Гибель «Армии Власова». Забытая трагедия

Антуан де Сент-Экзюпери

Общеизвестна дата начала Великой Отечественной войны — 4 часа утра 22 нюня 1941 г. Известно также, что, опьяненный фактической безнаказанностью и легкостью побед при захватах стран Восточной н Северной Европы, а также без труда подавленным сопротивлением войск своего извечного врага — Франции, Гитлер провозгласил, что война с Советским Союзом будет также молниеносной — Blitzkrieg. «Итак, вперед! Богатые поля Украины манят», — записывает 25 нюня 1941 года Геббельс в своем дневнике.

Немцы уверены в своей победе, причем обязательно до зимы. Кстати, по этой причине у немецких солдат зимой 1941-42 гг. не было теплого обмундирования, и им очень худо пришлось и под Москвой и под Ленинградом. «Самая мощная армия, какую когда-либо видел мир» — так охарактеризовал немецкую армию Ширер при ее нападении на Францию в 1940 г. С тех пор она (не без помощи Советского Союза) еще более окрепла и оснастилась.

Ей противостояла не до конца реформированная, еще не оправившаяся от уничтожения крупных военачальников, не имеющая элементарного снаряжения армия. Немецкой тактике русские противопоставили мужество, самоотверженность и жесткое упорство, оказывая невиданное до сих пор сопротивление. Это не пустые слова. Ниже мы увидим из документов, с каким багажом подходила РККА к роковой дате, 1941 году.

Пока же стоит подробнее остановиться на непосредственных целях германского командования. Разумеется, всем кажется, что это уж не нуждается в пояснениях, но. думается, есть смысл напомнить. Итак, вот запись непосредственного участника событий, министра пропаганды нацистской Германии — Иозефа Геббельса[1]. 9 июля 1941 года он записывает в своем дневнике, находясь в Ставке Гитлера: «Он (фюрер) выглядит лучше, чем можно ожидать, и производит впечатление, вызывающее чувство оптимизма и доверия... Он описывает мне кратко военное положение, на которое смотрит весьма положительно. По его неопровержимым и доказанным фактам, две трети большевистских сил уничтожены или же сильно потрепаны. Пять шестых большевистских воздушных и танковых сил могут считаться уничтоженными. Фюрер еще раз подчеркивает... Теперь мы будем бить вплоть до уничтожения. О мирных переговорах с большевистским Кремлем не может быть и речи. У нас имеется достаточно резервов, чтобы выдержать в этой гигантской борьбе... Фюрер имеет намерение такие города, как Москва и Петербург, стереть с лица земли. Ибо раз мы хотим расчленить Россию на отдельные составные части, то это огромное государство не должно обладать каким бы то ни было духовным, политическим или же хозяйственным центром...»[2]

Тем же духом пропитаны отрывки из стенограммы совещания Гитлера 16 июля 1941 года с Кейтелем, Герингом и Борманом. «В основном дело сводится к тому, чтобы освоить огромный пирог с тем, чтобы мы, во-первых, овладели им, во-вторых, управляли и, в-третьих, эксплуатировали». Но при этом обязательно должны быть скрыты истинные намерения: «Мы будем подчеркивать, что мы были вынуждены занять этот район, установить в нем порядок и установить безопасность». И якобы вынуждены проводить те или иные мероприятия в интересах населения. «Таким образом, не должно быть распознано, что дело касается окончательного регулирования. Тем не менее... мы будем принимать все необходимые меры — расстрелы, выселения и т. п... Но нам самим должно быть совершенно ясно, что мы из этих областей никогда не уйдем».

«Русские в настоящее время отдали приказ о партизанской войне в нашем тылу. Эта партизанская война имеет и свои преимущества: она дает нам возможность истреблять все, что восстает против нас».

Далее идет планировка возможного «деления пирога».

Крым должен быть освобожден от всех чужаков и заселен немцами. То есть речь фактически идет о полном уничтожении всего населения Крыма. Думаете, у кого-нибудь из немцев, одурманенных геббельсовской пропагандой, в 1941 году это вызвало протест или шок? Да ничего подобного. В это верили и молодые мальчишки, идущие за вождем на Восток, и просто немецкие домохозяйки, матери этих самых мальчишек. Вот строчки письма одной из них сыну на фронт. Летчику Петеру Шпиллеру, пл. 42906. пишет мать из Тюрингии 15 июля 1943 года: «Мой маленький летчик!.. Я представляю себе тебя — под синим небом, над синим морем. Над нашим морем. Я каждый день смотрю карточки, которые ты мне прислал. Участок я себе уже высмотрела — мы будем там, у нашего моря, в нашем Крыму... И может быть, мне удастся когда-нибудь пролететь с моим маленьким гордым летчиком над теми краями и берегами, где он так славно воевал. Отец не согласен со мной н сердится на меня за мои мечты. Он говорит: Крым — дикая татарская русская страна, и никогда там не будет покоя. Отец говорит: там слишком много крови пролилось. Ну и что же? Наша немецкая кровь только утверждает наши права на эту землю на веки веков. А русских слишком много, и им полезно кровопускание. Пусть скажут нам спасибо. Впрочем, меня не заботят эти свиньи. Ведь это разбойники. Не оставляй их, мой мальчик, в Крыму, истреби всех до единого, и нам будет спокойно жить в нашей вилле, над морем, в розах.Я верю, что моя мечта осуществится, и уже скоро»[3]

Непонятно, чего в этом письме больше — немецкой сентиментальности или звериной жестокости. Впрочем, сентиментальность часто уживается с жестокостью, а вот истинная доброта — никогда. Если немецкая фрау продолжала мечтать о своей вилле, построенной на чужой крови, даже в 1943 году, то нетрудно представить, с какими устремлениями входили в чужую страну немцы в 1941-м. Без понимания этого невозможно до конца понять весь ужас немецких солдат и порой офицеров, столкнувшихся со страшной реальностью войны на том же Волховском фронте.

Реальность войны и расплата за содеянное наступила для немецкого народа только в 1945 году, когда на территорию Германии вошли войска стран-победительниц. Вот тогда и закричали: «Гитлер капут!» А ведь солдаты, и советской и союзнических армий, не творили и сотой доли того, что творили на землях России и Европы такие вот Петеры и Гансы, опекаемые любящими мамочками, уверенные в своей полной безнаказанности.

Но вернемся на совещание к Гитлеру. Он сообщает, какие районы обещаны другим государствам-сателлитам: «Антонеску хочет получить Бессарабию и Одессу с коридором, ведущим на запад-северо-запад... мадьярам, туркам и словакам не было дано никаких определенных обещаний». Геринг берет слово и считает «правильным присоединить к Восточной Пруссии различные части Прибалтики».

«Фюрер подчеркивает: вся Прибалтика должна стать областью империи. Точно так же должен стать областью Крым с прилегающими районами. Волжские колонии должны стать областью империи, так же как бакинская область.

Финны хотят получить Восточную Карелию. Однако ввиду большой добычи никеля Кольский полуостров должен отойти к Германии. Со всей осторожностью должно быть подготовлено присоединение Финляндии в качестве союзного государства. На Ленинградскую область претендуют финны. Фюрер хочет сравнять Ленинград с землей с, тем чтобы потом отдать его финнам». (Запись совещания ведет Борман[4])

Вот такие задачи ставит обожаемый фюрер. Какие же методы найдут его подчиненные?

Гиммлер: «30 миллионов славян должно быть уничтожено».

Рейхскомиссар оккупированной Украины Кох: «Украина является для нас лишь объектом эксплуатации, она должна оплатить войну, и население должно быть в известной степени, как второсортный народ, использовано на решение военных задач, даже если надо ловить его с помощью лассо».

Приказ Кейтеля от 16 сентября 1941 года: «Чтобы в корне задушить недовольство, необходимо по первому поводу незамедлительно принять наиболее жесткие меры, чтобы утвердить авторитет оккупационных властей и предотвратить дальнейшее распространение... При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь в странах, которых это касается, абсолютно ничего не стоит и что устрашающее воздействие возможно лишь путем применения необычайной жестокости. Искуплением за жизнь немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна служить смертная казнь 50-100 коммунистов. Способ казни должен увеличивать степень устрашающего воздействия».

Чуть позже тот же Кейтель издал приказ, в котором говорится, что войска «имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства без ограничения также против женщин и детей, если это только способствует успеху».

В советской историографии Второй мировой войны подспудно сложилось и бытует мнение, что якобы «профессиональные солдаты Абвера» не придерживались методов гестапо, что это были, так сказать, «солдаты чести». Но вот перед нами приказы отнюдь не отпетого эсэсовца, а именно профессионального военного. Как говорится — «почувствуйте разницу». Сам Кейтель так оправдывал себя на Нюрнбергском процессе: «Я был лояльным, верным и покорным солдатом своего фюрера»[5]. Вот и весь кодекс немецкой офицерской чести в понимании большинства германских военных.

Теперь отвлечемся от моральных и нравственных оценок принципов высших чинов немецкого командования и посмотрим, в каком виде подошла истекавшая в 1941 году кровью РККА к такому повороту событий.

Оставив в стороне бредни В. Суворова, которыми в 90-е зачитывалась дорвавшаяся до информации интеллигенция, предоставим слово очевидцу и участнику непосредственно интересующих нас событий — Кириллу Афанасьевичу Мерецкову, тому самому Мерецкову, который и был командующим Волховским фронтом.

Сначала познакомимся с судьбой этого человеком поближе, тогда нам станет понятней его логика, его приказы и многое другое, что в конечном итоге и сыграло роковую роль в судьбе солдат и командиров 2-й ударной армии.

Мерецкоз Кирилл Афанасьевич (26.05.1897 г. р., деревня Назарьево Зарайского уезда Московской губернии — 30.12.1968 г., г. Москва), полководец. Маршал Советского Союза (26.10.1944), Герой Советского Союза (1940), кавалер ордена «Победа» (08.09.1945). Сын крестьянина. Образование получил в Военной академии РККА (1921) и на курсах усовершенствования высшего комсостава (1928). Рабочий. Участник 1-й мировой войны. В мае 1917 г. вступил в РСДРП(б). В 1917 году создал отряд Красной гвардии в Судогде. В 1918 г. вступил в Красную армию. Во время Гражданской войны — комиссар отряда, помощник начальника штаба бригады и дивизии. В 1920-е — на штабных должностях в 1-й Конной армии, служил в штабе 6-й кавалерийской дивизии, которой командовал С.К. Тимошенко[6].

Обычная для революционных лет карьера рано повзрослевшего малограмотного мальчишки. Таких «начальников» было в 20-е годы большинство. Но в партии — с мая 1917-го, еще до прихода большевиков к власти, так что «приспособленцем» назвать его никак нельзя. И писать-читать он все же умел — недаром работал на штабных должностях в годы Гражданской войны и трехклассное образование — уже достижение. Стоит почитать биографии большинства военного руководства — как под копирку. Да и высшее партийное руководство не отличалось, к слову сказать, большой образованностью. Вполне естественно, что способный Мерецков активно учится в 1921-1928 гг.

С 1928 года — командир и комиссар 14-й стрелковой дивизии. В 1931 году был отправлен на учебу в Германию. Вот так — мы учили их. а они учили нас. После учебы до 1934 года — заместитель начальника штаба Московского военного округа, с 1935 года — начальник штаба Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии. Во время Гражданской войны в Испании — направлен туда в качестве «военного советника», где отличился при проведении Гвадалахарской операции.

В период советско-финской войны (ноябрь 1939 — март 1940 гг.) Мерецков командовал 7-й армией, взломавшей считавшуюся неприступной «линию Маннергейма» и взявшей Выборг.

Вообще, советско-финская война сыграла роковую роль в развязывании Гитлером конфликта с СССР. Если советских военачальников она убедила в необходимости сильных оборонных мероприятий, то для Гитлера послужила сигналом о том, что Советский Союз крайне слаб в военном отношении. Маршал Г.К. Жуков считал, что эти два события — показанная Советским Союзом слабость во время советско-финской войны и нападение Гитлера на СССР — связаны непосредственно. Об этом же есть подтверждения и в дневнике Геббельса.

«5 января 1940 года. В Финляндии русские совсем не продвигаются. Похоже, что на деле Красная армия мало чего стоит.

22 января 1940 года. Крайне пессимистические сообщения о положении в советской России. Москва очень слаба в военном отношении...

12 марта 1940 года. Мы нация господ. Мы должны править, а не заключать договоры.

13 марта 1940 года. Мы должны расширить границы рейха на восток и запад... Как докладывает Лоренц, русские солдатики — просто потеха. Ни следа дисциплины. Но Берлина они боятся. Они остаются азиатами. Тем лучше для нас. Сталин становится настоящим панславистом.

14 марта 1940 года. Вчера: подписан мир Россия — Финляндия. Финляндия терпит ужасный ущерб, она вышла из этой истории с синяком под глазом»[7].

С августа 1940 года К.А. Мерецков — начальник Генерального штаба Красной Армии. Именно в этом качестве он и читает доклад на совещании высшего руководства состава РККА 23-31 декабря 1940 года, речь о котором пойдет ниже — выводы из советско-финской войны и положение частей и подразделений РККА. Он еще не знает, что с ним будет дальше. Зато знает история.

Великую Отечественную войну генерал армии Мерецков встретил на посту заместителя наркома обороны СССР. 24 июня 1941 г. он был арестован как участник военного заговора «врагов народа» А.И. Корка и И.П. Уборевича.

По указанию Сталина перед самой войной и в первые ее дни были арестованы те, кто уцелел при первоначальных чистках высшего эшелона военных в конце 30-х годов. Кроме Мерецкова были арестованы: нарком вооружения Б.Л. Ванников; помощник начальника Генерального штаба дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Я.В. Смушкевич; начальник управления ПВО Герой Советского Союза генерал-полковник Г.М. Штерн; заместитель наркома обороны Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации П.В. Рычагов; командующий войсками Прибалтийского особого военного округа генерал-полковник А.Д. Локтионов и многие другие.

К задержанным применялись т. и. «меры физического воздействия», н никто, кроме Локтионова, их не выдержал, все оговорили себя и других. Мерецков исключением не стал. Следователь НКВД Семенов позднее вспоминал: «Я лично видел, как зверски избивали на следствии Мерецкова и Локтионова. Они не то что стонали, а просто ревели от боли... особенно зверски поступали со Штерном. На нем не осталось живого места. На каждом допросе он несколько раз лишался сознания... Локтионов быт жестоко избит, весь в крови, его вид действовал и на Мерецкова, который его изобличал. Локтионов отказывался, и Влодзимерский, Шварцман и Родос его продолжали избивать по очереди и вместе на глазах у Мерецкова, который убеждал Локтионова подписать все, что от него хотели. Локтионов ревел от боли, катался по полу, но не соглашался...» Следователь В. Иванов вспоминал: «Будучи в сентябре 1941 г. в Харькове, я с огромным удивлением узнал, что Мерецков назначен командующим войсками фронта. А я знал на допросах с моим участием, какие он дал показания. Что состоял в шпионской группе и готовил против Сталина военный переворот»[8].

Очень сомнительно, что избивали задержанных именно названные люди, тем более не по рангу было это Влодзимерскому. Напомним, все эти показания датируются 1955 годом, временем расстрела и «разоблачения» как Л.П. Берии, так и его соратников. Интересно, а не применялись ли к этим очевидцам также «меры физического воздействия»? Тем не менее факт остается фактом, и это отмечали многие, сталкивавшиеся с Мерецковым впоследствии, — он «сломался» и на всю жизнь был напуган. Этот страх и будет руководить им во многие моменты дальнейшей военной деятельности, в частности на Волховском фронте.

К вопросу о свидетельствах очевидцев и верности их оценок. Маршал Советского Союза A.M. Василевский, в частности, пишет в своем предисловии к книге Мерецкова «На службе народу» в 1968 году: «Летом 1942 года, в условиях крайне сложной боевой обстановки для Волховского фронта, я имел возможность видеть работу К.А. Мерецкова как командующего этим фронтом непосредственно в войсках, на поле боя. И всегда убеждался в опытности командующего, в том, что принимаемые им решения отличались продуманностью, серьезностью и полным соответствием с требованиями сложившейся к тому времени фронтовой обстановки. Готовясь к той или иной операции или решая вопросы использования войск в бою, он, опираясь на свои обширные военные знания и огромный практический опыт, всегда внимательно прислушивался к разумному голосу своих подчиненных и охотно использовал мудрый опыт коллектива. Принимаемый им. как правило, смелый и оригинальный замысел операции всегда предусматривал скрупулезное изучение сил и возможностей врага, строгий расчет и осмотрительность, всестороннее из учение плюсов и минусов, стремление во что бы то ни стало решить поставленную задачу наверняка и обязательно малой кровью»[9]. Это о какой операции написано? О Любанской или о Волховском котле? Воспоминания очевидца...

8 сентября 1941 г. по указанию Сталина из тюрем и ссылок вернули часть командиров, ученых и конструкторов, в том числе и Мерецкова. А вот А.Д. Локтионова расстреляли в октябре 1941 г.

Надо сказать, что в своих мемуарах Мерецков вообще не упоминает, что был в тюрьме. В биографических материалах читаем: «Переодетый прямо в тюрьме в новую форму, Мерецков в тот же день предстал перед Сталиным. Вождь сочувственно заметил Мерецкову, что тот плохо выглядит, и справился о здоровье. А затем послал командовать фронтом» (Мерецков К.А. На службе народу. М., 1968)[10]. Некоторые «биографы» договариваются до того, что Сталин якобы разрешал Мерецкову делать свои доклады сидя, так он ему сочувствовал, так как Мерецков порушил в тюрьме свое здоровье...

Вот что пишет сам Мерецков: «В сентябре 1941 года я получил новое назначение. Помню, как в связи с этим был вызван в кабинет Верховного главнокомандующего. И.В. Сталин стоял у карты и внимательно вглядывался в нее. затем повернулся в мою сторону, сделал несколько шагов навстречу и сказал:

Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?Здравствуйте, товариш Сталин! Чувствую себя хорошо. Прошу разъяснить боевое задание!

И.В. Сталин не спеша раскурил свою трубку, подошел к карте и спокойно стал знакомить меня с положением на Северо-Западном направлении...»[11]

И где здесь переодевание в тюрьме? Где жалость Сталина?

«С сентября 1941 г. Мерецкоз командовал 7-й армией, которая остановила продвижение противника на рубеже р. Свирь. С ноября вступил в командование 4-й армией. Под его руководством армия участвовала в разгроме немецко-фашистских войск под Тихвином, что имело важное значение для обороны Ленинграда. С декабря 1941 г. Мерецков — командующий Волховским фронтом, войска которого в 1942 году во взаимодействии с Ленинградским фронтом осуществили Любанскую и Синявннскую операции. В мае-июне 1942 г., когда Волховский фронт был преобразован в оперативную группу, Мерецков командовал 33-й армией. С июня он снова командующий Волховским фронтом, который совместно с Ленинградским фронтом в начале 1943 г. осуществил прорыв блокады Ленинграда, успешно провел Новгородско-Лужскую операцию»[12].

Далее в послужном списке Мерецкова — освобождение Южной Карелии, Советского Заполярья и северной части Норвегии. В 1944 г. ему было присвоено звание Маршала Советского Союза. Естественно, кроме этого у Кирилла Афанасьевича было достаточно других военных регалий. Похоронен он в Москве, у Кремлевской стены.

Фигура К.А. Мерецкова нас интересует в той степени, в которой она связана с судьбой 2-й ударной армии. А связь эта самая прямая — именно он командующий фронтом, от его оценки обстановки, понимания ситуации напрямую зависит Генштаб, вынося те или иные стратегические решения. А как много в действительности понимал и умел он? И что в конечном счете не зависело от него в реальной обстановке?

Здесь мы и подходим к теме доклада начальника Генерального штаба Красной Армии генерала армии К.А. Мерецкова: «Итоги и задачи боевой подготовки сухопутных войск, ВВС и оперативной подготовки высшего начсостава»[13].

В постсоветской, т. н. «перестроечной» литературе, было распространено мнение, что якобы из-за этого доклада Мерецков и «попал в немилость» к Сталину и был арестован. Что он якобы выступал против «основной военной концепции» тех лет — «предпочтение наступательных действий оборонительным».

Такая «концепция» могла возникнуть только в головах тех, кто о ней писал, а никак не в военном руководстве РККА 40-х годов, где все-таки были профессионалы, присутствие которых почему-то ставится под сомнение.

Здесь мы наталкиваемся на очередной миф о «слабости Красной Армии». Якобы в результате чистки военного руководства страны в 30-е годы армия очень ослабла, просто «пришла в негодность». Армия — это прежде всего огромная масса людей, организованных в части, дивизии, полки, тыловые и штабные подразделения. И от наличия или отсутствия пусть даже нескольких сотен человек из «штабной элиты» практически ничего не изменится для подавляющего большинства бойцов и командиров. Они будут так же служить, даже не задумываясь о кадровых перестановках в «верхах». Тем более что «гениальные полководческие таланты», например тех же Тухачевского и Блюхера очень сомнительны. Другие командиры были гораздо более знающими, талантливыми и толковыми. Тот же Г.К. Жуков или А. А. Власов. Да, да, тот самый Власов. До того как он попал в плен, в битве за Москву сомнений в его воинском таланте ни у кого не возникало. Собственно, поэтому он и попал на Волховский фронт — спасать сложившееся положение, которое спасти уже было невозможно.

Весь доклад Мерецкова и последующие после него выступления мы приводить здесь не будем, но на ключевых моментах задержимся.

«1939 и 1940 годы протекали в сложной международной обстановке. Большинство народов мира втянуто империалистами в большую тяжелую войну... Современная война, более тяжелая по своим последствиям, чем прошлые войны, не щадит никого ни на фронте, ни в тылу.

В то время, когда воюющие народы терпят неизмеримые страдания, наш могучий народ под руководством великого вождя товарища Сталина благодаря его мудрой стратегии продолжает оставаться вне войны...»[14]

Большинство советских военачальников и политических деятелей, оставивших свои воспоминания, в один голос утверждают — все знали и понимали, что война с Германией неизбежна, никто не питал на этот счет иллюзий. Другой вопрос — как сделать так, чтобы прийти к ее началу наиболее подготовленными? Надо было тянуть время, наращивать силы. Но отнюдь не для нападения на кого бы то ни было, а лишь для защиты. Все прекрасно понимали, что остаются практически в одиночку перед немецкой мощью, уже пожравшей всю Европу. Кстати, англичане и американцы, те, которые потом, когда Советский Союз добьется практически в одиночку перелома в войне, станут «союзниками», до войны таковыми вовсе не были. И было совершенно неясно, на чью сторону они, особенно американцы, встанут в начавшемся конфликте. Если Гитлера на Западе просто не любили, то Советский Союз и Сталина откровенно ненавидели. И была еще далеко не дружественная Япония. Так что утверждения, например, В. Суворова о том, что СССР готовился к нападению — просто ложь. Кого завоевывать — весь мир? И зачем? Нести революцию европейскому пролетариат)'? Все как— то забывают, что Сталин отнюдь не Троцкий, который как раз с этой идеей и носился. И резкое расхождение между ними произошло из-за этого в первую очередь. Между прочим, большинство военных чинов, репрессированных в 30-е годы, были сторонниками именно идей Троцкого, проникнувшись их духом еще на фронтах Гражданской войны. Возможно то, что им на смену пришли новые крепкие профессионалы, учившиеся в Военной академии, воевавшие уже новыми методами и не разделяющие «классовых заскоков» н далекие от «подковерной грызни» т. и, «старых большевиков», как раз и сыграло на пользу нашей армии в начавшейся войне.

«Геббельс, как и Гитлер, сознавал, что никаких военных действий со стороны Советского Союза не ожидалось. Сталин страшится войны, не раз записывал Геббельс, у него не хватит мужества воспользоваться даже возникшей в какой-то момент выгодной ситуацией, чтобы нанести превентивно удар по германским силам, максимально эффективный. Донесения германского посла Шуленбурга из Москвы... подтверждали, что Советский Союз не ввяжется в войну ни при каких обстоятельствах, лишь только защищаясь от нападения».

«Все его помыслы и действия. — пишет маршал Г.К. Жуков о Сталине тех предвоенных дней, когда Жуков был начальником Генштаба. — были пронизаны одним желанием — избежать войны и уверенностью, что ему это удастся». «Сталин не хотел воевать. Мы быта не готовы...»[15]

«Во время похода на Запад[16] и отвечая на провокации на Дальнем Востоке и в Финляндии. Красная Армия получила большой боевой опыт современной войны. В боях на карело-финском театре войны впервые в истории войн на Красную Армию выпала задача рвать долговременную укрепленную железобетонную полосу обороны...Ряды героев Красной Армии пополнились молодыми талантливыми командирами, умеющими вести войска в бой и добиваться победы.

Наряду с успешным выполнением задачи в целом, в этой войне выявились большие недостатки в вопросах организационных, оперативно-технических и дисциплины»[17].

Для преодоления недочетов, на которых мы не будем останавливаться подробно, был издан приказ наркома обороны Тимошенко № 120. проведены осенние смотровые учения. Что же они показали?

«В результате осенних смотровых учений... установлено, что высший командный состав, увлеченный решениями текущих вопросов, забыл задачи боевого порядка — повседневную работу дивизий, корпусов и армий сочетать с боевой подготовкой соединений, взводов...В боевой подготовке взводы, роты и батальоны отличались разнобоем. При проверке штабов как главный недостаток было установлено плохое освоение взаимодействий их между собой. Особенно слабо проводят штабы расчеты сопровождения прорыва танка.

Директива Народного комиссара требовала в короткий срок пересмотреть боевую оборону. Основным недочетом построения обороны надо отметить линейность положения огневых средств.

В первый период смотра наши командиры считали, что заграждения успешно могут строиться только в лесу, и в связи с этим народный комиссар обороны вынужден был провести учения на разнообразной местности»[18].

Далее следует разбор ошибок. Все, о чем говорит Мерецков, было в полной мере продемонстрировано нашими войсками во время войны, так что его последующие утверждения о том. что «войска получили большую практику» и исправили положение, — скорее попытка выдать желаемое за действительное.

«Обычно общие воинские начальники... не имеют общего решения на организацию боя и устройство заграждения. Устройство заграждения целиком передается саперным начальникам, а последние, не зная тактических решений, строят заграждения самостоятельно и тактически неправильно, в связи с чем заграждения теряют свой смысл, легко обходятся и быстро преодолеваются.

Войска, огораживающие заграждение[19], страдают двумя крайностями: или отходят при первом нажиме со стороны наступающих, не используя все средства сопротивления, или делятся на маленькие группы вплоть до полного окружения. Управление обычно поддерживается с места позиции и всегда нарушается з промежутках между позициями.

Войска, преодолевающие предполье[20], не всегда ясно представляют себе, что надо делать для того, чтобы быстро проникнуть через заграждение и достигнуть переднего края. Это потому, что учения по преодолению предполья никогда почти не проводились, а если проводились, то само предполье имело лишь условное заграждение и потому не защищало от огня. Вот почему на учениях, как только войска сталкивались с действительным заграждением, оказывалось, что они не имеют практики и сноровки при преодолении его.

При преодолении предполья можно отметить две крайности: или движение атаки в разворот боевому порядку через всю полосу — вплоть до переднего края, ита стремление уничтожить оборону предполья.

Выявилось неумение применяться к местности и правильно использовать местные предметы для укрытия бойцов. Боец бежит не столько, сколько нужно, а до тех пор, пока не почувствует усталость, н он иногда вынужден останавливаться на открытой местности под огнем противника.

Неверные действия в горных условиях, в лесу, слабая ориентировка — все это приводит к тому, что быстро часть теряется и выходит из своих границ. Самым главным недостатком является то, что командиры подразделений в ходе боя не оценивают обстановку, не отдают себе отчета в том, что представляет собой противник, какова система его заграждений, не определяют, где находится передовая позиция промежуточных рубежей н какими силами он обороняется. Все это происходит потому, что командиры, выслав разведку, забывают о ней, вследствие чего сами находятся в неясной обстановке...

На войне наши войска не любили н не умели готовить исходное положение для наступления, а потом несли потери»[21]

Сам Мерецков о своем выступлении вспоминал впоследствии так: «Прежде всего, я отметил, что в нашей армии устарели уставы. Они уже не отвечали требованиям современной войны. Так, боевые порядки в наступлении предлагались такие, при которых, как правило, только третья часть войск входила в ударную группу, а две трети попадали в сковывающую. Подобные недостатки были характерны н для боевых порядков при организации обороны, когда на основные направления выделялось недостаточное количество сил н средств за счет вторых эшелонов и маневра с не атакованных участков. Слабо обстояло дело с разработкой вопросов обороны. Было время, когда вообще (цитирую доклад) «боялись говорить, что можно обороняться»[22].

Именно такую тактику ввели в войсках герои Гражданской войны — Тухачевский, Блюхер и другие. Конечно, после XX съезда они стали все «жертвами сталинских репрессий». Но нельзя же закрывать глаза на этом основании на их недостатки, на военную доктрину, созданную ими, на армию, четко идущую по неверном)' пути благодаря руководству. Четыре месяца работы начальником Генштаба — опыт Мерецкова, совсем недавно назначен наркомом обороны Тимошенко. Много ли можно успеть сделать?

Мерецков пишет: «Современный читатель может задать вопрос: чем объяснить, что в деятельности командного состава Красной Армии было много недостатков?

Во-первых, к концу 1940 года наши командные кадры в большинстве своем были очень молодыми. Некоторые командиры в течение предыдущих двух-трех лет прошли несколько служебных инстанций и командовали округами, соединениями, руководили штабами по нескольку месяцев. Они заменяли военачальников, выбывших из строя в 1937-1938 годах. Вновь назначенные командующие, командиры и начальники штабов в своем абсолютном большинстве обладали высокими качествами; многие из них приобрели опыт в боевых действиях в Испании, на Халхин-Голе и в Финской кампании. Однако они только осваивали свои новые обязанности, что, естественно, порою вело к упущениям.

Во-вторых, дело подготовки войск, крупных военачальников и штабов усложнялось в тот период бурным развитием новой техники, главным образом авиации и танков, и в результате боевых действий, как у нас, так и на Западе, быстрым совершенствованием теории их боевого применения. Поэтому приходилось решать многие вопросы заново. Быстро устаревали ранее изданные уставы и инструкции»[23].

Не будем подробно останавливаться на всех аспектах доклада — танках, авиации, тактических и штабных вопросах.

Применительно к Любанской наступательной операции, где главными и ударными и оборонительными войсками быта стрелковые дивизии, для дальнейшего понимания произошедшего важны следующие выкладки:

«Стрелковая дивизия может строить свои боевые порядки в полосе шириною 10-12 км и глубиною 18-20 км. В пределах своего района она может иметь предполье 15-20 км и главную полосу обороны 6-8 км.

Стрелковый корпус обороняется в полосе шириною до 30-36 км и глубиною 27-35 км. В этом случае в полосе корпуса мы можем иметь предполье 12-15 км, главную полосу обороны 6-8 км. вторую полосу заграждений глубиной 6-8 км и вторую оборонительную полосу 3-4 км глубины. В целом стрелковый корпус может построить оборону в полосе 20-36 км с глубиною 27-34-35 км. При таких условиях глубина армейской оборонительной полосы может быть 70-100 км и включать зону оперативных заграждений глубиной до 20-30 км...

Мы должны, как правило, средством одной стрелковой дивизии во взаимодействии с танками, авиацией разбить дивизию противника, а дивизии, подготовленной к бою. эта задача посильна. Исходя из таких предпосылок, можно считать, что армия, наступающая на главном направлении, в своем составе может иметь 12-15 стрелковых дивизий, 4-10 танковых бригад, 6-10 артполков, 3-4 авиадивизии; с такой армией можно расширить общий фронт наступления до 35-50 км. Обычно за такой армией будет находиться резерв высшего командования. Для общего ввода в действие резерв потребует дополнительно не менее 2-3 авиадивизий»[24].

Вот с такими расчетами и подошло высшее руководство РККА к 1941 году. Война, как известно, внесла свои коррективы.

Волховский фронт. Первое наступление — конец декабря 1941 г. — начало января 1942 г

В соответствии с немецким планом «Барбаросса» одной из главных задач войны с Советским Союзом было овладение в первую очередь Москвой и Ленинградом. Москва — столица, символ России. Ленинград — удобный стратегический плацдарм для продвижения в центр России с севера. Тем более что гитлеровское командование надеялось на помощь своих союзников в Финляндии. Кроме того, немцы опасались ответного удара советских войск именно со стороны Прибалтики и оставшегося в Кронштадте Балтийского флота. Так. в частности, в своей книге X. Польман[25] отмечает: «Захват Ленинграда должен был осуществиться до взятия Москвы, что могло бы позволить добиться важных с военной точки зрения целей, а именно: а) уничтожение основных опорных пунктов советского флота на Балтийском море и тем самым предоставление собственному военно-морскому флоту большей свободы действий; б) захвата советской военной промышленности в данном районе; в) исключение Ленинграда как стратегического плацдарма для советского контрнаступления... с) обеспечение наземной связи с финским фронтом».

В своем заявлении, которое было представлено на Нюрнбергском процессе, фельдмаршал Паулюс сообщал, что в сентябре 1940 года был привлечен к работе над оперативным планом нападения на Советский Союз, условно именовавшимся «Барбаросса». Он воспроизвел в заявлении оперативную задачу: захват Москвы. Ленинграда, Киева. Украины. Северного Кавказа и т. д. «Оборонительные мероприятия планом не предусматривались вовсе»[26].

Г.К. Жуков вспоминал: «В последние годы принято обвинять И В. Сталина в том, что он не дал указаний о подтягивании основных сил наших войск из глубины страны для встречи и отражения удара врага. Не берусь утверждать, что могло бы получиться в таком случае — хуже или лучше. Вполне возможно, что наши войска, будучи недостаточно обеспеченными противотанковыми и противовоздушными средствами обороны, обладая меньшей подвижностью, чем войска противника, не выдержали бы рассекающих ударов бронетанковых сил врага и могли оказаться в таком же тяжелом положении, в каком оказались некоторые армии приграничных округов. И еще неизвестно, как тогда в последующем сложилась бы обстановка под Москвой, Ленинградом и на юге страны.

К этому следует добавить, что гитлеровское командование серьезно рассчитывало на то, что мы подтянем ближе к государственной границе главные силы фронтов, где противник предполагал их окружить и уничтожить. Это была главная цель плана «Барбаросса» в начале войны»[27].

Гитлер, в передаче Геббельса, «имеет намерение Петербург и Киев не брать вооруженными силами, — беречь немецкую кровь, — а заморить голодом. «Если Петербург блокирован, то весь его план состоит в том, чтобы с помощью артиллерии и воздушного флота не допустить снабжения этого города. От города, вероятно, немного останется... Если нам удастся продолжить танковые прорывы, которые теперь снова усиливаются, то надо надеяться, что тогда мы до начала зимы продвинемся за Москву.

Мы и в дальнейшем не будем утруждать себя требованиями капитуляции Ленинграда. Он должен быть уничтожен почти научно обоснованным методом»[28].

Первые успехи немцев связаны еще и с тем, что они фактически не встречали серьезного сопротивления. «От Таллинна до Ленинграда на побережье Финского залива войск вообще не было. Поэтому 170 наших дивизий в действительности занимали всего лишь 3375 километров, а не 4,5 тысячи. На Северном фронте (Ленинградский военный округ) протяженностью 1275 километров располагалась всего 21 дивизия и одна стрелковая бригада, в среднем на дивизию приходился почти 61 километр»[29].

8 сентября 1941 г. немецкие войска овладели Шлиссельбургом. Это и было началом блокады Ленинграда, отрезанного с суши. Связь со страной осталась только по Ладожскому озеру и по воздуху.

18 сентября Гитлер запретил принимать капитуляцию, если она будет запрошена, от Москвы или Ленинграда.

30 сентября был отдан приказ германским вооруженным силам начать генеральное наступление на Москву.

Самым главным событием 1941 года в нашей литературе считается битва за Москву. Конечно, по масштабности и значимости на то время ей нет равных: Москва — столица, Москва — символ. И как-то остается в тени, что упорные сражения шли в это же время под Ленинградом. Советская армия все-таки заставила немцев перейти от наступления к обороне, они начали вкапываться в землю.

Это был успех. Успех во многом недооцененный, т. к. по сию пору многие считают так: «Как можно именовать успехом фактическое взятие Ленинграда в кольцо?» Но именно под Ленинградом немцы потерпели свою первую крупную неудачу. Два с лишним месяца группа армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала фон Лееба, имевшая в своем составе мощную танковую группировку № 4, пробивалась к Ленинграду, не считаясь с потерями. Если при этом им удалось сохранить значительную часть техники, то личный состав войск сократился чуть ли не наполовину. Пополнения не хватало.

Не стоит даже перечислять, какими крупными неприятностями грозил бы захват немцами Северной столицы. Вырос бы престиж Германии и упал наш. Мы потеряли бы важнейший промышленный центр, крупные воинские формирования, Балтийский флот. Были бы отрезаны Карелия, Кольский полуостров с Мурманском. Пришлось бы создавать новый фронт, чтобы преградить путь на Москву с севера. У немцев высвободились бы крупные силы для дальнейшего наступления.

Надо было удержать город любой ценой.

Командующим Ленинградским фронтом был К.Е. Ворошилов, и уже к сентябрю стало ясно, что с задачей он не справляется. По распоряжению Сталина из-под Ельни был вызван Жуков и немедленно вылетел в блокированный город, имея самые широкие полномочия.

«К исходу 10 сентября, руководствуясь личной запиской Верховного и без объявления приказа, я вступил в командование Ленинградским фронтом.

К.Е. Ворошилов 12 сентября по заданию Сталина вылетел в 54-ю армию маршала Кулика. Генерал-лейтенанту М.С. Хозину было приказано немедленно вступить в должность начальника штаба фронта, приняв ее от генерала Мордвинова, а генерал И.И. Федюнинский в тот же день был направлен изучить оборону войск 42-й армии под Урицком и на Пулковских высотах»[30].

Впервые мы встречаем фамилию М.С. Хозина на Ленинградском фронте. Позже, на Волховском, он сыграет значительную роль в Любанской операции, там и познакомимся с ним ближе.

«Смененный Жуковым, Ворошилов возвратился в Москву усталым, измочаленным стариком, похудевшим настолько, что мундир висел на нем как на вешалке. Выслушав краткий доклад, Сталин посочувствовал старому другу, не упрекнул его. посоветовал отдохнуть две-три недели. Груз пережитого в Ленинграде давил, видимо, на Климента Ефремовича, ему хотелось выговориться, облегчить душу, поделиться сомнениями, утвердиться в мысли, что он не виноват, что любой другой командующий на его месте тоже не остановил бы немцев.

Запомнилось мне: вражеская пехота прорвала наш оборонительный рубеж и продвигалась к окраине города. Морской батальон, который должен был контратаковать немцев, залег под огнем. Минуты решали все. Тогда разгневанный Климент Ефремович схватил винтовку убитого, выбежал на пригорок, закричал яростно: «'Это я. товарищи, маршал Ворошилов! Слушай мою команду: вперед, за мной!» И побежал первым, а за ним поднялся и ударил в штыки весь батальон. Правда, сопровождавшие охранники остановили Климента Ефремовича, не допустили до рукопашной»[31],

Для чего, собственно, приведена здесь эта цитата из недостоверной, не документальной книги? Изучая материалы, относящиеся ко 2-й ударной армии, довелось наткнуться на этот эпизод, как якобы действительно бывший, со слов очевидцев, на Волховском фронте. Там он подан в свете того, что маршал Ворошилов, приезжавший с инспекцией на фронт, совершенно впал в старческий маразм и постоянно кидался на передовую. Хотя даже в том, что написано Успенским со слов «неизвестного лица», нет ни признака ненормальности поступка Ворошилова. Наоборот, зная характер и репутацию героя Гражданской войны, трудно было бы от него ждать иного. Но стратегического таланта ему явно недоставало, современного боевого опыта тоже. В результате перейти к обороне немецкие войска вынудил все-таки Жуков.

«Гитлер был в бешенстве. Главнокомандующий Северной группой войск генерал— фельдмаршал фон Лееб был снят Гитлером с должности, но и это не помогло.

В начале октября разведка фронта доложила, что немцы роют землянки, утепляют блиндажи, укрепляют передний край минами и другими инженерными средствами. Разведчики сделали правильный вывод: противник готовится к зиме. Пленные подтвердили это предположение. Впервые за много дней мы реально осознали, что фронт на подступах к городу выполнил свою задачу и остановил продвижение гитлеровских войск. Линия обороны на подступах к Ленинграду с юга стабилизировалась и осталась без существенных изменений до января 1943 года. К этому же времени закрепились позиции сторон и на реке Свирь»[32].

Итак, немецкое наступление летом-осенью 1941 г. захлебнулось на Лужском оборонительном рубеже и на р. Волхов. Финские части, на соединение с которыми так рассчитывало немецкое командование, остановились на рубеже р. Свирь (советско-финской границе 1939 г.). Границу регулярные части финской армии не переходили. Отдельные финские формирования в составе Вермахта представляли собой добровольческие подразделения, наряду с другими сателлитами Германии.

В декабре 1941 г. советские войска нанесли сильный контрудар под Тихвином, разбили немцев под Москвой. Чтобы вести кампанию 1942 года по всему фронту. Германии не хватало сил. На 11.12.1941г. немецкие потери оценивались в 1 миллион 300 тысяч человек. Как вспоминал генерал Блюментрит, осенью «...в войсках армий «Центр» в большинстве пехотных рот численность личного состава достигала всего 60-70 человек».

Однако немецкое командование располагало возможностью перебрасывать на Восточный фронт войска с территорий, оккупированных Третьим рейхом на Западе. Так, в распоряжении 18-й армии группы войск «Север» оказались дивизии из Франции и Дании. 3 января 1942 г., беседуя с японским послом, Гитлер заявил: «Лето является решающей стадией военного спора. Большевиков отбросят так далеко, чтобы они никогда не могли коснуться культурной почвы Европы... я позабочусь о том, чтобы уничтожить Москву и Ленинград».

«На всех солдат Северного фронта слово «Волхов» навевало довольно мрачные мысли, это слов означало участок боевых действий особого характера, охватывавший всю территорию от места вытекания этой реки из озера Ильмень до самого большого озера Европы — Ладожского и дальше вдоль Невы от Шлиссельбурга до Ленинграда, вплоть до Финского залива.

На карте можно легко очертить границы Волхова. История этого района начинается с когда-то могущественного и знаменитого торгового города, ставшего в Средние века центром торговли купцов немецкой Ганзы с восточными соседями. Там Волхов берет свое начало, вытекая широким потоком, наполненным водами 42 рек, впадающих в озеро Ильмень, и течет почти строго на север, через 200 км достигает Ладожского озера. В целом Волхов создавал линию фронта от Новгорода, минуя Чудово, далее до Кнриши севернее устья Тигоды. Дугой Погостьевского котла линия фронта отходила от речного потока и приблизительно в 12 км восточнее Шлиссельбурга достигала южного берега Ладожского озера, напоминая своими очертаниями что-то вроде «бутылочного горла».

Вся эта территория, покрытая в основном лесами и болотами, была абсолютно недоступна для транспорта и тем самым непригодна для ведения боевых действий. Состояние дорог лишь в незначительной степени отвечало военным требованиям, и то лишь в ближайших окрестностях Ленинграда и на возвышенности вокруг Волосова, кроме того, не со всеми железнодорожными линиями параллельно проходили равноценные автодороги...

Местность повсюду быта покрыта верховыми болотами и болотами переходного типа, сосновыми, березовыми, ольховыми и сосновыми рощами, не имевшими практического лесохозяйственного применения. Деревеньки в этих болотистых лесах были скудными и бедными»[33].

Таким увидел этот край немецкий офицер. Но каким бы скудным он ни был, это быта часть нашей Родины, и защищать ее советские войска были готовы ценой собственной жизни. Польман, конечно, с горечью пишет о могилах друзей, и понять его можно. Но гитлеровцев к нам никто не звал, так что они получили то, что по праву заслуживали.

Еще в первой половине октября 1941 г. в полосу группы армий «Север» прибыли 250-я испанская «голубая» дивизия, из Франции 212-я и 277-я пехотные дивизии, 7-я авиаполевая дивизия из Греции и 2-я пехотная бригада СС из Германии. После этого состав группы армий «Север» стал следующим: всего 33 дивизии, из них две танковые и три моторизованные, две пехотные бригады. 18-я армия, удерживая Мгинский выступ, вела борьбу на южных подступах к Ленинграду.

Война между тем продолжалась. Поскольку задерживаться в России до зимы немцы не собирались, то и соответствующей одеждой не располагали. Немецкое фронтовое командование запрашивало теплую одежду для солдат у интендантства, рассчитывавшего, что в «молниеносной» войне в летние месяцы она будет излишней. И в ответ на запросы на фронт слались инструкции, как уберечься от холода. «Одна из них попалась мне — «Памятка о больших холодах», — пишет фронтовой переводчик Е.М. Ржевская. — Советов много. «Нижнюю часть живота особо защищать от холода. Прокладкой из газетной бумаги между нижней рубашкой и фуфайкой. В каску вложить фетр, носовой платок, измятую газетную бумагу или пилотку с подшлемником... Нарукавники можно сделать из старых носков...»

Кто быт в ту первую зиму на фронте, знает, как выглядел замерзающий немецкий солдат. Замотанный поверх пилотки в бабий платок, в огромных соломенных ботах, в которые вставлялся холодный сапог, стоял он в боевом охранении. Весь в сосульках»[34].

