Глас Времени

Глава 4

В спину господина, облаченного в эсесовский мундир, смотрит портрет фюрера. Хозяин кабинета ежесекундно чувствует всепроникающее, холодное, нетелесное присутствие этого человека с коротенькими усиками. Он бы его с радостью снял и заменил на любой другой. Пусть даже на портрет Гиммлера, что, в принципе, было бы разумно, ведь Гиммлер – президент Аненербе. Человек в пенсне хоть и принадлежит к высшим кругам, но не обладает такой бешеной энергетикой. Нельзя! Взгроможденный туда однажды – прошлым начальником – портрет не может быть спущен без уважительных причин. От одной только мысли страх пробирает до костей. Это почти как измена – поменять портрет в условиях системы, где даже неправильный взгляд может расцениваться как зловещий замысел. Что подумают гости, подчиненные? Какие вопросы могут возникнуть у службы безопасности? Не склонный к суеверию и предрассудкам, в данном случае он все же придерживается некоторых ограничений.

В остальном хозяина кабинета ничто не смущает. Комната обставлена со вкусом и без излишеств.

В крышке лакированного стола купаются прощальные солнечные лучи. Человек поднимается с кресла, заводит руки за спину и мягкими шагами двигается к окну. С носа снимаются кругленькие очки. Человек охотно подставляет вечернему свету глаза небесно-голубого оттенка. Через какое-то время взгляд начинает блуждать, осматривая уличный мир с уровня третьего этажа. Напротив – мощеная площадь. Там люди. Они вовлечены в вечернюю суету. Проезжает автомобиль. Часы на башне пробивают девять.

Человек проводит пальцами от подбородка до шеи. «Какого черта?! – слышится внутренний голос. – У меня начинает обвисать второй подбородок как у старика. А ведь всего сорок три». Тихие удары сердца – будто бы шаги приближающейся старости. К горлу подступает страх. В оконном стекле слабо отражается кожа его лица. Солнечный свет делает ее похожей на апельсиновую кожуру. Перед ним результат прожитых лет. Волнение обоснованно: он действительно выглядит старше на десяток лет. В молодости он был настолько привлекательным, что кредит красоты до сих пор не исчерпан; весна жизни упорно бьется с подступающей неэстетичностью. Но мечи уже не столь остры, и противник рядом. «Нужно больше времени проводить на свежем воздухе и активнее, активнее… как раньше! – задумывается он. – Не то проклятые фобии сожрут меня»

Раздается стук в дверь. В кабинет входит секретарша.

– Господин Голдхабер, вам что-нибудь понадобится? – спрашивает она.

– Будь добра, Зельда, приготовь что-нибудь перекусить и ступай домой, – отвечает Лабберт. – Ты и так сегодня порядком задержалась. Муж будет переживать.

– Спасибо за заботу, господин Голдхабер. Но когда требуют обстоятельства, когда в душе слышится зов Отечества, нельзя думать лишь о семье. В такие моменты фюрер служит мне наилучшим примером.

«Какая преданность! – про себя смеется Лабберт. – Весной 45-ого, небось, запоешь по-другому»

– Ты хорошая женщина.

Она улыбается и уходит.

Он распахивает окно, и в кабинет вкрадываются осенние симфонии. Как странно, ведь только вчера в этой стране было лето! Он забывает мимолетный разговор с секретаршей, который так некстати отвлек от размышлений о бренном.

Облокотившись о широкий подоконник, он вытягивает руки и смотрит на каждую их линию. Изучает изгибы.

«Убегу! – осеняет опасная мысль. – Не на семьдесят лет, а на полтора века! Туда, где передовая медицина, где люди наполовину роботы! Где уже и старость не проблема. Устроюсь в будущем основательно. Мне присвоят новое тело. Оно будет точь в точь таким же, каким было двадцать лет назад. Здесь со мной явно что-то происходит, я неоправданно быстро старею. За три последних года я превратился в старика! Окружающие мне этого не говорят, не хотят показаться грубыми, но я не дурак. Эти морщины, будь они трижды прокляты! Эти спонтанные головокружения. Слабость, которой никогда не было! Список можно продолжать. А спастись я еще могу. Главное, не отдавать устройство! Хм… а если затребуют? Машина времени – серьезное оружие!»

