Журнал «Вокруг Света» №03 за 2010 год

Узор мироздания

Варианты скорописи XIX века. Иероглиф «долголетие» — работа мастера Ма Дэ-чжао; иероглиф «тигр» (справа) исполнен неизвестным каллиграфом почерком фэй бай, «летящий белый». Фото из коллекции автора.

В Китае к древнему искусству каллиграфии относятся с большим почтением, поскольку это не просто процесс письма, но и могущественный инструмент согласования природы и культуры, естества вещей и человеческого творчества.

На вопрос «Что такое каллиграфия?» всякий ответит: «Умение писать красиво», и добавит нечто о твердом почерке, правильном, как в школьных прописях, написании букв и тому подобное. Однако ясность исчезает, если добавить эпитет «китайская», то есть когда речь заходит о иероглифике, пресловутой «китайской грамоте», своей головоломной сложностью исстари внушавшей ужас иностранцам. Как можно запомнить десятки тысяч этих непонятных значков, каждый из которых обозначает целиком понятие? Где в них красота и правильность? Иероглифы действительно сложны (некоторые, вполне распространенные — «соль», «быстрый», «вежливость», — содержат до двадцати с лишним черт, а иные и пятьдесят!) и красивы как графические объекты.

Однако красоту эту совсем не просто объяснить чужеземцу. Классическая эстетика китайской каллиграфии пользуется уподоблениями, которые еще в VI веке были заданы в виде образного перечня. Иероглиф может быть «словно птица Пэн, парящая неустанно и уносящаяся вдаль; словно дракон грозит; словно тигр устрашает; меч занесен, тетива арбалета натянута; словно дракон проносится через небесные врата; словно дремлющий тигр и феникс в дворцовых покоях; словно шквалистый ветер; словно танец красавицы, изогнувшейся в талии; словно бессмертный святой посвистывает среди дерев».

Проступающие письмена

Появление китайского письма относили к баснословной древности. По одной из легенд, иероглифическую письменность изобрел мифический император Фу Си, который был зачат в результате того, что его мать наступила на след великана. Так что на дошедших до нас, разумеется, позднейших его изображениях мы видим получеловека, полузмея. Считалось, что культурный герой Фу Си одарил китайцев многими полезными навыками: научил ловить рыбу им же изобретенными сетями, даровал людям огонь и обучил готовить пищу, приобщил к охоте, придумав разнообразные силки и ловушки... А однажды, прогуливаясь по берегу реки Хуанхэ, он увидал появившегося из речных вод дракона, на спине которого проступали отчетливые знаки. Любознательный император тут же их срисовал. Знаки эти напоминали следы птичьих лап на песчаной отмели. Постигнув смысл узора, Фу Си начертал восемь триграмм — комбинаций из трех сплошных и/или прерывистых черт, от которых и берет будто бы начало китайская иероглифика.

Другая легенда приписывает изобретение письменности астрологу Цан Се, мудрому помощнику мифического основателя китайской цивилизации — Желтого императора. Цан Се, которого традиция наделила двумя парами глаз за остроту зрения и способность к провидению, наблюдал небесные знамения, сочетал следы птиц и черепах, а затем определял формы написания иероглифов. Иногда уточняют, что Цан Се вдохновлялся образом созвездия Куй (Андромеды), которое, украшенное рогами-лучами, правит с небес словами и словесностью.

Ученые смотрят на дело куда прозаичнее. Достоверно известные ранние образцы китайских письмен относятся к XIV веку до н. э. Это знаки, процарапанные на панцирях черепах и лопаточных костях жертвенных животных, использовавшиеся в гадательных целях, — примитивные схематичные изображения самых привычных объектов, называемые по-научному пиктограммами. Позднее китайцы нашли способ обозначать абстрактные понятия или действия. Например, поныне понятие середины выражается с помощью вертикали, проходящей через центр круга, и так далее. Чтобы написать «хорошо», соединяли знак «женщина» и знак «ребенок», иероглиф «слушать» представлял собой знаки «ухо» и «дверь», а «восток» — «солнце», восходящее из-за «дерева». Это уже идеограммы.

За столетия знаки-рисунки утратили первоначальный вид и потеряли сходство с обозначаемыми предметами. Однако изобразительная природа китайской письменности несомненна, иероглифика зародилась и развивалась в отрыве от устной речи. Вполне естественно, что со временем она породила высокое каллиграфическое искусство, ценимое китайцами выше других искусств.

