Гибель Византии

ГЛАВА XLVII

Клубы серо-черного дыма поднялись и зависли над западной границей города. Медленно раздаваясь вширь, они ползли, гонимые ветром, на еще не охваченные пожарами кварталы столицы. Ужас и смятение овладели жителями Константинополя. Тревожные вести летели со скоростью молнии. Взывая к небесам, гулко и беспомощно звонили церковные колокола, в тщетной надежде моля Всевышнего о защите. Но Бог в те дни позабыл о милосердии.

Обычно затихавшие на время штурма городские улицы ожили и наполнились тревожным гулом. Неспокойно ржали и брыкались запрягаемые лошади и мулы, блеяли позабытые в скотных дворах овцы и козы. Слышался перестук дверей и ставен окон, тоскливо выли псы, женщины бестолково метались из стороны в сторону, причитая на все голоса и таская за собой испуганно ревущих детей. Те, кому посчастливилось достать подводу с лошадьми, сбивались с ног, вынося из жилищ свои немудреные пожитки; другие на тачках или на своих спинах волокли к пристани всё, что только можно было унести.

Людские ручейки вытекали из улиц и переулков, сливались на площадях в единый поток и обегая препятствия и заторы, вновь дробились на части, стремясь как можно скорее добраться до спасительной гавани.

В невообразимой суматохе муж терял жену, а мать — детей. Несмолкаемый гомон стоял над толпой, панический страх превращал людей в полуживотное стадо. Стараясь не отстать от молодых, проворно ковыляли старики и калеки; двое отроков, кряхтя от натуги, несли на руках престарелую мать; простоволосая девица металась в толпе и заглядывая встречным в лица, громко звала по имени малолетнего брата. Полусвихнувшийся проповедник с ногами взобрался на каменную тумбу и вещал с нее, как с амвона, о скором пришествии Судного дня. Неподалеку от него жалобно хныкала потерявшаяся девчушка лет шести, одной рукой вцепившаяся в тряпичную куклу, другой — размазывающая по щекам слезы вперемежку с грязью. Мимо них, не останавливаясь, шли, брели, бежали люди, на чьих лицах уже застыла маска страха и тупого отчаяния.

Всё живое бежало от смерти и несмотря на безысходность, упорно не желало умирать.

Но Город еще жил и продолжал сражаться. Несмотря на бегство малодушных, немалая часть простолюдья столицы готова была драться насмерть. Улицы Константинополя быстро заполнялись людьми. Влив в себя отступающие от крепостных стен отряды ополченцев, остатки горожан преградили путь врагу. Разгорелась беспощадная битва, в которой обе стороны далеко шагнули за грань человечности. Каждая улица, переулок, дом, доставались врагу лишь после долгой и ожесточенной борьбы. Горожане, не имеющие под рукой боевого оружия, дрались чем придется; метали во врага кухонные ножи, топоры, вертела; забрасывали турок вывернутым из мостовой булыжником; обрушивали с крыш тяжелые балки, поленья, черепицу; лили из окон кипящую воду и нечистоты. Укрывшиеся в городе селяне вооружились вилами, цепами и распрямленными косами; безоружные выдергивали дреколье из оград и наскоро заострив концы, присоединялись к товарищам. Прославленные, наводящие ужас на весь цивилизованный мир османские воины, с неимоверными усилиями овладевшие стенами Константинополя, гибли теперь под натиском разъяренных горожан, бесстрашно бросающихся на защиту своих жилищ.

Продвижение турок заметно приостановилось, а кое-где и повернуло вспять: мало кому была привлекательна резня с отчаявшимися, доведенными до крайней степени исступления людьми, сознающими к тому же, что настал их смертный час. Что может быть горше и позорнее для ратников Аллаха, чем пасть в самом конце сражения от рук презренного «живого товара», среди которого, к тому же, немалую часть составляли женщины и неокрепшие подростки?

Рукопашная битва разрасталась, охватывая районы Ливадии и Аврелианы. И может еще можно было отразить врага, если бы разбитые ворота не впитывали в себя подобно губке все новые и новые полчища аккынджи.

