Журнал Q 02 2009

Об иллюзиях, маниях и диалоге. Дмитрий Шабанов

Журнал Компютерра, 770

Одним из событий российской культурной жизни конца ушедшего года стало издание (при поддержке Фонда Дмитрия Зимина "Династия") на русском языке мирового бестселлера - антирелигиозной книги Ричарда Докинза "Бог как иллюзия"[Переводчики книги избрали более мягкий вариант: "The God Delusion" можно перевести и как "Божественная мания". И еще: я решил посмотреть, что пишут по этому поводу в Сети. Успел только набрать "Доки…", и услужливый Google тут же предложил мне: "Докинз бог как иллюзия" - 3420 результатов. ]. Что нового можно противопоставить религии в нашей стране, где столько лет царствовала атеистическая пропаганда и в стене Кремля покоится прах "советского попа" - Емельяна Ярославского? Однако новая книга продолжает не проповедь воинствующего безбожничества (как у Ярославского), а честный спор нравственных атеистов с религией (как у Бертрана Рассела).

Выступающий с точки зрения эволюционной биологии и этологии Докинз не оспаривает наличия психологических корней религии, а пытается их объяснить. Когда Тертуллиан утверждал, что душа по природе христианка, он имел в виду те предпосылки религиозности, которые существуют в нас до всякой религиозной пропаганды. Докинз убеждает, что эти предпосылки - побочное свойство, возникшее в результате отбора на другие, эволюционно важные человеческие свойства.

Ярославский пытался переключить работу таких врожденных механизмов на культ Сталина, а Докинз - на восхищение научной картиной мира. Еще одна из ярких тем Докинза - обоснование того, что достижения современной нравственности практически не связаны с библейским или любым другим религиозным фундаментом.

Найдите и прочтите эту книгу - во многих местах с нею трудно не согласиться. Хотя…

В одном отношении, как мне кажется, Докинз чрезмерно упрощает. Он рассматривает утверждение о наличии сотворившего Вселенную личностного Бога как научную гипотезу, противопоставляя ей "нулевую", атеистическую[Английский эволюционист XXI (уже!) века Ричард Докинз намного убедительней, когда критикует религиозных фундаменталистов всех времен и народов, чем когда спорит с агностицизмом английского эволюциониста XIX века Томаса Гексли или идеей американского эволюциониста XX века Стивена Джея Гулда о невозможности научного анализа смыслов веры.]. Докинз принимает, что выбор мировоззрения можно представить как вычисление вероятности того, что существует определенный Бог (например, Бог католиков), или что никакого Бога нет. Докинзу кажется, что христианин является атеистом в отношении Аллаха, Ману или Ваала. Я думаю, все не так просто. Представления о персонифицированном субъекте, с которым мы взаимодействуем, могут быть помещены в рамки какого-то культа, а могут и обходиться без них. Можно ли допустить, что поклонники Христа, Ваала и даже воспевающий научное познание Докинз пытаются выразить что-то сходное, говорят об одном и том же, но только на языке своего народа, времени и культуры?

Если мы говорим об оценке вероятностей, приведу только один анекдотичный пример.

Несколько наших студентов выехали на природу со своим другом из Польши. Поляк был потрясен. Он долго надеялся, что, предлагая справлять нужду под кустик, его друзья издеваются над ним, а где-то рядом спрятан безопасный и экологически чистый клозет.

А еще добрый гость из цивильной страны не мог понять, где брать питьевую воду, и убеждал честную компанию, что из реки, даже после кипячения, пить ее нельзя. Когда он смирился и с этим, произошло некое событие.

Компания сидела на берегу реки, на которой и я, и мои коллеги суммарно провели немало человеко-месяцев. Кроме описываемого случая, никто не наблюдал то, о чем я сейчас расскажу. Какова вероятность того, что столь редкое явление произойдет именно в те несколько минут, в которые его подстроил бы ироничный сценарист? Крайне низкая, намного ниже p=0,05[Достаточных для отвержения нулевой гипотезы, что речь идет о несвязанных между собой событиях. ]! Когда каша была уже съедена, а чай выпит лишь наполовину, из-за поворота реки выплыла вздувшаяся туша дохлой коровы…

Мой пример чересчур низок? А я думаю, что о серьезных вещах правильно говорить, смешивая высокое с низким. А примеры посерьезнее? Остерегусь приводить: чересчур личные, слишком связанные с другими людьми. Скажу лишь, что для меня естественно воспринимать свою жизнь как диалог с собеседником. "Ответные ходы" этого собеседника поражают то произволом, то назидательностью, очень часто - особым чувством юмора.

