Жуть-2

Снегири ^{Дмитрий Костюкевич}

Казалось, на улице взлетает что-то большое и упрямое. Воздух комнаты дрожал от громкого мерного гула.

– Да задолбали уже!

Артём отложил книгу, вскочил с дивана и захлопнул окно. Приглушил – самую малость.

Под окнами лежала стройка. За ней, через дорогу, стояла ТЭЦ. Белая густая струя била в грязно-серое небо – опять стравливали пар, или что там они делают? Ну, хоть по ночам прекратили пугать. Артём хорошо помнил, как однажды проснулся от непонятного грохота за окном и долго лежал в липкой темноте, гадая: война? авария? прибытие пришельцев?

Он опёрся руками о подоконник и стоял так; взгляд был злым и беспомощным, как сверло с тупым наконечником. О концертах ТЭЦ писали на новостных порталах: заменили котёл на более мощный, теперь сбрасывают давление, что-то в этом духе – он не вникал. Привыкайте, новосёлы! Родовые схватки микрорайона были в самом разгаре: полгода назад они вытолкнули пятый по счёту дом, из окна которого сейчас смотрел Артём, и принялись за шестой.

Ремонт в своей однушке (двушку оставил Нелли и Маугли) сделал за два месяца; месяц жил на съёмной хате, пока шли черновые работы. Микрорайон ютился на загривке города, дальше – только «железка», руины промзоны да лес.

ТЭЦ голосила. Рёв авиационных двигателей – вот на что это было похоже, только гадские самолёты не улетали, висели над станцией. Прервался, громыхнул с новой силой.

А Маугли шум нравился. Маугли залезал на подоконник и гудел, передразнивая. Сын он увидит послезавтра, в субботу, если только Маугли не засопливит или что-нибудь в духе детсадовских болячек. Артём попытался разобраться в том, что чувствует, думая о предстоящем дне с сыном. Любовь и нежность были какими-то сонными, придавленными житейским хламом.

Небо темнело, загорались фонари. Москитная сетка лоснилась от пыли – проклятие строек. Копируя повадки Маугли, он залез на подоконник с ногами и положил руки на колени. Детям всё интересно: и круглые плафоны, наполненные жёлтым светом, и лампочки в решётчатых клетушках на строительных лесах… Взгляд Артёма остановился на двух рабочих.

Строители сидели на досках третьего яруса, светильник висел на диагональной стяжке – выше и левее. К рамам конструкции вертикально крепились лестницы. Артём вспомнил старую компьютерную игру, в которой человечек бегал по уровням и собирал кирпичики золота. Человечек умел выкапывать ямы, в которых застревали противники. Рабочие на строительных лесах не двигались, будто угодили в одну из таких ям, точнее, в две. Неподвижно сидели на корточках. Артём прищурился – они что, сидят лицом к фасаду? Он не мог разглядеть лиц, хотя бы светлых пятен, которыми кажутся лица на таком расстоянии.

И что они всё-таки там строят? Строительные леса опоясывали не типовую жилую десятиэтажку, а четырёхэтажное здание без окон с внешней стороны. Окна смотрели только во внутренний дворик. На них были решётки. Возвращаясь с работы и проходя мимо высокого забора с навесом из кровельной стали, он часто задавался вопросом о назначении слепого здания. Хотел спросить у отца, но постоянно забывал.

Рабочие не шевелились. Коконы из роб, красные с чёрным. Словно огромные нахохлившиеся снегири. Снегири… хм, а что, забавно. Вот только ничего забавного в двух шарообразных фигурах не было. Когда кто-то, по твоему разумению, должен двигаться, но не двигается… Жутковато было.

Он по-прежнему не мог различить ни голов, ни рук, ни ног. Спят, надвинув на лицо каску? Курят? А почему лицом к утеплителю?

ТЭЦ смолкла, протяжный звук оборвался, словно дыхание мертвеца, – и тогда «снегири» покатились. Зрелище было настолько сюрреалистичным, что он даже не пытался его осмыслить. Открыв рот, смотрел, как большие красно-чёрные шары катятся по доскам, перепрыгивают через металлические перекладины, исчезают за углом здания. Смотрел, словно окно было экраном, внутри которого жила по своим законам реальность компьютерной игры или фантастического фильма.

Артём взял книгу и прошёл в кухню, придвинул стул к кухонной столешнице (стол ещё не выбрал), сел и принялся читать, в напряжённой позе, медленно, перечитывая некоторые места, потому что не улавливал смысл. Сумерки сгустились до черноты. Света единственной лампочки не хватало, и он включил светодиодную ленту под шкафчиком над раковиной. По страницам ползли красноватые тени.

В непривычно глухой тишине, в сумерках сознания, горела мысль: что, к чертям собачьим, я видел?

Что-то…

Что-то прокатилось по доскам. Может быть, комья старой одежды, строительное перекати-поле… Объяснение наверняка до банальности смешно, по-шерлокохолмски элементарно. Просто слишком мало данных для анализа. К тому же было темно…

Он какое-то время прислушивался к звукам улицы. Потом взял книгу и снова стал читать, упорно перелистывая страницы и изумляясь тому, что ещё вчера ему казалось совершенно не страшной, в чём-то даже смешной история о зубастых созданиях, поедающих прошлое.

* * *

Закончил в семь, позже обычного. Сдавали отделами срочный объект (реконструкция порта), чтобы не выходить в субботу.

Артём очень соскучился по сыну, по их бессмысленно-бестолковому (характеристика Нелли) времяпрепровождению. Перспектива провести выходные в одиночестве – на диване перед телевизором – уже не устраивала. Замешаны ли здесь…

Да, да, долбаные «снегири» были очень даже при чём; грёбаный стыд, они испугали его – он сознался в этом самому себе. И закрыл тему. Попытался.

После работы заехал в магазин игрушек. Выбирать подарок для Маугли было здорово: вернулось уютное чувство – предвкушение радости, улыбки сына (до развода он не мог продержаться и недели, чтобы не принести Маугли новую игрушку; Нелли боролась-боролась, да не…) – так что спасибо, «снегири». Спасибо, и ещё раз до свидания.

Артём долго ходил вдоль стеллажей, высматривал, выжидал – поймёт, когда увидит, услышит подсказку: это я! сегодня – это я! И он услышал, и довольный пошёл к кассе, и положил на ленту затянутую в полиэтилен большую коробку.

Со стороны пустыря налетали злые порывы ветра. Над узкой полосой тротуара (всё, что оставила пешеходам стройка) дребезжали листы оцинкованной стали. Артём вёл взглядом по деревянному забору, ладные строганые доски идеально прилегали друг к другу. Артём глянул налево, через дорогу. В промежутках между занозистыми подкосами плыла ТЭЦ. Из раздвоенных на конце, похожих на пароходные труб почти бесшумно – станция не любила быть предсказуемой – валил белый дым. Артём свернул за угол.

На запертых воротах (из толстой вагонки, как и остальной забор) висел огрызок «…АСПОРТ ОБЪЕК…». Артём покачал головой, достал телефон и долго листал журнал вызовов. Давно отцу не звонил, давно. Интересно, как часто будет звонить ему Маугли, когда вырастет?

– Привет, пап.

– Привет. Всё хорошо?

«Относительно чего?» – подумал Артём.

– Порядок.

– Как Маугли?

Отец сразу подхватил прозвище внука: «А что, похож». Мама не приняла: «Клички только у животных. У моего единственного внука имя есть». Но ведь Маугли, Маугли! Тот, что из советского мультика: длинноволосый (Нелли предупредила, что до десяти лет волосы сына – её забота), смуглый, разговорчивый только с животными.

– Хорошо, – поспешил Артём; не хотел про Маугли – слишком близко к разводу и одиночеству. – Пап, ты не…

Отец опередил:

– А ты как?

– И я хорошо. – Улочка клонилась к новостройкам. Навес закончился, ступенчатый забор – нет. Над слепым зданием темнело небо, затхлое и отёчное; сумерки редко к лицу окраинам. – Не в курсе, что у меня тут на Охотничьей хитрое достраивают?

– А подробнее?

– Ну, здание подковой, без окон. На пустыре напротив ТЭЦ.

– Понял. – В голосе отца появился профессиональный интерес: как-никак, больше сорока лет в архитектуре. – Там областной суд новое здание планировал, но в итоге не срослось. Много построили?

– Уже стены утепляют. А кто планировку района делал?

– Столица. Институт градостроительства.

– Ясно. Можешь узнать, по итогу – что и кому? А то каждый вечер прохожу, даже паспорта объекта нет.

– Конечно. В понедельник спрошу у Романыча. Только напомни.

– Добро… Пап, алё?

Артём слышал голос мамы и нетерпеливые ответы отца. Ветер раздул ветровку, будто под ней пряталось ещё одно тело; Артём застегнулся под горло.

– Мама спрашивает, когда Маугли к нам приведёшь?

В отдалении от телефона мама сказала что-то вроде «а то одичает совсем».

– Подожди…

– Что такое? – спросил отец – видимо, что-то почувствовал в его голосе.

Действительно – что?

Артём сделал два шага и резко остановился. Рука с телефоном опустилась к бедру. Он прислушался к тому, что происходило за временным ограждением.

С чего он взял, что там что-то…

Этот звук…

Артём не мог его опознать. Быть может, звуков было несколько, из разных источников – привычные звуки стройки на сильном ветру, и вместе они звучали по-новому, как-то тревожно… имитируя жизнь. Преследование.

Он смотрел на ворота (эти были из профнастила). Через несколько метров пути человека и забора расходились: забор сворачивал направо, Артёму же надо было прямо.

За воротами кто-то стоял. Он, этот кто-то, ещё минуту назад двигался за забором параллельно Артёму… Артёма смущал способ перемещения незнакомца – судя по звуку, тот не шёл, не крался, а именно перемещался неведомым способом, для которого меньше всего подходят ноги.

