Жуть-2

Семья ^{Максим Кабир}

Пётр Иванович Коренев перевернулся на бок, и потому, как сползла с его живота и шлёпнулась на пол книга, понял, что задремал, читая. Ворча, он приоткрыл веки. За окнами смеркалось. Знакомая на зубок комната погрузилась в полутьму, предметы проросли чернильными тенями. Дом они супругой купили в семидесятых – это была её мечта, обитать в городе, но иметь свой виноградник и огород. Детей бог им не дал – живчики бракованные. После смерти Ларисы в восемьдесят восьмом Пётр Иванович жил один, и покуда справлялся. Всё делал сам, и на кухне, и в саду, насколько позволяли суставы. С сорняком боролся. Зарядка, ходьба… Он презирал вечно ноющих ровесников, не заводил бесед в трамвае и докторам без надобности не плакался про болячки. И, по правде говоря, лелеял своё одиночество, тишину, книги, привычный уклад жизни.

Он поднялся с кровати, кряхтя. Взял оброненный том – «Железный поток» Серафимовича, вот отчего ему снилась красная конница, будёновки и сабли. Положил книгу на тумбу, рядом со стаканом. Вставная челюсть из стакана перекочевала в рот. Почавкал, зевнул. Расслабленный ото сна мозг подыскивал занятия на вечер. Взор блуждал по книжным полкам, лобастому телевизору, старой, но надёжной мебели. Сфокусировался на цветочном орнаменте обоев. И сердце подпрыгнуло в груди Коренева. За стеной кто-то был.

В свои семьдесят четыре он мучился коленями и желудком, а порой – не очень часто – память шалила. Признаться, лицо Ларисы он не забыл лишь благодаря фотографии на серванте, но там был анфас, а профиль жены съело жестокое время.

Жаль, они ни разу не фотографировались вместе.

Да, Коренев отдавал себе отчёт в том, что ежедневно сыпется мелким песочком, но на слух он никогда не пенял. А слух подсказывал, что по кухне, по его кухне, кто-то ходит, шуршит и поскрипывает ящиками.

«Чёрт, – подумал Пётр Иванович, – чёрт».

Он надел тапочки. Медленно двинулся к дверному проёму. Казалось, тело издаёт столько шума, что слышно ближайшим соседям. Но у него не было ближайших соседей – те, что жили справа, съехали зимой, а хибару слева выкупили и снесли во имя перманентного возведения безвкусного особняка. И он шёл, треща хворостом костей, и тапочки с оглушительным хлюпаньем отклеивались от пяток и заново к ним прилипали.

Но некто за стеной звучал ещё громче. Вот он кашлянул. Вот звякнул дверцей духовки. Он не таился и это пугало больше всего.

Коренев вытер пот. Припал к косяку. Украдкой заглянул на кухню. И тут же одёрнулся. Сердце опасно колотилось о рёбра.

У обеденного стола, вполоборота к Петру Ивановичу, стоял человек. И в руке он сжимал нож для резки овощей.

«Тише, – обратился пенсионер к ритмично сокращающемуся мотору, – Чуть тише, родной».

Грызя губы, он осторожно высунулся за черту гостиной.

Мужчина стоял в сгущающемся полумраке. Он будто размышлял о чём-то, вперившись в кухонный прибор – Пётр Иванович, увы, исправно точил ножи. Около сорока лет, круглое упитанное лицо, твёрдые от лака волосы зачёсаны вверх. Коренев определённо не встречался с ним раньше, и, возможно, поэтому дожил до преклонного возраста.

«Грабитель», – замигало в голове, – «Сумасшедший грабитель».

Установить диагноз помогло два факта. Во-первых, незнакомец выбрал жилище старика, у которого и красть-то нечего, кроме челюстей и набора лекарств на все случаи. Во-вторых, для своей авантюры он своеобразно оделся: в халат бирюзового цвета.

Что существенно затрудняло положение Коренева.

