Прежде, чем продолжить наш рассказ, мы считаем нужным ввести читателей в курс дела. Разумеется, даже самые неискушенные поняли, что похищение денег у несчастной Жюстины было делом рук Дерош, но возможно не все еще догадались, что в этой скандальной истории зловещую роль сыграл Дюбур. Ведь именно по советам этого злодея действовала Дерош.
— Она никуда от нас не денется, если мы лишим ее последних средств, — злорадно сказал он. — Я хочу, чтобы она была моей, следовательно ее надо сделать нищей.
Как бы ни был бесчеловечен этот план, он оказался безупречно эффективным. За обедом Дюбур признался Дельмонс в своем мерзком поступке. И в голове этой женщины, неистощимой на подобные пакости, вмиг появилась новая идея. Быстро составился заговор и было решено, что Дельмонс сделает все, чтобы Жюстина переехала к ней на три месяца, в продолжение которых ее супруг будет находится в деревне, и за это время Дюбур предпримет новые попытки при помощи Дельмонс, и что если в конечном счете ничего из этого не получится, они жестоко отомстят строптивице, чтобы, как выразился Дюбур, добродетель вышла из этой истории такой истерзанной, такой униженной, какой ей и надлежит быть всякий раз, когда она осмеливается сразиться против порока с открытым забралом. Эту ловкую сделку миллионер, как мы уже упомянули, ознаменовал излиянием своей спермы в глубины несравненного зада Дельмонс, и начиная со следующего дня эта любезная дама неустанно трудилась над осуществлением коварного плана. Обладая достаточно злобным характером, чтобы испытывать большое удовольствие при мысли погубить бедную Жюстину, она не замедлила явиться к Дерош на обед.
— Вчера вы меня очень заинтересовали, — так обратилась лицемерка к Жюстине. — Я не знала, что скромность может дойти до таких высот; по правде говоря вы — настоящий ангел, специально сошедший с небес для обращения людей. До сих пор я относилась к вашим убеждениям с точки зрения либертины, но признаться вы стали виновницей резкой перемены, происшедшей во мне, и я готова поклясться чем угодно, мой несравненный идеал, что отныне вы будете видеть перед собой только кающуюся и добродетельную женщину. О Жюстина, о небесное создание, столь необходимое для моего обращения! Не согласишься ли ты разделить со мной мое одиночество? Я бы хотела постоянно иметь твой пример перед глазами, и выдающиеся уроки, которые я буду получать от тебя, очень скоро помогут мне осуществить мой замысел.
— Увы, мадам, — отвечала Жюстина, — я не гожусь служить примером, а если ваше раскаяние искренне, вы не мне обязаны им, а всевышнему. Я слабое и хрупкое существо и далека от того, чтобы сделаться образцом, это вы, мадам, вы станете для меня идеалом, если будете всегда слушать небесный голос, который звенит в вашей душе. Я благодарна вам за предложенный кров, я готова помочь вам в той мере, в какой могу быть вам полезной, мадам, не отказываясь от моих принципов; приказывайте — я к вашим услугам, и моя признательность и моя скромная помощь вознаградят вас, если это вообще возможно, за ваши благодеяния.
Дерош, предупрежденная блудницей, с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться в продолжение этой комедии; она пожелала Жюстине счастья, и девочку быстро собрали в дорогу.
Мадам Дельмонс занимала роскошный особняк: лакеи, экипаж, лошади, богатая обстановка скоро убедили Жюстину, что она будет жить у одной из самых знатных женщин Парижа.
— В силу моего уважения к другим служанкам, — заявила
Дельмонс, как только Жюстина оказалась в ее руках, — я не могу сразу поднять вас на должную высоту в моем доме, но со временем так и будет, мой ангел, а пока, хотя вам придется исполнять черную работу, поверьте, что от этого я буду уважать вас не меньше.
— Я согласна на все, мадам, — сказала Жюстина, радостная от того, что по крайней мере нашла средства к жизни и уважение в этом доме.