«Они были круглыми, а стали плоскими, чтобы пролезть в щель под воротами, и теперь…»

Или его всё-таки обманули шелест мусора, теньканье кровельной стали, скрипы строительных лесов и шлепки незакреплённых кабелей?

Зажглись фонари. Один на углу стройки, парочка за спиной, остальные через дорогу – вдоль жилой многоэтажки, мимо которой Артёму предстояло пройти: нырнуть в арку за окнами парикмахерской («СКОРО ОТКРЫТИЕ!»), пересечь детскую площадку, у Департамента охраны свернуть налево, и вот – дом, милый дом (если включить угрюмую иронию).

Ну а пока – ворота, ведущие на странный строительный участок. И чёрное напряжение за ними.

Когда не хватает информации, мозг домысливает увиденное или услышанное. Опираясь на визуальный опыт, тысячи образов из прошлого, достраивает картинку. Включает режим испуганного художника. Так в темноте часто мерещатся чудовища, а в шуме ветра – голодное завывание…

Что он увидит, если ворота распахнутся?

Что он увидит сквозь них, сквозь призму прошлого, сквозь детские страхи?

Артём нервно глянул на пешеходную дорожку вдоль новостройки. Показалось, или фонарей теперь горело меньше? По тротуару кто-то брёл в сторону арки, приземистая мужская фигура, отчего-то смутно знакомая.

Взгляд Артёма вернулся к воротам. Чёртов магнит. Хтоническая тень за стальной обёрткой. В кончиках пальцах покалывало – это было почти приятно. Чувствовать, касаться реальности – пусть и непонятной – растопыренной взмокшей пятернёй…

Кто там может стоять в это время?

Кто-то из рабочих?

«Снегирь».

Артём хмыкнул, подался к воротам, протянул руку, и тут понял, что в ней зажат телефон.

В это мгновение раздался сыпучий звук – с таким звуком щебень, вылетев из форсунки машины-ремонтёра, встречается с дорожной выбоиной, – накатил и жахнул в ворота с той стороны.

От удара створки ворот металлически брякнули, но замок (или засов; Артём был готов додумать даже маховик, как на люках подводной лодки) удержал их вместе. В вертикальную щель на мгновение проник мерцающий серебристый свет – лишь на мгновение.

Сыпучий звук откатился.

Артём не побежал. Не сразу.

Ворота вздрогнули от повторного удара. Артём тоже вздрогнул, слабо, стыдливо; мышцы натянулись от напряжения. Он открыл рот, будто собирался обратиться к тому, кто с разгона бился в ворота. Сказать: «Хватит». Или: «Не останавливайся».

Он ждал третьего удара, но его не последовало.

Ощущение скованности прошло.

Окончательно стемнело, слишком быстро, если кому-то было интересно узнать его мнение. В темноте шелестел тихий голос, низко, у самых ног.

Он медленно опустил взгляд.

В одной руке пакет с подарком, в другой… другая рука была пуста. Он уронил телефон.

Голос шёл из динамика. Его звал – из другого мира – отец.

Артём присел и поднял к уху ракушку с этим тёплым и уютным миром.

– Да, пап… да, нормально… просто показалось.

– Точно всё нормально? – переспросил отец, скорее всего, под нажимом мамы. Артём слышал её голос.

– Ага.

За воротами было тихо.

Он развернулся и побежал. Тихо и не спеша, словно не убегал, а догонял, стараясь скрыть своё приближение. Отец спрашивал о чём-то неважном – он отвечал. Странно, у него даже не сбилось дыхание. Шуршал пакет, коробка билась о бедро.

Сворачивая в арку, он обернулся.

Фонарные столбы на территории стройки (фонари не горели, но угадывались на фоне подсвеченных строительных лесов) напоминали неподвижные чёрные пальцы, которые вылезли из земли и окаменели, чтобы вечно указывать в незнакомое небо. Ветер стих, район затаил дыхание – задыхался.

Артём зашёл в минимаркет на первом этаже соседского дома. Внутри было душно, едва уловимо пахло гнилыми овощами. Артём выбрал вишнёвый сок и шоколадное печенье. У стеллажей достал телефон. Экран треснул, но показывал. Хоть так.

– Привет, молодёжь!

У холодильников с пивом стоял мужчина в безрукавке на голое тело, лысый череп глянцево блестел. Мужчина протягивал руку.

– Здравствуйте, – сказал Артём; знакомые черты и фигура сложились в имя.

Дядя Серёжа – отец одного из старых дворовых товарищей. Правда, «дядей Серёжей» он был для Артёма лет двадцать назад. Артём не помнил (скорее всего, никогда и не знал) отчества мужчины, поэтому кивнул с почтительной полуулыбкой и пожал протянутую руку. Кисть и предплечье дяди Серёжи покрывали бледно-синие наколки.

– Какими судьбами? – спросил дядя Серёжа, не отпуская кисть Артёма.

– Квартиру здесь купил.

– О! В каком?

– В пятом.

– А я в третьем. И Димка мой в четвёртом.

– Знаю. Встретил недавно.

– Ну что, оценил прелести нового района? – Дядя Серёжа наконец отпустил руку Артёма и теперь стоял, глядя снизу вверх, широко расставив локти – не только потому, что прижимал к рёбрам пятилитровый бочонок пива. – Молодых много, семейных, новую жизнь начинают, спокойно, чинно. Не то что в нашем старом дворе, а? Нет этих краснолицых, старости этой маразматичной.

Артём кивнул.

К молодым дядю Серёжу отнести уже не получалось. К семейным тоже – Димка рассказал, что брак родителей рухнул, отец оставил квартиру маме и перебрался поближе к сыну. Начал новую жизнь, но не ту, о которой говорил. Облысел дядя Серёжа после химиотерапии (Димка, похоже, принадлежал к тому типу людей, которые, встретив мало-мальского знакомого, выкладывают всё как на духу).

– То-то, – одобрил дядя Серёжа. Лысый, пожелтевший, усохший «авторитет». – Хорошо тут. Парк, лес недалеко, речка. («Пыль, шум», – подумал Артём). Я места знаю за «железкой»… Сидишь, рыбачишь, дышишь – лепота. Если хочешь, как-нибудь вместе сходим.

«Рыбалка, – подумал Артём, – выбор двух поколений разведённых мужчин».

– Можно, – сказал он. – Как-нибудь.

Жалкое выйдет зрелище… Или наоборот – то, что доктор прописал?

– Мелочь мою случайно не видел? Чёрненький, мохнатенький. – Дядя Серёжа отмерил ладонью от пола не очень серьёзный для животного рост.

– Собаку? – на всякий случай уточнил Артём.

– Ага.

Артём покачал головой.

– Убежал утром. Труба затрубила – а Гиря как рванёт.

Артём подумал о ТЭЦ. Молчит, паскуда, выжидает.

– Ладно, пойду, – сказал он извиняющимся тоном.

– Бывай!

Артём двинулся к кассе.

– Номер мой у Димки возьмёшь! – крикнул дядя Серёжа.

– Добро!

Он расплатился и вышел, пропустив в дверях молодого милиционера (скорее всего из Департамента охраны, они тут постоянно мелькали, особенно в обед; нет вызовов – ковыряем в носу, так это виделось Артёму).

Объявление на подъездной двери сообщало, что с завтрашнего дня на неделю отключат горячую воду. Плановые работы. Ага, как же. Дошумелись, доспускали пар, идиоты. Он ткнул таблеткой в домофон, потянул за ручку, и тогда ТЭЦ нанесла ответный удар.

Шибанула по ушам, прибила рёвом.

Вот теперь Артём вздрогнул по-настоящему.

Небо проткнули огромным прутом, и дыра стала оглушительно всасывать воздух.

– Сука, – процедил он, ныряя в подъезд, и услышал в ушах эхо собственного голоса.

* * *

Сергей Давыдович осмотрелся по сторонам и достал из-за пазухи арматурные кусачки.

Ха, а ведь когда-то его звали Кусач. Глупое, но опасное прозвище. Раз уж на то пошло, оно ему нравилось до сих пор.

Сергей Давыдович по прозвищу Кусач просунул в щель массивные губки болтореза, сжал длинные рукоятки – вторичные рычаги умножили усилие – и перекусил дужку навесного замка. Прозвище надо оправдывать, хоть изредка. Раньше он пользовался зубами – не для того, чтобы справиться с замками, а чтобы объяснить нехорошим людям последствия их нехороших поступков. Один раз вырвал мясистый кусок из щеки, в другой – отхватил мочку. Уважения и понимания резко прибавлялось. Нехорошие люди перестали соваться во двор. Погоняло прижилось.

Был ли он сам хорошим? Не его забота. Для своих он хотел быть правильным, чётким. Кажется, ему удавалось – все эти чёртовы годы, даже когда «своих» рядом не осталось.

Замок упал на подсохшую грязь и вдавился в неё, когда Кусач толкнул калитку. Дверь не открылась до конца, упёрлась в деревянный кабельный барабан, но Кусачу хватило и этого – он протиснулся на территорию стройки.

Он часто вздыхал по девяностым. В девяностые пёрло, в основном с границей – вывезти то, привезти это. Поднялся. Зажили. После кризиса едва хватило, чтобы помочь приженившемуся Димке, сыну, с новой квартирой. А вот чтобы разбежаться с бывшей по своим углам, пришлось продать ордена отца.

С женой всё перекосилось, когда съехал Димка. Или косо-криво было сразу? Он ведь знал, на что шёл, отхватив себе самую симпотную шалаву в районе. Знал до того, как пропал окончательно. Потом была страсть и упрямая поза – исправлю, только моей будет! На время сработало, лет на тридцать (хотя он догадывался, что она иногда подгуливает; сам тоже не был ангелом). Но к разводу привели не только эти тёрки. Сексом там пахло слабо. Потому что любая самая симпотная шалава, даже родившая и воспитавшая твоего сына, со временем превращается в склочную бабу с утяжелившейся кормой. Иногда он ещё видел в ней двадцатилетнюю блондинистую соблазнялку, но чаще – шестнадцатилетнюю, голой сракой на грязном подоконнике, с раздвинутой рогаткой, к которой выстроилась очередь из трёх членов (он стоял последним). А ещё – сорокапятилетнюю, криво размалёванную и пьяную в дым, в машине какого-то чурбана, откуда он вытащил её за волосы в грязный снег…

Он пошёл вперёд, ступая по следам протекторов самосвала. Спрятал кусачки и включил фонарик. Кучи песка отливали красным. Длинные ряды бытовок образовывали коридор, по которому он двинулся. Ещё несколько бытовок стояли отдельно, торцами к забору. Мутные оконца слепо поглядывали на Кусача.

