Журнал «Вокруг Света» №2 за 2003 год

Петербургу-300: Губернатор полночного града

Мы продолжаем начатую в предыдущем номере годовую серию публикаций, посвященную 300-летнему юбилею Санкт-Петербурга. материалы на эту тему охватят все важнейшие в жизни северной столицы периоды и помогут увидеть судьбу города глазами современников разных эпох. Прилагаемые к материалу карты позволят понять, как с течением времени расширялись границы города. Проект «Санкт-Петербург. 1703—2003» осуществляется журналом совместно с международным благотворительным фондом имени Д.С. Лихачева.

…Как видно из «Поденных записок» А.Д. Меншикова, аккуратно ведшихся его секретарями, рано утром 29 июня 1718 года светлейший князь и петербургский генерал-губернатор Александр Данилович Меншиков отправился из своего василеостровского дворца на торжества по случаю годовщины Полтавской победы. Меншиков сошел с крыльца на гулкую деревянную пристань, где его ждал золоченый быстроходный шлюп с алым балдахином.

В этот солнечный ветреный день у Александра Даниловича было отличное настроение. Все шло прекрасно, ему было чем гордиться. За спиной, сияя на солнце десятками окон, желтой громадой красовался его дворец – лучшее здание в городе, замечательное творение архитекторов Фонтана и Шеделя, в котором сам государь устраивал парадные приемы. Дворец был наполнен редкостной английской и французской мебелью, восточными коврами и вазами, картинами, античной скульптурой, украшен голландскими изразцами и драгоценными паркетами. Больше ни у кого в Петербурге такого богатства не было. Да и сам он неплох – изрядно послужил государю, и теперь грудь его нарядного кафтана, подаренного самой государыней Екатериной Алексеевной (такой только у прусского короля, да еще у датского!), так увешана орденами и лентами, что и места свободного нет…

Меншиков навсегда запомнил «ночь зачатия» Петербурга 2 мая 1703 года, когда на Неве решено было строить город. Как это было? Поздней осенью 1702-го русские войска овладели шведской крепостью Нотебург, переименованной в Шлиссельбург, или Ключ-город (этим ключом государь хотел «открыть» давно и плотно «запертые» шведами двери Балтики). А уже 23 апреля следующего года русские войска осадили крепость Ниеншанц у слияния рек Невы и Охты. Ее комендант оценил подавляющее превосходство противника и сдал крепость 1 мая 1703 года.

Поначалу Петр I намеревался здесь укрепиться, как ранее в Шлиссельбурге. Однако вскоре понял, что ни местоположение крепости, слишком удаленной от устья Невы, ни ее укрепления не отвечают критериям фортификационной науки. Тогда и возникла идея строительства более мощного сооружения, расположенного ближе к взморью. Именно на памятном военном совете 2 мая в лагере под Ниеншанцем, переименованном в Шлотбург, согласно «Поденной записке Петра Великого», решался вопрос: «Тот ли Шанец (Ниеншанц – Шлотбург. – Прим. автора) крепить или иное место удобнее искать, понеже оной мал, далек от моря и место не гораздо крепко от натуры, в котором (совете. – Прим. автора) положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место – остров, который назывался Люст-Елант».

Окончательному выбору места для крепости предшествовала тщательная разведка местности. В свите царя в то время находились два специалиста-фортификатора: французский генерал-инженер Ж.Г. Ламбер де Герэн и немецкий инженер В.А. Киршенштейн. Они-то и были главными советниками Петра. Итак, у правого берега Невы на низком острове, известном как Енисаари, в переводе с финского – Заячий, или, по-шведски, Люст-Эйланд, Люст-Гольм (Веселый остров), было решено основать крепость. Остров был очень удобен для обороны устья Невы – огонь с крепостных бастионов перекрывал два основных, сходящихся поблизости от крепости, корабельных фарватера по Большой и Малой Неве.

16 мая по старому стилю (27 мая по новому) 1703-го на этом острове началось строительство тогда еще безымянной крепости. Имя же свое – Санкт-Петербург – она получила 29 июня того же года, в день Cвятых апостолов Петра и Павла, а значит, и в день тезоименитства государя Петра I.

«Наречение» проходило торжественно, в присутствии государя, Меншикова, офицеров и генералов, было отмечено литургией и освящением закладки главного храма города – Петропавловского собора. Еще 28 июня Петр I пометил свое письмо: «В новозастроенной крепости» без упоминания ее имени, а уже 1 июля царь собственноручно впервые написал: «Из Санкт-Питербурха».