— Вы будете моей туалетной служанкой, дитя мое, — продолжала Дельмонс. — Будете отвечать за все, что касается этой стороны, и если докажете свое прилежание, не пройдет и года, как я назначу вас своей третьей горничной.
— О мадам, — ответила сконфуженная Жюстина, — я не думала…
— Ах, как я вас понимаю! Это говорит ваша гордость; скажите, Жюстина, это и есть одна из добродетелей, которые я предполагаю в вас?
— Вы правы, мадам, хотя послушание должно быть на первом месте, во всяком случае так диктуют мне мое нынешнее положение и мои злоключения, так что распорядитесь, чтобы меня ознакомили с моими обязанностями, и будьте уверены в моем прилежании.
— Я сама ознакомлю вас с ними, дорогая, — ответила Дельмонс, вводя Жюстину в две глухие комнаты, которые находились за стеклянной перегородкой в элегантном будуаре. — Вот место вашей службы. Здесь, — продолжала сибаритка, открывая дверь одной из комнаток, уставленной всевозможными биде и ваннами, — комната для омовения, вы должны поддерживать здесь чистоту, опорожнять и наполнять эти сосуды. Вторая, — продолжала Дельмонс, открывая другую дверь, — предназначена для занятий, так сказать, менее возвышенных: вы видите кресло с отверстием; здесь есть и удобства в английском духе, но я предпочитаю именно это удобное приспособление. Теперь вы знаете, девочка моя, чем вам придется заниматься, кстати, эти хрустальные вазы предназначены для малой нужды. Есть еще одна вещь, о которой я должна вас предупредить, я понимаю, что. она довольно деликатная, но это стало для меня привычкой, и мне трудно будет от нее отказаться.
— О чем идет речь, мадам?
— Вы всегда должны присутствовать, когда я делаю здесь свои дела, и… остальное я скажу тебе на ушко, дитя мое, так как добродетельные люди обычно краснеют, когда им приходится признаваться в таких причудах: тебе придется мягкой губкой, которую ты видишь в этом шкафчике красного дерева, вытирать то, что неизбежно остается на теле после отправления таких грязных надобностей.
— Мне самой, мадам?
— Да, детка, тебе самой. Девушке, которая была здесь до тебя, приходилось еще хуже, но ты, милая Жюстина, внимаешь мне уважение, ты добродетельна, и это меня обязывает…
— Так что же делала девушка, которая служила у вас до меня?
— То же самое только языком.
— Ах мадам!
— Да, я понимаю, что это нелегко. Вот до чего доводят нас роскошь, изнеженность и забвение всех общественных обязанностей. Мы привыкали смотреть на все, что нас окружает, как на предметы, служащие нашим потребностям… Знатное имя, сто тысяч ливров годовой ренты, уважение, почет — вот что приводит нас к крайней степени разложения. Но я исправлюсь, дорогая моя, честное слово я начинаю обращаться в истинную веру, и твой возвышенный пример довершит это чудо. Столоваться вы будете вместе с моими служанками и будете получать сто экю в год. Это вас устраивает?
— Увы, мадам, — сказала Жюстина, — несчастье никогда не торгуется: оно принимает любую помощь, которую ему предлагают, но признательность с его стороны пропорциональна роду услуг, которые ему оказывают, и тому способу, каким их оказывают.
— О, вы всем будете довольны, Жюстина, это я вам обещаю, — заметила Дельмонс. — Только у меня есть свои привычки, и я прошу вас не заставлять меня отказываться от них… Ах, я забыла показать вам вашу комнату; она соседствует с теми двумя кабинетами, но совершенно отгорожена от них; она похожа на крепость… впрочем, довольно симпатичную: хорошая постель, звонок, которым я могу вас вызвать в случае необходимости. Итак, я оставляю вас, голубка моя, с чувством удовлетворения, что хоть чем-то угодила вам.
