Гири

Часть пятая Чанбара Традиционное произведение японской драматургии, включающее бой на мечах, который символизирует борьбу выбора между гири и ниньзо, долгом и чувством, наклонностями.

Спарроухоук внимал голосу, доносившемуся через колонку до его кабинета, настолько сконцентрированно, что, казалось, от каждого слова зависит: жить или не жить англичанину.

Ему необходимо было наконец выспаться. Усталость завязала в узел мышцы его задницы, и он еле-еле сидел на своем мягком кресле. Усталость заставила его вспомнить о мигрени. За те двое суток, что миновали после гибели Дориана, Спарроухоуку удалось соснуть всего шесть часов. Спать ему не давало, главным образом, осознание того, что абсолютной ложью является утверждение о том, что Дориан Реймонд покончил с собой.

Спарроухоук изменился под влиянием последних событий. Он уже не был так уверен в себе, как, например, месяц назад. Мишель Асама вырыла глубокую яму. Спарроухоук отлично понимал, что если ему не удастся спихнуть ее туда, он сам там окажется. Она действовала очень тонко и скрытно. Необходимо было во что бы то ни стало раскрыть все ее загадки и защититься от них. Спарроухоук не терял времени даром.

Сейчас он сидел за своим столом в офисе «Менеджмент Системс Консалтантс». Руки сложил в замок и упер их в подбородок. Длинный прямой нос указывал направление неподвижного взгляда немигавших глаз. Англичанин неотрывно смотрел на телефонный аппарат, — офисной конструкции, без трубки, — установленный прямо перед ним.

За спиной Спарроухоука, на карнизе окна, суетились, ворковали и шуршали крыльями белые голуби. Слева от него сидел Робби. Ноги у него были вытянуты, тело расслаблено. За исключением рук. Он перебрасывал из ладони в ладонь резиновый эспандер. Сожмет несколько раз один кулак, передаст в другой. Его взгляд был замкнут на пульсирующих кулаках, но все внимание было обращено, — как и у Спарроухоука, — на голос с заметным германо-швейцарским акцентом. Этот голос принадлежал человеку, звонившему из Парижа.

— Мы проследили за ней из отеля в Амстердаме до аэропорта «Скипол». Там она села на частный самолет до Парижа. Самолет принадлежал господину... Тетсуо Ишинр. Так, кажется, это надо произносить? Это ведущий алмазный дилер в Нидерландах. Я имею в виду господина Ишино. Мощное состояние и хорошие связи. Он является членом Амстердамской Торговой Палаты. Его дочь вышла замуж за Антона Кестраата. Голландец. Оперирует недвижимостью...

— Слушай, может, ты пропустишь это? — рявкнул Спарроухоук. — Мне абсолютно плевать на дочь господина Ишино и на того педераста, за которого она вышла замуж, неужели это непонятно?! Рассказывай только о Мишель Асаме.

— Понял. Хороо. Ну, у нас, конечно, не было возможности сесть вместе с нею...

Спарроухоук поднял глаза к потолку и что-то беззвучно прошептал, сжав кулаки.

— ...Поэтому мы связались с нашими в Париже, чтобы они ее ждали в аэропорту имени Шарля де Голля. Она приземлилась по расписанию, быстро прошла таможню и на частной машине отправилась в город.

Спарроухоук стал массажировать усталые глаза.

— Хорошо, Дитер... Очень хорошо.

— Да... Она остановилась в отеле «Ришелье», что в самом начале Елисейских полей. Номер на последнем этаже.

— Ты молчишь об обыске. Значит, вам не удалось проникнуть к ней в апартаменты?

— Да, вы абсолютно правы. Нам не удалось. Она не выходила из номера до вчерашнего дня, а потом довольно быстро вернулась. У нас просто не было времени.

— Не выходила из номера до вчерашнего дня? Что это значит?

— То и значит, что не выходила. Заболела. Мы это проверили.

Спарроухоук убрал ладонь с лица.

— Заболела?

— Да. Все время сидела у себя в номере. Даже в коридор ни разу не выходила. Две ночи и один целый день просидела взаперти. Она никуда не отлучалась и мы не могли ошмонать ее покои. К ней вызывали гостиничного врача. Наш информатор узнал от него, что у нее простуда. Вчера она в первый раз вышла на воздух. Пошла за покупками на улицу Фобурга Сент-Оноре. Сначала посетила лавку Ива Сент-Лорена, а потом прошлась и по другим.

— Наблюдение за ней осуществлялось с самой первой минуты ее пребывания в Париже?

— Так точно. Наши люди круглосуточно дежурили в вестибюле отеля и на черном ходе. Нам известно все, чем она занимается в отеле.

— В самом деле? И чем же мисс Асама занимается?

— Делами. Правда, никуда не звонит. Пишет письма.

Спарроухоук наклонился к самому микрофону.

— А... кому адресованы эти послания?

— Не могу сказать. Они надиктовываются и печатаются в ее номере. Она не доверяет почтальонам и отправляет их сама. Вчера, когда выходила за покупками, о чем я уже рассказывал, как раз отправила несколько конвертов. Мы заметили у нее в руках секретарский блокнот...

Спарроухоук с силой обрушил раскрытую ладонь на поверхность стола.

— Черт возьми! Или она очень аккуратная деловая женщина и очень осторожная или... Или она засекла за собой слежку. Одно из двух. А ты абсолютно уверен, что она не покидала за эти два дня Париж?

— Абсолютно уверен, сэр. Не покидала. Она и до сих пор в Париже. Теперь уже выходит в люди. Ведет дела, встречается с алмазными дилерами, резчиками камней и людьми, у которых она собирается кое-что выкупить в частном порядке. Нам известно, что сегодня ее больше всего занимает ожерелье под названием «Лагримас Неграс», что в переводе означает «Черные слезы». Сделано из черных бриллиантов в Бразилии и в настоящее время принадлежит одной итальянской графине, которая утверждает, что это был последний подарок Гитлера Еве Браун.

Робби перебросил эспандер в другую руку.

— Что-то наша леди уж больно быстро оправилась от болезни.

Спарроухоук взглянул на него усталым взглядом своих красных от бессонницы глаз. Он прошептал:

— Да, мне это тоже показалось странным. Я не собираюсь верить этой сказке про простуду. Так же, как я не собираюсь верить сказке о том, что Дориан Реймонд, — которого никогда нельзя было заподозрить в суицидных наклонностях, — вдруг вбил себе в башку мысль о том, что неплохо было бы выброситься из окна своей квартиры на десятом этаже. Боже, голова кружится от всего этого бреда, который обрушился на нас за последние дни. Ни черта не понять!

Он сказал в микрофон:

— Ты уверен, что выйдя в первый раз из отеля, она направилась сразу же прямиком в лавку Сент-Лорена?

— Ага. Нас было двое в машине, которая следовала за ней по пятам. Мы оба ее видели. Та же белая меховая шубка, та же гротескная шляпка, поля которой закрывали почти все ее лицо, темные очки и шарф через нижнюю половину лица. Закуталась мощно, но я подумал, что она просто боится подхватить осложнение после болезни.

Робби подбросил эспандер в воздух и ловко поймал его. Подбросил снова. Он явно забавлялся этим.

— В такой маскировке кого угодно можно принять за мисс Асаму, хоть крокодила.

Спарроухоук раздраженно что-то буркнул. Он был не в настроении для шуток. Нельзя позволить себе быть легкомысленным, когда такая опасность угрожает жизни. Спарроухоук устремил на Робби уничтожающий взгляд и уже вновь хотел было вернуться к микрофону, как вдруг вздрогнул всем телом и вновь резко повернулся к Робби.

— Что ты сказал?

— Я-то? — послышался из колонки голос с немецким акцентом, удаленный от этого кабинета на три тысячи пятьдесят миль. — Я сейчас молчал...

— Нет, ты, Робби! Робби, что ты только что сказал?

— Прошу прощения, майор. Я просто неудачно пошутил. Больше не буду, честное слово.

— Не извиняйся, черт тебя возьми! Повтори свои слова!

Робби пожал плечами.

— Ну, я сказал... «В такой маскировке кого угодно можно принять за мисс Асаму, хоть крокодила». Просто, когда Дитер описал ее внешний вид, мне вдруг вспомнился Одинокий Странник...

Спарроухоук откинулся вдруг на спинку своего стула, хлопнул себя изо всех сил по ляжкам и расхохотался. Горько.

— Ох и умница же эта сучка! Ну и умница! Ну, что ты будешь с ней делать? Хитра! Коварна! Достойная дочь своего скрытного народа! Ты смотри, что сотворила, сучка! Ах, сучка! М-да... Она шутит с нами опасные шутки... Странно, но я почему-то восхищаюсь ею!

Он взглянул на Робби.

— Все-таки, дорогой мой мальчик, это она укокошила нашего Дориана! Она! Она сумела раздвоиться и одновременно пребывать в двух разных точках земного шара. Это трудно устроить, поверь мне, но она устроила.

Вдруг Спарроухоук вспомнил о том, что Дитеру не следует знать, зачем он «пасет» мисс Асаму.

Он наклонился к микрофону и проговорил:

— Дитер. Прошу прощения. Ты начал было рассказывать мне о семье господина Ишино, а я тебя грубо прервал. Прости. Давай-ка снова. На этот раз я буду весь внимание.

— Ну... У него трое детей. Два сына и дочь.

Спарроухоук глянул на Робби и прищелкнул пальцами.

— Расскажи мне о дочери.

— У нас нет ее фотографий, но можем достать, если нужно. Я слышал, что она большая красавица. Двадцать девять лет. Двое детей уже. Мальчик и девочка.

Спарроухоук вертел свою золотую ручку между большим и указательным пальцем, наподобие маятника. Тут он остановился.

— Двадцать девять, говоришь? Молодая. Почти одного возраста с мисс Асамой.

Робби вдруг ударил себя раскрытой ладонью по лбу и пробормотал:

— Да неужто!..

— Тихо! — шикнул на него англичанин.

Робби был ошеломлен своими догадками. Про эспандер он совсем позабыл.

Спарроухоук внимательно слушал Дитера, но не отрывал взгляда от Робби.

— Дитер, скажи мне одну вещь... Ты не заходил вслед за ней в лавку Сент-Лорена, а?

— Нет, сэр. Это невозможно. Там одни женщины. Мужчина привлек бы к себе ненужное внимание. Мы ждали снаружи. Видели, как она вошла. Видели, как, вышла.

Спарроухоук швырнул свою ручку на стол. Драматическое выражение вспыхнувшего у него в мозгу вывода.

— Вы видели, как некто вошел. Вы видели, как некто вышел.

— Не понимаю...

Спарроухоук стал разминать заднюю сторону шеи.

— Любопытно... Очень любопытно! Все, Дитер. Спасибо за работу. Будь добр, составь расчет и отошли счет мне домой. На мое имя. Я не хочу, чтобы это проходило через бухгалтерию, понял?

— Ясно.

— Ну, вот и отлично. Адье. Привет семье.

— Оревуар, месье.

Спарроухоук нажал на кнопку возле микрофона и тем самым отключил линию.

— Робби, напомни мне потом, если я забуду, что этот звонок надо стереть с общего файла. Я записывал его на свою ленту и всегда смогу к нему вернуться.

Он сложил руки в замок и положил их на стол.

— Замену она произвела еще в Амстердаме. Дочь господина Ишино надела шубку Мишель Асамы, ее темные очки, шарф и села на самолет своего папаши. Она отправилась в Париж и увлекла за собой Дитера и его людей. Они погнались за тенью. Их вряд ли можно в чем-либо упрекнуть: сработано было все чисто. Тем временем сама Мишель Асама незамеченной вернулась в Нью-Йорк, разделалась с Дорианом и после этого со спокойной совестью отправилась в Париж. Там обе красавицы просто произвели еще одну замену одежды. Миссис Кестраат уехала по своим делам, а Мишель Асама вернулась в милый ей мир бриллиантов.

Робби проговорил:

— Ребята Дитера обломались. Она заметила за собой слежку.

— Сказать, что она просто заметила за собой слежку — это ничего не сказать. Ладно. Цель ее, кажется, до конца прояснилась: она охотилась за нами четырьмя. Я, ты, Дориан и Поль Молиз. Дориан и Поль Молиз мертвы. Остались мы с тобой. Она устроила за нами форменный гон, приятель. По всем правилам. Со всем снаряжением. Тут тебе и запасные лошади, и собаки, и охотничий горн.

— Деккер? Вы думаете, он с ней действует заодно?

Спарроухоук, не раздумывая, ответил:

— Нет.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Оттуда, дружок. Оттуда. Все очень просто. Когда Поль отправился на встречу со своим создателем, Деккер занимался со своими молокососами в клубе по изучению карате в Вест-Сайде. Это могут подтвердить многочисленные свидетели. Когда Дориан вывалился из окна, сержант Деккер сидел у себя в участке и разгребал бумажную работу. И наконец, самое главное. Если бы Деккер хотел всех нас уничтожить, он приступил бы к выполнению этой задачи уже давно. Этого нельзя сказать о Мишель Асаме. У нее были веские причины начать все только в последнее время. Но она встречается с Деккером, это верно. Они возобновили свои старые отношения, которым начало было положено в Сайгоне, как пить дать!

— Значит, вы уверены, что она является родственницей Джорджа Чихары?

— Все ее действия указывают на это. Если она так люто ненавидит нас за то, что мы сделали с господином Чихарой, значит, они находились в очень близком родстве. Все это не шутки, Робби. Я прихожу сейчас только к одному выводу: если мы не уберем ее с дороги, в свое время она уберет нас.

Спарроухоук и Робби обменялись пронзительными взглядами.

— Я говорю об этом с большой неохотой, мой мальчик. Ты помнишь, что я обещал не требовать от тебя выполнения грязной работы без крайней необходимости. Я очень не хотел, чтобы ты пачкал в этом дерьме руки. Хватит с тебя Вьетнама. Но... К сожалению, сейчас именно случай крайней необходимости. Могу поклясться, что именно мисс Асама, — или как ее там по-настоящему, — сидела в той машине в тот памятный вечер шесть лет назад, которая подъезжала к вилле господина Чихары, когда там были мы. Ее-то старик и предупредил, а нам навесил на уши лапшу. Впрочем, я уже тогда ему не поверил... Ей потребовалось шесть лет, чтобы добраться до нас, но я уверен, что месть свою разрабатывала юная леди, начиная с того самого вечера.

— Мы не станем передавать ее Гран Сассо?

— Дорогой мой мальчик, рассудок Поля Молиза-старшего в связи с трагической кончиной его единственного сына несколько помутился. Старика уже никак нельзя назвать здравомыслящим человеком. Вся его жизнь сейчас — это чередование двух видов настроения: глубокой скорби и жажды крови. Ты вспомни, как быстро расправились с Пангалосом и Кворрелсом. Таков, мой мальчик, эмоциональный климат, который окружает сегодня макаронников. К ним стало опасно приближаться. Они реагируют неадекватно.

Англичанин сделал паузу, чтобы закурить турецкую сигарету.

— Если мы передадим Мишель Асаму в руки итальяшек и ей удастся переговорить с ними... Вред от этого разговора будет только двум людям, поверь мне. Тебе и мне. Ведь в итоге мы окажемся ответственными за то, что стряслось с Полем-младшим.

Поль-старший, — в том состоянии, в котором он сейчас пребывает, — будет способен вывести только такое заключение, не сомневайся. То же и с Гран Сассо. И с Альфонсом Родственничком. А когда макаронники еще узнают о том, что у мисс Асамы в тылах влиятельные японские джентльмены... Я не удивлюсь, если итальяшки наложат в штаны и посчитают за должное не связываться с японцами. И вот тогда все шишки полетят на наши головы. Другими словами, если мы передадим мисс Асаму в руки Гран Сассо, все это может закончиться тем, что нас постигнет та же участь, что грека и еврея.

Он сделал глубокую затяжку, выдохнул дым и добавил:

— Нет, друг мой, во всех отношениях будет лучше, если о мисс Асаме позаботимся мы сами. Вот видишь, уже стихами заговорил.

Робби вспомнил о своем черном резиновом эспандере и сжал его в правом кулаке.

— Когда мне отправляться в Париж?

— Немедленно.

Спарроухоук поднялся из-за стола.

— Тебе потребуется некоторое прикрытие. Я приготовлю кое-какие документы, которые ты повезешь в агентство Дитера в Париж. Официально ты поедешь в курьерскую командировку по делам «Менеджмент Системс Консалтантс», что ты неоднократно делал и раньше. Будь внимателен. Как только покончишь с дражайшей Мишель Асамой, не забудь занести эти бумажки Дитеру. Это твое алиби. Пусть все выглядит так, как будто эти документы для его агентства — твоя единственная цель для поездки в Париж. Кстати, не хотел бы ты остаться там на пару — тройку деньков? Устроить себе небольшой отпуск?

Робби отрицательно покачал головой.

— Спасибо, майор, но нет. Мне нужно быстро возвращаться обратно. Скоро мне предстоит провести два боя, а после этого я полностью сконцентрируюсь на подготовке к турниру на приз суибина, который пройдет в Париже в январе. Вот тогда-то я и устрою себе отпуск. После победы.

— Как тебе угодно, парень. Кстати, как насчет Деккера? Может он тоже интересуется этими соревнованиями? Я слышал, что суибин — это очень престижный турнир мирового уровня. Неужели он и здесь останется в стороне и не примет твоего молчаливого вызова?

Робби фыркнул.

— Во-первых, никакого вызова я ему не посылаю. Зачем? Я уже два раза показал ему, на что способен. Что же касается самого турнира, то он, естественно, не поедет. В штаны наложит.

— Жаль. Я бы очень хотел посмотреть на то, как этот самоуверенный полицейский получает от тебя плюху за плюхой. Ну, ладно, с тобой мы обо всем договорились. И будь осторожен, Робби! Помни о том, что она уже убила троих не самых слабых людей из нашего окружения. Голыми руками. Свою легкомысленность и самоуверенность лучше оставить в Нью-Йорке.

«Господи! До чего дошли! Бабы боимся! — подумал про себя Спарроухоук. — Впрочем... Мишель Асама необыкновенная женщина».

Робби опять стал перебрасывать эспандер из руки в руку.

— Меня никак нельзя назвать легкомысленным и самоуверенным, майор. Да, я уверен в себе, но это не слепит мне глаза. Я знаю себе цену и меня трудно чем-либо удивить. Словом, считайте, что мисс Асамы уже нет.

В Париже пробило семь часов вечера.

Усталая и задумчивая Мичи вышла на балкон в своем гостиничном номере и потянулась. Ее взгляд скользнул по двору, по крышам невысоких домов и устремился к Эйфелевой башне.

Сегодня, возвращаясь в отель, Мичи завернула в сторону за несколько кварталов до него, чтобы стать свидетельницей удивительного и в чем-то мистического действа. Она быстро прошла к Триумфальной арке, под которой располагалась могила Неизвестного солдата. Каждый вечер, в шесть часов, здесь заправляли знаменитый Вечный огонь. Это была торжественная церемония. Такое чествование мертвых напоминало ей о ее семье. Сейчас она думала об этом почти спокойно, ибо ее долг был наполовину выполнен. Бывали же времена, на протяжении этих шести лет, когда вспоминать означало вдвойне страдать...

Стоя на балконе, Мичи чувствовала, как снежинки приземляются прямо на ее лицо, освежая его. Слезы сожаления блеснули у нее в глазах. Больше всего сейчас Мичи сожалела о том времени, которое они с Мэнни провели в разлуке. Для них это было навсегда потерянное, время.

Замерзнув, она ступила обратно в тепло своего номера, прикрыла за собой двери балкона, — изящные, стеклянные дверцы, прозванные во всем мире «французскими», — и задернула шторы. Она встряхнула волосами, которые были припорошены снегом. Снежинки попадали ей на шею и тогда Мичи вздрагивала. Она взяла со столика меню гостиничного ресторана, пробежала его глазами, затем сняла трубку телефона, набрала внутренний номер и заказала себе филе миньон, графин красного вина, печеные яблоки, спаржу и небольшой салат. А на десерт ореховый паштет.

Затем она прошла в спальню, разделась донага и приняла душ. Освежившись, она надела серое шелковое кимоно и туфли на деревянной подошве, подвязала волосы сзади и прошла в гостиную. Она села за стол и стала обдумывать дела на завтра. Нужно будет встретиться кое с кем из резчиков алмазов, с дилером из Антверпена. Потом запланированное посещение шикарного ювелирного магазина на Пляс Вендом. Ланч на Иль Сент-Луи с графиней Готье, владелицей «Лагримас Неграс», ожерелье, которое Мичи решила купить. Если сделка удастся, она распилит его на более мелкие камни. Расчеты показывали, что так будет выгоднее.

Да, завтрашний день получался очень насыщенным. Неплохо было бы лечь сегодня пораньше...

В дверь номера постучали. Сначала она подумала, что это несут ей еду, но почти сразу же поняла, что это не так. Она сделала свой заказ всего пару минут назад. Во Франции так быстро дела не делаются. Обслуживание в местных гостиницах — весьма дорогое удовольствие. Но клиенты платят отнюдь не за скорость исполнения заказов. Во всяком случае на нее они могут не рассчитывать.

Она встала из-за стола.

— Кто там?

— Мэнни.

Мичи схватилась за сердце от неожиданности. Она даже пошатнулась и вынуждена была схватиться за спинку ближайшего стула. Более радостного сюрприза невозможно было себе и представить. Все ее лицо осветилось радостным волнением и счастьем. Она бросилась к двери, распахнула ее и тут же кинулась к нему в объятия. Она прижалась к нему всем телом, уткнулась лицом к нему в плечо, ощутила снег на воротнике его пальто, приятную шероховатость небритой щеки. Мэнни приехал к ней! Он теперь будет с ней!

Она еще крепче прижалась к нему, обняла его. Ей начало казаться, что она вот-вот растворится в нем и перестанет существовать как самостоятельная сущность. Но это не волновало ее.

Она не сразу поняла, что он какой-то странный, что он... отталкивает ее от себя. Это было настолько невероятно, шок был настолько сильным, что она действительно не сразу это осознала, а когда осознала, еще долго не хотела этому верить.

Потом она подняла глаза и посмотрела ему в лицо. Оно было мрачным и хмурым. Мэнни избегал смотреть прямо на нее. Он выглядел усталым, измученным, каким-то диковатым и эмоционально истощенным. Что-то терзало его в душе, это было сразу видно. А вот что именно...

— Дай войти, — глухо сказал он. Тон у него был... Так говорят полицейские, когда приходят с обыском... Но он-то Мэнни, и приехал к ней...

Она ничего не понимала, и оттого ее тревога только усиливалась. Мичи отошла в сторону, освобождая ему дорогу. Мэнни быстро прошел в комнату и оттуда сказал, не оборачиваясь:

— Закрой дверь.

Она обеспокоенно спросила:

— Что случилось? Прошу тебя, расскажи мне!

Он обернулся к ней и долго смотрел ей в глаза. Потом запустил руку в карман пальто и почти сразу же вытащил ее обратно. Взгляд Мичи переместился с его лица на его руку, в которой был... в которой был лиловый бумажный северный олень ее работы!

— Я нашел эту поделку в квартире Дориана Реймонда, — сказал бесстрастно Мэнни. — Кстати, Дориан Реймонд погиб.

