Гламур

1

Мне казалось, я первая обратила на тебя внимание, но у Найалла глаз всегда был острее. Однако он промолчал и ждал, пока я замечу тебя сама.

Потом, когда я тоже разобрала, что к чему, он сказал:

– Пойдем, поищем другой паб.

– Нет, я хочу остаться здесь.

Был субботний вечер, и в зал набился народ. Все столики были заняты, посетители толпились возле стойки бара, некоторые стояли в проходах. Висевший под низким потолком густой табачный дым смешивался с твоим облаком. Если я и встречала тебя здесь раньше, то вполне могла не обратить внимания: как это ни удивительно, в своей кажущейся нормальности ты был для меня почти незаметен.

Сидя за столиком, я внимательно наблюдала за тобой, уже испытывая неодолимое влечение подобного к подобному. С тобой была женщина – вероятно, подружка, – но познакомились вы, должно быть, совсем недавно. Ты всячески старался ей понравиться, развлекал и смешил, оказывал ей всевозможные знаки внимания, но ни разу не прикоснулся, разве что случайно. Кажется, ты ей тоже нравился. Она часто улыбалась, кивала в ответ на твои слова. Она была нормальной и хотя бы поэтому не могла знать о тебе так же много, как я. В каком-то смысле я уже тогда завладела частью твоего существа, хотя ты еще даже не подозревал о моем существовании. Меня охватило возбуждение, я чувствовала себя хищницей, затаившейся в ожидании удобного момента. У меня не было сомнений, что рано или поздно ты должен почувствовать мое присутствие, увидеть и распознать меня. В тот вечер мы с Найаллом, оба невидимые, сидели за маленьким столиком у входа. С нами вместе сидели двое нормальных, которые, разумеется, нас не замечали. Раньше, пока я не обратила внимания на тебя, мы вели с Найаллом наш обычный нескончаемый, давно приевшийся спор о его поведении. Он до сих пор оставался неисправимым подростком и развлекался соответственно – к примеру, обожал красть сигареты. Он уже выудил три штуки из кармана нашего соседа по столику, причем каждый раз пользовался его зажигалкой. Казалось бы, эта милая шалость должна была наскучить ему много лет назад, однако для него это давно перестало быть шуткой и превратилось в привычку, что неизменно меня бесило. Между тем я знала: бояться совершенно нечего – все равно никто его не поймает. То же самое и с напитками: когда пиво кончалось, он просто отправлялся за стойку бара и обслуживал себя сам. Он знал, что если за выпивкой пойду я, то обязательно стану на время видимой, встану в общую очередь, буду ждать, как все, пока меня обслужат, и, конечно, заплачу. Найалл всегда воспринимал подобные действия как попытку сопротивления, как желание лишний раз напомнить ему, что для меня гламур – всего лишь одна из сторон жизни.

Наблюдая за тобой, я уже начинала опасаться, что ты вовсе не обратишь на меня внимания. Ты был всецело поглощен своей знакомой и ничего не видел. Заметив мое нетерпение, Найалл сказал:

– Он только наполовину гламурен, Сьюзен. Не трать попусту время.

– А ты никак ревнуешь?

– Только не к нему. Я вижу, что ты затеваешь, да только ничего у тебя не выйдет.

Но я не могла удержаться и продолжала наблюдать за тобой. Ты обладал именно тем зарождающимся, половинчатым качеством, которое так меня привлекало. Ты был только отчасти нормальным – как я, ты существовал одновременно в двух мирах. Трудно было представить, как ты ухитряешься жить в нормальном мире, даже не подозревая, что можешь стать невидимым. Неужели ты ничего не знал о своих способностях? Однако спокойная уверенность в себе определенно отличала тебя от всех известных мне невидимых, за исключением разве что Найалла.

А Найалл все больше напивался и не желал, чтобы я отставала. Пьянство доставляло ему удовольствие. Подобно многим невидимым, он с наслаждением предавался этому пороку. Иногда к концу вечера он так набирался, что едва держался на ногах, и в такие минуты даже я с трудом его различала. Его облако становилось настолько плотным и непроницаемым, что возникало пугающее ощущение сгустившейся вокруг него пустоты. В тот вечер, пока Найалл, по обыкновению, погружался в свое небытие, я не спускала с тебя глаз. Ты же, напротив, пил очень умеренно, то ли не желая терять остроумие, то ли потому, что был за рулем, то ли рассчитывал быть в форме, когда останешься наедине с дамой. Как я завидовала ей!

– Попытка – не пытка, – сказала я Найаллу.

Прежде чем он успел что-либо возразить, я встала, подошла к стойке бара и умышленно остановилась между тобой и твоей подружкой, делая вид, что ожидаю, пока меня обслужат. Ты инстинктивно подвинулся и начал озираться, подсознательно чувствуя, что кто-то стоит рядом, но все еще будучи не в состоянии меня заметить. Я по-прежнему была невидимой для тебя, хотя стояла настолько близко, что могла ощущать, как наши облака соприкасаются и смешиваются между собой, испытывая при этом глубокое чувственное наслаждение.

Временно удовлетворенная, я отошла и направилась за стойку бара, чтобы приготовить выпивку себе и Найаллу. Я положила деньги в ящик кассы и отнесла стаканы к нашему столику, но не села.

– Что ты затеваешь, Сьюзен?

– Просто присматриваюсь. Я должна быть уверена.

– Ты заходишь слишком далеко. Не смей увиваться вокруг незнакомых мужчин.

– Ты просто ревнуешь! – сказала я. – Сиди здесь. Я иду в уборную.

Я снова оставила его одного, желая хотя бы пару минут не видеть его осоловелых глаз. По дороге я позволила облаку рассеяться и стала видимой. Выйдя из туалета, я направилась к тебе и остановилась рядом. Сейчас, когда я была видимой, мне едва удавалось различать твое облако, хотя расстояние между нами было почти таким же, как и в первый раз. Теперь ты наконец заметил меня и слегка отстранился.

– Извините, – сказал ты, – я мешаю вам пройти?

– Нет. Хочу спросить, не найдется ли у вас мелочи для автомата?

– А что, бармены не могут разменять?

– Могут, просто они все заняты.

Ты полез в карман и достал горсть монет, чтобы разменять мою пятерку, но мелочи не хватало. Я поблагодарила и отошла прочь, зная, что теперь ты увидел меня как надо. Все еще видимая, я села рядом с Найаллом.

– Прекрати это немедленно, Сьюзен!

– Почему?! Я не делаю ничего такого, чего бы никогда не делал ты сам.

Я чувствовала, что готова на дерзости. Глядя на тебя через зал, я снова становилась девчонкой-подростком и, как школьница, надеялась, что теперь, зная, что я здесь, ты, может быть, бросишь взгляд в мою сторону. Впервые я не испытывала страха перед Найаллом. Он всегда принимал меня как должное. Он был уверен, что я никуда от него не денусь, прекрасно зная, что я терпеть не могу других невидимых, и полагая, что знакомство с нормальным мужчиной для меня в принципе невозможно. Но я никогда не скрывала своего желания обрести нечто лучшее и, увидев тебя, была готова на любые безрассудства.

Сейчас, когда Найалл сидел так близко ко мне, я просто не могла долго оставаться видимой, и сразу же после превращения он скомандовал:

– Приканчивай свою выпивку. Мы уходим.

– Иди, пожалуйста, если хочешь, – сказала я. – Я пока остаюсь.

– Ты напрасно теряешь время. Он не из наших. Ты же видишь не хуже меня.

Он осушил последний стакан пива и громко рыгнул. Ему не терпелось как можно скорее убраться отсюда, прихватив меня. Найалл знал, что я и раньше заглядывалась на других мужчин, если находила их привлекательными, но до сих пор его это совершенно не трогало: все они были нормальными, а стало быть, неопасными для него, и он это отлично знал. Сейчас же все было иначе. Найалл назвал тебя «полугламом», но я-то сразу заподозрила, что ты попросту не осознаешь своих способностей. Ты производил впечатление невидимого, которому удалось как-то вписаться в реальный мир. Именно эта твоя черта прежде всего и возбуждала мой интерес.

Я ведь и сама была невидимой только отчасти. Я существовала на самой границе и могла, сделав усилие, проявляться в видимом мире. Найалл не имел подобного выбора – он давно сделался полностью невидимым, навсегда выпал из круга нормальных людей. Конечно же, он сразу сообразил, что встреча с тобой может для меня значить. Ты стоял на ступеньку ниже меня: ты был еще скорее видимым, тогда как я, наоборот, скорее невидимкой.

Я сосредоточилась и заставила себя снова стать видимой, преднамеренно провоцируя Найалла.

– Поднимайся, Сьюзен. Мы уходим.

– Уходишь ты, – сказала я твердо. – А я остаюсь.

– Без тебя я никуда не пойду.

– Поступай как знаешь.

Говорить с Найаллом в таком тоне, выставляя напоказ свою независимость, – подобную дерзость я позволяла себе впервые.

– Нечего тут мне вола крутить. С ним у тебя не выгорит.

– А ты боишься, что я найду себе другого!

– Без моей помощи тебе не справиться, – сказал он. – Ты и сейчас знаешь, что очень скоро получишь отставку.

Он говорил правду, хотя я упрямо сопротивлялась ей. Дело в том, что довести до совершенства технику формирования и рассеивания облака мне удалось только после знакомства с Найаллом, и до сих пор проделывать этот трюк без особых усилий я могла только в его присутствии. Я знала, что причиной была энергетическая связь наших облаков. Состояние видимости требовало постоянного напряжения и слишком быстро утомляло меня, если я оставалась одна. Мы с Найаллом сделались взаимозависимы. Даже после расставания каждому пришлось бы еще долго полагаться на поддержку другого.

Но Найалл не знал, что я испытала, когда впервые приблизилась к тебе. Эти синхронные вибрации наших облаков, эта дразнящая тяга… Ты действительно угрожал его власти надо мной – нормальный мужчина с облаком, чья близость могла и меня сделать видимой.

– Во всяком случае, я попытаюсь, – сказала я. – Если тебе не нравится, можешь уходить.

– Пошла ты!

Вставая, Найалл покачнулся и задел за край стола, расплескав напитки. Люди, сидевшие напротив, посмотрели на меня с удивлением, решив, что это моя вина. Я пробормотала извинения и попыталась незаметно вытереть пиво матерчатой подставкой для кружки. Найалл уже уходил, протискиваясь сквозь толпу. Он грубо распихивал людей локтями, но ему и так уступали дорогу. Люди отходили в сторону как по команде. Никто не реагировал на его грубость, никто его попросту не замечал.

Я оставалась видимой и после его ухода. Мне было важно доказать себе самой, что хотя бы на это я еще способна. Никогда прежде я не решалась обращаться с Найаллом подобным образом, так твердо настаивать на своем. Я знала, что расплата еще впереди, хотя в тот момент всерьез не задумывалась об этом. Ты был для меня гораздо важнее.

Тщательно продумав свое дальнейшее поведение, я встала и вышла в зал. Смешавшись с толпой, я постаралась оказаться как можно ближе к тебе. Ты сидел лицом к своей подружке, опираясь локтями о стойку бара. Ты даже наклонился поближе к ней, чтобы удобнее было вести беседу. Я остановилась на расстоянии вытянутой руки, снова ощущая себя хищницей. Ты не догадывался о моем присутствии и от этого выглядел беззащитным, усиливая мое не вполне невинное возбуждение. Я ждала, все еще видимая, но незаметная и не замеченная тобою в толпе. Ты был по-прежнему увлечен разговором и видел только ее. Она же почти без передышки глотала пиво, и я поняла, что ждать осталось недолго. Мое терпение вознаградилось: всего минут через десять она встала, протиснулась мимо меня и удалилась в дамскую комнату.

Я тут же подошла и, заняв ее место, положила ладонь на твою руку. Стараясь перекричать гомон толпы и грохот музыки, я громко сказала:

– Мы ведь знакомы, верно?

Ты посмотрел с удивлением.

– Все размениваете пятерку?

– Нет, но я смотрю на вас весь вечер, и ваше лицо кажется мне знакомым.

Ты медленно покачал головой, очевидно, пытаясь понять, что происходит. Я заметила на твоем лице то характерное выражение, которое нередко возникает у мужчин при первой встрече с незнакомкой: смесь любопытства и желания показаться интересным, в общем, совершенно недвусмысленный – откровенный, если не сказать вульгарный – сигнал о сексуальной готовности. Я догадалась, что ты знавал немало женщин, всегда готов с легкостью завязать новое знакомство и не слишком склонен хранить верность. Ты увидел во мне всего лишь очередной шанс, и эта примитивная мужская реакция вызвала у меня такой трепет, как никогда прежде. Ты вел себя так, будто имел дело с совершенно нормальной, видимой женщиной.

– Не думаю, что мы встречались, – сказал ты. – Разве что где-нибудь на вечеринке.

– Вы с подружкой, ведь так?

– Ну, она… Да.

– А вы не бываете здесь один?

– Случается.

– Я собираюсь сюда на этой неделе. В среду вечером.

– Понятно, – сказал ты. – Но чего вы, собственно, хотите?

– Вы мне любопытны. Не догадываетесь почему?

– Нет. Может, просто объясните, в чем дело?

– Ерунда. Я просто немного нервничаю – не привыкла заговаривать с незнакомцами первой.

– Ах вот оно что! Ты явно испытывал неловкость. Бесцеремонная назойливость со стороны совершенно незнакомой женщины, видимо, поставила тебя в тупик. Ты, правда, говорил со мной шутливым тоном, но без насмешки. Я же была близка к полному замешательству и после первых нескольких фраз уже жалела, что вообще завела этот разговор. Я готова была сквозь землю провалиться от стыда. Щеки мои горели, я плохо понимала, что говорю. Окончательно смущенная собственным бесстыдством, я отступила на несколько шагов и нырнула в людскую гущу. Я спешно пробиралась сквозь толпу с единственным желанием спрятаться, но в глубине души пламенно надеялась, что сказанного было довольно: что мне удалось пробудить твой интерес и ты придешь на встречу со мной в назначенный вечер, хотя бы из любопытства.

Я вышла на улицу и остановилась, разгоряченная и взволнованная своей неумелой отвагой. Никогда до того я ничего подобного себе не позволяла. Я была почти уверена, что Найалл выжидает где-нибудь неподалеку. Не обнаружив явных признаков его присутствия, я глубоко вздохнула и попыталась немного успокоиться, в то же время постепенно возвращаясь к своей изначальной невидимости. Погружение в нее придает мне уверенность в себе. Я слышала шум, доносившийся из паба: разговоры, грохот музыки, стрекотание кассового аппарата, звон стаканов. Стояло лето, на улице было тепло, и шел мелкий дождь: обычное дело для Лондона в это время года. Я же о, ничего не замечала. Увидев тебя, я стала сама не своя. Меня бросало в дрожь от одной мысли, что ты общался со мной как с нормальной женщиной, и вместе с тем я досадовала на себя за свою неуклюжесть, за этот дурацкий разговор. Неужели все нормальные люди проходят через такое, когда решаются завязать беседу с человеком противоположного пола?! До сих пор гламур спасал меня от подобных переживаний.

Посетители покидали паб – иногда группами, иногда парами. Я внимательно наблюдала за центральным входом, стараясь не пропустить тебя и надеясь, что ты не выйдешь через боковую дверь. Мне хотелось увидеть тебя еще раз, прежде чем ты уйдешь, на тот случай, если мы больше не встретимся. Наконец вы появились. Вы шли под руку, и я двинулась следом, почти вплотную, надеясь услышать что-нибудь полезное, например твое имя или нечто другое, что поможет мне впоследствии отыскать тебя.

Вы направились в переулок. Я шла за вами до самой машины – красного «ниссана». Ты распахнул дверцу и продолжал держать ее широко открытой все время, пока твоя пассия устраивалась на сиденье. Потом ты сел в машину, но завел ее не сразу: вы долго целовались. Когда машина отъезжала, я постаралась запомнить номер. Если наше свидание не состоится, может быть, номер позволит тебя выследить.

Позади меня прозвучал голос Найалла:

– Сьюзен.

Так я и знала, что он поблизости. Я повернулась на голос, но Найалл был невидим. То есть он всегда невидим, однако на этот раз даже я не могла его разглядеть.

– Где ты? – спросила я.

– Сейчас же бросай это дело, Сьюзен.

– Даже не надейся. И сделай так, чтобы я тебя видела!

– Ты знаешь, как быть, – просто спустись до моего уровня.

– Но я не могу, Найалл.

– Что ж, значит, теперь цена тебе известна. Когда передумаешь, я буду рядом.

Больше он не сказал ни слова. Тщетно пыталась я найти его в сгущающихся сумерках, перепробовав все известные мне приемы обнаружения его облака, но Найалл был мастером игры в прятки. Как-то раз, сильно разозлившись на меня, он уже проделал нечто подобное: погрузился в пучину невидимости так глубоко, что я отчаялась когда-либо его найти. Но тогда он вернулся очень скоро, помучив меня всего несколько часов. Что сейчас у него на уме, я не знала, но теперь, после встречи с тобой, его исчезновение меня не слишком заботило.

3

Следующий день я провела в одиночестве, думая о тебе, вспоминая наш короткий разговор, пытаясь вообразить, что будет дальше. Успех предприятия зависел от того, был ли ты достаточно заинтригован, чтобы прийти в среду вечером. Я же была такой неопытной, такой неискушенной в любовных отношениях, что чувствовала себя неуверенно, как школьница. Естественно, Найалл тоже это знал. В то время я работала над черновым макетом и иллюстрациями к одной детской книге, и это занятие поглощало все мое внимание. Только поздно вечером в воскресенье я наконец снова взялась за макет, решив еще раз просмотреть уже готовую часть. Работа быстро захватила меня, и я погрузилась в нее с головой. Я прилежно трудилась следующие три дня. Единственное, что меня беспокоило, это мысль о Найалле: после нашего короткого обмена любезностями в переулке он так и не давал о себе знать. С одной стороны, мне трудно было найти себе оправдание – я прекрасно понимала, что намеренно разозлила его. С другой – мы уже пару раз крупно ссорились и выясняли отношения, но прежде Найалл всегда сам первый приходил ко мне в поисках утешения и поддержки.

Вот и эти три дня я все время ждала его появления. Каждый раз, когда в холле звонил телефон или кто-то входил в дом, я думала: «Он!» – но всегда ошибалась. Его молчание беспокоило меня все сильнее, и чем ближе подходил вечер среды, тем больше мной овладевало раскаяние и настойчивое желание увидеться с ним до нашей с тобой встречи. В час ленча я вышла из дома и направилась в паб на Хорнси-Райз – одно из тех мест, где он обычно околачивался и кормился. Найалла там не было, но я увидела других гламов и спросила, не знают ли они случайно, где он может быть. Оказалось, что ни один не встречал его с прошлой недели.

Мало-помалу я поняла, что он специально держится от меня подальше, прекрасно помня, что неведение о том, где он находится, приводит меня в бешенство. Впрочем, ничто не могло заставить меня изменить планы и отказаться от мысли снова увидеть тебя. Я тщательно выбрала одежду для свидания и вообще уделила массу времени своему лицу и телу, зная, что мужчину нужно ослепить – раз и навсегда. Я долго вертелась перед зеркалом, критически оценивая себя: тайный ритуал, что-то вроде магического обряда. Будучи невидимкой большую часть своей взрослой жизни, я давно не заботилась о собственной внешности.

Я уже готова была выйти из дома, хотя оставалось еще много времени, когда в холле зазвонил телефон. Я подняла трубку. На сей раз это действительно был Найалл. Вероятно, он забрался в чей-то дом и позвонил. Я почувствовала несказанное облегчение. Только теперь я могла быть уверена, что он не витает где-то поблизости, укутавшись в эту свою жуткую, непробиваемую невидимость.

– Сьюзен, – сказал он. – Это я.

– Где ты был? Ты меня напугал до полусмерти. Исчез на трое суток. Почему ты?..

– Я подумал, что тебе будет приятно кое-что узнать, – сказал он. – Его зовут Ричард Грей.

– Кого?

– Твоего дружка из паба. Он откликается на имя Ричард Грей.

– Найалл, каким образом?..

– Он работает в службе новостей Би-би-си, – снова не дал мне говорить Найалл. – Кинооператор, двадцать восемь лет, живет в западном Хэмпстеде, в пабе был со своей подружкой. Хочешь знать ее имя?

– Нет! – сказала я решительно. – Найалл, откуда ты, черт возьми, все это знаешь? Только что сам выдумал?

– Проверишь, если встретишься с ним. Ты ведь уже готова, не так ли?

– Это тебя не касается, – отрезала я.

– Нет. Все, что ты делаешь, меня касается. Только поэтому я и звоню. Полагаю, тебе интересно знать, что я на некоторое время уезжаю из Лондона.

Найалл прежде никуда не уезжал, и эта неожиданная новость заставила меня воспрянуть духом. Каким бы коротким ни оказалось «некоторое время», у меня появлялся шанс узнать тебя ближе, не страдая от его назойливости. Ожидая от него разъяснений, я молчала, бессмысленно уставившись на общую доску объявлений, висевшую возле телефона. К ней было приколото множество старых записок. Жизнь соседей казалась такой простой и прозрачной, не обремененной всякой там невидимостью. «Анна, пожалуйста, позвони Себу». «Дик, только что звонила твоя сестра». «Вечеринка в № 27 в субботу вечером. Приглашаются все».

– Куда ты собираешься? – спросила я наконец, пытаясь изобразить равнодушие. Или, вернее, неравнодушие, но не то, которое я на деле испытывала.

– То-то и оно! На юг Франции. У моих друзей там вилла, но я не знаю точного адреса. Где-то рядом с Сен-Рафаэлем. Поживу у них пару недель.

Мне даже в голову не приходило, что у него могут быть близкие друзья, да еще с собственным домом.

– Приятно слышать, – сказала я. – Отличная идея.

– А ты бы не хотела поехать со мной?

– Ты же знаешь, как я занята.

– Да, но не настолько, чтобы отказаться от свидания с Ричардом Греем. Ведь так? Ты к нему собираешься, верно?

– Вполне возможно, – сказала я.

– Нынче вечером, не так ли? Ведь вы об этом договорились? Сегодня ваша первая встреча один на один.

Я ощутила знакомый изматывающий страх. Он не позволил бы чему-либо измениться. Но даже и в этом случае то, что он знал о моих планах…

– Ты подслушивал?

– Не исключено.

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что именно в тот момент я могла раз и навсегда выкинуть Найалла из своей жизни. Мне следовало проигнорировать его заявление или просто повесить трубку. Поступи я так, возможно, и не случилось бы ничего из последующих событий. Но мы с Найаллом слишком долго были близки, слишком близки, и я тоже заразилась свойственной ему беспечностью. Не надо было так легко забывать его угрозы. Тогда, после первого исчезновения, когда он впервые погрузился в свою абсолютно непроницаемую невидимость, он похвалялся, будто может пребывать в таком состоянии сколь угодно долго. И ни один человек, говорил он, никогда не сможет его увидеть. Даже другие гламурные. Даже я. Я не хотела тогда верить, но если Найалл не лгал, значит, он может находиться где угодно в любое время. Сейчас он намекал, что в тот вечер в пабе, когда я решилась заговорить с тобой, он, никому не видимый, все время стоял возле нас и слышал каждое слово. Но как он умудрился узнать твое имя и выяснить, где ты работаешь? Должно быть, выследил тебя. Интересно, чем еще он занимался эти три дня и какие планы вынашивает?

Стараясь не выдать озабоченности, я спросила:

– На сколько дней, говоришь, ты уезжаешь?

– Разве я говорил об этом? Почему бы тебе просто не дождаться моего звонка из Лондона, когда я вернусь?

– И когда же это случится?

– Зачем тебе обязательно знать? Я позвоню оттуда, если смогу. Послушай, мне пора вешать трубку. Через час мы уезжаем.

– Имей в виду, – сказала я, – если ты задумал о, мне мешать, я больше не стану с тобой говорить никогда в жизни.

– Можешь не беспокоиться, в ближайшее время ты меня не увидишь. Я пришлю тебе открытку из Франции.

Я родилась двадцать шесть лет назад в одном из городков-спутников Манчестера. Мы жили у самой границы с графством Чешир, можно сказать, почти в сельской местности. Мои родители родом из Шотландии, с западного побережья близ Эра. Поженившись, они вскоре переехали в Англию. Отец служил бухгалтером в большой конторе недалеко от дома. Пока моя сестра Розмари и я были маленькими, мать присматривала за нами, а когда мы подросли, стала подрабатывать официанткой на полставки.

Сколько я себя помню, в детстве я была совершенно нормальным ребенком, крепким и здоровым. Не было даже намека на те особые свойства, которым предстояло проявиться впоследствии. Розмари, которая старше меня на три года, напротив, была слабой и часто хворала. Я хорошо помню, как родители непрестанно твердили, что я должна вести себя тихо, не шуметь, ходить по дому на цыпочках, чтобы не разбудить или не потревожить больную. И я действительно старалась вести себя как можно тише, со временем это вошло в привычку. Я не отличалась буйным нравом, наоборот, всегда была послушной. Мне хотелось быть хорошим ребенком, и я была – или, по крайней мере, пыталась быть образцовой дочерью, о какой мечтает любая мать. Что касается сестры, то в промежутках между болезнями она являла полную противоположность мне.