Сначала насыпали земляные валы с шестью бастионами, названными по именам приближенных Петра I, ответственных за их постройку. Был тут и «Меншиков бастион». Для карьеры светлейшего эти годы и месяцы стали решающими. Кто он был до этого – Алексашка, денщик царя, чистивший ему сапоги! Но в день взятия Нотебурга осенью 1702-го Меншиков показал всем, что он не лакей, а слуга государю и Отечеству: в самый решительный момент штурма во главе отряда гвардейцев он ворвался в крепость и тем самым принудил шведов сдаться. За этот подвиг он был назначен комендантом Нотебурга (Шлиссельбурга). И тут уж доказал, что он и прекрасный администратор – восстановил и укрепил Шлиссельбург, устроил желозоделательные заводы и верфи в Карелии и на Ладоге. Петр был доволен и сразу по взятии Ниеншанца сделал Меншикова его комендантом, а там и губернатором Петербурга.

Меншиков уселся в шлюп, шкипер-голландец Мей отдал команду, 12 гребцов в капюшонах и штанах алого бархата опустили весла на воду, и судно заскользило вверх по Неве. По обоим берегам разворачивалась картина грандиозной стройки.

Возведенный в 1710-м дворец Меншикова поначалу стоял в одиночестве на василеостровском берегу, но когда пятью годами позже Петр решил устроить здесь центр столицы, на острове как грибы стали расти новые здания: Кунсткамера, дворец царицы Прасковьи (позже здание Академии наук), а главное – огромное здание Двенадцати коллегий.

Дальше по размеченным заранее линиям начали строить жилые дома. Первыми тут поселились иностранцы: немцы, итальянцы, французы, приехавшие с архитектором Ж.Б. Леблоном, – резчики, столяры, чертежники. Место это даже прозвали «Францужеской слободой». Часто, «гуляя по работам» (так писали в то время. – Прим. автора), Меншиков заходил в чертежный амбар к «архитекту» Доменико Трезини, взглянуть, как искусные мастера делают из дерева модель застройки Васильевского острова по знаменитому плану Леблона – куда там Амстердаму с его десятками каналов!

На материковой Адмиралтейской стороне было не менее людно. Центром кипения жизни было, конечно, Адмиралтейство – самое большое промышленное производство в столице. Поспешно возведенная в 1704 году Адмиралтейская верфь служила одновременно и крепостью, окруженной валами, – еще долго в Петербурге опасались, как бы шведы не сожгли эту колыбель русского флота. Справа от Адмиралтейства виднелась деревянная церковь Исаакия Далматского, переделанная из адмиралтейского «чертежного амбара» («прабабушка» нынешнего Исаакиевского собора), в 1712-м в ней венчались Петр и Екатерина. А как раз в 1718 году Г.И. Маттарнови поодаль заложил новое каменное здание – «бабушку» творения Монферрана. «Матерью» же Исаакия стала церковь, возведенная в 1802 году по проекту А. Ринальди.

Тысячи работников копошились возле стапелей со «скелетами» строящихся кораблей. Наметанный взгляд старого корабела Меншикова определил, как идут дела у корабельного мастера англичанина Козенца – тот рубил 90-пушечный корабль «Гангут». Видно, что уже поставили шпангоуты, но работы впереди – непочатый край, до зимы, конечно, не кончат. Ну да ничего! В крайнем случае спустят корабль в невскую прорубь – нужно освободить стапель, а уже весной новорожденного стащат галерами в Кронштадт, довооружать.

Спуск корабля для царя Петра всегда имел особое значение. Корабль был реальным воплощением победы человеческого разума, деятельности, знаний над хаосом природы, морской стихией, а заодно и над старомосковской ленью, азиатчиной да невежеством. А потому каждый спуск был для венценосного мастера личным испытанием: утонем на посмеяние врагам и ленивцам или поплывем против ветра и волн к горизонтам российской славы? Гордо идущий под парусами могучий корабль уже тогда, при Петре, стал символом новой России.

