Журнал «Вокруг Света» №08 за 1995 год

К югу от мыса Ява. Часть III

Роман. Продолжение. Начало в №7/1995

Глава V

Полчаса спустя «Вирома», равномерно покачиваясь, двигалась на всех парах на юго-запад. Длинная узкая полоса Метсаны таяла по правому кормовому борту, постепенно растворяясь во мраке. Странно, но тайфун по-прежнему держался стороной и ураганный ветер не возвращался. Скорее всего, они шли в направлении шторма, сквозь который им рано или поздно было уготовано прорываться.

Приняв душ и с громадным трудом соскребя с себя остатки нефти, Николсон стоял на мостике у окна, беседуя со вторым помощником, когда к ним подошел капитан Файндхорн. Он слегка похлопал Николсона по плечу.

— Пойдемте на пару слов в мою каюту, мистер Николсон, если не возражаете. Вы ведь справитесь один, мистер Баррет?

— Да, сэр, конечно. Я дам вам знать, если что-нибудь случится?

— Обязательно.

Файндхорн прошел сквозь штурманскую рубку в каюту рядом с мостиком, закрыл дверь, проверил, задвинуты ли светонепроницаемые люки, включил свет и рукой указал Николсону на небольшой диван. Затем открыл стенной шкаф и достал два стакана и непочатую бутылку «Стэндфаста». Сорвав с бутылки пломбу, он на три пальца наполнил каждый стакан и протянул один Николсону.

— Хлебните-ка, мистер Николсон. Видит Бог, вы за служили это и несколько часов сна сразу, как выйдете отсюда.

— С удовольствием, — пробормотал Николсон. — Но не раньше, чем вы проснетесь. Вы же всю ночь не покидали мостика. Не забыли?

— Хорошо, хорошо. — Файндхорн поднял руку, словно обороняясь. — Спорить мы будем потом. — Он посмотрел на Николсона поверх стакана. — Итак, мистер, как она вам показалась?

— «Керри Дэнсер»?

Файндхорн кивнул.

— Невольничье судно, — спокойно сказал Николсон.

— Помните арабский пароход, остановленный ВМС на выходе из Расэль-Хадда в прошлом году?

— Да, помню.

— Этот такой же, почти никакой разницы. Стальные двери по всему судну, включая главную и верхнюю палубы. Большинство открывается только с одной стороны. Базировалась «Керри Дэнсер», полагаю, где-то на островах. Недостатка в торговле вокруг Амоя и Макао не было.

— Двадцатый век, а? — тихо проговорил Файндхорн.

— Купля-продажа человеческих жизней.

— Да, — сухо сказал Николсон. — Но они, по крайней мере, не дают людям умирать. Подождите, скоро они догонят цивилизованный Запад и развернутся в полном масштабе — ядовитый газ, концентрационные лагеря, бомбардировка городов, — все что мы уже имеем. Дайте им только время. Пока они всего лишь любители.

— Цинизм, молодой человек, цинизм, — покачал головой Файндхорн. — Ладно, а что вы скажете по поводу генерала Фарнхольма?

— Значит, вы уже разговаривали с его светлостью, — усмехнулся Николсон. — Он не одобрил моих действий и не мешкая дал мне это понять.

— Он, видимо, изменил к вам свое отношение. — Файндхорн снова наполнил стаканы. — «Способный молодой человек, н-да, очень способный, но... м-м... несдержанный». Что-то вроде этого. Настоящий сноб.

Николсон кивнул.

— Но он любопытный тип. В шлюпке отлично управлялся с веревкой. Как вы считаете, сильно он переигрывает?

— Да нет. — Файндхорн немного подумал. — Перегибает палку, конечно, но не намного. Он, скорее всего, отставной армейский офицер. Вероятно, слегка повысивший себя в звании после увольнения.

— И какого черта его занесло на «Керри Дэнсер»? — озадаченно спросил Николсон.

— Сегодня многие находят себе компаньонов из числа весьма странных типов, — отозвался Файндхорн. — Фарнхольм не из Сингапура. У него какой-то бизнес на Борнео — какой именно, он не стал уточнять, — и он сел на «Керри Дэнсер» в Банджармасине вместе с несколькими другими европейцами, нашедшими манеры японцев немного грубоватыми. Но на что он точно не рассчитывал, так это на реквизицию «Керри Дэнсер» армией.

— Да, армией. — Пробормотал Николсон. — Интересно, что же случилось с солдатами? — Маккиннон говорит, их было дюжины две, поднявшихся на борт, дабы «Керри Дэнсер» без всяких фокусов направилась в Дарвин?

— Да, интересно. — Файндхорн сжал губы. — Фарнхольм говорит, что их разместили на баке.

— За одной из этих хитроумных дверок, открывающихся лишь с одной стороны?

— Наверное. Вы видели это?

Николсон покачал головой.

— К тому времени, когда мы оказались на борту, вся баковая надстройка находилась под водой. — Николсон отхлебнул немного виски и сморщился не от выпивки, а от пришедшей ему в голову мысли. — Замечательная альтернатива: утонуть или сгореть заживо. Хотелось бы встретиться когда-нибудь с капитаном Сайреном. Подозреваю, что многим другим — тоже... А как остальные пассажиры? Могут они что-либо добавить?

— Нет. Они или больны, или еще не пришли в себя от пережитого, или просто ничего не знают.

— Полагаю, все вымыты, размещены и уложены спать?

— Более или менее. Я рассовал их по всему судну. Солдаты — на корме, двое тяжелораненых — в лазарете, остальные восемь — в курительной и двух резервных каютах по левому борту. Фарнхольма и священника я отправил в рабочее помещение механиков.

— А остальные?

— Кто? Ах, да. Маленькую пожилую леди поместили в каюте Уолтерса, — он перенес свой матрац в радиорубку. Старшая санитарка, по всей видимости, отвечающая за...

— Мисс Драхманн?

— Именно. Так вот, она и ребенок в каюте юнги. Вэнньера и пятого механика пришлось подселить к четвертому механику и Баррету, так как их каюты заняли остальные санитарки.

— Все ясно. — Николсон вздохнул. — Надеюсь, они не попадут из огня да в полымя. Мы снова попытаемся пройти в пролив Каримата, сэр?

— Почему бы и нет. Где еще мы можем...

Он не договорил, так как Николсон потянулся к зазвонившему телефону.

— Да, каюта капитана... А, это вы, Билли... Да, он здесь. Не вешайте трубку. — Николсон легко встал, держа телефон в руке. — Второй механик, сэр.

Файндхорн говорил с полминуты, издавая в основном междометия, затем взял фуражку и повернулся к двери.

— Вы не подождете меня здесь? — спросил он. — Я должен спуститься вниз.

Через две, минуты после ухода капитана телефон зазвонил снова. Это был Файндхорн, попросивший Николсона зайти в обеденный салон. Зачем, он не объяснил. На пути вниз Николсон увидел четвертого помощника, выходившего из каюты радиста. Николсон вопросительно поднял бровь. Вэнньер через плечо бросил взгляд на дверь только что покинутой каюты со смешанным выражением негодования и недоброго предчувствия.

— Эта старая бой-баба сегодня в голосе, сэр, — проговорил он.

— Кто?

— Мисс Плендерлейт, — пояснил Вэнньер. — Она в каюте Уолтерса. Я только задремал, как она начала долбить в перегородку. Я проигнорировал это, так она вышла в коридор и принялась кричать. — Вэнньер остановился и прочувствованно добавил: — У нее очень громкий голос, сэр.

— Так что же она хотела?