Лабберт поворачивается к портрету Адольфа Гитлера. Этот кабинет – словно плен предрассудков. Теперь кажется, будто фюрер каким-то таинственным образом подслушивает предательские мысли.

«Один только Бог знает, как её может использовать партийное руководство. Совершив свое первое путешествие, я, помимо информации, добыл много полезного. «Мерседес» доставили в нужное место. Сегодня ночью его начнут разбирать по винтикам. Инженеры обогатятся опытом на много лет вперед. Различная электроника, тончайшие пластинки с экранами, передающие неслыханную гамму цветов, тоже подлежат тщательному изучению. Какой будет итог, я пока знать не могу. Что теперь произойдет с ходом истории? Собственно, мне и моему отделу и предстоит это выяснить»

День остывает. Красноватое небо дарит городским стеклам окон чарующее волшебство. Замолкают птицы. Расходятся люди.

Лабберт готов отдать многое, чтобы понять фундаментальные законы времени. Ему кажется, будущее можно изменить: шепнуть Вермахту верный план боевых действий, всучить кому надо верные директивы, предостеречь определенных людей от ошибок… Ему пока не известно, что на произошедшее не в силах что-либо повлиять. Природа времени на первый взгляд имеет массу парадоксов и вполне последовательных противоречий, но, как ни странно, само его присутствие в точке пространства исключает любые противоречия. Само его появление влечет за собой элегантность, простоту, и, при наличии определенной базы познаний, изящность в восприятии того, что мы подразумеваем под этим простым словом – «время». В какой-то степени оно монолитно. Оно берет точку исхода в очень давнем, но вполне определенном периоде. Время имеет начало и имеет стремящийся вперед конец; это вечно растущая линия. Линия в многомерном объеме. Вдоль линии допускается возможность движения. Прошлое или будущее – значения не имеет. Разум, будь то человеческий или какой другой, при наличии в нем должных аналитических способностей, вообще скажет, что такого понятия как «прошлое» или «будущее» просто не существует. Оно применяется лишь некоторыми представителями разумных систем для комфортного существования, а также, в какой-то степени, для измерения мощности вычислительных сил в определенный момент. Вероятнее всего, случившееся непоправимо. Но, как и везде, в любом правиле есть отступления. И как все это отразится на будущей Второй мировой войне, известно лишь Творцу.

Лабберт возвращается в кресло. Под ногами рюкзак. Рука тянется к лямке – поднять на стол. Появляются «новинки» из будущего. Прежде всего – компактный ноутбук. Парочка мобильных телефонов и коммуникаторов. Он не знает, как именовать данные предметы, поэтому раскладывает их в ряд, согласно габаритам – от меньшего к большему. Среди прочего появляется украденная рация. Он улыбается и вспоминает Иосифа с сорвиголовой-полицейским. Последним достает машину времени. Волнительно осматривает корпус – не светится ли он как под пальцами Иосифа?

– Вот и ты, волшебное устройство! – восклицает он.

«Я ведь обманул этих людей, – размышляет он. – Ложь номер один: оно не было украдено ни из какого спецхрана – мне его предоставили вполне легально, для изучения. Ложь номер два: Тибет ко всему этому не имеет никакого отношения. Его доставили из ледяной Антарктиды…»

То, что происходит в его голове после этих мыслей, можно сопоставить с неожиданным обрушением бури на сонное побережье. Вспомнив то волнение, которое ему совсем недавно пришлось пережить, узнав, что на планете мы давно не одни, лоб покрывается холодной испариной. Путешествия во времени, в его понимании, кажутся более обыденными вещами, чем столкновение с инопланетными цивилизациями. Он не желает думать дальше.

