Журнал «Вокруг Света» №07 за 1991 год

Карл Май. Робер Сюркуф

Тулон

Это было в день Рождества Пресвятой Богородицы 1793 года. Уже несколько недель благословенные нивы Прованса жгло беспощадное солнце. Однако в этот день горизонт с самого утра затянуло плотными фиолетовыми тучами, желтые подбрюшья которых то и дело озарялись сверкающими зигзагами молний. Громовые раскаты сотрясали прибрежные скалы, тысячекратным эхом отражаясь от вспененных гребней волн.

Хлынул проливной дождь, никакой плащ не продержался бы против него более минуты. Одна надежда — спасительный кров, и все живое давно попряталось под крыши. Лишь одинокий путник, промокший до нитки, отважно шагал по дороге, ведущей через виноградники и оливковые рощи к городку Боссе. Пропитанная дождем легкая летняя одежда плотно облепила его стройную крепкую фигуру, но это, казалось, ни в малой степени не смущало путника. Его моложавое лицо то и дело расплывалось в довольной улыбке, а танцующая походка была, ни дать ни взять, как у праздного гуляки, которому вовсе незачем куда-то торопиться.

На самом краю городка, у дороги, стоял небольшой дом. Над дверью его красовалась вывеска с полустертыми буквами: «Таверна дю руссийон». Не обращая внимания на дождь, путник не спеша подошел к дому, сдвинул шапку на затылок и внимательно стал разглядывать надпись.

— «Таверна дю руссийон», ишь ты! — воскликнул он.— Зайти, что ли? Может, там и в самом деле подают настоящий руссийон? Да нет, больно домишко-то неказистый. Пойду-ка я лучше дальше, мокрее все равно не буду. Вода — чудесный дар небес, только бы вино ею не разбавляли. Итак, решено, рулю дальше и якорь бросаю не раньше, чем на рыночной площади.

Не успел он, однако, повернуться, чтобы продолжить свой путь, как дверь отворилась и на пороге появился человек, в котором сразу можно было угадать хозяина таверны.

— Куда же это вы? — прогудел из-под сизого носа сиплый пропитой голос. — Хотите захлебнуться в этом ливне?

— Ничуть, — ответил путник. — Непогода меня не одолеет, разве что ливень из ваших бочек...

— Тогда заходите скорее, потому как, похоже, у нас одинаковые вкусы, а я не из тех, кто травит добрых граждан дрянным вином.

— Ну что ж, поверю вам на слово и лягу в дрейф на пяток минут. О-ля-ля, а вот и новый парень на борту!

Последние слова он произнес, уже вступив в помещение и отряхиваясь, словно мокрый пудель. Хозяин придвинул ему стул, и путник уселся в ожидании обещанного вина.

Маленький зал таверны выглядел в высшей степени воинственно. Он был битком набит солдатами Конвента. Не считая последнего гостя и самого хозяина, там был один-единственный штатский — миссионер ордена Святого Духа. Священник тихонько сидел в уголке и, казалось, целиком ушел в свои думы, не замечая окружающих. Маленький и скромный, был он, видимо, наделен недюжинным мужеством: появиться в сутане среди дикой солдатни — для этого требовалась отвага. Во Франции в те дни все духовные ордена были упразднены, и от всех лиц духовного звания требовали присяги на верность республике. С теми, кто эту присягу отвергал, поступали как с мятежниками. И не приходилось сомневаться, что храбрость маленького миссионера при подобных обстоятельствах в любую минуту могла обернуться для него крупными неприятностями.

К столику еще не успевшего обсохнуть незнакомца, слегка пошатываясь, подошел пышноусый тамбур-мажор.

— Эй, гражданин, откуда путь держишь?

— С верховьев Дюранса.

— И куда же?

— В Боссе.

— Что тебе там надо?

— Навестить друга. Ты что-нибудь имеешь против этого?

— Хм-м-м! Может, и так, а может, и нет.

— О-о-о! — с едва скрываемой иронией протянул незнакомец. Он положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и устремил на тамбур-мажора взгляд, в котором можно было прочесть все, что угодно, кроме восхищения. Этому молодому человеку было никак не более двадцати двух — двадцати трех лет, но высокий лоб, густые брови, властный взгляд, орлиный нос, энергично очерченный рот, крепкая загорелая не привыкшая к воротничкам шея, широкие плечи при гибком телосложении — все это производило впечатление независимости, некой необычности и невольно внушало уважение.

— Чему ты удивляешься, гражданин? — спросил унтер-офицер. — Уж не полагаешь ли ты, что к главной штаб-квартире в Боссе может пройти любой, кому заблагорассудится?

— Нет, не полагаю. А вот ты, гражданин тамбур-мажор, похоже, полагаешь, что тебе дозволено лезть к любому со своими расспросами?

— Молчать! Каждый солдат обязан охранять безопасность своей армии! Как твоя фамилия, гражданин?

— Сюркуф, — ответил спрошенный с легкой ухмылкой в уголке рта.

— Имя?

— Робер.

— Кто ты?

— Моряк.

— А-а-а, так вот почему ты, словно утка, столь беззаботно плескался там, на улице! Кто тот друг, которого ты хочешь навестить?

— Гражданин гренадер Андош Жюно.

— Андош Жюно, адвокат?

— Да, тот самый.

— Да это же мой добрый приятель! Откуда ты его знаешь?

— Мы встречались с ним в Бюсси-ле-Гран, где он родился.

— Точно! Ты не врешь, гражданин Сюркуф. Жюно служит в нашей роте. Я провожу тебя к нему. Но прежде ты должен выпить с нами.

— А что вы пьете?

— Здесь только один сорт, как на вывеске — руссийон. Вино крепкое, хотя и очень мягкое. Попробуй-ка!

Хозяин притащил большой кувшин своего фирменного напитка, и все солдаты дружно протянули стаканы, предвкушая удовольствие выпить за счет моряка.

После первого тоста Сюркуф предложил всем наполнить еще по стакану и снова выпить. Однако, заметив постную физиономию усомнившегося в его платежеспособности хозяина, он вытащил из кожаного бумажника пачку ассигнаций и швырнул ее на стол. Жест этот был встречен всеобщим ликованием: денег хватало с лихвой, и хозяин еще раз наполнил кувшин. На сей раз не обошли вниманием и миссионера, которому до этого не перепало еще ни глотка. Тамбур-мажор подошел к его столику и потребовал:

— Встань, гражданин, возьми стакан и выпей за здоровье Конвента, выкинувшего папу римского из страны!

Священник поднялся и взял стакан. Однако вместо требуемого тоста тихо, но твердо сказал:

— Не для богохульства дал нам господь эту благодать. В вине — истина, и я не хочу произносить слова лжи. Я пью за здоровье святого отца в Риме, да хранит его небо!

Не успел он, однако, поднести вино к губам, как кулак тамбур-мажора вышиб стакан из его руки, так что осколки брызнули по полу.

— Что ты это себе позволяешь, гражданин святоша? — взревел унтер. — Ты что, не знаешь, что в нашей прекрасной Франции прежние святые отцы упразднены? Еще немного, и всех вас вышвырнут отсюда вон со всей вашей ерундой, в которую вы заставляли нас верить! Я приказываю тебе отказаться от своего тоста!

— Погоди-ка, старина, — перебил тамбур-мажора другой солдат. — Зачем ты разбил его стакан? Гражданин хозяин, дай ему новый, да налей пополнее! Этот поп явно из тех, что отказались от гражданской присяги. Вот мы и устроим ему сейчас проверку, и пусть он пеняет на себя, если ее не выдержит!

Хозяин принес требуемое. Тамбур-мажор втиснул в ладонь священника полный стакан и приказал:

— А теперь пей, гражданин, и кричи громко: «Да здравствует республика! Долой папу!»