Кусач жил прошлым (после пятидесяти это нормально, ведь так?). Но он не соврал тому пареньку, с которым когда-то водился сын, когда сказал, что ему нравится новый район. Здесь действительно было спокойно и умиротворённо. Ему казалось, что он это заслужил. Видеться с сыном, с внуком. Болтать с продавщицами (он всегда и везде быстро становился своим). Гулять по лесу за «железкой», сидеть с удочкой.

Да, заслужил. За то, что жил честно и прямо и смог привить это сыну. За то, что не раскроил (не покусал, ха) личико своей «благоверной», когда она попросила его что-нибудь решить с совместным сосуществованием, а сделал всё чинно и быстро. За то, что дал под сраку онкологическому грызуну, который намеревался закусать его до смерти…

– Гиря! – позвал Кусач. – Где ты, братишка?

Гиря не отозвался. Впрочем, как можно что-то услышать при таком аккомпанементе? ТЭЦ трубила во все трубы. Но должна же она когда-нибудь замолкнуть?!

Теперь, сворачивая к зданию, Кусач усомнился, что слышал лай Гири. Полчаса назад, за забором. Именно поэтому он отнёс пиво домой и вернулся к калитке с болторезом и фонариком.

Приютить раненую шавку было правильным решением. Как и сейчас – найти (спасти) её.

Он поднял глаза на недострой, опутанный строительными лесами. Какой ушлёпок решил строить дом без окон? Идея на миллион долларов… из «Монополии».

Ему давно не нравилось это здание. Оно оставалось для него серым пятном – он знал про него чуть больше чем ничего. И у кого бы он ни спрашивал, никто не мог дать внятного ответа – что это, для кого?

Здание походило на разомкнутое колодезное кольцо – разрыв вёл во внутренний дворик. Окна выходили только туда, и иногда Кусач смотрел с балкона своей однушки на круги бледного света. Круглые окна, мать их, иллюминаторы – архитектор точно сидел на чём-то тяжёлом.

Фонарик Кусач отключил – хватало сияния полной луны и света прожекторов, запутавшихся в строительных лесах.

Внезапно – когда нутро свыклось с этим звуком – заткнулась ТЭЦ.

– Братишка! Гиря! – Кусач посвистел.

Гиря не отзывался.

Зато кто-то шуршал во дворике.

Кусач пошёл на звук. Подошвы остроносых ботинок ступали по гладким большим плитам с идеально ровными тонкими швами. Хрустел песок, но дворик был избавлен от мусора и остатков стройматериалов. Только на строительных лесах по правую руку лежали раздербаненные упаковки теплоизоляции.

На уровне второго этажа горели красные огоньки. Видеокамеры.

В кармане у Кусача была обычная чёрная балаклава. Если её натянуть и поднять воротник… Кусач криво усмехнулся. Он просто ищет свою собаку. А за сломанный замок, если придётся, ответит. Всё по чесноку.

Во дворике было темно. Никаких переносных светильников; лунный свет лениво стекал по левой стороне внутреннего кольца и будто впитывался в армированный бетон.

Кусач поднял фонарик и поводил по стенам. Он всё больше хмурился.

Не окна. Если только какие-то хитровыдуманные.

Но нет, вряд ли.

Больше похоже на огромные прожекторы. Ага, на вмурованные в стену прожекторы.

Кусач был уверен, что если их все разом зажечь, то лучи сойдутся в центре дворика.

Хрень какая-то…

Гиря выскочил из густой темноты под строительными лесами. Радостно (с нотками пережитого испуга) тявкая, понёсся на него.

– А я за тобой, братишка. – Кусач подхватил пса на руки и дал облизать лицо. – Жрать хочешь?

* * *

Мерный гул сводил с ума. Казалось, он нарастал, заставляя вибрировать все мелкие косточки и хрящики в теле Артёма. Делал бессмысленным и неприятным любое занятие.

Артём выключил телевизор и открыл книгу на закладке, осилил несколько страниц, часто возвращаясь к уже прочитанному, но ускользнувшему. Отложил книгу. Взгляд упал на треснувший экран телефона.

Он стал думать о случае на стройке, о той штуке за воротами (убеждать себя, что это был человек, рабочий, значило нагло врать) – эти мысли казались ему важными, настоящими, интересными.

Он устроился поудобнее и закрыл глаза.

Перед тем как выключить телевизор и попытать счастья с книгой, он давился криминальной хроникой. До криминальной хроники – футболом. Вот какую форму приняло стремление человека вырваться из рутины: спорт и преступления; ах да, ещё мелодрамы. Вот через что осмысливает этот одинокий человек двадцать первого века вопросы бытия и собственное моральное одиночество.

Артём подумал о ритуалах и обрядах, античных трагедиях, гладиаторских боях, индийских танцах – умели ведь раньше! Знали толк в настоящей драме. А потом измельчали, погрязли в убогих поисках. Трухнул от громкого звука – и на том спасибо, встряхнулся немного. А сверху залил телевизионной болтанкой (псевдострастями), чтобы ещё больше жизнь и смерть прочувствовать.

И кто виноват в этом одномерном скучном одиночестве, отчуждении от себя и себе подобных? Вещи, кумиры, идолы… «Вот ваши боги, которые вывели вас из Египта…1»

«Египет… – подумал Артём, а потом: – Человек в синей футболке по-волчьи взбирается на бархан…»

А потом открыл глаза.

Богатство страстей покрывали тонны мелкого песка Аравийской пустыни. Стаи снегирей срывались с оледенелых ветвей и улетали в прошлое или будущее. ТЭЦ безмолвствовала. Как давно? Артём не знал.

* * *

Гиря заскулил. За спиной, отрезая путь, прокатилась тень.

Кусач развернулся.

– Это от них ты прятался? – спросил он пса. – Ну же, братишка, не дрейфь.

В проходе, которым Кусач попал во внутренний дворик, появился громадный шар.

Кусачу удалось разобрать, что представляет собой странный шар – мелкобугристый, словно ком шелухи от семечек, чёрного и красного цветов.

Потом красное пятно скользнуло вниз, через несколько секунд выплыло сверху – ком катился к нему.

Кусач прикинул размеры существа (он не сомневался, что перед ним живое существо): метра полтора в диаметре, плюс-минус.

«Что за долбаная хрень?» – подумал Кусач.

Ком приближался.

Гиря бился на груди, царапая и подвывая. Рукоятки болтореза сползли за резинку куртки.

Кусач попытался найти у существа глаза, но, кроме красного пятна, ничего не видел. Красное пятно казалось складчатым, с грубым рисунком, как у шершавой кожи. Остальное тело было чёрным, неровности напоминали кровяные корочки. Уродливый ком заметно раздувался и сдувался, как кузнечные меха.

Луч фонарика задрожал. Мышцы Гири вибрировали.

Существо сократило расстояние между ними до жалких двух метров.

Что бы это ни было, оно напугало пса, да и его… не оставило равнодушным.

Кусач ухмыльнулся узкой хищной улыбкой.

– Подганиваешь? – спросил он. То ли у существа, то ли у самого себя.

Ком ринулся на него, и Кусач перебросил через него тонко скулящего Гирю, надеясь, что шавка вырвется из ловушки, найдёт под забором ямку (попала же она сюда как-то) и улизнёт.

Существо замерло, подрагивая, будто в замешательстве.

Кусач уронил фонарик, выдернул из-под куртки болторез и поднял к плечу.

– На меня смотри! – приказал он.

Скулёж Гири удалялся. Во дворике остались только человек и круглая хрень.

– Ну?

Уродливый ком откатился назад и медленно закружил вокруг Кусача, с каждым кругом уменьшая радиус. Казалось, что он пританцовывает. Красное пятно смотрело на человека.

А затем распахнулось. Кусач увидел холодное мерцание зубов; зубы располагались в два ряда и были правильной треугольной формы, как египетские пирамиды.

Этого ему хватило.

Он швырнул в существо болторез и побежал к строительным подмостям.

Подпрыгнул, вцепился руками в стальную горизонталь, нашарил ногой диагональную стяжку, оттолкнулся и забрался на дощатый настил. Ком прокатился под ним, подскочил и укусил – красное пятно провалилось внутрь зубастой дыры – воздух там, где мгновение назад висели ноги Кусача.

Кусач стал карабкаться выше.

Конструкция содрогнулась от удара. Заскрипели рамы, раскосы и ограждения.

Он удержался. Подтянулся, забросил ногу на подмосток второго яруса, перевалился всем телом. Лестница была в трёх пролётах, Кусач бросился к ней. Надо попасть на крышу, а там – будет видно.

Сверху упало чудовище.

Проломило доски перед отскочившим назад Кусачом и полетело в темноту. Кусач схватился рукой за стойку и подался вперёд, силясь рассмотреть существо внизу.

И увидел, что охотников стало двое. Два уродливых кома метались у металлических башмаков, вдавленных в опорные доски. Значит, сверху громыхнулся другой… Сколько их всего?

Существо откатилось от лесов, разогналось по дворику и врезалось в раму. Второй ком прыгнул на вертикальную лестницу, вращаясь так быстро, что смог заскочить на настил. Он понёсся по краю, ломая рёбра конструкции.

Подмости затряслись.

Кусач слышал и видел, как рушатся леса; как из стены здания дымными пулями вылетают анкеры; как нетерпеливо ворчат существа; как он теряет опору и падает в колодец луны.