За те несколько дней, проведенных в будущем, он неоднократно видел, как люди пользовались тонкими волшебными устройствами, раскрывающимися подобно книгам. То, что прибор имеет короткое и простое название «ноутбук», ему, разумеется, пока не известно. Руки едва подрагивают, не зная, с какого бока взяться, чтобы начать эксплуатировать электронику. Лабберт вздыхает. Достает из ящика коньяк и ставит бутылку на стол. Стакан становится наполовину полным, а после глотков совершенно пустым. Припрятанные в том же ящике, появляются сигареты. Там же была и пепельница. Рейхсфюрер запрещает офицерам СС курить в рабочее время, поэтому приходится прятать аксессуары курильщика от посторонних глаз. Лабберт машинально взглядывает на часы.

Дым ввергает сознание в минутную слабость, а руки избавляет от вздрагиваний. Однако состояние никотинового спокойствия лживо. Уже через какое-то время обманчивая легкость улетучивается, а на смену приходит еще большее волнение. Тем не менее, он открывает ноутбук и нажимает продолговатую кнопку в верхнем левом углу. Она выглядит обособленно и, как кажется, имеет прямое отношение к функции запуска.

Когда плоский экран вспыхивает радугой цветов, он оживленно наливает очередной стакан.

Перед ним американская операционная система, с различными «окнами» на «рабочем столе», но он понятия не имеет, как это называется, и как этим пользоваться.

Стук в дверь.

– Минуточку!

Он идет к платяному шкафу и снимает парадный мундир. Накрыв им гаджеты, он, делая важное лицо человека, которому лучше не задавать вопросов, разрешает войти. Не хватало, чтобы пошли слухи среди народа.

Зельда ставит тарелку с бутербродами на край стола и недоумевающе глядит на белый мундир, под которым явно что-то спрятано. Её смущает не то, что от нее что-то прячут; она понимает: есть вещи, о которых ей, невзирая на приближенность к руководству, знать не положено. Её шокирует небрежное обращение с государственной формой.

– Все в порядке, Зельда? – говорит он, глядя на её затылок с аккуратно прибранными волосами.

Женщина оборачивается.

– Я не должен оправдываться, но знай: это для твоего же блага…

– Что вы, герр Голдхабер! Я ничего не имею против. Это же ваш мундир, и вы вольны делать с ним что пожелаете. Простите, если смутила своим любопытным взглядом, господин штандартенфюрер!

Ей нравится вся эта военная формальность. Будучи отверженной нацисткой, искренне думающей, что она готова на всё ради режима и партии, Зельда открыто выражает удовлетворение, исполняя приказы и подчиняясь такому важному в Рейхе человеку.

Лабберт, прежде чем взять её на работу, наводил справки. Муж имеет неясные политические взгляды, из-за чего между ними иногда вспыхивают ссоры. Один прецедент имел особое значение: она донесла на него в гестапо за то, что он в порыве гнева ругал действующий режим. Но на его счастье, он имел идеально чистое прошлое и арийскую кровь, и офицеры посчитали правильным дело замять.

«Твоему мужу повезло, что ты такая красивая, – думает он. – Но не повезло относительно твоих убеждений. Представляю, как тяжело любящему мужчине постоянно вступать в подобные конфликты в собственном доме. Это почти как враг, лежащий в собственной постели. Враг, которого любишь, но сомневаешься насчет его любви. Такой противник в сотни раз опаснее!»

– Все хорошо, Зельда, – говорит он. – Ступай домой. Я пробуду здесь еще несколько часов, но за меня не беспокойся. Завтра, вероятно, выйду позже, поэтому и ты можешь провести несколько утренних часов дома.

– Спасибо, штандартенфюрер!

Она покидает кабинет. Лабберт смотрит вслед. С несознательного созерцания женской фигуры взгляд переключается на прислоненный к стене дробовик и валяющийся рядом бронежилет. «Совсем позабыл!» – спохватывается он.

Солнечный свет давно отложил борьбу до утра. Часы пробивают полночь. Не сразу, и не вдруг, Лабберт, наконец, разбирается с самыми простыми функциями ноутбука. Теперь он умеет включать видео, просматривать изображения и запускать встроенные развлекательные программы. Все равно в будущем веке даже маленький ребенок сумеет больше.