Лицо миссионера побледнело, но глаза его сверкали. Он поднял стакан и крикнул:

— Да здравствует святой отец! Долой врагов Франции!

Полупьяная орава разразилась дикими криками, и десятка два рук потянулось к мужественному приверженцу своей веры, чтобы жестоко проучить его. Но не тут-то было: в ссору вмешался незнакомец. Никто и не заметил, как он подошел, только вдруг Сюркуф оказался перед священником, прикрыл его своим телом и крикнул с веселой улыбкой:

— Граждане, не сделаете ли мне одолжение?

— Какое?

— Будьте так добры, выжмите, пожалуйста, воду из моего бушлата, прежде чем посягать на этого божьего человека!

Усмешка в глазах моряка и дружелюбность тона сбивали с толку, однако в глазах этих и в его тоне было нечто, что настораживало.

— Твой бушлат? — слегка растерянно спросил тамбур-мажор. — Что ты выдумал? Нам-то какое до него дело? Отойди-ка в сторонку, гражданин Сюркуф. Мы хотим вдолбить этому ханже литанию, да так, чтобы он до последних своих дней ее не позабыл!

— Разрешите мне, по крайней мере, хотя бы выпить с ним по доброму глотку.

Моряк взял из рук священника стакан и спросил:

— Как тебя зовут?

— Я зовусь братом Мартином, — ответил тот.

— Отлично, брат Мартин. Позволь мне выпить с тобой — за твое здоровье, за здоровье всех мужественных людей, которые не боятся стоять за правду, за процветание прекрасной Бретани, моей родины, за здравие моего отечества и здоровье всех достойных уважения служителей церкви!

Сюркуф поднес стакан к губам и осушил его до дна. Несколько секунд в комнате царила мертвая тишина, а потом разразился шторм. Все глотки орали, все кулаки сотрясали воздух, к моряку протискивались разъяренные солдаты, но долговязый тамбур-мажор широко расставил руки и оттеснил их назад.

— Стой, граждане!— прокричал он.— Этот человек, назвавший себя гражданином Сюркуфом, сдается мне, вовсе не моряк, а тайный эмиссар папы. Потому разложим-ка его на скамейке и расспросим хорошенько с помощью палки. А ну-ка — взять его!

Два дюжих солдата протянули было руки, чтобы схватить Сюркуфа, но тут же один из них отлетел в ближайший угол, другой — в противоположный, да так быстро, что никто и не понял, как это произошло. Крики ярости слились в один устрашающий рев, и вся осатаневшая команда ринулась на приступ. Вдруг раздался громкий треск. Это Сюркуф отломал ножку от стола и принялся орудовать ею с таким проворством, что тотчас же двое нападавших с разбитыми головами повалились на пол, а остальные в беспорядке попятились.

— Ну, теперь убедились, что я — моряк? — спросил Сюркуф. — Нам, корабельным парням, с вымбовкой обходиться — дело привычное! И это ваша благодарность за то, что пили мое вино? Эх вы, трусы: отважились навалиться на двоих, когда вас больше трех десятков! Ну, подходите же и разложите Робера Сюркуфа на скамейке, если сумеете!

— Взять их! — вновь взревел тамбур-мажор.

Сюркуф снова пустил в ход ножку от стола, однако задние солдаты напирали на передних, и дела обороняющихся, пожалуй, сложились бы печально, если бы чей-то голос — резкий, повелительный — не прокричал вдруг с порога:

— Сейчас же прекратить! Что здесь происходит? Снаружи, под окном, остановилась небольшая группа всадников, а в дверях таверны стоял тот, кто задал вопрос. Ростом он был невелик и сложением на первый взгляд довольно хрупок. У него было худощавое, резко очерченное лицо бронзового отлива, на широкий лоб надвинута обшитая галуном треугольная шляпа, с плеч свисал мокрый плащ. Завидев этого человека, солдаты испуганно попятились и с глубоким почтением приветствовали его. На вид этому человеку было не более двадцати пяти, безусое лицо его было неподвижно, как маска, только глаза властно сверкали из-под насупленных бровей, оглядывая теплую компанию, пока не задержались, наконец, на старшем по званию:

— Гражданин тамбур-мажор, доложи!

У того от страху на лбу выступили капли пота.

— Здесь поп, мой полковник, и еще папский эмиссар. Они нас оскорбили... — слегка запинаясь, начал тамбур-мажор.

— И на это вы ответили дракой! Который из них эмиссар?

— Тот, что с ножкой от стола.

— Откуда ты знаешь, что он эмиссар?

— Я подозреваю его в этом.

— Довольно, гражданин тамбур-мажор. С тобой все ясно. Теперь поговорим с эмиссаром.

Сюркуф сделал шаг вперед и бесстрашно посмотрел офицеру прямо в глаза.

— Мое имя Робер Сюркуф, гражданин полковник. Могу я попросить назвать и себя?

— Меня зовут Наполеон Бонапарт, — холодно и гордо прозвучал ответ.

— Итак, я — Робер Сюркуф, моряк, хотел пройти в Боссе, чтобы навестить своего друга Андоша Жюно, адвоката и гражданина гренадера. Я зашел сюда, велел подать вина за мой счет этим гражданам солдатам, и мы спокойно угощались, покуда они не потребовали от этого достойного священника, чтобы он выпил за погибель своего начальника, папы римского. Священник отказался, и тогда все решили его побить. Брат Мартин — человек мирный и защитить себя не может, поэтому я отломал ножку от стола и решил постоять за него. Вот граждане солдаты и посчитали меня за эмиссара. Но ведь каждый честный моряк всегда выступит в защиту того, кто без всякой причины подвергся нападению превосходящими силами: здесь есть еще много ножек от столов!

По лицу полковника скользнула легкая улыбка, тотчас же, впрочем, погасшая.

— Гражданин тамбур-мажор, марш сейчас же со всеми остальными под арест! — приказал он солдатам.

Солдаты дружно отдали честь и потопали к двери. Затем полковник вновь обратился к оставшимся.

— Кто ты? — строго спросил он священника.

— Я — брат Мартин из ордена миссионеров Святого Духа, — скромно прозвучало в ответ.

— Все ордена упразднены. Ты принял гражданскую присягу?

— Нет. Моя присяга — едино на верность святой церкви.

— Ну, ладно, разберемся... — сказал полковник и, повернувшись к моряку, продолжил: — Сюркуф? Я уже где-то слышал это имя! Ах да, тебе знакомо название «Бегун»?

— Знакомо. Это английский посыльный корабль, который я должен был провести через рифы, имея, однако, умысел посадить его на мель, что мне и удалось.

Полковник окинул молодого человека беглым просветленным взором.

— Так, значит, это был ты? В самом деле? А знал ли ты, гражданин Сюркуф, что твоя жизнь висела на волоске?

— Да, знал. Но не вести же мне было врага в нашу гавань! Едва «Бегун» ткнулся в скалу, я тут же перемахнул через борт и благополучно добрался до суши, хотя пули вокруг моей головы жужжали, как пчелы. Англичане плохо стреляют, гражданин полковник, очень плохо!

— Ну что ж, не далее как через день мы выясним, правду ли ты сказал. А почему ты вступился за священника, который не пожелал принять гражданскую присягу?

— Потому что это был мой долг. Я — католик. Я даже выпил с ним за здоровье святейшего папы.

— Какая неосмотрительность! И зачем тебе это понадобилось? А что еще ты мне расскажешь, гражданин Сюркуф? Я вижу, ты тут покалечил несколько солдат.

— Да, ножкой от стола.

— Ну ладно. Дело будет расследовано, и виновные наказаны. Но вы оба — пока задержаны. Вас доставят в Боссе. Ас другом своим Жюно, гражданин Сюркуф, ты увидишься, я обещаю.

Деревянный или металлический рычаг, служащий для вращения шпиля (корабельного ворота) вручную.