— Ей нужен капитан. — Вэнньер скептически покачал головой. — «Молодой человек, я должна видеть капитана. Немедленно. Скажите, пусть зайдет ко мне». И выставила меня за дверь. Что мне делать, сэр?

— Именно то, о чем она просила, конечно. — Николсон усмехнулся. — Я хочу присутствовать при этом. Он внизу, в салоне.

Миновав одну палубу, они вместе вошли в салон с двумя вытянувшимися во всю его длину столами, рассчитанными на двадцать человек. Но теперь в салоне находилось только трое.

Капитан и второй механик стояли бок о бок, слегка покачиваясь вместе с судном. Как всегда в безукоризненной униформе, Файндхорн улыбался. Равно как и Уиллоуби. Однако на этом сходство между ними заканчивалось. Высокий, сутулый Уиллоуби с коричневым морщинистым лицом и копной спутанных волос был кошмаром для любого портного. Он носил неглаженую рубашку, бывшую когда-то белой, с оторванными пуговицами, выцветшим воротником и плечами, да грубые парусиновые брюки, складчатые, как слоновьи ноги. Легкие парусиновые туфли без шнурков были надеты на носки в ромбовидную клетку. Он явно не успел побриться, хотя, вероятнее всего, его бритва лежала нетронутой уже неделю.

Полуоблокотившись на буфетный стол, девушка смотрела на Файндхорна и Уиллоуби. Николсону и Вэнньеру был виден лишь ее профиль — правый уголок рта изогнулся вверх, образовав ямочку на оливкового оттенка щеке — она улыбалась. У девушки был прямой, великолепный точеный нос, широкий покатый лоб и собранные вокруг шеи толстым жгутом шелковистые иссиня-черные волосы, — такие блестят при ярком солнце как вороново крыло. Она отличалась типично евразийской красотой, однако при более пристальном взгляде — а мужчины всегда окидывали ее очень пристальным взглядом — становилось ясно, что она не совсем типичная евразийка, ибо черты ее не слишком широкого лица были необычайно нежными, а удивительные глаза намекали скорее на дальний север Европы. Глаза девушки, столь поразившие Николсона на борту «Керри Дэнсер», действительно несли в себе ясную голубизну, очень насыщенную, являясь прекрасным украшением прекрасного лица. Сейчас вокруг этих поразительных глаз едва заметно проступали темные, синеватые круги усталости.

Николсон пропустил Вэнньера в комнату впереди себя, — реакция Файндхорна на просьбу мисс Плендерлейт стоила того, чтобы ее увидеть, — мягко прикрыл за собой дверь, и едва не натолкнулся на четвертого помощника, который вдруг остановился как вкопанный, сжав повисшие, негнущиеся руки в кулаки.

Не обращая внимания на Файндхорна и Уиллоуби, Вэнньер уставился на санитарку, приоткрыв рот. Мисс Драхманн стояла так, что свет падал на левую сторону ее лица, с глубоким и длинным рваным шрамом, лиловый оттенок которого говорил о его свежести.

Санитарка несколько секунд молча смотрела на Вэнньера, затем улыбнулась.

— Боюсь, я не слишком-то хорошо выгляжу, правда? — В ее вопросе не содержалось ни упрека, ни осуждения, — эти слова были произнесены скорее извиняющимся тоном.

Вэнньер ничего не ответил. Его лицо, приобретшее поначалу бумажный оттенок, залила краска.

Николсон стремительно обошел Вэнньера, кивнул Уиллоуби и остановился перед санитаркой. Капитан Файндхорн пристально наблюдал за ним, но старший помощник не догадывался об этом.

— Добрый вечер, мисс Драхманн. — Его тон был холодным, но дружеским. — Все ваши пациенты устроены и чувствуют себя нормально?

Хотите банальностей, подумал Файндхорн, — пожалуйста: старший помощник Джон Николсон к вашим услугам.

— Да, спасибо, сэр.

— Не надо называть меня «сэром», — раздраженно проговорил он. — Я однажды уже говорил вам об этом. — Он поднял руку и мягко прикоснулся к поврежденной щеке девушки. Мисс Драхманн, даже не вздрогнув, продолжала спокойно стоять, лишь глаза на бесстрастном лице на какое-то мгновение расширились. — Наши маленькие японские друзья, насколько я понимаю? — Его голос был таким же мягким, как и прикосновение.

— Да, — кивнула она. — Меня схватили недалеко от Кота-Бару.

— Один из этих зубчатых ритуальных штыков, не так ли? — Он внимательно осмотрел шрам, заметив узкий глубокий порез на подбородке и рваный разрыв под виском. — Вы что, все время лежали на земле?

— Вы очень проницательны, — медленно проговорила она.

— Как вам удалось бежать? — с любопытством спросил Николсон.

— Какой-то человек зашел в бунгало — наш полевой госпиталь. Крупный такой, с рыжими волосами. Он назвался «аргайллом» или что-то вроде этого. Он вырвал штык из рук японца и попросил меня отвернуться. Когда я снова посмотрела в их сторону, японский солдат лежал на полу. Мертвый.

— Да здравствует Аргайллский полк, — пробормотал Николсон. — А кто вам зашил щеку?

— Тот же человек. Он сказал, что у него не очень-то хорошо получилось.

— Да уж, можно было сделать и получше, — согласился Николсон. — Но все еще поправимо.

— Это ужасно! — Ее голос сорвался. — Я знаю, что это ужасно. — Она несколько секунд не отрывала глаз от пола, затем храбро посмотрела на Николсона и попыталась улыбнуться. Это была не слишком счастливая улыбка. — Грубовато меня заштопали.

— Как сказать. — Николсон указал в сторону второго механика. — Вот старого брюзгу Уилли такой шрам даже украсил бы. Но вы женщина. — Он немного помолчал, изучающе глядя на девушку, и продолжил тихим голосом:

— Я думаю, вы более чем красивы, мисс Драхманн, — вы прекрасны. И на вас это выглядит ужасно, простите уж за откровенность. Вы должны отправиться в Англию, — отрезал он.

— В Англию? — Ее высокие скулы покрылись пятнами.

— Я не понимаю.

— Да, в Англию. Я абсолютно уверен, что в этой части света не найдешь достаточно квалифицированных специалистов по пластической хирургии. В Англии же двое или трое таковых имеются, — не думаю, чтобы их было больше. Они могут залатать этот шрам так....

Он резко оборвал свою речь, ибо клаксон над его головой разразился внезапным настойчивым звоном, разбившимся на два длинных и один короткий, означавшие сигнал бедствия. Николсон первым вылетел из комнаты, ощущая дыхание Файндхорна за спиной.

На севере и востоке гром глухо раскатывался вдоль далекого горизонта, сопровождая прерывистые вспышки молний, озарявшие пролив Райо и внутренний вихрь тайфуна. Над головой неслись лавинами тучи, едва различимые на темном небе, роняя первые огромные тяжелые капли дождя, разбивавшиеся о крышу рулевой рубки так гулко и размеренно, что их можно было сосчитать. На юге и западе, однако, не было ни дождя, ни грома, — лишь редкое сверкание молнии робко и кратковременно разрывало небо над далекими островами, после которого мрак казался еще более непроницаемым. Впрочем, не таким уж и непроницаемым: в пятый раз за последние две минуты наблюдатели на капитанском мостике «Виромы», положив локти на ветровой щит и крепко прижав бинокли к напряженным глазам, выхватывали из темноты один и тот же сигнал, мигавший на юго-западе: серии приблизительно из шести вспышек, очень слабых и длившихся в общей сложности не более десяти секунд.

— Двадцать пять право руля на этот раз, — пробормотал Николсон, — и опять все сначала. Я бы сказал, что положение этого «нечто» стационарно, сэр.