Да, персонифицированное восприятие действительности - следствие врожденных психических механизмов, о которых пишет Докинз. Должен ли я бороться с ними? Не хочу.

Должен ли я искать себе гуру или первосвященника, который обучит бить поклоны тому собеседнику, о котором я говорил?

Не хочу тем более. Но я думаю, что и фанатик, заживо жарящий жертвы благому богу, и Докинз, радующийся силе науки, участвуют в том же диалоге, только иначе[Фанатик - сильно иначе, Докинз - совсем чуть-чуть!], чем я. И именно о "репликах" нашего собеседника говорил Карл Густав Юнг, формулируя понятие синхронизма как проявление необъяснимых связей["Синхронизм как принцип акаузальных связей" - книга Юнга, изданная в 1952 году, в последнее десятилетие жизни создателя представлений о коллективном бессознательном.].

Почему я дорожу таким восприятием жизни? Иногда помогает что-то понять. К примеру, мне кажется, что те ситуации, где мы действовали не лучшим образом, возвращаются. Если они касаются отношений двух людей, часто со временем ты получаешь не ту роль, которую играл когда-то, а другую, партнерскую. Чтобы действовать достойнее, надо увидеть за злобой дней и случайностями диалог со своей жизнью. Соглашаясь с Докинзом в его критике религиозных догматов, я все же не хочу отказываться от такого способа мышления.

Скажете, это иллюзия, если не мания? Может быть, может быть…

Книжку можно найти здесь: http://lib.rus.ec/b/130204

Владимир Бондаренко ЗАМЕТКИ ЗОИЛА

Газета "Завтра", 797

Пожалуй, главной книгой в зарубежной литературе последних лет стал роман афганского писателя Халеда Хоссейни "Бегущий за ветром". Сам писатель сейчас живет в Америке, но, судя по тексту удивительного романа и по тому чувству непреходящей любви к родине, которое переполняет роман, даст Аллах, и автор обязательно вернется в свой родной Кабул. Иные скажут: мол, сбежал в трудную минуту с родины, чего его воспевать? Но поколение Халеда Хоссейни повоевало вволю: и с советскими солдатами, и с талибами. Так что все мои возражения, скорее, будут именно по части изображения наших солдат. Я сам объехал и облетел весь Афганистан на вертушках, и бэтэрах, прошел весь путь от Кандагара до Герата и мог бы взорваться на мине, подложенной автором романа. Мои друзья, десантники или спецназовцы, могли его пристрелить, и не было бы романа. Война есть война, и, к счастью, Хоссейни это прекрасно понимает. И у него усталый русский офицер спасает мирных афганцев от обкурившегося солдата. Наверное, и так было. Предвзятости в романе не вижу. Да и не о войне роман.

Он — о дружбе двух мальчишек, сына богача и сына бедняка, о предательстве друга, о сложных семейных отношениях афганцев, о племенной розни. Как дружить вместе низкому хазарейцу и чистокровному пуштуну? Как преодолеть трусость, когда при тебе унижают друга? И до какой ребячьей низости нужно дойти, чтобы отринуть от себя свой же позор? И как успокоить народы своей страны, чтобы вновь возродился гордый и сильный Афганистан?

Читаешь роман, вроде бы роман твоего бывшего врага, — и видишь, что этот враг сам растерян, сам понимает, что годы войны с шурави были не самыми страшными в жизни его народа. Да и начиналась эта афганская смута, судя по роману, задолго до ввода советских войск. И отнюдь не нами затеивалась. Война еще как-то их сплачивала, а вот после войны и началось разрушение всего и вся в самом народе.

Жизнь афганцев в течение доброй четверти века. Существование на грани жизни и смерти. Уже давно самые главные события в европейской литературе исходят не от сытых и скучных европейцев, которым до кризиса и писать было не о чем, разве что о лесбиянках и педерастах, а то от индуса Салмана Рушди, как к нему ни относись, то от китайца Цзя Пинвы с его небесной собакой, то от серба Джорджа Пуришича с его одуванчиками, то от турка Орхана Памука с его внезапной любовью к армянам, то от афганца Халеда Хоссейни, то от русского испанца Рубена Гальего. Мусульмане, православные, буддисты, — кто угодно, только не разленившиеся протестанты и католики — становились отрицательными или положительными, но подлинными героями событий мировой литературы.