Звание «полковник» указано автором. Наполеон Бонапарт к моменту штурма Тулона был в звании капитана. (Прим. ред.)

Маленький офицер круто повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Минуту спустя он скакал вместе со своими спутниками дальше: рекогносцировка продолжалась.

Меж тем в маленький зал вошли трое военных, объявившие, что будут сопровождать Сюркуфа и брата Мартина в Боссе.

— Не возражаю, — сказал Сюркуф. — Боссе — так и так — цель моего путешествия.

— А моего — нет, — отозвался брат Мартин. — Мне надо в Систерон.

— Ты сможешь пойти туда и завтра. А пока будешь моим гостем в Боссе. Но сперва мы выпьем с этими тремя храбрыми гражданами по стаканчику доброго вина. Этот руссийон мне определенно нравится. И потом, должен же я расплатиться за поломанный стол.

Боссе еще и сегодня — маленькое местечко, насчитывающее едва ли три тысячи жителей. Там занимаются выделкой шерстяных тканей, а в окрестностях производят доброе оливковое масло и отличное красное вино.

После непродолжительного марша по расквашенной под дождем дороге обоих задержанных привели к дому, где расположился со своим штабом главнокомандующий, генерал Карто, и заперли в узкой темной каморке, единственное окошко которой было закрыто ставнями.

— Ну вот, тут мы и бросим якорь, — сказал Сюркуф. — Жаль только, что нет здесь ни подвесной койки, ни перины. Впрочем, не стоит расстраиваться — ведь все равно нам на этих коечках не поваляться: надо думать, нас скоро выпустят.

— Я на это не надеюсь, — вздохнул брат Мартин.

— Нет? Почему?

— Ты что, не знаешь, гражданин Сюркуф, что сейчас во Франции нет большего преступления, чем противиться воле Конвента? Я вижу, что настали для меня черные дни, но все равно останусь верен своему обету.

Сюркуф схватил своего товарища по несчастью за руки и горячо, взволнованно, совсем иным тоном, чем до сих пор, сказал:

— Господь да воздаст тебе, брат Мартин! Нашему отечеству нужны такие люди, которые идеи свои чтут выше, чем сиюминутные политические выгоды. Не за горами время, когда Франции потребуются сильные души и крепкие руки, чтобы наш народ занял достойное место среди других наций. Будут великие битвы, прольются реки крови, будет титаническая борьба одного против всех. Не вешай нос, брат Мартин! Надо быть бодрым и веселым, надо заранее готовиться к боям, чтобы каждый знал, где его место, когда придет время померяться силами. Я — сын отечества, и мой долг оставаться верным ему во всех бедах и опасностях. Поэтому я предложил родине свои услуги, но мне отказали. Теперь я еду в Тулон, чтобы сделать последнюю попытку. Я поговорю с этим полковником Бонапартом, может, и добьюсь здесь того, что в других местах у меня не получилось.

Священник удивленно посмотрел на моряка. Этот молодой человек прямо на глазах стал совсем иным: веселый, беззаботный юнец превратился вдруг в зрелого мужчину, чьи глаза пророчески всматривались в даль, чьи вдохновенные слова зажигали душу, чьи помыслы были направлены к великой цели.

Дверь отворилась. Вызвали Сюркуфа, чтобы отвести его к генералу. Вернулся он не скоро. Потом увели брата Мартина. С ним разобрались быстро. Его спросили, готов ли он принять гражданскую присягу, и, когда он решительно отказался, сообщили, что вынуждены поступить с ним, как с изменником. И Сюркуф поинтересовался, что он намерен теперь предпринять.

— А что я должен предпринимать? Я — человек слова, но не меча. К сожалению, сейчас слово пресекается мечом. Со мной будет то же, что и со многими другими — меня отправят в Париж, а там, сам знаешь...

— Этого не случится, не будь я Робер Сюркуф!

— Как ты сможешь мне помочь? Ты ведь и сам — арестант!

— Теперь уже ненадолго. Генерал хотел только удостовериться — эмиссар я или нет. Стоило ему выяснить, что я честный моряк, речь пошла лишь о тех легких тумаках, которыми я сдерживал натиск добрых граждан солдат. Об этом, однако, как мне дали понять, должен еще высказаться полковник Бонапарт. Итак, я скоро буду на свободе.

— Ни один человек не может с уверенностью ничего сказать даже о завтрашнем дне... — начал было брат Мартин, но договорить не успел.

Дверь снова отворилась, и в камеру вошел гренадер, в котором Сюркуф узнал своего друга Жюно. В этот день он был еще простым солдатом, но вскоре станет уже сержантом. При обстреле Тулона Наполеон диктовал ему приказ, и рядом с ними о землю ударилось пушечное ядро и обдало грязью бумагу.

— Великолепно! — вскричал Жюно.— Теперь не надо присыпать чернила песком!

Эти слова понравились Наполеону, и он никогда больше не упускал Жюно из вида. В 1804 году Жюно стал уже дивизионным генералом и комендантом Парижа.

Гренадер этот, и не помышлявший даже о том, что будет некогда носить герцогскую корону, очень обрадовался встрече со своим другом Сюркуфом. Он узнал, что тот хлопотал о должности на военном флоте и что генерал Карто тоже отказал ему в этом. Жюно не мог сделать для друга ничего, кроме как хоть немного скрасить его арестантское бытие: он позаботился о еде, питье и свечах. Затем он предоставил обоих своей судьбе.

Лишь к вечеру следующего дня пришел ординарец, которому было приказано доставить моряка к Бонапарту. Полковник находился не в Боссе, а за пределами городка, на позиции, с которой обстреливали укрепления Тулона.

Этот город предательски капитулировал перед объединенной англо-испанской эскадрой под командованием адмирала Худа, и Конвент прилагал колоссальные усилия, чтобы отбить обратно этот крайне важный плацдарм. К сожалению, генералы Карто и Доппе оказались к этому не способны. И не удивительно — первый был художником, второй — врачом. Им бы в студию или в лазарет, там они были бы на месте, а не здесь, перед мощными вражескими укреплениями первоклассной крепости. Потому-то и послали им на помощь молодого Наполеона Бонапарта.

Когда привели Сюркуфа, маленький корсиканец был занят выяснением отношений с генералами.

— И тем не менее я не могу отказаться от своего убеждения, — настаивал он. — Если мы будем продолжать в том же духе, то и через пять лет все еще будем впустую топтаться у Тулона. Что стоят наши полевые пушки против огневых стволов крепости и флота! Нам совершенно необходимо как можно скорее доставить сюда мощные осадные орудия из Марселя и других гарнизонов. Мы должны не только обстреливать городские укрепления, но и, прежде всего, забрасывать вражеские корабли раскаленными ядрами. Стоит нам уничтожить или прогнать из гавани флот, городу долго не продержаться. Передайте мне всю полноту власти, и я ручаюсь, что Тулон через две недели будет в наших руках!

— Только без горячки!— надменным голосом ответил Карто. — Даже если флот уйдет, где мы возьмем средства для подавления таких оборонительных сооружений, как форты Мальбоскет, Баланье и Эгильет?

— Прежде всего необходимо доставить орудия и заряды, усилить осадную армию до сорока тысяч человек и обеспечить эти подкрепления необходимым припасом. Я еще не разведал как следует местность, но уверен, что отыщу позицию, господствующую над вражескими укреплениями, с которой мы сумеем подавить неприятеля.

Услышав эти слова, Сюркуф подскочил к офицерам и радостно сказал:

— Простите, граждане, но такая позиция уже найдена!

Карто состроил брезгливую гримасу, Доппе гордо отвернулся, Наполеон же, окинув моряка пытливым глазом, заметил:

— Очень уж ты смел, гражданин Сюркуф! Когда говорят офицеры, все остальные молчат. Особенно если они — арестанты. Так какую позицию ты имеешь в виду?

