Журнал «Вокруг Света» №08 за 2009 год

Революция «без злодеяний и слез»

В 1789 году Франция провозгласила Декларацию прав человека и гражданина, а король согласился на ограничение своей абсолютной власти. Казалось, наступило новое время. Рухнули сословные перегородки и границы старых провинций — все, что разъединяло людей. Но идиллия продлилась недолго. Права человека вновь были ограничены, на этот раз ради спасения революции. А во имя человеческого счастья было пролито немало крови...

Во вторник 14 июля 1789 года до королевского двора в Версале дошло шокирующее известие. Жители славного города Парижа взбунтовались. Вооружившись захваченными в Доме инвалидов ружьями, они взяли штурмом знаменитую тюрьму — Бастилию. Ее комендант сдался на милость победителей, но это ему не помогло — он был растерзан восставшим народом, а голова его насажена на пику.

Существует рассказ, что поздно вечером один из придворных разбудил Людовика XVI и передал ему тревожные известия. Король растерянно спросил: «Это бунт?» В ответ прозвучала вошедшая в историю фраза: «Нет, Ваше Величество, это революция».

Могучую крепость с восемью 30-метровыми башнями, окруженную рвом в 25 метров шириной, построили еще в XIV веке для защиты от англичан, но уже несколько веков использовали исключительно как тюрьму. Причем к концу XVIII века ее содержание обходилось так дорого, что в 1784-м при обострении финансового кризиса Бастилию даже предлагалось снести. На момент штурма в ней томились всего семь заключенных под охраной горстки солдат-инвалидов, негодных более к строевой службе, и наемников-швейцарцев. Кроме того, Бастилия играла роль склада — парижане пошли на ее штурм, чтобы завладеть оружием и порохом, которые там хранились. Правда, задним числом, чтобы оправдать нападение на крепость, ее провозгласят символом королевского деспотизма — дескать, именно в ее стенах томились узники, заключенные по личному приказу государя без суда и следствия.

Но по-настоящему знаковым для начинающейся революции этот день стал по другой причине. Уже на этом этапе королевские войска оказались на удивление пассивны. Барон де Безанваль, который вполне мог подавить восстание, не решился вывести солдат на улицы, а впоследствии и вовсе бежал из столицы. А вот парижане показали свою силу — гордо маршируя с насаженной на пику головой коменданта Бастилии, они чувствовали, что некому будет призвать их к ответу. И все же в те летние дни французы еще не представляли себе истинного масштаба грядущих потрясений и не предвидели скорой гибели тысячелетней монархии.

Нации не приказывают!

В 1788 году Людовик XVI принял решение о созыве Генеральных штатов — древнего сословно-представительного органа, который не собирался с 1614-го. В них должны были принимать участие по 300 человек от трех сословий, и каждому из сословий предоставлялось по одному голосу. Правительство мечтало обложить налогами привилегированные сословия и спасти таким образом бюджет королевства. Духовенство и дворянство согласились на созыв Генеральных штатов, зная, что они будут обладать двумя голосами против одного и это им позволит закрепить свои привилегии, а государственные проблемы решить за счет третьего сословия. Вот только третье сословие оказалось не столь покладистым, как прежде.

Уже в 1788-м в Париже был создан так называемый Комитет тридцати, в который входили многие будущие деятели революции. Воспользовавшись временным ослаблением цензуры в связи с предстоящими выборами, Комитет начал активную пропаганду в пользу третьего сословия. Стали появляться памфлеты, призывавшие непривилегированных брать власть в свои руки. И хотя аристократы презрительно называли их авторов «Руссо из сточных канав» (Rousseau des ruisseaux), памфлеты оказывали огромное воздействие на умы людей.

