Гигантская плазма

VII Пирамида

— За мной! — скомандовал я и устремился к шлюпке, что осталась на берегу в полумиле от нас. Ванда и Лакруз следовали по пятам.

Пит и я перевернули лежавшую вверх дном шлюпку и поволокли ее к океану. Ванда, как могла, помогала нам. Подтащив ее к самой кромке воды, мы остановились, готовые в любую секунду одним рывком столкнуть утлое суденышко в море. Я повернулся к Ванде:

— Нужно набрать запас пресной воды; грузите все, что найдете вокруг съестного, и дожидайтесь нашего возвращения. Если вдруг заметите что-нибудь подозрительное, тут же отчаливайте от берега.

Пригнувшись к земле, мы бросились обратно к плато. Пит всю дорогу бубнил что-то о револьвере, но мне было не до него.

Бежать было трудно. Царапины от колючих кустов, ссадины от острых камней на ногах отдавались мучительной болью. От усталости и треволнений вчерашнего дня у меня вновь разболелась голова. Удары дубовыми веслами не проходят даром, как, впрочем, и любые другие. Прихрамывая, я ковылял по каменистому берегу и крыл последними словами второго помощника. Какого черта я должен, сбивая в кровь ноги, спешить на помощь этому строптивому болвану, спрашивал я себя! Однако, как и Пит, я хорошо знал ответ: без Гленка, без его решительности и опыта у нас нет и призрака надежды преодолеть пятьсот миль по соленой глади океана, чтобы высадиться на острове Пасхи. Гленк законченный негодяй, это верно, однако в отваге ему не откажешь.

У Гленка было преимущество в пять — десять минут, которые я и Лакруз потратили, переволакивая шлюпку, однако он двигался к плато со стороны лагуны, к тому же через совершенно незнакомую местность. Но моим расчетам, он должен был выбраться на вершину почти одновременно с нами.

Так оно и вышло. Когда мы поднялись на край плато, справа возникла коренастая фигура шотландца; он был на полпути к ближайшему из двух бугорков. За ними возвышался большой продолговатый холм, еще дальше маячил центральный монолит. Все как будто оставалось по-старому, и все же я шел вперед, полный дурных предчувствий.

Стараясь не терять Гленка из виду, я краем глаза продолжал следить за пирамидой. Вид серого чудовища всколыхнул во мне прежний страх и вместе с ним — прежние вопросы. Из кучи гипотез и предложений в моем мозгу мало-помалу начинала вырисовываться стройная картина; странно, но я чувствовал, что теперь как никогда близок к разгадке тайны острова.

— Держись подальше от Гленка, — посоветовал я Лакрузу. — Он не успокоится, пока не заполучит обратно свой револьвер. Но помни: главная опасность — пирамида.

Гленк дошагал до места, где из холма торчал сверкающий на солнце край металлического панциря. Взрыхленная почва отмечала участок вчерашних раскопок. С радостным возгласом наклонившись, Гленк уперся покрепче ногами и принялся тянуть на себя край металлической пластины, очевидно, надеясь выволочь на свет Божий весь панцирь. Однако для такого подвига не хватило всей его недюжинной физической силы. По-видимому, он твердо считал, что вещество панциря является сплавом, содержащим серебро или платину. Некоторое время он яростно дергал одну из пластин в надежде оторвать ее, однако она и не думала поддаваться. Наконец, оставив бесплодные попытки отломить часть панциря, он выпрямился и зло посмотрел на неподатливый металл. Пот градом катился по его обросшему десятидневной щетиной лицу.

— Теперь вы убедились в бессмысленности вашей затеи? — проговорил я, подойдя к нему. — Будьте благоразумны, оставьте панцирь в покое и возвращайтесь к шлюпке.

— Не раньше, чем я раздобуду пару обломков этой штуковины, — Гленк с раздражением отер пот рукой.

— Ну если так, то я хотел бы кое-что вам показать. Может быть, тогда вы станете немного сговорчивее, — я указал на расплющенный холм. — Идемте, вы сами увидите, что стало с несчастным Андерсоном. Бедняга тоже охотился за сокровищами. Если вас не стошнит от вида той каши, что от него осталась, можете бродить тут сколько душе угодно. Уверяю вас, это займет совсем немного времени.

С недовольным ворчанием Гленк последовал за мной. Я подвел его к красному, уже слегка побуревшему пятну крови, перемешанной с илом. Зрелище действительно было не из приятных; на второго помощника оно подействовало подобно удару электрическим током. Его грубое волевое, лицо утратило привычное самонадеянное выражение; по тому, как он судорожно вздрогнул и впился глазами в пирамиду, я понял, что Гленк испугался — быть может, впервые в своей жизни. Однако это длилось лишь несколько мгновений. Самолюбивый характер шотландца не мог позволить ему спасовать перед безмозглой серой глыбой.

Повернувшись спиной к пирамиде, он вразвалку двинулся обратно к торчавшему из холма панцирю.

— Катись к дьяволу, — почти беззлобно бросил он через плечо. — Плевать я хотел на тебя и твои детские сказки. Холм рухнул во время землетрясения, а Андерсону просто не повезло, что он оказался рядом. Проваливай, пока я не угостил тебя кулаками.

— Что за упрямый осел! — я не мог сдержаться. — Твоя жадность только погубит нас! За эти жалкие обломки ты не выручишь и ломаного гроша, — разве что всучишь их какому-нибудь археологическому музею.

— Говорят, музеи платят немалые деньги, — невозмутимо возразил Гленк.

— Оставаться дальше на острове равносильно самоубийству! — горячился я. — И мы не можем сидеть здесь до Судного дня в ожидании, когда ваша честь соизволит сойти на берег. Последний раз спрашиваю: ты идешь с нами или нет?