Розмари слыла сорванцом, носилась, наполняя весь дом шумом, я же все больше съеживалась и боялась дышать, стараясь сделаться незаметной. Сейчас это чуть ли не обязательно для таких, как я и мне подобные, но тогда, в детстве, желание слиться с фоном было всего лишь одним из свойств моей натуры. В остальном я вела себя так же, как другие дети: ходила в школу, заводила друзей, праздновала дни рождения и бывала на детских праздниках, падала, обдирая колени и локти, училась кататься на велосипеде, мечтала иметь пони, украшала стены снимками поп-певцов и кинозвезд.

Перемены пришли позже, когда я стала подростком, и не все сразу. Я не могу точно вспомнить, когда впервые осознала, что отличаюсь от других девочек в школе, но к пятнадцати годам все уже прояснилось – я стала такой, как сейчас. В моей семье редко обращали внимание на то, чем я занимаюсь. На уроках учителя обычно не откликались, когда я тянула руку. Другие дети, видимо, тоже почти не замечали моего присутствия. Постепенно, одну за другой, я потеряла всех старых подруг. Я легко училась и получала хорошие отметки, однако в табелях об успеваемости и прилежании встречались весьма сдержанные отзывы: «средние способности», «старательная», «умеренные успехи». Единственным предметом, где я выглядела блестяще, было рисование, но это лишь отчасти объяснялось моими способностями. Во многом своими успехами я была обязана учительнице, которая, не жалея сил, поощряла и ободряла меня и готова была заниматься со мною даже после уроков.

На первый взгляд может показаться, будто в подростковые годы я была смирной девочкой, но все обстояло как раз наоборот. Я обнаружила, что любые проделки легко сходят мне с рук, и стала первой смутьянкой в классе. Я издавала при учителях неприличные звуки, швырялась чем попало, устраивала дурацкие розыгрыши. Меня почти никогда не ловили за руку, а я втихомолку наслаждалась последствиями моих безобразий. Я стала красть в школе, причем не столько ценные вещи, сколько всякую ерунду, и только ради удовольствия стащить и уйти незамеченной. Обычно такие ребята пользуются особой популярностью, но только не я. Одноклассники относились ко мне дружелюбно, но никто не стал моим близким другом.

Понемногу я делалась все менее и менее видимой, и это становилось опасным. В четырнадцать лет меня сбила машина, но водитель заявил, что не видел меня на переходе. К счастью, серьезно я не пострадала. Другой раз я чуть не обгорела прямо в собственном доме. Я стояла одна в комнате, прислонившись к решетке потушенного камина. Неожиданно в комнату вошел отец и зажег огонь. До сих пор живо помню свое изумление: я никак не могла понять, почему он это сделал. Я стояла так близко, что пламя мгновенно перекинулось на юбку, и она вспыхнула. Но даже тут отец заметил меня, только когда я закричала и отскочила прочь, колотя руками по дымящейся ткани.

Из-за этих и множества других происшествий, не столь серьезных, но столь же неприятных, я привыкла относиться с опаской к предметам и людям, способным причинить мне вред. Я и сейчас неуверенно хожу по улицам в толпе, перехожу через дорогу или стою на перроне. Хотя я научилась водить машину несколько лет назад, но до сих пор не чувствую себя нормально за рулем. Меня не покидает неприятное ощущение, что, когда на водительском месте сижу я, машина тоже делается незаметной. Купаясь в море, я никогда не заплываю далеко, опасаясь, что, если вдруг я начну звать на помощь, никто, по обыкновению, меня не заметит и не услышит. С двенадцати лет я перестала кататься на велосипеде. С тех пор как однажды собственная мать облила меня кипятком, разливая чай, я шарахаюсь от людей, если у них в руках что-то жидкое и горячее.

Все это начало сказываться на моем здоровье. В подростковом возрасте я стала ужасно слабой и болезненной. Меня мучили непрерывные головные боли, я засыпала ни с того ни с сего, переболела всеми возможными инфекциями, какие только встречались в наших краях. Наш семейный доктор объяснял мое состояние «периодом роста» и врожденной восприимчивостью организма, но теперь-то я знаю, что причиной служили мои неосознанные попытки сделаться видимой. Я хотела стать заметной, хотела быть такой же, как все, хотела, чтобы меня воспринимали, хотела вести самую обыкновенную жизнь. Благодаря моему настойчивому желанию мне это удавалось на время – но приходилось расплачиваться. Все школьные годы я скользила из одного состояния в другое, и теперь я знаю, сколько сил из человека это вытягивает.

Облегчение наступало только в одиночестве. На летних и зимних каникулах, иногда по выходным, я отправлялась одна бродить на природе. Проехав всего несколько миль на автобусе в южном направлении мимо городков Уилмслоу и Олдерли-Эдж, я оказывалась в восхитительном уединении среди безлюдных угодий и лесов. Только там, вдали от людей, я могла позволить себе счастливо и беззаботно погружаться в мир невидимости, чувствуя себя так, будто избавляюсь от тесной одежды, лишнего имущества или бремени ненужных забот.

Когда мне было около шестнадцати, во время одной из таких прогулок я познакомилась с миссис Куайль.

Она первая меня заметила и сама сделала шаг к знакомству. Когда мы впервые встретились, я едва обратила внимание на эту женщину среднего возраста и приятной наружности, которая шла по дорожке мне навстречу. Маленькая собачка семенила у ее ног. Поравнявшись, мы обменялись улыбками, как это порой делают незнакомые люди, и разошлись, каждая своей дорогой. До моего сознания не сразу дошло, что она увидела меня, хотя в тот момент я была невидима. Через минуту я бы вовсе забыла о ней, но тут меня обогнала ее собачка, и я оглянулась. Женщина повернула назад и уже почти поравнялась со мной.

Между нами завязался разговор, и первыми ее словами были:

– А знаете ли, милочка, что вы гламурны?

Вероятно, знай я, кто она такая, то перепугалась бы сдуру и бросилась наутек. Но она улыбалась так мило и выглядела такой безобидной, что я совсем не почувствовала тревоги. Напротив, ее странный вопрос заинтересовал меня, и я, не раздумывая, пошла с ней рядом. Мы болтали о пустяках – о погоде, об окрестных пейзажах, но я так и не ответила на ее вопрос, а она не настаивала. Оказалось, что мы обе привязаны к сельской природе, диким цветам и покою, и этого было вполне довольно. Незаметно мы подошли к ее дому – небольшому коттеджу чуть в стороне от дороги, – и она пригласила меня на чашку чая.

Внутри дом оказался уютным, с центральным отоплением и прекрасной обстановкой. Там были телефон, телевизор, видео- и CD-плееры, посудомоечная машина и много другой техники. Приготовив чай, хозяйка села на диван, собачка свернулась возле нее клубочком и уснула.

И вот, за чаепитием, поскольку первый ее вопрос так и повис в воздухе и не давал мне покоя, я спросила ее, что же она имела в виду. Меня смущало необычное употребление слова «гламур». Как правило, люди употребляют его в смысле «очарование», «шарм», «шик», что ко мне относиться никак не могло. Миссис Куайль объяснила, что это старинное слово, перекочевавшее в английский язык из шотландского и давно утратившее первоначальный смысл. Изначально словом «гламур», точнее сказать, «гламмер» называли особые «чары», колдовское заклятие. Когда молодой шотландец влюблялся, он шел к старой деревенской колдунье, и та за плату могла наложить заклятие невидимости на его избранницу, чтобы оградить ее от ухаживаний других мужчин. Оказавшись под гламмером, девушка становилась гламурной – невидимой для назойливых глаз. Потом миссис Куайль стала задавать мне разные вопросы: верю ли я в магию, вижу ли странные сны, не случалось ли мне угадывать чужие мысли. Едва увидев меня на дорожке, она сразу поняла, что я обладаю гламуром, что я могу оказывать психическое воздействие на окружающих. Известно ли мне это? Знаком ли мне кто-нибудь еще, похожий на меня? Она задавала вопросы так настойчиво, что мне сделалось страшно.

Я сказала, что мне пора, и поднялась. Женщина сразу же повела себя иначе, стала извиняться за то, что напугала меня. Я торопливо пятилась к выходу, а она говорила, что я могу приходить к ней еще, если захочу узнать больше. Оказавшись на дорожке, я бросилась прочь со всех ног, полная ужаса. Я бежала и бежала, пока не оказалась на автобусной остановке. В ту ночь она мне снилась.

Но на следующей неделе я снова отправилась к ней. Миссис Куайль ждала меня, будто мы заранее условились о встрече. Она не обмолвилась о моем паническом бегстве, все выглядело так, будто мы знакомы целую вечность. Это был первый мой визит к ней, но далеко не последний. Мы встречались с ней довольно часто следующие два года.

Теперь-то я знаю: ее рассказы – только часть правды, более того, ее версия была окрашена давним интересом к парапсихологии. Действительно, говоря о себе, она часто пользовалась этим словом. Но невидимость на самом деле вовсе не особая паранормальная способность, как думала миссис Куайль, а естественное состояние, присущее некоторым людям от природы. Многие от природы наделены особыми способностями – «талантами», – как положительными, так и отрицательными: одни имеют абсолютный слух, другие наделены харизмой, некоторые умеют рассмешить, иные не могут не вызывать омерзения, есть прирожденные лидеры, есть такие, кто легко заводит друзей. Есть люди, подобные мне – их совсем немного, – которые по самой своей природе малозаметны, неприметны, проще говоря, невидимы для окружающих.

Я многому научилась у миссис Куайль, но впоследствии мне также пришлось по-новому перетолковать для себя многое из того, что она говорила. Например, она описывала гламур как некую ауру, «облако», сходное по своей природе с определенными мистическими явлениями астрального уровня. Но мое состояние невидимости было для меня настолько явственным и лишенным всякой мистической окраски, что я при всем желании не соотносила его с паранормальными способностями, свойственными ясновидящим или медиумам. И все же слово «облако», как оно звучало в ее устах, оказалось для меня полезным. Оно помогло мне зрительно представить процесс перехода из одного состояния в другое: сначала размывание границ, потом мягкое сглаживание очертаний, исчезновение отдельных деталей. Так все стало гораздо проще.

От нее я узнала о госпоже Елене Блаватской – основательнице теософского учения, которая занималась спиритизмом, собрала немало свидетельств о появлениях и исчезновениях с помощью облака и заявляла, что способна сама становиться невидимой. Я услышала о ниндзя в средневековой Японии, которые делались как бы невидимыми, отвлекая внимание врагов. Воин-ниндзя, облачившись в маскировочную одежду, устраивал засаду и мог часами в полной неподвижности ожидать появления противника, готовый в любую секунду внезапно напасть и убить с ужасающей свирепостью. Она рассказала мне об Алистере Кроули, который утверждал, что невидимость – простейшая и непреложная истина, и заявлял, что готов в доказательство пройти парадным шагом по улицам Мехико в ярко-красной мантии и золотой короне, да так, что никто его не заметит. Я услыхала историю о писателе Бульвер-Литтоне, который свято верил в свое умение становиться невидимым, чем буквально изводил друзей. Когда они собирались в его доме, он осторожно двигался среди них, доверчиво полагая, что никто не способен его увидеть, а потом громким криком сам обнаруживал свое местонахождение. Друзья неизменно сопровождали его «появление» почтительными возгласами удивления и восторга.

Именно миссис Куайль показала мне однажды с помощью зеркала, что я невидима.

В зеркале я видела себя всегда, поскольку, как и любой нормальный человек, ожидала именно этого. Я смотрела должным образом – и видела. Но как-то раз миссис Куайль устроила хитрость: поставила зеркало в таком месте, где я никак не рассчитывала его обнаружить, – сразу за входной дверью. Когда я вошла в дом, она пропустила меня вперед и последовала за мной. Я направилась прямо к зеркалу и, не сразу сообразив, в чем дело, сначала увидела только ее отражение, хотя она была позади меня. Несколько секунд, пытаясь разобраться, что же происходит, я не замечала в зеркале собственного отражения. Когда я наконец увидела, мне все стало понятно: я не была невидимой, то есть не делалась прозрачной, и законы оптики не нарушались, но благодаря облаку меня становилось трудно заметить.

Миссис Куайль говорила, что могла видеть меня всегда, даже когда я невидима для других людей, даже в тот раз перед зеркалом, когда я не увидела себя сама. Она была своеобразной женщиной: бесхитростной, простодушной, обыкновенной во всех отношениях, кроме этого единственного качества. Она рано овдовела и жила одна в окружении самых прозаических вещей: семейных фото, хозяйственных приспособлений, сувениров из Флориды, Италии и Испании, где она проводила отпуск с семьей. Ее сын служил в торговом флоте, обе дочери были замужем и жили в разных концах страны. Удивительно, но это была очень практичная и приземленная женщина, которая дала мне понять, насколько я оторвана от мира, наполнила мою голову множеством идей и снабдила кое-какими истинами, чтобы я поняла, кто я такая и на что способна. Между нами завязалась дружба – необычная, странная дружба. Она умерла внезапно от сердечного приступа за несколько месяцев до моего отъезда в Лондон.

Мы встречались с ней нерегулярно, порой не виделись неделями. Когда мы познакомились, я потихоньку заканчивала школу, так и оставаясь почти незаметной для одноклассников и учителей. Все же я благополучно переходила из класса в класс с удовлетворительными отметками по всем предметам, кроме рисования. Быть видимой становилось все труднее. Я находилась в постоянном напряжении и последний год учебы в школе страдала бесконечными обмороками и приступами мигрени. Только в одиночестве или в обществе миссис Куайль мне удавалось полностью расслабиться. После ее смерти – всего за пару дней до выпускных экзаменов – я почувствовала себя изолированной от всего мира и совершенно беззащитной.

В день совершеннолетия я получила от родителей неожиданный подарок. Когда я только появилась на свет, они внесли на мое имя небольшой страховой вклад. Теперь срок истек, и деньги можно было использовать. Мне как раз предложили место в художественном колледже в Лондоне с оплаченным обучением, но без стипендии. Нужно было на что-то жить, и деньги из страховки почти полностью решали эту проблему. Отец сказал, что готов добавить недостающую сумму. Так в конце лета у меня появилась возможность впервые в жизни покинуть дом, и я отправилась в Лондон.

4

Прошло три года. Студенчество – время серьезных перемен в жизни. Это период взросления, когда рвутся привычные связи детства – со школьными друзьями, с семьей. Это время, когда недавний подросток ищет свое место в новой, незнакомой компании сверстников, обретает знания и навыки, необходимые во взрослой жизни, когда полностью вызревает личность – независимое человеческое существо. Происходило все это и со мной, но одновременно и те, особые, качества тоже менялись. Я окончательно примирилась с собственной невидимостью, поняв, что она присуща мне от природы и никуда не денется.

Я снимала квартиру вместе с двумя соседками – тоже студентками из колледжа. Хотя при них я старалась оставаться видимой, все эти три года обе девушки пребывали в уверенности, что большую часть времени я провожу отдельно от них, скажем в собственной спальне. С этим пришлось смириться в первую очередь. Благодаря моим соседкам я поняла, что невидимый существует в сознании окружающих – они знают его, помнят о нем и даже воспринимают его физическое присутствие, однако попросту игнорируют его: с ним нечего делать. Соседки замечали меня только тогда, когда я сама этого хотела и прилагала усилия, а остальное время они вели себя так, будто меня нет вовсе.

В колледже было еще труднее. Само собой, я должна была не просто посещать занятия, но и быть замеченной: выполнять задания, сдавать зачеты и представлять готовые работы – в общем, требовалось ощутимое присутствие. Первый курс я продержалась, доведя себя при этом до полного изнеможения. В итоге мне удалось закрепить в сознании преподавателей факт собственного существования – но ценой здоровья. На втором курсе, по идее, должно было стать полегче, поскольку нам разрешали больше работать самостоятельно. Я выбрала общий курс коммерческой живописи, один из самых посещаемых, получив таким образом возможность затеряться в толпе студентов во время совместных занятий. И все же я постоянно находилась в жутком напряжении: быть видимой становилось все трудней, и я чувствовала себя измотанной до крайности. Я худела, страдала от приступов головной боли, меня то и дело тошнило.

Жизнь в Лондоне привела и к другим переменам. Дома я привыкла ускользать безнаказанной. В школе были дурацкие проделки и бессмысленное воровство. Но вне школы я очень быстро поняла, что легко могу смыться откуда угодно, не заплатив, что трата денег для меня – это вопрос желания. Теперь, оказавшись в Лондоне почти без средств, я потихоньку начала пользоваться этой возможностью и скоро вошла во вкус. Мало-помалу привычка превратилась в образ жизни.

Жизнь в большом городе вообще предрасполагает к пороку: и нормальному-то человеку затеряться в лондонской толпе ничего не стоит. Попав в Лондон, я всего за пару недель психологически приспособилась к переменам. Наконец-то я была по-настоящему дома! Лондон буквально создан для невидимых людей. Он усилил мою безвестность, позволив природному состоянию стать способом выживания. В Лондоне никто не обладает личностью, пока не потребуется ее удостоверить.

Я заплатила за проезд в метро лишь однажды, когда впервые села в подземку и еще не знала, как себя вести. Подавив страх перед людской толпой, я ездила в поездах и автобусах, как в личной машине с шофером, свободно проходила в театры и кино. Невидимость вдохнула в меня новую жизнь. Мне казалось, что этот мир принадлежит мне одной. Невидимая, я могла свободно бродить вдоль улиц, тенью проникать внутрь любых зданий, не боясь быть обнаруженной. Невидимость раздвигала внешние границы моего мира, сама же я оставалась надежно укрытой от посторонних глаз. Каждый день такой жизни давал мне ощущение полновластия, и я никогда не уставала от нее. Я ускользала в мир теней, лишь там находя исцеление от эмоционального и физического истощения, которое приносили мои усилия быть реальной.

Поскольку на первых порах я была слишком озабочена собственной персоной и к тому же не сразу научилась правильно смотреть, понадобилось несколько месяцев, чтобы осознать: я – не единственная. В Лондоне были, конечно, и другие невидимые, с которыми мне неизбежно предстояло встретиться.

Первой, кого я заметила, была молодая женщина примерно моего возраста. Я ждала поезда метро на станции Тоттенхем-Кортроуд и, бесцельно оглядывая платформу, случайно обратила внимание на нее. Она сидела на скамейке, привалившись спиной к керамической плитке тоннеля. Одежда на ней была грязная, выглядела она усталой, взгляд ее показался мне лихорадочным. Я решила, что она, скорее всего, больна, и в первый момент испытала желание как-то позаботиться о незнакомке. В лондонском метро, особенно зимой, болтается множество таких несчастных: бродяг, алкоголиков – одиноких, потерпевших жизненный крах, всеми брошенных и бездомных. Потом, присмотревшись к ней повнимательнее, я вдруг уловила что-то неопределенно знакомое и, невольно сжавшись, попыталась отогнать набежавшие мысли. Мне стало ясно, что в этом взъерошенном жалком создании я узнаю себя.

Внезапно она шевельнулась, выпрямилась на скамейке и уставилась прямо на меня. На ее лице отразилось мгновенное удивление, но оно тут же сменилось безразличием, и она снова отвернулась.

Она заметила меня! Но я же была невидимой, защищенной внутри своего сумеречного мира!

Я бросилась прочь, свернув в первый попавшийся переход, испугавшись того, как легко ей удалось проникнуть сквозь мое облако. Выскочив в главный вестибюль, я остановилась возле эскалаторов, в самой гуще толпы. Все спешили: одни наверх, другие вниз, чтобы вскочить в поезд. Люди двигались мимо, но никто не обращал на меня внимания, никто не замечал, будто меня и не было. Я вновь почувствовала себя уверенно и успокоилась. Страх уступил о, место любопытству. Кто была та женщина? Как ей удалось меня увидеть?

Чувствуя, что ответ мне уже ясен, я вернулась назад, на платформу, но поезда за это время успели пройти в обоих направлениях, и женщина исчезла.

Второй раз я столкнулась с одним из тех типов – невидимых мужчин средних лет, – которых, как я позднее узнала, называют Гарри. Я увидела его в супермаркете «Селфридж». Он шел по продуктовому отделу, таща за собой огромный пластиковый мешок. Он неторопливо двигался вдоль прилавков, рассматривая товары, брал банки и пакеты, швыряя их в мешок. Я сразу почувствовала скрывавшую его ауру невидимости, но еще не была вполне уверена и продолжала незаметно следить за ним, пока не убедилась окончательно. Тогда я обошла его и оказалась впереди.

Теперь и он заметил меня. Реакция его была мгновенной и испугала меня не на шутку. Лицо его выразило удивление, но вовсе не оттого, что я тоже была невидимкой, – он воспринял мой открытый взгляд и улыбку как откровенный сексуальный призыв. Он оглядел меня с ног до головы, затем, к моему ужасу, подхватил с пола мешок и, сунув его под мышку, двинулся на меня, раздвинув рот в отвратительной плотоядной ухмылке. Какое-то мгновение я видела один этот омерзительный рот: гнилые зубы, черные и щербатые, и обвислые мокрые губы. В страхе я попятилась, но он уже выбрал жертву и хотел ее получить. Он что-то произнес. К счастью, шум внутри магазина уберег мой слух: я не разобрала слов, хотя смысл был и без того ясен. Мужчина казался громадным. Мне хотелось только одного – исправить свой промах, улизнув от него побыстрее. Я бросилась бежать, но тут же столкнулась с каким-то покупателем – нормальным, который не мог меня видеть и даже не подумал посторониться. А тот, невидимый, почти настиг меня и уже протягивал свободную руку, шевеля пальцами, готовый в меня вцепиться. Я понимала, что никакая толпа меня не спасет. Хоть мы и в людном месте, если он поймает меня, то сделает все, что захочет, прямо на глазах у публики, и никто ничего не заметит. В жизни я не была так напугана. Я бросилась прочь, лавируя между покупателями и чувствуя, что он не отстает ни на шаг. Я хотела закричать, но меня бы все равно не услышали! Был будний день, время обеда, магазин был битком набит народом, но никто даже не пытался уступить мне дорогу. В этой толпе меня ожидала не рука помощи, а только лишние препятствия. Я еще раз оглянулась. Мой преследователь больше не улыбался, он мчался с ужасающим проворством, с откровенной злобой на лице, – злобой хищника, от которого ускользает добыча. Это зрелище устрашило меня до полусмерти. Страх буквально парализовал меня: у меня подкосились ноги, и я чувствовала, что погружаюсь все глубже в невидимость. Увы, эта бессознательная реакция на опасность сейчас оказалась совершенно бесполезной, хуже того, я делалась еще более уязвимой и беспомощной перед невидимым преследователем. Из последних сил я рванулась сквозь толпу к ближайшему выходу.

Только выбравшись на улицу, я оглянулась назад и поняла, что насильник сдался. Он больше не гнался за мной. Я увидела его у входа в магазин. Он стоял, прислонившись к стене, и переводил дух, наблюдая за моим бегством. Даже в такой позе он все еще имел угрожающий вид, и я продолжала мчаться по Оксфорд-стрит со всех ног, пока силы окончательно не оставили меня. Больше я никогда его не видела.

Эти две случайные встречи стали прелюдией к моему знакомству с большим теневым миром, где обитают невидимые. После происшествия в «Селфридже» я стала замечать в Лондоне все больше и больше себе подобных, словно встреча с первыми двумя открыла мне глаза на существование остальных. Однако до поры я старалась держаться от них подальше. Вскоре я выяснила, где всегда можно встретить невидимых. Они есть повсюду, где можно легко затеряться в толпе, украсть еду или найти место для ночлега. Всякий раз, заходя в супермаркет, я обязательно замечала одного-двух. Часто они промышляют в больших универмагах, иные там и селятся. Популярны и мебельные магазины. Многие невидимые питают склонность к бродяжничеству: кочуют с места на место, спят то тут, то там – в гостиницах или в частных домах, где занимают пустующие постели либо устраиваются в гостиной на мягкой мебели. Позднее мне стало известно, что у невидимых широкая сеть контактов, есть и места постоянных сборищ. Концертные залы, театры и отели – вот где они предпочитают встречаться. Кроме того, известны два-три паба в различных частях Лондона, куда некоторые из них заходят вполне регулярно, чтобы пообщаться.

Волей-неволей я тоже прибилась к ним. Скоро я поняла, что мужчина, бросившийся на меня в «Селфридже», – скорее исключение, а не правило. Впрочем, ничего необычного в нем тоже не было. Когда невидимые мужчины стареют, они становятся все более одинокими и превращаются в изгоев среди изгоев: общество бывших товарищей отвергает пожилых одиночек, не желая больше знать, чем и как они живут, и тем более заботиться о них. Многие из этих людей серьезно нуждаются в медицинской помощи. Время от времени мне приходилось слышать о смерти того или иного невидимого. Тело чаще всего находят в магазине или в вестибюле общественного здания, иногда просто на скамейке у Темзы.

Властям трудно установить, что за человек отправился в мир иной, но невидимым это всегда известно.

Большинство невидимых, будь то женщины или мужчины – а их примерно поровну, – еще молоды или, по крайней мере, не стары. Как правило, еще детьми или подростками эти люди оказываются в изоляции; позднее, бежав из родительского дома, они тянутся в Лондон или другой большой город и застревают там навсегда. Мне не встречалось ни одного дожившего хотя бы до сорока, и не очень-то хотелось задумываться о том, почему они умирают так рано.