Во всяком случае, когда 5 мая 1789 года Генеральные штаты наконец собрались, многие депутаты уже были настроены не на быстрый и мирный выход из кризиса, а на изменение всей системы управления страной. В кулуарах активно обсуждалась популярная брошюра аббата Эмманюэля Сийеса (впоследствии одного из руководителей-директоров Французской республики и соучастника наполеоновского переворота в 1799-м), где тот писал: «Что такое третье сословие? — Все. Чем оно было до сих пор в политическом отношении? — Ничем. Чем оно желает быть? — Чем-нибудь».

Уже в декабре 1788-го под напором таких аргументов число депутатов от третьего сословия удалось удвоить. Теперь же, когда их было столько же, сколько представителей духовенства и дворянства, они потребовали права заседать всем вместе (раньше представители каждого сословия заседали отдельно), а также пересмотра системы голосования — чтобы каждый депутат получил свой отдельный голос. Король им навстречу не пошел, и тогда избранники третьего сословия сделали неожиданный и решающий шаг: они объявили себя представителями всей французской нации, мотивировав это тем, что лишь тот, кто трудится, кто вносит реальный вклад в общее дело, имеет право считать себя частью нации.

Так Генеральные штаты внезапно превратились в Национальное собрание. По сути, именно это событие следовало бы считать истинным началом революции. Король долго никак не реагировал на эти демарши, а когда 23 июня наконец явился на заседание Генеральных штатов, призвал положить конец общественному расколу и достичь компромисса. Всем собравшимся было вновь велено разойтись «по сословиям», но после того как два первых покинули зал, третье это сделать отказалось и объявило себя неприкосновенным — шаг опять-таки для Франции беспрецедентный. Жан Сильвен Байи, будущий мэр Парижа, гордо заявил: «Нации не приказывают!»

И вновь Людовик XVI отступил, не стал применять силу. Рассказывают, что, когда королю доложили о словах Байи, он махнул рукой: «Ну и черт с ними, пускай остаются!» А в конечном итоге, видя, как все больше депутатов группируется вокруг Национального собрания, он даже приказал двум первым сословиям присоединиться к третьему. И тогда почувствовавшее свою силу Национальное собрание провозгласило себя Учредительным, то есть заявило о своем намерении дать стране конституцию.

Людовик XVI

Стремительным успехам революции характер короля весьма способствовал. За спиной Людовика XVI стояла долгая вереница монархов, от которых он получил королевство и был обязан перед Богом вверить его в том же виде потомкам. Он не сомневался в истинности священного помазания на царство — ритуал этот не был для него просто ритуалом. Венец — не собственность, а тяжелый крест, и он обязан нести его достойно и править на благо подданных. Людовик XVI видел себя просвещенным абсолютным монархом и никак не годился, в силу воспитания и убеждений, на роль монарха конституционного. Однако, не желая кровопролития, вооруженной борьбы со своими же подданными, помня о страшной судьбе Карла I Английского, этот добродушный человек, искренне увлеченный столярным делом, легко подчинился силе обстоятельств и искал компромисса с революционерами, сопротивляясь лишь самым радикальным реформам. На какой-то момент он сам воспринимался как вождь революции, как «восстановитель свободы», но народ был настроен на дальнейшие перемены, и сопротивление Людовика только ожесточало против государя. В конце концов король утверждал все декреты Учредительного собрания, разрушавшие устои французской монархии. Одно за другим он вынужден был переживать все новые и новые унижения. Сначала изменился его титул — вместо «король Франции и Наварры» стали говорить «Людовик, Божьей милостью и силой конституционных законов государства король французов». Когда французов стали называть исключительно по фамилии, король потерял даже право на имя Бурбон — взамен его семье придумали фамилию Капет. Король даже согласился появиться на публике в красном колпаке с трехцветной кокардой. Это вызвало у публики новый прилив энтузиазма, но ненадолго. В 1789-м он обращался к представителям третьего сословия как к своим подданным, а в сентябре 1791-го он был вынужден не только подписать конституцию, но и, стоя с непокрытой головой, принести присягу на верность этой конституции перед сидящими в шляпах депутатами. В 1793 году его голова падет на эшафоте…

