судить меня не как поэта, а как человека, который всю жизнь работал… И вообще, я думаю, полезно иногда писателям, поэтам посидеть вот так в тюрьме, поработать где-нибудь».

Приговор такой и вынесли: с учетом того, что Григорьев всю жизнь работал. Два с половиной года лишения свободы условно.

Выставочный ватман митьков обогатился последней надписью: «Суд вынес окончательный приговор. Олег Григорьев освобожден из под стражи в зале суда.»

А еще мы узнали, что Олега Григорьева наконец-то принимают в Союз писателей.

1990год. ЛЕНИНГРАД.

Игорь Пучнин и Олег Григорьев