«Как он сюда пролез?», – недоумевал старик, косясь на входную дверь. Цепочка в пазу, ключ торчит из цилиндра, он не настолько свихнулся, чтобы запамятовать про цепочку и замок. Был задний вход, но тогда псих попал на кухню через спальню и зал – мимо дрыхнущего хозяина. Мимо пускающего слюни старого идиота.

Пётр Иванович задержал дыхание. Подождал, пока незнакомец отвернётся к печке, и шмыгнул в коридор. Дверь простреливалась из кухни, нужно было спешить.

Повторяя про себя «ох, чёрт, чёрт», он аккуратно снял цепочку. С удовлетворением отметил, что пальцы не дрожат, и сбагрившие его на пенсию козлы могут выкусить.

Прокрутил ключ в скважине. Пружины и сувальды замка невыносимым щёлканьем оповестили о его намерениях. Он оглянулся.

Лариса говорила, что влюбилась в него из-за курчавой копны волос. От прошлого богатства сохранился пушок, и сейчас он вздыбился над розовым черепом.

Грабитель смотрел на него в упор.

Пётр Иванович метнулся обратно в спальню. Побежал, вернее, посеменил, озираясь.

Грабитель шёл за ним, вязко, неторопливо. Лезвие ножа блестело.

– Что вам надо?

Пётр Иванович опрокинул стул под ноги преследователя, выскочил в спальню. Незнакомец перешагнул стул, лениво наблюдая, как возится законный хозяин с ручкой задних дверей. Гладкое лицо его не выражало ровным счётом ничего.

Коренев загнанным зверем бился в деревянное полотно. Дверь не подавалась. В стекле отражалась комната, грабитель, замерший у шкафа, диван.

Кто-то или что-то лежало на диване, укутанное в плед – чёткий холмик, которого не было днём. Осмыслить эту новую проблему Коренев не успел. Дверь наконец-то распахнулась, и он вывалился в апрельские сумерки. По инерции пролетел тропинку. Виноградник смягчил удар, рамы, с которых струилась лоза, предотвратили падение.

Он оттолкнулся, похромал к калитке. Молчаливый незнакомец шёл по пятам.

Пётр Иванович пытался кричать, но пересохший рот рождал невнятное мычание. Взмокшие ладони соскальзывали с защёлки.

– Ну же! Господи!

Господь ответил скрипом петель, и Коренев оказался на свободе. Среди людей и машин.

– Спасите! – замахал он руками, – Убивают!

Девушка в мини юбке отшатнулась, ускорила шаг. Ошпарила презрением юная парочка.

– Да что же вы…

Чёрный джип затормозил в десяти метрах от Коренева, сдал к обочине. Вышел водитель, подкачанный мужик лет пятидесяти, с зеркальной лысиной и в очках.

– Что стряслось, отец?

– Бандит… в дом залез…

Водитель нахмурился. Извлёк из кармана ай-фон.

– Сейчас разберёмся. Адрес какой?

– Фрунзе, шестьдесят два, я…

Пётр Иванович осёкся. К джипу, сопя, бежал раскрасневшийся грабитель. В халате, но без ножа. И с целой гаммой эмоций на доселе бесстрастном лице.

– Это он!

Лысый встал на пути незнакомца. Заиграл мышцами.

– Тебе чего?

– Мне? – глаза грабителя недоверчиво округлились.

– Да, тебе, – прорычал лысый, – Гражданин говорит, ты проник в его дом.

– Гражданин? – незнакомец растерянно улыбался, – Пап, ты чего? Что происходит, папа?

Пётр Иванович, вдовец с бракованными живчиками, не сразу сообразил, что «папа» предназначается ему.

– Это ваш отец?

– Да. Естественно. Па…

Пётр Иванович попятился от протянутой к нему руки.

– Лапы прочь, аферист! Я тебя знать не знаю. Ты в моём доме хозяйничал, гад. Милиция приедет, выяснит, что это за родственничек.

Лысый сканировал то Коренева, то лже-сына. Последний улыбался старику ласково и устало.

– Папочка, – сказал он с расстановкой, – замёрзнешь же. Какая милиция. Приснилась опять ерунда.