— Посмотри-ка вон на то место между двумя городскими гаванями, гражданин полковник. Если ты его займешь, то сможешь обстрелять любой вражеский корабль. А через два-три дня падет и город, стоит только разрушить оттуда из двадцатичетырехфунтовых орудий и мортир его передовые укрепления. Прикинь-ка, ведь с того места легко бомбардировать и форт Мальбоскет.

Бонапарт приложил к глазу подзорную трубу и внимательно осмотрел указанный Сюркуфом участок, потом опустил трубу и долго глядел на горизонт. Ни один мускул не дрогнул на его бронзовом лице. Затем он резко обернулся к обоим генералам:

— Этот человек прав, абсолютно прав. Я прошу вас, граждане генералы, как можно быстрее последовать его совету, который и я поддерживаю со всей убежденностью.

— Последовать совету арестанта! — воскликнул Карто.— Стыдись, гражданин полковник!

Это было явным оскорблением, но Наполеон и глазом не моргнул, только голос его зазвучал резче и энергичнее:

— Разумеется, я стыжусь, месье, но отнюдь не поданного нам совета, а того, что до сих пор сам не смог отыскать позицию, которую этот гражданин определил с первого взгляда. Я имею обыкновение принимать любой полезный совет, от кого бы он ни исходил, и прошу вас как можно быстрее занять указанную позицию и по возможности укрепить ее. Если англичане опередят нас, то осада будет стоить нам колоссальных жертв.

— Полковник!— вспылил Карто. Он пытался еще что-то сказать, но Доппе схватил его за рукав и потянул прочь. Бонапарт мрачно смотрел им вслед.

— И все-таки будет так, как я хочу, — пробормотал он себе под нос и, обернувшись к Сюркуфу, продолжил:— Твой план хорош, гражданин, я благодарю тебя. Но откуда у тебя, матроса, такая прозорливость?

— У матроса? — рассмеялся арестант. — Вернее сказать, у моряка. Что ж, моряк должен разбираться в стратегии и тактике не хуже сухопутного офицера. Рад, что имею возможность поговорить с тобой, гражданин полковник. Я твой арестант, и, вероятно, ты накажешь меня за то, что я набил шишки нескольким вздорным парням. Я приму это наказание, но когда его отбуду, хотел бы снова встретиться с тобой, чтобы обратиться с просьбой.

— Говори сейчас.

— Сейчас — нет. Сначала я должен отбыть наказание. Бонапарт слегка нахмурил брови:

— В твоем возрасте ведут себя скромнее, особенно если имеют намерение начать достойную жизнь.

— Эх, гражданин, — не сдавался моряк, — ты-то, выходит, начал ее прямо с полковника: ведь мы с тобой, похоже, почти ровесники.

Наполеон оставил реплику без внимания и продолжил дальше:

— Ты, разумеется, заслуживаешь наказание за то, что поднял руку на солдат Конвента. Однако за добрый совет, который подал, тебя следует простить. Ну а теперь ты, надо полагать, не замедлишь высказать свою просьбу, гражданин Сюркуф.

— Благодарю, гражданин полковник. Моя просьба кратка: дайте мне корабль.

Маленький корсиканец удивленно посмотрел на моряка.

— Корабль? — с сомнением в голосе спросил он. — Для чего тебе корабль и где я его возьму?

— Прочти сперва эти бумаги!

Сюркуф вытащил свой бумажник, достал из него несколько снабженных печатями документов и подал их Наполеону. Тот прочел их один за другим и с задумчивой миной протянул обратно.

— Отлично! — кивнул он моряку. — Немногие люди твоего возраста могут похвастаться такими аттестациями. Ты умен и отважен. Конвенту нужны такие люди, и он, определенно, должен держать тебя на примете.

— Ха, Конвенту нет до меня никакого дела.

— Ты был в Париже?

— Да, я там был. Еще я был в Гавре, в Нанте, в Ла-Рошели, в Бордо и Марселе. Я был у всех морских властей, вплоть до министра. И везде слышал только одно: «Ты нам не подходишь».

— Значит, твои аттестации показались им сомнительными.

— В них все верно, но люди, у которых я был, плавают в I тумане, не желая раскрыть глаза. Я делал все, чтобы они прозрели. Я рассказывал им о своих замыслах, всячески пытался приподнять завесу над будущим — они предпочли остаться слепыми.

Теперь смеялся Бонапарт. Смеялся как великан, слушающий рассказ пигмея о великих делах.

— И что же это за планы, которыми ты пытался их зажечь? — спросил он.

— Это — соображения простого человека, не желающего обманываться иллюзиями. Республиканская форма нашего правления находится в противоречии с формами правления окружающих нас стран. Наши интересы враждебны их чаяниям, и мирным путем компромисса здесь не достичь. Да и внутри самой республики имеются еще тысячи неукрощенных сил, и одна-единственная такая сила в мгновение ока может снести еще незаконченную постройку. Франции предстоят великие битвы, битвы с внешними врагами и битвы — с внутренними. Стране нужны сухопутные и морские силы, которые могли бы не только обеспечить надежную оборону, но и перейти в случае необходимости в наступление. У нас есть смелое войско и хорошие генералы, но вот чего мы не имеем, так это сильного флота. Моряков во Франции достаточно, однако республике не хватает военных кораблей и морских офицеров, способных проучить наших воинственных врагов.

— И ты, разумеется, именно такой офицер? — прервал его Наполеон.

— Да, — без ложной скромности ответил Сюркуф. — Дайте мне корабль, и я докажу, на что способен.

— Ты слишком заносчив, и я полагаю, что те, к кому ты обращался, сочли твои слова за бахвальство. Умеющий управлять лодкой далеко еще не гений морских баталий.

В голосе Наполеона звучало легкое пренебрежение. Сюркуф почувствовал это и заговорил резче, чем прежде:

— Гражданин полковник, ты говоришь со мной так, потому что видишь: я слишком молод, чтобы заседать в совете старейшин. Плох тот человек, который мнит о себе больше, чем он есть. Но еще хуже тот, кто не знает, на что способен. Если художник или врач может стать генералом, почему моряк не может вести корабль? Мы живем в такое время, когда все рушат, чтобы создать новое. Битвы, навстречу которым мы идем, потребуют молодых сил. Я чувствую в себе такую силу. Почему же мне отказывают?

— Потому что ты должен сначала заслужить то, чего домогаешься. Что ты совершил для государства? Возможно, ты и в самом деле хороший моряк, но морским властям ты неизвестен, а потому и не можешь ожидать, чтобы тебе доверили корабль, не познакомившись с тобой предварительно как следует.

— Гражданин Бонапарт, я француз и останусь им, хотя мне и передавали предложение англичан, обещавших исполнить мое желание. Но я всегда буду сражаться только за мое отечество, и никогда — против него. Однако, если мне не дадут корабль, я сам добуду его!

— Это всего лишь бесплодные мечты! — снисходительно улыбнулся Наполеон.

— Робер Сюркуф — не мечтатель, гражданин полковник! Ты — последний, на кого я возлагал свои надежды. Дай мне хотя бы маленькое суденышко. Я сделаю из него брандер, и ты увидишь, как я взорву вражеский флагманский корабль!

— Здесь, в тулонской гавани? — Да!

— Ну вот теперь-то я уже доподлинно убедился, что ты мечтатель. Иди, гражданин Сюркуф: мы не нуждаемся в твоей службе.

— Это твое последнее слово?

— Последнее.

— Ну что ж, видит Бог, я хотел как лучше. А теперь я могу действовать только на свой страх и риск. Скоро настанет время, когда Франции потребуется человек, способный взметнуть над морями победоносный флаг, но этого человека не будет. Тогда вспомнят о гражданине Сюркуфе и позовут его, но он не придет на этот зов.