— Почти. — Файндхорн опустил бинокль и, протерев уставшие глаза, снова поднял его. — Поразмышляйте-ка вслух, мистер Николсон.

— Рассчитывать следует на все что угодно, сэр. — Николсон отнял от глаз бинокль и задумчиво всмотрелся в темноту. — Это может оказаться световым маяком, бакеном или буем, но не похоже: в этих водах таковых нет, к тому же я не встречал ни одного, работающего в такой последовательности.

Файндхорн подошел к двери рулевой рубки, приказал вдвое убавить скорость и снова встал рядом с Николсоном.

— Продолжайте, — сказал он.

— Может быть, это японский военный корабль — эсминец — и вновь я, вероятно, ошибаюсь: только безумцы вроде нас могут рассиживаться в пекле тайфуна... Кроме того, любой здравомыслящий капитан эсминца выждал бы и в подходящий момент ослепил нас прожекторами с минимальной дистанции.

Файндхорн кивнул.

— Вы в точности пересказали ход моих мыслей. Однако, действительно, рассчитывать следует на все что угодно. Смотрите — движется!

— Да, и приближается. Судно на плаву, все в порядке... Возможно, это подводная лодка, на которой по шумам в гидрофоне поняли, что рядом большой корабль, и теперь хотят уточнить наш курс, скорость, а если удастся, спровоцировать дать им визирную линию для запуска торпеды.

— Не очень-то убедительно звучит.

— Полностью убежденным я не могу быть, сэр. Я просто не вижу причин для беспокойства. В такую ночь любую подводную лодку столь сильно болтает, что она не попадет и в «Куин Мери» с сотни футов.

— Согласен. Вероятно, это очевидно для каждого, лишенного нашей подозрительности. Итак, кто-то лежит в дрейфе — возможно, готовит к спуску шлюпки или плоты и отчаянно нуждается в помощи. Но рисковать мы не будем. Свяжитесь по телефону со всеми орудиями и пулеметами, пусть возьмут сигнал на прицел и не снимают пальца со спусковых крючков. Скажите Вэнньеру, чтобы поднялся сюда. И распорядитесь убавить ход до самого тихого.

— Есть, сэр.

Николсон вошел в рулевую рубку, а Файндхорн снова поднес к глазам бинокль и раздраженно буркнул, когда кто-то зацепил его за локоть, но, развернувшись вполоборота, понял, кто перед ним стоит, еще до того, как человек заговорил. Даже на открытом воздухе пары виски, казалось, заполонили все вокруг.

— Что, черт побери, происходит, капитан? — гневно и сварливо спросил Фарнхольм. — Из-за чего суматоха? Этот ваш проклятый клаксон чуть не раздробил мне перепонки.

— Мне очень жаль, что доставили вам неудобства, генерал. — Тон Файндхорна был вежливым и бесстрастным. — Это был сигнал тревоги. Мы заметили подозрительные огни, и, вполне возможно, нас ждут неприятности. — Его голос слегка изменился. — Боюсь, я должен попросить вас покинуть мостик. Никому не дозволено находиться здесь без специального на то разрешения. Сожалею.

— Что? — Фарнхольм произнес это таким тоном, словно услышал нечто непостижимое. — Но на меня-то это правило не распространяется?

— Мне очень жаль, но распространяется. Вам придется спуститься вниз, генерал.

Фарнхольм, как ни странно, не протестовал. Не сказав ни слова, он резко развернулся на каблуках и растворился во мраке. Файндхорн был почти уверен, что он не пошел вниз, а остановился в темноте за рулевой рубкой. Не то чтобы капитана это сильно беспокоило, — он просто не желал, чтобы кто-нибудь стоял у него над душой, когда ему нужно быстро соображать и принимать адекватные решения.

Когда Файндхорн поднял бинокль, сигнал снова прорезал мрак, на этот раз с более близкого расстояния, но значительно ослабевший: в фонаре явно садились батареи. Это был очевидный сигнал SOS. Три коротких вспышки, три длинных, три коротких, три длинных — универсальный морской сигнал бедствия.

— Вы посылали за мной, сэр?

Файндхорн опустил бинокль и оглянулся.

— Ах, это вы, Вэнньер. Уж извините, что вытащил вас под этот чертов потоп, но мне нужна быстрая рука на лампе Алдиса. Видите этот сигнал?

— Да, сэр. Кто-то попал в беду, насколько я понимаю?

— Надеюсь, что так, — мрачно проговорил Файндхорн.

— Принесите лампу и спросите, кто они такие. — Он обернулся на звук открывшейся двери. — Мистер Николсон?

— Да, сэр. Все в полной боевой готовности, сэр. Пулеметы и орудия наведены. А боцману я приказал наскоро установить пару дополнительных прожекторов по правому борту. Двое комендоров перекидывают через борт штормтрап.

— Благодарю вас, мистер Николсон. Что думаете о погоде?

— Очень уж влажно, — угрюмо сказал Николсон. Он вслушался в треск пускового механизма лампы Алдиса и проследил за ее лучом, пронзившим стену дождя. — Очень скоро поднимется настоящий шторм. Где он собирается и — Он замолчал и посмотрел на крошечный, величиной с булавочную головку, желтоватый огонек, пробивавшийся сквозь потоки дождя. — Кажется, там передают, что тонут. Что еще говорят, Вэнньер?

— «Ван Эффен, тонем». Это все, сэр. Я, во всяком случае, уловил только это. Плохая морзянка.

— О, Господи, ну и ночка у нас выдалась. — Файндхорн снова покачал головой. — Еще одна «Керри Дэнсер». «Ван Эффен». Кто-нибудь слышал о судне с таким названием?

Вы, мистер Николсон?

— Никогда. — Николсон повернулся и прокричал сквозь дверь:

— Есть там кто-нибудь?

— Сэр? — Ответивший из темноты человек находился всего в футе от старшего помощника.

— Немедленно возьмите судовой регистр и поищите судно под названием «Ван Эффен». Два слова, оба голландские. Как можно быстрее.

— Ван Эффен? Я не ослышался? Кто-то сказал «Ван Эффен»? — Высокая тень Фарнхольма отделилась от мрака задней стены рулевой рубки.

— Совершенно верно. Вы знаете судно с таким названием?

— Это не судно, старина, — это имя моего друга Ван Эффена, голландца. Он был на борту «Керри Дэнсер», сев вместе со мной в Банджармасине. Когда начался пожар, он, видимо, воспользовался шлюпкой, единственной, насколько я помню. — Фарнхольм прошел сквозь дверь на крыло мостика, взволнованно вглядываясь в море и не обращая внимание на молотивший по спине дождь. — Подберите его, старина, подберите!

— Откуда нам знать, что это не ловушка? — Спокойный, взвешенный тон капитана казался холодным душем после горячности Фарнхольма. — Может быть, это тот человек, Ван Эффен, может быть, и нет. Если даже это он, мы не знаем, следует ли ему доверять.

— Вы будете слушать? — Почти прокричав эти слова, Фарнхольм перешел на более спокойный тон: — Как вы думаете, почему я стою здесь, цел и невредим? Почему живы санитарки и раненые солдаты, обнаруженные вами на «Керри Дэнсер» всего час назад? Почему живы все, кого вы подобрали, считая мисс Плендерлейт и священника? По одной простой причине: когда капитан «Керри Дэнсер» попытался улизнуть из сингапурской гавани, один человек приставил ему к спине револьвер и заставил вернуться в Сингапур. Этим человеком был Ван Эффен, и сейчас он в той шлюпке. Мы все обязаны жизнями Ван Эффену, капитан Файндхорн.