– Прекратите называть меня папочкой! – вспылил Пётр Иванович, дистанцируясь переходом на «вы». Лысый здоровяк придавал уверенности, – Детский сад какой-то. Вы, молодой человек, звоните, чего тя…

Слова застряли в горле. Пётр Иванович увидел блондинку.

Симпатичная женщина лет тридцати пяти, жёлтый спортивный костюм облегает пышные формы, волосы мокрые, будто после душа. В охапке – его, Коренева, плащ. И вышла она из его калитки.

Он смотрел ошарашенно. Она – с нежностью, горечью и заботой.

– Папа, ну что же вы. Люди будут смеяться.

Водитель джипа почесал затылок.

– Да у вас тут многодетная семья.

– Простите нас, пожалуйста, – виновато сказала блондинка, – Я его невестка. И не думайте. Пётр Иванович человек заслуженный и совсем не сумасшедший.

– Конечно не сумасшедший! – взвился Коренев, – А ты, мошенница, людей бы постеснялась. Невестка… в дом залезли, чуть до инфаркта не довели. Вещи мои трогают. Дай сюда!

Он вырвал плащ у незнакомки. Ткань затрещала.

Лысый, кажется, корил себя за то, что откликнулся на зов о помощи.

– Вы бы обсудили всё сами, – с досадой сказал он.

– Нет! – Пётр Иванович разгадал планы водителя и страх вернулся, кислый и холодный, – У него нож был! Он за мной с ножом гнался!

Лысый несколько секунд изучал старика. Кивнул, поднося к уху ай-фон:

– Пусть милиция разберётся. А вы то тех пор держитесь от него подальше.

Коренев злорадно похрустел кулаками. Он хотел насладиться паникой пройдох, испугом перед органами власти, но те не подали вида. «Сынок» приобнял «невестку». Она тёрла щёки и сокрушалась:

– Милиция… Боже, какой позор.

– Не переживай, солнышко, – успокаивал «сынок», до омерзения обходительный и милый.

Лысый опёрся о кузов джипа и курил электронную сигарету. Грабитель утешал блондинку, периодически бросая на старика тоскливые взоры. Что до Коренева, он мечтал покончить со спектаклем и очутиться в родных стенах. Убрать за негодяями, чтоб пылинки не было. Завтра же поменять замки. И купить сторожевого пса, как давно советовала Нина.

– Чёрте что, – бормотал он угрюмо, – Чёрте что.

Наряд прибыл спустя четверть часа. Два румяных здоровяка, Пётр Иванович нарёк их про себя Чуком и Геком. Лысый в двух словах очертить ситуацию. Упомянул свидетель и гипотетический нож.

– Это правда? – уставился милиционер на Коренева.

Он открыл было рот, но «сынок» опередил:

– Товарищи. Моему отцу семьдесят четыре и у него скачет давление, – многозначительная гримаса, – Он – Коренев Пётр Иванович. Я – Сергей Петрович Коренев. Это – Виктория Игоревна Коренева, моя супруга. А там наш дом и документы. Пройдёмте.

Чук разрешил водителю ехать. Судя по физиономии, в этот момент лысый клялся впредь не спасать полоумных дедуль.

Оставшиеся вереницей вошли во двор. Петру Ивановичу не нравилось, как болтает представившийся Сергеем тип с милиционерами.

– У них был нож, – напомнил он на всякий пожарный.

Гек велел ждать, и потопал к заднему входу. Через минуту отворил парадную дверь.

– Стул перевёрнут, – сказал он.

– Мне повезло, что девка пряталась где-то. Вдвоём они бы меня быстро пошинковали.

Сергей воздел к небесам страдальческий взгляд. Прошёл в дом, вежливо подвинув хозяина.

– Эй, ты! – рявкнул Коренев, – Куда?

Виктория погладила его по плечу, он скинул её руку.

– Ничего, ничего. Документы у меня есть, комар носа не подточит. Кто живёт, сколько живут. Количество де…

Он ойкнул, когда в коридоре появился Сергей с ножом.