Революция прав человека

На фоне штурма Бастилии законотворческая деятельность Учредительного собрания развивалась весьма бурно: депутаты уверенно опирались на поддержку разбушевавшихся парижан и напролом шли к своим целям. Впрочем, подавляющее большинство депутатов поначалу и представить себе не могли крушения королевской власти — они хотели лишь ограничить ее и приобщиться к ее полномочиям. Камиль Демулен, друг Робеспьера и соратник Дантона, напишет несколько лет спустя: «Двенадцатого июля 1789 года нас было, быть может, всего десять республиканцев в Париже». При этом знаменитый публицист и полемист забывает, что и сам он именно в те дни сочинил восторженный панегирик Людовику XVI — «восстановителю прав и свобод». Вообще Французскую революцию часто называют «революцией прав человека». И правда, главным ее вкладом в мировую историю явились эпохальные изменения в умах, к которым она привела, — именно тогда родилась европейская общественная и политическая модель, при которой мы живем и сегодня. То, что кажется нам очевидным — национальное самосознание, принцип народного представительства, ценность отдельной жизни и личности, — в конце XVIII века только зарождалось, постепенно, путем проб и ошибок, обретая плоть и кровь.

Задумав дать стране конституцию, члены Учредительного собрания в первую очередь взялись за преамбулу, которая скоро получила название — Декларация прав человека и гражданина. Там констатировалось: единственные причины общественных бедствий — «невежество, забвение прав человека и пренебрежение к ним». Поэтому необходимо изложить «естественные, неотъемлемые и священные права человека».

Знаменитая первая статья Декларации гласила: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Естественными и неотъемлемыми правами человека объявлялись свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению. Знаменательно, что в Декларации изначально ничего не говорилось о равенстве как таковом, хотя и провозглашалось участие всех граждан в разработке законов — единых для всех. Также пояснялось, что «свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другому», отдельно закреплялась свобода слова и вероисповедания, а также презумпция невиновности.

Эти столпы, на которых предстояло зиждиться новому обществу, позднее так и назовут — «принципами 1789 года». Предполагалось, что их провозглашение даст законодателям необходимые ориентиры для написания конституции, и в центре ее, что самое важное, окажется уже не королевский суверенитет, а национальный. Дебаты по отдельным статьям основного закона займут более двух лет, и лишь в начале сентября 1791-го Франция превратится в конституционную монархию в полном смысле этого слова.

Что такое нация?

Чтобы революция не осталась сугубо парижским явлением, было принято решение повсюду сместить старые органы местной власти и заменить их новыми, выборными — муниципалитетами. Но в результате возникла опасность, что страна затрещит по швам. По словам одного из депутатов, французы превратились в «аморфную массу разобщенных народов». Чтобы выковать из жителей страны единую нацию, готовую понимать и отстаивать свои интересы, политики призвали объединяться всех сторонников новых порядков в местных администрациях. Кульминацией этого процесса стал в Париже день 14 июля 1790-го — Праздник Федерации, когда съехавшиеся со всех концов страны французы в полной мере ощутили свое единство не только друг с другом, но и с королем, публично поклявшимся соблюдать конституцию. «Предатели нации боятся федерации», — пели в столице.

Как отмечал один французский лингвист, за первые годы революции все, что было «королевским», стало «национальным». Собственно, львиная доля усилий Учредительного собрания направлялась на консолидацию французов. Католическая иерархия подчиняется папскому престолу? Монашество упраздняют, а священников приравнивают к государственным служащим. Единству народа мешают сословные привилегии? От них отказываются вместе с самими сословиями и дворянскими титулами. Беспокоит обособленность провинций? Сначала их лишают былых привилегий, а потом вообще отменяют старое административное деление, учредив взамен 83 более или менее равных по территории департамента с бесстрастно географическими названиями: Нижняя Луара, Уаза, Альпы...

