Журнал "Вокруг Света" №1  за 1997 год

Via est vita: Горы, где живут менквы

Стоит только приступить к повествованию, как сознание спотыкается — с чего начать? Где тот первый импульс, который толкнул к поискам? Можно начать со статьи Володи Пушкарева о загадочных чучунаа, после которой пришло озарение: наш вариант гималайского йети... Можно — с осени 1975 года, когда я с группой воркутинских геологов несколько секунд наблюдал на Приполярном Урале странного свистуна на перевале. А можно и с таинственного силового воздействия, испытанного мной на Памиро-Алае. Я расскажу об одном, не самом удачном экспедиционном сезоне, но он, пожалуй, дает представление о наших поисках загадочного менква, чье изображение резали из дерева ханты и манси.

Итак, Урал. Ворота в Гиперборею. Древнейшие капища Евразийского континента. Разве может не волновать тот факт, что в городе Обдорске — нынешнем Салехарде — еще семь тысячелетий назад, во времена, когда и в помине не было египетских пирамид, уже кипела жизнь неведомых нам племен? Что именно сюда вплоть до начала XX века в дни языческих праздников устремлялись кочевники со всей Западной Сибири. Даже из-за Енисея. Главное капище Обдорска находилось на Ангальском мысу. Позднее, еще перед революцией, его превратили в кладбище, а сейчас застроили домами. И, по свидетельству жильцов, в тех домах зачастую творится «неладное»...

Мы высадились в Салехарде, чтоб еще раз попытаться проникнуть в тайну реликтового гоминоида. Мы — это гатчинская группа Юрия Щеглова из шести человек да я с братьями Мазеевыми: Владимиром из Вятки и Виктором из Фрязино. Планы были такие. У реки Сыня, впадающей слева в Горную Обь выше райцентра Мужи, есть два крупных правых притока — Несьеган и Лесмиеган. Их устья находятся в 30 километрах друг от друга. Верхний приток — Несьеган соединяется с Сыней почти у поселка Овгорт. Нижний впадает напротив поселка Ямгорт. Истоки обеих рек находятся на границе Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского округов.

Мы решили, что Юра со своими ребятами пойдет вверх по Несьегану на байдарках и попытается выйти в бассейн Северной Сосьвы, к верховьям реки Кемпаж, а затем по ней сплавится. Я с братьями поднимусь по Лесмиегану сколь возможно. Потом братья помогут забросить меня на Софьины горы. И я останусь один — у них со временем туго. Юра обещал ждать меня в месте впадения Огурьи в Кемпаж.

Район обследования намечался довольно обширный, и главное, что привлекало, — труднодоступный.

На «Метеоре» по крутой обской волне добрались до поселка Мужи. Пошли с Юрием к председателю местного исполкома. Встретил настороженно. Выслушав нас, сказал: «Были тут несколько... тоже искали реликтового гоминоида. Просили у меня бумагу на отстрел. Я их выгнал, а своим ребятам сказал: увидите где, сразу вяжите стрелков и ко мне».

Пришлось убеждать его, что гоминоид интересует нас в историко-этнографическом плане, а не как объект охоты. Ружья у нас, кстати, не было.

Председатель кому-то позвонил, и вскоре в кабинет зашел местный этнограф Н. Разговорились. Мы коснулись связи культовых мест хантов с устными свидетельствами тех, кто видел и наблюдал реликта. Было очевидно, что вопрос этот не праздный для местных жителей. Председатель заметил, смягчившись, что оленеводы наотрез отказываются пасти стада в определенных местах. Кое-какие места он нехотя назвал, среди них и то, куда я стремлюсь попасть, — Софьины горы. Сказал, что там уже лет двадцать не пасут оленей.

— Почему?

— Да чертовщина разная людям мерещится. То увидят кого, то услышат что-то...

Под конец разговора председатель позвонил в Овгорт. Ему ответили: «Пусть вдут, если не сгорят».

Стояла жара. Горели торфяники, тайга. Фронт пожара шириной около 20 километров двигался от Березова на север — примерно в район наших поисков...

Наутро погрузились на теплоходик и малой скоростью пошли по Горной Оби, а, миновав Святой мыс, длинный, словно копье, вошли в речку Сыню.