Боюсь, и в России нашу литературу лет десять послушно вели по этому тупиковому пути. Но — оборвалось. И романы Прилепина или Садулаева могут поспорить по трагичности и охватности событий с романом уже знаменитого афганца. И потому оспариваю рецепты когдатошнего своего автора и коллегу по порке в наш адрес в газете "Правда" Михаила Эпштейна о том, как России сотворить литературное чудо. Негодные рецепты. Горячая, обжигающая, объемная правда событий, когда смешиваются и личные судьбы маленьких друзей из Кабула, и судьбы всего народа, всей страны, как и сотни лет назад определяет настоящую мировую литературу. Не удивлюсь, если Хоссейни получит за этот роман Нобелевскую премию. Это афганский "Тихий Дон", или "Доктор Живаго", или "Тысяча журавлей" японца Кавабаты, это притча об отчаянии людей и эпос о выживании народа.

Амир — богатый и отчаянный отпрыск, его ждет байская сказочная жизнь в монархическом Афганистане, а рядом его слуга и друг Хасан, из бедняков-хазарейцев, который ему бесконечно, до смерти предан, и которого Амир неоднократно предает при первой же опасности.

К тому же, за ними семейная тайна, на самом деле — они сводные братья по отцу, которому пришлась по духу страстная молодая хазареечка, но говорить об их ребенке в кастовом Афганистане для отца Амира и Хасана — это значит публично унизиться. Всё по-восточному делается тайно. Но если внебрачный Хасан весь пошел в отца, а официальный сын Амир сторонится всего героического, опасного, что делать?

Тут уже вспомнишь нашу литературу девятнадцатого века с крепостной любовью, с Лизой Карамзина, с незаконным Пьером Безуховым.

И вдобавок сложнейший клубок межнациональной тысячелетней розни, когда хазарейцы недостойны равенства с пуштунами. Вдобавок двадцать лет непрекращающейся войны и бойни. И если об этом рассказано талантливо, ярко, да еще и со знанием дела, такая литература и становится тем мировым литературным чудом, которого жаждет совсем в другом месте Михаил Эпштейн.

Это первый роман афганского врача, ныне проживающего в Калифорнии, которого заставила вся его жизнь, вся жизнь его народа, и явный литературный дар, отложить в сторону скальпель хирурга и взяться за писательское перо. Риск явно оправдался. Роман уже переведен на 40 языков, тиражи исчисляются миллионами. И надо же — никакой минаевщины или робсковщины, никаких выдуманных ужасов Сорокина. Ибо реальные ужасы, прочувствованные самим афганским писателем, намного и страшнее, и объемнее придуманных ужастиков.

Думаю, роман "Бегущий за ветром" Халеда Хоссейни будет интересно прочитать и всем нашим "афганцам", прошедшим ту войну. Его герой, умный, но нерешительный Амир всю жизнь бежит за убегающим ветром истории, ветром времени, ветром жизни. И в конце концов догоняет этот ветер, и сам уже управляет им. Его бывший друг и сводный брат Хасан гибнет от пуль талибов вместе с женой, но остается жив их сынок, племянник Амира. Ему надо или ехать из сытой спокойной Америки, от своей богатой семьи в по-прежнему воюющий Афганистан, или же окончательно предать уже и племянника, как не один раз предавал брата.

Где его найти, как вывезти?

Нашел и вывез, едва не погибнув от всё тех же талибов. Вернее, как бывает всегда в литературе, расстрелять его должен был еще один подросток из его детства, ставший маньяком-убийцей, это для него танцевал в игрушечных костюмчиках маленький племянник Амира, прежде чем отправиться в постель к этому маньяку. Можно спорить, нет ли искусственности в сцене спасения, но и в жизни, и в литературе бывает разное.

Амир с племянником преодолевают все преграды. Что их ждет впереди? Как и где им жить дальше?