На деле, конечно, еще долгие годы французские граждане ощущали себя скорее бретонцами, провансальцами, бургундцами и так далее. Они говорили на очень разных диалектах и даже языках — и 100 лет спустя северяне и южане плохо понимали друг друга. Для революционных вождей это составляло огромную проблему: трудно вести эффективную пропаганду, если, как писали им с мест, «стоит проехать семь-восемь лье, и язык, на котором говорят местные жители, изменяется самым явственным образом». Не было и единой системы мер и весов: на территории одного только нынешнего департамента Нор использовалось 18 вариантов «локтя» (кстати, именно в революционной Франции возникла метрическая система, которую мы применяем и поныне). Одежда, традиции градостроительства, обычаи и привычки — все буквально «пестрело в глазах» у реформаторов. Побывавший в революционной Франции Николай Карамзин рассказывал потом анекдот о крестьянах, которые сначала потребовали от молодого аристократа, чтобы он кричал вместе с ними: «Да здравствует нация!», а потом обратились к нему за разъяснением: что, мол, это значит…

И все-таки 1789 год знаменовал рождение французской нации по всем фундаментальным признакам. Самое страшное преступление прошлого — «оскорбление Величества» сменилось «оскорблением Нации». Естественно, появились новые державные символы, в первую очередь знаменитый сине-бело-красный триколор. Между прочим, хотя события не такие уж давние по историческим меркам, как он возник, точно неизвестно. По самой распространенной версии, он появился на свет 17 июля 1789 года, когда Людовик XVI согласился в знак примирения с народом прикрепить к своей шляпе рядом с белой бурбоновской кокардой синие и красные ленты — цвета города Парижа. Другая легенда утверждает, что это сочетание символизировало единство сословий: голубой цвет — третье, белый — духовенство, красный — дворянство. Так или иначе, поначалу и очередность цветов, и ориентация полос — по горизонтали или вертикали — варьировались, пока 15 февраля 1794 года не был принят декрет, увековечивший их современное расположение.

Наряду с образами государя и Франции в живописи и скульптуре появляется образ Нации — в самых разных видах (коленопреклоненная «благодарная Нация», «Гений Нации», «Нация в лавровом венке и с пальмовой ветвью Бессмертия в руке» и так далее). Заложенная еще тридцатью годами раньше церковь Святой Женевьевы превратится в Пантеон — своеобразный храм нации.

Оноре Габриель Рикети, Граф де Мирабо

Прирожденный оратор, огромный, могучий, с громовым голосом, он легко подчинял себе депутатов и казался восхищенным парижанам живым воплощением революции, а Екатерина II (возможно, с подачи Суворова) называла все революционные идеи «мираболизмом». В юности он вел весьма разгульную жизнь, рассорился с семьей, отец не раз просил короля заключить его в тюрьму. Шанса реализоваться в рамках традиционных институтов при такой репутации у него не было, и Мирабо сделал ставку на перемены, пройдя в Генеральные штаты по спискам третьего сословия (дворяне отказались его избрать). Оказавшись на гребне революционной волны, Мирабо уже в 1790-м начал тяготеть к умеренному крылу революционеров. Сторонник конституционной монархии по английской модели, он даже высказывал мысль перенести столицу из Парижа, чтобы правительство перестало быть заложником парижан. Когда весной 1791-го он скончался в зените славы, Собрание постановило похоронить его в церкви Святой Женевьевы в Париже, объявленной по такому случаю Пантеоном великих людей. И лишь значительно позже, после падения монархии, выяснилось, что Мирабо состоял в тайной переписке с королевской семьей и принимал от нее деньги для оплаты своих многочисленных долгов. Так кумир народа был развенчан, хотя в Пантеоне он оставался еще два года. Некоторые историки, впрочем, продолжают его защищать, утверждая, что он не продавался, а лишь принимал финансовую помощь от тех, с чьими взглядами был согласен. Кстати, русский посол Иван Симолин в своих донесениях незадолго до смерти Мирабо тоже выражал надежду подкупить великого вождя революции.