Есть что-то трогательное в таком плавании на стареньком тихоходе по узкой реке среди бескрайних зеленых просторов. На палубе — местные жители, женщины в национальной одежде. С грустью ловишь себя на мысли: и это уходит...

Подошли к Ямгорту. Старый поселок. Когда-то тут был перевалочный обогрев-пункт на зимнем почтовом тракте Обдорск — Березово, отсюда и название — Ямская деревня. Поселок свободно раскинулся в обширной кедровой роще, оттого и комара да гнуса тут меньше, чем кругом. Люди живут рыбалкой, охотой, заготавливают сено для Мужинского совхоза. Основной вид транспорта — моторная лодка. Только вот ни запчастей, ни моторов...

Высадились мы под шорох дождя и стрекот киноаппарата: ребята Щеглова начали снимать фильм, удаляясь от нас вверх по Сыне.

Куда прежде всего направляется человек, попав в неизвестный населенный пункт? Правильно: в магазин. Вот и мы, оставив у чьего-то палисадника рюкзаки, двинулись туда же. Не успев зайти внутрь, уже на крылечке познакомились с двумя мужиками — Георгием и Герасимом. Оба только что с покоса — это километрах в пяти вверх по Лесмиегану. И вот-вот собираются туда возвращаться. Уговаривать их долго не пришлось: через полчаса мы уже мчались на двух моторках по широкой протоке.

Мой интерес к восточному склону Приполярного Урала оправдан тем сгустком тайн, что рождены в этих местах. Здесь проходит граница христианского мира с язычеством, И если у оленеводов коми следы последнего найти почти невозможно, то ханты — напротив, сохранили свои исконные верования. Принятие в прошлом веке христианства явилось для них вынужденной акцией, не затронувшей духовных глубин. Наш Север, и в особенности Зауралье, — арена недавних таежных ристалищ в самой совершенной романтической аранжировке. Гигантский хантыйский лук размером с человека да стрелы к нему в полдюйма толщиной, скромно притулившиеся в уголке Овгортского краеведческого музея, красноречиво о том свидетельствуют...

А вот древнее предание манси из книги И.Гемцева и А.Сагалаева о религии этого народа: «Это было, когда земля установилась. Людей еще не было в те времена. Эти менквы с неба в море были спущены. Из моря они пешком вышли, вверх по Оби и Сосьве поднимались. Где они ночевали, в тех местах заметки есть. Выше Березова и ниже Шайтанки на высоком берегу останавливались. Там деревья стоят. У Люликар, ниже Игрима, там тоже яр на левом берегу. Там семь лиственниц стоят — это их посохи оставлены. В устье Ляпина ночевали на левом берегу. Потом ниже Ломбовожа берег есть: мэнкэт рощ (песок менквов). Потом по Малому Кемпажу свернули. Как шли, так и река пошла. Малый Кемпаж — это и есть их дорога. Прямо из Мунгеса свернули туда. И по Кемпажу поднялись туда, где сейчас живут».

Где сейчас живут... Найду ли я следы таинственных менквов или хотя бы услышу о них?

...За очередным поворотом протоки показались шалаши. Покосы. После обильного весеннего паводка — на лугах буйство трав. Герасим, выбрав сеть, занялся разделкой рыбы, спросив: «Нярху едите?»

Услышав в ответ — «да», сразу к нам расположился. Нярха — традиционная хантыйская пища из сырой рыбы. Малосольная пятиминутка. За едой завязался разговор. Немало интересного знают эти люди, но совершенно напрасна попытка выведать у них что-то. Расскажут ровно столько, насколько вы внушаете доверие.

Постепенно разговор вошел в нужное мне русло. Что самое удивительное, здесь, как и на Памиро-Алае, истории о ликом человеке чередовались с наблюдениями «огненных сфер». При этом чаще всего информаторы указывали именно на район Софьиных гор. Вот, например, что произошло в 1937 году. Тогда убили дикого человека за то, что он «повадился воровать оленя». По этому поводу «приезжали люди из центра», но ко времени их приезда от трупа остались лишь клочья шерсти.