Однако, несмотря на потерю боевого духа, численность немецкой армии значительно превышала наши силы. Особенно сильным было техническое преимущество.

Но и наша Ставка сдаваться врагу не собиралась. В мемуарах советских военачальников[35] ситуация оценивалась следующим образом: «Осенью 1941 года под Ленинградом создалась крайне сложная обстановка. В результате прорыва немецко— фашистских войск к Ладожскому озеру и наступления противника с севера город был блокирован с суши, а 54-я армия Ленинградского фронта оказалась отрезанной от основных его сил. Попытки войск Ленинградского фронта ликвидировать вклинившегося врага и деблокировать Ленинград успеха не имели... К востоку от р. Волхов действовали подчинявшиеся... Ставке ВГК 4-я и 52-я армии, туда же направлялась Ставкой 2б-я (2-я ударная) и 59-я армии»[36].

Для объединения усилий всех войск, действующих к востоку от р. Волхов. 17 декабря 1941 года Ставка приняла решение о создании отдельного — Волховского фронта.

«Фронты создавались по мере необходимости. Так появился и Волховский фронт. Он получил свое название от реки Волхов, которая с конца 1941 года и до начала 1944-го являлась основным водным рубежом, разделявшим на этом участке немецкие и советские войска.

Волховский фронт был создан в ходе развития контрнаступления наших войск под Тихвином. 10 декабря 1941 года, когда войска 4, 52 и 54-й армий преследовали отступавшего противника, меня (Мерецков) и начальника штаба 4-й армии Г.Д. Стельмаха неожиданно вызвали в Ставку. На второй день вечером заместитель начальника генштаба A.M. Василевский сообщил нам, что мы вызваны в связи с образованием нового. Волховского фронта.

12 декабря нас пригласили в Ставку. Присутствовали И.В. Сталин. Б.М. Шапошников, командование Ленинградского фронта (М.С. Хозин и А.А. Жданов), командующий 26-й армией (в конце декабря она была переименована во 2-ю ударную армию) генерал-лейтенант Г.Г. Соколов, командующий 59-й армией генерал-майор И.В. Галанин. Все стояли у стола, на котором лежала карта обстановки на Северо-Западном направлении. Докладывал Б.М. Шапошников. Он сказал, что в целях объединения армий, действующих к востоку от реки Волхов. Ставка Верховного главнокомандования приняла решение образовать Волховский фронт. Главные задачи фронта состояли в том. чтобы в первое время содействовать срыву наступления противника на Ленинград, а затем совместно с Ленинградским фронтом разгромить действовавшую здесь группировку немцев и освободить Ленинград от блокады. Командующим войсками этого фронта назначался я. начальником штаба — генерал Г.Д. Стельмах, членом Военного совета фронта — армейский комиссар 1-го ранга А.И. Запорожец. Был оглашен состав фронта и названы разграничительные линии. Во фронт включались 4. 52, 59 и 2-я ударная армии. На 4-ю и 52-ю армии возлагалось преследование отступавшего противника. 59-я и 2-я ударная армии пока находились в районах формирования. Правый фланг фронта проходил севернее Киришей, левый упирался в озеро Ильмень. Нашим соседом справа была 54-я армия Ленинградского фронта, а левым — 11-я армия Северо-Западного фронта»[37].

Волховский фронт первого формирования (17.12.1941 г. — 23.04.1942 г.)

Руководящий состав

— Командующий войсками: генерал армии Мерецков К.А.

— Член Военного совета: армейский комиссар 1-го ранга Запорожец А.И.

— Начальник штаба: комбриг, с 28.12.1941 г. генерал-майор Стельмах Г.Д.

— Начальник политического управления: дивизионный комиссар Горохов П.И.

— Заместитель командующего: генерал-лейтенант Власов А.А. (с 20.04.1942 — одновременно командующий 2-й ударной армией)

Войсковые части по состоянию на 1 января 1941 года

— 2-я ударная армия

— 4-я армия

— 52-я армия

— 59-я армия

— Части непосредственного подчинения фронту

Формирование и части 2-й ударной армии 1-го формирования до начала Любанской операции

Граждане смелые,

А что ж вы тогда делали.

Когда наш город счет не вел смертям?

B.C. Высоцкий. «Ленинградская блокада»

2-я ударная армия до декабря 1941 года носила название 26-й резервной. Сформирована она была согласно Директиве Ставки ВГК № 004097 «О формировании 26-й резервной армии».

Генерал-лейтенанту Соколову Г.Г., командующим войсками Приволжского и Орловского военных округов, начальникам Главного политического управления и Главного управления формирования и укомплектования войск, тыла Красной армии.

24 октября 1941 г. 21 ч 50 мин Ставка Верховного Главнокомандования приказала:

1. Сформировать 26-ю резервную армию с непосредственным подчинением ее Ставке Верховного Главнокомандования.

2. В состав 26-й резервной армии включить из состава ПРиВО и ОрВО семь стрелковых дивизий с дислокацией их в следующих пунктах:

338 сд — в Сергаче

354 сд — в Шумерле

344 сд — в Чебоксарах

340 сд — в Канаше

331 сд — в Алатыре

327 сд — в Саранске

329 сд — в Рузаевке.

3. Командующим 26-й армией назначить генерал-лейтенанта Соколова.

4. Начальником штаба 26-й армии назначить генерал-майора Визжилина

5. Начальнику Генерального штаба и начальнику Главного управления формирований к 30.10 сформировать для 26-й армии и передать ей армейское управление и части обслуживания.Штаб армии к 30.10 развернуть в районе Алатыря.

6. О получении и исполнении директивы донести.

Ставка Верховного Главнокомандования И. Сталин, А. Василевский[38]

Первоначально армия формировалась для боев под Москвой. По директиве Ставки ВГК № 494 от 25 ноября 1941 года армия в составе семи стрелковых и двух кавалерийских дивизий начала переброску в район — Ногинск, Воскресенск, Коломна, Орехово-Зуево для прикрытия возможного прорыва противника по коломенскому направлению. Соответственно, к 1 декабря 1941 года от армии оставались уже всего две стрелковые и две кавалерийские дивизии, и встала необходимость доукомплектования. Доукомплектовывалась армия в тех же военных округах.

25 декабря 1941 года армия переименована во 2-ю ударную.

Надо сказать, что мало кто задумывался над довольно интересным национальным составом павших бойцов, оставшихся под Мясным Бором. Там массово находят только русских, татар и башкир. А между тем директива все прекрасно объясняет — Орловский ВО — Черноземье и Приволжский ВО — Казань и прилегающие районы. По этой же причине в «Долине смерти» чаще всего работали и работают поисковики из Казанского университета, поволжских городов, из Воронежа, не считая, конечно, новгородцев, на чьей земле и находится собственно Мясной

Командный состав Командующие

— генерал-лейтенант Соколов Г.Г. с 25.12.1941 по 10.01.1942

— генерал-лейтенант Клыков Н.К. с 10.01.1942 по 16.04.1942

— генерал-лейтенант Власов А.А. с 16.04.1942 по 01.07.1942

— генерал-лейтенант Клыков Н.К. с 24.07.1942 по 02.12.1942

Начальники штаба

— генерал-майор Визжилин В.А. с 25.12.1941 по 07.03.1942

— полковник Рождественский С.Е. с 25.12.1941 по 07.03.1942

— полковникВиноградов П.С. с 04.04.1942 по 24.05.1942

— полковник Козачек С.Б. с 15.07.1942 по 11.08.1942

Члены Военного совета

— бригадный комиссар Михайлов А.И. с 25.12.1941 по 11.02.1942

— дивизионный комиссар Зеленков М.Н. с 11.02.1942 по 05.03.1942

— дивизионный комиссар Зуев И.В. с 05.03.1942 по 17.07.1942

Помесячный боевой состав армии

Как мы видим, на всех этапах неудачной Любанской операции 327-я стрелковая дивизия принимала самое активное участие. И в ее судьбе, судьбе бойцов и командиров, как в зеркале отразилась судьба всей 2-й ударной армии.

Формирование и путь 327-й стрелковой дивизии до начала Любанской операции

Ведь у нас такой народ:

Если Родина в опасности —

Значит, всем идти на фронт.

B.C. Высоцкий

В августе 1941 г. Воронежским обкомом ВКП(б) по согласованию с Военным советом Орловского военного округа было принято решение о создании из людских и материальных ресурсов области стрелковой дивизии.

В областном архиве КПСС сохранилась докладная записка облвоенкома полковника И. Рябухнна секретарю Воронежского обкома ВКП(б) В.Д. Никитину от 8 сентября 1941 г. «О ходе формирования Воронежской стрелковой дивизии».

1. На основании директивы ВС Орловского ВО № 005954... 327-ю стрелковую дивизию сформировать к 15 декабря 1941 г.

2. Директивой округа № 006321 от 2 сентября 1941 г. укомплектование людским и конским составом приказано произвести за счет ресурсов Воронежской области с включением в эту дивизию полка народного ополчения.

3. По состоянию на 8 сентября 1941 г. укомплектованность дивизии составляет: Начальствующий состав — 812 человек Младший начальствующий состав — 633 человека Рядовой состав — 4967 человек

4. Личный состав, лошади и повозки снаряжены полностью, до 11.09.1941 г.

Размещением и довольствием дивизия удовлетворена.

Местом формирования 327-й стрелковой дивизии были определены поселки Сомово, Сосновка и Дубовка, где и начали сосредотачиваться части и подразделения формируемого соединения. Т. е. командование Орловского военного округа 327-ю стрелковую дивизию решило формировать не в Саранске, как первоначально планировалось Директивой Ставки ВГК, а в Воронеже, видимо исходя из позиции большего количества людских и материальных ресурсов края.

В докладной записке командира 1-й Воронежской дивизии народного ополчения В.Н. Ситникова в обком ВКП(б) указывается: «...за время существования дивизии непосредственно передал с вооружением и снаряжением в 327-ю дивизию неполный полк».

327-я стрелковая дивизия начала свой путь в сентябре 1941 года.

В ее состав вошли:

— стрелковые полки: 1098-й 1100-й. 1102-й

— 894-й артиллерийский полк

— 379-й отдельный истребительный противотанковый дивизион

— 611-й отдельный саперный батальон

— 782-й отдельный батальон связи

— 416-й дивизионный медсанбат

— 393-я отдельная разведывательная рота

— 376-я отдельная зенитная батарея

— 409-я отдельная рота химзащиты

— 396-я отдельная автотранспортная рота

— 754-й дивизионный ветеринарный лазарет

— 185-я полевая хлебопекарня

— 722-я (668) полевая касса Госбанка 1410-я полевая почтовая станция[39].

К началу боев на Волхове дивизия насчитывала 11 832 человека личного состава.

В суровых условиях начала войны формирование дивизии шло непросто. В сентябре 1941 года командиром дивизии быт назначен И.М. Антюфеев[40]. Штаб дивизии располагался в п. Сомово. По его воспоминаниям, формирование 327-й дивизии проходило фактически в два этапа:

«327-я стрелковая дивизия формировалась в сентябре — ноябре 1941 года. Я прибыл в дивизию в первой декаде сентября.

Соединение укомплектовывалось по штатам военного времени в основном рабочими г. Воронежа. Так, к примеру, один стрелковый полк почти целиком состоял из воронежских коммунистов и комсомольцев. Его назвали Коммунистическим полком. Другие части были укомплектованы также хорошим личным составом. Но нашим планам не дано было осуществиться. Во второй половине сентября 1941 года в Воронеж прибыла с фронта на отдых и доукомплектование 100-я стрелковая дивизия, которая вскоре была преобразована в 1-ю гвардейскую. Она должна была спешно принять пополнение и вернуться на фронт. Этого требовала обстановка.

В двадцатых числах сентября наша дивизия передала в 1-ю Гвардейскую Коммунистический полк, а также 50 процентов бойцов и командно-политического состава из других частей, весь конский состав и вооружение. Словом, с октября дивизия приступила к повторному формированию»[41].

«Наш дивизион 122-миллиметровых гаубиц образца 1938 г. на конной тяге быт сформирован на станции Сомово под Воронежем»[42].

327-я стрелковая дивизия же начала формироваться фактически заново из преимущественно сельской молодежи Воронежской области. Они были слабее подготовлены в военном отношении, времени и средств было в обрез, не хватало оружия. Это дало впоследствии возможность К.А. Мерецкову[43] отметить слабость соединения.

И.М. Антюфеев не без юмора вспоминает о методах «обеспечения» своей дивизии: «С разрешения соответствующих начальников пришлось заняться самоукомплектованием. В ту пору тыловые части, отступавшие на восток, нередко, чего греха таить, бросали машины с незначительными поломками, завалившиеся в кюветы или оставшиеся без горючего. Мы создали три специальные команды, послали их по маршрутам. Машины подбирали порой прямо с шоферами, приводили их в порядок и распределяли по частям. Таким способом мы почти полностью укомплектовались автомобилями. Приобрели даже дивизионную подвижную хлебопекарню с личным составом и с начальником во главе. По докладу начальника, пекарня около месяца блуждала по тылам армии, не имея связи со своей дивизией»[44].

К 4 ноября 1941 года дивизия была сформирована. Она должна была грузиться в вагоны для отправки на фронт, но поскольку— в г. Воронеже 7 ноября должен был пройти парад, который принимали маршал С.К. Тимошенко, член Военного совета фронта Н.С. Хрущев, секретарь Воронежского обкома партии В.Д. Ситников и другие руководители обкома и исполкома г. Воронежа. 327-я дивизия прошла перед ними во главе войск гарнизона и прямо с парада начала грузиться в эшелоны.

Как пишут мемуаристы: «Вечером 6 ноября Военный совет направления подписал обращение к войскам, поздравляя воинов с наступающим праздником, выражая убежденность в полном и неизбежном уничтожении фашизма. А утром следующего дня в Воронеже, старинном русском городе, первое упоминание о котором встречается в летописях 1177 года, а ныне ставшим прифронтовым, состоялся парад войск. В 11 часов — спустя час после начала исторического парада на Красной площади в Москве, на центральную площадь столицы Черноземья выехал заместитель наркома обороны, главнокомандующий войсками Юго-Западного направления Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко. Поздоровавшись с войсками, он поднялся на трибуну, где уже находились руководители областных партийных и советских организаций. Семен Константинович обратился к воинам с речью, завершив ее призывом:

— Дорогие товарищи! Враг коварен и силен. Но силы нашего народа, героизм наших славных бойцов велики и неисчерпаемы. Наш народ непобедим! Клич: «Смерть за смерть, кровь за кровь» — стал боевым призывом всех советских патриотов к полному и окончательному разгрому кровавого фашизма. Товарищи! Победа будет за нами! Порукой этому является героизм советского народа, правое дело, за которое мы боремся!

Торжественный марш открыла стрелковая дивизия под командованием полковника И.М. Антюфеева. Красноармейцы шли в новеньких полушубках, подтянутые, рослые. Вслед за пехотой на площадь вступила артиллерия. Противотанковые орудия, полевые пушки и гаубицы, батарея за батареей проходили мимо трибун. Их сменили отряды мотоциклистов и броневых машин. Завершили парад танки. Затем началась демонстрация трудящихся, в которой приняло участие около ста тысяч жителей города, представителей всех районов области.

Военный парад и народная демонстрация, проведенные в непосредственной близости от фронта, имели большое морально-психологическое значение, вызвали у бойцов, командиров, местного населения подъем духа, патриотических чувств, укрепили веру в победу над врагом»[45].

Надо отметить, что практически никто не знает о том, что таких торжественных парадов, посвященных 7 ноября 1941 г., было проведено в нашей стране всего три: первый — знаменитый парад на Красной площади в Москве, второй — в Куйбышеве, для эвакуированного из Москвы дипкорпуса, и третий — в Воронеже. И так же. как в Москве, в Воронеже войска прямо с парада отправлялись на фронт.

Первоначально планировалось, что дивизия войдет в состав 2б-й резервной армии, формировавшейся в Мордовии. Однако события под Москвой внесли свои коррективы. В районе Пензы эшелоны с воронежцами были отправлены под Москву, в район Коломны. Но ее участие в обороне Москвы не понадобилось, из района Каширы и Коломны 327-ю перебросили в район Сонково. Оттуда 1102-му стрелковому полку, дивизиону артиллерии и некоторым другим спецподразделениям было приказано прибыть на ст. Тальцы. Остальные части дивизии направились на Бологое для выгрузки на ст. Малая и Большая Вишеры.

Таким образом, 327-я стрелковая дивизия оказалась на Волховском фронте, а 26-я резервная армия была преобразована во 2-ю ударную армию Волховского фронта, задачей которой в его составе, во взаимодействии с частями и подразделениями Ленинградского фронта являлся прорыв блокады Ленинграда.

Первый состав 2-й ударной армии полностью погиб в начале войны в Киевском котле. Как мы уже знаем, не лучше оказалась судьба и второго состава этой армии. Досадное совпадение или злой рок?

Хотелось бы подробнее остановиться на личности и судьбе командира 327-й стрелковой дивизии И.М. Антюфеева. Человек он был, безусловно, яркий и необычайно талантливый, судьба его была трагична. Волей случая он, против своего желания, до сих пор служит фигурой, противоположной фигуре генерала Власова.

Родился И.М. Антюфеев 20 января 1897 года в селе Нестеровка Оренбургской области в семье крестьянина. С восьмилетнего возраста шесть лет работал пастухом, затем окончил сельскую школу, батрачил. С 1916 г. — два года прослужил солдатом в царской армии.

В 1918 году он вступил в Красную Армию. Участвовал в Гражданской войне в 1919-20 годах на Южном фронте рядовым, а затем командиром взвода пешей разведки против войск Врангеля. Окончил Симферопольские пехотные курсы и в 1922 году высшие командные курсы «Выстрел». Так сын крестьянина стал командиром. Он командовал стрелковыми и разведывательными подразделениями. В 1925 году окончил разведывательные курсы. Был начальником разведки стрелковой дивизии, а в 1932 году вновь окончил командные курсы «Выстрел». Два года был помощником и еще два года начальником штаба стрелкового полка, а затем два года командиром полка. В 1938 году получил звание полковника. С 1939 года до сентября 1941 года командовал стрелковой дивизией в Уральском военном округе. При этом с июня по август 1939 года принимал с нею участие в боях с японцами на реке Халхин-Гол.

Как вспоминал маршал Г.К. Жуков, сам участник боев на Халхин-Голе: «Нарком обороны К.Е. Ворошилов в приказе 7 ноября 1939 года писал: «Подлинной славой покрыли себя бойцы и командиры — участники боев в районе реки Халхин-Гол. За доблесть и геройство, за блестящее выполнение приказов войска, участвовавшие в боях в районе реки Халхин-Гол, заслужили великую благодарность»[46].

С сентября 1941 г., как уже отмечалось ранее, полковник И.М. Антюфеев командовал 327-й стрелковой дивизией.

21 мая 1942 года Антюфееву было присвоено звание генерал-майор. Жаль только, что сам Антюфеев об этом не знал — он со своей дивизией находился в «Волховском котле» без связи с Большой землей.

Когда от командующего армией генерала Власова быт получен приказ выходить из окружения отдельными группами, 25 июня 1942 года И.М. Антюфеев во главе группы в 100 человек организовал штыковую атаку в районе Мясного Бора, но она был отбита. Антюфеев был контужен, но повел свою группу, в которой осталось 70 человек, в тыл противника, чтобы обойти его. Шли по лесам и болотам 10 дней, группа таяла. 5 июля 1942 года подошли к линии фронта на пять километров. Вместе с комиссаром дивизии Гладышко Василием Семеновичем (попал в плен и из плена не вышел) и еще несколькими командирами и солдатами рванулись через лес вперед, но кто-то задел мину. Взрывом Антюфеев был вторично контужен. Товарищи пытались его нести, но тут группу захватили немцы.

Антюфеев отказался сотрудничать с немцами, которые предлагали ему возглавить одно из подразделений РОА, и попал в лагерь для военнопленных вблизи эстонского г. Выру, затем в лагерь у Каунаса, где пробыл до марта 1943 года.

В феврале 1988 года на адрес воронежского поискового клуба «РИФ» пришло письмо от офицера в отставке Н.В. Дебеева, который также находился в плену в Каунасе. Никита Владимирович рассказал, что не раз видел И.М. Антюфеева. За отказ к сотрудничеству Антюфеев был обязан чистить уборные и возить зловонную бочку по всему городу, т. е. работать золотарем. Но это его не сломило.

Отсюда его вывезли в Германию в лагерь Фаленбосталь, где он работал на шахте. За подготовку к побегу Антюфеева и еще четырех полковников заключили в крепость-тюрьму Вайсенбург. С приближением англо-американских войск пленных эвакуировали за Дунай в лагерь «7а» у г. Моссбург. 29 апреля 1945 года их освободили войска 3-й американской армии. Антюфеев был доставлен в Париж в советскую военную миссию по репатриации, а в мае — в Москву, где до декабря 1945 года проходил спецпроверку в органах НКВД.

За мужество и героизм, проявленные им в плену. 28 декабря 1945 г. восстановлен в кадрах Советской армии и направлен в санаторий «Архангельское» с выплатой денежной компенсации. В 1946 г. награжден орденом Ленина, в 1947 — орденом боевого Красного Знамени. После окончания курсов усовершенствования при Военной акадении им. Фрунзе служил начальником кафедры Томского госуниверситета. В 1955 г. уволен в отставку по болезни. Умер генерал И.М. Антюфеев 14 сентября 1980 года в г. Паневежис Литовской ССР[47].

Судьба И.М. Антюфеева. генерала 2-й ударной армии, не согнувшегося под лишениями и ужасами плена и концлагерей, стала невольной противоположностью судьбе генерала Власова, а сам Антюфеев — его невольным судьей. Товариши. с которыми он пробивался из окружения и попал в плен, тоже служили в 327-й стрелковой дивизии, значит, подвиг Антюфеева — также и их подвиг.

О судьбах многих из них мы еше будем писать, обращаясь к воспоминаниям и самого И.М. Антюфеева.

Как уже отмечалось, перед вновь образованным Волховским фронтом были поставлены следующие задачи: силами четырех армий (4-я. 59-я, 2-я ударная. 52-я) прорвать немецкую оборону на западном берегу р. Волхов и выйти на фронт ст. Любань — ст. Чолово и. развивая наступление, окружить и уничтожить немцев под Ленинградом во взаимодействии с войсками Ленинградского фронта.

В соответствии с Директивой Ставки № 005822 от 17.12.1941 г. Волховский фронт переходит в общее наступление на Северо-Западном направлении, имея целью разбить противника, оборонявшегося на р. Волхов. В дальнейшем окружить и во взаимодействии с войсками Ленинградского фронта пленить или истребить его.

По воспоминаниям Мерецкова, на упомянутом выше совещании в Ставке 12 декабря 1941 года, «говоря о задачах Волховского фронта. Б.М. Шапошников отметил, что этому фронту будет принадлежать решающая роль в ликвидации блокады Ленинграда и разгроме главных вражеских сил группы армий «Север». Войска фронта должны были очистить от противника всю территорию восточнее реки Волхов, с ходу форсировать ее и разгромить гитлеровские дивизии, оборонявшиеся по западному берегу. Затем в ходе наступления в Северо-Западном направлении им совместно с войсками Ленинградского фронта предстояло окружить и уничтожить противника, действовавшего под Ленинградом»[48].

Задача была поставлена, но. возможно ли это, никто не хотел думать. Мерецков понимал, что задача поставлена практически невыполнимая, но спорить в открытую не осмелился. Позже он писал о своих сомнениях так:

«Могли ли войска Волховского фронта справиться с задачей преодолеть волховский водный рубеж?

Я хорошо знал возможности 52-й и тем более 4-й армии, которой ранее командовал. Обе они в результате тяжелых боев за Тихвин были ослаблены и утомлены. К тому же, хотя отступавший противник и понес серьезные потери, он не был разгромлен полностью. Гитлеровцы могли занять новые оборонительные позиции по западному берегу Волхова. Эти позиции готовились ими еще с сентября. Все это давало основание полагать, что на Волховском рубеже противник окажет серьезное сопротивление. Следовательно, для успешного преследования врага и своевременного преодоления Волхова требовалось срочное усиление 4-й и 52-й армий свежими дивизиями. А 59-я и 2-я ударная армии, учитывая низкую пропускную способность северных железных дорог и участившиеся удары бомбардировочной авиации противника, едва ли за те десять дней, которые оставались до начала операции, могли прибыть и подготовиться к наступлению.

В ответ на наши просьбы относительно усиления фронта Б.М. Шапошников сказал, что положение Ленинграда исключительно тяжелое и поэтому ждать полного сосредоточения войск, возможно, и не придется, так как это наверняка оттянет сроки перехода фронта в наступление. Особенно настаивали на немедленном переходе войск Волховского фронта в наступление ленинградские товарищи»[49].

Ленинградские товарищи — это А.А. Жданов и М.С. Хозин. Если рассказ о Жданове будет здесь излишен, он не сыграл большой роли в судьбе 2-й ударной армии, то на Михаиле Семеновиче Хозине стоит остановиться подробнее. Как ни странно, но и о нем, и о Николае Кузьмиче Клыкове — по существу, бессменном командующем 2-й ударной армией, сведений очень мало, они сухи и официальны.

Хозин Михаил Семенович (10(22)10.1896, с. Скачиха ныне Тамбовской обл. — 27.02.1979 г. Москва). Участник 1-й мировой войны в звании прапорщика. В Красной Армии с 1918 г. Окончил курсы усовершенствования комсостава при Военной академии им. Фрунзе (1925 г.), курсы партполитподготовки командиров-единоначальников при Военно-политической академии (1930). В годы Гражданской войны командовал батальоном, полком, бригадой, в 1925-1939 гг. — дивизиями, корпусом, был заместителем командующего, командующим войсками Ленинградского военного округа. С 1939 г. — начальник Военной академии им. Фрунзе. Во время Великой Отечественной войны руководил тылом фронта резервных армий, был заместителем начальника генштаба, начальником штаба Ленинградского фронта, командующим армиями, заместителем командующего Западным фронтом, командующим группой войск, войсками Приволжского военного округа. После войны в 1946-1956 гг. возглавлял Военно-педагогический и Военный институты, в 1956-1963 гг. руководил высшими академическими курсами и факультетом Военной академии Генштаба. С ноября 1963 г. — в отставке. Генерал-полковник (1943). Награжден 10 орденами, медалями[50].

Что может сказать о человеке сухая официальная справка? Прапорщик царской армии — образован, так сказать, из «старых» военспецов. Скорее кабинетный, штабной работник, нежели практик, в отличие от тех же Мерецкова и Жукова. На совещании высшего военного руководства 1940 г. мы встречаем его в должности начальника высшего военного учебного заведения — Военной академии им. Фрунзе. Да и после войны его должности скорее свидетельствуют об академизме его знаний. Кстати, именно он впервые после войны, в 1966 г., напечатал статью «Об одной малоисследованной операции»[51], которая имеет очень большое значение. Впервые, пусть и в узкоспециализированной литературе, прозвучало признание в том, что эта операция все же была, до Хозина ее вообще не принято было упоминать, а тем более делать какие-то анализы и выводы. И именно Хозину же в значительной мере мы обязаны таким бесславным завершением Любанской операции — по сути — провалом выхода 2-й ударной армии из Волховского котла. Устранив путем довольно несложной интриги Мерецкова с поста командующего Волховским фронтом, Хозин ненадолго становится во главе Волховской группы войск. И все случилось так, как случилось. Но об этом в свое время.

Пока же результатом совещания в верхах явилась следующая директива, приведшая в действие огромную массу людей и техники.

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 005826 командующему войсками Волховского фронта о переходе в общее наступление

17 декабря 1941 г. 20 ч 00 мин

Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Войскам Волховского фронта в составе 4, 59, 2-й ударной и 52-й армий перейти в общее наступление, имея целью разбить противника, обороняющегося по зап. берегу р. Волхов, и к исходу... главными силами армий выйти на фронт Любань. ст. Чолово.

В дальнейшем, наступая в северо-западном направлении, окружить противника, обороняющегося под Ленинградом, и во взаимодействии с войсками Ленинградского фронта окружить и пленить его. а в случае отказа противника сдаться в плен истребить его.

........

5. 2-й ударной армии в составе 327 сд, 22, 24, 25, 3, 57, 53, 58. 59-й стрелковых бригад, шести лыжных батальонов, двух отд. танковых батальонов, одного ап армейского типа, трех минометных дивизионов наступать в направлении ст. Чаща. раз. Низовский с дальнейшим ударом на Лугу.

Разгранлиния слева: Засоболье. ст. Бурга, Русса (на р. Волхов), ст. Чолово. Ташино (12 км южнее Луги).

7. Указания по материальному обеспечению операции фронта даются отдельно. И. Сталин, Б. Шапошников[52].

327-я стрелковая дивизия входила в состав 2-й ударной армии, действовавшей на острие главного удара. По воспоминаниям И.М. Антюфеева, 327-я дивизия была рассредоточена. Артиллерия и спецподразделения и 1102-й полк были оставлены на ст. Тальцы и платформе Мордвиново. остальным частям дивизии было предписано выгрузиться на ст. Малая и Большая Вишеры. И.М. Антюфеев вспоминает, что он доложил Военному Совету армии о состоянии дивизии: «Сведения были малоутешительными. Еще не завершено сколачивание подразделений, слаба стрелковая выучка бойцов, нет положенных по штату ротных минометов, патронов к противотанковым ружьям, и вообще с боеприпасами весьма скудно, нет маскировочных халатов даже для разведчиков и т. д.»[53]. Командующий обещал передать все недостающее в Рыбинске, однако своего обещания не выполнил. Таким образом, в первые бои дивизия втянулась недостаточно подготовленной.

На этот момент командующим 2-й ударной армией был генерал-лейтенант Г.Г. Соколов. До этого назначения его послужной список включал в себя службу в войсках НКВД и погранчастях. Опыта руководства войсками такого масштаба, и тем более в такой сложной оперативной обстановке, он не имел. Прославился Соколов своими приказами в лапидарном «суворовском духе».

Например, приказ № 14 от 19.11.1941 г.:

«1. Хождение, как ползание мух осенью, отменяю и приказываю впредь в армии ходить так: военный шаг — аршин, им и ходить. Ускоренный — полтора. Так и нажимать.

С едой неладен порядок. Среди боя обедают и марш прерывают на завтрак. На войне порядок такой: завтрак — затемно, перед рассветом, а обед — затемно, вечером. Днем удастся хлеба или сухарь с чаем пожевать — хорошо, а нет — и на том спасибо, благо день не особенно длинен.

Запомнить всем — и начальникам, и рядовым, и старым, и молодым, что днем колоннами больше роты ходить нельзя, а вообще на войне для похода — ночь, вот тогда и маршируй.

Холода не бояться, бабами рязанскими не обряжаться, быть молодцами и морозу не поддаваться. Уши и руки растирай снегом!»

И.М. Антюфеев пишет: «Числа 23-25 декабря, когда первый эшелон, в котором ехал я. подходил к одной из станций перед Ярославлем, ко мне явился офицер вышестоящего штаба с приказанием отправиться с ним в автомашине в штаб армии, размещавшейся в Ярославле. По прибытии туда я был немедленно принят командующим 2б-й резервной армией генерал— лейтенантом Соколовым Г.Г. и членом Военного Совета армии бригадным комиссаром А.И. Михайловым. Командующий объявил, что 26-я резервная армия преобразована во 2-ю ударную и поступает в распоряжение командующего войсками Волховского фронта»[54].

Вспоминал К.А. Мерецков: «Декабрь был на исходе, а сосредоточение войск 59-й и 2-й ударной армий затягивалось. К 25 декабря, по плану Генерального штаба, должны были сосредоточиться первые эшелоны этих армий, а прибыла только одна дивизия[55]. Между тем атаки 4-й и 52-й армий становились все слабее и слабее. В первых числах января стало очевидным, что на сосредоточение резервных армий потребуется еще несколько дней... По моей просьбе срок перехода в наступление всеми силами фронта был перенесен на 7 января 1942 г. Это облегчало сосредоточение, но прорыв с ходу теперь отпадал, так как противник основательно закрепился за рекой и на плацдармах и организовал систему огня...

Обеспечение прибывавших войск было далеко не полным»[56].

Из текста записи переговоров по прямому проводу заместителя начальника Генерального штаба с командующим войсками Волховского фронта, 6 января 1942 г.:

«Василевский. Здравствуйте, товарищ командующий.

Товарищ Сталин приказал немедленно выяснить у вас и доложить ему точно: когда перешли в наступление армии фронта, какими силами и каковы начальные результаты этого наступления? Прошу ответить.

Мерецков. Здравствуйте, товарищ Василевский. В отношении ввода в бой войск 59-й армии я только что передал боевое донесение. Следует ли его повторять? Соколов, как я докладывал, изготовится к утру 7 января.

Василевский. Только что мне его доложили... Что хотели сообщить?

Мерецков. Пятью стрелковыми бригадами, и, кроме того, в его состав на 7 января включается 259-я стрелковая дивизия. К этому же времени 327-я дивизия будет во втором эшелоне. Остальные три бригады: 22-я бригада передается в состав 52-й армии, две бригады последние будут находиться от р. Волхов на переходе. Главные трудности по-прежнему остались на сегодня: плохое материальное обеспечение, не подошли еще снаряды, в связи с чем артиллерийское наступление строим по прямой наводке отдельными орудиями. Не подошло горючее, не подошли армейские артполки, еще не собралась авиация Степанова. Средства связи еще сегодня раздавали войскам... 7 января начнем всем, что будет собрано у Соколова, и следовательно, будет продолжать Галанин, и Клыков может перейти также пятью дивизиями... Галанинские части прибыли невооруженными, пришлось их вооружить во время выгрузки и на походе. А для танков еще не подошло горючее...»[57].

И снова воспоминания К.А. Мерецкова: «...к началу января 1942 года фронт, по существу, не имел своего тыла. За такой короткий срок существования фронтового объединения мы физически не могли собрать в нужных районах тыловые части и учреждения, организовать пути подвоза и накопить материальные средства. Все снабжение войск осуществлялось напрямую: центр — армия, минуя фронтовое звено. Для 4-й и 52-й армий это было даже хорошо, а для вновь прибывших — плохо. Их подвижные запасы находились еще в пути, а фронт пока ничем помочь им не мог»[58].

К.А. Мерецков пишет, что командующий 2-й ударной армии генерал Соколов совершенно не знал обстановки, что делают и где находятся соединения его армии, был далек вообще от понимания требований современного боя. «Он пришел в армию с должности заместителя наркома внутренних дел. Брался за дело горячо, давал любые обещания. На практике же у него ничего не получалось. Видно было, что его подход к решению задач в боевой обстановке основывался на давно отживших понятиях и догмах»[59].

327-й дивизии не повезло. Соколов еще командовал армией, когда 30 декабря 1941 она начала выгрузку на ст. Малая Вишера. Уже к вечеру 31 декабря Соколовым был поставлен приказ — утром 3 января сменить части 52-й армии по восточному берегу р. Волхов на линии: Селищинский поселок — Городок, а б января перейти в наступление для прорыва обороны противника. Задача была почти невыполнимой — дивизии предстояло овладеть Любанью, удаленной на 80 км от исходного рубежа.

Антюфеев настаивал, что дивизия не может подготовиться в этот срок, но ответ был один: «Так требует хозяин. Надо выполнять». «1100-й и 1098-й полки заняли оборону на правом берегу р. Волхов. Справа — 1100-й полк, слева — 1098-й. Этот порядок планировался для наступления. Оборонительные позиции, принятые нашими частями, были оборудованы весьма примитивно: окопы на отделение глубиной для стрельбы с колена и кое-где легко перекрытые землянки для штабов. Заграждений — никаких. Сведения о противнике — весьма скудные...

В районе сосредоточения мы все время ощущали недостаток всего — тыл армии был явно не налажен»[60].

В связи с этим Мерецков делает такое замечание о командующем 2-й ударной армией Соколове: «Соколов думал, что все дело — в лихой бумажке, и ограничивался в основном только приказами»[61].

В связи с этим 5 января командование 327-й дивизии письменно обратилось к Военному совету армии с просьбой отложить наступление хотя бы насколько дней, но лишь получили письменный приказ: на рассвете 7 января 2-я ударная армия переходит в наступление. Правее наступали части 59-й армии, левее — 52-я армия.

Из воспоминаний командира взвода управления 6-й батареи 2-го дивизиона 894-го артполка 327-й стрелковой дивизии Дмитриева П.П.: «Во второй половине декабря 1941 г. наш батальон 122-миллиметровых гаубиц образца 1938 г. на конной тяге... прибыл на Волховский фронт. Большинство личного состава еще не участвовало в боях, и то. что мы увидели, нас потрясло. Уничтоженные деревни, обгорелые трупы, убитые лошади, разбитые машины...

Из Большой Вишеры прибыли в район сосредоточения: Б. Вяжище — Любовцево. Стояли сильные морозы. Утром командиры батарей выехали на рекогносцировку боевых порядков, а мы весь день занимались подготовкой материальной части, выверкой прицельных приспособлений, готовили боеприпасы, ухаживали за лошадьми. Все рвались в бой. хотя, по правде говоря, плохо представляли себе, что это такое. Огневые позиции дивизиона были намечены в 1,5 км восточнее села Городок, а наблюдательный пункт — в боевых порядках пехоты на восточном берегу Волхова.

Накануне нового, 1942 г.. мы заняли боевые порядки и допустили первую ошибку, выведя на них технику. Едва рассвело, немцы обнаружили нас, и мы понесли неоправданные потери в людях и особенно в лошадях. Человек при обстреле хоть на землю ляжет, а лошадь не уложишь... После этого урока мы копали окопы для орудий, укрытия для людей, щели для снарядов... Мне очень повезло с командирами орудий. Один из них, Шапкин, грамотный и спокойный человек, был до войны председателем колхоза. Другой младший командир, Маликов, бывший железнодорожник, был несколько тороплив, но тоже пользовался у бойцов уважением. Командиром батареи был младший лейтенант Гунин. Он и сообщил о том, что мы входим в полковую группу и поддерживаем наступление 1098-го стрелкового полка, имеющего задачу форсировать Волхов и овладеть первым рубежом немецкой обороны — населенными пунктами Костылево и Ямно. В дальнейшем планировалось наступление на Спасскую Полнеть и последующий выход к Любани для соединения с войсками Ленинградского фронта. Ведение огня планировалось не по конкретным целям, а по площадям обороны немцев»[62].

Из дневника командующего группой армий «Север» фон Лееба[63]:

«Среда, 31 декабря 1941 г.

Оценка обстановки командующим группой армий «Север»:

Перед фронтом 215-й пехотной дивизии противник в некоторых местах начинает окапываться. Из этого не следует делать далеко идущие выводы, что он здесь собирается перейти к длительной обороне. Но в то же время это, по-видимому, признак того, что крупного наступления отсюда в ближайшее время не последует[64].

Четверг, 1 января 1942 г.

Оценка обстановки командующим группой армий «Север»:

По данным радиоперехвата установлена так называемая 2-я ударная армия противника. Явно просматривается намерение противника окружить наш 1-й армейский корпус. На это указывает движение походных колонн противника из Оломны в направлении Малуксы и южнее от нее...

Пятница, 2 января 1942 г.

Оценка обстановки командующим группой армий «Север»:

...Главной заботой остается защита войск от экстремальных холодов. Не удается избежать многочисленных обморожений.

Личные пометки фон Лееба в записной книжке:

Несколько разрядилась обстановка у реки Тигода. Мороз — 42 градуса.

Суббота, 3 января 1942 г.

Личные пометки фон Лееба в записной книжке:

Группу армий «Север» посетил Гиммлер.

Воскресенье, 4 января 1942 г.

Оценка обстановки командующим группой армий «Север»:

На всем фронте никаких крупных атак. Поэтому напряжение начинает спадать. Можно предположить, что замысел противника прорвать нашу линию обороны по реке Волхов потерпел фиаско...

Понедельник, 5 января 1942 г.

Оценка обстановки командующим группой армий «Север»:

18-я армия получает от группы армий «Север» подкрепление за счет мотоциклетного батальона 20-й моторизованной дивизии и бригады войск СС...»[65].

5 января 1942 года в Кремле состоялось заседание Ставки, на котором было принято решение о всеобщем наступлении Красной Армии на всем пространстве от Черного до Балтийского морей, нанесении стратегического поражения вермахту и о выходе на рубеж государственной границы СССР в 1942 г.

Как показало время, это было на тот момент неосуществимо. Переоценили свои силы, это уж точно. Советское наступление на всех фронтах полностью провалилось. И именно следствием этого неудачного наступления и явилось появление такого количества «забытых» и «малоизученных» операций Великой Отечественной войны. Признаваться в этой стратегической ошибке не принято и поныне. Вроде бы особенно не скрывают, но скажите, кто знает об этом совершенно безумном решении 1942 года? Единицы. Почитайте в кратком курсе Великой Отечественной войны просто перечисление наступательных операций этого периода, и все станет понятно: Ржевско-Холмогорская, Демянская. Любанская...

Именно по итогам совещания у Верховного Главнокомандующего Г.К. Жуков высказывал серьезные опасения относительно целесообразности этого наступления: «Что касается наступления наших войск под Ленинградом и на юго-западном направлении, то там наши войска стоят перед серьезной обороной противника и без наличия мощных артиллерийских средств они не смогут прорвать оборону, сами измотаются и понесут большие, ничем не оправданные потери»[66].

Интересно, что решение одной стороны наступать, а второй обороняться по всему фронту было принято практически одновременно. В директиве немецкого Верховного главнокомандования № 442182/41 от 16.12.1941 г. группам армий ставились оборонительные задачи.

Приказ гитлеровской ставки от 16 декабря 1941 года

Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами

Верховное главнокомандование вооруженных сил

Штаб оперативного руководства. Отдел обороны страны № 442182/41 г.

Ставка фюрера

16.12.1941 г.

Сов. секретно

Только для командования

Приказываю:

1. Разрешить группе армий «Север» произвести отвод внутренних флангов 16-й и 18-й армий на рубеж р. Волхов и линию железной дороги, проходящей от станции Волхов на северо-запад. На линии этой железной дороги установить непосредственную связь с правым флангом 28-го армейского корпуса.

Задача группы армий — оборонять указанный рубеж до последнего солдата, не отступать больше ни на шаг и тем самым продолжать осуществление блокады Ленинграда.

Я особенно обращаю внимание на усиление ПВО южнее и юго-восточнее Ленинграда.

........

5. Подкрепления для фронта:

а) очень важно перебросить маршевые батальоны наиболее ослабленным дивизиям. По сравнению с этой задачей переброска капков не имеет столь важного значения. Следующей задачей является переброска с Запада дивизий, снабженных зимним обмундированием и снаряжением...

В головные эшелоны выделить пехотные подразделения нескольких дивизий и усилить их в нужной степени артиллерией. Кроме того, все железнодорожные эшелоны необходимо снабдить печами и достаточным запасом продовольствия...

Гитлер

Именно Волховскому фронту отводилась решающая роль в разгроме группы армий «Север». Собственно, Любанская наступательная операция началась еще в декабре 1941 года, с первого, совершенно неподготовленного наступления. Понятно, что освобождение Ленинграда было очень важно. В частности, Сталин писал Мерецкову 29.12.1941 г.: «Дело, которое поручено Вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами понимаете, великое дело. Я бы хотел, чтобы предстоящее наступления Волховского фронта не разменивалось на мелкие стычки, а вылилось в единый мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в единый и общий удар по врагу, опрокидывающий все расчеты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успеха».

Вполне понятно, что то, что хотел Сталин, должно было быть выполнено любой ценой. В современной исторической литературе стало как бы модно упрекать Мерецкова в трусости, «мол, испугался, не сказал правды, погубил людей». А вы бы, правдолюбцы, как поступили, недавно выйдя из тюрьмы? Очень хотели бы обратно, вместе с семьей под расстрел? Так что «не судите и не судимы будете».

Казалось, общее соотношение сил на северо-западном направлении складывалось в пользу советских войск. На 1 января 1942 г. в группе армий «Север», по нашим данным, было 665 тысяч солдат и офицеров, 6 тысяч орудий и минометов, 160 танков и штурмовых орудий, 250 самолетов всех типов.

В войсках Ленинградского, Волховского и Северо-Западного фронтов насчитывалось около миллиона человек, 9 тысяч орудий и минометов и не менее 400 танков. На Волховском фронте, в подчинении генерала К.А. Мерецкова, было 28 стрелковых и кавалерийских дивизий, 9 отдельных бригад, 25 отдельных танковых и лыжных батальонов — 242 тысячи человек, 2295 орудий и минометов, 200 танков. Волховский фронт превосходил противника в людях в 2,2 раза, в танках — в 3,2, в артиллерии — в 1,5, в авиации — 1,3 раза. Но, увы, все это было только на бумаге.

К назначенному времени Волховский фронт готов не был. Основной причиной являлась задержка сосредоточения войск. Во 2-й ударной армии исходное положение заняли чуть больше половины соединений, остальные следовали по единственной железной дороге. До линии фронта войска добирались с огромным трудом: «Шли только ночью, днем укрывались в лесу. Чтобы пробить дорогу в глубоком снегу, приходилось колонны строить по пятнадцать человек в ряду. Первые ряды шли, утаптывая снег, местами доходивший до пояса. Через десять минут направляющий ряд отходил в сторону и пристраивался в хвосте колонны. Трудность движения усугублялась еще и тем, что на пути встречались незамерзшие болотистые места и речушки с наледью на поверхности. Обувь промокла и промерзала. Подсушить ее было нельзя, так как костры на стоянках разводить не разрешалось. Выбивались из сил обозные кони. Кончилось горючее, и машины остановились. Запасы боеприпасов, снаряжения, продовольствия пришлось нести на себе»[67].