Адмиралтейский остров, образованный течением Невы и Фонтанки, одновременно и радовал, и огорчал генерал-губернатора. Радовал потому, что не было в городе другой такой красивой набережной (позже ее назвали Дворцовой). Там стоял тесный ряд высоких, нарядных дворцов знати. Тон этой подлинной «фасаде» Петербурга задавал дворец генерал-адмирала Ф.М. Апраксина с садом и оранжереей. Позже из него усилиями Д. Трезини, а потом Б.Ф. Растрелли «вырос» современный Зимний дворец, поглотивший всю «фасаду» вдоль Невы. Огорчало же Меншикова то, что за этой витриной царил полный беспорядок – дома мастеров Адмиралтейства, артиллеристов, моряков, так называемая «Греческая слобода» (поселение галерных капитанов и мастеров с Адриатики), «Финские шхеры» (место обитания пленных шведов и финнов) сливались в типично русский город с запутанными, узкими, кривыми и грязными улицами.

Поначалу на эту хаотичную застройку не обращали внимания – руки не доходили. Центр города сначала располагался на Городовой (Петроградской) стороне, потом в 1711-м государь надумал строить его на острове Котлин, там, где теперь Кронштадт. Но, наконец, кажется, решили окончательно – центр будет на Васильевском. Тем временем люди строились на Адмиралтейской стороне, как Бог на душу положит. Сколько уж раз издавали строгие указы о выпрямлении улиц и о переселении здешних жителей на Васильевский остров, но нет! – упрямцы упорно цеплялись за свои построенные «нерегулярно», как попало, домишки, которые один иностранец назвал «клетками для синиц». Страшная скученность жилья постоянно грозила пожарами. Поэтому в жаркое, засушливое лето петербуржцам запрещалось дома и хлеб печь, и еду готовить. Дело доходило до того, что печи в частных домах опечатывались полицейскими. Но некоторые озорники все-таки норовили топить по ночам, пока никто не видит… Но не тут-то было! Генерал-полицмейстер Антон Девьер организовал специальную «нюхательную» команду, которая по ночам ходила и буквально вынюхивала нарушителей царского запрета.

То, что люди предпочитали селиться на Адмиралтейской, – вполне естественно, и указами трудно было с этим справиться, ведь материковая часть города удобнее – ее, в отличие от островов, не отрезали невские ледоходы и ледоставы. Не так страшны были здесь и наводнения. Отсюда же начиналась и прямая дорога на Новгород да на Москву – в Россию.

В Адмиралтейской слободе жил и сам царь – у Зимней канавки стояли его «малые хоромы», рядом с которыми уже заканчивали Зимний дворец. Итальянец «архитект» Г.И.Маттарнови постарался: построил двухэтажное, изящное здание, которое так нравилось Петру и его жене. Никто еще в то лето 1718-го не знал, что не пройдет и семи лет, как великий реформатор в муках телесных и душевных умрет именно здесь…

Вообще же, очень символично, что дом русского императора с тех пор стоял именно здесь, на левом, материковом берегу Невы, лицом к Европе. А за ним – на тысячи верст, на месяцы и годы пути, до самой морской набережной Владивостока, построенного 150 лет спустя, тянулась и тянулась самая великая континентальная империя в мире – Российская…

Ну а пока Петр жил в Летнем дворце, который стоял на том же левом берегу, но выше по Неве. В ежегодных переездах царской семьи весной из Зимнего дворца в Летний, а осенью – обратно отразилась старая московская привычка переселяться на лето в загородные дворцы – Коломенское, Преображенское. И хотя тут Летний от Зимнего дворца отделяет всего-то верста, традиция была сильна! Видна она была и в другом: построенное в голландском стиле, вытянутое на полверсты здание Двенадцати коллегий едва ли не копировало московские приказы в Кремле, а строгие европейские шпили петербургских церквей покрывали золотом, как и главы московских соборов. Словом, как ни боролся царь Петр с прошлым, привычка побеждала…

Шлюп генерал-губернатора, поднимаясь по Неве, вышел в то место, где от Большой Невы отделяется Малая Нева и в треугольнике между оконечностью (Стрелкой) Васильевского острова, Зимним дворцом и Петропавловской крепостью образуется огромная водная площадь – истинное украшение города. Летом на ней кишели лодки, плоты, баржи, корабли, зимой же здесь было еще оживленнее: по льду пролегали отмеченные елочками дороги, в праздники на ледовой площади маршировали полки, шумели народные гулянья, устраивались фейерверки, а позже – карусели, конные бега. Без этого простора гигантской водной площади, без широкой Невы Петербург не был бы собой…

