Журнал "Вокруг Света" №4  за 1997 год

Увлечения: Ящер из Котельнича

Небольшой городок Котельнич на Вятке, с деревянными домами в два-три этажа, похожий на десятки других провинциальных российских городов, был бы известен разве что частыми пожарами. Если бы не... динозавры. Точнее, парейазавры, суминии и терацефалы, целое кладбище которых находится неподалеку от Котельнича по правому берегу Вятки.

Вот уже несколько лет молодой палеонтолог Альберт Хлюпин вместе с командой энтузиастов пытается буквально по косточкам собрать и сохранить парк пермского периода под Котельничем.

То была эпоха великих туманов.

Тяжелое мглистое небо нависло над обширной болотистой равниной — лишь растения-тенелюбы способны существовать под ним — и высятся, точно голые травянистые елки, исполинские двадцатиметровые хвощи. Через эти мрачные просторы, в направлении с юго-востока на северо-запад, движутся несметные стада древних рептилий, бегемотоподобных двухметровых жаб-ящеров с приплюснутой мордой, где под кожей угадывается третий глаз; они совершают ежегодное кочевье, стремятся на родину, чтобы дать жизнь себе подобным. Однако случается непредвиденное. Широкие, шоколадного цвета потоки воды с заснеженных уральских пиков преграждают им путь. За сотни километров бега порыв течения растрачен, и оно успокаивается в рукавах обширной дельты; эти сонные реки никак не остановили бы ящеров-парейазавров, если бы не зарядили недавно линии: глинистая пойма обратилась в топь, слишком жидкую, и слишком вязкую, чтобы плыть.

Гонимые инстинктом, они плюхаются в жижу, шагают раз, другой, третий и застревают напрочь тут и там, а иные и вовсе бок о бок. Возносится тоскливо рев их, полный предчувствия смерти...

И снова бушуют ливни, и веселеют усталые потоки, набухают и набирают мощь, растекаются вширь по пойме и мчатся, намывая преграды и обегая их, под наносами погребая следы верхнепермской трагедии...

Двести пятьдесят пять миллионов лет спустя я увидел в окно поезда старинный зеленый вокзальчик с вывеской «Котельнич-1» и сошел на густо заиндевелый перрон. Встречали двое, легкого сложения молодые люди: Альберт, создатель и директор Котельничского палеонтологического музея, и Владимир, сотрудник оного.

Еще полчаса спустя я вступил в приземистую серую каменную хибару, куда горожане согласованными усилиями загнали передовой и, видимо, единственный отряд своей науки.

Долгий темный коридор с поворотами, но вот и прихожая, она же кухня, она же препараторская — стол с микроскопами и каменными глыбами — и она же художественная мастерская: на гипсовых пластинах динозавров рисуют.

Усаживают меня посреди единственной в доме теплой комнаты, где — надо же — место есть и для ящиков с находками, на которых спят ребята, и для кровати, на которой спит третья сотрудница — Лена, и для полок с книгами по палеонтологии, и для стола с маленьким телевизором.

Пью чай, макаю блины в сметану и разглядываю обои во всю стену: из речки выныривают динозаврики, корчат друг другу рожи, строят козни и, увы, на бережку выпивают.

— Расскажите, пожалуйста, о ваших парейазаврах, — прошу я.

— Может, сначала посмотрим фильм? — с готовностью отзывается Алик и включает видак.

Бегут кадры: восход над Вяткой, мчится «Зарница», голос... Тьфу, черт, диктофон напрочь вырубился. Ну да ладно, нет и времени фильм досматривать, дали фургончик добрые люди и шофера, едем смотреть все в натуре.

Володя впереди с водителем, дорогу показывает, мы сзади: у Алика на руках поролон, а с поролона смотрит на нас черными глазницами череп парейазавра, белесый и пупырчатый. Будем снимать на фоне обрыва.