В целом невидимые – это масса параноиков, уверивших себя в том, что они отвергнуты обществом, презираемы и запуганы и что само общество вынуждает их к преступному образу жизни. Они чураются нормальных людей, но при этом глубоко им завидуют. Зачастую они боятся даже друг друга, но, собираясь вместе, не могут не хвастать, нелепо преувеличивая свои недавние подвиги. Есть, правда, среди них и параноики другого рода, склонные впадать в противоположную крайность. Эти заявляют о своем врожденном превосходстве, о силе и власти, которые дает им невидимость, о проистекающей из нее полной свободе. Почти все невидимые, которых я знала, – ипохондрики, и не случайно. Они одержимы заботой о своем здоровье, ибо медицинская помощь им недоступна и в случае недуга можно рассчитывать только на крепость собственного организма. Многие страдают венерическими и другими инфекционными заболеваниями. У всех поголовно – плохие зубы. Жизнь их по большей части коротка. Среди них немало алкоголиков или идущих по этой дорожке. Некоторые принимают наркотики, но особо остро проблема наркомании не стоит, зелье в их среду регулярно не поставляется. Практически все они – без работы и постоянного места жительства.

При желании они могли бы прекрасно одеваться – украсть одежду ничего не стоит, – но в подавляющем большинстве они лишены привычки следить за собой. Они таскают на себе одну и ту же вещь, пока не порвут до дыр и не провоняют окончательно, и только тогда озаботятся чем-то новым. Многие волокут за собой повсюду громадные чемоданы, а то и сундуки, набитые пожитками. Но больше всего их заботит собственное здоровье, эту тему они способны обсуждать без конца. Они всегда имеют при себе кучу всевозможных лекарств, регулярно посещают аптеки, крадут там все, что попадается под руку, и не упускают случая пополнить свои запасы.

Подобно другим группам неудачников, невидимые имеют собственный жаргон. Все они знают об ауре и называют ее «облаком». Есть среди них «шлепанцы» – это те, которые спят в универмагах или других больших магазинах; последние зовутся «базами». Любителей ночевать в чужих домах величают «надомниками». Любые краденые продукты называют «заправкой». О деньгах, которыми они никогда не пользуются, презрительно говорят «звон». Любого невидимого мужчину постарше другие мужчины обзывают «мешочником», а женщины зовут «Гарри». Обычные люди именуются «нормалами» или «плотными», и обитают они в «жестком» мире. Себя невидимые зовут «гламами». Разумеется, они предпочитают считать себя обладателями особых чар, гламура, хотя, по сути дела, все это – чистой воды бравада, параноидальная самозащита.

5

Я никогда не была одной из них. Я и сама это понимала, и они также. С их точки зрения, я была только наполовину гламом, поскольку могла входить в их мир и покидать его по своей воле. Я никогда не пользовалась их доверием, меня не держали за свою: выдавала чистая, хоть и не всегда новая одежда, спокойное отношение к болезням, неиспорченные, всегда вычищенные зубы. Я была закреплена в жестком мире: постоянное жилье, учеба в колледже, визиты к врачу и дантисту, поездки к родителям на Рождество и Пасху. Я постоянно ускользала в мир «плотных».

При всем том вхождение в гламурный мир было для меня важным шагом. Впервые с детских лет мне удалось встретить себе подобных – людей, среди которых я становилась нормальной. Пусть для гламов принципиальное значение имела степень моей невидимости, мне самой это не представлялось существенным. Я была скорее невидимой, чем наоборот, и это постоянно портило мне жизнь. Если гламы и пытались меня отвергнуть, то лишь потому, что большинству из них некуда было удрать из мира теней.

Общение с гламами имело еще одно достоинство. Погружение в невидимость действовало на меня освежающе, там я отдыхала, и следующий возврат в жесткий мир давался уже немного легче, требовал чуть меньших усилий, хотя бы только усилий при переходе. Встретив настоящих невидимых – жалких, запуганных и совершенно отрезанных от нормального мира, – я стала находить собственный вариант существования, оставлявший мне право выбора, вполне приемлемым. Поначалу их жизнь – без надежды на будущее и в постоянном навязчивом страхе перед настоящим – отталкивала меня. Но со временем я поняла, что для меня невидимые являются источником силы: соприкасаясь с их облаками, я черпала энергию для возвращения в реальный мир. С другой стороны, гламурная жизнь имеет свои прелести. Я была еще очень молода и столь же неопытна, и мне хотелось попробовать всего.

И вот, когда шел мой последний семестр в колледже и я понимала, что должна принять окончательное решение насчет будущего, но сама еще толком не знала, чего хочу от жизни, я встретила Найалла.

6

Найалл решительно отличался от других невидимых. Он был надежно укрыт от мира непроницаемым облаком, ни один нормальный человек не мог его увидеть. Он был погружен в невидимость гораздо глубже, чем все остальные, и существовал намного дальше от границы реальности, чем большинство гламов. Даже в мире теней он казался лишь бледным призраком.

Но эта отрешенность была ему изначально присуща. Прочие гламы глубоко страдали от собственной безликости, Найалл же наслаждался ею.

Только его, единственного среди невидимых, я находила физически привлекательным. Найалл был подтянут, красив, элегантен и отличался острым умом. Он регулярно мылся, следил за прической, от него пахло чистотой и здоровьем. Он всегда был в хорошей физической форме и думал о болезнях не больше моего. Одевался он вызывающе, предпочитал стильные современные наряды самых немыслимых расцветок. Курил сигареты «голуаз» и всегда путешествовал налегке – обычный глам слишком озабочен собственным здоровьем, чтобы курить, зато таскает за собой горы барахла. Найалл любил позубоскалить, открыто говорил все, что вздумается, не стесняясь грубил несимпатичным ему людям. Он был полон планов и амбиций и аморален до мозга костей. В отличие от меня и других гламов, тяготившихся собственным паразитизмом, Найалл воспринимал невидимость как свободу от рутины, как врожденное преимущество перед нормальными людьми, дававшее ему право выслеживать их, обкрадывать, обходить во всем.

Другим отличительным качеством Найалла, привлекательным для меня, была способность искренне загораться какой-нибудь идеей. Он мечтал стать писателем. Насколько мне известно, среди невидимых только Найалл крал книги. Он вечно сновал по библиотекам и книжным магазинам, где заимствовал – на время или насовсем – томики поэзии, романы, биографии, книги о путешествиях. Читал он без перерыва, нередко вслух, когда мы бывали вместе. Только книги обладали свойством будить его совесть: закончив чтение, он старался оставить книгу в таком месте, где ее легко могли найти, иногда даже относил назад. Особенно он любил Паддингтонскую библиотеку, регулярно посещал ее и, как любой добропорядочный читатель, честно возвращал книги. Иногда он сообщал мне с виноватым видом, что не сумел отдать книгу в срок.

Когда Найалл не читал, он писал. Он исписывал бесчисленные блокноты, неторопливо заполняя их изысканным, витиеватым почерком, тщательно выводя каждую букву. Мне никогда не дозволялось заглядывать туда, и сам он мне тоже ничего не читал. Но все равно это меня сильно впечатляло.

Таков был Найалл, когда я встретила его впервые, и он сразу очаровал меня. Он был на пару месяцев моложе меня, и все же он казался мне во всех отношениях гораздо мудрее и опытнее, чем любой из моих прежних знакомых. Он умел увлекать и воодушевлять. К тому времени, когда я окончила колледж и получила диплом, я уже знала совершенно точно, чем хочу заниматься и как жить. Гламур был надежным убежищем от тягот жесткого мира, и я укрылась в нем.

Возможность быть вместе с Найаллом представлялась настолько заманчивой, что последние сомнения были отброшены. Все, что мы тогда вытворяли, носило на себе печать полной безответственности. Мое преклонение перед Найаллом не знало границ, мне так хотелось произвести на него впечатление, что я старалась не отставать ни в чем и даже превзойти его. Мы будили друг в друге самое худшее: его безнравственность удовлетворяла мою страсть к красивой жизни.

Вскоре я полностью освоилась в кочевом мире гламура. Мы не имели постоянного жилья, нас носило из одного временного пристанища в другое. То мы спали в пустующей комнате частного дома, то в универмаге, то в отеле. Мы прекрасно питались, крали самые свежие продукты. Если нам хотелось отведать изысканных блюд, мы отправлялись на кухню хорошего отеля или ресторана. У нас не было проблем с новой одеждой, мы никогда не мерзли, не голодали, не ночевали на улице, не боялись быть пойманными, не испытывали никаких неудобств. Теперь я чувствую себя виноватой, но тогда Найалл был иголкой, а я ниткой. Он пробуждал мою неугомонность, не давал угаснуть последним порывам юности.

Мы вели беспечную жизнь года три. Все события тех лет перемешались в памяти и слились в общую смутную картину какой-то затянувшейся юношеской эскапады. Я часто вспоминаю отдельные случаи, и каждый раз, вновь переживая те пьянящие ощущения, не устаю удивляться тому, какими умными и превосходными во всех отношениях мы сами себе тогда казались. Да, о такой жизни можно только мечтать: все, чего бы мы ни пожелали, было буквально под рукой, и мы не отчитывались ни перед кем.

И все же мое ослепление не могло продолжаться вечно. Со временем я начала прозревать: я поняла, что Найалл не слишком-то оригинален, что в его яркой одежде, прическе, во французских сигаретах нет ничего необычного, что многие люди в реальном мире делают то же самое. Найалл мог казаться особенным только в сравнении с другими невидимыми, а невидимые меня уже не слишком интересовали. Его страсть к книгам и стремление стать писателем по-прежнему вызывали мое восхищение, но он упорно держал меня на почтительном расстоянии от своих литературных дел. Я продолжала находить его привлекательным, но чем ближе мы сходились, тем яснее становилось, насколько поверхностным было самое впечатляющее в нем.

Нашему союзу угрожало и еще кое-что: порочное семя раздора, которое неуклонно прорастало. Я использовала энергию его облака для перехода в реальный мир. С каждым днем это давалось мне все легче и легче, что несказанно радовало меня и злило Найалла. Стоило мне только стать видимой, как он тут же впадал в ярость и начинал обвинять меня во всех грехах: якобы я подвергаю нас обоих опасности и мы оба рискуем быть обнаруженными. На деле же все объяснялось иначе: он глубоко страдал из-за своей неспособности быть видимым и смертельно завидовал мне. Мысль о моих преимуществах была ему ненавистна. Парадокс же состоял в том, что своим мнимым превосходством и кажущейся свободой я была обязана только ему. Теперь я жаждала быть нормальной и жить в том реальном мире, которого так боялся Найалл, но для этого мне требовалась его помощь, и чем ближе я была к достижению своей мечты, тем все более становилась от него зависимой и все менее способной наслаждаться плодами собственной свободы.

Постепенно всплывали и другие проблемы. По мере взросления у меня обострялось и чувство вины. Мне становилось все труднее красть продукты и прочее, в чем мы нуждались. Решающим стал случай в Хорнси, в одном из магазинов сети «Сейнсбэри». Когда мы, нагруженные продуктами, покидали торговый зал, мне на глаза попался открытый ящик кассового аппарата, в котором было полно денег, и я, повинуясь внезапному порыву, захватила полную горсть десятифунтовых банкнот. Это была глупая и бессмысленная кража: деньги не представляли для нас никакой ценности. Через пару дней я узнала, что кассирша потеряла работу, и до меня впервые дошло, что мы причиняем вред другим людям. Это был момент отрезвления, и с тех пор все переменилось.

К тому времени я всерьез мечтала о самой обычной жизни. Я жаждала обрести чувство собственного достоинства, которое дает настоящее занятие, приносящее заработок. Я не желала больше жить даром, мне хотелось покупать продукты и одежду, платить за билеты в кино и за проезд. Но сильнее всего мне хотелось где-то обосноваться, найти место, которое я могла бы называть своим домом.

Но все это было немыслимо без долгой подготовки. Кроме того, я должна была иметь возможность оставаться видимой достаточно долго. С Найаллом об этом не стоило даже думать.

Наконец что-то начало вырисовываться. Я захотела поехать домой, навестить родителей и сестру, побродить по местам, памятным с детства. Я слишком долго была вдали от дома. После встречи с Найаллом я ни разу не ездила к своим, лишь изредка писала родителям. Но даже такая слабая – а для родителей просто ущербная – связь воспринималась Найаллом как нарушение неписаного договора двух невидимок. За весь последний год я написала домой одно-единственное письмо и всего раза три-четыре говорила по телефону.

В конце концов я начинала взрослеть, и дистанция между нами постепенно росла. Я хотела большего, мне уже было мало того, что давал Найалл. И уж точно я не желала провести всю оставшуюся жизнь в мире теней. Найалл чувствовал перемену во мне и понимал, что я пытаюсь вырваться из-под его влияния.

В итоге мы пришли к компромиссу и вместе отправились навестить моих родителей, хотя я с самого начала знала, что затея эта добром не кончится…

С первого дня все пошло не так. Никогда прежде я не замечала, как нормальные люди ведут себя в присутствии невидимого. Нормальными сейчас были мои собственные мама и папа, которых я любила, но от которых успела отдалиться, и это усиливало эмоциональное напряжение. Пока мы жили у моих, я все время оставалась видимой, за что следовало благодарить Найалла. Его самого, разумеется, никто не замечал.

Как только мы приехали, пришлось решать сразу множество проблем. Прежде всего мне хотелось вести себя с родными непринужденно, раскрепоститься, показать им, что я по-прежнему их люблю. Я хотела рассказать о своей жизни в Лондоне, не раскрыв, конечно, всей правды. Кроме того, мне хотелось попытаться хоть как-то загладить свою вину перед ними. Но как я могла расслабиться и держаться естественно, если знала, что они не способны даже увидеть человека, которого я привела в их дом, который все это время был рядом с ними и который разделяет со мной ту самую жизнь, о которой я пытаюсь им рассказать? Мешало, наконец, и присутствие самого Найалла. Здесь, перестав быть центром моих интересов, он начал вести себя не лучшим образом.

Найалл нагло пользовался тем, что мама и папа не подозревают о его присутствии. Когда они спрашивали меня, как я живу, где работаю, кто мои друзья, а я пыталась врать им, как делала в письмах, Найалл перебивал и вступал в разговор (хотя слышала его я одна), на ходу сочиняя за меня ответы. Когда вечером мы садились смотреть телевизор, Найалл, недовольный выбором программ, то и дело прикасался ко мне с единственной целью отвлечь мое внимание. Когда мы отправились навестить Розмари, недавно родившую малыша, Найалл уселся в машину рядом со мной, на заднем сиденье, и всю дорогу громко насвистывал и болтал, перебивая родителей. Все это приводило меня в ярость, но я была бессильна хоть как-то его урезонить. Весь уикенд Найалл ни на минуту не давал забыть о себе. Он слонялся вокруг да около, брал напитки и сигареты, не спускал за собой воду в туалете, начинал демонстративно зевать, стоило только отцу открыть рот, возражал на предложения куда-то пойти или с кем-то встретиться. Короче говоря, он делал все ему доступное, чтобы лишний раз напомнить, вокруг кого вертится моя жизнь.

Как мама и папа могли не замечать, что он здесь? Я страшилась и тревожилась, наблюдая это. Даже оставив в стороне гнусное поведение Найалла, я считала немыслимым, что родители даже не догадываются о его присутствии. И все же факт оставался фактом: меня встречали с распростертыми объятиями, а Найалла никто не замечал. Они не проявляли ни малейших признаков любопытства по поводу нежданного гостя – молодого человека, которого я привела в их дом. Они говорили только со мной, смотрели только на меня. Когда мы садились за стол, для него не ставили прибор. Они отвели мне мою прежнюю детскую спальню с единственной узкой кроватью. Даже когда мы ехали в тесной машине отца и Найалл дымил без перерыва, они не подали вида, что ощущают его присутствие. Когда он закурил третью сигарету подряд, мама просто открыла окно, этим все и кончилось. В эти два дня я безуспешно пыталась как-то сладить с вопиющим расхождением между действительным положением дел и поведением моих родителей. Я хорошо помнила, как в прежние дни они реагировали на мою собственную невидимость, но сейчас все было по-другому. Найалл подчеркивал свое присутствие ежеминутно, а родители ухитрялись не замечать его, и это выглядело крайне двусмысленно. Даже если они и вправду не могли его видеть, я не сомневалась, что где-то на подсознательном уровне они должны что-то улавливать. Его невидимое присутствие создавало ощущение вакуума, молчаливой зловещей пустоты, отравившей весь уикенд.

Я со всей ясностью осознала, что причина моего отъезда в Лондон – жажда оторваться от собственных истоков. Я находила папу скучным и однообразным, а маму – лицемерно озабоченной какой-то совершенно не интересовавшей меня ерундой. Я по-прежнему их любила, но они не желали замечать, что я выросла, что перестала быть и никогда не стану снова ребенком, которого они знали раньше, но теперь видели лишь урывками. Конечно же, это все было влияние Найалла, и его иронические замечания, доступные только моему слуху, лишь подтверждали мои собственные мысли.

Во время этого непродолжительного визита в отчий дом я все сильнее ощущала свое одиночество. Родители меня не понимали, Найалл вызывал отвращение. Мы намеревались уехать в понедельник утром, но после яростной ссоры в субботу вечером, когда, невидимые и неслышимые в коконе облаков, мы орали друг на друга, лежа на узкой кровати в моей спальне, я поняла, что больше не могу. Утром родители отвезли меня – вернее, нас – на станцию, и мы распрощались. Отец держался натянуто и весь побелел от еле сдерживаемого гнева, мать была в слезах. А Найалл ликовал, полагая, что уже тянет меня назад в наше невидимое житье-бытье в Лондоне.

Но с той поры стало невозможно вернуться к старому. Все рушилось. Вскоре после возвращения в Лондон я оставила Найалла. Я старалась быть видимой и влиться в реальный мир. Наконец-то мне удалось удрать от него, и я постаралась скрыться от него навсегда.

7

Разумеется, он нашел меня. Я прожила среди гламов слишком долго, чтобы обходиться без воровства, а Найалл прекрасно знал, куда я скорее всего отправлюсь. Не прошло и двух месяцев, как он выследил меня, и тут уж ему ничего не стоило разузнать, где я живу.

Однако два месяца самостоятельной жизни – немалый срок, и кое-что за это время необратимо изменилось. Во-первых, я успела снять комнату – ту самую, в которой живу до сих пор. Это была моя законная комната, заполненная моими собственными вещами, – по крайней мере, так я привыкла о них думать, хотя далеко не все они приобретались за деньги. В любом случае имелась дверь и на ней – замок. Здесь я могла уединиться, расслабиться, стать собой, и это казалось мне самым важным. Ничто не могло заставить меня отступить. Чтобы выжить, я по-прежнему воровала в магазинах, но была преисполнена благих намерений. Я заготовила целую папку рисунков и набросков, связалась с моим бывшим преподавателем и даже успела по его рекомендации сходить к одному редактору в надежде получить заказ. Жизнь свободного художника, со всеми ее трудностями, все же давала мне шанс обрести независимость.

Однако Найалл объявился снова с твердым намерением продолжить нашу прежнюю жизнь. К сожалению, он лучше других понимал, что моя комната для меня значит. Отдавая себе в этом отчет, я должна была постараться держать его как можно дальше от своего жилища, но его беззаботная манера легко ввела меня в заблуждение. Я с гордостью показала ему комнату, полагая, что теперь он окончательно поверит в произошедшую со мной перемену.

Чем это обернулось, я обнаружила очень скоро: теперь Найалл точно знал, где меня найти. Он мог заявиться в любое время дня и ночи, и это было хуже всего. Он приходил, когда ему вздумается, если нуждался в компании, или в утешении, или в сексе. Моя независимость, пусть эфемерная, заставила измениться и его. Мне пришлось узнать его с новой стороны: в нем прорезался собственник, причем мрачный и задиристый. И все же я продолжала держаться за комнату и все остальное, понимая, что это моя единственная надежда.

В конце концов мне удалось продать кое-что из моих работ: сначала иллюстрацию для журнальной статьи, затем эскизы для рекламного агентства и фирменный бланк для консалтингового агентства. Гонорары были невелики, но они положили начало. За первыми заказами последовали другие, и постепенно у меня начала складываться репутация. Со временем отпала необходимость выпрашивать работу, мне стали предлагать заказы. Один редактор рекомендовал меня другому, тот третьему. Наконец удалось заключить контракт с независимой художественной студией, для которой я стала работать внештатником. Я открыла банковский счет, обзавелась визитной карточкой и собственными бланками для писем, купила подержанный компьютер. Благодаря этим признакам благополучия я почувствовала, что утвердилась в видимом мире более или менее прочно. Как только потекли первые гонорары, я свела до минимума кражи в магазинах, ограничиваясь предметами первой необходимости, а вскоре смогла позволить себе окончательно отказаться от воровства. Это стало для меня чем-то вроде символа веры в и себя. Я дала обет, что никогда не вернусь к старому. Хотя бывали и трудные времена – один месяц приходилось особенно туго, – но я ни разу не поддалась соблазну. Я получала истинное удовольствие от самого процесса, когда, сделавшись видимой, обналичивала в банке чек, стояла вместе с другими в очереди к кассе, примеряла одежду в магазине или доставала чековую книжку. В заключение я даже научилась водить машину: взяла несколько уроков вождения и сдала экзамен на права со второй попытки.

Постепенно уменьшилось и напряжение, которого требовало состояние видимости. Работая дома, я могла сколько угодно расслабляться в своем гламуре, делая себя видимой только на то время, когда необходимость выгоняла меня на улицу. Я достигла такой эмоциональной уравновешенности, какой никогда не знала прежде. Даже Найалл начал осознавать, что между нами все изменилось, и необратимо. Постепенно он смирился с мыслью, что былое навсегда ушло, но продолжал предъявлять на меня права, и я не находила в себе сил противостоять ему. Мне слишком хорошо было известно, как глубока пропасть его невидимости. Будучи неспособен, даже при всем желании, существовать как нормальный человек, он играл на моем сострадании, ныл и мошенничал, вызывая жалость к себе. Когда я пыталась отстаивать свою независимость, он с жаром умолял меня не покидать его. Он не уставал перечислять и подчеркивать преимущества, которые у меня появились, твердил о моей новообретенной стабильности, напоминал о своих страданиях, об опасностях, которые подстерегают его на каждом шагу. И всякий раз я сдавалась. Его положение действительно представлялось мне трагическим, и, прекрасно понимая, что он мною манипулирует, я все спускала ему с рук. Когда я пыталась сопротивляться всерьез, он использовал невидимость как оружие против меня. Однажды я решилась завести дружбу с неким Фергюсом, молодым художником-иллюстратором из студии, и приняла его приглашение куда-то пойти. Накануне, однако, Найалл устроил такую демонстрацию уязвленной ревности, обвиняя меня во всех грехах, что я едва не отменила свидание. Но у меня никогда не было настоящего дружка, и тут я решила все-таки постоять за себя. Я отправилась на свидание, но лучше бы я этого не делала. Найалл следовал за нами повсюду, Найалл слонялся вокруг в пределах слышимости, Найалл вмешивался в разговор, стоило только Фергюсу сказать слово. Вечер был испорчен, не успев начаться. В тот день, вернувшись домой, мы жестоко поссорились, но моей едва наметившейся дружбе в любом случае пришел конец. Новых попыток я не предпринимала.

Таков был Найалл в своих крайних проявлениях, но он не все время был таким. До тех пор, пока я оставалась ему верна физически, была к его услугам в любое время, когда бы он ни явился, и не выпячивала свою способность быть видимой, он не слишком портил мне жизнь и позволял работать в свое удовольствие.

Надо сказать, что он не всегда вертелся возле меня. Иногда он исчезал на пару дней, а то и на неделю, но никогда не рассказывал, куда ходит и где проводит время. Он говорил, что нашел некое пристанище, хотя узнать, каким путем и где оно находится, мне так и не удалось. Он заявлял, что у него есть новые друзья и что у этих загадочных мне друзей, о которых он никогда не распространялся, имеется поместье. Он утверждал, что там он всегда – желанный гость, что может приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Он сообщил, что начал писать всерьез и уже предложил свои опусы нескольким издателям. Он делал прозрачные намеки, что встречается с другими женщинами, видимо надеясь вызвать мою ревность, но если даже эти подружки и существовали на самом деле, для меня не могло быть новости более приятной.

Главное, он не мешал мне работать и позволял жить хотя бы на окраине реального мира, растить и культивировать в себе чувство собственного достоинства. В своем искривленном мире, неся проклятие невидимости, я была уверена, что такая доля – лучшее, на что я могу рассчитывать.

И тут я увидела тебя. В том хайгейтском пабе.

8

В день нашего первого свидания я вышла слишком рано и шагала слишком быстро, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Мне хотелось поскорее убраться из дома, поскольку Найалл мог явиться в любой момент. Я все еще злилась на него из-за того телефонного звонка, когда он сразу же выпалил твое имя и сообщил, что уезжает. Я не сомневалась, что он врет: Найалл никогда никуда не уезжал без особой необходимости. Но больше всего меня взбесило, что он вообще посмел мне это сказать. Его изворотливость была ненавистна мне. Внезапная уступчивость Найалла была не чем иным, как новой и хорошо продуманной тактикой, и она сработала: по дороге я думала не о тебе, а о нем.