— Благодарю вас, генерал. — Файндхорн был бесстрастен как всегда. — Мистер Николсон, прожектор. Малый назад.

Луч прожектора пронзил тьму, осветив тяжелое волнующееся море, молочно пенившееся под проливным дождем. Несколько секунд луч оставался неподвижен, тускло высвечивая почти сплошную пелену ливня, затем стал пробираться вперед и тут же наткнулся на совсем близко стоящую на плавучем якоре шлюпку, неистово качающуюся вверх-вниз на крутых, почти отвесных волнах, гребни которых то и дело обрушивались на нее. В шлюпке находилось семь или восемь человек, беспрестанно нагибавшихся и выпрямлявшихся, вычерпывая воду; лодка уже глубоко погрузилась в воду и оседала с каждой минутой. И лишь один человек сидел на кормовых шкотах лицом к танкеру, закрыв предплечьем глаза от яростного света прожекторов. Сразу над предплечьем виднелось что-то белое, — возможно, фуражка, однако, учитывая определенную дистанцию, с уверенностью судить было сложно.

Залитая светом шлюпка теперь находилась менее чем в сорока ярдах от борта, приближаясь с каждой секундой. Попав под укрытие «Виромы», люди перестали вычерпывать воду, всматриваясь в стоявших на палубе танкера и готовясь зацепиться за шторм-трап. Николсон увидел, что у сидевшего на корме человека на голове вовсе не фуражка, а наспех наложенная повязка, пропитавшийся кровью. Вскоре он заметил еще и неестественно неподвижное положение правой руки этого человека.

Николсон повернулся и показал на него Фарнхольму.

— Это ваш друг сидит там, на корме?

— Да, это Ван Эффен, — подтвердил Фарнхольм. — Что я вам говорил?

— Вы оказались правы. — Николсон сделал небольшую паузу. — Кажется, он достаточно прямолинеен в определенных ситуациях.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что в руках у него пистолет, направленный на его товарищей, и он не спускает с них глаз.

Фарнхольм воззрился на Ван Эффена и тихо прошептал:

— Вы правы, черт побери.

— Но почему?

— Не имею ни малейшего представления. Но можете мне поверить, мистер Николсон, если мой друг Ван Эффен навел пистолет, значит, у него для этого есть веские причины.

Фарнхольм не ошибался. Прислонившись к перегородке обеденного салона с большой порцией виски в руке, Ван Эффен, с промокшей одежды которого ручьями стекала вода, сжато поведал об этих причинах. Когда на «Керри Дэнсер» начался пожар, они сели на оснащенную двигателем шлюпку и еще до того, как разразился шторм, умудрились найти пристанище на небольшом островке в нескольких милях к югу от тонувшего судна. Поставив шлюпку бортом на песок, они несколько часов прятались за ней от ветра, пока ураган не спал. Незадолго до этого, они видели взмывающие в северо-западном направлении сигнальные ракеты.

— Это были наши, — кивнул Файндхорн. — И вы решили плыть к нам?

— Правильно. — Он махнул рукой в сторону столпившейся в углу салона группы людей. — Но Сайрену это не понравилось. Он не питает особых симпатий к союзникам.

И кроме того, у нас были основания полагать, что ракеты — сигнал бедствия с «Керри Дэнсер». — Ван Эффен залпом допил виски и осторожно поставил стакан на стол рядом с собой. — Однако у меня был пистолет.

— Это я видел, — сказал Николсон. — И далее?

— Мы отплыли в северо-западном направлении и прошли длинный и достаточно бурный галс, во время которого нас здорово потрепало. Затем мы попали уже в настоящий шторм, и волны залили наш двигатель. Так бы мы сидели и, наверное, в скором времени утонули бы, если бы я не увидел свечение вашего корабля — в такую темную ночь оно легко различимо издалека. Если бы дождь пошел пятью минутами раньше, мы бы вас никогда не заметили. Но небо благоволило к нам. Плюс ко всему у меня был фонарь.

— И пистолет, — закончил за него Файндхорн. Он долго смотрел на Ван Эффена, не отрывая от него холодных задумчивых глаз. — Жаль только, что вы не воспользовались им ранее.

Голландец криво улыбнулся.

— Не трудно понять, что вы имеете в виду, капитан. — Он поднял руку и с гримасой боли сорвал с головы пропитавшуюся кровью полосу льняного полотна. Глубокая рана с лиловыми кровоподтеками по краям проходила от угла лба до уха. — Как вы думаете, я это заработал?

— Выглядит паршиво, — признал Николсон. — Сайрен?

— Один из его людей. «Керри Дэнсер» к тому времени вовсю полыхала, шлюпка — единственная шлюпка! — была спущена на воду, и Сайрен с остатком команды готовы были уже в нее прыгнуть.

— Чтобы спасти свои драгоценные персоны, — мрачно уточнил Николсон.

— Чтобы спасти свои драгоценные персоны, — согласился Ван Эффен. — Я схватил Сайрена за горло и перегнул через поручень, пытаясь заставить его пройти по суд ну и вывести людей. Это было ошибкой — мне следовало взять в руки пистолет. Но тогда я не знал, что все его люди — как это говорят? — одним миром мазаны. Меня ударили кофельнагелем, и очнулся я только на дне шлюпки.

— Что? — недоверчиво спросил Файндхорн.

— Я знаю, — устало улыбнулся Ван Эффен. — Это напоминает какую-то бессмыслицу, не так ли? Им следовало оставить меня умирать на «Керри Дэнсер». Но я оказался в шлюпке. И не просто живой, а даже с заботливо перевязанной головой. Любопытно, правда, капитан?

— Любопытно — едва ли подходящее слово. — Голос Файндхорна был ровен и лишен выражения. — Вы говорите правду, Ван Эффен? Вопрос, конечно, глупый — вы ведь в любом случае скажете «да».

— Он не лжет, капитан Файндхорн. — Голос Фарнхольма звучал необычайно уверенно и, казалось, совсем не принадлежал бригадному генералу Фарнхольму. — Я абсолютно в этом убежден.

Файндхорн задумчиво кивнул. На некоторое время в салоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь далеким потрескиванием обшивки, неясным скрипом, издаваемым обычно борющимся с волнами судном. Наконец Файндхорн посмотрел на часы и повернулся к Николсону.

— Мостик ждет нас, полагаю: судя по всему, мы входим в полосу шторма. К капитану Сайрену и членам его команды, думаю, следует приставить вооруженную охрану. — Глаза Файндхорна излучали такой же мрачный холод, как и голос. — Но сначала я хотел бы разрешить один маленький вопрос.

Он неторопливо двинулся в направлении команды «Керри Дэнсер».

— На вашем месте я бы не спускал с них глаз, — спокойно проговорил голландец. — У половины из них целый арсенал ножей, с которыми они великолепно обращаются.

— У вас есть пистолет. — Файндхорн потянулся и вытащил заткнутый за пояс Ван Эффена автоматический «кольт». — Вы позволите? — Он окинул оружие беглым взглядом и заметил, что оно на предохранителе. — «Кольт» 38 калибра.

— Вы разбираетесь в оружии, не так ли?

— Немного. — Мягко ступая, Файндхорн подошел к ближайшему от него человеку из сгрудившейся в углу группы.

Он был высок, широкоплеч и с таким спокойным невыразительным лицом, будто давным-давно избавился от привычки реагировать на происходящее. Его тонкие усики, баки и пустые стеклянные глаза имели одинаково черный цвет. — Вы Сайрен? — почти безразлично спросил Файндхорн.

— Капитан Сайрен. К вашим услугам. — Слово «капитан» он произнес с явным оттенком высокомерия, слегка наклонив голову.