Деккер осторожно поставил оленя на кофейный столик и только теперь снял шляпу. Он стал внимательно изучать влажные пятна на полях шляпы. Это были растаявшие снежинки. Смотреть в глаза Мичи ему явно было неудобно.

— Это случилось позавчера вечером. Он вылетел из своего окна и через десять этажей приземлился на козырек подъезда.

Наконец он поднял на нее свои глаза и она увидела в них печаль. Она увидела также усталость и... страх. Он боялся этого разговора, потому что в процессе его он должен был узнать о том, что ему изменили.

Но она понимала, что он все равно доведет этот разговор до конца. Ему нужна была правда. За ней он пришел сюда и без нее никуда не уйдет.

Он проговорил:

— Ты спала с ним?

Мичи вся сжалась и опустила взгляд в пол. Когда Деккер заговорил снова, в его голосе слышалась жестокая человеческая боль и неизбывная тоска:

— Я присяду на диван? Колено опять ноет. Все из-за здешней погоды...

Мичи затравленно взглянула на него.

— Ты приехал, чтобы арестовать меня?

Он взглянул на бумажного оленя.

— Не знаю... Проклятье, я не знаю! Я приехал сюда за ответами. Кое о чем я уже и сам догадался, но... я хочу, чтобы все это оказалось неправдой, понимаешь?! — Он закрыл рукой лицо. — Боже! Зачем ты вернулась в мою жизнь, если не любишь?!

В глазах Мичи блеснули слезы. Образ Мэнни затуманился.

— Я люблю тебя! Я всегда тебя любила! Со времени нашей первой встречи! Я всегда тебя любила! Если ты сейчас уйдешь из этого номера и больше никогда ко мне не подойдешь, я все равно буду тебя любить! Тебя одного!

— Может быть, я чего-то не понимаю... Может быть, я недостаточно умный... Но скажи: если ты любишь меня, зачем ты ложилась под него?

Его слова должны были сильно ранить ее и они ее ранили.

— Пожалуйста, Мэнни, пойми! Он для меня ничего не значил! Ничего не значил! Он...

— Не значил?

— ...Не надо, Мэнни, прошу тебя...

— Что не надо? Что? Не надо истекать кровью, когда тебя пырнули в спину?

— Я просто использовала Дориана в своих целях. Все. Больше мне ничего от него не надо было.

Он отмахнулся.

— Да? А может быть, ты нас обоих использовала в своих целях?

Мичи сказала:

— Ты же пришел сюда не только за тем, чтобы расспрашивать меня о моих прошлых отношениях с Дорианом?

— Ага! — проговорил зловеще Деккер. — Ты права! Спарроухоуку было ясно приказано бросить все дела и заниматься сейчас только одним делом: поисками убийцы Поля Молиза-младшего. Когда ты уехала, ребята из «Менеджмент Системс» обшарили твою квартиру в Нью-Йорке. Я пришел к логическому выводу. Между всем этим есть связь. Потом я прочитал результаты вскрытия тела Молиза. Он был убит острыми предметами. Тонкое. Металлическое, наподобие хирургического скальпеля.

Он снова взглянул на нее.

— В отделе по расследованию убийств ни черта не могут понять насчет этого орудия убийства. Еще слава богу, что меня никто не спрашивает. А то мне пришлось бы сказать о том, что это вероятнее всего была особая спица, которая использовалась всегда в технике ниндзя! Эта техника практикуется во всех крупнейших спецслужбах мира. Специалисты по этой технике есть в ЦРУ, в КГБ, в МИ 6, в СС ВВС, в спецназе МВС. Используют ее и Зеленые Береты. И, разумеется, японские спецслужбы!

Он ждал от нее, что она начнет говорить. Но она молчала. Тогда он продолжил:

— Вьетконговцы перехватили твоего отца примерно в то же время, когда он порвал деловые отношения в Сайгоне с Молизами и Спарроухоуком. И, насколько мне помнится, Раттенкаттер из ЦРУ также сшивался возле этой банды. Итак, что мы можем заключить? Напрашивается логический вывод. Произошла какая-то ссора, в результате чего твой отец оказался в вьетконговском концлагере. Эту картину я составил на основе твоих рассказов. Ты немного мне рассказала, но кое о чем я догадался и сам. Ты не сказала мне одного, но я в этом и так уже почти уверен. Его американские и английские деловые партнеры в конце концов сами сдали его вьетконговцам.

Деккер поморщился и стал осторожно массажировать левой рукой поврежденное колено.

— Если кто и может тебя заподозрить в том, что ты являешься дочерью Джорджа Чихары, так это только Спарроухоук. Это очень умный и жестокий человек. Если он захочет узнать о тебе побольше, он перекопает все твое прошлое, настоящее и позаботится о будущем так, что врагу не пожелаешь. Он получит необходимую информацию, обработает ее, извлечет нужные ему выводы и после этого... Только вопрос времени...

Он продолжал массировать колено.

Мичи спросила:

— Вопрос времени?

— Вопрос очень небольшого времени, когда он захочет употребить против тебя все свои мощные ресурсы.

— Ты сердишься. Я не использовала тебя.

— Хорошо. Не будем отвлекаться. Мы собирались арестовать Дориана. В кабинете Ле Клера состоялся с ним обстоятельный разговор. Прошло всего несколько часов после этого, как нам сообщают о том, что он «случайно» вывалился из окна. Я нашел доказательства того, что ты была в его квартире. Вернее, в спальне. И мне известно, что тебе хотелось бы видеть его мертвым. На то имелись серьезные основания, не так ли? У тебя же самурайское происхождение.

— Я никогда не лгала тебе. Некоторые вещи я могла скрывать от тебя, но не лгала.

Он резко поднялся, засунув руки в карманы пальто.

— Очень интересно! А главное удобно. Я не лгу, но скрываю. По-твоему, между этими двумя понятиями есть большая разница? Объясни, может, я пойму.

— А ты сам, — вдруг бросилась она в наступление. — Ты сам все всегда говоришь о себе людям?

Она застала его этим вопросом врасплох. Он откинул голову назад и посмотрел на нее прищуренными, почти закрытыми глазами.

— Да, Мэнни, — проговорила она тихо. — Ты сам многое скрываешь.

— Ты говоришь, что никогда не лжешь мне? Отлично. Тогда я задаю вопрос и требую на него ответа: это ты убила Поля Молиза и Дориана Реймонда?

Она повернулась к нему спиной, обхватила себя руками за плечи и после продолжительной паузы кивнула головой и еле слышно сказала:

— Да.

Она повернулась к нему лицом и увидела, как тот отшатнулся в отчаянии от этого признания.

— Я должна была убить их. В этом состоял мой долг, — спокойно проговорила она. — Я самурай.

Он отмахнулся.

— Господи, да замолчи же!

Она гордо выпрямилась.

— И я собираюсь убить Спарроухоука и Эмброуза. Я убью их.

Он быстро пошел к двери, но в самый последний момент остановился, обернулся и уткнул в нее указательный палец.

— А какое место во всем этом дерьме ты отводишь мне? Значит, ты будешь убивать, кого тебе захочется, а я должен сидеть в машине с заведенным двигателем на шухере? Может, мне еще отмечать мелом дома тех несчастных мерзавцев, кому ты вынесла свой приговор? Я ведь полицейский, не забывай это! Ты втянула меня во все это...

— Я никуда тебя не втягивала. У тебя есть свой долг, у меня свой. Тебе это все видится в одном свете, мне в другом. Двух одинаковых людей в мире нет.

— Великолепно! Прелестно! Мне не терпится тут же сообщить эту теорему моему непосредственному начальнику в участке, а лучше сразу министру внутренних дел! Правда, я не ручаюсь за последствия. Если нью-йоркский департамент полиции по недостатку времени не станет устраивать нам проблем, то время всегда найдется у клана Молизов, Спарроухоука, Робби и, возможно, Ле Клера с его федеральной оперативной группой! Натворила ты дел!

— Они не убьют меня.

— В самом деле? Это любопытно! Ну, так я тебе вот что скажу: они решительно настроены хотя бы попытаться это сделать!

Она сделала шаг ему навстречу. На этот раз ее голос хоть и был таким же тихим, как и раньше, содержал в себе столько силы, что Деккер сразу прислушался.

— Я уже мертва. Путь самурая — смерть.

Деккер смотрел ей в глаза, на ее лицо и хотел видеть больше...

Мичи подошла к дивану, опустилась на него. Взгляд ее был устремлен куда-то в пустоту. Она заговорила равномерно и холодно, без всякого выражения, будто находилась в трансе.

— Для самурая очень важно, чтобы он умер достойно. Мы должны думать о смерти ежедневно. На протяжении всей жизни. Только так мы сможем подготовиться к ней, скопить достаточно физических и душевных сил для того, чтобы принять ее достойно. Я могу жить только тогда, когда смотрю в лицо смерти. Когда я способна и готова умереть.

Она подняла на него глаза.

— Я наблюдаю за тем, как вы, на Западе, занимаетесь боевыми искусствами. Для вас это всего-навсего увлекательная игра с идеей смерти. Для меня это нечто большее.

Деккер сказал:

— Тебе нельзя возвращаться в Америку. Даже если я не стану исполнять свой долг и не задержу тебя, твоей жизни все равно будет угрожать опасность. Я не дал людям Спарроухоука что-либо вынести из твоей квартиры. Но они придут туда снова. И придет тот день, когда Поль Молиз-старший узнает о том, что ты сделала с его сыном. Он отомстит тебе смертью за смерть, можешь в этом не сомневаться. Если будет надо, он сделает это смыслом всей своей жизни, но в конце концов все-таки убьет тебя. Только Богу известно, что может сотворить с тобой Ле Клер. Особенно, если у него что-нибудь появится на тебя. И не забывай про Спарроухоука. Он и Робби уже знают или вот-вот узнают о том, что ты ведешь на них охоту. Возвращайся в Японию, Мичи! Улетай сегодня же!

Она отрицательно покачала головой.

— Проклятье! — воскликнул в отчаянии Деккер. — В таком случае, все, что я могу для тебя сделать в такой ситуации — смотреть в другую сторону и не брать тебя.

Он еще не закончил фразы, как уже успел пожалеть о своих словак. На ее лице было написано, что она ждала от него большего...

— Я верна своей семье и памяти о ней, — проговорила она тихо, но твердо. — Человек должен сохранять чему-нибудь верность.

Ее слова разозлили его, ибо были камнем в его огород. Сейчас она не жалела его, так как понимала, что ревность к Дориану ослепила его и он теперь, не жалея, наносит ей одну рану за другой.

— Проклятье! — пробормотал Деккер. — Гири! Что за глупая традиция! Твой отец мертв! Ты уже ничем ему не поможешь!

— Это ты так считаешь. Моя вера говорит о том, что я еще могу ему помочь. Ему, моей матери и сестре. Я должна добиться для них справедливости. Тогда их души упокоятся. Когда я звонила тебе из Амстердама, я предупреждала, что нам надо поговорить, что я тебе должна все рассказать...

Она поведала ему о той страшной последней ночи в Сайгоне, когда Спарроухоук, Робби и Дориан, выполняя приказ Поля Молиза-младшего, явились на виллу Чихары и спровоцировали родных Мичи на совершение сеппуку. Был замешан в этом грязном деле также и агент ЦРУ по имени Раттенкаттер.

Деккер вспомнил его по сайгонскому посольству.

Под конец Мичи сказала:

— Раттенкаттер и Поль Молиз присвоили себе золото, бриллианты и наркотики моего отца, а его самого передали в руки вьетконговцев. Мой отец был самураем. Попасть в плен и подвергнуться унижениям со стороны врагов — это хуже смерти. Много хуже смерти. В течение трех лет я пыталась освободить его. Я не жалела денег, просила и умоляла влиятельных людей. Я спала с теми, кто, как мне казалось, мог способствовать освобождению отца. В этом состоял мой долг.

— Хорош долг!

Не обратив на эти слова Мэнни внимания, Мичи продолжала:

— Мой отец был нерядовым военнопленным. Вьетконговцы понимали его ценность. Они называли его «продажным орудием империализма». Они не убили его, а стали возить из города в город и показывать людям, как какого-нибудь экзотического зверя... Он был живым примером триумфа коммунизма над капитализмом. Они держали его в трудовых лагерях. Однажды мне удалось пробиться к нему на свидание. Когда охрана отвлеклась на пару секунд, я передала отцу нож, чтобы он смог совершить сеппуку.

— Ну?

— Нож нашли. Отец не успел умереть. Для того, чтобы преподать ему урок, вьетконговцы отрубили ему руку. После этого я еще встречалась с ним. Он просил передать ему какое-нибудь оружие, но я не могла. К тому же каждый раз меня тщательно обыскивали... Мужчины...

«Вспоминать означает страдать дважды».

Лицо ее исказилось судорогой внутренней боли. Она отвернулась в сторону и замолчала. После длительной паузы Мичи продолжала:

— Выполнение долга никогда не дается человеку легко. И все же он должен быть выполнен. В течение трех лет вьетконговцы держали отца живым. У меня была надежда когда-нибудь увидеть его на свободе.

А потом мне разрешили последнее его посещение. Это даже нельзя было назвать свиданием. Просто они привели меня посмотреть... — Она смахнула рукой слезы, блестевшие на ресницах. — Самурай боится только двух форм казни: обезглавливания и распятия. Они знали это! Эти звери, которые держали его у себя, знали про это! Они решили отрубить ему голову и дали мне увидеть это! Они знали, что, приняв такую смерть, он будет страдать и в загробном мире! И они обезглавили его на... моих глазах. Скажи мне, Мэнни, кто должен заплатить за то, что мой отец принял такую грязную и оскорбительную смерть?

Деккер проговорил:

— Не знаю.

— Я знаю. И друзья моего отца из «Джинраи Бугаи» также это знают. Они не фанатики, как вы, американцы, любите их представлять. Они были патриотами своей страны. Их любовь к Родине была столь сильной, что они готовы были ради нее пожертвовать своими жизнями! Когда вы, американцы, отдаете свои жизни во имя Америки, вас называют героями. А когда то же самое делают японцы во имя Японии, их называют сумасшедшими...

Деккер проговорил:

— Тебе все это видится в одном свете, нам в другом.

Она улыбнулась, но это была улыбка горечи.

— Спасибо, что напомнил. А теперь дай мне закончить рассказ о друзьях моего отца. Это люди, обладающие великим чувством верности и преданности, чести, люди с ясным пониманием идеи долга! Они верны друг другу. Они верны высочайшим идеалам справедливости и мужества. Эти категории не имеют никакой ценности в вашем обществе. Вы плюете на все ради пресловутой свободы, которая в результате оборачивается настоящей кабалой! Вы становитесь рабами всего того, что может уничтожить вас!

— Дальше.

— Друзья моего отца не заставляли меня ничего делать. Просто они напомнили мне о том, что я являюсь самураем. Впрочем, я никогда не забывала об этом. Они позаботились о том, чтобы деньги моего отца поступили ко мне. Из банков Токио, Гонконга. Макао, Швейцарии... Деньги и бриллианты. Я стала богатой и могла бы до конца жизни пребывать в благодушии и довольстве, если бы захотела. Но меня каждую ночь терзали бы кошмары, на смертном одре мне было бы очень тяжко и стыдно, а после смерти я бы встретилась лицом к лицу с отцом, матерью, сестрой и мне нечего было бы сказать им...

— Почему друзья твоего отца так заботились о нем и толкали тебя на выполнение долга? Он им что, крестным отцом был, что ли?

— Эти люди были очень напуганы перспективой смерти, когда их зачислили в подразделение «Джинраи Бугаи» в 1945 году. Они были молоды и начали склоняться к малодушию. Именно мой отец вдохнул в них мужество, поднял их моральный и боевой дух, заставил их работать, чтобы позабыть свои страхи.

Тем самым он спас их от бесчестья. Ежедневно по нескольку часов он занимался с ними боевыми искусствами по полной программе, которая включает не только физическую, но и теоретическую, философскую подготовку. Он писал для них боевые гимны и заставлял петь их. Он заставлял их регулярно писать бодрые письма домой. Когда кто-нибудь погибал, он лично следил за тем, чтобы родителям были отосланы личные вещи погибшего, а также письмо от командира, — иногда и от отца, — где высоко оценивалось мужество погибшего. Его должниками, по сути, являются не только те, кто выжил, но и те, кто погиб.

Мичи поднялась с дивана.

— Друзья отца уплатили этот долг, помогая мне во всем после смерти отца. В течение трех лет они обучали меня боевым искусствам. Я училась драться. Я училась смотреть в лицо смерти. Тренировки проводились в секретных доджо. Мне помогли осознать одну очень важную вещь: что именно моя рука должна установить справедливость для семьи, для отца. Они не стали делать все за меня, потому что это был мой святой долг, а не их.

Она прошла к окну и, глядя в него, продолжала.

— Порой я проводила самостоятельные тренировки по ночам. На кладбище. Между могил. Я считала, что души мертвых должны подняться и войти в мое тело, укрепив мои силы и мой дух. — Она коснулась рукой ляжки. — Ноги и руки я растянула, тренируясь в воде. Это очень эффективные упражнения.

Она стала расхаживать взад-вперед по комнате.

— Три года непрерывных тренировок тела и духа. Но я училась не только карате и мужеству. Мне нужно было выучиться какому-нибудь делу. Я должна была иметь прикрытие в виде бизнеса, который бы я понимала и в котором могла бы реально работать, а не только числиться в штатном расписании. Бизнес, который бы позволил мне путешествовать и оперировать крупными суммами денег, которые у меня были. Деньги — это моя защита. Они дают мне возможность ощущать себя независимой и свободной. В этом году, когда я была готова и когда было собрано достаточно информации о тех людях, которые передали моего отца в лапы коммунистов, я приехала в Америку. Искать справедливости. Не мести, Мэнни. Справедливости.

Он сказал:

— Ты пыталась втянуть меня во все это. Фугу, отравленная рыба. Ты попросила меня присматривать за квартирой. Ты хотела, чтобы я тоже сыграл какую-то роль во всем том, что ты задумала.

— Друзья моего отца не одобряли моих отношений с тобой. Они говорили, что это только помешает делу. Но я твердо сказала им, что должна увидеть тебя, встретиться с тобой. Мы все равно рано или поздно натолкнулись бы друг на друга, живя в одном городе.

— Гири против ниньзо. Долг против чувства.

— Да. Хоть я и японка, но порой мне эта дилемма казалась искусственной и излишне жестокой. Ты можешь меня понять?

— Не знаю... Хочу ли я понимать это? Если допустим, что я тебя понял? Что это будет означать? То, что я закрываю глаза на то, что ты уже убила трех человек и замышляешь убить еще трех? Или Раттенкаттера ты помиловала? Мой долг, долг полицейского, требует от меня предотвращать подобные вещи. Понимаешь, предотвращать! Кстати! Очень не советую тебе приближаться к Робби Эмброузу.

В настоящий момент мы у себя раскручиваем его помаленьку. Это маньяк-убийца. Тяжелый случай. Убил и изнасиловал порядка тридцати женщин. Только не надо мне говорить еще раз о том, что ты тренировалась три года на кладбищах. Когда дело дойдет до встречи с Робби, ты будешь драться не просто с умелым каратистом. Ты будешь драться со зверем. К тому же бешеным зверем.

— Страх не остановит меня.

Она увидела, как его ноздри затрепетали от гнева.

— Так, ну, ладно, — проговорил он, сдерживая себя. — Эта твоя фраза насчет того, что каждый человек должен сохранять верность чему-либо. Я так понял, что это был камень в мой огород? Ну, так знай же, что я верен карате, верен своему полицейскому долгу, верен...

Она ждала, когда он скажет: «Верен тебе, Мичи». Но он этого не сказал.

— Ты очень искусный каратист, Мэнни. Я это не раз уже говорила тебе. Но ты боишься одного человека...

— Я не хочу про это ничего слышать! Не приближайся к нему, я не смогу тебе помочь, вот и все!

— Робби Эмброуз ничем не лучше тебя. Он использует твой страх против тебя! Если ты...

Он ударил ее по щеке. Ее голова дернулась вправо по инерции, на коже выступило пятно от его ладони.

Он зловеще прошептал:

— Карате — это все, что у меня осталось в этом сраном мире! И не вздумай мне еще раз сказать, что я боюсь Робби Эмброуза! Я не хочу про это ничего слышать, тебе ясно?! Ясно?! Я задал вопрос — отвечай!

Мичи, закрыв рукой то место на лице, куда ее ударил Деккер, проговорила надтреснутым голосом:

— Прошу тебя... прости меня. Я не знала, что тебя так ранит история с Дорианом. Я не знала, как ты сильно меня любишь. О, Мэнни!

Она зарыдала и протянула к нему руки, но он отшатнулся от нее.

Она взглянула ему в лицо и многое там увидела. Там было ощущение вины и стыда, которые терзали его за то, что он ударил ее. Эти чувства переполняли, душили его.

— Мне надо вдохнуть свежего воздуха, — глухо проговорил он. — Пойду пройдусь. Проветрюсь. Ты... извини меня. Я... не хотел, правда.

Он быстро повернулся и вышел.

Он ушел прежде, чем Мичи успела крикнуть ему, что удар ничего не значит, что она претерпела много больше за прошедшие шесть лет, что это не он, а она доставила ему боль и страдания, о чем она жалеет больше, чем о чем бы то ни было другом в жизни.

Мичи стояла на пороге своего номера и молилась на то, чтобы Деккер остановился и вернулся к ней. Но двери лифта захлопнулись за ним и она услышала, как старая машина, скрипя тросами, устремилась вниз. Она взглянула на индикатор и увидела, что лифт дошел до первого этажа и выпустил Мэнни в вестибюль.

Что произошло? Неужели его, любовь по отношению к ней превратилась теперь в ненависть?..

Только сейчас она поняла, что оставаться честной с собой неминуемо означало быть фальшивой с Мэнни.

Внезапно индикатор показал, что двери лифта вновь открылись в вестибюле, закрылись и машина поехала вверх. Лифт возвращался! Сердце Мичи забилось так яростно, что она не могла нормально вздохнуть. Мэнни... Он возвращается в ней! Он по-прежнему любит ее!

Лампочка индикатора зажглась на ее этаже, лифт остановился и двери открылись.

В холл вышли два вьетнамца. Молодые люди, официанты, в белой униформе. Стройные и невысокие. Они катили тележку с выполненным заказом Мичи. Вернее, катил один. На тележке в особых горшочках были разложены блюда. Сверкали чистые тарелки, приборы и желтая роза в миниатюрной синего цвета вазе из Лиможа. Другой официант в одной руке убаюкивал цинковое ведрышко со льдом, откуда высовывалось горлышко бутылки шампанского. В другой руке он нес заказанный Мичи графин с красным вином. Дойдя до хозяйки номера, все еще стоявшей на пороге, оба вьетнамца вежливо поклонились и сказали по-французски:

— Добрый вечер, мадам.

Мичи все еще продолжала смотреть на лифт. Всю ее сжигало горчайшее разочарование.

— Добрый вечер, — машинально ответила она и отошла в сторону, чтобы они могли войти в номер.

Когда официанты ушли, она осталась в номере одна. Сидела за столом у стены под копией знаменитого гобелена «Леди и Единорог». Перед ней на столе лежала карточка от человека, передавшего ей бутылку шампанского. Это был француз, алмазный дилер. Он приписал к карточке номер своего телефона. Она прочитала его короткое послание, выдержанное в категориях безупречного хорошего тона и вежливости. Он желал ей хорошо провести время в Париже. Глаза Мичи отяжелели от слез. Строчки стали расплываться и терять четкость.