С Герасимом и вовсе фантастическая история приключилась. Недалеко от того места, где мы сейчас находились, в 1987 году, он с товарищем перегонял лодки. Шел первым, вторая лодка — на буксире. Неожиданно заметили справа по ходу вынырнувшую из воды голову «с одним большим глазом». Герасим схватил ружье, бывшее под рукой:

— Хочу прицелиться, а не могу. Так и стрелял несколько раз, не глядя. А она, голова, выплывает то с одной стороны, то с другой.

— Попал?

— Нет, наверное.

На следующий день шли вверх по Лесмиегану. На ходу узнал от Георгия, что скоро будем проходить культовое место хантов — «Святой стул».

Смеркалось, когда мы ступили на песчаную отмель. Немного поплутав в прибрежном лесу, услышали возглас Георгия. Подошли. Что собой представляет этот «стул»? Из обкатанных камней размером с кулак и более (возили их, видимо, издалека, так как тут одна глина, изредка — песок) выложено нечто вроде каменного барьера, полукругом. В основании небольшая плита — ложе «стула». Высота сооружения немногим более метра. Каким целям служил «Святой стул» — выяснить не удалось. Рядом с ним на кустах и сучках деревьев сохранились лоскутки материи, кое-какие ветви закольцованы: так обычно метят особые места.

Несмотря на сумерки, я обнаружил невдалеке несколько уже поросших елями прямоугольных углублений в земле с едва намеченными траншейками-входами. Значит, несколько десятилетий назад (судя по диаметру елей) это место было обитаемо? Подтверждение догадки я услышал позже в Ямгорте: таежные реки в прошлом были более обжиты, чем сегодня. Люди просто не могли тогда селиться так кучно, как сейчас. Сегодня промысловик, охотник или рыбак, имея моторную лодку, за полчаса добирается до далекого угодья.

Следующий день показал нам, что значит вычерпывать реку ведром. Моторки дальше не шли. А мы на своей резиновой лодке еле ползли сквозь заросли ивняка. Иногда срезали излучины посуху, но это было ненамного легче — всюду дебри. На перекурах сверяли пятикилометровки и с ужасом осознавали, что за двое суток напрямую прошли около 7-8 километров! Да и дымок все чаще накатывал — горело где-то недалеко.

Труднее всего приходилось моим спутникам, братьям Мазеевым. К концу второго дня я понял, что наш коллектив распадется раньше, чем было задумано. Спутники молчали...

Гул моторной лодки положил конец неопределенности. Значит, начался долгожданный подъем воды в реке. Моторка пристала к берегу. Из нее вышли двое, сели к костру. Старший — Герман Вокуев — охотник-промысловик, имеет в верховьях Лесмиегана угодья. Младший — его племянник Саша. Оба из Овгорта. Герман не скрывал, что посещение своих избушек в столь несезонное время связано с нашей группой и, отчасти, с пожарами. Одним словом, здоровое чувство собственника в эпоху массового туризма. Избушки грабят безбожно, понять хозяина легко.

Взвесив все обстоятельства, а именно: то, что время отпуска у братьев на исходе; усталость их — и физическую, и психологическую, я предложил расстаться. Предложение было принято с достоинством.

Я пересел в лодку к Герману, и мы помчались вверх. Он согласился забросить меня к самому верховью Лесмиегана, но при этом не переставал отговаривать от безумной, с его точки зрения, затеи — идти одному на Софьины горы, на Кемпаж: «Ты даже не представляешь — какие там нюрмы! Уйдешь в сойм, и никто тебя искать не будет!»

Поясню термины. Нюрм, или нюр, — по-русски болото. Когда мчишься на лодке и созерцаешь стройные ряды сосен и елей по берегам, с трудом верится, что это лишь «витрина» тайги, за которой или непролазный бурелом, или непроходимое болото. Сойм — ручей. Но, применительно к превратностям пути, имеется в виду опасная часть ручья, возле устья. Почва глинистая, даже небольшой ручеек прорезает приличной глубины узкую канаву, которая совершенно незаметна из-за разнотравья. Один неосторожный шаг с тяжелым рюкзаком -и можно «уйти в сойм». Так что искать действительно никто не будет. Или будут, но слишком поздно.