На пути в царство разума

До сих пор удивительно, каким образом революционеры сумели столь стремительно воплотить в жизнь сотни декретов Учредительного собрания, а главное, так увлечь всю нацию своими радикальными идеями. Вопреки позднейшим представлениям Франция Старого порядка вовсе не была в упадке. В конце XVIII века каждый пятый европеец был французом, а французский был языком межнационального общения. Мы хорошо знаем, что российские дворяне говорили между собой на этом языке, даже прусский король Фридрих II Великий предпочитал говорить и писать по-французски.

Но общество стремилось к переменам — никому не казалось, что страна процветает. Франция проигрывала большинство войн, а если и выигрывала их, как, например, войну с Англией за независимость будущих США, то не получала от своих побед особой выгоды. Ну а вопиющая неравномерность налогового бремени и неумеренные расходы, из которых больше всего народ раздражали траты двора, действительно поставили королевство на грань банкротства. И хотя обычно именно монархия выступала инициатором перемен, а древние общественные институты неизменно вставляли ей палки в колеса, блокируя все реформы, в 1789-м поддержку получила именно та власть, которая сумела это сопротивление преодолеть.

Головокружительная скорость перемен, вера в светлое будущее, звучавшие со всех сторон свободолюбивые речи — все это спровоцировало огромный общественный подъем. По всей стране, в самых разных социальных слоях возникало ощущение эйфории. Наконец-то можно реформировать что угодно, беспрепятственно высказывать любые предложения, творить законы, наконец-то можно создать государственную машину не хуже, чем в Англии. А очень многим революция подарила уникальный шанс пробиться наверх, обратить на себя внимание — ведь именно она отменила сословия и провозгласила равный доступ к государственным должностям.

Французы бросались в эту стихию безоглядно, с пылом новообращенных, горячо приветствовали все новое — обычаи, порядки, символику. Вот что писала, например, в своем дневнике одна юная девушка из французской провинции о появлении в ее городе модных трехцветных кокард: «Мой отец, благоговеющий перед всеми революционными безделушками, попросил, чтобы ему принесли кокарду в постель. Он держит ее на груди, как компресс. В первый день, как появились кокарды, он захотел раздобыть сразу несколько, чтобы все в доме последовали его примеру. Об этом он произнес нам речь, которая, казалось, никогда не кончится. Бред горячечный усугубился революционным бредом. Он говорил так, что заставил опасаться, как бы его не хватил удар».

Одежда санкюлота — революционера-бедняка образца 1789 года. Фото: DK IMAGES

«Церемониться с заговорщиками — значит предавать народ»

Напор новых властей Франции, агрессивность народа по отношению к королевской семье, охватившие страну крестьянские восстания, пассивность монарха — все это очень быстро стало вызывать ужас у тех вожаков третьего сословия, кто еще совсем недавно с восторгом приветствовал революцию и приложил немало сил, чтобы она совершилась. Не только дворяне и аристократы, но и бывшие «пламенные революционеры» в растерянности покидали Францию и отправлялись в эмиграцию. Бежали даже депутаты: после событий 4—5 октября 1789 года, когда ворвавшаяся в Версаль толпа заставила двор перебраться в Париж, многие из них запросили и получили паспорта.

Провозгласив права человека священными и неотъемлемыми, Учредительное собрание очень быстро столкнулось с тем, что их соблюдение чрезвычайно мешает работе новых революционных властей. После недолгих колебаний оно принимает решение создать Комитет расследований, уполномоченный «принимать доносы на врагов общественного блага», а также вскрывать частную переписку и обобщать всю информацию о заговорах. Тщетно противники подобных мер обращали внимание Собрания на то, что оно возрождает те же самые приемы и методы французской монархии, с которыми столь мечтало покончить. В ответ неизменно слышалось: это не разрыв с принципами, а лишь временный отказ от них ради спасения свободы! Как говорил уже тогда депутат Максимильен Робеспьер: «Церемониться с заговорщиками — значит предавать народ». Обладая правом получать доносы, Комитет вскоре начал их требовать, вознаграждать их авторов и использовать сеть платных агентов.