Она вдруг схватила цинковое ведрышко и грохнула его об пол. Осколки льда разлетелись по ковру, а шампанское уцелело, благодаря толщине стекла бутылки. Она откатилась к ножке кресла. Мичи с яростью порвала карточку на мелкие кусочки и швырнула ее себе под ноги. После этого она одним движением смела со стола весь свой обеденный заказ.

Она устала от одиночества. Устала от страха. Устала от высокого звания самурая. Мысль о том, что она навсегда потеряла Мэнни, ужасала ее. Мичи уронила голову на руку и зарыдала в голос.

Что хуже: боль любви или боль осознания утраченной любви?

У нее не было на это ответа.

Деккер шел по темной пустынной улице де Риволи, которая была знаменита своей сводчатой галереей девятнадцатого века, где располагались многочисленные кафе, книжные лавки и роскошные отели. Гостиница, в которой остановилась Мичи, осталась далеко за спиной Деккера. Он прошел, не останавливаясь ни разу, уже мили две, не меньше. Прошел по широкой полосе роскошных Елисейских полей, мимо парка Рон-Пуан, где парижане традиционно отдыхали со своими детишками. В первый раз Деккер остановился для того, чтобы посмотреть на смену караула у ворот Елисейского дворца, который являлся официальной резиденцией президента Франции.

Впрочем, он шел, куда глаза глядят, без всякой цели. Ему было плевать на все. Слава богу, прогулка пешком отчасти успокоила его. Осталось неприятное чувство от того, что он поднял руку на Мичи. Это чувство с каждой минутой все увеличивалось.

На противоположной стороне улицы, которой шел Деккер, ночные сторожа в помятых кепи и мешковатых форменных кителях запирали высокие, золоченые ворота Тюильри.

Деккер остановился перед угловым кафе, которое, кажется, уже закончило работу и закрывалось на ночь. Он заглянул сквозь стекла витрин внутрь. Полная, краснолицая француженка, глаза которой напоминали крохотные изюминки, мыла пол. Перед кафе черный, как уголь, уроженец Сенегала переворачивал плетеные летние стулья и ставил их на плетеные столы. Деккеру пришлось посторониться, чтобы не мешать ему.

Заметив Деккера и не дожидаясь, пока он заговорит сам, француженка показала рукой на табличку, висевшую на дверях кафе.

Фермо. Закрыто.

Он повернулся назад и посмотрел в том направлении, откуда только что пришел. Он понял, что был неправ. Права была Мичи. Она видит мир по-своему, он по-своему. Неужели это причина для разрыва?.. У нее был ее долг, ее правда, и Деккер не имел никакого права навязывать ей свои понятия и судить ее по своим понятиям. Она же не перекрещивала его в свою веру. Просто рассказала правду о себе, затем предоставила ему право выбора.

Инстинктивно Деккер чувствовал, что сделал неверный выбор. А, может, он вообще не стал ничего выбирать. Просто ушел... Хрен редьки не лучше.

Он понял, что должен сделать все для примирения. Сегодня же. Сейчас! Шесть лет разлуки — срок достаточный. Зачем его искусственно увеличивать?

Разумеется, его ослепила ревность к Дориану. С этим ничего уже не поделаешь. Но Мичи ведь сказала ему, что не любила Дориана. К ней можно по-всякому относиться, но в одном нужно отдать должное: она действительно никогда не лгала Мэнни и он это в глубине души знал.

И потом... ведь она его убила. Деккер непроизвольно усмехнулся, но тут же укорил себя в этом. Хороша любовь, если в результате тебя выкидывают из окна на десятом этаже!

Деккер любил Мичи. Вот так просто и обыденно. И он уничтожил бы всякого, кто поставил бы его любовь под угрозу. Неудивительно, что он так взъярился. Неудивительно, что он не сдержался и ударил ее.

О, боже, как он сейчас жалел об этом!

У него было два выбора. Взять ее, исполняя долг полицейского, который был отнюдь не пустым словом для Деккера. Или оставить ее в покое.

После долгого размышления он сделал третий выбор. Присоединиться к ней. Мог ли он действительно сделать это? Хватит ли силы его любви на то, чтобы стать соучастником ее преступлений? Он не знал. Он знал только одно пока: необходимо немедленно вернуться в отель к Мичи и извиниться перед ней. Поговорить еще.

Как-нибудь все должно уладиться.

Он был уверен в одном: он не станет арестовывать ее. Что касается соучастия в преступлениях... Тому, кто решится взять его по этому поводу за шиворот, еще нужно будет доказать, что он знал о всех планах Мичи заранее. А этот факт мог вполне считаться недоказуемым.

Тут была та же ситуация, что и в случае с Робби. Всем известно, что это он убивал и насиловал. А поди докажи...

Перед отъездом в Париж Деккер сказал Ле Клеру:

— Робби Эмброуз. Вот то имя, которое хотел и не успел назвать вам Дориан Реймонд.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Именно поэтому я тогда выбежал из вашего кабинета, когда тут шел разговор с Дорианом. Меня осенило. Мы с напарником уже какое-то время пытаемся раскрутить это дело. Как вам известно, мы трое вместе в одно время служили во Вьетнаме. Дориан, Робби и я. Там ходили упорные разговоры о том, что Робби является «двойным ветераном». Так называли парней, которые насиловали вьетнамских женщин, прежде чем перерезали им горло. Подонки. Дерьмо. Но сейчас не об этом. Основную работу по этому делу провел мой напарник. У нас уже есть достаточно информации для того, чтобы быть уверенными, однако недостаточно для того, чтобы идти с этим в суд.

— Понимаю. Ну, хорошо, хорошо... Значит, относительно имени преступника у вас нет никаких сомнений?

— Никаких.

Ле Клер проговорил:

— Кстати, о ваших маленьких каникулах. Куда вы намыливаетесь?

— Да так... Определенного места пока не выбрал.

Деккер хотел, чтобы о Париже Ле Клер узнал как можно позже. Деккер не собирался рекламировать свою поездку. Он боялся получить со стороны своего босса отказ. Однако этого не произошло. Более того, каково же было удивление Деккера, когда Ле Клер, усмехаясь, сказал по-французски:

— Счастливой поездки, дружище. — И добавил уже по-английски: — Как только вернетесь, жду вас у себя.

Деккер был потрясен. Он был настолько потрясен, что едва не стал выражать Ле Клеру свою благодарность. Впрочем, он сдержался. Просто помахал рукой на прощанье и вышел из кабинета.

Деккер вышел из-под сводчатой галереи улицы де Риволи и тормознул первую же машину такси. Он решил вернуться к ней в отель. К Мичи.

Гири.

Она не может без этого. Одной ей будет трудно. Каждому человеку в какой-то момент жизни невозможно без поддержки, без мысли о том, что он может на кого-то рассчитывать. Он припомнил выражение ее лица, ее разочарование, которое отразилось на нем, когда она поняла, что он не скажет о верности ей.

Чувство вины душило его. Его тошнило от этого чувства.

Но он твердо решил сейчас вернуться к ней и как-нибудь все уладить. У нее отпустит сердце, когда она услышит его слова о том, что он будет с ней вне зависимости от того, как повернется все дело.

Деккер понял, что сейчас в его жизни настала минута, когда он должен проявить свою любовь по отношению к любимой женщине.

Сев в такси, он скороговоркой проговорил шоферу:

— Отель «Ришелье». Только быстро, я спешу!

Шофер уставился непонимающе на Деккера, и тот вынужден был повторить место назначения. Таксист кивнул, еще раз глянул на взволнованное лицо своего пассажира и потом положил руки на баранку.

Машина резво взяла с места и понесла Мэнни навстречу Мичи. Шофер не знал английского, но, видимо, понял, что этот господин хочет прокатиться с ветерком.

Отель «Ришелье».

Робби Эмброуз вышел из лифта со сложенной в трубочку газетой в одной руке и кейсом в другой. В кейсе лежали два конверта, адресованные Дитеру в его агентство, паспорт Робби и брошюрка с правилами грядущего чемпионата на приз суибин. Январский турнир в Париже должен был проводиться в рамках неконтактного карате. Это не радовало Робби. Впрочем, какой-то контакт будет наверняка позволен, как это было на других соревнованиях подобного типа. Робби собирался узнать точно, что он сможет себе там позволить, не рискуя быть дисквалифицированным.

Фул-контакт был несравнимо более популярным видом карате в Америке, на Дальнем Востоке, да и вообще. Но по престижности турнир на приз суибин входил в первую категорию. Робби понимал, что если одержит на этом чемпионате верх над всеми соперниками, его станут называть лучшим бойцом в мире. А именно этого он и добивался. Победы в престижнейшем турнире мирового класса.

Сегодня он надел дорогую кожаную куртку с ремнем на талии, кепку и перчатки из серой замши. Он был в темных очках, а вата под щеками изменяла форму его лица. Впрочем, он и без того не привлекал ничьего внимания.

В холле была лишь молодая девушка из гостиничного персонала. Она прижимала к груди подушку и одеяло и настойчиво стучала в дверь какого-то номера. Когда Робби проходил мимо нее, она на него даже не оглянулась. Дверь номера отворилась и служащая отеля вошла внутрь. Робби тут же метнулся к двери пожарной лестницы, поднялся на два пролета и оказался на последнем этаже, где располагался номер, в котором жила Мичи. Не дай бог, если информация Дитера не соответствует действительности! Тогда Робби оторвет ему яйца и будет только прав.

Оказавшись на этаже Мишель Асамы, он бросил газету в урну для мусора и открыл дверь лестницы, которая вела в коридор этажа. В щелку он увидел двух вьетнамцев, которые прошли мимо него к лифту. Робби закрыл дверь и прижался к ней щекой, напряженно вслушиваясь. Он поднял одну руку, отогнул край перчатки и высыпал в рот несколько таблеток амфетаминов. Проглотил.

Скоро он почувствует свое единство с богом войны и тогда судьба мисс Асамы будет решена.

Выждав положенное время, он вновь приоткрыл дверь. Его дыхание замедлилось и стало более глубоким. Восприятие внешнего мира через органы чувств обострилось до невероятной степени. Таблетки начали действовать. Сила наполняла каждый мускул его тела, энергия переливалась сплошным потоком по нервам.

Прошло шесть лет и теперь ему предстояла встреча с призраком. С призраком, который осмелился угрожать его другу Спарроухоуку.

Из-за двери ближайшего к лестнице номера неслась музыка и смех какой-то женщины. Робби прикрыл глаза, прислушался к этим чувственным звукам и почувствовал, как сладкая дрожь пробежала по всему его телу, словно кто-то только что поцеловал его в шею сзади.

Им овладел наркотический дурман.

Пора подумать о деле. Иди. Дерзай.

Он скользнул в холл, посмотрел в оба его конца. Ни души. Робби быстро и неслышно подобрался к двери номера Мишель Асамы.

"Без предупреждения. Жди, пока она раскроется и хватай свою удачу. "

Он поднял кейс и закрыл им свое лицо.

Хачиман Дай-Босатсу. Великий Бодхисаттва, бог войны. Меч, выкованный из четырех элементов: металла, воды, дерева и огня.

Робби мягко постучался в дверь номера.

Он был готов лгать насчет того, что принес цветы или что-нибудь в этом же роде. Но, к его удивлению, ему не пришлось этого делать.

Он услышал мелкий стук шагов, которые стремительно приближались к двери. Его инстинкты, обостренные наркотиками и энергией Хачимана, подсказали ему, что дверь откроется без всяких вопросов.

Так и случилось. Дверь распахнулась настежь.

На порог выскочила Мичи. На ее красном от слез, влажном лице светилась радостная улыбка.

— Мэнни!..

Робби без предупреждения сунул ей свой кейс прямо в лицо и тут же провел удар ногой в живот. Мичи спиной отлетела внутрь номера. Он быстро вошел вслед за ней, закрыл за собой дверь и тут же напал, не давая ей ни времени, ни возможности оправиться от шока первого удара. Пинок в живот сломал Мичи пополам. Она отчаянно морщилась от боли и хватала широко раскрытым ртом воздух. Но одновременно она пыталась смело защищаться. Когда Робби сблизился с ней для второй атаки, она ударила его по ногам своей туфлей на деревянной подошве.

Реакция Робби не подвела. Он остановился и тут же сделал шаг в сторону. Ее удар все-таки задел его левую лодыжку, но большого ущерба не принес. Разве что содрал кожу. Боль была, но небольшая. Это, разумеется, не остановило его.

Мичи не хватало воздуха. Она все еще не оправилась после первого удара. У нее кружилась голова и стучало в висках. Она попыталась выиграть время, отмочив от Робби назад. Исполненный решимости и с горящими глазами, Робби не дал ей разорвать установившуюся дистанцию. Правой рукой он стал имитировать замах для удара ей в голову. Она подняла инстинктивно руку для защиты и тем самым открыла грудную клетку. Робби не стал терять времени и провел мощный удар левой ногой в это место с полного разворота вокруг своей оси. Мичи, ослабленная после первого удара, все же вовремя среагировала на это новое нападение и опустила руку, чтобы поставить под ногу Робби блок. Но у нее было мало сил, к тому же она чуть не потеряла равновесие на своих деревянных туфлях. Ее блок был слабым и неэффективным.

Пинок Робби, — мощный, зверский, — без труда пробил ее символический блок. От удара в грудную клетку Мичи полетела на пол. Лицо ее исказилось муками боли. Робби занес уже было ногу для удара в лицо, но вовремя передумал. Не стоило портить раньше времени такое миленькое личико. Вместо этого Робби дважды пнул поверженную женщину в живот. Мичи вновь согнулась пополам. Ее рот был широко открыт, но голоса уже не было, только тихий, сдавленный стон.

Стало ясно, что она уже не борец. От боли она впилась наманикюренными ногтями в толстый ворс ковра. Попыталась подняться или хотя бы отползти, но у нее ничего из этого не вышло. На лбу у нее выступил холодный пот. Она смертельно побледнела и едва не теряла сознание.

Он понял, что теперь она уже не представляет для него опасности.

Он нагнулся и подхватил Мичи на руки. С наслаждением вдохнул запах ее духов и ощутил тепло ее маленького тела у своей груди. Он почувствовал прилив счастья.

Робби отнес ее в спальню и как можно более бережно опустил ее на кровать. Затем вернулся в гостиную. Повсюду по полу была разбросана еда, битые тарелки и колотый лед. Возле кресла лежала закупоренная бутылка шампанского. Робби надеялся найти ножичек, которым обычно вскрывают почтовые конверты, однако его нигде не было видно. Вместо этого он нашел кое-что получше. Кухонный нож.

Вернувшись в спальню, он положил нож на столик и быстро расстегнул на Мичи кимоно. Он опустил взгляд на ее обнаженное тело. Какое красивое... Такого Робби еще не приходилось видеть.

Она сумела уйти от него шесть лет назад в глухую сайгонскую ночь.

Мичи застонала, открыла глаза и, собрав все силы, на которые только была способна, попыталась подняться. Но ей удалось только чуть-чуть приподнять голову, которая тут же упала обратно на подушку.

Робби смотрел на нее жадными глазами и понимал, что никогда еще не был настолько сильно сексуально возбужден.

Мичи знала, что сейчас она умрет. Но она хотела продолжать борьбу. Она не могла вот так просто закрыть глаза и расслабиться. Еще рано. Еще есть силы...

Робби полюбил ее. Он их всех любил. Всех тех женщин, которых насиловал и потом убивал. Но эта была ни на одну из прежних не похожа... Она была бойцом, человеком достойным уважения и достойным всей любви, на которую был способен.

Робби наклонился, чтобы поцеловать ее.

Мичи попыталась приподнять плечи, оторвать их от постели. Дикая боль тут же пронзила все ее тело. Она разошлась мощной волной от головы к ногам, затем отступила на мгновение и тут же вернулась такой же мощной волной. Она ослепила Мичи своей мощью. Холодный пот вновь выступил у нее на лбу.

Тогда она пододвинулась ближе к своему мучителю, зная, что он собирается делать. Когда его губы коснулись губ Мичи, она ответила на его поцелуй. Лизнула его губы, затем раскрыла их, теша его ложными надеждами и убаюкивая его бдительность, и вошла языком к нему в рот. Робби расслабился. Он понял, что она любит его так же сильно, как и он ее. Ее язык нежно скользил внутри его рта, перемещаясь по рядам зубов, возвращаясь к губам... Робби открыл рот и полностью отдался этому томительно-страстному поцелую. Он искал своим языком ее язык. Точно так же его собственная душа рвалась навстречу ее душе.

Боль настолько потрясла Робби, склонившегося над распростертым на кровати телом Мичи, что он инстинктивно дернул одной ногой, опрокинув туалетный столик.

Сука! Траханая сука!

Мичи укусила его. Она изо всех сил сжала зубы, погрузив их в мягкую ткань его нижней губы и языка. Ногтями правой руки она полоснула его по лицу, оставив на левой его стороне от уха до подбородка красные борозды, в которых тут же появились капли крови. Она укусила его со всей своей стремительной убывающей силой. Она ощутила у себя во рту вкус его теплой крови и возрадовалась...

Робби вскочил и дважды ударил ее в грудь. От этих мощных, хлестких ударов ее швырнуло обратно спиной на кровать. Изо рта у нее пошла кровь, которая залила ее до того белые зубы и язык. Грудь стала судорожно вздыматься. Ясно было, что ей не хватает воздуха для дыхания. Ее взгляд горел огнем. Она не спускала с него глаз и прожигала его своей ненавистью.

Из всех женщин, с которыми ему приходилось иметь дело, это была первая, которая не показала ему своего страха.

Робби присел на кровать, нагнулся к выпавшему из туалетного столика ящику и достал оттуда целую пачку салфеток. Несколько из них он прижал к своему кровоточащему рту. Он посмотрел вниз на свою одежду. На куртке осталась кровь, но это в конце концов кожа, которую можно отмыть без всякого труда. Как новенькая будет... Взяв из пачки еще несколько салфеток, он принялся тщательно вытирать ими рот Мичи. Она попыталась было не даться, но у нее уже не было сил.

Он силой раздвинул ее губы и челюсти, просунул внутрь пальцы и стал усиленно протирать зубы от крови. Его кровь здесь перемешалась с ее кровью. Когда Мичи сделала неуклюжую попытку укусить его еще раз, Робби просто зажал другой рукой ей нос, перекрывая кислород. Мичи вынуждена была как можно шире открыть рот и стала похожа на пациентку стоматологического кабинета.

Робби убрал окровавленные салфетки к себе в карман. К своему рту он все еще продолжал прижимать отяжелевший от влаги комок. Затем он взял оставшиеся салфетки и стал промокать ими ссадины у себя на лице. Сразу проснулась боль.

Она испортила ему лицо... Она достойна смерти.

Он прошел в гостиную и поднял бутылку шампанского, которая лежала у ножки кресла. Он поднял бутылку на свет. И вправду целая. Робби вернулся в спальню, снял со рта и щек свои примочки, убрал их также в карман куртки и откупорил бутылку. Затем он склонился над Мичи и стал вливать ей шампанское в рот. Это смоет с ее зубов остатки крови, кроме того делу послужит.

Таким образом он заставил ее выпить всю бутылку.

Затем он поставил бутылку на пол, выпрямился и стал расстегивать свои штаны.

В начальные планы изнасилование не входило, но она оказала такое зверское сопротивление, укусила его!.. Теперь уже ничто на земле не могло остановить его от того, чтобы взять ее.

Все произошло очень быстро. Он был очень возбужден и не мог себя сдерживать, затягивая акт и усугубляя наслаждение. К тому же вновь пошла кровь изо рта и пришлось сделать еще одну «промокашку» из салфеток. Поддерживать ее рукой на месте и одновременно трахать женщину — нелегкое занятие. Пару раз салфетки едва не выпали из рук.

Тем не менее, наслаждение, которое он испытал при оргазме, было удивительно острым, мощным. Дрожь несколько раз пробежала по его телу, когда он кончал.

Поднявшись и застегнув ширинку, Робби одной рукой еще крепче стал прижимать салфетку ко рту, а другой запахнул кимоно на полубесчувственной Мичи.

Он задержал на ней взгляд и долго не мог его оторвать. Он решил про себя, что любит ее...

Мичи приоткрыла глаза.

— Мэнни... Мэнни...

Робби отрицательно покачал головой. Нет, не Мэнни.

Он взял правую руку Мичи, вложил в нее кухонный нож и поднес лезвие к левой стороне ее горла.

Хачиман.

Одним легким движением Робби вскрыл артерию. Мичи слабо дернулась и вся напряглась. Кровь обильно полила на кимоно и белое постельное белье под ней. Робби отпустил ее руку. Теперь на рукоятке ножа остались ее «пальчики».

Остальное было делом техники. Робби расположил лезвие напротив правой стороны горла и нанёс туда глубокую рану. Мичи вздрогнула и попыталась было подняться. Робби несильно, почти символически ударил ее кулаком в живот и она без сил повалилась обратно на кровать. С минуту или больше он любовался тем, как из ее маленького стройного и молодого тела вытекает ручей крови. Обе рапы давали очень сильное кровотечение. Жизнь быстро улетучивалась из организма Мичи. Затем Робби бросил нож на пол около кровати, приложил влажные салфетки ко рту другой стороной и прошел в прихожую. Там его взгляд тут же остановился на дорожном чемодане, который был перетянут ремнями. Робби снял один ремень, вернулся с ним в спальню и аккуратно связал им лодыжки Мичи, чтобы все было похоже на женское сеппуку.

Покончив с этим, он тщательно расправил складки на ее кимоно. Еще раз остановился взглядом на умирающей женщине. Теперь она не представляла никакой опасности. Теперь у нее осталось сил только на то, чтобы достойно умереть. Больше ни на что.

Он вышел из спальни, стараясь не наступать на разбросанные по полу тарелки и стекло. Ему даже не пришел в голову вопрос: а почему, собственно, у нее в номере стоит такой беспорядок? Подобные мысли олицетворяли собой уклонение в сторону от поставленной цели, размывание концентрации. Робби предпочел не расслаблять себя этим. Подойдя к входной двери, он немного подождал у нее, прислушиваясь к тишине, затем вышел в холл и огляделся по сторонам. Никого не было. Робби закрыл за собой дверь.

Вдруг он услышал шелест канатов лифтовой кабины и гул мотора. Опасность. Робби бросился к пожарной лестнице, распахнул дверь и нырнул в спасительную темноту. Он закрыл за собой дверь, но не до конца, а так, чтобы оставалась щелочка для наблюдения.

Лифт остановился на последнем этаже. Двери открылись и в холле показался человек. Робби глянул на него... О, боже! Деккер!

Детектив быстро прошел мимо Робби, остановился перед дверью номера Мишель Асамы, чуть помедлил, потом решительно постучался.

Робби осклабился. Рот у него саднило, но он все равно улыбался. Потому что все было сработано очень удачно и неожиданно-приятным сюрпризом для него явилось пришествие Деккера.

Повернувшись, Робби на цыпочках стал быстро спускаться по лестнице. Он продолжал прижимать ко рту салфетки. Настроение было прекрасное.