По всему было видно, что Герман отлично знает фарватер. Камней тут почти нет, но всегда остается шанс налететь на корягу и остаться без винта... Прошли устье Артемванью, правого притока Лесмиегана. Излучины реки стали более крутыми и частыми. Сама она сузилась, скорость течения намного возросла. С каждым поворотом решимость моя таяла, и когда лодка, вспугнув лосиху с лосенком, уткнулась в глину берега, от нее, решимости, ничего не осталось. Я посмотрел на 55 килограммов груза, потом на удрученного Германа, походившего в этот момент на человека, который «видел его последним» (то есть меня) и... решил маршрут начать с Овгорта, Да, заново. С нуля. Иначе, подумал я, неудача все равно не отцепится.

Итак, мы возвратились к устью Артемванью. Причалили, привязали лодку к кустам и по незаметной для чужого глаза тропинке углубились в тайгу. Метров через сто показалась охотничья избушка с лабазом. А дальше чай, разговоры... Герман и Саша коми-зыряне. Охота не приносит больших доходов, это — образ жизни, который выбрали еще их предки, перевалив в свое время через Камень (Урал) и расселившись в этих местах.

Я неоднократно пытался вызвать Германа на разговор о «диких людях». Свидетельство охотника-зырянина имело бы особое значение. Правда, языческий мир местного охотника пронизан массой архетипов. Всякая попытка вычленить из них какую-то автономную сущность сильно затруднена. Я понимаю, что, по большому счету, этого и делать не стоит — вероятнее всего, тут комплекс явлений, но... желание выявить нечто материальное, «из плоти и крови», не оставляет меня в поисках. Вот короткий рассказ Германа Вокуева, который я заполучил вместе с кружкой чая в его охотничьем домике:

— Дело было поздней осенью. Тут, недалеко у меня есть избушка. Ночевал там несколько раз то с собаками, то один. Первый раз заметил неладное, когда обе собаки вечером не находили себе покоя. Они носились вокруг избушки, но крупного зверя рядом не было — в этом уверен. Да и поведение на зверя у них — характерное. А через несколько дней я ночевал там один. Тогда и случилось то, чего забыть не могу. После всех дел прилег отдохнуть, как вдруг, еще до сна, на меня от стены нашло что-то, от чего я не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть. Ощущение огромной тяжести, которая с силой вдавила меня в нары, перехватила дыхание. Помню, что освободился от этого, лишь что-то крикнув.

Я слушал его рассказ с огромным вниманием. Дело в том, что в совершенно ином районе, на Памиро-Алае, я несколько раз испытывал подобное. Многие знакомые говорили: «Твои контакты — банальная «горнячка». То есть горная болезнь. Но о какой «горнячке» можно говорить в низовьях Оби?

Оказавшись в Овгорте перед новой попыткой попасть на Софьины горы, я решил поподробнее расспросить о них местных жителей. Изучая карту, я был озадачен романтичностью и таинственностью названия этой небольшой возвышенности на границе Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского округов с максимальной отметкой 213 метров. Водораздел сразу нескольких рек: Лесмиегана, Несьегана и Кемпажа. Гидрография этого узла похожа на лабиринт. (Забегая вперед, скажу, что распутать его мне так и не удалось.) Но главное — я уже говорил — что меня притягивало: по преданию, там, на Софьиных горах, живут менквы. И речка Малый Кемпаж — их дорога...

Мне легче контактировать с зырянами. При расспросах хантов невольно вторгаешься в ту область, которая, по крайней мере, для их дедов, была святой, а для чужих закрытой. Трудно балансировать на границе, где, с одной стороны, самолеты, банки, радио и так далее, а с другой — одухотворенный, во многом неведомый мир, где даже умершие не сразу покидают родных, а продолжают жить с ними несколько лет, воплотившись в небольшие фигурки-иттермы. Не в этом ли сосуществовании двух миров скрыта причина болезненного вживания северных народов в сегодняшнюю действительность?

Событием стало знакомство с Анной Вальгамовой. С ее дочерью Светланой я познакомился в местном музее, разговорившись о хантыйском медвежьем празднике. Она пригласила меня домой. Про Анну и раньше многие говорили мне как про знатока именно тех мест, куда я стремился.