Кантакузин застонал и приоткрыл веки. Прямо перед глазами высилась неровная, покрытая растрескавшимся слоем штукатурки, белёная стена жилого дома. Он перевел взгляд вверх: сквозь застилающую небо черную пелену дыма тускло светил медно-красный диск солнца.

«Где я? Куда подевались остальные? «- стратег многое бы отдал за ответ на эти два простых вопроса.

Он попытался было встать, но тут же скрючился от острой боли в бедре. Схватившись за пояс, он с облегчением нащупал рукоять запасного меча и обнажив его, опираясь на клинок, как на костыль, с трудом поднялся во весь рост. Бросив взгляд по сторонам, он понял, что находится на незнакомой узкой улице, совершенно безлюдной, окна домов на которой были наглухо закрыты деревянными ставнями.

Димитрий прислушался. Откуда-то издалека доносились крики и шум сражения.

Стальной обод шлема подобно тискам сдавливал голову. Стратег расстегнул кожаный ремешок, сорвал с себя шлем и бегло осмотрел его. Вся левая сторона была смята и вогнута вовнутрь, по-видимому от сильного удара палицей или секирой: меч не мог оставить такого следа. Один из защитных рогов был отрублен напрочь, другой — зазубрен и свернут в сторону.

Скорее всего, оглушенный сыплющимися отовсюду ударами, Кантакузин на какое-то время потерял сознание и перепуганный конь вынес обмякшего на его спине всадника из гущи схватки, сбросил наземь на одной из дальних улочек города.

Боль в ноге не отпускала его. Стратег взглянул на бедро и досадливо поморщился: одна из стальных защитных полос на кожаной брючине сорвалась от скользящего удара сабли и именно в это уязвимое место врезался второй удар вражеского клинка. Кантакузин задрал кольчугу, оторвал лоскут от нательной рубахи, скомкал его и просунул под рассеченную как бритвой брючину. Похоже, кровотечение удалось на время приостановить и он, с трудом переставляя ноги и опираясь на меч, медленно побрел вдоль улицы.

Дойдя до перекрестка, стратег остановился: в сотне шагов от него возвышалось мрачное здание Арсенала. Оно еще не было захвачено врагом: у открытой двери в створе ворот стояло несколько ромейских стражников. Сжимая в руках алебарды, они тревожно озирались, прислушиваясь к звукам надвигающегося сражения. Признав в приближающемся к ним человеке Кантакузина, двое из них подбежали к стратегу и заботливо подхватив его под руки, почти понесли его на себе к воротам.

— Что происходит в городе, мастер?

— Где турки? Далеко ли они?

— Жив ли василевс? Где он?

Но стратег на все вопросы отвечал молчанием. Те же самые мысли мучили его не меньше, чем стражей.

Неожиданно дальние крики усилились и стали быстро приближаться. Солдаты повернули головы и обмерли: с другого конца улицы широким потоком неслись к ним мусульманские воины в блестящих кольчугах.

— Ну-ка, живее! — заорал стратег во весь голос. — Всем войти в ворота!

Он задержался у входа, проталкивая вовнутрь здания растерявшихся солдат. Массивная дверца уже захлопывалась, когда последний из воинов подпрыгнул и переломившись надвое, рухнул прямо между створами. Его судорожно сведенные пальцы заскребли спину, пытаясь дотянутся до стрелы, глубоко засевшей в позвоночнике.

— Втащите его и заприте ворота!

Но было уже поздно. Десятки рук с обратной стороны вцепились в дверь и стали рвать и тянуть ее на себя. Дверца немного подалась и замерла: один из стражников успел набросить цепь на вбитый в стену крюк. Под напором многих тел ворота дрогнули и затрещали, послышался грохот забарабанивших в доски кулаков.

— Открывай, собаки! — кричали снаружи на ломанном греческом языке.

В образовавшуюся щель между незапертой дверцей и воротами стали ломиться турки и даже не успев взмахнуть оружием, падали под ударами мечей, загромождая собой и без того узкий проход. Убитых вытаскивали за ноги и тут же новые янычары занимали их места.

Отбросив бесполезные алебарды, стражники во всю мочь, подобно дровосекам на лесоповале, рубили мечами наотмашь, но долго так продолжаться не могло.

— Держитесь, ромеи! — прохрипел Кантакузин, выдергивая меч из груди неприятельского воина.