— Формальности докучают мне. — Файндхорн посмотрел на него с внезапным интересом. — Вы ведь англичанин, не правда ли?

— Вероятно. — На это раз он с ленивым презрением скривил губы в полуулыбке. — Англосакс, будем так говорить.

— Не имеет значения. Вы капитан — вернее, были им когда-то — «Керри Дэнсер». Вы покинули свой корабль и обрекли всех оставшихся фактически на смерть, заперев стальные двери. Возможно, они захлебнулись, возможно, сгорели заживо — сейчас это не играет роли. Факт тот, что вы бросили их умирать.

— Как мелодраматично! — Сайрен вяло подавил зевок. — Мы сделали для этих несчастных все, что в наших силах.

Файндхорн медленно кивнул и оглядел шестерых компаньонов Сайрена. Никто из них не светился радостью, однако один — узколицый, косивший на левый глаз человек — держался особенно нервно. Он переминался с ноги на ногу, а его руки и пальцы, казалось, жили своей собственной жизнью. Файндхорн сделал несколько шагов и встал перед ним.

— Вы говорите по-английски?

Ответа не последовало. Человек лишь втянул голову в плечи, растопырив пальцы в универсальном жесте непонимания.

— Вы попали в точку, капитан Файндхорн, — медленно и нараспев проговорил Ван Эффен. — Он владеет английским почти столь же совершенно, как и вы.

Файндхорн быстро поднял пистолет, приставил его ко рту человека и несильно, но твердо надавил. Тот подался назад, наткнулся спиной на перегородку, распростер на ней руки и с ужасом глянул здоровым глазом на коснувшийся его зубов пистолет.

— Кто намертво закрыл все зажимы на двери полуюта? — тихо спросил Файндхорн. — Даю вам пять секунд. — Он еще сильнее надавил на пистолет, и щелчок снятого предохранителя в тишине прозвучал неестественно громко. — Один, два...

— Я, я! — быстро проговорил косоглазый, заикаясь от страха. — Я запер дверь.

— По чьему приказу?

— Капитана. Он сказал, что...

— Кто закрыл дверь полубака?

— Юсиф. Но Юсиф умер...

— По чьему приказу? — безжалостно продолжал Файндхорн.

— По приказу капитана Сайрена. — Человек теперь со страхом смотрел на Сайрена. — Меня за это убьют.

— Возможно, — безразлично сказал Файндхорн. Он сунул «кольт» в карман и подошел к Сайрену.

— Интересная информация, не так ли, капитан Сайрен?

— Этот человек дурак, — презрительно сказал Сайрен. — Любой, если к лицу его приставить пистолет, скажет все что угодно.

— В баковой надстройке находились британские солдаты — возможно, ваши соотечественники. Два десятка, может быть, две дюжины — я не знаю. В любом случае вы не имели права оставлять их взаперти и бежать с тонущего и объятого пламенем судна на единственной шлюпке.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Выражение загорелого лица Сайрена никак не изменилось, однако голос стал более осторожным.

— Кроме того, более двадцати человек находилось на юте. — Сайрен явно не рассчитывал на столь сильное внимание капитана Файндхорна к своей персоне. — Раненые, умирающие, женщины и один маленький ребенок.

На этот раз Сайрен промолчал. Его лицо оставалось бесстрастным, лишь глаза едва заметно сузились. Но когда он заговорил, голос звучал с тем же высокомерным безразличием.

— Чего вы надеетесь добиться этой болтовней, капитан Файндхорн?

— А я не надеюсь. — Морщинистое лицо Файндхорна приобрело зловещее выражение. — Это не вопрос надежды, Сайрен, это вопрос уверенности — уверенности, что вам предъявят обвинение в убийстве. Утром мы допросим в отдельности каждого члена вашей команды и закрепим их показания их же собственными подписями в присутствии нейтральных свидетелей из моей команды. Я лично прослежу за тем, чтобы вы прибыли в Австралию в целости, сохранности и добром здравии. Суд над вами будет справедливым, капитан Сайрен, но он не продлится долго. Приговор за убийство, конечно же, всем хорошо известен.

Глава VI

Безветренный и безоблачный рассвет, озаривший утреннее восточное небо переливчатым перламутром, «Вирома» встретила почти на полпути к проливу Каримата. Большой танкер шел на полной скорости, выпуская из трубы стелившийся по корме голубовато-прозрачный дым и сотрясаясь крупной дрожью всеми задними палубами, когда Каррадейл, старший механик, запустил двигатель на предельную мощность.

Бушевавший ночью тайфун закончился, неистовый ветер утих, как будто его и не было. Но покрытые пятнами соли палубы и верхние надстройки и сильная зыбь, которая не утихнет еще много часов, напоминали о прошедшей ночи как о кошмарном сне.

Как это всегда бывает в открытом море, на этой широте, солнце, казалось, взмывало прямо в небо. К половине восьмого уже было достаточно жарко, чтобы на палубах и верхних надстройках высохли лужицы воды, а Файндхорн снял с себя плащ и направился к переднему крылу мостика — насладиться теплом и полной грудью вдохнуть свежий утренний воздух, которому недолго еще оставалось быть таковым. Сам Файндхорн чувствовал себя достаточно бодро, несмотря на немного нывшие кости: во время ночной вахты, когда тайфун утратил первоначальную ярость, Николсон убедил его спуститься в каюту, где он и проспал как убитый свыше трех часов.

— Доброе утро, сэр. Вот это перемена, а? — Раздавшийся за его спиной тихий голос Николсона вывел Файндхорна из задумчивости.

— Доброе, мистер Николсон. Что вы здесь делаете ни свет ни заря? — Файндхорн знал, что Николсон спал не более двух часов, однако у старшего помощника был вид хорошо отдохнувшего человека.

— Ни свет ни заря? Уже почти восемь часов. — Николсон взглянул на часы и усмехнулся. — Позывы сознательности и чувства долга, сэр. Я только что совершил короткий обход наших постояльцев.

— Никаких жалоб? — с иронией в голосе спросил Файндхорн.

— Я так понимаю, что большинство из них неважно перенесло ночную качку. В остальном — никаких жалоб.

— А у кого они есть, тем хватает ума молчать, — кивнул Файндхорн. — Как санитарки?

— Две китаянки и пожилая чувствуют себя намного лучше. Еще две находились в лазарете и курительной, меняли повязки. Все пятеро солдат пребывают в прекрасной форме и умирают от голода.

— Хороший признак, — сухо проговорил Файндхорн. — Как насчет двоих ребят в лазарете?

— Держатся, по словам санитарок. Думаю, им нелегко, в отличие от нашего достопочтенного генерала и его приятеля, — их храп разносится на двадцать футов вокруг, а каюта пропахла, как винокуренный завод.

— И наконец мисс Плендерлейт?

— Совершает свой моцион, конечно. Из одного конца переходного мостика — в другой, из одного — в другой. Англичане еще тешат себя иллюзией, что они морская нация: мисс Плендерлейт, во всяком случае, полностью довольна собой и окружающим. Да, еще трое солдат находятся в салоне — капрал Фрейзер и двое его людей. Они взяли себе по стулу и чувствуют себя весьма комфортно со своими «триста третьими» в руках. Полагаю, они просто молятся, чтобы Сайрен или кто-нибудь из его приятелей сделал слишком глубокий вдох или резкое телодвижение и дал им отличный повод превратить всю эту банду в крупнокалиберное решето. Сайрен и компания прекрасно это знают и дышат одними ртами, боясь моргнуть глазом.

— Ван Эффен? Его светлость бригадный генерал?

— И они в том числе.

Файндхорн едва заметно улыбнулся.