Считается, что «святых мудрецов древности» , создававших иерогли фы, вдохновляли очертания гор, отпечатки птичьих лап и тени ветвей

Сотворение миропорядка

Впрочем, основания высочайшего статуса искусства китайской каллиграфии лежат не во внешней красоте. Письменность с древности понималась как часть мирового узора вещей (вэнь). Считалось, что знаки иероглифического письма следовали неисчерпаемому разнообразию природы, или, точнее, разнообразию движений, метаморфоз в естественном мире, а красота (мыслившаяся одновременно естественной и созданной человеком) заключалась в самобытности каждого нюанса необозримого «узора» мироздания. В знаменитом трактате V века «Резной дракон литературной мысли» сказано: «Взгляни вокруг на мириады существ — и животные, и растения покрыты узором. Дракон и феникс являют благое знамение своей пышной окраской. Тигра и барса узнают по их пятнам и полосам. Бывает, что цветная вязь облаков на заре посрамит мастерство живописца, а изящное цветение деревьев и трав обходится без выдумок ткачих. Так неужто же это лишь наружное украшение — нет, это их естество… Если неразумные существа в такой степени наделены красочностью, неужто могло не быть письмен у человека — вместилища сердца?»

Письменность в глазах древних китайцев была отражением не предметов, но их «теней и следов», то есть в конечном счете самого акта преображения бытия, которое обнажает предел всех вещей. В результате письменность получала статус самостоятельной, отвлеченной от физических прототипов реальности и признавалась могущественным инструментом согласования природы и культуры, естества вещей и человеческого творчества. Как писал ученый-каллиграф XVIII века: «Первая среди художеств, каллиграфия отражает метаморфозы, открывает сокровенное, приобщает к извечному; сопутствует биению сердца, выражает душу, несет в себе культуру мастера, шлифует культуру слова, создает новое; являясь откликом, таит зов, являясь зовом, таит отклик».

1. Сырьем для бумаги сюань служат кора тутового дерева и рисовая солома

2. Пластичную массу — смесь сажи, клея и специальных добавок, придающих туши насыщенный тон и блеск, — сначала отбивают на наковальне до полной однородности, а затем формуют из нее палочки. Считается, что 300 ударов вполне достаточно

В китайской культуре нет привычного нам разделения на дух и материю, а реальность воспринимается через ее процессуальные проявления. Отсюда исходит представление о «едином теле» — всесторонней преемственности между человеком и миром, породившее и особый аллегорический язык художественной традиции. Так, различные виды животных и птиц служили эмблемами чиновничьих должностей, прототипами композиций, стилей, приемов художественного выражения в отдельных видах искусств. И наоборот, физиологические и психические свойства человека переносились на природные явления и сам процесс творчества. В каллиграфии старые китайские критики различали, как в теле, внутреннюю и внешнюю стороны, причем «костяку» изображения подобало быть, как скелету в теле, скрытым. А для характеристики внешнего облика каллиграфического почерка они подыскивали аналогии с естественной жестикуляцией, сравнивая написание знаков с тем, как человек, говоря словами одного средневекового ученого, сидит, лежит, ходит, стоит, сгибается в поклоне, бранится, плывет в лодке, едет верхом, пляшет, хлопает себя по животу, топает ногой.

Глубинная же суть письма — выражение мировой стихии, извечного движения, бесконечно меняющихся соотношений и связей двух начал: мужественного ян — твердого, крепкого, устремленного вверх, небесного, созидающего, и женственного инь — мягкого, гибкого, податливого, нежного, темного, земного, преисполненного стремления к исполнению и самоотдаче, устремленного вниз. Неслучайно человеческое тело, в котором взаимодействие двух этих сил происходит наиболее зримо, цельное в своем строении и одновременно состоящее из множества элементов, сделалось прообразом пластических форм китайской каллиграфии. Если китайский врач подходил к человеческому организму как к системе энергетических циркуляций сил инь и ян, то и каллиграф, различая в структуре иероглифа костяк, жилы, кровь, мышцы, видел действие тех же полярных сил инь и ян.