Он перевернулся в воздухе, однако умудрился схватиться обеими руками за трубу – конструкция заваливалась, тряслась и стонала, – повиснуть, тем самым немного замедлив падение. Он поджал ноги, чтобы смягчить удар.

Левый ботинок угодил во что-то мягкое и горячее. Правое колено взорвалось болью. От удара перехватило дух. В позвоночнике щёлкнуло. Кусача вдавило грудью в трубу, остаток рамы или ограждения, который удержал его в полувертикальном положении. Он почувствовал острую боль в рёбрах. На голову сыпалась бетонная крошка.

Но своё состояние волновало его чуть меньше, чем то, во что он угодил левой ногой.

Он посмотрел вниз, откуда разило гнилостным смрадом.

В этом не было ничего правильного.

Кусач увидел ком, и свою ногу в открывающейся и закрывающей пасти, и закричал. Существо не волновал крик. Существо поедало его, делало зубами – мерцающими треугольными зубами – «клац-клац-клац», и человека становилось меньше. Чудовище перекусило его правую ногу – ступня скользнула по кожистой губе-складке и упала на плитку.

Кусач перестал кричать, подбородок ткнулся в грудь, плечи сломались – будто кто-то затаскивал его останки в чашу мясорубки. Он исчез по пояс, потом по грудь, и наконец в прожорливую дыру засосало его мёртвую лысую голову.

Существо чавкнуло, провернулось пастью вниз и сжевало оброненную ступню. Оно издавало низкий сыпучий гул.

Второе существо перемахнуло через обломки рухнувших лесов и понеслось к выходу из дворика.

Гиря юркнула в щель под забором, перебежала через дорогу, развернулась и слезливо залаяла.

* * *

– В рюкзаке сменная одежда, если что. Салфетки. Лекарство от живота – вчера жаловался. И хлеб.

Рюкзак был красно-синим с нашивками из «Рика и Морти». Артём его не помнил. Вещь пробралась в жизнь сына после того, как он ушёл.

– Хлеб? – переспросил он.

– Он хотел покормить уток в парке, – сказала Нелли.

Артём смотрел мимо Нелли на сваленные в тамбуре мешки с плиточным клеем (мешки он видел каждый день, соседей, которые их оставили, – ни разу), и думал об разочаровании. Ты разочаровываешься в этом дне, затем в следующем, затем… В определённый момент разочарование начинает даже доставлять некое странное удовольствие, как вид чего-то огромного и неуправляемого, например карабкающегося на небоскрёб Кинг-Конга.

– Сводишь в парк?

– Конечно. Зайдёшь?

– Нет, побегу, – сказала Нелли, оставаясь в тамбуре, будто переступить порог означало вернуться. – До вечера.

– До вечера.

Артём закрыл дверь и вернулся в зал.

Маугли сидел на ковре и лениво водил пальцем по узору. Затем вскинул голову.

– Па, а хорошо нам было в Египте? – спросил он, будто это по-прежнему имело смысл.

Артём напрягся.

«Человек в синей футболке по-волчьи взбирается на бархан…»

Мысль уже не работала, не бодрила. Инъекции не помогали – выдохлось лекарство. Где найти новое?

– Хорошо, – ответил он и упал на диван. – А у меня для тебя сюрприз.

Артём нащупал за подушкой коробку и протянул Маугли.

– Конструктор! Электронный!

Глаза сына горели. Оно того стоило. Каждый раз оно того стоило. Даже если огонёк истлевал через час или день.

В течение следующих двух часов они собрали светодиодный фонарик, радио, тестер проводимости, цветомузыку и с десяток вариантов звуковых схем и сигнализаций. Маугли был счастлив, Артём вымотан и доволен собой.

Когда он последний раз был счастлив с Нелли? Он знал, с точностью до дня.

Последние пять дней отдыха в Египте, два года назад. После сафари по пустыне, в завершение которого они так сильно перепугались друг за друга, что остаток отпуска жадно глотали каждую минуту, наслаждались жизнью. Встряска перед окончательным затуханием.

Они поиграли ещё немного, затем почаёвничали, после чего Артём залёг с книгой на диване. Маугли потушил свет и молча танцевал под музыкальный канал – чёрный силуэт на фоне экрана.

Артём наблюдал, и в сердце разворачивалось что-то тёплое, крылатое. Он закрыл глаза, но тут же открыл. Ни секунды не упустить, впитать всё до капли. Он не помнил, когда видел что-то более красивое и правильное.

И так ему было хорошо.

* * *

У него – да и у Нелли, два сапога пара, – мало что получалось, чтобы громко, с надрывом. Даже развелись тихо, почти без сцен. Накопили мелочёвку упрёков, безразличия и усталости, и обнаружили себя по разные стороны этого завала. На вершине стоял Маугли и смотрел на них большими непонимающими глазами – напоминал, укорял.

Скучно, обыденно, серо… Будто разучились реагировать, чувствовать; сплошные заторможенные реакции, жизнь после наркоза.

Всё, что его окружало, не дарило радость – высасывало. Его словно положили на полку холодильника с функцией No Frost, которая быстро высушивает продукты, если их не укрыть; его никто не укрыл, а самому на себя было плевать.

Заголосила ТЭЦ. Маугли оторвался от конструктора, к которому вернулся после танцев, и глянул на окно с интересом.

Моргнув, погас телевизор. Запищал бесперебойник.

– Это надолго? – спросил Маугли.

– Не знаю.

Прошлый раз отключили почти на всю ночь. Именно тогда у ТЭЦ прорезался голос.

Артём взял телефон и спросил у поисковика, почему в его городе шумит ТЭЦ и как это связано с перебоями в электроснабжении.

«ТЭЦ пугает горожан: странный гул и авария на подстанции

В ночь с 10 на 11 апреля произошло короткое замыкание на Южной подстанции, а следом аварийное отключение линии электропередач. У жителей нескольких микрорайонов свет пропал на 3—4 часа. В Южном слышался неизвестный шум.

Шум и энергопроблемы оказались связаны. Авария привела к изолированной работе ТЭЦ. Чтобы сбросить нагрузку, на станции стравили излишний пар из тепломеханического оборудования в атмосферу, что сопровождалось сильным гулом».

«…Скорее всего, сбой случился из-за ТЭЦ. Громкий шум – это, вероятно, сброс пара через предохранительные клапаны (шум от барботёров котлов и выпаров деаэратов относительно небольшой). Вообще, уже надоели постоянные перебои и аварии. Почему нельзя навести порядок? И никаких комментариев от сопричастных лиц. Энергетики отмахиваются: плановые реконструкции. Знаем мы эти…»

«…была опубликована официальная версия случившегося. Оказалось, что ни перепады в энергосети, ни гул ТЭЦ не были плановыми. Но все защитные системы сработали штатно, а снабжение потребителей возобновилось…»

Артём стал читать комментарии:

Артём моргнул. Показалось. Не «Заживо снегири» – а «Даже во сне горит». Сгиньте, проклятые, уже мерещитесь!

Артём покачал головой, закрыл страничку и хлопнул по коленям.

– Пошли, прогуляемся!

Маугли кивнул, не поднимая головы (длинные волосы закрывали глаза) и принялся бережно складывать в коробку детали.

Внутри минимаркета было непривычно темно – неподсвеченные холодильники, мёртвые лампы. У кассы стоял молодой милиционер, вчерашний, с жиденькими усиками над оперированной заячьей губой.

– У вас новая обстановка? – шутливо спросил милиционер у кассирши.

– Интимная полутьма, – устало улыбнулась та, молодая, рыжеволосая, миловидная, – этим легко объяснялись частые визиты милиционера в магазин. – У вас карточка или наличка? По карточке не получится, электричества нет.

– Плавали – знаем. Во всём районе не водится.

– Пельмени разморозятся, – вздохнула кассирша.

«Пельмени? Почему не мороженое?» – думал Артём, расплачиваясь за бутылку «спрайта». На месте милиционера с заячьей губой он бы немедленно потянул кассиршу в ЗАГС. Пельмени! Как основательно!

Подходя к стройке, он обернулся на синие скатные крыши жилых домов.

– А что это строят? – спросил Маугли.

– Секретный объект.

– Ух ты! Па, это наше приключение?

– Точно.

Он не собирался заходить внутрь, просто хотел обойти кругом, прочувствовать, поиграть в осторожных сталкеров, но теперь… глядя на приоткрытую калитку…

Дверь во что-то упиралась.

– Дверь заблокирована сломанным боевым роботом, – сказал Артём, – но проход достаточен для проникновения.

– Проникаем на объект, – подхватил Маугли. – На кого охотимся?

«Это будет славная охота. Только после неё не останется ни человечка, ни Каа».

– Ищем упавшую инопланетную капсулу.

Маугли почти сразу наткнулся на строительную каску.

– Я нашёл шлем! Я нашёл шлем!

Они свернули за бытовку со спутниковой антенной на крыше, на углу которой лежала каска, и увидели ещё много таких же – оранжевые и жёлтые скорлупки заполняли приличных размеров яму.

Некоторые каски были треснувшими, виднелись и просто осколки, подбородочные ремни и амортизационные ленты. Артём вспомнил легенду о мастерах, убитых после окончания строительства храма… или их ослепили?

– Па, а можно мне взять одну?

– Нет, Маугли, не трогай!

Они стали обходить здание. Фасад был расчерчен перекладинами строительных лесов. На верхнем ярусе штабелями лежали плиты утеплителя.

Над забором – над районом – поднималась труба ТЭЦ. Станция выжидала. Артём почему-то захотел, чтобы она заглушила его тревожные мысли.

Большую часть вспомогательных конструкций и отходов складировали у забора – покосившаяся будка, напоминающая немощные советские ларьки, деревянные поддоны и ящики, обрезки труб, кабелей, кирпичный бой; между этими завалами и зданием пролегала широкая колея. Внимание Артёма привлекли борозды, продавленные в песке, как намётки будущего защитного рва. Здесь проехал не самосвал или трактор… Он старался не наступать на них.