Вдобавок ко всему не прибыла авиация. В ВВС Волховского фронта насчитывалось 118 боевых самолетов, в их числе было всего 6 бомбардировщиков и 19 штурмовиков, остальные — легкие самолеты типа У-2.

Как вспоминал впоследствии К.А. Мерецков: «Неподготовленность операции предопределила и ее исход. Перешедшие 7 января в наступление войска фронта враг встретил сильным минометным и пулеметным огнем, и наши части вынуждены были отойти в исходное положение. Тут выявились и другие недостатки. Боевые действия показали неудовлетворительную подготовку войск и штабов. Командиры и штабы не сумели осуществлять управление частями и организовать взаимодействие между ними»[68].

То есть во всей красе показали себя все недостатки, отмеченные самим же Мерецковым еше в 1940 году. Все. о чем он говорил, анализируя итоги общевойсковых учений, было ярко продемонстрировано в ходе боевых действий. И что теперь значили три дня. которые Военный совет фронта попросил у Ставки на исправление недочетов? Естественно, «этих дней оказалось недостаточно»[69].

«Между тем, пока шло не в меру затянувшееся сосредоточение наших войск, противник готовился к обороне. Немецкой разведке удалось обнаружить не только подготовку фронта к наступлению, но и довольно точно установить основное направление наступления. Приведу здесь запись из попавшего в наши руки журнала боевых действий группы армий «Север» за январь: «Разведка ясно показывает направление главного удара противника перед фронтом 126— й пехотной дивизии и перед правым флангом 215-й пехотной дивизии. Кроме того, крупные приготовления к наступлению отмечаются возле плацдармов Грузино и Кириши. а также на северо-восточном участке армии, по обе стороны от Погостья».

Получив такие сведения, гитлеровское командование приняло соответствующие меры. Как мы установили из допросов пленных, оно произвело перегруппировку, заменив потрепанные в боях под Тихвином соединения полнокровными. Сильно ослабленные танковые и моторизованные дивизии 39-го моторизованного корпуса, выведенные в район Любани, спешно приводились в порядок, пополнялись людьми и техникой»[70].

Из дневника фон Лееба:

«Среда, 7 января 1942 г.

Оценка обстановки командующим группы армий «Север».

...По показаниям пленных, следует ожидать наступления нескольких дивизий противника через Волхов. Предположительно, из состава 2-й ударной армии. Возможно, вчерашние атаки у Грузино на левом фланге 215-й пехотной дивизии имеют к этому отношение.

Но не исключено, что это была лишь разведка боем. Поэтому необходимо ожидать в последующие дни крупных атак противника. Командир частей радиоперехвата докладывает: «Сегодня впервые отмечены переговоры по радиосвязи 2-й ударной армии с Генеральным штабом Красной Армии и 52-й армией.

Начальник штаба 18-й армии озабочен постоянными попытками противника вклиниться в стык между 11-й и 269-й пехотными дивизиями»[71].

Вспоминает П.П. Дмитриев: «7 января выстрелы наших орудий возвестили о начале наступления. Артподготовка была слишком короткой, а плотность огня низкой из-за недостатка снарядов... Пехота поднялась в атаку, но, добежав до середины Волхова, залегла: артиллерия не смогла подавить огневые средства противника. Почему так получилось? При подготовке к наступлению нас вооружили новыми, как говорили, «секретными» телефонными аппаратами ТАТ. На коротком расстоянии, до 100 м. какая-то слышимость еще была. Но огневые позиции находились в 1,5 км от НП, и при однопроводной линии по этим ТАТ ничего не было слышно. Получалось, что разведчики и связисты наблюдательных пунктов, находившиеся в боевых порядках пехоты, превращались в стрелков, а огневики — в мишень для авиации и артиллерии врага. Начальник связи дивизиона младший лейтенант Н.Ф. Ушаков и начальник связи полка В.И. Николаевский сыпали угрозами, но слышимости это не прибавляло»[72].

«Передний край немецкой обороны в основном проходил по западному берегу реки Волхов. Ее зеркало простреливалось плотным косоприцельным и фланговым огнем. По насыпи железнодорожной линии Кириши — Новгород проходил второй оборонительный рубеж. Он представлял собой линию укрепленных населенных пунктов при организованной огневой связи между ними. Все пространство между Волховом и железнодорожной линией было густо покрыто колючей проволокой, завалами, минными и фугасными полями. Оперативную глубину обороны составляла система узлов, оборудованных главным образом в населенных пунктах. Оборона поддерживалась мощной артиллерией и довольно сильной авиацией. Всего перед нашим фронтом насчитывалось тринадцать дивизий противника. Почти все они были полностью укомплектованы, хорошо подготовлены и обеспечены в достаточно количестве оружием и боеприпасами.

Каков же был Волховский фронт перед наступлением? На его правом крыле стояла 4-я армия, имея ударную группировку на своем левом фланге. Все соединения этой армии, за исключением двух дивизий, были сильно ослаблены предыдущими боями и едва насчитывали по 3500-4000 человек. Кроме того, не хватало артиллерии, минометов, автоматического оружия. Неукомплектованность частей и соединений, а также недостаток оружия не давали армии преимущества над противником...2-я ударная армия имела преимущественно бригадную организацию. Она состояла из одной стрелковой дивизии и семи стрелковых бригад, развернутых по восточному берегу реки Волхов, а по численности равнялась лишь стрелковому корпусу. Опыта ведения боевых действий у нее еще не было...

В резерве фронта стояли две сильно ослабленные кавалерийские дивизии и четыре отдельных лыжных батальона. Второго эшелона фронт вообще не имел.

Главные усилия фронт сосредотачивал в направлении шоссейной и железной дорог Москва — Ленинград...

Командование фронтом учитывало проблематичность успеха наступления в данном направлении. Поэтому оно намеревалось перенести основные усилия на участок действий 2-й ударной армии, чтобы решить задачу ударом на Любань, обойдя сильно укрепленные позиции врага. Но все наши попытки усилить 2-ю ударную армию за счет передачи ей из 59-й армии хотя бы двух стрелковых дивизий не были поддержаны Ставкой. Уже в ходе наступления, когда стало очевидным, что на намеченном направлении оборону противника не преодолеть. Ставка дала разрешение перенести основные усилия в район действий 2-й ударной армии. Однако должного эффекта не получилось»[73].

Проще говоря, время было безнадежно упущено.

«Общее соотношение сил и средств к середине января складывалось, если не учитывать танковых сил, в пользу наших войск: в людях — в 1,5 раза, в орудиях и минометах — в 1,6 и в самолетах — в 1,3 раза. На первый взгляд это соотношение являлось для нас вполне благоприятным. Но если учесть слабую обеспеченность средствами вооружения, боеприпасами, всеми видами снабжения, наконец, подготовку самих войск и их техническую оснащенность, то наше «превосходство» выглядело совсем в ином свете. Формальный перевес над противником в артиллерии сводился на нет недостатком снарядов. Какой толк от молчащих орудий? Количество танков далеко не обеспечивало сопровождение и поддержку даже первых эшелонов пехоты. 2-я ударная и 52-я армии вообще к началу наступления не имели танков. Мы уступали противнику и в качестве самолетов, имея в основном истребители устаревших конструкций и легкие ночные бомбардировщики «По-2».

Наши войска уступали врагу в техническом отношении вообще. Немецкие соединения и части по сравнению с нашими имели больше автоматического оружия, автомобилей, средств механизации строительства оборонительных сооружений и дорог, лучше были обеспечены средствами связи и сигнализации. Все армии фронта являлись у нас чисто пехотными. Войска передвигались исключительно в пешем строю. Артиллерия была на конной тяге. В обозе преимущественно использовались лошади. В силу этого подвижность войск была крайне медленной.

Между прочим, в то время некоторые военные руководители склонны были думать, что в лесисто-болотистой местности, да к тому же при глубоком снежном покрове, боевая техника вряд ли могла быть широко использована. Когда я просил в Ставке танки и автомашины, то в те дни порой слышал, что эта техника, скорее всего, явится обузой, безнадежно застряв в лесах и болотах. Самолетов же мы некоторое время вообще не получали. Наша пехота из-за отсутствия танковой и авиационной поддержки вынуждена была ломать оборону противника штыком и гранатой, неся при этом большие потери.

Вновь прибывшие части 59-й и 2-й ударной армий, сформированные в короткие сроки, не прошли полного курса обучения. Они были отправлены на фронт, не имея твердых навыков в тактических приемах и в обращении с оружием. Кроме того, некоторые части и подразделения были сформированы из жителей степных районов, многие из которых впервые оказались в лесах. Командармы жаловались, да я и сам видел, что на солдат и даже офицеров, привыкших у себя в родном краю к открытым просторам, лес и болота действовали удручающе. Люди боялись потеряться, тянулись друг к другу, путали боевые порядки, скучивались. Значительно лучше в смысле реакции на местность выглядели лыжные батальоны. К сожалению, их личный состав плохо владел лыжами. Мне не раз приходилось наблюдать, как многие лыжники предпочитали двигаться пешком, волоча лыжи за собой»[74].

Для чего такая подробная цитата? Чтобы стало понятно, что все. о чем говорит здесь Мерецков применительно к первой попытке наступления, совершенно не изменилось и к концу Любанской операции. Также не было снарядов, оружия, танков, поддержки авиации, а со времени окружения добавились еще и отсутствие еды. нормальной одежды и первой помощи.

Итак, наступление 7 января провалилось. Надо было что-то менять. Понятно, за три дня в корне изменить ситуацию в войсках нельзя, и решили сменить командующего 2-й ударной армией, благо своей некомпетентностью и экстравагантностью приказов он сам на это напрашивался. Впоследствии метод кадровых перестановок станет, по существу, единственным способом исправления ситуации на Волховском фронте.

ЗАПИСЬ ПЕРЕГОВОРОВ

По прямому проводу Верховного Главнокомандующего

И заместителя начальника Генерального штаба с командованием Волховского фронта

10 января 1042 г.

Мерецков. У аппарата Мерецков. Запорожец и Мехлис.

Сталин. У аппарата Сталин, Василевский.

По всем данным, у вас не готово дело наступления к 11-му числу. Если это верно, надо отложить еще на день или на два дня. Чтобы наступать и прорвать оборону противника, надо иметь в каждой армии ударную группу хотя бы из трех дивизий и надо, кроме того, сосредоточить 50-60 орудий в районе ударной группы каждой армии для поддержки ударной группы. Есть ли у вас все это и подготовлено ли уже?Если Соколов не подходит для армии, надо его сменить и назначить на его место хотя бы Яковлева.Нужно вернуть Клыкову его дивизии и надо сделать это побыстрее, в противном случае армия Клыкова будет небоеспособной.Не нужно дробить 4-ю армию на две армии, ее надо сохранить как армию во главе с Ивановым. Никакой опергруппы в составе 4-й армии не нужно, нужна лишь ударная группа, которой должен руководить командующий...

Мерецков. Докладываю: 1...Для подготовки Клыкова потребуется еще три дня. причем необходимо учесть, что часть артиллерии Клыкова я привлек для работы на направлении главного удара Соколова. Только в настоящее время 288-я и 111-я дивизии остались в составе (армии) Галанина. Я их имел в виду. Армию Клыкова надо ставить во второй эшелон, так как нежелательно было бы брать их до овладения Чудово и Грузино. Поэтому, если представляется возможным, нужно было бы у Соколова и Галанина начать 12 января, у Клыкова — 13, Иванов может начать одновременно с Галаниным. Если можно, на 2-ю ударную, как знающую хорошо направление, поставить Клыкова, а вместо Клыкова на 52-ю — Яковлева.

Сталин....Сейчас получите приказ о назначениях и перемещениях:

«Командующему войсками Волховского фронта. 10 января 1942 года. 3-30. Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Освободить генерал-лейтенанта Соколова от командования 2-й ударной армией и направить в распоряжение Ставки.

2. Назначить генерал-лейтенанта Клыкова командующим 2-й ударной армией, освободив его от командования 52-й армией.

3. Назначить генерал-лейтенанта Яковлева командующим 52-й армией.

4. Об исполнении донести. Ставка Верховного Главнокомандования. И. Сталин, А. Василевский. Все.

Мерецков. Все ясно, приняли приказ. Мерецков, Запорожец[75].

Таким образом, во главе 2-й ударной армии и стал Николай Кузьмич Клыков. Сведения о нем тоже не отличаются особенной развернутостью.

Родился 24 ноября 1888 года в г. Боровск Калужской области. В русской императорской армии с 1914 года. Окончил школу прапорщиков. Участник Первой мировой войны на Западном, Северо-Западном и Румынском фронтах, рядовой, командир взвода, роты, помощник командира полка. В общем-то, недурная карьера. Получается, что Клыков, как и Хозин, тоже из «старых» военспецов.

В Красной Армии с 1918 года. В Гражданскую войну Н.К. Клыков командовал ротой и батальоном, был помощником командира стрелкового полка, командиром полка и бригады. Участвовал в боях с белогвардейскими частями на Западном фронте и подавлении Кронштадского восстания. Надо сказать, что с сегодняшней точки зрения, участие в подавлении этого восстания никому чести не делает, но кто знает, чем руководствовался сам Клыков?

В межвоенный период Н.К. Клыков — командир стрелкового полка, помощник командира стрелковой дивизии. Окончил стрелково-тактические курсы усовершенствования комсостава РККА «Выстрел» (1926), Высшие академические курсы при Военной академии имени М.В. Фрунзе (1929). С марта 1930 года — комендант Москвы, начальник 5-го отдела штаба Московского военного округа. В марте 1931 года — командир и военком стрелковой дивизии. Явное понижение... Интересно, с чем это связано? С 1935 по 1936 год по болезни находился в распоряжении управления по начсоставу РККА. В 1936 г. ему было присвоено звание «комдив». С марта 1937 г. — военный руководитель в МГУ, а с августа — командир корпуса военно-учебных заведений Московского военного округа, с июня 1938 года — помощник командующего войсками Московского военного округа по вузам. 4 июня 1940 года, после установления в РККА генеральских званий, Клыков переаттестован на звание «генерал-лейтенант».

С 18 июля 1941 г. Клыков — командующий 32-й армией, входившей в состав Можайской линии обороны. С 23 августа 1941 года — командующий 52-й отдельной армией. С 10 января 1942 года — командующий 2-й ударной армии. Собственно, он и был ее командующим вплоть до декабря 1942 года, когда был переведен на должность помощника командующего Волховским фронтом. Небольшой разрыв, пришедшийся на краткие месяцы «командования» Власова, был спланирован и осуществлен не им. И скорее всего, именно штабная интрига и спасла Клыкову жизнь, ведь он хотел остаться в «котле» со своими солдатами до конца. После трагедии т. и. «выхода из котла» Клыков собрал остатки армии, комплектовал ее заново, вновь сформированная армия участвовала в боях на Синявинских высотах.

В июле 1943 г. Клыков был назначен заместителем командующего войсками Московского военного округа. С апреля 1944 года по май 1945 года — командующий войсками Северо-Кавказского военного округа. В декабре 1945 г. уволен в отставку по болезни. Умер 29 апреля 1969 г. в Москве, похоронен на Ваганьковском кладбище. Награды: два ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени. Орден Суворова 2-й степени[76].

Как будто бы все просто, как у многих, но невозможно отделаться от мысли, что есть какая-то тайна, загадка в жизни Н.К. Клыкова. Он не оставил воспоминаний о своей судьбе, как. например. Мерецков, так что фактов нет. а додумывать не стоит.

Единственное, что написал Н.К. Клыков. — это небольшая статья «На Любанском и Синявинском направлениях» в сборнике «Вторая ударная в битве за Ленинград»[77]. Только оттуда можно узнать что-то о нем самом и его отношении к тому, что происходило с декабря 1941 г. по июнь 1942 г. на Волховском фронте. Вот как он вспоминает о своем назначении на пост командующего 2-й ударной армией:

«В декабре 1941 года 52-я армия продолжала расширять захваченный плацдарм северо-восточнее Чудова, проводя одновременно перегруппировку сил в сторону своего левого фланга. Преодоление вражеской обороны на этом участке было сопряжено с большими трудностями. Рубеж готовился гитлеровцами с 20 августа 1941 года и представлял собой разветвленную сеть различных инженерных сооружений, прикрытых огневыми средствами. Выгодные естественные условия усиливали позиции врага: высокий западный берег Волхова обеспечивал противнику хорошее наблюдение и прекрасный обстрел восточного берега и подступов к реке.

29 декабря в район действий 52-й армии стали прибывать части 2-й ударной армии. Она должна была с ходу вступить в бой для развития успеха, но оказалась не готовой к наступлению. 52-й армии пришлось выделить для нее из своих запасов хлеб и другие продукты, а также часть артиллерийских боеприпасов.

30 декабря я встретился в Малой Вишере с командованием 2-й ударной армии (командовал армией генерал Г.Г. Соколов, начальником штаба был генерал В.А. Визжалин. членом Военного совета — бригадный комиссар А.И. Михайлов). Генерал Соколов назвал срок предстоящего наступления, который показался мне нереальным. Зная обстановку, я посоветовал подготовиться к бою более основательно. Соколов ответил, что. по мнению К.А. Мерецкова, откладывать наступление нельзя[78].

Поспешность подготовки сказалась на результатах действий. Гитлеровцы отбили атаку 2-й ударной, и она с тяжелыми потерями отошла в исходное положение.

В ночь на 10 января 1942 года меня вызвали в Папоротно. где размещался штаб ударной армии. Здесь уже находились командующий войсками фронта К. А. Мерецков, член Военного совета фронта А.И. Запорожец и представитель Ставки армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис. Выслушав мой рапорт о прибытии. Мерецков объявил:

— Вот ваш новый командующий. Генерал Соколов от должности отстранен. Генерал Клыков, принимайте армию и продолжайте операцию.

Приказ был совершенно неожиданным для меня. Как продолжать? С чем? Я спросил у присутствовавшего здесь же начальника артиллерии:

— Снаряды есть?

— Нет, израсходованы, — последовал ответ.

— Как же без снарядов продолжать наступление? — обратился я к командующему войсками фронта. Но что он мог ответить? Отстутствие снарядов объяснялось не чьей-то нераспорядительностью: их просто неоткуда было взять.

— Сколько вам потребуется снарядов? — спросил Мерецков.

— Пять боевых комплектов на прорыв и по два комплекта на каждый день боя. На организацию наступления потребуется пять суток. За это время необходимо восполнить потери.

Начался мучительный торг из-за каждого снаряда. Сначала командующий пообещал только три четверти боевого комплекта. В конце концов сошлись на том. что мы получим три боевых комплекта, а недостающие два будут подвезены уже в ходе боя. Начало наступления было отложено лишь на три дня»[79].

К 12 января наши войска по плану Ставки должны были взять Любань и Новгород, но этого не произошло. Тяжелые бои продолжались несколько дней, но прорвать оборону противника не удалось.

Между тем обстановка у противника также была далеко не радужной.

Запись телефонных переговоров с участием фон Лееба, сделанная историографом группы армий «Север» Хейнемайером:

«12.01.1942 г. 10.10. Командующий группой армий «Север» докладывает начальнику штаба Главного командования сухопутных войск: «На Волхове предстоит крупное наступление противника. В готовности находятся семь новых дивизий, семь стрелковых бригад, одна кавалерийская дивизия. 215-я пехотная дивизия, имеющая линию обороны шириной 32 км, ожидает наступления на нее от четырех до шести дивизий. Не следует рассчитывать на то, что удастся удержать Волховский фронт».

В 16.50 состоялся продолжительный разговор фон Лееба с Гитлером.

В 19.00 фон Лееб запишет: «Разговор с фюрером результатов не дал. Он попросил меня прибыть завтра к нему в Ставку. 18-й армии придется отступить в район Волхова. Следует ожидать, что противник после прорыва будет продвигаться дальше на запад к шоссе Красногвардейск — Луга — Псков. Сегодня я сказал по этому поводу генерал-полковнику фон Кюхлеру, что если обстановка так и дальше будет складываться, что частям 18-й армии придется откатиться к этой дороге. Очень опасным при прорыве через Волхов было бы продвижение противника через Новгород в юго-западном направлении, так как здесь нет никаких резервов.

Среда, 14 января 1942 г.

Возвращение в Псков (штаб группы армий «Север»). Обсуждение обстановки вместе с генерал-полковником Бушем. Наступление противника по всему фронту вдоль Волхова. Прорыв противника в полосе обороны 126-й пехотной дивизии.

Личные пометки фон Лееба в записной книжке:

Я еще раз попросил об отставке. Повторный приказ сверху, чтобы 2-й и 10-й корпуса продолжали удерживать свои позиции.

Пятница, 16 января 1942 г.

Личные пометки фон Лееба в записной книжке:

Фюрер освободил меня от должности»[80].

Однако, несмотря на все трудности немцев, этот этап наступления советских войск фактически захлебнулся. Конечно, в советской историографии об этом было не принято говорить. Информации крайне мало. Общепринятая точка зрения Генерального штаба — наступление развертывается, но крайне медленно: «Наступление развивалось медленно, бои приняли затяжной характер. В результате январских боев (до 13 января 1942 г.) войска 54-й армии продвинулись незначительно»[81].

2-я же ударная армия и в ее составе 327-я стрелковая дивизия, по воспоминаниям И.М. Антюфеева, занималась следующим: «Начавшееся 7 января наступление успеха не имело. Наши части, преодолев реку и поднявшись на левый берег, попали под сильный пулеметный н минометный огонь противника. Наша артиллерия не только не смогла подавить вражеские огневые средства, но даже не успела как следует произвести пристрелку. К тому же имела всего четверть комплекта боеприпасов.

По приказу командования 9 января все подразделения дивизии были отведены на исходные позиции. На другой день командиров соединений вызвали в штаб армии, где сообщили, что командарм Г.Г. Соколов отстранен от должности. Его заменил генерал-лейтенант Н.К. Клыков. Тут же быта поставлена задача: к исходу 12 января быть готовыми к наступлению с прежними целями, то есть прорвать оборону и наступать в общем направлении на Любань»[82].

По германским данным, нашим частям, после того как в октябре 1941 года Волховский фронт пришел в движение, противостояли две армии — 16-я полевая под командованием фельдмаршала Эрнста фон Буша и 18-я полевая под командованием генерал-полковника Георга фон Кюхтера. Граница между— ними проходила восточнее Луги и Тосно до Невы, у устья р. Тосны. Бои у Волхова до 7 января 1942 года вела именно 16-я армия.

В октябре 1941 г. 16-я армия была усилена 250-й испанской пехотной дивизией (т. н. «голубая» дивизия под командованием генерала Эстебана) и подразделением 126-й пехотной дивизии.

«Советская 2-я ударная армия была втиснута между 52-й и 59-й армиями. В ее состав входили мобильные в зимних условиях и специально обученные элитные войска: наряду с 8 стрелковыми дивизиями это были 8 ударных бригад по 3 батальона и 1 артиллерийскому дивизиону в каждой, а также 10 лыжных батальонов. Остальные соединения были подтянуты позже. Всем этим частям противостояли две немецкие дивизии 28-го армейского корпуса, ослабленные последними боями: 126-я дивизия стояла на правом фланге. 215-я — на левом»[83].

Как уже отмечалось, решением Генерального штаба начало наступательной операции на Волховском фронте было запланировано на 7 января 1942 г. Первые попытки советских войск нащупать слабые места в немецкой обороне окончились неудачей. Поэтому в период с 7 по 13 января произошла смена командного состава 2-й ударной армии и была произведена перегруппировка и доукомплектование частей и подразделений, предназначенных для прорыва.

Таким образом, Любанская наступательная операция началась утром 13 января 1942 г. на узком участке фронта.

«К началу нового, 1942 года, группировка противника, ставившая своей целью соединиться с финнами на р. Свирь, была отброшена на тот самый исходный рубеж, с которого начала свое наступление 16 октября 1941 года. Юго-восточнее Ленинграда армия Федюнинского[84] потеснила противника за железную дорогу Мга — Кириши и завязала бои за населенные пункты Погостье. Посадников Остров. Кириши. Теперь эти бывшие населенные пункты представляли собой лишь географические понятия. Частные успехи чередовались с неудачами, а все-таки юго-восточнее Ленинграда, по ту сторону блокадного кольца, наши войска продвинулись вперед на 100-120 км, очистили от противника обширную территорию на правом берегу р. Волхов. Но отзвуки этих боев совершенно не доходили до взятого в кольцо блокады Ленинграда. И уж совсем не предполагали ленинградцы... что войска Ленинградского фронта внесли значительный вклад в разгром немцев под Москвой. Но это было именно так...Наступление советских войск на Тихвинском и Волховском направлениях намертво сковало группы армий «Север» и воспрепятствовало подкреплению за ее счет немецких войск, терпевших поражение под Москвой. В то же самое время провал немецкого наступления на Москву не позволил Гитлеру привести в исполнение его планы в отношении Ленинграда. И все же Ленинград оставался в блокаде. Вражеская артиллерия продолжала терзать его израненное тело. Надо было еще раз предпринять самые решительные действия для полного избавления от блокады. Именно такую задачу и выдвинула теперь Ставка перед Ленинградским и только что созданным на базе тихвинской победы Волховским фронтами»[85].

Как уже говорилось вначале, взаимодействуя с правым крылом Северо-Западного фронта. Ленинградский и Волховский фронты должны были уничтожить группировку противника в районе станции Мга. Одновременно войскам Северо-Западного фронта предстояло овладеть Старой Руссой. а затем ударом на Дно и Сольцы отрезать немцам пути отхода со стороны Новгорода и Луги.

«...Если бы этой директиве Ставки суждено было осуществиться, группа армий «Север» перестала бы существовать как боеспособное объединение. Первый удар по противнику нанесли изнутри Ленинграда войска 55-й армии. В конце декабря они перешли в наступление на Красный Бор с намерением отбить затем юго-восточный пригород Тосно и выйти в тыл мгинской группировке...Меньше пяти километров отделяли их от этой цели, и все-таки она осталась недостижимой. Войска 55-й армии сумели выйти лишь к Красному Бору и захватить его северную окраину.

13 января развернули активные наступательные действия войска Волховского фронта и 54-й армии под командованием Федюнинского. Волховчане продвинулись в направлении Любани примерно на 75 км. Что же касается 54-й армии, стремившейся соединиться с ними, то единственным результатом ее январского наступления был захват населенного пункта с мрачным названием Погостье. Ставка торопила Хозина. Ему было приказано усилить ударную группировку 54-й армии и не позднее первого марта возобновить решительное наступление на Любань. В то же время Мерецков наносил удар по Любани силами пяти стрелковых дивизий, четырех стрелковых бригад и кавалерийской дивизии при поддержке танков, артиллерии и авиации. С Любанью связывались теперь такие же светлые надежды на избавление от блокады, какими осенью 1941 года было озарено слово «Синявино»[86]. Однако исход получился не более счастливым, чем прежде»[87].

Любанская наступательная операция

(7 января — 30 апреля 1942 гг.)

Немцы прекрасно понимали значение Волховского фронта для русских, особенно захват Любани. Захват Любани означал окружение крупной группировки врага и, возможно, прорыв блокады Ленинграда. Вообще прорыв блокады Ленинграда — это и есть главная задача всей Любанской операции.

Еще в середине декабря 1941 года Гитлер издал приказ, требовавший не уступать русским ни шагу. За несколько дней до наступления, 5 января, командир 422-го пехотного полка немецкой армии объявил в своем приказе: «Господин командующий генерал сказал мне вчера, что, если мы не удержим Волхов, мы проиграем войну, удержим его — выиграем войну. Это стоит жизни...» Когда наши войска все же прорвали вражескую оборону на Волхове, Гитлер снял с постов командующего группой армий «Север» фельдмаршала фон Лееба и его начальника штаба Беннеке.

Много позже, в декабре 1942 года, 18-я немецкая армия при помощи своей роты пропаганды издала книгу с названием «Сражение на Волхове». Ход сражения в этой книге был разделен на несколько этапов.

Первый этап: оборона от русского наступления на Волхове, целью которого являлся прорыв к Ленинграду. 13 января — 27 февраля 1942 г.

Второй этап: оборона Волховского котла. 28 февраля — 21 мая 1942 года.

Третий этап: бои на окружение Волховского котла. 15-27 марта 1942 года.

Четвертый этап: оборонительные бои в рукаве. 28 марта — 21 мая 1942 года.

Пятый этап: бои по уничтожению Волховского котла. 22 мая — 27 июня 1942 года.

Хронология Волховского сражения:

13.01 (15.02) — 31.03.1942. Наступление русских войск на Волхове.

13.01 (09.03) — (13.04).22.05.1942. Оборонительные бои под Погостье и за Погостский выступ.

13.01.1942. Начало русского наступления на Волхове и оборона под Погостьем.

22.01.1942 (39 АК). Противник пересек шоссе Новгород — Чудово в районе Спасская Полнеть.

15.02.1942. (1 АК) Дальнейшее образование Волховского мешка. (Продвижение русских войск на юго-запад до района Пристань.)

17.02-28.02.1942. Проникновение русских ударных групп к шоссе северо-западнее Любани (дальнейшее продвижение противника на север).

09.03.1942. Начало оборонительных боев около Погостья.

15.03-19.03.1942. Атака по отрезанию Волховского мешка.

27.03.1942. Противник пробил пути снабжения в Волховский котел.

31.03.1942. Последняя атака противника под Красной Горкой.

13.04.1942. Достигнуто окончательное растяжение Погостского выступа (очистка неприятельского прорыва у Виняголово. окончание боев на западном участке Погостского выступа).

22.05.1942. После ликвидации прорыва северо-западнее Липовика окончательное формирование южного фронта у Погостского высту па.

22.05-27.06.1942. Бои за уничтожение Волховского котла.

30.05-31.05.1942. Атака по окончательному окружению Волховского котла.

27.06.1942. (1 и 38 АК) Уничтожение последних боеспособных частей русских в Волховском котле»[88].

Перед началом Любанской операции советские силы занимали следующие позиции:

— 52-я армия — по Волхову от Новгорода до Засоболье. станции Бурга. Руссы:

— 2-я ударная армия — от разграничения с 52-й армией до Наротово. Бахарихи. Ефремово;

— 59-я армия — от разграничения со 2-й ударной армией до Грузино. включая плацдарм у Грузино;

— 4-я армия — от разграничения с 59-й армией, затем по Волхову, в обход плацдарма у Киришей и вновь до Волхова у деревни Холм:

— 54-я армия — от разграничения с 4-й армией до станции Погостье и далее.

«Река Волхов является природной нитью, связывающей Ильменское и Ладожское озера. Он течет по западному склону Валдайской возвышенности, которая в районе Чудова имеет едва заметные высотки. Направление течения проходит точно по линии юг-север. Ширина реки различна и составляет в среднем 500-600 метров. До 1942 года его берега не имели регулярного характера и теряются по обеим сторонам в болотистой местности.

Вдоль реки проходит, правда на достаточно большом удалении, железнодорожная линия и одна из немногих дорог, даже с твердым покрытием, поскольку в момент таяния снега Волхов разливается далеко на запад. Обе дороги идут из Острова, соединяются в Чудове, где потом расходятся на Ленинград и Тихвин.

Между этими дорогами и рекой простирается заболоченная, гниловатая, заросшая лесом местность. Кроме высоких сосен и отдельных елей, там растут березы. Между ними летом вырастает пышная флора разных видов болотных трав.

Небольшие селения спасаются для защиты от этого природного чуда, которое их окружает, на отдельных песчаных холмах. Бедные деревянные дома, окруженные небольшими кусочками пахотной земли, дают приют непритязательным, лишенным благ цивилизации людям, занимающимся рубкой леса и, при случае, добывающим на охоте дополнительное мясо. Косули, олени, редко лоси — вот охотничья добыча в этой местности. Залетные гости на всех деревьях поздней весной — соловьи — сидят густой толпой.

На участке, занимаемом 215-й дивизией, две высоты играли большую роль, поскольку возвышались над низкой местностью: это высота Дымно на западном берегу— и почти напротив нее на восточном берегу высота Борки.

Таким было место, в котором дивизии пришлось воевать в последующие полгода, место, вошедшее в историю Второй мировой войны, место, которое стало тесно связанным с именем 215-й дивизии, место, которое свыше десяти тысяч бойцов дивизии вспоминают с содроганием»[89].

Выше приведены воспоминания немецкого солдата. Отчасти для того, чтобы описать местность, отчасти для понимания психологии немцев. И, честно говоря, совсем не жалко тех, кто остался на Волхове, и тех, кто вспоминает те дни с ужасом. Их к нам не звали.

Итак, согласно плану Ставки, наступление началось.

Из доклада командования 18-й немецкой армии в Генеральный штаб: «2-й ударной армии в период с 10 по 13 января 1942 года удалось совершить прорыв по обе стороны ручья Осьма пятью дивизиями и лыжной бригадой через Волхов. Вскоре они достигли шоссе и железной дороги Новгород — Чудово и оттеснили немецкие передовые части на ширине в 30 километров от реки. Длительная оборона окруженных Мостков и Любина Поля, успешная оборона Спасской Полисти воспрепятствовала наихудшему. Все же фронт был прорван на протяжении 15 километров, открылся выход в тыл 18-й армии и 2-я русская ударная армия по ничейной земле волховских лесов стала пробиваться дальше на северо-запад»[90].

Из записок Н.К. Клыкова: «13 января, как записано в моем дневнике, для нашей армии был ответственный день, от которого зависело очень многое. На рассвете, после артиллерийской подготовки, продолжавшейся 1,5 часа, 2-я ударная армия перешла в наступление. Враг оказал ожесточенное сопротивление. То и дело завязывались штыковые схватки»[91].

Вспоминает И.М. Антюфеев: «На рассвете 13 января после короткой (20-30 мин) артподготовки части дивизии двинулись вперед. До переднего края противника было около 800-1000 метров. Глубокий снег, особенно в долине реки, мороз до 30 градусов, сильный пулеметный и минометный огонь противника, а у нас ни лыж, ни маскировочных халатов. Все это усложняло действия наступавших частей, особенно первого эшелона. Пространство до рубежа атаки бойцы вынуждены были преодолевать ползком, зарываясь в снег. Лишь около 14 часов роты первого эшелона вышли на рубеж атаки. Люди были настолько измотаны, что, казалось, не в состоянии сделать и шагу. Я был вынужден ввести в бой второй эшелон дивизии. И только с ним поднялись в атаку подразделения первого эшелона. Оборона противника на участке Бор — Костылево была прорвана. Гитлеровцев отбросили на рубеж реки Полисть. В прорыв вошла подвижная армейская группа с 13-м кавалерийским полком генерала Гусева во главе.

В полосе наступления нашего соединения оборонялись части 126-й пехотной дивизии противника. Она потеряла в этом бою до тысячи человек убитыми и много военного имущества. В частности, нами было захвачено: 19 орудий разных калибров. 82 пулемета. 50 минометов, 200 автоматов. 4 радиостанции и пр. Большие потери понесла и наша дивизия. Правда, убитых было немного, но раненых, мне помнится, около 1000 человек. В этом бою погиб командир 1098-го полка полковник П.Я. Комаров. Он был убит, по всей вероятности, снайпером, отличившим его от прочих по белому добротному полушубку, офицерскому снаряжению и шапке-ушанке из желтой цигейки.

После этого случая нам пришлось заменить командному составу шапки и спрятать портупеи»[92].

На 1 января 1942 г. вся 2-я ударная армия насчитывала 43 970 человек, 71 танк в двух танковых батальонах. 462 орудия (из них калибром от 76, 2 мм и выше). Численность 327-й стрелковой дивизии составляла 11 832 человека.

Историческая справка о боевом пути 327-й стрелковой дивизии говорит кратко и сдержанно: «13 января 1942 г. дивизия начала наступление в первом эшелоне атакующих. 1098-й стрелковый полк при огневой поддержки 839-го гаубичного полка форсировал Волхов к 14 часам дня. Однако под сильным огнем немцев, понеся большие потери, был остановлен у Красного Поселка. Для развития дальнейшего успеха наступления в сражение быт введен 1102— й полк, который проделал быстрый марш со станции разгрузки Тосно и прямо с марша вступил в бой». Таким образом. 327-я дивизия вновь воссоединилась.

К.А. Мерецков: «Наступление войск Волховского фронта, начавшееся 13 января, развивалось медленно. Наши части всюду наталкивались на упорное сопротивление врага. На участке 4-й армии противник сам атаковал наши позиции, и армия вынуждена была вместо наступления вести оборонительные бои. 59-я армия не сумела взломать передний край обороны противника и топталась на месте. Успех обозначился только на направлении действий 2-й ударной и 52-й армий. К исходу второго дня наступления ударные группировки этих армий пересекли реку Волхов и овладели на противоположном берегу рядом населенных пунктов.

Наибольшего успеха добилась 327-я стрелковая дивизия полковника И.М. Антюфеева. Выбив подразделения противника из населенного пункта Красный Поселок, она овладела укрепленной позицией врага. Комдив зарекомендовал себя в этих боях как решительный и смелый военачальник. Левее успешно действовала 58-я стрелковая бригада полковника Ф.М. Жильцова. В результате повторной атаки она овладела населенным пунктом Ямно»[93].

Н.К. Клыков: «Лишь 14 января удалось захватить Бор. Костылево, Арефино. Красный Поселок. Зацепились за деревню Ямно. ворвались в Коломно. Противник держался стойко. Части армии под его бешеным огнем буквально вгрызались в оборону, ломали ее, захватывая пункт за пунктом. Операция развивалась мучительно медленно»[94].

15 января 1942 г. Клыков и Яковлев ввели в бой вторые эшелоны своих армий, но сломить сопротивление врага не удалось. Четыре дня понадобилось войскам 2-й ударной армии, чтобы пройти 8 км до второй позиции немецкой обороны. Еще неделю армия безуспешно атаковала Мясной Бор. Мостки и Спасскую Полнеть. Снарядов уже давно не хватало, в воздухе господствовала авиация противника. Боевые позиции немцев брали по старому русскому способу — массой.

Как пишет Польман: «Под Новгородом располагалась 1-я полевая дивизия Люфтваффе, а также южный фланг 28-й воздушно-десантной дивизии, которым вскоре пришлось вести тяжелые оборонительные бои. Здесь в бой был брошен в качестве подкрепления 102-й гренадерский полк (полковник Апельт) 24-й дивизии, прибывший с Ленинградского фронта. Были также использованы кавалерийская бригада «Граф Сальм», части запасных полевых батальонов и по одному эстонскому и латышскому батальону, а также «батальон отпускников»[95].

Из воспоминаний командира взвода пулеметной роты 1100-го стрелкового полка Огуречникова И.П.: «На рассвете 13 января после небольшой артподготовки наш полк ринулся в атаку. Преодолев Волхов по льду, мы подошли к западному берегу реки, где немцы оборудовали свои позиции. Действующие в боевых порядках орудия прямой наводкой разрушали дзоты и разбивали пулеметные площадки противника. К 14 часам наша дивизия прорвала немецкую оборону на участке Бор — Красный Поселок и вечером заняла деревни Бор, Костылево, Арефино, Красный Поселок. Утром 14 января дивизия завязала бой за деревню Коломно, овладеть которой смогла только 19 января при помощи соседа. Несколько дней дивизия вела напряженные бои за Спасскую Полнеть, но преодолеть сопротивление врага не смогла.

Запомнился бой за деревню Коляжка, которая расположена в 3 км севернее Спасской Полисти на шоссе Ленинград — Новгород на западном берегу р. Полнеть. 30 января наш полк подошел к деревне и занял кладбище, которое вместо ограды было обнесено земляным валом с глубокой канавой. В плане кладбище было размером 100 м на 200 м. В канаве мы оборудовали глубокие окопы, легко выбросив из нее снег. В предыдущих боях мы устраивали снежные брустверы или прятались в воронках, так как углубиться в мерзлую землю не могли.

Во время боя за кладбище противник подбил два наших танка Т-60, которые горели костром. С наступлением темноты бой стих. В нашем батальоне в стрелковых ротах оставалось по 17-20 человек, но пулеметную роту все время пополняли бойцами из других рот, так как для перевозки на лыжных установках пулеметов «Максим» нужны были люди. Комбат (капитан Севрюков С.Г. — предыдущий комбат Егоров Г.Е. 17.01.1942 г. заменил командира полка Ковшарь Ф.С., который быт тяжело ранен; в конце января Егорова сменил на этом посту капитан Троцко — бывший командир 1098-го стрелкового полка) дал команду сняться из окопов кладбища на ужин к походной кухне, которая находилась в расположении полка на опушке леса в 800 м от места боя. Здесь нас хорошо накормили горячим. А ведь все предыдущие дни нам приносили в котелках ледышки — пища успевала за время переноса по морозу превратиться в лед. После сытного ужина мы заняли оборону, не доходя до кладбища, вырыв в глубоком снегу одиночные окопы. Поскольку комроты лейтенант Носовский выбыл, то командование ротой принял я — командир 1 -го пулеметного взвода. Командир полка капитан Троцко, узнав, что мы оставили позиции на кладбище, вызвал меня н приказал немедленно занять оставленные позиции. Мы снова стали продвигаться к кладбищу. На полпути увидели на огневой позиции 45-миллиметровое орудие и телефонистов с аппаратом, которых вечером не было. Немцы регулярно освещали местность перед деревней осветительными ракетами, и нам пришлось все время ложиться в снег. В результате мы не дошли до кладбища и с рассветом 31 января окопались в поле перед кладбищем в глубоком снегу. На рассвете немцы открыли сильный минометный огонь по опушке леса, который продолжался минут 40, а затем три немецких самолета сильно бомбили опушку, где располагался наш полк. Из деревни вышел тяжелый немецкий танк и занял позицию за нашими сгоревшими танками. Орудие немецкого танка било поверх наших подбитых танков и, прикрываясь ими, открыло прицельный огонь по позициям нашего полка на опушке леса. Я послал солдата к 54-миллиметровой пушке для указания цели, но солдат не вернулся, — видно, убили. Под прикрытием огня с танка двинулась цепью немецкая пехота. Заработали наши пулеметы, пехота немцев залегла и перебежками стала двигаться в сторону позиций 1-й и 2-й стрелковых рот. Пошли в ход ручные гранаты.

Телефонист с аппаратом, мимо которого мы прошли ночью, громко кричал: «Командира к аппарату!» Я подполз к аппарату и услышал голос комполка Троцко, который требовал держаться и не отходить. Я доложил о немецком танке и движении пехоты и попросил поддержать огнем артиллерии.

Немцы наращивали атаку. Наши пулеметы непрерывно вели огонь. Меня связист опять позвал к аппарату. Комполка уточнил силы немцев и направление их атаки. Я указал местоположение немецкого танка и пехоты и доложил, что пехота численностью до роты атакует остатки нашего батальона. В трубку мне было слышно, как Троцко по другому аппарату кричит: «Дивизион! Дивизион!» Он. видимо, вызывал артиллеристов.

Остатки 1-й и 2-й рот отошли. Немецкий танк из пулеметов открыл огонь по нашим расчетам, которые находились в 100-200 метрах от него и ранее не были замечены. Наша артиллерия открыла огонь по немецкому танку и пехоте. Но с перелетом. Комполка опять вызвал меня к аппарату и спросил о результатах огня. Я доложил о перелете снарядов и попросил перенести огонь на себя. Через несколько минут впереди наших позиций с грохотом веером взметнулась гряда огненных взрывов. Немецкая пехота после залпа «катюш» потеряла активность. Но танк продолжал вести огонь по нашим пулеметным расчетам. Переползая по снегу, уцелевшие расчеты откатились назад и ушли от губительного огня немецкого танка. Позади в 200-300 м была позиция 45-миллиметровой пушки, и я пополз туда, надеясь огнем из нее поразить немецкий танк. Но снарядов у артиллеристов уже не было, а кругом в подтаявшем снегу валялись лишь стреляные гильзы. Правее в снежном окопе я увидел сержанта Ушакова с поврежденным пулеметом и разбитыми лыжами.

После наступления темноты бой стих. На опушке леса в подполье домика лесного кордона собрались уцелевшие бойцы. Старший адъютант нашего батальона лейтенант Иван Павлович Бывалов составлял списки потерь батальона, среди которых были комбат — капитан Севрюков и комроты — лейтенант Носовский.

К рассвету капитан Троцко собрал уцелевших бойцов и скомплектовал боевую группу для захвата деревни Коляжка. Меня назначили командиром группы, а сержанта Ушакова — моим помощником. Перебежками двинулась штурмовая группа к деревне, но немцы открыли сплошной минометный огонь. Я подат команду броском преодолеть зону обстрела. Не пробежав и двух шагов, я свалился от удара в ногу осколком мины. Сержант Ушаков повел дальше штурмовую группу, а я надолго попал в госпиталь...»[96].

Еще одно из многих неизвестных сражений той войны... Сколько наших бойцов легло там, у деревни со смешным названием — Коляжка? Сколько их вышло?

И еще одно, что не сразу бросается в глаза в воспоминаниях этого человека. Как просто и даже обыденно он говорит о том, что вызвал огонь артиллерии на себя. При этом прекрасно понимал, что рискует жизнью. Но главное для него было — спасти тех, кто еще уцелел, выиграть этот неизвестный бой любой ценой.