Низкие, грозные стены Петропавловской крепости приблизились так, что Меншиков различил на них сверкавшие на солнце бронзовые пушки, готовые к салюту, а на флажной башне – величавый, желтый, с черным двуглавым орлом, кайзер-флаг. Так было заведено с первых дней стройки, еще весной 1703 года. Строили Петропавловскую крепость поспешно, днем и ночью. Заячий остров оказался слишком узок, пришлось расширять его с помощью огромных ящиков с камнями – ряжей. Так что бастионы, смотрящие на Неву, стояли далеко за береговой чертой острова. А сколько воды пришлось откачать из крепости! Порой она была похожа на полузатопленный корабль – место-то низкое. За короткий срок уровень земли здесь подняли до 3—5 метров, но все равно Нева в дни наводнений часто врывалась в крепость… И все же она стала могучим оплотом против врагов внешних. А против внутренних? Меншиков взглянул на Трубецкой бастион – на днях, 26 июня 1718 года, именно в нем был умерщвлен наследник престола царевич Алексей. Говорили, что Петр в ту ночь, обливаясь слезами, приказал четверым своим приближенным ехать в крепость и согласно вынесенному Верховным судом приговору казнить сына. Подпись Меншикова под приговором стояла первой, но Бог миловал, избавил от греха – указ исполняли другие, не он! Меншиков перекрестился…

Взгляд Меншикова, пройдясь вдоль мрачных бастионов, невольно устремился вверх по сверкающему золотом шпилю Петропавловского собора, к вершине, где через 6 лет появится золотой Ангел. С тех пор и доныне вид этого уходящего в небеса шпиля и его колеблющегося, как золотая дорожка в рай, отражения на поверхности Невы завораживает. Светлейший вспомнил, как недавно ему пришлось следом за государем лезть на колокольню собора – смотреть, как устанавливают куранты… Когда они поднялись на последнюю площадку и вышли к балюстраде, пьянящий свежий ветер ударил в лицо. Внизу как на ладони лежал Петербург.

Он состоял из поселков-слобод – Адмиралтейский, Литейный, Городовой, Охтенский. Уже проложена Першпективная дорога, скоро-скоро она навсегда станет неиссякаемой людской рекой – Невским проспектом. Дайте время! Современный город уже угадывался, ощущался с высоты. За рекой, как великолепный ковер, раскинулся Летний сад. Его искусно подстриженные деревья, густые кусты, извилистые лабиринты и «зеленые кабинеты», сияющие белизной мраморные статуи, кажется, были тут всегда. Но нет, они появились совсем недавно! «Державный романтик» во имя своей великой мечты – обосноваться на краю моря, построить здесь столицу – не щадил, ни себя, ни людей. То, что он погубил на стройках Петербурга 100 тысяч человек, – не легенды и не домыслы, а истинная правда. Город действительно стоит на людских костях. Умерших хоронили рядом со стройкой, и в XIX веке при рытье канав находили костяки первых строителей, нередко с цепями на ногах. Но царь-преобразователь хотел победить Природу любой ценой.

Сюда, где в доэлектрическую эпоху каждую зиму «играли» северные сияния, в эти места, относимые ботаниками к южной подзоне тайги, завозили тисовые деревья, липы, каштаны, даже виноград и хлопчатник. Конечно, многие растения погибали, но некоторые выжили. И теперь, 300 лет спустя, кажется, что царь действительно победил: липы и каштаны, персидская сирень и клены, согретые каменным теплом города, цветут и шелестят так беспечно, как будто росли здесь всегда… За Летним садом, за Фонтанкой, с колокольни видна Московская сторона. Здесь вырастали солдатские и ямские слободы. Выше по Неве раскинулось «царство Плутона» – Литейный двор, а еще дальше светился за лесом крест основанного в 1710 году Невского монастыря, который скоро станет Александро-Невским: сюда из Владимира в 1724-м привезут мощи Александра Невского, чтобы защитить город от нечистого, да заодно и утвердить славными историческими победами благоверного князя права государства Российского на эти земли.