— Первым котельничские обнажения — десятки километров по правому берегу Вятки — описал в 1893 году геолог Кротов, — рассказывает по дороге Атик. — Сорок лет спустя, в 1933 году, гидрогеолог Каштанов обнаружил первые два скелета парейазавров. В 1934 — 1936 годах палеонтолог Гартман-Вейнберг находит здесь новые останки и описывает котельничские формы как неизвестные виды южноафриканских родов. Следом один местный житель так увлекся поиском древних рептилий, что после каждого половодья обходил обрывы и, где показывались кости, накрывал клеенкой и писал в Москву: «Приезжайте и заберите». Но никто не приезжал. Только в 1948 — 1949-м годах тут побывал известный ученый Вьюшков и увез десяток скелетов. Но потом он погиб — покончил с собой, и находки погибли — залило пару раз в подвале. В 1990 году на обнажениях начал раскопки выпускник МГУ Сумин, а с 1992 года продолжаем мы.

— Знаете, они тут ходят и смотрят: где хвостик из обрыва торчит. С хвостика начиная, весь скелет выкапывают, — восхищенно поясняет Валерий — местный газетчик, поехавший с нами на раскопки, человек средних лет, со здоровым цветом лица неутомимого фотокора.

— Было раз, — признает с улыбкой Альберт и продолжает: — А всего наша экспедиция обнаружила больше двухсот останков животных. Причем если до 90-го года здесь находили только парейазавров, то у нас на счету уже 12 видов — растительноядные суминии и дицинодонты, насекомоядные рипеозавры, хищные терацефалы, эотериодонты...

— Земля — кладбище видов, — подытоживает фотограф.

Съезжаем с трассы в лесок, качаемся на ухабах мерзлой грязи и, миновав старинный Вятский тракт, выруливаем под слепящее низкое солнце, на желтое, жухлое поле. Деревушка, а за околицей, ниже, лагерная поляна палеонтологов, отделенная от обрыва стеною пихт. Здесь спешиваемся и спускаемся к Вятке по ребру лощины, по крутой хоженной тропе. Но еще на самом верху задерживаемся мы с Валерием — захватило дух: катит широкая и мощная река, и по глади ее плывут голубые, белым отороченные круги, шурша и вращаясь, слипаются по пять, по десять к новые, и те уже обрастают белой каймою — настоящее кружево!

— Это же ледостав! — радуется удаче фотограф.

Я же под этим мрачным яром переживаю странное чувство, можно сказать, палеонтологическое. Затененная кручей река, вся в таинстве природных перемен, творит вокруг себя нечеловечье безлюдье, течет так, как вечность назад. Настоящая река времени.

— Мне это место напоминает ефремовский рассказ «Тень минувшего», — подтверждает Алик. — Да, да, тот самый, в котором громадный динозавр встает как мираж над обрывом.

— А что чувствует палеонтолог, когда в таком месте находит, раскапывает, очищает скелет древнего существа?

— Нельзя описать, — улыбается Алик. У него в глазах мудрость, а выражение

лица порой совсем мальчишеское. Череп несет — как мать младенца. Встает у ямы, возле самой ледяной корки, что наросла вдоль воды. В красной глине выкопана неглубокая яма, будто могила.

— Здесь ученая дама из Китая нашла скелет парейазавра. Нашла в первый же день, и, оказалось, единственный за весь сезон у нас I целый «парень». Тут, как кто приезжает — так ему сразу и везет. В 94-м появились первые австралийцы и наткнулись на 25-сантиметрового парейазавра — малька: ни до, ни после такого не было. Сумин в 90-м открыл суминию — мелкую змееголовую яшерку.

— Есть палеонтологи от Бога, Алик?

— Знаете, иногда иду, — вот как мы сейчас шагаем вдоль берега, — а внутренний голос подсказывает: сейчас остановишься, повернешь направо, поднимешься на несколько метров, протянешь руку... Так я нашел в 92-м первый скелет хищника — ящера горгонопса. Нашел и...

Он расчищал позвоночный столб суминий, уходивший вглубь, в зеленоватый прослой глины меж рыхлыми красно-коричневыми мергелями. Расковырял палочкой остаток размытого костяка: сохранились только стертые зубы, взрослая особь. Но вдруг что-то кольнуло: посмотреть еще. Наткнулся на конечность: фаланги, не характерные для суминии. Выкопал две чьи-то лапы. Заработал дальше, и — череп! В полуметре, в очередном куске, целый совершенно: белеет «живой» и скалит зубы абсолютной сохранности. Алику чуть плохо не стало. И сердце заколотилось: как взять? Кости скелета расчистил — путаные, мелкие, битые. Стал оконтуривать по ним, по бордовому цвету, более темному: окисел железа указывает на органические останки. Высвободил кусок с квадратный метр. Потом сушили этот монолит. Жара была, и на нее понадеялись. Когда стали переворачивать, то сыроватый череп, изначально, видимо, весь в трещинах, распался на кусочки в несколько миллиметров.