По свидетельству немцев, к 10.30 утра 13 января советские части заняли 1-й плацдарм на берегу Волхова в районе с. Красной Горки на участке 422-го пехотного немецкого полка и частично сумели занять первую линию немецкой обороны, но немецкие подразделения, контратакуя, заделали брешь в своих позициях, хотя восстановить старый рубеж обороны не смогли[97].

Первое наступление 1942 г. командиру взвода управления 327-й стрелковой дивизии П.П. Дмитриеву запомнилось таким:

«13 января по сигналу красной ракеты и залпу «катюш» началась артподготовка. Она была более продолжительной и велась по конкретным целям первой полосы немецкой обороны. После артподготовки пехота с дружным «Ура!» поднялась в атаку, форсировала Волхов и атаковала первую траншею. Завязался рукопашный бой. Наши овладели первой траншеей и продолжили наступление. Артиллеристы перенесли огонь вглубь немецкой обороны.

Когда мы овладели Костылевом и Ямно, получили приказ сменить огневые позиции. Жаль было оставлять обжитые места, но успех окрылил людей. Быстро снявшись, мы переправились через Волхов, двинулись на Коломно и далее по шоссе Селищинский поселок — Спасская Полисть.

Дорога была перегружена: по ней двигались все подразделения нашей 327-й стрелковой дивизии. Частые заторы, переброски — все хотели двигаться быстрее, а в результате мешали друг другу. С наступлением темноты мы получили команду занять огневые позиции в мелколесье в 3 км к востоку от Спасской Полисти. Вырубили деревья, мешающие стрельбе, начали рыть окопы для орудий и личного состава. Батарея быта подготовлена к бою в очень короткий срок. Но позиция оказалась крайне невыгодной: открытая болотистая местность, слева — шоссе, огражденное щитами снегозадержания.

Немцы отошли за заранее подготовленный рубеж обороны вдоль шоссе Ленинград — Новгород в районе Трегубово — Михалево — Спасская Полисть — Мостки.

327-я стрелковая дивизия начала наступление на Спасскую Полисть. Атакующих встретил сильный пулеметный, артиллерийский и минометный огонь, как с фронта, так с флангов. У нас на огневой позиции также были бомбежки и обстрелы, но можно было не опасаться выстрелов из ручного оружия. В один из дней с НП пришел разведчик Кретов и сообщил неприятную весть: убит комвзвода Горянский, мне приказано его заменить.

Несмотря на сильный пулеметный и автоматный огонь, мы с Кретовым перебежками благополучно добрались до передового наблюдательного пункта в боевых порядках пехоты. Он располагался на обледенелом берегу р. Полисть, вкопаться в который не было никакой возможности. Из снега пришлось выложить бруствер и проделать в нем амбразуры для наблюдения. Это была хоть какая-то защита от ветра, но от пуль она не прикрывала. Там можно было только лежать, чуть поднялся — и нет тебя. Многие так погибли...

Я приступил к новым обязанностям: наблюдению за противником н координированию огня наших батарей.

Командование дивизии предпринимало многократные попытки наступления на Спасскую Полисть, используя и артиллерийский огонь, и дымовые завесы, но успеха не добилось. У немцев быта хорошо организована система огня. Как только наша пехота поднималась в атаку, открывался сильный уничтожающий огонь, вынуждая наступавших залечь. Ночью противник освещал передний край ракетами, и любое движение в наших боевых порядках тотчас накрывалось огнем. Поддержка авиации была крайне слаба, а танки большей часть не доходили до переднего края»[98].

Из воспоминаний Н.К. Клыкова: «Наконец на всем фронте наступления армия вышла на шоссе Новгород — Чудово, завершив прорыв тактической зоны обороны врага. Но легче не стало. Перед нами оказались опорные пункты противника — Трегубово, Спасская Полнеть, Мостки. Любино Поле. Мясной Бор. Главные из них — Спасская Полисть и Мясной Бор — ключевые позиции. Продвижение частей и подразделений армии застопорилось.

После возобновления наступления на левом фланге обозначился успех: 366-я стрелковая дивизия, отбив контратаки гитлеровцев, захватила Мясной Бор.

Подчиненные полковника Платова (191-я стрелковая дивизия) атаковали Любино Поле и овладели им. Части полковника С.В. Рогинского (111-я стрелковая дивизия) завязали бой за Мостки.

К этому времени я сменил командный пункт, размещавшийся в погребе у деревни Городок. Было дело так. Выехал на санях на левый берег Волхова — строить командный пункт некогда. Обосновался южнее деревни Костылево в землянке, доставшейся от врага. Не успел как следует расположиться, как поступило донесение: противник со стороны Подберезья в направлении на Мясной Бор. Любино Поле и от Трегубово и Спасской Полисти в направлении на Коломно — Костылево перешел в контратаку силами не менее двух полков, поддерживаемых танками и сильным артиллерийским и минометным огнем.

Взглянул на карту-. Так вот оно что: противник пытается взять нашу группировку в клещи. Сосед справа, 59-я армия генерала Галанина. помочь нам не может: она ведет тяжелый бой на широком фронте. А у нас на исходе снаряды. Принимаю решение расходовать неприкосновенный запас. Другого выхода из положения нет...

На НП прибыл член Военного совета фронта А.И. Запорожец.

Где ты находишься? — набросился он на меня.Как где? В землянке. — ответил я в недоумении.

-Да ведь она заминирована!..

Действительно, занятая мною землянка была противником заминирована: в нее заложили около 100 кг взрывчатки. Проволочка, замеченная Запорожцем, тянулась к взрывателю натяжного действия, спрятанному у входа, где стоял, ничего не подозревая, часовой. Чистейшая случайность предотвратила несчастье.

Наконец Мостки взяты. Части Рогинского очищают от противника лес за Спасской Полистью. А в образовавшуюся 12-километровую брешь уже устремились кавалеристы генерала Гусева. За ними последовала и артиллерия. Опрокидывая, блокируя и уничтожая опорные пункты врага, наши войска настойчиво двигатись на Любань...

Двигаться приходится почти без дорог. Отстают тылы. Подвоз продуктов и боеприпасов затруднен. А разведка приносит все новые данные о подходе вражеских подкреплений»[99].

О боевых действиях 1102-го стрелкового полка вспоминает начальник химслужбы 1102-го стрелкового полка 327-й стрелковой дивизии Кочепасов С.И. в далеком 1942 году — молодой лейтенант.

«17 января 1942 года 1102-й полк перевели к деревне Мостки, которую спустя сутки мы взяли совместно с 111-й дивизией. Вслед затем 366-я стрелковая дивизия овладела деревней Мясной Бор. Шоссейная и железная дороги на Чудово были освобождены на протяжении 20-25 км по фронту.

В небе появилась немецкая бомбардировочно-пикирующая авиация, сдерживавшая действия наших войск. Здесь нельзя не упомянуть недоработку командования при формировании 327-й стрелковой дивизии. Дело в том, что в 1102-м стрелковом полку и, видимо, в других полках были созданы взводы зенитной обороны, а средств — зенитных установок в виде спаренных пулеметов — они не получили, так что противовоздушной обороны у нас фактически не было. Вражеская авиация беспрепятственно бомбила наши позиции.

После взятия Мостков и Мясного Бора дивизия приступила к преследованию противника по лесистой местности, продвигаясь левее железной дороги на 15-20 км. Главная тактическая задача 2-й ударной армии заключалась в овладении Любанью. Осуществление этого плана по ряду причин не удалось.

Если наступление, начатое у Волхова, и дальнейшее его развитие имели хоть какой-то успех, то прежде всего благодаря самоотверженности наших воинов. Вдумайтесь: идти в атаку по льду, испещренному полыньями, с одними винтовками на хорошо укрепленные позиции противника — это подлинное мужество. Газета «Отвага» 2-й ударной армии на первой странице крупным шрифтом по всей ширине листа под заголовком «327-я Антюфеевская» описывала успехи нашей дивизии в наступательных боях»[100].

Тем, что 327-я стрелковая дивизия под командованием полковника И.М. Антюфеева преодолела реку Волхов, она прорвала первую полосу обороны противника — 126-й пехотной дивизии, на участке Бор — Костылево, положив начало созданию Волховского плацдарма.

Как же выглядели немецкие позиции? «Высокие снежные стены окружали ряд жалких домиков, в которых, набитые битком, расположились части или штабы. Артиллерийские позиции расположились в непосредственной близости и с наступлением темноты менялись под укрытием этих стен, направляя стволы своих пушек на прямую наводку на ближайшую опушку леса или лощины, из которых могла возникнуть ночная угроза. Подобно древнегерманскому Вагенбургу за снежными валами прятались автомобили обоза, передки, санки, связные автомашины. Часто случалось, что рота выпечки, рота мясников, ветеринарная рота вынуждены были оставлять свое дело и браться за оружие и пулеметы, чтобы защитить свои позиции. В таких условиях бои на Волхове проходили не только на передовой, но и в глубоком тылу. Не было места или лагеря, которое было бы застраховано от нападения!»[101].

«Посте того как дивизия взломала первую полосу обороны гитлеровцев и овладела населенными пунктами Бор и Костылево, обстановка сложилась так: подвижная группа 2-й ударной армии прошла через наши боевые порядки и устремилась на запад к р. Полнеть, где противник имел вторую оборонительную полосу. На нашем же правом фланге сосед не овладел Коломно. Появилась угроза удара противника во фланг. Поэтому мне было приказано повернуть дивизию вправо на 90 градусов и расширить фронт прорыва: овладеть деревней Коломно и оседлать дорогу из Селищинского поселка на Спасскую Полнеть. Эту задачу мы выполнили с помощью 57-й отдельной стрелковой бригады»[102].

Из воспоминаний немецких солдат: «Противник днем 17 января со своими частями появился на шоссе южнее Спасской Полисти. В это время еще шли ожесточенные бои за Коломно. Лесок также подвергался массированным атакам. В это время спешно пытались перебросить боеприпасы и другое снаряжение с менее угрожающих участков дивизии на правый фланг, высвободить резервы для подвода их в наиболее «горячие места», в это время место прорыва атаки сменилось на арену жестокого сражения, в это время правый фланг дивизии изо всех сил защищался в лесистой местности, не имея укрытий в снегу, на ледяном холоде, а разведывательные самолеты сообщали о длинных колоннах противника с оружием разного рода. Русские нашли слабое место во фронте и готовились прорваться в глубокий тыл.

Коломно, находящееся на невысоком береговом холме, все еще держалось против длительных атак. Огонь из этой деревни сильно мешал движению русских колонн. Они поэтому давно пытались овладеть этим населенным пунктом. Защитники этого места под командованием майора Лихтенфельса. командира 3-го батальона 435-го полка, держались против превосходящих сил русских до 20 января. Потом остатки храбрых защитников из батальона вынуждены были отступить из Коломно»[103].

«Бой за Коломно нам обошелся недешево. Были тяжело ранены командир 1100-го стрелкового полка подполковник Ковшарь. начальник штаба дивизии подполковник Урусов, мой адъютант. Сражались бойцы самоотверженно. Ив наиболее отличившихся были отмечены высокими наградами Родины 26 воинов дивизии, в том числе: орденами Ленина — 2 человека. Красного Знамени — 7 человек. Красной Звезды — 5 человек»[104].

435-й немецкий полк доносил: «14 января пришло донесение, что противник с большими силами прорвался в районе Ямно, 126-я дивизия вынуждена быта оставить свои позиции и отступить. Дозорная группа установила, что вся деревня Бор уже находится в руках русских. Тем самым наш правый фланг оказался совершенно открытым и подвергается атакам с запада. Несколько бункеров, которые до сих пор держатся на большом пространстве южнее Коломно до стыка со 126-й дивизией в Бору, 15 января все еще упорно обороняются против обхвата, но противник уже проник в лес западнее Бора, из которого теперь пытается отклониться на север. Вражеская артиллерия планомерно обстреливает один бункер за другим, причем противник может вести огонь с близкого расстояния из Бора. Вечером 15 января остатки гарнизонов из бункеров были отведены. Командир 7-й роты, действующей здесь, гауптман Больман убит»[105].

«В связи с описываемой в местности лесной кулисы у Коломно юго-западнее деревни на юг тянется лесной треугольник с вершиной, простирающейся до половины дороги на свободное пространство в Бор. В этом т. н. «лиственном лесочке» 7-я рота 435-го пехотного полка должна была завернуть, чтобы воспрепятствовать охвату Коломно с запада...Сильно потрепанная 7-я рота быта слишком слабой, чтобы отразить все атаки. Ожесточенно обороняющиеся в трех местах в Коломно остальные части 2-го батальона не могли выделить ей в помощь ни одного человека. Были выделены части из 3-го батальона. В лесу при немыслимых условиях 7-я. 10-я. 12-я роты вели подвижную оборону. Ив всех этих частей, включая 2-й батальон, была образована боевая группа Лихтенфельса, чтобы взять оборону Коломно в одни руки. Гауптман Маневаль стал командиром 3-го батальона.

Особенно затруднял действующим здесь частям ужасный холод, ставивший жуткие требования к войскам. Однажды утром в безветренную погоду в Спасской Полисти было -57°С[106]. Хуже всего приходилось на таком ужасном холоде защитникам лиственного леса и в его окрестностях, но больше всего доставалось гарнизону в Коломно, так как там было разбито постепенно все, даже руины домов и укрытия. Вся группа Лихтенфельса постоянно была под огнем, далеко вокруг не было ни одного дома, в котором можно было бы отогреться и подогреть пищу. Полевые кухни сюда не добирались. Любой вид пищи доходил до солдат только в промерзших до твердости железа блоках. Хлеб надо было рубить топором, квашеную капусту пилить пилой. И все это без зимнего обмундирования, которым русские были отлично снабжены! Несколько дней подряд в Спасскую Полнеть каждое утро доставлялось до 10% от общего количества войск с обморожениями. Не удивительно, что сила сопротивления при этом упала.

Четыре дня держалось это кольцо, потом куча развалин, бывшая когда-то Коломно, была оставлена, иначе все бойцы или погибли бы, или бы были взяты в плен. Большая часть из них была совершенно без сил и полностью апатична»[107].

«После боев за Коломно мы оказались в резерве фронта. Увы, ненадолго! Дня через четыре еще не оправившаяся от прошедших боев дивизия была передана в подчинение опергруппе генерала И.Т. Коровникова. Она получила задачу двигаться в направлении Спасской Полиста и с ходу овладеть этим опорным пунктом противника»[108].

«Если 2-я ударная армия имела успех, то в 4-й и 59-й армиях наступление не удалось. Их атаки раз от разу становились все слабее, а затем и совсем прекратились. Наш сосед, 54-я армия Ленинградского фронта, израсходовав боеприпасы, 17 января тоже прекратила наступательные действия.

В этой обстановке атаки на правом фланге фронта означали пустую трату сил. После моего доклада Ставка разрешила перенести все усилия в направлении Спасской Полисти и Любани. Это направление оставалось главным еще почти полгода. Вот почему вся операция стала называться Любанской....Видимо, учитывая нависшую угрозу над главной дорогой снабжения, немецкое командование перебросило в район Спасской Полисти части резерва, тоже подтянуло артиллерию и нацелило туда основные усилия авиации. Вскоре здесь появились части новых дивизий под наименованием группы «Яшке»[109].

Из мемуаров немецких военнослужащих: «Спасская Полнеть играла большое значение как в тактическом, так и в стратегическом отношении. Для противника она представляла постоянную фланговую угрозу вследствие вдавания в место прорыва, с которым, так же как и с Любиным Полем и Мостками, находящимися в немецких руках, играющими роль волнорезов в потоке пребывающих пополнений, приходилось постоянно бороться. Эти три места давали немецкому командованию единственную надежду образовать исходный пункт для закрытия дальнейшей бреши. Для операции закрытия бреши исходным пунктом должна была стать Спасская Полнеть. Поэтому она при любых обстоятельствах должна была оставаться в немецких руках.

Борьба, ведущаяся за Спасскую Полнеть, предъявляла высшие требования, так как противник пытался любыми средствами овладеть ею. Почти непрерывно бушевали его огневые налеты по обломкам жалких деревянных лачуг, перепахивали с трудом сооруженные мелкие позиции и боевые посты, вели огонь по любому замеченному движению, особенно ночью, по начинавшемуся только с наступлением темноты движению обозов со снабжением. В пользу гарнизона было сравнительно свободное поле обстрела и наличие батареи 88-мм зенитных пушек, еще раньше примененных здесь для защиты шоссе и теперь подчиненной группе обороны. Теперь они вели огонь по наземным целям с высочайшей эффективностью и держали, пока позволял запас боеприпасов, прорыв танков»[110].

«Как ни странно звучит, но исход боя решался не в глубине территории у острия наступательных клиньев противника, врезавшихся далеко в леса тыла, какими бы угрожающими эти клинья ни казались на карте, а на месте прорыва Волхова и у шоссе Новгород — Чудово, т. е. у населенных пунктов Мясной Бор. Мостки и Спасская Полнеть. Это ясно сознавало командование группы армий «Север», которое в соответствии с этим планировало свои контрмероприятия. 'Это поняли также солдаты, унтер-офицеры и офицеры, которые с особой стойкостью и упорством сражались здесь за каждый метр земли.

Советское командование, несмотря на все усилия, явно недостаточно серьезно отнеслось здесь к немецкому сопротивлению и положилось на эффективность своего удара в глубину, вместо того чтобы сначала наступать по обеим сторонам шоссе на север и на юг»[111].

«Выступили ранним утром. Дорога и лес вокруг в легком тумане. Возможно поэтому авиация противника нас не тревожила. А может быть, гитлеровцы о нашем движении не знали. Однако, как только части развернулись в боевой порядок, противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь. Наши танки завязли в снегу в долине р. Полнеть и ничем не могли помочь стрелкам. По глубокому, рыхлому снегу подразделения двигались медленно. Словом, вместо внезапного удара получилось медленное, методическое прогрызание вражеской обороны. Все же к исходу дня 1102-й полк ворвался на окраину Спасской Полисти. Но противник при поддержке танков контратаковал, и наши подразделения вынуждены были отойти в исходное положение. 1098-й полк достиг южной окраины Спасской Полисти и завязал тяжелый уличный бой. В ходе его выяснилось, что Спасская Полнеть — довольно сильно укрепленный узел обороны, с хорошо организованной системой огня. Почти каждый кирпичный дом был приспособлен к обороне. На вероятных направлениях нашего движения находились танки, зарытые в землю. Так что с ходу такой «орешек» не разгрызешь. Забегая вперед, скажу: мы ушли из Спасской Полисти. а сменившие нас части еще более полугода не могли ее взять»[112].

«В промежуток с 21 января по 4 февраля гарнизон Спасской Полисти отразил 15 вражеских атак с применением тяжелой артиллерии, бомбардировщиков и танков. Несколько раз положение в ней становилось критическим, и русским удавалось даже ворваться в Спасскую Полнеть, но после ожесточенных боев за каждый дом его снова отбрасывали»[113].

М.С. Хозин пишет: «За 15 дней 59-я и 2-я ударная армии смогли продвинуться на 4-7 км. Фронт израсходовал вторые эшелоны армий, и развивать дальше наступление было нечем. Войска понесли большие потери, многие дивизии и бригады надо было выводить в резерв и пополнять. Танковые батальоны остались без танков, артиллерия израсходовала все боеприпасы. Таким образом, результаты пятнадцатидневного наступления были незначительны»[114]. Проще говоря, замысел Ставки, поражающий своей масштабностью и красотой: «59-я, 2-я ударная. 40-я и 52-я армии прорывают на своих участках вражеские позиции и. поддерживая друг друга, рвутся строго на Запад с выходом на Волосово и Лугу» — потерпел сокрушительное поражение. Надо было срочно что-то предпринимать.

«В девять часов вечера 12 февраля выехал во 2-ю ударную армию. Днем туда ездить не разрешают. Самолеты и минометы противника не пропускают ни одной машины. Холодно, густой туман. Дорога узкая, слышна артиллерийская канонада. Переезжаю Волхов. Проезжаю район «горла» — узкое место прорыва»[115].

17 февраля 1942 г. на фронт прибыл представитель Ставки маршал К.Е. Ворошилов. Он передал приказ, требовавший до начала марта любым способом выйти на железную дорогу Любань — Чудово.

26 февраля была выпущена новая директива Ставки. В ней уточнялись задачи 2-й ударной и 54-й армий. Обе армии теперь должны были наступать навстречу— друг другу и соединиться в Любани не позднее 5 марта. Фактически с этого момента операция по разгрому группы армий «Север» перешла в разряд самостоятельной фронтовой операции и стала называться «Любанской». Теперь задача стояла так: окружить и уничтожить 1-й армейский корпус генерала фон Бота.

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 170128 командующему войсками Волховского фронта о мерах по ускорению разгрома Любань-Чудовской группировки противника

28 февраля 1942 г. 02 ч 00 мин

Для быстрейшего пленения или уничтожения Любань-Чудовской группировки противника и для освобождения Ленинградской железной дороги до Любани включительно Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

Усилить 2-ю ударную армию за счет 59-й армии не менее как двумя стрелковыми дивизиями.

Для нанесения решительного удара на направлении Любань и к северу от нее во 2-й ударной армии создать единую ударную группировку в составе не менее пяти стрелковых дивизий, четырех стрелковых бригад, одной кавалерийской дивизии, усиленную танками, артиллерией и авиацией.

Для перехвата Ленинградского шоссе и железной дороги в районе ст. Торфяное и для пленения или уничтожения чудовской группировки противника 59-й армии наступать ударной группой не менее трех стрелковых дивизий к западу от Ленинградского шоссе в направлении на ст. Торфяное.На правом фланге 4-й армии создать ударную группу в составе не менее двух стрелковых дивизий для наступления навстречу любанской группе 2-й ударной армии в общем направлении на Ларионов остров и далее на Смердыню.В ходе операции ни в коем случае не допускать распыления сил указанных ударных группировок на обеспечение флангов и тыла, используя для этой цели части, не вошедшие в состав ударных группировок.Станцией и г. Любань безусловно овладеть и прочно закрепиться не позднее 4-5 марта.Об отданных распоряжениях донести.

Ставка Верховного Главнокомандования И. Сталин, Б. Шапошников[116].

М.С. Хозин пишет: «Эта директива означала, по существу, отказ Ставки от своего первоначального замысла. Поняв, что для его выполнения не хватает ни сил, ни средств. Ставка предложила последовательно разгромить вначале Любань-Чудовскую, а затем уже Мгинскую группировку. Будь это решение принято вначале, то есть при организации операции, возможно, и исход ее был бы другим»[117].

«В первой декаде февраля на КП дивизии приехал член Военного совета 2-й ударной армии бригадный комиссар А.И. Михайлов, чтобы вручить награды группе солдат и командиров за бои на р. Волхов. Он информировал, что наша армия пробила брешь во второй оборонительной полосе противника и развивает наступление в общем направлении на Финев Луг — Любань. Военный совет армии ставит вопрос о том, чтобы 327-ю стрелковую дивизию верну ли в состав 2-й ударной. Согласны ли мы с этим? Еще бы не согласны! Через день-два мы получили приказ командующего войсками фронта о возвращении дивизии в состав 2-й ударной армии. Свою оборонительную полосу мы сдали 59-й армии.

Возвращение дивизии в состав родной армии было очень кстати: дивизия устала и была обескровлена в боях. В стрелковых ротах насчитывалась половина штатного состава. Снабжение боеприпасами и горючим, продовольствием и фуражом не было налажено как следует. Люди частенько недоедали. Конский состав истощал. Как на грех, стояли все время крепкие морозы, повсюду глубокие снега и бездорожье. Редко попадались населенные пункты, где можно было обогреть людей. Шалаш и костер в лесу — не лучшие возможности для обогрева, но и ими не всегда располагали.

Как уже отмечалось, 2-я ударная армия вклинилась вглубь обороны противника на 40-50 километров[118], освободив от него территорию в виде овала в поперечнике 15-20 километров с горловиной, не превышающей 3—4 километра. Через эту горловину, протяженностью километров в пять, была проложена среди леса и болот одна-единственная зимняя дорога. По ней шло снабжение всей армии. По ней же предстояло двигаться и нашей дивизии. Дорога простреливалась противником почти из всех видов оружия, а днем подвергалась еше налетам авиации. Естественно, что движение по ней происходило только ночью. Машины и тракторы шли. как правило, с потушенными фарами.

Оказавшись в горловине, дивизия заполнила собой всю дорогу. Можно представить, что творилось тогда на ней. Как бы то ни было, к утру подразделения и части преодолели горловину, отстали лишь тылы. Надо отдать должное всем ездовым, шоферам, трактористам других частей и соединений армии, двигавшимся навстречу. Они. едва услышав от головного дозора, что идет 327-я. тотчас же сворачивали в сторону, порой загоняя свои машины или повозки в снег, но уступая дорогу. Дивизия пользовалась уважением в армии.

В конце февраля мы сосредоточились в лесу возле небольшой деревушки Огорели. в полусотне километров на северо-запад от Мясного Бора. Там находился вспомогательный пункт управления (ВПУ) армии, куда к тому времени прибыли командарм генерал-лейтенант Н.К. Клыков и командующий войсками фронта генерал армии К.А. Мерецков. Я немедленно был вызван к ним. Со мной согласились, что дивизии необходимо дать хотя бы три дня отдыха, чтобы подтянуть тылы, распределить по ротам пополнение — около 700 человек, которое мы получили буквально на ходу-. Не успел я доехать до своего штаба (ехал верхом), как меня догнал на машине адъютант командарма и приказал вернуться. Генерал Мерецков сообщил мне. что обстоятельства вынуждают изменить только что принятое решение: дивизии предстоит сегодня же в ночь выступить в направлении Красной Горки и поступить в распоряжение командира 13-го кавалерийского корпуса генерала Н.И. Гусева. Этим войскам предстояло с ходу— овладеть Красной Горкой, в дальнейшем наступать на Любань.

Марш километров 20-25, десять из них целиной, лесом. Правда, по карте там значилась лесная дорожка, но зимой ее не существовало. Для дивизии это был тяжелейший переход: скорость не более двух километров в час.

Оперативно-тактическая обстановка в районе Красной Горки была весьма туманной. О противнике лишь приблизительно знали, где он. До нашего подхода две стрелковые бригады уже пытались наступать в направлении Красной Горки, но безрезультатно. 13-й кавкорпус и танковая бригада (кажется. 7-я гвардейская) неполного состава располагались в лесу, в 5-6 километрах от Красной Горки, ожидая нашу дивизию. Как только подошел наш первый эшелон — 1100-й полк — было решено создать передовой отряд в составе 80-й кавалерийской дивизии. 1100-го полка и одной или двух рот танков под общим руководством командира 80-й кавдивизни. Его задачей было прорвать оборону противника на рубеже Красная Горка и, не задерживаясь, наступать на Любань»[119].

Боевое донесение штабу опергруппы 13-го кавкорпуса от 29.02.1942 г. командира 327-й стрелковой дивизии полковника И.М. Антюфеева:

«В течение первой половины ночи 29 февраля противник вел интенсивный артиллерийский и минометный огонь из районов Сустье Конец, Красная Горка, Верховье по району боевых порядков 327-й стрелковой дивизии. С началом активных действий наших частей огонь со стороны противника значительно был усилен. В 2.00 29 февраля 1102-й стрелковый полк с 39-м отдельным лыжным батальоном при поддержке трех танков в третий раз перешли в наступление, имея ближайшей задачей овладеть Красной Горкой, преодолевая огневое сопротивление противника. Наступающие подразделения продвинулись от линии полотна железной дороги на 500-700 метров. Наступление продолжается. Связь с соседями, 22-й и 53-й стрелковыми бригадами, имеется, которые также имели незначительные продвижения вперед»[120].

Из воспоминаний Н.К. Клыкова: «Шедшая на соединение с нами через Шапки 54-я армия генерала И.И. Федюнинского также не преодолела вражеского противодействия. Я до самого последнего дня не терял надежды, что мы соединимся с этой армией у Любани, но этого не произошло.

Наша армия продолжала наступать, медленно приближаясь к Любани. Хотя сплошного фронта и не было, быстрее продвигаться мы не могли: сил явно недостаточно. Они были израсходованы еще при прорыве через Волхов. Да н тут все время напряженные бои. Старались не позволить противнику остановиться. Знали: если он стронут с места, то бежит не оглядывается. А если ему удавалось остановиться, то немедленно зарывался в землю, и вновь его надо было выковыривать из нее»[121].

К району боевых действий Красная Горка — Любань противник силами 225-й и 259-й пехотных дивизий и вновь подошедшей 212-й пехотной дивизии, 407-го пехотного полка и 90-м механизированным полком 20-й механизированной дивизии 1 марта полностью закрыл подступы к Любани вдоль железной дороги.

С рубежа — Ольховка, Сенная Кересть, Кривино противник перебросил на рубеж — Сустья Полянка, Кирково 454-й, 474-й пехотные полки 254-й пехотной дивизии. Соединения 2-й ударной армии к концу января узким клином с открытыми флангами продвинулись до 70-75 километров и охватили с юго-запада Любанско-Чудовскую группировку противника.

Все соединения были преобразованы в оперативные группы, носившие названия по имени командиров: 1-я опергруппа — Коровникова (в состав которой и входила 327-я стрелковая дивизия), действующая в районе Спасской Полисти, 2-я опергруппа — Гусева — в направлении Тосно — Любань, 3-я опергруппа Привалова — район боевых действий Теремец — Курляндский, Мясной Бор, Мостки — Любино Поле.

Командующий 2-й ударной армией генерал-лейтенант Н.К. Клыков в 18.30 1 марта 1942 г. отдал приказ Пугачеву, Черненко. Антюфееву. Жильцову, Гаврилову, Гусеву:

К моменту атаки должно быть проведено всеми соединениями и частями следующее: скрытно занять исходное положение для атаки: тщательно произвести разведку направлений атаки: отметить ориентиры для действия подразделений и частей: выделить и проинструктировать истребительные группы танков и огневых точек: наметить и выделить группы для перехвата дорог и преследования противника. Начало атаки по часам.Подвезти запас мин и снарядов к огневым позициям: в течение ночи вести методический огонь артиллерией и минометами по району атаки. Атака в 3.00 2.03.1942 г.

Командующий 2-й ударной армии генерал-лейтенант /Клыков/ Член Военного совета бригадный комиссар /Михайлов/

Вот еще один приказ командующего в связи со сложившейся оперативной обстановкой:

Противник удерживает Красную Горку и проселочную дорогу на село Сустье Полянка, чем прервал связь и пути подвоза к 80-й кавалерийской дивизии и 1100-му стрелковому полку 327-й стрелковой дивизии.

Приказываю:

1. Оперативной группе уничтожить противника в районе Красной Горки и отбросить его на восток и запад с задачей обеспечить связь с 80-й кавалерийской дивизией и 1100-м стрелковым полком, а полку дальнейшего наступления на Любань...»

«Передовой отряд взломал оборону противника и устремился, как было приказано, на Любань. Но тут случилось неожиданное: по нашим главным силам противник обрушил непрерывные атаки с воздуха. Сразу же погибло много конского состава, особенно в кавкорпусе. Да и у нас пострадали обозные и артиллерийские лошади. Тянуть орудия и повозки было нечем. Это привело к задержке главных сил на несколько часов, а тем временем противник контратакой восстановил положение у Красной Горки. Наши попытки прорваться за передовым отрядом оказались безуспешными. Дело в том, что у противника в районе Красной Горки (как я сам потом убедился) в лесу были сделаны рокадные дороги со специальным настилом фабричного изготовления. По ним враг быстро перебрасывал резервы из других районов.

В силу изложенных обстоятельств, наш 1100-й полк и 80-я кавдивизия оказались отрезанными от главных сил. На второй день с ними была потеряна радиосвязь — выработалось питание. Все это сказалось на положении отряда, оставшегося к тому же без продовольствия. Он дошел почти до Любани. но там был остановлен сильным огнем противника и атакой танков отброшен в лес, где находился в окружении около 10 суток. Уничтожив все военную технику, отряд с винтовками и автоматами ночью с 8 на 9 марта пробился к своим»[122]. (Всего вышло 18 человек.)

В состав этого отряда вошел, как уже отмечалось. 1100-й полк 327-й стрелковой дивизии и 80— я кавалерийская дивизия полковника Л.А. Сланова. Взятию Красной Горки препятствовала сильно укрепленная насыпь железной дороги Чудово — Веймарн. Отряд прорвался, но основным силам этого сделать не удалось.

В немецкой хронике «Волховского сражения» 27 февраля 1942 г. значится: «Группа фон Бассе соединилась с 254-й пехотной дивизией севернее железной дороги Чудово — Веймарн. Русские за железной дорогой отрезаны».

Ежедневно Сланов доносил о безнадежном положении отряда, оказавшегося в окружении без продовольствия и боеприпасов. Но ни помощи, ни разрешения на отход отряд не получил. Тогда Сланов, пытаясь спасти оставшихся в живых, в ночь с 8 на 9 марта принимает решение — с боем выйти обратно. За этот, по сути, подвиг, полковник Л.A. Сланов был снят с должности с формулировкой: «за самовольный отход, вялые и нерешительные действия».

«Так закончилась первая попытка взять Красную Горку и овладеть Любанью. Вскоре после этого 13-й кавкорпус был отведен в тыл, а позже переподчинен другой армии. А 327-я дивизия перешла к обороне на фронте около восьми километров. Лишь в середине марта нам удалось овладеть Красной Горкой. При этом было подбито и захвачено около десятка вражеских танков, разгромлен 2-й батальон 474-го пехотного полка»[123].

В дневнике начальника Генерального штаба сухопутных сил Германии Франца Гальдера в эти дни следовали записи одна тревожнее другой:

«18 января 1942 г. Положение на Волховском фронте очень напряженное.

января...На фронте группы армий «Север» противник добился тактического успеха на Волхове.января...На фронте группы армий «Север» успешные действия противника у Волхова.января...Группа армий «Север»: чрезвычайно напряженная обстановка на Волховском фронте.января...На Севере, в районе Волхова, обстановка еще больше обострилась.

6 февраля...На фронте группы армий «Север» по-прежнему напряженная обстановка»[124].

Почувствовав серьезную угрозу соединения частей 2-й ударной армии с частями 54-й армии Ленинградского фронта генерала И.И. Федюнинского, находившейся в 30 километрах к северо— востоку от Любани, немцы укрепляют свою 18-ю армию. В период с января по июнь 1942 года в район действий Волховского фронта для ликвидации наступления 2-й ударной армии перебрасывается 15 дивизий. Но и это не помогает. В итоге командование группы армий «Север» вынуждено было навсегда отказаться от планов по захвату Ленинграда. Но и трагическая судьба 2-й ударной армии оказалась предрешенной.

Бои шли буквально за каждый метр... Немецкое командование отдавало себе отчет, что дальнейшее развитие советского наступления может привести не только к прорыву блокады Ленинграда, но и гибели 18-й немецкой армии, отрезанной от путей снабжения и прижатой к непроходимым болотам. Немецкое руководство в условиях тяжелейших боев и сложности ситуации немедленно начало принимать меры для закрытия бреши в стыках между 1б-й и 18-й армиями.

Командование 18-й армией принял на себя генерал кавалерии Линдеманн, который оценил обстановку и решил захлопнуть «горлышко бутылки» т. е. не только ликвидировать советский прорыв, но и запереть в котле наступающие советские войска. Этому благоприятствовала ситуация в районе Холма и Демянска, где атаки советских войск не давали ожидаемого результата, т. е. уничтожения замкнутых на Валдайских высотах немецких частей.

Как отмечалось ранее, с конца февраля главное направление удара советских войск было смещено и начало развиваться на более узком участке. Первоначально планировавшийся удар предусматривал разгром немцев под Новгородом и прорыв на Любань.

Наступающим советским частям предстояло пройти считаные десятки километров и отрезать этим самым все пути отхода немцам. Для гитлеровцев, получивших приказ драться до последнего солдата, судьба Любанского прорыва значила — жизнь или смерть.

Обе стороны бросали в топку сражения то, что было под рукой. Наспех сформированные батальоны и полки, части, сколоченные из солдат разных стран и родов войск.

«Командир корпуса начал выдавать офицерам и писарям карабины и автоматы... «бригада Кехлинга», собранная «с бору по сосенке» из оставшихся частей 15 дивизий, не сдавала позиции в течение нескольких недель»[125].

По немецким данным, наименование «дивизия» лишь номинально использовалось при обозначении остатков частей и подразделений, вышедших из боев. В каждой такой «дивизии» насчитывалось в лучшем случае до 100 человек личного состава.

В состав немецких подразделений, сдерживавших натиск советских солдат, были включены части не только армий сателлитов, но и части, сформированные из уроженцев республик, вошедших в состав СССР перед войной: латышей, эстонцев и т. д.[126]. Ни в коем случае не желая оскорбить память солдат разных национальностей, сражавшихся в составе РККА, нужно отметить, что в боях на Волховском фронте части, сформированные из немецких сателлитов и наемников, сражались достаточно самоотверженно и стойко. Это было вызвано тем обстоятельством, что немцы, несшие в этих боях тяжелые потери, использовали подразделения сателлитов для затыкания брешей в обороне, пополняя ими свои боевые порядки.

Только в боях за Ленинград, по официальным данным, участвовали воинские формирования из таких стран, как:

Испания — 250-я «голубая» дивизия, затем добровольческий легион;

Норвегия — добровольческий легион «Норвегия», затем 1-й батальон мотопехотного полка «Нордланд»;

Голландия — добровольческий легион «Нидерланды», затем 23-й полк пехотной бригады «Нидерланды»;

Бельгия — добровольческий легион «Фландрия», затем штурмовая бригада «Лангемарк»;

Дания — мотопехотный полк «Данмарк»;

Швеция — в составе мотопехотной дивизии «Нордланд»;

Франция — в составе 28-й немецкой легкой пехотной дивизии;

Австрия — в составе 9-й авиаполевой и других немецких дивизий;

Финляндия — добровольческий батальон;

Латвия — легион, затем 2-я латвийская бригада, затем 19-я добровольческая пехотная дивизия:

Эстония — легион, затем 20-я пехотная дивизия.

Многие части после окончания битвы в Волховском котле перестали существовать в связи с огромными потерями... Так. например, произошло с добровольческим легионом «Фландрия», сформированным из уроженцев Бельгии. В нем к лету 1942 года осталось всего 100 человек, и он был практически уничтожен как боевая единица. «Несмотря на постоянные кровопролитные бои. русским не удалось раздвинуть стенки узкого «тоннеля». Они оставили перед позициями 126-й пехотной дивизии примерно 15 000 убитых»[127].

«Директивой Ставки ВГК № 170121 от 26.02.1942 г. 54-й армии Ленинградского фронта предписывалось развивать наступление в общем направлении на Любань навстречу войскам 2-й ударной армии. Операция началась 28 февраля. Ценой больших усилий 54-й армии удалось прорвать вражескую оборону западнее Киришей и продвинуться на 12-15 км. Потом наступление приостановилось. Любанская операция окончательно перешла к позиционным боям местного значения.

Недовольство командования действиями 2-й ударной армии традиционно выразилось в кадровых перестановках.

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 153189/14 командующим войсками Волховского фронта, 2-й ударной армией 1 марта 1942 г. 03 ч 00 мин

Ставка Верховного Главнокомандования приказывает немедленно расследовать обстоятельства позорной сдачи Красной Горки немцам, у которых для этого не было даже достаточных сил — наступал всего лишь один полк противника.

Ставка приказывает немедленно донести, кто командовал войсковым соединением, так позорно сдавшим Красную Горку. Результаты расследования немедленно донести в Генеральный штаб. По поручению Ставки Верховного Главнокомандования

Начальник Генерального штаба Шапошников[128]

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 170134 командующему войсками Волховского фронта

Копия: начальнику Главного управления кадров 5 марта 1942 г. 04 ч 30 мин

1. По вашему представлению Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: 1. Начальника штаба 2-й ударной армии генерал-майора Визжилина за плохую работу от должности начальника штаба армии отстранить и назначить его командиром дивизии. Вместо генерал-майора Визжилина в должности начальника штаба 2-й ударной армии утвердить полковника Рождественского, освободив его от должности начальника штаба 52-й армии.

2. Начальника оперативного отдела штаба 2-й ударной армии полковника Пахомова за плохую работу и ложную информацию от должности отстранить. Вместо полковника Пахомова в должности начальника оперативного отдела штаба армии утвердить комбрига Буренина.Утвердить в должности заместителя командующего 2-й ударной армией генерал-майора Алферьева.

3. По поручению Ставки Верховного Главнокомандования

Начальник Генерального штаба Шапошников[129]

ДИРЕКТИВА

Ставки ГК № 170136 командующим войсками Волховского фронта и 20-й армией о кадровых перестановках

Копия: начальнику Главного управления кадров 8 марта 1942 г. 23 ч 30 мин Ставка Верховного Главнокомандования назначает:

Генерал-лейтенанта Власова А.А. заместителем командующего войсками Волховского фронта, освободив его от обязанностей командующего 20-й армией.Генерал-майора Воробьева П.И. заместителем командующего 52-й армией.

Ставка Верховного Главнокомандования И. Сталин, Б. Шапошников[130]

Вот мы и встретились с генерал-лейтенантом Андреем Андреевичем Власовым. Обратим внимание — он назначен заместителем Мерецкова. Дела на Волховском фронте идут так плохо, что Сталин и Ставка считают нужным снять с командования 20-й армией талантливого генерала, героя битвы за Москву. Наверняка с перспективой замены им Мерецкова, когда Власов, до этого находившийся на другом фронте, немного пообвыкнет и войдет в курс дела. Если это понятно даже нам. то Мерецкову это было тем более ясно. И ничего приятного в перспективе не сулило.

Сразу оговоримся — нас интересует только роль, которую Власов играл на Волховском фронте и во 2-й ударной армии, его последующая судьба и оценка морально-этических действий в плену — не тема этой книги. Так же. как и споры вокруг его фигуры, ведущиеся некоторыми «историками» до сих пор. Почему слово «историки» взято в кавычки? Потому что. собственно, нет никаких причин для спора вокруг его фигуры. Предательство всегда предательство и обелять его додумались лишь «демократы» современной России и т. и. «патриоты». Но к трагедии 2-й ударной армии Власов не имеет ни малейшего отношения, он сам в некотором роде жертва этой трагедии. В том, что случилось, виноват не он.

Что же представляла собой фигура А.А. Власова к марту 1942 года, и почему именно он был прислан на заведомо проигрышный фронт?

Власов Андрей Андреевич (1901 г. с. Ломакино Нижегородской губ. — 1946 г.) — советский военный деятель. Родился в крестьянской середняцкой семье, был последним. 13-м ребенком. Отец очень хотел дать всем детям образование, но средств не хватало, так что учился Власов позже на деньги старшего брата.

После войны было просто модно говорить о Власове не иначе как плохо. И если до «перестройки» и «гласности» о нем просто молчали, обходя его участие в военных действиях и в начале войны, и под Москвой, то в конце 80-х появились такие пасквили: «6 марта 1942 года генерал Власов, громадный, похожий на вздыбленного медведя, в окулярах на широком носу, со скуластым лицом «пещерюги» (так прозвали его солистки нашего ансамбля) приехал на Волховский фронт с маршалом Ворошиловым и командующим ВВС Новиковым»[131].

Фотографии показывают нам довольно худощавого, изящного человека с лицом азиатского типа — это понятно, иначе как он мог бы работать военным советником в Китае? И откуда во 2-й ударной армии в марте ансамбль, какой ансамбль, какие солистки? И это пишет человек, якобы воевавший во 2-й ударной! Дальше еще хлеще: «Незадолго до бегства к немцам Власов отпросился на побывку — на родину, в сельцо Ломакино. и отвез туда памятник отцу. Из гранита был изваян бюст бородатого и лобастого мужика с крестом на шее — тот был церковным старостой, кулаком и эсером. «Отцу — от сына» — гласила надпись на надгробии»[132].

Честно сказать, это уже ни в какие ворота не лезет. Все сплошное вранье. Как писал Булгаков: «Поздравляю вас. гражданин Соврамши!» Во-первых, «слово «бегство» применительно к плену Власова совершенно неправильно, правильно — «попал в плен», и, кстати, не он один. Второе — как он мог незадолго до этого уехать в отпуск, на родну, если Власов как попал в котел в марте, так и остался с армией до конца? Откуда он взял гранит в новгородских лесах? И другого времени заказать памятник отцу у него конечно же не было! Кто ему там бюст ваял? А уж осквернять память незнакомого человека, пусть даже он и был отцом Власова, вообще некрасиво. До революции в деревнях было полно церковных старост, это была очень почетная должность, а слово «эсер» бедный неграмотный мужик вряд ли вообще слышал в своей жизни. Вероятно, сам Токарев слабо представлял себе, кто такие «эсеры» и из кого состояла эта партия. Понятно, с какой осторожностью надо подходить к любым «свидетельствам очевидцев»?

Но вернемся к биографии А.А. Власова. После сельской школы он окончил духовное училище в Нижнем Новгороде. Два года учился в духовной семинарии «на правах иносословного. то есть не духовного звания». Закончить семинарию помешала революция. В 1917 году поступил в Нижегородскую единую трудовую школу, а в 1919 — в Нижегородский государственный университет на агрономический факультет, где занимался до мая 1920 года, когда был призван в РККА.

Как видим, в отличие от большинства «сталинских соколов» той поры он был очень хорошо образованным человеком.