Но поняв, что турок уже не остановить, отступил к стене и тяжело дыша, облокотился на нее. Почти сразу же вслед за этим крепежный крюк выскочил из гнезда и, распахнув настежь дверь, янычары прорвались вовнутрь. Стратег выхватил из ниши пылающий факел и бросился вглубь здания, к спиральной лестнице, ведущей к пороховым погребам.

Ибрагим, одним из первых ворвавшийся в здание Арсенала, заметил бегство византийца.

— Эй-ей! — завопил он, размахивая саблей. — Убейте грека, он хочет поджечь склад!

Сметая поредевших защитников, янычары толпой устремились вдогонку. Димитрий огромными скачками несся вниз по лестнице. Сердце едва не выпрыгивало из груди, боль от раны жгла ногу огнем, легкие спирало от бега, а сзади все громче доносился топот настигающих турок.

— Гяур, почему ты убегаешь? — насмешливо кричал из-за спины тысяцкий. — Вспомни, ты же обещал убить меня. Остановись, если ты мужчина!

Но стратег не слышал Ибрагима.

«Надо успеть….. надо успеть….!» — эта мысль подобно толчкам крови оглушительно пульсировала в голове.

Добежав до конца, Кантакузин бросился вдоль тускло освещаемого масляными фонарями коридора.

«Только бы успеть!» — сейчас это стало единственным смыслом его жизни.

Можно остановиться и принять смерть под ударами ятаганов. Но коли уж суждено умереть, долг воина — захватить с собой как можно большее число врагов. Эта простая истина с малых лет вжилась в душу и плоть Кантакузина.

Топот ног за спиной становился все ближе. Лезвие сабли лязгнуло о стальной наплечник и соскочило вниз. Стратег на мгновение остановился и с плеча нанес удар по белеющему в полутьме коридора лицу.

— Умри, собака!

Ибрагим рухнул вниз с разрубленной головой. Двое янычар тут же споткнулись о тело упавшего командира и вокруг них на какое-то время возник небольшой завал. Пока враги, оглушая себя бранью и криками, пытались выбраться из образовавшейся свалки, стратег, воспользовавшись передышкой, прихрамывая, поспешил дальше. Выставив вперед алебарду, из-за угла на шум голосов испуганно выглянул часовой.

— Задержи их! — крикнул Димитрий и резко свернув влево, всем телом навалился на железную дверь.

Дверь поддалась с протяжным скрипом. За спиной вновь послышались крики, кто-то застонал, громко треснуло древко алебарды.

Покачиваясь на каждом шаге, еле удерживая равновесие, стратег приблизился к длинному ряду больших, в два обхвата, дубовых бочек, вкопанных в землю на треть своей высоты. Выбив кулаком крышку одной из них, Димитрий уселся на нее и тяжело вздохнул. Теперь, пожалуй, можно и расслабиться.

Дверь распахнулась шире, пропуская толпу турецких солдат. Передние ряды замерли и прянули назад, в ужасе глядя на человека, сидящего верхом на бочке с порохом. Задние же, не подозревая об опасности, продолжали напирать, проталкивая стоящих спереди на середину залы.

Кантакузин недобро рассмеялся.

— Что, шелудивые, пороху захотели? Сейчас вы его вдоволь отведаете!

С этими словами он бросил факел в бочку. И прежде чем его тело разметало в пыль, Димитрий успел увидеть рванувшуюся из-под него ослепительно-яркую, как луч восходящего солнца, вспышку розового огня.

Земля содрогнулась от сильного толчка. Башенноподобное здание на какой-то неуловимо краткий миг мелко завибрировало, затем с ужасающим грохотом лопнуло, извергая из себя обломки деревянных балок, железные двери, камни, решетки и даже целые куски внутренних колонн. Взрывная волна ураганом пронеслась по городу, вырывая с корнями деревья, срывая крыши с домов, опрокидывая на землю людей и животных.

Орхан бежал, мчался во весь дух, не разбирая дороги. Забылось всё — и честь, и клятва императору; брошены на произвол судьбы отряд его воинов и вся придворная свита. Инстинкт самосохранения властно довлел над принцем, гнал его прочь от разыгравшейся вакханалии смерти. Трудно было не посочувствовать ему: впервые за все эти годы смерть предстала перед ним во всем своем неприглядном, отвратительном обличие.