— Лихорадка переходит в бред! Никогда тебя не позовут, никто о тебе не вспомнит. И будь у меня право решать, я не высказался бы в твою пользу. Франции нужны мужчины и ясные головы, а не мальчишки и фантазеры. Сегодня с тобой еще говорят, а завтра — уже позабудут.

Сюркуф подошел к офицеру и тяжело опустил руку на его плечо.

— Гражданин Бонапарт, мне не хочется платить тебе той же монетой. Скажу откровенно, я считаю тебя человеком, которому предстоит великий путь. И на этом пути тебе еще повстречается Робер Сюркуф. Тогда ты и пожалеешь, что так быстро позабыл о нем.

Отважное предприятие

Вечером того же дня священник сидел один в камере. Ему сказали, что его спутник — на свободе и назад не вернется. Снаружи доносились громовые раскаты орудийной пальбы — обстрел Тулона продолжался и в темноте. Со двора слышались мерные шаги часового.

В улочках Боссе, особенно перед штабом, собирались кучками солдаты и делились мыслями о ночной канонаде. Всем было ясно, что с приходом полковника Бонапарта в осадной армии воспрянул боевой дух. У людей появилась надежда на скорый успех.

Звеня шпорами, улицу пересек офицер. Он вошел в дом, протопал по коридору, ведущему во двор, открыл дверь и оказался прямо перед караульным.

— Как тебя зовут, гражданин солдат? — коротко и резко спросил он.

— Этьен Жерар, — ответил тот, отдавая честь.

— Ну так вот что, гражданин Жерар, отвори дверь, что ведет к арестанту, да поживее!

Солдат повиновался безо всяких возражений. Офицер остановился у порога и приказал священнику:

— Гражданин Мартин, следуй за мной! Тебе выпала честь предстать перед генералом, он желает поговорить с тобой там, на позиции.

Арестант поднялся и послушно вышел из камеры. Офицер сунул солдату в руку запечатанный пакет:

— Здесь расписка, что я принял у тебя арестованного, гражданин Жерар. Ты отдашь ее в собственные руки гражданину полковнику Бонапарту, как только он вернется. А теперь можешь покинуть свой пост.

Офицер и священник вышли на улицу и, мимо собравшихся возле дома солдат, направились к городку. Однако, отойдя подальше, офицер сменил направление и повернул налево, в поле, где, наконец, и остановился.

— Гражданин Мартин, ты стоишь перед своим судьей, — сказал он тем же, что и прежде, строгим голосом.

Священник сверкнул глазами.

— Ты? — спросил он. — Ты хочешь судить меня?

— Да. Но я справедливый судья. Я отпускаю тебя на свободу, — ответил офицер и совсем уже другим тоном, смеясь, добавил: — Надо же, даже добрый брат Мартин, и тот меня не узнал!

Услышав этот голос, священник встрепенулся.

— Сюркуф, Робер Сюркуф! Не может быть! — воскликнул он.

— П-с-с-т, тише!— предостерег его тот.— Там же люди, они могут заинтересоваться нами.

— Но как ты добрался до меня? В этом мундире? Ты представляешь, сколь рискованна твоя игра?

— Рискованна? Ба-ба-ба! Эти господа — художник и врач, разыгрывающие из себя генералов, мне не опасны, а вот маленького полковника Бонапарта надо слегка остерегаться... Ты спрашиваешь, как я до тебя добрался? Ты что же полагаешь, Робер Сюркуф способен оставить в беде доброго приятеля? А-а-а, этот мундир? Ха-ха! Посмотри внимательнее. Это же сюртук таможенного чиновника, который снял его, поскольку на эшафоте он ему не нужен. У меня много друзей и знакомых, на которых я могу положиться. Теперь я пойду в Тулон, чтобы поглядеть, что там творится.

— Не делай этого! Ты рискуешь жизнью!

— Не волнуйся за меня. Я и сам знаю, чем рискую. Сейчас речь идет о тебе. Ты — свободен. Куда думаешь теперь направиться?

— До встречи с тобой я имел намерение добраться до итальянской границы. Там бы обо мне позаботились.

— Ты должен действовать наверняка. У меня тут есть несколько надежных парней, которые доведут тебя до Фрежюса и устроят на судно.

Сюркуф негромко свистнул, и тут же из темноты вынырнули две фигуры.

— Это брат Мартин, ребята. Я поручаю его вам и уверен, что с вами ему ничего не грозит... Давайте мою куртку, а этот сюртук заберите обратно. А теперь попрощаемся. Мы оба покидаем эту страну, и дороги наши скорее всего никогда больше не сойдутся.

— Господь да благословит тебя, сын мой. Я...

Он не успел договорить, потому что Сюркуф уже растворился в ночной темноте, успев, однако, прежде сунуть ему что-то в руку. Священник определил на ощупь, что это — деньги. Друзья Сюркуфа потянули его за собой, и он безропотно зашагал вместе с ними.

Полчаса спустя в штаб вернулся с позиции Бонапарт, и Этьен Жерар поспешил вручить ему пакет. Это и в самом деле была расписка. Она гласила:

«Гражданину полковнику Бонапарту. Настоящим подтверждаю, что я действительно принял моего товарища по заключению брата Мартина. Я дал ему свободу, чтобы он мог избежать неправедного суда и чтобы доказать полковнику Бонапарту, что гражданин Сюркуф способен не только на мечты, но и на поступки. Он пообещал добыть себе корабль, если ему не дадут, и он сдержит свое слово.

Робер Сюркуф».

Бонапарт велел солдату подробно доложить, как все произошло, а потом долго смотрел на четкие строки письма. Следует ли наказывать обманутого часового? Нет. Он молча кивнул, и Жерар, повернувшись кругом, удалился. Принимать меры к поимке беглеца? Не имеет смысла. У него, Бонапарта, много других дел, куда более важных, чем не сулящее никаких выгод водворение беглого арестанта обратно в камеру. Оба генерала на захват позиции, предложенный Сюркуфом, не согласились. Куда умнее оказались англичане: разобравшись наконец в значимости этой местности, они бросили туда четырехтысячный отряд, который немедленно возвел там оборонительные сооружения. Укрепления эти были столь сильны, что позиция тут же получила название Малый Гибралтар.

Разъяренный этим промахом, Бонапарт направил запрос Конвенту, в результате чего в ноябре верховное командование передали отважному и рассудительному Дюгомье. Тот понял, какого стратега обрел в маленьком корсиканце, и охотно прислушивался к его предложениям. В обстановке полной скрытности были проведены необходимые приготовления, на которые ушло добрых три недели. Затем началась трехдневная ужасающая бомбардировка Малого Гибралтара, завершившаяся успешным штурмом.

Жителей города охватила паника. Многие из них участвовали в восстании против Конвента и приветствовали англичан, когда их флот вошел в Тулон. Теперь, когда оборона города затрещала, они растерялись. Комендант Тулона О"Хара прилагал колоссальные усилия, чтобы отразить атаки осаждающих. Однако, когда Малый Гибралтар пал, он понял, что все его потуги тщетны. Невозможность удержать Тулон признал и командующий английским флотом адмирал лорд Худ, отдавший кораблям приказ покинуть гавань. Теперь флот стоял во внешнем рейде, принимая на корабли солдат и тех жителей, что скомпрометировали себя сотрудничеством с англичанами. Почти четырнадцать тысяч человек стремилось покинуть город, чтобы избежать мести Конвента, от которого, как было известно, милосердия ждать не приходилось.

В узком переулке неподалеку от внутренней гавани разместилась таверна, посещаемая только чистой публикой. Всякий сброд хода сюда не имел: дядюшка Кардитон, так звали хозяина таверны, был человеком солидным и умел держать портовую голь на почтительном расстоянии. Вечером, накануне штурма Малого Гибралтара, в таверну вошел незнакомец. Одет он был в мундир английского матроса и вел себя с присущей этим людям бесцеремонностью. Он умостил грязные ноги на покрытый белой льняной скатертью стол и, изрытая многоэтажные проклятия, потребовал хозяина.

