Гибель «Демократии»

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

«Мое невольное знакомство с тюремными достопримечательностями славного города Севастополя становится традицией», – подумал Шувалов, следуя за конвоиром. Второй милиционер шел сзади. По распоряжению Рогачева, поручика не стали отправлять в городскую тюрьму, а повели в подвальную часть здания городского управления милиции, где располагались камеры для подследственных. Записав имя поручика в толстую потрепанную книгу, смотритель – пожилой вахмистр с любовно расчесанными старомодными бакенбардами – неожиданно поинтересовался:

– Не вы ли, господин офицер, изволили квартировать у Ивана Маркеловича Семененко на Корабельной стороне?

– Да, было такое. А вы откуда знаете? – удивился Петр.

– Так то мой кум и давнишний приятель, – пояснил тюремщик. – Отзывался о вас весьма положительно и очень сожалел, что вы съехали от них. Говорил, редко встретишь теперь такого хорошего человека.

– При случае передавайте ему и Ганне Остаповне поклон от меня, а также благодарность за доброе слово.

– Непременно исполню вашу просьбу, можете не сомневаться, – заверил вахмистр. Потом, помявшись немного, спросил: – А правду говорят, что вы товарища своего по пьяному делу жизни лишили?

– Ложный навет. Только обстоятельства так сложились, что я пока не могу доказать свою невиновность.

– Вот и я гляжу, не похожи вы на душегуба, – почему-то обрадовался старик. – Пришлось их повидать достаточно. В бумагах одно написано, а сердцем чую, не из таких будете. Ну, господь милостив, оправдаетесь!

Шувалов лишь промолчал в ответ. Не станешь же рассказывать тюремщику, что Петра в данную минуту мучает гораздо более важная проблема. Ему жизненно необходимо выявить и нейтрализовать тех, кто решил помешать расследованию гибели «Демократии». Пусть неведомому врагу удалось запереть его в четырех стенах, но думать-то ему никто не сможет запретить. Следовательно, первым делом необходимо досконально разобраться в сложившейся ситуации, попытаться вычислить противника, а затем, связавшись с Жоховым, направить контрразведчиков по верному пути.

Тем временем вахмистр, пощипывая левой рукой бакенбарду, размышлял вслух:

– Куда же мне вас поместить, господин офицер? Начальство намекнуло, чтобы я законопатил ваше благородие в самый что ни на есть клоповник. Чтобы, значит, вы сполна вкусили прелести тюремного постоя и поскорее покаялись во всех грехах… Эх, ладно! Бог не выдаст, свинья не съест. Определю-ка я вас в гостиницу.

Старик обмакнул перо в чернильницу и в графе «Помещен в камеру №…» напротив фамилии Петра вывел цифру пять. В ответ на недоуменный взгляд поручика улыбнулся и объяснил:

– Когда солидные господа с деньгами попадают или из уголовных, которые с гонором, мы за определенную плату селим их в камеры получше. Там чистота, и персидским порошком от кровососов все время посыпаем. Даже книги имеются, чтобы скуку разогнать. Поскольку за постой там приходится платить, вот и называем между собой эти помещения гостиницей. Обеды тоже можно со стороны заказывать, к примеру, в столовой «Дюльбер». А хотите, из любого ресторана будут доставлять. Доплатите надзирателям за хлопоты и ешьте себе на здоровье. Скажите, Иона Калинович разрешил, а они уж расстараются. – Набрав воздуху, громко крикнул в коридор: – Эй, Куценко, веди их благородие в пятую!

Милиционер молча отвел Петра в камеру, которая действительно оказалась довольно чистой. Узилищу в военной тюрьме, где поручику уже пришлось побывать, она приходилась родной сестрой. Столь же узкая, с маленьким зарешеченным окошком под потолком и намертво привинченной к полу однотипной мебелью. Даже наволочка на подушке тоже из красного ситца. Впрочем, были и отличия. На узкой железной кровати вместо пробкового матраца лежал тюфяк, набитый соломой. Но главное, здесь имелся водопроводный кран, установленный над небольшой чугунной раковиной, а также полочка с несколькими книгами. Шувалов пробежался рукой по затрепанным корешкам: три романа на французском языке неизвестных ему авторов, два опуса Брешко-Брешковского – «Записки натурщицы» и «Гадины тыла», последний роман графа Алексея Толстого «Падение династии» и мемуары под названием «Война и плен» – записки генерал-майора Колчака.