— Вы по-прежнему считаете, что Фарнхольм — тот, за кого себя выдает?

— Нет, не считаю — равно как и вы, сэр. Изображая из себя шишку, он в то же время выкидывает совершенно непостижимые вещи, никак не вяжущиеся с этим образом. Неосмотрительно с его стороны.

— Весьма и весьма, — сухо пробормотал Файндхорн. — Теперь перейдем к его другу Ван Эффену. Какого черта Сайрен должен выказывать столь трогательную заботу о его здоровье?

— Понять это сложно, — признал Николсон. — Особенно принимая во внимание не слишком-то дружелюбное обхождение с ним самого Ван Эффена. Однако я склонен верить ему. Он мне нравится.

— Я тоже ему верю. А вот Фарнхольм не просто верит ему — он знает, что Ван Эффен не лжет, и когда я спросил генерала, откуда, он засыпал меня какими-то беспомощными отговорками, не удовлетворившими бы и пятилетнего ребенка. — Файндхорн тяжело вздохнул. — Примерно такую же околесицу несла и мисс Плендерлейт в ответ на вопрос о причинах, побудивших ее меня увидеть. Я отправился к ней в каюту, как раз когда вы с Сайреном заканчивали... м-м... дискутировать.

— Значит, вы все-таки заглянули к ней? — улыбнулся Николсон. — Жаль, я пропустил это.

— Вы были в курсе?

— Вэнньер рассказал мне. Мне почти силком пришлось тащить его в салон, чтобы передать вам просьбу мисс Плендерлейт. Так что она вам поведала?

— Прежде всего она полностью отмела тот факт, что вообще посылала за мной, а затем, явно заполняя паузу, разразилась какой-то чепухой насчет того, сможет ли она, по прибытии в порт отбить телеграмму своей сестре в Англию. Думаю, ее что-то беспокоило, она собиралась рассказать мне об этом, но потом передумала.

— Подкинуть вам для размышления кое-что, чего вы еще не знаете? Прошедшей ночью мисс Плендерлейт приняла в своей каюте посетителя.

— Что?! Это она вам рассказала?

— Господи, конечно, нет. Уолтерс. Он только растянулся на диване после вахты, когда услышал стук в дверь мисс Плендерлейт. Стук был очень тихим, и Уолтерсу, по его словам, стало настолько любопытно, что он приложил ухо к смежной двери, но так толком ничего и не расслышал: разговор велся очень тихо. Однако один голос был низким и, несомненно, принадлежал мужчине. Он пробыл в каюте мисс Плендерлейт почти десять минут, затем удалился.

— Уолтере не догадывается, что это был за человек?

— Не имеет ни малейшего представления. Говорит лишь, что мужчина и что его самого слишком клонило от усталости в сон, чтобы долго задаваться этим вопросом.

— Н-да. Возможно, он и прав, что не стал ничего предпринимать. — Файндхорн снял фуражку и промокнул лоб носовым платком. — Как бы то ни было, нам, видимо, придется решиться на кое-какие шаги в отношении них. Ну, никак не могу я их понять. Странная все-таки компания, и каждый, с кем я разговариваю, кажется подозрительнее предыдущего.

— Это относится и к мисс Драхманн? — предположил Николсон.

— Бог ты мой, конечно, нет! Эта девушка стоит всех их вместе взятых. — Файндхорн снова надел фуражку и медленно покачал головой. — Просто кошмар, мистер Николсон, что эти маленькие кровожадные мясники сделали с ее лицом.

— Он быстро посмотрел на Николсона. — Много ли из того, что вы рассказали ей прошлой ночью, было правдой?

— Касательно возможностей пластических хирургов?

— Да.

— Немного. Исходя из моих скудных познаний в этой области, шрам прилично растянется еще до того, как кто-нибудь сможет его разгладить. Хирурги, конечно, могут помочь, но они не волшебники — на это они не претендуют.

— Тогда, черт побери, мистер, вы не имели никакого права убеждать ее в обратном. — Файндхорн распалился почти настолько, насколько позволяла его флегматичная натура. — Господи, подумайте о разочаровании, которое она испытает!

— «Ешь, пей и будь счастлив», — тихо процитировал Николсон. — Вы полагаете, нам доведется снова увидеть Англию, сэр?

Файндхорн долго смотрел на него, сдвинув брови, затем понимающе кивнул и отвернулся.

— Забавно, что мы продолжаем мыслить обыденными категориями мира и спокойствия, — пробормотал он. — Не знаю, почему, но все мои мысли вертятся главным образом вокруг мисс Драхманн и ребенка. — Несколько мгновений он молчал, скользя глазами по безоблачному горизонту, потом внезапно проговорил:

— Чудесный сегодня день, Джонни.

— Чудесный для того, чтобы умереть, — мрачно изрек Николсон. — Он коротко улыбнулся, поймав взгляд капитана. — Ждать всегда тяжело, но японцы — воспитанные джентльмены, — спросите у мисс Драхманн, — и я не думаю, что они заставят нас томиться долгим ожиданием.

Николсон ошибся. Они заставили их томиться еще очень, очень долго. Прошел час, другой, наступил полдень, палящее солнце стояло практически вертикально в небесном горниле. Впервые капитан Файндхорн позволил себе роскошь робкой надежды: если с наступлением темноты им удастся миновать пролив Каримата и войти в Яванское море, то можно будет снова думать о доме. Солнце перекатилось через зенит, увлекая за собой горячий полдень, и снова поползли минуты: пять, десять, пятнадцать, двадцать — и каждая следующая с возрастанием надежды казалась длиннее предыдущей. Но в двадцать пять минут первого от надежды не осталось и следа: долгое мучительное ожидание закончилось.

Первым это заметил стоявший на баковой надстройке комендор: крошечное темное пятнышко материализовалось из знойной дымки на северо-востоке и отчетливо проявилось высоко над горизонтом. Несколько секунд пятнышко казалось неподвижной, бессмысленно зависшей в воздухе черной точкой. Затем почти внезапно начало набухать и увеличиваться в размерах с каждым вздохом наблюдавших, обретая форму и четкие очертания в подернутой легкой дымкой ярко-синем небе. Вскоре силуэт фюзеляжа и крыльев стал настолько различим, что можно было с уверенностью судить о классе самолета. Японский истребитель на бреющем полете — возможно, оснащенный дополнительными подвесными топливными баками. В момент, когда на «Вироме» опознали его, над морем стал слышен приглушенный гул пневмодвигателя.

Мерно рокочущий истребитель стремительно терял высоту, направляясь носом на танкер, однако менее чем в миле от «Виромы» самолет резко накренился на левый борт и на высоте около пятисот футов стал заходить на круг. Атаковать он пока не пытался, молчали и орудия «Виромы».

Вскоре еще два самолета — также истребители — появились на юго-западе и быстро присоединились к первому. Дважды группа облетела судно, затем первый пилот разорвал строй и совершил два рейда вдоль всего танкера на высоте менее ста ярдов. Досконально изучив судно, пилот вошел в резкий вираж и вновь подлетел к остальным, группа в считанные секунды выровняла строй и, покачивая крыльями в насмешливом салюте, двинулась на северо-запад, стремительно набирая высоту.

Николсон испустил протяжный беззвучный выдох и повернулся к Файндхорну.

— Этот парень не представляет, как ему повезло. — Он ткнул большим пальцем в сторону расположения «хотчкиссов». — Даже наши хлопушки разнесли бы его в клочья.