Дядюшка Кардитон приблизился к столику и вежливо осведомился о желании гостя.

— Вина! — рявкнул тот.

— У вас есть с собой посуда?

— Что? Здесь нет стаканов?

— Для гостей имеются. Но при продаже на вынос каждый приходит со своей посудой.

— И кто же вам сказал, что я хочу взять вино с собой? Я — гость и буду пить здесь.

— Если вы хотите выпить моего вина, вам придется все же взять его с собой, потому что выпить его здесь вы не сможете. Тот, кто желает быть моим гостем, должен вести себя так, чтобы мне за него не было стыдно.

— Та-а-а-к! А за меня вам, значит, стыдно?

— Разумеется. В моем доме ноги держат под столом.

— На что спорим: я оставлю ноги там, где они сейчас, а вы все же будете рады принять меня!

— И не подумаю. Прошу вас немедленно покинуть мой дом.

— Даже если меня пригласили сюда?

— Кто же это?

— Робер Сюркуф.

— Сюркуф? Англичанина? А-а-а, здесь что-то не то. Позвольте, я принесу вам стакан.

— Ну, кто был прав? — чужеземец рассмеялся. — Теперь я вижу, что пришел по правильному адресу, и буду вести себя более благовоспитанно. Не беспокойтесь, дядюшка Кардитон, я не англичанин, я — бретонец. Мне пришлось переодеться в этот мундир, чтобы пробиться сквозь вражеские посты. Сюркуф здесь?

— Здесь. Как мне ему вас назвать?

— Берт Эрвийяр.

— Эрвийяр!— радостно воскликнул хозяин. — Почему же ты мне сразу не сказал?

— Мне хотелось убедиться, действительно ли ты такой ворчун и брюзга, как о тебе рассказывают!

— Неплохо придумано, только очень уж я не выношу англичан... Где тебя отыскала наша шлюпка?

— В Тропэ. Сюркуф точно знал, что я там. У него есть какой-то план?

— Не знаю. Он очень скрытен, и я не стал бы порицать его за это.

— Насколько я его знаю, у него определенно есть что-то на примете. Я всего два часа здесь, но уже знаю, что буду делать. Я видел, к примеру, бригантину — стройную, нарядную, как голубка, и стремительную, как сокол. У нее двадцать пушечных портов, и, похоже, она только что сошла со стапеля. Вот это был бы приз, а?

Хозяин ухмыльнулся.

— Ты имеешь в виду английскую «Курочку», что стоит там на якоре? Да, чудесный корабль! Очень даже не худо было бы переименовать его по-французски. Впрочем, как знать... Сюркуф говорит, что ему это не составило бы большого труда, с твоей, конечно, помощью. Я думаю, он предложит тебе должность старшего офицера. Пойдем, я провожу тебя к нему.

Разговаривали они не таясь, потому что в таверне никого не было. Хозяин провел Эрвийяра вверх по лестнице, а когда вернулся в зал, его ожидали гости — пришла целая группа портовых рабочих. Немного спустя вошел еще один мужчина и, пройдя с гордым видом по залу, скрылся в задней комнате, предназначенной для капитанов и штурманов. Это был рослый кряжистый человек с одутловатым лицом того «спиртного» оттенка, который частенько встречается у любителя крепких напитков. Был он здесь не иначе как завсегдатаем: не дожидаясь заказа, хозяин сразу же принес ему большой стакан коньяка. С гостем он был весьма уважителен, хотя внимательный наблюдатель заметил бы, вероятно, что в глазах его теплится какой-то плутовской огонек, наводящий на подозрение, что вся эта почтительность не более чем маска.

— Ну? — коротко спросил гость, высосав содержимое стакана.

— Я проверил, коммодор, и...

— Тихо! — рявкнул тот.— Вовсе незачем кому-то знать, кто я такой. Так, значит, ты проверил?

— Да. Все идет как нельзя лучше.

— Так я и думал.

— Вам надо только позаботиться о рабочей силе. Пробить стену очень трудно, а время у нас ограниченное.

— Это верно. Не знаешь ли ты кого, кто мог бы мне помочь?

— Нет. И вообще я хотел бы выйти из игры. Я ничего не знаю, и — все тут. Понятно вам? Ведь я остаюсь здесь. А не то — мне несдобровать.

— Тогда надо подумать. Где же мне взять людей? Эти граждане с таты стреляют так метко, что я уже потерял часть своих матросов. Сколько человек потребуется?

— Думаю, десятка четыре хватит.

— А у меня всего двадцать! И вообще мне нужно пополнить палубную команду, а здесь никого не заманишь. Нет ли у тебя кого на примете, кто бы согласился ко мне наняться? Я заплачу за каждого по гинее.

— Гм-м-м... Есть тут один... так и норовит побыстрее убраться из страны. Может, его?

— Это мне нравится. С такими людьми дело иметь лучше всего. Где этот парень?

— Вообще-то он здесь, в доме. И, если не ошибаюсь, у него есть несколько приятелей, которых тоже можно уговорить.

— Так давай его скорей сюда, у меня мало времени. Только принеси-ка мне раньше бутылку коньяка: добрый глоток делает таких людей сговорчивее.

Хозяин принес коньяк, поднялся по лестнице на второй этаж и легонько постучал костяшкой пальца в потайную дверь. Дверь отворилась. В маленькой комнате были Сюркуф и Эрвийяр.

— Капитан здесь, — сообщил хозяин. — Считайте, он у нас на крючке. Ему нужны матросы, и он обещал мне по гинее за каждого, кого я ему раздобуду.

— Английская «Курочка» — самая нарядная бегунья по волнам из всех, какие мне довелось видеть, а потому она должна стать нашей, — сказал Сюркуф Эрвийяру. — Командует ею коммодор Уильям Хартон. Он допустил большие оплошности по службе, за что ему и доверили всего лишь бригантину. И вообще он не честный моряк, а жулик, которому мы должны дать по рукам. Он знает, что Тулон не выстоит и что весь флот через несколько дней покинет гавань. Перед этим он хочет обтяпать одно дельце, что нам очень кстати. Дом нашего дядюшки Кардитона упирается прямо в стену Восточного банка, в подвалах которого, как полагают, хранятся весьма значительные суммы. Так вот, этот самый почтенный коммодор осторожненько завел с дядюшкой Кардитоном разговоры, что неплохо бы, дескать, воспользоваться этими денежками, а то все равно пропадут во время штурма. Кардитон для вида согласился, и тогда они порешили проникнуть в подвалы банка из таверны. Это должно произойти в ночь перед уходом флота из гавани. У дядюшки Кардитона, разумеется, ничего не найдут, потому что полагающуюся ему долю коммодор обещал вывезти в Барселону. Что ты скажешь на все это, Берт Эрвийяр?

— Скажу, что все это — чудовищная глупость. Чтобы наш дядюшка Кардитон да пошел на такое дело!

— Верно. Я думаю, что этот коммодор пропил свой рассудок, и это очень выгодно для нас. Чтобы одолеть стены, нужно много рабочих рук. Ему придется взять для этого всех своих людей, и на бригантине их останется, стало быть, совсем ничего. Тут-то мы и будем действовать.

— А наших-то достаточно?

— Не беспокойся. У меня есть бравые парни, которые явятся сразу, как только потребуются. Хочешь записаться в команду, Берт? Попади ты с несколькими моими мальчиками на палубу бригантины, и предприятие, считай, наполовину уже удалось.

— Я готов.