— Можете представить мои ощущения, — вскидывает брови Алик. — Череп буквально сыпался у меня сквозь пальцы. Со мной была истерика.

— А дальше?

— Пинцетом собрал я все кусочки в спичечные коробки, окружающую породу сгреб в отдельный мешочек. Написал сопроводительное письмо и отослал в Паче-онтологический институт доктору наук Ивахненко. Только он мог реставрировать. Костяк поехал отдельно, я его три месяца препарировал в Москве, день и ночь корпел над бинокулярными линзами, а когда закончил, то был готов и череп, — за исключением нескольких маленьких кусочков, которые залепили эпоксидной смолой. Меня даже утешали: такие несчастья бывают и у опытных палеонтологов. А скелет оказался совершенно полный, лишь задних ног не было — может, сожрали, а может, потоком унесло. Горгонопс вышел — 75 сантиметров в длину, специалист по засадам. А ведь предполагали, что хищников здесь не было. Но раз были травоядные ящеры, то рядом обретались и хищные.

Мы пришли.

— Соколова гора. — Алик обводит рукой обрыв.

Увенчанная изумрудом одинокой пихты, вздымается, топорщится и расплывается вширь — на сто, двести метров — каменная желтая глыба и, кажется, оживает, обращается снова в песок, который уже несется неосязаемо над тобой, рассеянный в водах древнего потока...

По крутой, осыпающейся тропинке мы взбираемся меж палевых слоистых скал, меж их округлых башен, изрытых птичьими норами. Наверху, на высоте 22 метров, еще гуще желтизна заката. Тропой вдоль обрыва бредем до машины. Опять Вятский тракт, ухабы, обрыв. Агафонова линза, придонная часть еще одного древнего потока.

Маленькими дырочками испещрены многие метры откоса — это поработали здесь мириады пчелиных гнезд.

— Мешают нам, смазывают рисунок, — сетует Альберт, — но не жалят.

И последний, с обрыва взгляд на реку времени, что катит все так же, крутит кружева льдин.

Вечером смотрим видеоролик. Знакомые кручи обрамлены летней зеленью; подчален дебаркадер, база экспедиционного отряда; на этом фоне директор Котельничского палеонтологического музея Альберт Хлюпин в своей неизменной бейсболке и рабочей майке выступает перед камерой областного телевидения. В пять лет он начал рисовать динозавров, а в десять ругался латинскими словами и таскал с карьера домой трилобитов. На килограмм выброшенных родителями приносил десяток новых.

В пятнадцать показал коллекцию палеонтологам, те забрали лучшее, а самого юного искателя отослали восвояси. Он обиделся, но палеонтологию не забросил: копал шесть лет с археологами, потом, став профессиональным художником, воспроизводил ящеров в рисунках. А в 90-м узнал, что копают здесь, в Котельниче, и решил съездить на выходные — благо сам почти местный, из Кирово-Чепецка. Нашел на раскопках две рваные палатки и двух бородачей. И остался с ними.

И следом другой фильм: хлюпинцы выносят из разгромленного музея скелет парейазавра. Стаскивают по лестнице ящик со стеклянной крышкой — как гроб.А в разговоре всплывает сюжет покруче.

Многих из грабителей с, так сказать, «палеонтологическим уклоном» Альберт знает в лицо — встречал в коридорах МГУ, когда слушал там курс, а потом в Палеонтологическом институте, где стажировался. И нестрого их судит — надо же людям существовать. Только помнит до сих пор ту изощренную, сладостную жестокость, с какой они измолотили «Старика» — самого крупного из найденных парейазавров.

Была погоня за ГАЗ-66: Алик выехал с природоохраной на «бобике». Грузовик остановили, перегородив дорогу своей машиной. Взяли семь человек — и отпустили. Предупредили. Не наказать никак. И вместо лучшего за все времена, вместо 2,5-метрового, видимо, очень старого животного, а может, даже и другого вида, — вместо скелета, который нашли и, подготовив трехтонный монолит, только ждали крана, чтобы вывезти, хлюпинцам остались жалкие осколки. Счастье еще, что успели взять череп с конечностями. А «черные» палеонтологи продолжили свой маршрут на просторах родины.