В коридоре послышался шум – арестантам раздавали ужин. Шувалов с досадой вспомнил, что совсем забыл попросить Иону Калиновича доставлять ему пищу из столовой. «Ничего, разок можно отведать тюремных разносолов, – решил поручик. – А будет совсем несъедобно, поголодаю до утра. Я же не во вражеском плену, чтобы копить силы для побега. Да и не успею сильно истощиться за одну ночь».

В двери с грохотом открылся лючок, превратившись в подобие полочки. На нее чья-то рука поставила железную миску с темными пятнами на месте отбитой эмали и такого же вида кружку с кипятком. За ними в проеме появилось лицо Куценко, который, почему-то волнуясь (Петр это уловил сразу), сказал певучим малороссийским говором:

– Отведайте, господин офицер, нашего угощения. Если каша не понравится, вы хоть хлебца с кипяточком скушайте. Хлебушек у нас добрый, прямо из пекарни получаем.

Едва Шувалов подхватил миску с кружкой, лючок захлопнулся, лязгнул запор, и, судя по звукам, тюремные служители переместились к соседней камере. Кружка была нестерпимо горячей, поэтому узнику пришлось буквально ринуться к столу, чтобы успеть ее поставить, а не выронить на пол. Подув на пальцы, он сел на табуретку, взялся за хлеб. После внимательного осмотра на куске буханки удалось обнаружить аккуратный надрез. Петр разломил краюху и увидел в мякише сложенный до размеров маленького квадратика листок бумаги. Обуздав первый порыв, поручик взял ложку, отколупнул от комка каши порцию на пробу, отправил ее в рот.

Через мгновение вкусовые рецепторы сообщили, что арестантов кормят кашей из затхлой от долгого лежания перловки. Масла в ней не было в помине, а на зубах явно скрипел песок. Только смертельно проголодавшийся человек, да бесправный узник, не имеющий иного выбора, смог бы запихнуть в себя это блюдо. Несмотря на рекламу, сделанную Куценко, хлеб тоже оказался невысокого качества: плохо пропеченный, вязкий, как глина, с кислым привкусом.

Шувалов к нему почти не притронулся – съел лишь небольшую часть мякиша, вынутого вместе с запиской. Вспомнив о надзирателе из военной тюрьмы, который умел бесшумно подкрадываться к дверному глазку; решил не испытывать судьбу. Петр зажал нежданную депешу в кулак и подошел к раковине. Под журчание пущенной из крана воды он развернул послание. На четвертушке листа тончайшей рисовой бумаги мелкими печатными буквами было написано:

Прочитав послание еще раз, Петр сунул листок под струю воды. Мгновенно чернильные буквы расплылись, а следом и бумага превратилась в кашицу, которую поручик легко затолкал в дырочки слива. Он вернулся к столу, взял кружку с остывшим кипятком, принялся есть хлеб, запивая его водой и размышляя о предложенном ему плане побега. Еще в университете Петр хорошо научился анализировать документальные тексты. Это умение помогало молодому офицеру успешно справляться со своими обязанностями в отделе контрразведки Главного штаба. Пригодилось и в этой ситуации.

«Что меня настораживает в этой записке? – мысленно спросил он сам себя. Тут же ответил: – Прежде всего, обращение. С первой минуты знакомства мы с Жохо-вым звали друг друга исключительно по имени-отчеству. Вторая несообразность – употребление в послании слово «приказываю». Начальник флотской контрразведки прекрасно осознает, что я ему подчинен чисто номинально, поэтому он просто не может мне приказать бежать из-под стражи. Вдобавок я не тупой служака, готовый слепо исполнить любое повеление начальства, и Алексей Васильевич давно это разглядел. Наконец, подпись. Передавать через третьи руки план побега, скрепленный полным чином и подписью автора, просто абсурдно. Я бы больше поверил в подлинность послания, если бы оно было подписано, предположим, Свистун. О том, какое прозвище носил Жохов в Морском корпусе, знают немногие, но я-то в их числе!»