Появившись в международном аэропорту «Кеннеди», Эллен Спайсленд показала свою бляху и удостоверение личности охраннику и тот кивком головы дал понять, что она может следовать дальше. Впереди был таможенный зал.

Эллен люто ненавидела все аэропорты.

Сегодня она должна была бы бегать по магазинам, готовясь к рождеству, но нужно было ехать сюда. Чтобы предупредить Мэнни.

На пассажирской половине таможенного зала Эллен вновь предъявила свою бляху и удостоверение личности. На этот раз чернокожей женщине в форме таможенника.

Пассажиры выстроились в три хвоста. Каждому не терпелось поскорее миновать таможенного инспектора и пойти за багажом. Эллен, чертыхаясь про себя на гигантские пространства сооружения аэропорта, упорно шла вперед. Ноги разнылись и хотели отдохнуть.

Она попыталась представить себе всю глубину страданий, перенесенных Деккером после того, как он узнал о гибели его девушки. Скорбь длилась уже десять дней. Самый тяжелый период...

Наконец Эллен остановилась, приподнялась на цыпочки, и покачиваясь из стороны в сторону, стала искать взглядом, скользившим по многочисленным головам пассажиров, Мэнни. Через минуту она выхватила его глазами из общей толпы. Помахала рукой. Он ее не замечал. Тогда она стала звать его по имени. Только после того, как Эллен три раза кликнула его, он поднял глаза в ее сторону. Вид и взгляд у него был такой, что Эллен инстинктивно прикрыла рот рукой от ужаса. Мэнни выглядел ужасно!

Она подошла к началу той очереди, в которой стоял Мэнни, и стала терпеливо ждать его. Он похудел, осунулся, под глазами четко различались темные круги. Создавалось такое впечатление, что он находится в состоянии постоянного оцепенения. Таможенный осмотр он прошел быстро. Багаж его состоял из одного чемодана, который был бегло осмотрен. На его декларации проставили печать и отпустили с богом. Когда он закрывал чемодан, Эллен не выдержала и бросилась к нему. Он обнял ее за плечи.

Эллен отклонилась и смахнула слезы с его глаз своей рукой, затянутой в перчатку.

— Господи, ты ужасно выглядишь, мой мальчик! Мэнни!..

Она вновь прижалась к нему, затем взяла его за руку и решительно повела из полупустого огромного здания на свежий воздух. Она застегнула на нем пальто на все пуговицы, поправила на голове шляпу и нежно прикоснулась к его небритой щеке.

— Тебя что, не кормили в Японии?

Он попытался было улыбнуться, но тут же оставил эту невыполнимую затею.

— Еще как кормили... Они проявили обо мне поистине большую заботу.

— Что-то не видно.

На стоянке такси распоряжался долговязый диспетчер в красной кепке. Он увидел полицейскую со спутником и подал знак одной машине остановиться перед ними. Эллен взяла Деккера под локоть, как какого-то старичка, и помогла ему забраться в машину. Шофер закинул чемодан Мэнни в багажник. Такси отвалило от здания аэропорта и выехало на дорогу в город.

Эллен взяла Деккера за руку и сжала ее.

— Если не хочешь говорить, не говори. Скажу я. Я приехала сюда не просто так встретить тебя. У меня есть кое-какая информация для тебя... Не хочу, чтобы тебе ее выплеснули в лицо, когда ты появишься в участке...

Он взглянул в ее глаза. Ее слова отвлекли его на минуту от тяжелых дум. Он ждал продолжения. Эллен боролась со слезами.

— Ле Клер... Он вышвырнул тебя из состава оперативной группы.

Деккер что-то нечленораздельно буркнул. По крайней мере, на его лице не отразилось удивления при этом сообщении.

Эллен решила продолжить:

— Хуже того... Помнишь, с каким трудом мы собирали информацию по делу этого кайшаку? Ле Клер приказал передать все сведения ему. Список турниров, даты преступлений. Одним словом, все, что мы успели собрать. Я уже отдала ему все наши бумаги. Не было другого выхода — он большой начальник.

Она напряженно ожидала реакции Деккера на все сказанное.

Реакции не было никакой.

— Что скажешь? — нетерпеливо спросила она.

— Я уже слышал об этом, — ответил Деккер. — Еще в Токио. Мне рассказал обо всем этом человек по имени Шигейзи Шина. Он работает в японской военной разведке.

— Это что, твой друг? — удивленно спросила Эллен.

— Друг Мичи. Служил во время Второй мировой вместе с ее отцом. В Токио он, что называется, принял меня по наследству. Я жил у него. Он взял меня в синтоистский храм, где проходила погребальная церемония. Объяснил мне смысл и порядок исполнения ритуала. Представил меня тем людям, которые там были.

— И он знал о Ле Клере? О том, что тот сделал с тобой?

— Господин Шина держит на контроле очень многое. Это очень умный человек.

С Мэнни происходило что-то странное. С одной стороны он выглядел растерянным и полностью уничтоженным свалившимся на него горем. Однако с другой он выглядел как человек, четко контролирующий себя и удивительно собранный.

Это казалось Эллен непонятным и странным.

Она проговорила:

— Тебе надо немного отдохнуть от всего пережитого. Просто плюнуть на все и отдохнуть, понимаешь? Жизнь продолжается, а у тебя вид покойника. Тебе надо встряхнуться. И время отпуска у тебя приближается...

— Я немного отдохну в следующем месяце. Скажи... Гибель Мичи, наверно, вызвала здесь интерес?

— Да. Правда, в прессе ее называют Мишель Асамой. Утверждают... — Эллен запнулась, но после паузы все же решила договорить. — Утверждают, будто она покончила с собой, так и не примирившись с гибелью любимого Дориана Реймонда...

Деккер выглянул в окно слева от себя.

— Плевать, что они там утверждают. Так, может, будет даже лучше. Вся эта болтовня ничего с ней не сделает. Ей теперь уже плевать на все это... Ты наблюдала за Робби Эмброузом, как я просил?

— Скажу даже больше. Я случайно обронила перед двумя ребятами фразу о том, что с удовольствием воспользовалась бы помощью, что ты просишь у них одолжения. Я хотела узнать побольше о Робби Эмброузе. Отсутствовал ли он в стране на прошлой неделе? Были ли у него кровоподтеки или ссадины на лице? Эти двое ребят знали о том, какая скотина этот Ле Клер. Им было обидно, когда они узнали о том, что Ле Клер выкинул тебя из оперативной группы и перехватил дело. Мы ударили с ними по рукам. Это было нелегко устроить. Они очень сильно рискуют в свете того, о чем предупредил Ле Клер.

Деккер вопросительно взглянул на нее.

Эллен сказала:

— Ле Клер предупредил тебя, меня и всех остальных о том, чтобы все мы отныне держались подальше от Робби Эмброуза. Теперь считается, что господин Эмброуз безраздельно принадлежит господину Чарльзу Ле Клеру и последний станет делать с первым все, что захочет, а другим вмешиваться нельзя.

— Значит, Ле Клер будет использовать Робби в качестве еще одной подпорки, с которой можно будет толкнуться в высокое кресло. Если уже не использует. Он готов будет забыть обо всех убийствах, совершенных Робби, если тот поможет ему завалить «Менеджмент Системс», Дента и всю эту шарашку.

— Если ты спросишь мое мнение по поводу всего этого дерьма, то я смогу только повторить, что это дерьмо, в которое не совал ногу еще ни один человек! Отпустить пария, который замочил несколько десятков женщин, только потому, что тот помог тебе в твоей карьере...

— Такое бывало и раньше. Ле Клер не является первопроходцем. И ты это хорошо знаешь. Я сам могу тебе рассказать столько историй о том, как прокуроры разных рангов, от федеральных до окружных, заключали сделки с убийцами ради получения информации, то никаких пальцев на руках-ногах не хватит.

Эллен потрясла головой, словно стараясь отделаться от наваждения.

— Да, ты прав... Но Робби Эмброуз... Это такой подонок, который, по-моему, хорошо будет смотреться только в могиле!

Деккер почесал рукой заросший щетиной подбородок.

— Ты сказала о том, что тебе помогают какие-то ребята.

— Да, совсем забыла! Помогают! В свое личное время! Зная о том, что Ле Клер повесит их на одном суку, если что-нибудь прознает. Сначала мы все вместе связались с Интерполом и нашей таможней. Робби Эмброуз вылетал на прошлой неделе в Париж. Официальная цель поездки — курьерская работа по линии «Менеджмент Системс Консалтантс». Он должен был передать во Франции кое-какие бумажки частному охранному агентству. Конторой заправляет некий Дитер Рейнер. Бывший офицер швейцарской армии. После встречи с Дитером, на следующий же день, Робби Эмброуз вернулся в Нью-Йорк. Еще через день он вылетел в Новый Орлеан на поединок по карате. Как обычно, выиграл. До сих пор нет никаких сведений о том, что была изнасилована и убита в тот день жительница этого города, но мы постоянно находимся в контакте с тамошней полицией. Если что, нам сразу же сообщат.

Машина стала замедлять ход по мере приближения к пошлинной будке. Эллен взглянула на Деккера. В первый раз с того самого момента, как она увидела его в аэропорту, на его лице сверкнуло что-то вроде отблеска какого-то чувства. Он сжал зубы и стал учащенно дышать. Когда Мэнни заговорил, его голос был хриплым:

— Ему и не нужно было кого-то убивать в Новом Орлеане. Заряд энергии для этого поединка он получил раньше. В Париже. У него было что-нибудь на роже?

Она усмехнулась.

— Это уже по моей части. Когда он прилетел из Нового Орлеана, я «встречала» его в «Кеннеди», как и тебя. С безопасной дистанции, разумеется. Нельзя сказать, чтобы лицо его было гладким, что правда то правда. Заметные ссадины на левой щеке и что-то со ртом. Кажется, это были швы на губе. Повреждение губы характерно для боев на ринге, подумала я. Но другое дело — ссадины. Каратисты, насколько я знаю, не царапаются. К тому же выступают в специальных перчатках.

— Швы на губе тоже не имеют никакого отношения к поединку, — уверенно сказал Деккер. — Французские патологоанатомы списали Мичи в разряд самоубийц. Они отыскали следы алкоголя в ее крови. Сказали, что выпила лишнего и завелась. Косвенным подтверждением тому послужил осмотр места происшествия. По всему номеру было рассыпано битое стекло и тарелки с едой. Похоже было на то, что человек потерял над собой контроль и стал совершать всякие глупости. Было установлено, что незадолго до смерти она имела половое сношение. Появилась еще одна идиотская версия: Мичи якобы покончила с собой после ссоры с любимым. Единственно, что не вписывалось в эти рассуждения, так это многочисленные повреждения внутренних органов. Кто-то додумался до того, что она якобы сама нанесла себе такие увечья, когда озверела после выпитого спиртного.

Эллен внимательно выслушала все, а потом спросила:

— Ну, так что же было на самом деле? Что, расследование этим и закончилось?

Деккер засунул руки глубоко в карманы своего пальто и откинулся на спинку сиденья.

— Я тебе уже говорил о господине по имени Шигейзи Шина? Что он умен? Мозги еще те... Такие на улице не валяются. У него есть друг. Господин Ишино, который является крупным дилером по части алмазов и бриллиантов в Амстердаме. Ишино, как и Шина, служили во время войны в одном подразделении с отцом Мичи.

— Ты все время зовешь ее Мичи... А в газетах пишут о Мишель Асаме. Мичи — это что, уменьшительное от Мишель?

Деккер передернул плечами.

— Неважно. Так вот у этого Ишино есть свой личный самолет. Он вместе с Шиной уговорили французов передать нам тело Мичи. Как только все было улажено, мы перевезли тело на этом самолете в Токио. Там господин Шина привел знакомого патологоанатома. Японца. И тот, осмотрев тело, выдал неизмеримо больше информации о Мичи, чем его французские коллеги-халтурщики. Во-первых, он совершенно точно установил, что Мичи не могла совершить с собой всего того, что ей приписывали. Происхождение множественных повреждений внутренних органов никак не было связано с падениями во время пьяной оргии. Такие повреждения наносятся рукой умелого и жестокого каратиста. Японец это сразу увидел. Что же касается полового сношения, то я совершенно уверен, Мичи в те минуты пребывала не в том расположении духа, чтобы заниматься с кем-нибудь любовью. Она была изнасилована.

Эллен прошептала:

— Робби Эмброуз!.. Проклятье, Мэнни!.. Мне так жаль... Честно, мне так...

Деккер поморщился и быстро проговорил:

— Тот, кто ударил ее ногой в живот, а потом по ребрам, доставил ей дикие мучения и страдания. Видимо, ее застали врасплох. Убийца был силен. Очень силен. Я много думал над этим... Видимо, все обстояло так. В ее дверь постучали. Она не спросила, кто это, потому что думала, что это я. Как только она открыла дверь, убийца тут же атаковал. И потом... — продолжал он монотонным голосом. — Патологоанатом господина Шины обнаружил между зубов и под ногтями Мичи остатки человеческой кожи. Чужой, разумеется. Кроме того, под ногтями были обнаружены сгустки крови. Ее группа говорит о том, что она не принадлежала Мичи. — Он взглянул на Эллен. — Она боролась с ним. Боролась... до самого конца.

Эллен коснулась плеча Деккера.

— Мэнни, мы возьмем его. Если его группа крови будет соответствовать той, что нашли под ногтями у Мичи, если его шкура будет соответствовать той, что нашли между зубов у Мичи... Он наш, этот сучий потрох!

— Ле Клер возьмет его под защиту.

— Насрать!

— Нет, Эллен.

Эллен села так, чтобы смотреть Деккеру прямо в лицо.

— Мэнни, мы с тобой говорим не о человеке, а о звере, который убивает женщин потому, что это доставляет ему удовольствие!

— Мы говорим о реальном мире, который живет отнюдь не по законам морали и нравственности. Мы говорим о сложившейся у нас системе правосудия, у которой очень много недостатков. Ле Клер хочет сделать из Робби информатора, а против информаторов дела не возбуждают. Ле Клер зациклился на «Менеджмент Системс Консалтантс» и Денте. Посадка Робби в тюрьму не приведет Ле Клера к той славе, о которой он грезит. Вот поэтому он и отчислил меня из состава федеральной оперативной группы. Он хочет, чтобы я обходил Робби десятой дорогой и не имел возможности взять его за шиворот. Робби не пойдет в тюрьму до тех пор, пока Ле Клер не закончит с ним свои дела, так и знай.

— Подожди-ка минутку... Подожди, подожди... Твой друг Шина. Мы же можем получить заключение его патологоанатома.

Деккер отрицательно покачал соловой.

— Нет. Шина никакого заключения тебе не даст.

Эллен не верила своим ушам.

— Он что?

— Не даст заключения. Никто в этой стране не знает о повторном осмотре тела Мичи и его результатах. Никто, кроме тебя и меня. Я не хочу, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще.

— Я не верю своим ушам! Что ты городишь?! У нас есть шанс остановить Робби Эмброуза, а ты...

— Как ты думаешь, что сделает Ле Клер с этим заключением?

Эллен молчала, выжидая.

— Он положит его на свой стул и сядет сверху, как наседка, — ответил Деккер. — И будет так сидеть до тех пор, пока не закончит свое расследование по «Менеджмент Системс» и Денту.

В глазах Эллен сверкнули слезы отчаяния.

— Но это же несправедливо! Просто несправедливо! Я знаю, что это наша жизнь, но до чего же она погана, если в ней проворачиваются такие делишки! Какое она дерьмо!

Деккер взял ее за руку.

— Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала, хорошо? Ты слушаешь?

— Да, слушаю...

— О'кей. Перед моей квартирой мы сделаем одну остановку. В офисе Канаи. У меня здесь с собой бланк, и я хочу, чтобы ты передала его ему в руки. Он уже дожидается его. И скажи ему, что я перешлю чек, как только представится возможность.

— Бланк? Что за бланк?

— На участие в турнире по карате, который пройдет в Париже в следующем месяце.

Она отшатнулась от него.

— Ты что, с ума сошел?! Тебе необходимо отдохнуть, собраться с силами и духом! Какой турнир?!

— Я знаю, что делаю. Просто передай бланк Канаи и я тебе скажу спасибо. Шина сказал, что Канаи сможет оформить все за один день, поскольку он является одним из организаторов турнира. Все нормально, Эллен. Вот увидишь, все будет нормально.

Когда машина въехала на Триборо Бридж, небоскребы Манхэттена резко придвинулись.

Мэнни повернулся к Эллен и она увидела в его глазах слезы. Говорить ему было трудно. Голос был каким-то сдавленным.

— Мы поссорились. Я ушел, хлопнув дверью. Проклятье, Эллен! Я ушел, а через несколько минут... Если бы я там остался, все было бы совсем иначе! Но откуда же я мог знать заранее?..

Он запнулся, сглотнул комок в горле и закрыл глаза, пытаясь взять себя в руки.

Затем:

— Она сказала, что человек должен оставаться чему-то или кому-то верным до самого конца. Она свято соблюдала это правило. Она была верна своей семье, насколько это зависело от нее. Она была верна мне...

Он смахнул слезы с глаз рукой, затянутой в перчатку, и продолжил:

— Сейчас уже поздно. Назад ничего не вернешь. Уже не сделаешь так, что нашей ссоры и всего того, что за ней последовало, не было... Что я сказал, то сказал. Что сделал, то сделал. Я хочу... Я хочу, чтобы ты мне обещала молчать. Ни слова о заключении японского патологоанатома. Ни слова! Прошу тебя, Эллен! Ты не должна ничего спрашивать, а должна только молчать!

Она кивнула. Хотя и не могла сказать, что все понимает до конца.

Деккер сказал:

— Мичи сказала, что человек должен научиться смотреть в лицо смерти, быть всегда готовым к ней. И тогда все будет хорошо. Тогда тебе ничто не грозит и ничего не страшно. Теперь-то я понял, что она имела в виду. Если бы я был в комнате в ту минуту, когда он постучался к ней в дверь...

Он тяжело вздохнул.

— Мы оба будем в Париже в следующем месяце. Оба. И посмотрим друг другу в глаза.

— Кто? Кто?!

— Робби Эмброуз и я.

Он достал из кармана что-то и положил себе на колени. Эллен внимательно оглядела странный предмет. Он больше всего напоминал сложенный носовой платок.

Видя ее недоумение, он разложил ткань у себя на коленях.

— Что это? — удивленно спросила она.

— Хачимаки. Японская головная повязка. Когда-то она принадлежала отцу Мичи. Он передал ее ей. А Шина отдал мне. Ее надевают только по особым случаям.

— Например?

— Например, когда уходят на войну.

Эллен отшатнулась от Деккера в ужасе. А он окатил ее спокойной, холодной улыбкой.

В его глазах она увидела смерть...

Он на секунду глянул в окно машины, потом свободно откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза. Эллен продолжала пораженно смотреть на него. Она еще чего-то ждала от него.

И дождалась.

— Человек до конца должен оставаться чему-то верным, — еле слышно проговорил Деккер.

Через минуту он уже спал.

Чарльз Ле Клер швырнул пачку газет на карточный столик и сел на железный складной стул. Он вздохнул и посмотрел вокруг себя, на простую, даже примитивную и убогую обстановку комнаты. Это был номер в одном манхэттенском отеле на западной стороне Шестьдесят Четвертой улицы. Федеральная оперативная группа использовала этот номер в качестве тайной явочной квартиры.

Ле Клер почесал рукой свое растущее брюшко, что, видимо, нужно было воспринимать, как жест удовлетворенности самим собой и самодовольства.

В менее радужном настроении находились те два агента ФБР, которые привели сюда Ле Клера на тайную встречу. Они стояли, прислонившись спинами к входной двери, морщились и с суеверным страхом размышляли о том, правду ли им сказали о природе гнусного запаха, распространившегося по всему холлу. А рассказали им о том, что гаитянская супружеская пара, живущая в соседней квартире, якобы целый месяц хранит там своего мертвого сына, не теряя надежды оживить его при помощи кабалистических заклинаний.

Судя по вони, стоявшей в холле, этот слух не был таким уж фантастическим.

Но никакой запах не мог сегодня испортить настроение Ле Клеру.

Он положил раскрытую ладонь на газеты и проговорил:

— Это сегодняшние. Дневной выпуск. Завтра будет еще не то. Спустя три дня после пресс-конференции тема еще не забыта тремя телесетями.

Он подтолкнул газеты к Робби Эмброузу, который сидел напротив него.

— Взгляни-ка сам.

Робби не обратил на газеты никакого внимания. Он продолжал заниматься тем, чем занимался последние десять минут. А занимался он тем, что обрезал себе на руках ногти и дергал щипчиками заусенцы. Делал он это так спокойно, размеренно и поглощенно, что, казалось, один сидел в этой комнате.

Ле Клер сказал:

— Ага... Ну, хорошо, посмотрим, что у нас тут есть. — Он вытащил из пачки первую попавшуюся газету. — Пожалуйста. Федеральная оперативная группа обвиняет Дента в том, что он получает зарплату у мафии. Слухи о том, что Денту посоветовали уйти в отставку. Сейчас специально искать не буду, но уверен, что меня где-то здесь пару-тройку раз процитировали. Я знаю, что вон в том, например, журнальчике опубликована моя фотография. На развороте. Солидный размер.

Он кинул газету обратно на стол и взял оттуда еще две.

— Вот полюбуйся. «Дент заявляет, что он невиновен!» Сморчок, как сказала бы моя бабушка. «Дент говорит, что не уйдет в отставку! Тактика его конкурентов и недоброжелателей не сработала!» — Ле Клер швырнул газеты обратно на стол. — Невиновен! Сучий потрох! Да Дент даже песок с пляжа воровал бы, если бы был уверен, что в его сторону никто не смотрит! Я возьму его за руку! Прямо за руку! Мне плевать, что он там про себя решит и сделает. Как говорится, старые конгрессмены не умирают, они просто исчезают.

Один из агентов ФБР прыснул. Другой улыбнулся. Робби был по-прежнему сосредоточен на своих руках. Он аккуратно подрезал ноготь у большого пальца и отвел его чуть от себя, чтобы полюбоваться.

— Если вы закончили, господин прокурор, то я бы хотел поскорее уйти отсюда. Воняет, знаете ли. А мне нужно о еще успеть совершить небольшую пробежку, прежде чем прибыть на работу.

Ле Клер нервно забарабанил пальцами по газетам.

— Прежде чем вы отсюда уйдете, я хотел бы поговорить с вами о том о сем. Выяснить кое-что. Кое-что уточнить. Это называется отношениями между людьми. Если ты что-то получаешь, то должен что-то давать взамен.

Робби убрал ножницы и щипчики.

— Хватит, прокурор. Вешайте эту лапшу на уши кому-нибудь другому. Хотите посадить меня в тюрягу? Извольте! Только вот беда — доказательств у вас не хватает. И вы и я это прекрасно знаем. Ни свидетелей, ни мотивов. Тем не менее, я согласился немного поболтать с вами, ребята. Но только для того, чтобы вы отстали от меня наконец.

Улыбающийся Ле Клер повел плечами.

— Что я могу сказать? Ты прав. Что правда, то правда. У нас нет ничего, кроме случайных фактов, которых действительно маловато. — Он наклонился вперед. — Но вполне достаточно для того, чтобы потаскать тебя с допросами в десяток-другой городов. Это конечно несколько стеснительно для такого занятого человека, как ты, но что поделаешь — формальности надо соблюдать. Робби, мальчик мой. Вся рутина, боюсь, может растянуться на пару лет...