Когда я дошла до Хай-стрит в Хайгейте, было еще слишком рано, пришлось тянуть время, бессмысленно глазея на витрины. Я была невидима, берегла энергию для встречи с тобой. Я пыталась сосредоточиться на тебе, вспомнить, как ты выглядишь, пробудить в себе ощущение восторга, возникшее при первом же взгляде на тебя. Хотя я ничего о тебе не знала, в глубине души я понимала: если у нас что-то выйдет, это будет означать разрыв с Найаллом. Знакомство с тобой, риск и новизна этой затеи – ничего лучше в жизни я до тех пор не испытывала.

В восемь я сделалась видимой и вошла в бар. Тебя еще не было. Я заказала полпинты горького пива и присела за свободный столик. Будний день, еще сравнительно ранний час, почти пустой паб. Я позволила себе расслабиться и осторожно погрузилась в невидимость.

Ты появился через пару минут. Я видела, как ты вошел, быстро оглядел помещение и направился к стойке. При виде тебя что-то во мне дрогнуло, по телу пробежал знакомый трепет. В голове мелькнула мгновенная мысль, что неплохо бы не спешить и, оставаясь незримой, наблюдать за тобой, двигаться следом, устроить охоту. Я быстро отбросила эту мысль, заглушая в себе голос глама; ведь единственное подлинное наслаждение невидимки – это смакование порочной страсти к подглядыванию. Пока ты ждал у стойки, верх взяла другая часть моей натуры. Ты выглядел таким нормальным, в точности таким, как я запомнила. В конце концов, я пришла не для охоты. Я сделалась видимой и стала ждать, пока ты меня обнаружишь. Ты подошел, улыбаясь, и остановился возле моего столика.

– Вот вы где, – сказал ты. – А я и не заметил.

– Я была здесь все время.

– Взять вам еще пива?

– Спасибо. Пока не стоит.

Ты сел напротив меня.

– Я все думал, придете вы или нет, – сказал ты.

– Вы, должно быть, решили, что я с ума сошла, когда в тот раз заговорила с вами.

– Так в чем же было дело?

– Это была ошибка, – сказала я. – Мне показалось, что я вас узнала.

– Ничего подобного. Так что же это было на самом деле?

– Ну хорошо. Мне просто захотелось с вами познакомиться. Не вынуждайте меня к признаниям, я ведь до сих пор смущена своим поступком.

– Вот и отлично. Рад познакомиться.

Я покраснела. Картина моего нескладного заигрывания прокручивалась перед мысленным взором, словно какое-то ужасное любительское кино.

Некоторое время мы говорили о том, как давно стали захаживать в этот паб, и только потом наконец представились. Я была довольна и одновременно испугана, узнав, что Найалл все сказал правильно. Я сказала, что меня зовут Сью. Родители и знакомые звали меня Сьюзен, но для тебя мне хотелось быть Сью.

Мы выпили еще пару кружек, и напряжение спало. Мы говорили о том, о чем, как мне представлялось, говорят нормальные, когда хотят познакомиться: где работаем, где живем, где бываем в свободное время. Может быть, есть общие знакомые? Ты упомянул о той молодой женщине, которая сидела с тобой в пабе, сообщил, что ее зовут Анетта и что она собирается уехать на месяц к родственникам. Не говоря прямо, ты намекнул, что она не была твоей постоянной подружкой. О Найалле я решила не упоминать.

Ты предложил поужинать вместе, и мы перешли во французский ресторан на другой стороне улицы.

Судя по всему, я тебе нравилась, я даже начала опасаться, что действую слишком уж активно. Я знала из журналов, что на первых порах, подогревая интерес нового знакомого, следует вести себя сдержанно и сохранять дистанцию. Но я была так возбуждена! Оказалось, что меня тянет к тебе гораздо сильнее, чем я предполагала, и я ничего не могла поделать с этим мгновенно вспыхнувшим влечением. Я постоянно чувствовала присутствие твоего облака, ощущала его вибрацию, как нежные касания кончиков пальцев, которые дразнят и возбуждают. Я жадно впитывала его энергию, и ее хватало, чтобы оставаться видимой, без малейшего напряжения. Рядом с тобой я могла полностью расслабиться и в то же время быть видимой как все! И кроме того, ты на меня смотрел! Никто никогда не смотрел на меня так много и так открыто. Я привыкла жить в скрытном мире: невидимые обычно избегают смотреть друг другу в глаза.

Когда ты встал из-за стола и отправился в туалет, мне пришлось закрыть глаза и дышать ровно, чтобы слегка остыть. Я представления не имела, какой ты меня видишь и что обо мне думаешь, но твердо знала, что могу разом разрушить все, если дам себе волю. Я слишком ясно сознавала свою неопытность. В свои двадцать шесть лет я еще ни разу не оставалась наедине с настоящим нормальным мужчиной!

Закончив ужин, мы расплатились по счету, разделив сумму точно пополам. Теперь я мучилась вопросом, что будет дальше. С моей наивной точки зрения ты казался этаким суперменом с богатым опытом. Ты так легко говорил о своих прежних подружках, так спокойно рассказывал о поездках в Америку, Австралию, Африку, так небрежно давал понять, что абсолютно свободен, ничем не связан и не намерен в ближайшем будущем где-то осесть и как-то остепениться. Считал ли ты, что постель – дело решенное? Что ты подумаешь обо мне, если этого не случится? Что ты подумаешь, если это случится?

Мы направились к твоей машине, и ты предложил подвезти меня. По дороге я молча наблюдала за тобой и думала о том, как спокойно ты ведешь машину, как уверен в себе. Найалл был совсем другим. Как и я. Возле моего дома ты выключил мотор и несколько секунд, казалось, ждал, что я приглашу тебя войти. Я молчала, и ты спросил:

– Могу я надеяться увидеть вас снова?

Я не удержалась от улыбки, услышав в этой фразе бессознательную иронию. Судя по всему, твои предположения на мой счет не оправдались. Сидя в неосвещенной машине, мы условились о свидании в субботу. Мне все больше и больше хотелось как-то тебя задержать, пригласить на чашку кофе или чего покрепче, но я боялась слишком быстро наскучить. На прощание мы поцеловались.

9

Всю неделю в Лондоне стояла страшная жара, не позволяя сосредоточиться на работе. К счастью, заказов было немного. Деловая жизнь почти замерла, словно все мои заказчики сговорились этим летом отдохнуть. Жара в Лондоне всегда сводит меня с ума. Солнечный свет подчеркивает въевшуюся в стены грязь, старые здания выставляют напоказ трещины и увечья, нанесенные непогодой, а новые кажутся рядом с ними совсем уж неуместными. Я люблю Лондон в хмурые дни, когда на узких улицах полно народу, дома из серого камня жмутся друг к другу, контуры низких крыш размыты дождем. Летом мне всегда хочется оказаться за городом – на пляже или, еще лучше, в горах, в прохладном ущелье.

На сей раз не только жара отвлекала меня от дела, но и мысли о тебе. Я прекрасно понимала, что поступаю как несмышленая девчонка, но неважно – я была счастлива. Найалл умел зажечь и завлечь меня, но ему никогда не удавалось сделать меня счастливой.

Три дня ожидания тянулись неспешно, и у меня было вдоволь времени, чтобы вволю помечтать о нас с тобой. Но мешали мысли о Найалле – они лезли в голову с прежней настойчивостью. Я терялась в бесплодных догадках и постоянно думала о том, как же долго он намерен прятаться на этот раз. Чем дольше он не показывался, тем неуютнее мне становилось. В то же время я была рада его отсутствию, мне хотелось получше узнать тебя, пока он снова не вторгся в мою жизнь. То и дело я вспоминала его болтовню о загадочном приглашении во Францию и снова терзалась сомнениями, не наврал ли он мне.

В субботу вечером я уже была готова к выходу, когда услышала телефонный звонок в холле. Трубку подняла соседка, потом забарабанила кулаком в мою дверь. Это был Найалл. Разумеется, Найалл! Я почти ожидала, что ты, милый друг, перехватишь меня ни раньше ни позже, чем за десять минут до выхода.

– Привет, Сьюзен! Как дела?

– Чего ты хочешь? Я стою на пороге.

– Да-да, снова Ричард Грей, не так ли?

– Не твое дело. Можешь позвонить завтра?

– Но я хочу поговорить с тобой сейчас. Я звоню издалека.

– Сейчас не слишком подходящее время, – возразила я.

Его голос звучал подозрительно громко и отчетливо, не было ни посторонних шумов, ни обычного для междугородных звонков слабого эхо, ни задержки звукового сигнала из-за дальнего расстояния.

– Наплевать, – сказал он. – Мне одиноко, и я хочу тебя видеть.

– Мне казалось, что ты с друзьями. Ну, и где ты?

– Я уже говорил. На юге Франции. В Сен-Рафаэле.

– А слышно так, будто ты в Лондоне.

– Просто связь хорошая. Сьюзен, я скучаю по тебе. Может, приедешь? Составила бы мне компанию?

– Не могу. Много работы.

– Ты же вроде сказала, что уходишь на свидание с Греем.

– Ну…

– Послушай, ты ведь можешь приехать всего на пару дней. Дорога не такая уж дальняя.

– Я не могу позволить себе этого, – сказала я, чувствуя, что он опять пытается мною крутить. – Я совершенно без гроша.

– Не нужны тебе деньги! Просто садись в первый же поезд. Или на самолет. Мы ведь еще ни разу не летали самолетом, правда? Представляешь, проскользнуть мимо секьюрити и просто сесть в самолет!

– Найалл, перестань нести чушь. Я не могу так сразу бросить все.

– Сьюзен, ты мне нужна.

Внезапно я усомнилась в том, что он врет. Приступы самокопания, когда Найаллу становилось одиноко, были мне хорошо знакомы. Если бы он оставался в Лондоне, как я до сих пор полагала, то уже давно бросил бы делать вид, что уехал во Францию, и прибежал бы ко мне. Мне стало неуютно. Какая же я бессердечная, если могу так спокойно слышать его несчастный голос, когда он отчаянно взывает к лучшему, что есть во мне! В прошлом это действовало безотказно. Как мне хотелось, чтобы он просто оставил меня в покое! И снова, как тогда, я бесцельно разглядывала доску для записок возле телефона. Записки были все те же, безответные.

– Надо обдумать, – сказала я. – Сейчас мне некогда. Позвони завтра.

– Думаешь, я не знаю о твоих планах, Сьюзен? Я все о тебе знаю.

Я промолчала и отвернулась от стены, не сразу заметив, как телефонный провод обвился вокруг моей шеи. Люди, беседующие по телефону, невидимы друг для друга, и в этом смысле телефонные разговоры примыкают к миру теней. Я попыталась мысленно представить себе Найалла и то, что его окружает: вилла во Франции, затененная комната, жалюзи на окнах, отполированные половицы, цветы, солнечный свет, голоса в соседней комнате? Или что-нибудь попрозаичнее: дом в Лондоне, куда он только что вломился, чтобы позвонить. Голос был слышен слишком отчетливо, казалось просто невероятным, что он во Франции. Если он действительно до безумия ревнует, зачем ему понадобилось уезжать и оставлять меня одну?

Он продолжал давить на меня. Это было знакомо, но теперь он нашел новый подход.

– Почему ты не отвечаешь? – спросил Найалл.

– Не знаю, что сказать.

– Тогда думай быстрее. Грей уже паркует машину возле твоего дома. Еще минута, и он войдет.

– Что? – крикнула я. – Найалл, ты где?

– Сколько можно повторять?!

– Я тебе не верю.

– Приезжай и убедись сама.

Найалл бросил трубку. Что-то щелкнуло: линия отключилась, раздался длинный гудок. Я продолжала стоять, все еще опутанная проводом, прижимая трубку к уху и машинально прислушиваясь к этому назойливому звуку. Я не сразу сообразила, в какую сторону повернуться, чтобы повесить трубку, и в это время ожил дверной звонок. Сквозь матовое узорное стекло мне был виден твой силуэт. Теперь я окончательно убедилась, что история про Францию – чистая выдумка. Должно быть, он засел в одном из домов на той стороне улицы и следил за мной.

10

Я так была расстроена этим звонком, что долго не могла прийти в себя. Но мы еще не познакомились близко, и ты вроде бы ничего не заметил. Тем вечером мы сначала сходили в кино, а потом отправились поужинать. После ужина ты снова подвез меня до дома, и на этот раз я все же решилась и пригласила тебя зайти. Мы проговорили до глубокой ночи, а на прощание долго и нежно целовались. Мы условились встретиться назавтра после обеда и погулять по парку Хэмпстед-Хит.

Хотя я встала поздно, у меня все еще оставалось время, чтобы неторопливо позавтракать и принять ванну. Ты должен был заехать за мной в половине третьего. За пять минут до этого раздался телефонный звонок.

Я выскочила в холл, торопясь первой схватить трубку. Мне не хотелось, чтобы к телефону подошел кто-либо из соседей.

– Сьюзен, это я.

– Сгинь и оставь меня в покое! Пожалуйста!

– Прости, прости! Не вешай трубку!

– Чего тебе надо?

– Я звоню, чтобы извиниться за вчерашнее. Ты ясно дала понять, что Ричард Грей тебе дороже меня, что ты хочешь быть с ним, и я понял, честное слово, понял. Мне жаль тебя терять, но я всегда знал, что рано или поздно это случится.

Его голос звучал ясно, будто из соседней комнаты. Меня пробирала дрожь. Пока он говорил, я отступила, насколько позволял шнур, и, вытянув до предела шею, попыталась разглядеть дома напротив. Где он был? Из какого окна подглядывал? А если он украл у кого-нибудь мобильный телефон? Тогда он вполне мог находиться еще ближе.

– Оставь меня наконец в покое! – сказала я. – Я просто хочу вести нормальную жизнь, а с тобой это совершенно невозможно.

– И поэтому ты решила меня бросить?

– Ричард мне только друг.

Это была сознательная ложь – ты уже перестал быть только другом, – но вопреки здравому смыслу мне хотелось разозлить Найалл а. Так все сложилось бы проще.

– Если он «только друг», почему тогда ты не хочешь приехать ко мне?

– Я даже не знаю, где ты.

– Я уже говорил.

– Не верю. Ты где-то в Лондоне.

– Ничего подобного. Я рядом с Сен-Рафаэлем, на склоне холма, в вилле, снятой моими друзьями. Здорово, если бы и ты была здесь.

– Как же так выходит, что ты всегда звонишь как раз перед моей встречей с Ричардом?

– Значит, ты снова с ним встречаешься?

– Должна бы, – сказала я. – Я хочу сказать…

– Думаю, он как раз подходит к твоему дому, – сказал Найалл.

– Что? Ты видишь его из своей Франции?

– Я все вижу.

– Найалл, прекрати! Послушай, если ты обещаешь больше не изводить меня, я приеду к тебе во Францию.

– Прекрасно, – сказал он. – Когда ты выезжаешь?

– Как только, так сразу! Ладно, завтра, если тебе так уж хочется. Подожди минутку…

Зазвонили в дверь, и я увидела твой силуэт за полупрозрачным стеклом. Оставив трубку висеть на шнуре, я впустила тебя. Ты поцеловал меня, и мы на мгновение обнялись. Жестом объяснив, что разговариваю по телефону, я проводила тебя в комнату и плотно закрыла за тобой дверь. Проходя через холл, чтобы запереть входную дверь, я невольно задержала взгляд на противоположной стороне улицы: тесный ряд высоких жилых домов, десятки окон.

Прикрыв трубку рукой, я сказала:

– Извини, Найалл. Это пришли к Дженни со второго этажа.

– Не лги, Сьюзен. Я знаю, что это Грей.

– Скажи лучше толком, где ты там, во Франции. Как до тебя добраться, если я поеду.

– Ладно, слушай: доберешься до Марселя, это несложно, оттуда ходит автобус в Ниццу. Он отправляется от Hotel de Villeи идет по горной дороге через Сен-Рафаэль. Когда выйдешь из автобуса, придется прогуляться пешком. Иди по направлению к аббатству – там есть указатели. Пройдешь по дороге примерно с милю и увидишь на склоне холма дом с белыми стенами, и…

Не позволив ему закончить, я спросила:

– Зачем ты все это выдумываешь?

– Так когда ты отправляешься? Прямо завтра с утра?

– С меня довольно. Я ухожу.

– Погоди!

– Ухожу, и немедленно. До свидания, Найалл!

Не дожидаясь ответа, я повесила трубку. Меня все еще била дрожь. Сомнений нет, все разговоры про Францию – чистое вранье. Так что же он затевает?

Я была слишком расстроена, чтобы сразу идти к тебе. Прислонившись к входной двери, я несколько минут стояла неподвижно, собираясь с мыслями. Внезапно что-то мелькнуло снаружи, прямо перед дверью – какое-то смутное движение за матовым стеклом. Я в ужасе отшатнулась. Наверное, это была всего лишь птица, или просто кто-то прошел по улице. Я стала думать о тебе. Ты ждал в комнате, всего в нескольких шагах от меня. Я хотела только одного – быть с тобой, но Найалл неизменно вставал между нами. Ему известны все наши планы! Тут я вдруг вспомнила и содрогнулась от ужаса: Найалл ведь способен погружаться в невидимость так глубоко, что даже мне его не разглядеть. Значит, он мог находиться рядом все это время, каждую секунду, что мы провели вместе!

Но это же чистое безумие – думать, что он способен на такую гнусность. Пока же, стоя в прихожей и набираясь храбрости, чтобы войти и посмотреть тебе в глаза, я не в первый раз задавала себе вопрос, не является ли сама невидимость особой формой безумия. Найалл однажды заявил, что невидимость – это просто недостаток веры в себя, своего рода несостоятельность личности. Гламы действительно во многом напоминают сумасшедших: параноики по своей сути, страдающие фобиями и неврозами, паразиты и хищники одновременно, тщеславные и трагичные, сексуально озабоченные и эмоционально заторможенные. Их восприятие реального мира безнадежно искажено, что есть классический признак умопомешательства. Если все это верно, то мое собственное желание жить как все нормальные люди есть не что иное, как попытка обрести здравый рассудок, веру в себя и укрепить собственную личность.

В таком случае стремление Найалла держаться возле меня – не есть ли это отчаянная попытка несчастного, потерявшего рассудок и запертого в клетку, вцепиться в здорового и любой ценой вырваться на волю? Когтистые пальцы, царапающие сквозь решетку…

Если я хочу освободиться, мне следует навсегда отвергнуть все это безумие. Не просто излечиться, но полностью пересмотреть свое отношение к миру невидимых. Пока Найалл способен внушить, что преследует меня, его хватка по-прежнему будет крепкой и я не смогу от него отделаться. Единственный путь обрести свободу – перестать верить в его могущество.

Ты стоял у окна в моей комнате и листал один из журналов, лежавших на рабочем столе.

– Прошу прощения, – сказала я. – Позвонил один друг.

– Какая-то вы сегодня бледная. Что-то не так?

– Нет, просто пора выбраться на воздух. Мы ведь идем гулять в парк?

И мы пошли в парк. Я собрала сумку, и ты повез меня в Хэмпстед-Хит. По-прежнему стояла жара, в парке было полно гуляющих. Люди наслаждались непредсказуемым лондонским летом. Рука об руку мы бродили почти до заката, болтали о том о сем, разглядывали прохожих, целовались. Мне нравилось просто быть с тобой.

В тот вечер мы отправились к тебе и впервые занялись любовью. Только у тебя дома я наконец почувствовала себя в безопасности. Мне казалось, что Найалл никак не должен знать, где мы, а если и знает, то не сможет войти в квартиру, а если даже и сумеет, то не сейчас. Так что я позволила себе забыть обо всем и полностью расслабиться. Пока мы были в постели, над Лондоном разразилась летняя гроза. Мы лежали с открытыми окнами среди адского грохота и сверкания молний. Гром прокатывался прямо по крыше, ливень смывал уличный мусор из-под машин. Я свернулась в клубок подле тебя, обнаженная, прислушиваясь к звукам непогоды и наслаждаясь ощущением восторга и недозволенности.

11

Ты оделся и выскочил из дому купить что-нибудь поесть. Когда ты вернулся, я накинула твой халат, мы уселись бок о бок в постели и принялись с наслаждением жевать сочные шиш-кебабы. Я была счастлива, как никогда.

Потом зазвонил телефон. На меня словно кто-то вылил ушат холодной воды. Я окаменела. Я с ужасом смотрела, как ты выходишь из комнаты, прислушивалась к твоим шагам по коридору, угадывала, как ты открываешь дверь, входишь в соседнюю комнату, приближаешься к столу, поднимаешь трубку. Ненадолго все стихло. Затем ты заговорил:

– Хорошо, Майк. Нет, я понимаю. С этим полный порядок. Я знаю, что будет нелегко. Правильно. Увидимся!

Все мое напряжение как рукой сняло. Я снова кляла себя за то, что позволяю Найаллу манипулировать моими чувствами, даже когда его нет рядом. Ты вернулся в спальню с бутылкой вина и двумя бокалами, задернул шторы и включил свет. Я старалась сделать вид, что по-прежнему чувствую себя чудесно, как всего несколько минут назад, до звонка.

– Это по поводу моих планов на следующую неделю, – сказал ты. – Я должен был ехать в Турцию, но поездка отменяется. Ты в порядке, Сью?

– Все прекрасно. И что же теперь, вместо этой поездки?

– Придумаю что-нибудь. Можно позвонить кое-кому из знакомых, узнать, нет ли других предложений. Или, например, устроить небольшой отпуск. Последнее время у меня было много работы. – Говоря это, ты открыл бутылку и наполнил бокалы. – А что у тебя? Много сейчас заказов?

– Почти ничего. Все заказчики в отъезде.

– Послушай, есть одна идея, которую я давным-давно вынашиваю. Хочу попробовать снять документальный фильм, что-то вроде исследования. Затея вполне может провалиться, поэтому я до сих пор откладывал, все ждал подходящего случая, рассчитывал совместить это дело с отпуском, сделать из него предлог для приятного путешествия. Вот думаю: не согласишься ли ты поехать со мной?

– В путешествие? – спросила я. – Когда?

– В самое ближайшее время, если, конечно, ты не занята.

– И куда именно?

– Все определяется идеей фильма. Я не говорил о своей коллекции открыток?

– Нет.

– Сейчас покажу.

Ты вышел из спальни и отправился в соседнюю комнату, которую называл кабинетом. Через минуту ты вернулся, держа в руках старую коробку из-под обуви.

– На самом деле я никогда всерьез не коллекционировал открытки, просто как-то случайно купил всю эту кучу разом. Было это года два назад, и с тех пор мало что добавилось. Почти все они довоенные, некоторые выпущены до Первой мировой войны и даже в прошлом веке.

Мы вытащили открытки и разложили их на постели: видовые снимки, почти все черно-белые или тонированные в сепии, многие на обороте были исписаны от руки – обычные весточки, какие посылают из отпуска друзьям и домашним. Открытки были рассортированы по странам и городам, каждый раздел имел аккуратный ярлычок. Примерно половину составляли английские, и они лежали отдельно, обшей пачкой, остальные были из Германии, Швейцарии, Франции, Италии, несколько штук – из Бельгии и Голландии.

– Идея такая: поездить по местам, изображенным здесь, и посмотреть, как они выглядят сейчас, – попытаться отыскать тот же самый вид, что на открытке, тот же ракурс и сравнить со старыми фотографиями, выяснить, какой отпечаток наложило на них время. Как я уже говорил, это может стать основой для фильма, но даже если ничего не выйдет, мне все равно хотелось бы поехать и увидеть все собственными глазами. Ну, что скажешь?

Твои открытки сразу меня очаровали. Застывшие мгновения былых времен: центральные улицы, еще не запруженные транспортом, туристы-англичане в брюках гольф, лениво фланирующие вдоль заграничных приморских бульваров, соборы и игорные дома, пляжи с купальщиками в скромных пляжных костюмах, путешественники в соломенных шляпах, горные виды с канатными дорогами, дворцы и музеи, широкие пустынные площади.

– И ты намерен побывать во всех этих местах? – спросила я.

– Конечно нет. Я думаю ограничиться Францией, южным побережьем. Посмотри, как много любопытных открыток оттуда. – Ты взял из моих рук несколько карточек. – Французская Ривьера по-настоящему стала туристской Меккой только после Второй мировой войны, а здесь в основном довоенные виды.

Ты принялся перебирать их, вытаскивая одну за другой и показывая мне. Все это были хорошо известные курорты, но выглядели они совершенно непривычно. Особенно тебя занимала одна небольшая подборка с видами средиземноморского побережья в окрестностях Сен-Рафаэля. Совпадение было настолько поразительным, что внезапный приступ страха перед Найаллом сковал меня снова.

– А не могли бы мы поехать куда-нибудь в другое место, Ричард? – робко спросила я.

– Конечно могли бы. Но это как раз то место, куда хотелось бы поехать мне.

– Только не Франция. Я не хочу во Францию.

Ты выглядел таким разочарованным среди вороха открыток на постели.

– Почему обязательно Франция? – спросила я. – А как насчет Швейцарии, например?

– Нет, для моей задумки важен именно юг Франции. Ладно, как-нибудь в другой раз.