Ему и в голову не приходило, что маньяк может зарезать милиционеров. И взяться за него.

Но Сергей передал нож Геку. К лезвию прилипло колечко лука.

– Я готовил салат, – пояснил негодяй простодушно.

– В моём доме! – вскричал Коренев. Его терпение лопалось.

– Конечно, в твоём, папуль, – согласился Сергей.

– Хватит! – Коренев отпихнул родственника. И увидел кухню в конце коридора. Белоснежную громаду японского холодильника. Столешницу под мрамор. Жалюзи.

Он ущипнул себя за кисть, но мозг продолжал галлюцинировать.

А где его занавески в горошек? Где стол с перевязанной ножкой? Где грохочущий и подтекающий холодильник «Саратов»?

– Пап, ты в порядке?

– Прочь! – он обогнул милиционеров, Викторию, возвращающуюся откуда-то из недр дома с пачкой документов («здесь паспорта, прописки…»). Застыл на пороге спальни.

Пока он носился по улице, они сделали ремонт. Вышвырнули его вещи и книги и мебель, купленную ещё Ларисой. Заставили комнату пластиком. Зарубежной техникой. Постелили паркет. Внесли белые кожаные кресла.

Особенно жаль ему было служившего с девяностых телевизора «Sumsung», который они заменили на жидкокристаллический монитор той же фирмы.

«Как они провернули это?» – спросил вкрадчивый голос в подкорке.

«Я не знаю», – прошептал Коренев.

На подгибающихся ногах он пошёл к шкафу. Его манила фотография, подтягивала к себе, точно рыбак глупого карася. Рамку он приобрёл по акции в сувенирном магазине, но снимок, снимок, с которым он засыпал и просыпался в течение сорока пяти лет, исчез.

С фотографии ему улыбалась образцовая семья: плотного телосложения мужчина и миловидная молодая женщина. Сергей и Виктория. А между ними, вполне счастливый, стоял он сам. Стоял и словно подмигивал насмешливо. И вот с фотографией Коренев не сумел справиться.

Он обмочился. Не дебютировал в роли мокрого мальчика, но проделал это впервые прилюдно.

– Господи, папочка, – всплеснула руками Виктория.

– Мы, наверное, пойдём, – смущённо сказал Чук.

– Нет, – в наплывающем мареве Пётр Иванович побрёл к милиционерам, вцепился в спинку венского стула, – Спросите соседей, моих знакомых… Они… они убьют меня! Включат газ и убьют…

Даже своим агонизирующим разумом он понял, как нелепо звучат его мольбы.

– Извините, – сказал Сергей.

– Ничего, – ответил милиционер сочувственно, и зачем-то добавил: – Моей бабушке девяносто лет.

Щёлкнула дверь, оставляя Коренева один на один с чужаками.

Он затравленно смотрел, как они приближаются. Обеспокоенные, взволнованные.

– Кто вы такие? – простонал он.

– Мы – твоя семья, – мягко улыбнулся Сергей.

Силы покинули Петра Ивановича. Он позволил отвести себя в ванную. Прислонился к кафелю – голубому, а не изумрудному, и разглядывал шеренги баночек и гелей, шампуней и кремов. Сознание усохло до горошины. Он ощущал прикосновения, он понимал, что его раздевают, что незнакомый мужик раздевает его.

Никогда прежде он не был таким потерянным и беззащитным.

Его помыли – Сергей трижды проверил, чтобы струя была не слишком горячей. Краем уха он слушал подбадривающее слова новоиспечённого сына, краем зрения видел невестку в зеркале.

Мысли сбивались, склеивались в комок.

Его тщательного вытерли полотенцами и транспортировали на кухню.

– Будем ужинать, – весело объявила Виктория.

Жульен в горшочках. Рыба под шубой в салатнице с жар-птицами.

– Тебе не звонили с работы? – спросила Виктория мужа.

– А я не говорил? – заулыбался он, – Там такая история! На склад привезли тренажёры, а наш заказчик…

Пётр Иванович ковырялся в жульене, выискивая крупицы стрихнина.