Компьютер не был украден отчаянным эсесовцем из Аненербе, прибывшим в будущее. Он был куплен в магазине электроники, куда Лабберт отправился специально, чтобы прихватить в прошлое как можно больше достижений будущего. Те рейхсмарки, которые он прихватил из своего времени, чуть ли не с руками оторвали фанатики-коллекционеры. Они были рады заплатить за них обычными евро. Продавец спросил, желает ли покупатель, помимо операционной системы, записать на информационный носитель что-либо еще. Лабберт выдвинул не совсем обычную просьбу. Он попросил записать как можно больше кинолент: от научно-популярных, до художественных. Молодой человек улыбнулся и закачал на двухтерабайтный жесткий диск контент одного продвинутого киносайта. Общая длительность видеофайлов получилось гигантской.

На него обрушивается поток информации. Фильмы в высоком разрешении поражают своей глубиной. Он затаивает дыхание, когда натыкается на отдельную папку, посвященную Второй мировой войне. Из дисплея, шелестя гусеничными лентами, на него выдвигаются танки будущего-прошлого. В атаку шагают солдаты. Пули их ружей уже свистели однажды, теперь им предстоит свистеть вновь.

«Мне весь этот материал за неделю не пересмотреть!» – прикидывает он.

Спустя час он опустошает бутылку. Съедает отменные бутерброды и выкуривает почти все сигареты. Он так увлекся просмотром фильмов, что даже не удосужился изучить другие, не менее интересные штучки. А ведь они представляют куда больший интерес в военном отношении! Устройство мобильных телефонов может вывести нынешнюю связь на новый уровень.

Во втором часу объявляется его личный адъютант, Хорст. На пороге полутемного кабинета, в котором плавает сигаретный дым, появляется стройный высокий молодой человек. Хорст не курит. Он морщится, однако делает это так, чтобы штандартенфюрер Лабберт ни в коем случае не уловил недовольства. Все же уважение начальника сложно заслужить и легко потерять. Иногда лучше пожертвовать личными вкусами, дабы угодить руководству. Хорст делает серьезное лицо, на котором можно прочесть заведомую предрасположенность к разговору и искрений интерес.

– Хайль Гитлер! – вытягивается он, вскидывая руку.

– Хайль Гитлер. – Лабберт поднимает покрасневшие от дыма и алкоголя глаза и кивает в сторону стула.

Хорст присаживается, не говоря ни слова. Он твердо выучил правило: если ты пришел не с докладом, а тебя вызвали – молчи и жди, пока не заговорит начальник.

Гауптшарфюрер ждет. На него смотрит черная крышка электронного устройства, из-за которой слышатся реалистичные голоса. Лицо Лабберта мерцает цветным отражением льющихся красок. Хорст воистину удивлен. Через минуту он узнает, что за тонкой перегородкой воспроизводится целый мир, со своими звуками и цветами. Он узнает и будет шокирован. Но потрясение сменит очарование, и этот молодой парень навсегда полюбит науку, привносящую в мир такие волшебные технологии.

– Как дела, Хорст?

– Великолепно, штандартенфюрер! – с заготовленной нотой почтения выдает он. – Прибыл в назначенный час.

– Хорошо, Хорст, я ценю твою исполнительность, несмотря на то, что это прямая обязанность любого человека на службе.

Не отрывая глаз от монитора, Лабберт тянется к бутылке, позабыв, что она пуста. Фыркает и закуривает очередную сигарету. Хорст непроизвольно отклоняется на спинку стула.

– На несколько дней я выпал из курса внешнеполитических дел. Доложи в двух словах, что происходит в стране и мире?

– Война набирает обороты. Со дня на день отпразднуем победу над Польшей. Вы отбыли в ночь на 8 сентября, как раз в тот день наши танки прорвались к Варшаве. Нас встретило серьезное, но не представляющее угрозы сопротивление. На следующий день две польские армии нанесли удар с фланга. Мое личное мнение по этому поводу: сражения продлятся недолго, и вскоре Польша будет под нами.