Вид с колокольни на западную сторону был не менее великолепен – тут во всей свой красоте развернулась овальная зеленая громада Васильевского острова с Дворцом светлейшего, первыми застроенными линиями и длинными, пересекающимися просеками. С высоты просматривались площади, линии, каналы – совсем как на плане, с которого их, собственно, и перенесли на землю. Ближе к устью, на материковом берегу, виднелся среди лесов Екатерингоф – загородная усадьба царицы Екатерины, еще дальше угадывался любимый царем Петергоф с его чудесным парком и только что ударившими в небо фонтанами. И всюду, куда ни посмотри, на западе открывалось голубое море, плывущие от Кронштадта корабли под белыми парусами. Да – приморский, но русский город!

Пройдя мимо празднично украшенных военных кораблей, шлюп Меншикова причалил к Троицкой пристани. На ней, как и возле стоящей неподалеку Троицкой церкви, толпился народ – ждали государя. Люди шушукались, но при появлении светлейшего замолкали, улыбаясь и кланяясь. Он знал, о чем они судачат: «Государь царевича Алексея потребил своими руками, и не стыдно ему, праздник устроил» (это слова из допросов в Тайной канцелярии. – Прим. автора). Глупцы! Ведь сегодня праздник особый – юбилей Полтавской баталии 1709 года. Не будь сей виктории, не стоять бы вам здесь на солнышке, в новом граде…

На колокольне Троицкой церкви зазвонили колокола. Теперь-то мы знаем, какие дивные дела начнутся на этой колокольне через 4 года. В декабре 1722 года охрана и причт этой любимой царем церкви (в ней он всегда молился, крестил детей, здесь в 1721 году был провозглашен императором и «Отцом Отечества») несколько ночей подряд слышали, как кто-то дерзко шумит и бегает на колокольне. Утром наверху находили пакостный беспорядок… По общему мнению, там завелся черт! Для слухов о нечистом были основания – город строился на гнилом болоте, царя Петра многие считали Антихристом, часы Троицкой церкви привезли из Москвы с Сухаревой башни, где работал чернокнижник Яков Брюс. Да тут еще приходской поп Герасим Титов брякнул: «Черт возится там потому, что Санкт-Петербургу пусту быть!» На попа тотчас донесли, его арестовали, пытали и сослали на каторгу.

На колокольне все стихло, но пророчество часто вспоминалось в роковые дни петербургских наводнений, пожаров, революций, блокады. Оно прочно вошло в мрачный петербургский фольклор, в котором покойники пристают к прохожим с вопросами насчет шинели, скелет-извозчик возит пьяненького седока, усатый кот сватается к благопристойным барышням, а медный истукан срывается с пьедестала и скачет невесть куда. Троицкой церкви вообще не везло – не раз она перестраивалась, а потом ее снесли большевики.

Городовая, Городская, ныне Петроградская сторона – старейшее место в Петербурге. Именно здесь, впервые вступив на землю будущей столицы, среди берез и сосен царь Петр испытал необыкновенный восторг, на него снизошла благодать. Царь тут же приказал валить деревья и строить себе дом. Как ни упрашивал Меншиков государя взять для стройки брус и бревна из Ниеншанца (сам-то он тотчас собрал из них двухэтажные хоромы), Петр стоял на своем. Чуткий к символике, он непременно хотел, чтобы его первый дом на этой, ставшей ему вдруг родной, земле был построен из деревьев, которые здесь и выросли. Он поступал, как Робинзон, – истинный герой века рационализма. Петр тоже не подчинился слепой судьбе, року, а силой своего ума, воли, знаний сумел изменить мир вокруг себя, создать сначала дом, а там – столицу, флот, государство, империю, доказав правоту другого кумира тех времен, философа Гоббса, писавшего, что «государство строят, как дом».

Солдаты быстро, за 3 дня (24—26 мая 1703 года), срубили по плану царя знаменитый «Домик Петра». Получилась не русская изба, а голландский дом с непривычно большими окнами в мелкую клеточку, со стенами, выкрашенными «под кирпич». И стало ясно, каким будет новый город, куда устремлены мысль и мечта царя. Городовая сторона застраивалась стремительно, на месте полковых лагерей и поселков первых строителей вырастали улицы, переулки, зашумел базар с выразительным названием «Обжорка», пленные шведы возводили Гостиный двор, первый мост связал Городовую сторону с Петропавловской крепостью. На Троицкой площади обосновалась и власть – начали строить мазанковые канцелярии. Тут же возник знаменитый кабак «Четыре фрегата», куда любил после «гулянья по работам» зайти государь, чтобы пропустить рюмку-другую анисовой водки. Из окна кабака виднелась виселица – где пьют, торгуют и воруют, там и казнят! Уже осенью 1703 года на Городовой стороне возник порт. Капитана первого случайно зашедшего сюда голландского судна шумно «трактовали» как первооткрывателя Колумба. А уж в 1718 году у причалов было тесно от купеческих кораблей. Так внезапно, за несколько лет, здесь, на краю русского света, закипела, забурлила жизнь, началась новая история России…