Каково же было мое удивление, когда, войдя, я узнал в хозяйке одну из пассажирок теплохода! Она с внучкой возвращалась из Мужей, обе были в живописных национальных нарядах... После взаимных приветствий меня пригласили к столу.

— Где твои люди? — спросила Анна. И, выслушав объяснение, заметила: — Нельзя на Кемпаж ходить одному. Плохое место, святое место.

Надо сказать, что большого противоречия в ее словах нет. Для человека неподготовленного эзотерическое познание может иметь плохие последствия, для сведущего — опыт благоприятен.

— А чем оно плохое?

— Там живут менквы. Когда мои дочери были маленькие, мы вместе с покойным мужем пасли там оленей. Очень часто слышали по ночам крики, свист. Очень страшно бывало. Жить там нельзя.

— Давно ли там перестали пасти оленей?

— Больше двадцати лет. Тропы все заросли.

— А менква видел кто-нибудь или только слышали?

— Видели не раз. Муж на Ворге встречал его. Олени чуют раньше и отказываются идти. Смотреть на него невыносимо. А тридцать лет назад недалеко отсюда на Несьегане был случай.

Есть место, Патыкорт-соим называется. Там у нас чумы стояли. Однажды осенним вечером мужа менкв схватил. Держал долго силой. Иван говорил ему, мол, отпусти, у меня семья, дети. Отпустил. Но ушел не сразу. Отошел метров на десять, постоял, посмотрел. Муж говорил, что смотрел на него через силу. Лицо покрыто волосами, даже глаз не видно... До этого случая он по ночам тревожил оленей.

Поговорили и про Софьины горы. Анна сказала: охотники туда не ходят, а куда ты идешь один? Такой молодой, наверно, мать есть... Не надо знать!

Что ответить? Я сам себе и кнут, и погонщик.

Резиновую лодку, большую часть фотоаппаратуры оставил у Германа с коротким письмом родным — на всякий случай.

Перед выходом зашел к лесничему: пожары не прекращались. Павел Лонгортов оказался радушным веселым человеком, он познакомил меня с супругой Натальей, пригласил к чаю. Хозяйка угостила огурцами из парников, вареной рыбой и прекрасным вареньем из лесной смородины.

Павел Семенович хорошо помнит погибшего в одиночном походе Володю Пушкарева, одного из тех, кто пытался решить загадку реликтового гоминоида; перед самым отъездом Володя заходил к нему. Хозяйка заметила, что тогда очень рано началась зима, второго октября выпал снег, местами по пояс. Сегодня можно только гадать, что произошло с Володей поздней осенью 1979 года.

Вот несколько записей из моего путевого дневника в тех местах, куда нельзя ходить одному.

«6 августа. В низинах — болота, где ноги утопают по колено во мху и жиже, а на кряжах бесконечные завалы вырванного с корнем леса — последствие ураганов. Жара. Все время хочется пить, пить, пить... Судя по сухости болот, я забираюсь на Софьины горы. После затяжного подъема наткнулся на очень старую просеку, идущую строго с севера на юг. Предполагаю, что это давняя привязочная просека картосъемщиков.

Предвижу еще большее безводье. На одной из возвышенностей оставил на поваленном дереве весь запас овсянки, кеды и записку, чем облегчил себя на пяток килограммов. К тому времени жажда достигла апогея, и я сказал себе, что если через полчаса не встречу воду, то придется возвращаться к последнему пройденному ручью. Но судьба улыбнулась мне. После очередного косогорчика за пересохшим болотцем я припал к прекрасному ручейку и решил, что на сегодня хватит.

Лес был на удивление сухой и чистый. Немного поколебавшись, поставил палатку. В ней я, конечно, более уязвим, но в то же время палатка создает чувство дома... После тяжелого дня блаженство — лежать, засыпая под бархатным пологом заката.

Уже затемно, сквозь глубокую дрему услышал короткий, но странный крик. Его сила постепенно возросла и столь же постепенно иссякла, вызвав в груди какую-то странную вибрацию. Сонливость как рукой сняло. Я прислушивался, но повторения не было, лишь обычные шорохи ночного леса. Потом были цветные сны, от которых к утру остался в памяти лишь яркий образ пожилой женщины и тающее убеждение, что это и есть та Софья, чьим именем названы, словно в шутку, эти пологие таежные горы.