– Откуда тебе знать, сколько продлится эта война? Не нужно недооценивать противника. Тем более Польша обладает значительными военными ресурсами и многочисленной дисциплинированной армией.

– Безусловно. Но тактика, которую применяет Вермахт, дает ошеломляющие результаты. Мы передвигаемся со скоростью 50 километров в день! – Хорст повышает интонацию и произносит слова на одном дыхании. – Противник не в состоянии концентрировать силы. Они не успевают отдать приказ, не говоря о том, чтобы грамотно продумать стратегию защиты, а мы уже наступаем им на пятки. Поэтому, штандартенфюрер я, пожалуй, при всем уважении, останусь при своем мнении: Польша – очередная страна, которая неминуемо отдаст свою территорию для необходимого нам жизненного пространства!

Лабберт тушит сигарету и улыбается. «Славный малый. Я в тебе не ошибся. Только такие горячие парни мне и нужны. Надоела безвольная размазня»

– Ты приготовил, что я просил?

– Так точно! – приподнимается Хорст. – Два ящика для особых посылок и специальная непромокаемая бумага.

– В машине? Неси.

На полу появляются два деревянных ящика объемом по одному кубическому метру. Края обнесены толстыми брусками, а углы – тонкими жестяными пластинками. Сверху на крышке изображен орел, удерживающий свастику в круглом венце.

Хорст достает рулон специальной бумаги и ждет дальнейших указаний.

– Положи пока. – Лабберт поднимается и идет к ящикам. – Давай-ка аккуратно соберем все в кучу и проведем опись.

– Калифорния?! – Хорст читает надпись на задней крышке устройства, внося в формуляр. Его задача состоит в том, чтобы дать краткое описание предмета, завернуть во влагоустойчивую бумагу и передать Лабберту. Тот, в свою очередь, бережно укладывает электронику в ящик.

– Ты не поверишь, Хорст, но Америка в том времени – величайшая сверхдержава! Обширная индустрия, которую они будут иметь, будет создана благодаря… – Лабберт обрывает себя. Сквозь паутину алкоголя, до разума только сейчас доходит: говорить, что война была проиграна, простому, по сути, солдату – нельзя! Лабберт решает пойти на небольшой обман: – Благодаря поддержке со стороны Рейха. После победы на территории североамериканского континента мы организовали колонии. Мы не стали навязывать испорченной расе арийские порядки. Мы ограничили их в воспроизводстве и перемещении. Там они только работают и потихонечку вымирают. И на их место приезжают настоящие люди.

Хорст удовлетворенно кивает. Непьющий и некурящий, сейчас он готов закурить сигарету и выпить по такому случаю стакан шнапса.

– Ты же понимаешь, большего я сказать не могу. Только фюреру я буду докладывать в развернутом виде. – Лабберта окатывает холодом. «Фюреру!» – обеспокоенно думает он. – «Как преподнести информацию о будущем поражении человеку, который при желании может сожрать тебя одним взглядом? Ведь речь идет о полном поражении, политическом крахе и уничтожении идей!»

– Так точно. Большего мне знать не положено. Но герр Голдхабер, я очень рад, что идеи национал-социализма восторжествуют во всем мире! Не зря сейчас погибают наши солдаты. Но, думаю, война будет быстрой. Ведь так?

Лабберт смотрит Хорсту в глаза и гипнотически качает головой.

– Понял! Не смею больше спрашивать.

Инвентаризация достояний будущего заканчивается полтретьего ночи. Лабберт опечатывает крышки штемпелем Аненербе.

– Славно, Хорст, – устало произносит он. – Завтра их содержимое разойдется по исследовательским центрам. Пока отнеси всё на первый этаж и запри в одной из комнат.

В этот момент телефон секретаря, стоящий на столе возле входа в кабинет, начинает звонить. Лабберт изнеможенно закатывает глаза, но в следующую же секунду кивает Хорсту. Адъютант понимает, что нужно делать. Он бежит к аппарату и щелкает коммутатором. Телефон начинает звонить в кабинете начальника. Лабберт боком присаживается на столешницу и свешивает ногу. Несмотря на внешнюю расслабленность, разум его сконцентрирован; он осознает, кто может звонить в такое время.