Робби также улыбнулся.

— Парень, ты меня не напугаешь. Мне вообще смешно смотреть на вас. Клоуны! Все последние годы я работал в «Менеджмент Системс Консалтантс» на майора Спарроухоука. Вы думаете, я ничему там не научился? Информация! Вот что ценится выше всего. Я-то понял, куда вы клоните. Некая информация вам нужна больше, чем моя отсидка за преступления, которые вы тут на меня навесили, как игрушки на рождественскую елку. Но я не пойму одного. Где предъявленные мне обвинения? В чем я провинился? Так что играйте в эти игры с детьми, а не со мной.

Ле Клер откинулся обратно на спинку стула.

Хитер. Интеллектуалом-то, конечно, этого женоненавистника не назовешь, но... хитер! Ему палец в рот не клади.

У него есть то, что нужно ему, прокурору. И прокурору надо платить, вот в чем вопрос. Так уж работает система: успех твой напрямую зависит от благополучия твоего информатора.

Три дня назад в Манхэттене прошла пресс-конференция, на которой было заявлено о том, что против сенатора Терри Дента возбуждается уголовное дело и что ему предъявляются обвинения. Это событие стянуло к своему эпицентру целую армию репортеров. Столько фотовспышек и работающих диктофонов не знал, кажется, даже ABSCAM. Из Вашингтона прилетели многочисленные чиновники министерства юстиции, чтобы, во-первых, оказать поддержку Ле Клеру выражением своего одобрения, а во-вторых, чтобы всласть покрутиться под юпитерами, надавать целую кучу интервью, снисходительно посмеяться над чем-то в микрофон, словом, нахватать как можно больше рекламы. Выполнив эту цель, можно было спокойно улетать обратно в Вашингтон.

Ле Клер считался представителем министерства юстиции, поэтому его тоже не забыли, не потеряли на фоне всех этих блестящих вашингтонских господ. Он дал интервью "Нью-Йорк Таймс, журналу «Тайм» и всем трем телевизионным сетям.

А за все спасибо надо было сказать Робби Эмброузу. Без него Ле Клер ни за что бы не нашел путь к вершинам.

А еще спасибо Деккеру и его напарнице. Ведь это они классно обработали и собрали то, что только можно было собрать относительно Робби Эмброуза. Ле Клер отнял у них это дело и сделал это за спиной у Деккера. Что ж, на то он и начальник. Он имеет чуточку больше прав, чем подчиненный. В настоящее время предполагаемые убийства Робби все еще не были доказаны, однако, было собрано достаточно информации для того, чтобы как следует помурыжить парня, если он откажется сотрудничать. Ле Клер понимал, что о тюрьме говорить пока рано. Для начала господин Робби должен оказать ему кое-какую услугу...

Был ли в действительности виновен охранник? Ле Клер вполне допускал это в здравом размышлении. У господина Робби было не все в порядке с головой, это нетрудно было заметить. Для него не было проблемой разъезжать по городам. Ничто не мешало ему каждый раз оказываться именно в тех местах и в то время, где и когда насиловали и убивали женщину. Убивал ее человек, владеющий своими руками и ногами. Как раз Робби подходит.

Ле Клер чувствовал, что если бы за это дело не взялся с самого начало Деккер, — человек близкий к карате, — Робби и сейчас еще нельзя было бы за что-нибудь зацепить.

Кстати, о Деккере. Ле Клер рассчитывал на то, что господин Манфред забросает его офис жалобами с угрозами пойти в высшие инстанции. Его негодование можно было бы понять. Все-таки человека вышвыривают из состава оперативной группы, да к тому же уводят из-под носа уже почти раскрытое дело!

Однако, до сих пор от господина Манфреда не донеслось ни писка. Видимо, все еще переживает смерть своей леди в Париже, думал Ле Клер. В самом деле неприятность случилась...

Ле Клер решил немного подождать, дать Деккеру время успокоиться и вновь взглянуть в лицо жизни.

Вот тогда он его и накажет!.. От прокурора еще никто вот так просто не уходил!.. Ле Клер накажет его вдогонку увольнению из состава федеральной оперативной группы. Чтоб жизнь медом не казалась. Ле Клер любил «помечать» людей своей характерной меткой при расставании с ними навсегда. Наказывая человека, Ле Клер тем самым делал его виновным. Раз наказывают, значит виновен, не так ли. А обвиненный полицейский — это приговоренный полицейский.

Ле Клер заметил, как Робби осторожно коснулся свежих шрамов на щеке, затем спустил пальцы до раны на губе. В прошлую их встречу, которая была несколько дней назад, у Робби еще были швы. Теперь их сняли.

Ле Клер сказал:

— Мне думается, нам лучше, поговорить о твоем будущем. Ты; все еще полагаешь, что никто в «Менеджмент Системс» не догадывается о том, что ты работаешь на нас?

— Никто, если ты сам не сказал им. Ты взял меня посреди ночи у меня на квартире, притащил сюда и навешал на меня целую гроздь убийств женщин, которых я даже не знал.

— Для того, чтобы убивать, не обязательно знать.

— Затем ты припугнул меня тюрьмой или психушкой на тот случай, если я откажусь пахать на тебя.

— И ты стал пахать, Робби.

— Просто, чтобы ты отвязался от меня. Это вовсе не значит, что я признаю себя виновным.

— Короче, ты все еще у них и продолжаешь вести прежнюю жизнь без всяких изменений. Регулярно практикуешься в этом своем карате, или как там это называется. Понятно. Но сейчас разговор о твоем будущем. А оно мне видится так... Ты сотрудничаешь с нами на правах полноценного информатора, находясь под нашей полной защитой.

Робби тут же вскочил со своего места и опрокинул карточный столик с газетами на пол. Один из агентов ФБР стал торопливо расстегивать кобуру на поясе, чтобы достать свою пушку.

— Слушай! — взревел Робби, вращая дикими глазами. — Я вот возьму сейчас и уйду отсюда! А если твои друзья у двери попытаются, — только попытаются! — остановить меня, им будет больно! Ты думаешь, меня можно напугать вашими сраными пушками?!

Он стремительно поднял руку в направлении одного из агентов ФБР. Рука Робби была скрыта в рукаве пальто.

— Я могу снести ему башку прежде, чем он успеет моргнуть! Хочешь — проверим?

Ле Клер спокойно ответил:

— Я верю тебе, Робби. — Прокурор повернулся на стуле. — Не горячись, — сказал он Робби. — Не горячитесь, — сказал он агентам. — В чем проблема? Мы с Робби прекрасно понимаем друг друга. — Он перевел взгляд снова на охранника «Менеджмент Системс». — Прежде, чем ты уйдешь, Робби, сделай мне одно маленькое одолжение. Послушай одну запись. Это все, что я прошу. Сделай это для меня, пожалуйста.

«Сморчок зеленый, — подумал про себя Ле Клер. — Человек любит, когда его постоянно гладят по головке и не повышают на него голос. Он отдаст свою конфетку только своему папочке. А этим папочкой для Робби сейчас являюсь я. Собственной персоной».

Ле Клер щелкнул пальцами.

— Доминик?

Второй агент, в руках у которого находился небольшой кейс, подошел к карточному столику, поставил его на место, положил на него кейс, открыл его ключом, достал оттуда небольшой магнитофон, поставил его на столик и отошел обратно к двери.

Ле Клер сказал:

— Присядь, Робби. В ногах правды нет. Это не займет много времени. Ты нам, в частности, рассказал о трех публичных телефонах-автоматах, по которым Спарроухоук держит связь с людьми Молизов. На все три мы поставили «жучки». Как было в случае с беднягой ЛоСицеро. Помнишь то время, — месяц назад, — когда ты был на Кайманах и вместо босса к трубке подошел Деккер?

Робби нахмурился.

— Да, но я не сказал тебе ни одного дурного слова о майоре и не собираюсь это делать.

Улыбающийся Ле Клер легко коснулся пальцами своих губ, давая тем самым понять, что требует тишины. Затем он включил магнитофон, установил громкость и откинулся на спинку своего стула, замерев в любимой позе — руки за головой. Улыбка, казалось, навсегда прилипла к его роже.

Щелчки, указывающие на то, что кто-то набирает чей-то номер телефона.

Три гудка.

Кто-то повесил трубку. Возврат монеты.

Монета опять посылается в приемник. Щелчки. Набор номера. Трубку снимают после первого же гудка. Гран Сассо сказал:

— Да?

— Это Спарроухоук. Получил твое послание. Что у тебя за проблемы?

— У нас состоялся разговор. У меня и у Альфонса. И мы кое-что решили.

— Что же?

— Мы очень внимательно проглядели материалы, по которым составлено обвинение сенатора Дента. Подшили каждую вшивую газетную заметку, собрали все слухи, взяли информацию от некоторых наших людей, работающих в системе. И в конце концов пришли к выводу о том, что сенатора заложил кто-то, кого мы все хорошо знаем. И этот «кто-то» работает в твоей первоклассной организации, которой ты имеешь честь руководить.

— Абсурд. Это все равно что подозревать меня самого, а мне это не нравится.

— Твою кандидатуру мы тоже рассматривали, не волнуйся. Но мы не смогли найти убедительный мотив. Для стукачества. Кстати, одна из причин того, что я попросил тебя позвонить мне, а не назначил с тобой встречу, кроется в том, что я далеко не уверен, что кто-то из твоих людей тайно не следит за мной. Скажу даже больше: этот человек существует и о каждом твоем движении докладывает федералам.

Спарроухоука пробило искреннее негодование.

— Может, ты объяснишь мне все наконец?

— Англичанин хочет услышать объяснения? О'кей, господин англичанин, будут вам и объяснения. Этот человек знал о том, что недавно Дент просил и получил от нас денег на покупку акций, которые ему посоветовал приобрести знакомый сенатор из Аризоны. Этот человек знал о том, что у сенатора есть проценты в новой арене на острове. Этот человек знал о том, что мы вкладывали деньги в избирательную кампанию сенатора через делаверские холдинговые компании и агентства по торговле недвижимостью. Этот человек знал о том, как передвигаются деньги во всех наших структурах, откуда исходят и куда уходят. Я тебе говорил о редакторе экономического отдела одной нью-йоркской газеты? Тот, который получает от нас гонорары за рекламу тех акций, на которые мы делаем заказ? Так вот твой стукач сдал федералам этого журналиста вместе с сенатором.

— Не пони...

— По-моему, тут все ясно. Ты не понимаешь, а следовало бы давно понять. Лично мне плевать на сенатора. Пусть его хоть завтра кинут к крокодилам. Но сенатор — важное звено во всей нашей стриктуре. Очень обидно, когда приходится терять такие звенья. Особенно по вине какой-то сволочи. И есть эта самая сволочь, которая, как оказалось, очень многое знает. Больше всего меня волнует вопрос о движении денег. Он знает, похоже, все по этому вопросу. Не знаю, что он успел уже заложить, а что не успел, но ущерб принес немалый, это видно уже сейчас. Так вот, господин Спарроухоук, ты находишься слишком близко к этой проблеме и должен уделить ей столько внимания, сколько она заслуживает. Я же, старик-итальянец, который любит посидеть в теньке и подумать над разными проблемами. Я мозг, а ты руки. Я в уме просчитываю путь выхода из затруднения, а ты реализуешь мою задумку. — Гран Сассо долго молчал. Потом сказал: — Словом, повторяю: кто-то из близких к тебе людей настучал на сенатора. Вот, что я тебе хотел сказать. Но это только первое.

Голос Спарроухоука был хриплым.

— Ты что, намекаешь на моего секретаря?..

— Ты дурак! Дурак! — тон Гран Сассо был ледяным и оттого страшным. — Ты меня только что оскорбил. Ты говоришь со мной так, как будто я какой-то школьник, которому показывают блестящий камешек и говорят, что это рубин, а он и верит. Не вздумай еще хоть раз говорить со мной столь неуважительно! Понял?

— Понял.

— Ладно, хватит ходить вокруг да около. Я говорю о твоем молодом друге Робби Эмброузе. Он был у тебя курьером и крутился как раз вокруг многих наших денежных дел. Это ведь ты выбрал его и привел его к нам. Это он доставил деньги для сенатора в Вашингтон. И гонорар для газетчика — тоже он. Вот о чем я тебе толкую, англичанин. Он знал о том, как наши деньги переправляются с Кайманов в делаверские холдинговые компании. Твой молодой друг, вот о ком мы сразу подумали с Альфонсом.

В голосе Спарроухоука появились просящие нотки.

— Этот мальчик мне все равно что сын родной. Не требуй от меня наказания для него. Я не могу.

Просто... не могу.

— У нас очень серьезная проблема. Сама по себе она не исчезнет, ты это пойми. Я прошу от тебя малого: помочь нам разделаться с этой проблемой.

— Каким образом?!

— Твой молодой друг доверяет тебе. Ты поможешь нам приблизиться к нему так, чтобы он ничего не заподозрил.

Молчание.

Потом Спарроухоук проговорил:

— Не приблизиться, а убить! Ты хочешь, чтобы я помог вам убить его!

— У тебя хороший дом, хорошая работа и милая семья. Я даю тебе право выбора. Ты можешь продолжать иметь все эти вещи или ты можешь потерять все сразу. Или ты поможешь нам уладить дело с твоим молодым другом, или кто-нибудь другой сделает это за тебя. А уж мы позаботимся о том, чтобы ты больше не работал в Америке. Мы позаботимся о том, чтобы тебя вышвырнули из Америки. Ты пришел сюда с пустыми карманами, с пустыми карманами и уйдешь.

Голос Спарроухоука сломался.

— Не проси от меня этого! Не проси, Гран Сассо! Я тебя умоляю!

— Это ведь ты привел его к нам. Это делает тебя частью всей проблемы. Теперь так: либо ты поможешь нам решить эту проблему, либо нам поможет кто-то другой. Ты, наверно, думаешь, что незаменим? Это глубокое заблуждение, постарайся это понять. Мы спокойно обойдемся без тебя. Я тебе вот что скажу... Ты думаешь, в твоем офисе нет моих людей, которые присматривают за тобой?

— Шпионят за мной?! Как ты смеешь?!

— Я знаю тебя. Я знаю тебя даже лучше, чем ты сам себя знаешь. Я знаю, например, что ты посылал недавно своего молодого друга в Париж. И пока он там находился, умерла одна женщина.

Спарроухоук выкрикнул в трубку хрипло:

— Мерзавец! Ты везде наставил свои «жучки»! Может, ты следишь за мной еще и дома?!

Молчание.

Шелест пустой ленты. Затем Гран Сассо сказал:

— Если ты еще раз посмеешь говорить со мной в таком тоне, я убью тебя еще до захода солнца. До захода солнца!

Молчание.

Гран Сассо:

— Возможно, все это как-то связано с гибелью Поли. Я не знаю. Я об этом еще как следует не думал. Но я подумаю и все узнаю. Я это говорю совершенно серьезно. Я узнаю, и тогда бойся меня! Я просил тебя заняться этим делом, но до сих пор не получил никаких ответов на поставленные вопросы. Интересно, почему? Я ведь просил тебя отложить все дела и заниматься только этим.

— Это не так просто, как тебе кажется, — проговорил глухо укрощенный Спарроухоук. — Мы работаем над этим.

— Работаете над этим? С этой минуты ты начинаешь работать над своим молодым другом. Ты поможешь нам? Последний раз спрашиваю. Да или нет?

Робби вскочил со стула, схватил обеими руками магнитофон и швырнул его через всю комнату об стену. Один из агентов ФБР, держа руку на кобуре, сделал шаг навстречу Робби, но передумал и остановился.

Ле Клер, который словно окаменел в своей позе на стуле, даже не поднял глаз.

— Ответ был: «Да».

Робби начал рыдать. Ле Клер поднялся со стула, подошел к нему и похлопал его по плечу.

— Не казни его особенно-то, Робби. Его загнали в жесткие рамки. Англичанин пытался спасти тебя, сколько мог. Он не хотел делать то, что от него просили. Но... — Ле Клер всплеснул руками и изобразил на лице сочувствующее выражение. — Ничего не поделаешь. У него семья и он должен заботиться о ней. Жена и дочь. Это его женщины и он должен защищать их от жестокого мира. Пусть даже такой ценой.

Робби так взглянул на прокурора, что тот инстинктивно подался назад. Впрочем, Ле Клер тут же овладел собой и продолжал успокаивать охранника похлопыванием по плечу.

— Я не стану тебе врать, — проговорил прокурор. — Ты мне нужен. С тобой у меня все пойдет гораздо быстрее, чем без тебя. В твоей голове много информации, и я не хочу, чтобы тебе был причинен вред.

Ле Клер коснулся рукой сердца. Один из агентов ФБР опустил глаза в пол и покачал головой.

— Я с тобой говорю сейчас от чистого сердца, пойми, — проговорил прокурор. — А когда человек говорит от чистого сердца, ему свойственно делать широкие жесты. Так вот, я заявляю тебе напрямую: никаких арестов, никаких судебных слушаний, никакого тюремного заключения. Такой человек как ты, должен гулять на свободе.

Робби вздохнул.

— На свободе...

— Такой человек как ты, должен всегда входить в открытые двери, работать на себя и жить для себя. Вот как я считаю. Но чтобы у тебя получилось твое будущее, тебе нужно остаться в живых. Тебя нужно опекать, тебя нужно защищать.

Словно упрямый ребенок, Робби отрицательно покачал головой.

— Нет, не нужно. Я знаю, что бывает с ребятами, в отношении которых осуществляется федеральная программа защиты свидетелей. Или они сходят с ума, или начинают вести дерьмовую жизнь в дерьмовом городишке и трясутся там от страха до тех пор, пока их не разыскивает мафия и не кончает.

— Робби, я на твоей стороне. Это главное. Я твой друг. Возможно, твой единственный друг на данный момент. Ты сам слышал пленку.

— Да, я слышал пленку, но предупреждаю: ни опеки, ни тюряги. Особенно тюряга... Лучше убейте сразу! Я не собираюсь замуровывать себя в четырех стенах камеры! Не собираюсь! Мне нужно драться. Я должен быть в январе в Париже на турнире на приз суибин!

— Робби, не будь ребенком. Опека — это не то, что ты думаешь. Представь... Только представь, что мы даем тебе твое собственное доджо. Твой собственный карате-клуб. В другом городе. Новое имя. Все деньги, какие потребуются. Никакой тюрьмы. Что скажешь?

— Я должен драться в Париже. Вы позволяете мне сделать это, и тогда я стану сотрудничать с вами до конца. Я должен выиграть суибин и доказать всем, что я лучший боец! Лучший в мире!

Ле Клер прикусил губу и задумался. Информация в обмен на турнир?..

— Когда это все начинается?

— Начало второй недели января. Отборочные бои продлятся дней пять-шесть, затем финал. Два каратиста. А между ними суибин и звание сильнейшего. Кто первый схватит, тот победил. Это... Это... Да, что там, тебе не понять!

Ле Клер еще на минуту задумался, потом хлопнул в ладоши.

— Ну, хорошо. Считай, что договорились. Ты выиграешь этот турнир и приедешь ко мне. А мы тут уж с тобой поработаем.

Робби не ожидал такого поворота. Он широко улыбнулся. Это была улыбка победы, которая далась ему легко, несмотря на все его раздражение.

— Я выиграю, можешь не сомневаться! Что, можно идти?

— Будь осторожен. Ты слышал пленку. Они все знают. Спарроухоук теперь на их стороне, а не на твоей. Принимай это во внимание.

— Я буду осторожен. Я знаю, что они идут ко мне. Я предупрежден. Это уже полпобеды. Сами они ничего не будут делать, а только ждать действий от Спарроухоука. Это их стиль работы, уж я-то знаю. Если Спарроухоук ничего не станет предпринимать, я в безопасности.

Ле Клер хлопнул его по плечу.

— Как скажешь, тебе виднее. Это все твои бывшие друзья, а не мои. О! Какие у тебя мускулы! Ты иди первым. Мы подождем несколько минут, а потом сами пойдем.

Когда за Робби закрылась дверь номера, оба агента ФБР переглянулись. В глазах их стояло изумление.

Ле Клер глянул на пол.

— Подберите магнитофон и пошли отсюда.

— Вы в самом деле отпускаете его в Париж?

— Приходится. Его не напугаешь нашими дежурными страшилками. Я таких ребят знавал. Надо будет, конечно, послать с ним парочку людей ненадежнее и покрепче. Надеюсь, что после Парижа с ним легче будет договориться. По крайней мере какое-то время он будет работать на нас, как вол, а там посмотрим.

Стоя в кабине лифта, который ехал вниз, Ле Клер задумался над возможностью того, что перед поединком на турнире суибин Робби может убить человека. Согласно данным Деккера, это был его неизменный почерк. Прокурор посмотрел на газеты, которые он держал в руке. Газеты, в которых всему миру рассказывалось о смелом шаге прокурора Чарльза Флетчера Мацео Ле Клера, который не побоялся бросить вызов сенатору Теренсу Дж. Денту.

К тому времени, как лифт доехал до вестибюля отеля, Ле Клер уже забыл о том, что Робби перед турниром, возможно, совершит очередное убийство.

Спарроухоук сидел в кабинете своего дома в Коннектикуте и пил джин с тоником. Проглотив то, что еще оставалось в последнем стакане, он попытался встать с кресла, но ему это не удалось. Стакан выскользнул у него из пальцев, а сам англичанин беспомощно рухнул обратно в кресло, по инерции мотнув головой. Встревоженная Валерия Спарроухоук опустилась на колени перед креслом отца.

— Пап, я считаю, что тебе хватит.

— "Я поднял глаза и узрилбледного коня. А на нем сидела сама Смерть". Апокалипсис. Этот поганый мир сегодня так и кишит откровениями.

— Уже поздно. Почему бы тебе не пойти в кровать и не поспать немного?

Он ткнул в нее указательным пальцем.

— Смотри сюда, юная леди. Перед тобой сидит твой родитель. Отец! — Он поднял руку, чтобы взглянуть на часы и долго не мог сфокусировать взгляд. Наконец, он понял, что часов-то на руке нет. — Черт возьми, проклятье! Кто спер мои часы? Воры в моем доме?! Поганое ворье забралось ко мне домой?! А может это твоя несчастная и зловонная горилла Биксби?!

— Во-первых, пап, она не горилла, а во-вторых, ее зовут Бодичеа. Пап... Почему ты так много пьешь? Что случилось?

Он потянулся было к упавшему стакану, но она проворно взяла его из-под самых его рук.

Он поднял глаза к освещенному потолку.

— Бледный конь. Смерть. Все случилось еще в Сайгоне. Дориан. Робби. Молиз. Я... И Деккер еще. Господин Деккер и его подружка, если точнее...

— Деккер? Это тот полицейский, который, как ты сказал, постоянно под тебя копает? И под твою компанию?

— Да, но ему до сих пор не удалось поймать нас за руку. Потому что не на чем. — Он поднял на дочь грустный взгляд. — Но нас поймал в свои сети другой. Робби, Робби, Робби... Что мне с тобой делать, приятель? Что же мне с тобой теперь делать?

Валерия отвернулась.

— Робби.

Спарроухоук взглянул на нее.

— Кстати, ты никогда мне так и не рассказывала, почему он тебе так не нравится. Валерия поднялась с колен.