– А ты знаешь, что зрачки наших глаз постоянно колеблются?

– Что значит «колеблются»? – спросил Маугли.

– Двигаются туда-сюда.

– А зачем?

– Если бы они не двигались, то мы бы не видели неподвижные предметы. Вот эту беседку. Вот эти трансформаторные щиты. Вот эти мусорные контейнеры.

– А что написано на беседке?

– «Место для курения».

– А других людей мы бы видели?

– Только если бы они двигались.

К ногам липли обрывки полиэтилена; ветер прошёлся по козырьку и швырнул в лицо мелкий песок. Жутковато зазвучала тонколистная сталь – точно корабельные снасти в шторм.

Артёму всё больше становилось не по себе. Как тогда, два года назад.

В Аравийской пустыне.

– Возвращаемся, – сказал он.

* * *

Возвращались в кромешной тьме.

Солнце село час назад, пустыня умещалась в свете фар, дальше – ничего. Артём держался за красными огнями едущего впереди квадроцикла. Двигались цепью. Выезжая из бедуинской деревни, Артём заглох – долго искал в темноте ключ, затем кнопку стартера – и теперь плёлся в хвосте.

Камни. Каменный грунт. Каменные гребни. На особо тряских участках начинали болеть рёбра, будто бились друг о друга, что виделось Артёму вполне вероятным. Время от времени он привставал над сиденьем, чтобы разгрузить позвоночник. Пальцы затекали и потели, он периодически их разжимал, оставляя большой палец на курке газа. Шлем Маугли бился ему в кадык.

Держать дистанцию. Не заглохнуть, когда змейка машин притормаживает. Пыль. Красные огни. Белые огни – далеко, там город – почему не приближаются? Когда удавалось поймать скорость колонны, он впадал в странную дрёму наяву – мир в очках переставал казаться реальным, он будто плыл в пыли на красные и белые огни, спал.

– Па, тебе должны права сразу выдать! – крикнул Маугли. Сын упирался руками в бензобак.

– Думаешь?!

– Да!

Так и перекрикивались шлем к шлему, на ходу.

«Не нужны мне права, ничего не надо… – Артём поправил съехавшую арафатку. – Довезти бы, доехать…»

Камни. Красные огни. Белые огни.

Слева на бархан взлетел квадроцикл. Инструктор бросил машину и перемахнул через гребень на четвереньках, словно пёс. Нет, волк. Нет, оборотень. Оттолкнулся руками от песка, бросил тело вперёд – и исчез.

Что случилось?

Кто-то из группы не справился с квадроциклом? Или инструктор? Эти любили показать класс: носились туда-сюда, подрезали, моргали фарами. С инструктором ехала Нелли… Где она сейчас?.. а вдруг… а если…

– Ты маму видел?

– Нет!

Внутри сделалось пусто и холодно, нехорошо сделалось. И мысли разные дурные. «Не думай, рули, довези сына. Даже если что-то случилось – чем поможешь?.. Да ничего не случилось! Не с Нелли!»

Змейка остановилась. Постояли, прокатились по кругу, снова поехали.

Артём не мог избавиться от мысли: надо развернуться, вернуться к бархану, проверить. Похоже, там все инструкторы (уже минут пять никто не пролетал мимо, не провожал взглядом цепь). Мир сузился до движущихся красных огней, до мути в потёртом стекле очков.

Почему останавливались? Что случилось на бархане? Каковы шансы поломать руки-ноги, если на тебя упадёт почти полтонны металла? Если голова в шлеме влетит в камень, выдержит ли шея?

«Пускай это будет не Нелли, Боже, я знаю, нельзя так думать, это гнусно, подло, там же другие люди, но… пускай это будет не Нелли!»

Справа промчался квадроцикл – инструктор в синей футболке и толстая тётка в рыжей кофте. Внутренности Артёма всё больше скукоживались, усыхали, тянули.

Он обернулся на рык мотора и увидел мелькнувшее белое парео вместо платка, цветастую кофточку… Нелли! Вжалась в спину инструктора, помахала… Всё в порядке!

Предательски отлегло, отпустило. Даже подёрнулось в глазах.

Теперь он мог сочувствовать тем, кому неслись на помощь инструкторы. Зная, что с твоей семьёй всё в порядке (ещё половина пути, но всё-таки), – сочувствовать легко. И благодарить неведомые силы.

Но не покидало ощущение угрозы, разлитой в ночи опасности – гид говорила про змей, которые выползают ночью. Теперь, когда пустыня показала свои зубы, поездка перестала быть просто развлечением. Теперь он страшился не только собственной невнимательности, но и самой темноты, камней и песка, этой дикой жёлтой страны и людей. В двенадцать лет его с друзьями избили на речке зэки, избили просто так – этим петухам (зэки с понятиями так бы не поступили) стало скучно пить портвейн, и они зацепились с малолетками. Это перевернуло его мировоззрение. Оказалось, что взрослые могут без причины причинить боль детям. Опасность могла прийти откуда угодно. Например, из туристической пустыни…

Цепочка городских огней стала приближаться.

«Человек в синей футболке по-волчьи взбирается на бархан…» – подумал он, словно хотел начать рассказ. В этой фразе было что-то от первого предложения кинговского цикла про стрелка и Тёмную Башню.

Вскоре показались тёмные абрисы строений. Змейка квадроциклов замедлилась, разбилась на три. Въехали в гаражи.

Он припарковался и заглушил мотор.

Подбежала Нелли, схватила за руку, словно проверяя – реален или нет, прижалась губами к щеке Маугли.

– Как я за вас испугалась! Там квадроцикл через горку перелетел. Все полезли спасать. Меня не пускали, отгоняли. Но я всё равно залезла… Господи, чего только я себе не надумала. Инструкторы вчетвером машину переворачивали, а я глаза закрыла – боялась увидеть, кто под ней… Но не смотреть было ещё страшнее, и я посмотрела.

– Кто перевернулся?

– Муж с женой, из нашего отеля.

– И что с ними?

– Не знаю.

Подошли к гиду. Та отводила глаза: «Всё хорошо…» Люди перешёптывались: «Замять хотят – кому нужна такая реклама?»

Рассадили по микроавтобусам. Выехали за ворота, через несколько минут свернули на трассу и остановились у обочины. Водитель и гид вышли в ночь. Погас свет.

* * *

Артём едва не закричал.

Не самый лучший пример для Маугли, который прятался за его спиной и повторял:

– Па, может, пойдём? Па, давай пойдём?

Он приближался – тот, кто испугал сына. Тот, кто поднялся из подвала слепого здания.

Артёму очень хотелось послушать Маугли, даже несмотря на то, что он узнал нацелившегося на калитку человека.

Лицо дяди Серёжи уродовали лиловые бугорки и кровяные язвы. Из-за вздутия, отпочковавшегося от правой ноздри, казалось, что нос разросся на щёку. На лысом темени сидел шишак, скрученный венозный узел. Из глаз дяди Серёжи текли гнойные слёзы. А руки, его чёрные руки…

Артём не был специалистом, но это выглядело очень скверно. Как те ужасные картинки, если забить в строку поиска «раковые опухоли». Но ведь вчера голова и руки дяди Серёжи были чистыми (не считая татуировок).

Дядя Серёжа что-то промычал, протянул руку к Маугли, но Артём отстранил сына. Попятился вместе с ним.

– С вами всё в порядке?

Ответом был бессмысленный взгляд. Дядя Серёжа направился к калитке – Артёму пришлось снова отступить, чтобы избежать столкновения. Маугли прижался к его ноге.

Причина столь скоропостижного появления опухолей и язв не была единственным вопросом. Следом шёл: «Что дядя Серёжа делал на стройке?» А замыкал: «Почему на нём строительная роба?»

– Вам помочь?

Дядя Серёжа снова никак не отреагировал. Медленно, но без характерных шатаний, пошёл вдоль забора. Кажется, ему не нужна была помощь. Во всяком случае, сопровождение по адресу прописки (Артём сомневался, что дядя Серёжа пьян или обдолбан; может, на обезболивающих?), а что до врачебной помощи…

Он достал телефон и нашёл номер Димки. Они обменялись телефонами во время случайной встречи, когда Димка выложил ему всё про ремиссию и развод отца.

Дядя Серёжа пропустил поворот к дому, но через несколько метров остановился, постоял неподвижно и сдал назад.

У Артёма отвисла челюсть.

Дядя Серёжа двигался спиной вперёд, вытянув шею влево и повернув голову, – будто парковал машину, выглядывая в открытое окно. Напротив пешеходного перехода он остановился, развернулся и перешёл дорогу.

– Алё! Да?

Артём понял, что прижимает телефон к уху, а в динамике звучит голос Димки.

– Димон, тут такое дело… – На заднем фоне голосил младенец. – Твой отец…

Артём рассказал, в общих чертах. У Димки было своё объяснение: «Надрался опять, и рылом в грязь» – Димка хихикнул. «Спасибо, выбегу встречу».

Было похоже, что Димка испытывает облегчение ввиду возможности покинуть квартиру, в которой надрывается его сын или дочь. Но вряд ли это облегчение продлится долго – потому что на лице дяди Серёжи была не грязь.

Артём спрятал телефон и взял Маугли за руку.

– Па, это кто?

– Один знакомый.

– Ему плохо.

– Похоже на то. Ладно, пойдём домой.

– А классное у нас приключение на стройке было?

– Ещё какое.

«И оно не закончилось».

С этой стройкой было что-то не так, очень сильно не так (и какого чёрта он потащил туда ребёнка? чтобы доказать самому себе, что не боится? у него был ответ, который понравился бы древним римлянам), но всё, что Артём смог придумать – это уйти подальше.

Жаль, не так далеко, как хотелось бы.

* * *

Автобус свернул на трассу и остановился у обочины. Гид, сидящий рядом с водителем, недолго разговаривал по телефону по-арабски, потом кивнул водителю и открыл дверцу. Водитель тоже вышел. Хлопнули дверцы, в салоне погас свет.