Гленк даже не удостоил меня ответом; повернулся спиной и принялся топтаться вокруг панциря, прикидывая, как бы половчее ухватиться за его край. Я понял, что вразумить его не удастся. Сейчас для него ничего не существовало, кроме куска сверкающего металла и звона монет, которые он надеялся за него выручить.

Вне себя от ярости, я еще кричал, что с меня довольно, что шотландец давно сидит у меня в печенках и я немедленно возвращаюсь к шлюпке…

Выстрел щелкнул, как удар хлыста. Подскочив на месте, я оглянулся. Гленк с неожиданным для его массивного сложения проворством резко повернулся всем телом, готовый грудью встретить любую опасность.

За препирательствами с Гленком я начисто позабыл о Лакрузе. Теперь мне уже никогда не узнать, зачем Питу понадобилось всаживать пулю в бок пирамиды. То ли ему померещилось какое-то движение, то ли у бедного кока попросту сдали нервы и на спусковой крючок он нажал случайно, однако он попал в самую середину лоснящейся серой стены.

Все, что произошло вслед за этим, я помню не вполне отчетливо. В голове остались лишь отдельные эпизоды, как будто никак не связанные между собой. Мои представления о времени совершенно исказились; события развивались с молниеносной быстротой, и, наверное, все длилось не дольше двух-трех секунд, хотя мне показалось, что прошла вечность.

Словно зачарованные, мы стояли и следили за тем, как серая поверхность монолита заволновалась, пошла крупной рябью, точно океан в непогоду, и вдруг сползла — нет, не то слово! — с ужасающим грохотом обрушилась вниз, подняв в воздух облако пыли. Я отчетливо помню туповатое удивление на лице Гленка и ужас в глазах Лакруза.

Поразительная скорость, с какой огромная серая масса оказалась на земле, и по сей день не дает мне покоя. Временами мне кажется, что разгадка кроется в способности серой корки воспринимать интенсивность внешнего воздействия. Быть может, это очень запутанно, но постараюсь объяснить, что я хотел сказать. Когда Гленк ударил по стене ногой, она лишь лениво подалась внутрь, образовав небольшое углубление, и много позже выпятилась выступом в форме носка ботинка; пуля же Лакруза родила настоящую бурю.

Через мгновение пыль рассеялась, и перед нашими глазами предстало фантастическое зрелище. Там, где секунду назад возвышалась пирамида, теперь стоял огромный черный остов — замысловатое сооружение из блестящих металлических стержней, стянутых множеством тончайших упругих нитей.

Его строение кажется невообразимо сложным. Снаружи находился правильный параллелепипед из двенадцати толстых стержней: четыре вертикальных столба, напоминающие поставленные стоймя гигантские сорокафутовые карандаши, поддерживали четыре перекладины размером сорок на шестьдесят футов. В основании покоились еще четыре таких же стержня.

Внутри параллелепипеда в беспорядке вытянулся настоящий лабиринт из множества Тонких стержней и паутины связующих нитей. Из их переплетения смутно проступали вложенные одна в другую геометрические фигуры. Вначале я различил куб, затем сферу; чуть глубже располагались тетраэдр и вписанный в него конус, после чего нити сплетались уже в совершенно невообразимые фигуры, которым трудно подобрать определение. В центре сооружения заключался массивный черный клубок, не позволявший увидеть, что скрывалось внутри фигур.

Устрашающие размеры, блеск металлических стержней производили отталкивающее впечатление и одновременно притягивали взгляд странной, неземной красотой. Вдоль вертикальных опор непрестанно змеилось холодное голубоватое сияние: огоньки возникали вначале в углах большого параллелепипеда, обегали все элементы конструкции, постепенно меняя цвет на красный, и исчезали в мрачных глубинах, чтобы затем вынырнуть оттуда, добраться до внешних углов и, вспыхнув с новой силой, повторить весь путь к сердцу пирамиды. Это походило на циркуляцию жизненных соков в организме или энергии в нервных волокнах — неустанное, однообразное и безостановочное движение. Батарей или электромашин не было видно; казалось, движение порождали сами стержни.

Гирлянды огоньков пробегали по своему неизменному маршруту, исчезали в дебрях металла, возвращались и вновь обегали полный круг. Вечное движение… Как давно оно началось? Сотни, тысячи лет назад? С того самого дня, когда с неба спустились титаны в сверкающих латах и воздвигли Пирамиду? Их корабль потерпел крушение, титаны погибли, но один из них успел выполнить возложенную на них миссию. И Пирамида существует, ее слагаемые живут, движутся и не перестанут двигаться до скончания веков.

Чем же было оно, это жуткое видение, словно сошедшее с картин Босха? Диковинным животным с серой плотью и черным, металлическим скелетом? Симбиозом двух организмов, один из которых — защитник, страж, наседка, другой — зародыш, спора, плазменное яйцо? Серое одеяло заботливо укрывает и оберегает эмбрион, пока тот пребывает в спячке и терпеливо ждет своего часа.

Протекут тысячелетия, сгинет род человеческий, космический холод окутает планету, и тогда придет время Гигантской Плазмы. Серая скорлупа спадет, распустится чудовищный черный цветок, дав начало новой, пришедшей со звезд жизни.

Но что может возродиться из вечной плазмы? Исполины, подобные тем, что носили сверкающие панцири? Или умирающую планету заполонят иные, невиданные дотоле формы жизни?

Сумбур мыслей и чувств вихрем пронесся в моем мозгу, когда серая стена рухнула на землю, обнажив переливающуюся огнями Пирамиду. В следующий миг остров заколыхался, задрожал, и я с ужасом осознал, что причиной толчков, равно как и ночного землетрясения, были сгустки серой массы — тысячетонный поток космической плазмы, сметающей все на своем пути.