— Папа, я пойду, пожалуй, на кухню. Маме надо помочь с ужином.

— Кажется, ты говорила, что уже поздно. Она улыбнулась.

— Я соврала. Только для того, чтобы ты закончил пить.

Зазвонил телефон. И в кабинете и в гостиной.

— Твоя мама подойдет. Я не могу пошевелиться. Волнуешься за своего старика-отца, а?

Она нагнулась и поцеловала его посеребренные сединой волосы.

— Ты самый лучший папка в мире!

— Спасибо. Ты очень щепетильна и требовательна. Похвала из твоих уст — большая честь.

В дверях кабинета показалась Юнити Спарроухоук.

— Это из Вашингтона. Господин Раттенкаттер.

— Скажи ему, что я возьму трубку через минуту.

— Хорошо, милый.

Она посмотрела на своего мужа и нежно ему улыбнулась. Ни замечания, ни тем более нотаций или вопросов. Слава Богу! Он улыбнулся ей в ответ. И послал воздушный поцелуй.

Валерия сказала:

— Увидимся за ужином. И больше не прикладывайся к бутылке, договорились?

— Договорились.

Когда она вышла из комнаты, Спарроухоук с трудом поднялся из кресла и на шатких ногах неуверенно подошел к столу. Главное было — добраться до стула. Ему это наконец удалось. Тяжело плюхнувшись на стул, он пододвинул к себе аппарат и снял трубку.

— Я взял, Юнити. Ты можешь положить, милая. — Затем: — Але, але, але! Господин Раттенкаттер, если не ошибаюсь? Чем же я обязан такой весьма сомнительной честью беседовать с вами?

— У тебя странный голос. Ты что, напился? Я звоню по поводу трех интересных трупов. Поля Молиза, Дориана Реймонда и Мишель Асамы.

— Слушай, если ты настолько смел, что звонишь мне прямо домой и отвлекаешь от жизни, то хотя бы не валяй дурака! Ее зовут не Мишель Асамы и тебе это прекрасно известно!

Раттенкаттер прокашлялся.

От Спарроухоука ничего не скроешь, что верно то верно.

Ныне Раттенкаттер возглавлял одну сыскную группу, которую наняла одна из ведущих вашингтонских юридических контор. Все эти годы он поддерживал постоянный контакт со Спарроухоуком. В основном, по телефону. Его это устраивало, он не возражал. Спарроухоук многого в жизни побаивался. Раттенкаттер мог понять подобное чувство.

— Я позвонил потому, что в связи с последними событиями, скажем так, поставил перед собой слишком много вопросов, на которые у меня нет ответа.

— Интересную ты жизнь ведешь. Задаешь вопросы самому себе? И сам же себе пытаешься ответить? Любопытно. Пока ты еще не различаешь чужие голоса, живущие у тебя в голове, советую обратиться к врачу.

— Мне плевать, можешь дурачиться, сколько тебе угодно. Дориан Реймонд. Поль Молиз. Теперь еще дочь Джорджа Чихары. Это тебе что-нибудь говорит?

— Если ты намекаешь на события шестилетней давности, на события, которые произошли той знойной ночью в той забытой богом стране, то я уже провел необходимые параллели, не надо меня принимать за последнего дурака. Кстати, кто нашептал тебе в ухо о трех трупах?

— Моя юридическая фирма представляет интересы некоторых крупнейших японских компаний, которые ведут дела в Штатах. Некоторые мои ребята в связи с этим работают в Токио. Я знаю все или почти все. Теперь вопрос: как, по-твоему, будут развиваться события?

Спарроухоук откинул голову и хрипло расхохотался.

— Если ты волнуешься за свою красивую задницу, то могу тебя на этот счет только успокоить. Никакого развития событий не будет. Дочь Чихары последняя. А она уже мертва. Похоже, она была единственным членом той семейки, которую мы прошляпили в ту судьбоносную ночь. Среди живущих в этом жестоком мире она уже не значится. А это следует понимать так: можешь вздохнуть с облегчением, только не захлебнись от полноты чувств воздухом.

Раттенкаттер вздохнул. Однако, спокойствие по-прежнему отсутствовало в его голосе.

— Будем надеяться, что все обстоит именно так, как ты изобразил. Мне достаточно тех хлопот, которые я имею, работая в этом очумевшем от власти и собственной значительности в городе, чтобы беспокоиться еще о том, что кто-то крадется по твоим следам от самого Сайгона. Боже, мне надо почаще дышать свежим воздухом.

— Могу это желание только приветствовать.

— У меня в Мериленде есть загородный дом. Почти круглый год пустует. Дурак я! Вот где жить-то надо человеку!

Спарроухоук дотянулся до ножа, которым вскрывают конверты.

Ему было до смерти скучно проводить время за разговором с этим недоноском. Раттенкаттер даже не знал, что представляла собой опасность, а уже поджал хвост. Действительно дурак! Попробовал бы он иметь дела с макаронниками!..

Спарроухоук сказал:

— Похоже, супруга зовет меня к ужину. Хорошо сделал, что позвонил.

— Слушай, у тебя есть мой телефон. Если услышишь что-нибудь, — что-нибудь, о чем мне следовало бы знать, — тут же позвони, о'кей?

— Буду всегда на связи. Чао.

Спарроухоук улыбнулся.

Вдруг до него донесся звон разбитого стекла с кухни... Это окно... Сторожевые псы, бегавшие вокруг дома, мгновенно залились зверским лаем. Шум подняли такой, что сразу стало ясно: на территорию вторгся нарушитель.

Спарроухоук мгновенно был на ногах. В руках у него блестел на солнце ствол «Магнума», выхваченного из левого ящика стола.

Вместе с холодной испариной пришло отрезвление.

— Пап, что это было?

Спарроухоук бросился бегом на кухню.

— Понятия не имею! Куда ты?

— В столовую. Я накрываю на стол. Мам?

Спарроухоук вылетел на порог кухни раньше своей дочери. То, что он там увидел, потрясло его настолько, что он тут же бессильно осел вниз по косяку и выронил из рук оружие.

— О, боже! О, боже! О, боже! — повторял он.

На полу, покрытом линолеумом серого оттенка, лежала истекающая кровью Юнити Спарроухоук. Ее глаза неподвижно были устремлены в потолок. Стрела с сине-белым оперением вошла сбоку в шею и вышла с противоположной стороны.

Валерия ринулась мимо отца на кухню, резко замерла на месте, схватилась руками за лицо и через несколько секунд уже, рыдая в голос, повалилась рядом со своей матерью.

— Мам? Мам? Ма-ам? О, боже! Мам, ответь мне! — Она обернулась на Спарроухоука. Во взгляде ее было безумие. — Надо срочно отвезти ее в госпиталь! Помоги! Мы должны что-то делать!

Спарроухоук почти ничего не соображал. В голове у него стоял туман. Но он отрицательно покачал головой.

— Слишком поздно.

Он слишком много видел в своей жизни разных смертей, чтобы машинально, с первого взгляда определять безнадежность положения.

Он подошел к дочери на ватных ногах и поднял ее с пола.

— Она умерла. Мама умерла.

Валерия уже потеряла над собой контроль. Она стала вырываться и кричать:

— Нет! Нет! Ты лжешь! Мы должны отвезти ее!..

Через минуту она сломалась. Прижимаясь к отцу изо всех сил, она только рыдала. Она ненавидела отца за то, что он сказал о смерти матери, она ненавидела сейчас саму жизнь за то, что она так жестока, оскорбительно, унизительно жестока до самого своего конца.

Спарроухоук прижимал дочь к себе, склонив голову ей на плечо. Собственные слезы жгли ему щеки. А внутри распространялся холод. Холодная ледяная пустота. И она медленно подбиралась к сердцу.

Догадка была невероятна, но он знал, что не ошибся.

Он поднял голову, воздел глаза к потолку и закричал:

— Юнити!

И снова прижался к дочери.

Валерия слышала, как отец слабо прошептал:

— За что, Робби?.. За что?..

— Мне очень жаль, мисс Спарроухоук. Примите мои искренние соболезнования, — проговорил Деккер.

— Валерия, — представилась она и с любопытством осмотрелась вокруг. Дежурное отделение в этот час было почти пустым. — Совсем все не так эффектно, как показывают в кино...

Он также огляделся вокруг себя.

— Картины засижены мухами, окна не мыли в течение нескольких лет, батарея течет... И вообще, мне кажется, что много дней назад за нее заползло что-то и там подохло... Во всяком случае на это, по-моему, указывает запах. Впрочем, наше дежурное отделение типично и мало чем отличается от любого другого дежурного отделения в Манхэттене. Комната ежедневного и массового пользования.

На дворе стоял Сочельник. Деккер задержался сегодня на работе вместе с двумя другими детективами. Все трое уже собирались с минуты на минуту уходить. Но вдруг зазвонил телефон. До этого он уже имел удовольствие разговаривать с Валерией Спарроухоук по телефону дважды, теперь она позвонила в третий раз и попросила встречи с ним.

За десять дней до этого была жестоко убита ее мать. Стрелой со стальным наконечником. Власти посчитали, что это просто необычный несчастный случай: какой-нибудь охотник на оленя неверно прицелился. «Охотника», конечно же, не нашли. Поскольку не было никаких арестов и никакого расследования, дело заглохло.

Она сказала:

— Спасибо вам за то, что вы нашли немного времени для меня.

— Не за что.

Она была красива. Но скованна, вся напряжена. Темные круги под глазами, пальцы, теребящие носовой платок, глаза, смотрящие во все стороны одновременно.

— Мой отец не станет говорить на эту тему, — сказала она. — Но он подозревает Робби Эмброуза. Я слышала, как он упомянул его имя буквально через несколько минут после того, как мама умерла... И упомянул его именно в этой связи... Но после этого он уже больше ни разу не вспоминал Робби. Я думала, что после того, как мы вернемся из Англии, где маму хоронили, он откроется мне. Но...

Она пожала плечами и беспомощно улыбнулась Деккеру. В этой улыбке была мольба.

— Речь идет о моей маме, понимаете? Я должна знать, почему и за что с ней сделали такое? — Она стала утирать повлажневшие глаза платком. — Кто-то же должен рассказать мне всю правду! Я надеюсь, что вы... что вы...

Она прижала руку ко рту, чтобы не зареветь в голос.

Деккер сказал:

— Вы надеетесь на меня потому, что я был с Эмброузом и вашим отцом шесть лет назад в Сайгоне?

— Да... Мой отец пару-тройку раз называл ваше имя. Он говорил, что вы ведете расследование против его компании. Это ведь правда?

— Уже не веду. Меня сняли с того дела. Что же касается Робби, то я могу сказать вам о нем, наверно, только то, что вы и так уже знаете. Он не любит женский пол.

— Да, мне можно было бы этого не говорить. Я это уже давно подозревала. Он пытался скрывать это, но я-то видела. И знаете... Мне сейчас пришло в голову... Если Робби убил мою маму, то он сделал это намеренно и хладнокровно! Он не мог целиться в отца, а случайно попасть в маму, потому что отец был совсем в другом конце дома в тот момент! Робби... Он убил ее намеренно! Намеренно! Намеренно и хладнокровно...

Она прижала платок ко рту.

Деккер кивнул:

— Да. Когда ему кажется, что он кому-то должен, — в данном случае вашему отцу, — он возвращает долг именно в подобном стиле. Думаю, все это имеет отношение и к тому, что в настоящее время Робби является федеральным информатором. Мне надо серьезно подумать над этим в свободное время... Сейчас Робби находится под опекой федеральной программы защиты свидетелей. Никто не смеет прикасаться к нему. В следующем месяце он поедет в Париж на престижный турнир по карате, а после него...

Деккер поднял обе руки вверх.

Валерия прокашлялась.

— Скажите мне одну вещь. Теперь, когда Робби является федеральным информатором... Значит ли это, что он может отвертеться от наказания за убийство моей мамы?

— Не буду врать вам. Если он очень нужен федеральным властям, то отвертится от наказания за любое, абсолютно любое преступление. Такое уже бывало раньше и с другими.

— Неужели вас это не задевает, когда такие люди, как Робби Эмброуз, ходят на свободе? Ведь ваша задача — сажать их в тюрьму!

— Да, я знаю... И поверьте мне, я делал все, что мог.

— И под конец сдались! Простите, я не должна была говорить так резко...

— Нет, юная леди, вы имеете полное моральное право говорить каким угодно резким тоном, но все дело в том, что я не сдался.

Она тяжело вздохнула.

— В настоящий момент мне абсолютно все равно, кто именно накажет Эмброуза за его преступления... Лишь бы наказали...

Деккер поднялся из-за стола и взял свою куртку со стула.

— Всякое может случиться. Знаете... Сегодня Сочельник, а мне как раз не с кем это отметить... Хотите зайти куда-нибудь? Выпить немного?

Она глянула на свои часы.

— Мне надо встретить отца... Он сейчас постоянно задерживается на работе, чтобы выкинуть уб... чтобы выкинуть все это из головы. — Она взглянула на Деккера, увидела в его глазах грусть и ощутила сильное инстинктивное желание дотянуться до него, дотронуться успокаивающим жестом. Она сдержалась, но сказала с участием: — Сейчас особенно обидно оставаться в одиночестве, правда? — Она поднялась со стула. — Хорошо, я пойду с вами. Действительно, выпью стаканчик чего-нибудь. Максимум два.

Деккер улыбнулся.

— Два стаканчика как раз хватит.

С этими словами он протянул ей руку, и она взяла ее.

Обливающийся потом Деккер остановился и поднял взгляд на настенные часы. Половина десятого. Сочельник. Кого это могло принести в такой час в его доджо?.. И стучит еще так настойчиво... Официально зал еще вчера закрылся до Нового года. Кроме ночного сторожа, во всем здании никого не было.

Глубоко дыша и поправляя на себе ги, Деккер пересек зал доджо и остановился перед дверью.

— Кто там?

— Ле Клер.

Деккер опустил глаза в пол. Несколько поколебавшись, он все-таки повернул ключ в замке и отворил дверь.

Ле Клер был один.

— Не возражаете, господин Манфред? Мне очень жаль, что я вас вынужден отрывать от занятий, но обещаю, что долго вас не задержу. Внизу меня ждет шофер. Он, конечно, торопится домой украшать елку или еще зачем-нибудь... Можно мне войти? Никогда прежде не доводилось бывать в доджо...

— Идите по этой резиновой дорожке. На пол я вас не пущу в таких ботинках.

— Здесь вы хозяин. Подчиняюсь.

Он вошел, а Деккер закрыл за ним дверь. Взгляд прокурора скользнул через Деккера на двух неулыбчивых японцев, которые неподвижно стояли в середине зала. У обоих были короткие стрижки, запятнанные потом ги и черные пояса.

— Эльфы Санта-Клауса? — с ухмылкой спросил Ле Клер.

— Они почти не говорят по-английски.

— Понимаю... Крепкие и суровые ребята. Наверно, передают эти свои качества вам?

Деккер глянул на японцев.

— Можно сказать и так.

Это были лучшие люди Шины. Они специально прилетели из Японии для совместных тренировок с Деккером. Дважды в день. Ежедневно. В течение трех недель. Первая тренировка рано утром, вторая поздно вечером. Вез выходных. Они выполняли приказ Шины, который платил им за это деньги.

Деккер сказал:

— Скоро они возвращаются в Японию. У нас осталось мало времени, я должен идти тренироваться.

— Да? Чему же они вас учат?

— Их профессия — тренировать людей.

— Каких людей?

— Телохранителей для семьи императора, охрану ведущих японских бизнесменов. Они работают также в подразделениях японской военной разведки.

Ле Клер засунул руку в карман пальто и извлек оттуда пачку каких-то бумаг.

— Понятно... Я ведь зачем пришел... Как вы, наверно, знаете, Робби Эмброуз собирается в следующем месяце отправиться в Париж для участия в супертурнире по карате на приз суибин. Я далек от всего этого, но успел понять, что это очень престижное соревнование среди мастеров этой борьбы. Сами понимаете, что мы сочли необходимым предпринять кое-какие меры предосторожности. Мы проштудировали список участников турнира, и каково же было наше изумление, когда мы стали просматривать список делегации от Соединенных Штатов? Совершенно неожиданно мы наткнулись на имя некоего Манфреда Деккера! Чем вы это можете объяснить?

Деккер молчал.

Ле Клер свернул бумаги трубочкой и положил их обратно в карман.

— Вы затеяли опасную игру со мной, господин Манфред, и я хочу знать ее правила.

— Я? Затеял игру с вами?

— Не надо мне мозги компостировать! Надеюсь, вы понимаете, что стоит мне пошевелить пальцем, как вам тут же не поздоровится?

Деккер качнул головой:

— И да, и нет.

— Вы намекаете на то, что собираетесь со своими японскими друзьями как следует надавать мне по заднице?

— Хорошая мысль, но я не об этом. Я намекаю на то, что начиная с первого января уже не состою в штате полиции. Я подал в отставку, вот в чем дело. Если вы попытаетесь теперь кольнуть меня, то это будет уже не так легко вам. По крайней мере, с получением профессиональной независимости от вас я обретаю возможность отражать ваши удары намного успешнее, чем раньше.

— Понимаю. Итак, вы всерьез собрались в Париж. И вы всерьез решили участвовать в турнире. А два разговорчивых парня, которые пожирают сейчас меня глазами, просто приводят вас в форму, не так ли?

Деккер почесал в затылке.

— Не хотелось бы прослыть пустым хвастуном, но должен вам заметить, что для своего возраста я нахожусь и так в неплохой форме. Просто я долго не участвовал в соревнованиях и меня нужно немного натаскать. Японцы очень требовательны, но я пока держусь.

На самом деле Деккер явно скромничал. Он не просто держался, а пахал едва ли не за обоих японцев сразу. Впрочем, у него были веские на это причины.

Ле Клер поднялся с лавки, на которой сидел.

— Старею, господин Манфред. Я определенно старею. Тем не менее, стоит мне сделать три удара, и вы выбываете из игры.

— По административной линии?

— По административной линии, вы правы. Но я этого делать не буду. И знаете, почему?

— Почему же?

— Потому, что хороший урок преподаст вам другой человек. Два удара от него вы уже получили. Получите и третий, который станет последним.

— А, вы о Робби... Полагаете, ему удастся свалить меня и в январе?

— Что-то подсказывает мне, что вы подозреваете его в организации того, что стряслось с вашей подругой в Париже несколько недель назад.

— Мы оба знаем, что это сделал он.

Ле Клер потер заднюю сторону шеи.

— Ага... Вот что я скажу вам, господин Манфред. Вам надо понять, как обстоит дело. Информаторы, уголовные дела и прочее. Вы же сами были со мной в одной упряжке. Должны понимать.

Деккер сказал:

— Если можете мне помешать — мешайте. А я посмеюсь. И еще. Передайте, пожалуйста, от меня Робби одно коротенькое послание. Скажите ему: сутеми. Всего лишь одно это слово. Сутеми.

— Сутеми? Что за тарабарщина?

Деккер потянулся.

— Не советую вам задерживаться в этом районе допоздна, господин прокурор. Неспокойные здесь места. Ваша машина может пострадать. Счастливого Рождества.

— Вы мне не объясните, что означает это слово?

— Нет. Передайте его Робби. Он и объяснит.

Ле Клер сказал:

— Я наблюдал за тренировками Робби, приятель. И знаете, я в него поверил. Вам лучше не выходить против него. Легче просунуть свой член в игольное ушко. Вы серьезно пострадаете. Знаете, кто его накачивает? Старина Сет Робинсон, который подготовил трех чемпионов мира по боксу. Я вам вот что скажу, господин Манфред: да поможет вам бог оступиться в отборочных матчах и не встретиться с Робби в финале. Да поможет вам бог!

— Значит, вам совсем не о чем беспокоиться. Ваше дело будет спасено. А ваш информатор благополучно возвратится из Парижа и сдаст вам «Менеджмент Системс» со всеми потрохами.

— Он мне нужен. Для дела.

— Для карьеры. Чуете разницу? Итак, сутеми. Передайте ему. Он поймет.

Спустившись вниз и сев в свою машину, Ле Клер первым делом взял радиотелефон и набрал номер Робби, который был поселен в безопасном Вилидже в отдельном доме.

Он поднял своим звонком Эмброуза с постели, и тот не сразу понял, в чем, собственно, дело. Однако услышав сообщение Ле Клера, повторенное три раза, он расхохотался прямо в трубку.

— Что, что он сказал?

— Сутеми.

— Ха-ха-ха! Дерьмо собачье! Передайте ему, что я все понял, и мне это дико нравится! Согласен, черт возьми! И передайте ему, что я с нетерпением жду нашей встречи, будь то в финале или в отборочных боях! Сутеми, говорите?

Робби снова расхохотался и положил трубку.

После Рождества Ле Клер приказал своему секретарю порыться в японских словарях и разыскать значение этого термина. На следующий день он уже знал, что сутеми значит — до смерти.

Париж.

Второе воскресенье января.

Сидя в отеле, который был построен между Собором Парижской Богоматери и усаженной деревьями набережной Сены, Деккер сосредоточил все свое внимание на том, чтобы вдеть крепкую нитку в тонкое игольное ушко. Он сидел на краешке своей кровати в номере, где остановился. Белая куртка его ги была разложена у него на коленях. Слева на столбик кровати была повешена запасная куртка. Продев наконец нитку и завязав на ее конце узелок, Деккер дотянулся до синего конверта, который лежал на кровати рядом с подушкой. Он достал из него несколько зернышек риса и лоскут серой ткани длиной и шириной в два дюйма. Насыпав рис на внутреннюю поверхность куртки ги около сердца, он накрыл его лоскутом серой ткани и стал пришивать ее к куртке.

Закончив шитье, он перевернул куртку. Отлично. Белые швы были совсем незаметны. Он снял со столбика кровати вторую куртку и проделал с ней то же самое.

Лоскуты ткани были срезаны с того кимоно, которое было на Мичи в день ее трагической гибели. Рис был особенным. Японцы называли его семмаи — то есть тщательно промытый рис, который предлагается богам на погребальной церемонии в синтоистском храме. Именно там, во время похорон своей любимой, Деккер и поклялся убить Робби Эмброуза чего бы это ему ни стоило. Пусть даже ценой собственной жизни.

«Я уже мертва», — сказала тогда Мичи.

После ее смерти эти слова стали истиной и откровением и для самого Деккера.

Он повесил приготовленные куртки ги в шкаф, который был почти пустой. В нем висел только один пиджак и на полке лежал один-единственный чемодан. Достав его, Деккер отнес чемодан к кровати и там открыл его. Внутри на самом верху лежал наколенник из кожи с нашитой на него металлической пластиной и два рулончика эластичных бинтов.

Деккер подумал о Робби Эмброузе. Всего час назад оба врага встретились лицом к лицу. Правда, только на мгновение.

Это была последняя пробежка Деккера перед началом турнира на приз суибин. Завтра должны были с самого утра закипеть первые бои. Он бежал в Тюильри. Утренний туман прятал в своей дымке фонтаны, пруды и красивые цветочные клумбы. Около Пляс дю Каррузель Деккер повернул чуть вправо, чтобы дать дорогу набегавшим на него впереди трем мужчинам. Один из трех вырвался вперед и стал стремительно приближаться к Деккеру.

Это был Робби Эмброуз.

Охранник приложил руки домиком ко рту.