Едва оставшись одна в своей новой комнате, Жюстина снова разразилась слезами. Что же получается, спрашивала она себя, думая о своей участи, которая стала, пожалуй, еще хуже, эта женщина привела меня сюда, в свой дом, по ее словам, из уважения к моим добродетелям, и в то же время ей нравится унижать меня до такой степени, что она предлагает мне самую низкую и грязную работу! Почему же, если все люди похожи друг на друга, так необходимо, чтобы некоторые оказывали другим столь унизительные услуги? О сладкое равенство природы! Неужели никогда ему не воцариться среди людей?
Тем временем Жюстину позвали к обеду; она познакомилась с тремя новыми подругами, и все трое были красивы как ангелы. Вечером она приступила к своим обязанностям: вначале гардеробная, затем биде. Жюстина послушно водила губкой, промокала, подмывала, вытирала тело хозяйки, и все это происходило в молчании, которое показалось ей очень странным. Казалось, достоинство графини Дельмонс не позволяет ей разговаривать со служанкой, или, может быть — и мы склоняемся к этому предположению, — может быть, мадам Дельмонс молчала, чтобы ненароком не проговориться и не выдать своих тайных намерений, касавшихся ее жалкой рабыни.
Однако наблюдательная и сообразительная сирота скоро заметила, что примеры добродетельности, которые она должна была подавать, не способствуют превращению ее высокородной госпожи в святую. Пользуясь отсутствием мужа, плутовка предавалась распутству без зазрения совести; и оргии, происходившие в дышавшем сладострастием будуаре, расположенном по соседству с двумя комнатками, которые были вверены заботам Жюстины, убедили ее в том, что в этой женщине очень мало искренности. Один раз двое или трое молодых людей вошли в эти кабинеты и грубо оскорбили Жюстину, которая занималась там своими делами. Она пожаловалась, но ее едва выслушали, тогда добронравная девушка, укрепившись в намерении в скором времени покинуть этот дом, тем не менее решила из осторожности потерпеть еще немного. Как-то раз ей показалось, что она услышала голос Дюбура, она прижалась ухом к двери, но слышно было плохо. Это был, конечно, Дюбур, однако были приняты все меры предосторожности, чтобы козни против нее оставались под покровом самой строгой тайны.
Такая жизнь в сущности спокойная и однообразная, продолжалась около двух месяцев, когда мадам Дельмонс, не в силах более сдерживать свои преступные страсти, появилась однажды вечером в туалетной комнате, подогретая вином и похотью.
— Жюстина, — начала она несколько грубым тоном, — скоро освободится место моей третьей горничной: Сюзанна, которая его занимает, влюбилась в моего старшего лакея, и я решила их поженить. Однако, дитя мое, чтобы заслужить подобное назначение, я потребую от тебя услуг, отличающихся от тех, что составляли до сих пор твои обязанности.
— О чем идет речь, мадам?
— Мы будем спать вместе, Жюстина, и ты будешь ласкать меня.
— О мадам, выходит в этом заключается добродетель?
— Как! Ты еще не выбросила из головы свои химеры?
— Химеры, мадам?.. Добродетель вы называете химерой?
— Естественно, мой ангел, и нет на свете более отвратительной. Добродетели, религий — все это элементарные цепи, над которыми смеются философы и сокрушить которые им ничего не стоит. Единственные законы природы — наши страсти, и как только они сталкиваются с добродетелью, она теряет всякую реальность. Какое-то время я думала, что смогу одолеть сильную любовь, которую ты мне внушаешь, я постоянно видела тебя рядом и полагала, что твое присутствие облегчит боль, которую вызвали в моей душе твои глаза, и если я подвергла тебя столь суровым испытаниям, так для того лишь, что мне доставляло удовольствие показываться перед тобой без одежды. Но твое безразличие в конце концов возмутило меня, и теперь я уже не в состоянии заставить замолчать свои страсти, поэтому ты непременно должна утолить их. Следуй же за мной, небесная дева.