Как разъяренные павианы, османские турки с криками карабкались на гребни высоких стен. С не меньшей яростью турецкие воины из числа городских ополченцев и свиты принца бросались навстречу своим соплеменником и единоверцам и в свирепой, остервенелой резне эти злые бесы в человеческой личине уничтожали друг друга так, что плоть ошметками летела из их тел. А греческие монахи? Как дьявол сумел так ловко проникнуть в их души, что они, еще недавно посвятившие свои жизни кротости и смирению, состраданию к ближнему, оказались способны лить на людей кипящую смолу и растопленный свинец?

Ужас происходящего едва не помутил рассудок принца. Он отступил в сторону, бормоча под нос молитву, затем отступил еще и еще. И когда передний рубеж обороны стал напоминать своим видом лавку мясника, он не выдержал и побежал прочь. Его изнеженное тело хотело только одного — жить, жить любой ценой, жить во что бы то ни стало и несмотря ни на что.

Замшелым шахматным узором мелькала мимо него темная от времени кладка Морских стен и башен; проносились отдельные воины, спешащие неведомо куда и зачем; в негустой толпе у подножия стен виднелись женские лица, с болью и тревогой обращенные к площадкам стен, откуда по-прежнему неслись выстрелы и крики.

Принц остановился, с трудом переводя дыхание. Куда бежать? С какой стороны нагрянет враг? Рядом с ним, почти коснувшись его бортом, вихрем пронеслась запряженная лошадью дряхлая колымага; грохот ее разбитых колес едва не оглушил Орхана.

— Что мне делать?! — от беспомощности он готов был завопить во весь голос.

— Быстрее! Поторапливайтесь! — как бы в ответ на этот немой крик послышалась резкая команда.

Принц оглянулся. В полусотне шагов от него стремительно вышагивал Лука Нотар в окружении десятка своих воинов. Теплая радость узнавания захлестнула Орхана. Он сорвался с места и подбежал к мегадуке.

— Мастер Нотар! — окликнул он его.

Мегадука замер, как вкопанный и быстро повернулся к Орхану.

— Принц?! Что ты здесь делаешь?

От удивления, звучавшего в голосе димарха, Орхан растерялся еще больше.

— Я? Я не знаю….

Нотар нахмурился.

— Надо уходить, принц. Враг уже в городе.

Его лицо потемнело от горечи и гнева.

— Турки прорвались со стороны участка Лонга, когда этот предатель позорно бежал на своем корабле. Никакими силами их уже не остановить. Беги и ты, спасай свою царственную голову!

— Но я не знаю, куда мне идти. Возьми меня с собой, мегадука!

Нотар быстро переглянулся с ближайшими из соратников.

— Это будет неблагоразумно, принц. Мы возвращаемся в город, чтобы попытаться спасти наши семьи. Тебе опасно даже появляться там. Ты знаешь, твоя голова высоко оценена и ищейки султана рады будут ее заполучить.

Он на мгновение задумался. Орхану показалось, что прошла целая вечность.

— Я дам тебе добрый совет, — наконец сказал мегадука. — Ступай к Влахернскому причалу, спроси там галеру под названием «Наксос». Когда же поднимешься на борт, назови мое имя капитану.

— Он поможет мне?

— Это мой преданный друг и он никогда не пойдет против моей воли. Он должен ждать меня с моей семьей, так что время у тебя пока еще есть. Запомнил, принц? Влахернская пристань, галера «Наксос».

Он чуть заметно усмехнулся в бороду и добавил:

— Та самая галера, которая три недели назад должна была везти тебя к престолу османских владык. Но ты своего Рубикона перейти не пожелал.

Выпустив напоследок отравленную стрелу, мегадука поспешил к центру Константинополя. Его охрана щитами отбрасывала с дороги бегущих навстречу обезумевших, объятых паникой людей.

— Торопись! Время уходит! — донесся издалека его крик.

Принц медленно пятился назад, расталкивая груженных свертками и узлами беженцев. Затем повернулся, влился в толпу и почти бегом устремился к Золотому Рогу.

За прошедший недолгий срок турки почти полностью успели овладеть укреплениями. И теперь, стуча сапогами по ступеням лестниц, они наперегонки спешили вниз, к своей добыче.