Впрочем, до лета 1791-го Собрание, в составе которого числилось немало юристов, все же к чрезвычайным мерам не прибегало — все коренным образом изменилось только после 21 июня. В этот злосчастный для себя день Людовик XVI с семьей пытался тайно бежать на восток Франции, в расположение верных ему войск. Для королевы в русском посольстве был получен паспорт на имя баронессы Корф, ее супруг играл роль слуги. По дороге их опознали, задержали и вернули в Париж, но народные волнения было уже не остановить. Депутаты, переполошившись, успели объявить о бегстве королевской семьи и разослать по всем дорогам своих комиссаров. Известие о попытке короля покинуть свой народ вызвало в стране живейшее возмущение, и многие историки сходятся на том, что именно с этого момента судьба и его, и всей монархии была решена.

9 июля Учредительное собрание одобрило закон, направленный против эмигрантов, не принявших перемен и покинувших территорию Франции. Теперь им предписывалось Соблюдение «священных и не отъемлемых прав человека» чрезвычайно мешало работе новых революционных властей вернуться в течение месяца, иначе все их имущество подвергнут тройному налогообложению, а при неприятельском вторжении они автоматически получат статус изменников родины. Так с правами человека во Франции церемониться перестали.

Лекарство обратилось в яд…

В сентябре 1791-го была принята первая в истории страны конституция. Всего за два года Франция изменилась до неузнаваемости. Политическая система королевства с многовековой историей была разрушена. Перед современниками предстало совершенно новое государство, где законодательная власть вырвана из рук короля, церковь поставлена под контроль государства, сменились административно-территориальное деление и законодательство. Идеология также изменилась: на смену традициям и фундаментальным законам монархии, исходящим от Бога, пришла конституция, в которой закреплялись принципы народовластия и естественного права. Суверенитет короля сменился суверенитетом нации. Всего через год восставшие парижане ворвутся в королевский дворец и отрешат Людовика XVI от власти, провозгласив Францию республикой.

В то же время плата за эти перемены оказалась непомерно высока. В самом начале революции граф Оноре де Мирабо, один из вождей третьего сословия, торжественно пообещает: «Эта великая революция обойдется без злодеяний и без слез». Время не замедлило показать, насколько он ошибался.

Французский народ, который депутаты столь стремились сделать единым, станет многократно расколот. Политически: за годы революции сторонники различных режимов и группировок не раз возьмутся за оружие. Религиозно: множество священников не примут присягу на верность государству и будут всячески сопротивляться. Физически: за годы революции из Франции сбегут 100 000—150 000 человек, из которых к дворянству будет относиться 17%, к духовенству — около 25%, остальные же будут принадлежать к третьему сословию. А войны, которые начнут революционеры, продлятся более двух десятилетий и разорят Европу от Москвы до Лиссабона. И самое главное — вместе с королевской властью рухнет и вся присущая ей «система сдержек и противовесов». Людовика XVI не раз обвиняли в деспотизме, нарушении законов, тирании, забвении прав человека. Однако если на пути воли монарха традиционно стояли многочисленные преграды, у новой власти руки окажутся развязаны. Не пройдет и трех лет со дней созыва Генеральных штатов и взятия Бастилии, как адвокат Робеспьер во всеуслышание заявит: «Закон неизбежно должен иметь что-то неопределенное, потому что заговорщики теперь отличаются скрытностью и лицемерием, надо чтобы правосудие могло захватить их под всякой формой». И наступит террор.

Дмитрий Бовыкин