Прокричали, что государева верейка – легкая лодочка царя Петра – уже вышла из гаванца Летнего сада. Меншиков вернулся на пристань. Он ждал царя… Скоро начнется литургия, царь будет, как всегда, петь в хоре, потом займет свое место командира Преображенского полка, уже построившегося позади церкви. После церковной службы ожидаются парад войск, музыка, салют. Вечером избранные гости переправятся на Адмиралтейскую сторону, в Почтовый двор, чтобы с кубком в руке отметить великий праздник победы. За каждым тостом – орудийный залп с кораблей, словом,

Отчего пальба и крики

И эскадра на реке?

Особенно были красивы в потемневшем небе над Невой праздничная иллюминация и фейерверк. Петр и его современники были большими любителями «огненной потехи». Их устраивали часто, порой не зная меры: сохранились заявки государственных учреждений на сотни новых стекол, вместо выбитых «от викторий», то есть от салютов по поводу побед русского оружия. Частные домовладельцы стеклили окна за свой счет. Да разве это важно! В жизни людей тех времен было так мало развлечений, так скучны были зимние дни, однообразны летние вечера, а поэтому, когда власть устраивала иллюминацию и фейерверк, счастью толпы не было предела. В эти минуты забывались тяготы жизни на северной стройке, не так даже донимали мошки и комары. Какая же красота была вокруг! Петропавловская и Адмиралтейская крепости, близлежащие к Неве дома и стоявшие на рейде корабли были украшены тысячами фонариков и зажженных сальных плошек, которые бесчисленными огненными пунктирами выделяли контуры бастионов, дворцов, шпили церквей, мачты и реи кораблей. Петербуржцы толпились по берегам Невы и глазели на иллюминацию, вспышки зажженных фигур «фейерверка» и взлетающие в небо ракеты.

Наверное, в эти мгновения праздника и Меншикову, и самому Петру, и другим, кто в 1703 году впервые увидел невские пустынные берега, заросший кустами Заячий остров, казалось, что им снится некий дивный, волшебный сон: большой город, могучий флот, заполненный иностранными кораблями порт, оживленные улицы, деревянные набережные с толпами народа. А ведь прошло-то всего 15 лет! Откуда же все это возникло и не исчезнет ли все разом? Многие предсказывали конец этому «капризу» царя – «Петербургу пусту быть!» Но нет! Необыкновенная энергия, воля и целеустремленность, а главное – безмерная любовь Петра к этому месту, где он нашел свой дом, свою судьбу, как и привычка сотен тысяч «государевых рабов» безропотно повиноваться его воле, делали свое дело.

Город вопреки природе, климату, вопреки желаниям насильно согнанных сюда людей быстро рос и хорошел. Уже угадывалось его необычайное для России западное лицо – в планировке, архитектуре, образе жизни.

Словом, призванный к жизни волею Петра Петербург жил и развивался. Как хилый сажанец, согретый любовью и заботливым уходом великого Садовника, поднимался он на плоской лесистой и болотистой равнине. И когда весной 1725 года Садовник не пришел к своему питомцу, выяснилось, что тот уже живет самостоятельно, прочно вцепившись корнями в эту скудную почву.

Оказалось, что за эти неполные четверть века произошли необратимые изменения – здесь, в городе, поначалу состоявшем из солдат, работных людей, каторжников и пригнанных из России крестьян и посадских, уже родились и выросли дети, впервые увидевшие свет под этими бледными небесами. Они родились петербуржцами, и это решало все! В этом был залог его вечной жизни и исполнение великой мечты Петра.

…А той белой ночью после празднования Дня Полтавской виктории, после фейерверка и салюта к пристани Меншиковского дворца тихо причалил золоченый шлюп и выбежавшие из дворца слуги бережно вынули из него почти бездыханное тело светлейшего и понесли его в спальню. Еще один день генерал-губернатора закончился…

Евгений Анисимов, доктор исторических наук, профессор