Прошла минута, пять минут, больше.

За это время по трассе не проехал ни один автомобиль.

А потом на крышу и лобовое стекло начал сыпаться песок.

«Человек в синей футболке по-волчьи взбирается на бархан…» Артём на секунду зажмурился, отгоняя образ. Открыл глаза – в темноте салона горели только зелёные и красные огоньки на панели трансферного автобуса. Не освещали – угрожали, как глаза неведомых тварей в кромешной тьме.

Песок полностью застлал окна и продолжал сыпаться, но пассажиров это как будто не беспокоило… Был ли кто-то ещё в этой тьме с зелёными и красными глазами? Артём боялся протянуть руку, чтобы найти руку сына или Нелли, потому что был уверен, что не найдёт ничего, кроме пустоты.

Или песка.

Или…

Он очень любил сына, но в этой темноте не было места любви. Она высасывала всё, оставляя лишь страх.

«Человек в синей футболке по-волчьи…»

А потом на крышу автобуса кто-то упал… запрыгнул – сначала передние лапы, затем задние – и закричал…

Артём дёрнулся во сне и открыл глаза.

Нечеловеческий крик той твари, что запрыгнула на крышу автобуса, оказался гулом ТЭЦ.

Сквозь гул пытался пробиться звонок домашнего телефона. Переносная трубка лежала на подоконнике – вчера вечером Нелли отчитывала его за поход на стройку («Эх, Маугли, Маугли, сдал отца»). Артём протянул руку, но не дотянулся. Пришлось вставать с кровати.

Не успел он нажать на «ответ», как голос Маугли сообщил:

– Па, мне сон страшный приснился! Там ты был… плохой.

– Злой?

– Нет. Плохой.

– Что-то плохое делал? Пугал тебя?

– Мы гуляли по стройке. Я шёл, шёл и случайно провалился в дыру. Там такая дыра… А ты не помог мне, пошёл дальше. А я звал: папа! Папа!

– Ну, это был не я.

– Ты был!

– Это ведь сон. Просто похожий на меня образ. Но ты ведь знаешь, что я бы никогда так не поступил. Сам бы в дыре остался, но тебя спас.

– А я сам спасся! Знаешь как?

– Как?

– Самолёт низко пролетал, я схватился и долетел до дома.

– Прямо спецназовец.

– А знаешь, что я делаю, когда плохие сны снятся?

– Что?

– Просыпаюсь!

«И я тоже», – подумал Артём, плетясь на кухню.

Трубку взяла Нелли. «И за ночные кошмары сейчас получу…» Но Нелли спросила, может ли он сегодня вечером забрать Маугли. «На ночь?» – «Да, на ночь». – «Что-то случилось?» – «Нет, просто приезжает Танька… Помнишь Таньку? Моя одноклассница, в Эмиратах третий год работает». – «Понял. Хорошо».

Он кинул трубку рядом с мойкой, поставил на огонь чайник (на дисплее духового шкафа значилось «11:04»), почистил зубы, вернулся на кухню со смартфоном, упал на стул и стал копаться в Сети.

Что там писали про радиацию? При чём здесь радиация?

«А радиация при всём…»

Артём выключил чайник, сыпанул в заварник зелёный с манго, залил кипятком и вернулся к телефону.

«…общественность уверяют, что радиации в новом микрорайоне, строительство которого ведёт компания «Криттерс-Херек», нет.

Перевалкой радиоактивной урановой руды более полувека назад занимались военнослужащие. Тогда это место называлось «Объект 603». Урановую руду везли через Польшу с чехословацких рудников. На «Объекте 603» её перегружали (из-за разной ширины колеи) и отправляли на советские обогатительные заводы. С открытых платформ уран сыпался на землю, платформы обмывали.

В 2002 году лакомый кусочек земли решили вернуть под застройку. В 2005 году была выполнена дезактивация объекта: загрязнённый грунт (содержание радона превышало фоновый уровень в сотни раз) и опасный мусор вывезли. На этом процедура санации завершилась. Однако главный санитарный врач области уверяет, что сейчас фон нормальный, ссылаясь на точки замера по строительной площадке».

«Чернобыль пережили, – подумал Артём, – и это переварим, так?»

«Независимые экологи бьют тревогу. Несмотря на то, что „Объект 603“ по-прежнему опасен для города, на пустырях возводятся офисные и жилые здания. Здесь живут, гуляют с детьми. По мнению экологов, радиоактивная пыль могла разноситься ветром. Карта замеров, сделанная Институтом радиологии, показала аномальные зоны повышенного радиационного фона, самое большое пятно расположено…»

Прихлёбывая чай, Артём стоял у окна и смотрел на слепое здание. Потом на ТЭЦ. Потом снова на слепое здание.

На экране телефона возле «Отец» плясала зелёная трубка.

– Привет, пап, – сказал Артём.

– Привет. Я тут Романыча в городе встретил. По твоей просьбе…

– Ага. Па, а ты знал, что у нас в городе урановую руду грузили?

– …сейчас трубку дам, сам расскажет.

Вопрос Артёма повис в воздухе – трубка перекочёвывала к Романычу, главному инженеру проектной организации, в которой работал отец. Впрочем, конечно, отец знал. Артём понял, что и до него что-то доходило, долетало – про урановую свалку, про остаточную радиацию. Только тогда он жил на другом конце города.

– Артём, приветствую!

– Здравствуйте, Валентин Романович. Я отца про здание странное пытал…

– Да, да, в курсе. Тёмное дело с этим зданием.

Артёма это не удивило.

– Проект детальной планировки микрорайона столица разрабатывала, по всем сооружениям ясность была, а по этому – пустой контур. Первый раз такое от «градостроителей» вижу.

– Хм.

– Дальше – больше. Архитектуру другая контора делала, а нам на подряде отопление и автоматику скинули, всё, кроме техподполья. Сплошные вытяжки и кондёры мультизональные, как в хирургии. А на экспликациях половина помещений без названий, одни номера. Какой-то военный – выправку под пиджаком не спрячешь – через день в институт хаживал, техзадания менял, нервничал… Такие пироги.

– Ещё те, с грибами. Спасибо большое за информацию.

– Не за что. Так ты сейчас рядом обитаешь? И что там, непонятно?

Артём уже был в прихожей.

– Попробую узнать.

* * *

Дима не хотел возвращаться к отцу в комнату. Коридор, дверь, едва уловимый запах разложения. Нет, не хотел – и не только из-за того, что покрывало кожу отца, что было у него под кожей.

Дима перестал раскачиваться на табуретке, встал и подошёл к мойке. Слева стоял полный фильтр-кувшин, но он долго пил из-под крана. «Подхватишь какую-нибудь гадость». Он поперхнулся и завернул кран.

В коридоре лежал большой мусорный мешок с грязной строительной робой, в которой отец вернулся домой. Вернулся таким. Дима выставил мешок в тамбур.

Дима не знал, кому позвонить, с кем разделить страх и непонимание. Санитаров отец даже не пустил на порог (тогда он ещё не научился говорить, только размахивал руками и мычал). Мать не брала трубку, зато каждые полчаса звонила Маша – не осталось чистых пелёнок, Даник кричит… Как будто у него недостаточно болела голова.

Дима заглянул в комнату. Отец лежал поперёк разложенного дивана, лицом к потолку, глаза открыты, правый наполовину скрылся под чёрным наростом.

Дима прикрыл дверь и прошёл на кухню.

В пенале, где прятался газовый счётчик, лежала пачка сигарет и коробок спичек.

Дима не курил с тринадцати лет, когда отец поймал его с сигаретой за кочегаркой. «Объяснишь, почему тебе надо курить – разрешу».

Дима не смог.

Даже не пытался.

Он уронил лицо в ладони и заплакал.

Часы над угловым диванчиком показывали два часа ночи.

Отец заговорил поздним вечером. Словно до этого вспоминал, как это делать – наблюдал за сыном, учился у телевизора. «Скорая» уехала ни с чем.

Как случилось так, что болезнь вернулась? В один день, миг… Как такое возможно?

– Что-то пошло не так… – были «первые» слова отца, – но они научатся, исправят… так, Димка?

А потом:

– Собрали неправильно.

Позже:

– Они так знакомятся. Познают нас…

Дима устроился в кресле в углу зала-спальни и закрыл глаза.

Ему удалось. За закрытыми веками прошло четыре часа.

Он проснулся оттого, что отец стоял на разложенном диване и скрёб ногтями под потолочным плинтусом.

– Они не только там перемешали… они здесь перемешали… – бормотал отец. – И что-то от себя добавили… свои воспоминания, мысли… Этого ведь не было со мной, так, Димка? Димка… – шептал он, сцарапывая обои. Кожа на затылке растрескалась, шею покрывали кровяные язвы. – Зачем я это вижу?.. Они постоянно идут через миры… осматриваются и идут… Они заразили меня этим движением… Чёрная слизь, след из чёрной слизи… Димка, Димка, зачем?

И бился головой – фиолетовыми шишками и узелками – о стену.

– Отец, не надо. Ну сядь же!

– Они идут… идут к ядру… чёрная слизь… Ты поползёшь за мной… Если сорвусь я, доползёшь ты…

Отец говорил и говорил – точнее, бредил и бредил. Дима пытался его успокоить. Когда терпение иссякло, он закричал, просто закричал в потолок комнаты и, выбежав в коридор, схватил телефонную трубку.

Набрал номер «скорой» с твёрдым намерением в этот раз способствовать санитарам в сопровождении отца в машину… а потом – куда? В больницу? В дурку? Пока шли гудки, в голову пробрались (призванные словами отца) кадры из научно-познавательной программы, которую он смотрел вчера вечером.