«Соберись!» – требовал он, – «Сейчас же сосредоточься».

– Пить, – попросил хрипло. Виктория потянулась к графину.

– Нет! Из крана.

Он осушил стакан, не сводя глаз с еды.

Живот урчал. Аромат грибов щекотал ноздри.

Яд? Стоило ли разыгрывать такой дорогущий спектакль с чудесами уровня Копперфильда, чтобы банально отравить? Нет, не яд…

Он зачерпнул жульен, попробовал, сморщившись. Чертовски вкусно, не то, что его холостяцкая стряпня. Опустошил горшочек, а вот к салату не притронулся. В голове просветлело.

Утро вечера мудренее, – решил. Утром он выведет чужаков на чистую воду.

– Где мне спать?

Виктория озадаченно заморгала.

– В своей постели, конечно.

– Я провожу, – сказал Сергей.

Ему постелили в гостиной на кожаном диване. Поставили стул и два стакана – для питья и челюстей. Коробку с таблетками, его собственными.

– Спокойной ночи, пап.

Он промолчал. Сергей клацнул выключателем.

Коренев лёг на диван и пробормотал, зажмурившись:

«Мамочка. Господи боже».

Его разбудила прыгнувшая в постель кошка. Щурясь от солнца, он выпрямился на диване. Обвёл глазами комнату и выругался в сердцах. Явь. Дурная, съехавшая с катушек явь.

– Ты ещё кто? – спросил у кошки.

Зверёк стал мурлыкать и ластиться.

– Ты что, Марточка, мешаешь папе спать? – это Виктория в оранжевом домашнем платье и в бигуди, – Доброе утро, дядь Петь.

– Дядь Петь, – повторил Коренев и скривился, словно на язык попало дерьмо.

В дверях возник Сергей. Халат, дымящаяся чашка кофе. Хоть сейчас снимай для рекламы чего угодно в образе среднестатистического положительного мужа. Корнеев подумал с неприязнью, что зачёсывая к затылку волосы, Сергей маскирует лысину.

– Ну, если все проснулись, айда завтракать?

Пётр Иванович не разделял оптимизма новой родни.

– Мне надо позвонить, – сказал он и двинулся на Сергея.

«Не отойдёт – смету с дороги».

Сергей отошёл.

Телефон примостился на столике в коридоре. Не белый, как обычно, а коричневый, но Кореневу было плевать. Что его волновало, так это записная книга. К его радости, ветхий, сорящий страницами блокнот, оказался на месте.

Чужаки скучились за спиной, наблюдая.

– Кому ты звонишь в такую рань?

– Мало ли кому. Нинке, подруге моей. Она в курсе, есть у меня дети или нет. И в ветеранском комитете в курсе. Где же…

Он листал блокнот деревенеющими пальцами. Почерк был его. И бессмысленные закорючки, какие малюют, треплясь по телефону. Но имена…

– Василий Семёнович? Геннадий Львович? Нестеров? Комышин? Михайловна? Кто эти люди?

– Твои друзья, пап, – терпеливо сказал Сергей.

– Перестань! – Коренев смял блокнот, – Всё переписали, всё! Нет, так не бывает. Где-то вы просчитались! Прокололись где-то…

Он поскрёб своё запястье. Заметил красные пятна, вроде крапивных ожогов, опоясывающие предплечье до локтя. Покрасневшие участки кожи слегка зудели.

– Вот, – констатировал Пётр Иванович, – Я от вас уже лишай подхватил.

Сергей утомлённо вздохнул, а Виктория хлопнула в ладоши:

– А теперь завтракать! На десерт «Наполеон» с малиной, по моему фирменному рецепту.

Пётр Иванович поплёлся за роднёй.

Тосты, чесночный суп и шпинат улучшили самочувствие. Он сделался злым и странно весёлым, как бывало после двухсот грамм водки в плохой компании.

Слизывал с ложки крем из маскапоне и ястребом смотрел на семейство. Сергей и Виктория чинно сидели напротив, поклёвывая торт.