Горестный стон завис над толпой. Со стороны непосвященному зрителю могло показаться, что люди на пристани увлечены какой-то странной игрой. Они с криками гонялись друг за другом, уворачивались от ударов, валились с ног, клубками катались по земле, рвали из чужих рук увесистые свертки или детей. Некоторые из вконец отчаявшихся горожан бросались в море и захлебываясь в волнах, из последних сил плыли к стоящим не ближе ста саженей от берега кораблям. На галерах спешно распускались паруса, моряки выбирали якоря и рассаживаясь за весла, начинали грести, одни — поближе к берегу, чтобы взять на борт как можно большее количество несчастных, другие — выруливали прочь, малодушно спасая только собственные жизни.

Однако Орхан всего этого не замечал. Все его помыслы были направлены на то, чтобы раствориться в толпе, стать одним из многих и не признанным никем, добраться до Влахерн. Медлить было нельзя, и он помчался вдоль стен, на ходу срывая с себя шитый золотом халат и шелковый белоснежный тюрбан.

Не успев сделать несколько шагов, он резко, так, что заскрипели подошвы на песке, прянул назад: прямо на него выскочил рослый, обнаженный до пояса турок с закатанными до самых колен широчайшими шароварами. Свирепо оскалив зубы, воин с лающим звуком вобрал в себя воздух и во всё плечо замахнулся саблей. У принца потемнело в глазах. Еще мгновение — и он бы потерял сознание, но в каком-то спасительном озарении некая часть его «Я» громко вскричала:

— Остановись, грязный скот! Ты поднял руку на правоверного!

Услышав турецкую речь, воин растерялся. Он перетрусил еще больше, когда разглядел стоящего перед ним человека: по богатству одежд тот не уступал по меньшей мере санджак-бею, а надменный голос безошибочно выдавал в нем вельможу. Турок задрожал, выпустил саблю из рук и опустился на колени.

— Прости меня, господин. Разум помутился во мне. Я не знаю, как смог поднять на тебя оружие.

— Это был восторг победы, — принц шевелил губами, как во сне.

— Да, да, — обрадовался турок. — Отпусти меня, господин, не трать свой гнев понапрасну.

— Встань! — приказал Орхан.

Воин поднялся с колен и дернувшись, с немым удивлением уставился на свою грудь. Глаза его испуганно расширились, из прокушенной губы потянулась красная струйка. Орхан последовал за его взглядом и попятился, увидев между ребер турка свой собственный кинжал. Несколько мгновений они оба непонимающе смотрели на лезвие, по желобку которого медленно стекала кровь, затем турок хрипло вскрикнул и вцепился в одежду Орхана. Принц с усилием оттолкнул его и перескочив через завалившееся набок тело, бросился бежать.

Свернув за угол башни, он замер, отпрянул в сторону и вжался в спасительную тень. В глазах зарябило от множества османских солдат, часть из которых обступила группу отчаянно отбивающихся воинов-византийцев, в то время как остальные озабоченно бегали вокруг, хватая, разглядывая и вороша валяющиеся на земле пожитки горожан.

«Всё кончено!» — пронзительно зазвенело в ушах у принца.

Глубокое безразличие овладело им. К чему метаться из стороны в сторону, пытаясь спасти свою никому не нужную жизнь? Император пленен или убит, наемники разбежались, каждый думает только о своем спасении и никому, абсолютно никому нет дела до затравленного, загнанного в угол незадачливого принца.

Крики быстро приближались. Прямо у ног Орхана свалился со стены и забился в судорогах раненный ополченец. Отпрянув от умирающего, принц бросился вовнутрь башни, распахнутая дверь которой навела его на мысль об убежище. Минутная слабость прошла, жажда жизни вновь властно заговорила в нем. Чуть не сбив принца с ног, на него налетел византийский монах в черной, волочащейся почти по самой земле сутане. Увидев человека в восточных одеждах, он испуганно заверещал и метнувшись в сторону, замер там, торопливо бормоча молитву.

Спасительная мысль осенила Орхана. Он бросился к монаху, схватил его за шиворот и вытащил из укрытия. До смерти перепуганный инок хватал принца за ноги, молил о пощаде.