— Получил твое послание! — весело крикнул он, усмехнулся и продолжал бег.

Деккер замедлил скорость, повернул голову вслед Робби. Мимо него пробежали двое агентов федеральной оперативной группы, которые сопровождали Эмброуза в его утренней пробежке. Они тоже сбросили скорость, чтобы рассмотреть Деккера.

Никто не произнес ни слова. А затем туман поглотил стройную фигуру Робби.

Агенты бросились догонять своего подопечного.

Деккер продолжал бег в более медленном темпе. Встреча с Робби заставила его вспомнить о похоронах Мичи в Токио. Ее тело лежало в синтоистском храме. Головой на север. Без подушки. Руки сложены вместе, лицо закрыто белой материей. В изголовье стоял столик с семмаи, вода и меч, чтобы отгонять злых духов. В воздухе стоял запах ароматических курений, палочек и пудры. Песнь священнослужителя. Скорбящие родственники и близкие один за другим поднимались со своих мест, чтобы подойти к священнику и получить ветвь тамагуши.

Пройдя к окну своего гостиничного номера, Деккер взглянул на свет на моментальную фотографию, сделанную «Поляроидом», на которой был изображен он сам с Мичи в бруклинском саду. Руки сплетены, веселые улыбки... На него навалилась страшная тяжесть, он отвел глаза от фотографии и перевел взгляд на маленькую куклу, стоявшую на углу туалетного столика. Кукла принадлежала Шигейзи Шине, который являлся заместителем шефа японской военной разведки. Для куклы был сшит похоронный черный плащ с капюшоном. Именно в таком одеянии отправлялись в свой последний полет пилоты камикадзе.

Просьба Деккера передать ему хачимаки Мичи убедила Шину в том, что детектив твердо вознамерился отомстить за смерть своей любимой. Прямо о том, что Деккер поедет убивать Робби Эмброуза, конечно, не говорилось. Все было ясно и без слов. Шина не только оплатил поездку Деккера в Японию и обратно, он еще придал ему в помощь двух своих лучших инструкторов по боевым искусствам. Они прилетели в Америку по дипломатическим паспортам специально для того, чтобы запереться с Деккером в его доджо в Нью-Йорке на три недели и подготовить его к турниру.

Инструктора отличались большой требовательностью и бескомпромиссностью. Каждый день они сгоняли с детектива по семь потов.

В конце концов техника Деккера стала настолько устойчивой и скоростной, что он по очереди послал на пол доджо обоих своих инструкторов.

Общения между японцами и детективом, по сути, никакого не было. Они исполняли приказ Шины, вот и все. Встречались они исключительно в пределах доджо, как воины. Ни разу Деккер не услышал от японцев ни похвалы, ни слова ободрения. Когда было совершенно необходимо, они перебрасывались короткими репликами на смеси ломаного английского и японского. Помогали также жесты.

Когда подошла к концу последняя тренировка, японцы удалились в раздевалку, чтобы поскорее переодеться, принять душ и отправиться в аэропорт. Их миссия в Америке была закончена. Перед прощанием старший из них по имени Дайго вручил Деккеру куклу от Шины и впервые за все время знакомства улыбнулся.

Деккер был очень тронут и этим подарком, и улыбкой. Он поклонился в ответ. Он получил свою похвалу.

Деккер взял куклу в руки и подошел с ней к окну, чтобы еще раз рассмотреть при свете. Его восхищала эта красивая безделушка. Цвета ее от времени поблекли, но все еще держались.

Деккер знал, что едва ли не самым главным для него завтра утром будет достичь особого состояния духа. Японцы называют его мушин. Отстраненность, пустота в голове и готовность мгновенно отразить любую атаку на рефлекторном уровне, не прибегая к помощи разума. Техника, заложенная в его сознание, не должна связывать его. Она должна проявляться автоматически.

Шики соку се ку, ку соку це шики. Форма превращается в пустоту, пустота становится формой.

Зазвонил телефон. Деккер решил не подходить. Взяв свой паспорт, кошелек и ключ от номера из ящика в туалетном столике, он вышел из комнаты и стал спускаться в ресторан. Пришло время ленча.

Поев и совершив небольшую прогулку, он вернулся в отель и в холле узнал от персонала о том, что ему, оказывается, звонила Валерия Спарроухоук. Чтобы пожелать завтра удачи. Она не знала истинной цели участия Деккера в турнире.

От Эллен Спайсленд на его имя поступила телеграмма. Она также желала ему удачи.

Эллен подозревала о том, что задумал ее напарник, но не стала его отговаривать. Когда они прощались, она просто обняла его и, всхлипывая, проговорила:

— Делай то, что считаешь нужным. Только... Только...

Она так и не договорила.

Агенты федеральной оперативной группы разъяренно колотили в дверь номера в отеле на Елисейских Полях, где они жили вместе с Робби.

— Эй, задница! — крикнул один из них. — А ну, отпирай! Мы знаем от регистратора, что ты взял внизу ключи! Открывай эту сраную дверь! Нам надо кое о чем поболтать!

Дверь открылась, и на пороге возник улыбающийся Робби. Он вежливо поклонился агентам и повернулся, чтобы идти.

Один из агентов, — самый здоровый, который весил больше Робби фунтов на тридцать, — грубо схватил его за плечо.

— Эй ты, сукин сын! Я хочу знать, куда ты провалился утром на зарядке и где все это время шатался, пока мы бегали вокруг в поисках тебя?! Тебя предупреждали, чтобы ты всегда держался с нами! В Нью-Йорк захотелось? Смотри, еще раз такое выкинешь, и я запихну твою задницу в первый же самолет! Лично мне наорать на твое карате и на твой поганый турнир...

Робби быстро повернулся вокруг агента, и когда они были друг к другу спинами, Робби провел короткий, но мощный удар агенту по почкам. Здоровяк вынужден был отпустить Робби. Каратист тут же ударил пяткой агенту по подъему ноги, затем развернулся и обвил руками его шею. Затем сжал хватку. Не до конца, конечно. Агент задергался и стал давиться.

Робби спокойно и холодно улыбнулся.

— Попробуешь достать пушку и на этом эпизоде закончится твоя непутевая жизнь, говнюк. Хотя, нет... Ты будешь жить, но такой жизнью, какой не пожелаешь врагу. Дышать будешь через специальный зонд. А шея у тебя будет такая, как будто ее долго жевал бульдог, но оставил, не доев.

Второй агент поднял перед собой руки и заговорил:

— О'кей, о'кей, ребята.

Оба успокоились. Оба. Робби приблизил свое лицо к лицу полупридушенного агента так, что их носы едва не касались.

— Если ты еще хоть раз, хоть один раз, дотронешься до меня своими грязными руками, я тебе их переломаю на мелкие осколки.

Робби отпустил агента и сделал два шага назад.

— Ну, давай, дерьмо, доставай свою пушку. Давай! Попробуй достать свой пистолет и прикончить меня. Только учти: прежде чем ты это сделаешь, я сделаю вот что!

Ни тот, ни другой агенты не поняли даже, что и, главное, как произошло в следующее мгновение. Они и моргнуть не успели, как Робби взмахнул своей правой ногой. Перед глазами побагровевшего от нехватки воздуха агента мелькнула какая-то тень, и в следующую секунду он увидел меньше чем в дюйме от своего лица подошву ботинка Эмброуза.

Брови второго агента медленно полезли на лоб. В жизни своей ему не доводилось видеть столь быстрых движений. Ни от кого. Боже!..

Агент, которого душил Робби, теперь массировал свою побледневшую шею. Лучше попробовать снять напряжение дипломатическим путем. Его голос был неровным и хриплым.

— Просто мы выполняем свою работу. Ты убежал от нас, когда на улице повстречался Деккер. Мы не могли найти тебя в течение целого часа.

Робби потер виски.

— Просто мне надо было почувствовать самостоятельность. Я провожу тренировки по своей системе и не обязан подстраиваться под вас. Вам сказали держаться около меня — держитесь. А если не умеете бегать, я не виноват. Ну, ладно, я же пришел? Вот он я. Собственной персоной. Спокойно, ребята. Я специально поджидал вас здесь, чтобы мы вместе отправились перекусить. Проголодался, как собака. Что если нам сейчас спуститься вниз и проглотить по нескольку хороших кусков мяса, а?

Он хлопнул здорового агента по спине.

— Зачем Ле Клеру рассказывать об этой неприятности? Если он ничего не узнает, меньше будет на вас орать. Я ему ничего не скажу, да и вы помалкивайте.

В лифте, идущем вниз, Робби коснулся золотой серьги в ухе и подумал о той шлюхе, которую он только что убил. Блондинка. Молодая. На собственной машине. Ее тело и сейчас еще лежит на заднем сиденье автомобиля, припаркованного в Булонском Лесу. Что ж, теперь юная леди уже не принадлежит своему сутенеру. Отныне она безраздельно принадлежит Хачиману Дай-Босатсу, великому Бодхисаттве, богу войны.

Холодным вечером Деккер стоял перед отелем «Ришелье» и неотрывно смотрел на окна того номера, где жила Мичи... Он стоял здесь неподвижно уже больше часа и был погружен в невеселые думы. В голове у него слышался плеск воды и мягкие звуки тринадцатиструнной кого.

Токио. Усыпальница Йясукуни.

— Даже если мы умрем в разное время и в разных уголках Земли, мы встретимся снова. Мы расцветем в этом саду. Здесь каждый цветок — упокоившаяся человеческая душа. Это настоящая гавань душ.

— Мы встретимся здесь после смерти, Мичи. Я обещаю.

В семь часов вечера Деккер остановил такси и вернулся в свой отель. В регистрационном отделении он передал позаботиться о том, чтобы его не беспокоили. Поднялся к себе в номер и сразу же лег в кровать. Он неподвижно смотрел в темный потолок и... плакал. Плакал до тех пор, пока на него не навалился сон и не заставил позабыть о тяжкой душевной боли.

Париж.

8.05 утра, на следующий день...

Первый день турнира на приз суибин.

Деккер сидел в практически совсем пустой «Арен де Спор», самом новейшем и самом современном парижском спортивном комплексе. Справа и слева от детектива, сверху и внизу сидели свыше шестисот участников турнира. Зал вмещал двенадцать тысяч зрителей, он был выстроен в форме амфитеатра, ряды кресел, обитых кожей бежевого цвета, поднимались один над другим почти до самого купола. Крыша была железная, с огромными стеклянными просветами. Раннее утреннее солнце без всяких препятствий заглядывало внутрь арены, заливая лакированный деревянный пол неровным ярким светом. Кое-где были пятна тени, перемежавшиеся пятнами желтоватого света. Репортеры, фотографы, телеоператоры, организаторы турнира... Все собрались перед участниками, которые занимали несколько рядов ближайших к арене. Каратисты прибыли в Париж из восьмидесяти трех стран. Некоторые, как уже отметил про себя Деккер, привезли с собой жен или подружек. Все-таки Париж есть Париж...

Предварительные бои отборочного тура начнутся ровно в половине девятого утра и продлятся до шести часов вечера. Для победителей это будет серьезный экзамен на выносливость и выдержку. Драться придется с несколькими оппонентами за один день. Перерывы между боями были чисто символическими. Для проигравших сегодняшний день станет последним днем их участия в турнире. Стоит один раз проиграть, и ты выбываешь из игры. Тебе не возвращается твой взнос в размере семисот долларов, и никто не возместит тебе те транспортные расходы, с которыми неминуемо сопряжено путешествие во Францию и обратно домой. К завтрашнему дню отсеется примерно половина всех участников.

Полуфиналы и финал состоятся в пятницу, последний день турнира. Те двое, которым удастся одержать победы в полуфиналах, получат возможность спокойно посидеть на лавочке в течение пятнадцати минут, после чего должны будут идти на ринг и драться за звание лучшего в мире. Деккер держал в руках свой кожано-металлический наколенник, эластические бинты и хачимаки и рассеянно слушал объявляемые правила турнира. Диктор говорил по-английски, но каждая фраза дублировалась на французском, немецком, испанском и японском. Деккер решил не оборачиваться и не искать глазами Робби Эмброуза, ибо он чувствовал, что за ним самим следят.

Каждый из участников уже подписал специальный договор с организаторами турнира, в котором говорилось, что он не станет выдвигать по отношению к ним претензий в случае своей возможной травмы ли смерти.

Диктор говорил и говорил...

Неконтактно! И снова: неконтактно! Этот турнир можно назвать возвращением к классической форме ведения боя, к традиционному карате.

Легкий контакт в некоторых случаях допускается, но исключительно на усмотрение рефери. Это условие вызвало на многих лицах усмешки.

Очки присуждаются за эффективно проведенные «смертельные» удары. Учитывается техника, дух и спортивное отношение к противнику. Намеренное уклонение от боя, а также намеренный выход за пределы боевой площадки могут стоить каратисту всего матча. Замечание от рефери означает автоматическое присуждение двух очков сопернику.

Боевая площадка имела площадь в восемь ярдов в квадрате. На арене было множество таких боевых площадок. Полуфиналы и финал должны будут проводиться на одной-единственной высокой платформе, установленной в самом центре арены.

Для предварительной схватки требуется участие одного рефери и четырех судей, каждый из которых должен стоять в определенном ему внешнем углу боевой площадки. За каждым поединком также следит судья-хронометрист и протоколист. В полуфиналах и финале будет занято по меньшей мере раза в два больше персонала.

В зале постоянно будут находиться трое врачей и столько же медсестер. Машины «скорой помощи» — у подъезда. В любую минуту можно будет ими воспользоваться.

Поскольку все участники турнира являются опытнейшими черными поясами, поединки решено было проводить без различия по весовым группам. Официально турнир на приз суибин считался товарищеским соревнованием мирового уровня, организованным японцами в честь все растущей международной популярности карате и, как подозревал Деккер, для рекламы японского бизнеса в мире. В организации турнира принимали участие японские, корейские, окинавские и даже китайские стилисты, однако контроль над всем держали именно граждане Страны Восходящего Солнца.

Несмотря на жесткие ограничения, бои все же грозили быть травмоопасными. Для участников не полагалось никаких защитных щитков для корпуса, рук и ног. Только «ракушки» и капы.

Деккер глянул влево от себя. Зрители уже начали потихоньку вливаться в зал. Многие еще допивали утреннее кофе из пластиковых чашек.

Все перекрыл женский голос, раздавшийся в динамике:

— Прошу вашего внимания, господа! Прошу вашего внимания! Внимательно слушайте и ждите своего имени. Те, кто сейчас будет назван, должны будут пройти в сектор номер один! В сектор номер один!

Она повторила свое объявление на японском, французском, немецком и испанском языках. Деккер прикрыл глаза и наморщил лоб. Начиналось самое худшее на таких мероприятиях — ожидание.

Было оглашено более ста имен. Участники в ги всевозможных цветов, начиная от белого и заканчивая небесно-голубым, подпоясанные черными кушаками, выстроились на арене и гуськом направились за организаторами в угол зала, где располагался первый сектор. Кто-то был босоног, другие имели сандалии. Большинство молчало, но кое-кто весело переговаривался.

В восемь часов сорок пять минут утра наконец прозвучало имя Деккера. К этому времени бои уже вовсю велись в первых двух секторах. У врачей появилась куча работы. Было много травмированных, над которыми, словно пчелы, вились медсестры. Троих каратистов нужно было вынести из зала на носилках.

Деккеру надо было идти в третий сектор.

Он глубоко вздохнул, успокаивая себя. Услышав свое имя, он завязал на голове хачимаки Мичи, зажал в руках наколенник и бинты и спустился по проходу в зал. Пристроившись к своей шеренге, он услышал в динамике голос:

— А теперь зачитываю список имен тех участников, которые должны будут пройти в последний сектор, сектор номер четыре! Он находится справа от вас, за третьим сектором. Робби Эмброуз!..

Деккер опустил голову и пошел туда, куда его вели.

Париж.

Январь, вторая пятница.

Турнир на приз суибин, последний день.

Спарроухоук был пьян. Его горло было опалено слишком большим количеством турецких сигарет. Теперь он жалел и о том, что принял таблетки от бессонницы. От них был вред. Таблетки, джин, коньяк, курево — неудивительно, что у него так крутит в животе.

Смерть Юнити теперь представлялась ему продолжением жесткой и неумолимой логики судьбы, очередным звеном цепи разрушения, которая тянулась в его жизни с того самого момента, когда он познакомился в Сайгоне с Робби. Это было шесть лет назад. Теперь эта цепь совершила полный оборот.

Вместе с Валерией Спарроухоук сидел на самом верхнем ряду заполненных до предела трибун «Арен де Спор». Его раздирали противоречивые чувства. То он испытывал желание увидеть, как Робби умрет, то его посещала какая-то странная надежда на то, что он выживет.

Робби. Сын. Убийца жены. Верный брат по оружию, который спас мне жизнь в Сайгоне. Он стал муссером, полицейским информатором. Чтобы избежать тюрьмы, а, может быть, и электрического стула за то, что он убил, бог знает сколько, невинных женщин! Робби, которому я доверялся полностью. Которого я едва не предал. Который узнал о моем надвигающемся предательстве и нанес упреждающий удар. Расчет его был удивительно хладнокровен и жесток. Он убил не меня, а то, что мне было дороже всего в жизни — жену...

Когда стало совершенно ясно, что в финале встретятся именно Деккер и Робби, Спарроухоук позвонил в Париж Дитеру и распорядился заказать ему билет.

— Два билета, — поправила его Валерия, которая в тот момент находилась в кабинете отца. — Это была моя мама.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Напарница Мэнни сказала мне, что у Деккера есть свои основания для встречи с Робби в процессе этого турнира. Думаю, тебе кое-что известно об этом. Я хочу, чтобы ты мне обо всем рассказал.

Во время полета на «Конкорде» из Нью-Йорка в Париж Спарроухоук рассказал своей дочери обо всем. Он опустил только упоминание о своем соучастии в убийстве Мичи.

Валерия сказала:

— А глава федеральной оперативной группы знает об этом?

— Еще как знает. Но Робби не будет привлечен к суду ни по одному из этих преступлений. Понимаешь, он представляет для полицейских слишком большую ценность. Его хотят использовать в деле против «Менеджмент Системс Консалтантс» и Дента. Это сенатор такой. Терри Дент. Ну, и против меня, разумеется.

У Валерии было такое выражение на лице, что Спарроухоук едва не расслабился и не рассказал ей всю подноготную. Однако, ему хватило сил промолчать. А она проговорила:

— Единственный человек, который может разобраться с Робби, — по-мужски разобраться, я имею в виду, — это Мэнни Деккер. Иначе смерть мамы...

Она отвернулась к иллюминатору и прижала кулачок к губам.

Спарроухоук дотянулся до стакана с Джином и тоже стал смотреть на заоблачное небо.

Находившиеся на «Арен де Спор» многочисленные зрители шумели и рукоплескали. Валерия взяла отца за левую руку и куда-то стала ему показывать. Спарроухоук посмотрел туда и кивнул. Под ними, по проходу, который тянулся из раздевалок к высокой платформе в центре зала, неторопливо вышагивали четверо каратистов. Зрители бесновались от восторга, фотографы и телеоператоры старались подкрасться к избранным бойцам поближе. Многочисленная охрана пресекала все попытки соприкосновения массы людей с каратистами. Кто кинул на них сверху розы...

Деккер и Робби вышли в полуфинал. В соперники Деккеру был назначен мощный и одновременно длинноногий немец, в то время как Робби должен был драться с человеком, которого называли фаворитом турнира. Это был японец, техника которого отличалась невероятной точностью и была удивительно окрестной.

Валерия сильно сжимала руку Спарроухоука, даже не замечая этого. Она не отрывала глаз от четырех бойцов, которые остановились перед столом организаторов и судей. Спарроухоук же видел сейчас только Юнити. Сморгнув слезы с ресниц, он поднял глаза на стеклянно-стальной потолок-свод зала и спросил у бога: кто сегодня из них умрет?..

Ле Клер вместе с тремя членами федеральной оперативной группы сидел в первом ряду. Сейчас он весь подался вперед и впился глазами в высокого немца, подбиравшегося к Деккеру.

Матч должен был длиться строго четыре минуты. Для победы нужно было набрать три очка.

Сейчас счет был равный: два очка на два очка.

Немец, отличавшийся большой силой и скоростью маневра, показал себя с самой лучшей стороны в атаке. Его коньком были удары ногами в голову противника в прыжке с разворотами. На этом он и заработал свои два очка. К сожалению для Деккера, немец не придавал особого значения неконтактному статусу турнира. Уже два раза со времени начала поединка немец провел самый что ни на есть контактный удар, вызвавший у Деккера кровотечение, и не понес за это никакого наказания.

Немец любил «играть в собачки». Каждому удару предшествовала череда ужимок и обманок. То опустит одно плечо, пуская противника по ложному следу. То сделает финт головой, то взмахнет рукой, то сделает прямой выпад без удара. Он выполнял все свои маневры быстро и эффектно. На Ле Клера это произвело глубокое впечатление.

Впрочем, Деккер производил на своего бывшего начальника еще большее впечатление. Детектив был, определенно, травмирован. Он прихрамывал. Правая лодыжка у него была схвачена эластичным бинтом, как и обе руки. На его ги была ясно заметна кровь. Кроме того Ле Клер знал о его изначально поврежденном колене. Тем не менее Деккер вел бой умело с поразительным хладнокровием. В его арсенале было два главных вида оружия: махи ногами и быстрые руки. Дважды он укладывал немца спиной на деревянный помост мощными ударами ноги. Происходило это так. Деккер проводил атаку. Немец высоко подлетал в воздух и плашмя падал на помост. Деккер тут же подскакивал к нему и добавлял несколько тычков в голову и корпус. Господин Манфред знал свое дело и был в нем хорош. Может быть, слишком хорош.

Мысль о том, что детективу удастся одолеть немца и он пройдет в финал, где встретится с Робби, более чем беспокоила Ле Клера. Ибо он совершенно точно знал зловещие намерения Деккера. Его бывший подчиненный твердо решил убить Робби. Сутеми. Ле Клер не мог позволить этому случиться. Особенно сейчас, когда он стоит так близко к полному разоблачению «Менеджмент Системс», когда он уже сжег все мосты к отступлению в деле сенатора Дента.

Как только Ле Клер узнал о том, что Деккеру удалось пробиться в полуфинал, он решил, что пора наконец оторвать свою черную задницу от мягкого кресла и вылететь в Париж. Ему даже пришла в голову мысль поговорить с господином Манфредом о том о сем. Прокурор даже додумался до того, чтобы схватить детектива и продержать его в каком-нибудь безопасном месте до окончания турнира.

Но оказалось, что господин Манфред не такой простачок!..

Он просто исчез из своего отеля и убыл в неизвестном направлении. Ломая руки, Ле Клер распорядился немедленно разыскать пропавшего и поднял на это лучших своих людей. Однако, господина Манфреда нигде не было. Он как сквозь землю провалился. Похоже Деккер чувствовал, что в отношении его персоны может случиться какая-нибудь провокация и заранее побеспокоился о себе.

Ле Клер понял, что опоздал со всеми своими задумками.

Ле Клер отвлекся на минуту от событий, происходивших на платформе в середине арены, и глянул через левое плечо на трибуны. Там со своим мужем сидела напарница Деккера Эллен Спайсленд. Рядом с ней были Гарперы, владельцы того доджо, где тренировался и преподавал Деккер. В Париж приехали и некоторые ученики детектива, которые сгрудились сейчас вокруг четы престарелых каратистов. Все неотрывно смотрели на платформу, жадно следя за каждым эпизодом поединка Деккера с немцем.