– Хорошо, – откашлялся он, – Хорошо, говорю, что вы жену мою с собой не притащили. Апартаменты у меня скромные, боюсь, теснились бы.

Сергей не уловил сарказма.

– Мама умерла, – сказал он, напрягшись.

– Знаю! – стукнул Коренев кулаком по столу. Зазвенели чашечки и блюдца, – Я не о твоей чёртовой маме, а о своей жене…. О Ларисе.

– Маму… твою жену, звали Таня, – произнёс Сергей.

Пётр Иванович закряхтел. Встал тяжело:

– Спасибо, девушка. Жрать вы готовить умеете.

Виктория улыбнулась сконфуженно.

Он обувал туфли, когда Сергей поинтересовался из кухни:

– Ты куда, пап?

– На Кудыкину гору, – процедил Коренев и сжал в кармане плаща килограммовую гантель. Сойдёт за кастет, если они попробуют его остановить. А они попробуют, – Прогуляюсь, – сказал он громче.

– Хорошо. Только шарф намотай.

«Идеальный сын», – фыркнул Пётр Иванович ехидно и толкнул дверь. На пороге стояла девочка лет пяти. В громадных бантах и с куклой наперевес.

– Деда! – восторженно завопила девочка и уткнулась носом в бок обескураженного Коренева, – Я плоголодалась, мам! – крикнула она вглубь дома без паузы. Задрала к Кореневу румяную мордашку. Она была в равной степени похожа на Викторию и Сергея, но больше – на самого Петра Ивановича.

– Толтик есть?

– Да, – выдавил Коренев.

Девочка пробежала к комнате, пустующей со дня смерти Ларисы. Вдовец сохранил помещение в первозданном виде, и не выбрасывал ни швейную машинку, ни пылящиеся рулоны ситца и вафельной ткани.

Или выбрасывал?

Он пялился на убранство комнаты. Прощупал зрачками обои с принцессами, ряды разномастных кукол, детскую кровать и девичьи плакаты. Шумно сглотнул.

– А! – сказала Виктория из-за плеча, – Вы тут с Вандочкой играете.

– И с дедуской, – уточнила Ванда, роясь в кукольном домике.

Виктория хихикнула.

– Стало быть, внучка, – подытожил Коренев, – А… где она была вчера?

– Вчера?

– Да. Вчера вечером.

Виктория повернулась к дочери.

– Дедушка спрашивает, где ты была вчера вечером?

– Там, – пухлый пальчик указал на пол.

Виктория расшифровала:

– Дома была, где же ещё. Гуляла, так ведь?

– Да, – серьёзно кивнула Ванда, – с дедуской.

Коренев, стаскивая на ходу одежду, пошёл в спальню. Сгорбившийся, с едва волочащимися ногами, он выглядел старым, ужасно старым.

– Доченька, – окликнул он Викторию дребезжащим голосом, – Накапай-ка мне валерьянки.

– Я мигом, пап! – заторопилась невестка.

Он сидел в кресле, поглаживая одной рукой кошку Марту, а другой скобля зудящее запястье. Наблюдал рассеянно за слоняющимися по дому людьми. Сергей переговаривался с коллегами по телефону, Виктория стирала, Ванда возилась с куклами.

В какой-то момент кошку на его коленях заменил толстый фотоальбом.

– Я решил, что тебе захочется посмотреть, – потупившись, произнёс Сергей.

Пётр Иванович молча открыл альбом.

На первой фотографии он был запечатлён рядом с женой Таней, красивой женщиной, намного красивее Ларисы. Дальше были будни молодой семьи, родственники, друзья. Рыбалка и Новый Год, октябрьские праздники и рождение сына.

– Почему я всё это забыл? – прошелестели губы.

Слух, в отличие от памяти, был у него в порядке, и он расслышал за стеной:

– Мы должны ему сказать.

– Вика, он сейчас не в лучшей форме.

– Но он твой отец. Он обрадуется. Дядя Петя всегда мечтал о внуке.

Слеза упала на снимок покойной Тани, любимой женщины.