Перенесемся на миг в столицу — на Крымском валу, на ВДНХ, в Измайлово есть необычные «барахолки», где на столиках разложены не куртки с кроссовками, а окаменелости, и торгуют палеонтологической всякой всячиной: купить можно все, даже мороженные куски мяса мамонта. Торговля, понятно, идет по мелочам: трилобит, аммонит — это 5-10 баксов, и крупные люди там не светятся, крупные люди торгуют партиями в тысячи, десятки тысяч трилобитов и аммонитов, которые оборачиваются долларами где-нибудь в Мюнхене. Но столько же, даже больше, принесет всего один скелет крупного позвоночного. Например, парейазавра.

— Обнаруживаем однажды, — вспоминает Алик, — что на обрывах кто-то шарит киркой в шахматном порядке, словно геологи ищут рудное тело. Я пошел с собакой и наткнулся на троих: жрут кашу, а рядом в земле — скелет парейазавра. Они начали копать, оконтурили и ломали голову, как тиснуть такую махину; стали уже пропитывать негодной пропиткой. «Чем занимаетесь?» — спрашиваю. — «Отдыхаем». А рядом кирки, инструмент американский. «Так это не ваше? Могу забрать?» Выдавливают из себя: «Копаем».

— Я предложил убраться. Они откликнулись вяло. Тогда вызвал по рации катер речной милиции. И признались старатели, что на троих, на две недели, получили 10 «лимонов». Это в 94-м то году! «Может, нам штраф заплатить?» — предлагают. Я, шутки ради, брякнул: «Пять миллионов». Они, нехотя: «Ладно». Ничего с них, конечно, не взяли, кроме подписки, что больше так не будут, и посадили на поезд.

— А потом оказывается, — продолжает Алик, — что в том же году кто-то крепко пошарил на севере области и на Малой Двине. А в Москве на одном из рынков появилась красная порода с останками пермских рептилий, по характеру окаменелостей очень похожими на котельничские. И тогда же всплывает скелет парейазавра на лондонском аукционе. Обвиняют сразу нас, но выясняется, что мы ни при чем: его вывезли по поддельным документам, через десятые руки, а мы находим только следы работ в устье реки Моломы — там даже была замечена целая бригада за большой раскопкой. Я видел фотографию этого парейазавра — перед торгами его выставляли в витрине какого-то лондонского универмага, и он, точно, из Котельнича. Начальная цена была 60 тысяч фунтов.

С неохотой рассказывает об этом Алик. Сейчас упорядочен вывоз окаменелостей. Есть закон о недрах. Западные музеи, аукционы предупреждены. Издаются каталоги краденных ископаемых.

Но, увы, и дальше рассказ бежит по тем же рельсам. В 95-м хлюпинцы наткнулись на питерских студентов, которые, несолоно хлебавши в Котельниче, перебрались на Мезень и уволокли лучшие материалы у российско-канадской экспедиции. И в 96-м тоже кто-то прошел ямками-закапушками — через каждые три шага в шахматном порядке — восемнадцать километров котельничских обрывов...

Позади остался котельничский мост, электричка покатила по дамбе над невысокой пойменной порослью, накрытой первым снегом. Пустынен некогда оживленный Транссиб, хмарь за окном и стыло в вагоне. Мы едем с Альбертом в город Киров смотреть выставку экспонатов из Котельнича, расположившуюся в залах областного музея.

— Так каково же главное сокровище вятских обрывов? — спрашиваю. — Парейазавры?

— Не совсем, хотя ценность их вы уже представляете. Вот суминия — редко бывает, чтобы находка, еще до сообщения о ней, путешествовала по миру. Знали: есть такая, встречали разрозненные фрагменты, но полностью смогли представить животное только теперь. А ведь здесь погребено целое сообщество видов, другое подобное есть только в Южной Африке, на плато Карру. но сохранности много худшей. Наши раскопки вообще меняют представления о пермском периоде: обнаружены виды-предки и виды-потомки, — оказывается, они сосуществовали. А главное сокровище — это терацефалы, звероголовые ящеры вроде горгонопса, переходные формы от рептилий к млекопитающим. Можно сказать, недостающее звено. Да, я уверен, — сдержанно добавляет Алик, — в ящиках, на которых мы спим, нас ждут сенсационные находки. Пять препараторов мне нужно, чтобы работали круглый год. Лучше — и днем и ночью.