Сидеть на узенькой табуретке оказалось неудобно. Хлеб был благополучно съеден, а к каше Петр решил больше не притрагиваться. Шувалов встал и принялся неспешно ходить от стола к двери и обратно, продолжая обдумывать ситуацию.

«С другой стороны, всем этим несообразностям можно найти логическое объяснение. Предположим, Жохов вынужден был так написать, чтобы убедить меня в необходимости действовать по разработанному им плану. Да, получается сложная головоломка. Как же в ней разобраться?… А если и дальше применить метод исторического анализа? Иногда подделку не выявить с первого взгляда, потому что фальсификатору удалось избежать явных ошибок. Бумага, чернила, написание букв выглядят натурально. И все же опытный историк разоблачает фальшивку, когда сопоставляет содержание документа с подлинными чертами ушедшей эпохи.

Сравнив саму идею побега с реальным положением дел, должен признаться, что этот якобы путь к спасению вызывает большие сомнения. Я понимаю, если бы завтра меня ожидал эшафот, а не всего лишь вторая встреча со следователем. Жохов опасается, что в городской тюрьме я могу оказаться бессилен перед подосланными убийцами? Ерунда! В таком случае надо не подкупать дежурного милиционера, а переводить меня в камеру лейтенанта Шмидта, под защиту военного караула. Не важно, что подозреваемый числится за гражданскими властями. Севастополь – в первую очередь военная крепость, комендант которой имеет реальную возможность повлиять на самого упрямого начальника милиции.

Я нужен Жохову на свободе? Опять нонсенс! В качестве беглеца мне придется сидеть, не показывая носа из убежища, поэтому на участии в расследовании можно поставить крест. К тому же начальник контрразведки создаст себе дополнительные хлопоты: придется заботиться о конспиративной квартире, о доставлении пищи, о безопасном маршруте отхода – не век же мне сидеть в городе.

Ко всему вышеизложенному следует прибавить еще одно печальное соображение. Только Жохов и его подчиненные знают, что я связан с контрразведкой флота. Если записка написана не капитан-лейтенантом, значит, кто-то в отделе снабжает нашего неведомого противника конфиденциальными сведениями, Вот еще одна задача – выявить гнилое звено».

Шувалову надоело мотаться маятником по небольшому пространству камеры. В последний раз он подошел к двери, постоял, прислушиваясь к тишине в коридоре. Заметив, что на носике водопроводного крана набухла капля, шагнул к умывальнику, плотнее завернул вентиль. Затем, повинуясь внезапно пришедшей в голову идее, Петр крепко зажмурил глаза и пошел в противоположную сторону, слегка касаясь стены левой рукой. Когда стол преградил ему путь, он, по-прежнему изображая слепого, начал осторожно перемещаться в разные стороны. Наткнувшись на очередной предмет обстановки, узник тщательно его ощупывал и старательно запоминал расположение. Через полчаса такой тренировки постоялец «гостиничного нумера» почувствовал, что даже в полной темноте не потеряет ориентировки. Теперь он был полностью готов к предстоящим ночным событиям.

«После такой гимнастики можно позволить себе небольшой отдых в положении лежа, – с удовлетворением подумал поручик, вытягиваясь на койке. – Если я все правильно понял, сегодня ночью меня попытаются убить при попытке к бегству. Ладно, посмотрим, придутся ли им по вкусу мои возражения на этот счет. Пусть гасят свет! Сыграем в жмурки, да только по моим правилам».

Теперь осталось понять, почему контрразведчик превратился в настолько серьезную помеху, что некто, весьма могущественный, затеял целую операцию по устранению рядового офицера. Шувалов закинул руки за голову и начал подробно вспоминать все, что он делал с того момента, когда стал невольным очевидцем гибели линкора «Демократия».