– Я бы с удовольствием поехала, честное слово, но в данный момент я без гроша.

Оказывается, у меня не было другой отговорки, кроме той, что я уже пустила в ход в разговоре с Найаллом.

– Это не имеет значения, Сью. Мы поедем в моей машине. Я в состоянии оплатить все – ведь я пока не нищий. Кроме того, вероятно, мне удастся вернуть значительную часть за счет налогов.

– У меня даже нет заграничного паспорта.

– Не проблема. Если ты решишь ехать, я займусь твоим паспортом, и за сутки он будет готов. В агентстве Би-би-си есть офис…

– Нет, Ричард. Мне жаль, но это невозможно. Ты собирал открытки и аккуратно укладывал их в коробку в прежнем порядке.

– Ты ведь не говоришь настоящей причины, не так ли?

– Так. Хорошо, вот настоящая причина: есть один человек, мой знакомый, с которым мне не хотелось бы встречаться. Сейчас он во Франции. По крайней мере, я думаю, что он там, и…

– И это твой дружок, о котором ты не собиралась упоминать вовсе?

– Да. Как ты узнал?

– Нетрудно догадаться, что у тебя кто-то есть. – Все почтовые открытки уже были убраны с постели и аккуратными пачками расставлены в обувной коробке. – Ты по-прежнему с ним встречаешься?

Опять этот невинно-иронический тон. Я начала рассказывать о Найалле, пытаясь облечь в приемлемые для тебя выражения то, что происходило между нами на самом деле. Я сказала, что он – давний друг, что знаю его с юных лет, что в последнее время мы стали отдаляться друг от друга, но он не желает меня отпускать. Я обрисовала его как человека с собственническими наклонностями, ребячливого, не знающего меры, склонного к насилию, любителя манипулировать людьми. Но, разумеется, это была только часть правды. Найалл значил для меня гораздо больше.

И все то время, пока мы с тобой обсуждали Найалла вслух, меня продолжали терзать мои собственные сомнения. Я неотступно думала о том, где же он все-таки сейчас на самом деле. Проблема эта никуда не делась, и так или иначе мне предстояло ее разрешить. Но думать, что Найалл не в Сен-Рафаэле, а где-то в другом месте, значило скатиться к безумию.

– Если ты окончательно решила с ним расстаться, Сью, – убеждал меня ты, – рано или поздно ему все равно придется смириться с этой мыслью.

– Боюсь, что это произойдет скорее поздно, чем рано. А с тобой я хочу быть прямо сейчас. И могу, если мы поедем куда-нибудь в другое место. Куда угодно.

– Хорошо. Куда ты предлагаешь?

– Единственно, чего я хочу по-настоящему, так это на время выбраться из Лондона. Сесть в машину и уехать куда-нибудь. Просто куда глаза глядят.

– Ты хочешь сказать, здесь, в Англии?

– Тебе это, может, покажется скучным, но ведь я-то все время жила только в городе и почти никуда не выезжала. В Англии полно мест, где я никогда не бывала, целые области. Может, просто поездим по стране?

Ты выглядел удивленным. Я отвергла шикарное предложение повидать Французскую Ривьеру и уговаривала тебя вместо этого на скромную автомобильную поездку по Британии. Но именно на этом мы в конце концов и сошлись. Потом, когда ты пошел в кабинет, чтобы вернуть открытки на место, я отправилась вместе с тобой и стала разглядывать твою коллекцию кинооборудования. Ты почему-то смутился и начал уверять, что все это барахло занимает слишком много места и только собирает пыль. Но мне твоя комната и коллекция показались крайне любопытными: они немало рассказали о тебе самом, помогли лучше понять тебя, почувствовать, увидеть, каким ты был до нашей встречи. Там же, в кабинете, наполовину скрытые коробками с пленкой, хранились и твои награды.

– А ты, оказывается, знаменитость! – сказала я, взяв в руки «Приз Италии» и прочитав надпись.

– Просто везение. Любой мог оказаться в тот год победителем. Постоянно что-то случалось, и почти все репортажи были превосходными.

Я прочла надпись вслух, хотя в темном углу, где стоял твой приз, разобрать буквы было почти невозможно.

«Ричард Грей, телеоператор, телевизионные новости Би-би-си. Специальная награда. Съемки в условиях крайней личной опасности».

– За что это? – спросила я.

– Ничего там такого не было. Все, кто снимает новости, время от времени попадают в переделки.

Ты взял у меня свой трофей и вернул на полку, задвинув подальше за коробки, вовсе с глаз долой.

– Надо еще выпить, – сказал ты и увел меня обратно в спальню.

– Расскажи, как все было, – попросила я.

– Мы снимали беспорядки в Белфасте. Со мной еще был звукооператор. Там не случилось ничего особенного, что бы потом ни твердили всякие шишки на вручении.

– Пожалуйста, Ричард, расскажи. Ты явно чувствовал себя неловко.

– Я нечасто рассказываю о таких вещах.

– Ну же!

– Пойми, это было частью обычной работы. Тогда нас всех, по очереди, отправляли в Северную Ирландию. Я никогда не отказывался, ведь за такие командировки больше платят. Работа там, по правде говоря, не из легких, но трудности меня никогда особенно не пугали. Съемка – это съемка, а с проблемами сталкиваешься в любом деле. В общем, в тот день был марш протестантов, и мы провели много времени на улицах, снимая демонстрантов. А вечером, когда вся бригада собралась в баре отеля, чтобы немного выпить, вдруг прошел слух, будто начались беспорядки в районе Фоллс-роуд: что собралась группа подростков и они швыряют камни, и будто армейские власти выслали туда «сарацинов» на их усмирение. Мы начали спорить, нужно ли туда идти. Все страшно устали, но в конце концов я и Вилли – мой звукооператор – решили пойти и взглянуть, в чем дело. Наш репортер к тому времени уже отправился спать, но мы разбудили его. Я зарядил камеру для ночной съемки, и один из армейских «лендроверов» подбросил нас до места… Когда мы приехали, стычка не выглядела особенно жаркой, просто собралась небольшая кучка подростков, швырявших камни. Мы оказались позади военных и были в полной безопасности. Ничего серьезного вроде не затевалось. Известно, что подобные беспорядки к полуночи выдыхаются сами собой. Но неожиданно дело стало принимать дурной оборот: вместе с камнями в нас полетели бутылки с зажигательной смесью. Судя по всему, к мальчишкам присоединились и взрослые. Тебе, наверное, скучно?

– Конечно нет! Продолжай!

– Военные решили немедленно разогнать протестующих, был отдан приказ стрелять. Солдаты открыли огонь пластиковыми пулями, однако подростки и не подумали разбежаться – так и кидались камнями и бутылками. Тогда войска перешли в наступление, и мы с Вилли двинулись следом за ними, поскольку снимать из-за спин военных совершенно безопасно. Не пробежали мы и сотни ярдов, как угодили прямо в засаду к республиканцам: из окон стреляли снайперы, а в боковой улочке засела целая банда боевиков с зажигательными бомбами… Все словно сошли с ума. Наш репортер куда-то делся, мы нашли его много позже. В общем, так вышло, что кругом – одни боевики: солдаты растерялись и замешкались, и мы очутились в самой гуще толпы. Я снимал не переставая – видимо, вошел в раж. Но, удивительное дело, в нас ни разу не попали, хотя стрельба шла со всех сторон и время от времени что-то пролетало совсем рядом. Они были слишком увлечены, чтобы нас заметить, и стреляли в солдат, а мы продолжали снимать крупным планом. Но затем военные опомнились, опять полетели пластиковые пули, и толпа разбежалась. Мы оставались в центре событий, пока все не закончилось. Так что получился очень неплохой материал.

Ты улыбался, стараясь преуменьшить значение этой истории. Рассказ неожиданно воскресил в моей памяти жуткий телерепортаж, который показали несколько раз, а потом сняли с экрана, чтобы использовать как улику на суде.

– Это тот фильм, где у женщины вспыхнули волосы? – спросила я.

– Да.

– И еще там показали лицо мужчины, который убил солдата?

– Да, это оттуда. Моя лента.

– Когда ты был там, в гуще толпы, и продолжал снимать, – произнесла я, – что именно ты чувствовал?

– Я уже подзабыл подробности. Просто так вышло само собой.

– Ты сказал, что вошел в раж. Что ты имел в виду?

– Иногда так увлекаешься съемкой, что перестаешь думать обо всем остальном. Замечаешь только то, что есть в видоискателе.

– И ты был возбужден?

– Наверное.

– И никто не замечал вашего присутствия?

– Никто, честное слово. Будто бы я стал… Знаешь, как будто они не могли меня видеть.

Больше я не задавала вопросов, мне и так все стало ясно. Мысленно я видела эту картину совершенно отчетливо: ты и звукооператор, бегущие вперед, припадая к земле, связанные общим снаряжением, в самом пекле вы снимаете уже бессознательно, полагаясь только на интуицию. Ты упомянул, что перед этим вы выпили, что вы оба устали. И вам казалось, что никто вас не замечает. Я хорошо знала это ощущение, мне ничего не стоило вообразить, как ты чувствовал себя в эту минуту. Я уже не сомневалась, что тогда, в миг опасности, твое облако сгустилось и скрыло вас с напарником от глаз разъяренной толпы, защитило, сделав невидимыми.

12

Мы задержались в Лондоне еще на три дня под предлогом подготовки к путешествию, но времени зря не теряли. Мы старались получше узнать друг друга и провели немало часов в постели. Познакомившись с твоим холостяцким бытом, я почувствовала себя чуть ли не домовитой. Мы решили, что в твоей квартире надо сделать косметический ремонт, я вынудила тебя купить массу кухонных принадлежностей и подарила большой комнатный цветок в горшке, чтобы украсить гостиную. Ты, вероятно, был несколько ошеломлен всем этим, но я чувствовала себя на верху блаженства.

Мы выехали из Лондона в четверг утром и двинулись на север по шоссе М1, никуда конкретно не направляясь. Нам было довольно того, что мы вместе. До самого последнего момента я нервничала, опасаясь, что Найалл выследит нас. Только когда мы сели в машину и уже мчались прочь из Лондона, я почувствовала себя наконец в безопасности.

Первую ночь мы провели в Ланкастере, в отельчике близ университета. Мы отходили от долгой поездки, чувствуя себя счастливыми и предвкушая прелести отдыха вдвоем. Вечером мы составили план на завтра, решив совершить экскурсию по Озерному краю. Скоро выяснилось, что мы оба довольно равнодушны к достопримечательностям. Нам было довольно приехать на место, немного побродить, сделать пару снимков, иногда поесть или выпить и двигаться дальше. Мне нравилось, как ты ведешь машину, я наслаждалась ее комфортом, удобством салона, плавным ходом. Наши вещи лежали в багажнике, заднее сиденье пустовало, и мы сваливали туда путеводители и карты, продукты в дорогу, яблоки и шоколад, сувениры и прочую ерунду, которая накапливается во время путешествия. Первые три дня мы ехали без определенного маршрута: из Озерного края направились в национальный парк Йоркшир-Дейлс, ненадолго задержались среди холмов южной Шотландии, потом повернули обратно и двинулись к северо-восточному побережью Англии. Меня радовали постоянная смена пейзажей, стремительные переходы от низин к холмам, от промышленных зон к сельской местности. За спиной остался север страны, и мы выехали на равнины восточного побережья. Ты сказал, что прежде не бывал в этой части острова, так что новые впечатления ожидали нас обоих. Ты по-прежнему видел во мне загадку, но по-своему наслаждался путешествием. Мы уже довольно долго были вместе, и постепенно во мне нарастало чувство освобождения. Наконец-то я вырвалась из тисков, моя прежняя несчастливая, недостойная жизнь осталась позади.

Вот тут-то, на пятый день, и случилось первоеявление Найалла.

13

Мы прибыли в деревушку Блейкни на северном побережье Норфолка и остановились в крошечном пансионе на узкой улочке, которая спускалась прямо к воде. Деревушка не понравилась мне с первого взгляда, но мы не выходили из машины уже несколько часов и мечтали об одном – где-нибудь заночевать, чтобы назавтра отправиться в Норидж. Мы только забросили багаж в номер и сразу же ушли, даже не раскрыв сумки, отыскали ресторанчик, пообедали, а вернувшись назад, обнаружили, что вся моя одежда вынута из сумки и разложена аккуратными стопками на постели. Каждая вещь была тщательно сложена.

– Должно быть, это сделала хозяйка, – сказал ты.

– Но она ведь не имеет права входить и трогать наши вещи!

Я отправилась выяснить, в чем дело, но та уже была в постели.

Следующую ночь мы провели в Норидже, в отеле. Где-то во втором часу я внезапно проснулась от неприятного ощущения удара. Ты спал. Я протянула руку, чтобы включить лампу. Стоило мне шевельнуться, как что-то скользнуло по подушке и упало на матрац – твердое и холодное. В ужасе я вскочила, стараясь увернуться от «чего-то», чем бы оно ни было, и зажгла свет. На постели возле меня лежал кусок мыла – совершенно новый, сухой и душистый, с торговой маркой, оттиснутой на поверхности. Ты заворочался, но так и не проснулся. Я вылезла из постели и почти сразу заметила на полу яркую станиолевую обертку. Она была аккуратно развернута, расправлена, будто кто-то положил ее на ковер специально. Я молча уставилась на красочную упаковку, недоумевая, что бы это значило. Наконец я снова забралась в постель, выключила свет, зарылась глубоко под одеяло и прижалась к тебе. Больше в ту ночь я не заснула.

Утром ты предложил ехать на запад: пересечь самую широкую часть страны и побывать в Уэльсе. Я была слишком поглощена ночным происшествием и согласилась без разговоров. Дорожную карту мы бросили в машине, и я вызвалась сходить за ней.

Когда я подошла к площадке для парковки, машина стояла там, где мы оставили ее накануне вечером, но в замке зажигания торчал ключ и двигатель работал.

Сперва я подумала, что это ты забыл его выключить и оставил работать на всю ночь, но, когда я дернула дверцу, оказалось, что она заперта и ключ зажигания висит на моей связке. Дрожа от страха, я открыла водительскую дверь тем ключом, который дал мне ты, и протянула руку к другому, тому, что в замке. Он выглядел совершенно новым, словно сделанным на заказ. Или это был украденный запасной ключ?

Со всей силы я зашвырнула его подальше в кусты, окружавшие площадку. Когда я вернулась в номер и протянула тебе карту, ты, видимо что-то заметив, спросил, чем я расстроена. Я выкрутилась, сказав, что у меня вот-вот должны начаться месячные, и это была чистая правда. Но действительная причина была в другом: я уже догадывалась, что происходит, и меня охватил ужас.

Во время завтрака я не произнесла ни слова, и пока мы ехали через Фены, продолжала молчать, скованная страхом и глубоко погрузившись в себя.

Наконец ты обратился ко мне:

– Я бы съел яблоко. Там еще осталось?

– Сейчас посмотрю, – едва выдавила я. Я повернулась на сиденье, что в последние дни проделывала неоднократно, и посмотрела назад, однако на этот раз меня била дрожь.

Бумажный мешок с яблоками лежал, как обычно, на заднем сиденье с твоей стороны. И все остальные вещи лежали там же, сваленные в одну кучу: карты, твоя куртка, мой рюкзак, мешок с продуктами для завтрака на природе. Все они почему-то лежали на одной половине сиденья. И всякий раз, когда нам нужно было положить что-то в машину, мы инстинктивно занимали только одну половину сиденья. Вторая все время оставалась свободной…

Свободной для другого пассажира.

Я заставила себя посмотреть на это пустое место за своей спиной. Сиденье прогнулось, точно под тяжестью человеческого тела.

С нами в машине был Найалл.

– Останови машину, Ричард! – попросила я.

– В чем дело?

– Пожалуйста! Меня тошнит! Скорее!

Ты сразу притормозил и съехал на обочину. Едва машина остановилась, я выбралась наружу. Приготовленное для тебя яблоко так и осталось у меня в руке. Пошатываясь, я отошла от машины. Меня трясло, я чувствовала страшную слабость. От обочины поднималась небольшая насыпь, обрамленная низкой живой изгородью; дальше начиналось бескрайнее поле. Я наклонилась над изгородью, не обращая внимания на колючки и сухие веточки, впивавшиеся в тело. Ты выключил двигатель и бегом бросился ко мне. Я ощутила твою руку на своих плечах, но продолжала дрожать и плакать. Ты успокаивал меня, но ужас от того, что я только что обнаружила, пробирал меня насквозь. Ты поддерживал меня, не давая упасть, а я перегнулась через изгородь, меня рвало.

Ты принес из машины несколько салфеток, чтобы я могла привести себя в порядок. Потом я вернулась на обочину, но никак не могла заставить себя повернуться лицом к машине.

– Может, поискать доктора, Сью?

– Не стоит, через минуту я буду в порядке. Иногда у меня такое бывает перед месячными.

Не могла же я сказать тебе правду.

– Просто нужно побыть немного на свежем воздухе.

– Если хочешь, мы можем остановиться здесь.

– Нет, поехали дальше. Через пару минут, хорошо?

Я попросила тебя принеси из рюкзака мятные таблетки. Пресноватый вкус мела и мяты успокаивал. Я села на сухую траву и смотрела на высокие стебли коровьей петрушки, кивавшие зонтиками. Над головой изредка пролетали утомленные жарой насекомые. За моей спиной проносились автомобили, шурша шинами по мягкому щебню. Но я не могла заставить себя обернуться, зная, что там, в машине, – Найалл.

Вероятно, он был с нами с самого начала. Подслушивал, как я разговаривала с тобой в пабе, присутствовал на наших первых свиданиях, уселся в машину еще до того, как мы выехали из Лондона. Он все время был с нами, молча сидел позади, наблюдал и слушал. Мне никогда от него не избавиться!

Он вынуждал меня действовать. Если я действительно хочу жить как нормальные люди, я должна освободиться от него навсегда. Я уже не могу вернуться назад, к бессмысленной, праздной жизни гламов, а Найалл желает насильно привязать меня к себе, затащить на прежнюю дорожку, потому старается испортить и разрушить все, что угрожает его планам.

Я должна начать с ним войну. Не прямо сейчас – потрясение еще слишком свежо – и лучше бы не в одиночку. Я нуждалась в твоей помощи.

Я ждала, сидя в траве, а ты подошел и опустился рядом на колени еще минуту назад я даже подумать не могла о возвращении в машину, где по-прежнему сидел Найалл. Однако я понимала, что должна решиться, если хочу добиться своего, и это будет началом.

– Мне уже лучше, – сказала я. – Поедем.

– Ты уверена?

Ты помог мне подняться, и мы обнялись. Я сказала, что сожалею о причиненном беспокойстве, что теперь уже все должно быть нормально и, как только месячные придут, я почувствую себя гораздо лучше. Через твое плечо я смотрела на автомобиль. Заднее окно салона сверкало и вспыхивало, отражая солнечный свет.

Мы вернулись в машину, сели, пристегнули ремни. Я внимательно прислушивалась, пытаясь расслышать позади себя звук закрывающейся двери, поскольку Найалл тоже мог выйти из машины, пока мы сидели на обочине. Но невидимые умеют открывать и закрывать двери совершенно беззвучно.

Мы снова катили по дороге, и тут, собрав всю свою волю в кулак, я все-таки обернулась и решительно посмотрела на заднее сиденье. Я знала, что он там, ощущала присутствие его облака, но увидеть его было невозможно. Ничто не мешало мне смотреть на беспорядочную кучу карт и продуктов, на вещи в багажнике, но, когда я пыталась взглянуть на сиденье прямо позади себя, мне не удавалось сфокусироваться, будто некое препятствие отводило мой взгляд в сторону. Ничего, кроме мягкого сиденья и спинки, прогнувшихся под тяжестью невидимого тела.

Я отвернулась и смотрела только вперед, на дорогу, но теперь постоянно ощущала, что он сзади и все время смотрит нам в затылок.

14

Мы остановились в отеле «Грейт-Мальверн», в красивейшем месте – на склоне Мальвернских холмов. Прямо под окном спальни расстилалась долина Ившем. Не успели мы войти в номер, как я потащила тебя в постель: только так я могла удалить осадок от моего странного поведения. Как ни с того ни с сего начать разговор о Найалле? А если не говорить, то какое будущее нас ждет, коль он неотвязно следует за нами?

Я приняла решение на первых порах держаться так, будто Найалла с нами нет, просто забыть о нем на время. Но претворить это намерение в жизнь оказалось непосильной задачей. Весь вечер, пока мы гуляли среди холмов, а потом ездили ужинать, я избегала слишком личных разговоров. Ты, естественно, не мог этого не заметить. Когда мы вернулись в отель, я взяла у тебя ключи от номера и сама открыла дверь. Ты вошел первым, а я быстро проскользнула следом и резким движением захлопнула дверь за собой. Пусть это могло показаться тебе странным, но я была вознаграждена ощущением тяжести тела, навалившегося на дверь снаружи. Мне удалось-таки закрыть ее, и я быстро повернула ключ в замке. Задвижек на двери не было. Запертая дверь в отеле никогда не представляла для Найалла неодолимой преграды: он легко мог украсть ключ у горничной и позднее незаметно войти в номер. Но на это требовалось время – несколько минут, которых, как я думала, будет вполне достаточно.

– Ричард, – сказала я, – нам нужно поговорить.

– В чем дело, Сью? Ты ведешь себя странно весь вечер.

– Я хочу быть с тобой откровенной. Я уже говорила тебе о Найалле. Так вот, он здесь.

– Как это понимать, «он здесь»?

– Он в Мальверне. Я видела его сегодня во время прогулки.

– Ты же говорила, что он во Франции.

– Я никогда не знаю точно, где он. Он говорил, что собирается во Францию, но, видимо, передумал.

– Какого дьявола он здесь делает? Он следит за нами?

– Не знаю. Возможно, просто совпадение. Он часто путешествует, ездит навестить друзей.

– Ну, и к чему ты клонишь? – спросил ты. – Хочешь, чтобы он присоединился к нам?

– Конечно нет! Но он видел нас вместе. Я должна поговорить с ним, рассказать, что произошло между нами.

– Не вижу необходимости. Если он уже видел нас вместе, то знает все, что ему нужно. Какой смысл говорить что-то еще? Завтра утром мы уезжаем, так что ему больше не о чем беспокоиться.

– Как ты не понимаешь?! Не могу я так с ним поступить, я слишком давно его знаю. Я не могу бросить его просто так.

– Ты уже сделала это, Сью.

Я понимала, что мои слова звучат не слишком убедительно, но как иначе я могла сообщить тебе о Найалле? Только как о случайно встреченном бывшем любовнике с сильнейшим собственническим инстинктом. Спор между нами продолжался не меньше часа и ни к чему не привел, кроме взаимной обиды: в итоге каждый только укрепился в собственном мнении. За это время Найалл наверняка успел пробраться в номер, но я решила не поддаваться страху. Наконец мы отправились в постель, изнуренные спором и подавленные безвыходностью ситуации. В темноте я почувствовала себя более спокойно. Укрытые одеялом, мы крепко прижимались друг к другу. В тот вечер месячные действительно начались, поэтому любовью мы не занимались. Впрочем, нам и не хотелось.

Для меня это была еще одна бессонная ночь. Я ни на минуту не сомкнула глаз, мысли крутились, как белки в колесе, но решение не приходило. Я чувствовала себя беспомощной, одинокой и глубоко несчастной. Отчаяние охватило меня: трудности выглядели неразрешимыми, а положение – безвыходным.

Тем не менее в половине седьмого я уже была на ногах, готовая действовать. Я понимала, что столкновение с Найаллом неизбежно, и хотела вызвать его немедленно. Ты все еще спал. Стараясь тебя не разбудить, я потихоньку оделась и велела Найаллу следовать за мной. Я спустилась вниз, прошла через холл и вышла из отеля через главный вход.

Стояло чудесное теплое утро. Я неторопливо шла вдоль шоссе вверх, поднялась до самой вершины, откуда дорога резко поворачивала вправо, пробегала между двумя крутыми склонами и продолжалась на противоположной стороне холмов. Мы гуляли здесь с тобой накануне вечером, вскоре после наших занятий любовью. Я свернула на обочину, вскарабкалась по откосу и пошла вдоль пологой вершины. Из травы поднимались невысокие валуны, веяло тишиной и покоем.

Я нашла плоский камень и села на него, обратившись лицом в сторону Херефордшира.

– Найалл, ты здесь? – сказала я. Молчание.

Внизу, на склоне холма, паслись овцы. По дороге к Мальверну ехал одинокий автомобиль. Он приближался к перевалу.

– Найалл? Нам нужно поговорить.

– Да здесь я, сучка.

Голос раздался совсем близко, откуда-то слева. Он говорил так, будто запыхался.

– Где ты? Я хочу тебя видеть.

– Можем поговорить и так.

– Стань видимым, Найалл.

– Нет уж, это ты стань невидимой. Или забыла, как это делается?

Вдруг я сообразила, что была видимой все это время – уже больше недели! Невероятно долгий срок для меня. Такое мне не удавалось с детских лет. Когда ты был рядом, это получалось само собой, настолько естественно, что я просто не замечала.

– Если разучилась, придется потерпеть.