Они укладывали его спать втроём. Ванда принесла плюшевого медведя для холёсых снов. Сергей подбил подушку. Виктория нежно поцеловала в висок.

Он натянул одеяло до подбородка и смотрел на них смятённо.

– Я люблю тебя, пап, – сказал Сергей.

– Я люблю тебя, – сказала Ванда.

– Мы тебя любим, – сказала Виктория.

Коренев уснул раньше, чем выключился свет.

Ему снилась Танюша с новорождённым Серёжей в конвертике, букет лилий, фотография на ступеньках роддома.

Он проснулся ночью в процеженной лунным светом полутьме. Хотел поменять позу, но мышцы не подчинялись. Спина приросла к кровати, и взбунтовавшиеся конечности были чужими и холодными. С усилием он разлепил веки.

И увидел в десяти сантиметрах от своего лица широкую белую совершенно голую задницу Виктории.

И понял, что сам он голый и уязвимый.

«Какой чудной эротический сон», – подумалось отстранённо.

Женщина ползла на четвереньках вдоль его тела, пробираясь от головы к ногам. Она тёрлась о дряблую старческую кожу грудью и языком. Да, она облизывала его, в лунном свете парализованный Коренев различил влажный след, какой оставляет улитка… или крапива. Кожа, там, где прошлась Виктория, краснела и набухала.

Голосовые связки Петра Ивановича вступили в сговор с руками – он онемел.

Виктория переползла к коленям, и тут Коренев увидел сына, доселе скрытого женскими прелестями. Обнажённый Сергей устроился между его раскинутых тощих ляжек. С отёкшим, как у лунатика лицом и растрёпанными блестящими от лака волосами. Сергей вылизывал его гениталии. Яростно работал языком: лобок, пенис, яички, и вниз, к стариковским ягодицам. Слюна пенилась в складках плоти.

«Мне надо проснуться», – подумал Коренев, – «Иначе во сне я захлебнусь рвотными массами».

Виктория взяла его босую ступню и бережно, как младенца, поднесла к себе. Налитые груди с бледно-розовыми сосками раскачивались, когда она трапезничала, по очереди обсасывая его пальцы, обкусывая ногти и алчно глотая их. Наконец вся ступня оказалась у неё в пасти, и она заурчала от такого лакомства. Закатила глаза к потолку. Они были чёрными, её глаза, её зрачки и белки, чёрными и пульсирующими.

Пётр Иванович свистяще выдохнул.

– Эй, деда! – прочавкало над ухом.

Он покосился на стоящую у дивана внучку.

Рот Ванды был чем-то плотно набит, щёки вздулись. Она приподняла верхнюю губу, оскалив непомерно крупные зубы. Он узнал свою вставную челюсть, помещённую в детский рот.

Личико Ванды медленно наплывало, кончик языка сновал по резцам.

Пётр Иванович раскололся душераздирающим воплем и потерял сознание.

На праздники они пошли в парк. Погода была прекрасной, и пахло нарциссами и сладкой ватой, и оркестр играл военные песни.

Коренев сидел на лавочке, чесал шею и следил, как невестка ест пломбир, лакая длинным в крошечных присосках языком.

– Что? – смутилась Виктория, – Я перепачкалась?

– Нет, – сказал он.

Подбежала Ванда, сопровождаемая Сергеем.

Протянула картонную маску Шрека.

– Смотли!

– Красивая, – промычал Коренев.

– Надень!

– Нет, я…

– Надень, пап, – попросил Сергей укоризненно, – порадуй внучку.

Он вымученно улыбнулся и надел картон на лицо. Резинка впилась в затылок.

– А теперь – кино! – скомандовала Виктория.

Навстречу им по аллее шла семья: мама с папой под ручку, дедушка в орденах, с взобравшимся на закорки внуком. Малыш держал деда за уши и погонял, смеясь.

Ветеран перехватил взгляд идущего мимо Коренева. И прежде чем они разошлись, как в море корабли, произнёс:

– Помогите мне. Я не знаю, кто они такие.