Столкновение и гармония двух противоположных начал составляют скрытый потенциал каждого произведения каллиграфического искусства. Зрительно уловить это взаимодействие противоположностей неопытному глазу легче всего, вглядываясь в то, как согласуются в каллиграфических штрихах черное и белое, два главных цвета, с которыми имеет дело мастер письма. В китайской традиции черный цвет ассоциируется с силой инь, а белый — с ян. В наставлениях по каллиграфии неизменно подчеркивалось: «Рассчитывай белое, соизмеряй черное». Черный цвет обозначает глубинные, сакральные тайны бытия, нескончаемую потенцию форм. Белый цвет связан с первозданной чистотой, реальностью сущего и его гибелью. Согласование черного и белого — основа каллиграфической эстетики. Белое и черное выполняют функцию цветового контраста, выделяя пластическую тему из фона. Но контрастируя, они функционально подобны, взаимозаменяемы. Когда в эстампах с каллиграфических надписей фон оказывается черным, а иероглифы белыми, с точки зрения цельности и гармонии ничего принципиально не меняется. Сходным образом действуют и другие важные для каллиграфа пары противоположностей: легкое — тяжелое (хотя речь идет о силе нажима кисти, средневековый мастер подчеркивал: «Легкость и тяжесть исходят из сердца, и только совершенный применяет их, следуя своей руке»); квадратное — круглое («там, где кисть выписывает квадратное, а общее строение круглое, там явлен дух, и он сберегается в человеке»); кривое — прямое («в каллиграфии кривизна должна присутствовать в прямых почерках, а прямизна осуществляться в кривизне») и так далее.

Выработавшиеся за столетия каллиграфические почерки тоже в известном смысле воспроизводили эту гармоническую изменчивость. На одном полюсе строгие уставные почерки, в которых отчетливо выписан каждый знак, на другом — бешеная скоропись, в которой господствует летящий штрих, а привычный облик иероглифа почти теряется в вихре связок и переходов. А между ними множество вариантов с акцентом то на строгость линии, то на легкость штриха. Критики-знатоки, сами, как правило, незаурядные мастера, сдержанно относились к крайностям, предпочитая столь близкий китайскому духу «срединный путь», ценили индивидуальность, но не вульгарное самолюбование, превозносили верность традиции, но не рабское ей следование.

«Предисловие» к стихам о Беседке орхидей Ван Си-чжи (IV век) выполнено полууставным почерком син-шу, который, по мнению знатоков, великий каллиграф довел до немыслимого совершенства

Культурный шок

Из китайского дневника 1907 года российского синолога Василия Михайловича Алексеева (1893–1937): Сегодня увидел на дороге печь для сожжения бумаги с надписью: «Относитесь с должным уважением к бумаге, на которой что-либо написано, и берегите ее от дурного употребления». Эта печь поставлена, очевидно, каким-то усердным к необязательному добру человеком, считающим, как и все китайцы, что ту бумагу, на которой написаны китайские знаки, изобретенные древними святыми, совершенными людьми, надо оберегать от грязного употребления и в случае надобности только сжигать. Я всегда спрашивал: почему же европейская печатная бумага не заслуживает того же уважения? Мне отвечали, что дело самих европейцев уважать свою бумагу и что, вероятно, знаки их не изобретены, как в Китае, святыми людьми древности, раз они позволяют себе обращаться с этой бумагой небрежно.

Как очиститься от мирской пыли

Космической животворной энергией проникается все естество каллиграфа, его рука, созидающая конкретный штрих, знак, строку. Строго говоря, по мнению китайских знатоков, получить эстетическое наслаждение от надписи можно, только мысленно повторив все движения создавшего ее каллиграфа и восприняв вложенную им в каждый знак энергию, ощутив динамику штрихов, уловив те импульсы, которые исходят от иероглифов, благодаря действию сил инь и ян и всех их проекций и манифестаций. Чтобы все существо каллиграфа смогло напитаться космической энергией, душа его должна отринуть все низменное, очиститься от «мирской пыли». Мастеру надлежало «опустошить сознание», дабы ничто не мешало небесной энергии излиться письменными знаками. Великий каллиграф IV века Ван Си-чжи наставлял: «Прежде чем браться за тушечницу, нужно сконцентрировать дух, очистить мысли, обдумать форму и размеры знаков, расположение горизонталей и вертикалей, характер энергетических импульсов, добиться взаимодействия жил и вен. Замысел возникает прежде работы кисти. Только после этого создают иероглифы». Веками традиция культивировала разнообразные методы достижения духовного просветления, но люди творческие, пожалуй, всему прочему предпочитали вино — и в компании друзей, и в одиночестве, созерцая прекрасный пейзаж, читая стихи или наслаждаясь живописным свитком. Кстати сказать, эталонное произведение китайской каллиграфии — «Предисловие» к стихам о Беседке орхидей — Ван Си-чжи как раз и было создано в состоянии опьянения.