Он не стоял на месте. Его голос звучал все время с разных сторон; безуспешно пытаясь разглядеть Найалла, я даже не знала, куда повернуть голову. Всегда есть способ обнаружить облако, если знаешь, как правильно смотреть, но, видно, я была с тобой недопустимо долго, либо Найалл слишком глубоко погрузился в свой гламур. Я представила себе, как он ходит кругами, подкрадывается ко мне. Мне стало не по себе, и я поднялась на ноги.

– Почему ты не оставишь меня в покое, Найалл?

– Потому что ты трахаешься с Греем. Я только хочу это прекратить, и все.

– Оставь нас обоих в покое немедленно! С тобой у меня все кончено. Я не желаю тебя больше видеть.

– Ну, это я тебе уже обеспечил, Сьюзен. Он переходил с места на место, иногда отвечал из-за спины. Наверное, если бы он постоял спокойно, я не была бы так напугана.

– Пожалуйста, не лезь в мои дела, Найалл, – сказала я. – Между нами все кончено!

– Да ты же из гламов! Ты не сможешь долго дурить ему голову.

– Никогда я не буду такой, как ты! Ненавижу тебя!

И тут он ударил меня. Тяжелый кулак возник прямо из воздуха и врезался в мою голову сбоку. Не видя его, я не могла увернуться или хоть как-то подготовиться к удару. Голова мотнулась в сторону, я пошатнулась, теряя равновесие, отступила назад, но наткнулась ногой на камень, тот самый, на котором недавно сидела, и тяжело рухнула на землю. В следующее мгновение я получила пинок ногой. Удар пришелся в бок чуть выше бедра. Я закричала от боли и, обхватив голову руками, скорчилась от ужаса в позе эмбриона. Я зажмурилась в ожидании новых ударов. Но вместо этого он склонился надо мной. Голос его раздался прямо у меня над ухом, невидимый рот оказался так близко, что я ясно ощутила его прокуренное дыхание – знакомый горький запах табака.

– Я никогда не отстану от тебя, Сьюзен. Ты моя, и я не собираюсь тебя терять. Мне без тебя не справиться. Прекрати все это немедленно!

Он просунул руку между моими локтями, ухватился спереди за ткань блузки и рывком заставил меня сесть. Материя с треском натянулась у меня под мышками. Другой рукой он залез под блузку и стал грубо мять и царапать мои соски. Я сжалась еще сильнее и попыталась откатиться в сторону, вынудив его выпустить меня. Тонкая ткань блузки порвалась на груди.

Все еще сидя возле меня на корточках, он сказал:

– Ты еще не сказала ему правды о нас. Давай, скажи ему, что ты невидимая, что ты полупомешанная.

– Никогда!

– Что ж, если не хочешь сама, придется мне.

– Ты уже и так навредил предостаточно.

– Я еще только начал. Хочешь, чтобы в следующий раз я схватился за руль на приличной скорости? Это будет забавно.

– Ты чокнутый, Найалл!

– Не больше, чем ты, Сьюзен. Мы оба ненормальные. Объясни ему наконец, кто мы такие. Если он и после этого захочет иметь с тобой дело, тогда я, может быть, оставлю вас в покое…

Я почувствовала, что он отошел от меня, но продолжала, скрючившись, сидеть на земле, с ужасом ожидая новых невидимых ударов. Найалл частенько бил меня и раньше, в сильном гневе, но из облака – никогда. Я все еще не очухалась после первой затрещины. В голове шумело, болела нога и спина, саднило левую грудь, как при порезе, но, когда я осторожно ощупала ее, оказалось, что с ней все в порядке. Несколько минут я не шевелилась, потом медленно села и огляделась. Далеко ли он ушел?

Мне отчаянно хотелось поговорить с тобой, услышать слова утешения, но как я могла объяснить тебе, что произошло, и что бы ты сказал в ответ? С трудом я поднялась на корточки и осторожно обследовала повреждения. Болела вся нижняя часть спины, на бедре уже красовался синяк, кожа на локте была содрана. Блузка спереди порвалась, и двух пуговиц не хватало. Страшно болела голова. Должно быть, я была не совсем в себе. Некоторое время я бродила по холму, но вскоре желание быть с тобой пересилило боль и страх. Прихрамывая и придерживая рукой блузку на груди, я медленно побрела вниз по дороге к отелю. Я увидела тебя сразу. Ты стоял возле машины, багажник был открыт, и ты укладывал внутрь свой чемодан. Я позвала, но ты не услышал. Только тогда я осознала, что в своем плачевном состоянии снова стала невидимой, – еще одна победа Найалла! Я заставила себя выйти из облака и снова позвала. На этот раз ты услышал и обернулся ко мне. Я бросилась к тебе, рыдая от горя и облегчения.

15

Ты сразу понял, что я встречалась с Найаллом.

Случившегося было не утаить. Хоть я и пыталась смягчить картину, но разодранную одежду и синяки не скроешь. Ты имел полное право разозлиться, но расстроился не меньше моего. Мы задержались в Мальверне почти до полудня, обсуждали, как быть с Найаллом, но я так и не сказала всю правду о нем.

После раннего ленча в Мальверне мы поехали в Уэльс. Найалл тоже был в машине. Он сидел позади нас и молчал. По дороге мы остановились заправиться, и я ненадолго осталась с Найаллом в машине один на один.

Я сказала:

– Я ничего тебе не должна, имей в виду, но завтра я все ему расскажу.

Молчание.

– Найалл, ты тут?

Я повернулась, чтобы посмотреть назад, на пустую половину сиденья, но не смогла его увидеть. Хуже того, я могла видеть сквозь него. Я видела, как ты стоишь возле машины с заправочным пистолетом в руке. Ты смотрел на счетчик. В солнечном свете цифры электронного индикатора отсвечивали оранжевым. Ты заметил мой взгляд, обращенный, казалось, к тебе, и послал мне ответную улыбку.

Когда ты снова отвернулся, я сказала:

– Ты ведь именно этого хочешь, правда? Завтра я все расскажу Ричарду.

Найалл опять не произнес ни слова, но я знала, что он тут. Его молчание наводило на меня ужас, чего он, видимо, и добивался. Я распахнула дверцу и вышла из машины. В помещении станции был магазин, и я зашла туда и стояла внутри, листая журналы, пока ты расплачивался у кассы.

Проделав немалый путь, мы добрались до городка Литл-Хейвен, расположенного на западной кромке побережья Дайфеда. Это небольшое приятное местечко на скалистом берегу с узкой полосой песка внизу. Несмотря на разгар сезона, приезжих было сравнительно немного. Вечером мы гуляли по пляжу, любовались закатом, потом заглянули в местный паб и затем вернулись в отель.

Между нами лежала полоса отчуждения. Ты не мог понять, зачем я пошла на свидание с Найаллом, а я не могла внятно объяснить. Он меня избил, и теперь ты требовал, чтобы я навсегда отказалась от него, но я не хотела и не могла, хотя понимала, как тебе больно, как ты озадачен и разгневан. Не зная, как справиться с бедой, я была на грани отчаяния.

Оставался единственный выход – рассказать тебе всю правду о моей невидимости, как предлагал Найалл. Такое решение удовлетворило бы его и позволило бы мне окончательно объясниться, но касаться этой темы было для меня мучительно. Я предпочла воспользоваться другим, более приятным способом. Когда мы вернулись в номер, я сразу же упорхнула в ванную. Критический период еще продолжался, но я воспользовалась диафрагмой и временно прекратила кровотечение.

В постели ты снова затеял разговор о Найалле, но мне удалось перевести разговор на другие предметы. Слова не могли возместить ущерб. Я обнимала и целовала тебя, пытаясь пробудить в тебе желание. Сначала ты сопротивлялся, но я знала, чего добиваюсь. Мы лежали поверх покрывала, старая двуспальная кровать страшно скрипела. Наконец ты стал отвечать на мои ласки, и я почувствовала, как растет мое собственное желание. Мне хотелось такой страстной любви, какой у нас прежде не бывало. Я целовала и ласкала тебя, не стесняясь прикасаться к самым интимным местам. Мне нравилось твое тело, я любила его крепость и твердую округлость мышц.

Мы неистово катались по кровати, и ты оказался сверху. Теперь ты ласкал меня и руками, и языком. Я раздвинула ноги и подняла колени, готовая принять тебя, но ты вроде бы хотел не этого и откатился в сторону. Перевернул меня, затащил на себя сверху, прижал за плечи к своей груди. Я хотела ощутить тебя внутри, но ты уперся руками в мои бедра, так что мои ягодицы выгнулись вверх. Мы целовались рот в рот, но я не могла понять, к чему ты стремишься. Твои пальцы продолжали вдавливаться в мягкую плоть моих бедер, все дальше отталкивая меня. Внезапно я сообразила, что обе твои ладони лежат на моих грудях, а пальцы ласкают соски.

Меня тащили назад, схватив за бедра, совсем другие руки!

Я ощутила сзади грубое вторжение. Жесткие лобковые волосы терлись о мои ягодицы. Мне стало тяжело дышать, я оторвала лицо от твоей груди и немного повернула голову. В изгиб моей шеи уперлась небритая щека, я ощущала удары коленей по моим подколенным впадинам. Вес напавшего сзади мужчины все время толкал меня к тебе, рука твоя протянулась погладить меня. Я вцепилась в твое запястье, чтобы остановить руку, не дать ей обнаружить того, третьего, наконец в отчаянии поднесла твою ладонь ко рту и стала целовать ее. Напор Найалла становился неистовым, я дышала с трудом – не только из-за неудобного положения, но также из-за душившего меня гнева. Ты тоже возбуждался все сильнее, желая войти в меня. Я еще как-то ухитрялась тебя сдерживать, одновременно увертываясь от Найалла. Для этого мне приходилось вилять задом, подаваясь навстречу Найаллу, чтобы иметь свободу для маневра. Он тяжело дышал от вожделения при каждом моем рывке, член его напрягся. Я взяла тебя в рот и стала сосать. Найалл же сдвинулся назад, наклонился надо мной – и вот он стоял на коленях между моими ногами, крепко обхватив меня под животом, и буквально насаживал на свой член. Движения его бедер стали еще более резкими. Он больно сгреб мои волосы и стал толкать меня лицом вниз, вынуждая заглатывать тебя глубже и глубже. Мне было трудно дышать, я начала давиться. Ты лежал на спине, твои руки были где-то далеко, а изнасилование продолжалось. Я могла только раскачиваться на локтях, чуть подаваясь вверх и назад, но этого было недостаточно, чтобы спихнуть Найалла. Я ухитрилась вынуть твой член изо рта, но Найалл продолжал тыкать меня лицом тебе в пах. Я слышана твои стоны удовольствия, однако Найалл был ненасытен и ходил вперед-назад, как поршень в цилиндре. Наконец я ощутила, как он кончает; он громко застонал и с шумом выдохнул. Ты произнес мое имя голосом, полным желания. Найалл тяжело навалился грудью мне на спину. Он отпустил мои волосы, но начат играть грудями – любимая его забава. Когда он расслабился, я смогла отчасти опираться на руки, но Найалл по-прежнему был сверху, и я не могла выскользнуть из-под него. Я оставалась в его ужасной власти, он всем весом придавливал меня к тебе, не давая поднять лицо. Ты опять назвал меня по имени, явно стремясь соединиться, и я ухитрилась-таки приподнять голову, чтобы взглянуть на тебя. Ты лежал с закрытыми глазами, рот был приоткрыт. Я стряхнула руки Найалла со своих грудей, но оставалась плотно прижатой к нему. Мне удалось несколько раз пихнуть его локтем, но это ни к чему не привело. Он бешено дышат мне прямо в ухо, его пальцы продолжали сдавливать мне бока, но я ощутила, как его член опадает, и вновь попыталась освободиться. Одним резким движением я приподняла тело, одновременно вильнув бедрами. Наконец-то мне удалось вышвырнуть его из себя, но он по-прежнему лежал на мне, держал меня и поглаживал. Каким отвратительным казалось прикосновение его рук! Я еще раз толкнула его локтем, и он ослабил свои объятия. Оказавшись на свободе, я поползла вверх по твоему телу, крепко прижимаясь к груди, торопясь добраться губами до лица. Ты поцеловал меня с огромной страстью, крепко обнял и прижат к себе с улыбкой, выдававшей любовь и желание. Я чувствовала, что Найалл был в постели: что-то вдавливалось мне в бок.

Ты вошел в меня. Наконец-то мы занялись любовью. Я сидела над тобой на корточках, и мы смотрели друг на друга. Я старалась сохранить бесстрастное выражение лица, зная, что если прорвутся наружу мои подлинные чувства, то я смогу только стонать от ужаса. Я заставляла себя двигаться согласно твоему ритму, надеясь, что этого будет достаточно. Найалл все еще был рядом. Я ощущала его тепло на своей голени.

Ну как ты мог не знать, что он с нами? Даже если. Найалл был для тебя совершенно невидим, как мог ты не слышать его хриплого дыхания, не чуять запаха его плоти, не ощущать веса его тела на постели? Как мог ты не догадаться о причинах диких телодвижений, к которым он меня принуждал?

Когда ты кончил, я легла рядом, и мы накрылись одеялом. Я шепнула, что совершенно обессилена, и некоторое время мы лежали молча, обнявшись, с выключенным светом. Я дожидалась, пока ты уснешь. Когда дыхание твое стаю ровным, я осторожно, чтобы не потревожить твой сон, выскользнула из постели и пошла в ванную. Стараясь не шуметь, я встала под душ и оттерла себя дочиста.

Вернувшись назад, я ощутила в спальне явственный запах французских сигарет.

16

Утром я спросила:

– Помнишь головоломку, которую часто печатают в детских книжках?

Взяв листок бумаги, я нарисовала два знака:

X о

– Когда ты закрываешь левый глаз, – сказала я, – и смотришь правым на крестик, а затем придвигаешь листок ближе к глазам, кажется, что кружок исчез.

– Это оптический обман, – сказал ты. – Сетчатка имеет ограниченное поле периферийного зрения.

– Но мозг компенсирует то, что не в состоянии видеть глаз, – продолжала я. – Никто не верит, что кружок действительно исчез. На бумаге не появляется дыра там, где положено быть кружочку. И все же кружок исчезает, он становится невидимым.

– К чему ты клонишь?

Мы сидели на прибрежных камнях неподалеку от Литл-Хейвена. Наступил отлив, и песок поблескивал в солнечном свете. Вокруг было полно отдыхающих. В дальнем конце пляжа на мелководье плескались дети.

– Видишь тех женщин с собакой у кромки воды? – спросила я. – Сколько их?

– Ты шутишь? – спросил ты.

– Ничуть. Так сколько там женщин с собакой?

– Две.

– Только что их было трое. Ты не заметил?

– Нет. Я не смотрел.

– Нет, смотрел. Ты смотришь туда все время, что мы здесь сидим.

– Да, но я не обращал внимания, – возразил ты.

– В том-то и суть.

– Какая суть?

– Люди видят, не замечая, смотрят, не видя. Никто не видит всего, что доступно взору. Вообрази, что тебя пригласили на вечеринку, где ты почти никого не знаешь. Никто не здоровается, не обращает на тебя внимания, и ты чувствуешь себя незаметным. Ты берешь бокал и останавливаешься на пороге, в надежде увидеть знакомое лицо. Разглядывая присутствующих, ты постепенно начинаешь кое-кого замечать. Ты бегло оцениваешь их внешность. Если это женщина, задаешься вопросом, свободна ли она. Если она со спутником, заодно обращаешь внимание на него. Постепенно лед тает: ты вступаешь в разговор с кем-то из гостей, они становятся объектом твоего внимания один за другим, по мере знакомства. Вечеринка продолжается, и, хотя ты больше не чувствуешь себя совершенно посторонним, остается еще немало людей, с которыми ты так и не заговоришь. Возможно, ты заметишь мужчину, который много выпил, или молодую женщину в платье с глубоким вырезом, возможно, того, кто слишком громко смеялся. Остальные – всего лишь фон, они остаются на периферии восприятия. Ты можешь видеть любого из них, но есть определенный порядок: ты обнаруживаешь одного, потом другого. И на любой вечеринке кого-нибудь ты не заметишь никогда.

– Откуда ты это знаешь?

– А откуда ты знаешь, что это не так? Теперь предположим, – продолжала я, – что ты на другой вечеринке. В комнате десять мужчин и одна женщина. Ты входишь, и в этот момент женщина, которая красива и сладострастна, начинает танцевать, и во время танца она постепенно раздевается. Когда она снимает с себя всю одежду и остается обнаженной, ты уходишь. Скольких из этих мужчин ты сможешь потом описать? Сможешь ли ты уверенно сказать, что их было десять, а не девять? А может, был одиннадцатый, которого ты не заметил вовсе?

Ты промолчал.

– Ричард, – продолжала я, – представь: ты идешь по улице, а навстречу тебе – две женщины. Одна из них молода, хороша собой, одета со вкусом, другая – в возрасте, к примеру, ее мамаша средних лет, и одета просто, в бесформенное пальто. Ты поравнялся с ними, обе улыбаются тебе. Какую ты заметишь первой?

– Это не аргумент! – сказал ты. – Это примитивный зов пола!

– Пол тоже важен, – сказала я, – но не всегда. Возьмем десять человек: пять мужчин и пять женщин. К ним подходит шестая. В первую очередь она замечает других женщин. Она посмотрит сначала на женщин и только потом – на мужчин. Женщины сперва замечают женщин, точь-в-точь как мужчины. Ребенок заметит других детей прежде, чем взрослых. Есть женщины, которые замечают сначала детей, а потом взрослых. Большинство мужчин видят женщин раньше детей и только затем начинают замечать других мужчин. Существует иерархия зрительного восприятия. В любой группе людей кого-то всегда замечают в последнюю очередь.

– Ну, допустим.

– Тебе звонит один из твоих друзей, и вы договариваетесь о встрече. Вы не виделись – пусть на сей раз это будет мужчина, – вы не виделись пять лет. Вы назначили свидание на оживленной улице, которой проходит множество людей. Ты никого из них не знаешь, но они толпятся вокруг, и ты вынужден вглядываться в их лица, потому что стараешься узнать своего приятеля. Ты смотришь на них – и на женщин, и на мужчин – и через некоторое время начинаешь спрашивать себя: а помнишь ли ты внешность твоего друга? Ты начинаешь всматриваться в лица прохожих более пристально. Но вот наконец появляется твой знакомый. Он немного опоздал, но вы встретились, и теперь все в порядке. Ты мгновенно забываешь все свои опасения насчет того, что мог его не узнать. Потом, если ты задумаешься, то вспомнишь, что в ожидании встречи внимательно разглядывал сотни лиц и видел мельком тысячи других. Ты смотрел на всех этих прохожих, но, в сущности, ни один из них не оставил следа в твоей памяти. Ты не вспомнишь человека, которого видел пару секунд назад.

– Здесь нет ничего необычного. Что же, по-твоему, это доказывает?

– Если говорить о вас двоих – ровно ничего, если говорить о восприятии людьми друг друга – довольно много. Для нас совершенно нормально не замечать основную массу окружающих. Мы видим только то, что сами хотим, только то, что нас интересует. Возможно, изредка замечаем то, что случайно привлекло внимание. Я просто пытаюсь сказать, что существуют люди, которых мы не видим никогда. Правда, их совсем немного. Они занимают самые низшие ступени в иерархии зрительного восприятия, поэтому их замечают в последнюю очередь или не замечают вовсе. Обыкновенные люди вообще не умеют их видеть. Они совершенно незаметны. Они невидимы от природы – люди-невидимки.

Я сделала паузу.

– Ричард, я – человек-невидимка, – произнесла я. – Ты видишь меня только потому, что сам этого хочешь.

– Это нелепо, – отозвался ты. И тогда я сказала:

– Смотри на меня, Ричард.

Я встала перед тобой и позволила себе ускользнуть в невидимость.

17

Мы возвращались в отель молча. К моему изумлению, ты выглядел крайне раздосадованным. Ты ни словом не обмолвился о моей невидимости, только что наглядно продемонстрированной, – и я понятия не имела, как вести себя дальше. Я раскрыла тебе величайший секрет своей жизни, дала объяснение, которого ты добивался, я ожидала всего, но не безразличия. А ты не пожелал понять! Ты просто ничему не поверил, ты держался так, будто тебе вовсе нет до этого дела. Невидимый человек – есть ли что-то поразительней? Я исчезла прямо у тебя на глазах, а ты вел себя так, будто ничего не произошло. В это было трудно поверить!

Быть может, я сделала что-то не так? Допустила оплошность, ненароком коснулась какой-то старой раны, душевной травмы, причиненной еще в детстве, память о которой ты пытался похоронить? Или я невольно пробудила в тебе внутренние противоречия, которые ты бессознательно подавлял: возможно, все дело в твоих скрытых гламурных способностях, о которых ты предпочитаешь не знать? Ты так решительно отказывался воспринимать увиденное, что я не смела начать разговор снова.

Литл-Хейвен нам понравился, и мы решили задержаться еще на три дня. Хотя мы больше не возвращались к моей невидимости, недосказанность стояла между нами. Я не знала, с какой стороны к тебе подступиться, потому молчала, и вскоре эта стратегия – похоже, мудрая – стала приносить плоды: ты пришел в доброе расположение духа, и в наших отношениях вновь воцарилась гармония. Нам снова стало хорошо друг с другом, я могла теперь спокойно обдумать случившееся. В конце концов я пришла к заключению, что допустила просчет. Вероятно, мои объяснения были не вполне внятными. Ты либо не понял моих слов, либо тебе показалось, что я говорила не буквально.

И все же я отчетливо помнила, что, когда я стала невидимой у тебя на глазах, твой взгляд затмился облаком – верный признак того, что ты все видел: заметил, как я исчезла, и все отлично понял.

Я желала тебя, Ричард, и твой гламур притягивал меня, но я понимала, что ты совершенно отказываешься в него верить. Теперь я не сомневалась, что задела-таки тебя за живое и что тебя не следует торопить. А вечером накануне отъезда в Лондон случилось нечто подтвердившее мои предположения.

Путь предстоял неблизкий, и ты захотел посмотреть карту, которая осталась в машине, а она была на платной стоянке на самой окраине городка. Мы вышли из номера вместе, но по дороге я решила заглянуть в книжный магазинчик, который заметила на главной улице. Потратив минут пятнадцать на изучение корешков, я вышла на улицу и неторопливо двинулась по направлению к морю, надеясь встретить тебя по дороге в отель. Вместо этого я неожиданно увидела Найалла.

Возможно, мне только показалось, что это он. Так или иначе, молодой человек на верхней площадке лестницы, ведущей к пляжу, обликом очень напоминал Найалла. Был теплый летний вечер, народ толпами гулял по улицам. Мимо меня прошла шумная группа девочек-подростков, и на время я потеряла его из виду.

Последние три дня я почти не вспоминала о Найалле. Хотя я не сомневалась, что он следует за нами, я запретила себе думать о нем. И вот внезапно я увидела его. Значит, он снова стал для меня видимым! Даже не подумав, зачем я так поступаю, я перешла через улицу и направилась туда, где только что стоял Найалл. Но его и след простыл. Я оглядела пляж и набережную в обоих направлениях, но напрасно.

Я повернула назад и тут же заметила его снова. На этот раз – никаких сомнений. Я узнала его одежду: светло-синюю куртку, широкие темно-синие брюки, ворот розовой рубашки, почти скрытый позади длинными прямыми волосами. Мы были вместе, когда Найалл украл эти вещи, и с тех пор он с ними не расставался. Кроме того, у него была особая манера двигаться: походка, быть может, несколько вычурная – мягкая и пружинистая, как у манекенщика на подиуме. Для человека, которого никто не видит, Найалл, пожалуй, слишком уж трогательно заботился о своей внешности.

Я двинулась за ним следом по главной улице, но у входа в пивную «Красный лев» он внезапно исчез. Решив, что он зашел внутрь, я направилась к двери, но, не пройдя и полпути, опять увидела его. Он был всего в нескольких ярдах и шел прямо на меня. Теперь, столкнувшись с ним нос к носу, я была поражена его видом: одежда грязная и мятая, волосы немытые и нечесаные, многодневная небритость, скрывавшая большую часть лица. Глаза дико блуждали, тусклый взгляд сквозил отчаянием, от былой самоуверенности не осталось и следа. Он прошел мимо меня, почти не дав себя рассмотреть, но в нос мне ударил крепкий запах его потных подмышек и давно не стиранного белья. Я никогда не видела его таким: Найалл всегда был безупречно одет, регулярно мылся и тщательно следил за собой.

Он шагал так быстро, что оказался уже на порядочном расстоянии.

– Найалл? – крикнула я ему вдогонку, но он не подал виду, что слышит, и уходил все дальше.

Я снова бросилась за ним – но он уже пропал. Он существовал на самой границе моего восприятия, все время проваливался в невидимость. Продолжая идти вперед, я попыталась зрительно представить себе, где он сейчас находится, но это не помогло – больше я его не видела. Совершенно неожиданно он появился на другой стороне улицы, далеко впереди, но двигался теперь в противоположном направлении – навстречу мне, словно чудесным образом переместился в пространстве, а потом пошел обратно, чтобы показаться еще раз. Как ему удалось такое проделать?

Я позвала его по имени, но он снова сделал вид, что не слышит. Он был буквально в двух шагах: нас разделяла узкая улица, почти свободная от транспорта. Я ринулась через дорогу, лавируя между машинами, и догнала его.