И Дельмонс, несмотря на сопротивление Жюстины, увела ее в свою спальню. Там великая соблазнительница употребила все мыслимые способы, чтобы окончательно развратить добродетельность юной девушки: уговоры, обещания, льстивые речи — все было пущено в ход и все оказалось напрасно; стойкость Жюстины убедила мадам Дельмонс в том, что предрассудки добродетели в юных душах могут быть достаточно сильны, чтобы противостоять всем ухищрениям порока. С этого момента мегера перестала владеть собой: сладострастие легко переходит в ярость в душах, созданных таким образом.[13]
— Коварное создание, — заявила она вне себя от гнева, — я вырву из тебя покорность моим страстям, если ты не хочешь согласиться по доброй воле.
Она дернула сонетку. В комнате тотчас появились две предупрежденные заранее служанки. Безропотные исполнительницы прихотей госпожи, они давно привыкли возбуждать и удовлетворять их. Почти обнаженные, как и сама хозяйка, с растрепанными волосами, похожие на вакханок, они схватили Жюстину и раздели ее, затем, пока они держали ее, подставляя тело девочки грязным ласкам своей развратной госпожи, та, опустившись на колени перед алтарем наслаждений, принялась тиранить целомудрие, изгонять из него добродетельность, чтобы вдохнуть в это юное тело развращенность и самую изысканную похотливость… Вы не поверите, но бесстыдница начала содомировать девочку, засунув ей в заднее отверстие палец. Одной из женщин было поручено щекотать детский клитор, а другой — ласкать две маленькие, очаровательные, не успевшие распуститься груди. Однако природа еще ничего не нашептала наивному сердечку нашей прелестной сироты: холодная, бесчувственная ко всем ухищрениям, она отвечала лишь тяжкими вздохами и горючими слезами на безостановочные усилия троих лесбиянок. Они сменили позы: развратная Дельмонс уселась верхом на грудь прелестного ребенка и прижалась влагалищем к ее губам, одна из служанок массировала ее одновременно спереди и сзади, вторая продолжала возбуждать Жюстину, чье прелестное личико вскоре два раза подряд забрызгала обильная струя мерзкого семени Дельмонс, которая извергалась мощно, как мужчина. От этого Жюстина пришла в ужас, и вместо возбуждения ее охватило чувство омерзения. Дельмонс же, взбешенная такой строптивостью, дала волю своему неописуемому гневу: она схватила, бедную девочку за волосы, утащила ее в темную комнатку, заперла там и несколько дней держала на хлебе и воде.
Однако мадам Дельмонс не переставала думать о том, как бы удовлетворить свою страсть; она почти забыла о своем уговоре с Дюбуром, который, со своей стороны, предавался другим удовольствиям и, казалось, не думал больше о Жюстине. Наконец жажда мести заставила Дельмонс вспомнить о своем обещании, в голову ей пришла удачная мысль навлечь еще одну беду на голову несчастной девочки, и то, что произошло дальше, покажет, какие коварные способы использовали эти злодеи.
На восьмой день мадам Дельмонс вернула Жюстине свободу.
— Продолжайте заниматься своей работой, — строго сказала она, — и если будете хорошо себя вести, я возможно забуду о вашем непослушании.
— Мадам, — отвечала Жюстина, — я бы очень хотела, чтобы вы взяли кого-нибудь другого на мое место. Я чувствую, что вы не найдете во мне то, что вам нравится, и меня устроила бы работа менее прибыльная, но такая, которая не будет мне столь неприятна.
— Для этого мне потребуется две недели, — сурово сказала мадам Дельмонс. — А пока занимайтесь прежним делом, и если к тому времени не передумаете, я найду вам замену. Жюстина согласилась, и все как будто успокоилось. Примерно за пять дней до истечения этого срока мадам Дельмонс, перед тем, как Жюстина легла спать, приказала ей следовать в свои апартаменты.
— Не пугайтесь, мадемуазель, — сказала она, заметив ее волнение, — я не собираюсь второй раз подвергать вас унижениям и настроена более благодушно. Вы обслужите меня и сразу вернетесь к себе.