Окончил командирские курсы и в 1920-1922 гг. участвовал в боях с белогвардейцами на Южном фронте. С 1922 по 1928 г. Власов занимал командирские должности в Донской дивизии. После окончания Высших армейских стрелковых курсов им. Коминтерна (1929) преподавал в Ленинградской школе тактики им. В.И. Ленина. В 1930 г. вступил в ВКП(б). В 1933 г. окончил высшие курсы комсостава «Выстрел». В 1933-37 гг. служил в Ленинградском военном округе. В 1937-38 гг. был членом военного трибунала в Ленинградском и Киевском военных округах. С апреля 1938 гг. — помощник командира 72-й стрелковой дивизии. Осенью 1939 г. направлен военным советником в Китай (псевдоним «Волков»). С мая 1939 г. — главный военный советник. Награжден Чан Кайши орденом Золотого Дракона и золотыми часами. В августе 1939 г. «за нарушение норм поведения советского коммуниста за рубежом» был переведен в пограничные районы Монголии. Как поговаривали «злые языки», Власов не столько «консультировал» самого Чан Кайши, сколько его жену, и даже якобы купил себе на три месяца рабыню— наложницу. За это и был отстранен от должности. И орден, и часы по возвращении в ноябре 1939 г. в СССР у Власова отобрали.

После Китая занимал должности командира 72-й стрелковой дивизии и 99-й стрелковой дивизии КОВО. С 28.02.1940 г. — комбриг, с 05.06.1940 г. — генерал-майор. Был награжден орденом Красного Знамени. В должности командира дивизии Киевского военного округа он был на знаменитом совещании высшего командного состава и даже выступал в прениях. Особенно интересно его высказывание применительно к действиям штабных работников: «Я не верю словам, я верю делам». В январе 1941 г. Власов был назначен командиром 4-го механизированного корпуса Киевского военного округа, а через месяц награжден орденом Ленина.

Между прочим, даже в справках биографического характера можно прочитать, несмотря на всю их краткость, что Власов якобы получал свои высокие назначения и награды не за свои заслуги, а исключительно за доносы и подсиживание товарищей. Думается, что это явное преувеличение и злые сплетни, вызванные завистью менее успешных коллег. В высшем руководстве и армии и страны не было такого количества дураков, чтобы не отличить мнимые заслуги от настоящих. Надо всегда помнить, что сам Сталин, независимо от того количества отрицательных черт, которые ему стало модно приписывать начиная с XX съезда, был очень умным человеком. Иначе бы не руководил страной столько лет, не вывел ее на невиданные до того индустриальные рубежи. Подробно останавливаться на этом не будем, есть специальная литература — кто интересуется — прочтет.

Война для Власова началась под Львовом, где он командовал мехкорпусом. За умелые действия он получил благодарность и был назначен командующим 37-й армией, защищавшей Киев. После жестоких боев разрозненные соединения этой армии сумели пробиться на восток, а сам Власов был ранен н попал в госпиталь. В ноябре 1941 г. Сталин вызвал Власова и приказал ему сформировать 20-ю армию. Поскольку Власов попал на Волховский фронт именно в связи со своими умелыми действиями по руководству 20-й армией в боях под Москвой, стоит остановиться на этом чуть подробнее.

Начало у 20-й армии было почти таким же, как у многих советских армий в 1941 г. Она вступила в бой передовыми частями с ходу и раньше намеченного срока. Ее бросили на самый опасный участок, прикрывать который у 16-й армии Рокоссовского уже не было сил — в районе Белого Раста и Красной Поляны, где немцы ближе всего подошли к Москве (до Москвы всего 25 км) и продолжали атаковать. Их и остановили 20-я армия Власова и 1-я ударная армия Кузнецова. Мало этого, они еще перешли в наступление.

По составу 20-я армия была невелика, скорее — усиленный корпус: две стрелковые дивизии, три стрелковые бригады и две танковые. Власов имел около 60 танков. Очень повезло ему и с 64-й бригадой: она была морской стрелковой бригадой. Она состояла из моряков-добровольцев с Тихоокеанского флота, которые не боялись ни бога, ни черта. Немцы очень быстро прозвали их «черными дьяволами» и жутко боялись, особенно если учесть, что всем видам боя моряки предпочитали рукопашную схватку.

Немцы попытались остановить 20-ю армию ударами с воздуха, но лишь притормозили движение, не более того. Вполне естественно, что Ставка уделяла этой армии особое внимание, фамилия Власова часто звучала в кабинете Сталина. Фотография Власова была напечатана 13 декабря 1941 года в «Известиях» вместе с фотографиями других отличившихся генералов — Жукова. Рокоссовского и Говорова. «Особенно восхищался достижениями Власова Молотов. Он говорил: «Наполеоновская хватка, бьет и гонит, гонит и бьет!» Сталину понравилось это сравнение, и он часто спрашивал в шутку, говоря о Власове: «А как Наполеон?», «Что нового у нашего Наполеона?» Шапошников же относился к Власову критически: «Слишком мало расчета, слишком много случайностей, а это. знаете ли. чревато... Измотал армию, а нам еще воевать и воевать». В Генштабе, в узком кругу, назвал Власова не иначе как «долговязым Буонапартом». Но для Шапошникова это было естественно — он всегда и по всем вопросам имел свое мнение. А общее мнение, сложившееся о Власове, точнее всего выразил Г.К. Жуков, давая боевую характеристику прославившемуся генералу: «...в оперативном отношении подготовлен хорошо, организационные навыки имеет. С управлением войсками армии справляется вполне». Получить такую оценку Жукова мог далеко не каждый»[133].

Может быть. Власов угодничал и пресмыкался перед несгибаемым и хамоватым Жуковым? Ничего подобного. Вот донос на шефа бывшего адъютанта Власова майора И.П. Кузина: «Я слышал разговор Власова по прямому проводу с командующим фронтом тов. Жуковым. По разговору я понял, что тов. Жуков ругал Власова. Власов разговаривал вызывающе и бросил реплику: «Может, армию прикажете сдать?» — а потом добавил, что он лично назначен тов. Сталиным, и. когда кончился разговор, он свою злобу вылил в форме мата по адресу тов. Жукова. Кроме того, когда поступали распоряжения из фронта и их докладывали Власову А. А., то он смотрел поверхностно и вставлял слова, что. сидя от фронта за 100 км. можно рассуждать, а здесь надо делать. В феврале 1942 г. тов. Жуков Г.К. прибыл в 20-ю армию и после своей работы решил остаться ночевать, а потом изменил свое решение и ночью выехал. После отъезда тов. Жукова Власов подвергается артиллерийскому обстрелу каждый день, и начальство не замедлило с выездом. Несколько раз я слышал, что Власов рассказывал тов. Сандалову и другим о тов. Жукове, что тов. Жуков просто выскочка, что он способностей имеет меньше, чем занимает положение, и что Власов знает тов. Жукова по работе в дивизии. Когда Власова наградили, тов. Жуков прислал поздравительную телеграмму, Власов прочел и сказал, что тов. Жуков не ходатайствовал о награждении, это помимо его сделано, что тов. Жуков помнит Власову за инспекцию дивизии»[134].

Такой вот преданный адъютант был у Власова. Речь в конце доноса идет об обстоятельствах награждения Власова в феврале 1942 г. орденом Ленина.

Между прочим, 20-й армии также «не повезло» с увековечением подвига из-за того, что ей командовал Власов. Но поскольку, в отличие от Любанской операции, сражение под Москвой было выиграно, то совсем не говорить об этой армии было нельзя. Но об этой армии мало сказано, мало написано, хотя она сделала в декабре 1941 г. не меньше других. После того как стало известно, что Власов стал работать на немцев, журналисты и историки избегали упоминать об успехах этой армии в Московской битве. Солдаты-то чем виноваты? Доходило до курьезов. В сообщении «В последний час», известившем о контрнаступлении под Москвой, перечислялись отличившиеся армии. Без указания номеров, по фамилиям командиров. «Войска генерала Кузнецова, захватив г. Яхрому, преследуют отходящие 6-ю, 7-ю танковые и 23-ю пехотную дивизии противника и вышли юго-западнее Клина». Следующий пункт быт таким: «Войска генерала Власова, преследуя 2-ю танковую и 106-ю пехотные дивизии противника, заняли г. Солнечногорск». Документ из истории не выкинешь, он цитировался много раз. А как же с Власовым? И в 1942 году появился следующий текст: «Войска под руководством генерала Сандалова...», хотя Сандалов был заместителем Власова и сам совершенно к подобному обману не причастен. Тогда же, в 1942 г., в издательстве «Искусство» вышел альбом «Москва, ноябрь 1941», где среди прочих фотографий генералов — героев битвы за Москву есть и фотография Власова. Она третья по счету, под ней написано: «в) войска генерала ВЛАСОВА, преследуя 2-ю танковую и 106-ю пехотную дивизии противника, заняли г. Солнечногорск»[135].

Этот альбом постигла та же судьба, что и все, что соприкасалось с именем Власова — он массово изымался и уничтожался, хотя тираж был небольшой — 3000 экз. Но некоторые книги все же дожили до нашего времени и стали библиографической редкостью.

Естественно, заслуги Власова были широко признаны. И, по мнению Ставки, такой генерал был необходим для исправления положения на Волховском фронте. Власов был в зените славы, являясь одним из самых перспективных военачальников РККА. За успешную операцию по освобождению Солнечногорска и Волоколамска он был награжден орденом боевого Красного знамени, повышен в звании и заслужил особое расположение Сталина.

И попал Андрей Андреевич в самый центр штабной интриги и склок. Вряд ли он по своему желанию оставил 20-ю армию. Думается, что такой умный и образованный человек знал — его направляют на заведомо провальный участок; знал, как его встретит Мерецков, с чем он столкнется в штабе Волховского фронта, с каким отношением к себе. Но приказ есть приказ. Конечно, он должен был понимать и наверняка понимал, что его прочат на должность главнокомандующего фронтом. Перспектива, повышение... Но для этого надо было сделать что-то реальное, то, что не сумел сделать Мерецков.

«В те же дни в штаб фронта возвратился уезжавший ранее в Москву К.Е. Ворошилов. Вместе с ним прибыли член ГКО Г.М. Маленков и заместитель командующего военно-воздушными силами Красной армии генерал-лейтенант авиации А.А. Новиков. На этом же самолете на должность заместителя командующего войсками Волховского фронта прилетел генерал А.А. Власов. Его прислала Ставка»[136].

После войны, когда надо было обязательно оглядываться в своих воспоминаниях на идеологический отдел ЦК КПСС, там, где нельзя было избежать упоминания имени Власова, старались писать о нем только плохое.

Маршал Василевский, например, пишет: «...Власов, не выделяясь большими командирскими способностями, к тому же по натуре крайне неустойчивый и трусливый, совершенно бездействовал»[137]. Вполне естественно, что ему вторит Мерецков, которому новый заместитель был очень и очень не по душе: «По-видимому, Власов знал о своем предстоящем назначении. Этот авантюрист, начисто лишенный совести и чести, и не думал об улучшении дел на фронте. С недоумением наблюдал я за своим заместителем, отмалчивавшимся на совещаниях и не проявлявшим никакой инициативы. Мои распоряжения Власов выполнял очень вяло. Во мне росли раздражение и недовольство. В чем дело, мне тогда было неизвестно. Но создавалось впечатление, что Власова тяготит должность заместителя командующего фронтом, лишенная ясно очерченного круга обязанностей, что он хочет получить «более осязаемый» пост. Когда командарм 2-й ударной армии Клыков тяжело заболел, Власов был назначен приказом Ставки командующим 2-й ударной армией»[138].

О «тяжелой болезни» Клыкова нам еще придется говорить. Пока же два генерала никак не могут сработаться. Как следует ив фактов, сам Власов и не думал «подсиживать» Мерецкова, существует даже запись телефонного разговора Власова со Ставкой, в которой он просит оставить его заместителем командующего фронтом, так как у Мерецкова большой опыт боев в лесисто-болотистой местности. Уже будучи в плену. Власов тоже охарактеризовал Мерецкова: «Эгоист... Очень нервная, рассеянная личность. Спокойная беседа между командующим фронтом и командующими армиями была почти невозможна»[139].

Кажущаяся бездеятельность Власова, в которой упрекают его Василевский и Мерецков, скорее всего, не что иное, как четкое понимание сложившейся ситуации. Что можно сделать, если нельзя сделать ничего? Тем более обладая «неопределенным кругом» обязанностей...

Вскоре последовала репетиция будущей катастрофы. Еще до приезда Власова на Волховский фронт. 2 марта 1942 г. Гитлер в беседе с командующим группой армий «Север» фон Кюхтером потребовал провести в период с 7 по 12 марта операцию по окружению Любанской группировки советских войск»[140].

Из дневника Гальдера:«1 марта... Части противника, вырвавшиеся вперед в районе Любани. отрезаны нашими войсками.

2 марта...Совещание у Фюрера в присутствии командующего группы войск армий «Север», командующих армиями и командиров корпусов. Решение: перейти в наступление на Волхове 7 марта (до 13.03). Фюрер требует за несколько дней до начала наступления провести авиационную подготовку (бомбардировка складов в лесах бомбами сверхтяжелого калибра). Завершив прорыв на Волхове, не следует тратить сил на то. чтобы уничтожить противника. Если мы сбросим его в болото, то это обречет его на смерть»[141].

Операция получила кодовое наименование «Дикий зверь» («Raubtier»). Целью немцев были две зимние дороги, проходившие через пробитый войсками 2-й ударной армии 12— километровый коридор к югу от Спасской Полисти. Гитлеровцы называли эти дороги «росчисть Эрика» и «росчисть Дора».

Что представляли собой эти дороги? Гниющие болота не давали промерзать земле, и под снегом была болотная жижа. Многочисленные колонны снабжения, пехоты и кавалерии протаптывали снег до грунта, под ногами хлюпала жидкая грязь, в которой вязла и техника, и люди. Чтобы избежать этого, в болото укладывались жерди. Вот эти-то «дороги» и стали целью немецкого наступления.

Войска группы армий «Север» были готовы к выступлению уже 9 марта, но Кюхлер отложил операцию, так как авиация была задействована на отражение советского наступления в районе Холма.

Немецкое наступление началось 15 марта в 7.30 утра. В нем участвовало в общей сложности пять дивизий, собранных в две ударные группы к северу и югу от 12-километрового коридора, связывавшего 2-ю ударную армию с основными силами Волховского фронта. Северную ударную группу составили 61-я и 121-я пехотные дивизии и дивизия СС «Полицай».

Из воспоминаний Фридриха Хуземана:

«15 марта части 1 корпуса, в том числе и СС-полицейская дивизия, начали атаку западнее Спасской Полнсти и с большим трудом перерезали коммуникации противника между речками Глушнца и Полнеть. Навстречу им с юга пробивались части 38-го корпуса.

19 марта ударным группам удалось объединиться. Но вскоре вследствие мощной контратаки противника это окружение было разорвано. Однако проход по обе стороны просеки Эрика сузился до 3 километров. И даже строительство двух полевых дорог через этот узкий проход не могло обеспечить снабжение всем необходимым для 180 ООО человек, оказавшихся в котле»[142].

Южную ударную группу образовывали части 58-й и 126-й пехотных дивизий. В первый день наступления северная группа продвинулась на 3 километра, а южная — на 1 километр. Задача групп была непростой, поскольку им противостояла плотно построенная группировка советских войск, занимающаяся расширением пробитой в январе бреши.

Вот как описывает положение 327-й стрелковой дивизии П.П. Дмитриев: «Снарядов у нас постоянно не хватало. Они доставлялись из Малой Вишеры с опозданием, в количестве, недостаточном для потребностей фронта. Не хватало автотранспорта — частые заторы и снежные заносы мешали движению. Недостаток продовольствия бойцам пришлось восполнять кониной: ведь вся техника была на конной тяге, потери в лошадях были большие, и недостатка в конине не ощущалось. В каждом расчете был свой повар, и огневики не голодали. Хуже было на НП: пища доставлялась сюда только ночью и в замороженном виде, возможности подогревать ее не было. Только в 1943 году у нас появились парафиново-спиртовые плошки.

После нескольких неудачных попыток овладеть Спасской Полистью дивизия перешла к обороне. Появилась новая беда — вшивость. На огневых позициях поставили большую палатку с железными бочками для обогрева и прожаривания белья. Это на какое-то время уменьшало количество насекомых, хотя потом они и восстанавливали свои полчища.

Соседи слева прорвали оборону немцев в районе Мостки — Мясной Бор. В прорыв был введен 13-й конный корпус генерала Гусева. В начале февраля... дивизия получила приказ передать оборонительную полосу под Спасской Полистью другим частям и наступать в направлении Финев Луг — Любань.

В наших ротах оставалось до 30 % личного состава. Получив пополнение, мы двинулись за кавалеристами. Не стало фуража для лошадей, и было принято решение минимально поддерживать только лошадей артиллерийских упряжек и зарядных ящиков, переведя остальных на подножный корм. Лошади окончательно обессилели. Мне пришлось расстаться со своей любимой Теразкой. Хотел ее пристрелить, чтоб не мучилась, но передумал. Авось кто— нибудь подберет и покормит...

Дойдя до Ольховкн, дивизия развернулась для наступления. Артиллерийский полк занял боевой порядок, но открыть огонь не удалось. Поступил приказ построиться в исходные колонны и двигаться по левому флангу прорыва в направлении Красной Горки. Впереди шел 1100-й стрелковый полк, за ним 1098-й полк и наш 894-й артиллерийский полк: 1102-й стрелковый полк следовал во втором эшелоне.

Путь пролегал по лесам и болотам, лишенным каких бы то ни было дорог. Передвигались только по компасу. Впереди топографы прокладывали маршрут. Глубокий снег, под ним — незамерзающие болота. Гаубицы весом по 2400 кг тонули сразу на оба колеса. Лошади выбивались из сил. Люди — огневики и управленцы — надели лямки и совместно с помощью подручных материалов тащили на себе через топи орудия. Скорость передвижения определялась метрами, и все же мы старались не отставать от пехоты. На всем пути следования встречалось очень много убитых лошадей — след, оставленный кавалерийским корпусом. Картина ужасная. И это передвижение происходило в непрерывных схватках с отступающим противником. Весь световой день — налеты немецкой авиации.

В начале марта 1100-й стрелковый полк под командованием подполковника Ковшаря вышел на окраину Любани для встречи с войсками Ленинградского фронта, но тех там не оказалось, и наше наступление оказалось безуспешным. Сосредоточив значительные силы, при поддержке авиации и танков противник контратаковал наши части в районе Красной Горки. В результате 1100-й стрелковый полк оказался отрезанным и вел тяжелейшие бои в окружении. Два других стрелковых полка и наш артиллерийский вели наступательный бой в направлении Любанн. стремясь соединиться с 1100-м полком. Немцы подтянули свежие силы, минометы, артиллерию, танки и оказали ожесточенное сопротивление.

В первых числах марта на НП был убит наш любимый командир батареи младший лейтенант Гунин. Мы вынесли его на огневую позицию и похоронили с воинскими почестями, дав клятву отомстить оккупантам. Командиром батареи стал старший лейтенант Булавин. Немцы ожесточенно обстреливали наши позиции из минометов всех калибров. Мины рвались на земле, на верхушках деревьев, образуя массу осколков, от которых мы несли значительные потери. Я находился на передовом НП в боевых порядках 1-го батальона 1098-го стрелкового полка. Видимость была очень плохая: сплошной березовый лес и кустарник.

8 марта командир дивизии И.М. Антюфеев посетил наши боевые порядки. Волей случая я оказался рядом. Комдив подозвал меня. Я представился и тут же получил приказ возглавить сводную роту для атаки на шоссе. В мое подчинение передавались 8 бойцов, связисты, ездовые, повара — всего 16 человек. Я собрал людей. Проверили оружие, боеприпасы и заняли исходное положение. Заработали пулеметы. И мы с криком «Ура!» поднялись в атаку. На этом время для меня надолго остановилось.

Очнулся я только 25 марта, когда сквозь мутный туман увидел людей в белых халатах и услышал чьи-то стоны. Понял, что контужен и нахожусь в полевом госпитале, переполненном ранеными. Горловина у Мясного Бора захлопнулась, и в тыловые госпитали никого не отправляли. Медики ничем, кроме ободряющих слов, помочь не могли.

Я полежал-полежал да и отправился потихоньку в свою часть. Пешком и на попутках добрался до своей батареи, где меня уже списали.

Наступление 8 марта не удалось, оставшиеся в живых возвратились на исходные позиции. Вскоре и вся дивизия перешла к обороне.

В ночь на 9 марта 1100-й стрелковый полк, потеряв в окружении большую часть личного состава, уничтожил боевую технику и в составе 18 человек с боем вышел в полосе нашей дивизии.

В конце марта прежнее положение у Мясного Бора было восстановлено, и к нам прибыло для гаубиц 5 автомобилей марки «Студебеккер». Лошадей, способных передвигаться, отправили с фельдшером за Волхов»[143].

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 170156 командующему войсками Волховского фронта На отражение контратак противника в районе Мясного Бора 17 марта 1942 г. 20 ч 00 мин

Противник контратаками со стороны Спасской Полистн на Мостки и от Любцов и Земтицы на Мясной Бор пытается отрезать 2-ю ударную армию от ее коммуникаций.

Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

Всемерно развивая операцию 59-й армии по захвату Чудово и по разгрому чудовской группировки противника, одновременно усилиями левофланговых соединений 59-й армии совместно с 52-й армией не только не допустить перехвата противником коммуникаций 2-й ударной армии, но и полностью разгромить и уничтожить контратакующие части противника.Для выполнения этой задачи Ставка Верховного Главнокомандования разрешает перебросить в район Мясного Бора 376-ю стрелковую дивизию из состава 4-й армии.

Личное руководство операцией по ликвидации контрнаступления противника со стороны Спасской Полисти и Любцы, Земтицы командующим фронтом т. Мерецкову взять на себя.Немедленно по ликвидации контрнаступления противника предусмотреть силами 52-й армии операцию с задачей до наступления весенней распутицы овладеть Новгородом. Ваши соображения по этой операции представить в Ставку не позднее 20 марта.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин

Б. Шапошников[144]

Прекрасные пожелания, но вряд ли осуществимые в тех условиях и теми силами, которыми располагал Мерецков. Может, понимая тщетность надежд Ставки, и отмалчивался на совещаниях Власов? Вспомним, что он говорил о Жукове под Москвой. А здесь пожелания высказывались не за 100 км от фронта, а за тысячи от него.

Таким образом, с марта 1942 года до конца июня войска 2-й ударной армии находились фактически в окружении и были отрезаны от своих коммуникаций, ведя при этом ожесточенные бон, удерживая немцев на юго-восточном направлении.

Однако командованию фронтом казалось, что долгожданный прорыв уже состоялся. Особенно благодушно был настроен М.С. Хозин. Он уверенно обещал Ставке снять блокаду Ленинграда еще до появления весенней распутицы:

а) выход к Любани — 4-5 дней — 19-20.03;

б) перегруппировка войск — два дня — 21-22.03;

в) начало наступления на Тосненском направлении — 23.03;

г) выход в район Тосно — 27-28.03.

Но этим планам не суждено было сбыться. Обстановка в районе Погостья начала беспокоить германское командование. Соединение частей Клыкова и Федюнинского, которые разделяло 30 км, грозило окружением сразу шести немецким дивизиям.

Вследствие атак и контратак немецких войск образовался «палец» или «рукав» длиной 20 километров и шириной 3-4 километра, и потому он весь простреливался из тяжелого стрелкового оружия с востока или с запада. О его начале извещал известный щит генерала Ванделя: «Hier beginnt der Arsch der Welt» («Здесь начинается задница мира»). Около него и должна была решиться судьба Волховского котла.

«Палец» оставался постоянной заботой всего Северного фронта. День за днем все еще стоял сильный мороз, хотя температура уже колебалась, но не достигала январской. С боеприпасами по-прежнему было плохо, снабжение было нерегулярным и неполным. Требования к войскам по-прежнему оставались высокими. С привлечением всех имеющихся резервов, главным образом подразделений из обозов и артиллерии, высшему командованию удалось образовать пояс безопасности вокруг многокилометрового места прорыва и держать его под контролем, препятствуя дальнейшим операциям противника на юг, запад и север.

Создание дополнительных резервов для задействования их в месте прорыва удалось только путем снятия частей с наименее угрожаемых участков фронта. Так, с Волховского фронта была снята 61-я пехотная дивизия и задействована западнее 215-й дивизии для защиты шоссе Чудово — Любань, важнейшей дороги по снабжению воюющих у Волхова войск. Для усиления 215-й дивизии ей был придан полк СС под командованием оберштурмбанфюрера Дойча, позднее оберштурмбанфюрера Дебеса, который действовал севернее группы Хойна.

С 15 марта русские начали наступать на позиции этих групп, чтобы объединить части, стоявшие западнее шоссе. Эти атаки поддерживали танки и штурмовики. Наши позиции жестко держались. Противник не достиг успеха. В это время 61-й дивизии удалось отрезать прорвавшиеся западнее шоссе через Глушицу на север русские части от их путей снабжения»[145].

15 марта немцы при поддержке авиации 1-го воздушного флота начали операцию «Raubtier» («Дикнй зверь») и к исходу 18 марта встречными ударами с севера и с юга перекрыли горловину в четырех километрах к западу от Мясного Бора, перерезав коммуникации 2-й ударной армии. Теперь ее связь с базами снабжения осуществлялась только по воздуху — самолетами У-2. Соединившиеся части вермахта были объединены в боевую группу «Вюнненберг» и немедленно приступили к оборудованию отсечной позиции по рекам Полнеть и Глушица.

Мартовское окружение выявило чрезвычайную опасность даже кратковременного нарушения коммуникаций в Мясном Бору. Продовольствие и боеприпасы окруженным пришлось доставлять самолетами. Пищевой рацион сразу сократился до 1 сухаря в день. Окруженцы ели убитых и павших лошадей, для охраны живых лошадей приходилось выделять усиленные наряды, чтобы их не украли и не съели солдаты. 29 марта началось сильное таяние снега, дороги превратились в грязное месиво. Немцы продолжали прорываться на коммуникации, и борьба за коридор превратилась, по существу, в рукопашные схватки.

Для снабжения войск срочно оборудовали полевой аэродром близ штаба армии у д. Дубовик.

«Во второй половине марта вся 2-я ударная армия перешла к обороне. Противник основные усилия перенес к горловине нашего прорыва — в район Спасской Полисти и Мясного Бора. На участке фронта дивизии было относительно спокойно. В каждом батальоне быстро соорудили баню. Люди впервые за три с лишним месяца смогли помыться и постирать белье.

Но со снабжением боеприпасами, фуражом и продовольствием было по-прежнему из рук вон плохо. Единственная армейская дорога через горловину не могла обеспечить потребности армии. Она, начиная с февраля, то и дело перехватывалась противником, и тогда по ней на несколько дней вообще прекращалось всякое движение. Части, на которые была возложена задача по расширению горловины прорыва, не сумели решить ее. Они не смогли даже надежно удержать коридор в первоначальных размерах. А у нас день за днем урезался суточный рацион, усилился падеж конского состава»[146].

«Чем дальше мы внедрялись в расположение немецких войск, тем воевать становилось труднее. Трудности заключались в том, что мы зашли в самые глухие леса, лишенные дорог, и обеспечение всеми видами довольствия становилось все хуже и хуже. Дело дошло до того, что на одну пушку выделялось только пять снарядов. Полковые минометы вообще не имели мин. Командир 1102-го стрелкового полка подполковник Хажаинов строго хранил снаряды на случай немецкого наступления. Бесприцельная стрельба из винтовок и пулеметов категорически запрещалась. Но, несмотря ни на что. полк с боями продолжал продвигаться вперед и освобождать населенные пункты от врага. В начале марта наши дивизия находилась в 12-15 км южнее Любани.

Станцию Любань окружали огромный массив леса и болото Большие Мхи. К северо-западу от Любани населенных пунктов не было. Сюда была направлена разведка нашего полка. На меня возложили командование группой из 12 человек. Разведгруппы направили и другие полки 327-й дивизии. Каждая группа имела свой район разведки. В течение двух суток мы обследовали местность, наблюдали за дорогой, проходившей северо-восточнее болота к железной дороге.

По возвращении каждая группа доложила, что присутствия немцев не обнаружено. Командование приняло решение ввести в район Больших Мхов 1100-й полк, за ним — остальные полки и выйти к ст. Любань. Но получилось так, что движение передового полка засекла немецкая разведывательная авиация, а введение других полков задержалось. 1100-й полк был отрезан от основных сил дивизии, окружен немецкими войсками, которым не смог оказать серьезного сопротивления, и почти полностью погиб. 1098-й и 1102-й полки подошли поздно и вывели из окружения незначительное число людей. Наступательная энергия была исчерпана, и 327-я перешла к обороне.

В марте 2-ю ударную армию постигла беда: немцы перекрыли выход к Мясному Бору. Части, продвинувшиеся в глубину лесов на 70 км, оказались оторванными от баз снабжения. Через неделю проход был открыт, но ширины его было недостаточно для нормального обеспечения войск продуктами и боеприпасами»[147].

20 марта командующий фронтом Мерецков отправил своего заместителя Власова во главе специальной комиссии во 2-ю ударную армию, откуда он уже не вернулся.

Ставка же продолжала требовать ликвидации котла. Бросив в бой пять стрелковых дивизий, 7-ю гвардейскую танковую бригаду и все имевшиеся под рукой части, в том числе и личный состав курсов младших лейтенантов, Мерецков частично выполнил приказ и 29 марта доложил, что «части противника, оседлавшие дорогу, отброшены в северном и южном направлениях». Также он пообещал, что с утра 2 апреля 2-я ударная армия возобновит решительное наступление на Любань.

Мерецков в своем докладе явно лукавил. Конечно, если смотреть по карте, то так и получалось — вот она, освобожденная от немцев перемычка. Ударная армия деблокирована. Но в реальной местности освобожденный от немцев коридор пришелся на те участки болот, пройти по которым было уже почти невозможно.

В действительности очищенная от немцев «дорога» представляла собой узкую полоску леса и раскисших болот, пробираться по которой могли лишь малые группы бойцов и подводы, и то ночью — в небе господствовала немецкая авиация.

«Коридор как бы пульсировал, то сужаясь, то расширяясь. Но в поперечнике он уже был не 11-14 км, а всего два с половиной — два, сокращаясь порою до нескольких сот метров. Прицельный огонь все чаще сменялся выстрелами в упор. Нередко завязывались рукопашные схватки. Дороги окончательно раскисли, а та, которая ведет во 2-ю ударную армию, уже несколько раз перехватывалась противником. Ее сейчас, по существу, нет — сплошное месиво. По ней могут пробраться только небольшие группы бойцов и подводы, и то лишь ночью»[148].

В 1966 году, когда было уже несколько поздно оценивать ситуацию, М.С. Хозин, славший в 1942 году столь бодрые рапорты в Ставку, напишет так: «30 марта командующий Волховским фронтом донес в Ставку, что ликвидация противника, прорвавшегося на стыке 59-й и 52-й армий, развивается успешно и что коммуникации 2-й ударной армии уже освобождены; в ближайшие два дня командование фронта намеревалось завершить разгром вражеской группировки, оборонявшейся к юго-западу от Спасской Полисти, и восстановить положение на фронте 52-й армии в районе Земтицы. Однако это донесение не совсем точно отражало действительное положение. Прорыв-то быт сделан, но его ширина не превышала 1,5-2 км. По такому узкому коридору только ночью могли двигаться небольшие группы солдат, отдельные орудия, повозки, используя колонный путь с жердевым настилом в болотистых местах. В свое время, когда в январе ширина прорыва достигала 8-10 км, для подвоза 2-й ударной армии всего необходимого и вывоза больных и раненых, а также эвакуации неисправной техники, строилась узкоколейка. Закончить ее не успели, а затем в связи с развернувшимися здесь упорными боями было уничтожено и то, что сделали»[149].

Но сам Мерецков считал иначе: «Новый наш удар завершился успехом. Части противника, оседлавшие дорогу, были смяты и отброшены в северном и южном направлениях. Горловина приоткрылась, и во 2-ю ударную армию опять пошли транспорты с продовольствием, фуражом и боеприпасами»[150].

Сознательное вранье или особо утонченная форма самообмана?

Выжившие в горниле операции подсчитали, что до 30 мая 1942 года, когда горловина «захлопнулась намертво», немцы перекрывали ее не меньше шести раз.

Воспоминания о событиях конца марта 1942 г. В.А. Кузнецова, в 1941-44 гг. ответственного секретаря газеты «Отвага» 2-й ударной армии:

«20 марта. Накануне вечером гитлеровцы перерезали нашу единственную коммуникацию в районе Мясного Бора. Все последнее время к нам шел непрерывный поток грузов. Мы не должны оглядываться назад. Что бы ни происходило сзади, наш путь только вперед — к Ленинграду. Только к Ленинграду! Любань уже почти рядом, до нее не больше 10-15 километров. Каждый шаг вперед стоит нам колоссальных жертв. Чудовищны потери и врага. Остервенелые атаки с обеих сторон сменяют одна другую.

На одном участке развороченного железнодорожного полотна, ведущего на север, к Ленинграду, я увидел чудом уцелевший семафор, за которым проходили вражеские позиции. Закрытый семафор, словно зловещий символ, преграждал путь к Ленинграду. Неужели нам не удастся открыть этот семафор?

22 марта. Связь с тылом не восстановлена. Это сразу сказывается на обеспечении армии. Один артиллерист рассказал мне. что гвардейский полк «катюш» выведен из боя из-за отсутствия боеприпасов. Большого количества эшелонов, день и ночь шедших к нам по нашей единственной магистрали, с трудом хватало наступавшей армии лишь на «одну заправку». Разведка сообщала о концентрации новых крупных сил противника в районе Мясного Бора.

А на севере, в сторону Любани. всю ночь шел бой. отчетливо слышимый у нас (п. Новая Кересть). Наши войска отбивали контратаки и сами атаковали, тесня врага. Продвижение вперед на 100-200 метров, преодоление любого снежного вала считалось значительным успехом.

Мне довелось побывать в деревне Дубовик. Здесь месяц назад. 26 февраля, погиб наш товарищ — Всеволод Эдуардович Багрицкий. Впрочем. Всеволодом Эдуардовичем он не успел стать. Для всех он был просто Всеволодом, а сам любил называть себя Севкой. В деревне — следы разрушительной бомбежки, той. в которой погиб поэт...

25 марта. Чудеса храбрости и героизма показала 327-я дивизия И.М. Антюфеева. Она почти всегда выдвигалась на самые решающие участки. На днях гитлеровское радио сообщило об уничтожении этой и некоторых других советских дивизий. Наши сотрудники А. Кузьмичев и В. Черных отправились в «уничтоженную» дивизию, чтобы подготовить материал в газету о том, как реагируют советские бойцы на сообщение берлинского радио.

Бойцам-антюфеевцам действительно есть о чем рассказать. Это они прорвали в январе волховские укрепления, штурмом овладели опорными узлами немецкой обороны — Костылевом, Бором, Коломно. открыли путь для стремительного кавалерийского рейда конников Гусева по тылам противника. Солдаты боготворят своего командира. Антюфеев — чкаловец. Ему 45 лет. Был пастухом, окончил, как говорит сам, ЦПШ. «Думаете, центральную политшколу? — хитро улыбается он. — Нет. церковноприходскую...» Человек редкостного мужества и отваги. По словам солдат, не было случая, чтобы он поклонился вражескому снаряду. На поле боя ходит, словно в парке. Живет в жиденьком срубе, постоянно сотрясающемся от бомбежек.

В боях за Красную Горку гитлеровцам удалось отрезать один из полков 327-й дивизии (1101-й). Однако через пять дней ожесточенных боев полк вышел нз окружения, сохранив оружие и боеспособность.

В редакцию поступили письма-отклики от красноармейцев из дивизии Антюфеева. Одно из них мне хочется воспроизвести. На обрывке какого-то канцелярского бланка красноармеец Владимир Мальцев написал: «Посылаю вам стихотворение антюфеевцев: быть может, подойдет для вашей газеты». А потом еще приписочка: «На эту тему пишу поэму, будет готова через две недели!»

Стихотворение (песня, как назвал ее автор) конечно же не выдерживает строгих литературных критериев. Но как замечательны простые, бесхитростные слова солдата, идущие от самого сердца:

Далее в том же духе дается точное описание наиболее памятных сражений дивизии с обозначением места, обстоятельств, времени событий и даже состояния погоды. И после каждого куплета — энергичный, задорный, озорной припев:

Черт-те что! Прелесть-то какая! Всегда меня поражает одно обстоятельство: в каком бы кромешном аду мы ни находились, в редакцию не переставали поступать красноармейские письма. И что удивительнее: многие из них писались стихами.

В политотделе меня познакомили с письмом ефрейтора Рудольфа Бока (датировано 24.03.42 г.). Он не успел его отправить домой: «Дорогие родители, братья и сестры! Сегодня уже восьмой день постоянно ведут артиллерийский, пулеметный и минометный огонь. Офицеры нам говорят, что здесь заперто до 40 тыс. русских и что они пытаются все время опять прорваться. Но что-то этому плохо веришь. Здесь, кажется, создалась обратная картина...»

27 марта. Сырая, пасмурная погода. Южный ветер несет к нам весну. Она все больше становится владычицей ленинградских лесов и болот. Оседает снег, проваливается дорога. Сегодня я видел стайку белоснежных и, по всей вероятности, уже не нужных теперь аэросаней, грубо сброшенных с дороги.

Появились, как доложил наборщик Лычагин, первые «подснежники»: из-под осевшего снега высунулась окоченевшая, сжатая в кулак рука. Чья она? Наш или чужой остался здесь навеки? Рукав лохмотьями свисает вниз.

В стороне от дороги бойцы свежуют труп лошади, убитой осколком. С продовольствием плохо. Подвоза нет. Авиация (стоит отвратительная погода) не в состоянии обеспечить армию нужным количеством боеприпасов и продовольствия. Вместо хлеба стали выдавать сухарные крошки. Меряют их как сыпучие тела — кружкой. Воздухом доставляется даже фураж для конницы.

30 марта. Радостная весть: дорога на Мясной Бор вновь пробита»[151].

Этот прорыв с Большой земли в глубь образовавшегося котла оказался последним перед решающий операцией немецких войск, окончательно захлопнувших «горлышко бутылки». «Единственный наш шанс — ударить в основание русского прорыва, «перекусить» тоннель на входе и изолировать прорвавшиеся войска противника... Мы просто обязаны, потому что в противном случае на 18-й армии можно ставить крест. Но если нам удастся захлопнуть ловушку, у нас в котле окажутся главные силы двух советских армий»[152].

Путь, пролегший к северу от Мясного Бора, наши солдаты стали называть «Чертовым мостом», а заболоченную местность между речками Полистью и Глушицей — «Долиной смерти».

Волховский котел

30 марта 1942 г. командующий Волховским фронтом генерал-лейтенант К.А. Мерецков доложил Верховному Главнокомандующему, что «коммуникации 2-й ударной армии освобождены от противника». Однако освобожденными коммуникации, как мы уже видели, можно было считать достаточно условно: ширина коридора в пределах 1,5-2 километров. Такой коридор простреливался противником, и по нему можно было уверенно передвигаться только ночью.

«В период боев по освобождению коммуникаций 2-й ударной армии взаимодействие пехоты с артиллерией и танками было плохое, а управление боем со стороны командующих армиями и командиров дивизий не налажено. В боевых действиях Ленинградского фронта — 55-й армии в наступлении на Тосно. 8-й армии при форсировании Невы у Невской Дубровки и 54-й армии при наступлении на Любань в районе ст. Погостье — помимо указанных выше недочетов слабо применялись орудия прямой наводки для уничтожения огневых точек. Артиллерийская подготовка без надлежащей разведки и корректировки огня по целям была малоэффективна. Кроме того, резко сказывалась на наступлении наших войск недостаточная насыщенность их танками, отсутствие самоходной артиллерии и мизерное обеспечение гаубичной и пушечной артиллерии крупных калибров боеприпасами. Наша авиация была настолько слаба, что не только не могла поддерживать наступающие войска, но и по-настоящему прикрыть их от массовых налетов вражеских самолетов. Противник в дни интенсивных боев производил до 200-300 самолето-вылетов группами по 20-30 самолетов. Помимо того что мы несли потери, интенсивные воздушные налеты оказывали значительное моральное воздействие на наши войска, которые с появлением в воздухе вражеских самолетов прекращали всякое движение и прижимались к земле»[154].

Восстановление сообщения 2-й ударной армии с тылами стоило должности командиру 38-го армейского немецкого корпуса, снятого приказом командующего группой армий «Север» фон Кюхлера. Гитлер также требовал снять командира 58-й пехотной дивизии, но фон Кюхлер отстоял своего подчиненного.

Немцы пишут: «29 и 30 марта русским удалось с применением танков прорвать линию фронта полицейской дивизии, но группа Каттнера, быстро выстроив отсечную позицию, сумела остановить этот прорыв»[155].

«Несмотря на зримую угрозу для коммуникаций 2-й ударной армии, командование фронта не оставляло надежды переломить ситуацию в свою пользу. Уже 30 марта К.А. Мерецков приказывает Н.К. Клыкову продолжить наступление. «Ближайшая задача армии овладеть Октябрьской железной дорогой и Ленинградским шоссе на участке юго-восточнее Любани. В дальнейшем, обеспечивая себя с Чуковского направления, наступать и овладеть Любанью во взаимодействии с войсками Ленинградского фронта»[156].

То есть Мерецков решил отказаться от штурма Любанн в лоб, а перерезать железную дорогу и наступать вдоль нее. Командующий приказал собрать в ударную группу не менее четырех стрелковых дивизий и артиллерийскую группу до 200 орудий, 250 минометов (82-мм и выше) и два полка «катюш». Начало наступления на Любань было намечено на 2 апреля. Двигало Мерецковым соображение, что между частями 2-й ударной армии Волховского фронта и 54-й армии Ленинградского фронта оставалось всего 20 километров. Кольцо окружения вокруг 1-го армейского немецкого корпуса в районе Чудова должно было замкнуться, и тогда противник оставит попытки прорыва «росчистей» в тылах 2-й ударной армии. Войска 2-й ударной начали наступление 4 апреля, но были остановлены на рубеже р. Тигода.

Как вспоминал впоследствии маршал A.M. Василевский: «Почти всю зиму, а затем и весну пытались мы прорвать кольцо ленинградской блокады, нанося по нему удары с двух сторон: изнутри — войсками Ленинградского фронта, снаружи — Волховского — с целью соединиться после неудачного прорыва этого кольца в районе Любани. Главную роль в Любанской операции сыграла 2-я ударная армия волховчан. Она вошла в прорыв немецкой линии обороны на правом берегу р. Волхов, но достичь Любани не сумела, и завязла в лесах и болотах. Ослабленные блокадой ленинградцы тем более не смогли решить свою часть общей задачи. Дело почти не двигалось»[157].

8 апреля 1942 г. Мерецков докладывал Сталину, что основные причины неудач 2-й ударной армии в продвижении к Любанн — это «плохая организация боя, усталость войск, вследствие непрерывных боев и боязнь командования 2-й ударной армии за свои коммуникации»[158].

В этот же день, 8 апреля 1942 г. комиссия, проверявшая состояние дел во 2-й ударной армии, отбыла обратно в штаб фронта, составив акт проверки. Власов же остался, потому что, как настаивал впоследствии в своих мемуарах Мерецков, Клыков якобы был тяжело болен. Начальник артиллерии Волховского фронта, знаменитый конструктор стрелкового оружия (пулемет Дегтярева — ДП и др.) генерал-лейтенант Дегтярев В.А оставил свои воспоминания раньше Мерецкова[159] и ничего не знал о болезни командарма:

«... был зачитан акт комиссии, и к вечеру она выбыла из армии.

— Все, — мрачно сказал Клыков, распрощавшись с нею, и машинально начал перебирать содержимое в ящиках своего рабочего стола.

Предчувствие не обмануло его: несколько дней спустя он был смещен с поста командующего 2-й ударной армией».

16 апреля «тяжело больного» Клыкова отправили самолетом в тыл. Сам Клыков в своих воспоминаниях говорит об этом эпизоде очень мало, неясно и глухо, правда, разделяя с Мерецковым идею о своей болезни — надо, чтобы он был болен, это уже официальная версия.

«В апреле 1942 года я тяжело заболел. Пришлось отправиться в госпиталь. На мое место был назначен новый командующий. Перед отъездом я доложил обстановку командующему фронтом Мерецкову, обосновал необходимость создания опорных баз внутри расположения армии. Попросил его хотя бы на время весенней распутицы отказаться от попыток захвата Любани»[160].

Заметим, что Клыков прямо указывает на неготовность армии для уже третьего по счету наступления на Любань. Одновременно штабу Волховского фронта становится известно о подготовке нового немецкого наступления по окружению и уничтожению 2-й ударной армии, но внимания на это никто не обращает.

Почему же именно болезнью решили объяснить отстранение Клыкова от руководства 2-й ударной армией? Если написать, что за военные неудачи и плохое состояние армии, выявленное проверяющими, — сразу станет понятно, что Власова именно что «подставили». А так — замечательно идут дела, армия в порядке, только что «осуществили прорыв кольца».

Вот только командарм болен. Так что. пожалуйте. Андрей Андреевич — командуйте. И «подлый авантюрист» специально губит замечательную, победоносную армию. А что? Очень удобная версия, главное — все, кроме Власова, «белые и пушистые», особенно сам Мерецков.

Естественно, что вопрос о назначении Власова сначала обсуждался и согласовывался. 16 апреля состоялся телефонный разговор Власова и дивизионного комиссара Зуева с Мерецковым:

Мерецков. Кого выдвигаете в качестве кандидата на должность командарма?