– Штандартенфюрер у аппарата! – с напускной бодростью выпаливает он.

Человек представляется адъютантом рейхсфюрера Генриха Гиммлера.

– Получилось? – деликатно спрашивает голос.

– Более чем, – сдержано отвечает Лабберт.

– Год?

– Плюс 76.

– Побочные эффекты?

– Допустимы. – Перед глазами Лабберта вспыхивает картина обгоревшего полицейского. Он смотрит на свое отражение в зеркале. – Но ничтожны.

– Исход?

Лабберт понимает, о чем его спрашивают, но ответить не решается.

– Исход? – повторяет голос. В трубке стоит легкое потрескивание.

– Отрицательный. Глубоко отрицательный.

Лабберт снимает фуражку и кладет на стол. Проходит минута тяжелого молчания обоих собеседников. Адъютант Гиммлера – первый человек, узнавший о неблагоприятном исходе войны.

– Через несколько дней шеф приедет в Мюнхен. Готовьтесь предстать с широким докладом.

– Так точно. В моих руках оказалось много образцов технических приспособлений. Хочу предупредить: завтра я разошлю их в соответствующие институты для изучения.

– Отставить!

– Что?

– Пожалуйста, не проявляйте самодеятельности! Этим не должны заниматься наши институты. Вы же понимаете, докуда может докатиться такая информация. – Лабберт как нельзя лучше понимает. Речь здесь идет даже не о людях.

– Куда прикажете их девать?

– До особых распоряжений они должны находятся под вашей ответственностью. Я лично буду докладывать вам о решениях, отданных рейхсфюрером. Но «Объект» должен вернуться к нам уже сегодня, вне всякого сомнения. Я вышлю группу. Утром они будут у вас. Позаботьтесь, чтобы у них не возникло лишних вопросов по поводу груза. Лучше всего запакуйте сразу в несколько ящиков и как следует заколотите.

– Не переживайте, не первый день на службе.

– Вот и отлично.

На другом конце кладут трубку.

– «Самодеятельность»! – зло цедит Лабберт. – Будто я пустое место! Чертова бюрократия… – Случайно выстрелом в висок его пронзает пугающая мысль: «А ведь они могут меня убрать!»

Адъютант, выждав паузу, возвращается в кабинет. Лабберт бросает на него жгучий взгляд. «Самое простое – приказать моему адъютанту застрелить, отравить или арестовать меня. Суда ждать вряд ли придется, а убрать таким способом – наиболее удобный вариант»

– Скажи, Хорст, ты способен по отношению ко мне на предательство?

– Что вы говорите, штандартенфюрер?! Конечно, нет!

– А если тебе будет приказано?

В глазах Хорста скользят противоречивые мысли. Прямой и открытый человек, с ясными убеждениями и сформировавшимся отношением к жизни как к чему-то фундаментальному и нерушимому. Такие, как он, врать не умеют.

– Я ослушаюсь приказа! – заявляет он.

Это звучит настолько убедительно, что Лабберт почти верит.

Часы бьют три.

«Домой? – сомневается Лабберт. – Зачем? Там нелюбимая женщина. Встретит с грустным лицом, произнесет пустые, шаблонные слова: «Пришел? Еда на столе». Вновь начнется бытовая меланхолия. Не могу так»

Он часто остается на работе и ночует в кабинете. Женщина, которую он любил, покинула этот мир годы тому назад. Дети живут на другом конце Германии с ее родителями. После смерти любимой он так бы и жил один, ему никого не надо, но офицеру СС не надлежит вести холостяцкую жизнь. Новый брак состоялся для виду, и оба в нем были несчастны.