Жюстина вошла, но каково же было ее изумление, когда она увидела Дюбура; он, почти голый, сидел между двух служанок Дельмонс, которые усердно возбуждали грязную похоть этого развратника. Еще больше она перепугалась, когда услышала, как за ее спиной захлопнулись двери, и увидела на лице хозяйки выражение, сулившее ей самые ужасные неприятности.
— О мадам, — воскликнула она, бросаясь в ноги жестокой и коварной женщины, — неужели вы приготовили для меня новую ловушку? Как это возможно, чтобы хозяйка так подло воспользовалась беззащитностью и нищетой своей несчастной служанки! О какой ужас, великий Боже! Какое неслыханное преступление вы совершаете против всех небесных и человеческих законов!
— Ну я надеюсь, что сейчас мы займемся настоящими злодействами, — проворчал Дюбур и, приподнявшись, прижал свои грязные губы к нежным устам Жюстины, которая в ужасе отшатнулась. — Да, да, — продолжал монстр, — сейчас ты узнаешь, что такое злодейство, после чего твоя гордая добродетель покорится мне окончательно.
В ту же минуту Жюстину схватили, сорвали с нее одежду, и вот она, совершенно обнаженная, в окружении служанок, предстала перед алчным взором финансиста.
Дюбур, почти уверенный, по его словам, что на этот раз получит как минимум два удовольствия подряд, решил приберечь для последнего то из сокровищ целомудрия Жюстины, к которому он стремился сильнее всего, поэтому для утоления первого пыла старика подготовили маленькую вагину. Злодей приблизился, его подвела сама Дельмонс и, взявши в руку орудие сластолюбия, начала вводить его в тело жертвы. Но Дюбур, как гурман, как ценитель тонких деталей, захотел предварить главное событие некоторыми похотливыми мерзостями, которые всегда оказывали большое воздействие на его потухшие чувства. Злодей решил полюбоваться основным предметом своего вожделения, а зад Жюстины был просто великолепен. Ему быстро предложили его, он наградил его увесистыми шлепками, заставил снова перевернуть жертву, грубо потрепал нежную поросль в ее промежности, несколько раз ущипнул ей соски и принялся за трех окружавших его красоток, желая подвергнуть их тем же испытаниям. Особенно возбуждала его одна из служанок, пышнотелая дева семнадцати лет, будто специально созданная для живописцев и прекрасная, как ангел. К несчастью, в продолжение этой прелюдии его ласкали слишком активно и умело, и увы, случилось то же самое, что и в прошлый раз. Дюбур даже не успел прикоснуться к Жюстине: манящее, хорошо подготовленное отверстие было раскрыто, но трепещущее оружие сникло на глазах, выбросив из себя переполнявшие его соки еще до того, как достигло цели. Оргазм Дюбура был внезапный и неудержимый, и он потерял голову, поэтому не могло быть и речи о том, чтобы взломать крепость девственности.
— Ах ты, черт! Ах ты дьявольщина! — заорал он, бросаясь с кулаками на бедную Жюстину и размазывая свою сперму по ее нижним губкам. — Ах ты мерзкая тварь, из-за тебя у меня ничего не получилось.
— Не расстраивайся, Дюбур, — утешила его Дельмонс. — Бог или Дьявол охраняет эту маленькую сучку, но он не всегда будет победителем: она никуда от нас не денется. Давай восстановим твои силы, у меня есть для этого хорошие средства.
Она натерла ему чресла раствором, эффективность которого была ей известна, затем ему подали бульон с ароматическими пряностями, действие которого, по ее словам, было волшебным. К этим возбуждающим средствам прибавились новые упражнения: не осталось ничего, не испробованного тремя женщинами, их похотливость была неистощима на выдумки, они могли удовлетворить любой вкус, разжечь любую страсть; становясь то рабынями, то торжествующими жрицами любви, они то и дело меняли позы, а прекрасное в своей наготе тело Жюстины, слезы и жалобы очаровательной девочки придавали этой сцене необыкновенную пикантность. Дюбур оживился и вновь приблизился к предмету своего вожделения. Ему снова, как и в первый раз, подставили девичье влагалище.