Сам писатель уже посетил Кабул после написания романа, он всю жизнь пережил заново. Посетил старый отчий дом. "Я вошел в дом, и солдаты, обитавшие там теперь, оказались столь любезны, что позволили мне мой ностальгический тур… Как и Амира, меня поразило, каким же маленьким оказался мой дом по сравнению с тем, что жил в памяти… Во мне росло чувство, что если бы я не написал "Бегущего за ветром", то моя встреча с отчим домом потрясла бы меня гораздо сильнее… Вы скажете, что вымысел украл жизнь, — что ж, так оно, наверное, и есть…"

Может быть, это самый главный роман третьего тысячелетия. Дело за нами, путь в сложную и трудную народную героику проложен. Сейчас у него вышел уже второй роман, "Тысяча сияющих солнц". И он вновь стал одним из самых читаемых в западном мире. Надеюсь, прочитаю.

Книжку можно найти здесь: http://lib.rus.ec/a/30389

Пусть сильнее грянет кризис. Окрестности Москвы, которые уже давно не окрестности. Евгений Лесин

Теперь Москва такая, а ведь самый центр.

Фото автора

Книги о Москве выходят с радующим постоянством. А сейчас – в эпоху кризиса – и сама Москва радует. Вот был же отвратительный (на мой, конечно, взгляд) проект уничтожения Тушинского аэродрома, строительство там стадиона «Спартак». Что погибнет в числе прочего и устье реки Химка, никого, понятное дело, не интересовало. Но – слава богу – грянул кризис. Проект (пока) заморожен. Не могу не процитировать поэта Всеволода Емелина: «Пусть сильнее грянет кризис!» Людям плохо, конечно, но – единственное спасение для города. Подозреваю, что касается не только Москвы. Заморожены, вероятно, и другие «проекты», в других городах. Планета обороняется от людей как может. И она абсолютно права – планета.

Очередные книжки о Москве – «исторический фотопутеводитель» Александра Васькина и Михаила Гольдштадта (фото) и переиздание двух трудов полузабытого краеведа Сергея Любецкого. Сначала о Любецком. Сергей Михайлович Любецкий (1808 или 1810–1881) писал исторические книги, романы и повести, в 20-х его чуть не подвергли репрессиям за связь с кружком, близким к декабристам. Обошлось. В 30-е Любецкий начинает публиковать исторические романы – «Сокольники, или Поколебание владычества татар над Россиею», «Танька, разбойница Ростокинская, или Царские терема» и пр. Рассказы и очерки о Москве Любецкий печатал более 40 лет. Умер, как и Сталин, 5 марта.

Первая книжка его не столь интересна, там все более про обычаи и прочие глупости. А вот вторая... То, что тогда было «окрестностями», сейчас – вовсю Москва. И ведь все верно! И про «лизин пруд» (бедная Лиза Карамзина, сейчас там не утопиться, но выпить на берегу можно, метро «Пролетарская», если кто не знает), а вот Свиблово: «Свиблово стоит на высоком месте, на самом берегу реки Яузы; воздух там чистый, здоровый...» Бог мой – воздух там чистый, здоровый, Яуза... А про Останкино? Там и тогда, как выяснилось, были сплошные самоубийства.

Сейчас нет ни бассейна "Москва", ни гостиницы "Россия", так и живем.

Фото автора

Васькин пишет про самый центр Москвы. Мой друг и коллега Петр Дейниченко нашел в книге Васькина смешные нелепости. «Мазохистские» издевательства Сталина над Белой Куном, «тихую заводь». Ну да. Мне и другие пассажи понравились: «В 1935 г. Воздвиженка была переименована в улицу Коминтерна, в честь Коммунистического Интернационала. Чтобы заранее предвосхитить вопросы более молодых читателей, отметим, что никакого отношения к Интернету Коминтерн не имеет». Чистый Николай Носов, извините. «Более молодые читатели» все-таки не полные и абсолютные дурачки. Тем более что на самом деле имеет, конечно, да практически им и является. Интернет является коммунистическим (в прямом смысле слова) интернационалом (в еще более прямом смысле слова). Что не отменяет достоинств, а главное, необходимости книги Васькина. Воздвиженка, Манежная, Моховая, Романов, Староваганьковский, Большой, Средний, Малый и Нижний Кисловские, Калашный, Крестовоздвиженский переулки. Шаг за шагом, дом за домом, упоение и красота. Именно так, упоение и красота. Я и про книгу Васькина, и про книгу Любецкого. Хотя «воскрешение» забытого краеведа особенно приятно.