Зуев. На эту должность кандидатур у нас нет. Считаю необходимым доложить вам о целесообразности назначения командующим армией генерал-лейтенанта Власова.

Власов. Временное исполнение должности командующего армией необходимо возложить на начальника штаба армии полковника Виноградова.

Мерецков и [Запорожец (Власову). Считаем предложение Зуева правильным. Как вы. товарищ Власов, относитесь к этому предложению?

Власов. Думаю, судя по обстановке, что, видимо, придется подольше остаться в этой армии. А в отношении назначения на постоянную должность, то. если на это будет ваше решение, я его. кончено, выполню.

Мерецков. Хорошо, после нашего разговора последует приказ»[161]

ДИРЕКТИВА

Ставки ВТК № 170282 командующему и заместителю командующего войсками Волховского фронта 20 апреля 1942 г.

Ставка Верховного Главнокомандования утвердила назначение заместителя командующего войсками Волховского фронта генерал-лейтенанта Власова командующим 2-й ударной армией по совместительству.

По поручению Ставки Верховного

Главнокомандования

Начальник Генерального Штаба

Б. Шапошников[162]

Власов получил войска, практически уже не способные воевать, армию, которую надо было спасать. С середины апреля хлеба выдавалось менее половины нормы, других продуктов вообще не было. Некомплект личного состава в дивизиях доходил до 70%. Не было снарядов. Воспоминания выживших рисуют нерадостную картину: обмороженные, голодные, завшивевшие бойцы недели и месяцы сидели в болоте. Снабжения не было. По земле это уже было невозможно, а авиация... Было сброшено больше всего листовок — 127 млн на русском и немецком языках, зато лишь 460 т продовольствия. Эвакуировано всего 450 тяжелораненых солдат и офицеров, согласитесь, мизерные цифры для армии. Армия фактически уже была угроблена. Власову осталось лишь смириться с этим.

Любопытно, что Ставка так и не утвердила Власова на должность командующего 2-й ударной армией, а должность заместителя командующего Волховским фронтом пропала вместе с ликвидацией этого фронта 23 апреля 1942 г. Так что Власов не имел права просить о подкреплениях и улучшении снабжения — ведь командующим 2-й ударной армией он формально не был.

«9 апреля 1942 года противник юго-западнее Спасской Полисти вновь продвинулся вперед и еще более сузил горловину-. Таким образом, по существу, коммуникация 2-й ударной армии восстановлена не была. В силу сложившейся обстановки для войск 2-й ударной армии и части соединений 59-й армии все приходилось подвозить транспортной авиацией»[16]3.

Он не мог отказаться от назначения, хотя все прекрасно понимал. Тот же замечательный адъютант Власова И. Кузин, донос которого мы уже встречали, говоря о Власове под Москвой, на допросе рассказывал: «В беседе с Зуевым и Виноградовым Власов неоднократно говорил, что великие стратеги — это он по адресу товарища Мерецкова — завели армию на гибель. Власов по адресу Мерецкова говорил так: звание большое, а способностей... — И дальше не договаривал, но давал понимать. Судя по разговору Власова, он никого не хотел понимать и хотел быть хозяином»[164]. А кого, собственно, он должен быт понимать? Мерецкова?

Было решено прекратить атаки 2-й ударной армии на р. Тигода и сосредоточить усилия на расширении коридора к ее войскам. Эта задача возлагалась на 59-ю армию, которой передавалась выведенная из состава 2-й ударной армии 7-я танковая бригада. 59-я армия должна была начать наступление 12 апреля. В середине апреля также была достроена узкоколейка на снятых на довоенных лесозаготовках рельс и шпал. Коридор, соединяющий 2-ю ударную армию с основными силами Волховского фронта, был расширен до 6 километров.

«Наступила оттепель, и единственная дорога, снабжающая действующую армию всем необходимым, превратилась в сплошное месиво, а окружающая местность — в непроходимое болото. В войска доставлялись только патроны к стрелковому оружию и мины малого калибра. Стало очень трудно с питанием: конина кончилась. С самолетов иногда сбрасывали сухари, но их на всех не хватало. Тогда было принято решение мобилизовать все силы на строительство дороги из подручных материалов. Каждой части был определен свой отрезок дороги. Это был очень тяжелый труд. Люди истощены, шанцевый инструмент для таких целей не приспособлен. Не было даже напильников, чтобы точить пилы, а тупой пилой много ли напилишь? Но работали непрерывно — днем и ночью. У орудия оставались командир и наводчик, все остальные были заняты на дорожных работах или на себе доставляли продукты и снаряды. До тыловых складов было около 50 км пути, путь туда и обратно занимал 5-6 дней. А много ли принесет человек, если каждый снаряд весил 30 кг?

Труд, вложенный в строительство дороги, не окупался в полной мере. Машины часто проваливались, сгребая настил в кучу. Местами настил тонул в болоте, его постоянно приходилось восстанавливать. Вдоль всей дороги дежурили дорожники, вытаскивая застрявшие машины. Это была поистине адская работа...»[165].

«К концу марта почти трехмесячное наступление приостановилось. 2-я ударная армия перешла к обороне. На болотах возводились дзоты, оборудовались минометные и артиллерийские позиции, прокладывались бревенчатые настилы и гати, минировались проходы.

Гитлеровцы называли этот участок фронта «волховскими джунглями». «Блиндажи здесь напоминали постройки бобров, а сами гренадеры, вынужденные жить в волховских джунглях, шутя зовут друг друга «бобрами», — писал Гюнтер Хейбинг в своей книге, подготовленной по указанию немецко-фашистского командования и призванной прославить германских солдат, сражавшихся в волховских болотах. Фашистские генералы, воевавшие на Волхове, проклинали гнилые трясины и ржавую воду.

Естественно, что и нашим войскам приходилось вести боевые действия в труднопроходимой, неудобной для маневрирования местности. Леса, бездорожье, многочисленные топи-трясины и для наших воинов являлись препятствиями. Ограниченная видимость, глубокие снега, а весной бешеный хоровод озер, ручьев, речек и болот требовали от советских бойцов сноровки, выносливости, умения безошибочно ориентироваться и уверенно действовать»[166].

Сражение за Любанский выступ, который занимала с января 2-я ударная армия, должно было стать главным событием весны 1942 г. Еще 5 апреля Гитлером была подписана директива ОКВ № 41. в которой в разделе «Общий замысел» были слова о необходимости взять Ленинград и установить связь с финнами на суше.

«Наступил апрель. Пришла весна. Кто бывал на северо-западе нашей страны, знает, что такое там распутица. Хороших мощеных дорог вообще немного, а в районе действий 2-й ударной и 54-й армий и того меньше, поэтому приходилось использовать грунтовые, проселочные дороги и сделанные войсками жердевки. ВВС фронта продолжал снабжать 2-ю ударную армию продовольствием, фуражом, боеприпасами и медикаментами.

Погода и распутица неизбежно внесли свои коррективы в общий ход боевых действий. Хотя в сводках того времени и отмечалось, что 59-я армия вела бои с противником, занимающим район Спасская Полнеть, нужный результат не был достигнут. По-моему, вряд ли имели место бон в том смысле, как это принято понимать. Вероятнее всего, дело ограничивалось артиллерийской, ружейной и пулеметной перестрелкой. Если вспомнить, что речь идет о лесисто-болотистой местности, где солдаты и офицеры находились по пояс в воде, то трудно себе представить саму возможность более активных боевых действий...»[167].

«Наступила весна. Снабжение нашей армии, глубоко вклинившейся в занятую противником территорию, еще больше ухудшилось. Не хватало боеприпасов, продовольствия, обмундирования. Некоторые подразделения оказались отрезанными от основных сил обнажившимися болотами. Транспортные самолеты, помогавшие нам. часто гибли от «Мессеров»[168].

По воспоминаниям немецких солдат: «Из вначале слабого кольца, окружавшего части 2-й ударной армии. 61-й дивизии вместе с 215-й и группой Дебеса удалось постепенно создать прочное кольцо, которому удалось обезвредить русские части, стоящие с 9 апреля вокруг Глушицы. Тем самым был достигнут первый успех против прорвавшегося врага.

В течение всего апреля здесь и на других участках фронта противник проявлял активность, но сила атак была значительно меньше, чем в прошедшие месяцы. В позицию «палец» была проложена узкоколейная полевая дорога, чтобы облегчить снабжение этого участка фронта. Высшее командование высвободило новые соединения и направило их к месту прорыва. Из Чудова шло оживленное сообщение с «пальцем», который был подчинен новому командованию. Просека «Эрика», проложенная западнее шоссе от Спасской Полисти по лесистой местности, стала известна самой дурной славой и одновременно самой плохой дорогой для снабжения на всем Северном фронте. Она и так была плохо оборудована для перевозки снабжения, а тут еще все новые и новые обстрелы ее русскими. Каждый ланзер. который хоть раз вступал на эту просеку, будь то для подкрепления или смены сражающихся в этом со всех сторон подвергающемся нападениям «пальце», рассматривал с ехидной ухмылкой или крепким проклятием на губах шит, который показывал всем на входе в просеку, кто еще не знал, что здесь действительно начинается «жопа мира»[169]

Если наши советские мемуары говорят о трудностях боев в весеннюю пору, то что говорить о непривычных к нашей погоде немецких военнослужащих:

«Распутица на Волхове! Буквально за одну ночь все с трудом вырытые с помощью взрывов в земле боевые позиции и убежища превращаются в кипящие болотные ямы. Пути снабжения становятся жидкой трясиной. Рельсы узкоколейки в просеке «Эрика» исчезли в вязкой грязи. Волхов освобождается ото льда с громоподобным треском и вышел из берегов. Ручейки в ближайшем окружении тоже сбросили лед и превратились в бурные реки, артиллерийские позиции погрузились в болото и жижу.

Страшные трудности, которые испытывали не только немецкие, но и точно так же русские войска, на какое-то время парализовали боевые действия обоих сторон. Все лихорадочно работали, окапывались, откачивали, вычерпывали и делали гати для дорог, чтобы подвозить снабжение. Надо было постоянно соблюдать осторожность, т. к. русские неоднократно показывали, что лучше справляются с природными трудностями, чем немецкие войска, которым были неизвестны такие природные явления»[170].

«К середине апреля хлеба выдавалось менее половины нормы, других продуктов не было совсем. Но люди не падали духом. Мы стойко обороняли занятые рубежи, неутомимо трудились: рубили лес, строили дзоты, прокладывали дороги. Наступавшая весна торопила нас — ведь мы находились в болотах. Меня и сейчас поражает тот высокий боевой дух, который не покидал советских воинов ни на минуту, несмотря на невзгоды»[171].

Из воспоминаний П.В. Рухленко, ст. политрука, комиссара артбатареи 1102-го стрелкового полка 327-й стрелковой дивизии: «Внутри нашего котла мы сами настилали деревянные дороги по болотам; но это давалось нам с большим трудом, так как от недоедания бойцы слабели все больше и больше. Ночью самолеты стали сбрасывать нам мешки с сухарями, которые и собрать было трудно. Вдобавок у нас не было соли. Общее состояние людей ухудшалось.

Пополнение больше не поступало. Особенно ухудшилось положение с комсоставом во взводах. Во главе взводов стояли сержанты и младшие политруки, которых становилось все меньше и меньше. Как-то на совещании политсостава член Военного Совета И.В. Зуев сказал, что командование армии принимает меры по укреплению комсостава во взводах и ротах. Имелась в виду организация кратких курсов по подготовке комвзводов из сержантов и отличившихся в боях рядовых. По окончании этих курсов слушателям должны были присвоить звания младших лейтенантов и направить на должности командиров взводов.

Такие курсы были организованы, но перед их окончанием весь личный состав был брошен на прорыв окружения в Мясном Бору, и мало кто возвратился в свои части.

А весна все больше вступала в свои права. Весенняя распутица становилась для нас вторым противником. Все труднее сооружать укрытия. Мы ожидали сухой и теплой погоды, а ее не было. Беспокоили вши, которые тоже стали союзниками врага. Вести действенную борьбу со вшами в условиях болотистой местности было не так просто»[172].

Из воспоминаний В.А. Кузнецова:

«15 апреля. Каждое утро выходит в свет чистенький и опрятный номер «Отваги». Читатель не подозревает, скольких усилий стоит он коллективу, его создавшему. Если бы он увидел вымазанных и прокопченных в дымной землянке наших наборщиков Голубева, Холодова, Левина, Купорева, которые, не считаясь ни с чем, по 16-18 часов в сутки стоят низко склонившись над наборными кассами, он не поверил бы, что именно они и сделали чистенькую газету, которая принесла самые свежие новости. Читатель не знает, что вчера ночью печатники Лакин и Смолин не прекратили работы, когда в расположении редакции стали рваться снаряды. Они торопились отпечатать газету.

Рано утром к нам приехала странная колымага. Лошадь запряжена в какую-то самодельную волокушу. Это сооружение — единственный вид транспорта, при помощи которого только можно передвигаться по болотам. Тяжело дыша запавшими боками, лошадь остановилась возле автомашины, вывешенной на подпорках-сваях. Два человека, с ног до головы промокшие и вымазанные болотной грязью, бережно сняли с волокуши что-то тяжелое, завернутое в мешковину, и также осторожно понесли в наборный цех. Это наши соседи — «Боевая кавалерийская» — газета одной из дивизий генерала Гусева. У них выведена из строя печатная машина. За полтора десятка километров они возят к нам по болотам сверстанные полосы и печатают газету у нас.

19 апреля. На улице настоящая весна. Потоки вешней воды затопили все. Из палатки в палатку в нашем лагере приходится пробираться по торчащим из воды кочкам. Дорога на Огорели совсем расплылась. Прилетели жаворонки. После ужасающего грохота последних дней, непрерывного воя пикирующих бомбардировшнков установилась удивительная, прямо-таки невероятная тишина.

Наступательные возможности армии, видимо, подошли к концу. После неудачных попыток прорваться к Любани через Красную Горку быт предпринят удар на деревню Ручьи. Он оказался для врага внезапным, и деревня была взята сравнительно легко. Но сил удержать ее оказалось недостаточно. Почти тоже самое произошло в районе деревни Кривино.

Но как же тяжело оставлять мысль о наступлении. Мы были так близки к цели. «Остался еще один стремительный бросок вперед на крупный узел сопротивления немцев, и выстрелы наших орудий, пулеметов, винтовок сольются в единый победный хор с героическими залпами бойцов города Ленина. В нашей воле, в наших силах ускорить соединение с героями-ленинградцами». Так писала наша армейская газета несколько дней назад. И это не были просто слова.

Артиллеристы подполковника Фридланда М.Б. (18-й артполк РГК) уже обстреливали Любань из своих 152-мм гаубиц. Наши разведчики разглядывали в стереотрубу окраины Любани. До нас доносились звуки артиллерийской стрельбы федюнинцев, атаковавших Любань с северо— востока. увы, тоже безуспешно.

На днях Перльмуттер и Муса Джалиль присутствовали на допросе пленных. Лазарь Борисович, хорошо знавший немецкий, спрашивал пленного летчика, каких классиков немецкой литературы тот больше всего любит. Словно не понимая вопроса, летчик недоуменно поводил плечами. «Гете. Гейне, Шиллер?» — подсказывал Джалиль. Пустое дело! Завоеватель совершенно равнодушен. Он только что переброшен на Волховский фронт из Франции и знает только одно: убивать.

Муса Джалиль, словно бы огорчившийся за духовное убожество гитлеровцев, написал злую сатиру, которую мы дали в номер. Стихи так и названы — «Весенние резервы Гитлера». Вот несколько строк из них:

Положение наших войск уже было отчаянным.

«Люди заболели цингой, в том числе и я. Медики научили нас для поддержания здоровья делать настой из сосновой и еловой хвои. Этот напиток мы пили с удовольствием. Пили также сок березы, ели молодую крапиву.

Иногда мечтательно вспоминали о довоенной жизни, как хорошо бывало в домах отдыха и санаториях, как там отлично кормили и т. д. При подобных разговорах я затыкал уши, чтобы не слышать и меньше думать о еде»[174].

Стало понятно, что и Ставка и командование армиями допустило серьезные просчеты, планируя Любанскую наступательную операцию.

Между тем штабная интрига продолжала набирать обороны. Генерал Хозин, с прибытием на Ленинградский фронт Л.А. Говорова, оказался в таком же невыгодном положении, что и Мерецков с прибытием Власова. Надо было на кого-то свалить вину за неудачи и обеспечить себе достойную генеральскую должность. Убрать Говорова, как Власова, Хозину было невозможно. И он придумал блестящий ход: доложил в Ставку, что главной причиной провала Любанской операции является отсутствие взаимодействия между Ленинградским и Волховским фронтами:

«Мы действуем разрозненно. В январе начал наступление Волховский фронт. Ленинградский фронт его не сумел по-настоящему поддержать, потому что войска 54-й армии были истощены в людском и материальном отношении. В феврале месяце истощился Волховский фронт. Ленинградский накапливал силы. В конце февраля и в марте месяце начал наступать Ленинградский фронт, но, не поддержанный Волховским фронтом, также выдохся. На днях вновь начал наступать Волховский, Ленинградский не в состоянии поддержать, т. к. дивизии 54— й армии выдохлись. Такое положение в дальнейшем терпимым признать нельзя. Действия должны быть одновременными, которые не позволили бы противнику маневрировать своими резервами и парировать наши удары».

Как писал сам М.С. Хозин: «21 апреля 1942 года меня пригласили в Ставку'. Причиной вызова явилось то, что я неоднократно в разговорах по прямому проводу с ответственными лицами Ставки высказывал претензии по поводу того, что операция по снятию блокады с Ленинграда между Ленинградским и Волховским фронтами идет не согласованно, разрозненно, что противник, пользуясь этим, легко парирует наши удары. В итоге моего доклада в присутствии Б.М. Шапошникова, A.M. Василевского и некоторых членов ГКО Сталин предложил в целях лучшего взаимодействия войск объединить Ленинградский и Волховский фронты в единый фронт. Такое предложение явилось неожиданным не только для меня, но, как я понял, и для других присутствовавших. Дело прошлое, но мне представляется, что в первый момент никто из нас глубоко не мог продумать, насколько оно было приемлемо. Впоследствии жизнь показала нецелесообразность этого решения. Но тогда ни я, ни кто другой не возразили, да и кто вообще в то время при колоссальном авторитете, которым пользовался Сталин, вряд ли кто мог возразить»[175].

Лукавит Михаил Семенович. Из его доклада напрашивался один-единственный вывод: фронты надо объединить, доверив дело прорыва блокады одному военачальнику, конкретно — ему самому, генералу Хозину.

Маршал Шапошников выступил против такого предложения, однако Хозина поддержал Сталин.

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 170301 командующим войсками Ленинградского и Волховского фронтов 20 апреля 1942 г. 23 ч 50 мин

Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. С 24 часов 23 апреля 1942 г. объединить Ленинградский и Волховский фронты в единый Ленинградский фронт, в составе двух групп:

а) группы войск Ленинградского направления (23-я. 42-я и 55-я армии, Приморская и Невская группы);

б) группы войск Волховского направления (8-я. 54-я. 4-я. 2-я ударная. 59-я и 52-я армии. 4-й и 6-й гв. стрелковые корпуса, 13-й кк). Балтийский Краснознаменный флот подчинить командующему Ленинградским фронтом через командующего группой войск Ленинградского направления.

2. Командующим войсками Ленинградского фронта назначить генерал-лейтенанта Хозина. возложив на него и командование группой войск Волховского направления.

3. Командующим группой войск ленинградского направления назначить генерал-лейтенанта Говорова, освободив его от командования 5-й армией.

4. Генерала армии Мерецкова освободить от командования Волховским фронтом и назначить заместителем главнокомандующего западным направлением.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин. Б. Шапошников[176]

ВОЛХОВСКАЯ ГРУППА ВОЙСК ЛЕНИНГРАДСКОГО ФРОНТА

23.04. — 08.06.1942 г.

Руководящий состав:

— командующий войсками: генерал-лейтенант М.С. Хознн:

— член Военного совета армейский комиссар 1-го ранга А.И. Запорожец:

— начальник штаба генерал-майор Г.Д. Стельмах:

— начальник политического управления дивизионный комиссар П.И. Горохов (23.04. -12.05.1942 г.);

— дивизионный комиссар И В. Шикни (12-19.05.1942 г.) — одновременно являлся начальником политуправления Ленинградского фронта.

Из воспоминаний К.А. Мерецкова: «23 апреля 1942 года Волховский фронт решением Ставки был преобразован в Волховскую оперативную группу Ленинградского фронта. Это решение явилось для меня полной неожиданностью. Я никак не мог понять, ради чего было предпринято подобное объединение. На мой взгляд, в этом не было ни оперативной, ни политической, ни какой бы то ни было целесообразности. Вскоре, однако, все прояснилось. Будучи в Ставке, я узнал, что командующий Ленинградским фронтом генерал М.С. Хознн утверждал: если Волховский фронт присоединить к Ленинградскому, то он имеющимися в Волховском фронте силами решит задачу по деблокированию Ленинграда. И Ставка пошла на объединение фронтов. 6-й гвардейский стрелковый корпус и еще одна стрелковая дивизия из состава Волховского фронта с согласия М.С. Хозина передавались Северо-Западному фронту.

Обо всем происшедшем я узнал только 23 апреля, когда генерал Хозин с директивой в кармане и в весьма веселом настроении появился в штабе нашего фронта. Ознакомившись с директивой, я прежде всего обратил внимание генерала Хозина на необходимость усиления 2-й ударной армии и посоветовал ему обязательно сохранить 6-й гвардейский стрелковый корпус. Но М.С. Хознн. видимо, имел свое мнение и со мной не согласился. Тогда я. прежде чем покинуть фронт, позвонил в Ставку относительно 6-го гвардейского корпуса. Мне ответили, что я за судьбу 2-й ударной армии могу не беспокоиться, но согласились заслушать мой доклад.

24 апреля, будучи в Ставке, я вновь поднял вопрос о нелегком положении 2-й ударной армии. Во время доклада присутствовали И.В. Сталин и Г.М. Маленков.

— 2-я ударная армия совершенно выдохлась — говорил я. — В имеющемся составе она не может ни наступать, ни обороняться. Ее коммуникации находятся под угрозой ударов немецких войск. Если ничего не предпринять, то катастрофа неминуема.

В качестве частичного выхода из создавшегося положения я предлагал не брать из состава фронта 6-й гвардейский стрелковый корпус, а усилить им эту армию. Если сделать это не представляется возможным, то 2-ю ударную армию нужно немедленно отвести из лесисто— болотистого района на линию железнодорожной и шоссейной дорог Чудово — Новгород. Меня терпеливо выслушали и пообещали учесть высказанные соображения»[177].

Конечно, теперь, когда его отстранили от командования, Мерецков мог сказать правду о положении 2-й ударной армии. Но, думается, он прекрасно понимал, что «вывести ее» уже не представляется возможным. Однако его действительно услышали. Вот как пишет Хозин:

«Одновременно мне устно было приказано разработать план вывода 2-й ударной армии из мешка, в котором она в это время оказалась.

Довольно скоро нам пришлось убедиться, что в результате объединения фронтов дело не только не улучшилось, а, наоборот, ухудшилось...

Ничего утешительного не было...В окружении оказались 4, 19, 24-я гвардейские стрелковые дивизии; 378, 267, 259, 191, 46, 327, 328, 305-я стрелковые дивизии; 13-й кавалерийский корпус (87, 25, 80-я кавдивизии), 57, 53, 59, 22, 25-я отдельные стрелковые бригады.

В результате изнурительных боев, которые продолжались три с половиной месяца, войска Волховского фронта, особенно 2-й ударной и 59-й армий, морально устали, понесли большие потери и не выполнили возложенной на них задачи. Многие соединения имели до 60-70 % некомплект в живой силе. Танковые бригады и отдельные танковые батальоны остались без танков, артиллерия — без боеприпасов. Этим и объясняется, прежде всего, тот факт, что соединения 59-й армии не смогли ликвидировать выступ у Спасской Полисти, обороняемый одной только 61-й пехотной дивизией противника»[178].

Для Власова ликвидация Волховского фронта означала полную катастрофу. Он оказался фактически никем — он не был назначен командующим 2-й ударной армией, а его должность заместителя командующего Волховским фронтом перестала существовать. Так что о какой «армии Власова» вообще может идти речь? Он даже командармом не быт.

Из воспоминаний ветеранов 327-стрелковой дивизии:

Антюфеев И.М.: «Во второй половине марта мы получили приказ перейти к жесткой обороне. Почти месяц противник не проявлял активности, но со второй половины апреля он активизировал свои действия на всем участке обороны дивизии, которая остро нуждалась в боеприпасах и не могла подавлять натиск противника. А тут еще начались перебои с доставкой продовольствия. Все дороги вышли из строя. Грузы доставлялись на вьючных лошадях или на себе.

Находясь почти три месяца в окружении, мы съели все, что можно было есть: сначала резали еще живых лошадей, а потом и их трупы, вытаивающие из-под снега, — все шло на питание. Также от голода спасали березовый сок и хвоя...»[179].

Дмитриев П.П.: «...Жили в землянках с бревенчатым накатом, но весной вода стала их заливать, пришлось перебираться в шалаши. Начали тонуть орудия, приходилось подкладывать бревна под колеса и укреплять сошники. Все это требовало сил, а положение с продовольствием все ухудшалось: паек уменьшился до половины, потом до четверти, а в иные дни пищу не получали совершенно»[180].

Рухленко П.В.: «Наши силы иссякали — лошадей больше не было, а надо было перетаскивать орудия с одной позиции на другую. Раненых переносили на себе, боеприпасы — тоже на себе. Человек может много выдержать, если надо.

Во второй половине апреля мы узнали, что Волховский фронт ликвидирован, а нашу армию подчинили Ленинградскому фронту. Нас обрадовало, что мы уже ленинградцы. Но руководство нашими войсками не улучшилось, и снабжение оставалось отвратительным.

Почти в это же время у нас сменился командующий армией. Вместо заболевшего Клыкова прибыл генерал Власов. Об этом мы узнали из газеты с его фотографией»[181].

Так что для рядовых бойцов и офицеров, фактически уже находившихся в окружении, голодных и измученных, смена командующего армией практически ничего не значила, их положение не изменилось. Поражает то. что в таких условиях они еще могли не просто сдерживать противника, но и идти в наступление.

В.А. Кузнецов пишет: «1 мая... «Воины Ударной, вперед, к Ленинграду!» — призывает газета.

В ту пору мы. конечно, не могли знать, что было очевидно для командующего фронтом. 24 апреля Мерецков докладывал в Ставке:

— Вторая ударная армия совершенно выдохлась. В имеющемся составе она не может ни наступать, ни обороняться... Если ничего не предпринять, то катастрофа неизбежна»[182].

30 апреля 1942 г. Хозин отдал приказ, согласно которому 59-я армия должна была выбить немцев из района Спасской Полисти. После этого следовало «подготовить к выводу в резерв фронта 4-ю гвардейскую и 372-ю стрелковые дивизии, а также 7-ю отдельную бригаду». Кого и куда выводить было тоже предусмотрено в этой директиве, не учли только, что в тот же день, когда был издан этот приказ, немцы приступили к ликвидации окруженной 2-й ударной армии.

В этих условиях Власов идет на крайние меры — посылает в командировку в Ставку своего адъютанта И.П. Кузина. Видимо, он помнил, что когда в марте 1942 г. его назначали на Волховский фронт, то обещали всячески помогать и людьми и техникой. Тогда Сталин говорил о резервах, формируемых для освобождения Ленинграда. Но Власов не знал, что катастрофа, постигшая армию в результате еще одной провальной операции «Большого наступления» — Харьковского сражения, делает бессмысленными всякие надежды на подкрепления. Немцы оккупировали Донбасс, обширные области Дона и устремились к Сталинграду. Все имеющиеся силы Ставка бросила в поволжские степи. Так что ждать помощи было неоткуда.

Трагедия гибели 2-й ударной армии состоит не столько в смертях бойцов и командиров, сколько в полной бессмысленности этих смертей.

Краткая историческая справка:

Любанская наступательная операция 7 января — 30 апреля 1942 г.

Численность войск и людские потери

Вдумайтесь в эти цифры, они говорят сами за себя. Кто бы ни был виноват — Ставка. Сталин, командующие фронтов — легче не становится. Наступление провалилось, теперь нужно было хотя бы спасти людей, оставшихся в Волховском котле.

Наряду с бойцами и офицерами на территории «мешка» остались и жители редких деревень, также голодающие и мерзнущие, часто вместе с детьми и стариками, а также раненые, которых уже не было возможности эвакуировать в тыл.

Началась самая страшная часть трагедии, названная в исторической литературе: «Операция по выводу из окружения 2-й ударной армии 13 мая — 10 июля 1942 г.».

Никак не хотелось советским историкам признать, что никакой «операции», как таковой, просто не было, что из котла практически никто не вышел.

И еще о роли Власова — его фактически бросили спасать 2-ю ударную армию, расхлёбывать чужие ошибки, промахи и преступления. Не Власов планировал Любанскую операцию, не он ее готовил, начинал и проводил.

Армию надо было отводить назад — это все понимали, но Ставка упорно не хотела расставаться с теми болотами, которые уже заняла 2-я ударная. Истощенную армию раз за разом заставляли прорываться к Ленинграду, но ей навстречу никто не прорывался, и наступление захлебывалось. Надо было уходить — но из Кремля был один приказ — держаться, хотя никаких возможностей для снабжения отрезанной от коммуникаций армии не было. Фактически: «Снабжать армию не могу, отходить не разрешаю!»

И когда приказ на выход из окружения был наконец получен, выходить из окружения было некому, а тот, кто и мог бы выйти из окружения, не мог от истощения стоять на ногах. Так что по поводу роли Власова в гибели 2-й ударной армии следует только один вывод — в этом случае не Власов предал, а Власова предали.

Попытки вывести из «мешка» определенные части все же предпринимались. В начале мая, по воспоминаниям Хозина, удалось «последовательно вывести через проход 13-й кавкорпус, четыре стрелковые дивизии и 7-ю отдельную танковую бригаду, всех раненых и больных, а также то, что не нужно войскам из тыловых учреждений»[183]. Но 327-я стрелковая дивизия по-прежнему оставалась в котле, на острие 2-й ударной армии в районе Мясного Бора. На фоне общей численности войск, оставшихся там, количество выведенных было мизерно.

Необходимо отметить, что одной из причин быстрого поражения окруженных частей 2-й ударной армии была невозможность организации «воздушного моста» для блокированных войск. Подобный мост для своих частей наладили немцы, например, для своего окруженного 2— го армейского корпуса под Демянском, и преспокойно жили в т. н. «окружении». Ежемесячно туда доставлялось 5 тыс. тонн продовольствия и боеприпасов.

Разница была в численности транспортной авиации. В период со 2 по 29 июня 1942 г. было произведено самолето-вылетов на снабжение 2-й ударной армии: самолетами У-2 — 141; «Дуглас» — 129; СБ — 4; Р-5 — 4. В большинстве случаев грузы сбрасывались из самолетов в мешках, а не выгружались на аэродроме.

Немецкое превосходство в воздухе было неоспоримо. Что могли противопоставить «Юнкерсам» и «Мессерам» наши У-2, составлявшие большую часть авиационного парка?

Выше уже отмечалось, и это надо четко понимать, что к 1942 г. редкие населенные пункты этого района, лежащего на стыке Новгородской и Ленинградской областей, превратились только в географические названия и топографические привязки. От домов и хозяйственных построек остались жалкие руины, оставшиеся без домов жители жались к армейским частям или создавали партизанские отряды, промышлявшие, по существу, мародерством.

Жители деревень, не желая эвакуироваться, прятались по окрестным лесам. Оперуполномоченные их отлавливали, сжигали еще уцелевшие дома, чтобы не достались врагу. На 30 мая на территории, занимаемой армией, находилось 1500 раненых, а 4500 человек гражданского населения в лесу, в ожидании эвакуации.

«Страшные трудности, которые испытывали не только немецкие, но и точно так же русские войска, на какое-то время парализовали боевые действия отдельных сторон...В котле прорыва, особенно после очистки котла севернее Глушицы, стало гораздо спокойнее. Хотя противнику удалось после прорыва на шоссе Чудово — Луга в значительной степени прервать движение по нему, но ожидаемого усиления прорвавшихся частей, что для стояшнх на Волхове дивизий имело роковые последствия, т. к. при хроническом недостатке резервов для контрударов можно было легко попасть в окружение, уже не было. Позднее выяснилось, что эта остановка вражеского удара объяснялась ошибками в приказах по русским войскам. Так сравнительно легко опасность опять была устранена. Оставленные части не смогли долго держаться.

Клин, вдавшийся в место прорыва, чьей опорой была Спасская Полнеть, создал большие трудности для снабжения частей русских. Здесь были связаны их большие силы, которые пытались как можно больше расширить «бутылочное горло» для улучшения снабжения. Несмотря на это. достаточное и регулярное снабжение стало невозможным. Тем самым ударная сила находящихся в котле частей значительно снизилась.

Все больше и больше становилось ясным, что сил русских для успешного большого наступления недостаточно. Русские из этого сделали выводы.

В начале мая началось движение западнее шоссе, которое позволило распознать решение противника очистить Волховский котел. Тактическая авиаразведка и дозорные группы сообщали о концентрическом движении в направлении на «бутылочное горло». Несомненным было стремление противника вывести из котла как можно больше войск и вооружений и для этой цели создать не только сильное боковое прикрытие с севера между шоссе и Волховом, но и связать находящиеся там силы 215-й дивизии проводимыми в разных местах отвлекающими атаками и замаскировать свое отступление, не допустить разгадать дивизии свои намерения»[184].

11 мая 1942 г. М.С. Хозин направил Верховному Главнокомандующему доклад, в котором сделал рискованное предложение вообще отказаться от достигнутого зимой продвижения 2-й ударной армии и отвести ее назад: «Поэтому я ставлю вопрос прямо — либо мы создаем группировку, достаточно сильную для разгрома противника в районе юго-западнее Спасской Полисти и тем самым сохраняем выгодное оперативное положение 2-й ударной армии для последующего проведения Любанской операции, либо мы вынужденно уступаем противнику захваченную территорию и. сохраняя войска, отводим 2-ю ударную армию и часть сил 52-й и 59-й армий на фронт Ольховка. Новая Кересть, Большое Замошье и. сократив линию фронта, выделяем дополнительные силы для наступления с рубежа р. Глушица на восток (на Спасскую Полнеть)»[185].

Таким образом. Хозин просил разрешения отвести 2-ю ударную армию на середину любанского выступа.

Однако 11 мая произошло важное изменение в высшем руководстве Красной Армии. Утреннюю директиву Ставки ВТК № 170372 подписал Б.М. Шапошников, а уже вечером на директиве Ставки № 170375 стояли подписи И.В. Сталина и A.M. Василевского.

Хозин получил неожиданное для него устное указание готовить отвод 2-й ударной армии.

14 мая это распоряжение было подтверждено директивой Ставки ВТК № 170379. предписывавшей полностью эвакуировать 2-ю ударную армию и оставить на захваченной территории только плацдарм на р. Волхов.

«Отвод 2-й ударной армии на рубеж Ольховские, оз. Тнгода не дает нам больших выгод, так как для удержания этого рубежа потребуется не менее четырех-пяти стрелковых дивизий, и, кроме того, с отводом армии на рубеж Ольховские, оз. Тигода не устраняется угроза армейским коммуникациям в районе Мясного Бора.

В силу этого Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

Отвести 2-ю ударную армию из занимаемого ею района и организовать уничтожение противника в выступе Приютино, Спасская Полнеть одновременным ударом 2-й ударной армии с запада на восток и ударом 59-й армии с востока на запад.По выполнении этой операции войска 2-й ударной армии сосредоточить в районе (иск.) Спасская Полнеть, Мясной Бор, с тем чтобы прочно закрепить за собой совместно с 59-й и 52-й армиями Ленинградскую железную дорогу и шоссе и плацдарм на западном берегу р. Волхов»[186].

После получения директивы Ставки командиров частей 2-й ударной армии вызвали в штаб. Тогда он находился в лесу у д. Ольховка. Командирам сообщили об отходе и представили план действий.

Таким образом, вместо того, чтобы признать нецелесообразность объединения двух фронтов, даже после полного провала плана наступления. Ставка еще больше дробит и без того ослабленные части бывшего Волховского фронта.

План предусматривал последовательный переход частей 2-й ударной армии через 3 оборонительных рубежа, все ближе к горловине прорыва, откуда предстоял последний бросок через Мясной Бор.

Каждый рубеж заранее оборудовался двумя-тремя командными пунктами и телеграфно— телефонной линией для управления боевыми действиями.

Первый рубеж проходил по линии деревень: Остров — Дубовик — Глубочка.

Второй: у д. Волосово, ст. Рогавка, и. п. Вдицко — Новая — Крапивино.

Третий: Пятилипы — Глухая Кересть — Финев Луг — Кривино.

На первый рубеж выходили войска, глубже всех проникшие в оборону немцев на северо-западном направлении: 382-я дивизия, 59-я и 25-я бригады.

Одновременно с ними, но сразу на второй рубеж отходили части, расположенные восточнее, на флангах прорыва: 46-я, 92-я и 327-я дивизии, 22-я и 23-я бригады. Второй рубеж являлся главным. Здесь предстояло занять жесткую оборону и держаться, пока в Мясном Бору не будет пробит надежный коридор.

Оборона возлагалась на 92-ю и 327-ю стрелковые дивизии и 23-ю бригаду.

Через главный рубеж должна была пройти первая арьергардная часть, 46-я дивизия и 22-я бригада. Они были следовать с другими частями армии в район д. Кречно, Ольховка, Малое Замошье. Там 2-я ударная армия сосредотачивалась для броска через новый коридор, который опять намечалось пробить севернее д. Мясной Бор в районе Лесопункта.

По замыслу, первыми выходили госпитали и тыловые службы, эвакуировалась техника. После выхода из окружения главных сил армии войска прикрытия отходили на третий рубеж, где определялась очередность их прохода через горловину. Последней выходила 327-я стрелковая дивизия.

Внешне план был вполне логичен и продуман, рубежи оборудовали вовремя, но все сложилось совсем иначе.

«11 мая. В районе Мясного Бора бой не ослабевает ни на минуту. Вернулись из полета в один из авиаполков за Волховом Борис Бархаш и Николай Родионов. Летали туда на У-2. Рассказывали, как выглядит ночной бой в горловине. «Очень похоже на праздничную иллюминацию. Впрочем, эта ассоциация исчезла у нас сразу, как только наш самолет стали обстреливать зенитки». Наши корреспонденты сидели в тесной кабине без парашютов и мечтали о том благословенном моменте, когда самолет пойдет на посадку.

Многие части уведены со своих позиций за Волхов: начинается эвакуация немногочисленного здесь гражданского населения. Жители пойдут пешком, захватив с собой лишь ручную кладь. Всю домашнюю утварь они закапывают в землю.

Итак, эвакуация. Неужели готовится сдача всего участка, с таким трудом завоеванного зимой? Не хочется верить этому»[187].

Власов постоянно напоминал Хозину о трудностях, с которыми неминуемо столкнется 2-я ударная армия при отходе. Как основную проблему, он выделял нехватку дорожных батальонов, которые были заняты подготовкой рубежей обороны и приведением дорог в тылу армии в проезжее состояние. Горючее для автомашин, подготовка дорог стали основными факторами, определявшими скорость отвода войск 2-й ударной армии из любанского выступа. Готовность армии к отводу на промежуточный рубеж, по оценке Власова, могла быть достигнута не ранее 23 мая. Кроме того, дороги были заняты выводом из армии 13-го кавалерийского корпуса и трех стрелковых дивизий.

«20 мая генерал кавалерии Линдеман издал приказ для своей 18-й армии. Он начинался словами: «Русские уходят из Волховского котла». Приказ стал руководством к действию для немецких солдат, сражавшихся на Волхове. Отвод наших войск из любанского выступа был замечен, и задачей 18-й армии стало не дать советскому командованию отвести войска из почти закрытого «мешка».

Наступление началось 22 мая. С севера на «росчисти» в районе Мясного Бора двигались 121-я и 61-я пехотные дивизии 1-го армейского корпуса, усиленные частями 20-й моторизованной дивизии. 126-я и 58-я пехотные дивизии и 2-я пехотная бригада СС XXXVIII армейского корпуса наступали с юга. Помимо этого с запада обжимали готовящийся котел 254-я. 291-я пехотные дивизии, дивизия СС «Полицай» и 285-я охранная дивизия.

«Бутылочное горло» обороняли 65-я и 372-я стрелковые дивизии. 65-я стрелковая дивизия полковника П.К. Кошевого, насчитывавшая к тому времени 3708 человек, занимала фронт обороны шириной 14 км к югу от узкоколейки. 372-я стрелковая дивизия полковника Д.С. Сорокина численностью 2796 человек занимала участок шириной 12 км в 2 км севернее узкоколейки.

Хозин, сосредоточившись на операции против Спасской Полисти. не перегруппировал войска на защиту коммуникаций отводившейся назад 2-й ударной армии. Отводившиеся из любанского выступа части не были переброшены в подкрепление 65-й и 372-й стрелковым дивизиям. И закономерно последовала катастрофа.

В ночь с 30 на 31 мая 1942 г. части 126-й и 58-й пехотных дивизий соединились с боевой группой Ванделя (20-я моторизованная дивизия и части 1-й пехотной дивизии). 31 мая «пробка» на коммуникациях 2-й ударной армии была расширена на 1,5 км на запад.

К концу мая 1942 г. немецкие войска выиграли ожесточенную битву за Волхов. Тем частям 2-й ударной армии, которым не удалось вырваться из западни, теперь уже не было из нее дороги. В ловушке оказались девять стрелковых дивизий, шесть стрелковых бригад и части из состава танковой бригады. Судьба советской ударной армии находилась в руках немцев»[188].

«Для ликвидации «бутылочного горла» от Спасской Полисти были привлечены боевая группа Ванделя (121-я пехотная дивизия) и 58-я пехотная дивизия.

30 мая группе Ванделя удалось пробиться до 126-й дивизии и. несмотря на новые многочисленные прорывы русских, окончательно закрыть место прорыва.

Из замкнувшегося теперь котла противник и в дальнейшем проводил отчаянные атаки против западного фронта дивизии. Кроме того, русские части пытались большими и малыми отрядами пробиться на спасительный восточный берег Волхова...Со 2 июня сражение в котле окончательно затихло»[189].

Из воспоминаний И.М. Антюфеева: «Май был на исходе, когда из армии поступил сигнал начать отход. С наступлением сумерек части дивизии оставили оборонительные позиции у Красной Горки. И в этот момент мы еще раз убедились, до какой степени бойцы ослаблены систематическим недоеданием. Они едва переставляли ноги.

От противника мы оторвались незамеченными. Только перед рассветом, когда уже были в 8-10 км от Красной Горки, враг открыт ураганный огонь из всех видов оружия по оставленным нами позициям. Затем он двинулся преследовать нас. Но бездорожье, леса и болота на этот раз стали нашими союзниками. Свою единственную фашинную дорогу, которую мы сделали и по которой теперь отходили, старались взрывать или просто разбирать. На первых порах гитлеровцы не могли использовать танки для преследования. А обойти нас стороной без танков вражеской пехоте было тоже не просто. Это позволило нам благополучно добраться до первого оборонительного рубежа и закрепиться на нем.

На первом оборонительном рубеже дивизия должна была задержать противника на сутки. Но от руководства поступил новый приказ: задержаться на этом рубеже как можно дольше, так как главные силы армии еще не были подготовлены к прорыву. Четверо суток дивизия сдерживала противника. Она отбила несколько ожесточенных его атак, даже захватила нескольких пленных, в том числе двух пилотов с подбитых самолетов»[190].

«20 мая немцы на многих участках начали наступление ударных частей на сужение «волховского котла». 22 мая немцы обрушились на правый фланг армии южнее Червинской Луки и атаковали 1102-й полк 327-й стрелковой дивизии. Несколько танков противника подорвались на минном поле, прорвавшуюся пехоту бойцы-«антюфеевцы» уничтожили в рукопашной схватке»[191].

Пишет Кузнецов В.А.: «24 мая...Мне довелось быть свидетелем разговора нашего прославленного командира И.М. Антюфеева с артиллеристами, которые помогли ему отбить довольно сильную вражескую атаку.

— После ваших залпов, — говорил Антюфеев, — гитлеровцы побежали из деревни. Их было больше тысячи, нас — сто тридцать штыков. Наши воины бросились им вдогонку с криками «Ура!». Я боялся, как бы завоеватели не оглянулись назад. Стоило им увидеть, что нас не наберется и полутора сотен...

И, немного задумавшись, добавил:

— Мне бы много не надо. Полторы тысячи штыков, и враг бежал бы от нас без остановки.

27 мая. Ночами продвигаемся по направлению к Мясному Бору, поминутно задерживаясь в пробках на дороге. Днем все замирает, машины прячутся в лес, маскируются возле дороги.

Стоим возле Финева Луга. До войны это был большой рабочий поселок. Теперь — развалины. На станции — остовы обгоревших вагонов. Полотно железной дороги давно уже разрушено, но станцию продолжают бомбить. А вот по соседству ловко прячется среди деревьев узкоколейка, которая действует вовсю.

30 мая. Мясной Бор снова перекрыт. В Огорелях, которые мы миновали несколько дней назад, уже побывали оккупанты. Они торопятся занимать территорию, которую мы оставляем, ставят под угрозу тылы основной группировки армии, нацеленной на Мясной Бор.