— Тогда не теряй времени. В этом английском мундире тебе к нему идти, понятно, нельзя. Скажи ему, что у тебя тут неподалеку есть кое-кто из приятелей, которые тоже с большой охотой имели бы несколько миль воды между собой и Францией. Лучше всего, если он примет вас за береговых крыс: меньше у него будет подозрений. Возьми у дядюшки Кардитона другую одежду и спускайся в зал.

Не успел Сюркуф договорить, как над городом и рейдом раскатился орудийный гром: Бонапарт начал бомбардировку Тулоне. Всю ночь не утихал обстрел, а наутро войска Конвента пошли на приступ. Еще не рассвело, когда Дюгомье и Наполеон повели свои колонны на штурм Малого Гибралтара. Ружейная пальба и картечь англичан наносили французам столь большой урон, что Дюгомье, слывший дотоле неустрашимым, со словами: «Мы проиграли»,— приказал трубить отступление. Наполеону все же удалось пробиться сквозь смертоносный свинцовый дождь и ворваться во вражеские редуты, и вскоре Малый Гибралтар был в его руках. Затем он столь же успешно штурмовал форты Баланье и Эгильет, и это произвело на депутатов Конвента столь большое впечатление, что они публично высказали ему свою благодарность. Этот день стал переломным в его карьере: со ступени, на которую он поднялся, было рукой подать до консульского поста, а оттуда — до императорского трона.

Адмирал Худ покидал Тулон. Сначала подняли якоря большие корабли, за ними последовали и меньшие. Рейды и море кишели шлюпками и разномастными судами, доставлявшими на корабли эскадры войска и удирающих из Тулона жителей. А обстрел крепости меж тем не прекращался. Земля содрогалась от орудийного грома, хлесткие удары тысяч весел вспенивали море, воздух раскалялся от бесчисленных выстрелов, без перерыва рвущих тишину со всех румбов. Город лихорадило. Ни на улицах, ни в домах никто не был в безопасности. Те, что боялись прихода республиканцев, удирали, остающиеся же забаррикадировались в своих домах из страха перед мародерами, в одиночку и целыми шайками вышедшими на свой разбойный промысел.

Корабли, все еще стоящие на внутренних гаванях, оказались против укреплений, находящихся теперь в руках французов. Часть из них артиллерия Наполеона пустила на дно. Остальные с нетерпением ожидали наступления ночи, рассчитывая уйти под ее покровом из-под губительного огня. Среди них была и бригантина «Курочка».

Когда наступил вечер, коммодор Хартон явился к дядюшке Кардитону. В таверне было пусто. Покидать своих близких ради привычного стаканчика ни у кого в этот час не было ни времени, ни желания.

— Ну как, все в порядке? — спросил хозяина Хартон.

— Как договорились.

— А там, в банке?

— В верхних помещениях поставили сторожей, но вниз они не спускаются. Впрочем, канонада столь оглушительна, что никому вашу работу все равно не услышать. Людей-то у вас достаточно?

— Да. Отпирайте подвал, они сейчас подойдут. А дальше уж не ваше дело.

— Вот ключ. И клянусь, что кто-кто, а уж я вам докучать не буду. Скажите мне только еще, как с теми парнями? Берете вы их на борт?

— Да, одиннадцать душ. Правда, очень уж они зеленые, в матросском деле вовсе не сведущие, в море идут только потому, что земля под ногами горит. Но я рад тому, что хоть таких получил. Другим и этого не досталось, а «девятихвостка» (Плеть, которой наказывали провинившихся матросов.) — лучший учитель.

— На сегодняшнюю операцию вы их с собой, надеюсь, не взяли?

— Еще чего! Ненадежные они для этого, вот что я вам скажу. Иное дело — мои «смоляные куртки» (Нарицательное название матросов.). На этих я уж точно могу положиться.

Хартон взял ключ и направился к двери. Хозяин с довольной улыбкой покачал головой ему вслед, бормоча себе под нос:

— Будет тебе представление, старый мошенник! Немного погодя с улицы послышался шум шагов, а еще минуту спустя в таверну вошел Робер Сюркуф.

— Готово! — засмеялся он. — Сидят, как миленькие. А теперь, дядюшка Кардитон, дай нам по доброму глотку, и мы тронемся.

— Прочно заперли?

— Мы привалили к дверям столько бочек, что назад из подвала Хартону и его людям ни за что не выбраться. А из банка их примут как полагается. Об этом я тоже позаботился. Их там более двух десятков, стало быть, «Курочка» осталась совсем голенькой, и я не сомневаюсь, что наша проделка удалась.

— Вы сразу же выходите в море?

— Нет. Сюркуф — не взломщик, орудующий под покровом ночи. Я покину гавань при свете дня, с французским флагом на мачте.

— Ну знаешь, это не отвага, а прямо-таки безумие!

— Тем надежнее все получится. Спасибо за помощь, дядюшка Кардитон. Скоро ты услышишь о нас!

В передней их ждало десятка три парней, еще днем собравшихся на верхнем этаже. Они выпили за удачу своего замысла и попрощались с хозяином.

Вся ватага во главе с Сюркуфом направилась к морю. У берега безо всякой охраны стояли шлюпки, на которых пришел Хартон со своими матросами. Люди Сюркуфа сноровисто заняли места на банках и погребли к бригантине. На борту ее кто-то насвистывал песенку. Сюркуф узнал условный сигнал.

— Эй, на бригантине! — крикнул он.

В ответ на корабле кто-то свесился через релинг, и голос Берта Эрвийяра спросил:

— Эй, на шлюпках! Что за люди?

— Свои! — ответил Сюркуф.

— Слава Богу! Спусти-ка трап, сынок. Капитан идет! Прибывшие поднялись на борт и вытянули наверх

шлюпки. Берту Эрвийяру удалось заманить оставшуюся часть команды Хартона в трюм и запереть там. Бригантина без боя оказалась в руках Сюркуфа. Подробный осмотр судна показал, что оно прекрасно снаряжено. Теперь оставалось решить труднейшую часть дела — вывести корабль в море.

Ночью несколько кораблей попыталось незаметно проскользнуть мимо французских батарей, но канониры были бдительны и не дали себя провести. Сюркуф, как и задумал, оставался пока на месте. От курьера, посланного им в таверну, он узнал, что англичанин при попытке взлома банка, как и предполагалось, был схвачен охраной.

Наконец, поздним вечером адмиральский корабль подал судам, все еще находящимся в гавани, сигнал немедленно уходить в море. И сразу же команды французских военных кораблей, принимавших участие в восстании против Конвента, начали покидать свои корабли, чтобы укрыться на английских судах. При виде этого у Сюркуфа сжались кулаки.

— Вероломные трусы! — сказал он своему лейтенанту Берту Эрвийяру. — Мы рискуем жизнью, чтобы отобрать у врага маленькую бригантину, а они бросают на произвол судьбы девять линейных кораблей и четыре фрегата — целый флот, с которым я пустил бы над но всех этих англичан!

— На грота-pee бы их вздернуть — вполне заслужили! — ответил Эрвийяр. — Одно только утешение, что корабли остались целыми. Конвент быстро введет их в строй.

— Ты так думаешь? А я вот, напротив, уверен, что на каждом из этих кораблей уже горит фитиль.

— Неужели нельзя спасти хотя бы один из них?

— Этого я делать не стану, — покачал головой Сюркуф. — Для маневров на таком корабле у нас слишком мало людей, а наша маленькая бригантина куда больше подходит для моих целей. И я считаю, что в моем положении разумнее увести у врага этот кораблик, чем играть роль спасателя. К тому же за все старания никто мне и спасибо не скажет, а то еще, чего доброго, и нарвешься на неприятности. Я сказал этому полковнику Бонапарту, что французский флаг никнет. Он высмеял меня. Однако уже сегодня начинается траур по нашему военному флоту: морю достанутся тринадцать кораблей стоимостью в несколько миллионов. Этот полковник увидит их объятых пламенем и, может, тогда вспомнит меня и мои слова.