Времени было за полночь, в спальне стояла хрупкая тишина, Дима лежал перед телевизором, готовый в любой момент среагировать на плач сына. На экране вдоль длинной струны плыл, будто наполненный гелием, бугристый шар. Его тянули за собой две гадкие ножки, поделки из мясного фарша. Ножки ступали по струне, третья болталась сзади, её шар использовал, когда натыкался на препятствие – отступал, проворачивался относительно струны и продолжал путь.

Вирус. Настырный бездушный вирус.

Единственная цель которого – проникнуть в ядро человеческой клетки и изменить её. Превратить клетку в пустыню, уже ничем не напоминающую гармоничный мир.

Сделать мёртвой и заразной.

* * *

Стекло звонко осыпалось внутрь бытовки. Артём прошёл к следующей, примерился и ударил обломком доски. Окно лопнуло.

«Получи, гадина! Это ведь тоже твои окна, твоих прихвостней!»

Он выбросил доску и спустился к двери в подвал, надеясь, что та окажется заперта и эта растянувшаяся бравада закончится аргументом «Я попытался».

Дверь была открыта, причём без следов взлома (у калитки он нашёл срезанный замок). Этим путём поднялся на поверхность дядя Серёжа.

За дверью протянулся узкий пустой коридор. Артём упёрся фонариком в гладкую стену, чиркнул по скобам металлической лестницы, которая спускалась вниз. Он сглотнул, уши заложило.

Он поискал выключатель.

Посередине потолка зажёгся пунктир белых огней.

– Ладно, – сказал Артём. – Будь по-твоему.

Слепое здание согласилось.

* * *

– Дежурка кричит! – позвал сидящий за рулём младший сержант Вазов.

Сержант Маринка застегнул ремень, сплюнул бычок и выбрался из-за высоких сорняков, окруживших трансформаторную будку.

– Так ответь!

– Ты старший.

«Вот упырь», – незлобно подумал Маринка, сунулся в открытое окно и взял тангенту.

Оперативный дежурный повторял позывной.

– Три-шесть-пять на связи, – сказал Маринка. Вазов баловался с липучкой бронежилета, его длинное лицо имело скучающее выражение.

– Подскочи на… – Дежурный назвал адрес. – Там окна бьют.

– Понял.

Совсем рядом. Хотя чего удивляться. Будь иначе – их бы не дёрнули с места отстоя. Милиционеры из Департамента охраны не входили в состав районных отделов. Их забота – срабатывание сигнализации вверенных Департаменту объектов и вдавленные в панель кнопки экстренного вызова. Места отстоя, где автомобили охраны мариновались в ожидании вызова, располагались по углам и в центре условного квадрата-района. Кто-то сообщил о побитых стёклах, оперативный дежурный глянул на расстановку сил и средств и крикнул в рацию ближайшему к месту происшествия наряду. Группа задержания №5, решайте ситуацию.

Маринка забрался в машину, захлопнул дверь и потянулся на заднее сиденье за шлемом и бронежилетом. Вазов завёл мотор и выехал с парковки.

На другом берегу замусоренной речушки высилась наполовину красная, наполовину красно-белая громадина, с лестницами и кольцами площадок – фамильная черта всех ТЭЦ. Автомобиль вырулил на мост.

– Какой он сказал адрес? – спросил Вазов. – Это же стройка.

– Ну.

– Ты видел это здание? Где там окна бить?

– Может, внутри, – пожал плечами Маринка.

Рация ожила оперативкой:

– Внимание нарядам! Ушёл из дома Боровский Сергей Давыдович. Возраст пятьдесят пять лет. Проживает по адресу…

– Кучно сегодня бьёт, – присвистнул Вазов. – Всё в районе ТЭЦ.

«Дом с минимаркетом, – подумал Маринка, – в котором работает Таня».

– …Местоположение неизвестно.

– Что у тебя с малой? – будто прочитав его мысли, спросил Вазов.

– С какой? – притворился сержант Маринка.

– С рыжей.

– Ничего. Болтаем.

– Блин, мужик, у тебя автомат есть и шлем вон какой большой, а ты всё только болтаешь… – Вазов хохотнул. – Её хоть не Марина зовут?

– Отвянь.

Говорить о Диане не хотелось. Вчера вечером Диану встретил после работы какой-то субтильный типчик: чмокнул в щёку, взял за руку. А Маринка, прячась в тени трансформаторной будки, медленно отрывал белые лепестки и бросал под ноги. На душе сержанта было пусто и гулко.

Вазов затормозил перед воротами с огрызком «…АСПОРТ ОБЪЕК…» и распахнул дверцу.

– Автомат не забудь.

Маринка не ответил. Почти привык к шуткам Вазова. Да инатерпелся из-за фамилии, даже хотел сменить, так допекли в учебке.

Ворота оказались закрыты.

Как и другие, в конце забора.

– Ответственного, как я понимаю, искать бесполезно. – Маринка задрал голову на здание. – Ну что, вскрываем?

– Погодь, тут ещё одна дверь есть.

Они объехали стройку по восточной стороне и остановились в тени приземистых, ветхих, ещё совковых складов. На обшарпанной стене висел новенький рекламный щит – жителей микрорайона заманивали в парикмахерский салон.

– Усики не надо подровнять? – спросил Вазов.

Маринка подошёл к калитке.

– Открыто. – Старший сержант опустил щиток шлема и разложил приклад автомата. За калиткой, скорее всего, ничего серьёзного (подростки пошалили да сделали ноги), но правила никто не отменял. Автомат он, впрочем, оставил висеть в походном положении.

Солнце было высоко, но почти не грело. Милиционеры пошли по периметру, заглянули во внутренний дворик.

– Это что за окна такие? – задрав голову, спросил Вазов.

– Походу не окна, а прожекторы.

– Чудны дела твои…

– Кажется, я знаю, где звенело, – перебил Маринка.

Заканчивая обход, они вышли к шеренгам бытовок. Стёкла были разбиты как минимум в двух.

– Давай с той стороны, а я внутри посмотрю.

Вазов кивнул. Щиток он так и не опустил.

В группу задержания Вазов попал полгода назад, до этого патрулировал мемориальный комплекс. Нормальный мужик, несмотря на бескостный язык. Дома у него подрастали близняшки. Жена работала в городской больнице и вечно сватала Маринка подруг. «Главное, не пациенток», – предупреждал Маринка.

Бытовка стояла впритык к зданию, за спуском в подвал. Маринка заметил, что дверь в подвал приоткрыта, но решил сначала проверить бытовку.

Не заперта.

Он вошёл. Стол, стул, стеллажи с инструментами и груда заскорузлого тряпья под окошком, присыпанная битым стеклом.

Маринка не к месту вспомнил – такие воспоминания всегда не к месту, – как, работая на маршруте, искал с кинологом пропавшую учительницу. Собака привела к кромке воды. В речке нашли человеческие пальцы. Прочесали кустарник – обнаружили тело. Лицо учительницы…

Груда шевельнулась.

Маринка перехватил автомат за рукоять. Табельным оружием ему приходилось пользоваться только в тире. Медленно подошёл, чтобы проверить.

Если это и была сваленная в кучу одежда, то он не видел отдельных предметов, только – бугристую корку и глубокие трещины, как в высохшей грязи.

От накатившей смрадной волны – резкий тухлый запах – его качнуло назад. Он задел носком ботинка груду (только сейчас осознав, что она напоминает шар), и груда провернулась.

На Маринку смотрело красное пятно.

Секунду или две, а потом прыгнуло вперёд, заглатывая автомат (не снятый с предохранителя) и руки милиционера. Левую огромный шар откусил по локоть, у правой оттяпал кисть.

От неожиданной, безбожной боли Маринка закричал. Ему показалось, что руки облили бензином и подожгли. Из обрубков хлынула кровь. Вместе с этим болевой шок перехватил горло – крик оборвался.

Тварь поглотила его руки.

Кровь попала на щиток, потекла жирными струями. Маринка затряс головой и повалился на спину. Его била крупная судорога.

Он уже ничего не видел из-за крови – собственной крови, которая била в шлем из обрубка его руки, – но оставался в сознании, когда что-то почувствовал… что-то кроме выжигающей боли… новую боль. Шар поедал его ноги. Как будто твари было мало его рук, его рук, которыми он мечтал гладить Танины волосы…

За этой мыслью была темнота.

Вазов снял автомат с предохранителя и разрядил магазин в «зубастика», который с чавканьем пожирал то, что осталось от сержанта Маринкы. Старый сериал ужасов, который он смотрел в юности, всплыл в голове почти сразу. Нажимая на спусковой крючок, Вазов – какая-то его часть – видел катящийся шар из злобных голодных созданий; шар прокатился по человеку, оставив одни косточки.

Цевьё автомата скользнуло в ладони. Магазин опустел.

Верхняя половина Маринкы выпала из алой, широко распахнутой пасти. Бронежилет был пожёван, будто картонный. «Зубастик» одеревенел. Из пулевых отверстий сочилась чёрная жижа. В голове Вазова всё ещё стоял отвратительный сухой хруст, с которым акульи зубы твари перемалывали человеческие кости. Он отступил, когда лужа крови коснулась его ботинок.

И ужаснулся тому, что его мозг по-прежнему был способен искать и находить эти неуместные сравнения.

«Как в той древней игре, – подумал Вазов. – В сучьем пакмане…»

* * *

Железная дверь валялась у колонны, на осколках плитки. Петли сломаны, а сама дверь выглядела точно лист жести, по которому приложились молотом.

Сколько этажей он оставил над головой? Огромная подземная парковка с внедорожником цвета хаки – раз; колоссальный коридор-пандус с зубчатыми рейками вдоль стен – два; коридоры, пронумерованные римскими цифрами, со встроенными снежащими мониторами и дверями без ручек – три; и вот теперь – круглый тамбур, который ведёт в…

Его пустыню.

Вывернутую наизнанку пустыню, в которую он закапывается с головой. Быть может, только так он сможет вернуться… куда? к кому?