— Знаю, знаю. — Файндхорн угрюмо наблюдал за исчезавшими истребителями. — И что бы это нам дало? Только расход бесценных боеприпасов, вот и все. Он не собирался причинять нам физического вреда, достаточно и того, что он передал по рации — задолго до непосредственного приближения к «Вироме» — наши координаты, курс, скорость и подробнейшее описание. — Файндхорн опустил бинокль и повернулся к старшему помощнику. — С описанием и местоположением — тут уж ничего не поделаешь, а вот курс мы изменить можем. Двести, мистер Николсон, будьте добры. Попробуем пробиться к Мэклсфилдскому проливу.

— Есть, сэр, — с колебанием в голосе сказал Николсон.

— Думаете, это что-нибудь изменит?

— Абсолютно ничего. — Тон Файндхорна был немного усталым.

— Тогда зачем менять курс?

— Затем, что надо предпринимать хоть что-нибудь. Это даст нам, возможно, лишние десять минут. Действие, мой мальчик, бессмысленное, я знаю, но все же действие. Даже баран поворачивается и бежит до тех пор, пока его не разорвет волчья стая. — Файндхорн немного помолчал, затем улыбнулся. — Кстати, к вопросу о наших баранах. Почему бы вам не спуститься вниз и не отвести все стадо в загон?

Десятью минутами позднее Николсон снова стоял на мостике. Файндхорн выжидательно взглянул на него.

— Все благополучно загнаны, мистер Николсон?

— Боюсь, что нет, сэр. — Николсон дотронулся до трех золотых полосок на своем эполете. — Сегодняшних солдат абсолютно не волнует субординация. Вы что-нибудь слышите, сэр?

Файндхорн посмотрел на него в недоумении, прислушался и кивнул головой.

— Шаги. Кажется, сюда поднимается целый полк.

Николсон кивнул:

— Капрал Фрейзер и двое его славных товарищей. Когда я велел им отправляться в продовольственную кладовую, капрал посоветовал мне самому отсиживаться и полагаться на Бога. Думаю, я оскорбил его в лучших чувствах. У них три винтовки и автомат, и я подозреваю, что от них будет в десять раз больше толку, чем от этих двух ребят с «хотчкиссами».

— А что остальные?

— Та же история: поднимаются на корму со своим оружием. Однако никакой дешевой героики — все четверо кажутся мрачными и задумчивыми. Просто дети. Раненые по-прежнему в лазарете — они слишком плохи, чтобы передвигаться. Там им безопаснее всего, я полагаю. Около них постоянно дежурят две санитарки.

— Четверо солдат? — Файндхорн нахмурился. — Но я думал...

— Всего их пятеро, — согласился Николсон. — Пятый, насколько я понимаю, контужен. Он совершенно беспомощен: здорово поистрепались нервы. Мне пришлось силой волочить его в кладовую. С остальными же проблем не было. Старина Фарнхольмне горел желанием покидать помещение механиков, но, когда я сообщил ему, что кладовая — единственный отсек, не имеющий выхода наружу, и перегородки там не деревянные, как везде, а стальные, он пулей полетел туда.

Рот Файндхорна искривился.

— Наша доблестная армия. Горько это сознавать, Джонни, и совершенно непривычно. Таких вот фарнхольмов спасает только то, что они и понятия не имеют, что такое страх.

— Это уж точно, — уверенно проговорил Николсон. — Я думаю, генерал чем-то обеспокоен, и серьезно. Странный он человек, сэр, и, мне кажется, у него есть особая причина искать убежище. Однако дело не в стремлении спасти собственную шкуру.

— Возможно, вы и правы, — пожал плечами Файндхорн.

— Не думаю, что сейчас это имеет какое-то значение. Ван Эффен с генералом?

— Нет, он в салоне. Он решил, что Сайрен и его приятели могут выбрать неподходящее время для бучи, и держит их под прицелом.

— Значит, вы оставили Сайрена и его людей в салоне? — Файндхорн сжал губы. — В этой западне, открытой со всех сторон для атак с бреющего полета и не оснащенной ни единым стальным оконным ставнем...

Однако Николсон только пожал плечами и отвернулся, изучая своими безразличными голубыми глазами сверкавший в солнечных лучах северный горизонт.

Японцы вернулись в двенадцать минут третьего, значительно усилив свои ряды. В принципе хватило бы трех или четырех самолетов — они же прислали пятьдесят. Появившись на юго-западе длинным клином, они обрушились на танкер в стремительной, детально продуманной и выверенной атаке истребителей, торпедных и пикирующих бомбардировщиков, в которой искусство экзекуции сочеталось с целенаправленными неистовостью и беспощадностью. С момента, когда первый истребитель зашел на уровень верхней палубы «Виромы» и расстрелял из спаренной установки капитанский мостик, до момента ухода последнего бомбардировщика, сделавшего крутой вертикальный вираж во избежание попадания во взрывную волну собственной сдетонировавшей торпеды, прошло всего три минуты. И за эти три минуты «Вирома» из лучшего и современнейшего танкера, сделанного из двадцати тысяч тонн высококачественной стали, превратилась в искромсанные, полыхающие, окутанные дымом руины с полностью уничтоженными механизмами и умирающей или уже умершей большей частью команды. Это была безжалостная, бесчеловечная бойня, единственный плюс которой заключался в ее скоротечности.

Бойня, в первую очередь направленная не на само судно, а на его людей. Японцы, очевидно, получили четкий приказ и с блеском его выполнили. Они сконцентрировали свои атаки на машинном отделении, капитанском мостике, баке с полубаком и огневых позициях танкера: две торпеды и, по крайней мере, двенадцать бомб попали в машинное отделение и верхние палубы; полкормы «Виромы» просто снесло, и никого из находившихся в кормовой части судна не осталось в живых: из всех комендоров были живы только двое — Дженкинс — матрос, стоявший у бакового орудия, — и капрал Фрейзер, могущий умереть с минуты на минуту, ибо половину его, уже раненной, руки оторвало осколком снаряда, а стойкий шотландец был в шоке от боли, что бы предпринять хотя бы символическую попытку остановить хлеставшую артериальную кровь.

На мостике, распластавшись на полу под прикрытием бронированных стен рулевой рубки, наполовину оглушенные разрывами авиационных снарядов, Файндхорн и Николсон смутно понимали, почему капитанский мостик оказался столь чудесно неуязвимым для бомб и почему ни одна торпеда не попала ни в одну из нефтяных цистерн танкера, в которые невозможно промахнуться, — и не вырвала у «Виромы» сердце. Японцы не старались уничтожить судно: они пытались его сохранить, истребив при этом команду. И пусть даже они разнесли корму и форштевень танкера, — девять по-прежнему неповрежденных цистерн «Виромы» и бак обладали достаточной подъемной силой для удержания судна на плаву, несмотря на то, что оно было залито водой. И знай японцы наверняка, что ни один человек из команды «Виромы» не уцелел, чтобы взорвать или затопить танкер, десять тысяч тонн великолепной нефти тут же попали бы к ним в руки, и миллионы галлонов высокооктанового топлива пошли бы на заправку их кораблей, танков и самолетов.

Вскоре несмолкающий грохот и судорожные сотрясения от разрывов бомб и торпед внезапно и одновременно прекратились, сменившись удаляющимся гулом тяжелых бомбардировщиков и относительной тишиной, почти столь же болезненной для уха, как и закончившаяся шумовая вакханалия. Николсон с усилием помотал головой, пытаясь прийти в себя среди дыма и удушливой пыли. Затем, покачиваясь, с трудом поднялся на четвереньки, ухватился за дверную ручку, рывком встал на ноги и тут же снова бросился на палубу — над его головой пронзительно просвистел снаряд, влетевший в окно и врезавшийся в перегородку штурманской рубки, наполнив капитанский мостик оглушительным крещендо взрыва и дождем расщепившейся стали.