— Э нет, подайте мне задницу! — закричал он. — Проклятое влагалище принесло мне несчастье, я его ненавижу. Я хотел сорвать цветок невинности, но с природой не поспоришь; так что подавайте мне жопку, милые дамы, только туда я сброшу свой заряд.
Ему тотчас представили маленькие очаровательные ягодицы Жюстины, и распутник начал с поцелуев, которые доказывали, до какой степени владеет его мыслями эта восхитительнейшая часть женского тела. Дельмонс в то время, как две ее наперсницы раздвигали изящные полушария, направляла в отверстие инструмент. Первое же прикосновение исторгло из горла Жюстины ужасный крик, и ее движение помешало натиску. Но Дюбур продолжал свои попытки, и Жюстина дернулась с такой силой, что вырвалась из рук, державших ее, и мгновенно забралась под кровать, испуская вопли и рыдания. Оттуда, словно из неприступной крепости, наша героиня решительно заявила, что никакие просьбы и угрозы не заставят ее вылезти, что она скорее погибнет, чем сдастся. Озлобленный Дюбур начал тыкать под кровать тростью, а Жюстина, проворнее, чем угорь, ускользала от ударов.
— Надо ее раздавить, — сказал Дюбур. — Обрушим кровать, и девчонка задохнется под матрацами.
Но поскольку, придумывая планы чудовищной мести, блудодей не переставал возбуждать себя и тискать обнаженные прелести, предлагаемые ему и слева и справа, природа во второй раз обманула его преступные надежды: не успел он погрузиться в задний проход семнадцатилетней красотки, о которой мы только что рассказывали, как пламя его чувств погасло, и это позволило бедной Жюстине надеяться на спокойную ночь. Но несчастная не переставала дрожать, и никакие уговоры не могли заставить испуганную девочку покинуть свое убежище, пока она не убедилась, что Дюбур ушел. Тогда она вылезла и, прежде чем проскользнуть в свою комнату долго, самым трогательным образом умоляла хозяйку позволить ей уйти из этого дома, где ее добродетель каждую минуту подвергается столь жестокому испытанию. Дельмонс отвечала презрительным молчанием.
Несколько успокоенная, Жюстина возобновила свою службу, не задумываясь о том, что после оскорбления, которое она нанесла обоим злодеям, на ее голову скоро обрушатся самые суровые кары.
Мадам Дельмонс имела привычку, заходя в туалетную комнату, класть на комод великолепные, оправленные в бриллианты часы; закончив свои дела она их забирала, а если иногда забывала, Жюстина незамедлительно приносила их хозяйке. Через три дня после события, о котором мы рассказали, часы мадам Дельмонс пропали, и их нигде не могли найти. Спросили Жюстину, которая за них отвечала, но та только руками развела. Дельмонс ничего не сказала, но вечером следующего дня едва Жюстина, удалившись к себе, положила голову на пропитанную слезами подушку, чтобы забыться недолгим и неспокойным сном, дверь ее комнаты с грохотом распахнулась. И о святое небо! На пороге стояла сама хозяйка вместе с комиссаром полиции, а за их спиной толпились какие-то люди.
— Выполняйте свой долг, сударь, — сказала она представителю правосудия. — Эта негодница украла мои часы, вы их найдете в этой комнате…
— Я… украла часы, мадам! — только и смогла произнести потрясенная Жюстина, вскакивая с постели. — Кому, как не вам, знать, что я честна перед вами и невинна?