Вопросы не имели смысла. Как и цифры вместо названий в экспликации помещений. Какую функцию выполняло это здание? Что напоминало? Почти ничего… какие-то обрывки… стены больниц и офисных зданий… подземные парковки и камеры для временного пребывания заключённых… технологические помещения и перевёрнутые лифтовые шахты… Сколько он спроектировал таких, пустил по штрабам ручейки кабелей, расставил щиты и агрегаты, развёл и подключил датчики…

Восприятие размылось, только одно чувство было чётким – в припорошённых песком, штукатуркой и битым стеклом подвальных ярусах чувствовалась выборочная уборка. Кто-то или что-то убрал… следы человека. Живого или мёртвого.

Артём услышал звук, слабый и скользкий. Звук доносился из помещения, куда некогда вела продавленная, сорванная с петель дверь. Ступая по песку и тёмным засохшим пятнам, он двинулся вперёд. Бетонный пол был исцарапан. Он шагнул в проём.

Помещение было больным.

В дальнем верхнем углу квадратной комнаты висела огромная морщинистая опухоль, отмеченная крестом воспалённых шрамов. От опухоли по стенам и потолку разбегались бурые корни, покрытые красными волдырями и горчичными полосами. В липких полостях шевелились белёсые усики.

Опухоль дышала. Артём не понимал, как нечто столь уродливое может быть живым, как может существовать, сокращаться и расширяться. Врастать в здание – ведь чудовищная аномалия именно это и делала: множила свои безумные клетки, гнездилась сгустками ткани в полостях стен, труб и вентиляционных каналов.

Сквозь армированную плитку из пола торчали согнутые костяные пальцы, словно рёбра рептилии, сгинувшей миллионы лет назад. Участки стен, до которых не добралась зараза, темнели от влажных потёков. По всему потолку светили мощные лампы, некоторые не только через решётчатые кожухи, но и сквозь бурые уплотнения. В углу, по левую руку от Артёма, стояли пластиковые коробки с каким-то тряпьём. Ответ нашёлся быстро: строительные робы.

– Ты ведь меня слышишь? – спросил Артём, преодолевая отвращение.

Разумная опухоль. Мать «снегирей».

Его бархан.

Решится ли он перебраться через гребень, чтобы расплакаться от облечения или изорвать лицо о зазубренные клыки боли?

Он повёл взглядом и увидел красный огонёк видеокамеры. Камера повернулась в чашечке из гниющей массы; несколько белёсых нитей, опутывающих корпус, лопнуло.

Здесь есть люди, работники? Но ведь наблюдать можно и удалённо. Что-то ему подсказывало, что никто в здравом уме не будет сидеть в слепом здании, по соседству с этим.

Он представил обесточенные городские микрорайоны, и свет в круглых окнах странного здания, и ещё больше света, нет, поток чистой энергии, который вливается в сложные установки, намертво прикрученные к бетонному полу подвала, очень глубоко – люди в халатах спускаются на лифте, и наэлектризованное, искрящее поле, как плёнка натянутое на, скажем, вращающийся металлический обруч, и неведомое создание, возможно, шар или принявшее форму шара, которое рвёт «плёнку» с другой стороны этой реальности…

(Или проще представить отравленную радиацией землю, в которой зреет чёрное уплотнение?)

Следом пришли слова «параллельно… перпендикулярно… насквозь…» – от них не так просто было отмахнуться, как Артём ни старался внушить себе, что они не имеют смысла.

Лоб вспотел. Футболка прилипла к телу. Куртка казалась тяжёлой, очень тяжёлой.

Артём оглянулся на тамбур. Он уже был готов повернуть назад, как вдруг опухоль издала хлюпающий звук. Воспалённое перекрестие раскрылось. Из брюха опухоли, обласканное воспалённой кромкой лепестков-губ, вывалилось человеческое тело.

Артём ошибся. Опухоль не рожала «снегирей».

Опухоль выблёвывала людей.

Мужчина был голый, покрытый жирной бледно-зелёной слизью. Он казался мёртвым. Артём не мог долго смотреть на его лицо. Его верхняя губа делилась пополам, расщелина поднималась к носовой полости – и не останавливалась. Красная трещина пробегала между неподвижными мутными глазами. Лицо мужчины словно рассекли мачете.

Охваченный ужасом, Артём понял, кто лежит на полу в луже слизи.

Молодой милиционер из «охранки». Опухоль что-то сделала с его заячьей губой…

Артёму показалось, что глаза милиционера шевельнулись. Он не смог этого вынести.

Бросился в тамбур, оттуда по лестнице наверх. В щелях между металлическими ступенями он различил большое круглое пятно.

«Снегирь» укатился в темноту.

Артём преодолел два пролёта, остановился, и его вырвало.

В конце коридора прокатился – то сморщиваясь, то расширяясь – другой «снегирь».

Артём бегом устремился в противоположную сторону. Этих созданий надо уничтожить; но – как? Он представлял, как «снегири» набираются смелости и расползаются по городу, пожирают прохожих, а разумная опухоль в подвале… что?.. выблёвывает переваренное «снегирями»? Как это работает – как грёбаный телепорт? В мозгу мелькали хаотичные образы. Покрытое шишками и язвами лицо дяди Серёжи. Разорванное пополам лицо молодого милиционера… Телепорт, который ещё не разобрался с параметрами передаваемых объектов… который размешивает по телу тлеющие очаги раковых клеток… который…

Но ведь так не бывает. Из военных лабораторий и чего-то в этом роде не сбегают чуждые этому миру существа. Не лакомятся аборигенами. Не воссоздают их копии.

Почему нет?

На этот вопрос у него не было ответа.

Вверх, вверх.

В затенении слева, за внедорожником, шевельнулась какая-то фигура. Выкатилась, стала приближаться. Раскрылась огромной зубастой пастью.

Артём привалился к колонне.

Закрыл глаза, воскрешая в памяти предпоследнюю прогулку с сыном. Маугли познакомился в парке с белобрысым мальчиком, а Артём ходит с папой мальчика следом – чужие, и в то же время не совсем незнакомые люди, скреплённые этим приступом дружбы их детей. Больше всего на свете ему нравилось смотреть, как сын играет с другими детьми, радуется, смеётся. Маленький акт волшебства, горячего сердца.

– Ну, давай…

«Снегирь» остановился.

– Передумал?

Он махнул рукой и пошёл к выходу.

На стройке суетились люди в военной форме. Многие были в противогазах. Один возился с матово-чёрным чемоданчиком, из которого тянулись разноцветные провода. Часть забора отсутствовала, Артём не нашёл пролёта с калиткой. В воздухе висел запах гари. У бытовок стоял странный грузовик с закрытым пирамидальным кузовом – тёмно-зелёный, угрюмый, с решётками на окнах; на жёлто-красном опознавательном знаке было замазано слово «ЛЮДИ».

Высокий человек в противогазе схватил Артёма за рукав и толкнул к грузовику. Но тот, что стоял у кабины, сутулый и горбоносый, был занят прибором, похожим на телевизор. Он выругался в балаклаву и постучал прибором по ребру ладони.

Остальные просто не обращали на Артёма внимания.

Он вывалился в распахнутые настежь ворота, едва не попал под колёса маленького чёрного танка, который почему-то направлял орудие на ТЭЦ, вжал голову в плечи, когда станция грянула испуганным гулом, и побежал.

Его не окрикнули, не попытались остановить. Артём испытал облегчение, что не надо никуда звонить, никого вызывать – военные уже на месте, разберутся.

Начался дождь. На парковке супермаркета скучали таксисты.

Уже в машине, на полпути к Маугли, ему внезапно стало страшно – он медленно опустил глаза и осмотрел себя, ожидая увидеть чёрно-красную строительную робу.

Джинсы, ветровка, мокрая от пота футболка. Он ощупал – для верности. Закрыл глаза и тяжело вздохнул. Затем опустил стекло, чтобы капли дождя падали на лицо.

Маугли бросился ему на шею. Волосы сына пахли яблоком.

– Оставайся здесь, я наготовила, – сказала Нелли, уже нарядная, с причёской.

Он согласился. Согласиться было легко.

* * *

Горела ТЭЦ – на другом конце города, в его воображении. Он видел это.

Несмотря на пережитый кошмар – или, скорее, благодаря пережитому кошмару – он чувствовал эйфорию. Жизнь чувствовал! Да, был и страх, липкий и комковатый, но Артём использовал этот сгусток как батарейку – стимулировал нервные окончания, реанимировал ощущение собственного «я». А ведь почти потерял, истёрся, обезличился…

Горела ТЭЦ. Это было не только видение, но и мысль. Мысль-заноза.

Что она значит?!

Он неожиданно понял. «Даже во сне горит». Комментарий в Интернете. Найти ту девушку или женщину, у которой бабушка была ведуньей… может, она…

«Глупость, какая глупость».

«Снегирь» не тронул его на подземной парковке, потому что на какое-то время пустота внутри него отступила, изгнанная воспоминаниями о сыне или уродливым азартом выживания – и «снегирю» это не понравилось. Они хотели другого. Они питались другим.

Одиночеством? Безразличием? Покорностью?

За окном поднималось, наползало что-то огромное, шарообразное, чёрное; катилось, проворачиваясь красным.

«Радиация, эксперименты… как же… Мы сами их приманили, пустотой внутри нас. Новый район, молодые, отстранённые, пустые… пузырьки газа в мутной жидкости, и хорошо если внутри семьи, а то ведь и по отдельности пузыримся…»

– Не отдам, – сказал он, – больше ни капли.

– Что, папа?

– Ничего. Танцуй, пожалуйста, танцуй.

Маугли выключил свет. В тёмной комнате горел экран телевизора. За окном, на другом конце города, горела ТЭЦ, горело слепое здание, пламя проворачивалось, шуршало, росло, но Артём смотрел на Маугли, только на танцующего Маугли, на него одного, отвлекаясь лишь на мысль (они не увидят, если мы будем счастливы, нас не увидят), которую тут же растоптал, размазал, а может, мысль ушла сама, потому что была правильной и кроткой, и ничего не осталось, кроме танцующего в мерцающей темноте сына – и так это было хорошо.