Утром приезжал знакомый офицер из антюфеевской дивизии.

— Жмут! — ответил он на вопрос, как у них дела. Дивизия Антюфеева по-прежнему творит чудеса. Но и она не все может»[192].

Как вспоминал сам И.М. Антюфеев: «Спустя некоторое время гитлеровцам все же удалось выйти на фланги дивизии. По нашей обороне они сосредоточили сильный огонь артиллерии и минометов, на который нам, к сожалению, нечем было отвечать. Мы вынуждены были оставить этот рубеж.

Следующий оборонительный рубеж проходил в районе Финева Луга. Тут нам пришлось вести бои до середины июня, так как попытка прорвать оборону противника главными силами армии в направлении Спасской Полисти потерпела неудачу»[193].

В окружение попали 19-я гвардейская стрелковая. 46. 92, 259. 267, 327 и 382-я стрелковые дивизии, 22, 23, 25, 53, 57 и 59-я стрелковые бригады, входившие в состав 2-й ударной. 52-й и 59-й армий. Теперь они все были объединены под управлением 2-й ударной армии, так как ее штаб во главе с генералом Власовым также оказался в окружении. Оставалось делать видимость принятия каких-то правильных решений и не поддаваться панике самим. Рядовой состав должен был получать приказы и думать, что все идет по плану.

Из воспоминаний доцента Костромского высшего военного командного училища химической зашиты, полковника в отставке Н.Б. Ванштейна:

«На Волховском фронте весной-летом 1942 года я в составе 53-й курсантской стрелковой бригады 2-й ударной армии находился в окружении в районе Мясного Бора с 30 мая по 22 нюня. Был я тогда командиром отделения взвода артиллерийской разведки. Голодные, почти без боеприпасов, обессиленные, опухшие, бойцы дрались до конца. Нас выручили пробившиеся к нам танкисты. Во мне (в 18 лет) было 36 килограммов...»[194].

«30 мая я был ранен в ногу и попал в полевой медсанбат, который располагался здесь же в лесу — это тоже вспоминает Н.Б. Ванштейн. — Рассчитан медсанбат был на 200-300 раненых, а на третий день июня там их было несколько тысяч... Со мной рядом на нарах лежали раненые с гниющими ранами: в них заводились белые черви. Некоторые из-за ранения позвоночника не могли двигаться: делали под себя. Стоны, вонь. Пришлось выбираться наружу, хоть и холодно, но чисто. Мы подружились с лейтенантом — у него были ранения лица и рук, — я все делал руками, а он ходил, искал заячий щавель, крапиву и дохлых коней. Это были кони, павшие зимой, вмерзшие в землю и оттаявшие сейчас в болотах. Сохранившиеся куски гнилого мяса заталкивались в коробку из-под немецкого противогаза (она из металла), и она бросалась в огонь. Через два-три часа, зажав нос. мы ели похлебку и жевали то. что получилось... Кто увлекался похлебками — начинал распухать. Очень много таких умирающих появилось. Лежит человек огромный, голова, как шар, глаз почти не видно, они скрыты. Дышит, но уже ничего не чувствует. Нас можно было брать почти без сопротивления, но добраться до нас было невозможно — от разрывов лес и болото были перемешаны, чуть шагнешь в сторону и провалишься по грудь»[195].

5 июня была предпринята попытка прорвать окружение силами 2-й ударной армии изнутри котла и 59-й армии извне. Но сил у окруженцев оказалось мало, они так и не смогли соединиться с 59-й армией. Войска 2-й ударной просто не смогли подойти к месту предполагаемого соединения, так как гитлеровцы с воздуха заметили перегруппировку соединений и буквально залили русские войска шквальным огнем. Да и сил у находящихся в фактическом окружении уже с марта бойцов было совсем немного.

По официальным данным, на 1 июня 1942 г. в окружении находилось более 40 тыс. бойцов и командиров Красной Армии. Они располагали 300 орудиями различных калибров. 545 минометами. 28 зенитными орудиями. 409 противотанковыми ружьями. 60 тракторами ЧТЗ, 31 трактором СТЗ, 36 автомашинами ЗИС-5, автомашинами ГАЗ-А и АА. Запасов продовольствия в армии хватало по сокращенным нормам до 10-12 июня.

Это официальные данные. Но чего стоили все эти орудия без боеприпасов и автомашины и трактора без горючего? «Сокращенные нормы продовольствия»! Люди давно уже элементарно голодали.

Немцы же были сильны. Вот что происходило, к примеру, в районе Финева Луга, где держала оборону 327-я стрелковая дивизия.

«4 июня. Противник, потеснив ослабленные подразделения 1102-го стрелкового полка, ворвался в Финев Луг. Контратаками подразделений 1100-го и 1098-го полков 1102-му стрелковому полку удалось восстановить положение и выбить фашистов из Финева Луга.

5 июня. Прорвав оборону 92-й стрелковой дивизии в районе Ручьи, противник устремился к Вдицко. Одновременно наносились удары по частям 327-й стрелковой дивизии в районе Финева Луга и станции Роговка.

Оценив положение, Антюфеев отдал приказ об эвакуации раненых из опасной зоны. К исходу дня большая группа легкораненых во главе с врачом Анатолием Озеровым вышла к Мясному Бору. Остальные врачи и медперсонал 41б-го медсанбата стали готовиться к передвижению в район Новой Керести.

6 июня. С утра немцы возобновили наступление и окончательно закрыли проход на стыке 59-й и 52-й армий. В окружении остались части семи стрелковых дивизий и шесть стрелковых бригад. Вместе с ними в котле оказались партизанские отряды А.И. Сотникова и И.Е. Савельева — в районе деревень Долгово, Осия, Замошье.

Не зная о случившемся, отряд раненых под командованием А. Озерова продолжал свой путь к Мясному Бору. Раненые, ослабленные люди с трудом шли, волоча по грязи ноги... Отряд растянулся на добрый километр. Когда наступила ночь, сделали привал. Рано утром их разбудила близкая стрельба из орудий и взрывы фугасов. Приняли решение двигаться дальше. Некоторые настолько ослабли, что так и остались лежать, где были. Остальные побрели дальше.

Недалеко от р. Полнеть отряд остановили пулеметные очереди, направленные поверх голов. Озеров выбежал вперед и увидел стоящих с автоматами наизготовку немецких солдат.

Кто старший? — спросил немецкий офицер.Я — врач и веду раненых в госпиталь. Оружия у нас нет. Всем нужна медицинская помощь и пища.Теперь о вас будет заботиться Великая Германия! Ефрейтор, веди этих скотов. Тех, кто побежит или упадет, кончать на месте. Этой падали теперь много.

«Пошел! Вшивые твари! Шнель! Шнель!» — так начался страшный путь врача 416-го медсанбата Озерова и его подопечных в немецкий плен.[196]

«7 июня к немцам подошло подкрепление. Полки 254-й пехотной дивизии вермахта, прорвав накануне, 5 июня, оборону соседней, 92-й дивизии, кинулись теперь на 1098-й стрелковый полк 327-й дивизии майора Беденкова. Одновременно на левом фланге 258-я охранная дивизия противника прорвала оборону партизан отряда П.П. Носова и навалилась на 1100-й стрелковый полк. Таким образом, 327-й дивизии пришлось сражаться почти со всей немецкой группой «Герцог», а в полках дивизии оставалось по 200-300 человек. Германские солдаты из охранной дивизии атаковали позиции 1100-го полка майора Сульдина И.К. в полный рост, при поддержке огнеметов. Сульдин бросился к месту прорыва, взяв с собой последний резерв — связистов и пять автоматчиков из охраны штаба полка. Автоматчики Сульдина прицельным огнем уничтожили вражеских огнеметчиков и Сульдин поднял бойцов в рукопашную. В бою отличился красноармеец Олса Юсупов. Когда на младшего лейтенанта Ковальчука бросилось сразу несколько немцев, Юсупов один заколол штыком четверых. В страшной драке антюфеевцы вышли победителями, и немцы бежали. Вскоре противник опять пошел в атаку и снова потерпел поражение. После четвертой атаки Сульдин запросил помощи у Антюфеева. Но комдив помочь не мог — на правом фланге 254-я немецкая дивизия сбила с позиций остатки 1098-го полка.

К вечеру немцы стали готовиться к шестой атаке на рубежи полка Сульдина. По приказу командира все, кто мог держать оружие, заняли места в первой траншее. Артподготовка — и немцы пошли в атаку. Опять завязалась рукопашная штыками, касками, саперными лопатками. В 1-м батальоне 1100-го полка осталось всего одиннадцать человек. Такой же жесткий рукопашный бой шел на левом фланге 1100-го полка за Панковский поселок. Но голодные, измученные люди не могли долго противостоять здоровым, сытым солдатам вермахта. Враг прорвал оборону полка во многих местах. Только ночь остановила сражение. От каждого полка 327-й дивизии осталось меньше роты, дивизия истекала кровью.

Еще один бой на этом рубеже — и прикрывать отход армии будет некому.

Утром 8 июня Антюфеев приказал отходить на последнюю линию обороны к Глухой Керести. Отход прикрывал 1102-й полк полковника Хожаинова»[197].

Тем временем происходит очередная рокировка в штабе фронта.

Из воспоминаний К.А. Мерецкова: «Минул май. загорелись июньские зори. Близились дни. несшие с собой горячее дыхание сражений второй летней кампании. Я уже прикидывал, когда и как 33-я армия опять заиграет активную роль на фронте... Но 8 июня раздался нежданный звонок.

Меня вызвал Т.К. Жуков. Он сказал:

— Срочно приезжай, как есть!

— Сейчас возьму карту и приеду (я решил, что речь пойдет о предстоящей операции).

— Не нужно карты.

— Да в чем же тогда дело?

— Здесь узнаешь. Торопись!

Приехал. Жуков сердится: пока нашли, сколько времени прошло. Я отвечаю, что был у солдат, в батальоне. Прибыл сразу оттуда, даже поесть не успел. Георгий Константинович засмеялся. Тоже, говорит, не обедал сегодня. Пока машину подготовят, успеем поесть. Потом объясняет причину вызова. Оказывается, уже трижды звонил Сталин, требовал срочного прибытия Мерецкова. В чем дело. Жуков не знал.

Сел я в автомашину в полевой форме, весь в окопной грязи. Не успел даже переодеться. Довольно скоро оказался в приемной Верховного Главнокомандующего. Его секретарь Поскребышев тоже не дат мне привести себя в порядок и сразу ввел в кабинет. Там в полном составе шло заседание Политбюро ЦК ВКП(б). Я почувствовал себя довольно неловко, извинился за свой вид. Председательствующий дат мне пять минут. Я вышел в коридор, быстро почистил сапоги, снова вошел и сел за стол. Меня стали расспрашивать о делах на Западном фронте. Но это оказалось лишь предисловием, а главный разговор последовал позже.

Говорил Сталин:

— Мы допустили большую ошибку, объединив Волховский фронт с Ленинградским. Генерал Хозин. хотя и сидел на Волховском направлении, дело вел плохо. Он не выполнил директивы Ставки об отводе 2-й ударной армии. В результате немцам удалось перехватить коммуникации армии и окружить ее. Вы. товарищ Мерецков. — продолжат Сталин, обращаясь ко мне. — хорошо знаете Волховский фронт. Поэтому мы поручаем вам вместе с товарищем Василевским выехать туда и во что бы то ни стало вызволить 2-ю ударную армию из окружения, хотя бы даже без тяжелого оружия и техники. Директиву о восстановлении Волховского фронта получите у товарища Шапошникова. Вам же надлежит по прибытии на место немедленно вступить в командование Волховским фронтом»[198].

Сколько энергии, ума и сил потратил М.С. Хозин на штабные интриги! Но. проявляя чудеса изворотливости. Хозин не подумал, что своими руками роет себе яму. Разве он не мог не понимать, что попросту не справится с возложенной на себя задачей? И не справился.

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 170450 Военным советам Ленинградского фронта и Ленинградской группы войск, командующим 33-й армией, войсками Западного фронта и народному комиссару Военно-морского флота

8 июня 1942 г. 03 ч 00 мин

Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Разделить войска Ленинградского фронта на два самостоятельных фронта:

а) Ленинградский фронт в составе войск ныне существующей Ленинградской группы войск:

б) Волховский фронт в составе войск существующей Волховской группы.

2. Ленинградскую и Волховскую группы войск упразднить.

3. Разграничительной линией между Ленинградским и Волховским фронтами оставить существующую линию между Ленинградской и Волховской группами войск.

4. За невыполнение приказа Ставки о своевременном и быстром отводе войск 2-й ударной армии, за бумажно-бюрократические методы управления войсками, за отрыв от войск, в результате чего противник перерезал коммуникации 2-й ударной армии и последняя была поставлена в исключительно тяжелое положение, снять генерал-лейтенанта Хозина с должности командующего войсками Ленинградского фронта. И назначить его командующим 33-й армией Западного фронта.

5. Отстранить от должности члена Военного совета Ленинградского фронта Тюркина как не справившегося с работой и передать его в распоряжение Военного совета Ленинградского фронта.

6. Назначить командующим войсками Волховского фронта генерала армии Мерецкова, освободив его от командования 33-й армией.

7. Утвердить в должности командующего войсками Ленинградского фронта командующего Ленинградской группой войск генерал-лейтенанта Говорова.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин, А. Василевский[199]

Волховский фронт был восстановлен, и во главе него снова стал К.А. Мерецков. И снова была предпринята попытка восстановления коммуникаций 2-й ударной армии и освобождения ее из котла. И снова была совершена роковая ошибка. Но об этом ниже. Что же происходило в самой «Долине смерти», пока командование совершало одну рокировку за другой?

Слово И.М. Антюфееву: «Теперь войска армии готовились ко второму удару, изменив его направление — на Мясной Бор[200]. В районе его каким-то чудом среди болот сохранилась узенькая полоска земли, по которой ночью могли пробираться пешеходы. Через эту «щель», кстати сказать, прошли наши женщины медсанбата и часть раненых.

Обстановка на занятом дивизией рубеже обороны складывалась явно не в нашу пользу. Лесные дороги уже подсохли, и противник подтянул сюда танки и самоходные орудия. Он также использовал массированный минометный огонь. И все же около двух недель дивизия билась на этом рубеже[201]. Противник не раз врывался в нашу оборону, но контратаками мы восстанавливали положение. Финев Луг переходил из рук в руки несколько раз. Просто надо было удивляться упорству наших людей. Откуда только бралась у них физическая сила и энергия! Даже врага поражала такая неслыханная стойкость. В разбрасываемых над нами листовках он то рисовал наше безвыходное положение, то называл наших бойцов фанатиками.

В конце концов и на этом рубеже наступил критический момент. Левее нас, юго-западнее Финева Луга, между озер оборонялся местный партизанский отряд, который был оттеснен врагом. Начался обход нашего левого фланга. Чтобы не оказаться окончательно окруженными, мы вынуждены были отходить. На сей раз нам пришлось расстаться почти со всем тяжелым вооружением. Впрочем, у нас уже не было ни снарядов, ни мин, ни капли горючего. Орудия и минометы частью были подорваны, частью потоплены в болотах. Автомашины сжигали. Тяжело и больно вспоминать об этом даже сейчас. А тогда сердце кровью обливалось при виде мужественных, голодных, измученных людей, которые со слезами на глазах уничтожали свою боевую технику»[202].

Утром 12 июня неприятель подверг расположение 327-й дивизии сильному артиллерийско— минометному обстрелу. Обстрел продолжался 10 часов и должен был истребить все живое. Но и после этого ада бойцы нашли в себе силы отразить вражескую атаку. К этому времени в дивизии оставалось чуть больше 600 человек. От голода и усталости они с трудом держались на ногах.

Из воспоминаний П.П. Дмитриева: «Постоянно мучил голод. С 30 мая и до 22 июня я, как командир, получал официальный паек — 5 граммов горохового концентрата и 13 граммов сухарей. От этого пайка, от травы и липовых листьев, из которых готовили варево и болотной воды я за это время трижды опухал. Красноармейцам полагалось еще меньше. К чести офицеров дивизии, все получаемые продукты они отдавали в общий котел и наравне с бойцами переносили муки голода»[203].

14 июня неприятель захватил Финев Луг и вышел в тыл 327-й дивизии. Командование 2-й ударной армии приказало отводить Антюфееву остатки своих бойцов к деревне Новая Кересть.

10 километров измученные люди шли целые сутки по болотистому лесу, под непрерывной бомбежкой немецких Ю-87.

В этот же день немецкий офицер Рудольф Видеман записывал в своем дневнике: «Наша авиация работает здорово. Над болотом, в котором сидят русские иваны. постоянно висит облако дыма. Наши самолеты не дают им передышки. Вчера мы дали подписку: умрем, но русских из болота не выпустим. Пусть дохнут с голоду в этом котле»[204]. Возникает закономерный вопрос: зачем давать подписку, если и так все хорошо, немцы побеждают? Значит, у немецкого командования были все основания беспокоиться за моральный дух своих солдат. Подумайте сами — они ведь находились в тех же климатических условиях, что и наши; их также убивали — причем тысячами. Единственное, чем немцам было лучше. — их кормили, а русских нет. Вместо еды чаще всего наши самолеты сбрасывали листовки такого содержания: «Сейчас, когда потребовала обстановка, по приказу командования фронта армия занимает новые рубежи для обороны и наступления, чтобы еще сильнее бить врага, уничтожать его живую силу и технику, срывать его планы. Тысячи немцев кормят червей под Красной Горкой. Червино. под Дубовиком и Елгино... От каждого воина 2-й ударной армии требуется величайшая дисциплинированность и организованность. Каждый боец должен сражаться отважно, держаться непоколебимо, быть готовым скорее погибнуть смертью храбрых, чем не выполнить свой воинский долг»[205].

Пишет И.М. Антюфеев: «В дальнейшем вся тяжесть борьбы с преследовавшим нас противником легла на плечи специальных частей и подразделений артиллеристов, оставшихся без орудий, саперный батальон, разведывательную роту, батальон связи, комендантский взвод и др. В стрелковых полках к этому времени насчитывалось не более 200-300 человек в каждом. Они уже не способны были ни к какому маневру. На месте они еще дрались, буквально вцепившись зубами в землю, но движение для них было невыносимо трудным. На этом этапе боя наш отход совершался, можно сказать, без заранее подготовленных рубежей. Просто мы цеплялись за каждый ручей, лесную поляну, задерживали противника из последней возможности»[206].

Вечером 14 июня 327-я дивизия перешла через мост на восточный берег Керести и заняла оборону. На левом фланге расположился 1102-й полк, в центре — 1100-й. на правом фланге со стороны Ольховки в тонкую нитку растянулся 1098-й полк. У дороги на Глухую Кересть заняли позиции две последние противотанковые пушки под командованием майора Белова. На каждую пушку оставалось по четыре снаряда. Штаб дивизии расположился в 2 км юго-восточнее, у болота Макарьевский Мох. недалеко от штаба армии.

15 июня авиация фронта разгромила немецкую автоколонну у Финева Луга и танки противника у Ольховки. в связи с чем дивизия получила небольшую передышку. С 18 июня артобстрел возобновился и велся планомерно и методично.

Как вспоминал Антюфеев, свой медсанбат он отпустил поближе к коридору, чтобы тот успел выйти, как только произойдет прорыв, и раненых эвакуировали в армейский госпиталь, располагавшийся около штаба армии.

«19 июня член Военного совета 2-й ударной армии И.В. Зуев докладывал члену Военного совета фронта армейскому комиссару 1-го ранга А.И. Запорожцу: «Сегодня авиация продовольствия не доставила. На 19.06.42 ни одного грамма продовольствия. Многие от истощения вышли из строя... Несмотря на это. настроение людей здоровое. Части дерутся прямо героически»[207].

19 июня после мощной артподготовки враг обрушился на позиции 1098-го полка. Немцы прорвались к командному пункту, от полка осталось несколько человек. Отстреливаясь, они отходили к штабу дивизии. Антюфеев сам привел на помощь группу бойцов и приказал командиру 1098-го полка майору А.И. Беденкову прикрыть с этими людьми отход дивизии. Они сдерживали врага до последнего патрона и отошли лишь тогда, когда немцы прекратили наступление. После этого оставшиеся в живых отправились через болото Макарьевский Мох на соединение с частями дивизии. 21 июня группа попала в болоте на минное поле. Взрывом мины Беденков был тяжело ранен, но все-таки пытался идти. Раздался второй взрыв. Беденков получил еще одно ранение. Находившиеся рядом бойцы решили, что он убит и двинулись дальше, оставив его вместе с ранеными. Нести их по болоту у них не хватало сил. Вскоре подошли немцы. Раненых солдат добили, а Беденкова взяли в плен.

Извещение на имя его жены О.Я. Глазыриной сообщало: «...Ваш муж, командир полка майор Беденков Александр Иосифович убит в боях за социалистическую Родину 22 июня 1942 года и похоронен в деревне Новая Керестъ Чудовского района Ленинградской области»[208].

В 1984 г. Александр Иосифович был еще жив, жил в Свердловске и дал интервью корреспонденту газеты «Вечерний Свердловск» И. Семенчику, тоже участнику Великой Отечественной войны.

«Совершенно верно, — сказал он, показав похоронку, — я должен был там погибнуть. Вот и вещественные доказательства — и показывает два осколка. Этот пролежал в правом легком 38 лет и сам вышел через рот, а этот свердловские хирурги вырезали из руки.

Кадровым офицером бывший цирковой акробат стал более пятидесяти лет назад (т. е. в 1934 г.), после окончания Бакинского пехотного училища. Через три года командовал ротой в Свердловском пехотном училище. Закончил Военную академию им. Фрунзе, участвовал в советско-финской войне.

В апреле 1941 года капитан Беденков с женой и трехлетней дочерью прибыл на должность командира танкового батальона. Военный городок располагался в пяти километрах от Брестской крепости. Здесь ранним утром 22 июня и началась для Александра Иосифовича Беденкова Великая Отечественная война.

...С боями пробивались к своим остатки батальона. Около пятидесяти человек вывел капитан Беденков.

Затем был Воронеж, 327-я стрелковая дивизия, Волховский фронт...

«В течение трех месяцев, находясь в полном окружении, соединения армии, зажатые среди лесов и болот, вели тяжелые бои. Холода, распутица, отсутствие боеприпасов и продовольствия — все это, вместе взятое, создавало исключительно тяжелую обстановку. И тем не менее в этих, казалось бы, нечеловеческих условиях Беденков проявил себя исключительно стойким, безупречно дисциплинированным, храбрым н мужественным командиром-большевиком, умеющим сплотить вокруг себя подчиненных и биться до последней физической возможности. На него не раз возлагались самые ответственные и рискованные тактические задачи, и он их всегда выполнял с честью, за что был награжден орденом Красной Звезды. В последние дни, будучи уже четырежды раненым, Беденков продолжал с остатками полка прикрывать отход дивизии до последнего момента. Тов. Беденков, как офицер Советской армии, как истинный патриот, выполнил свой долг перед Родиной до конца. Он сделал все, что было возможно в его физических и моральных силах», — это писал И.М. Антюфеев о Беденкове, давая ему характеристику для реабилитации.

Дым и гарь от разрывов, пар от воронок и туман образовали грязевую завесу. Мокрые, в болотной грязи, в порванных осколками шинелях, с наспех перевязанными ранами, выходили из вражеского кольца бойцы и командиры.

...Два взрыва слились в сплошной гул. Падая на заболоченную поляну, Беденков краем затухающего сознания услышал: «Майор подорвался!» Очнувшись, он пополз, оставляя за собой кровавый след. Кровь струилась из раздробленной пятки, текла из лопатки и посеченной осколками руки. Когда он выбрался на дорогу, наших уже не было. Сил хватило только на то, чтобы закопать документы и оставшийся без патронов пистолет. А потом был немецкий плен, из которого майор Беденков был освобожден 27.04. 1945 г., восстановлен в звании.

В ноябре 1945 г. уже подполковник запаса Беденков вернулся в Свердловск, куда чудом эвакуировались из Бреста его жена и дочь. Через полгода ему вручили орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги».

— Помню, — говорил Александр Иосифович, — пошел я вставать на учет в райвоенкомат, а мне и говорят: «Вы же убиты. Вот и похоронная вашей жены». Только спустя некоторое время, когда из Москвы пришли мои документы, военком пошутил: «Ну, Александр Иосифович, теперь будем полагать вас живым»[209].

Почему мы так подробно остановили на судьбе А.И. Беденкова? Для того, чтобы развеять еще одну легенду о бойцах 2-й ударной армии. Это о том. как всех выживших в котле непременно ждали «застенки НКВД», а тех. кто попал в плен, обязательно сажали в наши лагеря или расстреливали.

Например, согласно донесению капитана госбезопасности Колесникова, направленному под грифом «Совершенно секретно» в Особый отдел Волховского фронта, 22 июня 1942 года из котла удалось вырваться 6018 раненым и около 1000 здоровым солдатам. Раненых отправили в госпиталь, а из здоровых сформировали отряд полковника Коркина, который снова отправили на фронт.

Июнь вообще стал самым горьким месяцем для 2-й ударной армии. Даже воспоминания выживших в том аду трудно поддаются подневной градации. Каждый выживал, как мог, выходил из котла, как мог.

Вот отрывки из протокола допроса шофера генерала Власова — Николая Васильевича Конькова[210].

«ВОПРОС. Какие боевые действия проводились 2-й ударной армией?

ОТВЕТ. Точно рассказать, какие боевые операции проводила 2-я ударная армия, находясь в окружении, не могу, но со слов красноармейцев и командиров мне было известно, что в июне месяце 1942 г. в районе ст. Мясной Бор удалось прорвать кольцо окружения и сделать «ворота» шириной 300 метров. В это время успели для армии подвезти продукты, эвакуировать часть раненых. Примерно через сутки эти «ворота» немцами были закрыты, после чего командование армии сосредоточило все усилия на том, чтобы прорвать кольцо окружения в районе Мясного Бора, но все попытки успеха не имели».

Действительно, к 22 июня в результате совместных действий войск 59-й и 2-й ударной армий был пробит коридор шириной 300-400 м. Воспользовавшись коридором, из окружения вышли около 2000 человек, о чем и писал капитан Колесников. Дальше была допущена роковая ошибка. Вместо закрепления «стенок» коридора, пробившие его соединения 2-й ударной армии продолжили движение на восток, увлекая за собой части 59-й армии. По существу, коридор оборонялся только несколькими танками. На рассвете 23 июня после массированного авиационного налета немцы вновь перешли в наступление и вновь закрыли «котел».

Коньков продолжает:

«В последующие дни наша армия снабжалась боеприпасами и продуктами посредством самолетов.

До 20-22 июня 1942 года, находясь в окружении. 2-я ударная армия сохраняла полный боевой порядок, отдельные полки и бригады сдерживали натиск немецких войск с запада, востока и севера, а основные наши силы вели бои в районе ст. Мясной Бор с задачей прорвать кольцо окружения.

В это время ежедневно из штаба армии в район Мясной Бор выезжали, а позже ходили пешком командующий армией генерал-лейтенант Власов или член Военного Совета армии дивизионный комиссар Зуев. До 20 июня у командования была полная уверенность в том. что окружение будет прорвано.

20 июня с.г. я слышал от бойцов и командиров, что командующий армией генерал-лейтенант Власов запросил по радио штаб фронта о том, что предпринять с техникой и мат. частью, так как вырваться из окружения не удается. Каков был ответ на радиограмму, я не знаю, но на следующий день технику начали уничтожать.

Необходимо указать, что в последнее время полевая артиллерия и зенитная артиллерия свои действия прекратила, ввиду отсутствия боеприпасов. Оборону держали только ружейно— пулеметным огнем.

Попытка снабдить нашу армию боеприпасами посредством самолетов эффекта не имела, так как если в первые дни нашего окружения самолеты имели возможность приземляться в расположении нашей армии и подвозить боеприпасы, то в последние дни этой возможности не стало»[211].

Обратим внимание на слова Конькова. Не было возможности у Власова покинуть свою гибнущую армию, хотя некоторые историки утверждают, что самолет за ним прилетал, а он отказался покидать солдат. Это Клыков в свое время не хотел, а Власов просто не имел такой физической возможности. Но послушаем Конькова дальше:

«Продуктами армия снабжалась самолетами У-2 и «Дуглас», которые обычно прилетали в ночное время и сбрасывали эти продукты на парашютах.

В районе расположения нашей армии, как днем, так и ночью, господство в воздухе было за немцами.

Наша истребительная авиация появлялась изредка. Часто было так, что наши истребители появлялись с опозданием, т. е. после того, как немецкие бомбардировщики, закончив бомбардировку наших частей, скрывались.

В ночное время я дважды наблюдал, как наши самолеты У-2 попадались под огонь «Мессершмитов» и расстреливались в воздухе, как один раз было сбито два самолета У-2. Второй раз я лично видел, как было сбито 3 самолета У-2. Часть сбитых самолетов сделала вынужденную посадку в расположении нашей армии, и я лично видел перевязанных раненых летчиков.

В последнее время бойцы частей 2-й ударной армии питались тем, что ежедневно получали от 80 до 150 граммов сухарей, ели вареную конину и суп, приготовленный из травы.

21 июня 1942 года все работники штаба армии оставили КП штаба армии, так как место уже обстреливалось оружейным огнем со стороны немцев, и перешли в КП 279-й бригады, который находился в районе Мясного Бора.

В этот день, после того как была уничтожена мат. часть, командование приказало сосредоточить все силы для удара в районе Мясного Бора. Генерал-лейтенант Власов отправил на передовую так же две роты по охране штаба армии. Я и еще человек восемь шоферов остались при штабе в качестве охраны и в боях в этот день участия не принимали.

На следующий день, 22 июня с. г., командование издало приказ: всеми имеющимися силами идти на штурм обороны немцев в районе Мясного Бора. Этот штурм намечался на вечер 22 июня, в штурме принимали участие все: рядовой состав, шофера, командующий армией, начальник Особого отдела армии и работники штаба армии.

В момент подготовки к штурму особенно активно и смело вел себя начальник Особого отдела армии майор госбезопасности Шашков. Он беседовал с бойцами и ободрял их, призывая проявить мужество и смелость в момент штурма. Во время штурма Шашков шел вместе с бойцами. Командующий армией н работники штаба также держались спокойно и стойко и в момент штурма шли вместе с бойцами.

Штурм начался часов в 9-10 вечера 22 июня 1942 года, но успеха не имел, так как наши части были встречены сильным минометным огнем, в результате чего штурм был отбит и части 2-й ударной армии — рассеяны. Впоследствии, ввиду того что части рассеялись, организованных боевых действий уже не проводилось и оставшиеся группы бойцов и командиров выходили из окружения самостоятельно.

ВОПРОС. Назовите всех работников штаба армии, командиров частей и бойцов 2-й ударной армии, вместе с которыми вы ходили на штурм и в дальнейшем выходили из окружения?

ОТВЕТ. В штурме участвовали:

Генерал-лейтенант Власов — командующий 2-й ударной армией.

С ним находились его официантка — Мария Игнатьевна и парикмахерша Зина.

Адъютант командующего — красноармеец (неразборчиво) (штатный адъютант Власова Кузин) еще до окружения вылетел на самолете в Москву, в командировку).

Член Военного Совета армии — дивизионный комиссар Зуев.

Зам. его адъютанта — ст. политрук Селезнев (штатный адъютант — ст. политрук Бабков в момент окружения вылетел на самолете вместе с секретарем Военного Совета Коровичевым Н. в Москву).

Начальник Особого отдела армии майор госбезопасности Шашков.

Генерал-майор Белемев.

Генерал-майор Алферьев.

Адъютант — ст. лейтенант (фамилию не помню).

Генерал-майор артиллерии (фамилию не помню).

Комиссар штаба армии — полковой комиссар Свиридов.

Его адъютант Петров Михаил.

Военврач 3-го ранга (фамилию не помню).

Ст. военфельдшер — фамилию не знаю, женщина. и ряд санинструкторов, шоферов и бойцов»[212]..

«Когда армия выходила с боями из окружения, имел место беспрецедентный случай в истории войн. Раненые одного из медсанбатов добровольно двинулись через минное поле противника, чтобы ценой своих жизней проделать в нем проходы для тех, кто еще в состоянии был держать оружие в руках»[213]..

21 июня 327-я стрелковая дивизия отошла за реку Глушица. Ее прежние позиции вдоль Керести занял сводный отряд, куда вошло по несколько человек от каждого полка дивизии и две последние пушки. Эти силы прикрыли штаб и армейский госпиталь, который размещался между штабом и узкоколейкой. Остатки полков 327-й дивизии заняли за Глушицей последние позиции перед коридором.

24 июня здесь погибли все бойцы 1098-го и 1100-го стрелковых полков, 15 человек осталось от 894-го артполка. В 1102-м полку осталось два взвода, к ним присоединились последние бойцы из других бригад и дивизий.

«Военный совет армии принял решение в ночь с 24 на 25 июня 1942 года оставшимися силами прорвать оборону противника и выйти из окружения. С Большой земли к атакующим должны были идти навстречу танки. Задача дивизии состояла в том, чтобы, сдерживая противника, отходить в направлении Мясного Бора, а как только прорвутся главные силы армии — двинуться вслед за ними в проделанную брешь. Но замыслу не суждено было осуществиться. Правда, несколько танков, как потом мне говорили, прорвались к главным силам армии, но это не изменило общей ситуации.

Войска армии, в том числе и 327-я стрелковая дивизия, зажатые в тиски на небольшом клочке территории у Мясного Бора, подверглись уничтожающему огню буквально из всех видов оружия и со всех сторон, в том числе из шестиствольных минометов. В течение многих часов 24 июня территория в районе Мясного Бора представляла собой огнедышащий кратер.

Оценив обстановку и видя явную неудачу с прорывом. Военный совет армии через офицеров штаба отдал распоряжение: выходить из окружения мелкими группами, самостоятельно. Люди начали искать выход из этого кипяшего котла. Спастись удалось немногим. Сопротивляясь до последнего, многие погибли или попали в плен. Этой участи не избежал и я, пишущий эти строки, но об этом надо рассказывать отдельно»[214]..

«Неудавшаяся атака и последнее распоряжение Военного совета армии удручающе подействовали на оставшихся в живых. Люди в одиночку и группами начали бросаться в разные стороны, чтобы выскочить из этого котла. Однако большая часть людей т\т же гибла. Единственным более-менее слабым местом противника был его тыл. Туда я и решил прорываться с тем, чтобы «на просторе» определить, где и как перейти фронт к своим. Вокруг меня собралось несколько десятков офицеров и солдат из разных частей и соединений. И мы прорывались сквозь цепь автоматчиков в тыл к немцам. Спастись удалось немногим. Большое число погибло, попало в плен. Последней участи не избежал и я 5 июля 1942 г.»[215]..

Как видно из его воспоминаний, кроме чести, гордости и достоинства. Иван Михайлович Антюфеев был человеком редкой скромности. Такая огромная жизнь, такой подвиг — и на фронте, и плену — и всего несколько страничек воспоминаний. Но сохранились воспоминания об «антюфеевцах» и их легендарном командире в памяти других участников событий.

«13 июня. От Антюфеева вернулся Г. Чазов. За последнюю неделю антюфеевцы уничтожили более 4 тысяч гитлеровцев. Это в шесть раз больше, чем располагает дивизия. Вчера за 10 часов противник выпустил по расположению дивизии не менее тысячи снарядов и столько же мин. Антюфеев говорит, что еще одного такого напора ему не сдержать. Враг все время подтягивает резервы. А у Антюфеева очищены все тылы. Боеприпасов нет. Нет продовольствия. И все-таки держатся, держатся.

14 июня. Пленные летчики показывают карты, исчерченные вдоль всей нашей дороги квадратами — секторами бомбежки. Они получили инструкцию — не бояться зениток, у русских нет боеприпасов»[216]..

«Солдаты, черные от копоти, с воспаленными глазами от многодневной бессонницы, лежали на зыбкой земле, а подчас прямо в воде и вели огонь по противнику. Они не получали ни хлеба, ни пищи, даже не было хорошей воды для питья. Ели солдаты крапиву, осиновую и липовую кору...

Оценка местности к этому времени была весьма тяжелой... Все зимние дороги были залиты водой, для гужевого и автотранспорта непроходимы... Коммуникации в данный период распутицы и артминометного огня противника были совершенно закрыты. Проход временами доступен только отдельным людям»[217]..

Из воспоминаний П.П. Дмитриева: «В конце мая был отдан приказ на отход. В один из вечеров мы оставили НП и огневые позиции. Немцы открыли огонь из всех видов оружия. Ответить нам было нечем — не было снарядов. Противник пытался нас преследовать, но разбитые дороги оказались на сей раз нашими союзниками: немецкая техника н танки пройти по ним не могли. Пока немцы прокладывали дороги, мы удерживали следующий рубеж обороны — Финев Луг. Здесь была совсем другая местность — луга, пахотные земли. Довольно быстро вырыли окопы, установили наблюдательные пункты и заняли огневые позиции, надеясь на чудо: вдруг подвезут снаряды?

Но 30 мая горловина у Мясного Бора была перекрыта. У нас оставалось по одному снаряду на орудие для самоуничтожения. Немецкие танки вышли на высотки перед селом и начали нас расстреливать, не жалея снарядов и патронов. Меня из окопа немец просто выковырял, разбил стереотрубу, я еле перебежал на опушку леса.

Огневики все же сумели отвести орудия в лес. Управленцы остались в боевых порядках пехоты, получая норму патронов на карабин или автомат. Силы у людей таяли, красноармейцы с трудом передвигались. Себя-то не видишь, но смотреть на измученных товарищей было очень больно.

Поступил приказ перевести артиллеристов в стрелковые подразделения.

Измученные, голодные люди обороняли занимаемый рубеж до последнего дыхания. Раненые, перевязанные обрывками белья, не уходили в тыл, ведя бой до последнего патрона. Я не помню ни одного случая добровольной сдачи в плен, несмотря на немецкие листовки с обещаниями прекрасной жизни.

Через четыре дня был получен приказ взорвать орудия и двигаться в район сосредоточения к Мясному Бору. Здесь скопилась масса людей, лишенных возможности как-либо действовать из— за непрерывных бомбежек и полной незащищенности. Из-за голода на это не было и сил. Мы, несколько командиров, заняли позицию вокруг толстой осины. Каждому — ячейка между корней, головой к дереву, и каждый день кого-то убивало...

21 июня стало известно, что в горловине мешка пробит проход. Начальнику связи дивизиона Н.Б. Ушакову — с открытой формой туберкулеза и мне — с тяжелой дистрофией было разрешено выходить самостоятельно. Разрешено-то разрешено, а где взять силы для передвижения? Ноги у меня опухли и отказывались идти. Ушаков мог передвигаться и обещал мне помочь. Нам выдали по куску недоваренного конского мяса. Оно почти не жевалось, но во рту появлялся питательный сок. Я очень просил отпустить со мной моего ординарца Кретова, но приказ на выход касался только раненых и тяжелобольных.

Где пешком, где ползком мы пошли к горловине. Проход вдоль узкоколейки был 250-300 м шириной и около 4 км длиной. Помню, там стоял наш подбитый единственный танк Т-34. Немцы вели прицельный огонь, чтобы не поразить своих, на всем протяжении «коридора». Пережидая, мы намечали очередную воронку, к которой Ушаков перебегал, а я перекатывался. На полпути Ушакова прошило автоматной очередью. Я попытался к нему подползти, но был обстрелян. Пули задели одежду, но сам я остался цел и продолжал ползти к выходу.

Речка Полнеть до берегов была заполнена трупами, живые ползли по телам мертвых. Этот коридор недаром назвали «Долиной смерти», его можно было назвать адом, мясорубкой, огненными жерновами. Но никакими словами нельзя выразить того, что там творилось.

Надо мной судьба смилостивилась: в конце «коридора» меня в бессознательном состоянии подобрали санитары и доставили в госпиталь. Пришел в себя, подлечился и вернулся в свой родной 894-й артполк, с которым прошел все дороги войны до Победы»[218]..

Более эмоционально рассказывал Дмитриев о том, как они с Ушаковым выползали из «котла», в своем письме К.Н. Антипову в клуб «РИФ»:

«От усталости, от крови и смерти сотен людей, от постоянного ожидания в течение нескольких часов, что эта очередь или этот осколок предназначен тебе, мы закаменели. В сознании работал, видимо, только один центр, который руководил чувством самосохранения и подталкивал: надо ползти, надо вынести знамя. Эти «надо» и «должен» заставляли двигаться руки и ноги, вовремя спрятать от пули голову.

Мы уже выползали из «Долины смерти». Чутье подсказывало, что самые мощные взрывы и ливень огня остались позади, а здесь и чуть впереди фашисты стреляли значительно реже. Николай поднялся на ноги и стал помогать подниматься мне. И в этот момент фашистский негодяй прошил Николая автоматными очередями с головы до ног — крест-накрест. Он упал, и по нему, уже убитому, еше раз прошлась очередь. Я остро почувствовал, как стала холодеть кисть его руки, в которой была зажата моя рука. Мне почудилось, что не по нему, а по мне фашист прострочил очередью. От боли утраты я на миг потерял сознание. Потом метался, как в бреду, и. возможно, фашисты подумали, что я сошел с ума. и не стали добивать меня...

Николая Борисовича Ушакова я знал с самого начала формирования нашего полка. Он рос сиротой. У него в Воронеже быт только дядя по матери, который помог Николаю окончить школу, а затем, в 1940 году, университет. После университета Николай получил направление на завод «Электросигнал», где работал радиоинженером и одновременно преподавал в радиотехникуме. В Воронеже у Николая была девушка Женя Бойченко — студентка медицинского института, которую он очень любил. Часто писал Жене письма, отослал ей свой денежный аттестат.

Фашистские пули оборвали жизнь прекрасного человека и навсегда разъединили двух любяших людей.

Как я выполз из этого ада. не помню. А когда добрался до наших войск, находящихся в обороне у Волхова, упал без сознания, и был в таком состоянии доставлен в госпиталь. Позже с боевым знаменем 894-го артиллерийского полка мы били фашистов до самого их смертного часа, отомстив за смерть Николая Ушакова и всех павших в боях бойцов и командиров нашего полка»[219]..

И опять перед нами пример поразительной скромности человека, совершившего подвиг. Именно он. в конце концов, вынес знамя полка. Как известно, по армейским традициям нет знамени — нет подразделения. Всю славу за этот подвиг он отдал лейтенанту Ушакову Николаю Борисовичу. Вероятно, они несли его поочередно, ведь шансов дойти у них почти не было.

Не зря назвал свой очерк П.П. Дмитриев — «Нас называли «антюфеевцами». Каков был командир, таковы были и бойцы. Даже совершив поистине подвиг, они не спешили хвастаться им.

Вспоминает те роковые дни С.И. Кочепасов: «Наступила весна, и полая вода стала заполнять окопы. Пришлось начать строительство наземных укрытий.

Несмотря на все сложности, солдаты десятками подавали заявления с просьбой о приеме их в партию ко дню рождения В.И. Ленина. Подал заявление и я. 22 апреля в полковой организации мы были приняты в члены ВКП(б). Но наша радость продолжалась недолго: партийных билетов нам так и не выдали, мотивируя тем. что нет возможности сделать фотокарточки.

С наступлением тепла немцы все чаще стали беспокоить вылазками в наше расположение. Однажды в мае. после продолжительной артобработки переднего края, пьяные немцы пошли в атаку, которая не принесла им успеха, а только горы трупов. Наши потерн были небольшими. Запас боеприпасов был израсходован, а пополнить его было нечем.

Май 42-го года оказался для нас роковым. Продукты питания иссякли, люди слабели с каждым днем. В районе Мясного Бора приступили к строительству узкоколейной железной дороги, на которую возлагались большие надежды. Она не принесла никакой пользы, потому что немцы то и дело перекрывали ее в районе Мясного Бора. В результате их наступления на стыке 52-й и 59-й армий проход в Мясном Бору составлял не более 500-600 м по фронту и 4 км в глубину. Над этой узкой полосой господствовала в воздухе немецкая авиация, разрушая все построенное.

В связи с переводом меня в особый отдел Волховского фронта в конце мая я проходил по этой дороге и видел, что узкоколейка разбита. Дальнейшая судьба 2-й ударной армии хорошо известна, но я уже служил в особом отделе и не участвовал на завершающем этапе операции»[220]. Что и сказать — повезло человеку.

Рухленко П.В. повезло меньше: «Вскоре стало известно, что два фронта объединились, а затем снова разъединились. Во главе нашего вновь встал Мерецков, который принимал должные меры, чтобы вывести нас из окружения.

Но наше положение становилось все хуже. Характерным было то, что о смерти мы не думали, просто хотели выйти из окружения.

Нельзя было терять боевой дух ни на одну минуту. Потеряешь самообладание — потеряешь себя.

Так, накануне выхода из окружения, я встретил одного знакомого оперуполномоченного части Коваля. Мы с ним вместе прибыли на фронт. Тогда это был красивый, сильный, с отличной выправкой мужчина. Но в тот момент я увидел затравленное, перепуганное животное. Обросший, грязный, одежда рваная, пилотка опущена на глаза... Пришлось его по-дружески отчитать, а потом побрить, привести в человеческий вид. На его лице появилась радостная улыбка, глаза оживились, и он ушел в сторону Мясного Бора с надеждой, что прорвется.

Нам давали ничтожный паек: 100 граммов су-харей, иногда — просто хлебные крошки, 50-60 граммов конины, а в последние дни вообще ничего не выдавали. Кое-кто ухитрялся кипятить воду в котелке, но за разведение костров приказ по армии сулил расстрел.