Из темноты открытого окна в комнату врываются звуки. Лабберт прислушивается. Стучат военные сапоги по каменной мостовой. – «Кто: СС, СА, СД?.. – гадает он. – Или обычные солдаты Вермахта? Хотя какая, к черту, разница? В Германии всего этого стало слишком много, чтобы заострять внимание на подобных различиях…»

Он смотрит на фуражку. С нее столь же пристально поглядывают глаза «мертвой головы». Серебряные Черепа – немые свидетели ужасов, которые учинит немецкая военщина.

Шаги учащаются. К ним добавляются чьи-то еще, но уже не сапожные. Вскрик. Глухие удары. Работают дубинки. Сдавленный стон. Шелест одежд.

Тело волокут по земле. И, как ни в чем не бывало, за окном снова ночная тишина.

Лабберт пожимает плечами.

«Они хотят, чтобы я отдал устройство! – вновь терзают его тревожные мысли. Они усугублены поздним часом; душевная тревога ночью – это не то же самое, что душевная тревога днем. – Утром прибудет бригада, и я больше его не увижу. А что это для меня означает? Только то, что больше мне не попасть в будущее! Я сидел над этим устройством много бессонных ночей в попытке разгадать тайну. Мне удалось. Знания в области математики сильно помогли. Но теперь, когда я побывал в будущем, увидел то, чего, наверное, видеть не должен был, мне грозит опасность. Возможно, маленький человечек в смешном пенсне не захочет расстраивать своего фюрера информацией о неминуемом поражении и личном предательстве, когда его сепаратные переговоры с западом были раскрыты, и прикажет позабыть о секретном проекте и уничтожить всех, кто в нем состоял. Я первый попаду под замес!»

Лабберту почему-то вспоминается Эрнст Рем, та июньская «Ночь длинных ножей» и горы расстрелянных.

«Гиммлер – циник. Он не пожалел своего друга – не пожалеет и всех остальных. Радует пока одно: даже забрав у меня машину времени, они не смогут с ней разобраться. Но пройдет какой-то срок, и методом проб и ошибок они, безусловно, ее разгадают. Из этого следует, что, возможно, у меня будет запас времени»

Острая головная боль вдруг сковывает череп в кольцо.

«Боже мой, что это? Похмелье? Никогда оно не сопровождалось такой болью»

Он встает и, шоркая сапогами, идет к окну в надежде, что свежий воздух спасет.

Боль спускается к груди. Ему впервые за себя поистине страшно.

– Сапоги… Проклятые сапоги! – Он сдергивает с себя тяжелую солдатскую обувь и от изнеможения падает на пол.

Небольшой угол обзора, снизу вверх, позволяет видеть звезды.

Лабберт тщетно пытается встать. Нужно кому-нибудь сообщить! При сердечном приступе очень важно находиться под присмотром.

В него никогда не стреляли. Мировую войну 1914 года удалось пройти без ранений. Но сейчас в него словно выстрелили. Все тело скованно болью, он ощущает каждое нервное окончание.

«Паника ни к чему, – думает он, теряя сознание. – Встречу последнюю минуту с достоинством… К тому же здесь такой чудесный вид. Не каждому суждено умереть, вглядываясь в глубокое звездное небо…»

Спустя почти час, он приходит в себя. За окном гудит мрачная ночь. Боль отступила. Он поднимается, держась одной рукой за подоконник. Вдруг что-то большое и серое шарахается, взмахивает крыльями и улетает прочь в открытое окно. Это филин. Большой серый филин, что живет где-то по соседству, на одном из здешних чердаков. Оказывается, все это время он сидел здесь.

– Нечистая сила, он мог выклевать мне глаза! – кряхтит Лабберт.

«Что вообще со мной приключилось? Сколько себя помню, ни разу не терял сознание. Алкоголь? Ну, нет. Бывало, пил и похлеще. Тогда что же?»

На пути к зеркалу спотыкается о разбросанные сапоги. Зажигает маленькую лампу и долго всматривается в свое отражение. Перед ним человек, которого он привык видеть. Но в облике что-то настораживает. Какая-то незначительная деталь.

Лабберт слышит, как в голове бушует кровь. Страх.

«Мать моя! Коньяк здесь ни при чем. Я болен!»