Так настигает нас подлая проза жизни.

— Что же стало с музеем после того, как вас выжили из ваших трех залов?

— Мы окопались с экспонатами в подвале пятиэтажки, где обитали еще и крысы. Держались до затопления. Сейчас сельская районная власть выделяет нам часть бывшего кинотеатра, будем делать экспозицию там. Район же станет платить нам зарплату.

Значит, надменный город отторг чужаков, а простецкая деревня приняла. Посчитала ископаемые своими. Поняла лучше, оказалась дальновиднее. И слава Богу.

— Алик, палеонтологи бывают верующие?

— Кто как. Один мой знакомый утверждает, что эволюция и есть величайшее, неопровержимое доказательство существования Творца — настолько в ней все избирательно и мудро. Причем, знаете, до сих пор не находят переходных форм между видами, и это, видимо, неслучайно: изменения происходят скачком, всего за несколько поколений. И мутации не есть основа эволюции — роль их однозначно отрицательна.

— Так что же — существует промысел Божий?

Он пожимает плечами.

И мы беседуем еще о прихотях эволюции, которая за 20 миллионов лет, сколько длилась история парейазавров, подрастила этих ящеров до 4 метров — таких находят на Двине, а разрозненные верхнекамские позвонки свидетельствуют о том, что встречались особи и вдвое крупнее! Говорим о странной рогатой рептилии пробурнетии. О том, что, судя по отпечаткам, зверозубые-териодонты имели волосяной покров и, значит, теплую кровь, а, судя по костям таза, детенышей вынашивали в утробе и, наверное, потом как-то о них заботились — мозг их — самый крупный из всех пермских животных. Я узнаю, что терацефалы, видимо, питались суминиями, — находят часто останки рядом, а в окаменелом помете одних находят кости и зубы других. Что австралийский аспирант увез отсюда образцы пород, изучил, и оказалось, не совсем окаменела древняя кость, добрая половина в ней — органика и, значит, в принципе, возможно выделить ДНК. вырастить парк пермского периода!

На маленькую выставку в Кирове экскурсии валят валом, сотрудницы с воодушевлением рассказывают про скелеты, двигаясь от полки к полке, от шкафа к шкафу, как их обучил Альберт. А когда он сам забегает помочь мне со съемкой, то отлавливают его и представляют детям как самый драгоценный экспонат. Ребятня не теряется, спрашивает, динозавры — это всегда занятно, два месяца была в Кирове выставка, уехала, и попросили привезти снова.

Вот воздали и у нас Алику по заслугам. Как в Австралии, где он только что гостил у известнейших профессоров, как в Америке, чье Национальное географическое общество готово поддержать его раскопки. Упрямится только Котельнич, город, которому он подарил музей. Но разве подарил для того лишь, чтобы продолжить свое увлечение и хранить находки? Привозил бы он тогда, выменивал повсюду всевозможные окаменелости — и двинские, и азиатские? Привез бы огромный слепок тираннозавра, по имени Кеша, которого смонтировал так, что раньше западных ученых совершил научное открытие — не волочил ящер хвост по земле, как на всех прежних рисунках, а носил, как балансир, и бегал на задних лапах!

— Как же я могу рассказать об истории планеты только по нескольким фрагментам? — вопрошает он на обратном пути в электричке. — Музей — это прежде всего наука, но это еще и популяризация. В музее человек познает мир и осознает свое место в нем.

Еще ночь, я ложусь третьим с краю на ящики с неоткрытыми сенсациями, размышляя, что это, наверное, и моя жизненная удача, хотя и не такая значительная, как их открытие. А назавтра прощаюсь с ребятами на том же скользком перроне, далеко от старого вокзальчика, перед сваями некогда заложенного нового.

По мнению Алика, перед новым зданием на постаменте, встречая и гостей города, и своих, должен красоваться парейазавр. Котелко-черепной ящер из Котельнича.

Котельнич — Киров

Автор благодарит администрацию Котельничского района за помощь в подготовке очерка.