Сюркуф тяжело вздохнул и зашагал по палубе, торопясь до наступления ночи еще раз тщательно осмотреть все помещения и оснастку, потому что любая, даже самая незначительная оплошность могла оказаться для них роковой.

День близился к концу, и едва вечерние сумерки стушевали четкие контуры площадей и улиц Тулона, как раздался оглушительный удар, содрогнувший землю и море. Это взорвали главный арсенал. Из цейхгауза взметнулись к небу пять огромных огненных столбов. И тут же вверх по мачтам тринадцати французских военных кораблей побежали, колеблемые ветром, языки пламени.

От жуткой этой иллюминации в городе и гаванях стало светло, как днем. Все, что имело весла и паруса, ринулось прочь, в открытое море, одна только бригантина оставалась спокойно на своем месте. Ее хорошо было видно с захваченного форта, можно было разглядеть матросов, забравшихся на реи и ванты, чтобы посмотреть на огненную панораму. Необъяснимое повеление корабля не осталось, разумеется, незамеченным, однако уразуметь, почему этот странный «англичанин» не думает о спасении, французы так и не смогли и держали его на всякий случай на прицеле, покуда несколько часов спустя не погасло пламя и тьма вновь не опустилась на море и землю.

Едва рассвело, как Наполеон был уже на господствующей над гаванью батарее. Спать ему прошлой ночью не пришлось, как и стоявшему рядом с ним генералу Дюгомье. Оба они смотрели в подзорные трубы, наблюдая за все еще не взятым фортом Ля Мальгю. Он казался им покинутым, однако скорее всего был предварительно заминирован. Размышляя о своем, Наполеон случайно направил трубу на бригантину, едва проступившую сквозь кисею редеющего тумана.

— Что такое? — воскликнул он. — Гражданин генерал, какое название было вчера на носу этой странной бригантины?

— «Курочка», — ответил Дюгомье,

— Ночью это название перекрасили и заменили другим. Генерал направил трубу на корабль, прочел надпись и покачал головой.

— Ничего не понимаю, — удивился он.— Там написано по-французски. Из английской «Курочки» корабль стал французским «Соколом». Что это значит?

— Какой-то трюк, хитрость против нас.

— Положим, этот маленький кораблик ничего худого нам сделать не сможет. Ага, теперь они поднимают паруса... Черт побери, французский вымпел? Выбирают якорь, утренний ветерок надувает паруса, бригантина собирается выйти в море...

— Ну уж этого я ей не позволю! — воскликнул Наполеон. Он подошел к пушке, собственноручно направил ее и рассмеялся, уверенный в успехе:

— Бригантина должна пересечь линию стрельбы. Посмотрим, не разучился ли гражданин Бонапарт вести прицельный огонь.

Генерал сделал рукой предостерегающий жест:

— Человек на шканцах не похож на англичанина. Впрочем, смотри, он тоже наблюдает за нами в трубу.

Бонапарт немного повозился со своей трубой, потом резко отнял ее от глаза, старательно протер стекла и снова навел на командира бригантины. Он узнал его! А тот вскарабкался вверх по вантам и радостно замахал им шапкой.

— Он нас приветствует, — отметил генерал. — Не иначе, как он знает одного из нас.

— Тот, кого он знает, это я, — ответил Бонапарт.

— Ах, так! И кто же он?

— Гражданин генерал, это — история, о которой я расскажу подробно в более свободное время. Этот молодой человек хотел получить от Конвента корабль, но его услуги отвергли. И теперь он сам заполучил его, прямо из английского флота.

— Черт побери! Как ему это удалось?

— Представления не имею.

— Ну, об этом мы узнаем. Так или иначе, корабль ему достался не без схватки с экипажем. Отважный парень! Жаль, что он идет навстречу своей гибели. Там, на выходе из гавани, английские корабли. Они потопят его.

Да. Очень жаль! Хотя бы имя корабля он не менял так открыто, на виду у всех: тогда, может, и сумел бы проскочить.

Бригантина тем временем вошла в сектор обстрела батареи. Громко и отчетливо выкрикивая команды, Сюркуф послал своих людей на реи, и они выстроились на пертах, как на параде. На мачте взвился французский флаг, и из пушечных фортов грянули залпы приветственного салюта. Все происходило столь сноровисто и с такой удивительной точностью, что даже невозмутимый Бонапарт не мог скрыть своего восхищения. Он скомандовал огонь и ответил своими пушками на приветствие человека, которого собирался навсегда вычеркнуть из памяти. Разумеется, огонь был неприцельным и ядра шлепались в воду далеко от бригантины, а она, грациозно покачиваясь, все дальше уходила из сектора обстрела.

Едва корабль миновал батарею, как на носу его появился человек, который начал какие-то манипуляции с надписью. К удивлению своему, оба стоявшие в укрытии офицера увидели, что первоначальное имя корабля не закрашено, а всего лишь заклеено бумагой. Бумагу удалили, и появились отчетливые буквы прежнего названия.

— Ах, дьявол! Этот парень обвел нас вокруг пальца,— воскликнул генерал Дюгомье.— Вся эта комедия ему нужна была для того, чтобы без опаски пройти мимо батареи. Ему не дали корабль, вот он и решил переметнуться к врагу.

— Нет, этому я не верю, — отозвался Наполеон.— Этот Сюркуф не способен на измену своей нации, ведь он, как ни странно это сейчас звучит, убежденный христианин. Такие люди незаменимы, надо только направить их на полезные дела. Я думаю, он собирается одурачить англичан.

— Что ж, посмотрим... Вот подойдет он к ним на дистанцию стрельбы, тогда и увидим.

Слегка накренясь, бригантина как на крыльях летела по рейду. Дальше в море крейсировали трехмачтовики англичан. Невооруженным взглядом можно было разглядеть каждый отдельный корабль. Бригантина устремилась прямо к флагману.

— Предатель! — сказал генерал Дюгомье.

— Не уверен, — возразил Наполеон. — Однако события и впрямь развертываются весьма интересно.

— Неужели он рискнул бы подойти так близко к флагману, не будь у него намерения продаться англичанам?

— Кажущиеся непреодолимыми трудности как раз и оказываются порой самыми пустячными. Однако что это?

— Ты о людях, вылезающих из люков?

— Да. Две минуты назад они ушли с палубы вниз французами, а теперь на них мундиры английских моряков. О-о-о... я, кажется, понял замысел этого дьявола Сюркуфа! Похоже, этому молодому бретонцу и впрямь можно было доверить любой корабль!

Щеки маленького корсиканца раскраснелись: бригантина полностью завладела его вниманием. Он не думал ни о Тулоне, ни о предстоящих дальнейших делах, он видел только маленький кораблик, дерзко лезущий прямо во вражескую пасть.

— Что он, совсем с ума сошел? Попытаться прорвать линию в этой точке — чистое безумие! — снова заговорил генерал, — Ему бы держать подальше к осту, чтобы выйти на ветер...

— Кто знает, какие у него расчеты! Так, флагманский корабль ложится в дрейф... Сюркуф подает сигнал, что хочет поговорить с адмиралом...

Напряжение достигло предела. Флагман лег в дрейф: паруса свои он развернул так, что в часть их ветер дул прямо по ходу корабля, в другую — с обратной стороны, препятствуя ходу. Теперь оставалось ждать, что бригантина спустит свои паруса. Однако вместо этого Сюркуф круто взял к ветру и приказал намертво закрепить руль тросом. Бригантина развернулась носом в открытое море, и оба корабля стали медленно сближаться.

Наполеон видел в трубу Сюркуфа. Он стоял на шканцах в английском мундире с переговорной трубой в руке так, чтобы с флагманского корабля нельзя было разглядеть его лица.

Перевел с немецкого А. Маковкин

Окончание следует