Каллиграфия в Китае необычайно популярна. Даже увечье не препятствие, чтобы совершенствоваться в искусстве рисования иероглифов — «мирового узора вещей»

Ван с друзьями на острове посреди реки вкушали вино, следуя ритуалу очищения. Потом решили описать этот счастливый день в стихах. Удалось это немногим, остальные, захмелев, не могли начертать ни знака. Сам хозяин сочинил общее предисловие. Этот текст в 28 строк из 324 иероглифов, написанный кистью из крысиного волоса на великолепной бумаге, современники и потомки безоговорочно относят к шедеврам каллиграфии. Поистине такое можно было создать только по воле Неба. Не раз сам Ван Си-чжи пытался потом вновь обрести совершенство духа, достигнутое на празднестве, но — увы! — ничего подобного создать ему уже не удалось. Семь поколений его наследников бережно хранили гениальный автограф, пока император Тайцзун, большой любитель и знаток каллиграфии, поклонник таланта Ван Си-чжи, не задумал собрать в дворцовом хранилище свитки мастера. Их искали по всей Поднебесной. Не смогли найти только великого «Предисловия». Наконец проведали, что автограф хранится у потомка Ван Си-чжи, монаха Бяньцая, и тот ни за что не хочет с ним расстаться.

Помочь императору вызвался некий Сяо И, хитрец и пройдоха, впрочем, не без таланта. Прикинувшись монахом, он втерся в доверие к Бяньцаю, проводил с ним дни, играя в шахматы, обсуждая поэзию и искусство письма. Сяо И сам был незаурядным мастером, и когда он показал Бяньцаю собственноручно сделанную копию одного из свитков Ван Си-чжи, тот был очарован и потерял бдительность. Сяо И выкрал драгоценный автограф и доставил его императору. Тот повелел награвировать великий текст на каменной стеле и раздать всем придворным сделанные с нее оттиски. А оригинал император приказал положить с собой в могилу. Что и было исполнено.

Кисти бывают самого разного размера — от гигантских до тончайших, в несколько волосков

Четыре драгоценности ученого мужа

Материалы и инструменты, которыми пользуется китайский каллиграф, не смотря на кажущуюся простоту, весьма совершенны, и нынешний свой облик они обрели после многих столетий поисков и экспериментов.

В глубокой древности знаки вырезали на костях и панцирях черепах. Позднее в дело пошли разные прототипы кисти, и иероглифы стали наносить на шелк и бамбуковые планки. Последние были тяжелы и громоздки, к тому же их приходилось соединять в связки, напоминавшие веревочную лестницу с планками-ступенями. Хранили такую связку — цзюань — в свернутом виде, и до сих пор главы в книге именуются так же. Чтобы записать сколько-нибудь обширное сочинение, требовалось множество таких связок, потому тогдашние книги занимали много места. О книгочеях говорили: «Он прочел столько-то телег книг». Шелк был, конечно, удобнее, но и намного дороже.

Традиция приписывает изобретение бумаги служителю императорского гарема Цай Луню, который стал со временем божеством-покровителем бумажного производства. В древнем сочинении говорится, что Цай Лунь «сделал бумагу из древесной коры, тряпок и рыболовных сетей и преподнес ее императору, за что удостоился высочайшей похвалы». Скорее всего, Цай Лунь просто усовершенствовал процесс, сделав его более доступным и дешевым. Как бы то ни было, в III–IV веках бумага почти полностью вытеснила из письменного обихода шелк и бамбук.

Сырьем для писчей бумаги служили главным образом кора тутового дерева, крапива рами и водоросли. Позднее появились и изысканные сорта бумаги, например ароматная бумага из сандаловой коры. С Х века бумагу стали изготавливать из бамбука: срезанные весной молодые ветви вымачивали в воде, отделяли кору от волокон, смешивали древесину с известью и полученную после выварки в воде массу высушивали. Такая бумага хорошо впитывает тушь, и она стала идеальным материалом для каллиграфов. Но не только она. Китайцы и в старину, и нынче стараются покрыть иероглифами любую пустую поверхность (окультурить — человека ли, природный ли объект — задача всякого образованного конфуцианца; начертить на чем-то иероглиф, приобщить к культуре, — один из важных к тому путей). Поэтому мастера писали на высоких скалах, угнездившись в подвешенных на веревках корзинах, писали на зернах злаков и других крохотных предметах. Наконец, повсеместное распространение в китайском быту печатей требовало от резчика-каллиграфа умения работать с самыми разными материалами — костью, драгоценными и полудрагоценными камнями и минералами, даже с серебром и золотом.