– Найалл, что ты здесь делаешь?

Он проигнорировал меня, точно пустое место, и продолжил свой путь. Озадаченная его поведением, но теперь отказываясь верить в происходящее, в то, что вижу его, я продолжала идти за ним. Найалл вел себя так, будто знать не знал о моем присутствии, будто я стала для него невидимой!

Это было совершенно невероятно. Полная противоположность всему, что я до сих пор знала о гламуре, о Найалле, а значит, и о себе.

Подозревая, что он вот-вот снова исчезнет, я стрелой помчалась вперед и схватила его за руку, настойчиво повторяя его имя. Я ощущала живую плоть его тела, мягкую шершавую ткань его вельветовой куртки, но он как будто не замечал меня и брел, угрюмо уставившись в землю. Через мгновение он снова исчез.

Люди глазели на меня. Три пожилые пары на другой стороне улицы остановились и пялились с изумлением и любопытством, две женщины начали смеяться. Я понимала, каким странным выглядело мое поведение в этом маленьком курортном местечке, полном обычных людей, с их обычной жизнью. Я поспешила отойти подальше и бросилась по тротуару, не оглядываясь по сторонам. Перед маленькой церквушкой я затормозила. Я заметила небольшую площадку с крохотной лужайкой в центре и, свернув туда, села на единственную деревянную скамейку. Мне всегда была ненавистна манера Найалла внезапно исчезать и оставлять меня одну, но сейчас, когда он сам, казалось, не мог меня видеть, я чувствовала себя еще хуже.

Я была окончательно выбита из колеи и теперь уже ни в чем не уверена. Я с ужасом вспоминала вторжения Найалла, не просто наводившие на меня жуть, но способные довести до нервного срыва, но я, хуже всего, что теперь я стала сомневаться в собственных ощущениях. Я уже не знала наверняка, случилось все на самом деле или только почудилось. Он являлся внезапно, подобно видению: голос, невидимый кулак, ударивший из пустоты. Действительно ли это был он или только угрызения совести, напоминающей о прошлом? Прежде, до знакомства с тобой, Найалл никогда не использовал свои гламурные способности против меня. Почему?

А если он невидим, кто знает, здесь ли он на самом деле?

А если он не здесь, то не может возникнуть ниоткуда. Чем же в таком случае были мои видения?

От таких мыслей недалеко и до сумасшествия. Неопределенность была просто физически невыносима: меня трясло как в лихорадке, надо было избавиться от сомнений немедленно и любой ценой. И я кинулась назад в отель – за поддержкой и утешением. Только рядом с тобой надеялась я очистить сознание и успокоить тело. Я хотела увидеть тебя и не думала о последствиях, готовая к любому исходу. Больше, чем когда-либо, я уповала на твое здравомыслие, житейскую мудрость и укорененность в этом мире.

18

Ты вернулся в номер раньше меня и теперь сидел на кровати, читая утреннюю газету. Ты сделал вид, будто меня не замечаешь.

Я сказала:

– Ричард, кое-что случилось!

– Не иначе, снова объявился Найалл, – сказал ты, подняв взгляд на долю секунды, и снова углубился в газету.

– Именно. Как ты догадался?

– У тебя на лице написано. То ты говорила, что он в Мальверне, теперь – что он здесь. Какого черта он тут делает? Преследует нас?

– Сейчас он здесь, и это главное. Остальное не важно.

– Лично я считаю иначе. С меня довольно. Я сыт по горло. Завтра мы возвращаемся в Лондон, и давай поставим на этом точку. Если не хочешь расставаться со своим приятелем, можешь остаться здесь.

– Я люблю тебя, Ричард.

– Позволь в этом усомниться.

Я растерялась. Все и так было слишком сложно, слишком замешано на эмоциях, и взаимное непонимание могло нанести новые раны. Я только пыталась упростить положение, пыталась снова донести до тебя свою главную правду: ты – единственный, с кем мне хочется быть. Но когда ты бросил мне в лицо свое «усомниться», я разозлилась не меньше твоего. Наш спор продолжался, потеряв в конце концов всякий смысл, – только тогда мы остановились.

Мы были голодны и отправились в ресторан. Ужин прошел едва ли не в полном молчании. Я не услышала от тебя ничего, кроме сарказма или нападок. Когда мы вернулись в отель, ты все еще кипел. Ты возбужденно мерил шагами комнату и явно желал продолжения разговора.

– Сью, – сказал ты, – что за чертовщина с тобой творится? Половину времени, что мы вместе, ты думаешь о другом. А потом несешь этот вздор про невидимость!

Вздрогнув, я возразила:

– Для меня это не вздор.

– Именно вздор.

– Я невидима от природы, Ричард. И ты тоже.

– Вздор. Ни ты, ни я. Все это – бред сивой кобылы.

– Это – самое важное в моей жизни.

– Отлично! Тогда сделай это прямо сейчас. Стань невидимой.

– Зачем?

– Потому что я тебе не верю.

Ты уставился на меня с холодной неприязнью.

– Я уже однажды так делала.

– Ты уже однажды так говорила.

– Я сейчас расстроена. Это трудно.

– Тогда зачем, скажи на милость, ты начала весь этот бредовый разговор?

– Это не бред, – возразила я.

Я сконцентрировалась и попыталась сгустить облако. Через несколько секунд мне показалось, что я погружаюсь в невидимость.

– Я это сделала, – сказала я.

Но ты продолжал пристально смотреть прямо на меня.

– Тогда почему я все еще тебя вижу?

– Не знаю. Значит, ты меня видишь?

– Ясно, как божий день.

– Ну, это потому… Потому что ты знаешь, как смотреть. Потому что ты знаешь, где я нахожусь. И еще потому, что ты такой же, как и я. Невидимые могут видеть друг друга.

Ты недоверчиво покачал головой.

Я еще больше сконцентрировала облако и отошла в сторону. Комната была маленькая, но я отошла как можно дальше от кровати и прижалась к полированной дверце платяного шкафа. Ты снова смотрел прямо на меня.

– Я по-прежнему прекрасно тебя вижу, – сказал ты.

– Ричард, это потому, что ты знаешь, как смотреть! Неужели непонятно?

– Ты так же невидима, как и я.

– Я боюсь погружаться глубже. У тебя такой рассерженный вид.

– Не понимаю, что происходит, – сказал ты. – Это шутка? Хочешь выставить меня дураком?

Глядя на тебя из глубины облака, видя, как ты раздражен и зол, я решилась попытаться еще раз. Я стала вспоминать уроки миссис Куайль. Я знала, как сгущать облако, но никогда не делала этого прежде, боясь уходить слишком глубоко в мир теней. Наоборот, в течение многих лет я училась рассеивать облако, меня охватывал ужас при мысли, что однажды я погружусь в гламур так глубоко, что застряну там навсегда, подобно Найаллу. Но сейчас я решилась, у меня просто не было другого способа тебя убедить.

На мгновение ты нахмурился и посмотрел в сторону, словно искал меня глазами. Я задержала дыхание, чувствуя, что ты потерял меня из виду. Но ты снова посмотрел на меня в упор.

– Ты так же невидима, как и я, – повторил ты, глядя мне прямо в глаза.

Облако рассеялось, и я тяжело опустилась на кровать. Меня душили рыдания. Наступила пауза. А потом ты сидел рядом, обнимая меня за плечи. Ты крепко прижимал меня к себе, и мы оба молчали. Я почувствовала, как напряжение уходит, и заплакала у тебя на груди.

Вскоре мы отправились в постель, но в ту ночь любовью не занимались, просто лежали рядом в темноте. Я испытывала смертельную усталость, но уснуть не могла. Я знала, что ты тоже не спишь, и думала, много ли могу рассказать тебе о Найалле. Если ты не поверил мне даже тогда, когда я пыталась исчезнуть на твоих глазах и вновь появиться в реальном мире, то как отнесешься к рассказу о человеке, невидимом для всех и всегда?

Мы оба знали, что дальше так продолжаться не может, и я понимала, что теряю тебя, несмотря на все усилия. Итак, Найалл будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Из темноты ты сказал:

– Сегодня, возвращаясь к машине, я видел тебя на Хай-стрит. Ты там что делала?

– А ты что подумал? На что это было похоже?

– Ты вела себя как ненормальная. Металась туда-сюда, разговаривала сама с собой.

– Я тебя не заметила.

– Это связано с Найаллом?

– Конечно.

– И где он сейчас?

– Бог его знает. Я больше ни в чем не уверена.

– До сих пор не понимаю, как он умудряется преследовать нас, – сказал ты.

– Если он чего-то хочет, то всегда добивается своего.

– Похоже, он имеет над тобой власть. Господь свидетель, как я хотел бы понять, что тебя с ним связывает.

Я лежала молча, не зная, что ответить. Только мои чувства имели значение, только моя правда имела смысл, но ты не желал верить.

– Сью?

– Думаю, ты уже догадался и сам, – сказала я. – Найалл тоже гламурен. Он невидим.

19

Весь следующий день мы провели в дороге, возвращаясь в Лондон.

Ты отгородился от меня стеной обиды и непонимания, и я совершенно не представляла, как поправить положение, что еще сделать или сказать. Ты был уязвлен и разозлен, не желал слушать моих оправданий, не отвечал на мою нежность. Я по-прежнему желала только тебя, но я тебя теряла.

Найалл, невидимый, ехал вместе с нами на заднем сиденье.

Мы прибыли в Лондон вечером, в час пик, и потом долго и утомительно тащились через весь город до Хорнси. Ты довез меня до самого дома и остановил машину возле подъезда. Вид у тебя был усталый.

– Не хочешь зайти? – спросила я.

– Да, пожалуй, но только на минутку.

Мы выгрузили мои вещи из багажника. Я внимательно оглядывалась по сторонам, стараясь проследить за Найаллом, но если он и выбрался из машины следом за нами, то сделал это незаметно. Мы вошли в дом, и я быстро захлопнула наружную дверь, просто на всякий случай. Бессмысленная предосторожность: у него давным-давно был собственный ключ. Я захватила почту – небольшую кучку писем и проспектов, ожидавших меня на столике в холле, – затем открыла дверь в комнату. Как только мы оба вошли, я быстро прикрыла дверь и заперла на задвижку. Это был единственный надежный способ не впустить Найалла, если, конечно, он еще не внутри. Ты заметил мою поспешность, но ничего не сказал. Я открыла фрамугу и снова наполовину задернула занавески. Ты присел в ногах моей кровати.

– Сью, – сказал ты, – хорошо бы внести ясность. Мы будем встречаться дальше?

– А ты этого хочешь?

– Да, но только без Найалла, висящего на хвосте.

– С ним покончено. Обещаю.

– Это я уже слышал. Как я могу быть уверен, что он не возьмется опять за старое?

– Он обещал мне, что если я расскажу тебе правду, если ты поймешь, что он теряет вместе со мной, то он отступится.

Ты на мгновение задумался, потом сказал:

– Хорошо. И в чем же его великая жертва?

– Я все время пытаюсь тебе объяснить. И Найалл, и я – мы оба невидимые. Только это и удерживало меня…

– Ради бога, только не надо опять за свое! – Ты встал и отошел от меня. – Я скажу тебе, что я обо всем этом думаю. Единственный невидимый, о котором мне последнее время приходится слышать слишком часто, – это твой чертов бывший дружок, который за тобой везде таскается. Я с ним не знаком, никогда не видел его и смею подозревать, что его попросту не существует! Знаешь ли, я начинаю думать…

– Не надо, Ричард!

– Ты должна сама выкинуть его из своей жизни.

– Да, я понимаю.

– Ладно. Мы оба устали, сейчас я хочу вернуться к себе и немного поспать. Не следовало нам уезжать так надолго. Быть может, утром мы будем чувствовать себя иначе. Пообедаем завтра вместе?

– Если ты хочешь.

– Иначе не предложил бы. Я позвоню тебе утром.

Короткий поцелуй, и мы расстались. Я смотрела на отъезжающую машину с суеверным предчувствием, что никогда больше тебя не увижу. Казалось, мы пришли к естественному финалу, к окончательному разрыву, который я не в силах была предотвратить. Я оказалась беспомощной перед лицом твоих сомнений. Найалл погубил все.

Я вернулась к себе и снова закрыла дверь на задвижку.

– Найалл? – позвала я. – Ты здесь?

Последовало долгое молчание.

– Если ты здесь, давай поговорим. Пожалуйста! Если ты здесь, скажи что-нибудь!

Его отсутствие нервировало меня не меньше, чем невидимое присутствие. Я бегала по комнате, шарила руками по сторонам, резко поворачивала, внезапно выставляла руки вперед, надеясь схватить его. Кажется, он и вправду не успел войти, хотя полной уверенности у меня не было. Я поставила чайник на плиту, дождалась, пока вода закипит, и заварила чай. Поставив чашку на столик возле кресла, я отыскала свечу, которую всегда держала в доме на случай, если отключат электричество, прилепила ее к старому блюдцу и зажгла. Водрузив свечу на столик рядом с чашкой, я села в кресло. Я сидела, не шелохнувшись, держа чашку обеими руками, и наблюдала за пламенем.

Прошло минут пять, воздух в комнате был по-прежнему недвижен. Я чувствовала на ногах тепло от солнечных лучей, косо падавших из окна. Пламя свечи не колебалось. Теперь я была более или менее уверена, что Найалла здесь нет. Я задула и убрала на место свечу, потом открыла чемодан, разобрала и развесила одежду, ту, что нуждалась в стирке, сложила кучей на полу. В доме не было продуктов, но, поскольку мы сделали остановку на ленч, я не была голодна. Я переоделась, натянула джинсы и свежую рубашку, потом вспомнила про почту и, скрестив ноги, уселась на кровать просмотреть письма. Среди кучки конвертов лежала видовая открытка.

20

Открытка была без подписи, но я сразу узнала почерк Найалла. «Жаль, что тебя здесь нет». Внизу стояла буква «X». На лицевой стороне открытки была репродукция старинного черно-белого фото: набережная Сен-Тропеза с пакгаузом на заднем плане. Я попыталась разобрать буквы на штемпеле, но печать оказалась сильно смазанной и совершенно неразборчивой. Однако почтовая марка была французской: на зеленом фоне голова какой-то богини и надпись: «Почта Франции, 1, 60 франка».

Без всякого сомнения, открытку послал Найалл: письма он никогда не подписывал, кроме того, я прекрасно знала его почерк. Даже буква «X» имела напыщенный вид.

Я вскрыла другие послания и бегло просмотрела, едва понимая, о чем речь. Закончив, я выкинула все письма и проспекты в корзину для бумаг. На кровати осталась одна-единственная открытка.

Синяк на бедре, там, куда Найалл пнул меня, по-прежнему болел. Спина до сих пор плохо гнулась после падения на землю. Я весьма живо помнила все детали изнасилования, помнила машину с работающим двигателем, кусок мыла, упавший на меня среди ночи. Прошлым вечером на узких улочках Литл-Хейвена я видела Найалла, как он то проявлялся в реальном мире, то снова проваливался в невидимость.

Как же это возможно, чтобы он одновременно находился во Франции?

Французская открытка, эта насмешливая фраза, эта показная анонимность – все свидетельствовало против меня и ставило под вопрос реальность моих собственных ощущений за последнюю неделю. Действительно ли все то, что произошло в последние дни, было на самом деле?

Одно из двух: либо Найалл тенью следовал за мной во время путешествия, либо отдыхал во Франции, куда грозился уехать с самого начала.

Неужели весь этот кошмар – плод воображения? Я помнила о решении, принятом перед поездкой: Найалл должен быть во Франции, и думать по-другому – значит погрузиться в безумный мир невидимых. И я твердо стояла бы на своем, но тут он объявился в Англии. Волей-неволей пришлось изменить решение. Теперь я считала, что Найалл во Францию не поехал. И думать иначе – точно такое же безумие.

В истории с Найаллом имелась некоторая неопределенность. Прохожие на улице решили, что я размахиваю руками как ненормальная и разговариваю сама с собой. Ты тоже никогда не видел его. Он мог изнасиловать меня, когда мы с тобой занимались любовью, и ты ничего не заметил. Он входил и выходил из нашего номера, но даже я не замечала, В как он открывает дверь. Он был и не был с нами в машине, когда молча сидел позади, невидимый для нас обоих. Даже тогда, на набережной, он больше походил на привидение, на образ из кошмарного сна: двигался в полном молчании, как будто меня не видел, то появлялся, то исчезал, дразнил меня.

Но были и другие детали, необъяснимые, но вместе с тем отчетливые. Когда мы вскарабкались на холм в Мальверне, он запыхался и тяжело дышал; я отчетливо помнила это отвратительное поскрипывание, когда его жесткие лобковые волосы терлись о мои ягодицы, пока он насиловал меня; были эти странные телефонные звонки, якобы из Франции, когда его голос звучал неправдоподобно четко; был хорошо знакомый запах его сигарет в нашем номере.

Однако открытка неоспоримо все опровергала. Ее отправили из Франции, и потом, как положено, она оказалась среди других писем, пришедших по почте.

Я пыталась придумать хоть какое-нибудь внятное объяснение для открытки, пусть самое дикое. Найалл купил ее в Англии и уговорил кого-то из друзей отправить из Франции. Но где он мог отыскать такую открытку в Англии? Строка, набранная вертикально мелким шрифтом по-французски и отделявшая поле для адреса от чистого места для сообщения, гласила: «DIRA – 31, rue des Augustines, 69100 VILLE-URBANNE».

Может, он увидел ее случайно в каком-нибудь магазине и ему пришло в голову специально послать ее мне, чтобы ввести в заблуждение? Найалл был вполне способен на такое, но на сей раз шутка казалась уж слишком продуманной. Правда, он говорил, что едет в Сен-Рафаэль, и ни разу не упомянул Сен-Тропез. Какой смысл в этом несоответствии? Может быть, он действительно был во Франции, звонил мне оттуда, послал открытку, а потом сразу вернулся в Англию? Но зачем? Как-то мало правдоподобно. Уж больно хлопотно, если есть множество других способов меня достать.

В любом случае я видела его собственными глазами. Он производил впечатление преследователя, который выследил жертву и идет по следу, забыв обо всем на свете. Небритый, бледный, в грязной одежде, он выглядел вполне настоящим и даже убедительным.

И все же, не вызвало ли его к жизни мое воображение – этот призрак прошлого, живое воплощение моей вины и угрызений совести?

Если я способна делаться невидимой для окружающих, не могу ли я точно так же вызвать к жизни образ другого человека? Не явился ли Найалл из моего подсознания? Не возник ли он из ничего, как сгусток моих желаний, моих ожиданий, опасений и страхов?

Пока я сидела на постели, глядя на открытку, и волны страха накатывали на меня одна за другой, я против воли снова погрузилась в невидимость и даже не сразу заметила. Из-за охватившего меня ужаса облако сгущалось все больше. Я схватила открытку и затолкала ее подальше под покрывало, с глаз долой.

Моя невидимость, будь то проклятье или дар, всегда была единственным надежным ориентиром в жизни. Я точно знала, кто я есть, кем могла бы стать. Возможно, это безумие, но зато мое – целиком и полностью. Я пересекла комнату, открыла дверцу платяного шкафа и уставилась в зеркало. Мое отражение смотрело на меня: волосы спутаны, зрачки расширены. Я стала покачивать дверцу туда-сюда, надеясь спугнуть этот образ, перестать себя видеть, но отражение упорно не исчезало. Я вспомнила трюк, который проделала со мной однажды миссис Куайль, когда поставила зеркало так ловко, что я, к своему удивлению, не сразу смогла себя увидеть. Только миссис Куайль верила в мой дар даже больше, чем я сама.

А вот вы оба – и Найалл, и ты, каждый на свой манер, – вы подрывали мою уверенность в себе: он – своим поведением, ты – своим недоверием. Я думала, что стоит лишь привести тебя в мир невидимых, и ты увидишь меня такой, какова я на самом деле, и тогда твое сострадание, твое понимание и симпатия помогут мне найти дорогу прочь, уйти из мира теней, покинуть его навсегда. Найалл, по другим соображениям, тащил или, по крайней мере, пытался тянуть меня назад. Вы достойно дополняли друг друга, и я разрывалась между вами.

Куда ни кинь, выходило, что я теряю рассудок.

Я вглядывалась в свое отражение, понимая, что даже здесь ничему нельзя доверять. Я казалась себе видимой, хотя твердо знала, что это не так.

Вот и ты утверждал, что видишь меня, хотя я точно знала, что ты не мог.

Только Найалл знал меня такой, какой я была на самом деле, но полагаться на него я больше не могла.

Я бросилась в холл и стала звонить тебе. Никто не отвечал. В комнате меня ждала открытка от Найалла, которая требовала объяснений. Я снова достала ее и некоторое время разглядывала, думая о последствиях, затем поставила на полку над плитой. Гораздо проще и безопаснее было спрятать ее среди других и думать, что это самая обычная открытка, присланная приятелем из отпуска.

Немного успокоившись, я заново просмотрела почту. В одном из конвертов оказался, и весьма кстати, чек, в другом – новый заказ. Закончив разбирать письма, я разделась и легла в постель.

Утром прежде всего я позвонила тебе. После нескольких гудков ты поднял трубку.

– Ричард? Это я, Сью.

– Я ждал твоего звонка вечером.

Ты говорил хриплым голосом, и я подумала, что, наверное, разбудила тебя.

– Я звонила, но никто не отвечал.

Ты промолчал, а я никак не могла вспомнить, точно ли мы договорились, что я буду звонить вечером.

– Как ты? – спросила я.

– Устал. Какие у тебя на сегодня планы?

– Собираюсь в студию. Для меня есть работа, и я не могу ее упустить.

– Значит, тебя не будет дома целый день?

– Большую часть, – сказала я.

– Давай встретимся вечером. Я хочу тебя видеть, и еще есть кое-какие новости. Надо поговорить.

– Новости? Какие?

– Мне предложили новую работу. Расскажу при встрече.

Мы договорились о свидании. Во время разговора я мысленно представляла тебя: как ты сидишь на полу возле телефона, и волосы у тебя всклокочены после сна, а глаза еще полузакрыты. Я пыталась угадать, спишь ли ты в пижаме, когда один. От этих мыслей во мне пробудилось желание, и я захотела увидеть тебя немедленно. Мне хотелось снова оказаться в твоей квартире, быть с тобой у тебя дома, а не кочевать без конца из отеля в отель, постоянно опасаясь, что Найалл следит за нами. Не имея для этого ровно никаких оснований, я почему-то думала о твоей квартире как о безопасном месте, в котором Найаллу до меня не добраться. Думая о тебе и твоей квартире, я вспомнила тот день, когда была гроза и когда мы планировали наш отпуск, и сказала:

– Пока мы были в отъезде, кто-то прислал мне по почте открытку. Не ты ли?

– Я? Открытку по почте? С какой стати?

– Она без подписи, – сказала я, хотя прекрасно знала, что это почерк Найалла. – Старая открытка, вроде тех, что ты собираешь.

– Ну, в любом случае это не я.

– Послушай, когда мы встретимся нынче вечером, – сказала я, – не мог бы ты захватить с собой кое-какие открытки из своей коллекции? Виды южного побережья Франции – тех мест, куда ты собирался поехать. Я хотела бы еще раз на них взглянуть.

21

С утра я отправилась в студию, взяла заказ и, вернувшись домой после полудня, сразу приступила к работе. Но мысли мои блуждали далеко. На свидание я пришла рано и минут двадцать бродила возле станции подземки. Потом наконец увидела тебя. Ты шел со стороны своего дома, я мгновенно успокоилась и так обрадовалась, что со всех ног бросилась тебе навстречу. Мы долго стояли, обнявшись, и целовались, не обращая внимания на прохожих и транспорт.

Держась за руки, мы пошли к тебе и, едва переступив порог, тут же оказались в постели. Мы снова были вместе, все наладилось. Потом мы пешком прогулялись в Хэмпстед и зашли в ресторан. За едой я стала рассказывать тебе о работе, которую мне предложили.

– Они хотят выпустить несколько рекламных плакатов, вероятно, для метро. Я так рада, что это досталось мне.

– Что они собираются рекламировать?

– Выставку в Уайтчепеле. Знаешь, мне очень нравится делать плакаты. А что у тебя? Ты говорил, что получил новое предложение?

– Я вот раздумываю, принять его или нет, – сказал ты. – Если соглашусь, придется на время уехать из Лондона. Недели на две или три. Один американский кабельный канал затребовал британскую съемочную группу для освещения военной ситуации в Коста-Рике. Американцев они послать не могут: какие-то политические причины.

– Мне эта идея не нравится.

– Не волнуйся. Съемка в полевых условиях – это моя настоящая работа. У меня правда здорово выходит: я просто знаю, как делать такие репортажи. Ну так как, соглашаться?

– Нет, если тебя могут там убить. Ты только отмахнулся.

– Об этом я даже не думал. Вопрос в другом. Речь о тебе: если я уеду на пару недель, будешь ли ты ждать моего возвращения?

– Конечно буду!

– А как насчет Найалла, Сью? Ты уверена, что с ним покончено?

– Можешь не сомневаться.

– Так всегда говорят, когда сомневаются в себе.

– Ричард, я говорю совершенно определенно. Да, с этим покончено.