При этом затравленный взгляд Жюстины машинально упал на одного из четверых людей, сопровождавших комиссара. И о великий Боже, она узнала Дюбура! Это был он, этот ненасытный распутник: не удовлетворившись невероятной мерзостью, до которой довело его злодейство, он дошел до того, что под видом поверенного явился сам, чтобы увидеть в искаженном лице своей обреченной жертвы все тончайшие нюансы боли и отчаяния — плоды своей жестокости; разумеется, это была изощренная подлость, но она должна была подействовать самым благотворным образом на столь развращенную душу.
— Я погибла! — воскликнула Жюстина, узнав своего мучителя.
Она хотела объясниться, но Дельмонс подняла такой шум, что нашу бедняжку никто не услышал. Между тем начался обыск, и часы нашлись. Дюбур, который только что незаметно сунул их под матрац, сам показал находку комиссару. При таких уликах отпираться было бесполезно. Жюстину схватили, Дюбур выспорил честь связать ее собственными руками. Грубые веревки, завязанные рукой порока, немилосердно ранили нежные запястья простодушия и невинности. Присутствующим показалось, что во время этой процедуры злобный сатир умудрился прижать к своим чреслам руки, которые он связывал, чтобы жертва узнала, какой эффект производит эта жестокая сцена на его плотские чувства.
Наконец, не дав ей возможности оправдаться, Жюстину затолкали в фиакр. Сам Дюбур и его лакей, переодетый в жандарма, сопровождали несчастную до тюрьмы, которую злодей заранее выбрал для своей жертвы. Невозможно описать грубости и унижения, которые претерпела Жюстина, оказавшись в экипаже наедине с Дюбуром и его сообщником. Да и как могла защититься она со связанными руками? Поразительным же было то, что сама Фемида на этот раз помогала пороку. Лакей держал пленницу, а Дюбур задирал ей юбки, шарил жадными лапами по ее телу, целовал ее грязными губами. Но, к счастью, распутник был слишком возбужден, и природа не дала ему достаточных сил для свершения преступления, и снова алтарь остался лишь окропленным семенем, которому чрезмерный пыл помешал пролиться в глубины святилища. Фиакр приехал на место, пассажиры вышли, и нашу героиню посадили за решетку как воровку, не дав ей сказать ни единого слова в свое оправдание.
Суд над человеком в стране, где добродетель считается несовместимой с нищетой, где несчастье есть убедительная улика против подсудимого, не отнимает много времени. И несправедливый приговор подтверждает, что человек, который мог совершить преступление, уже совершил его; мнения судей зависят от положения обвиняемого, и когда золото или высокородность не свидетельствуют в пользу обвиняемого, невозможность его невиновности становится доказанной.
Напрасно Жюстина защищалась, напрасно представила она убедительные свидетельства адвокату, которого выделили ей; ее обвинила хозяйка, часы были найдены в ее комнате — было ясно, что она их украла. Когда она рассказала о попытках соблазнения, о покушениях на ее честь, о маскараде Дюбура, о его поведении во время обыска и ареста, ее жалобы сочли за мстительную ложь: ей просто ответили, что господин Дюбур и мадам Дельмонс давно известны как люди честные, неспособные на такие дела. В результате ее поместили в «Консьержери»[14], где она должна была расплатиться жизнью за отказ участвовать в злодеянии. Спасти ее могло лишь новое преступление. Провидению было угодно, чтобы порок хотя бы один раз послужил на благо добродетели, охранив ее от пропасти, в которую швырнули ее людская злоба и глупость судей.
Жюстина позволила себе несколько горьких жалоб по адресу негодяев, поступивших с ней столь жестоко, но эти проклятия не только не накликали на них гнев небесный, но напротив того, принесли им удачу. Несколько дней спустя в островных колониях скончался дядя Дельмонс и оставил ей пятьдесят тысяч ливров годовой ренты, а Дюбур получил от правительства право на распоряжение чужим имуществом, которое за один месяц довело его доход до четырехсот тысяч франков в год.
Стало быть правда, что процветание сопровождает и венчает порок и что предмет, который люди называют счастьем, встречается чаще всего среди распутства и разврата. И сколько еще примеров, подтверждающих эту истину, предстоит нам явить читателю![15]