Инструмент для нанесения знаков подбирался в зависимости от материала, но вернее кисти не было ничего. Самого разного размера — от гигантских до тончайших, в несколько волосков. Умелый мастер может огромной кистью написать мельчайший иероглиф, но тоненькой кистью не создашь крупного знака. Производство каллиграфических кистей — семейный бизнес, до сих пор он находится в руках династий кистевязов, иные из них веками поставляли свою продукцию императорскому двору. Сделать хорошую кисть трудно. Она должна быть емкой для туши и способной удерживать ее долгое время, ведь каллиграф порой, раз обмакнув кисть, должен написать, не отрываясь, целый столбец знаков. Кисть должна легко отдавать тушь при малейшем нажиме и пружинить при выпрямлении. Когда кисть наполнена тушью, все волоски плотно прилегают друг к другу — от этого зависит чистота контуров штрихов и точек. В старину говорили: «Нужно, чтобы кончик кисти был длинным, крепким и округлым. Длинным — значит, тая в себе тушь, кисть будет свободна в движениях, подвижна; крепким — значит, кисть будет сильной; округлым, гибким — кисть будет изящной. Хороший нож, если надавишь на него, изгибается, отпустишь — вновь прямой и крепкий. Вот таким же должен быть конец кисти».

Мастер украшает каменную тушечницу стилизованным изображением льва, служащего символом доблести и мудрости

Но не гнушались каллиграфы использовать для письма и разные подручные инструменты. В одной старинной повести рассказывается, как девушка-каллиграф (случалось и такое!), не имея под рукой кисти, завязала конец собственного платка и сделала надпись узлом, вызвав всеобщий восторг. В сказках бесы пишут иероглифы носами. Но известны подлинные случаи, когда мастера вынуждены были писать пальцами рук и ног, собственными волосами, шапкой, даже просто комком бумаги. Знаменитый ученый Кан Ю-вэй (1858– 1927) собирал толпу зрителей, выписывая элегантные иероглифы метлой на бумаге, разложенной на мостовой.

Как это ни покажется странным, но палочка туши — самый дорогой предмет в арсенале каллиграфа. Мастера утверждают: хорошую палочку туши добыть труднее, чем золото. В глубокой древности писали лаком, но он был слишком вязким и долго не высыхал. Тушь на основе сажи (ее смешивали со специальным клеем, который получали вываркой кожи оленя, осла или вола) оказалась наилучшим для письма материалом. Примерно с III века тушь стали делать из сажи сосны в виде палочек. В последующие эпохи мастера перебрали разнообразное сырье для изготовления туши, но именно сосновая тушь лучше всего отвечала задачам каллиграфии. Палочка туши столетиями сохраняет свои свойства, чем она старее, тем выше качеством. Палочки туши украшали золотым узором и разными поучительными надписями, к примеру такой: «Не человек полирует (растирает) тушь, а тушь полирует человека».

Необходимость растирать тушь вызвала к жизни такой предмет, как тушечница. Это чаще всего каменная пластина с небольшим углублением, в которое стекает готовая тушь, и плоскость, на которой натирают тушевую палочку и разводят получившийся порошок водой. Тушечница наиболее долговечный предмет из всех инструментов каллиграфа, а потому очень рано сделалась объектом коллекционирования знатоков. Цены на изделия известных мастеров астрономически высоки. Каллиграфы слагали о них стихи, писали о них трактаты. Великий Ми Фу сочинил «Историю тушечниц».

Бессмертное искусство

Традиция писания иероглифов дожила до наших дней. Даже коммунистические правители Китая, презиравшие великую культуру и преуспевшие в ее разрушении, отдали дань искусству каллиграфии. И сегодня главная партийная газета «Жэньминь жибао» выходит под шапкой, воспроизводящей автограф самого Мао Цзэдуна. Не отставали от «великого кормчего» и его соратники. Коммунисты никак не могли отказаться от такого могучего инструмента, но сделали — вопреки сути каллиграфии — акцент на содержании написанного. Печально знаменитые дацзыбао — «газеты больших иероглифов», рукописные разоблачительные плакаты, направленные в том числе против старой культуры и ее носителей, — обращались к самым глубоким тайникам китайской души, в которых извечно жило уважение к письменным знакам.

В последние десятилетия каллиграфия возвращает себе привычный статус чистого искусства. Одни каллиграфы ищут новые приемы, способные придать древним знакам современный облик, другие хранят верность старине. Видимо, победит, как всегда в Китае, «срединный путь».

Фото Фредерика Мушэ

Илья Смирнов