12 августа. Весь день занимался постройкой плота. Нелегко оказалось отыскать семь сухих елок подходящего размера. Очень много сухих листвянок, но из них плот, как топор. Прикинул размеры: длина — 3,5 метра; ширина — 1,5 метра. Тяжеловат, конечно, для каменистых мест — ведь там придется, разгрузившись, вручную его перетаскивать, но делать нечего — хочется, чтобы плот был и просторным, и устойчивым. В комле бревна около 20 сантиметров.

Весь день парило, но работа спорилась.

13 августа. Ночью сквозь сон ощутил воздействие, подобное Памирскому. На Севере у меня это впервые. Кроме явного осознания чужого присутствия, я как бы несколько минут побывал под высоким напряжением. Уверен, что слышал в тот момент звук, похожий на гудение шмеля.

Утром разбудили крупные капли дождя. Наконец-то. Закрякали и заплескались в реке утки.

15 августа. Я попал в интересную ситуацию: оказался там, куда местные не заглядывают, а туристы и вовсе. Затем заблудился в таком месте, где нет совершенно никаких следов человека; пошел на плоту по неведомой реке и попал на другую, более широкую, тоже неведомую... Конечно, это тот же Несьеган, но все же есть в нем нечто и от затерянного мира. И это ценно.

Спал на отмели без палатки.

16 августа. Долго шел на плоту, подыскивая подходящее место для ночлега и дотянул до того, что разразилась апокалипсическая гроза. Раскаты грома по силе и продолжительности напоминали взлет реактивного самолета в пяти шагах. Сверкало все небо, и продолжалось это часа три. Всю грозу я пролежал прямо на плоту под целлофаном. Так и прошла ночь.

Над одной из отмелей увидел знак — поставленную вертикально корягу с закрепленной вверху берестой. На бересте записка, а рядом воткнутая палка с лосиным черепом. Впечатляет. В записке: «Привет, коллеги! Четвертый день пути вниз. Состояние критическое. Еды на три дня. Лодка вся течет, клея нет. Но думаем добраться вовремя. Наверху стоянка. До встречи. Олег».

Я, взглянув на череп, пошел наверх. Там кострище с уже холодной золой, но в то же время зола не замыта ливнем, а значит, бивак был уже после сильного дождя. Что за глупость — не поставить число? Думаю, Олег — парень из группы Юры Щеглова.

Река обладает явным обаянием. Тайга по берегам очень стройная, травы густые, а земля под ними черная (видно по обрывам у воды) на целые километры. Горельников очень мало. На месте грозовой ночевки была очень странная глина, похожая на урановую, от нее на болотниках сияет радуга...

17 августа. Меня догнали двое ребят из группы Юры. Окончательно определившись с рекой (Несьеган, а ранее Катвой), я узнал, что Юра с товарищем на Кемпаже, пойдут на байдарках вниз завтра или послезавтра, так и не дождавшись меня.

Ребята посоветовали сделать весло, чем я и занялся, потеряв, в сущности, день. От шеста уже толку не было. Весло сперва получилось короткое, пришлось удлинить, сделав вставку.

Уже темнеет. Поставил палатку, постелив под нее лапник. Холодно, и комаров нет. Сижу у костра, слушаю тайгу. Через день буду в Овгорте».

Итак, Софьины горы пройдены. Убедился ли я в правоте легенды, утверждающей, что там живут менквы? Нет, конечно. Но ощущение этого места появилось, а это уже немало наряду с новыми фактами и свидетельствами очевидцев. А тут еще письмо от Юры Щеглова, которое я получил спустя несколько месяцев после похода. «Не дойдя до реки Кемпаж двух-трех километров, — сообщал он, — на ровной поляне, на моховой подстилке я обнаружил цепочку следов. Каждый длиной около 40 сантиметров, в пятке — 10, в самом узком месте — 8, в самом широком — 12, длина шага около метра. Я видел в тайге тысячи следов — таких не встречал. Следы находились почти на одной оси, смещены лишь на величину ступни... Думай сам».

Похоже, нашим поискам не видно конца...

Александр Новиков / фото автора и Алексея Дроздова