— Замолкни! — рявкнул Орхан, прислушиваясь к доносящимся снаружи голосам.

— Снимай одежду, монах, не то я сдеру ее вместе с твоей шкурой!

Инок оцепенело смотрел на перекошенное лицо турка. После удара по уху он опомнился и принялся торопливо срывать с себя рясу.

— Быстрее, быстрее, — подгонял Орхан, тревожно оглядываясь на светлеющий проем двери.

Выхватив из рук монаха одежду, он принялся торопливо и неумело натягивать на себя черное облачение. Кое-что уразумевший инок по мере сил помогал ему, кося глазами на отделанный золотой пряжей пояс принца. Орхан заметил его взгляд, усмехнулся, отстегнул пояс и швырнул его под ноги иноку.

— Бери себе, — с горечью проговорил он, — если думаешь, что он послужит тебе выкупом.

Сорвав с головы монаха клобук, принц напялил его почти до самых глаз и осторожно выглянул из двери.

Дорога казалось уже очистилась от солдат и он, подобрав длинные полы сутаны, со всех ног бросился бежать в сторону пристани. Почти сразу же его заметили и устремились вдогонку.

Орхан нёсся со всей прытью, на которую способны были его длинные ноги, но преследователи постепенно настигали его. Добежав до следующей башни, он заскочил вовнутрь и легко перепрыгнув через тела двух мертвецов, стремглав помчался вверх по железной, оглушительно громыхающей лестнице. Просторная и тяжелая ряса мало подходила для бега по крутым ступеням: очень скоро за спиной послышался настигающий топот ног. В отчаянии принц схватил валяющийся на площадке шестопёр и с размаху запустил его в преследователей. Громкий болезненный вскрик только подстегнул беглеца, но навстречу уже спускались люди, в чьих голосах без труда различались знакомые с детства слова.

Орхан метнулся вдоль узкого коридора, проскочил в открытую дверь, захлопнул ее за собой и быстро задвинул засов. В дверь тут же застучали кулаки врагов. Вскоре грохот стих, послышались приглушенные железом возбужденные голоса. Похоже, монах успел выдать его.

Принц затравленно оглянулся. Комната, в которой он оказался, была маленькой и тесной. В углу лежала куча соломы, помятый шлем, две алебарды и заплесневелые ломти хлеба, оставленные по-видимому отдыхающей сменой стражи. На противоположной от двери стене зиял проем, большой, в половину человеческого роста бойницы, забранной тяжелой железной решеткой. Принц приблизился к амбразуре, откинул засов решетки и распахнул ее.

С головокружительной высоты перед ним предстала скорбная картина. Весь берег был окутан дымом. Маленькие, словно игрушечные, галеры быстро плыли вдоль залива, а на пристани и на берегу метались фигурки людей, в жестах отчаяния протягивающие руки к удаляющимся кораблям.

Орхану на какое-то мгновение привиделась на борту одной из галер сутулая фигура мегадуки, тревожно вглядывающегося в толпу в поисках затерявшегося там принца. Но нет, то был, конечно же, всего лишь обман зрения.

Удары в дверь послышались реже, но сильнее. По-видимому, турки принялись сокрушать преграду чем-то тяжелым, молотом или булавой. Орхан продолжал стоять у бойницы, полной грудью вдыхая свежий морской воздух. Его взгляд бездумно скользил по густым, удивительно белым и пушистым облакам, неторопливо плывущим в безбрежно-голубом пространстве неба.

— Птицы…., - прошептал он вдруг, увидев стремительно несущуюся в высоте крикливую стаю чижей.

— Возьмите, возьмите меня с собой…. Я хочу быть как вы…. улететь, унестись прочь от этого дикого злобного мира…., - бормотал Орхан, раскачиваясь из стороны в сторону.

И в мгновение, когда дверь просела под ударами извне, он сделал быстрое движение и перекинул ноги за край амбразуры.

— Я — птица….! — во всю мочь легких выкрикнул он и взмахнув руками, выбросился наружу.

— Я лечу-у-….! — ликующе звенело него в ушах, когда он с распахнутыми, развевающимися полами сутаны, похожий на огромного подстреленного ворона, камнем падал вниз, на скалистые уступы подножия башни.