– Пойми, я не хочу новой ссоры, но во время нашей поездки постоянно происходило что-то странное. Я хотел услышать правду, понять, что связывает тебя с Найаллом, но вместо ответа ты начала твердить эту чушь о невидимости.

– Это и был ответ, – сказала я.

– He тот, который я хотел услышать.

Я через стол взяла твою руку.

– Ричард, я люблю тебя. Я сожалею о тех тяжелых минутах, обо всем. Но тебе не о чем больше беспокоиться.

Тогда я свято в это верила, хотя в душе знала, что проблема с Найаллом не решена. Я сменила тему и стала убеждать тебя согласиться. Я обещала ждать твоего возвращения и говорила это абсолютно искренне. Ты начал увлеченно рассказывать о новой работе: о людях из твоей команды, о местах, где вы собирались побывать, о репортажах, материал для которых вы должны были снимать. Как бы я хотела поехать с тобой!

Как я и просила, ты захватил в ресторан несколько открыток из своей коллекции. Я бегло просмотрела снимки, делая вид, что мною движет исключительно праздное любопытство: виды Гренобля, Ниццы, Антиба, Канн, Сен-Рафаэля, Сен-Тропеза, Тулона – старые довоенные фото, изображавшие эти местечки в прежние времена, до вторжения современности. Я обнаружила только две открытки с видами Сен-Тропеза: вид побережья близ городка и снимок одной из центральных улиц с бухтой на заднем плане, виднеющейся между домами.

– Ты ищешь что-то определенное? – спросил ты.

– Нет. Просто хотела взглянуть еще раз. – Я сложила открытки стопкой и с беззаботным видом протянула тебе. – Все-таки нам стоило поехать во Францию, как ты предлагал с самого начала.

Мы решили провести эту ночь у тебя, но прежде мне нужно было заглянуть домой и взять кое-что из вещей. Мы заехали ко мне. Пока я укладывала смену белья в сумку, ты стоял возле старой железной плиты. Открытка от Найалла так и осталась на полке, прислоненная к стене. Я обратила внимание, как пристально ты ее разглядываешь, и, сняв с полки, дала тебе в руки.

– «Жаль, что тебя здесь нет», – прочел ты вслух. – Без подписи. Ты знаешь, кто ее прислал?

– Скорее всего, Найалл. Я нашла ее вчера вечером среди писем.

– Но ты же утверждала, что он был…

– Знаю. Звучит как полный бред, верно? Точно, как ты говорил. Он здесь, в Англии, и преследует нас. И одновременно он во Франции и шлет мне оттуда открытки.

– Итак, теперь ты говоришь, что все это время он был во Франции?

– Похоже на то. Это необъяснимо, я и сама ничего не понимаю. Лучше поедем к тебе.

Но мы уже вернулись к заезженной теме. Я видела ужас в твоих глазах, и он отзывался у меня в душе.

– Стало быть, – сказал ты, – история продолжается? Ты говоришь, обещаешь, а он никуда не делся, он по-прежнему рыщет вокруг тебя!

Ты швырнул открытку на полку картинкой вниз.

– Сью, когда впервые встречаешь человека, всегда отдаешь себе отчет в том, что у него почти наверняка до тебя кто-то был. Обычное дело. Вполне естественно, что этот бывший возлюбленный еще не окончательно ушел со сцены и достаточно много значит для твоей новой знакомой. Такое случалось со мной и прежде, и я нахожу это неизбежным. Я всегда как-то с этим справлялся. Но ты и Найалл – тут совсем иное. Это тянется и тянется, что бы ты ни говорила.

– Ричард, это всего лишь почтовая карточка.

– Тогда зачем ты первая завела о ней разговор?! Почему это все еще так тебя волнует?

– Я пыталась объяснить, но ты же не желаешь слушать! Ты не хочешь даже попытаться понять…

– Потому что твои объяснения лишены смысла. Я знаю, ты думаешь, что я не прав, но в любом случае с этим надо покончить! Ты – первая и единственная, кого я полюбил по-настоящему. Будь я проклят, если буду и дальше терпеть весь этот бред. Меня не будет пару недель, и этого вполне достаточно, чтобы ты разобралась в себе и приняла окончательное решение.

– Иными словами, я должна выбрать между тобой и Найаллом?

– Ты меня поняла.

– Я уже выбрала, Ричард. Вот только Найалл не желает с этим смириться.

– Значит, придется его заставить.

В конце концов мы добрались до твоей квартиры и провели вместе еще одну недобрую ночь. Спали мы урывками. Утром я вернулась домой, чувствуя себя совершенно разбитой и безутешной. Едва переступив порог комнаты, я порвала открытку от Найалла и смыла обрывки в унитаз. На следующий день ты позвонил, сообщил, что вечером улетаешь в Сан-Хосе, и обещал связаться со мной сразу по приезде.

Через два дня после твоего отъезда ко мне вернулся Найалл.

22

Я всецело виновата в том, что случилось дальше. Ты вынуждал меня принять решение, и я приняла его. Я просчитала все последствия и пошла на это. Ты хотел, чтобы я сделала выбор между тобой и Найаллом, и я сделала. Я выбрала Найалла.

Факт оставался фактом: Найалл преследовал бы меня, пока не добился бы своего. Он невидимо витал вокруг меня. Ему было достаточно просто оставаться самим собой, чтобы не позволить мне уйти. Наши с тобой отношения постоянно находились под угрозой. Ты смертельно устал от этого, я тоже. Я любила и хотела только тебя, но постепенно пришла к убеждению, что ты никогда не станешь моим.

Вероятно, в таком изложении мое решение выглядит более обдуманным, чем было в действительности. Когда ты уезжал на съемки в Центральную Америку, я намеревалась твердо держать свое слово и держалась, сколько могла, однако исход был непредсказуем. Вскоре явился Найалл. Только лишь он возник на пороге моей комнаты, только я увидела его – и мне сразу стало ясно, как действовать дальше. Чтобы освободиться от этого человека, я должна показать ему, чего хочу на самом деле. И сделать это лучше сейчас, в спокойной обстановке, пока тебя со мной нет.

Он проник в дом, как обычно, при помощи своего ключа, но дверь комнаты я запирала на задвижку, поэтому попасть ко мне незаметно ему не удалось. Он постучал и назвал меня по имени. Я открыла дверь, и он вошел. На этот раз он выглядел хорошо: в новой одежде, чисто выбрит и аккуратно подстрижен, и даже почти обрел былую самоуверенность. Он был в хорошем расположении духа и, когда я сообщила, что ты уехал, проронил лишь, что никогда не сомневался в скором провале моей авантюры. Он начал рассказывать забавные истории о ненадежности тех, кто работает на телевидении и часто бывает за границей. Его речи, хоть и не злонамеренные, все же достигли цели, заронив семена сомнения. Я уже не была уверена в тебе, как прежде. Найалл держался так, будто ничего не изменилось, и, хотя в самую первую ночь я не позволила ему остаться, потом мы снова спали вместе.

Где он был все это время? Я постоянно думала об этом, пытаясь найти ответы на свои прежние вопросы, но Найаллу несвойственно быть искренним. Теперь, когда мы были с ним вдвоем и нам никто не мешал, я надеялась услышать правду. На что он рассчитывал, почему вел себя так безобразно, что ему было нужно тогда в Литл-Хейвене? Но сколько я ни пыталась задавать прямые вопросы о последних двух неделях, он неизменно уводил разговор в сторону и увиливал от ответа.

Это случилось, когда он пришел ко мне во второй раз и мы занимались любовью. Погода по-прежнему стояла знойная, в комнате было нечем дышать. Сидя в постели, Найалл сказал:

– Я бы не прочь выпить. Есть у тебя что-нибудь?

– Есть, кажется, несколько банок легкого пива. В холодильнике.

– Пиво – не то, – сказал он. – Дай-ка мне мой мешок. Я привез бутылочку местного вина. Думаю, тебе понравится.

Я достала бутылку из мешка и прочитала этикетку:

– «Côtes-de-Provence[15], тысяча девятьсот девяносто первый».

– Где у тебя штопор? – спросил Найалл.

– У тебя за спиной, в выдвижном ящике. Ты купил это во Франции?

– Можно и так сказать.

– Его продают в соседнем баре, – сказала я. – В прошлые выходные я видела такие же точно бутылки у них в витрине.

Найалл уже ввинтил штопор и свесился через край кровати, чтобы получить упор. С пробкой в руке он прогулялся к столу и вернулся с двумя стаканами.

– Ну что, повеселимся?

– Найалл, сколько оно стоит? Как называется место, где ты его покупал?

– Точно не помню. Несколько франков.

– Ты вошел в магазин и заплатил?!

– Ты же знаешь. Просто увидел и взял. Обычное дело.

– Ты, кажется, говорил, что купил.

– Я никогда ничего не покупаю, ты прекрасно знаешь. Выпьем!

Он закурил свой крепкий «голуаз» и беззаботно швырнул спичку. Оставив тонкий завиток дыма, она погасла, не долетев до ковра. Я взяла из его рук голубую сигаретную пачку и стала внимательно изучать. На акцизной марке значилось: «Exportation»[16], что выглядело вполне по-французски. Ниже стояла надпись на английском: «Made in France»[17]. Предупреждение о вреде курения также было по-английски. Снова никаких доказательств.

– Какая там была погода? Там, где ты был?

– Жара. Зачем ты спрашиваешь?

– Жарко и солнечно? – настаивала я. – По-средиземноморски?

– Да, жарко и солнечно. И что из того?

– Ты не загорел.

– Ты тоже.

– Я ведь не вернулась с юга Франции, – сказала я.

– А я разве говорил что-нибудь подобное?

– А разве нет? Ты прислал мне открытку из Сен-Тропеза.

– Неужели? Должно быть, я очень скучал.

В сердцах я шлепнула рукой по постели и расплескала вино. Пятно расплылось по простыне.

– Ради всего святого, Найалл! Скажи мне правду! Ты был здесь, в Англии, пока я путешествовала с Ричардом? Преследовал нас?

Он ухмыльнулся, и это взбесило меня еще больше.

– Так вот, значит, чем ты здесь занималась. Далеко же ты зашла! – сказал он. – А я-то думал, почему ты так странно говорила по телефону.

– Ты мне не ответил, – сказала я.

– А ты как думаешь?

– Я не знаю!

– А ты, значит, спала с Ричардом Греем? – спросил Найалл.

– Хватит!

– Не волнуйся ты так. Все ведь уже в прошлом, правда? Он уехал, я здесь. Забудем старые обиды. Обещаю не спрашивать, что было у тебя с Греем, если ты оставишь меня в покое.

Его немыслимое нахальство в конце концов рассмешило меня.

– Найалл, ты безнадежен! Ты уходишь от меня в дурном настроении, ты даже не позволяешь мне видеть себя, потом эти сверхъестественные телефонные звонки…

– Снова старые обиды?

С тех пор я больше не спрашивала его ни о Франции, ни об этой открытке, ни об изнасиловании, ни о том, как он избил меня тогда утром. В лучшем случае он бы просто отшутился, высмеял бы меня и легко ушел от ответа, в худшем – любой серьезный ответ непременно привел бы к новым раздорам. Как бы там ни было, я уже приняла решение на время оставить мысли о прошлом и радоваться настоящему. И была вознаграждена: скоро Найалл стал таким, каким бывал в свои лучшие минуты: забавным, безрассудным, прихотливым, возбуждающим, сексуальным. Я знала, что это не навсегда, но откровенно радовалась всему, что пока еще доставляло радость. Я была счастлива получить временную передышку, возможность собраться с мыслями и решать проблемы по очереди. Я должна была убедить Найалла в том, что у нас с ним все кончено. Я должна была расстаться с ним по-хорошему, но проходили дни, и я понимала, что все это не случится само собой и сию минуту. Наоборот, мы с Найаллом прекрасно ладили, чего не случалось уже давно.

Дальше произошло самое ужасное. Ты вернулся из командировки в Коста-Рику по меньшей мере на три дня раньше, чем я предполагала, и сразу, без предупреждения, без звонка, явился ко мне. Я была в постели с Найаллом, когда ты позвонил в дверь. Всего пять минут назад мы занимались любовью и все еще лежали, усталые и вспотевшие, в объятиях друг друга. Дверь открыла соседка, и я услышала твой голос.

– О боже! – воскликнула я, выскакивая из постели и накидывая халат.

Найалл, лежавший нагишом в постели, приподнялся на локте.

– Ты что, кого-то ждешь?

– Помолчи, прошу тебя! Пожалуйста!

– Ну, если это тот, о ком я подумал, ему все равно меня не услышать.

– Нет, это не Ричард! Он должен вернуться в конце недели.

– Отправь-ка его подальше, а я посижу здесь тихонько, пока он не свалит.

Я подошла к двери, открыла и увидела тебя. Я была слишком потрясена твоим нежданным появлением и не находила слов. Я виновато попятилась в комнату, придерживая рукой незастегнутый халат, наброшенный на голое тело. Ты подозрительно хмурился, едва увидев меня, и шагнул следом за мной.

– Что такое? Почему ты в постели? – сказал ты.

– Я работала допоздна, – солгала я, – и решила сегодня поваляться.

– Ты одна?

– Конечно одна! Ты разве кого-нибудь видишь?

– Ради бога, не начинай сначала! Ты что, не получила моей телеграммы?

– Нет, я не видела никакой телеграммы.

– Я порвал ее еще вчера, – сказал Найалл, закуривая сигарету.

– Что?!

От удивления я резко обернулась. Найалл, сидя в постели, наливал себе вино. Я снова повернулась к тебе и сказала:

– Понятия не имею, куда она делась. Как командировка? Вы управились быстрее, чем ожидали?

– Здесь был Найалл, так ведь?

– Скажи ему, что я и сейчас здесь, – сказал Найалл за моей спиной.

Интонация у него была не по-хорошему решительная. Зная, на что он способен, и ожидая наихудшего, я встала между вами.

– Ты его видишь? – спросила я.

– Конечно нет. И как же он исчез? Выпрыгнул в окно, когда я постучал?

– Эй, это уже не смешно!

Я взглянула в его сторону. Теперь он стоял возле кровати с сигаретой в зубах и сжимал кулаки. Когда я снова посмотрела на тебя, ты сказал:

– Не надо ничего выдумывать, Сью. Тебе незачем это делать. Напрасно я спросил.

– Ричард, это не то, что ты думаешь.

– Это именно то, что он думает. Не такой уж он идиот.

Тут ты вдруг воскликнул с изумлением, поглядев на свои часы:

– Я же забыл перевести часы! Я все еще живу по центральноамериканскому времени. Который теперь час?

– Половина двенадцатого, – сказал Найалл. Он взял с полки мои часы и потряс ими перед твоим носом. Я оттолкнула его локтем и сказала:

– Около полудня. Я как раз собиралась вставать.

– Но ты виделась с Найаллом, не так ли? Пока я был в отъезде?

– Да, – сказала я.

– И это все? Просто «да»?

– Я чувствовала…

Внезапно все мои прекрасные намерения, в которые я так искренно верила, показались мне больше похожими на предательство худшего вида.

– Ричард, – начала я робко, – мне показалось, что ты давишь на меня, требуя немедленно сделать выбор.

– Сью, какого дьявола?! Ты же клялась, что этого не будет.

– Почему он упорно называет тебя Сью, Сьюзен?

– Заткнись! – крикнула я. – Нет, Ричард, не ты. Прости.

– Я сыт по горло. С меня довольно. Хватит, наелся этого дерьма! Пока.

– Ричард! Постой, мы должны поговорить. Пожалуйста!

– Ты уже заговорила меня до смерти, дорогая.

– Нет, продолжайте. Мне так нравится ваша беседа, Сьюзен, – сказал Найалл.

– Я не могу… Может, встретимся сегодня вечером?

– Нет. С меня довольно. Сожалею. – Ты выглядел совершенно уничтоженным.

– Вот это правильно, проваливай!

– Этот человек будет командовать тобою до конца твоих дней? – спросил ты.

– Я пыталась объяснить, Ричард, – сказала я. – Мне не так легко с ним расстаться. Найалл сам никогда не позволит мне уйти! Он ведь тоже зачарован.

– Только не начинай все сначала. Не сейчас, по крайней мере. – Ты готов был вскипеть.

– Он же просто кретин, Сьюзен. Что ты в нем нашла?

У меня не было больше сил дирижировать этой беседой на три голоса. Я отступила. Села на край кровати и безнадежно уставилась в пол.

– Сью, скажи на милость, при чем тут очарование?

– Не очарование, – сказала я. – Не очарование, а чары, настоящие чары, гламур. Найалл обладает гламуром. Мы все трое обладаем гламуром! Это самое важное, что есть в моей жизни. И в твоей тоже, если бы ты пожелал это понять. Мы все невидимы. Неужели ты не в состоянии уразуметь?!

И тут в своем страдании я стала погружаться в невидимость. Я уже ни о чем не заботилась, ничего не хотела, кроме одного – немедленно избавиться от вас обоих. Найалл, совершенно голый, стоял возле тебя. Его нагота как-то забавно не вязалась с выражением лица – выражением высокомерия и одновременно неуверенности, которое появлялось на его физиономии всякий раз, когда он чувствовал угрозу. Ты выглядел немногим лучше, бестолково озираясь по сторонам.

– Сью, я больше тебя не вижу! В чем дело? – сказал ты.

Я промолчала, зная, что ты все равно меня не услышишь, даже если я подам голос. Ты отступил назад и, надавив на ручку, слегка приоткрыл дверь.

– Все правильно, Грей. Пора тебе отваливать на хрен.

– Заткнись, Найалл! – прикрикнула я.

Ты, должно быть, услышал, потому что резко повернулся в мою сторону.

– Он ведь здесь, так? – сказал ты. – Найалл сейчас здесь, в этой комнате!

– Он все время с нами, – сказала я, – с самой первой встречи. Если бы ты научился видеть, когда я пыталась тебе все показать, ты бы сейчас видел его.

– Где он? Где именно?

– Эй, ты, тупой недоделок, здесь я! – Найалл, размахивая руками, приближался к тебе.

Внезапно голос его сделался сильнее, чем обычно. За последние несколько секунд и облако его стало заметно тоньше. Сейчас оно выглядело как никогда разреженным. Он замахнулся ногой, целясь тебе в голень. Ты отскочил в изумлении и пристально посмотрел на то место, где стоял Найалл. Сейчас он был гораздо ближе к подлинной видимости, чем я полагала для него возможным. И тут я поняла, что ты можешь видеть его – если не вполне ясно, то хотя бы некую смутную тень. В смятении ты развернулся кругом, отшвырнул Найалла, рванул на себя ручку и выскочил наружу, с грохотом захлопнув дверь. Еще через мгновение хлопнула и дверь на улицу.

Я мешком повалилась на кровать и расплакалась. Минуты тянулись мучительно долго. Я слышала, как Найалл двигается по комнате, но не желала его замечать. Когда я в следующий раз взглянула на него, он стоял одетый, в своем павлиньем наряде, с видом вызывающим и потрясенным одновременно.

– Думаю, мне лучше позвонить позже, Сьюзен, – сказал он.

– Не смей! – крикнула я сквозь слезы. – Я не желаю тебя видеть. Никогда!

– Он не вернется, ты же знаешь.

– Мне все равно! Я не желаю видеть ни его, ни тебя! Убирайся отсюда сейчас же!

– Позвоню, когда ты остынешь.

– Я не возьму трубку! Иди к черту и не возвращайся никогда!

– Я покончу с Греем! – сказал Найалл тихим и особенно зловещим голосом. – Ты тоже, вероятно…

– Бога ради, заткнись и убирайся!

Я вскочила с кровати, открыла дверь и вытолкала его вон, несмотря на сопротивление. Потом я закрылась на задвижку. Он начал барабанить в дверь и в чем-то меня убеждать, но я не слушала. Я смертельно устала. Я проклинала всех троих – себя, тебя, Найалла.

Много позже я заставила себя одеться и вышла на улицу подышать воздухом. И тут я неожиданно обнаружила, что стала видимой.

За то время, что мы с тобой были вместе, я почти привыкла к этому ощущению видимого существования в реальном мире. Но сейчас я была одна, и рядом не было никакого другого облака, из которого я могла бы черпать энергию. Значит, видимость стала моим нормальным состоянием. Это ощущение было странным и немного возбуждающим, словно я вышла в новом наряде.

Вернувшись домой, я попыталась снова погрузиться в невидимость. Это далось мне гораздо труднее, чем я ожидала. Я едва верила чуду. Как только я расслабилась, я тут же снова сделалась видимой. К вечеру я уже была твердо уверена, что получила все, чего добивалась. Злая ирония судьбы: только потеряв тебя, я обрела то, к чему так долго стремилась, – видимость. Но я это заслужила.

Все это случилось в тот самый день, когда взорвался автомобиль-бомба, но еще долгое время я ничего не знала. Оглядываясь назад, я думаю, что взрыв, вероятно, прозвучал, когда я была на прогулке, однако ничего особенного я в тот момент не услышала: в Лондоне всегда шумно, кроме того, между нашими районами лежит возвышенность Хэмпстед-Хит, которая экранирует звуки. Телевизора у меня нет, газет я не читаю, а в тот день я была к тому же слишком озабочена собственными проблемами. Вечером я занялась заказом и проработала за чертежной доской до поздней ночи.

На следующее утро я отправилась в Вест-Энд, в студию, и по дороге из газетных стендов и заголовков узнала, что накануне взорвался автомобиль, что это случилось возле полицейского участка в северо-западной части Лондона, что шесть человек погибли и еще несколько серьезно ранены. Мне и в голову не приходило, что ты мог оказаться в числе пострадавших. В той газете, которую я купила, имена жертв не назывались, и твое исчезновение не вызвало у меня никаких подозрений, поскольку я и не предполагала скоро тебя увидеть. Если не считать естественного потрясения и отвращения, которое вызывают подобные акты насилия у всякого нормального человека, ничто меня особенно не насторожило, и скоро я забыла о взрыве.

Я не видела Найалла почти неделю. Потом однажды днем он появился возле моего дома. Он даже не попытался воспользоваться своим ключом и позвонил в дверь на улице. Я вышла к нему. Он выглядел подавленно и как-то забито. Его появление не вызвало у меня никаких эмоций. О взрыве я к тому времени почти забыла. Он сказал:

– В дом я не войду, Сьюзен. Мне не давала покоя мысль, как ты восприняла новость.

Я сказала, что не представляю, о чем речь. Он стоял с виноватым видом.

– Я шел мимо и подумал, что должен заглянуть. На тот случай, если ты вдруг захочешь мне что-нибудь сказать.

– Нет, сказать мне нечего. О какой новости ты говорил?

– Ты, очевидно, не слышала. Я все думал, знаешь ты или нет. Вот, лучше прочти сама.

Он протянул мне туго свернутый номер «Тайме». Я стала разворачивать газету.

– Не сейчас, – поспешно остановил меня Найалл. – Прочтешь, когда я уйду.

– Это о Ричарде? – спросила я. – Плохие вести?

– Поймешь сама. И вот еще что. Ты часто говорила, что хотела бы почитать что-нибудь из моей писанины. Я тут набросал кое-что для тебя. Когда прочтешь, можешь выбросить. Или сохрани, но мне не возвращай. Не хочу я больше это видеть.

Он протянул мне картонную папку, заклеенную прозрачной лентой.

– Что случилось с Ричардом? – спросила я, уже наполовину развернув газету.

– Там все написано, – ответил Найалл.

Он повернулся и быстрым шагом двинулся прочь.

Я засунула папку под мышку и, стоя в дверном проеме, прочла от начала и до конца все, что было в газете. Информация о взрыве была на первой странице с продолжением еще на нескольких листах. Так я узнала наконец, что же с тобой случилось. Этот номер вышел через два дня после происшествия, так что сам взрыв перестал быть главной темой. К тому времени событие обросло последствиями: полиция охотилась за террористами, в политических новостях сообщалось о чрезвычайных мерах безопасности, вводимых Министерством внутренних дел, а на второй странице печатались последние сведения о состоянии здоровья пострадавших. Я узнала, что вы – ты и еще несколько человек – лежите в отделении интенсивной терапии под охраной полиции, что один из террористов тоже ранен, а его товарищи угрожают расправиться со всеми, кто уцелел после взрыва, называя их «свидетелями». Из-за этого все сведения о местонахождении жертв, даже название больницы, где ты лежал, держали в строгом секрете.

Потом я покупала все газеты, которые писали об этом событии, и следила за всеми сообщениями на эту тему. Ты пострадал сильнее остальных и намного дольше находился в тяжелом состоянии. Я понимала, что при известной настойчивости могла бы получить разрешение посетить тебя гораздо раньше, но я искренне опасалась, что после нашей последней ссоры мое появление скорее причинит тебе вред, чем пользу.

Мало-помалу интерес к теме остыл, и о твоем выздоровлении продолжала время от времени сообщать только одна малоформатная газета. Они называли эти заметки «Историей Ричарда Грея». Из этой газеты я и узнала, что тебя перевезли в клинику для выздоравливающих на западе страны. В газете говорилось и о том, что ты частично потерял память. После долгих раздумий я набралась наконец храбрости и сделала попытку повидать тебя. Я полагала, что хотя бы в этом смогу быть полезной. Я позвонила в газету, и они организовали все остальное.

Вот, Ричард, что с тобой произошло за несколько недель до взрыва автомобиля-бомбы. Теперь ты вспомнил?