Вчера после боев Ле Клер поставил задачу своим людям узнать у друзей Деккера о его местопребывании. Однако, результатов никаких не было. Друзья детектива сказали, что не знают, где живет их учитель. Похоже было, что они не врут. Спайсленд из всех опрошенных держала себя наиболее враждебно по отношению к людям Ле Клера. Она заявила, что ей ничего не известно о местонахождении ее напарника, но что, если бы она даже все знала, то Ле Клеру сказала бы в самую последнюю очередь.

К тому времени как Ле Клер все же узнал, где Деккер провел последнюю ночь перед полуфиналом, было уже поздно. Оказалось, что господин Манфред спал в «Арен де Спор», на том самом лакированном деревянном полу, где он сейчас столь упорно пытается получить шанс убить своего заклятого врага Робби Эмброуза.

Рев трибун заставил Ле Клера резко вернуться взглядом к платформе, где проходил поединок. Черт! Опять опоздал!..

Немец лежал на полу, покорно опустив руки. Деккер стоял над ним. Кулак детектива замер в дюйме от левого виска его соперника.

Иппон! Третье очко. Деккер победил!

«Так твою мать!..» — ругал себя Ле Клер, качая головой.

Он снова глянул через плечо влево. Эллен Спайсленд была на ногах. Она радостно прыгала и хлопала в ладоши. Друзья и ученики Деккера обнимали друг друга и вопили что было мочи.

Поморщившись от отвращения, Ле Клер вновь повернулся лицом к арене. Он увидел Деккера, который, прихрамывая, ковылял к краю боевой площадки и вытирал с губ кровь.

«Теперь все от тебя зависит, Робби. Сутеми. Будь, что будет. Чему быть, того не миновать. Помоги, Господи! Не дай нужному человеку умереть!..»

Деккер и немец, над которым он только что одержал верх, сидели с краю платформы и внимательно наблюдали за тем, как кружат друг вокруг друга Робби и японец.

Для Деккера прошедшие четыре дня слились в один кошмарный и болезненный туман. Предварительные поединки, отборочные бои. Жесткие, порой жестокие, сменяющиеся короткими ночами, наполненными бессонницей из-за ноющих травм и ушибов. За эти несколько дней он встречался с каратистами из разных стран: Южной Африки, Кореи, Бразилии, Америки, Мексики и России.

Каждому из своих соперников он словно бы бросал вызов: «Убей меня, если можешь!» Многие пытались. Ни у кого не вышло.

Деккер осторожно коснулся забинтованной лодыжки, которая была серьезно повреждена вчера диким, неконтролировавшим себя кубинцем. Этого психа дисквалифицировали лишь в самом конце матча, когда он вошел с Деккером в клинч и попытался откусить детективу ухо.

Правое колено детектива нестерпимо ныло. Он получил туда несколько серьезных ударов. Некоторые были случайными, другие нет... С первых же секунд каждого поединка противник безошибочно угадывал по походке Деккера в том, что у него изначально повреждено колено. Каждый стремился воспользоваться этим к своей выгоде. Кожано-металлический наколенник кое-как спасал пока детектива. Запястье правой руки было окончательно разбито. Деккер ставил этой рукой блоки неистовым пинкам здоровенного русского. Вторая рука также была повреждена. На этот раз все было по-другому. Деккер атаковал одного бразильца прямым ударом в живот, а тот поставил жесткий блок... Поскольку руки и ноги бойцов были открытыми, все лицо и ноги детектива кровоточили и были в царапинах. Несмотря на требования организаторов турнира, мало кто состригал у себя на ногах длинные ногти.

Сколько он уже провел поединков? Он уже сбился со счета. Десять? Может, двенадцать? Он знал наверняка только одно: что каждый новый поединок был более тяжелым и жестким, чем предыдущий. Но у Деккера имелся один козырь в рукаве. Его внутренний секрет. Он был уже мертв. Он принял сердцем и разумом путь самурая и готов был в любую минуту умереть на арене. Он отдал пути самурая свое тело, свою душу. Перед ним стояла одна задача: совершить правосудие в отношении убийцы Мичи и тем самым спасти ее честь и дать успокоиться ее мятущейся душе. Деккер был настроен не останавливаться ни перед чем для достижения этой цели.

Его сознание было очищено от любого страха. Деккер был сама бесстрастность и воля. Находясь в таком состоянии духа, он наблюдал за тем, как Робби обвязывается красным кушаком. Это нужно было для определения победителя. У каждого из четырех угловых судей было по два флажка: красный и белый.

«Ты должен победить!» — про себя сказал Деккер, пожирая глазами своего врага.

Четырехминутный матч. Три очка — победа.

Рефери, — крепко сбитый японец в рубашке с короткими рукавами, галстуке и гетрах, сам бывший чемпион Японии по карате, — поднес к губам свисток.

— Рей! Поклонитесь!

Он поднял свою правую руку, взглянул на обоих участников и сделал отмашку вниз.

— Хаджиме! Начинайте!

Меньше чем за одну минуту боя японец уже набрал два очка на ударах ногами. После двух из них в воздух взметнулись четыре белых флажка. Японец выступал в белом кушаке.

Публика млела от захватывающего зрелища. Деккер наоборот.

— Ну, давай же! — бормотал он себе под нос. — Дерись! Дерись, сучий потрох! Ты должен выиграть!

Он хотел, чтобы Робби услышал его, отреагировал на его мольбы, перехватил у японца инициативу.

Робби, выступавший в ги желтого шелка со своим именем, вышитым на плече, отступал. Его рука то и дело поднималась к золотой серьге в ухе. Он вел себя очень легкомысленно. Слишком легкомысленно.

Деккер не мог найти себе места от беспокойства.

Детектив думал о Мичи. Еще одно очко японцу, всего одно и Робби будет навсегда для него потерян! Ле Клер уведет его с арены и тогда все! Здесь, на публике, на глазах у двенадцати тысяч зрителей, он мог спокойно убить Робби и отделаться после этого лишь легким испугом. Несчастный случай. На турнирах по карате всякое бывает, что и отражено в контрактах, которые подписывают участники его с организаторами. Максимум, что может произойти — жюри решит не присуждать ему приз турнира суибин, за непреднамеренное убийство.

Убить же Робби за пределами арены будет уже неизмеримо труднее, и последствия этого будут неизмеримо тяжелее.

В первый со времени начала турнира Деккер не на шутку разволновался. Он увидел реальную возможность неудачи, крушения всех планов.

Он сжал кулаки. Робби не должен проиграть. Он просто не имеет права проигрывать!

— Дерись, сука! — шептал Деккер. — Дерись!

И вдруг ситуация на платформе поменялась кардинально. Произошло это настолько быстро и неожиданно, что казалось просто чудом, волшебством каким-то!..

Главным оружием Робби был удар ногой с разворота и наконец-то он нашел ему достойное применение. Отыграв одно очко, он заметно приободрился. Меньше чем через минуту он «поймал» нападающего японца на ногу, погрузив ее в его незащищенный живот. По правилам неконтактного карате этот удар был признан грязным, но дух он из японца выбил.

Словом, к концу поединка у обоих противников было по два очка.

Посовещавшись, жюри назначило дополнительный двухминутный раунд. Теперь противники дрались до одного очка. Кому его присудят, тот и победил.

Деккер затаил дыхание. Он смотрел на противников, которые встали на свои места на платформе и поклонились друг другу.

У Деккера создалось такое впечатление, будто Робби прочитал мысли японца. Через секунду после поклона противник Эмброуза, в течение всего матча отличавшийся атакующей агрессивностью, прыгнул на Робби. Однако, тот четко рассчитал свой маневр, мгновенно совершил полный разворот вокруг своей оси и нанес японцу мощнейший удар в живот, от чего тот замер на месте. Четыре красных флажка взметнулись в воздух по углам платформы. Публика взревела от ликования. Деккера посетило такое облегчение, что он, не помня себя, радостно вскрикнул и наградил Робби, своего врага, громкими и долгими аплодисментами.

Со стороны стола организаторов турнира, который был перед самой платформой, по всей арене разнесся голос, который говорил по-английски, но с сильным французским акцентом:

— Леди и джентльмены! Убедительно просим всех оставаться на своих местах! После нашей четвертой показательной демонстрации за сегодняшний день, — упражнения с оружием будут выполнять наши гости из Гонконга, — мы приступим к завершающей стадии нашего чемпионата. В финальном поединке, который будет длиться шесть минут и оцениваться четырьмя очками, встретятся... господин Манфред Деккер (Соединенные Штаты Америки) и... господин Робби Эмброуз (Соединенные Штаты Америки). Победитель поединка будет удостоен главного приза турнира — вазы суибин!

По мере того, как объявление повторялось на все новых языках мира, аплодисменты зрителей становились все громче. И немец и только что поверженный японец пожелали Деккеру и Робби удачи, после чего удалились с платформы. Оба финалиста также сошли вниз, но не стали уходить далеко. Деккер был занят своими мыслями: о Мичи, о смерти, о любви и долге.

Когда китайцы, показывавшие ката с оружием, закончили свое выступление, Деккер и Робби вновь поднялись на платформу и начали разминаться. Деккер ослабил бинты на лодыжке, потер ее и затянул бинты туже. Затем он снял кожно-металлический наколенник и также сделал небольшой массаж поврежденного места. Он водворил наколенник на место и стал приседать и делать махи ногой, чтобы определить оптимальную степень затяжки ремешка. Потом он перешел к рукам. Снял бинты и перетянул их туже. Закончив подготовку, он поднял взгляд на Робби, который стоял в противоположном конце платформы и увидел, что тот неотрывно смотрит на него.

Сутеми.

Ни тот, ни другой не произнесли это слово вслух. Но оно висело в воздухе между ними, назойливым предупреждением о том, что одному из них осталось жить на этом свете считанные минуты.

На платформу взошел рефери. Угловые арбитры поспешили занять свои места. За столом организаторов шел какой-то оживленный разговор. Судья-хронометрист регулировал секундомер и звонок. Справа от стола врачи и медсестры пододвигали свои стулья и оборудование поближе к платформе. Фотографы и операторы кружили вокруг места, где должен был состояться поединок, безостановочно снимая готовящихся к бою каратистов.

Деккер коснулся своего носа и уха. Крови нет. Зато острой болью в ребрах отозвался поворот корпуса. Он совсем было позабыл об этой травме. Однако, он заставил себя выбросить это из головы и стал сосредоточенно крутить ногой, разминая поврежденную лодыжку.

Рефери сделал знак бойцам, чтобы они заняли свои места на платформе, которые были отмечены белыми чертами. Каратисты не спускали друг с друга напряженных взглядов. Ни тот ни другой не хотели отводить глаза. Деккер смотрел в лицо Робби, но видел Мичи, слышал ее голос, слышал, как она называет его по имени.

— Рей!

Они поклонились друг другу, так и не отведя взглядов.

Деккер коснулся хачимаки. Я уже мертв. Я уже мертв. Я уже мертв.

Он прикусил капу. Робби сделал тоже самое. Сутеми.

— Хаджиме!

Деккер сделал шаг влево, но остановился и, двинувшись в обратную сторону, стал кружить вокруг Робби. Тот поменял стойку, выставив вперед левую ногу. Руками он закрывал лицо, держа их высоко, как в боксе.

Красный кушак был на Деккере.

Робби ударил первым. Продвинувшись вперед мелкими шажками, как фехтовальщик, он послал вперед левый кулак и затем произвел молниеносный правый крюк. Оба удара были укорочены, как того и требовали правила неконтактного карате. После этого Робби пустил в ход свое главное оружие: удар ногой с полного оборота. Атака была мощной и скоростной. Деккер поднял руки, защищаясь от первых двух ударов, нацеленных в лицо, и не успел поставить блок коронному удару Робби, который пришелся прямо по ноющим ребрам, поврежденным в предыдущей схватке с немцем.

Четыре белых флажка взметнулись в воздух.

— Иппон! Первое очко у Робби.

Деккеру пришлось употребить всю свою волю, все свое самообладание, чтобы не приложить руку к больному месту. Робби сразу все поймет и воспользуется этим при первой же возможности.

Рефери приказал обоим занять свои исходные места. Приказал поклониться друг другу. Затем:

— Хаджиме!

Деккер провел мгновенную атаку по ногам Робби, надеясь подкосить ему колени. Затем развернулся и провел удар тыльной стороной сжатого кулака Робби в голову. Робби быстро сделал уход назад, нырнул под руку Деккера и сразу же контратаковал правым хуком детективу в печень. Деккер уклонился от этого удара и произвел молниеносный, — со всей быстротой, на которую был способен, — боковой удар Робби в корпус. Робби, маневрируя на носках ног, ушел и от этого удара. Он двигался, как тореадор, грациозно и красиво. Деккер стал его преследовать, подняв правое колено, чтобы все-таки поймать Робби на ногу в живот. Но прежде, чем он успел это сделать, Робби резко присел и с разворота подкосил ему ногу, на которую детектив опирался. Больную ногу. Больную лодыжку...

Хромая, Деккер отступил. Робби тут же стал вокруг него быстро кружиться, то и дело останавливаясь и меняя направление на противоположное. Он выжидал. Каратисты напряженно смотрели один на другого. А за ними обоими в полной тишине наблюдали двенадцать тысяч зрителей.

Вдруг Робби неожиданно начал атаку и молниеносно ударил ногой опять в грудную клетку сбоку, где было самое больное место. Боль на секунду ослепила Деккера, поднявшись в голову, но тут же вновь схлынула вниз, к груди.

— Иппон! Четыре белых флажка. Второе очко у Робби.

Только теперь Деккер понял, чего добивается Робби. В четырехочковом матче он сначала уничтожит детектива морально, показав ему, что он сильнее. Он выиграет три очка, доказывая свое превосходство. Четвертое очко будет завоевано смертью Деккера...

«Но я и так уже мертв!»

Деккер начал настоящую игру. Настоящая игра начинается, когда игроку уже нечего терять. Ему нечего было терять.

Деккер ловко сымитировал удар правой рукой Робби в лицо и тут же ударил ногой в левую лодыжку противника. Робби быстро поднял левую ногу, ликвидировав опасность. Но вместо того, чтобы уклониться назад, он тут же поставил левую ногу на помост и дважды ударил правой ногой Деккера в левую сторону грудной клетки. Детектив поставил блок на оба удара, но они были очень мощные и окончательно разбили ему левое предплечье. Силу ударом Робби добавили мышцы ляжек и голени. Это были убийственные удары. Деккер свалился под ними на помост. Ревущие трибуны вскочили на ноги.

Левая рука Деккера была в огне. Он не стал использовать ее для того, чтобы подняться на ноги. Дикая боль, спиралью прорезающая кость сверху донизу, сказала ему о том, что на руку уже нет никакой надежды. Поддерживая ее правой здоровой рукой, он попытался без их помощи подняться, но не смог и опять упал.

— Стоп! — крикнул рефери и сделал соответствующую отмашку рукой.

Робби спокойно отошел в свой угол, опустился на одно колено и вытащил изо рта мокрую калу. Он вытер влажный лоб тыльной стороной ладони. Он смотрел в пустоту прямо перед собой. Со стороны казался ко всему безразличным. Создавалось впечатление, что он просто смертельно скучает. В самом деле — что ему было беспокоиться и тревожиться? Он знал заранее, чем закончится этот бой. Он закончится так же точно, как до этого заканчивались все прочие поединки с его участием. За одним, правда, исключением. Деккер не просто потерпит поражение. Он умрет, как сам того просил.

Одуревший от боли Деккер смог подняться на ноги и сойти с платформы только при помощи рефери. Левая рука вся трепетала и пульсировала. Он ее практически уже не чувствовал. Попробовал сжать кулак, но пальцы едва пошевелились. Все закончилось только новым, ужасающим приступом боли. Все выглядело бы просто комично, если бы не было так грустно.

Трибуны на какое-то время притихли и со вниманием наблюдали за тем, как Деккера осматривает врач-француз.

Он внимательно прощупал руку детектива и сказал со вздохом:

— Рука ваша сломана, месье. Боюсь, поединок продолжать вы уже не сможете.

Деккер, которого усадили на стул рядом с врачом, отрицательно покачал головой.

Врач стал быстро о чем-то переговариваться с медсестрами. Деккер не понимал смысла, так как они говорили по-французски. Затем врач обратился к рефери и другим официальным лицам, которые подошли к Деккеру. Детективу это быстро надоело. Он решительно поднялся со стула, но тут почувствовал, как слабо его держат ноги. Кожно-металлический наколенник не был панацеей. Чувство равновесия у детектива пошатнулось. Беда не приходит одна! Проклятье!

— Привяжите больную руку к корпусу, — мрачно попросил Деккер.

— Это невозможно! — заволновался врач. Он был небольшого роста, бородатый и властный. Он привык к тому, что пациенты беспрекословно подчиняются ему. Не на того теперь напал... — Тут уж не до шуток, месье, поймите! С одной рукой и в таком состоянии вы станете легкой мишенью для атак противника. Вас изуродуют. Нет, я вам не могу позволить идти на такой глупый риск.

Из группы официальных лиц вышел Уширо Канаи. Он переглянулся с напряженным Деккером и обратился к врачу:

— Все-таки это поединок на звание сильнейшего в мире, не будем забывать об этом. Цель его: еще раз напомнить миру о самурайском духе. А этот дух не признает поражения. Если господин Деккер чувствует, что в состоянии продолжать бой, мы должны пойти ему навстречу.

Гири. Канаи был должником Деккера и в эту минуту он сполна уплатил свой долг.

— Фу, — пробормотал врач по-французски и повторил по-английски: — Сумасшедший!

Поврежденную руку освободили из рукава куртки ги и подвязали к корпусу в двух местах: у запястья и у предплечья.

От успокаивающих и болеутоляющих Деккер наотрез отказался. Медикаменты могли оказать дурное воздействие на его рефлексы.

Когда он, хромая, спрятав под курткой больную руку, в окровавленном ги, поднялся обратно на платформу, вся арена натужно простонала от восхищения и устроила ему долгую стоячую овацию. Спарроухоук вскочил со своего места. Встал и Ле Клер, который был чернее тучи. Трибуны взорвались рукоплесканиями и криками поддержки. Вскоре все это превратилось в сплошное извержение. Робби огляделся вокруг себя, не понимая, в чем дело, потом глянул на противоположный угол платформы, где был Деккер... На этот раз охранник не отвернулся тут же в сторону с презрительной ухмылкой. Вместо этого он стал серьезно и внимательно приглядываться к своему героическому сопернику.

К Робби подошел рефери. Его предупредили о том, чтобы он смягчил немного свой агрессивный и откровенно грубый стиль. Если бы это был не финальный матч, Робби дисквалифицировали бы после первой же минуты поединка. Робби молча выслушал рефери и кивнул ему. Затем он пересек платформу и подал руку Деккеру. Детектив взял ее, не раздумывая. Трибуны взревели от восторга. Из конца в конец арены прокатилась мощная волна эха от аплодисментов. Даже отчаянные призывы через динамик долго не могли успокоить зрителей.

— Леди и джентльмены! Попрошу всех сесть на свои места и успокоиться! Позвольте нам продолжить матч! Осталась одна минута! Всего шестьдесят секунд! Господин Эмброуз ведет в счете два ноль против господина Деккера.

Одна минута. Шестьдесят секунд на то, чтобы убить Робби. Как мало... Если не сейчас, то уже никогда. Деккер навсегда потеряет Робби. Если он упустит сейчас эту поистине золотую возможность...

Деккер про себя воззвал к своей ками, к Мичи...

«Помоги! Помоги мне!..»

— Рей!

— Хаджиме!

Робби бросился было в атаку, но внезапно замер на месте. Его остановило странное выражение лица Деккера. Он еще не успел осознать, что именно его так поразило, как вдруг он услышал голос своего бога Хачимана:

— Ты не способен убить человека, который уже мертв. Ничто не может уничтожить человека, принявшего душой, и разумом путь самураев. Его тоже защищает бог. И этот бог могущественнее меня. Этот бог когда-то был земной женщиной по имени Мичи. Бог любви. Бог, которому не страшны ни смерть ни война.

Робби почувствовал страх. Хачиман всегда был могущественнейшим из богов. Поражение было ему неведомо. Не было других богов, кроме Хачимана.

Но теперь...

Не успели слова Хачимана прокатиться эхом по всему существу Робби, как он почувствовал, что бог уходит от него... Уходит...

Немедленно убить Деккера! Да, это единственный выход! Необходимо убить его прежде, чем Хачиман уйдет. Необходимо убить последнего из сайгонских призраков и тогда Робби станет победителем над всеми ими, тогда он станет буши на все времена!..

Робби провел прямой высокий удар правой ногой, затем поставил ее на место и нанес мощнейший правый крюк Деккеру в голову.

При этом Робби дико выкрикнул:

— Ха-аа-ачима-а-анн!!!

Для Деккера же весь страх давно исчез. Он встретится с Мичи в Йясукуни, в священной токийской усыпальнице. Хай, от смерти он мог ждать только... приятного.

Когда схватились два тигра, один будет ранен, другой убит.

Деккер пошел в атаку. Разумом он этого не сознавал. Его тело больше ему не принадлежало. Его сознание больше не существовало. Он не принимал решения, не санкционировал нападение. Но оно произошло и было сокрушительным...

Впоследствии Деккер мог сказать только, что не помнит, что происходило с ним в те драматические мгновения.

Он нырнул под правый крюк Робби, наклонился к нему ближе и нанес в ответ страшный правый апперкот... Но не в подбородок врагу, а прямо в горло. Кулак Деккера практически без сопротивления вошел в плоть Робби. В результате удара у того были переломаны все хрящи и гортань. Деккер тут же разжал кулак, отнес руку на некоторое расстояние и снова обрушил ее на то же место...

Глаза у Робби полезли из орбит. Он схватился обеими руками за горло и пошатнулся.

Кияи Деккера было настолько оглушительном, что от него волосы вставали дыбом на голове. Этот боевой крик парализовал все двенадцать тысяч зрителей. Они замерли на своих местах, потрясенные будто громом небесным, и не могли пошевелиться. Вместе с криком в установившейся мертвой тишине Деккер подсек обе ноги «поплывшего» Робби. Лицо у его врага было бесцветным, ибо от него отхлынула вся кровь. На секунду он повис в воздухе... Слышался только его слабый хрип, хрип человека, захлебывающегося собственной кровью... Затем он рухнул на помост, как подкошенный, с шумом и грохотом.

Четыре флажка того же цвета, что был и кушак Деккера, разом взметнулись в воздух.

Одуревшая от восторга и мистического экстаза публика повскакала на ноги.

Отовсюду слышалось скандирование:

— Деккер!!!

— Деккер!!!

— Деккер!!!

Молодые французы сразу стали засовывать одну руку под куртку, как было у Деккера. Другие имитировали его последний апперкот. Аплодисменты грохотали, как канонада, не ослабевая и не прекращаясь с течением минут. Чуть позже рукоплескания приобрели ритмичность при помощи топота тысяч ног.

Только те официальные лица, которые поднялись на платформу, да французский врач сразу поняли, что Робби Эмброуз умер. Зрители об этом даже не догадывались.