Несколько секунд Николсон ничком лежал на палубе, закрывая руками уши и голову и тихо проклиная себя за столь поспешное и опрометчивое решение. Ему следовало догадаться, что вся японская штурмовая эскадрилья, конечно же, не улетит и оставит несколько истребителей, пока позволяет уровень горючего, дабы позаботиться о любом выжившем, посмевшем выйти на палубу и лишить их вожделенного приза.

Медленно, на сей раз с бесконечной осторожностью, Николсон снова поднялся на ноги и посмотрел на судно сквозь зубцы выступавших из оконной рамы осколков стекла. На миг сбитый с толку, он попытался сориентироваться и наконец понял, что произошло, по черной полосе тени от фок-мачты. Торпеда, скорее всего, или начисто снесла, или защемила руль, так как «Вирома» потеряла ход до полной остановки и повернулась на сто восемьдесят градусов, в направлении, откуда приплыла. И затем, почти одновременно, Николсон заметил еще нечто, лишавшее всякого значения какое бы там ни было положение танкера и дежурство в воздухе японских самолетов.

Это не было просчетом со стороны пилотов бомбардировщиков — дело заключалось в тривиальном неведении. Когда они атаковали бак, уничтожая орудия и комендоров и используя при этом бронебойные снаряды, чтобы пробить баковую палубу и устранить прячущихся под ней людей, то руководствовались вполне разумными мотивами. Они просто не могли знать, что хранилище под палубой, межпалубный грузовой трюм под ним и располагавшийся в самом низу еще больший трюм не были пустыми. Они были заполнены бочками с десятками тысяч галлонов высокооктанового авиационного бензина, предназначавшегося для обугленных обломков, бывших когда-то самолетами и громоздившихся теперь на селенгарском аэродроме.

Огромные столбы пламени, доходившие до двухсотфутовой высоты, неподвижно стояли в безветренном воздухе. Они были лишены гари, и потому столь прозрачны, что казались практически невидимыми в ярком сиянии дневного солнца, разве как поблескивающая широкая полоса перегретого воздуха, заканчивавшаяся высоко над фок-мачтой колышущимся, извивающимся венцом с перистой струйкой бледно-голубого дыма. Время от времени глубоко в трюме взрывалась каждая следующая бочка, на несколько мгновений окутывая густым черным облаком едва заметную колонну огня. Николсон понимал, что пожар только начинался и, когда пламя действительно наберет силу, когда бочки начнут детонировать дюжинами, авиационный бензин в передней цистерне номер девять взорвется, как склад боеприпасов. Исходивший из пламени жар уже начал припекать лоб старшего помощника, и он задумчиво смотрел на бак, пытаясь прикинуть, сколько еще осталось времени. Возможно, всего две минуты, а может, и все двадцать. Но больше чем на двадцать минут рассчитывать не приходилось.

Внезапно внимание Николсона привлекло какое-то движение в лабиринте трубопровода, сразу за фок-мачтой. Это был человек, одетый лишь в изодранные голубые хлопчатобумажные брюки, спотыкавшийся и падавший на пути к трапу на переходной мостик. Он казался ошеломленным и постоянно проводил предплечьем по глазам, будто плохо видел. Однако вскоре ему удалось пробраться к подножию трапа и подняться наверх, откуда он заплетавшейся походкой двинулся к капитанскому мостику. Это был матрос Дженкинс, наводчик баковой малокалиберной зенитной установки. Кроме старшего помощника, за Дженкинсом явно наблюдал и японец, так как Николсон успел только предупреждающе крикнуть и кинуться на палубу, когда истребитель зашел в короткое пике и причесал переднюю палубу от бака до мостика уханьем разрывающихся снарядов.

На этот раз Николсон не пытался вставать. Подняться на ноги внутри рулевой рубки было равносильно самоубийству. Единственным мотивом для такого риска могло быть только стремление выяснить, как обстоят дела у Дженкинса. Но Николсону не было нужды делать это: Дженкинс, должно быть, выждал время и решился на рывок к капитанскому мостику, находясь при этом в слишком сильной прострации, чтобы выбор между перебежкой и смертью закончился в его пользу.

Николсон встряхнул головой, отгоняя дым и запах карбида, сел и оглядел изрешеченную рубку. Кроме него, в ней находилось четверо, тогда как мгновениями ранее было всего трое. С разрывами последних снарядов в рубку вполз боцман Маккиннон и стоял теперь на коленях поперек порога между рулевым и штурманским помещениями, опираясь на один локоть и осторожно осматриваясь вокруг. Боцман не пострадал и тщательно просчитывал каждое следующее движение.

— Опустите голову! — настойчиво посоветовал ему Николсон. — И не вставайте, если не хотите ее лишиться. — В ушах старшего помощника его собственный голос прозвучал неестественным хриплым шепотом.

Рулевой Ивэнс сидел на дощатой вентиляционной решетке, прислонившись спиной к штурвалу, и беспрерывно многословно ругался, тихо произнося слова с валлийским акцентом. Из длинного пореза на лбу на колени ему капала кровь, но он не обращал на это никакого внимания, сосредоточившись на перевязывании своего левого предплечья. Насколько сильно оно было ранено, Николсон судить не мог, однако каждая новая полоса белого полотна, оторванная Ивэнсом от рубашки, моментально становилась ярко-багровой при соприкосновении с колеей.

Вэнньер лежал на палубе в дальнем углу рубки. Николсон подполз к нему и осторожно приподнял его голову. Висок четвертого помощника был порезан и покрыт кровоподтеками, но Вэнньер, тем не менее, казался невредимым. Несмотря на то, что он был без сознания, он дышал спокойно и размеренно. Николсон бережно опустил его голову на палубу и повернулся взглянуть на Файндхорна. Капитан сидел на палубе с другой стороны мостика, и наблюдал за ним, откинувшись на перегородку и разбросав руки в стороны, ладонями вверх. «Старик выглядит бледнее обычного, — подумал Николсон, — он уже далеко не молод, и все эти передряги не для него». Старший помощник показал на Вэнньера.

— Просто небольшой нокаут, сэр. Он такой же счастливчик, как и остальные, — все живы, хотя, наверное, и не совсем здоровы. — Николсон, вопреки собственным ощущениям, придал голосу веселости.

Файндхорн подался вперед, пытаясь встать, упираясь в палубу пальцами с побелевшими ногтями.

— Осторожно, сэр! — резко выкрикнул Николсон. — Оставайтесь на месте. Вокруг снуют еще несколько самолетов!

Файндхорн кивнул и, расслабившись, вновь откинулся на перегородку. Он промолчал. Николсон внимательно посмотрел на него.

— С вами все в порядке, сэр?

Файндхорн опять кивнул и попробовал заговорить. Но вместо слов раздался странный сиплый кашель, и внезапно губы капитана усеяли яркие пузырьки крови, начавшей стекать по подбородку и лениво капать на белую крахмальную рубашку. Николсон в ту же секунду вскочил, неуверенной трусцой пересек рубку и упал на колени перед капитаном.

Старший помощник быстро обследовал капитана в поисках раны. Сначала он не смог ничего обнаружить, однако вскоре заметил то, что по ошибке принял за впитавшуюся в рубашку каплю крови: маленькое, выглядевшее незначительным отверстие, совершенно круглое и покрасневшее по краям. Николсон изумился, насколько крошечным и безобидным оно казалось. Отверстие находилось почти в центре груди, пуля вошла примерно в дюйме слева от грудной кости и в двух дюймах над сердцем.

Продолжение слелует

Алистер Маклин, английский писатель Перевод И. Алчеева и Н. Непомнящяго Рисунок Ю. Николаева