Голодные, чтобы как-то поддержать свое деятельное состояние, мы ели крапиву, заячий щавель и даже листья липы, — ведь надо было не только жить, но и бороться с врагом.

По положению у меня был заместитель — молодой парень Соболев. В беседах с ним я говорил только о будущей жизни, о том, что будем делать на другом берегу Волхова, когда выйдем из окружения. Как-то я его попросил: если меня убьют, зарыть в сухом месте и, если удастся, написать, кто похоронен. Но потом самому стало стыдно за пессимистические мысли.

Однажды мы с Соболевым пошли в густой высокий лес подкормиться крапивой и заячьим щавелем. Вдруг немецкие самолеты начали бомбить наш квадрат. После бомбежки мы были дезориентированы: где стоял непроглядный лес, образовались поляны. Идем в одном направлении — стреляют из автоматов и пулеметов, идем в другом — опять немцы.

У нас не было компаса, и мы попытались определить нужное направление по коре деревьев. Наконец-то вышли на знакомую настильную дорогу и увидели ужасающую сцену: на двух бойцов и старшину напала группа людей, отняла у них часть туши убитой при бомбежке лошади и убежала в лес. Мы подошли ближе. У хозяев убитой лошади были порезаны руки — результат схватки с похитителями, а от лошади остались голова, ноги и потроха. Ребят было жалко, но мы все же осмелились попросить у хозяев ногу от лошади, пообещав 300-400 рублей. Деньги у меня были. Подумав, старшина велел: «Дайте старшему политруку часть ноги». Я заплатил 300 рублей, и мы с Соболевым были очень довольны.

Голод сводил людей с ума. Когда транспортные самолеты еще сбрасывали нам мешки с сухарями, интенданты были вынуждены ставить охрану, чтобы мешки не растащили. А старшины и бойцы, получившие эти ничтожные пайки, лучше вооружались, чтобы можно было отбиться от грабителей.

Конечно, мысли о выживании не оставляли нас ни на минуту...

В середине мая мы воодушевились: стала действовать узкоколейка, улучшилось, хотя и незначительно, снабжение. Но фашистская авиация уничтожала паровозы и платформы, и печали наши опять вернулись.

Именно в мае был получен приказ о выходе из окружения частей 2-й УА, срок был назначен 7-10 суток. Но наша дивизия должна была выполнять роль арьергарда, ей предстояло сдерживать силы врага, который значительно активизировался.

23-25 мая была дана команда и на отход нашей дивизии. В это время ночь была очень короткой — ведь наступили белые ночи. В сумерках мы оставили свои позиции, которые удерживали в районе Красной Горки, и незаметно отошли. Наш отход немцы не заметили. Проезжих дорог не было. Мы заранее делали деревянные настилы: пушки, амуницию тащили на себе, так как лошади были давно съедены. Но бездорожье мешало и противнику преследовать нас. Наш путь отступления шел по лесам и болотам в сторону железнодорожной линии Ленинград — Новгород, на участок Радофинниково — Рогавка.

Подошли к линии — радовались, как дети. Под пушки мы нашли вагонетки и стали их перекатывать в сторону ст. Рогавка. Как-то ночью вышли к дому, стоявшему у самой железной дороги. Устроились на ночлег на деревянном полу — это было настоящее блаженство.

Наутро двинулись по железной дороге и. не дойдя 3 км до станции Рогавка, заняли новый рубеж обороны. Наша 327-я стрелковая дивизия заняла оборону вокруг Финева Луга и сразу же приступила к укреплению своих позиций, но на одно орудие оставалось только по 3-4 снаряда.

...Через день нам поступило распоряжение объединить всю оставшуюся артиллерию под руководством Белова (капитан 894-го артполка, погиб при выходе из окружения), а я был назначен ее комиссаром. На деле мы должны были прикрывать не наш 1102-й стрелковый полк, а левый фланг дивизии, где был размещен на боевой позиции 1100-й стрелковый полк. Командиром этого полка был майор Су льдин И.К., а комиссаром — батальонный комиссар П.И. Широков.

Ожидание немцев было утомительно. В этой обстановке Военный совет фронта отдал приказ на эвакуацию местного населения из «котла», который сузился до предела.

Занимаемая нами территория была и для нас тесной, а тут еще вокруг разместились группы стариков, женщин, детей, оставивших свои деревни. Дети просили еду. а у нас ее не было. Иногда давал ребенку 100-200 рублей, но что на них купить в условиях окружения? Осложняли нам жизнь местные жители еще и тем. что разжигали костры, привлекая внимание врага. И мы несли из-за обстрелов дополнительные потери. Немцы бомбили нас и в нелетную погоду.

В конце мая начался последовательный отход войск в сторону Мясного Бора. Был открыт «коридор», и часть войск сумела через него пройти. Вышли 13-й кавалерийский корпус Гусева, тяжелая артиллерия, в частности — 18-й артполк. В сторону Мясного Бора продвигались и раненые.

Немцы захватили последнюю площадку для посадки наших самолетов. Мы обороняли Финев Луг и ст. Рогавка. а слева завязался рукопашный бой за Банковский поселок, который длился несколько часов. Бой шел за каждый дом, за малейшую возможность удержаться и не пропустить немцев к ст. Рогавка. Нам пришлось отойти к водокачке, находящейся недалеко от станции. Комиссар 1100-го стрелкового полка Широков попросил поддать огонька, но у нас остались последние снаряды на самый критический случай.

Пришлось оставить Рогавку. Рукопашная схватка с врагом закончилась отходом наших подразделений, мы были вынуждены двигаться дальше в сторону железнодорожного разъезда Глухая Кересть. На станции мы увидели пленного немца, которого охраняли двое наших бойцов. Вел себя фашист вызывающе, на наши обращения отвечал: «Русским капут!» и «Хайль Гитлер!». Но в итоге «капут» сделали ему, так как возиться с ним было некому и незачем.

Оставили железную дорогу у переезда перед самым разъездом Глухая Кересть. Дальнейший путь был по проселочной дороге на деревню Новая Кересть. Пришлось бросить вагонетки, на которых тащили два оставшихся орудия. Личного состава у нас осталось всего 16 человек, надо было все тащить на себе и следовать по назначению.

Только что убили нашего парторга Мельникова, который, испугавшись обстрелов и бомбежек, заметался на открытом месте и попал под осколок мины. Обязанности парторга был возложены на меня.

Нам удалось подключиться к одному из проводов местной телефонной линии, по которой шел разговор начштаба 2-й ударной армии с командиром 19-й гвардейской стрелковой дивизии, действующей слева от нас. Начштаба давал указания о дальнейшем отступлении. Это и нас сориентировало в нужном направлении.

Отойдя от железной дороги, мы наткнулись на узкоколейку, которая полностью бездействовала. Вагоны и паровозы были разбиты, путевое хозяйство частично разрушено — воспользоваться этой узкоколейкой не пришлось.

В густом лесу, недалеко от д. Новая Керестъ, мы вышли на армейский госпиталь, в котором находилось много раненых. Недалеко от госпиталя выложены большие штабеля валенок, которые служили укрытием при обстреле и бомбежке. Оказывается, валенки не пропускают вглубь осколки, поэтому здесь многие прятались и чувствовали себя надежно. Раненые лежали на чем попало: на хвойных лапах, платформах узкоколейки, подмостках из разных предметов. Питались они так же, как и мы, а для потерявшего много крови — это гибель. Их хоронили тут же, в болоте, — выкапывали ямы на штык лопаты и укладывали людей в одежде рядком.

Шли 20-е числа июня 1942 г. Погода стояла хорошая, но мы ее не чувствовали, ходили в шинелях, иногда из них делали скатки через плечо.

Пройдя по лесу еще несколько километров в сторону Мясного Бора, мы заняли свой предпоследний рубеж обороны. Тут же к нам прибежал командир 1100-го стрелкового полка майор Сульдин и от имени комдива 327-й стрелковой дивизии генерал-майора И.М. Антюфеева потребовал дать людей для перекрытия дороги, по которой мы только что прошли. Это означало, что раненые, которых мы только что видели, остались у немцев. Пришлось им дать 8 человек, а остальным тащить две пушки.

Немцы двигались за нами по пятам. По деревьям то и дело били разрывные пули. Наш командир, теперь уже майор Белов, приказал взорвать пушки. Для этой цели у нас были толовые шашки. Взрывать орудия было жаль. Оставшиеся 4 снаряда выстрелили по немцам. После этого я сказал ребятам, что, поскольку у нас остались только автоматы и ручные гранаты, мы уже не артиллеристы, а простые пехотинцы.

При последнем передвижении мне довелось увидеть командование 327-й стрелковой дивизии: генерал-майора И.М. Антюфеева и комиссара дивизии Т.П. Перекопского, а также командование нашего 1102-го стрелкового полка — подполковника И.Е. Хожаинова и батальонного комиссара Царенко. Это была последняя встреча с ними. Судьба их неизвестна до сих пор. Только о комдиве Антюфееве позже мы узнали, что он в плену.

Итак, перед Мясным Бором мы заняли рубеж в одной из канав — последнем боевом рубеже, после которого наш путь был на выход. Я раскрыл карту, указал на торфяник и сказал, что завтра мы должны быть у деревни Костылево, и кому солнце там взойдет, тот будет счастлив.

24 июня быт дан сигнал на выход к Мясному Бору. Выход готовился для всех частей, оставшихся в окружении, но ясности о порядке выхода не было. Надо было прорываться через оборону противника.

В этот день нашей дивизии было приказано сдерживать натиск врага, чтобы оставшиеся части могли войти в узкий «коридор» Мясного Бора, до которого оставался километр.

В ночь на 25 июня наша территория — полтора на два километра — обстреливалась противником из всех видов оружия со всех сторон. При этом руководства частями и соединениями со стороны командования и Военного совета 2-й ударной армии не было. Выходом оставшихся войск руководило командование частей и подразделений, а некоторые группы выбирались сами по себе. Но когда толпу людей враг обстреливал в упор, все принимало стихийный характер.

Наступила наша очередь выходить. Мы пошли через торфяник и приблизительно через 500 м вошли вместе с другими подразделениями в мелкий кустарник. Здесь противник внезапно открыт минометный огонь. У нас погиб майор Белов.

Мы вошли в «коридор» длиной свыше 5 км, а шириной 300-400 м. По флангам справа и слева поднимались ракеты. Мы считали, что это ракеты противника, а потом узнали, что ракеты бросали наши для обозначения направления выхода.

Вначале мы попали в колонну штаба и политотдела соседней дивизии, которая шла слева от нас. По пути то и дело натыкались на раненых и убитых. Войдя глубже в «коридор», мы почувствовали, что противник активизировался: он обстреливал нас с одной стороны ив автоматов и пулеметов, и толпа невольно шла волной в другую сторону. Многие ив наших людей были убиты и ранены.

Близко от меня шли мой помощник Соболев, фельдшер Сизов и ординарец Деревянко, а остальные ушли вперед, я ориентировал их на подбитые машины, танки и другие укрытия. Но оказалось, что эти предметы были пристреляны немцами. Они вели по ним слепой огонь, и небезуспешно: там были убитые и раненые.

Тогда мы стали перебежками укрываться в больших воронках от бомб и снарядов, но и это было неэффективно.

Как быть? Нам пришлось делать более краткие перебежки и падать для передышки под незначительные кочки, маленькие воронки от мин и мелких снарядов. Это было надежней. Так мы достигли небольшой речки.

В обычной обстановке человек соорудил бы какой-нибудь переход через такую узкую и маленькую речонку. Но тогда было не до этого. Мы бросились в речку, в которой оказалось воды по пояс, и мокрая одежда стала непосильно тяжелой. Надо было вылить воду из сапог, отжать одежду, но задерживаться нельзя: над головой трассировали пули — видимо, это быта пристрелка.

Убило моего заместителя Соболева — человека, которого я так берег. Пуля поразила Соболева внезапно, в метре от меня. Я даю ему сигнал «вперед», а он лежит. Подполз военфельдшер Сизов, проверил пульс и сказал: «Он мертв».

Мы начали выползать из полосы обстрела и двигаться дальше. На этом оставшемся пути у нас нашлись новые попутчики и друзья: корреспондент армейской газеты, старший политрук Черных и начштаба одной из бригад, которая в окружении под Красной Горкой действовала справа от нашей дивизии.

Огонь противника из автоматов и пулеметов стал тише, но артиллерийский и минометный обстрелы усилились. Стало совсем светло, видимость мешала нам продвигаться вперед. Немцы обстреливали нас в упор, и мы несли большие потери. Прошли еще 700-800 м по «коридору», вдруг с правого фланга артналет. Люди реагировали по-разному: кто падал, а кто продолжал идти.

Я слабел с каждым шагом, но помощи не просил. В сознании постоянно стучало: нельзя отставать от своих, и я собирал последние силы, чтобы двигаться.

Нас осталось только четверо. Выберемся ли из этого омута — тогда ответить было невозможно. Продолжали идти. Пулеметный огонь вроде ослабел, и меньше людей падало убитыми и ранеными.

Вдруг с правого фланга забила батарея противника. Один из снарядов угодил в стихийно собравшийся людской поток. С этой колонной шли и мы. Перед глазами — облако дыма, пыли и грязи, как подкошенные падают люди. Снаряд приземлился рядом со мной, но впереди. В этом сказалось «право» на жизнь. Меня отбросило и оглушило, но все-таки выполз. Причем мне кто-то помог, но я не знаю, кто был этот добрый человек.

Впереди простор все шире и шире — мы прошли «коридор». Нам навстречу— шли четыре танка Т-34. Мы ликовали. После узнали, что эти танки были посланы Мерецковым с его адъютантом, чтобы вывезти из окружения генерала Власова.

Утром 25 июня немцы полностью закрыли «коридор» к Мясному Бору, но движение наших войск продолжалось в разных направлениях. Так, 19-я гвардейская стрелковая дивизия пошла не по «коридору», а по тылам противника и этим сохранила свой личный состав лучше других соединений»[221].

Вот как выходил из кольца В.А. Кузнецов: «Вечером многочисленная толпа отправилась к проходу, но быстро таяла по пути.

Багровый диск луны низко висит над лесом справа, предвещая несчастье. Дым и гарь от разрывов, пар от воронок и туман образовали тяжелую грязную завесу, в которой мы пробирались, утопая в грязи, падая и вновь поднимаясь. Грохот стоял в ушах. Огромные воронки от авиабомб заполнены скрывающимися от невыносимого огня. Но нельзя прятаться в этих воронках. Они — ловушки. Они давно пристреляны врагом.

Впереди гремит бой. Надо идти именно туда, где гуще всего кипят разрывы. Они обозначают дорогу, выводящую к своим. И чем отчетливее призрак смерти, тем поспешнее становятся шаги людей. Жажда жизни ведет этих людей вперед.

А впереди крошечная речка Полнеть, похожая на дренажный канал. Любой выживший в эту ночь запомнит ее навек. Вдоль и поперек секут воздух почти над самой поверхностью воды очереди трассирующих пуль. Вода кипит от минных разрывов. Соскользнув в воду, я сразу погружаюсь до самой шеи: так лучше. Ниже, еще ниже, чтобы эти проклятые трассы прошли над головой. На противоположный берег не дает выкарабкаться ставшая стопудовой шинель»[222].

Многие, выходившие из окружения, говорили, что шли они и бежали в сплошном дыму, ничего не видя вокруг, кроме разрывов, держась за шинель бегущего впереди. Две подруги, медсестры из медсанбата 327-й стрелковой дивизии О. Ульяничева и Е. Мешкова выходили вместе. В коридоре они оказались под сильным артиллерийско-минометным огнем. Спасаясь, Ульяничева прыгнула в большую воронку, и тут же взрыв бомбы засыпал ее землей и похоронил заживо. В Воронеже у Оксаны Ульяничевой осталась старая мать и четырехлетний сын.

«Бойцы и командиры, — вспоминал бывший врач 1102-го стрелкового полка М.М. Бочаров, — нашего полка и других подразделений стали организовываться в группы для выхода из окружения. Одни предлагали идти лесами, другие — воспользоваться местом прорыва, кто-то собирал группу для прорыва линии обороны немцев. Действительно, был очень небольшой проход по болоту, где невозможно создать сплошную линию обороны. Но этот участок подвергался непрерывному артиллерийскому обстрелу'.

Сначала наша группа имела не менее сотни людей, но единого командования не было. После обстрела артиллерией из большой группы осталось не более семн-восьми человек. Возглавил нашу небольшую группу хорошо мне знакомый командир батальона 1102-го стрелкового полка Пилипенко. Он сказал, что требует беспрекословного подчинения, кто с этим согласен, тот пойдет с ним. Остались только все с 1102-го полка: Пилипенко, врач Н. Башкирцев, я, старшина Д.В. Шапошников, ординарец из штаба полка со знаменем полка и еще несколько человек, которых я не помню»[223].

Дополняет его рассказ Д.В. Шапошников: «В течение ночи перебежками нам удалось выйти к своим. 22 июня я видел, как солдаты комендантского взвода во главе со старшиной У. Агибаловым сжигали деньги, облигации, документы. В ночь с 24 на 25 июня наш отряд, возглавляемый командиром батальона нашего полка Пилипенко. двинулся вдоль узкоколейки по направлению к Мясному Бору. Крутом взрывы, огонь. Немецкие автоматчики стали стрелять по нам трассирующими пулями. То здесь, то там падали наши товарищи. Я шел плечом к плечу с военврачом М.М. Бочаровым. Сначала мы прятались то за деревья, то за другие предметы, пригибались, а потом поднялись во весь рост и с крепким словцом двинулись прямо навстречу шквалу огня. В нас стреляли, и мы стреляли. Дым, грохот, стрельба, стоны раненых, отборная русская ругань, крики на немецком языке... Ноги. Как чугунные, грудь раздирает от нехватки воздуха, пот заливает глаза, лицо, гимнастерка и брюки прилипли к телу, и мысль, похожая на мольбу, — только бы пробиться, только бы пробиться к своим!

Где мы ползли, где бежали и шли — ничего не помню, но врезался в память комичный случай. Среди этого кромешного ада вижу: сидит наш солдат на вещмешке и. не обрашая внимания ни на что и ни на кого, спокойно жует сухарь. Пристроился ли он к нам или остался навеки в Мясном Бору — не знаю»[224].

Из воспоминаний оставшихся в живых ветеранов 327-й стрелковой дивизии четко видно, что они на последнем этапе операции — т. н. «выходе из окружения» — были, по существу, смертниками, приговоренными закрыть собой выход других частей и соединений. Даже странно, что в таких условиях хоть кто-то остался в живых.

Историческая справка: на 1 июня 1942 г. 327-я стрелковая дивизия насчитывала 587 офицеров. 642 старшин и сержантов и 2136 рядовых.

Когда 24 июня остатки дивизии заняли позиции за Глушицей. то там погибли все остававшиеся к тому времени бойцы 1098-го и 1100-го стрелковых полков, в 1102-м стрелковом полку оставалось около двух взводов, учитывая присоединившихся к дивизии солдат из других частей, в 894-м артполку в строю было 15 человек. В ночь на 25 июня 1942 года остатки дивизии прорывались к своим и до конца месяца из окружения вышло 104 человека — все. что осталось от всей дивизии.

Пишет К.А. Мерецков: «Наступила ночь на 24 июня. В 23.30 начали движение войска 2-й ударной армии. Навстречу им уже вышли танки 29-й танковой бригады с десантом пехоты. Артиллерия 59-й и 52-й армий всей своей массой обрушилась на врага. Артиллерия противника открыта ураганный ответный огонь. Над районом боевых действий появились вражеские ночные бомбардировщики.Я в это время находился на командном пункте 59-й армии, откуда поддерживал связь со штабом 2-й ударной армии. С началом движения войск этой армии связь со штабом 2-й ударной армии нарушилась и уже больше не восстанавливалась.

К утру вдоль узкоколейной дороги наметился небольшой коридор, и появились первые группы вышедших из окружения бойцов и командиров. Они шатались от изнеможения. Выход войск продолжался в течение всей первой половины дня. а затем прекратился. Немцам удалось взять под контроль дорогу. К вечеру силами войск, действовавших с востока, снова был пробит коридор и расчищена дорога. По этому коридору, простреливаемому перекрестным огнем с двух сторон, в течение ночи и утра 25 июня продолжался выход бойцов и командиров 2-й ударной армии. В 9.30 25 июня немцы вновь захлопнули горловину, теперь уже окончательно»[225].

В штаб фронта идут отчаянные радиограммы из штаба 2-й ударной армии:

«23 июня 1942 года. 01 час 02 минуты. Войска армии после прорыва силами 46-й стрелковой дивизии вышли на рубеж Безымянного ручья 900 метров восточнее отметки 37,1 и только в этом районе встретились с частями 59-й армии. Все донесения о подходе частей 59-й армии к реке Полнеть с востока — предательстве вранье».

24 июня 1942 года. 00.45. Прохода нет, раненых эвакуировать некуда — Вас вводят в заблуждение... Прошу Вашего вмешательства. Власов.

24 июня 1942 года. 19.45. Всеми наличными силами войск армии прорываемся с рубежа западного берега реки Полнеть на восток, вдоль дорог и севернее узкоколейки. Начало атаки в 22.30 24 июня 42 г. Прошу содействовать с востока живой силой, танками и артиллерией 58-й и 39-й армий и прикрыть авиацией войска с 3.00 25 июня 1942 г. Власов. Зуев. Виноградов[226].

После последней попытки прорыва в ночь на 25 июня 1942 года 2-я ударная армия перестала существовать как организованная вооруженная сила. Управление армии по существу превратилось в такую же группу вооруженных людей, пытающихся выйти из «котла», как и все остальные. В ходе последнего прорыва штаб армии был разбит на три группы, которые должны были выходить с частями и штабами атакующих войск. Однако из окружения вышел только начальник разведывательного отдела армии А.С. Рогов. Три группы штаба были рассеяны минометным и артиллерийским огнем противника. Штаб Волховского фронта предпринял все меры, чтобы найти и эвакуировать из окружения Военный совет и командование 2-й ударной армии, но удалось найти и вывезти только вышедшего к партизанам заместителя командующего армией П.Ф. Алферьева.

Начальник Особого отдела 2-й ударной армии А.Г. Шашков был ранен в ночь на 25 июня 1942 г. и застрелился.

Комиссар 2-й ударной армии Зуев тоже застрелился, напоровшись на немецкий патруль возле железной дороги.

Начальник штаба 2-й ударной армии Виноградов — погиб.

Из воспоминаний знаменитого хирурга А.А. Вишневского:

«25 июня 1942 года. В шесть часов вечера поехали к Мясному Бору. По дороге расположены питательные и перевязочные пункты. Вдоль узкоколейки идут люди в зимнем обмундировании, худые, с землистым цветом лица. Встречаем двоих, совсем мальчиков. «Откуда?» — «Из 2-й Ударной». Везут на лошадях раненых. Яркое солнце освещает их равнодушные, окаменевшие лица... Идет красноармеец, почти старик, тащит ротный миномет, ручной пулемет и карабин — вот настоящий герой! Смерть угрожает на каждом шагу, и в этих условиях он полз узким коридором, не бросая оружия! Пошли на командный пункт 59-й армии к генералу Коровникову, встретили К.А. Мерецкова, он сидит на пне, вокруг него много народа. Мы поздоровались. Где— то совсем близко разорвалась бомба и задрожала земля, но все будто не замечают. Мерецков рассказывает об Испании, где он воевал. У Коровникова отёки обеих ног. Все ждут генерала Власова — командующего 2-й ударной армией. Ходят различные слухи: кто говорит, что он вышел, кто говорит, что нет. Начсанарма Боборыкнна видели, как он полз, комиссара санотдела тащили на носилках; говорят, что он замечательный человек, болел нефрозонефритом, по— видимому погибнет или уже погиб. Пошли назад, встретили девушку, всю в грязи. «Откуда?» — «Из 25-й стрелковой бригады». Это хирургическая сестра — Ира Петраченко из Смоленска — уже третий раз выходит из окружения. Мы довели ее до места сбора. Здесь всех моют, кормят, дают чистое белье»[227].

Ну и где здесь заграждения из энкавэдэшников? И вагоны для отправки в лагеря? В чьем больном воображении они родились?

«Возвращаюсь в Костылево, попали под сильный минометный огонь. Осколком перебило бензопровод в нашей машине... В Селищинские казармы попало две бомбы, в перевязочной убито пятнадцать человек, двенадцать — тяжело ранено, контужен врач. Ночью узнал, что у Семеки приступ острого аппендицита. С Машиловым — начальником ГОПЭП 59-й армии поехали к нему. Волхов переехали по понтонному мосту, который днем был разбит, сейчас уже исправлен. В пять часов утра приехали в эвакоприемник 52-й армии. Приступ у Семеки уже прошел, и он празднует день своего рождения. Среди участников — армейский хирург Гуревич. Мы тоже приняли участие в пиршестве. Было очень уютно, но у всех на сердце тяжелым камнем лежит мысль о судьбе 2-й армии.

26 июня 1942 года. С Бурмановым поехал в Мясной Бор. Вчера немцы закрыли все проходы, и за ночь никто не вышел. Командующего и членов Военного совета 2-й ударной армии до сих пор нет... Ночью опять будет атака. Достал свой автомат и в 11 часов вечера поехал к горловине Мясного Бора, где опять назначен выход частей 2-й армии. Ночь. В небо взлетают ракеты: белые, зеленые, красные — очень красиво. Дорога идет по берегу Волхова, и луна освещает гладь реки. Над ней темнеют контуры развалин. По нашему приказанию прибыло 50 машин, чтобы сразу же увозить ослабленных голодом людей в питательные пункты. Подходим к землянке. В ней спит врач Веселев, с которым я встречался в Финляндии... Смелый и милый человек. Здесь он возглавляет организацию по приему раненых 2-й армии. Мы зашли к нему в землянку и решили остаток ночи провести здесь. Беспокоит нас тишина. На столе появились водка с витамином «С». Ее почему-то именуют ликером. Мы с Песисом на этот раз пить не стали, а просто легли спать. Некоторое время я прислушивался к разговорам, потом тихо запели «Ермака», и я уснул.июня 1942 года. Проснулись от сильной канонады. Артиллерия, минометы и «катюши» стреляли через нас. Выяснилось, что немцы закрыли все щели в кольце, и сегодня из окружения не вышел ни один человек...июня 1942 года. За ночь из 2-й ударной армии вышли всего шесть человек: из них трое легкораненых. Едем на командный пункт к Коровникову. Добрались благополучно. У них шло заседание Военного совета, вскоре оно кончилось, вышел Мерецков и поздоровался с нами. По виду его можно было судить, что он сильно расстроен»[228].

Было отчего расстраиваться.

Пишет К.А. Мерецков: «Но где же армейское руководство? Какова его судьба? Мы приняли все меры, чтобы разыскать Военный совет и штаб 2-й ударной армии. Когда утром 25 июня вышедшие из окружения офицеры доложили, что видели в районе узкоколейной дороги генерала Власова и других старших офицеров, я немедленно отправил туда танковую роту с десантом пехоты и своего адъютанта М.Г. Бороду.. .Во главе отряда из пяти танков Борода двинулся теперь в немецкий тыл. Четыре танка подорвались на минах или были подбиты врагом. Но, переходя с танка на танк. Борода на пятом из них все же добрался до штаба 2-й ударной армии. Однако там уже никого не было. Вернувшись, горстка храбрецов доложила мне об этом в присутствии представителя Ставки A.M. Василевского. Зная, что штаб армии имеет с собой радиоприемник, мы периодически передавали по радио распоряжение о выходе. К вечеру этого же дня выслали несколько разведывательных групп с задачей разыскать Военный совет армии и вывести его. Эти группы тоже сумели выполнить часть задания и дойти до указанных им районов, но безрезультатно, так как н они Власова не отыскали.

Как потом стало известно, весь начальствующий состав штаба армии был разбит на три группы, которые должны были в ночь с 24 на 25 июня выходить с частями и штабами атакующих войск. Военный совет армии, сопровождаемый ротой автоматчиков, выступил в 23 часа 24 июня в район 46-й стрелковой дивизии, с частями которой он должен был выходить. В пути выяснилось, что никто из работников штаба как следует не знал, где находится командный пункт 46-й стрелковой дивизии. Двигались наугад. При подходе к реке Полнеть все три группы попали под сильный минометно-артиллерийский огонь противника. Одни залегли, другие, пытаясь выйти из-под обстрела, рассыпались в разных направлениях. Военный совет армии и начальник связи генерал Афанасьев, который впоследствии и рассказал нам эту историю, повернули в северном направлении, но и там оказались немцы. Тогда было принято решение отойти в тыл противника, а затем, продвинувшись на несколько километров к северу, перейти линию фронта в другом месте»[229].

«Группы в дыму теряются. Одна группа во главе с Зуевым и начальником Особого отдела с отрядом автоматчиков... ушла от нас вправо. Мы с группой Власова. Виноградова. Белишева. Афанасьева и др. ушли сквозь дым взрывов влево... Пойти вперед не смогли. И мы решили идти обратно на КП 46-й стрелковой дивизии, куда вернулся и штаб 46-й дивизии. Ждали момента затишья, но. увы. с запада противник прорвал фронт и двигался к нам по просеке во взводных колоннах и кричал: «Рус, сдавайся!» Мне было приказано организовать оборону КП, но противник продолжал нажимать, увеличил свои силы, увеличился огонь по КП. Нужно отметить, что тов. Власов, несмотря на обстрел, продолжал стоять на месте, не применяясь к местности, чувствовалась какая-то растерянность или забывчивость. Заметно было потрясение чувств... Было немедленно принято решение, и Виноградов взялся за организацию отхода в тыл к противнику с выходом через фронт к своим. На второй день группа генерала Афанасьева встретилась с Лужским партизанским отрядом Дмитриева. Дмитриев помог затем Афанасьеву связаться с командиром партизанского отряда Оредежского района Сазановым, у которого имелась радиостанция. С помощью этой радиостанции генерал Афанасьев 14 июля сообщил в штаб Волховского фронта о своем местонахождении и о судьбе Военного совета 2-й ударной армии, после чего был вывезен на самолете»[230].

Мерецков доложил об этом в Москву. Но в Ставке что-то не поняли, результатом чего явилась следующая директива.

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 7018 командующему войсками Волховского фронта

17 июля 1942 г. 18 ч 20 мин

По вашему донесению Власов, его начальник штаба и начальник связи находятся в партизанском отряде Сазанова.

Ставка Верховного Главнокомандования приказывает вам, под вашу личную ответственность, принять все меры к тому, чтобы не позднее 19 июля Власов и его люди были бы доставлены самолетами на территорию фронта.

Ставка приказывает вам поставить всю авиацию фронта на выполнение этой задачи.

Об исполнении донести.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин, А. Василевский[231]

Но Власова у Мерецкова не имелось. Более того, никто не знал, где его искать. Пришлось просить о помощи партизан Ф.И. Сазанова. Они осмотрели всю местность вокруг Поддубья, но Власова и его группы нигде не нашли.

После 26 июня 1942 года полномасштабных попыток выхода из окружения не было, хотя отдельные люди и даже мелкие группы выходили из «котла» вплоть до августа месяца. Как и чем они жили в пути, знают лишь они сами и бог. Многие, естественно, попали в плен к немцам. Не избежал этой участи и генерал Власов.

Прежде чем перейти к описанию его пленения, зададимся таким вопросом — где он был в течение двух недель — до 11 июля? Косвенно версию, по которой он просто прятался в надежде пересидеть «немецкую зачистку», подтверждают свидетельства очевидцев, да и сам состав его группы.

А.И. Зубов, начальник политотдела 46-й стрелковой дивизии, писал: «В 12 часов дня 25 июня штаб 2-й ударной армии и штаб 46-й дивизии находились в лесу в одном месте. Командир 46-й дивизии Чёрный сообщил мне, что мы сейчас идем в тыл противника, но командующий Власов предупредил, чтобы не брать лишних людей и лучше стремиться остаться одним. Таким образом, нас осталось из штаба 2-й ударной армии 28 человек, и не менее было из штаба 46-й дивизии. Не имея питания, мы пошли в Замошское болото и шли двадцать пятого и двадцать шестого. Вечером мы обнаружили убитого лося, поужинали, и утром двадцать седьмого июня начальник штаба 2-й ударной армии, посоветовавшись с Власовым, принял решение разбиться на две группы, так как таким большим количеством ходить невозможно. В два часа дня мы раскололись на две группы и разошлись в разные стороны».

Из воспоминаний Афанасьева: «Тов. Виноградов договорился с тов. Власовым, что надо разбиться на маленькие группки, которые должны сами себе избрать маршрут движения и планы своих действий. Составили списки и предложили нам двигаться. Перед уходом я стал спрашивать Власова и Виноградова, они мне сказали, что еще не приняли решения и что они пойдут после всех».

Почему они решили остаться в одиночестве? Версию о преднамеренной сдаче Власова в плен мы не будем даже рассматривать — она нежизнеспособна и достаточно дискредитировала себя. Может быть, у них было подготовлено некое убежище с запасом продуктов, где они намеревались пересидеть какое-то время? Косвенно это подтверждает и присутствие в группе женщин, от которых при прорыве окружения, кроме вреда, ничего бы не было. Но это только в том случае, если бы группа Власова, подобно другим, намеревалась с боями переходить линию фронта.

Так что версия самого Власова о том, что он был захвачен в плен в бою. также не состоятельна. Он так и не пояснил, где же он был две недели.

Кроме того, после гибели Шашкова и ухода Зуева. Власов и Виноградов оставались единственными, кто мог знать о предполагаемом «запасном КП». Поэтому они и пошли в сторону, противоположную фронту, и поэтому и отделись от остальных. Но это лишь ничем не доказанные предположения. И даже если все так и было, то план этот был вполне разумен — зачем прорываться с боями и наверняка погибнуть, когда можно будет чуть позже связаться с партизанами и выйти из окружения. Между прочим, если бы Власова не выдали, так бы и случилось. И не было бы никакого предательства. Вот если бы он действительно, как его потом обвинили, сдался специально, то он еще 25 июня понесся бы галопом в сторону фронта, где были немцы, но не ушел бы далеко в леса.

Старший политрук отдельной роты химической зашиты 25-й стрелковой дивизии В.И. Клоньев утверждал, что видел Власова примерно 29 июня. «Двигаясь на север со своей группой в районе леса, три километра юго-западнее Приютина, я встретил командующего 2-й ударной армией генерал-лейтенанта Власова с группой командиров и бойцов в количестве 16 человек. Среди них был генерал-майор Алферьев. несколько полковников и две женщины. Он меня расспросил, проверил документы. Дал совет, как выйти из окружения. Здесь мы переночевали вместе, и наутро я в три часа ушел со своей группой на север, а спросить разрешения присоединиться постеснялся».

Власов словно растворяется в болотистой местности, тает в испарениях торфяников, уходит в белесый туман...

12 июля 1942 года он был обнаружен в крестьянской избе деревни Туховечи офицером разведки немецкого 38-го корпуса капитаном фон Шверднером и переводчиком Клаусом Пельхау. 13 июля Власова отвезли к командующему 18-й немецкой армией генералу Линдеману.

Существует несколько версий того, как Власов попал в плен. Приведем лишь некоторые из них.

Версия 1. Немецкий офицер, командир взвода 550-го штрафного батальона, взятый в плен под Витебском в феврале 1944 г., показал на допросе, что Власов, переодетый в гражданскую одежду, скрывался в бане близ деревни Мостки южнее Чудова. Староста деревни задержал Власова и передал его начальнику разведотдела 38-го авиационного корпуса.

550-й штрафной немецкий батальон действительно воевал в составе частей немецкой армии в Волховском котле. Мало того, они почти все там и погибли, так что версия имеет под собой основания.

Версия 2. Бывший замначальника политотдела 4б-й стрелковой дивизии, майор А.И. Зубов местом пленения Власова называет Сенную Кересть. 3 июля 1943 года он сообщил, что в поисках пропитания Власов зашел в один из домов. Пока он ел. дом окружили. Увидев вошедших немецких солдат, он сказал: «Не стреляйте! Я командующий 2-й ударной армией Власов». Здесь не сходится совсем ничего — начиная от числа пленения до обстоятельств.

Версия 3. Повариха Власова М.И. Воронова рассказывала: «Находясь в окружении. Власов в числе тридцати или сорока штабных работников, попытался соединиться с частями Красной Армии, но ничего не получилось. Блуждая по лесу, мы соединились с руководством одной дивизии, и нас стало около двух сотен человек.

Примерно в июле 1942 года под Новгородом нас в лесу обнаружили немцы и навязали бой, после которого я. Власов, солдат Котов и шофер Погибко вышли к деревням.

Погибко с раненым Котовым пошли в одну деревню, а мы с Власовым пошли в другую. Когда мы зашли в деревню, названия ее не знаю, зашли в один дом, где нас приняли за партизан, местная «самоохова» дом окружила и нас арестовали».

Из этой версии следует, что Власов был не совсем не прав, говоря, что принял со своими бойцами бой.

Только в плен попал не во время него, а после. И опять та же история, что и в первом случае. - Власова выдали немцам местные жители.

Очень противно и гнусно делается на душе, читая все это. Прежде чем Власов сам стал предателем, его предали те, за кого умерла его армия.

Версия 4. Власов, Воронова, адъютант и раненый Виноградов вышли к деревне, где адъютант остался с раненым Виноградовым. Виноградова знобило, и Власов отдал ему свою шинель. Сам он вместе с поварихой пошел в другую деревню, где попросили первого встречного человека (как оказалось, старосту деревни) накормить их. Взамен Власов отдал ему свои серебряные часы. Староста сказал им, что везде ходят немцы и предложил, пока он принесет еду, посидеть в бане, а, чтобы не вызывать лишних подозрений, баню запер.

Жители деревни, где оставались Виноградов и адъютант, выдали их немцам. Те, увидев шинель Власова и похожего на него по описанию человека, решили, что арестовали самого командарма. В это время поступил донос из той деревни, где был Власов. Немцы решили арестовать и его. Они были очень удивлены, когда из бани вышел человек и сказал: «Не стреляйте! Я — командарм Власов!» Они ему не поверили, но он якобы показал документы, подписанные Сталиным.

Вряд ли это было так. Никто из тех, кто попал в окружение в Мясном Бору, не сохранил при себе документов — они сознательно избавлялись от них. Так поступили, например, и Антюфеев, и Беденков, и многие другие. Власов вряд ли был глупее их.

Думается, обстоятельства пленения Власова лучше всех изложила именно М.И. Воронова, поскольку единственная из всех свидетелей она там была.

И еще раз приходит на ум мысль — как мерзко предательство, чего добились жители деревни? Власов и Воронова взяли бы еду и ушли, никто бы не узнал о них. Жаль, что история не сохранила фамилии общительного старосты.

Вот и вся история генерала Власова — командующего 2-й ударной армией. О том, что было дальше, — написано достаточно. Он, пострадавший от предательства фактически трижды — когда попал на Волховский фронт, когда попал во 2-ю ударную армию и когда попал в плен, — сам стал предателем. Но это совсем другая история.

Но в том, что случилось со 2-й ударной армией, вины генерала Власова нет.

Несколько слов о том, как сложилась судьба попавших в плен «окруженцев» из 2-й ударной армии.

Известно, что практически все оставшиеся в окружении держались до конца. В плен попали в основном бойцы, захваченные в «коридоре», и легкораненые из госпиталей. Под угрозой захвата в плен застрелились Шашков и Зуев. Некоторые смогли выйти к партизанам, например, комиссар 23-й бригады Н.Д. Аллахвердиев сам стал командиром партизанского отряда.

Но таких было немного, большинство попало в плен. В основном в плен попали совершенно обессиленные, измученные люди, в большинстве своем раненые, контуженные, в бессознательном состоянии, как, например И.М. Антюфеев, А.И. Беденков, старший политрук М.М. Залилов, более известный как Муса Джалиль.

Практически все отказались сотрудничать с немцами. Исключения можно пересчитать по пальцам: генерал-лейтенант А.А. Власов, командир 25-й стрелковой бригады полковник П.Г. Шелудько, офицеры штаба 2-й ударной армии майор Версткин, полковник Горюнов и интендант 1-го ранга Жуковский.

О судьбе И.М. Антюфеева мы уже писали подробно. Но были и другие. Начальник медико— санитарной службы 2-й ударной армии военврач 1-го ранга Боборыкин специально остался в окружении, чтобы спасти раненых из армейского госпиталя. 28 мая 1942 года командование наградило его орденом Красного Знамени. Находясь в плену, носил форму командира Красной Армии и продолжал оказывать медицинскую помощь военнопленным. После возвращения из плена работал в Военно-медицинском музее в Ленинграде.

Борьба с противником продолжалась и в плену. Широко известен подвиг Мусы Джалиля и его «Моабитские тетради». Часто вспоминают и о генерале Антюфееве, который стал для историков своего рода антиподом Власова. Были и другие. Начальник санитарной службы и бригадный врач 23-й стрелковой бригады майор Н.И. Кононенко попал в плен 26 июня 1942 года вместе с персоналом бригадной медсанроты. После восьми месяцев тяжелых работ в Амберге его 7 апреля 1943 года перевели врачом в лагерный лазарет города Эбельсбах (Нижняя Бавария). Там он стал одним из организаторов «Революционного комитета», превратив свой лазарет в лагере Маутхаузен в центр патриотического подполья. Гестапо выследило «Комитет», и 13 июля 1944 года Кононенко был арестован, а 25 сентября 1944 года расстрелян вместе с другими 125 по дпо лыци ками.

Командир 844-го полка 267-й дивизии В.А. Поспелов и начальник штаба полка Б.Г. Назаров попали в плен ранеными и оказались в конце концов в концлагере Бухенвальд. где в апреле 1945 года возглавили восстание заключенных.

Политрук роты 1004-го полка 305-й дивизии Д.Г. Тельных попал в плен раненным в ногу и контуженным. Был отправлен по лагерям, окончательно попав в лагерь при шахте Шварцберг. В июне 1943 года он бежал из лагеря, после чего бельгийские крестьяне в с. Ватерлоо помогли ему связаться с партизанским отрядом № 4 из советских военнопленных, которым командовал подполковник Красной Армии Котовец. Отряд входил в состав русской партизанской бригады «За Родину» подполковника К. Шукшина. Тельных участвовал в боях, вскоре стал командиром взвода, а с февраля 1944 года — политруком роты. В мае 1945 года бригада «За Родину» захватила немецкий город Майзак и восемь часов удерживала его до подхода английских войск. После войны Тельных вернулся в ряды Советской армии.

И таких примеров множество.

Вот только сам командующий 2-й ударной армией подкачал. И на много лет закрыл историей своего предательства подвиг бойцов и командиров 2-й ударной армии.

Но вернемся в июнь 1942 года.

П.В. Рухленко вспоминает о том, что было после выхода из «котла»:

«...На месте (д. Костылево) нас окружили заботой медработники, интенданты и представители Волховского фронта. Вопросов было много, но особенно их интересовало одно: где руководство 2-й ударной армии, и в частности генерал Власов и член Военного совета Зуев.

У нас было одно желание: скорее помыться и отдохнуть, поэтому мы их направили к старшему политруку Черных — он. мол. работник армейской газеты, он все знает. Но. к сожалению, и он ничего не знал о судьбе командования армии. Значительно позже стало известно, что Власов — в плену, а Зуев, выданный полицаем, погиб недалеко от Чудова.

В Костылево я встретил подполковника Воронина, с которым служил с 1932 по 1941 г. в 81-м полку ОГПУ-НКВД в Харькове. Его я узнал сразу, а он меня — нет: от меня прежнего мало что осталось.

Через день на железной дороге я встретил комиссара П.И. Широкова, который был вездесущ и всемогущ. Он сумел побывать в политуправлении фронта и узнать, что командование армии и 327-й стрелковой дивизии не вышло из окружения.

Из остатков нашей дивизии была сформирована и подготовлена новая дивизия. Широков исполнял обязанности начальника политотдела дивизии, а я был назначен исполняющим обязанности комиссара 894-го артполка. Полк возрождался из резервной батареи и остатков, вышедших из окружения. Исполняющим обязанности командира полка был назначен П.П. Дмитриев, который вышел из окружения. В скором времени к нам стала поступать почта, целыми мешками, получать же ее было некому»[232].

Операция по выходу их окружения 2-й ударной армии 13 мая — 10 июля 1942 г.

Численность войск и людские потери

Вышли из окружения к 29 июня 1942 года 9462 человека, в том числе 5494 человека раненых и больных.

Не думаем, что перед этими цифрами уместны наши слова и эмоции. Ни одно слово не может передать весь ужас того, что творилось в «котле», всю бездарность генералов, загнавших людей фактически на верную смерть. Для них это не были живые люди — это всего лишь «людские потери».

Спокойно и без особых эмоций пишут о пережитом ветераны 327-й стрелковой дивизии, ветераны 2-й ударной армии, свидетели и очевидцы — нет смысла обесценивать их рассказы. Они все сказали сами, кто умеет думать и анализировать — тот поймет.

Но самое ужасное — даже не количество убитых и раненых, жуткая судьба попавших в плен. Война есть война, и жертвы всегда были и будут.

Самое страшное в трагедии 2-й ударной армии — бессмысленность всего этого. Сотни тысяч людей были загублены, но попытка прорыва блокады Ленинграда с треском провалилась.

И снова новые сотни тысяч положат свои головы, разбивая блокадное кольцо. А в самом Ленинграде тем временем будут продолжать гибнуть от голода, холода и бомбежек старики, женщины, дети...